Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/7811147

спаси, но не сохраняй
Направленность: Слэш
Автор: Алекс Мелроуз (https://ficbook.net/authors/1034441)
Фэндом: Импровизация, SCROODGEE, Антон Шастун, Арсений Попов (кроссовер)
Пэйринг и персонажи: Арсений Попов/Антон Шастун, Эдуард Выграновский,
Павел Воля, Ирина Кузнецова, Оксана Суркова, Дмитрий Позов, Сергей
Матвиенко, Арсений Попов , Антон Шастун
Рейтинг: NC-17
Размер: 283 страницы
Кол-во частей: 28
Статус: завершён
Метки: Русреал, Нездоровые отношения, Современность, Курение, Стимуляция
руками, Минет, РПП, От незнакомцев к возлюбленным, Первый раз, ООС,
Насилие, Нецензурная лексика, Ангст, Драма, Психология, Повседневность,
Hurt/Comfort, AU, Songfic, Дружба, Любовь/Ненависть

Описание:
Я не знаю, зачем ты появился в моей жизни. Я не понимаю, зачем я тебе такой. Я
не в состоянии разобраться в твоих мотивах и чувствах, потому что их слишком
много. Я чертовски плох в эмоциях. Я слишком доверчив, но ты это уже знаешь.
И я уверен — ты сожжешь меня. После тебя я не оклемаюсь. Я и так практически
мертв, но после тебя не останется ничего. Но я хочу этого. Только не отпускай.
Только останься. Без тебя меня нет.

[au, в которой Антон — модель с анорексией, а Арсений — фотограф]

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
Альбом с коллажами к главам: https://vk.com/album-180615333_264452635
Трейлер: https://www.youtube.com/watch?v=GgE-t9Tm8Yc

№21 в топе «Слэш по жанру Songfic»

№46 в топе «Слэш по жанру Дружба»
№43 в топе «Слэш по жанру Любовь/Ненависть»
№27 в топе «Слэш по жанру Психология»

невероятной красоты арт от чудесной Taking-meds к 12 главе:

https://vk.com/doc361849361_496601022?
hash=e0953e3840a0f7ee64&dl=be2e64205260621094

арты от Вета Сумрак: https://sun9-4.userapi.com/c850532/v850532000/18d8ec/-

tp97VTt7Jg.jpg
https://vk.com/doc338980324_512931059?
hash=bc1d49e4b3db81cabd&dl=13abf4d1d5bd5bad43
https://sun9-37.userapi.com/c850736/v850736515/1936c1/DdoFiFNTX6A.jpg

арт от Knyaginya Shalfey: https://sun9-

48.userapi.com/c854124/v854124000/bf6d3/euEurJOshU8.jpg
трейлер от Vitas: https://www.youtube.com/watch?v=5e_AxuYHMes
Эдит twwo.soulz: https://www.instagram.com/p/CQ_aPOQKm0n/?
utm_medium=copy_link

>**Крадуся**
>Прекрасно, но хочется сдохнуть

>**Многослов**
>простите за поток сознания. – Ты с этим парнем еще наплачешься, –
предупредил я. – Знаю, – сказал он. – Я знаю. Просто хочется, чтобы он полюбил
этот мир. Хоть немного. Насколько это будет в моих силах. Может, это было
жестоко, потому что он уже ничего не мог изменить, даже если бы захотел, но я
сказал: – Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.
 Оглавление

Оглавление 2
prologue 3
one 8
two 16
three 25
four 34
five 42
six 51
seven 60
eight 70
Примечание к части 79
nine 80
ten 91
eleven 103
twelve 116
thirteen 128
fourteen 144
fifteen 155
sixteen 168
seventeen 180
eighteen 190
nineteen 208
twenty 217
twenty one 226
twenty two 236
twenty three 245
twenty four 260
twenty five 273
twenty six 282
epilogue 297
Примечание к части 298
Примечание к части эта часть — эксперимент. не знаю, зайдет ли вам работа,
поэтому ОЧЕНЬ нужны мнения.

все может поменяться — и размер, и рейтинг, как пойдет

prologue

индиго — дана соколова ft. скруджи

Антон привык к тому, как на него смотрят.

Как округляются глаза, как кровь отливает от лица, как изумленно

приоткрываются губы, как люди отступают, чтобы лучше разглядеть его, как
начинают перешептываться, как показывают пальцами, словно он — экспонат в
музее, как кривятся их губы, как в глазах вспыхивает неприязнь… а потом
интерес и, наконец, невозможность отвлечься.

Антон — гипноз.

И он зарабатывает этим.

Всем известно, что людей привлекают диковинки. И не важно, что это —

необычное дерево, древний рисунок или человек с лишними пальцами. Если
человек уникален, если в нем есть какая-то изюминка, если он выбивается из
массы — он притягивает, манит и гипнотизирует.

И Антон — живой магнит, лампочка, к которой тянутся все без исключения,

как глупые мотыльки. Кто-то морщится от неприязни, кто-то тревожится о
состоянии его здоровья, кто-то восхищается болезненным изяществом его тела,
кто-то смотрит оценивающе, явно обдумывая перспективу заполучить его себе.

К таким взглядам он привык. Презрение, омерзение, жажда выгоды,

сострадание — все это вплелось в его вены вместе с каждой вспышкой
фотокамер, с каждым выходом на подиум. Про остальные чувства — теплые —
он давно забыл. Тепла нет в его жизни, ему всегда холодно, и он вынужден
кутаться в огромные безразмерные одежды, чтобы не растаять в воздухе.

Но это нормально. Это его жизнь. Таково его существование. От чего он

устал — так это от вопросов.

«Как ты до этого дошел?» Не ваше дело.

«Как ты себя чувствуешь?» Существует и пахнет.

«Как ты справляешься?» Он одержим своим существованием.

«Хотел бы ты что-нибудь поменять»? Хотел бы — поменял.

В этом вся суть. Антону нормально. Он ни в чем не нуждается: ни в семье,

оставшейся в далеком прошлом, ни в друзьях, которые представляют для него
всего лишь безликих призраков в общей массе, ни в чувствах, ведь и без них
4/298
прекрасно живется.

Антон живет своей болезнью и упивается ею. Он никогда не переступает

черту, держится на четкой границе между мирами и тщательно следит за
цифрами на весах. Его жизнь — это состояние, при котором он находится в двух
пространствах одновременно и чувствует себя всемогущим. Уникальным.
Единственным.

Особенно когда на него направлены камеры, когда его снимают, когда им

восхищаются, когда ему показывают фотографии на обложках модных журналов
и заставках популярных сайтов, когда зовут в новые проекты, когда льстят и
врут прямо в лицо, чтобы заполучить себе. Это — его наркотик.

Его внешность — отпечаток его души, и он упивается собственным

сумасшествием. Ему нравится внимание, ему нравится помешанность людей,
которые хотят продать его тело и внешность подороже, ему нравится то, что его
сердце никогда не сбивается с монотонного стука, что ничто не может прервать
его спокойствие.

Антон надел на себя маску, и она приросла к нему, диктуя свои правила.

***

Антон заходит в гримерку и привычно занимает свой стул, даже не

скользнув взглядом по своему отражению. Он до мельчайших деталей знает, что
там увидит: выбеленную до цвета мрамора кожу, губы с едва заметным
серебристым блеском, уложенные и припорошенные блеском светлые волосы,
лиловую полоску посередине лица и ярко выделяющиеся на белом фоне глаза.

— Тоша, здравствуй.

Павел Добровольский. Его владелец. Антон поднимает голову и смотрит на

фигуру человека, который мог бы посоревноваться с ним в худобе, если бы не
занимался спортом и не имел подобное телосложение от рождения.

Антон не отвечает — только смотрит в глаза, показывая, что готов слушать.

— Так вышло, что Илью пришлось уволить. Он… кхм… вел себя
неподобающе, — Антон понимает — этот тучный фотограф нет-нет, а
подкатывал то к одной, то к другой модели, сыпля непристойными
предложениями. Поразительно, что начальство решило принять меры только
сейчас. — Поэтому нам в спешном порядке пришлось искать другого.

— А Сергей? — Антон никогда не напрягает голосовые связки, и все

окружающие привыкли к этому. Если он открывает рот — все замолкают, чтобы
не упустить ни слова, потому что говорит он редко и мало.

— У него… у него могут быть проблемы со временем, — мнется Павел,

поджав тонкие губы. — Он просил меня найти на всякий случай ему замену.

Антон кивает и равнодушно отворачивается, беря в руки телефон.

Добровольский топчется на месте, краснея и теребя края пиджака, а потом

5/298
снова окликает:

— Тош, он… он уже здесь.

— Он? — не отрываясь от телефона.

— Да. Его… его зовут Арсений, и… у него блестящие рекомендации, а

резюме… — Павел не знает, почему так теряется рядом с этим парнем. Он
кажется ему каким-то неземным, не с этой планеты, инопланетянином, который
умеет затыкать одним взглядом.

Он понимает, что Антон — его золотая жила, которую ни за что нельзя

упустить. Поэтому он держится за него всеми конечностями, соглашаясь на
любые условия, благо их не так много. Единственное, с чем бывает трудно, — с
фотографами. Сколько раз случалось такое, что они приезжали на съемки к
какому-нибудь известному мастеру своего дела, но Антон, лишь раз взглянув на
него, наотрез отказывался идти на контакт. Если позже по сети проходил слух,
что «Белый принц» не одобрил какого-то фотографа, вся его карьера рушилась.
Антона боялись и уважали, его ждали и молились о чести запечатлеть его. Он
никогда не объяснял своего выбора и никогда не менял решения, но если
соглашался — то снимки стоили тысячи.

— Если он здесь, — отзывается Антон, и Добровольский мгновенно

замолкает, — то не нужно заставлять человека ждать. Буду в Вашем кабинете
через несколько минут.

Павел кивает, выдавливает улыбку, выходит из гримерки и, только закрыв

дверь, тяжело выдыхает. Как же он заебался с этим мальчишкой, с этим
самоуверенным, утопающем в собственном великолепии эгоистом, который
считает себя выше и лучше других. Была б его воля — он бы давно послал его в
пешее эротическое, но без Антона он бы давно загнулся, а с ним имя
Добровольского не исчезает из заголовков. И ради этого он готов мириться со
всем.

Антон, лениво скользнув взглядом по своему отражению и убедившись в том,

что его ничто не смущает, выходит из гримерки и направляется в сторону
кабинета Павла. Мимоходом кивает гримерам, моделям и персоналу, смотрит
перед собой и только медленно перебирает браслеты, с которыми не расстается.

Стукнув пару раз костяшками пальцев и не дожидаясь разрешения, он

заходит в кабинет и замирает, сделав пару шагов. Рядом с Добровольским —
мужчина немного ниже Антона, с темными ухоженными волосами, в потертых
джинсах, белой футболке и синем пиджаке. Лица Антон не видит — незнакомец
стоит к нему спиной.

Спохватившись, Павел улыбается вошедшему и указывает на него тонким

подбородком.

— А вот и наша звезда. Арсений, это Антон, Антон, это…

— Арс, значит, — ровно произносит Антон, и Добровольский поджимает губы.

Брови Арсения взлетают вверх.

— Меня, обычно, так не называют, но… — видимо, Павел тыкает его в спину,
6/298
потому что Арсений замолкает, странно улыбается и кивает, — но я не против.
Приятно познакомиться, — и протягивает Антону руку.

Антон не двигается. Он дышит так тихо и ровно, что со стороны это даже не
заметно, и всем долго приходилось к этому привыкать. Он медленно изучает
нового человека в своей жизни, отмечая особенные детали: едва заметную
родинку над левым глазом, синеватые мешки под глазами, морщинки у губ. Все
остальное — пухлые губы, глубокие глаза, изящный нос, легкую небритость —
он даже не замечает, потому что это обыкновенность, которая его не
интересует.

Потом скользит взглядом дальше, рассматривая необычную футболку с

дизайнерским рисунком, пиджак с заплатками на локтях, модную обувь, снова
возвращается к лицу и, игнорируя протянутую ему руку, смотрит на, кажется,
окаменевшего Добровольского.

— Других вариантов нет?

Павел застывает, сглотнув, и виновато смотрит на Арсения, который, только

на мгновение выпав из реальности, уже в следующее мгновение улыбается так
широко, что ослепил бы любого.

Любого, но только не Антона.

— А что такое? — спрашивает, наклонив голову набок. — Не нравлюсь?

загляни в глаза, но не з а м е р з а й в них.

загляни в глаза мне и прочитай:

— Нет, — спокойно отзывается Антон, не поведя и бровью.

Очень не нравится.

Слишком громкий. Слишком яркий. Слишком уверенный в себе.

Антон таких не любит. Такие начинают диктовать свои правила, указывать,

как ему нужно жить, и лезут, куда не нужно. Такие обычно пытаются напомнить
ему, что такое тепло, а ему это нахуй не надо.

А Арсений — Антон знает — полезет. Полезет, даже если повесят табличку

«убьет». Все равно полезет, нацепив эту улыбку в двести двадцать вольт и не
думая о последствиях.

Антон таких ненавидит. Антон таких презирает. Антон таких не подпускает.

— Я… — мямлит Павел, чувствуя себя донельзя неловко, косит на Арсения и

облизывает губы, — боюсь, что нет.

— Совсем? — ровно, равнодушно, не напрягая связки.

— С-совсем, — и жмурится, боясь услышать слова, которые обернутся для

него кошмаром. Жмурится и молится всем богам, чтобы Арсений сейчас не
сделал чего-то неправильного, чтобы смолчал, чтобы не усугубил и так
дерьмовую ситуацию.
7/298
 И, естественно, проёбывается.

— А чем я тебе не нравлюсь? — спрашивает Арсений, чуть подавшись вперед,

явно намереваясь вызвать на лице Антона хотя бы какую-то эмоцию, но тот
даже не сдвигается с места: смотрит прямо в глаза своим пустым, глубоким
взглядом и моргает редко-редко, вводя в какой-то транс.

— Всем.

— Ты меня не знаешь.

— Мне и не нужно.

Арсений, помолчав, оборачивается к Павлу, который лишь пожимает

плечами, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не развести руками — он тут
бессилен. Он ничего не может сделать. Если Антон примет решение — ничто его
не изменит. И если сейчас он озвучит то, что всем и так понятно, то пиши
пропало.

А стыдно-то как, как стыдно…

— Я могу уйти, если ты против, — спокойно предлагает Арсений, и

Добровольский было дергается, вцепившись в его рукав, но тот лишь мотает
головой, не убирая с лица легкой, снисходительной улыбки. — Если я тебе не
нравлюсь.

Антон молчит.

Арсений ему не нравится. Это факт. На него больно смотреть — в голубых

глазах теплее, чем под горячим душем, а Антон слишком привык к холоду.
Антону не нравится его одеколон. Антону не нравится то, как он одет. И Антону
уж точно не нравится то, как он на него смотрит и как разговаривает.

Но он видит потерянность в глазах своего «владельца» — а как еще иначе

назвать человека, который дает тебе все, начиная с дома и заканчивая едой?
— еще раз пробегается глазами по застывшей фигуре Арсения, смотрит на
Павла и медленно кивает.

— Только прекращай светить, — выдает он, отвернувшись от Арсения и

взявшись за ручку двери, — глаза болят, — и выходит, не слыша облегченного
выдоха Добровольского и довольного смешка Арсения.

8/298
Примечание к части вас так много сразу набралось, я не ожидал
это очень радует, вы даже себе не представляете
жду мнений, отзывов, советов и догадок

люблю каждого

one

Арсений идет следом за миниатюрной девушкой, которую так и

хочется посадить за пазуху и унести с собой этот маленький комочек света, и
никак не может перестать улыбаться и вертеть вокруг головой.

Ему все интересно. Он чувствует себя ребенком, который впервые оказался в

Диснейленде, но ему плевать — он давно мечтал попасть в агентство Павла
Добровольского, но сейчас с трудом верит в то, что в его сумке — контракт на
год. Контракт на год с «VolyaShot». Контракт на год с «Белым принцем».

Последний особенно интригует.

Арсений, естественно, наслышан об этом парне. В модельном бизнесе об

Антоне Шастуне не слышал разве что глухой, потому что все — даже
начинающие фотографы и модельеры — мечтают заполучить его на свою
площадку хотя бы на пару снимков. О нем говорят, как о каком-то идоле, в
открытую преклоняясь и восхваляя, а Арсений… Арсений не понимает.

Это всего лишь мальчишка.

Какое-то время назад Арсений потратил не один день, собирая информацию

об этом модельном диве. Судя по тем фактам, что были в общем доступе, какое-
то время Антон учился в МГИКе в Москве, а потом щелчок — и он оказался в
Питере под крылом Добровольского. Между этими двумя событиями — три
вырезанных года жизни, о которых ничего не было известно.

Арсений расспрашивал людей, которые имели с Антоном дело, пытаясь

выяснить хотя бы что-то, но все только и говорили, что о его внешности и
характере, и ничего — о прошлом. И это, мягко говоря, раздражало — неужели
только ему интересно, как парень, родившийся в Воронеже, неожиданно стал
всемирно известной моделью из Питера?

Почти полтора года Арсений пытался пробиться поближе к «VolyaShot»,

ожидая своей очереди, но раз за разом терпел поражение — его или кто-то
обходил, или на момент поисков нового фотографа для «Принца» Арсений был
задействован в другом проекте, а он не мог бросить все ради этого мальчишки,
как это делали другие фотографы.

И вот он здесь, в самом сердце «VolyaShot».

— … а вообще у нас тут массовые оргии по субботам устраиваются, так что

зови друзей, будет весело, — доносится до Арсения голос Оксаны, и он
застывает.

— Что, прости?

9/298
 — Ты меня совсем не слушаешь, да? — мягко улыбается она, и он краснеет.

— Прости, я просто…

— Я понимаю, — отмахивается Оксана и сдувает с лица прядь волос,

прижимая к груди какие-то папки, — это нормальная реакция. Ты привыкнешь.
Но вообще, — она оглядывается и задумчиво кусает нижнюю губу, — я тебе все
показала, так что, если у тебя есть вопросы…

— Расскажи мне про Антона, — мгновенно просит он, и Оксана усмехается.

— Ну, конечно. Кто бы сомневался? — она кивает на стоящие у стены стулья,

и они присаживаются на них. — Наш «Принц» непростой парнишка — думаю, ты
уже это заметил. Мы перед ним на цыпочках ходим, лишь бы не сделать что не
так. У него сложный характер, он требовательный и бескомпромиссный, и тебе
нужно четко это понять: если он говорит, что не будет делать то или иное фото,
то даже не пытайся переубедить его — он уйдет, а ты лишишься работы.

— Почему вы все так носитесь с ним? — недоумевает Арсений,

нахмурившись. — Он обычный парень с оригинальной внешностью и, насколько я
понял, анорексией. Я читал, что лет пятнадцать назад Ади Баркан выступал с
инициативой запрета на съёмки моделей, страдающих анорексией, а в Израиле
и вовсе был утвержден законопроект по этому поводу. Неужели из-за него никто
кипиш не поднимает?

— Ну… — Оксана задумчиво трясет ногой, глядя в сторону, — он как бы

болеет, но… Я не очень хороша во всех этих медицинских фактах, если честно.
Но, говоря простым языком, он не при смерти или что-то вроде того. Он
регулярно посещает врачей, он следит за своим здоровьем, на площадке всегда
дежурит врач. У него специальная диета и расписание.

— Это дико, — морщится Попов, облизнув губы. — Я, конечно, понимаю, что

его внешность необычна, и на это клюют, но… Я видел его некоторые
фотографии, и мне было жутко от того, что он так над собой издевается.

— Его никто к этому не принуждает, — поясняет она, — он сам хочет быть

таким. Ему… ему нравится его худоба. Но без фанатизма, понимаешь? Он не
думает о смерти, не пытается сбрасывать килограммы, не делает то, чем
занимаются люди с запущенной степенью анорексии. Он болен, но контролирует
это.

— Но лечиться не хочет.

— Нет. Потому что в таком случае он лишится работы.

— Но он ведь может быть просто моделью, — не унимается Арсений, — он

вполне симпатичный парень, его можно снимать и без этих выпирающих костей,
обтянутых кожей. Я так понял, что он косит еще и под альбиноса…

— Да, пудры и косметики на него уходит разве что не столько же, сколько на
обычных моделей. А иногда и больше, в зависимости от образа.

— Ну вот. Почему ему этого недостаточно?

10/298
 — Почему ты у меня спрашиваешь? — усмехается Оксана, наклонив голову
набок. — Я не настолько с ним близка. Точнее как… Я знаю его почти два года,
но за все это время мы перекинулись едва ли десятью фразами. Антон вообще
немногословен, не говоря уже об эмоциях — у него выражение лица вообще не
меняется.

— И тебе никогда не было интересно, чем это вызвано? — искренне

недоумевает Арсений, вскинув брови.

— Было. Первое время. А потом я поняла, что для меня важнее сохранить
работу, чем лезть к нему с лишними вопросами. Что и тебе, кстати, советую.
Честно, — она чуть касается его локтя, — лучше не лезь к нему, Арсений.
Антон… себе на уме, понимаешь? С ним нужно быть аккуратным. Не дави, не
напрягай и уж точно не пытайся вывести его на эмоции — все равно не
получится, а места лишишься. Если бы ты только знал, сколько человек из-за
него вылетело с работы. Настоящие профессионалы из-за него оказывались на
мели.

— Все равно не пойму этого. Он же обычный мальчишка!

— В том-то и дело, — вздыхает Оксана, поднявшись на ноги, — что

необычный.

***

Припарковавшись, Антон берет свои вещи, блокирует машину и медленно

идет к дому. Он привык возвращаться домой за полночь, темнота его
успокаивает, отвлекает, но не скрывает от посторонних взглядов — даже на
свету он выделяется ярким пятном, что уж говорить о темном времени суток?

Войдя в дом, он оставляет сумку и куртку на комоде, долго и тщательно моет

руки, стягивает толстовку и джинсы, надевает домашние брюки и, достав
ноутбук, забирается на специально обустроенный подоконник. Из колонок
льется спокойная, монотонная музыка, не вызывающая никаких эмоций, и Антон
прислоняется спиной к стене, пока пальцы вбивают всего три слова:

Арсений Попов, фотограф: поиск

Щелчок — и перед ним, как на ладони, вся жизнь этого странного типа: дата
и место рождения, рост и вес, знак зодиака, деятельность, ссылки на страницы в
социальных сетях, факты из биографии, упоминания в разных проектах,
примеры работ… Чуть поразмыслив, Антон открывает папку с фотографиями и
тщательно рассматривает каждую. Через пару минут с недовольством
приходится признать — Попов хорош.

Впрочем, Антон вряд ли будет из-за этого расстраиваться — ему ведь нужен
хороший фотограф, верно? А, как выяснилось, Добровольский не соврал — у
Арсения и правда прекрасное резюме. Он знает свое дело, умеет найти
интересный ракурс и свет. Это интригует.

Но что-то все равно не так. Но что — непонятно.

Антон едва ли не час тратит на то, что роется в Интернете в поисках хотя бы
11/298
какой-то информации об этом человеке, пытаясь понять, что именно его
смущает — кроме характера Попова, конечно, — но безуспешно. Или Арсений
так же хорош в стирании нежелательной информации из сети, как и Антон, или
он чист.

А это явный пиздеж.

Антон откладывает ноутбук и массирует виски, потом смотрит в окно и

воспроизводит в памяти лицо Попова. Нагловатая улыбка, блестящие глаза,
будто бы в них вставили лампочки, нахальный наклон головы, руки, не
держащиеся на одном месте. Яркий, эмоциональный, чувственный, взрывной.

От такого хочется держаться подальше.

Вздохнув, Антон шлепает босыми ногами на кухню, отправляет в рот

печенье, делает глоток остывшего чая и прислоняется к стене, раздумывая над
тем, лечь ли ему спать или продолжить-таки смотреть второй сезон «Страшных
сказок». Завтра Павел попросил приехать к двенадцати, так что спать можно до
десяти, а сейчас только начало первого…

Из раздумий выводит уведомление, пришедшее на мобильный.

Разблокировав его, Антон лишь немного морщится — кто бы сомневался.

Арсений Попов прислал вам заявку в друзья.

Отклонив, Антон бросает телефон на кровать и поворачивается было к

коридору, решив, что было бы неплохо принять ванну, но мобильный снова
привлекает к себе внимание. Увидев незнакомый номер, Антон почему-то знает,
кто звонит, оставляет телефон на столе и скрывается в ванной.

Антон знает Арсения меньше суток, а его уже слишком много.

Антон такое не любит. Антон быстро устает от людей, Антон не нуждается в

друзьях, Антон предпочитает одиночество, Антон сам по себе. А Арсений
настолько навязчиво лезет в его жизнь, что в горле встает ком.

Смывая с волос остатки краски и геля, Антон размышляет: может, он ошибся,

согласившись принять этого парня на работу? Павел, правда, сказал, что других
вариантов нет, но он наверняка бы что-то придумал. Да даже Сергей — да,
Антон понял, что у него какие-то проблемы, но разве он бы не нашел время?
Чушь, для него нашел бы.

Тщательно вытеревшись, Антон кутается в махровый халат, возвращается в

комнату… Его взгляд сразу цепляется за вспыхивающий разными цветами
огонек на телефоне.

да он блять издевается

Три звонка, сообщение, заявка в друзья Вконтакте, подписка в Инстаграме,

несколько десятков лайков. Попову, видимо, тоже не спится.

Проигнорировав оповещения в социальных сетях, Антон открывает

сообщение и пробегается по нему глазами.

12/298
 Неизвестный
Я уверен в том, что ты не ответишь
на звонок и не примешь заявку в друзья,
но это не обязательно. Это так, для галочки,
так что не бойся, я не обижаюсь.
Если что, это мой постоянный номер, так что
можешь вбить его, чтобы не искать, если вдруг
что, хотя это вряд ли — ближайший год мы
практически постоянно будем вместе. Звучит
весело, не находишь?
Я знаю, что Паша просил тебя приехать завтра к
двенадцати, но я бы попросил тебя приехать
пораньше, чтобы у нас было время пообщаться.
Что думаешь по этому поводу? Как насчет
одиннадцати? Если хочешь, могу даже заехать
за тобой — мне по дороге.
Спокойной ночи, Антон, и до завтра.

сколько же в тебе энергии блять

За время чтения складка между бровей Антона пролегает шесть раз, а это
больше, чем за весь обычный день. Антон очень сожалеет о том, что сказал
этому человеку «да» — он не знает его и сутки, а уже так устал, что готов
послать куда подальше. Но в глубине души Антон понимает — Добровольский не
железный, и когда-нибудь он не выдержит очередную выходку Антона, и тот
окажется без работы. А этого допустить никак нельзя.

Поэтому он терпит, подписывает номер Попова максимально лаконично —

«Фотограф Арсений», — наблюдает за тем, как он появляется в списке
контактов рядом с «Фотограф Сергей», ставит мобильный на беззвучный режим,
включает будильник и падает на кровать.

И почему внутри сидит неприятное чувство, что навязчивость Арсения — это

только цветочки?

***

Поправив пиджак и пригладив волосы, Арсений стучит костяшками пальцев

по двери, слышит разрешение войти, и проходит внутрь, с улыбкой глядя на
Павла, который с утра выглядит еще более уставшим, чем прошлым вечером.

— Доброе утро, — слепит его Арсений, пожимая худую руку Добровольского,

и тот кивает, указывая на стул.

— Ты ранняя пташка, Попов.

— Я договорился встретиться с Антоном в одиннадцать, чтобы обсудить кое-

как какие детали.

— Договорился? — брови Павла летят вверх. — То есть… Он согласился?

— Ну… — Арсений замирает, плохо понимая, о чем речь, — я написал ему

сообщение, в котором попросил приехать пораньше, и…
13/298
 — Но ответа не получил, верно? — устало усмехается Добровольский. — Ты
зря приехал так рано — он будет к двенадцати. Ровно. Он никогда не
опаздывает, это четко, но твоя просьба… Тебе еще многому предстоит
научиться, Арсений.

— Можно просто «Арс», — предлагает тот. — Я, кстати, хотел об этом

поговорить. Об Антоне. Я понимаю, что у меня нет никакого права указывать
Вам, но… Я хотел бы высказать свое мнение, можно? — поймав нерешительный
кивок, он продолжает: — Я не понимаю, почему вы все так носитесь с ним. Я
знаю, да, что он уникальный, что многие хотят заполучить его для съемок, что
он печатается в самых крутых журналах и открывает модные показы по всему
миру, но… Он всего лишь мальчишка, мальчишка, который, к тому же, как я
понял, полностью от Вас зависит. Как Вы можете пресмыкаться перед ним
подобным образом?

— Если ты думаешь, что я не пытался вести себя иначе, то ты ошибаешься, —

вздыхает Павел и устало трет переносицу. — Первое время нашего контракта я
терпел его прихоти, потом пытался в мягкой форме объяснить, что не намерен
прыгать перед ним на задних лапках, потом рискнул пригрозить увольнением
и… Он сказал, что уходит. А я уже довольно давно держусь на плаву только за
счет его и… Тогда пришлось согласиться на все его условия. С тех пор я не смею
ему перечить.

— А он этим и пользуется.

— Разумеется. На шею сел и ножки свесил, — Добровольский откидывается

на спинку кресла, облизывает тонкие губы и прикрывает глаза. — Честное слово,
за эти годы я привык. Я уже не обращаю внимания. Лишь бы он был доволен,
лишь бы фотографии покупались, лишь бы он пользовался популярностью и не
давал мне загнуться. Все остальное я проглочу.

— Понятно, — протягивает Арсений, пожимает ему руку и выходит из

кабинета, бормоча себе под нос: — А я нет.

***

Антон сидит в гримерке и терпеливо ждет, пока его приведут в порядок. Так
как Добровольский еще не осветил, какие планы на этот день, никакой
особенной косметики пока нет — только тональник, чтобы скрыть синяки под
глазами и сгладить неровности лица, а также немного геля, чтобы уложить
взъерошенные после ночи волосы.

Когда в дверях появляется Арсений, Антон и бровью не ведет, даже не думая

здороваться, но выжидательно молчит, готовясь к претензиям о том, почему он
не приехал к одиннадцати, почему не ответил на сообщение и десятки других
«почему», от которых его мутит. Но вместо этого Арсений слепит его своей
улыбкой через отражение в зеркале и возбужденно потирает ладони.

— Доброе утро, Антон. Готов работать? Паша сказал, что второе помещение
сейчас свободно, и мы можем с тобой там расположиться. Я, так сказать,
пристреляюсь, а у тебя появится возможность понять, как я работаю.

14/298
 У Антона в голове слишком много мыслей, но лицо по-прежнему нейтрально.
Он лишь слабо кивает, поднимается и выходит из гримерки, позволив Арсению
открыть и придержать ему дверь. Все это делается так просто и легко, словно
Арсения совершенно ничего не напрягает.

а вот меня как раз напрягает абсолютно все

Они идут к нужному помещению, и всю дорогу Арсений говорит без умолку: о
своем прошлом месте работы, о смешных случаях на съемках, о разлитом утром
кофе, о том, что ему нужна карта этого здания, иначе он рискует заблудиться.

У Антона болит голова и стучит в висках, но он молчит, запрещая себе даже

кулаки сжать.

— Что ж, — Арсений в который раз за последние несколько минут потирает

руки, пропускает Антона вперед, проверяет свет и камеру и подходит к Антону,
привычно занявшему место на съемочной точке, — раздевайся.

Воздух выбивает из легких, и Антон едва успевает сохранить непроницаемое

выражение лица. У него уходит на две секунды больше, чтобы ответить:

— Что?

— Я хочу посмотреть на тебя, — спокойно отвечает Попов, скрестив руки на

груди. — Фотографии — это хороший источник информации, но мне нужно в
живую все рассмотреть. Наиболее выгодные углы, наименее удачные стороны,
изъяны и так далее…

он серьезно собирается искать во мне изъяны? он ебанутый

Антон медленно стягивает толстовку и футболку, ставит в сторону

кроссовки, оставляет на стуле джинсы и замирает, впервые в жизни испытывая
смущение перед фотографом. У него есть опыт даже в ню, но сейчас все
настолько неловко, что так и хочется прикрыться. Арсений подходит слишком
близко, рассматривая тело Антона так, словно он экспонат в музее, а потом
вдруг поднимает руку и касается скулы Антона.

Кожу простреливает насквозь.

— Что ты делаешь? — только годы тренировок помогают Антону не заорать и

не ударить Арсения. Тот даже бровью не ведет.

— Изучаю тебя, а что?

что за блядский невинный взгляд?!

— Ты должен был спросить разрешения.

— Правда? — выражение лица Арсения не меняется, он все так же спокойно

смотрит прямо в глаза. — Но я уже начал, так что… — и снова ведет пальцами по
острой скуле. Очерчивает подбородок, мягко ведет по лбу и носу, вынуждает
чуть приоткрыть губы, давясь собственным сердцебиением, опускается ладонью
ниже к ключицам, груди, минуя соски, спускается к выделяющимся ребрам и
впалому животу, проводит большими пальцами по тазовым косточкам.
15/298
— Развернись.

У Антона — белые точки перед глазами и дикое, буквально паническое

желание пойти к Добровольскому прямо сейчас и сказать, что Арсений может
идти нахуй в услугах Попова он больше не нуждается, но почему-то даже рта не
может открыть.

Между тем поповские руки — чуть грубоватые, с шершавыми подушечками —

путаются в зализанных гелем волосах, спускаются по шее, оглаживают лопатки,
отсчитывают выпирающие позвонки, проходятся по выемке на копчике и чуть
цепляют боксеры.

— Теперь руки.

Антон впервые чувствует себя марионеткой — послушно поворачивается и

позволяет Арсению изучать свои плечи, локти, кисти, заключенные в десятки
позвякивающих браслетов, и пальцы, касаясь колец и как-то интимно
поглаживая ладони.

— Хороший мальчик, — выносит вердикт Арсений, отходя в сторону, а у

Антона сворачивается желудок. Становится так мерзко и противно, словно его
только что использовали. Словно его сравнили с животным. Такого у Антона не
было никогда. — Ты красивый, — спокойно добавляет Арсений, и Антон
поднимает голову, следя за тем, как Попов возится с фотоаппаратом, — но я
уверен, что худоба делает твою красоту более блеклой, — вскидывает глаза и
встречается взглядом с Антоном. — У тебя потрясающее тело, но ты настолько
слеп, что портишь его.

— Это мое дело, — голос звенит, и Антон проглатывает что-то давно забытое.
эмоции? — Твое дело — фотографировать, мое — хорошо выглядеть. Не советую
тебе стирать границы.

— Ничего себе, оно разговаривает, — усмехается Арсений и складывает руки

на груди. — Не переживай, парень, я не буду лечить тебе мозг — да и тебя
тоже, — если ты не захочешь. Я просто высказал свое мнение, а там уже твое
право — прислушаться ко мне или пропустить мимо ушей, как ты это обычно
делаешь. А теперь — одевайся: нужно обсудить с Пашей кое-какие детали.

И Арсений выходит, оставив Антона наедине с услышанными словами. Это

как взять не умеющего плавать человека, бросить его на глубину и уплыть — ты
или выкручиваешься и спасаешь свою жизнь, или тонешь.

Сейчас Антон тонет, потому что построенное за столько времени

спокойствие пускает по себе первую трещину. И если Антон что-нибудь не
сделает, Арсений не остановится, пока не разобьет его.

16/298
Примечание к части ох, не зря я полезла в интернет искать необычные
фотосессии

two

Антон любит все держать под контролем. Так спокойнее, так

появляется четкая гарантия того, что ничего не вызовет лишние эмоции. Когда
ты знаешь, где лежит та или иная вещь, ты не будешь носиться по всей
квартире с воплями и матами, потому что опаздываешь. Если ты умеешь
распределять свое время и следишь за стрелками часов, ты всегда будешь
приходить вовремя. Если ты раз за разом будешь оставлять тот или иной
предмет на одном и том же месте, то никогда не потеряешь его.

Антон понял это очень давно и с тех пор четко придерживался своих правил.
Для каждого предмета мебели, одежды и даже посуды было свое определенное
место, которое было за ним закреплено, поэтому у Антона не было такого, что он
застывал посередине комнаты, судорожно пытаясь вспомнить, где оставил
мобильный или зарядное устройство.

Порядок в его жизни присутствовал везде. Даже украшения он каждый раз

надевал в строгом порядке, это касалось и колец, и браслетов, с которыми он не
расставался большую часть времени.

У Антона существует даже определенная последовательность действий в

течение дня, которые он всегда соблюдает. Случаются, конечно, определенные
сбои, но раз за разом Антон делает все, чтобы они не мешали его жизни
протекать в монотонном ровном ритме, не сбивая с привычного хода.

Антону нравится это спокойствие и размеренность. Он никогда никуда не

торопится, никогда не опаздывает, но и не приходит заранее. Ему всегда
хватает на все нужды, потому что он четко знает, что он намерен купить и в
каких ценовых границах, в его жизни нет места спонтанности и необдуманным
поступкам. Антон — живой робот, живущий по своим внутренним часам.

И это то, что не дает ему оступиться.

Что бы ни происходило.

А случается в его жизни многое.

Антон как никто другой знает, насколько окружающий мир непредсказуем,

насколько он любит вмешиваться в людские жизни и переворачивать их с ног на
голову. В любой момент может случиться что угодно, не зависящее от тебя, но
так или иначе влияющее, и Антон привык вести себя так, чтобы свести
возможные последствия к минимуму.

Перед тем, как выехать куда-то, он гуглит в Интернете, чтобы убедиться в

том, что нигде нет ремонтных работ, выбирает путь с наименьшим количеством
пробок или наибольшей вероятностью их рассасывания. У него практически
всегда с собой есть сменная футболка и влажные салфетки, не говоря уже о
лекарствах.

Антон готов ко всему в жизни, поэтому он может быть совершенно спокоен,

17/298
прекрасно зная, что все под контролем, что он готов ко всему.

По крайней мере так было очень долгое время.

Пока в его жизни не появляется новая непредсказуемость в лице Арсения.

Первая мысль, которая вспыхивает в голове Антона каждый раз, когда он

думает о своем новом фотографе, заключается в том, что он ему не нравится.
Это не ненависть — слишком сильная и глубокая эмоция для такого человека,
как Антон, это не неприязнь, не отвращение, потому что нет повода. Он просто
ему не нравится.

пиздецки сильно не нравится

Арсений вызывает у Антона противоречивые чувства: замешательство,

непонимание, смятение, потому что привыкший продумывать свою жизнь на
десять шагов вперед Шастун категорически не в состоянии предугадывать
последующие действия Попова. Он даже не успевает подумать о чем-то, а
Арсений уже успевает сделать это, вынуждая Антона сталкиваться с
последствиями.

И это… нервирует.

И Антону это не нравится. Это заставляет его немного морщить идеальный

лоб без единой морщинки и чуть поджимать пухлые розовые губы, за которые
некоторые модели убили бы, как в ненормальном «Неоновом демоне».

Арсений похож на волчок: только что он стоял рядом и рассуждал о погоде,

через мгновение исчез из поля зрения, а в следующее уже снова маячит
поблизости, заканчивая рассказывать какую-то историю и допивая кофе.

Самое подходящее слово для определения Арсения — беспорядок. Он

отражается в каждой клеточке тела фотографа: в не всегда приглаженных
волосах, а если они и уложены, то в скором времени их все равно взъерошат и
превратят в нечто невероятное, в подвижной мимике, в постоянно горящих
озорством глазах, в необычных образах и вырвиглазной обуви.

Арсений — ураган.

Арсений — торнадо.

Арсений — цунами.

Арсений — настоящее бедствие, сносящее все на своем пути. И Антон не

хочет быть частью всего этого, не хочет остаться развалиной после этого
безумия, но у него нет выбора — Добровольский окончательно утверждает
контракт с Поповым на год, и Антон почему-то понимает, что назад пути уже
нет: следующие триста шестьдесят дней ему придется мириться с тем, что
Арсений — часть его жизни.

День за днем Антон успокаивает себя тем, что Арсений всего лишь человек,
а Шастун немало повидал за жизнь, несмотря на свой возраст. Он имел дело с
такими ублюдками, что не каждый бы выстоял. А он справился. Живет дальше,
даже не вспоминая о тех моментах, когда он мог оступиться.
18/298
 А Арсений, в конце концов, обычный подвижный эмоциональный парень,
который любит лезть не в свое дело и считает себя самым умным. Таких Антон
повидал немало, но… этот другой.

Он сбивает с толку.

Он шокирует.

Он воскрешает внутри то, о чем Антон забыл уже очень давно. И не просто, а
заставляет буквально врезаться лицом в стены, возводимые годами. И по ним
идут трещины. Это не нравится Антону больше всего.

Антон прекрасно понимает — другие бы после некоторых выходок Арсения

начали кричать, лезли бы с кулаками, бросались предметами, потому что… Этот
человек умеет выводить как никто другой. Но Антон терпит. Снова. Снова. И
снова. Потому что ему он не поддастся.

Ни этим хитрым глазам. Ни этому лисьему оскалу.

не ему

Антон так-то вообще никому не готов поддаваться. Павел бьется с ним не

первый год, а у него связей и власти в разы больше, да и рычагов управления
Антоном тоже. Но он не вызывает у Шастуна никаких эмоций, кроме
элементарной субординации, потому что он — его работодатель. А Арсений…

Антон чуть поджимает губы и смотрит на свое отражение в зеркале. Взгляд

невольно скользит по подбородку к шее и ключицам, и он вспоминает тот случай
несколькодневной давности. Арсений… перешел черту. Даже не так — он ее
перепрыгнул и сделал то, на что не решался никто уже очень давно.

И дело даже не в том, что он касался Антона так открыто. Шастун, наверное,
никогда не забудет фотосессию, когда он, еще один парень и три девушки
снимались обнаженными. Единственное, что на них было, — это нашлепки
телесного цвета, которые едва ли скрывали то, что принято прятать. Но им было
плевать по большей части на свою наготу — они слишком были заворожены
обстановкой и съемками. Их тела были покрыты тонким слоем блеска, размытые
линии опутывали конечности, а цветные линзы превращали в существ с другой
планеты. Это был потрясающий опыт, к которому Антон, впрочем, никогда бы
больше не хотел возвращаться. Слишком много открытых прикосновений,
слишком много контакта, слишком… близко. А для него нет ничего важнее
личного пространства.

На которое, собственно, Арсений и наплевал в тот день.

Антон медленно изучает свое тело в отражении зеркала, повторяя взглядом

путь пальцев Арсения. В горле встает ком, в животе завязывается узел, и
приходится вдохнуть чуть глубже, чем обычно. А это уже плохо.

Антону неприятно. Антону не нравится. У Антона, как от удара в солнечное

сплетение, вышибает воздух осознание того, что Арсений касался его так,
словно имел на это право. Словно Антон был его собственностью. Игрушкой,
марионеткой.
19/298
 Антон — лишь на мгновение, на долю секунды — сжимает кулак, но
практически сразу расслабляется, становясь прежним. И нет совсем ни намека
на мурашки по коже, где скользили пальцы Попова. Это все чушь. Это все с
непривычки.

Арсений перегорит, Антон уверен. Все рано или поздно перегорают, просто
устают в какой-то момент биться с ним.

Арсений не исключение. Это просто вопрос времени.

***

Арсений раскачивается на стуле, задумчиво глядя на экран ноутбука и

сжимая в руке бумажный стаканчик с кофе. Он, конечно, фотограф, личность
творческая, но больше «рабочая», если так можно выразиться. Но ему нравится
иногда продумывать образы для моделей, если его что-то цепляет.

А «Белый принц» не может не цеплять.

Это нонсенс.

Он слишком идеальный, слишком спокойный, и это что-то подрывает внутри

Арсения. Ему нужно, жизненно, блять, необходимо сделать что-то, чтобы сорвать
предохранители с нервов Антона. И ради этого он готов рискнуть всем.

Действительно всем? — интересуется подсознание. — Даже работой? Своим

местом? Ты работаешь у Добровольского. Очнись, ты не такой идиот, чтобы
рисковать своим местом, к которому так долго стремился, из-за очередной
модельки, которых в мире сотни. Не лезь на рожон, придурок.

Но между тем — да. Всем.

И Антон явно не «очередная моделька». И он такой один. Такой вот

наигранно спокойный и уравновешенный.

У Арсения есть четкая цель, которую он держит в голове, и ради нее он готов
сделать что угодно, даже шагнуть за край. И Попов знает: если он что-то
задумал, то он этого добьется. Любой ценой.

***

Павел чуть хмурится, с сомнением слушая предложение Арсения, и медленно

чешет затылок. Ему нравится, определенно нравится, но в то же время он
понимает, что идея довольно специфическая и необычная. Подобного в их
студии еще не было, хотя Добровольский и видел схожие фотографии у своих
друзей-фотографов.

Павел понимает, что это риск, потому что неизвестно, как к этому отнесется
Антон. Добровольский сжимает челюсти — почему все всегда упирается в этого
пацана? Почему начальник он, а решает все Шастун? Почему он это допустил?
Почему привык и принял? Почему прогибается снова и снова?
20/298
 О да, слова Арсения неделю назад нехило так зацепили его. За живое.
Прямо-таки прошили насквозь и засели где-то внутри, да так, что ничем не
вытащишь.

Даже сейчас, наблюдая за восторженным Арсением и видя его горящий

взгляд, Павел мысленно находится не с ним — он вспоминает, как впервые
увидел Антона на выставке и замер, изучая его фигуру. Лохматый, болезненно-
худой и бледный, в слишком большой розовой толстовке, подвернутых джинсах
и стоптанных кедах — он гипнотизировал и притягивал. И Павел просто
капитулировал — шагнул прямо в бездну зеленых шастуновских глаз и
согласился на все условия, лишь бы забрать себе это.

И это стало лучшим решением в его жизни, потому что медленно тонущая
лодка «VolyaShot» мало того, что залатала трещины, так еще и обшила борта
толстым покрытием, которое практически невозможно пробить.

Антон — его билет в популярность, гарантия знаменитости и

востребованности.

Но кроме этого… Все чаще Павел ловит себя на мысли, что есть что-то еще,
что-то, не дающее ему покоя, гулко бьющееся в груди каждый раз, когда пацан
чуть сдвигает брови, когда появляется опасность, что он может уйти.

Антон слишком глубоко вошел в его жизнь, он обосновался там, заняв место
кого-то, кто мог бы потягаться с женой Добровольского. Сами подумайте — с
Лясей он говорит только об Антоне, с Антоном — тоже исключительно о нем. И
кто имеет в его жизни наибольшую ценность?

Павел с тоской понимает — Антон для него все равно что сын: не
поддающийся воспитанию, упертый, с собственными принципами и
мировоззрением, холодный, отстраненный и имеющий над ним необъяснимую
власть. Но Добровольскому нужно это.

Добровольскому нужен Антон.

— Вы меня слышите? — касается его локтя Арсений, и Павел вздрагивает,

облизнув тонкие сухие губы.

— Да, конечно. Если… если Антон не против, думаю, мы можем попробовать,

но только…

— Отлично, в таком случае я пойду объясню Ире, что от нее требуется, —

обрывает его Арсений, улыбаясь так ярко, что Павел щурится, и уносится
прежде, чем его успевают остановить. И Добровольскому остается только качать
головой, глядя ему вслед.

Арсений нравится ему. Он творческая натура, эмоциональный, способный,

обязательный, в нем бьются миллионы идей, с которыми он с трудом
справляется. И это, несомненно, безумно важно для его профессии и
притягательно для Павла. Но губительно для роли фотографа Антона, потому
что он сам по себе слишком яркий, чтобы рядом светил кто-то еще.

А Арсений слепит и сбивает с толку.

21/298
 И Павел боится, безумно боится, что Антон потушит его, погасит, подавит в
нем потенциал, который невозможно не заметить заточенным за столько лет
глазом, но может только кусать губы, осознавая, что ничего не может тут
сделать, потому что Арсений все равно не услышит его, а Антон никогда не
поддастся.

К компромиссу они не придут. Исход только один — кто-то обязательно

уничтожит второго, не оставив от него ничего. Остается только ждать, кто кого.

***

gangsta — kehlani

Антон прикрывает глаза, позволяя Ире крутиться вокруг него, и

прислушивается к мерному стуку собственного сердца. Внутри сидит намек на
напряжение, но он глушит его, стараясь не думать о том, что сегодня
происходит что-то странное.

Из одежды ему дали только потрепанные, выцветшие до приглушенного

серого джинсы, сидящие слишком низко на бедрах. И больше ничего. Потом
долго возились с волосами, укладывая их в нечто невообразимое и объемное,
затем заставили снять все браслеты и кольца. Сейчас Ира что-то приклеивает к
коже его шеи, груди и живота. И Антон не понимает — с таким он не
сталкивался.

— Почти готово, потерпи, — сипит Ира, и Антон слабо кивает, чувствуя

легкие прикосновения пальцев к его бедрам у самого края брюк. Чуть приоткрыв
глаза, он замечает румянец на щеках девушки и отводит взгляд. Несмотря на
то, что Ира в модельном бизнесе уже не один год, она все еще смущается время
от времени, когда ее задача включает в себе что-то интимное. Например,
возиться с бедрами парня, практически утыкаясь лицом в его живот, касаться
тазовых косточек и видеть скользящие ниже линии, ведущие к…

— Вы готовы? — Ира вздрагивает, когда Оксана заглядывает в гримерку, и

шипит, кажется, выронив что-то из рук. Антон поднимает голову и смотрит на
вошедшую. — Арсу не терпится увидеть нашего «Принца».

Весь воздух из комнаты словно высасывают, и Антон чувствует, как

напрягаются мышцы живота.

Арсу не терпится увидеть «Принца».

Очень медленно развернувшись, Антон подходит к зеркалу и замирает,

изучая свое отражение, ощущая кусочки льда, стекающие по внутренностям.

Орхидеи и бабочки.

На его виске, шее, ключицах, плечах, руках, груди, ребрах, животе, кистях…
Приклеенные хаотично, оттеняющие бледную кожу, скользящие по телу и
вызывающие какое-то странное чувство в грудной клетке.

22/298
 — Это его идея? — всего три слова, но в них столько подтекста, что Оксана
теряется. Она буквально слышит все, что Антон выразил в этом вопросе, все
десятки «почему, как посмел, какого хера» и так далее.

Ей требуется несколько секунд, чтобы взять себя в руки и ровно ответить:

— Да, он говорил с Пашей вчера, и он… — она замолкает, заметив чуть

напряженные плечи Антона, и понимает, что продолжать не надо. Антону и так
этого хватает.

Еще раз взглянув на себя, он оборачивается, поднимает руки, убеждаясь в

том, что все хорошо закреплено, кивает Ире и смотрит на Оксану.

— Куда идти?

Вместо ответа она лишь сглатывает и дергает подбородком, приглашая

следовать за ней. Антон шлепает босыми ногами по чуть прохладному полу,
стараясь не обращать внимание на легкое прикосновение нежных лепестков и
крыльев к коже и последствия этого, отдающиеся узлом в животе.

Идея Арсения. Ну, конечно.

Он выходит на площадку, вскинув голову и надев самую спокойную и

горделивую маску, на которую только способен, ищет глазами Арсения и,
выхватив взглядом его темную шевелюру, сглатывает.

Если это вызов, то Антон его принимает.

Он останавливается на платформе и замирает, ожидая, пока фотограф

обратит на него внимание. Но Арсений, кажется, слишком занят фотоаппаратом,
что-то в нем настраивает, настолько, что не замечает вошедших. Или это тоже
часть плана?

с чего ты вообще решил, что у него есть план?

— Кхм, Арс? — подходит к нему Оксана, переминаясь с ноги на ногу, но

Антон не смотрит на нее — он не сводит взгляда с Арсения, потому что хочет
увидеть выражение его лица, когда он посмотрит на него. Каждое изменение в
мимике. — Ты готов?

— А, да, — мягко улыбается Арсений — снова слишком ярко, — вскидывает

голову, видит Антона и… — вау, неплохо.

Антон буквально слышит, как по комнате разносится звук разбитого стекла.

Или это внутри него?

Неплохо? Серьезно? Просто неплохо?

Внутри плещется что-то грубое, резкое и такое жесткое, что на языке

выступает горечь. У Антона уходит вся выдержка на то, чтобы сохранить
непроницаемое выражение лица и не сжать кулаки. Хотя на самом деле хочется
заехать ими по этому спокойному лицу.

Потому что Антон знает, как он выглядит — чистым, девственно-невинным и

23/298
таким мягким, что только валить и трахать, лишь бы вобрать эту непорочность в
себя, лишь бы надышаться мраморной кожей, лишь бы запутаться в светлых
волосах, лишь бы уткнуться лицом в изгиб бедер, желая сорвать с него эти
джинсы, которые скорее привлекают внимание и будоражат воображение, чем
скрывают то, что должно быть скрыто.

Антон знает, какое должен производить впечатление. И понимает, что не

ошибается, потому что видел взгляд Иры в гримерке и замечает красные щеки
Оксаны сейчас. А Арсений… Арсению неплохо.

— Готов работать? — продолжает Арсений как ни в чем не бывало, кивает

Оксане, что она может идти, и указывает на вазу с цветами и плетеную корзинку
с лепестками и бабочками. — Можешь пользоваться. Я тебе скажу, если
потребуется.

Так спокойно и ровно, что хочется запустить этой вазой в него выйти и не
возвращаться. Но Антон остается, решив, что должен сделать что-то, чтобы
стереть это выражение с лица Арсения.

Но для начала…

— Почему я один? — интересуется он, чуть сощурившись. — Эду бы тоже

пошел этот образ.

— Во-первых, для него есть другие идеи, — ровно отзывается Арсений,

сжимая в руках фотоаппарат и глядя на Антона исподлобья, — а, во-вторых, я
твой фотограф, Принц. Еще вопросы?

я твой фотограф

Почему это звучит как никогда развратно и интимно?

Но Антон лишь качает головой, мельком облизывает губы, на мгновение

прикрывает глаза, вдох, выдох… И он исчезает. Антона Шастуна больше нет,
есть только Белый Принц, и Арсений понимает, почему его причислили к людям
королевских кровей.

Он полностью отдается съемкам, выкладываясь по полной, обнажая свою

душу и вытворяя нечто невообразимое. Арсений теряется в изгибах рук и бедер,
в чуть приоткрытых губах, в томных глубоких взглядах, в которых легко утонуть,
в точеных чертах лица, подвижной мимике.

Антон не позирует — он проживает каждое движение, чувствуя свое тело от

и до. Он знает, как повернуться к камере, когда прогнуться в спине, когда
коснуться себя, когда прикрыть глаза. Его пульс учащается, движения
становятся тягучими, медлительными, в них теряешься, путаешься,
завороженный и загипнотизированный.

В комнате — только щелчки камеры да редкие, едва слышные, выдохи

Арсения. И Антон давится этими звуками, пытаясь сделать нечто невероятное,
не до конца понимая, что и кому хочет доказать.

ему, Арсению, пусть поймет, что я такое

24/298
 Когда Арсений перемещается, приближаясь к нему и не отрываясь от
объектива камеры, Антон буквально ощущает его дыхание на своей коже, хотя
между ними несколько метров, и мир уходит из-под ног, вышибая последнее
сознание.

Антон тянется за цветком с оторванным стебельком, обхватывает его губами,

бесстыдно приоткрыв рот и скользнув языком по нежным лепесткам, а потом
медленно скользит тонкими ладонями вниз по своему телу, минуя цветы и
бабочек, добирается до края джинс и запускает пальцы глубже, прогнувшись в
спине и чуть сощурившись.

От диссонанса в ушах шумит кровь, оглушая. Антон, невинный, чистый,

словно вышедший из Рая эталон девственности и непорочности, стоит с пошло
распахнутыми губами, напряженно сдвинутыми бедрами, рукой, скользнувшей
слишком низко, и таким огнем в глазах, что в пору обжечься.

Демон в теле ангела, который вынимает душу и насилует одним только

взглядом.

У Антона в голове вакуум, по венам течет лава вместо крови, пуская

импульсы тока по коже, и он видит, видит, как изгибаются губы Арсения, как он
мельком облизывает их, как переступает с ноги на ногу… От этого спазм внизу
живота становится еще ощутимее, и Антону мучительно хочется коснуться себя
еще более откровенно, но его останавливают остатки здравого смысла.

Видимо, поняв, что они зашли слишком далеко, Арсений останавливается,

оставляет камеру на стойке и вытирает ладони о джинсы, избегая взгляда
Антона.

— Хорошо поработали. Думаю… думаю, кадры получатся. Можешь идти

переодеваться… или… что там тебе нужно сейчас, — голос его подводит, но он
берет себя в руки и выдавливает улыбку. — Я пока пойду отнесу Стасу материал.
Увидимся позже, — и торопливо выходит, оставив Антона наедине со своими
мыслями.

А их слишком много.

Возбуждение плещется в каждой клеточке тела, и Антону стоит немалых

усилий включить голову и вернуться в реальность. Он проводит рукой по лицу,
зацепив орхидею, касается влажных, припухших губ и медленно качает головой.

Между ним и Арсением — один-один. Но какой ценой? И во что это

противостояние выльется?

25/298
Примечание к части заболеть на следующий день после др? умею практикую

three

мальчик бабл-гам — тима белорусских

Арсений загипнотизирован. Он не может пошевелиться, уже битый час

листая полученные после ретуши и обработки фотографии. Представлял ли он
нечто подобное, вбрасывая Добровольскому идею с цветами? Да он, блять, даже
близко не мог подумать, что все обернется таким образом.

Что Антон воспримет это, как вызов. Что захочет взять ситуацию в свои руки.
Что… получится это.

Арсений два часа не может допить чай, просто не ощущая его вязкий
холодный вкус, сворачивающийся на языке и соскальзывающий дальше. Он
просто пытается чем-то себя занять, отвлечься от фотографий на экране,
встряхнуться и вытащить себя за волосы из этого болота. Но не может. Смотрит,
смотрит, смотрит.

Глаза болят.

Он облизывает пересохшие губы, сглатывает, ощущая ком в горле, и

откидывается на спинку кресла, трет уголки глаз и крепко жмурится. У него
внутри взрываются звезды, образуя новые вселенные, наполненные зеленым —
как его глаза, бледно-розовым — цвет его кожи — и грязно-золотым — блики в
его волосах.

Он правда пытается сделать хотя бы что-то: отворачивается от экрана,

подходит к окну, прячет чуть дрожащие руки в карманы, долго-долго смотрит
наружу, перескакивая взглядом с предмета на предмет, словно надеясь, что что-
нибудь привлечёт его внимание и уведет от образов в его голове. Выходит
херово.

Бессмысленно, — понимает он, когда, в который раз зажмурившись, видит

перед глазами образ Антона. Чертыхается под нос, чуть ударяет себя по щеке,
приводя в чувство, по новой заваривает чай и возвращается к ноутбуку.

— Ты, блять, профессионал или кто? — Арсений хмурится, вцепившись в

мышку, и в который раз за вечер открывает папку с фотографиями. — Работай, а
не… сука, — по губам — стон, на языке — горечь, в мозгу — тонкие пальцы и
бесстыдные глаза.

Арсения мутит, и он прижимает кулак к губам, напоминает себе о том, что

нужно работать, но потом шлет все нахуй и подается вперед, жадно изучая тело
парня.

Плохих фотографий практически нет — сказывается профессионализм

фотографа и модели. Идеальный тандем. Настолько идеальный, что Арсений
смотрит на экран и в который раз думает о том, как это может существовать в
реальности.
26/298
 Стас совсем немного отредактировал фотографию: сгладил шероховатости,
сделал свет более мягким, поиграл с цветом, выделив розовый чуть больше, чем
остальные, наполнив тем самым снимки какой-то особенной нежностью. И это
настолько разнится с действиями и взглядом модели, что у Арсения
перехватывает дыхание.

Все шаблоны и принципы трещат по швам, жестким ластиком стирая весь

прошлый опыт Арсения, и он изучает проделанную работу словно впервые, не
веря в то, что он причастен к этому.

Человек на снимках не с этой планеты. Нереальный, космический.

Арсения трясет, и он до крови закусывает нижнюю губу, листая фотографии,

пока не останавливается на той, от которой все внутренности начинают пылать,
стягиваясь в тугой узел и напрочь вырывая из реальности. Сглатывает, мотает
головой, пытается встряхнуться, а сам изучает каждый изгиб тела, каждую
родинку, каждый дюйм обнаженной кожи.

Антон смотрит прямо в камеру. Зеленые глаза с поволокой чуть прикрыты

веками, подбородок приподнят, отчего длинная белоснежная шея оказывается
на виду. Розовые, непозволительно пухлые губы приоткрыты, обхватив нежный
цветок, и ассоциации, подкрепленные виднеющимся кончиком языка, вышибают
воздух из легких. Цветы и бабочки струятся по худощавому телу, привлекая
внимание к выпирающим костям, и спускаются к низко сидящим на бедрах
брюкам. Но это полбеды — Арсений, кажется, перестает дышать, когда его
взгляд выхватывает тонкие музыкальные пальцы, практически утонувшие за
джинсовой тканью.

Слишком глубоко.

пошло

Арсений не понимает, что на Антона нашло тогда. Это не похоже на него. И

ему даже не нужно хорошо знать «Белого принца», чтобы понимать это. Антон
слишком утонул в своем образе, находясь на грани болезни, чтобы быть
способным источать разврат и похоть.

Но что тогда происходило на съемках?

Арсений прекрасно помнит этот взгляд, этот изгиб губ, эти ползущие вниз по
телу пальцы. Он не раз сталкивался с таким явлением на съемках, когда модели
в процессе работы просто отключались и потом не помнили, как себя вели и что
делали. Они полностью отдавались процессу, выпадая из реальности.

Но тогда было не так — Антон знал, что он делал, более того — Арсений
уверен — он хотел этого. Он бросал вызов и был готов на все, лишь бы добиться
от Арсения ответной реакции.

Сдержаться было невыносимо трудно.

Пришлось закрыться в туалете и долго плескать себе в лицо холодной водой,

чтобы приглушить в голове образ мазнувшего по губам юркого языка и
скользящих в джинсы рук.
27/298
 — Что же ты творишь? — срывается с губ, и Арсений поджимает губы, снова
вернувшись к изящной кисти рук, практически исчезнувшей за ремнем брюк.

Встряхнувшись и сделав глоток начавшего остывать чая, он садится ровнее и

переходит к другой теме, которая волнует его в разы больше, чем неожиданно
взявшаяся из воздуха сексуальность Антона.

Его худоба.

Арсения она не завораживает, не привлекает. Она отталкивает, пугает,

заставляет глотать ком в горле и хмуриться. Он не понимает, как можно
романтизировать болезнь, пусть даже не в критической стадии. Любое
извращение над своим телом и здоровьем, будь то ненормальное желание
резать себя или изводить голодом, его напрягает. Это не красиво, это уродует,
это убивает в человеке тот свет, который он порой сам не видит. Именно
поэтому зачастую люди и начинают издеваться над собой — они не видят себя,
считают себя недостойными по какой-то причине и хотят таким образом
привлечь внимание.

Антон, видимо, думает именно так. И Арсений этого не понимает, потому что
«Белый принц» прекрасен. Было бы глупо отрицать ту бешеную энергетику,
которая спит в нем все время и просыпается только на съемках. Антон горит
изнутри, и Арсений это видит. Но анорексия убивает красоту в нем. Она убивает
в нем его самого.

Арсений резко ударяет кулаком по столу и шипит, когда руку насквозь

прошивает боль. На коже остается красное пятно, которое вскоре наверняка
станет синяком, и мышцы в этом месте противно пульсируют. Но это чувство
немного отрезвляет, разряжая наполненную мыслями голову.

Допив-таки несчастный чай, Арсений моет чашку, делает себе бутерброд с

сыром и беконом и опускается на диван перед телевизором. Находит какую-то
новую комедию, которая только недавно, кажется, шла в кино и которую он
благополучно пропустил по причине своей занятости, и пытается вникнуть в
сюжет и происходящее, но мысленно снова и снова уносится к бледной коже и
выпирающим костям.

К Антону.

Арсений не может выкинуть его из головы, не может перестать думать о

том, что у всего этого должна быть причина, что-то должно было повлиять на
него, чтобы он начал истязать себя подобным способом.

Обычно такие истории понятны как день: отсутствие внимания от родителей,

напряженные отношения со сверстниками, безответная любовь, лишний вес…
Да много причин. Но ни одна не подходит «Принцу». Все слишком просто и
банально для того, кто буквально боготворит себя и упивается собственным
великолепием. Антон бы не пошел на это из-за недопонимания или отказа какой-
нибудь девушки, Арсений в этом уверен.

Тогда что?

Это не дает ему покоя. И Арсений сам того не замечает, как забывается
28/298
тревожным сном в гостиной.

***

Антон не шевелится, разглядывая только что присланный ему журнал. На

обложке — он. Невинный, с полыхающим взглядом и чуть поджатыми губами.
Полубоком к камере, прогнувшись в спине, позволяя обтянутым кожей ребрам
выделяться еще сильнее, с чуть оттопыренными бедрами и цветами, хаотично
прикрепленными к коже.

Спокойный, уверенный, интригующий.

Не то.

Антон понимает, почему на обложке не та фотография. Понимает и до

побеления поджимает губы, запрещая себе улыбнуться, пусть даже рядом
никого нет. Внутри плещется торжество, чувство победы заполняет до краев, и,
он уверен, огнем в глазах он сейчас бы мог сжечь не один континент.

Открывает журнал, пролистывает несколько страниц и открывает разворот с

ним. Сумасшествие из рук, губ и бедер, цветы и бабочки, выпирающие тазовые
косточки и край потрепанных джинсов. Стас, их дизайнер, в этот раз постарался
на славу — Антон никогда не видел более удачного оформления. Гордость так и
давит на сознание, всеми силами заставляя сорвать маску и вскочить, бешено
крича от восторга, но он не двигается, только жадно изучает каждый
миллиметр страницы, пока не доходит до самого низа.

Модель:
Антон Шастун

Фотограф:
Арсений Попов

Чувство окрыленности лопается по щелчку, словно кто-то его подрезал, и

сердце перестает отбивать чечетку. Антон гипнотизирует имя фотографа так,
словно надеется, что оно исчезнет вместе с ним, и вытягивает губы в тонкую
линию, поняв, насколько он смешон. Закрывает журнал и убирает его в стол,
после чего поднимается и идет на кухню.

Пара глотков воды, кусок шоколада, встать на весы, убедиться в том, что все
под контролем, — обычный вечерний ритуал. Но сегодня что-то не так: стрелка
чуть колеблется в опасную сторону, да и слабость в конечностях изводит все
больше.

Антон сглатывает, морщится, отправляет в рот еще один кусок шоколада,

пережевывая его без особого аппетита, и возвращается в гостиную. Его чуть
познабливает, и он накидывает на плечи вязаную кофту серого цвета и
обхватывает себя руками.

Он ненавидит такие моменты — моменты, когда его организм начинает

слишком активно бороться с тем, что остальные называют «анорексия». Антон
знает, что это такое, и никогда не говорит, что он здоров. Но у него все под
контролем, зачем лишний раз смотреть на него так, словно он уже одной ногой в
29/298
могиле?

Еще и этот фотограф с его словами о том, что худоба, видите ли, делает его
красоту более блеклой, что она портит его тело. Болезнь — его фишка, его
маска, его билет в лучший мир, в котором его ценят, где им восхищаются. Здесь
нет атеистов, потому что он — Бог, и ему преклоняются. Все. Поголовно.

Не все, — подсказывает подсознание.

В голове вспыхивают насмешливые голубые глаза.

Стакан падает с оглушительным треском.

***

Арсений работает в «VolyaShot» уже полтора месяца. Он знает поименно

каждого, кто является частью этой команды, и делает все, чтобы укрепиться в
ней и стать еще одним членом семьи. Он флиртует с Ирой и Оксаной, делится со
Стасом советами в плане редактирования, подолгу засиживается в кабинете
Павла, обсуждая вместе с ним идеи будущих фотосессий и контрактов,
привыкает к другим моделям и пытается наладить отношения с «Принцем»,
который после выхода журнала всячески старается избегать его вне съемок.

Арсения это забавляет — какой Антон все-таки ребенок.

У него не один десяток вопросов к нему и еще больше догадок и

предположений, но он держит их глубоко внутри, помня слова Оксаны о том, как
легко вылететь с работы, если «Принц» посчитает тебя непригодным. И как бы
Арсений ни нравился Добровольскому, тот вряд ли сможет отказать своему
любимчику.

Поэтому Арсений терпит, молчит и старается вести себя образцово-

показательно, мысленно обдумывая план действий и медленно принимаясь к его
выполнению. Он знает, что хочет получить в итоге, и старается не думать о том,
какими будут последствия — как для него, так и для Антона. Но он готов
рискнуть.

— Эй!

Наглый оклик отвлекает его внимание от Оксаны, которая восторженно

рассказывает ему о недавно открывшейся выставке, явно намекая на то, что
была не прочь сходить на нее вместе с ним. Арсений оборачивается и чуть
приподнимает голову, разглядывая идущего к нему парня.

Худощавый, достаточно высокий, с прической милитари, в растянутой белой

майке и объемных спортивных штанах. Кисти рук, шея и некоторые участки лица
покрыты татуировками, перекрывая бледную кожу черными переплетенными
линиями. Крупный нос, пухлые, будто бы накаченные губы, чуть прищуренные
глаза…

Арсений смотрит на него и понимает: его фотографировать нужно в черно-

белом. И он помнит, что этот парень — не его, но ему плевать. Он буквально
видит это тело в бесцветном мире, где губы изогнуты в оскале, кулаки сжаты,
30/298
цепляясь за грубую одежду, а в глазах напускное равнодушие и спокойствие,
пронимающие до мурашек по коже.

Арсений знает, кто это, но ему не удавалось пообщаться с ним напрямую,

потому что у парня были съемки в другом городе. Видимо, вернулся.

Попова лишь немного напрягает напор и уверенный шаг парня, но в

остальном он весь — одно сплошное любопытство. И он с трудом сдерживает
рвущуюся наружу улыбку, ожидая, пока к нему подойдут.

— Ты Арс, что ли? — нагло, напрямую, остановившись в жалких сантиметрах

и уверенно врываясь на личную территорию. Арсений понимает, чего он хотел
добиться — напряжения, смущения, но не поддается: спокойно смотрит в
темные мутные глаза и улыбается уголком губ.

— Арсений Попов, все верно.

— Эдуард Выграновский. За «Эдика» вырву кадык, — выплевывает слова,

чуть щурясь и подаваясь еще ближе, и Арсений остро чувствует запах ягодной
жвачки. От парня так и несет гонором и желанием напугать и прибить к полу.

Скрывает неуверенность, — сам себе говорит Арсений и кивает с прежней

улыбкой.

— Принял к сведению. И как мне тебя называть? — чуть наклоняется,

ухмыляясь. — Только имей в виду, если ты будешь для меня «Эдуардом», то я
для тебя буду как минимум «Арсением Сергеевичем», — тот теряется, хмурясь
еще больше, и Арсений усмехается. Он знает, что не может даже пальцем к
нему прикоснуться, пока не получит разрешения, а ладони так и чешутся от
желания оттолкнуть его от себя. — Ну, так что, Эдик? — источая голосом патоку,
шепчет он.

Выграновский не двигается с места. Щурится, кусает губы и практически не

моргает, только смотрит, смотрит, смотрит, словно хочет копнуть так глубоко,
что появится возможность вытащить внутренности. А потом, хмыкнув, делает
шаг назад и чуть ведет плечами.

— Принц говорил, что ты ублюдок, но я думал, гонит.

— Как видишь, все так, — Арсений наклоняет голову набок и убирает руки в
карманы. Эдуард думает какое-то время о чем-то своем, а потом вдруг
протягивает ему руку.

— Зови меня Скруджи.

— Идет, — отвечает на рукопожатие, крепко стиснув татуированную ладонь,

и чуть кивает.

— «Арсений» пойдет?

— Конечно, — еще одна улыбка и ровный кивок. В этот момент Оксана

окликает его, и Арсений, повернувшись к ней и увидев, что она показывает на
часы, смотрит на парня и чуть ведет плечами. — Ладно, мне пора. Увидимся
еще, — разворачивается и идет к ожидающей его девушке, когда слышит
31/298
брошенный в спину вопрос:

— Поработаешь со мной?

Замирает в полушаге и чувствует, как внутри сжимается пружина. Медлит

мгновение, другое, сглатывает и четко бросает через плечо:

— Я работаю с Антоном.

***

Арсений напрягается, когда получает от Павла сообщение с просьбой зайти к

нему после окончания рабочего дня, чтобы что-то обсудить. Он не помнит за
собой каких-либо грехов или косяков, но немного робеет перед тем, как
постучать и зайти в кабинет Добровольского.

— Антон? — Арсений непонимающе смотрит на того, кого явно не ожидал

здесь увидеть. Антон сидит в одном из кресел возле стола и смотрит на него в
упор. В его глазах — такое же удивление, и Попов немного расслабляется.
— Судя по выражению твоего лица, ты тоже не знаешь, зачем понадобился
Паше, — Антон не отвечает, но Арсений, привыкший к этому, занимает второй
стул. — Я сначала было подумал, что чем-то не угодил тебе и теперь меня
выпрут.

— Соблазн велик, — соглашается Антон, продолжая изображать роль

каменного изваяния: двигаются только глаза и губы.

В кабинете воцаряется молчание. Арсений никак не может нормально

усесться, чувствуя в груди неприятный ком, который обычно свидетельствует о
грядущем пиздеце, а Антон просто смотрит перед собой, не шевелясь.

Арсений, не привыкший сидеть спокойно, пытается занять себя хоть чем-то:

изучает картины на стенах, предметы на письменном столе, мебель,
занавески — что угодно, лишь бы не зеркалить застывшего «Принца». Он бы рад
хоть как-то разбавить тишину, которая давит на и так натянутые нервы, но не
знает, как это сделать.

Хотя…

Ухмыляется и, облизнув губы, как бы невзначай бросает:

— Интересный у тебя дружок, — испытывающе смотрит на Антона,

дожидаясь, пока зеленые глаза обратятся в его сторону, и чуть улыбается.
Антон медленно вскидывает бровь. — Я об Эдике, если что, — поясняет Арсений
и сильнее сжимает челюсти, сдерживая рвущееся наружу ликование, когда
замечает, как меняется выражение лица сидящего напротив. Совсем немного,
обычный бы человек не заметил покрывшиеся коркой зрачки, слабую складку
между бровей, но Арсений, выучивший своего «подопечного» от и до, замечает
все.

— Вы… вы с ним общались? — голос ровный и равнодушный, только в начале

срывается, выдавая напряжение. Арсений кивает и спокойно продолжает,
сохраняя безэмоциональное выражение лица:
32/298
 — Он захотел меня себе, — и, выждав пару мгновений, поясняет: — Попросил
поработать с ним.

Арсений замолкает и жадно ловит каждое едва заметное изменение в образе

«Принца»: напрягшиеся плечи, чуть более глубокую морщинку меж сведенных
бровей, потемневшие глаза, пальцы, нервно скользнувшие по подлокотнику,
дернувшиеся колени.

Антон смотрит на него в упор, кажется, перестав даже дышать. Пялится,

буквально сверлит взглядом, проникая в череп и выходя насквозь. Другой бы
отвел глаза, но не Арсений — он смотрит в ответ, чуть подняв голову, и давит,
давит, давит.

Сбившееся дыхание Антона — его награда.

Принц едва заметно облизывает нижнюю губу — опять этот язык — и слабо
елозит по креслу.

— И… что ты ответил?

Тишина оглушает, разрывает черепную коробку и вскрывает сознание.

Разбивает мысли осколками и засыпает их обоих с головой. Все внутри рушится
от этой дуэли взглядов, и в зеленых глазах столько эмоций, упрямо
удерживаемых за стеклянными стенами, что у Арсения потеют ладони.

Ему мучительно хочется вскочить, преодолеть разделявшее их расстояние

и… что? Засмеяться в сине-белое лицо? Пихнуть в грудь? Он сам не знает, но в
любом случае запрещает себе шевелиться. Только зеркалит движение Антона,
мазнув языком по губам, и четко отвечает:

— Что я твой.

Арсений буквально слышит звук битого стекла. Что это? Одна из стен где-то
внутри «Принца»? Ваза с его принципами? Лампа с предрассудками и страхами?
Арсений не знает, но у него все внутри сворачивается, когда он видит, как Антон
судорожно сглатывает, на мгновение выпав из своего образа.

И Арсений видит его — потерянного, опустошенного, еще совсем ребенка. И

вопросов в голове становится еще больше.

Оба вздрагивают и чуть не подскакивают на своих местах, словно

застигнутые за чем-то непристойным, когда распахивается дверь и в кабинет
влетает сверкающий Павел. Обойдя стол и крутанув свое кресло, он бросает на
стол какие-то бумаги и упирается в него руками, улыбаясь так широко, что
тонкая кожа собирается складками на скулах.

— Живем, черт возьми! — ударяет он раз по столу, и Арсений, скользнув

взглядом по вновь надевшему маску Антону, подтягивает к себе бумаги и
изучает напечатанное.

— Модельный показ… в Москве?

— Не просто показ, мой дорогой, — разве что не плавится от восторга

33/298
Добровольский, — там будут такие сливки, что и сахарный диабет заработать не
страшно. Louis Vuitton, Chanel, Pierre Cardin… Мы должны там засветиться. Я
урвал место только для одной модели, для тебя, Тоша, — он переводит взгляд
на Антона, и тот подбирается под пристальным взглядом начальника. — Ты наше
сокровище, ты… Господи, таких, как ты, там не будет.

— Хорошо, — Антон кивает сдержанно, но твердо, и Павел заметно

расслабляется — он явно боялся, что «Принц» может отказаться.

— Единственная проблема — я поехать с тобой не могу, и это может стать

проблемой. Нужно представительное лицо, которое будет сопровождать тебя, —
он делает паузу собираясь с духом, и озвучивает то, что стало понятным еще
секунду назад: — Поэтому с тобой поедет Арс.

34/298
Примечание к части *орет* как вас много! и почти сотня лайков!
*плачет и благодарит*
мерси всем прям премерси :3

four

Арсений смотрит на раскрытый чемодан и судорожно пытается

вспомнить, когда он умудрился рядом с графой «фотограф» поставить галочку
ещё и в графе «няня самоуверенного ребенка с анорексией». Или он слепой, или
такого пункта в его договоре не было. Но отказаться он не может — по разным
причинам, — поэтому нужно собираться.

Он плохо понимает, почему ехать должен именно он и что он будет делать

во время этого показа. Если судить по словам Павла, то главной его
обязанностью будет именно сопровождать Антона и обеспечивать всем — «а
если он извращенец? Я не согласен!». Но Арсений-то не сиделка, не собака-
поводырь и уж точно не курица-наседка. Что ему делать с этим двухметровым
скоплением болезни?

Перетерпи, — советует подсознание, и Арсений вздыхает.

Так как показ будет длиться пять дней, отель им забронировали на неделю,
чтобы было еще немного времени просто посмотреть город. И, о да, Попов
буквально видит их милые прогулки по улицам Москвы. Загляденье, тащите
сладкую вату.

Вторым ударом становится тот факт, что жить они будут в одном номере. Не
то чтобы у Арсения есть поводы для смущения — он вполне доволен своей
внешностью, и, если уж совсем честно, это еще мягко сказано, — но он с
большим трудом представляет его и Антона в замкнутом пространстве на
протяжении почти недели, пусть и не круглосуточно.

Радует одно — «Принц» тоже не в восторге.

— Номера должны быть раздельные, — резко, отрывисто, будто отсекая

слова ножом.

У Антона спина такая прямая, словно ему в позвоночник вшили

металлический стержень, не позволяющий согнуться хотя бы немного. Он
смотрит на Добровольского, моргая раз в столетие, тонкие руки лежат на
коленях, грудь, облаченная в безразмерную толстовку, вздымается так слабо,
что со стороны кажется, что он не дышит. Но все в кабинете к этому уже давно
привыкли, так что поводом для паники становится другое — зеленые глаза с
металлическим оттенком.

Павел попросту боится встретиться с ним взглядом, чувствуя, как все

внутренности сводит судорогами от напряжения, а Арсений и сам слишком на
взводе, чтобы обращать внимание еще и на взбрыки Антона.

— Я же уже сказал, Тош, все уже оплачено и… — мямлит Павел, краснея, и

оттягивает ворот рубашки. У него трясутся руки, глаза становятся влажными, и
Попов хмурится, следя за тем, как их непосредственный начальник и
работодатель унижается перед тем, кто и рта в его присутствии открыть права
35/298
не имеет.

— Я все сказал, — скрипят ножки кресла — и Антон выходит из кабинета,

двигаясь чуть быстрее, чем обычно. Он даже не придерживает дверь, и она
закрывается с легким хлопком, от которого Павел вздрагивает и, рвано
выдохнув, закрывает лицо тонкими ладонями.

Арсений разглядывает его и честно пытается понять, почему он так носится

с этим ребенком, почему за все это время он ни разу не поставил его на место.
Сам Попов, он уверен, давно бы показал ему на дверь и оставил такие
рекомендации, что никто бы не заинтересовался его «уникальностью».

Павел выглядит так, словно его размазало асфальтоукладчиком, и это

настолько жалко, что хочется погладить по голове и успокоить, позволяя слать
Антона матами и отправить большими шагами в Ад.

— Ладно, видимо… — Добровольский вздыхает и тянется за мобильным, —

придется бронировать еще один номер. Надо тогда позвонить и…

— Погодите, — Арсений сжимает его запястье и решительно мотает

головой, — с какого черта вообще? Простите, если позволяю себе лишнего, но…
Блять, Паш! — послав подальше субординацию, он подрывается с места и
сжимает кулаки. — Почему ты перед ним пресмыкаешься? Он без тебя никто, ну
ни-кто же, и ты об этом знаешь. Ты его раскрутил, ты из него сделал «Принца».
И ты позволяешь ему так с собой обращаться. Хер с два, знаешь ли. Ты уже все
сделал, а ему придется принять это как факт. Так что не рыпайся лишний раз
тощей задницей, а сиди и занимайся непосредственно показом, потому что у
меня много вопросов. А я, — он разминает плечи, потому что внутри все гудит от
урагана эмоций, — пойду поговорю с нашим представителем голубых кровей.

— Арсений… — мямлит Паша, но тот лишь мотает головой. — Арс, — снова

повторяет он, когда Попов уже открывает дверь, но оборачивается, вскинув
бровь: — Именно тебя нам и не хватало в этом дурдоме. Торчу с тебя.

— Ну еще бы, — Арсений довольно усмехается, подмигивает ему и

выскакивает в коридор.

Он прекрасно знает, что как бы Антон ни кипел внутри, сорваться он не

сможет до тех пор, пока не окажется наедине с собой, а здесь это невозможно,
потому что кто-то постоянно рядом. Пораскинув мозгами, он выбирает
единственно правильный путь и летит в сторону ближайшего туалета.

Распахнув дверь, Арсений видит застывшего у зеркала Антона, мысленно

дает себе «пять», преодолевает разделяющее их расстояние за пару шагов и,
сгребя в кулак мятную толстовку, прижимает Принца к стене, буквально
впечатав в нее.

— Значит так, слушай меня очень внимательно, сладкий ты наш малыш, —

шипит он ему в лицо, сощурившись. — Я в душе не ебу, что ты там о себе
возомнил и на какой Олимп взлетел, мне глубоко плевать, что остальные перед
тобой ходят на цыпочках и проглатывают дерьмо, которого в тебе больше, чем
всего остального. Ты, знаешь, как конфета с пластилином: красивая обертка,
такая, которую хочется сохранить в альбоме и любоваться, потому что, сука,
дизайн интересный, а внутри — резина, которая прилипает хер отдерешь.
36/298
 — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя проблемы с ассоциациями?
— выдавливает Антон максимально ровно и спокойно, хотя Арсений чувствует,
как бешено стучит сердце под его ладонью.

— Да мне срать сейчас с Исакия. И ты слушай, а не пытайся показать, какой

ты дохера остроумный и крутой.

— Зеркало чуть правее, — вставляет Антон, — если ты вдруг не заметил. Я не

твое отражение.

— Вашество, а, Вашество, я ведь и врезать могу, — предупреждает Попов,

сильнее комкая толстую ткань в кулаке, — и это не угроза ради угрозы, я
реально могу вломить, потому что напрашиваешься ты с первого дня.

— Уволю.

У Арсения воздух вышибает из легких. Потому что это слово, эти пять букв
выдавлены с таким наслаждением, с такой патокой в голосе, что на языке
становится сладко.

Они стоят, практически соприкасаясь носами и переплетая дыхание. Антон

вжимается в стену, разве что не распластавшись по ней, Арсений сжимает его
толстовку и упирается другой рукой в холодную стену, то и дело елозя по ней
пальцами от нервов.

Между ними нет воздуха, а электричество бьет с такой силой, что у обоих
коротит внутри.

Антон выглядит победителем. Он чуть щурится, как кот, немного

приподнимает уголки губ и смотрит свысока. И вовсе не только из-за разницы в
росте — он чувствует, что сломил напор Попова, что заткнул его, что…

— Глупыш, — нежно тянет Арсений, облизнув губы, и касается носом его

носа. Его голос — скрип шелка, и у Антона замыкает в голове, — думаешь, твоя
взяла? Сладость моя, ты слишком долго жил в своем розовом мире. Слышал
песню новую? Ты — мальчик бабл-гам, весь из себя такой воздушный, амурный,
недоступный. Надел корону и царапаешь ею дно, на которое упал. Ты не в
облаках, Принц, — внутри рушатся карточные домики от этого хриплого
надменного шепота, разрывающего швы и тянущие в стороны окровавленные
края, — ты наркоман, который потерялся в своей сюрреальности. Тебя лечить
надо. Во всех смыслах.

— Я… — Антон разучился, как говорить, и Арсений видит его — страх в

зеленых глазах. Видит и выдавливает его все сильнее, упираясь ладонью в
худую грудь. Вот-вот — и сломает тонкие выпирающие кости.

Сглотнув, Арсений, не отодвигаясь, тянет вверх край толстовки и скользит

ладонью по впалому животу к ребрам и замирает на солнечном сплетении,
ощущая, как под пальцами, как птица, трепещет в истерике сердце, стуча
неровно и сбивчиво.

— Если ты думаешь, что мне нравится перспектива неделю лицезреть это, то

ты ошибаешься. Мне вообще не улыбается вся эта поездка, если ты не заметил.
37/298
Я тебе не нянька, Антон, я фотограф, и в мои обязанности не входит работа с
трудными детьми.

— Я не…

— Я пропустил тот момент, когда спрашивал твое мнение, — пресекает

очередную попытку Арсений и чуть хмурится. — Я тебе не Паша, ты не понял
еще? Я не буду с тобой сюсюкаться, потому что меня не уволят — я нравлюсь
людям, я необходимый работник, я профессионал своего дела. И, самое главное,
я готов идти на компромисс. А ты — просто ценный экземпляр. Тебя можно
заменить, незаменимых нет.

— Как и тебя, — шепчет Антон, уткнувшись затылком в стену, лишь бы быть

подальше.

— Несомненно. Только подумай, кого скорее пошлют нахуй — того, кто срет
на мнение окружающих и не терпит возражений, и того, кто просто не угодил
этому первому, потому что отказался перед ним пресмыкаться? — Арсений
выжидает мгновение и довольно усмехается. — То-то же, мозги болезнь еще не
захватила. Это радует, — он делает несколько шагов назад и разминает кисти
руки. — Дыши, Принц, дыши, ты нам еще живой нужен.

Антон делает несколько шагов в сторону, расправляет смятую толстовку,

приглаживает складки, явно пытаясь скрыть дрожь в пальцах, и чуть
сглатывает, опасливо глядя на Арсения из-под ресниц.

— Что… что тебе от меня нужно?

— Это было бы слишком просто, — Попов равнодушно чешет подбородок,

положив другую руку на талию. И в его позе столько превосходства, что у
Антона в глазах от напряжения вскрываются Черные дыры. — Я никогда не
раскрываю сразу все карты. Все постепенно, Тоша…

— Не зови меня так, — отрывочно, шепотом, глядя в пол.

Блеск в голубых глазах, вздернутая бровь.

— Или что? — в ответ — звенящая тишина. — Ну и славно. А сейчас ты,

сладкий мой мальчик, идешь к Паше и говоришь, что согласен на его условия.
Надеюсь, мы друг друга поняли.

Чувствуя себя побитой собакой, Антон, с трудом передвигая ногами,

плетется к двери, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не сорваться и не
ударить по этой довольной роже чем-нибудь, что попадется под руку, и уже у
выхода его останавливает голос Арсения:

— Чтоб ты понимал, чем рискуешь — я могу с легкостью принять

предложение Эдика. Уверен, Паша не будет сильно против. Это я так, к слову.
Увидимся на перроне.

Антон сжимает ручку двери с такой силой, что кольца впиваются в кожу,
оставляя красные полосы, ничего не отвечает и выходит в коридор, не
удосужившись даже закрыть дверь. Арсений смотрит ему вслед, улыбаясь
кончиками губ, потом подходит к зеркалу и приглаживает чуть взлохмаченные
38/298
волосы.

И ждет.

Минуту, две, три…

Бз-з-з

Улыбается и достает мобильный.

Добровольский
КАК ТЫ МАТЬ ТВОЮ ЭТО СДЕЛАЛ?!
ОН СОГЛАСИЛСЯ!
12:57

Арсений вздрагивает и выныривает из воспоминания, снова разглядывая

свою комнату и лежащий перед ним чемодан.

Секрет фирмы, — мелькает внутри, и он, насвистывая что-то себе под нос,
начинает укладывать вещи.

***

Чемодан ждет его у двери в прихожей, напротив всех пунктов в списке стоят
галочки, подтверждающие, что он ничего не забыл, билеты у его
«сопровождающего», и Антон очень надеется, что на Арсения можно
положиться, хотя сомневаться в этом едва ли получается. А сам он стоит у
большого зеркала во всю дверцу шкафа и смотрит на свое отражение.

Вчера для него наступил конец света. Вчера в его планету врезался
метеорит, который, несмотря на меньшие габариты, обладал силой,
превосходящей его собственную, врезался и раздробил на части. Все, что сейчас
осталось, — это застывшие в невесомости осколки того, что Антон строил долгие
годы.

Он не шевелится, кажется, уже минут двадцать, потому что просто не

может — не получается. У него перехватывает дыхание, когда он вспоминает
резкий шепот, грубую хватку на груди, обжигающие пальцы на коже, ярость в
глазах… Он давно не испытывал настолько сильную эмоцию, но сейчас страха
внутри так много, что он плещется в каждой едва заметной морщинке.

Антон смотрит в свои глаза — и видит в них отражением голубые.

Антон опускает взгляд ниже — и по коже ползут мурашки, повторяя путь

чужих рук.

Антон напрягает слух — и в голове эхом отдается звенящий голос.

Антон жмурится — и в замедленной съемке видит, как тело Арсения вжимает

его в стену.

Господи, так близко.

39/298
 Его знобит, и Антон кутается в толстовку, под которой надета толстая
водолазка. И он понимает, что это ему не поможет, — холод идет изнутри. Его
немного мутит, и живот крутит, но он лишь мажет взглядом по своему
отражению, мысленно обещает самому себе справиться, надевает пуховик,
кепку, кутается в шарф, кладет в карман мобильный и, взяв чемодан, выходит из
квартиры.

Водитель убирает его вещи в багажник, пока Антон сидит в машине и греет
руки. Перчатки ему никогда не помогали, да и довольно трудно найти такие,
чтобы не соскальзывали с тонких кистей. Поэтому он кутает их в шарф и,
раскинув длинные ноги и упираясь коленями в передние сиденья, смотрит в
окно.

Телефон вибрирует, и он застывает, увидев имя отправителя.

Фотограф Арсений
Я уже на месте.
Надеюсь, ты не опоздаешь.
До встречи.
06:23

Антон буквально чувствует, как Арсению хотелось написать в конце какое-

нибудь мерзкое прозвище или обращение, которыми он вчера его придавил к
полу и уничтожил, даже глазом не моргнув. Но, видимо, сдержался. Только вот
Антон не знает, хорошо это или плохо.

Антон вообще мало что сейчас понимает. Кроме одного.

Арсений — убийца.

Убийца его спокойствия.

Убийца его комфорта.

И Антон готов признать — он боится. Но боится не того, что Арсений

уничтожит его.

Он боится, что это будет длиться долго.

***

Арсений сидит на своем чемодане напротив нужного вагона и курит,

кажется, уже вторую сигарету. Зависимости у него нет, и он спокойно может не
курить месяцами, но сейчас ему нужно провести чистку мозгов, чтобы встретить
«Принца» с ясной головой.

Он понимает, что вчера немного переборщил.

Очень сильно немного.

Ночью он спал плохо: ворочался, ворчал себе под нос, словно ему за
шестьдесят, то и дело вставал, чтобы попить воды, листал ленту в Инстаграме,
проклиная весь мир за то, что никто ничего не выкладывает по ночам, следил за
40/298
движением машин за окном. В общем, развлекался как мог, как в том анекдоте
про Кощея Бессмертного.

Но осадок остался, а ведь не зря говорят, что его по вечерам лучше не

взбалтывать. А он не то, что взболтал, а еще и делал это не раз и не два. Идиота
кусок.

Арсений не знает, почему сорвался. Наверное, накопилось. Он услышал

полный гонора голос Антона, увидел поникшего Пашу, вспомнил все обиды и…
Повел себя, как истеричка. Именно это и было необходимо перед недельной
совместной поездкой.

А сейчас на часах 6:51, поезд отправляется в 7:09, а Антона нет. И Арсений

помнит, что его «подопечный» никогда не опаздывает, а приходит четко
вовремя, но сам-то Попов любит прийти заранее, спокойно сесть и не
волноваться, а вместо этого должен сидеть и ждать на перроне, морозя задницу
и заполняя легкие сигаретным дымом.

— Где тебя кости носят…

Вокруг — возня: люди прощаются, смеются, плачут, обнимаются, ссорятся из-

за того, что кто-то что-то забыл, проверяют документы, роняют сумки, орут друг
на друга из-за большого количества багажа… Это кажется почему-то очень
милым и домашним, и Арсений улыбается, глядя по сторонам.

Он сейчас — одна сплошная зависть. У него так никогда не было. Он всегда

приезжал на пустой перрон, никогда никому не звонил по приезде, никогда не
ждал чьего-то визита или возвращения, да и он никому не нужен. Но он привык,
правда привык. Ему комфортно, удобно и мертвецки-спокойно. Его жизнь —
работа, и он весь в ней, до кончиков пальцев, до последней улыбки и взмаха
ресниц.

Улыбка замораживается на его губах, когда он видит идущую в его сторону

тощую фигуру, и Арсений, поднявшись, разминает затекшие и замерзшие
конечности. Антон останавливается в метре от него и хмуро смотрит
исподлобья.

— Я не опоздал, — нагло, в лоб, с вызовом. Типичный «Принц».

— Ну-у-у, — тянет, взглянув на часы — 7:01, — качает головой и протягивает

ему билет. — Прошу, Ваше Величество, после Вас.

Антон и бровью не ведет в ответ на подкол, только забирает билет,

поудобнее перехватывает чемодан и идет к вагону. Разобравшись с контролером
и определившись, в какую сторону идти, Антон находит их места, отказывается
от помощи Арсения, который уже тянется к его багажу, сам убирает чемодан
наверх — у Попова в ушах трещит от хруста костей, — садится у окна и
прижимается виском к стеклу, как бы показывая, что разговаривать он не
намерен.

А Арсений не особо-то и сам горит желанием. Наговорятся еще. Чем еще

заниматься по вечерам?

— Паша заказал тебе карту и перевел туда часть денег, чтобы ты ни в чем
41/298
себе не отказывал. Отдам, как будем в отеле, — Антон лишь кивает, но Попову и
этого хватает — он мог бы вообще никак не реагировать, а тут хотя бы
показывает, что живой и слушает.

Арсений чуть улыбается, изучая профиль этого двухметрового ребенка,

качает головой и утыкается в книгу.

Бог моды, подари им терпения пережить эту поездку.

42/298
Примечание к части 120+ лайков, почти 90 ждунов... а-а-а-а, это.так.много.
спасибо вам!
держу планку <3

five

Антон не впервые в Москве: он приезжал сюда на фотосессии и на

встречи с деловыми партнерами Добровольского для его раскрутки. А пару раз
они всей компанией приезжали, чтобы сходить в Большой театр. Антона трудно
назвать большим фанатом оперы, но «Иоланту» хвалили и Павел не удержался,
а у остальных выбора по большей части не было.

Но сейчас все иначе, и Антон смотрит на столицу совершенно другими

глазами. Как минимум потому, что сидящий рядом Арсений сыплет фактами и
информацией, стоит им только въехать в город. Он перегибается через
подлокотник своего сиденья, практически ложится животом на колени Антона и
с таким восторгом смотрит в окно, что у Шастуна в голове только один вопрос.

— Тебе сколько, десять?

— О, а я думал, эту неделю я буду практиковать монологи, а ты, оказывается,

готов общаться. Рад слышать, — Антон ничего не отвечает, только
многозначительно указывает подбородком на ладонь Арсения, лежащую на его
колене, и чуть поджимает губы. — Ох, простите, пожалуйста, Ваше
Величество, — сверкнув голубыми глазами, он мельком проходится кончиками
пальцев по его бедру до края толстовки и садится ровно, сложив руки на
коленях.

Придурок.

Антон плохо понимает, что происходит в голове этого человека и что он

задумал, но ему заранее это не нравится. Ему вообще не улыбается перспектива
провести с ним целую неделю. Причем в одном номере. Снова вспомнив этот
факт, он вздыхает и отворачивается к окну, лениво скользя взглядом по редким
деревьям и железным джунглям из зданий.

Москва больше Питера, она более шумная и людная, здесь движение везде
нон-стопом. Если самое дикое место в Питере — это переходы возле
Московского вокзала и «Галереи», то в Москве это сумасшествие буквально
везде.

Антон заранее предвкушает, в каком будет восторге от толпы и людской

возни, но выбирать не приходится, поэтому он проверяет, все ли сложил в
карманы, и закатывает глаза, когда видит, что некоторые пассажиры уже стоят
в проходе, хотя до остановки еще минут десять. Подождать вот совсем нельзя?

— Вот невтерпеж кому-то, — словно озвучивает его мысли Арсений, и Антон,

не сдержавшись, чуть резче, чем стоило бы, поворачивается к нему. — Хотя,
может, их там родные ждут… Тогда понятно, почему они так рвутся, — голос
Попова звучит как-то странно, немного надломленно, и Антон чуть хмурится и
пытается разобраться в причине, скользит взглядом по бледному лицу, но
Арсений лишь пожимает плечами, как ни в чем не бывало сверкает улыбкой и,
дождавшись, пока проход рядом с их сиденьями освободится, поднимается.
43/298
Замечает, что Антон все еще сидит, и наклоняет голову набок. — Вам нужно
особое приглашение, Принц?

завали ебало

По позвоночнику проходит холодок, и Антон вздыхает — они только

приехали, а он уже устал от этого слепящего человека. Он не может быть
спокойнее? Ему трудно себя контролировать? Как там в песне было? Вечный
двигатель пора бы перестать заводить.

Мотнув головой, Антон поднимается, забирает у Арсения свой рюкзак,

сдерживаясь от того, чтобы не закатить глаза — не смей трогать мои вещи, —
поправляет куртку и идет на выход за своим фотографом.

Стоп.

Своим фотографом?

Нет, если задуматься, это так и есть, вот только… Почему это прозвучало
неожиданно неловко?

В голове очень некстати всплывают слова Арсения о его разговоре с Эдом и

его предложении, и Антон, в этот момент выходящий из вагона, спотыкается и
чуть не ныряет ногой в щель, но Арсений хватает его за куртку и притягивает к
себе.

— Ты за конечностями-то следи своими, а? — довольно резко выдыхает он,

вцепившись в его плечи, и злобно хмурится. — Ты же понимаешь, что никому
нахер не будешь нужен поломанным и в больнице?

— А ты умеешь поднять настроение, — отзывается Антон и, вырвавшись,

поудобнее перехватывает рюкзак, пытаясь занять чуть дрожащие руки. — Так и
будем стоять?

На этот раз Арсений предпочитает промолчать, только скользит взглядом по

лицу Антона, сжимает свой рюкзак и идет по перрону в сторону выхода. Антон
плетется следом, глядя под ноги, потому что то и дело натыкается на взгляды
идущих рядом людей и… о да, он слишком хорошо читает эти неприкрытые
эмоции: изумление, непонимание и, коронное, жалость.

Как он это ненавидит.

Он крепче цепляется за лямки рюкзака, продолжая смотреть вниз, пытаясь

абстрагироваться от всего, и чуть ускоряется. В какой-то момент до него
доносится приглушенный шепот какого-то ребенка — «Ма-а-ам, а что с этим
мальчиком?» — и он с силой сжимает челюсти.

А через мгновение врезается в кого-то, едва не упав.

Подняв голову, Антон видит встревоженный взгляд Арсения и складку между

его бровей, что выдает его эмоции. И когда он успел так хорошо изучить
фотографа?

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Арсений, не касаясь его, но Антон

44/298
почему-то понимает, что он бы обнял его, если бы мог. — Если что-то не так,
только скажи и…

— Я хочу в отель, — обрывает он его и, зацепив плечом, идет дальше.

Вот только жалости Попова ему и не хватало.

У Антона внутри рушатся карточные домики, потому что он решительно не

понимает Арсения: то он касается его так открыто и нагло, что под кожей
проносится электричество, то ругается и пугает так, что дыхание
перехватывает, то ведет себя как заботливый и понимающий друг. Разве все это
может быть в одном человеке?

Антон не понимает его. Совершенно не понимает. Зачем он лезет в его

жизнь? Зачем кормит своими нравоучениями? Зачем навязывает свое мнение,
которое Антону нахуй не сдалось? Зачем он вообще делает все, что не входит в
его обязанности? Им не нужно становиться друзьями, не нужно сближаться,
Арсений — его фотограф. Просто фотограф.

Антон неожиданно понимает, что немного скучает по Сергею, с которым у

него всегда были сугубо рабочие отношения. Он не обладал профессионализмом
Попова, но умел подобрать необычный ракурс и свет. Он никогда не жаловался,
не открывал лишний раз рот и уважал мнение Антона, что не могло его не
радовать.

И вот сейчас, когда у его бывшего фотографа появились какие-то проблемы,

Антону приходится мириться с демонами нового, который настолько похож на
предыдущего, насколько медведь похож на бабочку.

— Мог бы и притормозить, — Арсений, нагнав Антона, сжимает его плечо и

слабо улыбается, дыша чуть чаще, чем обычно, — у меня не такие длинные ноги,
если ты не заметил. А еще, — он оглядывает площадь и снова утыкается лицом в
мобильный, — где-то здесь должно быть наше такси.

— Вон, — он кивает на мужчину в черном цилиндре, стоящего рядом с

черным Lamborghini. Арсений следит за его взглядом и приподнимает брови,
явно сбитый с толку. Антон закатывает глаза и поясняет: — Цилиндр. Фишка
Паши.

— А-а-а, — протягивает Попов, вскинув брови, и пожимает плечами, — ну,

если так, — он подходит к машине, и водитель распрямляется.

— Арсений Попов?

— Все верно.

— Добро пожаловать в Москву, — он улыбается и чуть приподнимает шляпу

из прошлого, чем изрядно забавляет Арсения, по крайней мере Антону так
кажется, потому что голубые глаза фотографа начинают блестеть. — Позвольте
ваши вещи.

— Да, конечно, — Попов даже приосанивается, явно довольный подобным

обхождением, и Антон закатывает глаза — что за позерство? Когда его вещи
укладывают в багажник, Арсений пропускает Шастуна, и он коротко кивает
45/298
водителю.

— Принц, — улыбается ему тот, и Антон хмыкает, заметив взлетевшие вверх

брови Арсения. Но он сдерживается и, открыв дверь автомобиля, придерживает
ее, пока Шастун залезает внутрь и устраивается в углу машины. Арсений
садится рядом и поворачивается к нему.

— Я так понимаю, ты его знаешь?

— Может быть, — он отмахивается, глядя в окно, — зачем запоминать

ненужную информацию?

Арсений лишь вздыхает и скользит взглядом по занявшему свое место

водителю. Он заводит машину и выезжает со стоянки, чуть покачивая головой в
такт едва различимой мелодии. Он неплохо осведомлен о характере Антона,
поэтому ведет себя максимально тихо и ненавязчиво, и Шастун мысленно
благодарит его, продолжая следить за эмоциями на лице Арсения краем глаза.

— А Вы… Вы знаете, куда нам… — начинает было Арсений, но водитель сразу

же перебивает его с легкой улыбкой:

— Гостиница Рэдиссон Ройал. Разве могло быть иначе? — он смотрит на

Антона в зеркало заднего видения, и тот слабо кивает, с трудом сдерживая
улыбку. Попов смотрит на них и качает головой.

— Мажоры недоделанные.

— Тебе же Паша все сказал, — Антон пожимает плечами, — бронь, билеты…

Чему ты удивляешься?

— Действительно, чего это я, — он расслабленно откидывается на спинку

своего сиденья и упирается коленями в переднее.

Позе-е-ер!

Антон отводит взгляд, лишь бы выражение лица не выдало его, и пялится в

окно. Но не видит ни зданий, ни улиц. Он думает. Думает о том, кто сидит
меньше, чем в метре от него.

В Арсении столько всего, что можно выловить любую эмоцию, к нему можно
выработать любое отношение — его можно ненавидеть, им можно восхищаться,
над ним можно смеяться… И определенно точно его можно любить. Когда в
голубых глазах появляется поволока нежности и заботы, у Антона внутри дает
трещину его ледяной замок, и сосульки врезаются в самое сердце.

Ему не хватает инструкции к этому человеку. Хотя бы тоненького жалкого

пособия, чтобы найти ответы на вопросы. И он понимает — вопросы едва ли
когда-нибудь закончатся, а ответы он вряд ли получит, но попытаться стоит.
Пусть будет честно: Арсений-то знает о нем в разы больше, чем он о нем. Надо
будет с этим что-то делать.

— Почему мне кажется, что ты думаешь обо мне? — слышится ехидный

голос, и Антон весь подбирается, после чего максимально лениво и равнодушно
смотрит на сверкающего Арсения. — Что, неужели ошибся? — молчать очень
46/298
тяжело, но нужно держаться. — Ну, и ладно, я все равно знаю, что прав.

как ты бесишь

Остаток дороги они едут молча, и Антон мысленно проклинает и Пашу, и

показ мод, и Арсения. С каким удовольствием он бы сегодня вечером сел
смотреть какой-нибудь сериал, но нет, придется сидеть в номере с этим и
надеяться, что ему хватит такта к нему не лезть.

Почему-то Антон заранее уверен, что его надежды можно выбросить в урну.

***

Арсений старается придержать свою челюсть, когда они заходят в номер.

Антон с обычной миной проходит внутрь и сразу же направляется к кровати у
стены, а Попов не двигается с порога, оглядывая огромную комнату с кожаной
мебелью, шкафом из необычного дерева и какой-то нереальной люстрой.

Он понимает, что со стороны похож на ребенка, который впервые попал в

Диснейленд, но сдержаться не может: стоит на месте с приоткрытым ртом и
буквально дышит этим воздухом роскоши. Он не особо осознает, почему Паша
решил купить настолько дорогой номер, но прикидывает, что это из-за Антона.

Арсений не знает, что думать и как к этому относиться. Бедным его назвать
трудно — ему всегда хватало на еду, жилье и одежду, но он с детства привык
следить за деньгами и не тратиться просто так. И он ни за что бы не позволил
себе нечто настолько шикарное и дорогое хотя бы потому, что… а зачем?

Арсений, может, и выглядит дохера важным, но на самом деле он не гордый.

Ему и нужно-то не так много: кровать, чтобы было, куда кости бросить на ночь,
пара полок и вешалок, чтобы одежда не мялась, да ванная. А расфуфыренная
роскошь его раздражает и даже пугает, потому что он понимает, что эти деньги
можно было потратить на что-то стоящее, а не на золотой, блять, унитаз.

И даже несмотря на то, что их номер относительно скромный — по крайней

мере по меркам Рэдиссона, — но ему все равно не по себе. Арсений следит за
собой, одевается хорошо и со вкусом в дорогих магазинах, никогда не запускает
себя, но сейчас, находясь в этом помещении, он чувствует себя лишним. А когда
видит, с каким спокойствием и равнодушием Антон опускается на аккуратно
заправленную кровать, комкая красивую ткань и чуть не сбив подушку, и вовсе
теряется.

И ему хочется как-то разрядить обстановку, прожевав собственную

неловкость, но слова не идут. И он топчется на пороге, чувствуя себя кретином,
и ничего не может с этим поделать. В горле образуется ком, и Арсений,
сглотнув, обращается за помощью к последнему средству — бросает на Антона
полный замешательства взгляд, смутно надеясь на то, что Принцу хватит
совести не добивать его молчанием или, чего доброго, колкостью.

— Я даже не знаю, как трактовать твое лицо, — явно сжалившись над ним,
выдавливает Антон и лениво смотрит на него, крутя на пальцах кольца.
— Слишком роскошно для тебя?

47/298
 — Не то слово, — первый шок проходит, и Арсений, немного расслабившись,
проходит внутрь номера и останавливается у второй кровати. — Предпочитаешь
спать у стены? — Антон просто смотрит. — Потому что у окна шумно или потому
что дует? — молчание. — Понятно, все вместе, — Арсений усмехается себе под
нос, стягивает куртку и, вернувшись к двери, вешает ее на крючок.

— Ты слишком хорошо меня читаешь, — раздается из-за спины, и Попов

вздрагивает, почему-то боясь оборачиваться. Он буквально чувствует
пронзительный взгляд зеленых глаз, устремленный ему между лопаток, и не
торопится с ним пересекаться.

— С чего ты взял?

— Ты знаешь меня всего пару месяцев, — спокойно, ровно, но Арсений по

едва уловимым ноткам в голосе понимает — Антон нервничает, — но
разбираешься во мне лучше, чем остальные. Ты знаешь, что сказать или
сделать, чтобы повлиять на меня, и делаешь это так, что я не успеваю закрыться
от тебя.

— Ничего себе ты разговорился, — пытается отшутиться Арсений, но сам

понимает, что выходит очень и очень глупо в сложившейся ситуации. Все еще не
решаясь обернуться, он разглаживает складки на куртке, глядя перед собой, и
кусает губы. — А это плохо, что я тебя… как ты выразился? Хорошо читаю? Я
ведь твой фотограф, это нам только на руку. Ты же помнишь, какие у нас
получаются фотографии — Паша в экстазе заходится.

— Я не понимаю, — обрывает его Антон таким голосом, что Арсений не

выдерживает: разворачивается на пятках и наталкивается на колючие и
потемневшие непонятно отчего зеленые глаза, — почему, когда речь идет о
тебе, «мы» и «нас» звучит как-то странно?

— Как-то странно? — Попов приподнимает бровь. — Не понимаю, о чем ты.

— Ложь, — четыре буквы как пощечина, и Арсений с трудом сдерживается от

того, чтобы не коснуться лица, потому что, он уверен, оно горит, как от удара.
— Ты и сам это чувствуешь. Я вижу, как ты общаешься с другими людьми. Со
мной все иначе.

— Разумеется, — находится он, пожав плечами, хотя внутри его колотит так,
что биение сердца отдается в горле, — я работаю с тобой. У нас особенная связь.
Паша — мой начальник, девчонки — коллеги.

— А Эд?

Вот оно.

Арсений с трудом сдерживает довольную ухмылку. Он так и знал — зацепил.

Он-таки сумел зацепить эту Снежную Королеву. Причем таким простым
способом — ревностью.

Попов разглядывает Антона, пытаясь выловить в нем лишние намеки на

эмоции, но он кажется полностью расслабленным, насколько Принц вообще
может быть таким: он сидит прямо, плотно прижав ноги друг к другу, руки
сложены на коленях, голова поднята, взгляд — такой острый, что Арсений
48/298
буквально ощущает его края, которые впиваются в его лицо.

Антон — натянутая струна, и Арсений боится, что когда он порвется, то

зацепит их обоих: сам растворится, а на нем оставит след на всю жизнь.

Дико. Неправильно. Необратимо.

— А что Эд? — встряхивается Попов, пожав плечами. — Я же сказал — я

отказал ему.

— Как он тебе?

Вот это заявочки.

У Арсения внутри маленький чертенок начинает истерично хохотать, потирая

ладони, но он глушит его и делает все, чтобы ничем не выдать свое внутреннее
состояние.

— Самоуверенный, наглый, влюбленный в себя до безумия. Впрочем,

практически все модели такие, так что я не удивился, — он делает паузу, что-то
обдумывая, и все-таки добавляет: — Но я хотел бы поработать с ним. У него
необычная внешность.

— М-м-м… — тянет Антон так ровно, что Арсений понимает мгновенно — в

этом напускном спокойствии в разы больше эмоций, чем в самой дикой
истерике. — Уверен, Паша не будет против.

— А ты?

У Антона вздрагивают губы, а Арсений сверлит, сверлит взглядом, как бы

говоря: «Да, я тоже так могу, Тоша, я тоже могу бить в цель».

Но Принц прячет все эмоции глубоко внутри, как и всегда, и только

вытягивает ноги, откинувшись на кровать, и опирается на локти.

— А почему меня это должно касаться?

— А почему ты отвечаешь вопросом на вопрос?

— А почему тебя это волнует?

— Может, потому что ты элементарно боишься ответить честно?

— С чего ты взял?

— А почему ты нервничаешь? — улыбается Арсений, наблюдая за малейшими

признаками напряжения Антона: скользнувшему по губам языку,
пробежавшимся по поверхности кровати пальцам, чуть дернувшемуся кадыку,
легкому прищуру. — Знаешь, — он медленно делает шаг в сторону Антона, но
тот не двигается, явно запрещая себе это, — вот ты спрашиваешь, почему я так
легко читаю тебя, — снова молчание в ответ. — Потому что ты на самом деле
чертовски простой. Ты решил, что, перестав выдавать эмоции, ты спрятал их. Но
это не так. Потому что из-за твоего напускного вечного спокойствия и
равнодушия тебя выдает любая мелочь.
49/298
 — Ты, вроде бы, не психолог, — негромко обрывает его Антон, не
шевелясь, — или фотограф твоя не основная профессия?

— Для тебя, Ваше Величество, могу быть кем угодно, — подмигивает ему
Попов и делает еще пару шагов вперед. В зеленых глазах большими буквами на
повторе крутится вопрос: «Что ты задумал?!», но сам Антон не двигается,
упрямо и дерзко смотря глаза в глаза.

— Ты похож на шута.

— А ты на идиота, — парирует он, подойдя вплотную к кровати и

практически касаясь ногой ноги Принца. — Особенно когда строишь из себя
крутого и неприступного. Понимаешь, тебя очень легко читать, потому что
любую эмоцию ты выдаешь очень ярко, особенно глазами. Любопытство,
ненависть, презрение, заинтересованность… ревность.

— Ревность? — Антон выдает себя, чуть вскинув бровь. — Кого к кому, боюсь
спросить?

— Не считаю нужным уточнять, — довольно сообщает Арсений и медленно

проводит пальцами по колену Принца, поднимается выше вдоль шва и замирает
у края толстовки. Оба взгляда следят за этим движением, а сами мужчины,
кажется, на секунду перестают дышать.

Когда они снова смотрят друг на друга, в глазах — вызов, смешанный с чем-
то, что им обоим очень не нравится. Они не могут подобрать этому название,
потому что все обычные определения кажутся слишком картонными. Поэтому
они просто смотрят, утопая в шуме, наполняющем голову.

Потом Арсений чуть сдвигается и оказывается между разведенных ног

Антона, лежащего на кровати и опирающегося на локти. Он никак не реагирует,
только зеленые глаза становятся еще темнее, вот-вот — и сольются с черным
зрачком.

У Попова на языке десятки шуток и подколов.

У Попова в голове сотни способов флирта.

У Попова в сердце горит желание вывести Принца из себя.

Но не сейчас.

Он уже думает отступить и сменить тему на что-то более безопасное и

безобидное, но в этот момент Антон резко поднимается на ноги и тем самым
оказывается вплотную к Арсению. Ничтожная разница в росте в пару
сантиметров оставляет пространство для воздуха, и они шумно дышат с
перебоями, не видя ничего вокруг.

— Я очень хочу тебя ненавидеть, — шепчет Антон, глядя ему в глаза,

выплевывая слова ему прямо в лицо, — но иногда плохо выходит. Помоги мне
определиться, кто ты для меня. Потому что я… я слишком запутался.

Арсений сглатывает и, тоже перейдя на шепот, отвечает:

50/298
 — С этим тебе придется справиться самостоятельно, — у него лицо горит от
дыхания Антона, а внутренности сгорают от его неожиданной искренности и
прямолинейности, но он чуть сжимает кулаки, запрещая себе сделать что-то, о
чем он потом будет жалеть. — И, когда поймешь, не забудь сказать мне.

У Антона в глазах идут трещины, и Арсений буквально слышит, как сбивается

его дыхание. Принц щурится, поджав губы, резко кивает и хрипло выплевывает
ему в лицо, практически коснувшись губами его кожи:

— Разумеется, — задев его плечом, он рывком открывает дверь, ведущую в

ванную, и исчезает за ней, а через секунду раздается звук включенной воды.

Только сейчас обретя способность нормально дышать, Арсений жадно

хватает ртом воздух и ерошит волосы, чувствуя, как на лбу выступает пот.

— Что мы творим…

51/298
Примечание к части 100+ ждунов, а-а-а-а, что ж вы делаете-е-е
я даже наплевала на свой бронхит и села писать главу, потому что... ну вы прям
сказочные, спасибо вам!

six

И это только первый день.

Эта фраза повторяется у Антона в голове, кажется, уже раз сотый. Он стоит,
упираясь ладонями в кафель по обе стороны от раковины, и сверлит взглядом
свое отражение. Даже сейчас, когда, казалось бы, он наедине сам с собой, он не
может выпустить эмоции и дать уставшему организму передохнуть.

Дрожь идет откуда-то изнутри, видимо, оттуда, где его плотина терпит
бедствие, идя трещинами и отбрасывая осколки, и чувства рвутся вперед,
перекрывая кислород и заполняя грудную клетку.

У Антона давно такого не было.

Возможно, даже никогда.

А это слово — «никогда» — страшное. Дикое, непонятное, неизведанное,

сводящее судорогами и сковывающее незримыми веревками, что врезаются в
кожу и рвут ее до мяса.

У Антона кровоточит душа дыханием Арсения, и он никак не может

подобрать средство, чтобы залечить раны.

Он смотрит в зеркало, а видит темные омуты голубых глаз.

Он смотрит в зеркало, а видит приоткрытые губы.

Он смотрит в зеркало, а видит подтянутое тело слишком близко от своего.

Арсения слишком много.

Его шепот назойливыми мухами вьется в голове, его дыхание посылает

мурашки по коже и холодит сознание, его пытливый взгляд что-то протыкает
внутри, и Антон тает, как шарик. Он все еще ощущает прикосновение мягких
штанов Арсения к его ноге, обтянутой джинсами, и жар настолько силен, что
Антон с трудом сдерживается от того, чтобы не наклониться и не проверить —
нет ли дырки или ожога.

Потому что его в сознании — определенно дыра. Арсений просверлил ее

своими черными галактиками, внедрившись куда-то в мозг и пустив там корни. А
топора у Антона нет, а сил не хватит.

Антон в замешательстве. Мыслей одновременно слишком много и ничтожно

мало. Голова трещит по швам из-за объема нахлынувших эмоций, но, в то же
время, ни одна не подходит ему, а только раздражает, сбивает и будоражит.

Кроме одной.

52/298
 Сейчас она ощущается как никогда сильно, и Антон цепляется за нее всеми
внутренностями, оплетая нитями вен и нервов, задерживая в себе и давая
прочувствовать по полной на языке, нёбе и горле, давясь и силясь, чтобы не
закашлять.

Н е н а в и с т ь.

Сейчас — ненавидит. Так сильно ненавидит, что хочется впиться дрожащими

посиневшими пальцами в край раковины и выть зверем на собственное
отражение, где вместо привычных золотистых волос и огромных зеленых глаз он
видит насмехающегося над ним демона с линией горизонта вместо глаз.

Антон практически шагнул за нее сегодня и теперь расхлебывает.

Даже не так — давится.

Антон очень давно перестал разбираться в чувствах и эмоциях, перестал их

идентифицировать и разграничивать, потому что не было надобности. Его мир —
ледяное спокойствие, где нет места теплым всполохам. А Арсений — пожар.
Дьявольский огонь, который никакой водой не зальешь, сколько ни старайся.

Антон смотрит. Смотрит, смотрит, смотрит. Изучает блестящие глаза, чуть

дрожащие губы, складку на идеальном лбу, напряженные плечи. Причина этому
сидит за дверью, и это взрывает что-то внутри. Давно сокрытая внутри часть
сознания с громким воплем выкидывает вперед руку, не заботясь о сохранности
молочной кожи, и впечатывает кулак в зеркало, чтобы хотя бы куда-то
выпустить зажженный внутри ураган.

В ванной одного из самых престижных отелей Москвы стоит, вцепившись в

раковину, один парень на пороге анорексии, а внутри него беснуются его
демоны, разнося все в щепки, потому что понимают — он уже разбит.

***

Арсений сидит на краю своей кровати и буравит взглядом стену.

Приглушенный звук воды в ванной раздражает и навевает не самые радужные
мысли. Но ведь Антон не настолько драма-квин, верно? Он бы не стал из-за чего-
то такого что-то делать с собой, верно?

Подсознание только разводит руками и упрямо смотрит в сторону, что только

сильнее набивает ком в горле.

Арсений запутался в Принце больше, чем муха в сетях паука. Только если в
природном мире все очевидно и понятно — ты попался, тебя теперь сожрут,
можешь принять это, как факт, и не рыпаться, — то в его прогнившей
реальности последствия неминуемы и непредсказуемы.

Антон такой разный. Его настроение меняется на шаг-два, а Арсений

обычный человек, он не успевает приспособиться и понять, как ему стоит
среагировать. Одну секунду Антон готов улыбаться, слушая его рассказы, в
другую — скрывается в скорлупу, в третью — сверкает глазами так, словно
мысленно насылает проклятие фараонов, в четвертую — позволяет поймать
заботливый и встревоженный взгляд, в пятую — совершенно бесстыдно
53/298
разводит ноги и приоткрывает свой блядский рот, в шестую — прижимается так
близко, что на себе ощущаешь каждую выпирающую косточку, в седьмую — на
грани истерики скрывается из поля зрения и прячется за стенами — как
физическими, так и душевными.

Слишком быстро.

У Арсения стучит в висках. Он обхватывает голову руками, стиснув ее

почему-то озябшими ладонями, и крепче сжимает челюсти. Он в
замешательстве.

Антон для него — целый мир. Даже не так. В Антоне сокрыт целый мир, и
вовсе не тот, который он о себе возомнил. Антон не божество и не ангел,
притягательна не его необычная покореженная болезнью внешность, а то, что
находится внутри, тот свет, который он почему-то решил глушить в себе.

Он пытается казаться холодным, сильным и неприступным, умело играя свою

роль и царапая собственную коробку, в которую он себя загнал, бумажной
короной. А на самом деле он — хрупкий ребенок, который был чего-то лишен. И
Арсений не знает, что ему сделать, чтобы разобраться в корне проблемы.

Потому что Антон — проблема. А с некоторых пор — его проблема.

***

Антон с легкостью просыпается по будильнику, поставленному на семь утра,

и садится на кровати, проводит рукой по спутанным волосам, чуть разглаживая
их, и вздрагивает, когда слышит сбоку от себя недовольное бормотание
вперемешку с ругательствами.

— Сука, чтоб вас всех…

Антон с едва скрываемым любопытством наблюдает за тем, как Арсений,

смешно морща нос и лоб, тянет край одеяла на себя, елозит оголившимися
ногами, чуть съезжая с кровати, зевает так широко, что открывает вид на всю
линию зубов, снова ругается, потом рывком скидывает одеяло, поднимается и
подходит к окну.

И замирает.

А Антон пошевелиться не может. Пытается, принуждает, бьет себя мысленно

по лицу, но не может.

Только смотрит, застыв где-то посередине вдоха, не в силах закончить.

Пожирает взглядом взъерошенные ото сна черные волосы, отливающие

почему-то серебром и синевой в свете с улицы, очерченный профиль какого-то
графа прошлых веков, достойного портрета в Эрмитаже, массивную шею,
покатые плечи, широкую грудь и узкую талию, вместе образующие идеальный
треугольник, округлые бедра, облаченные в черные боксеры, подтянутые ноги и
изящные ступни.

Арсений с ног до головы — греческая статуя, и Антон неожиданно понимает

54/298
всех скульпторов: когда перед тобой нечто подобное, руки сами тянутся
запечатлеть это в вечности.

Единственное, что мешает, — черная футболка, скрывающая все изгибы

торса. Антон пробегается языком по губам, неосознанно думая о том, как бы
смотрелось это тело без лишних клочков ткани, и пропускает тот момент, когда
Арсений оборачивается и ловит его с поличным.

Шумно вздыхает. Сглатывает. Едва заметно напрягается. А потом склоняет

голову набок и лениво улыбается.

— Увидели что-то интересное, Ваше Величество?

— Трудно не смотреть, когда ты так позируешь, — мгновенно отзывается

Антон в своей излюбленной манере. — И прекрати меня так называть.

— Почему же? Ты у нас Принц или кто?

— Это для съемок. А мы сейчас не на них.

— И как же мне тебя называть? — интересуется Арсений, скрестив руки на

груди, явно даже не думая о том, чтобы отойти от окна и перестать магнитить
взгляд.

Как. Ты. Слепишь.

— Мое имя тебя не устраивает?

— Слишком просто.

— Так и не заморачивайся… Арс.

Воспоминание бьет по обоим с такой силой, что дыхание сбивается.

— А вот и наша звезда. Арсений, это Антон, Антон, это…

— Арс, значит.

— Меня, обычно, так не называют, но я не против. Приятно познакомиться.

Антон невольно сравнивает первое впечатление с тем, что сейчас сидит

внутри него. Тогда Арсений был незнакомцем, отталкивающим своим светом,
который хотелось приглушить тонированными стеклами сознания. А сейчас…

— А ты не прекратил, — шепчет, полностью поселившись в воспоминании.

— Что? — хмурится Арсений и вздрагивает, когда зеленый взгляд впивается,

вышибая воздух.

— Светить.

— А ты не научился такту, — пожимает плечами Арсений. — Твоя

прямолинейность — девятый круг ада. Она убивает. Причем не только тебя —
изнутри, — но и всех окружающих. Я хотя бы в этом плане чист.
55/298
 Ложь.

Ты убиваешь.

Ты поджигаешь снова и снова, но сгореть не позволяешь.

Ты — какой-то особенный вид пытки, которая с легкостью перекрывает все

остальные, известные человечеству.

Антон прикрывает на мгновение глаза, надевая свою броню и выстраивая

бумажные стены, потому что на большее у него просто нет сил, откидывает
покрывало и поднимается.

— Думаю, можно уже звонить, чтобы принесли завтрак. Нам нужно быть в
Манеже к десяти.

— Если бы ты знал, как выглядишь, когда становишься таким серьезным, —

срывается с губ Арсения, и он проглатывает продолжение: отворачивается,
поправляет кровать и делает все, чтобы не смотреть на Антона, который весь
обратился в одно единственное слово.

Как

Как я выгляжу?

Но он никогда не сможет перешагнуть через себя и спросить, поэтому

подходит к шкафу и достает было очередную толстовку, но замирает: взгляд,
направленный на него, буквально ощутим, и Антон задыхается, чувствуя, как
лазерный луч скользит по его шее, выпирающим позвонкам и застывает на
копчике.

У него в голове — десятки колкостей, но язык не ворочается выдать хотя бы

одну. Поэтому он стоит и презирает каждое мгновение, слыша прерывистое
дыхание в нескольких метрах за спиной.

Скрипят половицы, хрустит ковер, и Антон прикрывает глаза, потому что

дыхание на лопатках — знакомое. Когда чуть шершавые теплые пальцы
касаются плеч, внутри щелкает выключатель, и Принц чуть не падает —
упирается лбом и ладонями в шкаф, плотно зажмурившись.

— Никогда не смогу привыкнуть… к этому, — шепот бьет сильнее пощечины,

и Антон стискивает челюсти, потому что на большее не способен. — Ты… ты
правда веришь в то, что это красиво? — ладонь очерчивает каждый позвонок,
накрывает лопатки и путается в волосах на затылке. — Тебе… тебе ведь не
нужно издеваться над собой, чтобы привлекать, — чужие губы практически
касаются уха, и Антон до крови кусает губы.

— О… отойди…

— Я еще даже не подошел толком, — насмешка в голосе, которую хочется

стереть лезвием, буквально вырезать из горла вместе с этой хрипотцой, от
которой предательски стягивает низ живота. Один вдох — и Антон ощущает, как
ткань трется о его оголенную спину. Чужие губы упираются в затылок, вызывая
56/298
мурашки, сердце бьется о лопатки, а бедра нет-нет — да касаются его
собственных. — Вот теперь уже можешь гнать, — господи, как пошло.

У Антона в голове кончает с собой последний комочек нервов, и он остается

один на один с пульсирующей болью в паху.

— Зачем… ты делаешь это?.. — надрывно, испуганно, захлебываясь

расползающейся, словно капля чернил, болью.

— Потому что могу, — так грязно.

Еще один выдох в кожу затылка.

Еще одно прикосновение к полыхающей коже.

Еще одна секунда, в которой оба сгорают заживо.

А потом Арсений делает шаг назад — и появляется воздух.

— Я разберусь с завтраком, — как ни в чем не бывало бросает Арсений,

наскоро надевает джинсы и выходит из номера.

А Антон без сил сползает на пол.

Вопросов все больше, последние ответы стерлись в пыль.

***

Арсений недовольно сжимает челюсти и хмуро смотрит на Антона, который

игнорирует его взгляд, лениво покачивая в тонких пальцах стакан с газировкой.
Его вечное напускное спокойствие и равнодушие выводит из себя все больше, и
нервы Арсения держатся буквально на скотче — хлипко, ненадежно, вот-вот
порвется.

— Ты должен нормально позавтракать, — повторяет он, кажется, раз в пятый

за последние пару минут.

— Мне хватит салата.

— Нет, не хватит, — жестко, резко, закипая. — Ты не травоядное, чтобы

питаться только зеленью. Ты должен…

— Кому я что должен? — обрывает его Антон, подняв-таки взгляд, и Арсений

сжимает кулаки. Сейчас он искренне рад тому, что они спустились в ресторан
отеля, а не остались в номере, потому что, будь они наедине, он бы уже не
сдержался и вытряс из мальчишки его идиотизм.

Прикрыв глаза, Арсений усилием воли заставляет себя досчитать до десяти,

напоминает себе, что перед ним сидит его работа, за которую он получает
деньги и к которой он, по сути, без разрешения даже прикасаться не имеет
права — только это никого не останавливает, — глубоко вздыхает и смотрит на
Антона уже спокойнее.

57/298
 Ну, или делая вид.

— Антон, давай проясним кое-что. Когда я сказал, что ты должен нормально

поесть, я не спрашивал, не предлагал и не давал право выбора. Я поставил тебя
перед фактом. Если уж пошло на то, что ближайшую неделю я вынужден играть
роль твоей мамочки, то играть мы будем по моим правилам.

— Кто тебя назначил? — резче, чем следовало бы.

— Небесная канцелярия. Какие-то вопросы?

— Ты не сможешь меня заставить, — с вызовом, сверкая глазами и глядя

куда-то слишком глубоко, выворачивая и так натянутые нервы.

С огнем играешь, идиот.

Арсений облизывает губы, улыбается проходящему мимо официанту,

поправляет прическу и чуть наклоняется вперед, чтобы оказаться ближе к
Антону.

— Ты правда считаешь, что меня остановит то, где мы находимся, и я не

смогу заставить тебя поесть? — он делает паузу, давая Антону осмыслить его
слова и по полной ощутить силу почерневших глаз. — Я сильнее тебя. По многим
параметрам. Ты действительно хочешь проверить, сколько времени у меня
уйдет на то, чтобы сломать тебя?

Неужели ты не видишь, что уже? Ты ломаешь его уже несколько месяцев,

изощренно, кропотливо, изворотливо, пробираясь изнутри и пуская щупальца в
вены. Он уже напоминает марионетку в твоих руках. Неужели ты не видишь?

Не видит. Только бесится каждый раз, когда натыкается на очередную

преграду в виде колючей проволоки в зеленых глазах.

— К тому же я не требую от тебя чего-то ненормального, — продолжает

Арсений. — Тебе даже нельзя сразу и много — это опасно. Я просто хочу, чтобы
ты перестал издеваться над собой и поел нормально. Не вынуждай меня
кормить тебя насильно, Антон.

Антон ничего не отвечает. Только делает глоток и смотрит в сторону. Но,

когда минутой позже мимо проходит официант и Арсений останавливает его,
чтобы дополнить заказ, никак не реагирует. Даже бровью не ведет.

— Так-то лучше, — облегченно бормочет себе под нос Попов и вздыхает.

Резкий взгляд в его сторону вонзается, как стрела. Лучше молчи.

И Арсений правда молчит. По крайней мере, большую часть завтрака.

Молчит, позволяя Принцу остыть и свыкнуться с тем, что следующие несколько
дней будут именно такими. Смириться.

— Я заказал такси на девять, — сообщает Арсений, доедая десерт. — Так что

доешь — и пойдем в номер. Нужно переодеться и ехать. Я надеюсь, мы приедем
вовремя. Там без пробок минут пятнадцать ехать, но учитывая время суток…

58/298
 — Ты слишком волнуешься, — перебивает его Антон. Арсений чуть краснеет,
чем изумляет Принца, и сглатывает, пугая еще больше.

— Я… я просто… Никогда… — слова не идут, и он поджимает губы. — Забей,

короче.

Арсений чувствует подступающее к горлу раздражение, когда понимает, что

смущается перед Антоном. Он не любит признаваться в собственных слабостях,
ненавидит выглядеть неуверенным, презирает ситуации, вынуждающие его
застыть в замешательстве. А вся эта проблема — один сплошной комок таких
вот моментов.

Он уже собирается подорваться с места, чтобы вернуться в номер, но тут

происходит как минимум восьмое чудо света, как максимум — Апокалипсис.

Антон сжимает его руку, потянувшись через весь стол.

— Расслабься. Ты справишься.

Арсений не шевелится, глядя на их соприкасающиеся ладони. У него внутри

происходит короткое замыкание, и он буквально видит, как прыгающий пульс
стекает в одну бесконечную прямую. В ушах — писк остановившегося сердца, а
кожу руки покалывает в тех местах, где его касается тонкая кисть Антона.

Он боится поднять голову и увидеть в глазах Принца… что? Очередную

загадку? Куда больше-то? И так все склады разума переполнены.

Арсений ничего не понимает. Только утром между ними мелькали молнии,

минутами назад Антон строил из себя агрессивного ребенка, а сейчас
успокаивает и поддерживает. Этому вообще есть нормальное объяснение?
Арсений готов к инструкции даже на иностранном языке, лишь бы было, от чего
отталкиваться.

Все-таки рискнув посмотреть на Антона, Арсений видит его прямой взгляд, и

в зеленых глазах нет обычной агрессии и льда. Только спокойствие, такое
необходимое сейчас. В него хочется закутаться на ближайшую жизнь.

Молчание затягивается, становясь слишком уж неловким, и Принц,

смутившись, медленно прижимает руку к груди, облизывает губы и, еще раз
зачем-то скомкав использованную салфетку, поднимается на ноги и смотрит
свысока на все еще сидящего Арсения, который мысленно гуглит руководство к
пользованию легкими.

— Идешь? — ровно, но с ноткой привычной насмешки, и это действует, как

дефибриллятор, — все становится на свои места, сердце снова функционирует в
прежнем режиме, и Арсений расслабляется.

— Конечно.

И как мне это понимать? — проносится в голове Арсения, когда он идет

следом за Антоном к лифту. Однако тот выглядит настолько непринужденным и
спокойным, что Арсений отгоняет лишние мысли и оставляет все вопросы на
потом.

59/298
Еще не время.

60/298
Примечание к части я (не)множко переживаю из-за языка работы, потому что
пишу со стороны арса в одном стиле, со стороны шаста в другом, чтобы их
внутреннее состояние было заметно еще и таким образом. надеюсь, это не
сбивает и не ухудшает впечатление

а еще... КАК ВАС МНОГО мАМочкИ

seven

У Арсения голова идет кругом.

Прошло всего минут сорок, как они приехали в Манеж, а он уже успел устать
на всю оставшуюся жизнь.

Сначала они подъехали не с того выхода, и, чтобы не крутиться по и так

загруженной площади, им пришлось бежать через нее под непонятно откуда
взявшимся ливнем — «я же смотрел прогноз погоды!». А так как к этому они
были, мягко говоря, не готовы, к моменту, когда они залетели в здание, мокрым
было даже белье. Но если Арсений весьма открыто и смачно выражал свое
недовольство, то Антон каким-то чудом умудрялся только хмуриться и
оттягивать ворот мокрой насквозь толстовки.

Потом они долгое время объяснялись с охранником, который никак не мог

связаться с организаторами, чтобы подтвердить их присутствие. Арсений был
уже готов высказать этому мешку в костюме все, что накопилось, если
выяснится, что их тут вообще быть не должно, когда их все-таки пропустили.

Затем они возились в гардеробе с мокрой верхней одеждой, убеждая какую-

то невъебенно тощую девицу по ту сторону не вешать ее с остальными вещами,
а просушить хотя бы как-то. Так-то им не терпелось полностью переодеться,
потому что мокрые брюки премерзко липли к коже, но пока что об этом можно
было только мечтать.

Арсений вообще плохо понимает, какого хуя он здесь забыл. Он не менеджер

Антона, он не шарит во всей этой модельной канители со стороны
организаторов. Он, блять, фотограф, чем Паша вообще думал, когда отправлял
его сюда с Принцем?

Арсений
Я не справлюсь
10:43

Павел
Я в тебя верю
10:45

Павел
И ты нужен Антону
10:45

— Да ебал я веру твою! — не сдерживается Арсений и усиленно трет

61/298
переносицу, крепко зажмурившись.

— Мне стоит напомнить, что мы только приехали? — раздается ровный голос

Антона, и Попову дико хочется познакомить свой организм с успокоительным, а
лицо Принца с кирпичом. Жаль, нельзя.

Смерив его взглядом еще-один-звук-и-я-за-себя-не-ручаюсь, Арсений

разворачивается на пятках и несется к лестнице, сыпля проклятиями. Он правда
не понимает, чем все это заслужил. Зачем он здесь? Что он может? Он, блять,
фотограф, может, еще раз повторить?

Только вот думать об этом надо было заранее так-то.

Он и думал. Только вот о том, как сломать волю Принца.

Сам виноват.

Скрипя зубами, он несется вверх по ступеням, даже не оборачиваясь, чтобы

проверить, идет ли Антон за ним, потому что понимает — если не идиот, то идет.
А если идиот, то Арсению и так проблем хватает, дышать нечем.

Взлетев на второй этаж, он шумно выдыхает и застывает, оглядывая

огромное помещение, заполненное людьми и столами. Все суетятся, кричат,
носятся туда-сюда, то и дело цепляя Арсения, и он невольно отступает ближе к
Антону, прикрывая его собой. Тот лишь сглатывает и неосознанно цепляется за
его локоть.

Этого Арсений не понимает. Сколько у Антона на счету модных показов? За

сотню точно перевалит. А это даже не самый крупный — помещение не
позволяет. Шишки тут, конечно, крутые будут, но это все равно не Милан и не
Париж. А Принц-то был в Милане.

И все равно сейчас льнет к боку и пялит глаза.

— Боишься?

— Захлопнись.

Ого, он злиться умеет.

Арсению очень хочется воспользоваться моментом, но он сдерживается — в

ответ сжимает тонкое запястье и успокаивающе поглаживает мягкую кожу.
Антон сглатывает и поджимает губы.

Через толпу к ним прорывается миниатюрная девушка с черными волосами, с

огромной папкой в руках и ручкой за ухом. Бледная, но с невъебенно горящими
глазами. Лицо округлое и доброе, взгляд серьезный, бегает, скользит по всему,
что ее окружает, оценивает, анализирует. Робот какой-то.

— Мальчики, вы, я так понимаю… — она опускает взгляд на свои листки,

выуживает один из них и зажимает пальцами руку, — Арсений Попов и Белый
Принц, верно?

— Антон, — сипит в ответ Шастун, и она кивает.

62/298
 — Чудно. Я Нина. Я тут всем заправляю, если коротко. Начинается все завтра
в двенадцать. Здесь, на втором этаже, у нас банкет: еда, напитки, живая
музыка, место для фотографий. Сам показ — на первом этаже в большом зале.
Сейчас там заканчивают украшать сцену и расставляют стулья. Нихуя не
успеваем, бесит! — крик души, не иначе. А продолжает дальше, как ни в чем не
бывало: — Во-о-от, гримерки — на минусовом этаже. Туда спуск есть прямо за
сценой. Правда, придется по лестницам побегать, но не будет проблем —
никакой обуви а-ля Леди Гага Стайл, так что, думаю, обойдется.

— У вас тут всегда такой дурдом? — подает голос Арсений, не выдерживая

ее словесный понос, будто она из пулемета строчит. Нина фыркает и сдувает с
лица волосы.

— Дурдом? Сладкий, тут тихо, как на кладбище. Вот завтра начнется жесть,
а пока — наслаждайся. Та-а-ак, — тянет она, снова глядя на свои бумажки, —
ты, — она тыкает пальцем в Антона, и он слабо кивает, показывая, что слушает
ее, — выходишь во вторник, четверг, пятницу и воскресенье. В среду можете
или в зале посидеть, или отдохнуть. Сейчас вам нужно спуститься в гримерку —
это дважды вниз по лестнице — и спросить Алену. Она покажет вам костюмы и
даст примериться, чтобы все сидело нормально. Упаси господи, если будут
проблемы с размером — вскроюсь! — еще один крик души, и Арсению
становится ее жалко.

— Настолько все плохо?

— Нет, так всегда, — она слабо улыбается и пожимает плечами, — просто

заебалась, ей-богу. Каждый показ — минус одна кошачья жизнь, а у меня их и
так мало осталось.

— Так, может, стоит на лапы падать, а не на все остальное? — негромко

спрашивает Антон, и Нина заинтересованно смотрит на него.

— Умный какой. Обычно модели все как амебы — только и могут, что
кичиться своей уникальностью и срать требованиями. Хилый только, а то я бы
предложила тебе прогуляться, — она говорит так быстро, что Арсений только
спустя пару мгновений оценивает все, что она только что сказала, и хмурится.
Сделать комплимент, вбросить недовольство на определенный «слой
общества», высказать свое «пхе» касательно внешности Антона и намекнуть на
что-то не очень цивильное. Это надо уметь.

— Я тут ненадолго, — а ты, Шастун, мастер отшивать.

— А мне многого и не надо, — Нина легко пожимает плечами, оглядывается

через плечо и, смачно выругавшись, смотрит на Арсения. — Ладно, мальчики.
Гримерка, Алена, примерка. Топ-топ, — и уматывает в неизвестном направлении
быстрее, чем они успевают моргнуть.

Арсений пялится какое-то время туда, где она только что стояла, чешет
затылок и вздыхает.

— Пиздец.

— Даже спорить не буду, — ровно отзывается Антон и облизывает губы.

63/298
— Вниз?

— Увы, да.

Внизу не лучше: мелькают гримеры, стилисты, полуобнаженные модели и их

сопровождающие, организаторы показа. У стен мнутся охранники, скрипят
открывающиеся и закрывающиеся чехлы для одежды, вспыхивает и потухает
свет у зеркал, переезжают с места на место стойки с вещами.

Арсений застывает, не в силах шевельнуться, и сглатывает.

Так близко, этот мир никогда не был так близко.

В горле встает ком, и он кусает губы, ощущая растущую в груди боль.

Похороненная под слоями ткани тайна бьется огненными импульсами, и он
кутается во все еще мокрую одежду. Это отрезвляет, и он резко приходит в
себя. Почему Нина не предложила им переодеться? Разве можно было не
заметить, что с них течет в три ручья? Хотя, наверное, на такие мелочи жизни
она не обращает внимания. Плюс они немного обсохли, пока бегали по
лестницам.

Кивнув Антону, Арсений продирается к ближайшей девушке, хотя бы

отдаленно похожей на организатора, и касается ее плеча.

— Прошу прощения, а Алена…

— Пятнадцатая стойка, — чеканит, даже не обернувшись, и продолжает что-

то вбивать в своем мобильном.

Какие тут все дружелюбные, ну заебись просто.

Арсений перехватывает взгляд Антона, вздыхает и послушно плетется

дальше, пытаясь понять, по какому принципу эти стойки вообще номеруются. Он
неожиданно вспоминает свой университет, где кабинеты были разбросаны по
этажам в таком хаотичном порядке, что даже старшекурсники ходили со
специальной картой, чтобы не забивать голову запоминанием десятков
кабинетов.

Найдя нужную вроде-бы-пятнадцатую-в-душе-не-ебу стойку, Арсений

застывает, видя, как девушка с затянутыми в хвост волосами что-то довольно
резко объясняет парню в максимально гейском прикиде.

Модельер, значит, — мелькает в голове, — или дизайнер. Хер знает, что за

попугай.

— Прошу прощения… — выдавливает он, подойдя к этой странной парочке,

но осекается, когда Алена (?) тыкает в него наманикюренным ногтем и
продолжает, обращаясь к своему собеседнику:

— А я вам еще раз объясняю, что мы не можем прямо сейчас поменять

костюмы, потому что до показа остались сутки и у нас уже все прописано. В
следующий раз — конечно, с удовольствием, запишем, поставим галочку и
обязательно воспользуемся, но сейчас — не можем.

64/298
 — Ты не понимаешь, милочка! — упрямо цедит тот, цокнув языком. — Ко мне
ночью явился сам Люцифер и показал такой наряд, что тут все челюсти
пороняют!

Точно модельер, — говорит сам себе Арсений, — они все ебанутые на всю
голову.

— Слушай, — он не выдерживает и, шагнув вперед, касается плеча вроде-

как-модельера, — я спал сегодня от силы четыре часа. Потом тащился по
ебаным пробкам. Попал под дождь, промок до нитки и сейчас очень сильно хочу
найти что-нибудь сухое. Можно еще и полусухое, если ты понимаешь, о чем я. А
ты со своим Люцифером сейчас мешаешь мне двигаться на пути к желаемому.
Так что еще одно твое слово — и уже я тебя уроню. Это понятно?

На него пялятся три пары глаз, и он не знает, с чьего взгляда выносит

больше: с полного благодарности Алены, охуевшего в край и потемневшего от
гнева недопедика или горящего едва скрываемым восторгом Антона.

Проблеяв что-то на неожиданно нерусском языке, икона стиля уплывает

куда-то вместе со своими зарисовками, и Алена выдыхает и с улыбкой смотрит
на Арсения.

— И как тебя благодарить, Айвенго?

— Сочтемся, — улыбается и слабо подмигивает. — Ты ведь Алена, верно?

— Она самая. Так, а вы…

— Антон Шастун, — Арсений чуть не падает, когда Принц подается вперед

всем корпусом, опережая его протянутую руку, и в упор смотрит на Алену,
которая переводит заторможенный взгляд с Арсения на Антона, — или Белый
Принц, если брать псевдоним.

— А-а, очень приятно, — она слабо улыбается в ответ, а Арсений не

двигается с места, потирая плечо.

Так, и что это было? Случайностью это быть не могло, потому что Антон
буквально отпихнул его в сторону, пролезая вперед. Дело в Алене? Она ему
понравилась? С хера ли так быстро и просто? На Принца непохоже.

Арсений пялится в его светлый затылок, хмурясь, и судорожно пытается

понять, что за хуйня творится. Потом косит на Алену, которая что-то говорит
Антону, и пытается оценить ее с точки зрения Принца. Она симпатичная —
улыбчивая, бойкая, она определенно может нравиться. Но чтобы Антону… Что-то
не вяжется.

— А ты? — она обращается к нему, и Попов вздрагивает.

— Арсений. Я его фотограф, — ее брови взлетают вверх. — Да, у нас в

агентстве все через одно место, не обращай внимания. Но сейчас я его
сопровождающее лицо, так что вводи в курс дела, попробую хотя бы делать
умное лицо, понять все не обещаю.

— Ладно, — Алена смеется и убирает волосы с лица, — так-с, прежде, чем

65/298
начать, вы переодеться-то не хотите? На вас смотреть мокро.

— Звучит… странно, — не сдерживается Арсений и улыбается, — но мы

только за. Я отморозил себе все, что только можно.

— Без подробностей, — подмигивает она ему и ведет к каким-то полкам у

стены. — Тут шмотье всякое для персонала, но вам подойдет, пока ваши вещи
будут сушиться. Переодеться можно там или, в принципе, где угодно — тут же
одна большая гримерка. Как будете готовы — передайте вещи любому человеку
с бейджиком и скажите, что от меня. Я буду ждать вас у семнадцатой стойки,
там твои костюмы, — она кивает на хмурого, как туча, Антона.

— Пошли, Вашество, — Арсений подталкивает Антона под ребра и только

сейчас замечает выражение его лица, — эй, ты чего? — тот ничего не отвечает,
только торопливо идет к полкам с одеждой.

Странный он какой-то.

***

— Вот это денек, — выдыхает Арсений и делает глоток чая из стаканчика, —

я уже заебался, если честно.

Антон молчит. Он вообще за весь день не проронил и десяти слов. Во время

примерки он только кивал, когда у него спрашивали, удобно ли ему, и
практически не думал о том, что происходит. Он весь был в переглядках Алены
и Арсения. Она слишком тупо крутила волосы, а он улыбался, как идиот.

Вот же два остолопа.

Так-то Антону все равно, правда. Он даже не дышал в их сторону. И вообще

он думает о предстоящем показе, где он будет блистать. Он успел просмотреть
списки моделей и отметил, что Паша не соврал — он там будет самым
уникальным. Никто не сможет его затмить.

Антон готов блистать.

Антон хочет светить на подиуме.

Так ярко, чтобы он ослеп и не видел ее.

Эти мысли Антону не нравятся. Поэтому он идет молча, кутаясь в высохшую

толстовку и куртку, глубоко спрятав руки. Арсений идет рядом и говорит без
остановки обо всем на свете: о погоде в Москве, о Манеже, о Нине, о том сраном
модельере, о предстоящем показе, об Алене… При упоминании ее имени на лице
Арсения появляется странная улыбка, и Антона что-то бьет под дых.

что это блять такое?

Если бы Антон был другим, он бы сейчас вывалил порцию вопросов, которые

выжигают ему сознание.

«Че, понравилась она тебе?»

66/298
 «Симпотная, тебе как?»

«Встал, да?»

«Когда потрахаетесь?»

Но он молчит. И от этого хуже в разы.

— Ты какой-то подозрительно тихий, — как же Антона морозит то, что

Арсений слишком легко читает малейшие изменения в нем. Непривычно.

опасно

Антон лишь пожимает плечами и, чуть подумав, выуживает из кармана

сигареты. Курить он не сильно любит — слишком много эстетики в одном месте
получается, мировой баланс не выдержит. Но сейчас легкие щиплет от
странного чувства, которое нужно срочно перекрыть. Задымить, так сказать.

— Как тебе… все? — не унимается Арсений, и Антон лениво пожимает

плечами. — Ты выглядел не особо счастливым-то. А завтра показ, — Принц
продолжает молчать, но Попова это, кажется, давно перестало волновать.
— Нужно сегодня лечь пораньше, чтобы выспаться нормально, и приехать туда
вовремя. Я узнал — ты выходишь в самом начале, потом через два часа пару раз
и в конце дня. Часам к семи закончишь, — еще пауза, дающая шанс
воспользоваться ею и сказать что-нибудь. хуй тебе — Ты вообще куда сходить
хочешь? Времени у нас, конечно, не так много — среда да понедельник
свободными остаются, и вечера, если силы будут. Не в отеле же сидеть.

— Ну, ты-то с Аленой наверняка куда-нибудь пойдешь.

Кто. Тебя. За. Язык. Тянул.

Арсений тормозит так резко, что у Антона начинает голова кружиться. Он

тоже останавливается и оборачивается, непонимающе глядя на своего
фотографа. Точнее как — он делает все, чтобы выглядеть таким, потому что
внутри, конечно же, все понимает. Не придурок же. Прекрасно знает, как это
прозвучало.

— Так ты из-за нее такой? — доходит до Арсения, и он слабо улыбается.

Чешет подбородок, усмехается себе под нос и идет дальше. — А я-то думал…
Ну… Она девушка симпатичная, так что… Если ты хочешь…

— О чем ты? — Антон почти шипит, теряя спокойствие, которое по крупицам

падает за ним на асфальт — не подберешь, потому что нужно идти за Поповым.

— Думаешь, я слепой? — он фыркает и облизывает губы. — Ты так оттащил

меня, до сих пор плечо саднит. Приревновал ее ко мне, понимаю. Это
нормально — она очень даже…

— Приревновал, — срывается с губ прежде, чем Принц успевает себя

остановить. Воцаряется тишина, в которой остаток фразы звучит, как раскат
грома: — Только не ее, — он затягивается, отбрасывает сигарету в сторону и,
оглядевшись, направляется в сторону Макдональдса. — Жрать хочу.
67/298
 Арсений молча плетется следом.

так

сильно

тебя

н е н а в и ж у.

***

Арсений курит на балконе и хмуро вглядывается в горящий сотнями огней

город. Здесь шумно даже ночью. Не то чтобы в Питере было по-другому — он
тоже никогда не спит, но Москва — другое дело: тут жизнь только начинается
ночью.

И он бы рад наслаждаться видом и изучать мосты, дороги и реку, но не

может, потому что совершенно другие мысли просачиваются в легкие вместе с
сигаретным дымом.

Антон… разъебывает в хлам.

Антон… пиздец.

Тотальный.

У Арсения сил не хватает, честно.

Он жмурится и устало трет переносицу. Он решительно не понимает, что

происходит, потому что у Принца синдром Билли Миллигана, не меньше. В нем,
конечно, не двадцать четыре личности — слава яйцам, иначе бы Арсений
самолично выпустил себе пулю в лоб, — но десяток точно наберется.

Антон-Принц, влюбленный в свою внешность. Антон-модель, забывающийся

во время фотосессии. Антон-вызов, скалящий зубы и выпускающий когти. Антон-
доминант, требующий послушания. Антон-ребенок, зачарованно слушающий с
открытым ртом. Антон-развратник, оттопыривающий бедра и щурящий темные
глаза. Антон-ревнивец, смотрящий косо и злобно. Антон, Антон, Антон…

— Антон…

Его имя похоже на стон. Вдыхаешь первую букву через нос, спотыкаешься на
первой согласной, выплевываешь вторую, выстанываешь гласную и
проглатываешь последнюю букву, вибрирующую на языке, как после оргазма.

Арсений упирается пылающим лбом в сложенные на перилах руки и кусает

губы. Сигарета тлеет меж пальцев, но ему похуй.

Он вляпался.
68/298
 Прям проебался даже.

Испачкался так, что не отмоется, даже если ближайшую жизнь не будет

вылезать из ванной, потому что эта грязь другая. Она идет изнутри. Она
пожирает, глотая по кускам. Нарочно долго и мучительно.

Арсений ведет опасную игру. Он знает, что победит, но не так, как

планировал изначально, — потому что, победив, он потерпит поражение.

Сейчас он — плывущий на всех парах Титаник, цель которого —

неприступный айсберг. Свернуть пока что можно, но это сложно. Пиздецки
сложно. Рано или поздно они столкнутся — это вопрос времени, и тогда
трещины пойдут по обоим. Да и итог один — пойдут ко дну.

— И в конце мы все утонем, — шепчет он себе под нос, усмехается и делает

еще затяжку.

Вернувшись в номер, Арсений прикрывает дверь и останавливается на

пороге комнаты, наблюдая за сидящим на краю кровати Антоном. Он сгорбился,
каким-то немыслимым образом вогнув плечи внутрь, наклонился вперед,
опираясь локтями в колени и сцепив кисти в замок.

Тишина в полутемном номере — никто не рискнул включить свет —

оглушает, и Арсению становится неуютно. Он уже подумывает вернуться
обратно на балкон и мерзнуть дальше — хотя, казалось бы, куда больше,
учитывая удачное утро, — когда раздается тихий голос Антона:

— Арс, что мы такое?

Прекрасный вопрос.

Внимание, знатоки, нам пиздец, валим через черный выход.

Арсений молча обходит его кровать и садится на свою лицом к Антону.

Между их коленями — сантиметров десять, но они практически ощущают
прикосновение кожи к коже. Наваждение какое-то.

Арсений ждет. Он видит — Антона ломает изнутри, он готов прервать свой

ебаный обет молчания и поделиться своими мыслями. Такое просрать нельзя.

— Я запутался, — продолжает он. — Все пошло не по плану, как ты появился.

Ты… другой, — фраза, достойная всех подростковых мелодрам, сейчас звучит
поразительно больно, и у Арсения сжимаются внутренности. Антон на него не
смотрит — пялится в пол и слабо перебирает сцепленными в замок пальцами.
— Ты загоняешь в тупик. Ты сбиваешь с толку. Ты… ты заставляешь
чувствовать, — последнее слово произносится с такой интонацией, словно
Арсений творит с ним что-то незаконное.

Так, в голове это прозвучало еще хуже.

— А… это плохо? — сдается Попов, облизнув губы, но тоже не рискует

поднять взгляд, разглядывая узор на ковре.

69/298
 — Это… — Антон запинается на слове и сглатывает, — да. Мой мир —
устоявшийся. В нем все стабильно. В нем нет места для такого, как… ты.

Головы поднимаются одновременно. Взгляды проникают слишком глубоко,

корябая внутренности. Дыхание сбивается за один вдох. Все мысли рушатся
потревоженным карточным домиком.

Арсений молчит. От Принца, наверное, заразился. Но он правда не знает, что

из себя выдавить. Вариантов слишком много и вместе с этим — все не то.

— Мне… мне уйти? — шепотом, не разрывая зрительный контакт.

— Не поможет, — также тихо, взрывая черепную коробку. — Это как, знаешь,

в интернете человека можно заблокировать, добавить в черный список, а в
жизни… Ты отсюда, — указывает на свою голову, — не уйдешь. Так что какой
смысл?

— И… что мы будем делать?

Еще один блестящий вопрос, после которого можно бросить микрофон и уйти
со сцены. Спектакль окончен, актеры проебались, театр посрамлен.
Выкидывайте листовки, пора прикрывать лавочку.

70/298
eight

И… что мы будем делать?

Максимально неподходящий вопрос для… для всегда. Особенно когда у вас

один номер на двоих. Особенно когда вы спите в двух метрах друг от друга.
Особенно когда на следующий день рано вставать. Особенно когда нужно
выспаться перед важным событием. Особенно когда нужно быть готовым
блистать.

Но вопрос прозвучал, и теперь Антон не может спать. Лежит на кровати,

отвернувшись к стене, и упрямо не вынимает из ушей наушники. Потому что
нельзя слушать сопение за спиной. Потому что нужно игнорировать желание
повернуться и посмотреть. Потому что необходимо стать прежним.

Это вообще возможно после всего, что было?

Так-то ничего не было, — флегматично пожимает плечами подсознание, — но

это пока что. Как думаешь, на сколько хватит его? Или, что важнее, на сколько
хватит тебя? Сможешь ты и дальше игнорировать, что не все в порядке? Что у
вас проблемы?

Проблемы. Теперь это так называется?

Антон крепче стискивает челюсти и чуть ли не с головой закрывается

одеялом. Его штормит, кости снова крутит, и дышать трудно. В какой-то момент
тело сводит судорогой, и он зажимает край одеяла зубами.

Лишь бы не заметил.

Дышит тихо-тихо, стараясь не издавать ни звука, и напрочь забывает о том,

что он в наушниках и не может в полной мере контролировать, действительно
ли он не привлекает внимания.

Понимает он это только тогда, когда цепкая рука сжимает его локоть и
разве что не стаскивает с кровати. Антон чудом не рвет наушники, запутавшись
в них, и больно ударяется коленями о пол, сглатывает, дрожа всем телом, и
медленно поднимает глаза.

Арсений стоит над ним, возвышается темным силуэтом на фоне света из окна
и выглядит настолько жутко, что живот сводит очередной судорогой. И Антон
уже не уверен, что это из-за болезни.

— Поднимайся, — грубым шепотом цедит Арсений, дернув его вверх, и

придерживает за плечи, когда Антона ведет в сторону. Сжимает за локоть и
тащит в сторону ванной, не позволяя остановиться и даже ухватиться за что-то.
Ставит перед зеркалом, рывком снимает с него влажную от пота футболку и
чуть встряхивает, вынуждая посмотреть на свое отражение. — Это того стоит?
Это стоит смерти? — Антон не отвечает, только пялится на свои выпирающие
ключицы и до зуда по коже боится посмотреть выше и встретиться с голубыми
глазами позади. — Ты не понимаешь, что шагаешь в гроб? Уверенно так, блять,
как на параде. Да, ты еще не запущенный случай, у тебя небольшие отклонения
от нормы, но… Ты ведь не останавливаешься.
71/298
 — Это не…

— Рот закрой, — с силой ударяет по его бедрам, и Антон, задохнувшись,

цепляется за края раковины. — Ты кайф с этого ловишь? Тонешь в своей
депрессии и продолжаешь замыкаться в себе, думая, что это таинственно и,
блять, привлекательно? Мышечная недостаточность, слабый пульс, судороги,
упадок сил, эмоциональная неустойчивость… Знаешь, сколько я прочитал про
анорексию за последние месяцы? Я могу, сука, диссертацию написать. А все из-
за тебя.

— Я не просил…

— Закрой свой рот! — Арсений снова рявкает, пытаясь скрыть дрожь в

голосе, и Антон жмурится до черных точек перед глазами. — А глаза открой,
смотри на себя, смотри, что ты сделал, — Принц не слушается, и Попов с силой
сжимает его подбородок, поднимая голову. — Что, не нравится? Не нравится,
что ты с собой сделал? — стоя позади него и прижимаясь тяжело вздымающейся
грудью к спине, Арсений ведет ладонями по его скулам, тонкой шее,
выпирающим ключицам и ребрам, оглаживает впавший живот и замирает на
тазовых косточках, вылезающих из края пижамных штанов. — Не нравится?
— снова повторяет он и вдруг дергает его на себя за волосы, касаясь губами уха.

— Н-нет, — шепотом, сдерживаясь от того, чтобы не заплакать.

— Ах, не нравится, — разве что не шипит, продолжая оттягивать его голову

на себя. — Тогда какого хера, Принц? Какого, я тебя спрашиваю, хера ты
творишь? Зачем тебе это? Ты и так будешь востребован, ты и так будешь
сниматься. Тебе не нужно… убивать себя, чтобы быть на обложках.

— А… а кому какое дело до того, умру я или нет? — срывается с губ Антона, и
он прикрывает глаза, чувствуя кожей сбитое дыхание Арсения. — Ты пытаешься
делать вид, что тебе не все равно, но на самом деле…

— А ты не задумывался о том, что я не делаю вид?

От молчания по зеркалу ползут трещины, угрожая засыпать все осколками.

Те же самые трещины скользят по внутренностям Антона, и он знает —
посыпется. Растает. Распадется на молекулы. Просто перестанет существовать,
если Арсений сейчас не засмеется. Не пошутит. Не скажет, что издевается над
ним.

Что угодно.

Только не это серьезное выражение лица и темные голубые глаза.

Пожалуйста.

— П-почему? — зажмурившись и положив голову на плечо Арсения, слыша

его дыхание над ухом.

— Потому что мне не плевать, — хрипло, на выдохе. — Меня… меня тошнит

от того, что ты делаешь с собой. Потому что… Сука, Антон, ты понимаешь, что
твое тело — произведение искусства, шедевр, достойный Лувра, а ты
72/298
перекрываешь его нелепыми граффити и режешь дротиками для дартс?

— Я бы не был шедевром, если бы не болезнь, — Антон раскрывает глаза и

медленно разворачивается в руках Арсения, вжимаясь спиной в край раковины.
Поднимает голову и старается дышать ровнее, чтобы не касаться обнаженной
грудью пижамной кофты Попова. — Я был бы обычным.

— Нет, — слово летит откуда-то изнутри, рвясь на стуке сердца. — Ты просто

не видишь себя.

— Я смотрю на себя каждый день и…

— И не видишь. Если бы ты видел себя таким, каким тебя вижу я, ты бы…

— И какой я? — с вызовом, с едва скрываемым любопытством, с прогорклым

вкусом боли на языке. — Расскажи мне, Арс, каким ты меня видишь. Ты ничего
обо мне не знаешь. Какие ты можешь делать выводы? Ты… — вдох, чтобы
набраться сил, которых катастрофически не хватает, — ты мне противен. Я
хотел бы никогда тебя не знать. Я…

Он не договаривает — Арсений шагает вперед, вынуждая до искр перед

глазами вжаться позвоночником в раковину, кладет руки на ее края, касаясь
кистями бедер Антона, и подается вперед, выдыхая ему прямо в губы.

— Повтори еще раз, что я тебе противен.

Антон даже дышать не может. До боли жмется к холодному краю, надеясь,

что найдет больше места, чтобы отстраниться от тела Попова, и пытается
смотреть куда угодно. Лишь бы не в эти глаза. Но такое чувство, что в мире
сейчас нет ничего, кроме них, и Антон смотрит.

И тонет.

Идет камнем ко дну.

И рад не дышать. Потому что дышать его воздухом — все равно что глотать
кислоту.

Арсений чуть щурится, и не думая отстраняться, и медленно ведет

кончиками пальцев вдоль тела Антона, поднимаясь все выше.

Зачем. Так. Близко.

Антон чувствует, как мир начинает вращаться, но упрямо не двигается с

места. Стоит и медленно умирает каждой клеткой ставшего беспомощным,
ватным тела.

сделай это

я этого не выдержу

но все равно — давай

сделайсделайсделайсделай
73/298
 сделай

Арсений отталкивается от раковины и выходит из ванной, на ходу

разглаживая незаметные складки на футболке.

— Иди спать, Ваше Величество, завтра предстоит тяжелый день.

Антон сползает на пол остатками себя и обхватывает колени руками.

Ненавижу.

***

Идиот. Кретин. Придурок.

Именно так, — мгновенно соглашается подсознание, — самая последняя

мразь и безмозглый ублюдок. Продолжим синонимичный ряд или будем думать,
что делать дальше?

Арсений поворачивается к окну машины и прижимает к губам кулак, глядя

на улицу.

Он проебался. Они в Москве всего третий день, а он допустил столько

ошибок, что на ближайшую жизнь хватит. Все завертелось слишком быстро.
Слишком опасно. Слишком близко.

По телу ползут мурашки, когда он вспоминает мягкие волосы Принца,

зажатые в кулаке, его голову на своем плече, кожу под пальцами, дыхание на
губах, шепот в самое нутро и взгляд, разрывающий изнутри, как граната.

Блять.

Арсений даже сидеть с ним в машине не может, а они живут вместе.

Единственная радость — удалось сесть на переднее сиденье, а Антон занял
место позади. Если не смотреть в зеркало, не оборачиваться и не реагировать на
слабое шевеление, можно поверить в то, что в машине кроме него и водителя
такси никого нет.

И как тебе врется? Нормально? Устраивает все?

Он цепляет зубами кожу на пальце и прикрывает глаза. Как там в мультике

говорилось? Молчи, терпи, храни секрет? Так вот — Арсений заебался молчать,
терпеть и хранить секрет. Себя скоро похоронит. И Антона заодно. Если болезнь
не сделает это за него пораньше.

Арсений невольно вспоминает сегодняшнее утро и сглатывает. Антон какой-

то подозрительно шелковый: утром поздоровался и съел почти нормальную
порцию для завтрака. И глазами стрелы не метал, и не прятался по углам, и
взгляд не отводил.

Опасно.

74/298
 Ночью было сказано слишком многое. Слишком много лишнего. Слишком
много правды, которая глаза не то что колет, а вонзает нож с острыми краями и
проворачивает несколько раз, добираясь до мозга. Арсений поддался эмоциям, и
теперь придется расхлебывать. Теперь придется менять всю тактику и
переворачивать все планы наизнанку.

Он крутит в пальцах мобильный, раздумывая над тем, чтобы написать Паше,

что у него проблемы и он больше не может здесь находиться, что нужно
выслать ему замену, что… Он слышит рваный вдох и неосознанно скользит
взглядом к зеркалу заднего видения: Антон сидит скрючившись в углу машины и
пялится немигающим взглядом перед собой. Потом чуть поднимает голову — и
они смотрят друг на друга.

Арсений первый отрывает взгляд и глядит в сторону.

Не может.

Не может уехать и оставить его.

Не может остановиться.

Не может пересилить себя.

Не может поступить правильно.

— Арс.

Арсений чуть не прошибает головой крышу автомобиля — так резко он

вздрагивает от шепота Антона над ухом, который каким-то чудом умудрился
незаметно податься вперед и положить руку на его плечо.

— Д-да? — потирая макушку и хмурясь от пульсирующей боли.

— А… а ты будешь фотографировать?

Арсений застывает и медленно оборачивается к нему. Лицо Антона — ничего

не выражающая стена, зато глаза… В них все, и Арсений путается в урагане
эмоций. В зеленых глазах столько огня, что у Попова сковывает внутренности,
словно его только что отымели.

Он сглатывает и пытается улыбнуться, нервно поправляя челку.

— А ты… хочешь?

— Разве это не то, в чем ты хорош? — сука, почему этот вопрос звучит
пиздецки двусмысленно? И этот взгляд, и юркий язык по губам, и рваный выдох
сквозь зубы. С каких это пор они поменялись местами?

Арсению это не нравится. Он не любит, когда над ним пытаются

доминировать, когда у него перехватывают инициативу. Поэтому он, облизнув
губы, сильнее поворачивается назад, практически касаясь носом щеки Антона, и
негромко спрашивает:

— Если попросишь — я подумаю.

75/298
 В зеленых глазах взрываются галактики, и Антон рывком откидывается на
заднее сиденье, скрестив руки на груди.

— Обойдусь.

— Как хочешь, — максимально равнодушно пожимает плечами Арсений и

садится нормально, даже не думая скрывать улыбку победителя, прекрасно
зная, что Антон наверняка наблюдает за ним через зеркало.

Не будет же Попов признаваться в том, что взял с собой фотоаппарат и

планирует запечатлеть своего Принца и без его просьб?

***

Алена, подумав какое-то время, соглашается с просьбой Арсения, только

просит не мешать официальным фотографам, чтобы не было проблем. Он
убеждает ее в том, что является профессионалом и не будет лезть, куда не
следует, потому что сам не раз сталкивался с такими ситуациями и презирает их
всей душой.

Он нервно мнется у стены, разглядывая огромный зал, и морщится от

жужжащего шума. Антона сейчас обхаживают этажом ниже, в примерочной и
гримерке, они не увидятся до конца показа, потому что последнее, что Арсению
сейчас надо, — это нестись по лестницам, чтобы… что? Удачи он пожелал, от
наставлений не сдержался, колючий взгляд получил. Что еще надо?

Арсений делает глоток шампанского и вздрагивает от ударивших в голову

пузырьков. Напиваться он не планирует по многим причинам, но немного
можно — чтобы расслабиться.

Он и сам не знает, почему нервничает. Это не его показ, он даже не

официальный фотограф — никто не будет требовать от него идеальных
фотографий (кроме Паши), никто не пошлет его, если снимки не получатся. Он
вообще может позволить себе отдых, так как ему выделили место в зрительном
зале. Никто не запретит ему сесть и наслаждаться показом.

Но он не хочет. И нервничает.

Соберись, черт возьми.

Арсений не понимает, что с ним не так. Он боится… увидеть Антона? Он

видел его практически обнаженным, он касался его не раз и не два, он видел
его в разных образах, он просмотрел все его фотосессии и выходы, он… блять,
он живет с ним! И все равно сердце бьется где-то в горле и мучительно хочется
закурить.

Он уже подумывает о том, чтобы отлучиться на улицу, но не успевает —

сообщают о паруминутной готовности, и он прирастает к своему месту, сжимая
во вспотевших ладонях фотоаппарат.

На подиум выходит какой-то важный мужчина в нелепом малиновом костюме

и начинает говорить, но Арсений понимает, что не слышит его: он не разбирает
76/298
слов, не слышит фоновой музыки, не обращает внимания на аплодисменты
зрителей. У него в груди скулит, вьется по венам боль и обида, и он жмурится,
пытаясь взять себя в руки.

Нечестно.

Зал снова взрывается, и Арсений резко вздрагивает, включая камеру. На

подиум выходят первые модели, и он судорожно сглатывает, вынуждая себя
вынырнуть из прошлого и вернуться в реальность.

Ему нужно отвлечься.

Ему нужен… Антон.

Его невозможно не заметить среди других моделей. Он не самый высокий, но

он выделяется. К тому же… разве Арсений может пропустить своего Принца,
который врос в организм?

Когда Арсений замечает Антона, вышедшего на подиум, он на пару

мгновений забывает о том, что здесь делает и что у него в руках фотоаппарат,
готовый к работе. Просто стоит и теряется в уложенных пшеничных волосах,
белоснежном костюме, оттеняющей бледную кожу черной рубашке в мелкий
горох, смешные ботинки с принтом «зебра» и черные очки.

Он идет уверенно, отработанным шагом, смотрит перед собой, не опуская

головы, двигается плавно, грациозно, чуть покачивает бедрами и изредка мажет
кончиками пальцев по брюкам во время шага.

Арсений спохватывается и начинает фотографировать. Волосы, скулы, кисти

рук, слишком обнаженные без привычных колец, узкие бедра, голые щиколотки.
Пытается запечатлеть играющий в светлых прядях свет от ламп, поймать легкий
изгиб губ, перехватить взгляд, скрытый за очками.

Когда Антон исчезает из поля зрения, Арсений понимает, что не дышал все
время, что он был на подиуме, и шумно глотает воздух. Хватает поставленный
на ближайший столик бокал и делает несколько глотков. И плевать, что только
полдень, — без градуса он не переживет все четыре выхода своего Принца.

Второй костюм настолько дерзкий, что не вяжется с привычным образом

Антона, и Арсений усмехается себе под нос, восхищаясь рискованностью
дизайнеров. Штаны мешковатые, с кожаной накладкой на коленях, ботинки
тяжелые, массивные, похожие на военные, черная футболка с красным
квадратом, на фоне которого выделяется покореженная статуя, а сверху —
удлиненная ветровка в красно-черную клетку.

Арсений вылавливает хмурое лицо Антона и улыбается — Принц, кажется,

тоже не в восторге от этого костюма, но все равно смотрится слишком хорошо.
Попову даже завидно — нужно уметь идти по подиуму так, словно это красная
дорожка Оскар.

Во время перерыва Арсений выбирается-таки на улицу и выкуривает за раз

две сигареты. В крови бурлит шампанское, и он понимает, что не отказался бы
от еще пары глотков. В конце концов он не за рулем и может себе позволить…

77/298
 Нет.

Нельзя.

Алкоголь. Он. Антон. Один номер в отеле… Звучит слишком опасно, нельзя
так рисковать.

Когда Антон выходит в следующий раз, губы Арсения неосознанно трогает

улыбка. Ему безумно нравится этот образ — оригинальный, необычный и
безумно идущий Принцу. Это снова белый костюм, состоящий из брюк и рубашки
с опущенным воротником. Но по части груди, правой руке и верху правой
штанины идет кожаная вставка из розово-черного рисунка, повторяющая изгибы
и затемнения рубашки.

Антону в этом костюме явно комфортно — в конце подиума он позволяет

себе задержаться на лишнюю секунду, чтобы фотографы могли вдоволь
наделать кадров, потом перехватывает взгляд Арсения, улыбается одними
глазами и, развернувшись, идет обратно.

Воздуха не хватает.

Так Принц все время знал, где стоит Попов? Арсений пытается воспроизвести
в памяти каждый выход Антона — благо, их не так много, — и понимает, что
действительно знал, бросая лишний взгляд в его сторону, выбирая ракурс,
замирая в наиболее удачной позе…

— Вот же… — у Арсения даже слов нет. Только улыбка рвет губы, и сердце
стучит, как сумасшедшее.

Показ уверенно близится к концу, и Арсений старается не думать о том, что

это только первый день. Его трясет от эмоций и совсем немного — от алкоголя.
Ему не терпится вернуться в прохладный номер и упасть на кровать, чтобы дать
уставшим конечностям отдохнуть.

Все модели плавно текут по подиуму, демонстрируя последние наряды, и

Арсений поднимает камеру, готовый работать. Но когда на сцену выплывает
Антон, Попов ловит чувство дежавю, как было с первым выходом.

Верните воздух.

Черный костюм настолько контрастирует со светлыми волосами и бледной

кожей, что у Арсения сводит желудок. Волосы приглажены, даже зализаны,
пара пуговиц смольной рубашки расстегнуты, торс плотно обхватывает темно-
серая жилетка, возвращая в прошлые века, пиджак без пуговиц легко висит на
худых плечах, серебристая вышивка привлекает внимание к кистям и карману
на левой стороне груди, брюки того же цвета, что и жилетка, мелкими
складками стекают по стройным длинным ногам.

И какой, к черту, «Белый Принц»?

Арсений чуть оттягивает воротник собственной рубашки, ставшей почему-то

тесной, и пытается вдохнуть, когда ловит взгляд Антона — он горит. Полыхает,
пробирается огненными щупальцами в вены и поджигает внутренности,
вынуждая закипать.
78/298
 Но Арсений держится — делает фотографию за фотографией и старается не
думать о том, как они смотрятся со стороны, потому что

Антон позирует для Арсения,

а Арсений фотографирует только Антона.

Показ заканчивается, и все модели спускаются обратно в гримерку, а

Арсений, убрав камеру, выходит на улицу. Снова тянется за сигаретой, снова
курит, снова кусает губы и разглядывает темное небо, освещенное огнями
столицы.

— Твой сегодня блистал, — слышится женский голос из-за спины, и Алена

встает рядом с ним, кивает на упаковку сигарет и затягивается, поблагодарив
его взглядом. — Необычный мальчик.

— Очень.

— Анорексия, верно?

Почему так больно? И сигарета сразу перестает помогать.

— Не совсем, но близко.

— Хреново… — вздыхает и качает головой. — Можно неловкий вопрос?

— Лучше не надо.

— Ладно.

Они молчат, но в тишине нет неловкости, только боль, сквозящая между

телами, как ветер по площади. Алена сглатывает, косит на Арсения своими
странными глазами, скручивает сигарету о край урны, выбрасывает ее и зябко
ежится.

— Арсений? — он оборачивается к ней и заранее понимает, что будет

хреново, но заставить ее замолчать не может. — Ты… береги его, ладно? Он,
кажется, к тебе привязан — то и дело во время показа смотрел в твою сторону.

— Так заметно?

— У меня просто зрение хорошее, — подмигивает она ему и легко касается

его плеча. — Ладно, я пойду. Увидимся еще, — он кивает и отвечает ей слабой
улыбкой, которую сразу же выключает, когда Алена скрывается в здании.

Арсению холодно, но он не двигается с места — упрямо стоит на ветру и

кутается в куртку, ожидая Антона. Мыслей слишком много. Опять. И не думать
не получается. Но он уже не борется — позволяет им течь внутри себя. И
задыхается.

Кто-то неловко кашляет рядом с ним, и Арсений, обернувшись, видит Антона.

Измотанный, понурый, стоит, переминаясь с ноги на ногу, и нервно пробегается
пальцами по краю толстовки. У Попова внутри становится почему-то очень
79/298
тепло, и он, вспомнив слова Алены, делает шаг вперед и легко касается его
подбородка, вынуждая поднять голову и посмотреть на него.

Антон — брошенный котенок. Вжимает голову в плечи, прячет взгляд, нервно

облизывает губы и глубже прячет руки в карманы.

— Антон? — тот робко вскидывает голову и выжидательно смотрит на него.

Арсений плохо понимает, что творится с Принцем, чего он боится. Реакции
Попова на его взгляды на подиуме? Его мнения о выходах? — Ты… ты блистал, —
шепчет он максимально мягко, легко касаясь его плеча.

Антон смотрит на него.

Секунда.

Две.

И улыбается так светло, что озаряет все вокруг.

Но потом, вдруг поджав губы, гордо ведет плечами и фыркает.

— Я в курсе. И… ты такси вызвал? Тут холодно, поехали в отель, — и отходит

в сторону, выуживая из кармана куртки сигарету.

Арсений, усмехнувшись, качает головой и достает мобильный. Улыбаться он

не перестает ни вызывая такси, ни садясь в машину, ни в течение поездки.
Просто сидит с Антоном на заднем сиденье и улыбается своим мыслям.

Не замечая, что и Принц прячет улыбку в воротнике куртки.

Примечание к части

образы Антона во время показа:

https://avatars.mds.yandex.net/get-pdb/1055791/59c63377-c40a-4316-8c89-
8647dafbdc87/s1200?webp=false
https://i.pinimg.com/736x/38/80/28/3880280f2440f8b65095af77a7fa6262.jpg
https://avatars.mds.yandex.net/get-pdb/1348397/47987769-41d2-440d-ab2d-
db8756fdb73f/s1200
https://i.pinimg.com/736x/41/cc/c2/41ccc2edfa7f5f0def82e0ffc4ed90d0--mens-winter-
fall-winter.jpg

80/298
Примечание к части давно я столько чая не пила во время написания главы...

п.с. времени досконально проверить нет - вставать в 6 утра, а не терпится

выложить проду, так что жду вас в ПБ!

спасибо, что вас так много и вы такие активные :3

nine

Следующий день проходит чуть спокойнее, так как ажиотаж из-за

открытия чуть спадает. Антон выходит только два раза в самом начале показа,
после чего Алена говорит, что они могут остаться в зрительном зале или пойти
погулять.

Арсений решает за них двоих и буквально выволакивает его на улицу, на

ходу составляя план действий. Он не выпускает из рук мобильный, сверяясь с
навигатором, и говорит без умолку, раздражая до такой степени, что Антон
вскипает буквально через пару минут.

А они еще до ближайшего метро не дошли.

Антон вообще не понимает такого Арсения. Он вообще никакого Арсения не

понимает. Его мотивы. Его цели. Его мысли. Раз за разом он пытается
разобраться в том, что происходит в голове фотографа, но каждый раз тот
умудряется поставить его в тупик.

Порой ему кажется, что Попов сам не до конца разобрался в том, чего он
хочет и каких результатов хотел бы добиться. Антон видит — он сходит с ума и
тянет его за собой. И это надо бы остановить.

Только, кажется, процесс уже запущен, до взрыва остаются считанные

минуты, и никакой Джеймс Бонд не прилетит и не обезвредит бомбу. С другой
стороны, зачем какому-то спецагенту надрываться из-за всего двух людей,
которые сами же заминировали себя? Бессмысленно, нелогично и
времязатратно.

Поэтому можно продолжать дышать назревающим пеплом заранее.

Антон идет рядом с Арсением, стараясь не отставать, потому что тот,

несмотря на то, что у Принца ноги длиннее, умудряется обгонять его, даже не
прикладывая усилий. И это бесит.

Бесит.

С некоторых пор Антона бесит слишком многое.

С момента появления Арсения.

Даже не стараясь вслушиваться в то, что тараторит Попов, Антон в который

раз начинает его рассматривать, наивно надеясь на то, что в его внешности
найдет ответы хотя бы на часть вопросов, потому что — он уверен — такими
темпами он не доживет до возвращения в Питер: голова просто взорвется.

81/298
 Челка, чуть взлохмаченная, отдающая синевой в свете солнечных лучей,
выбивается из-под серой шапки с помпоном, на губах ни на мгновение не
меркнет та самая улыбка, за которую Антон возненавидел Арсения с первой
встречи, в нереально голубых глазах, оттеняющих чистое небо, играют блики,
плотный шарф неравномерно замотан вокруг шеи, то и дело сползая и обнажая
участок шеи. Серое приталенное пальто сидит как влитое, подчеркивая фигуру
и привлекая внимание к тому, на что Антон хотел бы никогда не смотреть.

Но смотрит.

постоянно

Потертые джинсы с разве что не рваными коленями обтягивают ноги,

высокие светлые ботинки привлекают внимание необычным цветом. У Арсения
чуть красные из-за холода руки, но к перчаткам, лежащим в кармане, он не
притрагивается — то ли дурак, то ли упрямец, то ли крутой. Антон не может
выбрать.

У Арсения нет с собой никакой сумки, в отличие от Антона, который никогда

не расстается со своим рюкзаком, но даже если он набит под завязку, в какой-то
момент все равно окажется, что что-то он забыл положить или не обновил. А у
Арсения есть, и Антон не понимает, откуда он достает влажные салфетки, капли
для носа и мятные леденцы.

Вообще все это не похоже на Антона. Это будто не он. Приехал в Москву — и
подменили. Он никогда ничего не забывал, никогда ничего не терял, ни из-за
чего не переживал и тщательно следил за своими эмоциями.

А теперь он то и дело забывает свое имя, когда Арсений оказывается

слишком близко, теряет самообладание с завидной регулярностью,
пережевывает каждое мгновение их взаимодействия и совершенно не
контролирует то, что чувствует.

Если бы он долгое время не строил себя, то он бы давно уже взорвался.

Просто бы не выдержал того, что клокочет внутри, и распался на молекулы
прямо под ноги вечно улыбающемуся фотографу.

В Арсении слишком много личностей. Опасно много. Одно мгновение он

улыбается и заботится, в следующее — грубо дергает на себя и делает больно,
даже не задумываясь об этом, потом — смотрит так жадно и пошло, что хочется
скулить и ластиться к руке, лишь бы он прикоснулся.

Антон не успевает приспосабливаться к изменениям. Как в себе, так и в

Арсении. Он давно не чувствовал себя таким измотанным, давно не ощущал, с
какой силой натянуты нервы, в любой момент готовясь к неожиданности со
стороны Арсения.

Он никогда не встречал таких людей. Обычно им или восхищаются, или

жалеют его. Он нравится, его ненавидят, за него переживают, им хотят быть,
его побаиваются, его избегают, за ним носятся толпами.

Но Арсений другой. Он совмещает в себе все, и это в голове не укладывается.

Антон снова скашивает на него глаза и мельком облизывает губы. Какой же

82/298
он…

Какой?

Опасный? Странный? Непонятный? Пугающий?

Интригующий?

Кое с чем они определились — что-то происходит. И это звучит настолько

нелепо, что хочется засмеяться в голос с неестественной игры актеров и
выключить очередной дешевый сериал про подростков. Только вот если это и
фильм, то Антон в главной роли, и у него нет пульта, чтобы все остановить.

Какая-то жалкая пародия на «Шоу Трумана».

Антон не готов.

Антон не хочет.

Антон… боится.

Арсений продолжает говорить, ни на мгновение не переставая что-то делать

руками: то поправит сползающую шапку, то проведет пальцами по челке,
пытаясь пригладить ее, то дернет шарф, ослабляя его хватку, то отряхнет
пальто и снимет с него невидимую ворсинку, то снова нырнет носом в
мобильный, продолжая что-то оживленно объяснять.

Антон не понимает — почему Арсений один? Почему у него никого нет? За

все время он ни разу никому не звонил и ни с кем не связывался, кроме как с
Пашей. На пальце нет кольца и даже следа от него, да и ведет он себя так,
словно свободен.

Такой человек вообще может быть свободен?

Антон готов признать — красивый. Даже слишком.

Порой дыхание сводит.

По причине того, что они делят один номер, у Антона есть тысяча и одна
возможность выхватить как можно больше из того, что Попов скрывает под
одеждой: мускулистые руки, подтянутый торс, упругие ягодицы, стройные ноги.

Но все чаще он ловит себя на мысли — мало.

пиздецки мало

Антону нужно больше. Больше обзора, больше касаний, больше вкуса.

Больше ощущений.

Больше Арсения.

Горло сдавливает спазм, и Антон вздрагивает, снова смотря на Арсения,

который то ли действительно не обращает внимания на то, что его не слушают,
83/298
то ли просто не нуждается в этом. И Принц прекрасно это понимает — он сам
долгое время жил с примерно таким отношением к жизни, стараясь не
напрягаться лишний раз. Да даже до сих пор он придерживается позиции
пофигизма. Только не когда дело касается Попова.

Снова тянет закурить, но он вспоминает взгляд Арсения, обращенный на

него каждый раз, когда тот застает его с сигаретой, и сдерживается. С каких это
пор его ебет ему есть дело до того, что о нем думает Попов? Он ему никто, они
работают вместе, на этом все.

Антон собирается уже вытащить сигарету, чтобы чисто доказать что-то

самому себе и закурить, но Арсений вдруг резко останавливается, шипя на
мобильный, и проводит рукой по щеке.

Принц на мгновение выпадает из реальности. Наблюдает за тем, как тонкие,

чуть мозолистые пальцы скользят по скуле, касаясь легкой щетины, елозят по
щеке, очерчивают подбородок, задевая нижнюю губу, и ловит себя на мысли, что
хотел бы, чтобы это была его рука.

Антон уже не пугается. Он успевает привыкнуть к этим странным порывам и

желаниям. С Арсением это кажется нормальным. С Арсением это кажется
правильным. С Арсением это кажется нужным.

Последняя мысль обжигает что-то в мозгу, и Принц теряется в себе, попросту

перестав существовать на долю секунды. Нужен. Это серьезное слово. Оно идет
в цепочке с «дорог-важен-любим». Всего пара шагов — и Антон сорвется с края,
потому что балансирует он с каждым днем все менее уверенно. По-другому
просто не получается — Арсений постоянно рядом. Напоминает о себе, дает
очередной повод встрепенуться чему-то в груди, вызывает бурю за бурей и не
дает шанса переждать ее в укромном месте.

Внутри Антона долгое время была выжженная пустыня. А теперь он утопает

в лазурной воде.

— Вашество, ты вообще слушаешь меня? — Арсений сжимает его локоть,

привлекая внимание, и Антону требуется несколько раз моргнуть, чтобы
сфокусировать на нем взгляд. — Видимо, нет. Сказал бы, что оскорблен, но, увы,
я привык, — он чуть качает головой и недовольно смотрит на Антона.

А тот в ответ пялится в ту самую лазурь из своих мыслей.

И когда это случилось? Когда он разучился плавать? Когда голова стала

слишком тяжелой, чтобы держаться на плаву? Когда сердце ослабело
настолько, что перестало гонять кровь по венам, ослабляя организм? И что
нужно сделать, чтобы выплыть на поверхность и вдохнуть, наконец, воздуха,
пока не стало слишком поздно и Антон окончательно не разучился плавать?

Он смотрит и не знает.

Может, попросить помощи? Вдруг кто кинет спасательный круг. Или даже
нырнет к нему и вытащит. Только рядом никого — он один в бескрайнем океане
под названием «Арсений».

Может, попробовать нащупать дно? Мало ли, вдруг на самом деле он на

84/298
мелководье и есть шанс оттолкнуться и всплыть.

Может, продолжать плыть по течению, надеясь на то, что его отнесет к

берегу? Так порой бывает, людям везет, почему ему не может?

Или, может, рискнуть и нырнуть? Окунуться с головой в синеющую тьму и

будь что будет? Но это опасно — так и утонуть можно.

Он мотает головой, ощущая стучащую в висках боль, и сжимает челюсти.

Перед глазами сверкают разноцветные пятна, сознание гудит, словно по
медному тазу ударили чем-то тяжелым. Антона ведет в сторону, и он не
замечает, как облокачивается всем телом на Арсения. Тот, застыв лишь на
секунду, мгновенно бросает мобильный в карман, даже не заботясь о его
сохранности, обхватывает Антона за талию и медленно ведет к ближайшей
скамейке.

Он держит крепко, надежно, и Антон прижимается виском к его плечу, не

видя ничего из-за его шарфа. Ему нравится запах — пряный, мягкий,
обволакивающий, и Принц готов застонать, когда он пропадает, потому что
Арсений помогает ему сесть и чуть отстраняется, но держать не перестает —
сжимает озябшие запястья и торопливо растирает их.

— Какой ты… придурок, — цедит сквозь зубы, роется по карманам, каким-то

чудом находит открытую упаковку «Аленки» с драже и кладет Антону пару
квадратиков на язык. — Ешь, мать твою. Сука, ты совсем зеленый…

Антон поднимает голову, несмотря на то, что штормит нехило, и

вглядывается в лицо своего фотографа: бледный, с красными пятнами на щеках,
взъерошенный, непривычно лохматый, губы подрагивают, пока он изрыгает из
себя проклятия, он то и дело облизывает их, нервно, дерганно, мечется вокруг
него и смотрит так встревоженно, что внутри снова шевелится что-то.

— А… Арс? — выдавливает из себя Антон, и тот, встрепенувшись, снова

смотрит прямо на него.

— Да?

Антон сглатывает и чуть дергает подбородком, прося придвинуться ближе,

потом, резко подавшись вперед и игнорируя блики перед глазами, кладет
дрожащие ледяные ладони на колючие щеки Попова и тянет на себя, вынуждая
прижаться своим лбом к его.

Дышит с перерывами, запрещает себе моргать и смешивает воздух,

смятенно наблюдая за тем, как сбивается дыхание у Арсения, который хоть и
напрягается от его порыва, но не отодвигается — стоит, согнувшись, и смотрит в
упор.

— Объясни… объясни мне — почему… почему тебе не плевать? — Попова

бьет дрожь, но с места не двигается, только смотрит так, что внутренности
сковывает лед. — Я не понимаю. Я вообще все перестал понимать. Почему…
— он чуть прикусывает язык, позволяя давно забытым словам падать вместе с
рваными выдохами, — почему тебя ебет?

У Арсения в глазах сгорают города, и Антон чувствует себя одним из

85/298
жителей, запертым в подвале: долбится в стены, сдирает кулаки в кровь,
пытается вдохнуть свежий воздух, но задыхается от гари и падает,
придавленный тяжестью подорванных стен.

Попов медленно облизывает губы и предпринимает попытку увеличить

расстояние между ними, но Принц не дает — прижимает ладони сильнее к коже,
касаясь пальцами ушей и чуть забираясь кончиками под шапку. Он задевает
прядь волос и едва не стонет — блядский Боже!

— Ты… ты и такие слова знаешь? — пытается увильнуть Арсений, и Антон

шипит.

— Я много чего знаю. Но это никак не связано с тобой. Мне нужны ответы.

— Думаешь, они у меня есть? — огрызается он и поджимает губы. — Если ты

думаешь, что мне легко, что мне просто, что я все понимаю и знаю, что делаю и
что происходит, то ты заблуждаешься, Принц. Я в душе не ебу, что мы творим и
как нам остановиться.

Внутри с треском взрывается очередная стена, усеивая все осколками.

Антон проводит большими пальцами по впалым щекам, натыкаясь на

щетину, жмется лбом ко лбу, касается своим носом чужого и старается не
обращать внимание на то, как вибрирует дыхание Арсения на губах.

— А ты хочешь остановиться?

Арсений прикрывает глаза.

Молчит.

Жмурится.

Стискивает челюсти.

А потом снова смотрит на Антона и четко произносит в самые губы, которые

оказались слишком близко друг к другу:

— Хочу.

А глаза перебивают «ложь».

А морщинки шепчут «ни за что».

А ямочки у губ уверяют «никогда».

— Это необходимо, — продолжает Арсений с такой интонацией, словно

пытается убедить себя. — Ты и сам должен понимать. Ты и я… Мы перешли
границы, это факт. Не знаю, в чем причина, но… Нужно прекратить это до того,
как все зайдет слишком далеко.

— Слишком далеко — это как? — Антона несет, но он уже не может — да и не

хочет — останавливать себя. — Что по-твоему «слишком»? Что станет точкой
невозврата? После чего мы не сможем быть прежними? — Арсений молчит и
86/298
убивает каждой секундой соприкосновения взглядов. — Ответь мне, Арс, я хочу
это услышать… — шепчет он нахально, грубо, резко, напрочь забыв о слабости и
гудящей голове.

Попов не размыкает губ. Только одно мгновение скользит взглядом вниз по

лицу Антона и снова возвращается к глазам. Чуть качает головой и снова
пытается отодвинуться, и тогда Антон цепляется за воротник его пальто, чтоб
наверняка.

— Ответь! — просит уже с рыком в груди, ощущая, как к лицу приливает

кровь. — Я с ума схожу, и ты должен…

— Ум слишком переоценен. Сходи подальше, — бросает Арсений и

отталкивает его руки, распрямившись.

Антон вмиг теряет слишком многое: точку опоры, обволакивающий запах,

паутину глаз, чужое тепло рядом. И обессиленно прислоняется к спинке
скамейки, закрыв лицо руками. Внутри него все бурлит, тело требует… чего-то, о
чем он давно позабыл, и он тяжело дышит, плотно зажмурившись.

— Какая… какая же ты сука, Попов, — сипит на выдохе и качает головой.

— Зачем… зачем ты вообще появился? — давится словами и крепче прижимает
ладони к глазам, боясь увидеть выражение лица Арсения. — Ты… ты, блять, все
испортил. Все сломал. А… а на банальный вопрос ответить не можешь, — Антон
распрямляется и все-таки смотрит на Попова, встречаясь с ним взглядом.

Хмурый, с сероватым оттенком лица, губы поджаты, шапка съехала на

макушку, руки чуть дрожат в глубоких карманах, грудь часто вздымается,
выдавая прерывистое дыхание.

Арсений тоже не владеет с собой. И от этого на языке становится сладко.

— Что, нравится, когда я ругаюсь? — у Антона в голове клинит — как тогда,

на фотосессии, — и он вальяжно откидывается назад, совершенно бессовестно
раздвинув ноги и чуть прогнувшись в спине. — Нравится, а? Может… тебя это
возбуждает?

Антон не дурак — знает, что играет с огнем. Буквально ощущает, как он

пляшет под пальцами, оставляя легкие ожоги на коже, как крадется по грудной
клетке, как опускается все ниже и ниже, пока не сворачивается пламенеющим
узлом внизу живота, яростно требуя…

его?

Осознание разрывает черепную коробку.

Антон ощущает себя Архимедом. Ему хочется закричать «Эврика!», не боясь

сорвать голос, потому что наконец-то понял, наконец-то нашел тот
недостающий элемент, который портил всю картинку, не позволяя видеть все в
полном размере.

Хочет.

Вот так просто и так сложно.

87/298
 Хочет и поэтому горит, мечтая захлебнуться.

— Раздражает, Антон, — врывается в его сознание холодный, буквально

ледяной голос Арсения. Он сжимает кулаки, поправляет одежду, возвращая
шапку на место и кутаясь в шарф, и снова прячет руки в карманы. — Ты идти
можешь? Я вызову такси, поедем в отель…

— Я хочу гулять, — обрывает его Антон, неожиданно поняв, что боится. Если
они сейчас поедут в номер, то его переклинит. Он просто не сдержится и
сделает что-то, что поломает их хрупкий карточный домик, который и так
раскачивается от малейшего дуновения.

— Ты идиот? — хмурится Арсений. — Ты себя видел? Ты только что…

— Я хочу гулять, — упрямо повторяет он, — я… я готов перекусить что-

нибудь по дороге. Но только не в отель, — он вдруг думает о том, что Попов
может оставить его одного и уехать, потому что ситуация слишком неловкая, и
порывисто добавляет: — Ты… ты же меня не оставишь? Арс, я…

Арсений усмехается себе под нос и устало трет переносицу.

— Куда оставлю-то? Ты загнешься нахуй без меня со своими приступами. А

потом Паша нагнет меня, потому что я за тебя отвечаю. Ты… ты уверен, что
можешь идти? — с сомнением следит он за тем, как Антон поднимается на ноги
и поправляет куртку. — Выглядишь херово.

— Как и всегда последние года четыре, — парирует он и пожимает плечами.

— Давай… давай просто гулять. Молча. Хорошо? — почти просит, сейчас не
стыдясь этого. Ему нужно это — просто ходить по городу и мысленно разбирать
себя на молекулы.

Арсений, видимо, понимает это, поэтому только разводит руками.

— В той стороне Арбат. Можем пройти через Александровский сад, Красную

площадь, посмотреть на «Зарядье» и двинуться в сторону Арбата. Там недалеко.
Осилишь?

— Легко.

— Ну ты и… — начинает было Попов, но потом лишь машет рукой и

сдвигается с места, потому что понимает — без толку.

А Антон плетется следом, с облегчением уходя в себя по-английски.

***

Они приходят в отель только к семи, и Арсений, усадив Антона в столовую и

запретив официанту выпускать его из-за стола до тех пор, пока он не съест хотя
бы половину из того, что он ему заказал, выходит на улицу и, чиркнув
зажигалкой, затягивается.

Сигаретный дым не отрезвляет, но помогает отмести лишние мысли.

88/298
 Обычно говорят «ситуация sos». Но в данном случае у них «ситуация
пиздец», и Арсений сомневается, что что-то может им помочь.

Он боялся этого. Давно боялся, что Принцу сорвет тормоза, потому что
невозможно долгое время держать внутри себя столько эмоций и не иметь
возможности выпустить их. Зато сейчас на Арсения надвигается лавина, и он не
знает, как с ней бороться. А потом понимает — никак. Все равно засыплет.

Лишь бы заживо не похоронило.

В кармане пиликает мобильный, и Арсений, достав его, видит сообщение.

Антон
Я в номере. Поел. Ты скоро?
19:23

Последние два слова его напрягают. Вроде бы обычный вопрос, но в нем

может быть столько подтекста, что Попов даже не знает, за какой зацепиться.
Поэтому стоит и дышит с перерывами, гипнотизируя взглядом сообщение так,
что глаза начинают болеть.

Через пару минут появляется еще одно.

Антон
Арс?
19:26

Арсений прижимает мобильный ко лбу, зажмурившись, и резко выдыхает

сквозь зубы. Смотрит на отель, на телефон, пробегается взглядом по
сообщениям и мотает головой.

Не готов.

Арсений
Схожу по делам и вернусь
К 9 буду
Подумай пока, куда завтра пойдем —
выходной же
19:28

Отправляет сообщение и, выкинув сигарету, идет прочь от здания. Нужно

прочистить голову. Нужно подумать. Нужно протрезветь, потому что ощущения
такие, словно он пьян. Не самое лучшее состояние для того, чтобы оказаться в
замкнутом пространстве с его Принцем.

***

К номеру Арсений приходит почти в десять. Продрогший, уставший, со

слипающимися глазами. Еле переставляет ноги и мечтает о том, как примет
душ, чтобы согреться, и упадет на кровать, намереваясь проспать как минимум
до полудня — благо, есть такая возможность.
89/298
 Открыв дверь, он тянется к выключателю, но резкий голос заставляет
замереть:

— Не включай.

Арсений вздрагивает и поднимает голову, вглядываясь в темное помещение.

Медленно снимает шапку и куртку, вешает вещи на вешалку, снимает ботинки и
неуверенно идет вглубь номера, оглядываясь по сторонам.

Голос раздавался из спальни, и он направляется прямо туда.

Зря.

В дверном проеме его буквально парализует. Ни вдохнуть, ни шага сделать,

ни моргнуть. Стоит, не дыша, и смотрит вперед.

Неестественно худая фигура Антона жутко-четко выделяется на фоне окна,

подсвеченного фонарями с улицы. Лохматые волосы, отдающие серебром,
тонкая, птичья шея, узкие плечи, плавный изгиб бедер, длинные худые ноги. Он
пугает и завораживает, удерживает на месте, пробираясь в сознание и пуская
там корни.

— Знаешь, кто ты? — голос Антона ровный, уверенный, будто он не раз и не

два проработал каждое слово. — Ты смерть. Ты смерть, Арс, от которой я бежал
очень долго, потому что был уверен, что она заключается в моей болезни. Но…
— слабый смешок, — это не так. Ты моя смерть, — он медленно идет к нему, и у
Арсения сводит горло, когда он ловит блеснувшие в темноте зеленые глаза.
— Хочешь меня? Ты ведь за этим тут. Тебе нужен я, — делает еще несколько
шагов — и оказывается так близко, что Арсений рассматривает все: трепещущие
ресницы, обнаженную грудь, бедра, затянутые в боксеры…

Блять, он же почти…

— Если да, то бери. Я слишком устал. Я готов умереть, — он упирается

Арсению в грудь, вынуждая отступать к стене, и буквально толкает к ней,
прижимаясь следом. Скользит пальцами по рубашке, расстегивая пуговицы,
тянет края в стороны и резко сдергивает с плеч. — Ты блядский огонь, Арс, —
продолжает хрипеть, не позволяя разорвать зрительный контакт, только чуть
усмехается, когда Арсений нервно сглатывает, ощущая тонкие холодные пальцы
у своего ремня. — Сожги меня, я хочу гореть… — и тянется к губам.

В голове загорается красная лампочка, и наваждение спадает. Арсений

резко дергается — и через мгновение уже Антон шипит от того, с какой болью
лопатки упираются в стену. Попов тяжело дышит прямо в лицо, удерживая
запястья Принца внизу, и сверлит взглядом, стараясь не обращать внимания на
пожар в зеленых глазах напротив.

— Нет, — сипит в ответ и напрягается всем телом, когда видит, как Антон
хмурится, изворачивается и кладет ладонь на ширинку брюк Попова, грубо и
резко сжав его член через ткань. Арсению приходится закусить язык, чтобы не
зашипеть.

— Но ты хочешь меня. Я, блять, чувствую. Ты…

90/298
 Арсений перехватывает его запястья и прижимает к стене, наваливаясь всем
телом. Чуть помедлив, тягуче растягивает губы в ленивой улыбке, пошло
облизывает их и резко толкается бедрами вперед, вышибая из губ Принца стон.
Трется еще раз, грубее, сильнее, ощущая чужой стояк, и касается губами
подбородка Антона.

— Хочу… Но тебя, а не это тело.

Антон плавится под его напором еще мгновение, а потом врастает в стену,
осознав сказанное им.

— Ты…

Арсений прижимается еще ближе, соприкасаясь плечами, грудью, бедрами,

сильнее сдавливает его запястья и, мазнув языком по шее Принца, обхватывает
губами мочку его уха. Тянет на себя, зацепив зубами, касается носом нежной
кожи и пошло шепчет:

— Я… не буду… трахать… скелет… — еще раз с силой толкается вперед

бедрами, едва не оглохнув от стона, похожего на его собственное имя, и резко
отходит в сторону, выпуская Антона. Тот чуть не падает, потеряв точку опоры, и
тяжело дышит. Смотрит прямо в глаза и чуть качает головой. Бледный,
взъерошенный, испуганный, с мольбой в по-детски огромных глазах.

— Ты… ты не можешь…

— Я уже делаю это, — отрывисто бросает Арсений, застегивая рубашку и

поправляя манжеты. — Ты слышал меня. Теперь… теперь ты знаешь, каковы
условия, — и идет к своей кровати, не обращая внимания на блестящий взгляд
Принца.

Антон уверен — послышалось.

Антон знает — издевается.

Антон надеется — пошутил.

Но понимает — теперь это его реальность. И выбирать придется ему.

91/298
Примечание к части очень сложная для меня в плане передачи эмоций глава
надеюсь, не накосячила

очень советую включить эти песни к концу главы:

малиновый свет — леша свик
паранойя — homie feat леша свик & dramma

ten

Антон Арсения не понимает. Не понимает, как он может делать вид,

словно ничего не случилось, и вести себя так же, как и до прошлого вечера.
Спокойный, раздражающе-улыбчивый, яркий, ни минуты не остающийся на
месте: носится по номеру, возится со своими вещами, поправляет прическу,
пишет что-то в мобильном.

Только не касается.

Больше нет.

Старается удерживать хотя бы минимальное расстояние между ними, не

притрагивается лишний раз, даже смотрит куда-то мимо. И бровью не ведет,
когда Антон тянется к нему или выдает завуалированный намек.

Сам-то Антон горит. У него внутри разорвалась атомная бомба, которая

кромсает его по молекулам, и ему хочется разодрать себе грудную клетку
ногтями, чтобы была возможность потушить или хотя бы остановить пламя. Но
ничего не получается, потому что террорист постоянно находится рядом, рискуя
подбросить еще одну гранату.

Арсений не избегает его: они обсуждают последние дни в Москве, закрытие

показа мод, места, которые они хотели бы посетить, пока есть время, поездку
домой, встречу с Пашей и компанией, Антон канючит показать ему фотографии,
прекрасно зная заранее, что Попов не прогнется. Но возведенная им стена
болезненно-ощутима.

Из-за того, что Принц слишком долго удерживал все внутри, теперь каждая
эмоция выстреливает из него острее и четче, причиняя порой боль. Он до крови
кусает губы, наблюдая за тем, как разглаживаются черты лица Арсения, когда
он спит, со свистом дышит, прислушиваясь к его бормотанию, чувствует, как
кружится голова, когда они спускаются на лифте на завтрак и он ощущает запах
парфюма Арсения. У него язык чешется узнать марку, чтобы купить несколько
флаконов и сделать из них ванную.

Он помешан. И ему даже не страшно — этого чувства больше нет. Есть

десятки других, которые раздирают изнутри и заставляют полыхать.

И ему нравится. Он чувствует себя живым. Он чувствует, как реальность

течет сквозь его пальцы, как бьется о грудную клетку сердце, как кипит кровь в
венах. Нервы оголены, он проживает каждое мгновение и не может
надышаться, словно долгое время пребывал в коме и только сейчас пришел в
себя.

Он изнывает от необходимости касаться.

92/298
 Ему это нужно.

Сидя на кровати и прислушиваясь к шумящей в ванной воде, Антон снова и

снова воспроизводит в памяти — мазохист, блять — события того вечера,
вспоминая горячее дыхание на щеке, прижатое к нему тело, ладонь на своем
члене. Живот в очередной раз сводит спазмом, но не от болезни — анорексия
отходит на второй план.

Потому что теперь Антон болен иначе.

Но от этой болезни есть только одно лекарство. А до этой вакцины ему не

добраться.

Он с силой закусывает нижнюю губу, когда Арсений выходит из ванной:

мокрые волосы блестят, капли стекают по лицу и шее к воротнику махрового
халата, который скрывает его тело до колен. И это мука.

Антон хочет увидеть все. Ему это нужно.

— Ты чего не оделся еще? — недовольно спрашивает Арсений, взглянув на

него. — Нам выходить через полчаса. Ты же не хочешь опоздать? Иди, приведи
себя в порядок — у тебя пиздец на голове, — а я пока переоденусь.

— Почему ты не можешь сделать это при мне? — не сдерживается Антон.

— Если ты забыл, у меня такое же строение организма.

— Не сравнивай здорового и сексуального мужчину с тощей, подыхающей

шваброй, — парирует тот, скрестив руки на груди. — К тому же в том, что я не
хочу раздеваться при тебе, нет ничего такого — может, я стеснительный.

— Ага, а я — жирдяй, — он резко встает на ноги и подходит к Арсению,

который с места не двигается, только чуть хмурится, настороженно глядя на
него. Голубые глаза привычно темнеют, и это то единственное, что всегда
выдает его внутреннее состояние. Только это раз за разом помогает Антону
убедиться в том, что не у него одного внутри демоны бушуют. — Ты страшный
человек, Попов. Своими принципами ты закапываешь сразу двоих.

— Мне просто нравится «24 часа челлендж в гробу», — отрывисто отзывается

Арсений, поджав губы, и пожимает плечами. — Видел парочку раз на Ютубе и
решил попробовать.

— Как ты бесишь, когда херню несешь, — выдыхает Антон и, просто послав

все к черту, толкает Арсения в грудь. Тот, потеряв от неожиданности
равновесие, падает на кровать и охает, когда Антон садится на его бедра,
обхватив их своими тонкими коленями.

— Антон…

— Знаешь, сколько я не матерился? — сипло спрашивает он, упираясь

подрагивающими пальцами в махровую ткань. — Несколько лет. Держал все под
контролем, жил спокойствием, голос не повышал. Я не нуждался в проявлении
эмоций, а теперь мне хочется материться каждую ебаную секунду просто
потому, что ты такая скотина, — он наклоняется вперед, тянясь к губам, но
93/298
Арсений сжимает его горло рукой — несильно, но ощутимо, — и Антон
недовольно стонет, ощущая вновь возникшее между ними расстояние.

— Я все сказал, Принц, — шепчет Попов, сощурившись, и старается говорить

как можно ровнее, потому что дыхание сбивается у обоих, мешая говорить
членораздельно. — Нельзя, понял?

Антон скулит, как щенок, и ластится к руке, тянется носом к шее, нуждаясь в
прикосновениях. Пальцы на его шее подрагивают, выдавая напряжение
Арсения, но отступать он не думает — по-прежнему контролирует ситуацию и не
позволяет перейти границу. Только дышит с перерывами и изредка моргает чуть
дольше.

Антон мычит несвязно и всматривается в черты лица Арсения, понимая, что

готов просить, готов пресмыкаться, готов на любые условия, лишь бы сладко,
надрывно и горячо, как в тёмных глазах напротив. Попов взгляд не отводит —
позволяет тонуть и тонет в ответ, но позиций не сдает, только чуть сдвигает
руку и сжимает уже тонкое плечо, упираясь в ключицу.

Воспользовавшись моментом, когда Арсений отвлекается, Антон дергает

край халата, обнажая грудь, и осекается, заметив бледную неровную полоску.

— Антон, нет!.. — начинает было Попов, но осекается, поняв, что уже

поздно — увидел. Сглатывает шумно, на мгновение ловит изумленный взгляд
зеленых глаз и без сил падает на кровать, зажмурившись. По его лицу идут
красные пятна, выдавая смущение, смешанное с напряжением, и он сжимает
кулаки, цепляясь за покрывало.

Его накрывает, но он не предпринимает попыток отодвинуться самому или

столкнуть Антона, — лежит и дышит часто-часто, со свистом и хрипами,
рвущимися из груди.

Для Антона это разрешение, и он медленно распахивает халат еще шире,

разглядывая пересекающиеся на загорелой коже белесые полоски с рваными
краями. Облизывает губы и робко ведет по ним пальцами, ощущая, как
напрягается под ним тело.

— Арс… — шепчет он, пытаясь понять, как уместить десятки вопросов в

один, и безнадежно смотрит на Арсения, который, к этому моменту уже открыв
глаза, бездумно пялится в потолок, и у Антона внутри холодеет от того, какое у
фотографа серое лицо.

— Авария, — безэмоционально отзывается тот, едва шевеля губами. — Не

справился с управлением, врезался в столб, руль расплющило и…
— договаривать не надо — Антон и так замечает, что шрамы расползаются в
подобие круга. — Вообще, до сих пор не понимаю, почему я еще жив: мне всю
грудь разворотило кусками. А тут легкие, сердце, ребра… — он усмехается, а
потом вдруг в упор смотрит на Антона: — Знаешь, почему я разбираюсь во всей
этой модельной херне? Я был в этом бизнесе.

— Арс… — снова выдыхает Антон, слыша бешеный шум стучащей в висках

крови.

— Ездил на показы, принимал участие в фотосессиях. Белье по большей

94/298
части демонстрировал, обнаженка постоянная… Но недолго — всего четыре
месяца. А потом авария и… Как мне тогда сказали, тело у меня пиздец, но такие
шрамы не замажешь. Кому нахер сдалась модель, рекламирующая белье,
которая без рубашки выглядит хуже Франкенштейна? А для фотосессий в
одежде дохера и больше смазливых мальчиков. Мне, правда, писали разные
агентства, но я отказался. А потом в фотографы подался — здесь никто тебя не
осудит из-за того, что тебя по частям собирали.

— Арс, — Антон кладет пальцы на его рот, перекрывая поток речи, и

медленно качает головой, пытаясь хотя бы немного всколыхнуть сгусток мыслей
и эмоций внутри, — ты… ты очень красивый. Пиздец просто.

В голубых глазах что-то загорается, и Арсений едва ощутимо кладет ладони

на узкие бедра Антона, мягко поглаживая. Тот не шевелится — впитывает в себя
эти легкие касания, отчаянно нуждаясь в большем, но понимая, что лучше
наслаждаться тем, что есть, потому что…

… потому что через пару секунд Арсений, словно придя в себя, снова чуть
толкает его в грудь, вынуждая подняться, и садится на край кровати, ерошит
влажные волосы и неловко улыбается.

— Собирайся, а то опоздаем.

— Да, конечно, — эхом отзывается тот и плетется в ванную, но застывает в

дверях: — Спасибо, что рассказал.

— Выбора не было, — бросает Арсений через плечо, показывая, что разговор

закрыт.

Какой же ты сложный, — качает головой Антон и закрывает дверь, давая

Арсению время остаться с собой наедине.

***

По счастливой случайности они приезжают на место даже раньше, чем

планировали, и Антон — неожиданно для Арсения — предлагает прогуляться по
опостылевшему уже Александровскому саду.

Вообще Попов с трудом узнает в этом парне привычного ему Принца: он

взрывной, с горящими глазами, напористый, уверенный, даже грубый. Смотрит
слишком открыто, говорит дерзко, вынуждает теряться. А еще — съедает почти
весь предложенный им завтрак в отеле. Арсений только и мог, что сидеть и
смотреть за тем, как он уплетал за обе щеки омлет с беконом и горохом и
бутерброд с колбасой. Сам даже поесть толком не смог, потому что взгляд
оторвать не получалось.

И сейчас, идя рядом с ним, он в который раз ловит себя на мысли, что Антон
совсем другой, чем был в Питере. Он не боится улыбнуться, не боится отвечать
развернуто, не боится выражать свои эмоции, не боится смотреть в глаза. Он по-
прежнему светит, даже еще сильнее, и это больше всего волнует — он, наконец,
поймал свой свет и хочет им делиться.

По крайней мере, Арсению очень хочется в это верить.

95/298
 Единственное, что сбивает его с толку раз за разом, — опасный огонек в
зеленых глазах и его вибрирующий голос. Попов не маленький мальчик —
понимает, что к чему, — и ему льстит подобное отношение Принца, но он не
может пересекать границы — нельзя.

Если они упадут, то слишком глубоко — не поднимешься.

И это должно того стоить. Падение. Если он сможет сделать что-то, что
повлияет на состояние Антона, то он сделает. Пусть даже за счет собственных
нервных клеток.

Поэтому Арсений играет. Заранее предвидя проигрыш обоих.

— Ты ведь несерьезно, — вдруг шепчет Антон, выбросив сигарету в

ближайшую урну. Арсений вздыхает и крепче сжимает стакан с дымящимся
напитком. Ему не нужны пояснения, чтобы понять, что Принц имеет в виду.

— Очень даже серьезно. Я думал, ты уяснил это за это время.

— Я… я просто не понимаю, зачем так усложнять, — он косо смотрит на него

и в который раз усмехается, увидев выведенное на стаканчике «Темный Лорд».

— Серьезно? Темный Лорд? Арс, тебе сколько лет вообще?

— Ну, а что такого? Ты — Белый Принц. Я — Темный Лорд. Неплохо звучит, а?

— Это ведь просто секс, — продолжает Антон, резковато пожав плечами. — А

ты ломаешься, как монашка на приеме у гинеколога.

— А ты уверенно топаешь в гроб последние три года, — устало отзывается

Арсений и делает еще один глоток, чуть поморщившись, когда обжигает язык. И
поворачивается к Антону, глядя на него поверх солнцезащитных очков, которые
он надел, потому что солнце нещадно палило — совсем не по сезону. — Будем
говорить, кто и что усложняет? К тому же, как по мне, это было бы слишком
просто.

— Господи, Арс, — он фыркает, — это просто…

— Если для тебя это просто секс, то иди и трахни кого угодно. Че ты ко мне-
то привязался? — он вскидывает бровь и хмуро смотрит на него. — Я не
последний человек на планете, если ты не забыл.

— Но хочу-то я тебя, — с нотками раздражения бросает Антон и

передергивает плечами, выглядя так, словно сказал что-то банальное и
очевидное.

А Арсению приходится вдохнуть поглубже, чтобы не застыть на месте

каменным изваянием. Чтобы не показать, как сильно его тряхнуло от
услышанных слов. Чтобы не выдать себя с головой, потому что сердце начинает
стучать так сильно, что Арсений начинает бояться, как бы некогда сломанные
ребра не треснули.

Он не смотрит на Антона — нельзя. Иначе накроет еще сильнее.

96/298
 Антон болезненно, даже опасно прямолинеен. Он настолько привык жить в
своей коробке, что не думает о том, какой эффект могут иметь его слова. Он
выбрасывает в реальность те слова и фразы, которые сгенерировал его мозг в
данный момент, не фильтруя и не оценивая. Как ребенок.

Хочется умыться чем-то холодным, чтобы остудить полыхающие мысли, но

до туалета в Манеже такой возможности не будет. Поэтому Арсений утыкается
лицом в стаканчик, вдыхая запах карамели и запрещая себе прокручивать в
голове слова Антона.

Хочу-то я тебя.

Хочет. Антон его хочет. Не в каком-то другом завуалированном переносном

смысле, а в том, из-за которого тянет низ живота и все нервы оголяются,
угрожая ебануть током в полную силу.

— Так почему не сделать это? — как ни в чем не бывало продолжает Антон,

пряча тонкие кисти в карманы куртки.

— Потому что у меня такие условия, — максимально ровно отзывается

Арсений.

— А если я хочу послать их? — дерзко спрашивает Принц.

— Шли. Мне-то что. Я себя контролирую, а не веду себя, как подросток с

бушующими гормонами. Это тебе неймется.

Антон задыхается и на мгновение даже останавливается. Смеряет Арсения

полным презрения взглядом, накидывает на голову капюшон и, разве что не
скрипя зубами, торопливо идет дальше, направляясь в сторону Манежа.

— Да мне вообще поебать.

Оно и видно, — крутится в голове, но Арсений, прекрасно понимая, что лучше

не разжигать, говорит только:

— Пойдем уже, нагулялись, — и поднимается по лестнице к Манежной

площади.

Как же с ним сложно.

***

Закрытие показа проходит еще более шумно и ярко, чем первый день. Зал
разве что не рвется по швам от количества народа, у Арсения болит голова от
громкой музыки, звона бокалов и голосов. Он пытается улыбаться, когда к нему
кто-то обращается, по сотне раз объясняет, кто он такой и чем здесь
занимается, плотнее прижимает к себе фотоаппарат и уверенно сжимает бокал
вина.

Когда Антон появляется на подиуме, Арсений нарочно выходит на свободное

место и открыто фотографирует его, не обращая внимания на кучку
97/298
официальных фотографов, которые недовольно косятся на него, лишенные
удачного места обзора. Ему же плевать — он смотрит на своего Принца, который
ведет себя так, словно весь этот показ — для них двоих.

— Ваш парниша? — обращается к Арсению какой-то пожилой мужчина,

сидящий в первом ряду, после того, как Принц во второй раз уходит с подиума.
Арсений, чуть запыхавшийся и взмыленный, весь в атмосфере показа,
поворачивается к нему и слабо кивает.

— Мой.

— Очень необычные черты лица. И держится уверенно. Красивый, одним

словом, — и улыбается так по-доброму, что внутри котенком сворачивается
тепло. Арсений улыбается в ответ, чувствуя, как полыхают щеки.

— Верно. Очень красивый, — и, чуть наклонив голову, отходит в сторону, не в

силах принять спокойное выражение лица.

Арсений останавливается у стены и, взяв со стола еще один бокал, делает

несколько глотков. Он знает, какие у них планы на ближайшие сутки: через пару
часов закончится показ, потом будет официальная вечеринка, на которой они
проведут едва ли час, потом поедут в отель собирать вещи, потому что завтра в
семь утра у них поезд.

Последний вечер в Москве.

Последний вечер в городе, который перевернул все с ног на голову.

Арсений дожидается окончания показа, не щадя ладоней аплодирует, когда

все модели выходят на подиум, улыбается широко, наблюдая за тем, как его
Принц ярко горит в бесцветной — для Арсения — массе, и спускается на
минусовый этаж, проталкиваясь к их месту.

Антон стоит в центре живого кольца из людей — модельеров, гримеров,

других моделей, — которые с восхищением расписывают, как он чудесно вел
себя во время показа, и Арсений замирает у стеллажа, с улыбкой наблюдая за
тем, как Антон улыбается и неловко кивает.

В какой-то момент он поднимает голову и видит Попова, и тому хочется

засмеяться от того, насколько эта сцена похожа на кадр из какого-нибудь
фильма, где два человека сталкиваются взглядами через толпу и расстояние. И
он бы засмеялся. Если бы сердце не забилось где-то в горле.

Антон, вежливо кивая и благодаря, проталкивается к нему и замирает,

неловко топчась на месте. Арсений видит — хочет что-то сказать, но не может,
потому что у него, как и у самого Попова, мыслей слишком много. Поэтому стоит
и молчит, нервно кусая губы.

— И это я свечу? — находится Арсений, наклонив голову набок. Антон

закатывает глаза.

— Тебя мне не переплюнуть.

— Ты уже сделал это, Принц. Ты… Ты реально был особью голубых кровей
98/298
среди всех остальных, — он делает паузу и чуть морщится. — Это звучало очень
пафосно и глупо, верно?

— Очень, — кивает Антон, но улыбаться не перестает. — Но мне приятно.

Правда, — он молчит какое-то время, явно перебирая что-то в голове, а потом
медленно продолжает: — Ты же знаешь, что сейчас будет вечеринка?

— Конечно. Я думаю, часик-полтора мы можем потусоваться здесь, а потом…

— А давай уедем, — обрывается его Принц, и Арсений замолкает посередине

фразы, изумленно глядя на него. — Я не особо горю желанием тусоваться здесь.
К тому же, это наш последний вечер в Москве… — что-то стало душно — и
можно заняться чем-то другим, — что с температурой? Совсем за отоплением не
следят, что ли… — Мы можем, например, заехать в отель, переодеться, ты
оставишь фотоаппарат, и поедем в клуб, — выпаливает он на одном дыхании, и
Арсений вскидывает бровь.

— В клуб?

— А что такого? Ты не фанат?

— Скорее ты.

— Да? Ну, не знаю, — он равнодушно передергивает плечами и

испытывающе смотрит на Арсения. — Так ты согласен?

Попов молчит всего мгновение, а потом щурится и криво улыбается.

— Переодевайся, а я вызову такси. И не забудь попрощаться со всеми.

— Конечно, папочка, — фыркает тот и отходит в сторону, а Арсений ерошит

волосы и идет к лестнице.

Все-таки у них тут проблемы с температурой.

***

Арсений не знает, какой это по счету коктейль. Ему хорошо. Настолько, как
не было уже очень давно. Спокойно, весело, расслабленно. Он смеется над
Антоном, когда он морщится из-за крепости напитка, вспоминает, как во время
третьего дня показа одна модель чуть не навернулась с подиума, старается не
расплавиться, когда Принц заливается своим непонятным смехом, и дышит
через раз, потому что Антон, кажется, поставил себе цель коснуться его
максимальное количество раз.

Зацепить коленом колено, мазнуть пальцами по кисти на барной стойке,

прижаться плечом, почти коснуться уха, чтобы перекричать орущую музыку,
положить ладонь на плечо и опасно медленно скользнуть вниз к локтю.

Арсению душно, жарко, у него желудок сводит от выпитого алкоголя, а

сердце заходится в каком-то неистовом приступе из-за близости Антона,
который явно чувствует себя не лучше — у Попова перед глазами рябит от того,
сколько раз в минуту он облизывает губы.
99/298
 А еще смотрит постоянно исподлобья, томно, опасно, хлопает ресницами и
как-то совершенно бессовестно обхватывает искусанными губами трубочку.
Втягивает щеки, глотает и в миллионный раз мажет языком по уголку губ.

— Я танцевать, — не выдерживает в какой-то момент Арсений, совершенно

уверенный в том, что его я-не-создан-для-этого-дерьма Принц останется сидеть,
и чуть не выпадает из реальности, когда тот подрывается следом и уверенно
тянет за собой на свободное место на танцполе.

И Арсений видит нового Антона. Несмотря на угловатость и выпирающие

кости, он двигается плавно и уверенно, идеально управляя своим телом: изящно
выгибает тонкие руки, ведет в такт бедрами, переставляет длинные ноги и чуть
откидывает голову, обнажая тонкую шею.

Антон — мальчик бабл-гам, конфета на палочке: внешне сладкий, в красивой

обертке, а внутри — острая кислятина, от которой сводит зубы, но все равно
хочется снова и снова. Мазохизм какой-то.

Арсений ловит себя на мысли, что так засмотрелся на него, что сам сбился с
ритма. Поэтому смотрит в сторону, а потом и вовсе прикрывает глаза, отдаваясь
музыке. В крови бурлит алкоголь, в ушах шумит кровь, но ему хорошо.

Так пиздецки хорошо.

Включается очередная попсовая песня, которая каким-то образом затесалась

в плейлист Арсения, и он негромко подпевает, раскачиваясь в такт и
прищелкивая в нужный момент пальцами.

У него сбивается дыхание, когда он ощущает тонкие пальцы на своей груди,

а через мгновение кисти с позвякивающими браслетами пересекаются на его
загривке, путаясь в волосах. Арсений делает вдох, прежде чем открыть глаза, и
сталкивается взглядом с мутным взором напротив.

Антон смотрит в упор и двигается с ним в одном ритме, жмется плотнее и

практически касается своим носом его, смешивая дыхание. Он пахнет ягодной
жвачкой и какофонией алкогольных запахов, от которых все внутренности
собираются в один комок. Арсений жадно вдыхает его запах и на мгновение
прикрывает глаза, когда тонкие пальцы мягко перебирают волосы на его
затылке.

танцует во тьме пара в л ю б л е н н ы х

Арсений взгляда не отводит. Как и Антон. В висках вьется незамысловатый

припев, частые биты бьют по мозгам, и сердце пытается подстраиваться под
них, сбивая дыхание. Хотя дышать вообще получается с перебоями — слишком
близко.

Ощущая, как электричество течет под кожей, Арсений, взвесив все за и

против и учитывая свое состояние, предпринимает попытку отодвинуться, но
Антон снова тянет его на себя, а потом, отвернувшись, наклоняется,
прогибается в спине и медленно распрямляется. Его задница прижимается
практически вплотную к бедрам Арсения, он толкается назад, разве что не
насаживаясь на него через ткань, и у Попова напрочь вышибает весь воздух из
100/298
легких.

Когда Антон пытается повторить свои действия, совершенно бессовестно

выпячивая обтянутые джинсами бедра, Попов лишь дергает его к себе и, прижав
спиной к груди, упирается губами в его затылок и едва слышно шепчет, надеясь,
что голос выдает его не слишком очевидно:

— Прекращай, — шипит в самое ухо, крепко сжимая его талию.

— А что? — сипло отзывается Антон, чуть повернув голову и перехватив его

взгляд. — Заводит?

Арсений забывает, как разговаривать. Он вообще забывает обо всем, видя

только эти пухлые губы, чувствуя на щеке лохматый загривок золотистых волос,
ощущая разгоряченное прижатое к нему тело. Кожа Антона полыхает под его
пальцами, и Арсений чуть не обжигается, даже касаясь ее через тонкую ткань
футболки.

Он пытается выровнять дыхание. Правда пытается. Потому что необходимо.

Потому что нужно. Потому что красный свет разрывает черепную коробку.

моя паранойя, и мне уже не спасти н а с

У Арсения что-то клинит в голове, когда он понимает, что они прорываются к

ближайшему туалету через толпу. Рука Антона плавится в его потной ладони, и
он судорожно цепляется за его пальцы, словно они — единственное, что
удерживает его сейчас в этом мире. Хотя, может, так оно и есть.

В комнату он влетает первый, упустив тот момент, когда Антон успевает

перехватить инициативу в свои руки, но снова перенимает лидерство и,
услышав, как тот защелкнул замок, прижимает его к раковине и шипит в
сантиметрах от его лица:

— Я сказал тебе прекратить.

— А мне похуй, — выдыхает тот в ответ, обжигая едва ли не черным

взглядом. — Я хочу.

— Хоти, — практически выплевывает, боясь говорить длинные фразы, потому

что язык не слушается от текущего по нервам электричества. Его снова и снова
бьет током, когда дыхание Антона скользит по лицу, обдавая запахом алкоголя
и ягод. — Антон, съ… съебись, — он давится словом, когда ладонь Антона
ложится на его член.

— Я… я могу… — он облизывает губы и мягко скользит ладонью по грубой

ткани, и Арсений до крови закусывает губы, лишь бы сдержать предательский
скулеж. — Только… только один раз…

Просит.

Арсения разъебывает от того, что это реально просьба. Антон прижимается

плотнее, дышит в самые губы и давит своими черными глазами.

И спускает контроль. Просто прикрывает глаза — а через мгновение уже

101/298
врезается спиной в стену, когда Антон толкает его в грудь, опускается перед
ним на колени и, звеня браслетами, приподнимает его футболку и прижимается
влажными губами к коже у края брюк, скользит по шрамам языком, ведет
ладонью вверх, оглаживая грудь, и Арсений прижимается затылком к стене,
закрыв глаза.

Разряд тока — рычит расстегнутая ширинка.

Разряд тока — стонет спущенная ткань.

Разряд тока — губы Антона.

Стон застревает в горле, и Арсений до кругов перед глазами вжимается в

стену, запрещая себе открыть глаза. Да ему и не нужно — и так хватает.

Тонкие пальцы скользят по груди, оглаживая мышцы, волосы щекотно

трутся о бедра, а губы действуют так уверенно и четко, что в воспаленном мозгу
вспыхивает не один десяток вопросов, которые Попов едва ли рискнет когда-
нибудь задать.

А потом совершает ошибку — открывает глаза и видит их отражение в

мутном зеркале. Фиолетовый свет скользит по волосам Принца, белая футболка
выделяется ярким пятном, кольца на его пальцах поблескивают, забираясь все
выше под одежду Арсения. Он видит свое бледное лицо с красными пятнами,
видит напряженные плечи, видит макушку Антона…

В этот момент Принц насаживается особенно глубоко, скользнув языком по

мягкой плоти, и Арсений со свистом втягивает через нос воздух, а потом, плюнув
на все, запускает пальцы в золотистые пряди и заставляет двигаться резче,
ускоряя ритм.

Он чуть не упускает мгновение, когда Антон тянется к собственным брюкам,

и с силой сжимает его за волосы, вызывая сдавленный стон.

— Нет. Нельзя.

Антон не спорит — охуеть можно, — только стреляет мутным взором вверх и

чуть сжимает зубы. Хитро сверкает глазами, когда слышит-таки сорвавшийся с
губ Арсения стон, и, видя его перекошенное лицо, начинает помогать себе
рукой.

Арсений жмурится до бликов, зажав тонкие пряди в кулак, и прижимает к

губам ладонь, чтобы не закричать, когда внутри него разрывается граната. Тело
сводит судорогой, и он с трудом сдерживается от того, чтобы не сползти вниз по
стене. Он дрожит, даже не пытаясь выровнять дыхание, и только слышит, как
Антон поправляет его брюки, подходит к раковине и открывает воду.

Придя в себя, Попов медленно плетется к раковине и моет лицо, продолжая

дышать тяжело и неровно. На Антона он не смотрит — не может, потому что в
голове пластинкой бьется «чтоянаделалчтоянаделалчтоянаделалчтоянаделал».

Арсений поднимает голову и смотрит в зеркало в тот самый момент, когда

Антон подходит к нему со спины, обвивает его талию руками и кладет
подбородок ему на плечо, прикрыв глаза.
102/298
 — Арс, ты… ты понимаешь, что теперь Москва — твой город? Если… Если что-
то случится, я никогда не смогу сюда вернуться.

Арсений прикрывает глаза и втягивает воздух через нос, а потом кладет

свою ладонь на руку Антона, сжимая ее.

— Поэтому никогда не привязывай к человеку что-то глобальное. А лучше

вообще не привязывайся.

— И что, — Антон усмехается, задевая носом его щеку, — у самого

получается следовать этому правилу?

Арсений молчит. Молчит, потому что понимает, что проебался. По всем

статьям. Вздыхает, тянется вбок и мягко касается виска Антона губами — просто
потому что хочется — и осторожно ведет носом по его щеке.

— Поехали в номер. Я вызову такси.

Антон кивает, улыбаясь как-то непривычно нежно, еще мгновение

прижимается к его спине, а потом отодвигается и идет к двери, отпирая ее.
Арсений секунду смотрит ему в спину, думая о том, какие будут последствия у
его сегодняшней слабости, и идет следом, попутно доставая из кармана
мобильный.

Последняя ночь в Москве только еще больше спутала карты.

103/298
Примечание к части вас прям МНОГО
прям мне капса не хватает
но каждый ждун, каждый отзыв - безумная мотивация
тонны любви :3

и, да, я выжала из себя очень много на эту главу, так что о-о-о-очень надеюсь,
что вам понравится

eleven

Проснувшись утром от будильника, Антон первые пару секунд хмуро

смотрит в потолок, потом переводит взгляд на часы, которые показывают почти
пять утра, вздрагивает и резко садится, но замирает, увидев сидящего на
корточках возле своего чемодана Арсения.

Волосы взъерошенные, еще влажные, видимо, после душа, на серой

футболке, которая чуть задралась, обнажая полоску загорелой кожи у края
джинс, странными узорами вьются темные дорожки. Он босой, и Антон залипает
на его ступни. Изящные… так и до фут-фетишиста недалеко.

Арсений оборачивается слишком резко и неожиданно — Антон просто не

успевает среагировать — и ловит его с поличным. Улыбается привычно мягко,
устало щурится и чуть ведет плечами.

— Пора, Вашество. Я на 5:50 заказал такси, а тебе еще нужно поесть.

— А ты?

— Я не голодный.

Арсений… странный.

Не то чтобы он хотя бы когда-то был нормальным и понятным. В нем слишком

много замков, и сколько бы Антон ни находил ключей, всегда найдется еще одна
скважина с кодом и лазерными лучами для защиты.

Но сейчас он какой-то совершенно другой: опустошенный, вычурно-

спокойный, необъяснимо мягкий. Возится в чемодане, укладывая свои вещи, и
не обращает внимания ни на испорченную прическу, ни на неопрятный вид. И
это Арсений?

Антон не понимает. Пялится, почему-то даже дыхание задерживает и

смотрит. Изучает в миллионный раз угольно-черные волосы, родинки на шее,
широкие плечи, шрам у локтя, бедра…

Вспышка.

Бар. Алкоголь. Соприкосновение коленей.

Вспышка.

Громкая музыка. Жесткие волосы под пальцами. Чужое дыхание на щеке.

104/298
 Вспышка.

Толпа. Кипящая кровь. Горячая рука в ладони.

Вспышка.

Туалет. Шипение. Огонь в глазах.

Вспышка.

Пол холодит колени. Сознание рвется по швам от слабых стонов. Пальцы в

волосах.

Вспышка.

Солоноватый привкус на языке. Трясущиеся руки. Смазанный поцелуй в

висок.

— Принц?

Антон чуть не падает с кровати. Испуганно, будто пойманный за каким-то

преступлением, смотрит на Арсения и дышит так часто и рвано, что по спине
течет пот. Попов не двигается, только вглядывается куда-то слишком глубоко,
словно хочет заглянуть в его сознание, и Антону страшно, потому что тогда
Арсений увидит себя. Везде. В мыслях, в венах, в нервных окончаниях, в…

сердце?

— Да-да, — слишком резко подрывается он, чем выдает себя с головой, и

торопливо накидывает на покрытую мурашками кожу первую попавшуюся под
руку футболку. Его трясет, и он сам не понимает от чего. Болезнь? Голод?
Арсений? От таких вариантов ему становится смешно, и Антон снова зависает на
мгновение, смеясь вместе со сдавливающим его пространством.

— Антон, — Принц пропускает тот момент, когда Арсений поднимается с

колен и подходит к нему близко — опасно близко — и осторожно кладет руку на
его горящую огнем щеку. Касается буквально самыми кончиками, будто боится
порвать кожу, как тонкую бумагу, — ты бледный. Ты…

— В порядке, — выдыхает он торопливо, стараясь отвести взгляд от

приоткрытых губ напротив. — Тебе не о чем…

— Попробуй научиться врать, — устало тянет Арсений, качает головой и

снова возвращается к чемодану. — Если я отпущу тебя в столовую одного, я могу
рассчитывать на то, что ты поешь, а не выбросишь все? Я… я могу доверять
тебе? — Попов на него не смотрит, задавая этот вопрос, и Антон ему за это
благодарен, потому что он бы не справился, если бы видел его глаза.

Почему Арсений… такой? Почему он ломает изнутри, почему рушит стены,

почему заставляет изменять своим принципам? Почему ему не плевать? Почему
он не сдается? Почему ему не все равно? Почему он — последний, кто не
отвернулся?

Доверие. Это серьезная штука. Пожалуй, даже слишком серьезная для

105/298
такого человека, как Антон, потому что он очень давно не подпускал никого к
себе слишком близко, да даже просто близко, а перед Арсением сам опустился
на колени. Во всех смыслах. Потому что признал поражение. Потому что хотел.

— Д-да, — Антон правда пытается ответить уверенно, но все равно вдыхает

посередине и так короткого слова и сжимается, видя, как напрягаются плечи
Арсения. Но он по-прежнему не смотрит на него. Только выдыхает и слабо
кивает.

— Хорошо. Иди ешь, тебе еще вещи собирать, а времени не так много, — а
потом все-таки оборачивается и улыбается так ярко, что у Антона щемит в
груди — почему Арсению сейчас так больно внутри, что он перекрывает это
внешним свечением?

Антон вдруг понимает, что хочет обнять его. Запутаться пальцами в иссиня-
черных волосах, скользнуть подушечками вниз по шее, вдохнуть носом запах
одеколона, уткнувшись в ключицы, пройтись ладонями по лопаткам, очертить
позвоночник и притянуть к себе за бедра, чтобы быть ближе. Дышать его
воздухом и делиться своим, разделяя сердцебиение и не считая секунды.

Но не может. Потому что, обняв Арсения, сломает ребра обоим.

Поэтому он только кивает, натягивает поверх футболки толстовку и

торопливо выходит из номера, прихватив с собой телефон и сигареты. Не
выходит — практически выбегает, потому что непонятный страх осколками
оседает на легких. У обоих.

***

По дороге на вокзал они почти не разговаривают. Арсений обменивается

парой слов с водителем, просит Антона прикрыть окно, чтобы не дуло, и
упирается виском в холодное стекло.

В груди тянет, голова болит, и дико хочется спать.

Он сильнее кутается в куртку, старается не зевать каждые пару минут и

упрямо игнорирует взгляд Антона в зеркале. Арсений сам не понимает, что с
ним. Точнее, что с ними, потому что Принц выглядит не лучше: взъерошенный,
как воробей, с синяками под глазами, зеленоватой кожей и пустым взглядом.

Арсений винит себя.

Арсений презирает свою слабость.

Арсений сожалеет о том, что случилось.

Арсений хотел бы повторить.

Он прикрывает глаза и поджимает губы. Вдох. Еще вдох. Ну же. Еще один.
Ровнее, спокойнее, глубже. Вдох. Выдох. Вдох… Ловит-таки взгляд — и тут же
все летит к чертям.

Молча. Все молча — расплачиваются с водителем, достают вещи, идут к

106/298
вокзалу, возятся с документами и билетами, ищут свой вагон, находят места,
убирают вещи… Антон пробирается к окну и упирается взглядом в него, Арсений
садится рядом и утыкается в телефон, отправив Паше сообщение о том, что они
скоро поедут, получает ответ, фыркает и прикрывает глаза.

Затылок печет, мучительно хочется спать, чем Попов и собирается

заниматься ближайшие часа три как минимум. Но потом тонкие холодные
пальцы касаются его запястья и Арсений сталкивается взглядом с болезненно
кристальными глазами Антона.

Арсению почему-то становится очень страшно. Он никогда не видел у

Принца такого взгляда, в котором холодно от потерянности и опустошенности. В
каждом миллиметре его зрачка большими подсвеченными буквами читается
страх, и Попов не понимает, в чем причина. Но и спросить не может — только
смотрит, ощущая, как робко, но цепко хватается за него бледная кисть с
лиловыми венами.

— Можешь… Можешь пообещать мне кое-что? Это глупо и максимально тупо,

но… Арс, — в трех буквах его имени столько мольбы, что все тело сводит
судорогой как в сильнейшем припадке. И Арсений кивает, ощущая, как
щупальца паники медленно скользят по позвоночнику, сковывая, сворачиваясь
клубком в легких и мешая нормально дышать. — Ты никуда не денешься. Не
уйдешь. Даже если что-то пойдет не так. Я помню про твои условия… — вдох,
надрывный, резкий, свистящий, — но это другое. Просто… хорошо?

Антон говорит сбивчиво, тихо, путаясь в языке и буквах. Не смотрит в

глаза — боится, робеет, как мальчишка, только крепко-крепко обхватывает
большой и указательный пальцы Арсения, словно он младенец, вцепившийся в
руку родителя, как единственное средство познания мира.

Арсений видит — дрожит. Оба. Не от холода — мороз идет откуда-то

изнутри. Но с другой стороны — тепло от сказанных слов. Пусть сбивчиво, пусть
скомканно и рвано, но Антон вытащил из себя что-то очень сокровенное —
Арсений видит, чего ему это стоило, — и это много значит.

Поэтому Попов кивает. Разве он может иначе? Разве он может сейчас

сломать тонкое, хлипкое доверие со стороны парня, который утонул в нем,
кажется, полностью, несмотря на свой рост? Арсений просто не может. Это было
бы неправильно.

— Обещаю.

Арсений не уверен, что Антон верит. Да и сам Арсений себе не верит ни

капли. Но сейчас хватает и этого одного слова на выдохе, за которым следует
улыбка-вспышка Принца, его разгладившийся лоб и слабый блеск в глазах. Он
отодвигается и снова смотрит в окно, но Арсений видит на его щеках румянец и
от сердца отлегает.

Однако… нет, не отлегает. Попов только пытается убедить себя в этом,

потому что понимает — проебался. Ошибся, изменил своему плану, поддался
соблазну, пошел ко дну и утянул его за собой. И непонятно, кто играет роль
камня на шее.

Поездка в Москву — как маленькая жизнь. Обратно они едут другими. По

107/298
крайней мере — Арсений уверен, — где-то далеко в космосе взрывается как
минимум одна звезда, когда Антон спустя несколько минут после отправления
поезда вдруг сжимает его ладонь, переплетая их пальцы, а потом и вовсе
кладет голову ему на плечо и закрывает глаза, дыша размеренно и спокойно.

Арсений прислушивается к его мерному сопению, смотрит на их сцепленные

руки, ненавидит себя еще несколько ужасных минут, а потом позволяет себе
отпустить все и прижимается щекой к мягкой макушке Антона.

Еще немного спокойствия. Можно?

***

— Антон? — Принц ежится, не желая просыпаться. — Вашество, пора, —

мягко, почти нежно над самым ухом. Антон позволяет себе одну блаженную
улыбку, ведет плечом, зевает, открывает глаза и… Так близко. Арсений
улыбается — почему-то виновато и явно наигранно, — и Антон подбирается, сев
ровнее.

Судя по тому, что у него так гудит спина, он все это время спал у Арсения на
плече. Да и тот выглядит потрепанным. И щека красная. Получается, они… У
Антона внутри все трепещет от картины, которую рисует его воображение, но
Арсений снова привлекает его внимание тычком в ребра — неприятно — и
кивает на окно.

— Приехали. Собирайся и не забудь ничего, — уже более ровным, почти

жестким голосом говорит Арсений и поднимается, доставая свой чемодан.

Дождавшись своей очереди, они практически вываливаются из вагона и

застывают, когда видят стоящих прямо на перроне Пашу, Стаса и Иру с Оксаной.
С разноцветными шарами и какими-то папками в руках. Улыбаются так широко,
что затмевают солнце, и несутся к ним навстречу с распахнутыми объятиями.

Антону почти неловко, когда Добровольский крепко, совсем по-отцовски

обнимает его за плечи, девушки в порыве эмоций робко целуют в щеку, а Стас
хлопает по плечу. Антон следит только краем глаза, что Арсений, улыбаясь во
все тридцать два — максимально искусственно, — обнимает всех в ответ, а
девушек и вовсе держит рядом с собой дольше обычного.

— Что сейчас покажу… Офигеете! — воодушевленно провозглашает Паша,

не обращая никакого внимания на людей вокруг, раскрывает один из кипы, как
оказалось, журналов и сует Антону под нос. Тот перехватывает гладкие
страницы и замирает, когда видит свою фотографию с первого показа. Тот
самый черный костюм, стальной блеск в глазах, приоткрытые губы, взгляд,
устремленный куда-то в толпу…

В Арсения.

Есть другие варианты?

Антон мельком смотрит на своего фотографа, который с легкой улыбкой

смотрит на фотографию вверх ногами и мельком облизывает губы. Принц
опускает взгляд вниз и замирает, когда видит, кто автор снимков.
108/298
 — Ты… — слова сдуваются, как неловко выпущенный шар. — Но когда?

— Так он мне телеграфировал двадцать четыре на семь, — довольно

хмыкает Добровольский и приобнимает Арсения за плечи. — Делился
впечатлениями, скидывал фотографии, чтобы я отправил их в печать раньше
всех. Знаешь, сколько мы срубили уже, а что будет? И, знаешь, я ни мгновения в
тебе не сомневался, Антон, — ты блистал!

Антон понимает, что обижаться на то, что Арсений отправил фотографии

Павлу, а ему даже не показал, глупо, потому что Добровольский их босс, но под
ложечкой все равно неприятно сосет, и он поспешно отводит взгляд от Попова,
чтобы не выдать себя с головой.

— Так, — заметив сложившуюся неловкость, снова подает голос Паша и

хлопает в ладоши. — Шарики отпускаем, журналы не теряем и идем на выход.
Там нас ждет лимузин — мы едем праздновать. Такой успех! — он светится так
ярко, что Антону приходится щуриться.

В любой другой ситуации он бы отказался, потому что не любитель шумных

компаний — да вообще не любитель компаний, — потому что не фанат тусовок,
да и с лимузинами у него особые отношения. Но сейчас он хочет попробовать.
Потому что неожиданно вспоминает слова Арсения о том, что ему не помешало
бы подружиться, наконец, с командой, в которой он работает.

Арсений.

Нужно быть слепым, чтобы не заметить: избегает. Идет с другой стороны

дороги, разговаривает с девушками и даже не смотрит в его сторону. Что это?
Показуха? Желание раззадорить? Очередная игра? Только свернувшийся страх
снова распрямляется в пульсирующую пружину — вот-вот рванет.

Они покидают вокзал и направляются в сторону темно-синего автомобиля.

Паша разве что не любовно смотрит на него и выглядит таким гордым, что
Антону становится совестно обломать его и отказаться ехать. Поэтому,
столкнувшись с ним взглядом, он слабо — самыми кончиками губ — улыбается
ему.

— Так, давайте, Арс, ты первый, а потом…

— Я не поеду.

Время останавливается. Все останавливается — идущие вокруг люди

каменеют и размываются. Краски сползают под ноги, как с картины под ливнем,
отсутствие кислорода ощущается резко и болезненно.

Антон разворачивается на пятках — слишком резко, — и в груди опасно

пульсирует, но он внимания не обращает — только смотрит, как Арсений прячет
руки в карманы куртки и смотрит куда-то в сторону. Хмурый, серый, а блядские
солнцезащитные очки закрывают глаза, лишая возможности прочитать хотя бы
одну эмоцию.

— Но… — Паша пытается, правда пытается, но практически сразу понимает,

что не получится — Арсений сейчас слишком напоминает Антона своей
109/298
непоколебимостью. Чего они понабрались друг от друга за эту неделю? — Ты
уверен?

— Совершенно. Извините, — скользит взглядом по каждому и еще раз

улыбается так натянуто, что понимают все, — но я правда не могу. Сил нет.

— Может, хоть подвезти тебя? — робко предлагает Оксана, шагнув к нему,

но Арсений только ерошит ее волосы и качает головой, улыбаясь чуть мягче.

— Спасибо, лучик, но я и сам доберусь. Мне не так далеко. Увидимся на

работе. А вам — хорошо отдохнуть. Развлекайтесь, — он ведет плечами,
поудобнее перехватив рюкзак, и продолжает избегать взгляда Антона, который
разве что из куртки не лезет, чтобы поймать его глаза.

— Что ж, ладно, — очевидно — Паша обиделся, но он пытается скрыть.

Кивает девушкам на машину, и те, еще раз поцеловав Арсения в щеку, залезают
в салон, за ними — Стас, и Добровольский касается плеча Антона. — Ты-то нас
не кинешь? — хочет. Очень сильно хочет. Но в голосе начальника столько
надежды, что что-то внутри снова дает трещину.

— Нет, я еду, — с вызовом смотрит на Арсения, который переминается с ноги

на ногу, — только… Можно мне пару минут? Мне нужно… — он не знает, что
именно ему нужно, поэтому переводит взгляд на Добровольского и надеется,
что он поймет.

Понимает. Потому что кивает, улыбается, хлопает по плечу и забирается в

салон автомобиля, оставляя их наедине.

Арсений пялится куда-то мимо Антона мутным, пустым взглядом и немного

ежится от прохладного ветра. А Антон смотрит на него — неотрывно, жадно,
отчаянно, понимая, что что-то не так. Все. Все не так.

Его ломает изнутри. Сильнее, чем во время приступа.

Но он скрывает — только делает шаг вперед, следит за тем, как Арсений

достает сигарету, затягивается и выдыхает сизый дым в воздух, красиво
вытянув губы. Гребаная эстетика, от которой внутри все идет мурашками.

— Я… я так понимаю, что было в Москве — остается в Москве? — Антон сам

удивляется тому, как ровно и спокойно звучит его голос. Потому что внутри в
противовес внешней уравновешенности к чертям сносит все, что было создано и
выращено.

Арсений не смотрит. Курит, хмурится, мнет губами сигарету, прячет пальцы

в кармане, но не смотрит. И это больно. Больнее, чем сворачиваться клубком от
очередной судороги, режущей конечности. Но Антон вида не подает — наоборот
не сводит взгляда, даже моргает реже, потому что хочет перехватить
выражение лица Арсения, когда он в итоге повернется.

И он поворачивается. Выпускает дым, поправляет шапку, убирает

выбившиеся волосы и чуть приподнимает голову, глядя на Антона. Глаз не видно
из-за очков — все продумал! — но Принц и так видит, насколько Арсений пустой.

— Верно.
110/298
 Антон усмехается.

У-сме-ха-е-тся.

Ему самому страшно от этого нервного, вибрирующего по нервам смешка, но

он просто не может. Облизывает губы, поправляет волосы, резко подается
вперед, перехватывает из губ Арсения сигарету, затягивается и нарочно долго
выдыхает ему прямо в лицо, пуская сизые кольца в губы и пустые, будто бы
остекленевшие голубые глаза.

Усмехается еще раз — просто так, — вставляет сигарету в уголок

потрескавшихся губ Арсения и разводит руками, отступив.

— Хорошо. Увидимся на работе, — разворачивается и, запретив себе

оборачиваться, залезает в машину. Антон уже знает, что он сделает: позволит
себе целый бокал виски подороже в баре, а потом попросит у Паши пару дней
отдыха, чтобы прийти в себя после показа, и будет восстанавливать прежнего
себя и заново научится вести себя с Поповым так, чтобы не было больно.

Антон знает — не получится. Причем у обоих. Но… кто запрещает им врать?

***

Антона немного пошатывает, когда он заходит в здание. Он мог бы пройти

по нему с закрытыми глазами, потому что скоро будет четыре года, как он
работает на Добровольского. Но родным он это место стал считать только эти
недели после показа.

Он медленно, осторожно, по-мальчишески робея, день за днем пытается

наладить отношения со всеми, но не перегибает палку — ведет себя, как
обычно, только чуть спускает стены и не мечется по углам.

С Арсением он пересекается каждый день, но с глазу на глаз — только

однажды, во время фотосессии. В остальное время — обмениваются короткими
кивками, здороваясь и прощаясь, и расходятся по своим делам. Антон дает
интервью, делится впечатлениями о показе в Москве, принимает участие в
какой-то интеллектуальной игре, не особо понимая, почему его вообще позвали,
но Паша очень просит, и он идет.

Арсения не хватает. Это все равно что ходить с диким насморком — ты вроде
как дышишь, но больно каждой мышце. Иногда так и хочется взглянуть в
голубые глаза и попросить, не боясь показаться слишком сентиментальным:
«укрась мой мир своим отсутствием», а потом понимает — не выживет, и терпит
дальше.

Антон привычно откладывает лишние мысли в дальний ящик, планируя

вернуться к ним, когда окажется дома, и сразу же направляется к кабинету
Добровольского, чтобы разобраться в планах на день.

— А, мальчик мой, — расплывается Паша в улыбке и приподнимается,

наблюдая за тем, как Антон привычно располагается в массивном кресле. — На
сегодня планов немного — Ляся разработала дизайн новый, и я хотел бы, чтобы
111/298
ты примерил пару вещей. Нам нужны снимки для рекламы, сам понимаешь, и…

— Конечно, — останавливает его Антон и разглаживает складки на футболке.

— Арсений уже приехал? Мы можем…

— Не… Не Арсений, — Добровольский нервно сглатывает, и Принц

непонимающе смотрит на него. — Мне удалось уговорить Сережу на день
вырваться сюда и заняться тобой.

— А…

— Арсений… занят. С Выграновским.

Антон слышит, как трещит по швам. Как распадается на молекулы, стекает

на пол бесформенной массой. Просто перестает существовать. В ушах звенит
так, что хочется забиться в угол и, дополнительно, истерике. Четыре слова —
лезвия по коже, скользят, уродуют, вгрызаются в мясо, норовя достать до
костей и поломать, кроша в шелуху.

Антон сидит и смотрит в пустоту за головой Паши, не видя его. У него в

голове на пластинке вращается сказанное им, вовлекая в транс, и все, на что
хватает сил, это:

— Почему?

— Ну, — Паше неловко — у него краснеют уши и дрожат пальцы, но он

сглатывает и продолжает: — Когда вы уехали, Эд мне весь мозг проел тем, что
хочет поработать с Арсением. Говорил, что ему нужно только назвать сумму —
доплатит, если я не потяну. Потом я говорил с Арсением, и он сказал, что не
против, и… — он не договаривает, потому что Антон вылетает из кабинета,
чудом не хлопнув дверью.

Летит по комнатам и коридорам, глядя по сторонам и ища глазами его.

Кровь бурлит в венах, словно он пробежал марафон, конечности подрагивают,
желудок болезненно сжимается, но Антон на все это внимания не обращает —
только шаг ускоряет.

И чуть не налетает на Эда, когда тот выходит из-за угла.

— Принц, блять! — разве что не рычит Скруджи, поморщившись, и трет лоб.

— Ослеп что ли?

— Прости, — Антон фыркает и рассматривает его словно впервые.

А Выграновский красивый. Стройный, даже мускулистый, с точеными

чертами лица, пухлыми губами, необычным разрезом глаз и вызовом во взгляде.
Он уверенный, резкий, глядя на него ощущаешь привкус металла на языке.

— Слышал уже? — надменно усмехается Эд, выдув пузырь из жвачки. — Арс

твой согласился со мной поработать.

— Слышал, — максимально кратко и ровно, лишь бы не выдать себя.

Выграновский мнется пару мгновений, а потом спрашивает, наклонив голову
набок и лениво рассматривая свои ногти.
112/298
 — А этот фотограф твой, он… че как вообще?

— В… в смысле? — сердце начинает стучать чаще, сбивая дыхание.

— В смысле есть у него кто? — и смотрит так нагло, открыто, воровато,

словно понимает что-то и наслаждается производимым эффектом. Антон
сглатывает.

— Н-нет, — с заминкой, на вдохе, подавившись последней согласной.

В темных глазах напротив — блядское торжество.

— Значит, будет, — Эд усмехается, хрипло так из-за прокуренного голоса, и

чуть дергает подбородком в ответ на потерянный взгляд Принца. — И не смотри
на меня так. Ты его вообще, блять, видел? Это же валить и трахать, —
облизывается — плотоядно как-то, — выдувает еще один пузырь и проводит
пальцами — как лапки паука по паутине — по голове. — Этим и займусь на
досуге, — подмигивает застывшему Антону, хлопает его по плечу и уже
собирается отойти, но Принц не дает — сжимает его локоть и разворачивает к
себе.

— А давай совместку. Представляешь, сколько денег можно будет срубить?

Выграновский щурится, смотрит пристально так, внимательно, словно

пытается копнуть поглубже и разобраться в том, что скрыто за этим
предложением, но если Антон в чем-то и преуспел — так это в скрывании своих
эмоций. А Эд — не Арс, он не подберет нужный ключик.

— А почему нет? — наконец, выдыхает он и ведет линией плеч. — Будет

огниво. Надо будет только… А, Сеня! — окликает он кого-то за спиной Антона, и
тот весь подбирается, оборачиваясь как в замедленной съемке.

Арсений замирает посреди комнаты, оторвавшись от телефона, и медленно

сканирует взглядом обоих, задержавшись на Антоне чуть дольше. Принц
видит — Попов с удовольствием бы сделал вид, что не заметил их, и пошел бы
дальше, но не может — шлепает к ним и растягивает губы в улыбке.

— М?

— Слышал че? Будешь нас двоих фоткать, — Эд с размаха кладет Антону на

плечо руку, и тот морщится, чуть не завалившись на бок. Взгляд Арсения —
выпущенная стрела. Вонзается куда-то в лоб Принцу и вибрирует, пуская
мурашки по телу.

От взгляда физически больно. Он расщепляет на куски и режет нарочно

медленно, пуская кровь и высасывая остатки кислорода.

Антон еле на ногах держится, но потом вспоминает слова Эда и

распрямляется, дерзко глядя на своего фотографа, который, собравшись,
поджимает губы и чуть кивает, взглянув на довольно ухмыляющегося
Выграновского.

— Отлично. Надеюсь, мы сработаемся. А сейчас… — он уже начинает

113/298
отворачиваться, но Антона несет — в голове бьется смешок Скруджи.

разъебывает в щепки

— Паша просил обсудить кое-какие детали, связанные с одеждой по дизайну

Ляси, — выпаливает он резко и уверенно и сверлит взглядом.

Антон знает, что Арсений в курсе.

Что Паша ничего не просил.

Что Арсений не имеет отношения к этому.

Что фотографом в этой съемке будет Сергей.

Знает. И все равно говорит и смотрит. Напрямую, напролом, упирается в

центр сознания и оседает там неприятным скребущим осадком — не избавишься.

Арсений выдавливает слабую улыбку и кивает.

— Да, конечно. Мы тогда… — он смотрит на Эда, и тот, насмешливо отдав им

честь, мазнув по лбу двумя пальцами, исчезает из вида. Арсений медленно
поворачивается к Антону — от улыбки ни следа, в глазах — лед. — Так теперь
будет всегда?

— А тебе что-то не нравится? — выплевывая кислоту и желая, чтобы Попов

захлебнулся в ней. Потом делает один шаг вперед и замирает в полуметре,
соблюдая хотя бы какие-то правила личного пространства. — Почему ты
согласился фотографировать его?

Уголок губ Арсения дергается в намеке на издевку.

— Чтобы ты не расслаблялся. К тому же, это просто фотосессия. Я же не

собираюсь его трахать.

— А он тебя — да.

— Мне льстит эта информация. Только вот… — он облизывает губы и мерзко

щурится, — тебя каким местом это ебет? — Антон окидывает его взглядом «ты-
совсем-приебнутый-или-да» и поджимает губы. — Ладно, другой вопрос —
почему ты захотел фотографироваться с ним?

Язык Антона очерчивает его губы.

— Чтобы вызвать твою ревность.

Слова бьют наотмашь. Арсений покачивается и сглатывает — шумно, громко,

подавившись воздухом. Потом сжимает кулаки и дерзко вскидывает
подбородок.

— Что, значит, у тебя есть какие-то планы на эту фотосессию?

— Ну, разумеется, — растягивает губы в улыбке Чешира — жутко до судорог.

— У меня вообще много планов, — Антон вдруг еще раз шагает вперед —
114/298
уверенно, резко, просто проглатывает расстояние между ними, Арсений
отшатывается и впечатывается в стену, а Принц смеется — так и хотел. — Ты не
заметил, Арс? — ловит его руку и засовывает себе под футболку, заставляя
касаться живота и груди. — Чувствуешь? Я ем. Ем, слышишь? Я лечусь.
Лекарства, приемы у врачей… Спросишь, почему? — выдыхает практически в
самые губы.

Ни один не моргает, потому что глаза в глаза — натянутая нить. Не порвешь.

— Внимательно слушаю, — с придыханием, на срыве.

— Потому что планы поменялись — теперь я планирую трахнуть тебя, —

жмется ближе, касаясь лбом лба и притираясь бедрами максимально сильно,
давая почувствовать подтверждение своих слов.

— Думаешь, потянешь? — Арсений и бровью не ведет — только дышит с

перерывами и губы облизывает то и дело.

— Проверим, — Антон хмыкает и, не сдержавшись, чуть прихватывает губами

подбородок фотографа, на мгновение прикрыв глаза. — Ты… ты такая блядь,
Попов… Если ты и Эд…

— И это ты мне говоришь про ревность? — он усмехается и, обхватив шею

Антона, оттягивает его от себя, ведет ногтем по артерии, надавливает на
впадину между ключицами, а потом резко толкается вперед бедрами, вышибая
смешанный со стоном скулеж. — Если ты забыл, то это не он стоял передо мной
на коленях…

— Так он может и не на коленях, — в штанах болезненно пульсирует, и Антон

снова понимает — опять готов просить и унижаться, но знает — не прокатит. Не
сейчас. Он самолично подорвал очередную гранату и закрылся с ней в одной
комнате. — А вообще — не зарекайся про ревность: у нас впереди фотосессия.

— Если ты посмеешь… — шипит Арсений ему в губы, сильнее сжимая пальцы

на его шее, и Антон хрипло смеется.

— То что? Что ты мне сделаешь?

— Рискни — и узнаешь, — опаляет дыханием лицо, подается еще ближе и…

очерчивает языком контур губ Антона. Он не сдерживается — извивается всем
телом, отчаянно задыхаясь, и напрочь забывает о том, что это Арсений прижат к
стене, а не он.

Его просто нет — он весь в этом влажном смазанном прикосновении к

пылающей коже.

— А-а-арс…

— А теперь — иди, — толкает в грудь и приваливается к стене, чтобы

перевести дыхание, потому что — Антон видит — у него у самого все внутри
вибрирует от напряжения. — Сам сказал — впереди фотосессия.

— Ты…

115/298
 — Знаю, — и улыбается так нагло, что хочется впитать в себя эту улыбку
вместе с кислородом из чужих легких. Хочется до зуда под ребрами. И Антон
знает: когда-нибудь — обязательно. А сейчас — в туалет, потому что впереди —
фотосессия.

116/298
Примечание к части сегодня с утра в твиттере какой-то бешеный ажиотаж
разгорелся из-за этой работы (я до сих пор собираю себя по молекулам, потому
что... спасибо за ваши арты, коллажи и отзывы, ибо я буквально в ничто, как по
асфальту размазало). поэтому я решила урвать случайно выдавшийся выходной
и выложить главу пораньше

а вообще... не перестану повторять, КАК ВАС МНОГО

160ждунов
причем сотка обычно набирается тупо за сутки
КАК ВЫ ТАК МОЖЕТЕ

просто вся любовь :3

порнозвезда - лсп & рharaoh

корявый фш от меня из серии "я пытался":

https://pp.userapi.com/c850736/v850736418/d5273/6vYuhCV91JM.jpg

twelve

У Арсения внутри неспокойно. Хотя довольно трудно сказать, когда

в последний раз он был расслаблен, ни о чем не думал и не волновался. Но разве
может быть иначе, когда поблизости постоянно ошивается его проклятие
голубых кровей?

Никогда еще он не ощущал, что максимально не готов к фотосессии. Он-то.

Со своим стажем. У него даже толком нет сил, чтобы продумывать детали
съемки и накидать пару-тройку эскизов, чтобы разобраться с ними уже на месте.
Все, что он может делать, — это думать о том, как далеко Антон готов зайти.

Принц изменился. Даже не так — он, блять, наизнанку вывернулся. И его

другая сторона выводит Арсения из равновесия. Он успел уже привыкнуть к
больному парнишке, который лишний раз рот не откроет, который говорит едва
слышно и ровно, который контролирует каждый жест, каждый вдох, который не
реагирует на подколы и оставляет без внимания намеки.

Тот Антон был другим. Он существовал в своем коконе, не подпуская к себе

никого, медленно угасал от своей болезни, от созданного образа жизни и тушил
в себе тот свет, который еще маячил где-то глубоко внутри вместе с остатками
того парня, которым он был до анорексии, до модельного бизнеса.

До него Арсений не может дотянуться. Но он бы не сказал, что сильно

пытался, — он боится копнуть глубже, боится шагнуть слишком глубоко в
прошлое Антона, коснуться чего-то очень сокровенного и личного. Он может
сколько угодно зажигать его тело и глаза, бесконечно выводить его на эмоции и
ломать его принципы играючи, но нырнуть в события трехгодичной давности…
Не готов.

Ни он, ни Антон.

Арсений почему-то уверен: когда Принц будет готов — он расскажет ему все.
Просто потому что захочет поделиться. Просто потому что по-другому не
получится. Просто потому что в этот момент это будет правильно. Просто потому
117/298
что это будет последним пазлом, чтобы составить, наконец, общую картинку о
том, кто такой Антон Шастун.

Арсений давно перестал пытаться что-либо выяснить самостоятельно —

появились дела поважнее. Например, избегать Антона, как можно меньше
пересекаться в коридорах и не думать о том, как теперь засыпать без его
сопения в паре метров.

Воспоминания слишком живы. Он помнит, как практически не спал по ночам,

потому что боялся очередного приступа, как раз за разом шерстил Интернет,
выискивая всю возможную информацию об анорексии. Его мутило от
фотографий и неутешительных слов о последствиях болезни, если она начнет
прогрессировать.

То и дело вскакивая посреди ночи, Арсений подолгу изучал обнаженные руки

Антона и вылезшие из-под одеяла ступни. Такой худой. Вот-вот переломится,
стоит только сжать посильнее обтянутую кожей кость. Лиловые выпирающие
вены, серебристые волоски, осунувшееся лицо… На Антона больно смотреть.

Особенно больно, когда знаешь, каким он может быть.

Арсений ведь видел и не раз. Видел сияющие восторгом глаза. Видел

ребяческую улыбку. И после этого слышать за стеной хрипы и сдавленные
стоны, а потом видеть буквально выползающий из ванной скелет —
отвратительно.

Арсений не понимает — почему.

Не понимает — зачем.

Не понимает — что делать.

Он не знает, почему изнывает от безысходности каждый раз, когда видит

выпирающие ключицы и синяки под глазами. В голове сразу начинают мелькать
термины из прочитанной литературы — нарушение режима сна, депрессия, — и
хочется разбить костяшки обо что-то тяжелое, чтобы физическая боль затмила
все остальное.

На подсознании клеймом отпечатались слова Антона. Почему тебе не

плевать? Арсений и сам не понимает. Он ведь знает Принца меньше полугода. У
них из общего только поездка в Москву и модельный бизнес. Его с ним ничего не
связывает.

Кроме десятков прикосновений, сотен взглядов и полыхающего желания, от

которого по коже ползут мурашки.

Арсений трет лоб и задумчиво смотрит на выкуренную сигарету. И когда он

пристрастился к никотину? Когда перестал считать и следить за собой? В
последнее время рука сама тянется к карману, когда нервы вытягиваются в
струны и невидимые пальцы — возможно, унизанные кольцами — играют на них
пиздецки фальшиво.

Он глубже вдыхает прохладный воздух и ежится в тонкой футболке. Почему

Принц? Почему он цепляет? Почему не отпускает? Причем это случилось не
118/298
сразу — никакого чувства, упавшего, как снег на голову. С Арсением так не
бывает — ему требуется время, чтобы привязаться к кому-то так сильно, чтобы
сшить с ним себя крепко-накрепко, чтобы разделять дыхание и переплетаться
венами.

А с Антоном вышло. После того разговора в темном душном номере и

повисшем в воздухе «И что мы будем делать».

Утонул. По горло увяз в этом парнишке с необъяснимым желанием сократить

себе жизнь. Зачем? Для чего? Из-за кого? Вопросов так много, что голова болеть
не перестает ни на мгновение. И ведь никто не поможет — сам выкарабкивайся
или иди ко дну.

Арсений понимает — просто так Антон из этого состояния не выйдет.

Слишком упрямый, слишком упертый, слишком своенравный, слишком привык, а
нет ничего хуже привычки. Особенно когда ты еще совсем юнец.

Антон не научился жизни, когда нужно было, и теперь живет так, как
получается. Как считает нужным. Как ему кажется правильным. И не смотрит в
будущее, топчется на месте и уверенно глядит исключительно себе под ноги,
чтобы не запачкаться. И Арсению страшно, страшно, что в какой-нибудь момент
его не будет рядом, чтобы уберечь Принца от едущей прямо на него машины.

Арсений может начать новую игру — впустить наркотик из своего тепла и

заботы Антону в вены, подсадить на иглу и не давать слезть. Но что тогда будет
с ними, когда одному из них придется уйти?

Вздыхает, жмурится, выбрасывает сигарету, промахнувшись мимо урны, и

запускает пальцы в волосы, пытаясь понять, почему сердце опять начинает
отбивать что-то азбукой Морзе.

— Не замерз? — Арсений вздрагивает, когда рядом оказывается Оксана и

заботливо накидывает на его плечи его куртку. Он улыбается, благодарит ее
кивком и влезает в рукава, наслаждаясь теплом.

Во всех смыслах.

— Да не особо. Но спасибо.

— У вас разве не фотосет сейчас с парнями? — осторожно спрашивает она,

словно прощупывая почву, и Арсений немного напрягается под ее
проницательным взглядом.

Оксана ему нравится. Смышленая девчушка с самыми лучистыми глазами,

которые только могут быть. Подвижная, веселая, еще совсем детеныш —
носится по всему зданию, проглатывая этажи за секунды, и крутится, как белка
в колесе. И не жалуется никогда, даже если синяки приходится замазывать не
одним слоем тональника.

Она светит и радостно делится своим светом. Она тянется обнимать и

смешно жмурится, когда получает поцелуй в висок. Жмется к руке, хлопает
ресницами и хитро косит глазами, словно хранит какую-то тайну, о которой
никогда не расскажет.

119/298
 Арсений хотел бы в нее влюбиться. Любить такую — удовольствие. Оксана из
тех девушек, которая рядом со своим человеком будет стоять и безоговорочно
подавать ему патроны, как в старой поговорке. С ней не бывает холодно, с ней
не бывает скучно. Она вьется вокруг, что-то напевает, смеется громко,
заливисто, открыто. К ней хочется тянуться, о нее хочется греть руки, рядом с
ней шрамы внутри зарастают.

Иногда, глядя на нее, Арсений думает — почему не она? Почему вместо того,
чтобы любить этот солнечный луч, он носится с самоуверенным придурком,
который боится отправить в себя лишний кусок пищи? Почему нельзя было
поступить иначе и быть счастливым? Почему…

— А ты, как обычно, меня не слушаешь, — улыбается Оксана, и Арсений

виновато опускает взгляд. Она не обижается — продолжает улыбаться, тепло
так, мягко, что и куртка не нужна — рядом и так самая настоящая грелка.

— Извини. Я сегодня рассеянный.

— Насколько я помню, ты таким же и пришел, — она пожимает плечами и

оглядывается по сторонам. — Только улыбался чаще, — добавляет и чуть
хмурится, не глядя на него, а Арсений наоборот рассматривает ее профиль,
изучая складки на лбу, темные искорки в глазах и поджатые губы. — Когда ты
пришел, ты лампочку напоминал, знаешь. Будто только-только вкрутили. А
теперь…

— Перегораю? — предполагает он, продолжая ассоциативный ряд, и Оксана

вздыхает.

— Я понимаю, что ты не обязан, но… Может, ты хочешь поговорить с кем-то

о… чем-то. Что там тебя гложет? Я… я же вижу, что ты не в порядке после того,
как вы вернулись из Москвы. Что там случилось? Это Антон? Он что-то сделал? Я
помню, как тогда, на перроне… Да и после…

— Послушай, — Арсений мягко сжимает ее плечи и пытается улыбнуться, но

выходит слишком уж натянуто, и он бросает эту затею, — если он что-то и
сделал, то только потому, что я позволил. Тебе не о чем волноваться, хорошо? У
тебя наверняка есть, о ком заботиться и думать, и ты…

— Но мы ведь одна большая семья, — ее глаза начинают опасно

поблескивать, и у Попова сбивается дыхание. Что за… — Мы одна команда, где
все вместе, где каждый друг за друга, где… И… И ты, Арс, ты ведь мне… Я…
— по ее щеке вдруг скользит слеза, и Арсений совсем теряется. С трудом
удерживается от того, чтобы не отшатнуться, потому что сердце начинает
отбивать какой-то сумасшедший ритм.

Как долго?

Почему он не заметил?

Где были его глаза?

Чем он был занят?

Блять, вот это как раз очевидно!

120/298
 Оксана опускает глаза и переминается с ноги на ногу, шмыгая носом. А
Арсений не понимает, что сделать и как среагирует, потому что чувствует себя
таким идиотом, что хочется проломить себе голову.

Ему неловко, безумно неловко. Он стоит и смотрит, как это маленькое солнце
перед ним рушится по кусочкам, и решительно не понимает, как ему это
исправить. Он не хочет врать, не хочет давать лишних надежд, не хочет портить
с ней отношения, потому что Оксана…

— Иди сюда, — Арсений резко тянет ее на себя и заключает в объятия.

Буквально вжимает в свое тело, крепко обхватив руками, привычно
прижимается губами к виску и скользит ладонями по подрагивающим плечам,
пока Оксана жмется холодным носом ему в шею и щекочет дрожащими
ресницами. — Я… я такой дурак, боже мой… Если бы…

— Это я дурочка, — она снова шмыгает носом и теснее притирается к нему,

вцепившись в его куртку. — Думала, ты понял. Думала… Глупо, да? Ты ведь… Я
ведь тебе даже не нравлюсь, — она надрывно усмехается ему в шею, и он еще
сильнее смыкает вокруг нее руки. — Ты просто… С тобой так тепло и спокойно, а
я в работе постоянно, попросту нет времени на какие-то там чувства и… А мне
не хватает, знаешь? — теплые капли падают на его кожу и одежду, но Арсений
даже не обращает внимания — только легко касается губами ее лица и
жмурится, слушая сбивчивую тихую речь. — Так не хватает кого-то… рядом. А
ты…

— Окс…

— Нет-нет, — Оксана порывисто отодвигается и торопливо утирает слезы,

пытаясь улыбаться, но от этой улыбки становится только больнее. Обоим, — я ни
в чем тебя не виню и ничего от тебя не требую. Ты… ты хороший друг, думаю,
нам именно тебя не хватало все это время. Все так считают, правда. И ты… ты
не загоняйся из-за того, что я сказала, хорошо? Все нормально, тебе не о чем…
— Арсений подается вперед и прижимается губами к ее лбу, слыша прерывистое
дыхание.

— Ты всегда можешь прийти ко мне, если… если что не так, — почему-то

шепотом отзывается он. — Ты сама сказала — мы одна семья, а в семье… Как
там в мультике? — вдруг улыбается Арсений, и через мгновение Оксана
присоединяется к нему.

— Охана — значит семья, а в семье никогда никого не бросят и не забудут.

— Во-о-от, — довольно тянет он и поправляет ее сбившиеся волосы, — я

рядом, если что. Может, я и кажусь таким дохера важным и неприступным, но
это не так. Хочешь, съездим куда-нибудь в выходные? В киношку сходим, я не
знаю… Как там у тебя с графиком?

Вместо ответа Оксана снова разве что не виснет на нем, прижавшись всем
телом, и Арсений обнимает еще одного ребенка в своей жизни. Ему тепло,
буквально печет в груди, и он понимает, что куртка даже мешает — того и гляди
пот начнет течь.

Он вздрагивает, когда мобильный в заднем кармане брюк вибрирует, робко

121/298
смотрит на Оксану, извиняясь взглядом, и тянется за телефоном.

Антон
Ты забыл?
15:45

Ох, Принц, он бы хотел. Только не выйдет, как бы ни пытался.

— Что, пора? — догадывается Оксана, и Арсений кивает. — Пойдем тогда, а

то задержались мы с тобой здесь. Работа не ждет.

— Ага, — эхом отзывается он, идя следом за ней, потом ловит ее локоть и
поворачивает к себе. — Правда, Окс, если что…

— Конечно, — мягко улыбается она, мельком целует его в щеку и торопливо

идет в сторону.

Надо же так влипнуть.

***

— Пиздец ты нервный, — выдает спокойный до трясучки Эд и укоризненно

смотрит на Антона, который такими темпами скоро ров протопчет в полу.

— Тебе кажется, — бросает через плечо и с размаху опускается в кресло.

Арсений опаздывает. Впервые. Не критично, конечно, всего на пару минут, но

внутри все сворачивается огнедышащим драконом, угрожая подпалить сначала
внутренности, а потом вырваться наружу и сжечь все, что его окружает.

Антон за это время успевает несколько раз пожалеть о том, что согласился
пойти на это, возненавидеть Арсения в геометрической прогрессии и придумать
как минимум десять способов, как можно убить Эда на территории здания,
чтобы он не лез к тому, что принадлежит не ему.

От последней мысли особенно противно. Буквально горечь на языке. Антон

понимает, что называть живого человека своей собственностью — это
отвратительно. Но Арсений первый начал.

— Он захотел меня себе. Попросил поработать с ним.

— И… что ты ответил?

— Что я твой.

Антон слишком хорошо помнит тот взгляд. С вызовом, с напором, с гонором,

словно Арсений уже успел пробраться ему в голову и пустить там корни. Хотя,
может, так оно и было? Потому что Антон не знает, когда перестал тормозить
себя в том, что касалось его фотографа.

Сначала по чуть-чуть: больше эмоций, больше слов, больше касаний.

Затем — сильнее: ссоры, требования, неполадки внутри самого себя и лавина из
вопросов без ответов. Потом стали отказывать тормоза: хотелось ближе, чаще,
122/298
острее, хотелось прижаться всем телом и попробовать загорелую кожу на вкус.
После — взрыв, когда дыхание сбивалось, а горло сводило от резких движений.

Антон хотел. И хочет. Снова, снова и снова.

И он бы рад стать прежним — сдерживать себя, контролировать слова и

действия, говорить как можно меньше, не выдавать эмоции и мысли, держаться
подальше, да хоть избегать. Что угодно, лишь бы избавиться от этого ноющего,
пульсирующего желания глубоко внутри, которое не вытащишь, даже если
разорвешь себе грудь.

Как он мог так прогнуться?

Арсений ведь обычный, если задуматься. Да, красивый, да, уверенный в себе,
да, напористый, самовлюбленный, грубый, резкий, жадный, сладкий… Куда-то
не туда мысль ушла. Антон разве что не стонет, спрятав лицо в ладонях. Тело
снова сводит судорогой, но непонятно, от чего на этот раз, — Принц уже давно
перестал различать свои две болезни.

В который раз взглянув на часы, Антон решительно поднимается на ноги и

уже поворачивается к Эду, чтобы сказать, что он передумал и у него появились
планы, пусть Арсений занимается чем угодно с ним, что ему вообще плевать. А
потом слышит шаги за спиной, оборачивается…

И у него внутри опять коротит. Просто замыкает все функции, пока он

скользит взглядом по темным волосам, крупным черным очкам, белой футболке
с какими-то надписями, клетчатой рубашке с закатанными рукавами, потертым
джинсам, обтягивающим ноги…

И вот его ты хотел оставить со Скруджи? — хмыкает подсознание. — Стой и

не рыпайся, ты же помнишь, что сказал Эд.

— Прошу прощения, — за такую улыбку сажать надо до конца жизни. Антон

буквально ощущает, как у него в штанах становится тесно, а ведь Арсений
только привычно губы растянул, — замотался и забыл о времени. Вы
выглядите… необычно, — он оглядывает их с ног до головы и замирает на
Антоне чуть дольше, чем на Эде. И это дает ему дополнительный пинок.

Он распрямляет плечи и с вызовом вскидывает подбородок. И смотрит, не

отрываясь, на Арсения, пытаясь уловить малейшую реакцию на его внешний
вид. Потому что Принц знает, как выглядит.

Потертые джинсы с крупным ремнем, джинсовая удлиненная жилетка с

заклепками и цепями, нарочно небрежно взъерошенные волосы, словно взбитые
после жаркого секса, и чуть подведенные темные глаза. Обнаженная грудь
тяжело вздымается, тонкие запястья увиты кожаными браслетами, а длинные
пальцы — крупными кольцами.

— Трахательно? — лопнув пузырь из жвачки, нагло осведомляется Эд и

размашистой походкой подходит к Арсению, остановившись разве что не
вплотную. — Как там говорится? Вдул бы?

Арсений одаривает его взглядом «ну-ты-совсем-ебанутый» и вздыхает,

укоризненно и пренебрежительно покачав головой.
123/298
 — Если бы вы были девушками, то возможно, а так… — он переводит взгляд
на Антона и добавляет с таким напором, что внутри все переворачивается с ног
на голову, — не цепляет.

Не цепляет?

Дыхание сбивается, и сердце начинает стучать в два раза быстрее.

В голове всплывает еще одна похожая ситуация, и Антону требуется вся

выдержка, чтобы не сжать кулаки. Неплохо. Тогда «неплохо», теперь «не
цепляет». Дико хочется куда-нибудь выпустить эмоции, но Антон сдерживается,
только растягивает губы в опасной улыбке и чуть наклоняет голову набок.

— Так мы, вроде, и не должны тебя цеплять. Ты всего лишь фотограф, разве
нет? И, кажется, мы и так достаточно задержались.

Ради этого взгляда можно пережить все. Антон буквально ощущает, как у
него начинают подгорать волоски на коже — так сильно вспыхивают глаза
Арсения. Его кадык чуть дергается, когда он резко вдыхает, он мельком
облизывает губы, а потом улыбается снисходительно и демонстративно
склоняет голову.

— Конечно, Ваше Величество. Прошу прощения. Можем начинать.

Антону хорошо и плохо одновременно. Хорошо от того, какого эффекта он

добился сейчас, и плохо, потому что понимает, какими могут быть последствия,
потому что Арсений ответит, наверняка ответит на его выходку. И тогда Принц
будет гореть. Снова.

Но пока что он хочет насладиться этим мгновением, когда он управляет

ситуацией, когда Арсений непривычно послушный, когда Арсений пресмыкается
и учтиво крутится вокруг них, устанавливая свет и возясь с фотоаппаратом.

Антон нетерпеливо следит за тем, как Арсений настраивает что-то в

управлении, когда Эд тянется к нему, прижимаясь грудью к плечу, и хрипит в
самое ухо:

— Что, Принц, сделаем так, чтобы у твоего фотографа очки запотели?

Антон скашивает на него глаза. Он много, что хочет ему сказать. Например,
что фотограф действительно его и что он забудет про проблемы со своим
здоровьем и разукрасит ему лицо, если он еще раз поставит себя, Арсения и
трах в одном предложении. Что он может даже не смотреть на Попова, потому
что очевидно, что тот лишь играет с ним, чтобы вывести Антона из себя. Что у
Арсения уже есть кто-то, кто хочет его завалить, и он не против. Что
треугольник вырисовывается исключительно в голове Выграновского, и он
может засунуть его поглубже и, желательно, подавиться.

Но он облизывает губы и выдавливает:

— Я готов пойти даже дальше.

Он правда готов. Раз уж Арсений умудряется раз за разом выдавливать из

124/298
него рекордное количество эмоций, то сейчас Антон хочет сделать то же
самое — ему нужны его эмоции, он жаждет увидеть блеск в его глазах, неровно
вздымающуюся грудь, юркий язык по губам… Что угодно и побольше, лишь бы
лишний раз убедиться в том, что Арсений тоже горит.

— Что ж, готовы? — Арсений занимает свое место и поднимает голову.

Еще бы.

все твои секреты видны в о б ъ е к т и в е

Эд ведет себя играючи: томно смотрит в камеру, бесстыдно облизывая губы

и прогибаясь в спине, бессовестно лапает плечи и руки Принца, жмется к нему
всем телом, касается губами щеки, играется с волосами и изредка усмехается,
замечая между бровей фотографа складку.

Антон смутно понимает — Выграновский уверен в том, что Арсений так

реагирует на него. И ему хочется засмеяться, хочется спустить его с небес на
землю, но не позволяет себе сорваться — у него есть другая, куда более
значимая задача.

И он играет свою роль, наоборот избегая смотреть прямо в камеру. Он

путается пальцами в своих золотистых прядях, ероша их еще больше, ведет
кончиками по своим губам, чуть смыкает руки на шее, прекрасно зная, что
вспомнит Арсений в это мгновение, чуть оттягивает в сторону края жилетки,
обнажая уже не так сильно выпирающие ребра и подтянутый живот.

Потом поворачивается к Эду спиной и откидывает голову ему на плечо,

прикрыв глаза. Тот, фыркнув, обхватывает его за шею, вынуждая сильнее
прогнуться, и снова плотоядно смотрит в камеру, сожалея о том, что не видит
глаз Арсения.

Антон тоже жалеет. Ему хочется вырвать из его рук фотоаппарат, прижать к
стене и заглянуть в синие омуты, но не тонуть на этот раз — а только
будоражить опасные глубины, вынуждая бурлить и вскипать. Он уверен —
Арсений смотрит, и от этого по коже снова и снова ползут мурашки.

Антону мало. Поэтому он поворачивает Эда к себе, тянет за жилетку и

практически прижимается носом к его носу, глядя в темные глаза. На мгновение
вспыхивает страх — Скруджи пошлет его и откажется от этого представления. А
потом Эд обхватывает грубыми пальцами его подбородок, вынуждая поднять
голову, и касается губами его шеи, и страх рассыпается в новых ощущениях.

Антон понимает — Эд играет, как и он сам. Но в сознании все равно мыло,

никак не получается настроить свою камеру, чтобы комната приняла
нормальные очертания.

Он приоткрывает рот, плотно зажмурившись, когда Выграновский оттягивает

воротник его жилетки, стянув ее с плеча и оставив висеть на локте, и трется
носом о выпирающие ключицы. Потом приоткрывает рот и обхватывает кожу
зубами, скользнув между языком.

— Так, стоп! — Антон слышит — дрожит. У Арсения дрожит голос.

125/298
 У Антона уходит несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, примерно
столько же, чтобы поправить прическу и одежду, и он поворачивается к
Арсению, пытаясь сфокусировать на нем взгляд, потому что перед глазами все
плывет.

— Сделаем перерыв, — предлагает Попов, и Эд усмехается.

— Что, слишком горячо для кого-то?

— Насколько я помню, я не подписывался снимать гейское порно, — цедит

Арсений сквозь зубы, оставляет фотоаппарат на специальной стойке и,
подхватив рубашку, которую он снял минутами ранее, выходит из студии.

Выграновский довольно облизывает губы и, осклабившись, поворачивается к

Антону.

— Спорим, дрочить пошел? — Принц бессмысленно пялится на него, не до

конца осознавая реальность. — Да брось, че, ты тоже поплыл? — Эд щурится и
наклоняет голову набок. — Хотя да, жару мы задали. Но это еще что — вот
если… — Что «если» Антон не слышит — вылетает из комнаты и несется по
коридору.

Сердце бешено стучит, гоняя кровь по венам, и он едва слышно ругается,

потому что черные точки никуда не делись. Его ведет в сторону, и он
прижимается к углу, цепляясь за него пальцами. В голове набатом бьется одно
имя, он фокусируется на нем и идет дальше.

Куда? Туалет? Вряд ли. На улицу? Тоже. Гримерка? Кабинет? Куда, куда,
куда?

Решив пойти ва-банк, Антон разворачивается и направляется в сторону

кабинета, который Павел выделил для Арсения. Все плохо понимали, зачем ему
персональная комната, но отказываться он не решился, а Добровольский все
равно бы настоял.

Антон рывком распахивает дверь и замирает на пороге, поняв, что в комнате

пусто. Только его запах.

От отчаяния хочется выть, и он рычит сквозь зубы, снова сожалея о том, что
ввязался в эту игру, что поддался искушению, что спустил тормоза и вытворял
что-то слишком развратное на съемках.

Чуть дрожащая рука грубо толкает его в спину, вынуждая буквально

ввалиться в кабинет, и он чуть не падает, вписавшись коленями и ладонями в
журнальный столик. Его поднимают, тянут к столу у стены, с которого с
грохотом и треском летят предметы, сажают на гладкую поверхность, вынуждая
упереться спиной в край зеркала, и Антон видит темно-синие глаза прямо перед
собой.

— Ты. В. Край. Ебанулся?! — он задыхается от горячего дыхания,

смешивающегося с его собственным, и давится каждым резким словом, которое
Арсений выдыхает ему прямо в губы. Он упирается ладонями в стол по обе
стороны от его бедер, расположившись между его ног, и практически касается
носом его носа. — Ладно, этот образ, но… Ты, блять, чем думал, когда…
126/298
— Арсений скользит кончиками пальцев по его шее к груди, и Антон вздрагивает
всем телом, ощущая, какие они ледяные. — Он. Трогал. Тебя.

— Арс… — почти жалобно, напрочь забыв все слова.

— Это такая месть? Ты понимаешь, что ведешь себя, как глупый мальчишка?
Хотя… Ты же и есть глупый мальчишка, — рычит прямо в лицо и напирает всем
корпусом, и Антон разве что не стонет от того, как больно край зеркала
впивается в спину. — Устроил, блять, представление, разыграл целую оргию,
чтобы… Чтобы что? Чтобы завести меня? Можешь пойти и трахнуть его — мне
будет похуй! — почти кричит, хрипит, давится каждым звуком, а потом и вовсе
ударяет кулаком по стене возле лица Антона. Но он даже не вздрагивает — его
и так колотит с такой силой, что стол ходуном ходит.

— Арс… — еще одна попытка — и на этот раз он жмурится, когда кулак снова
впечатывается в стену с громким хрустом. Антон уверен — Арсений разбил себе
костяшки в кровь.

— Каким… каким нужно быть идиотом, чтобы устроить такое? Ладно

Выграновский, блять, он и так ебанутый на всю голову — ему популярность
крышу снесла, он себя богом возомнил, думает, что ему ничего не будет, что
он — центр вселенной и все вращаются вокруг него. Но ты… Господи, Антон, ты
же… — Арсений задыхается и упирается лбом в его лоб, плотно зажмурившись.
— Что же ты творишь, мать твою… Я ведь… Ч-ч-черт… — стонет на выдохе и
едва ощутимо трется носом о его нос. — Что же ты…

— Арс. — сипит Антон и, совладав с дрожащими руками, обхватывает его

лицо ладонями, перехватывает мечущийся мутный взгляд и выдыхает: — Я
пиздец как хочу тебя, — он скрещивает ноги на его бедрах и вынуждает
прижаться еще сильнее.

Между губами — пара миллиметров, и от этого хочется выпустить пулю в

лоб.

Воздуха нет.

Арсения трясет. Он не разрывает зрительный контакт и дышит громко,

хрипло приоткрытыми губами и вздрагивает каждый раз, когда Антон чуть
сдвигает пальцы на его щеках. Прикрывает глаза и со свистом выпускает сквозь
зубы воздух.

— Что… что мне с тобой делать? — шепчет почти отчаянно, не открывая

глаз. — Снова поставить на колени, чтобы ты перестал мне мозг трахать? Или…
Господи, Антон, зачем ты… такой… — Антон касается его подбородка почти
требовательно, вынуждая посмотреть на него, и ведет большим пальцем по
ямочке.

— Поцелуй меня?

Жалобно, на грани срыва, содрогаясь всем телом и отчаянно хватая ртом

воздух.

Арсений — каменное изваяние. Вдыхает его воздух, плавится под хрупкими

ладонями и глаз не сводит с пухлых влажных губ.
127/298
 В воздухе кольцами сжимается вопль «нельзя», и Антон видит, как Арсений
цепляется за него из последних сил, потому что у самого все внутри ходуном
ходит. И он ждет — мягко поглаживает щеки с легкой щетиной, сильнее
скрещивает щиколотки вокруг бедер Попова и жмется обнаженной грудью к
взмокшей от пота футболке.

Арсений медлит еще пару мгновений, борясь сам с собой, потом подается
вперед и обхватывает нижнюю губу Антона, скользит по ней языком,
посасывает, а потом зажимает губами и чуть тянет на себя. Сам рвано
выдыхает, когда ловит сорвавшийся с губ Антона стон, и отодвигается, снова
зажмурившись.

— Арс, пож… — Антон слепо, как новорожденный котенок, тянется к нему, но

Арсений отходит на пару шагов, подняв обе руки и отчаянно качая головой.

— Мы… не можем, — его голос срывается, и у него удается говорить не с

первого раза. Он сипит, то и дело спотыкаясь на словах и сглатывая. — Антон,
мы… — он поднимает голову и снова смотрит в зеленые глаза, в которых
плещется знакомое ему желание. — Я тоже хочу, слышишь? — вдруг признается
он, резко, четко, впечатывая слова под корку. — Пиздец как хочу тебя. Но если
мы… если это случится… — Арсений замолкает, запускает пальцы в волосы и
резко проводит по затылку. — Вставай, — Антон снова узнает привычный голос
Попова — грубый, уверенный и требовательный. — Приведи себя в порядок и
обсуди с Выграновским то, что вы творили. Я приду минут через двадцать — нам
нужно закончить. Ты… ты понял?

Встать получается с трудом: ноги не слушаются, перед глазами все плывет, а

член болезненно трется о белье. Но Антон только кивает — сползает со стола,
поправляет жилетку и идет к выходу, избегая взгляда Арсения, открывшего ему
дверь.

У него внутри произошло замыкание. Его пульс — как кардиограмма у

мертвого человека.

Он выходит из кабинета и не знает, что Арсений, захлопнув дверь, сползает

по стене на пол и закрывает лицо руками.

Проебались.

Оба.

Окончательно.

128/298
Примечание к части в моем тви - @alexmelrouz2 - то и дело появляются спойлеры
и коллажи по этой работе. а также я решила мутить небольшие интерактивчики
с читателями, так как мне показалось, что вам может это быть интересно.

над этой главой хочу выделить @caplan_ и @pyosik_ (вы поймете, за что, спасибо
вам :3)

п.с. для меня музыкальное сопровождение очень важно, а в некоторые

описываемые моменты она и вовсе необходима. я буду вставлять песни перед
соответствующими сценами - очень советую вам включать их для полного
погружения.

п.п.с. ВАС 230+ не верится, чудится, мерещится, греется в груди и мурлыкает

котиком
спасибо!

thirteen

время — иракли

— Ты что-то зачастил.

Антон отворачивается к окну и прикрывает глаза.

Он ненавидит больницы. Всей душой ненавидит белые стены, пустые лица

врачей, хриплый голос медсестер, едкий режущий запах, скользкие полы, маски
вместо улыбок у пациентов, тусклые взгляды и неприятное пищание
кофемашины.

Здесь пахнет концом. Здесь пахнет безысходностью. Надежда остается за

дверьми, здесь — только принятие и жалкие попытки сделать все хотя бы
чуточку лучше. Здесь одиноко. Здесь пустота скребет по нервам, вынуждая
жаться к стенам и сидеть с закрытыми глазами, мечтая раствориться и не
привлекать внимание.

Антон вздыхает и равнодушно смотрит на Дмитрия Темуровича. Диму. Поза.

Осколок прошлого, который еще хранит на своих гранях отпечаток старого
Шаста, когда он еще не был Принцем. Когда он еще не был «упрямым
мальчишкой с несовместимыми с жизнью душевными травмами, мечтами и
идеями».

Принцу смешно. Раньше его никогда не тянуло на ванильные попсовые

песни, а теперь они составляют почти половину его плейлиста.

Диму Антон недолюбливает, потому что он практически не изменился —

такой же коротко стриженный, в очках и аккуратной одежде, состоящей из
рубашки, джинсов и белого халата. Глаза почти всегда улыбаются, в стеклах
пляшут отблески лампочек, морщинки у губ тревожат что-то внутри.

Антону немного обидно — завидует. У Поза все стабильно, просто и банально.

Но счастливо. Он поднялся по должности, женился, сейчас воспитывает дочь и
129/298
мается с ипотекой после покупки машины. Его жизнь — день Сурка, но он
привык.

Принц иногда думает о том, что хотел бы жить так, — думать только о том,
насколько сильно подорожала картошка и куда отвезти семью на праздники,
учитывая растущие цены.

То, что Дима — один из его лечащих врачей, Антон считает самым настоящим
предательством со стороны Вселенной. Он понимает, что Поз в первую очередь
друг, но его вторая роль дает ему полное право лезть в его жизнь, и это не дает
покоя.

Долгое время Антон делал все, чтобы свести их общение к минимуму, потому
что, даже встречаясь по-дружески, они рано или поздно упирались в очевидную
проблему Антона, и тогда уже Дима цеплялся, как пиявка, сыпал
неутешительными прогнозами, пугал последствиями и расписывал его
возможное будущее в таких красках, что любимый батончик отдавал говном на
языке.

Но сейчас — приходится.

Антон сидит на жестком стуле и упрямо пялится на свои руки, ненавидя

слишком многое в эту секунду. Его буквально распирает от неприязни к
больнице, к Позу, к анорексии, к едкому запаху, к Арсению…

Нет, не думать. Хотя бы немного. Хотя бы небольшая передышка.

— Нет, я рад, — Дима улыбается — слабо, натянуто, нервно — и поправляет

очки, — но я не помню, когда ты в последний раз так часто ходил на приемы и
светился в больнице. Кажется… никогда, — он сглатывает. — Неужели…

— Мне нужно прийти в форму, — отрывисто бросает Антон, поджав губы.

— Как можно быстрее.

— Ты понимаешь, что это опасно? — Позов рассматривает результаты

анализов и недовольно качает головой. — Меня напрягает резкое повышение
твоих показателей. За три года твой организм сильно ослаблен, он отвык от
нормального питания и перестал правильно функционировать. Ты же своими
резкими действиями можешь сделать только хуже. Насколько я понял, — он
просматривает свои записи, — ты употреблял таблетки для поддержания
тонуса, но теперь нужно переходить на другие медикаменты. И, поверь мне,
большое количество еды тебя не спасет — это чревато другими, не менее
отвратительными последствиями.

— Поз… — Шастун морщится, но Дима и ухом не ведет.

— Если ты действительно решил вылезти из этого — к черту

субординацию — говна, то тебе нужно действовать аккуратно и по правилам.
Недостаточно нацелиться на повышение массы тела — твой организм истощен, у
него сформировалась другая программа, отличная от той, которая свойственна
здоровому.

— И что мне делать? — Антон закидывает ногу на ногу и щурится, глядя на

него. — Мне нужно это, понимаешь? Я должен… должен… — слова даются с
130/298
трудом, и он закусывает нижнюю губу, — я должен вернуться в норму в
рекордные сроки. Скажи, что мне делать, и я…

— Шаст, ты слышишь меня? Даже от прыщей за пару дней не избавишься, а у

тебя — анорексия. Да, не критический случай, да, не запущенная стадия, но
граница. Придется тщательно следить за питанием, режимом, посещать врачей,
принимать медикаменты, проходить психотерапию. Необходимо восстановить
нормальную массу твоего тела и нормализовать обменные процессы. И когда я
говорю про коррекцию питания, я не шучу — нельзя сразу накидываться на еду:
сердце не выдержит такой нагрузки. Нужно постепенно увеличивать количество
потребляемой пищи. И продукты подойдут не все.

— Послушай, — Шастун чуть подается вперед, коснувшись его руки, и

сжимает шершавые пальцы, — скажи, что мне делать. Пропиши программу
питания, назначь психотерапию, дай рецепт лекарств — я все сделаю. Я готов
лечиться, правда. Я все сделаю. Мне… — вдох, выдох, пересилить себя, — мне
нужна твоя помощь, Поз.

В глазах Димы столько изумления, что в желудке все сворачивается. И его

можно понять: несколько лет он пытался достучаться до друга всеми
возможными и невозможными способами, надеясь убедить его в том, что его
состояние опасно, что такой образ жизни ни к чему хорошему не приведет, что
он идет навстречу своей смерти в плотной повязке.

А сейчас он сам просит у него помощи. И это так не похоже на Антона,

которым он стал, что Диме так и хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться в том,
что ему это не снится.

Но Антон правда тут. Чувствует себя неловко, глупо, его мутит и скручивает
изнутри в пружину, но он терпит, потому что убежден — ему нужно лечиться,
нужно выбраться из этого состояния, нужно вернуться к прежнему образу
жизни, наплевав на возможные проблемы с карьерой модели.

Принц понимает, чем рискует. У него в голове — чаша весов, где на одной —
модельный бизнес и популярность, а на второй — здоровье, отсутствие боли и…
Арсений.

Антон усмехается. На анорексию ему, на самом деле, уже плевать несколько

недель, потому что он болен совершенно иначе. И этот вирус ему важнее всего.
Все, что он сейчас делает, все, о чем думает, сводится к одному человеку, к
одним глазам, губам и улыбке.

Он помешан. Сбит с толку. Выведен из колеи.

Но лучше так. Лучше тонуть в другом человеке, чем в самом себе, рискуя
забраться так глубоко в закрома собственного сознания, что не получится
выбраться.

Антон не знает, когда впервые по-настоящему испугался того, что творит.

Может, это случилось в первую ночь после приезда в Москву, когда Арсений
пошел принимать душ. Он мылся и не знал, что Принца скрутило на полу
очередной порцией болезненных судорог, которые жгли внутренности огнем и
били набатом по сознанию, вынуждая молить о том, чтобы все кончилось.

131/298
 Антон горел заживо, утыкаясь влажным от пота лбом в пол и скребя по нему
ногтями. Тогда он звал смерть, просил, чтобы боль ушла, чтобы он перестал
существовать вместе с ней. Тогда он кутался в покрывало на кровати,
закрываясь с головой, и бился в нескончаемой дрожи, режущей по натянутым
мышцам, и боялся, что Арсений увидит его таким.

Тогда он был всего лишь фотографом, который слепил и выводил из себя

своим светом и активностью. Тогда от него хотелось избавиться. Тогда его было
легко игнорировать. Тогда в нем не было необходимости.

А потом он вышел из ванной, улыбающийся, с влажными волосами, в

смешных ночных штанах и футболке с капельками влаги, и предложил принести
фруктов с первого этажа. Вроде, банальность, которая должна раздражать, а
Антон замер. Судороги стали стихать, боль медленно сходила на нет, а он лежал
и в упор смотрел в сияющие голубые глаза в тусклом свете ночника на
прикроватном столике, в которых было больше тепла и заботы, чем во всей
жизни Антона до этого.

Этого он понять не мог. Зачем Арсению это? Забота не входила в список его
обязанностей, да он вообще не должен был с ним куда-то ехать в качестве
сопровождающего. А он поехал. Сидел рядом, улыбался, вторгался на личную
территорию, раздражал прикосновениями и давил вниманием.

В какой-то момент его стало слишком много.

А теперь — мало.

Теперь хочется больше, больше, больше, теперь хочется сильнее, чаще,

ближе. Теперь приходится ненавидеть себя за то, что мешкал и огрызался, что
сдерживал себя, что не наслаждался каждым мгновением и прикосновением.
Теперь жадно впитывается каждый взгляд и слово, потому что мало, а
достаточно никогда не будет.

— Можно вопрос? — голос Димы возвращает его в реальность, и Антон снова

хмурится. — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понимать, что сам бы ты не
передумал. Тебе нравится модельный бизнес, это то, что делает тебя
счастливым последние несколько лет. И мой вопрос заключается в том, что
стало для тебя важнее?

Антон не дышит. Только моргает часто-часто и ощущает, как кровь отливает

от лица.

Как у него это выходит? Бить в цель. И в глаза еще смотрит так, что
конечности сводит судорогой. И болезненные мурашки по коже.

— Ты ведь не вернулся к…

— Нет, — резко, отрывисто, три буквы на самое дно. Перед глазами темнеет,
губы дрожат, и дико хочется что-нибудь сломать. Антон цепляется за край стола
и стискивает челюсти, напоминая себе о том, что прошло слишком много
времени, чтобы продолжать вспоминать.

А он и не вспоминает. Не нуждается. У него есть, о ком думать.

132/298
 — А что тогда? — допытывается Дима, и Принц еще больше мрачнеет. — Не
смотри на меня так, это не глупый интерес. Анорексия — это в первую очередь
последствие проблем с психикой, причина которой кроется в каком-то событии в
жизни, которое подорвало что-то внутри. Мы оба знаем, после чего у тебя крыша
поехала, Шаст, — он делает паузу, дожидается его слабого кивка и
продолжает: — И все эти годы ты не слушал никого, даже меня, а я последний у
тебя остался от прежней жизни. А сейчас ты сам идешь на контакт и просишь о
помощи. Кто-то должен был повлиять на тебя.

— И? — огрызается он, сощурившись. — Это мое дело, Поз.

— Я и не лезу, — он поднимает руки, принимая свое поражение, — я веду к

тому, что держись за этого человека, кем бы он ни был. Он — твоя личная
психотерапия. Я не знаю, кто он и что из себя представляет, если зацепил тебя
настолько сильно, но именно его присутствие в твоей жизни может стать
решающим толчком к выздоровлению. Понимаешь, — Дима вздыхает, — ты не
подарок. Прости, но это так. С тобой тяжело. И если этот человек все равно
рядом — это многое значит. Поэтому, прошу тебя, следи за собой. Лучше
притормози лишний раз, лучше проглоти свои принципы, но сохрани его,
хорошо? Я… я так хочу, чтобы у тебя все было хорошо, — его глаза начинают
поблескивать, и это сбивает Антона с толку. Таким Диму он не видел очень
давно. — Да и вообще — попробуй… Попробуй быть собой, хорошо? Собой — в
плане тем, каким я тебя помню. Не закрывайся от людей, не бойся лишний раз
повести себя глупо. Ты человек, Шаст, ты не машина и не робот. Пора бы тебе
прекратить контролировать каждый свой шаг и начать выпускать эмоции.

Антон вздыхает и задумчиво смотрит в сторону, прокручивая на пленке

услышанные слова. Почему-то сейчас до него доходит, почему-то сейчас
цепляет, почему-то сейчас понимает, и от этого почему-то очень спокойно. И в
висках не стучит, и ритм сердца мерный и ровный.

— Но это касается только общения, — напоминает Дима, — питание и

лечение ты должен контролировать по-прежнему, а, может, даже
внимательнее. От этого зависит то, как быстро ты придешь в норму и сможешь
забыть о… об этом, — он кивает на его выпирающие ключицы, и Антон выше
тянет воротник толстовки.

Кажется, впервые за очень долгое время он выходит из больницы, грея

внутри надежду.

***

Арсений кладет голову на бортик ванной и прикрывает глаза. Он не помнит,

когда в последний раз позволял себе полностью расслабиться, и сейчас
буквально выгрызает себе свободный вечер, чтобы посвятить его только себе.
Вино, успокаивающая музыка, пенная ванная — ему хорошо.

Спокойно, мирно, заслуженно.

Он измотан. Утомлен, выжат подчистую и совершенно лишен сил. Синяки под

глазами приходится замазывать, с кофе он не расстается, а теперь и энергетик
прочно входит в жизнь, что раздражает до безумия.

133/298
 Он плохо и мало спит, мучается от бессонницы, подолгу пялится в потолок и
ненавидит постоянно вьющиеся в груди мысли, от которых невозможно бежать.

Арсений думает о слишком многом. О Паше, который требует больше отдачи

и постоянно обращается к нему за советами в самых разных отраслях бизнеса.
Об Оксане, которая избегает его и уже не светит так ярко, которая прячет глаза,
лишая таким образом лишнего повода улыбнуться. О Выграновском, который не
дает прохода и лезет со своими смешками и двусмысленными намеками, выводя
из равновесия. И, естественно, о Принце, который из мыслей не выходит даже
покурить.

Антон с ним постоянно. Завтракая, Арсений вспоминает о том, как заставлял

его съедать хотя бы треть. Принимая душ, вздрагивает, думая, как
прислушивался к шуму воды в номере отеля, когда Принц мылся, потому что
боялся, как бы ему не стало плохо. Покупая продукты в магазине, невольно
пробегается взглядом по мандаринам, безвкусным крекерам и низкокалорийным
батончикам, потому что их всегда покупал Шастун.

И это лишь малая часть того безумия, которое составляет большую часть
жизнь Попова.

Он без Антона теперь свое существование не представляет. Его слишком

много в жизни — в реальности, в мыслях, в галерее телефона, в папках
фотоаппарата, в запахе одежды, в купленных сувенирах.

Это уничтожает и рвет по швам, раскурочивая внутренности и пуская кровь.

Арсению страшно. Страшно, что, когда придет время уйти, он просто не

сможет. Потому что привязался, привык, оказался пришитым к этому худому
телу. Кожа к коже — не отдерешь.

По нервам с особой силой бьют сказанные днями ранее слова.

Признался.

Хочет.

Поддался порыву, выпалил, выдохнул, выплюнул правду и подавился.

Задыхается теперь, пытается урвать хотя бы один глоток воздуха, а не может,
потому что легкие перекрыты признанием — не избавишься, как бы ни силился.

К Антону тянет. Именно к Антону — не к телу. Тянет к тому, что внутри, — к

свету, к сокрытому теплу, к блеску в глазах и рвущимся наружу эмоциям.

Тело — совсем другое. Тело пугает, тело смущает, телу хочется помочь. Оно
не восхищает, не привлекает, не возбуждает. Возбуждает то, что прячется за
болезненной зелено-синей кожей и выпирающими костями.

Возбуждает страстность и грубость, возбуждает блеск в зеленых глазах,

возбуждает напор и требовательность, возбуждает неожиданная открытость и
редкая, но такая сладкая податливость, возбуждает шепот и стоны, возбуждают
просьбы и мольбы, от которых низ живота сводит спазмом и член стоит колом.

Хочет, хочет, хочет.

134/298
 хочет

Запустить пальцы в волосы, потянуть грубо и резко, мазнуть губами по

позвонкам, вынуждая прогнуться в спине, обхватить несильно, но ощутимо шею,
вынуждая выдыхать с хрипами, упиваться слабыми стонами и срывающимся с
губ собственным именем, сжать ягодицы, впиться в них пальцами так, чтобы
остались синяки, потому что, блять, собственник, потому что Антон — чистый
холст, а Арсений очень давно не рисовал, а руки просят.

Толкнуться медленно, тягуче, нарочно, усмехнуться от просьбы не медлить,

а потом втрахивать до искр и режущей боли. Касаться губами шеи, переплетать
пальцы, умирать в каждом чужом вопле и возрождаться в каждой сдавленной
мольбе не останавливаться.

Хочет так сильно, что все чаще спускает контроль и позволяет срываться с
губ опасным словам, забывая о последствиях. А нельзя. Иначе — конец. Если не
он, то кто? С Антоном терять бдительность — смерти подобно. Закрутит,
примагнитит и не отпустит, пока не высосет без остатка, оставив бездыханной
оболочкой.

Принц — энергетический вампир.

Принц — ловушка.

Принц — вирус в крови.

Арсений с головой уходит под воду, задержав дыхание, и прислушивается к

биенью сердца.

Тук — прекращай светить, глаза болят.

Тук — ты должен был спросить разрешения.

Тук — ты слишком хорошо меня читаешь.

Тук — помоги мне определиться, кто ты для меня.

Тук — хочу-то я тебя.

Выныривает резко, задыхаясь, и расплескивает воду на пол. Его трясет,

перед глазами все плывет, грудь вздымается часто-часто, сердце долбится о
ребра, словно ему тесно в грудной клетке. Перед глазами — горящие зеленые
глаза и пухлые губы. Цветы, тонкие пальцы, бабочки, изящные кисти рук, низко
сидящие на бедрах брюки, лохматые волосы, джинсовая куртка на хрупких
плечах…

— Блять… — отчаянно, измотанно, обессиленно.

Устал. Потушите.

***

135/298
 Арсений немного теряется, когда узнает от Иры о предстоящей вечеринке в
честь дня рождения Паши, но успокаивается, услышав, что подарок покупается
совместный. Он с жаром и энтузиазмом принимает участие в выборе и улыбается
слишком ярко и широко, когда все соглашаются с его вариантом скинуться на
подарочное издание любимых поэтов Добровольского. В одиночку дарить
такое — неподъемно дорого, а вместе — самое то.

Собираясь на вечеринку, он нервничает совсем как подросток: подолгу

торчит у зеркала, не раз и не два бросает на кровать неподходящую футболку,
матерится в голос, швыряется кроссовками, снова и снова ополаскивает лицо
холодной водой и злится на себя за эту странность.

Кого вообще будет ебать, как он будет выглядеть? Там будет алкоголь,
музыка и лазерное пати — гремучая смесь для того, чтобы больше ничего не
имело значение. Но он все равно крутится у зеркала, придирчиво рассматривает
свое отражение, отглаживает футболку, посылает нахуй осознание того, что
уже через час после начала танцев это будет незаметно, укладывает челку и
качает головой.

— Ты придурок.

Зато честно и самокритично.

Нервяк отступает, стоит ему только войти в красиво украшенный зал. К нему
подлетает Ира, крепко обнимая, Стас хлопает по плечу, Оксана, широко
улыбаясь, целует в щеку, Эд сгребает в охапку и ерошит татуированными
пальцами волосы, Паша заключает в медвежьи объятия.

А Принц… Принц проглатывает каждый сантиметр его тела, снова поджигая

все внутри, здоровается кивком и отходит к столу с напитками. Арсению жарко в
тонкой футболке, и он радуется, что оставил пиджак дома, потому что он был бы
лишним.

Уши закладывает, когда они выносят подарок и поздравляют громко, хором,

срывая голос и не жалея ладоней. Паша расплывается, прижав ладонь к губам,
жадно и долго изучает книги в дорогом переплете, а потом не менее долго
обнимает каждого, без остановки сыпля благодарностями, и желает им чуть ли
не больше, чем они ему.

Музыка бьет по вискам, алкоголь заставляет сердце биться чаще, перед

глазами все плывет, но хорошо так, что улыбка с губ не сходит. Арсений смеется
вместе с Ирой, стараясь не думать о том, что она отдавливает ему ноги, потом
крепко прижимает к себе Оксану, пообещав, что не отпустит, пока она не
перестанет дуться и не даст ему шанс загладить вину. Стоит рядом с Пашей,
который от подарка практически не отходит, и обсуждает с ним стихи и
переводы, высказывает профессиональное мнение касательно оформления книг
и улыбается, наблюдая за тем, как Добровольский слепит, словно мальчишка.
Обсуждает со Стасом его жену и предстоящую поездку в Грузию, дает пару
советов о том, какие места следует посетить, а куда лучше не ездить, вежливо
меняет тему, когда разговор заходит о его личной жизни, и с радостью
выслушивает рассказ о том, как отчаянно Стас влюблен.

Оставшийся треугольник напрягает больше всего, не давая расслабиться.

Антон избегает Арсения, а Арсений — Эда, который хвостом снует за ним по
136/298
пятам, то и дело норовя вытащить на танцпол. Он кажется самым пьяным из
всех и явно не желает останавливаться на достигнутом: в его руке практически
постоянно маячит бокал.

Арсению неловко. Антон не бегает от него, нет, его поведение не бросалось

бы даже в глаза, если бы Попов с него глаз не сводил.

А он просто не может, снова и снова скользя взглядом по бледно-голубой

рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, выпирающим ключицам,
посеребренным в странном свете волосам, обнаженным тонким кистям,
унизанным браслетами, по узким брюкам и оголенным щиколоткам.

Хрупкий, утонченный, поразительно нежный и мягкий. Не-Антон. Этот образ

слишком сильно разнится со всем, что было до этого. Арсений смотрит и не
может найти хотя бы отголосок того, кто стоял перед ним на коленях и вырывал
рваные стоны одним только бесстыдным взглядом.

— Никогда его таким не видела, — Арсений вздрагивает, когда рядом

пристраивается Ира и облокачивается о ближайший стол. — Какой-то слишком…
Мальчик. Понимаешь, о чем я? — немного пьяно, но мило морщится, и он кивает.
— Он обычно весь из себя такой строгий, серьезный, а здесь… Даже подобрать
слово не могу.

— Не то слово, — кивает и снова примагничивается взглядом к высокой

фигуре.

Космический какой-то, нереальный. Глаз не оторвать. Не вдохнуть.

Наваждение.

— Арс, — Попов чуть язык себе не откусывает, вздрогнув всем телом, когда
Эд с размаху кладет ладонь ему на плечо, — поможешь? Паша попросил
притащить еще пару стульев и кулер с водой, а то закончится скоро.

— А у тебя лапки, да? — Арсений не знает, почему огрызается. Самый

банальный вариант — потому что его оторвали от наблюдения за Принцем. Но
это как-то слишком глупо, верно?

— Я модель, детка, — напоминает ему Выграновский, дернув бровями, — мне

нельзя напрягаться.

Попов понимает — выбора у него нет. Он косит в сторону Антона, стоящего к

нему спиной, и послушно плетется за Эдом, стараясь не обращать внимания на
его смешки и нетвердую походку. Его тянет обратно, в зал, к этому новому,
непонятному ему Шастуну, хочется раскрыть его таким, увидеть еще одну грань
его характера, встретиться взглядом…

— Блядство!.. — Арсений с силой ударяется затылком о стену и сдавленно

шипит, когда Выграновский прижимается к нему и тянется влажными губами.
Тыкается носом в щеку, обдает запахом перегара и упирается дрожащими
холодными пальцами в грудь, сминая футболку. — Какого…

— Хочу тебя, — сипит куда-то в шею и резко-часто толкается бедрами

вперед, вжимаясь в его пах. Арсений сжимает его плечо, пытаясь оттолкнуть, и
137/298
охает, не понимая, откуда в этом теле столько силы.

— Ты… ты пьян, — слова даются с трудом, потому что риск того, что Эд
воспользуется ситуацией и коснется его губ, слишком велик, а к такому Арсений
не готов.

Его тошнит. От близости чужого тела, от запаха алкоголя, от напора, от

режущих слух смешков и юркого языка, мазнувшего по коже у уха.

— Это только на руку, — пыхтит тот, прижимаясь к нему всем телом, и

тянется ладонью к брюкам, но Арсений изворачивается и перехватывает его
кисти, зажимая их между телами. Дышит с трудом, с перебоями, пытаясь
сфокусироваться на опасно близком лице Эда, и четко выдыхает ему в лицо:

— Ничего не будет. Съеби, — и отталкивает, наконец, от себя. Вдыхает

полной грудью, на мгновение дает себе передохнуть, упершись руками в колени,
и снова распрямляется, пристально следя за Выграновским. — Отъебись, Эд,
серьезно. Я ведь и въебать могу.

— Слишком много ебли для того, кто отказывает ебаться, — пьяно тянет тот
и смеется над собственной шуткой. Подается вперед, но дальше двинуться не
рискует, видя предупреждающий взгляд Попова. — А почему нет? Че, не
нравлюсь? Ты ведь смотришь на меня, я видел твой взгляд.

— Я с Антоном, — у Арсения голос дрожит, и он сглатывает, пытаясь

напомнить себе, что алкоголь не будет смягчающим условием, если он врежет
Эду, хотя кулаки так и чешутся добавить пару синих пятен на его татуированной
физиономии.

Выграновский хмыкает и, наклонив голову набок, интересуется:

— С Антоном или Антона?

По желудку скользит кусок льда. Вдохнуть не получается, и Попов

облизывает губы, лишь бы хотя бы немного отвлечься. Его штормит и клонит к
стене, но он держится, продолжая вглядываться в пьяные темные глаза
напротив. Он понимает — учитывая состояние Эда, завтра он ничего не
вспомнит. Но Арсений-то не настолько бухой — у него этот прямой вопрос
выжжен теперь на подсознании. Хер сотрешь или забудешь.

Вот же сука.

— Одно другому не мешает, — выдыхает отрывисто и, зацепив

Выграновского плечом, выходит из комнаты до того, как тот продолжает свою
мысль. Потому что опасно. Потому что боится. Потому что слишком.

Холодная вода немного отрезвляет, и Арсений рассматривает свое

отражение в зеркале в туалете. Футболка мятая, волосы взъерошены, в глазах —
неприятный блеск, и Попов с силой сжимает края раковины, плотно жмурится и
дышит через рот, чтобы успокоиться.

Эд красивый, Арсений это сразу отметил, потому что в чем-чем, а в

привлекательности людей он разбирается — можно сказать, его профиль. Он —
зажигалка, которую коротит: то ли усмиришь и воспользуешься, то ли ебанет
138/298
током.

Если бы не Антон, Арсений, возможно, рискнул бы и сыграл в эту игру, где

или пан, или пропал. Но у него уже есть спичка, которая заставляет его гореть
снова, снова и снова. И это единственное, что имеет значение.

i wanna fuck you — snoop dogg ft. akon

Возвращаясь в зал, Арсений чуть хмурится, издалека услышав неожиданно

громкие крики, обходит всех и замирает, увидев на танцполе того, кого уж
точно не ожидал там увидеть.

Антон… танцует. Но не так, как в московском баре, — он именно танцует:

слаженно, уверенно, четко отработанными движениями, словно занимался этим
всю жизнь. Ведет плечами, прищелкивает пальцами в такт музыке, отчего его
браслеты позвякивают, качает бедрами, переставляет ноги в каком-то
механизированном стиле, и Арсений впервые жалеет о том, что не разбирается в
видах танцев.

Он дышать перестает, наблюдая за тем, как Принц двигается. Он

завораживает, каждым телодвижением захватывая еще больше внимания, хотя
Арсений и так весь у его ног. Он сжимает стаканчик с алкоголем, прикладываясь
к нему чисто автоматически, а так жадно проглатывает извивающееся тело по
миллиметру.

i know you see me lookin' at you

Когда Антон оборачивается и вылавливает его взгляд через весь зал, минуя
других танцующих, Арсений давится напитком и чудом не роняет стаканчик.
Зеленые глаза горят, и Попов понимает — знает. Как выглядит, как привлекает.
Что смотрел, что следил.

Антон двигаться не перестает — танцует тягуче, резко дергая плечами

только в биты, отбивая каждый стук сбившегося с ритма сердца.

Арсений заворожен. Не дышит, не моргает, вообще, блять, не существует,

только смотрит, смотрит, смотрит и не верит, что это все тот же Антон.
Золотистые волосы взъерошены, тонкая шея кажется еще длиннее из-за
расстегнутых верхних пуговиц, свет скользит по ключицам, рубашка
натягивается при поворотах, очерчивая узкую талию, джинсы крепко
обтягивают задницу, которая вырисовывает подобие восьмерки, и у Арсения
перед глазами все плывет.

and you already know

Антон смотрит пристально, напряженно, просто перечеркивая разделяющие

их метры и вползая куда-то очень глубоко. Чуть щурится, облизывает губы,
наклоняет голову набок, позволяя пряди волос упасть на лоб, и улыбается
самыми уголками, подрывая что-то в животе.

i wanna f u c k you, you already know

Комок в горле. Узел в животе. Звезды перед глазами и бешеный пульс. Кровь
139/298
стучит по вискам, приходится сглотнуть вязкую слюну и вздрогнуть всем телом,
чтобы отмереть.

Арсений чуть качает головой и усмехается. Какой плохой мальчик. Антон

продолжает танцевать, умудряясь совмещать медлительные, завораживающие
движения с резкими толчками, от которых на лбу выступает пот, и чуть
вскидывает подбородок, щурится, впивается темными глазами и ждет, ждет
реакции.

А Попов растягивает губы в ухмылке.

И Антон задыхается.

Сбивается с ритма, шумно хватает ртом воздух и путается в ногах,

оступившись.

Арсений смеется себе под нос, кусая губы, и крепче сжимает кулаки,
запрещая себе преодолеть блядские метры и притянуть к себе это тело, которое
раз за разом умудряется его удивлять.

У него голова идет кругом. И ему бы сдержаться, привычно окинуть Принца

взглядом победителя и показать ему его место, но сейчас не может, потому что
в сознании снова покачивающиеся бедра и развратный взгляд, от которого в
штанах тесно.

Арсений опрокидывает в себя остатки алкоголя, ведет плечами, пытаясь

встряхнуться, и подходит к танцующим девушкам, когда трек сменяется. Ему
нужно отвлечься, нужно прийти в себя, иначе он оступится и сделает что-то, о
чем потом будет жалеть.

Оба.

Он благополучно просрал тот момент, когда весь его мир начинает вертеться
вокруг одного человека. Это раздражает, бесит до скрипа зубов, и он пытается
выкинуть светлую рубашку и блестящие браслеты из головы, полностью
сконцентрировавшись на Оксане и Ире.

Они смеются, тянутся к нему, лапают в рамках приличия и по-пьяному

смешно пытаются флиртовать, запуская пальцы в волосы и томно хлопая
ресницами. Арсений не сдерживает смешки каждый раз, когда ловит очередной
нелепо-милый жест, и позволяет себе обвить их за талию.

Ему хорошо. Пиздецки хорошо. Расслабленно, весело, спокойно.

Вплоть до того момента, пока он не понимает, что Антона в зале нет. В

голове загорается красная лампочка, и приподнятое состояние лопается с
громким хлопком. Он шарит взглядом по помещению, пытаясь выловить
шевелюру Принца — его, блять, потерять пиздецки трудно, — убеждается в том,
что он правда вышел, и чертыхается себе под нос.

Мысль о том, что он не обязан идти за ним, даже не возникает.

Не обязан.

140/298
 Но хочет.

нужно

lovely — billie eilish, khalid

Арсений не удивляется, когда находит Антона на ближайшем балконе.

Музыку едва слышно, а на улице — тишина. Но мягкая, на уши не давит, не
напрягает, не бьет по нервам. Обволакивает, закутывает в покрывало и
расслабляет все мышцы.

Арсений замирает, наблюдая за согнутой спиной, выпирающими из-под

рубашки позвонками и лопатками, полоской тела между краем светлой ткани и
брюками и подтянутыми ногами. Пшеничные волосы снова серебрятся в уличном
свете, сигаретный дым окутывает высокую фигуру, фонари пляшут по ней,
очерчивая угловатые линии.

Ебаная эстетика.

Дыхание замирает на губах, сердце трепыхается под тканью футболки, и

Попов пытается отвести взгляд, правда пытается, но не может. А потом плюет и
позволяет себе — смотреть, вбирать в себя по миллиметру, впитывать по частям
худое тело.

В зале музыка сменяется на неожиданно медленную, волнительную, и слова

срываются сами собой:

— Будь ты девушкой, я бы позвал тебя на медляк.

Антон вздрагивает, но не сильно — догадывался? Губ касается улыбка — не

только Арсений сумел разобраться в Принце и выучить его привычки.

Шастун оборачивается, привалившись к перилам, чуть откидывается назад и

щурится, пристально глядя на Арсения. Тот не знает, что в этом взгляде, но
повинуется какому-то минутному желанию — шагает вперед, медленно,
сдержанно, проживая целую жизнь за каждый шаг, и замирает в полуметре,
потому что смутно понимает — дальше нельзя.

Опасно.

Слишком близко.

wanna feel a l i v e, outside i can fight my fear

Антон молчит, зажав в уголке губ сигарету, скользит неожиданно чистыми и

сверкающими глазами по лицу Арсения, что-то обдумывает, а потом, перехватив
сигарету указательным и средним пальцем, распрямляется, оказавшись к
Попову практически вплотную, выдыхает в его распахнутые губы сигаретный
дым и шепчет с нотками вызова:

— А так слабо?

У Арсения голова кружится. От запаха никотина, от близости чужого тела, от

141/298
выпитого алкоголя. Его ведет в сторону, и он вздрагивает, когда ощущает
холодные пальцы на собственном запястье. Замирает в нерешительности, глядя,
как Антон ведет ладонью по его руке вверх, к предплечью, сжимает футболку на
груди и тянет еще ближе к себе, вынуждая практически соприкоснуться носами.

Антон не напористый. Нет грубости, резкости и требовательности. Только

сквозящая в каждом движении просьба не уходить. Он дышит медленно, тягуче,
смотрит прямо в глаза и скользит к его бедру, другой ладонью перехватив его
запястье.

Арсений, словно выйдя из транса, улыбается уголками губ — по привычке, —

чуть качает головой, показывая, что так не по правилам, вынуждает Антона
положить одну ладонь ему на плечо, сам чуть сжимает пальцы на его бедре и, с
тихим свистом выпустив сквозь зубы воздух, переплетает их пальцы.

tear me to p i e c e s, skin and bone

От музыки — только отголоски. Но и этого хватает.

Более чем.

Весь воздух — в расстоянии между губ. Мир — в глазах напротив.

Соприкасающиеся пальцы подрагивают, тела движутся неожиданно слаженно,
медленно покачиваясь на одном месте. Как они выглядят со стороны — плевать.
Потому что это не важно. Важнее то, что все чувства оголены, как провода.

У Антона в глазах рушатся целые вселенные, он сдается, отдавая свои миры

Арсению, который делится с ним вдохами и ударами сердца. Он сейчас вообще с
трудом их различает — слишком целое, слишком совпали.

Он первым плавится от бесконечного глаза в глаза — чуть подается вперед,

утыкается виском в чуть колючую щеку и слабо жмурится. Сильнее переплетает
их пальцы, скользнув кончиками по ладони, и сжимает, потому что хочется
ближе.

Сердце Принца стучит слишком близко, кажется, наклонись к груди — и

ощутишь его. Руку протяни, распахни рубашку — и забирай себе, не жалко.
Потому что Антон отдает. Сейчас — да.

А сам путается пальцами в волосах Арсения, перебирает нежно, мягко, чуть

массируя кожу, сжимает пальцы на плече, тянет за футболку лишь немного,
обнажая кожу на шее, и, не сдержавшись, склоняет голову, чтобы коснуться
оголенного участка губами.

Разряд тока. Арсений вздрагивает и прикрывает глаза, дыша через нос,

чувствуя едва ощутимое прикосновение к коже. Чуть тянется вперед —
ничтожная разница в росте — и утыкается носом в висок, позволяя себе
оставить легкий поцелуй. Всего один, правда, один, потому что так нужно.

А потом…

Еще один.

Еще.
142/298
 Еще.

Мало, мало, мало.

Антон ведет кончиком носа по его шее, скуле, к уху, вдыхая рвано, с
перерывами, потому что сердце заходится в бешеном ритме, мажет кончиком
языка по чувствительной коже и улыбается, услышав сдавленный стон, а потом
сам вздрагивает всем телом, когда чужая ладонь чуть забирается под край
рубашки, пуская по коже мурашки.

Арсений жмурится до бликов, пытаясь справиться с судорогами нежности,

которая течет по венам. В голове вспыхивают размытые, нечеткие образы —
тонкие пальцы скользят по шее к плечу, обводят ключицы, двигаются дальше,
очерчивая мышцы и косые линии, губы изучают черты лица, волосы отливают
серебром, ноги переплетаются, разрушая последние миллиметры.

Он не знает, что это, но и знать не хочет, только снова убеждается — хочет.

Хочет свет Антона, хочет его сознание, хочет его мысли. Готов шагнуть через
край, рискнуть и нырнуть в зеленые глаза, потому что его выворачивает
наизнанку от прерывающегося шепота над ухом.

Арсений чуть отодвигается, упираясь спиной в перила, вскидывает голову и

смотрит Антону в глаза. Его тонкие руки с позвякивающими браслетами
покоятся по обе стороны от его бедер, заключая в кольцо рук, и Попов ловит
себя на мысли, что это — его место. Это правильно.

Зрительный контакт сшивает два сознания. Они дышат этими взглядами, а

воздуха нет, потому что весь он — в касаниях, которых опасно много и
одновременно до тошноты мало.

Больше нельзя — взорвутся гранатами.

Меньше невозможно — сил нет сдерживаться.

И они медлят, балансируя на грани между двумя крайностями. Дыхания

смешиваются, сердца бьются эхом друг за другом, в глазах — все слова мира,
которые невозможно озвучить, потому что подходящий язык не придуман.
Между взглядами — прямая бьющаяся нить, вибрирует, смешивая сознание.

Губы покалывает от желания, как и кончики пальцев, как и всю кожу.

Хочется… большего. Так сильно хочется, что из груди тянется низкий стон.

Антон сглатывает и утыкается лицом в сгиб его шеи, подавшись вперед и

вцепившись ладонями в его лопатки, тем самым прижавшись всем корпусом.
Льнет так близко, как только может, мажет губами по коже, цепляется за ткань
и щекочет ресницами.

Арсений улыбается, скользнув рукой в его волосы, а другую мягко опускает

на его шею, притягивая ближе к себе. Прикрывает глаза и замирает.

Секунда. Им нужна секунда. Наедине. А потом — пусть мир снова вертится.

***
143/298
 Арсений не помнит, как они уходят с того балкона, как возвращаются в зал,
как пьют еще и еще, как танцуют, смеются, поздравляют Пашу снова и снова,
как то и дело соприкасаются локтями и сталкиваются взглядами, как мажут друг
по другу мягкими улыбками, потому что между ними до сих пор бьется та
нежность, которую ни один объяснить не может.

Часы показывают начало четвертого, когда все начинают собираться по

домам. Арсений, вымотавшийся и с трудом стоящий на ногах, уезжает первым,
дождавшись своего такси. Перед этим он долго обнимает всех, даже Эда, чтобы
не привлекать внимание, только предупреждающе стреляет в него взглядом —
не смей, — держит Принца около себя чуть дольше, чем следовало бы, но
меньше, чем хотелось бы обоим, смотрит на него до того момента, как садится в
машину, и выдыхает только в салоне.

Его вырубает, и он чудом не засыпает прямо в такси. Как он оказывается в

спальне — муть. Размазанная картинка, которая не несет в себе никакого
значения. Ему не нужна эта информация, потому что, падая на подушку, он
надеется лишь на то, что, проснувшись утром, будет помнить прерывистое
дыхание и холодные руки на своей коже.

***

Вибрация мобильного раздается раз, еще, еще, и Арсений со стоном

отрывает голову от подушки. На часах — почти девять, и он готов разорвать
звонящего в клочья, пока не читает: «Оксана». Это не похоже на нее. Слишком
странно, слишком непривычно.

В животе стягивается узел, и он медленно садится на кровати, глядя на

мобильный так, словно это граната — вот-вот взорвется.

Он вдыхает раз, второй, третий, облизывает губы и, совладав с собой,

прижимает телефон к уху.

— Да?

— Арс, — от голоса Оксаны волосы встают дыбом, и мир перед глазами

начинает плыть. — Принц… он… он попал в больницу.

144/298
Примечание к части глава относительно проходная — подчеркиваю
"относительно", потому что важных деталей тоже немало, — но я надеюсь, что
вам понравится, потому я старался. правда старался. я не медик, вот вообще ни
разу. у меня от всего помогает арбидол да мезим, настолько все запущено. зато
медик моя ди — она-то и помогла мне с матчастью в этой главе (за что ей
большое шастовское спасибо), ну и сама я на добрые часы залипала в интернете,
пытаясь прописать все максимально достоверно. надеюсь, не зря и вы оцените,
поэтому мне — как и всегда, разумеется — очень важно ваше мнение.

а вообще вы — чудо. ваши комментарии и эмоции — лучшее, что только может

быть. ничто так не подталкивает стараться дальше и поднимать планку, как
ваш капс. каждый отзыв, что тут, что в тви — сокровище для меня *минутка
сентиментальности, потерпите, я человек с температурой*

спасибо, что идете вместе со мной по этой истории

люблю каждого из 230+

приди — та cторона feat. sa

думать о тебе — dabro
5 минут — rauf & faik

fourteen

Арсений ненавидит часы. Всей душой ненавидит это мерное

тиканье, отражающееся раскатами грома в пустом бесконечном коридоре. Они с
каким-то маниакальным удовольствием стучат по нервам, и дико хочется
запустить в них чем-нибудь тяжелым. Приходится напоминать себе раз за разом,
какие могут быть последствия, и сдерживать себя.

Воспоминания — смазанный снимок. Он какими-то отрывками помнит, как

чуть не выронил мобильный от услышанного, как собрался за пару минут, забыв
про сонливость, усталость и похмелье, как уже через полчаса приехал в нужную
больницу, как хватался за самообладание, чтобы не рвануть прямо к Антону,
прекрасно понимая, что нельзя.

Цепляясь за воротник белого халата, Арсений вполуха слушал сбивчивые

слова Оксаны о том, что они ехали вместе с Принцем после вечеринки домой и
ему стало плохо прямо в такси. У нее дрожал голос и руки, и Попов скорее на
автомате притянул ее к себе, мажа губами по виску, потому что мысленно был
очень далеко.

Осознание, что Антон мог умереть, — как лезвием по коже и кислотой на

языке. Тянет блевать, но он сдерживается, до синевы сцепляя пальцы домиком и
прижимаясь к ним подбородком. Паша уехал около часа назад, Оксана обещала
приехать к полудню, Стас пошел за кофе.

Глаза слипаются, в висках разве что не колет от головной боли, и Арсений бы

рад согласиться на предложение Шеминова и поехать домой немного поспать,
но не может. Просто не может позволить себе расслабиться, пока там, за
дверьми, с Антоном происходит черт знает что.

Арсения мутит от чувства вины. У него просто в голове не укладывается, как

он, проштудировав столько информации, мог так облажаться. Причем с треском
145/298
и фанфарами. Как говорится, делаем или хорошо, или никак. Он знал, что
Антону нельзя много пить, да и он, вроде, лишь пару раз прикладывался к
алкоголю. А еще выглядел таким счастливым, что у Арсения в мозгу клинило от
его яркой и безумно редкой улыбки.

Идиота кусок. Кретин.

Оба.

Антону врезать хочется до зуда в кулаках. Прямо-таки впечатать в стену и

треснуть о нее пару раз в глупой надежде, что это поможет его разуму
заработать. И он врежет. Обязательно врежет. И выскажет все, что он о нем
думает. В зелёные глаза только взглянет, обнимет до хруста тонкие кости, а
потом врежет.

В голове сумасшествие — мыслей одновременно десятки и в то же время —

ни одной по делу. Только как на заевшей пластинке вертится «а если бы…». Об
этом Арсений старается не думать — иначе поедет крышей. Просто с рельсов
слетит.

Как это — Антона могло не стать? Бред, чепуха, лепет сумасшедшего, не

иначе. Он ведь везде: в мыслях, в груди, в крови, в запахах, в воспоминаниях. Он
не может исчезнуть. Просто не может. Арсений очень четко теперь понимает
значение фразы «и мир перестал существовать», потому что именно это
случилось бы с ним, если бы Антон был еще большим идиотом.

На часы он смотрит каждые пару минут, едва ли не впервые в жизни ловя

себя на мысли, как медленно идет время, когда приходится ждать. Он не знает,
чем все обернется: вышедшая один раз медсестра сказала только, что Антон в
реанимации, и ушла, оставив его с распадающимся сердцем.

Арсению страшно. Безумно страшно. Ему хочется отмотать время назад, в

прошлый вечер, и выхватить из рук Принца ебаный стаканчик. Он винит себя во
всем даже больше, чем самого Антона, потому что не досмотрел, не
проконтролировал, не был достаточно внимательным, потому что расслабился и
пустил все на самотек.

И теперь расплачивается.

Стас возвращается, протягивает ему самый большой стакан кофе и какую-то

булочку, которую Арсений проглатывает быстрее, чем успевает разобраться во
вкусе. Только сейчас он понимает, как проголодался, но на очередное
предложение Стаса поехать домой отвечает неизменным отказом.

— Ты белее стены, Арс, — качает головой Шеминов и хмуро смотрит на него,

присев рядом. — Совсем не обязательно сидеть здесь — это может занять еще
не один час. А то и больше. Мы же не знаем, насколько Антон влип. Серьезно,
поезжай домой, отдохни хотя бы немного. А я позвоню тебе, как только появится
информация.

— Нет, я останусь, — отмахивается Арсений и подавляет зевок, — я в норме,

правда. Спасибо за кофе. А ты, кстати, сам зеваешь. Может, поедешь? Оксана
скоро должна приехать, и тогда я, наверное, тоже съезжу вздремну.

146/298
 — Пожалуй, — одарив его взглядом «так-я-тебе-и-поверил», Стас пожимает
ему руку и, придерживая на плечах халат, идет в сторону лифта.

Попов провожает его глазами и, сделав глоток остывающего кофе,

прижимается затылком к стене, жмурится, чуть разминает затекшую спину и
выдыхает. Разве он так много просит?

***

— Прошу прощения?

Арсений открывает глаза, поняв, что умудрился каким-то образом задремать,

и морщится, потому что спина нещадно ноет. Часто моргает, пытаясь отогнать
сонливость, фокусирует взгляд на стоящем перед ним человеке и резко
подрывается на ноги.

Мужчина немного ниже его, коротко стриженный, в крупных, круглых очках

и белом халате. Глаза темные и уставшие, вокруг — паутинка морщинок, на
щеках — несколькодневная щетина. Он пристально изучает Арсения, чуть
нахмурившись, и Попов нервно облизывает губы.

— Вы с Антоном приехали, верно?

— Да. Я Арсений, — он протягивает врачу руку, и тот с готовностью ее

пожимает.

— Дмитрий Темурович, его лечащий врач. Можно просто Дима, на самом

деле, раз уж такая ситуация, — он слабо улыбается, а потом вдруг широко
распахивает глаза и усмехается: — А, стоп, Арсений… Ты его новый фотограф,
что ли? — Попов кивает, и Позов фыркает. — Знаю, слышал.

— От него? — брови взлетают вверх к самой челке.

— Гонишь? Он от меня бегает только так, — качает головой Дима, — хотя я

его вроде как лучший друг. Но сейчас не об этом, — он снова становится
серьезным. — Думаю, у тебя много вопросов, и я все понимаю. Но у меня не так
много времени, так что давай я тебе все объясню сначала, а ты потом, если
понадобится, спросишь?

— Да, конечно, — Арсений обхватывает свои плечи руками и цепляется за

него взглядом.

— У Антона РПП. Если кратко, то это заболевание, для которого характерно

нездоровое пищевое поведение, в основе которого находится озабоченность
собственным весом и внешностью. А ты знаешь, какие у него заскоки, связанные
с питанием, — Попов кивает, и Дима продолжает: — Когда он приходил ко мне
несколько дней назад, он просто постфактум сообщил мне, что решил резко
лечиться и, что очень свойственно для него, сразу начал действовать, не думая.
Я его предупреждал, что нельзя торопиться, нужно следить за своим
организмом, потому что из-за его образа жизни он ослаблен, но… Как видишь,
Антон у нас самый умный.

— Даже слишком, — Арсению почему-то тепло от этого «у нас», но он

147/298
старается не акцентировать на этом внимание, потому что сейчас не до этого.

— Как я понял, прошлой ночью он выпил, — Попов поджимает губы, а потом

открывает рот, чтобы начать оправдываться, но Позов не дает: — Дебила кусок,
на самом деле. Это же прямая дорога на тот свет, — Арсений сглатывает, и Дима
хмуро кивает. — Я без шуток — он легко мог откинуться. Повезло, что организм
молодой и сильный, — по коже ползут мурашки, и Арсений плотнее кутается в
халат. — Из-за того, что он столько времени издевался над своим организмом, у
него ослаблена детоксикационная функция печени и развился алкогольный
кетоацидоз…

— Алкогольный кето… — он резко начинает скучать по детским

скороговоркам.

— Понятно, — Дима усмехается и проводит рукой по подбородку,

задумавшись. — Проще говоря, из-за его образа жизни у него были нарушены
функции печени, которая помогает утилизировать все, что поступает в
организм. В том числе алкоголь. И если эти функции снижаются, то этиловый
спирт не обезвреживается, и следствием становятся спазмы, рвота и тошнота —
организм пытается вывести то, что ему не нравится, другими способами.

— Да, Оксана говорила, что его рвало в такси, — Арсений старается не

представлять описываемые девушкой картины, потому что рвота и его Принц ну
никак не сочетаются в его понимании.

— Хорошо, что рвало, — хмурится Позов. — Ему очень повезло, как я уже
сказал, потому что все могло быть в разы хуже — как минимум, затяжная кома,
как максимум… Летальный исход, — Попов сглатывает и нервно облизывает
губы. — Но пронесло. Когда его доставили в реанимацию, мы провели
детоксикационную терапию и вкололи гепатопротекторы, чтобы очистить
печень… — он на мгновение задумывается, но потом ловит затуманенный взор
Арсения и вздыхает. — Сложно, понимаю. Короче, мы делаем все возможное для
поддержания жизнедеятельности организма. Надо будет — прибегнем к
искусственному питанию. Но, вообще, лечение зависит от индивидуальной
переносимости организма, так что это будет зависеть от него — как быстро он
поправится и поправится ли вообще.

— Как оптимистично, — и совсем не хочется завыть. Совсем.

— Я стараюсь быть честным.

— Я понимаю, — Арсений пытается улыбнуться, но выглядит жалко. — И что

дальше? Как он сейчас?

— Мы следим за его состоянием. Нужно будет проконтролировать процессы

жизнеобеспечения, чтобы понять, на каком уровне они сейчас находятся.
Думаю, недельки две ему придется полежать, чтобы провести полную
диагностику. Ему выпишут комплекс витаминов и минералов, а также назначат
диету. Например, молочные продукты, фрукты ему ни в коем случае нельзя, —
Попов закусывает нижнюю губу и разве что не матерится себе под нос, но
сдерживается. — Потом, когда выпишется, нужно будет контролировать вес и
придерживаться диеты, а также раз в две недели проходить комплексный
осмотр у специалистов.

148/298
 — Это понятно.

— А, — спохватывается Дима, — ему противопоказаны любые нервные

потрясения и переживания. А то поднимется уровень инсулина, что может
вызвать сахарный диабет первого типа, а я сомневаюсь, что ему не хватает еще
одного цветка в и так огромном букете проблем и болячек.

— М-м-м, — протягивает Арсений и задумчиво чешет затылок, — то есть я не

смогу убить его за то, что он такой придурок?

— Боюсь, что нет.

— Какая жалость.

— Понимаю, но увы, — Дима поправляет очки и улыбается уголками губ.

— Честно, сам вломлю, как в норму придет, потому что… Ну, дебила же кусок.

— Полностью согласен.

Позов Арсению нравится — простой, дружелюбный, уверенный в себе. Еще и

друг Антона, причем, кажется, того Антона, каким он был три года назад. Его
так и подмывает завалить Диму вопросами о том, что так повлияло на Шастуна,
что он переквалифицировался в Принца, но понимает — не вовремя.

Поэтому он сдерживается и только благодарно улыбается Позову, после чего

с надеждой, заранее обреченной на провал, спрашивает:

— Я могу его увидеть?

— Боюсь, сегодня не получится. Завтра-послезавтра — да, скорее всего

будет такая возможность. Но недолго и, как я уже сказал, без всяких
эмоциональных нагрузок — ему нужен покой. На самом деле, — он слабо
улыбается, — думаю, тебе не нужно здесь дальше сидеть. Единственное, сюда
бы вещи его, ну и еще там по списку. Пусть кто-нибудь привезет, а я позвоню,
как появится новая информация, и можно будет его навестить.

— Да, конечно, — Арсений вбивает свой номер в его телефон и, нервно

переминаясь с ноги на ногу, смотрит на свои ботинки, обутые в зеленые бахилы.
— А… С ним точно все будет хорошо?

— Надеюсь, — Дима снова поправляет очки. — Он, конечно, тот еще

придурок, но ему есть, за что держаться, так что, думаю, выкарабкается, —
поймав непонимающий взгляд Попова, он поясняет: — Когда он ко мне приходил
и просил помощи, то упомянул, что делает это ради кого-то. Я уж не знаю, что
это за девушка такая, которая умудрилась встряхнуть ему мозг, потому что
никто с этим не справлялся все эти годы, но при встрече я хочу пожать ей руку,
так как… Ну, спасает она его, короче говоря. Буквально из могилы достает.

— Д-да, пожалуй, — с заминкой отзывается Арсений. — Так, что нужно

привезти ему? Я съезжу.

Пока Позов диктует ему список необходимых документов и предметов

одежды, Попов внимательно слушает его и записывает в заметки на телефоне, а
сам кусает губы чуть ли не до крови, пытаясь сдержать улыбку.
149/298
 Невозможный его мальчишка.

***

Антон ненавидит больницы. Буквально все в них: вечные визиты врачей,

процедуры и анализы, едкий запах медикаментов, раздражающе длинные
коридоры, пустые лица больных, напоминающие маски в театре Древней
Греции, угнетающую тишину по ночам, скрипучие кровати, маленькие,
потрепанные с краев тумбочки и дозированное питание. Раньше он был бы рад
перспективе питаться исключительно кашами и хлебом, но сейчас — мало.

Правда, выбора у него особо нет. Он может только догадываться, что там
обсуждали Дима с Пашей и Арсом, но он не сомневается — спартанские условия,
как и жесткий режим, ему обеспечены. Впрочем, Антон не дурак — сам
понимает, что натворил.

На самом деле, он уже не помнит, почему ему так башню сорвало. То ли

повлияла просьба Димы попробовать вести себя по-прежнему, то ли самого что-
то дернуло вспомнить, что такое веселье, то ли мозг отказал, когда появился
Арсений…

Скучает. Господи, пиздец как сильно скучает.

Когда Антон приходит в себя и оказывается в состоянии усваивать

информацию, Дима долго и нудно объясняет ему, что к чему и что его ждет.
Остается только слушать, кивать, закручивать на ус и ждать того момента,
когда можно будет робко, едва слышно и почему-то почти смущенно спросить:

— Арс здесь?

Ему до безумия хочется верить в то, что Попов сидит где-нибудь в коридоре
и ждет момента, когда можно будет зайти в палату. Может, это эгоистично и
самонадеянно, но Принц все равно надеется, что все это время его фотограф не
покидал больницу и сходил с ума, пока он был без сознания.

Что поделаешь. И корона не жмет.

Дима осекается на полуслове и непонимающе смотрит на него.

— Арс? А, Арсений в смысле? Который фотограф? — Антон поджимает губы и

сдержанно кивает. Запоздало он понимает, что сдал себя с потрохами, потому
что по лицу Димы ярким лучом скользит понимание. — Да ты гонишь… Стоп, да
ну нет… Ты серьезно? Он? — Принц упрямо молчит, глядя на него волком, а
брови Позова скользят вверх. — Ну, ты даешь, конечно, Тох… Никогда бы не
подумал, что ты… — поймав его предостерегающий взгляд, Дима тушуется.
— Понял, ладно. Но… Это с ним ты в Москву ездил, получается? А там вы…

— Не твое дело, — чеканит Антон слишком уж грубо и поспешно, закапывая

себя еще глубже, и Позов хмыкает, помотав головой.

— Я надеюсь, вы по обоюдному… Понял, — он поднимает обе руки, сдаваясь,

но улыбается только шире. — Ну, вообще… Он красивый, соглашусь.
150/298
 Красивый? Серьезно? То есть просто «красивый»? Антон не сдерживается и
закатывает глаза, о чем сразу жалеет, потому что в висках начинает стучать. Он
может подобрать с десяток прилагательных, которые бы подошли Арсу, заменяя
банальное «красивый», но Диме это едва ли нужно знать, поэтому он
сдерживается и лишь пожимает плечами.

— Рассказать не хочешь? — Позов склоняет голову набок.

— О чем?

— Да, на самом деле, обо всем. Сколько мы с тобой нормально не общались?

— Так я не виноват, что все разговоры сводятся к тому, что я анорексик.

— Так я не виноват, что ты с упорством маньяка загонял себя в могилу, —

парирует Дима, скрестив руки на груди. — Но это в прошлом, насколько я
понимаю, потому что теперь у тебя есть — не закатывай глаза, мне нравится эта
пафосная формулировка — свой якорь.

— Я бы закатил, но голова болит, — мямлит Антон и чуть хмурится. — Но ты

так и не ответил — где он?

— Недавно уехал, потому что приемные часы закончились. Он тут ошивается

постоянно, чуть ли не выгонять приходится. Привез твои вещи еще в первый
день, потом уехал на какое-то время и снова вернулся, хотя я обещал позвонить,
когда тебя можно будет навестить.

— Но сейчас его нет? — зачем-то уточняет Антон, хотя и с первого раза все
прекрасно понял. Но ему будто бы нужно убедиться в том, что в ближайшие
часы он Арса не увидит. Мазохист недоделанный.

— Нет, — улыбается Дима, все прекрасно понимает. — Что, соскучился?

— Завали.

— Да ладно, я только рад. Это… — он задумывается, подбирая нужное

слово, — даже мило. Я уж не знаю, чем он тебя так зацепил и как вообще
умудрился переубедить тебя, но… Ты другой, Шаст, серьезно. Ты прям… живой.

Живой.

Важное слово. Серьезное. Значимое. Антон повторяет его губами, не

используя голос, буквально смакует, прислушиваясь к тому, как стучит его
сердце, как ворочается во рту язык, как в горле скапливается слюна и
приходится сглотнуть.

Действительно живой. Дышит, слышит, смотрит, думает. А мог бы умереть.

Что несколько месяцев назад, что в ночь после вечеринки. Антон поклялся
никому не рассказывать о том, в каком состоянии он был за пару дней до
появления Арсения, — он перестал следить за весом, ел все меньше и думал
только о том, сколько еще килограмм он может скинуть. Это не было
помешательством — просто в какой-то момент стало плевать. На все. Ему
надоел модельный бизнес, надоел вечно стелющийся перед ним Паша, надоели
151/298
Оксана с Ирой, смотрящие на него с опаской, надоел слишком подвижный
Скруджи, надоел Дима со своей заботой.

Пропал интерес ко всему. Даже к себе. Он по-прежнему любил свое тело и

восхищался тем, чего он добился и куда выбился благодаря своему внешнему
виду, но это походило больше на привычку, а порой и на вынужденность.

А потом — Арсений. Переступает через все принципы Принца, рвет шаблоны,

игнорирует его правила и попросту не дает замкнуться в себе и думать о чем-то
другом. Только о нем. О напоре, уверенности, широкой улыбке и вызове в
глазах.

Антон правда ненавидел его очень долгое время. Ненавидел именно за то,
что он был его полной противоположностью: энергичный, открытый, живой. Эд
тоже был таким, но ему было похуй. В отличие от Попова, который сразу же
успел огорошить его прямым заявлением о том, что его не привлекает худоба
Антона.

Это был удар по самолюбию. Хотелось рычать, топать ногами, ударить со

всей силы и впервые за долгое время выпустить наружу эмоции, которые сидели
внутри месяцами, накапливаясь и сдавливая, мешая нормально дышать.
Сдержался, стерпел, раз, второй, третий, потом ввязался в игру и утонул.

Антон жив, это факт. Из-за и ради Арсения.

— Живой, — запоздало повторяет Антон, поняв, что слишком глубоко ушел в

свои мысли, и поднимает взгляд на Диму. — А завтра… Завтра он придет?

Позов усмехается и со вздохом качает головой.

— Думаю, даже если бы я запретил, он все равно бы приехал и нашел способ

хотя бы на этаж подняться. Он пробивной, Арсений этот твой: у всех собрал
номера телефонов, чтобы была возможность связаться, наладил контакт,
очаровал половину персонала… — улыбка режет губы, так и хочется протянуть
гордое «он такой», а потом Антон спохватывается и фыркает:

— Он не мой.

— Ну, конечно, — Дима снисходительно смотрит на него взглядом а-ля «и-

кого-ты-хочешь-наебать». — Он по приколу от тебя ни на шаг не отходит и разве
что пылинки не сдувает. Точнее, сдувал бы, если бы к тебе пускали.

— Это ничего не значит, — продолжает тушеваться Принц, прекрасно

понимая, что это бесполезно. Но не отступать же. — Мы коллеги. Работаем
вместе. На этом все.

— Видел бы ты сейчас свои щенячьи глаза, Шаст, — Позов с нежной улыбкой

смотрит на него, потом вздыхает и распрямляется. — Но ладно, мне пора идти. Я
еще загляну, наверное, но тебе бы спать побольше — нужно восстанавливать
силы.

Антон только отмахивается, как бы показывая, что все прекрасно понимает,

и откидывается на подушки. Глаза слипаются, и он действительно думает о том,
чтобы лечь спать, но потом не сдерживается и тянется за мобильным, лежащим
152/298
на тумбочке. У него отвисает челюсть, когда он видит больше десятка
сообщений. Причем большинство от…

Арсений
Надеюсь, ты понимаешь, как тебе
влетит, когда ты придешь в себя
15 марта, 09:34

Арсений
Я серьезно, я готов вспомнить
старые добрые методы воспитания
при помощи ремня. И только посмей
подумать об этом в сексуальном
подтексте
15 марта, 09:59

Арсений
Но на самом деле я пиздец
пересрался. Как можно быть таким
идиотом?! Знаешь ведь, что нельзя
нажираться
15 марта, 11:54

Арсений
Я не знаю, зачем пишу эти
сообщения, когда все равно скажу
то же самое, когда меня пустят
к тебе. Наверное, мне просто
слишком стремно сидеть в
коридоре и не знать, как ты там
15 марта, 15:05

Арсений
Дима классный, кстати. Мы с
ним немного поговорили о тебе, но
не паникуй раньше времени — он не
успел раскрыть твои секреты, потому
что слишком занят твоим лечением.
Но я хотел бы с ним еще пообщаться —
так странно разговаривать с кем-то,
кто знает тебя лучше, чем я. Я даже
завидую немного. Или это ревность?
15 марта, 18:45

Арсений
Пришлось вернуться домой, потому
что нет смысла сидеть в больнице. Точнее
как — я бы сидел, мне похер, но Дима
разве что не силой вытолкал. Забудь,
что я говорил, — он мне не нравится :(
15 марта, 20:02

Арсений
Все еще не пускают. Настроение —
153/298
пойти убивать. Но боюсь сойти за
шизика. Поэтому сижу в коридоре и жую
пластиковую ложку, которую дают с кофе
16 марта, 11:29

Арсений
Кофе, кстати, говно в автомате. Вчера
Стас где-то нашел прям крутой, а этот
отстой. Лучше бы не пил, но тогда, боюсь,
вырублюсь, потому что почти не спал
16 марта, 12:03

Арсений
Пересмотрел все, что написал, и
сделал вывод: я все-таки шизик. Пишу
какой-то бред, за который мне уже стыдно,
а удалить не получится. Надеюсь, ты не
закатишь глаза, когда придешь в себя
и увидишь эту чушь. Ненавижу, когда
ты это делаешь
16 марта, 14:21

Арсений
Хотя плевать. Даже похуй. Ты, главное,
приди в себя быстрее. А там хоть до мозга
прокручивай глаза
16 марта, 16:54

Арсений
Узнал, что ты пришел в себя, но мне
не сказали, потому что все равно бы не
пустили — какие-то процедуры и прочая
лабуда, в которой я полный ноль. Я
выругался так громко, что Дима пригрозил
выставить меня. Пришлось извиниться, но
мне не жаль
16 марта, 18:01

Арсений
Как же ты бесишь. Надо было быть
таким кретином, чтобы нажраться и
попасть в больницу с какой-то херней,
начинающейся на «кето». У меня мозг
вспух от количества терминов. Заебался
гуглить все, чем ты там болен. Серьезно,
как ты себя до такого довел? Очнешься —
въебу. Так что готовься — я уставший,
сонный и злой, а ты — причина такого
состояния. Придется расплачиваться
16 марта, 20:34

Арсений
Я уже говорил, что ненавижу тебя?
16 марта, 20:58
154/298
 Антон смотрит на часы, улыбается и печатает, путаясь в буквах, потому что
пальцы не попадают по клавишам.

Антон
Я тоже скучаю по тебе
16 марта, 21:07

155/298
Примечание к части 400 лайков!
какой юбилей у моего средненького :)
праздную весь день!

спасибо за вашу отдачу, ваши отзывы, ваши эмоции и тепло

вся любовь, всегда :3

надеюсь, вам и дальше будет интересно, поэтому, как и всегда, жду ваших
комментариев и мнений об этой главе

обійми — океан ельзи

вверх-вниз — лсп
slow — hurts

fifteen

Нахождение в больнице — ебаный день Сурка. И если еще пару

месяцев назад Антон бы с радостью согласился на подобную монотонность и
однотипность, то сейчас он утопает в своем персональном Аду, ненавидя себя
слишком сильно.

Он презирает себя за слабость, за то, что впервые за долгие годы спустил

контроль, что поверил в то, что он может расслабиться и быть, как все. Только
вот он несколько лет потратил на то, чтобы быть уникальным. И несостыковка
ударила прямо в лицо, прямо во все уязвимые места.

Могло быть хуже. Антон прекрасно это понимает, не дурак. Да еще и Дима
считает, видимо, своим долгом минимум раз в день напомнить ему, что он мог
уже неплохо так разлагаться в земле, отдыхая от своей тупости. Такие себе
одобрительные слова от лучшего друга, но других не было.

Да и поделом.

Антону стыдно. Ему стыдно впервые за очень долгое время, потому что, лежа
в палате, он слышит голоса Оксаны, Стаса, Паши, Иры, доносящиеся из
коридора, Дима передает от них продукты и теплые слова. И его ломает, ломает
от осознания, что им не плевать. Что он реально что-то для них значит.

Антон плакать разучился очень давно. Но у него то и дело горят уголки глаз
от желания вылить куда-нибудь накопившиеся эмоции.

Он слушается Диму во всем: послушно ест, что положено, терпит

капельницы с тиамином, чтобы снять последствия алкогольного ацидоза,
посещает врачей. Он вообще не помнит, когда в последний раз вел себя
настолько кротко. Внутри иногда дергается желание послать опостылевшие
каши и выдернуть к черту трубку из вены, но он терпит, потому что понимает,
что на кону.

А на кону Арсений, который — Антон еще не решил — то ли ублюдок, то ли

садист. Потому что за пару дней, что Дима разрешил навещать его, Попов не
появился ни разу. Антон то и дело слышит его голос, переписывается с ним, но
не видит.

156/298
 И это убивает быстрее и больнее, чем анорексия.

Арсений отвечает на все его сообщения, кроме тех, где он пытается узнать,
почему он не приходит — они остаются незамеченными. И это бесит. Безумно
бесит. До такой степени, что Антон рычит в подушку и срывается на ни в чем не
повинном Диме снова и снова.

— Послушай…

— Да плевать вообще, — Антон отмахивается от него и даже не обращает

внимания на то, что ему меняют капельницу: озлобленно пялится в потолок и
кусает губы, — может не приходить совсем. Сдался он мне.

— Антон…

— Убери этот тон, Дим, — огрызается он, сглотнув, — мне не шесть, чтобы ты
сюсюкал.

— Ну, а что я могу поделать, если ты ведешь себя, как ребенок, который
капризничает из-за пустяка? — Антон уже оскорбленно открывает рот, но Дима
перебивает его: — Ой, прошу прощения, Арсений явно не относится к категории
«пустяков».

— Я тебя ненавижу.

— Боже… — Позов разве что не стонет, закатывает глаза и укоризненно

качает головой. — Хочешь, я его насильно притащу? Если это реально так
необходимо. Ты же помнишь, что тебе нельзя волноваться? Блять, — он не
сдерживается и с силой ударяет кулаком по столу, — как меня ваши разборки
заебали, ты бы знал!

Одарив его взглядом «а-при-чем-тут-вообще-я», Антон тянется за мобильным,

обновляет переписку с Арсением и фыркает. Он не понимает, почему его
накрывает снова и снова, но он ничего не может с собой поделать. Он раз за
разом пытается убедить себя в том, что это привычка и жажда внимания, что на
самом деле его не так уж и сильно тянет к Попову.

А потом он вспоминает рандомный момент с ним, и все — дно.

***

Антон никогда бы не подумал, что будет так мечтать о шоколаде. Просто

лежать на огромной кровати, вслушиваться в пищание приборов и думать об
«Аленке» и «Милке». Его буквально плющит от желания расплакаться, как
ребенок, начать бить конечностями и требовать хотя бы квадратик сладости.

Разве он так многого просит?

Но нельзя. Слишком многое нельзя. Это «нельзя» буквально горит на

сознании ярко-ярко, слепя и вынуждая щуриться. Антону никогда не хотелось
быть нормальным так сильно, как сейчас. Потому что именно в больнице он
понимает, что у него действительно проблемы. И они связаны не только с
анорексией, а также с отношением к миру и окружающим.
157/298
 Антон — одно большое недоразумение, и от этого тянет блевать.

И снова это треклятое «нельзя». Нельзя делать и есть то, что хочется, нельзя
вести себя, как заблагорассудится, нельзя по привычке говорить, что все
хорошо, ничего не болит и вообще он чувствует себя прекрасно. На вопросы о
здоровье вообще врать нельзя, потому что все равно доебут. Поэтому Антон
даже не пытается — отвечает максимально честно и развернуто, стараясь
сузить количество вопросов.

Привыкший к вниманию, он все равно чувствует себя неправильно, когда

вокруг него крутится такое количество врачей. Психиатр, психолог,
психотерапевт, диетолог, эндокринолог, терапевт и еще несколько «логов» и
«втов». И каждый приходит с дежурной улыбкой, бумажками и кипой вопросов.

Антон терпит, потому что надо.

А на самом деле он ждет только одного человека.

Ненавидит, злится, ругает всеми известными ему словами, презирает, шлет

максимально далеко, ребячески игнорирует сообщения, разве что не запускает
мобильным в стену в порыве особенной ярости, а потом снова давит лыбу, когда
приходит опостылевшее уже:

Арсений
а кофе здесь действительно ужасный
13:03

Антон хмыкает, качает головой, нервно теребит челку, путаясь в ней

пальцами, какое-то время еще борется с желанием ответить сразу же,
выдерживает театральную паузу, наивно пытаясь показать, что не ждал
сообщение сразу же и не прочитал его в следующую же секунду, и, наконец,
печатает:

Антон
я свожу тебя в нормальное кафе,
когда выйду, и будет тебе хороший
кофе
13:06

Арсений
обещаешь?
13:07

А Арсений даже не пытается что-то показать или, наоборот, скрыть. И Антону

до мурашек тепло, потому что он с легкостью может представить Попова,
который сейчас сидит где-то, упираясь локтями в колени и держа в ладонях
мобильный, улыбается и смотрит в упор на экран, чуть закусив губу и сдувая
растрепанную челку.

Антон
но нужно только выйти отсюда
не могу уже — тошно
158/298
 и это я еще жаловаться не начал
13:08

Арсений
сам виноват
Дима сказал, 2-3 недели точно
проваляешься, а там как пойдет
13:10

Арсений
и я уже молчу про то, что
после амбулаторного периода
ты еще несколько месяцев будешь
ходить в клинику на диагностику
13:11

Антон
но ты же будешь ходить со мной?
13:12

Детский порыв. Глупое желание, отправленное быстрее, чем он успевает

осознать весь масштаб возможных последствий. Антон поджимает губы,
чертыхается себе под нос и, поразмыслив, отправляет вдогонку:

Антон
хотя о чем это я, если ты даже
в палату ко мне не заходишь
13:12

Молчание затягивается. И плевать, что проходит едва ли минута, — для

Антона она тянется вечностью. Вечностью с острыми краями, оставляющей по
внутренностям рваные раны. Антон ощущает буквально каждую секунду,
сжимая во влажных ладонях мобильный, когда дверь скрипит и медленно
распахивается.

Оказывается, Антон напрочь успел забыть о том, какой Арсений красивый.

Даже вот такой, непривычно… домашний? Лохматый, бледный, но с красными
пятнами на лице, в черной футболке с каким-то странным рисунком,
распахнутом белом халате, непонятных штанах, напоминающих мешок, и белых
тапочках. В руках — объемный пакет, на лице — напряженная, даже смущенная
улыбка, а глаза… глаза его. Родные, теплые, голубые-голубые.

И Антона как по затылку ударяет с такой силой, что в висках звенеть

начинает.

Как. Же. Он. Соскучился.

Ему требуется вся его выдержка, чтобы не рвануть с места, потому что он
помнит о капельнице, а также о словах Димы, что ему нужен покой. Поэтому он
терпит — цепляется ладонями за края кровати, дышит через раз и жадно
пожирает каждый сантиметр тела Арсения.
159/298
 А тот смотрит в ответ, едва ли моргая раз в минуту, и Антон может
представить, что он видит: бледного, осунувшегося, еще более худого,
лохматого, в больничной одежде, окруженного пищащими приборами и
соединенного с капельницей.

Тот еще Белый Принц.

Но в голубых глазах — облегчение. Антон с легкостью читает в них

светящееся ярче солнца в погожий день «живой», и у него в груди щемит.

— Я… это, — Арсений облизывает губы, прикрывает за собой дверь и неловко

делает шаг, практически сразу остановившись, — сварил тебе суп. Крупяной. На
овощном отваре. Дима сказал, что тебе его можно… — и осекается, запутавшись
в словах и раскрасневшись.

А Антон только пялится на него в упор и моргает часто-часто, потому что у

него в голове не укладывается слишком многое. Ни внешний вид Арсения, ни его
смущение, ни его слова о том, что он что-то сварил для него, ни даже то, что он
правда здесь. Стоит, краснеет, пытается улыбнуться, что выходит очень коряво,
мнется на одном месте и прячет глаза.

— Это… — он снова подает голос, — по поводу того, почему я не приходил…

Я… Я просто не смог. Оксана, когда вышла от тебя в первый раз, сказала, что ты
выглядишь… Что у тебя… Что твое лицо… И я… — Арсений какой-то другой:
дерганный, нервный, испуганный, неестественно-бледный, осунувшийся.

И Антон резко понимает: это из-за него. Из-за него у Арса синяки под
глазами, из-за него красные глаза, из-за него искусанные губы и дрожащие руки.

— Антон, мне правда очень…

— Обнимешь меня?

Два слова. А током прошибает насквозь. Аж дыхание перехватывает и спазм

скользит по телу.

Арсений смотрит на Антона, а Антон не сводит с него взгляда и просит,

умоляет глазами:

Подойди. Дай почувствовать тебя. Мне так тебя не хватало. Твоего голоса,
тепла, запаха кожи. Дай почувствовать твои прикосновения — они у тебя
особенные, никто никогда не касался меня так, как ты. Позволь уткнуться тебе в
шею и перестать дышать, потому что мой воздух в тебе. Обними так крепко, как
только сможешь, не бойся, не сломаешь — я внутри и так еле-еле держусь, а на
самом деле по швам каждый раз расхожусь от твоего взгляда. Можешь ничего
не говорить, только будь рядом. Близко. Всегда. Пожалуйста.

Арсений кивает дерганно и то со второго раза, облизывает губы, ставит

пакет на стул, медленно подходит к койке, оглядывает ее, бледнеет еще
больше, снова встречается глазами с Антоном, наклоняется и сначала робко
обхватывает его за шею, будто боясь потревожить, но потом, ощутив его ладони
на своей спине, крепко прижимает его к себе и утыкается лицом в его плечо.

160/298
 Дышит рвано, часто-часто, сжимает пальцами больничную рубашку,
поглаживает кончиками обнажившуюся кожу, подрагивает в кольце рук и чуть
дрожит из-за неудобной позы, но даже не думает отстраняться, только роняет
слабое, сиплое:

— Господи, ты живой…

и комкает тонкую ткань в кулаках.

Антон же остановиться не может: скользит ладонями по его волосам, шее,

плечам, спине, очерчивает лопатки и позвонки, мнет халат, цепляется за
складки и жадно вдыхает запах, ставший практически наваждением. А потом
скорее стонет хриплое:

— Ты здесь…

и ближе жмется всем телом.

Ему мало. Обоим. Хочется прижаться теснее, касаться откровеннее и резче,

хочется вцепиться так сильно, чтобы убедиться в том, что правда вместе, что
живы и рядом.

Антон часто моргает, оторвавшись от подушек, чтобы прильнуть к Арсению

всем корпусом, цепляется за его плечи, тянет на себя тонкую ткань халата и
чуть дрожит в его объятиях, не боясь признаться в том, что сейчас
действительно спокойно.

Арсений мягко перебирает пряди его волос, улыбается ему в кожу, чуть
корябая щетиной, ласково гладит по спине и плечам, осторожно, даже бережно,
будто боясь потревожить, и Антона разрывает от этой нежности, потому что он
не понимает, приятна ему эта забота или она раздражает и хочется большего.

— Еще раз так напугаешь меня, и я тебя убью, — предупреждает его

Арсений, и Антон, хмыкнув, отодвигается и ложится обратно на подушку, но
руку с плеча Попова не убирает: продолжает цепляться за ткань, будто боясь,
что он отойдет, и Арсений, блеснув понимающей улыбкой-вспышкой, садится на
край койки.

— Что, правда испугался? — ну, разве он мог не подцепить? Это был бы не

Принц.

Арсений закатывает глаза и укоризненно качает головой.

— Ты меня на слабо берешь или что? Думаешь, я зажмусь и начну все

отрицать? — Антон равнодушно дергает плечами, а сам смотрит внимательно-
внимательно, следя за его мимикой. Арсений облизывает губы и опускает взгляд
на свои руки. — Когда… Когда Дима сказал, что ты мог умереть, я представил,
что это правда. Что тебя… нет, — Антон никогда не слышал такого голоса:
пустого, сухого, как страницы старой книги. Да и сам Арсений выглядит
потрепанным, потертым, только пальцы нервно теребят край наволочки. — И это
страшно. Я… я до этого момента, видимо, не до конца понимал, насколько все
серьезно, а сейчас…

— Мне тебя не хватало.

161/298
 Антон не верит, что смог выдавить это из себя.

Арсений не верит, что действительно услышал эти слова.

Они смотрят друг на друга, боясь лишний раз моргнуть, потому что сейчас
отсчет начинается будто бы заново. Они по-новой изучают друг друга, по-новой
крутятся стрелки часов, по-новой в голове появляются вопросы и находятся на
них ответы.

— Как ты это делаешь? — не сдерживается Арсений. — Я постоянно говорю

много и бред какой-то комом, а ты бросаешь одну фразу — и я ничего ответить
не могу.

— Ты можешь просто сказать, что чувствуешь то же самое, — шепчет Антон,

потом вздрагивает и, смущенный собственным порывом, недовольно ведет
плечами. — А вообще, я с тобой разговаривать не собирался. Я даже ненавижу
тебя, понял?

— За то, что я не приходил?

— А я ждал, вообще-то.

— Тебе сколько лет?

— Да какая разница? — он вспыхивает и поджимает губы. — То ты постоянно

крутишься рядом, убеждаешь меня в том, что тебе не плевать, что ты всегда
будешь рядом, что ты хочешь помочь мне справиться с болезнью, а то попросту
не можешь пересилить себя и зайти ко мне, просто потому что кто-то сказал, что
я фигово выгляжу. И что, совсем фигово, кстати? — спохватывается он,
сощурившись. — Страшный?

Арсений поджимает губы, виновато смотрит на него исподлобья, потом

тянет руку, коснувшись его кисти, мягко оглаживает бледную кожу,
рассматривает слишком неправильные из-за отсутствия колец пальцы и крепко
сжимает его ладонь в своих, а потом поднимает голову и встречается с ним
взглядом.

— Ты живой. Для меня это самое главное. А все остальное поправимо. С

остальным мы справимся.

— Мы? — у Антона голос пропадает, и он сипит на грани срыва, ощущая, как

сердце бешено стучит где-то в горле. Он смотрит на Арсения в упор и до мути
перед глазами боится услышать в ответ смешок, потому что Попов может,
потому что он любит выкручиваться из ситуаций посредством юмора.

А Антон этого не вынесет. Не сейчас, когда все слишком откровенно и

искренне.

Но Арсений лишь улыбается, переплетает их пальцы и кивает.

— Мы, — потом делает паузу, усмехается и качает головой. — Пиздец

сопливо, а? Прям перебор. Расскажи лучше, как ты. Я, правда, и так все о тебе
знаю, потому что от Позова не отстаю, но все же.
162/298
 — Ну, я жив, — хмыкает Антон и, чуть поразмыслив, продолжает говорить о
своем самочувствии, больничных буднях, питании, посещении врачей и каком-то
несвязном бреде, который, как ему кажется, к месту. Он говорит, и говорит, и
говорит, улыбается, даже смеется пару раз.

И не выпускает ладонь Арсения из своей.

***

Арсений снова и снова плещет себе в лицо водой. Не помогает. Ничего не

помогает. У него сердце стучит где-то в висках, отдаваясь болезненными
импульсами по всему телу, пальцы рук такие холодные, что не спасает даже
батарея, дыхание неровное, прерывистое, в горле дерет, но откашляться не
получается.

Он смотрит на себя в зеркало и пугается того, как выглядит: бледно-зеленая

кожа, круги под глазами, сухие, искусанные губы, лихорадочный блеск в глазах.
Тот еще красавчик, конечно. Он усмехается и проводит рукой по спутанным
волосам, чешет колючий подбородок, поняв, что не брился уже почти неделю.

Не до этого было. Вообще ни до чего было.

Все, что занимало его мысли, — Антон. Плевать было на питание, на сон, на
внешний вид. Арсений огрызался на Стаса и Пашу, когда те пытались отправить
его спать, шипел на Оксану с Ирой, едва ли не скандалил, требуя, чтобы ему
разрешили остаться в больнице на ночь, перехватывал Позова каждую
свободную минуту в надежде услышать что-то новое.

У него в голове вместо мыслей были зеленые глаза и худое тело, а в крови —
страх. И он съедал, он поглощал клетку за клеткой, вынуждал гореть изнутри,
испепеляя и выкручивая суставы. Даже во время самого дикого гриппа, которым
Арсений болел несколько лет назад, когда он почти неделю даже подняться с
кровати не мог, потому что его ломало до стонов и криков, было не так больно.

Он дышать научился заново только тогда, когда Дима заверил его —

опасность миновала. Арсений тогда закрылся в туалете и до крови вцепился
зубами в мякоть руки, чтобы не завыть, потому что слезы облегчения душили
сильнее, чем что-либо.

Он боялся. Он до отказывающих конечностей боялся, что может случиться

непоправимое, что Антона может не стать. Совсем не стать. И это казалось чем-
то безумно неправильным, каким-то сюрреализмом, искривленным миром, в
котором он бы попросту не смог существовать.

А потом — состояние нормализовалось и надежное «угрозы жизни нет».

Арсений плохо понимает все медицинские объяснения Димы, но не отпускает
его тогда от себя до тех пор, пока не получает всю информацию. И он знает, что
еще как минимум полгода Антону придется находиться под тщательным
контролем, но это не важно, потому что этот факт значит только одно — он жив.

Его Принц жив.

163/298
 Первый раз посетив Антона, Оксана вышла от него в слезах, причитая из-за
его внешнего вида и состояния в целом, и внутри что-то подорвалось, потому
что Арсений вспомнил, каким болезненным выглядел Антон в их первую встречу,
каким бледным и истощенным. У Арсения тогда в голове не укладывалось, что
окружающие могут так спокойно смотреть на него и не бить тревогу. И если
сейчас Оксана говорила, что дело дрянь…

Арсений элементарно боялся, что не сдержится, что у него внутри что-то

окончательно сломается, если он увидит Антона в таком состоянии. И
пересилить себя получилось только на третий день, когда желание убедиться в
том, что с его Принцем все действительно в порядке, пересилило.

И сейчас, стоя в туалете и пытаясь унять дрожь в конечностях, Арсений

никак не может перестать улыбаться. Антон светит даже несмотря на то, что он
бледный, осунувшийся и измотанный. У него горят глаза, на щеках — ямочки, а
руки такие теплые в ладонях Арсения, что он окончательно понимает — жив.

У него медленно, по кирпичикам, восстанавливается реальность, наполняясь

цветами, звуками и посторонними вещами. До этого он будто бы метался по
пустой крошечной комнате без дверей и окон, налетая на стены и задыхаясь в
темноте от нехватки кислорода.

Сейчас все нормально.

Сейчас он дышит.

***

Постельный режим убивает. Не то чтобы Антона можно назвать

гиперактивным, но лежать большую часть времени даже для него невыносимо.
Он хватается за принесенные ему книги, сидит в ноутбуке то время, что ему
разрешают, листает журналы без особого интереса и даже пару раз пишет Паше
о своих идеях для будущих фотосессий.

От профессии модели он отказываться не собирается — это его жизнь, часть

его самого. Каждый день вставая на весы и отмечая, что масса тела растет,
Антон боится, что потом, когда он выпишется и пройдет курс лечения,
Добровольский его уволит, потому что Белый Принц потеряет свою
уникальность, но не останавливается — теперь он хочет стать нормальным. И он
готов рискнуть.

Паша же на его нервные взгляды и робкие вопросы вокруг да около лишь

ободряюще хлопает его по плечу и желает скорейшего выздоровления, просит
ни о чем не волноваться и раз за разом уверяет его в том, что все под
контролем.

Антон не волнуется. По крайней мере, пытается, потому что Дима и Арсений

всячески его опекают, делая все, чтобы он чувствовал себя комфортно и лишний
раз не переживал. Антон плохо разбирается во всех этих медицинских терминах,
которыми сыплет Поз, но ему хватает того, как это угрожающе звучит, и он
просто со всем соглашается.

Арсений проводит у него практически все свободное от процедур и сна

164/298
время, отведенное для посещения. Они разговаривают, обсуждают модельные
показы и прошедшие фотосессии, несколько раз касаются прошлого, но оба не
решаются копнуть глубже — не время.

Один раз Антон, проснувшись, ловит Арсения за рисованием. Он сидит на

стуле в углу палаты, закинув ногу на ногу и смешно зажав язык в уголке губ. В
руках — альбом и карандаш. Он выглядит таким серьезным и красивым, что
Антону требуется несколько секунд на то, чтобы взять себя в руки и пошутить
про Джека из «Титаника», на что Арсений лишь закатывает глаза и фыркает,
пригрозив, что не покажет рисунок, когда он будет готов.

Антону Арсения мало. Разговоров с ним, прикосновений, но еще меньше —

информации. Он как шкатулка фокусника: сколько ни открывай ящички, сколько
ни находи потайные места — все равно секретов в разы больше. И Антон не
знает, как подобраться к нему, потому что Арсений старательно избегает
вопросов о своей жизни, меняя тему.

А ему хочется. Безумно хочется. Он то и дело гадает о том, в каких

фотосессиях Арсений принимал участие, как он выглядел до аварии, в каких
показах участвовал и с кем работал. Он пытается представить его в этом
бизнесе рядом с собой, на одном подиуме, а не по другую сторону, и не может. И
вовсе не потому, что он не представляет Арсения моделью — с этим как раз
проблем нет. Он просто слишком привык видеть его с камерой в руках.

Антон практически все время, что он сидит в интернете, пытается найти

информацию об Арсении, но раз за разом натыкается только на общеизвестные
факты и его работы, а также интервью и несколько отзывов от моделей, с
которыми он работал.

Этого мало. Слишком мало.

— Бесишь… — шипит Антон себе под нос, закрыв очередную ссылку, и

недовольно чешет подбородок. У него начинает болеть голова от напряжения, и
немного клонит в сон, но он открывает следующую ссылку и переходит на еще
один сайт, связанный с модельным бизнесом, и лениво листает имена
фотографов. Узнав нескольких из них, он усмехается и прокручивает в голове
моменты работы с ними, в который раз отмечая, насколько профессионален
Арсений.

Антон открывает одного фотографа за другим, разглядывая папки с

фотографиями и делая пометки в небольшом блокноте, лежащем на столе
рядом, в надежде потом провернуть что-нибудь подобное. В какой-то момент он
уже собирается закрыть вкладку, когда его взгляд цепляется за альбом
нескольколетней давности, и щелкает на него.

— Твою же…

Арсений.

Снимков не так много — около дюжины, но внутри все сворачивается в

пружину.

Это он. Позирует на камеру, пытливо глядя прямо в душу с черно-белых

снимков, поправляет прическу, оттягивает край рубашки, вальяжно
165/298
прислоняется к стене, открыто демонстрирует идеальное тело.

Притягивает. Завораживает. Подстегивает.

У Антона голова идет кругом. Он не с первого раза попадает по клавише,

чтобы открыть первую фотографию, и буквально прилипает носом к экрану,
пытаясь впитать в себя каждый изгиб.

Арсений выделяется на темном фоне ярким пятном за счет светлой, пусть и

измазанной непонятно чем кожи и белой футболки, складками спадающей к
мешковатым брюкам и зажатой на плечах полосатыми подтяжками. Он томно и
задумчиво смотрит в камеру, зажав в руке сигарету и выдыхая сизый дым сквозь
приоткрытые губы.

Антон чуть слюной не давится, скользнув взглядом по выпирающим на руке

венам, по темным пятнам на коже, по чуть лохматым волосам, по хмурому лицу,
по точеным скулам, по сгорбленным нарочно плечам. Он понимает, что это
Арсений, тот самый Арсений, которого он видит регулярно последние месяцы, и
все равно дышать нормально не может.

Он нажимает на стрелочку еще раз и еще и закусывает нижнюю губу, увидев

целую серию снимков с молотком и в черном кожаном фартуке. Если Арсений в
камеру не смотрит — беда, если смотрит — конец света, потому что от этого
слишком знакомого проникновенного взгляда куда-то слишком глубоко все тело
начинает ныть и пульсировать.

У Антона в какой-то момент просто мозг отключается. Он не думает о том,

что в палату в любой момент может кто-то зайти, потому что дверь не закрыта,
не думает о том, что это как-то даже неправильно. Он вообще ни о чем не
думает — только о том, что ему безумно жарко и дышать получается с
перерывами.

Он сглатывает, дыша через рот, и запускает руку под одеяло, скользит чуть
дрожащей ладонью к бедрам и, сдавленно охнув, сжимает сквозь ткань уже
напряженный член. У него все плывет перед глазами, заволакивая туманом, и
Антон, продолжая всматриваться в фотографии, медленно ласкает себя, не
рискуя зайти дальше.

На лбу выступает пот, сердце стучит где-то в горле, и он смутно осознает,

что ему стоит остановиться, но он просто не может: все тело напряжено,
натянуто, и ему мучительно хочется выпустить хотя бы часть этого урагана,
сдавливающего его изнутри.

Антон до точек перед глазами пялится в экран, полностью

абстрагировавшись от реальности, и поэтому чуть не откусывает себе язык,
когда чья-то рука ложится на его плечо. Он вздрагивает, не понимая, как не
услышал открывшуюся дверь и шаги, поднимает голову и задерживает дыхание,
увидев щурящегося Арсения.

Тот чуть наклоняет голову набок, окидывает взглядом его тело,

остановившись чуть дольше на его руке, по-прежнему находящейся под
одеялом, удивленно приподнимает брови и, фыркнув, переводит взгляд на
экран.

166/298
 — Ну, — тянет Арсений, помедлив, и насмешливо смотрит на Антона, у
которого от смущения даже уши горят, — хотя бы на меня.

— Арс, я… — он даже не знает, как начать оправдываться, потому что

понимает, что смысла особо нет — все понятно, как день, и едва ли тут можно
что-то «не так понять». Поэтому Антон только сглатывает и, задержав дыхание,
следит за Арсением, который, чуть поразмыслив, заходит ему за спину и кладет
ладони на его плечи, вынуждая вздрогнуть. — Что ты…

— Тш-ш-ш, — по телу ползут мурашки, когда Арсений наклоняется и

задевает губами мочку уха, — дверь я не закрыл, так что предлагаю тебе быть
потише, если, конечно, хочешь, — Антон снова открывает рот в попытке
закончить свой вопрос, но давится выдохом, когда рука Арсения спускается по
его, перехватывает запястье и вынуждает забраться под ткань больничных
штанов и белья. — У меня, кажется, должок перед тобой, — еще один хрип в
самое ухо — и Антон со стоном откидывает голову назад, когда его рука,
ведомая пальцами Попова, обхватывает ноющий член.

— Боже, Арс… — срывается с его губ, и Арсений, усмехнувшись, чуть трется

носом о его скулу.

— Нет-нет, ты смотри, — усмехается он, привлекая его внимание к

монитору, — чего ты глаза закрыл?

Из груди так и тянется дребезжащее «сука», но так и не выдыхается, потому

что Антон с шумом вдыхает через нос от более резкого движения. Но на экран
он все-таки смотрит — скользит взглядом по широким плечам, накаченным
рукам, длинным пальцам, подтяжкам, почему-то поджигающим что-то в
сознании, тонет в проникновенном взгляде и дрожит всем телом, ощущая
прикосновение мягких губ к шее и щеке.

Арсений дышит так же рвано, как и он, медленно, тягуче двигает рукой,
лениво мажет губами по его коже и слабо улыбается, ощущая, как он
вздрагивает и напрягается. Ему неудобно, поэтому он чуть ведет подбородком,
и Антон попытки с третьей перещелкивает фотографии дальше, дыша хрипло и
неровно.

— Арс…

— Там получше есть, — хмыкает Арсений и удовлетворенно кивает, когда на

экране появляется новый снимок, чуть сжимает зубами мочку уха Антона и
ускоряет движения рукой на его члене, ощущая, как его трясет.

А Антон с трудом рассматривает фотографию из другого альбома, которая

сжигает остатки самообладания, и перестает сдерживаться, подаваясь бедрами
навстречу. Сквозь пелену и ресницы он видит подтянутое тело Арсения,
облаченное только в расстегнутый пиджак и подранные на коленях джинсы,
жадно хватает воздух, скользя взглядом по кубикам пресса, замирает на ярко
освещенном профиле и черных очках, скрывающих глаза Попова, любуется
бликами света в уложенных темных волосах и теснее жмется щекой к Арсению,
подставляя кожу под влажные поцелуи.

— Видишь, — сипит тот ему на ухо, все резче и резче двигая рукой вверх-
вниз по его члену, — каким я был красивым.
167/298
 — Ты и сейчас… Ох, боже… — Антон прогибается в спине и, выгнув руку,
хватается за затылок Арсения, пока он подводит его к грани, не замедляя
движения ладони. Он глушит стон ему в щеку, ощущая горячее дыхание на
своей коже, и вздрагивает всем телом, обессиленно подмахивая бедрами.
— Очень красивый… — кое-как договаривает он на выдохе и жмурится.

— Давай… — хрипит Арсений ему в ухо, и Антон отпускает себя, позволяя

сидящему внутри напряжению выйти из него. Он откидывает голову Арсению на
плечо, жадно хватает ртом воздух и цепляется слабыми пальцами за его волосы,
подрагивая.

Попов дожидается, пока он немного расслабится, оставляет на его щеке

слабый поцелуй, мягко отодвигается, чтобы он не ударился о спинку койки, а
опустился головой на подушку, тянется за салфетками, лежащими на тумбочке,
и вытирает руку, с легкой улыбкой искоса поглядывая на Антона.

— Какой же ты… — слова все не идут, и Принц только неопределенно рукой

взмахивает, чудом не роняя на пол ноутбук.

Арсений закрывает его и кладет на стоящий поблизости стул, протирает

чистой салфеткой лицо Антона, самодовольно смотрит на него, дожидаясь, пока
он откроет глаза, ловит его взгляд, не сдержавшись, целует в лоб, обхватив чуть
дрожащими пальцами подбородок, и отодвигается.

— Пожалуй, я зайду позже. Поправляйтесь, Вашество, — и, подмигнув,

выходит из палаты, оставив Антона, распластавшегося на кровати, со сбитым
дыханием и легкой улыбкой на губах.

Антон провожает его взглядом, чуть качает головой и закрывает слабыми

руками лицо.

— Черт возьми, Арсений…

168/298
Примечание к части почти 290 ждунов... надеюсь, мое "спасибо" слышно, где бы
вы ни были, потому что вы чудесные

я уже не раз писала, насколько важна в моих работах музыка, но здесь хочу
снова это отметить: если есть возможность — включите на фоне музон
(особенно вторую песню), так глубже прочувствуете

и, да — максимально сжимаюсь и жду ваших отзывов, потому что я трижды

выбрасывала ноутбук в окно и орала на персов на протяжении всей главы

вся любовь :3

sixteen

Воцаряется звенящая тишина, когда Антон, выйдя из больницы,

широким шагом направляется к ожидающим его Паше, Оксане, Ире и Стасу и,
поставив рюкзак на асфальт, заключает первого в объятия. Не крепкие, но
ощутимые — оглаживает тонкими ладонями его плечи, улыбается и,
отодвинувшись, поворачивается к остальным.

Девушки, переглянувшись, прижимаются к нему одновременно, наперебой

вереща о том, как волновались за него и как испугались, когда он попал в
больницу, на что он отвечает слабой, но искренней улыбкой. Стас хлопает его по
плечу и бормочет что-то про то, что он неплохо выглядит.

Антон кивает всем, удерживая на губах улыбку, потом поворачивается и

останавливается, уставившись немигающим взглядом на Арсения, который стоит
чуть в стороне. Темные волосы ерошит ветер, синий пиджак делает глаза еще
ярче, черные джинсы с дырками на коленях плотно облегают ноги, а красные
кроссовки кажутся совершенно несуразными и дикими. Но в этом весь Арс.

Боже, Арс…

Антон сглатывает и делает пару шагов ему навстречу. Ему почему-то

страшно — страшно видеть его так близко и понимать, что между ними нет
больничной койки и проводов с капельницей. Все по-прежнему, только он до сих
пор пахнет медикаментами и длинными коридорами.

Хотя нет. Не по-прежнему. Что-то изменилось. Они изменились.

Антон помнит десятки сообщений Арсения, помнит его взгляд, когда он

впервые зашел к нему в палату, помнит его дребезжащий, как разбитый стакан,
голос, помнит слабые объятия, потому что он боялся ближе, помнит порывистое
дыхание на шее, помнит его фигуру, скрючившуюся в кресле, каждый раз, когда
Принц приходил в себя, помнит его зажатый в углу губ язык, пока он рисовал
что-то в своем блокноте, помнит его губы у уха и пальцы под одеялом.

Помнит и чувствует, как сердце замирает, дернувшись, и падает куда-то

очень глубоко — не достанешь. Если бы Антон был романтиком, он бы сказал,
что к ногам Арсения, но это было бы слишком глупо.

Поэтому он просто стоит и наблюдает за тем, как Арсений, одернув край

пиджака, подходит к нему и, замерев в полуметре, с улыбкой разглядывает его.
169/298
Привычно склоняет голову набок, оценивающе скользит взглядом по лицу,
словно сканируя, сталкивается глазами и хмыкает.

— Привет.

— Привет… — эхом, едва слышно, не понимая, почему конечности так

трясутся.

Антон чувствует — скучал. И плевать, что Арсений был рядом практически

все время. Для него мир делится на до и после, и сейчас близость с ним бьет по
нервам оголенными окончаниями — все равно что схватиться мокрыми руками за
провод. Коротит, замыкает, пускает искры и накаляет воздух.

Арсений улыбается той самой улыбкой, с которой все началось. Которая все
перевернула и сломала. Именно она светила, сначала раздражая, потом
интригуя, потом маня, а сейчас — являясь единственным, что имеет смысл. Эти
растянутые в мягком полете пухлые губы и озорные огоньки в глазах.

— Дурачина, — Попов вдруг усмехается и распахивает руки, — иди уже.

Антон не шагает — буквально падает в его объятия. Обхватывает чуть

дрожащими руками его торс, жмется всем телом, прячет лицо в сгибе шеи,
жмурится, жадно вдыхая уже знакомый запах одеколона, цепляется пальцами
за гладкую ткань пиджака, чуть натягивая ее, и замирает, ощущая теплые
ладони на своей спине.

Антон чувствует кожей улыбку Арсения и ежится, когда он ласково проводит

рукой по его волосам, путая топорщащиеся пряди на затылке, спускается
пальцами на шею, мягко разминая мышцы, и замирает на плече, заставляя кожу
пульсировать, как от ожога.

— Ты как, порядок? — шепчет едва слышно, в самое ухо, и в этом

прерывистом, звенящем от напряжения голосе столько эмоций и мыслей, что
Антона изнутри ломает и он крепче цепляется в Арсения, боясь, что он
отодвинется.

— Теперь да.

***

— Что ж… — Антон пытается улыбаться, глядя на сидящую напротив него

девушку в очках и странного цвета юбке, но ему чертовски сильно не хочется
сейчас здесь находиться. Он не большой фанат интервью и чего-то подобного,
но Паша решает, что ему нужно «развеяться», и отправляет его на съемки в
каком-то журнале.

Интервьюер — она представляется Марией — смотрит на него

заинтересованно, с едва скрываемым любопытством, но это привычно: и не
такое видел. Но все равно Антон чувствует себя неуютно — за время в больнице
он успел немного отвыкнуть от камер и повышенного внимания со стороны
незнакомых людей.

— Начнем? — Антон кивает, и она садится ровнее. — Что ж, Антон или,

170/298
может, лучше «Белый Принц»? — она игриво выгибает бровь, но Антон и не
реагирует — лишь пожимает плечами, давая ей свободу действий. — Насколько
нам стало известно, ты почти месяц провел в больнице из-за приступа.

— Все верно, — Антон улыбку с губ не убирает, но чуть меняет голос,

показывая, что развивать эту тему не намерен. — Но сейчас все уже хорошо — я
наблюдаюсь у врачей, соблюдаю диету и регулярно прохожу диагностику, чтобы
впредь ничего подобного не повторилось.

— Радостно слышать, — Маша делает какую-то пометку в блокноте и

продолжает: — Может, мой вопрос прозвучит немного бестактно, но я хотела бы
его задать, потому что он интересует многих. Насколько я знаю, последние три
года ты выделялся за счет своего… м-м-м… внешнего вида.

— В понятии «анорексия» нет ничего страшного, — Антон хмыкает и чуть

дергает плечами, — я не покусаю, если мне скажут, что я был болен, потому что
это действительно так.

— А, тогда, — она нервно смеется и облизывает потрескавшиеся губы, — ты

был известен в широких кругах как раз из-за своей болезни — ты выделялся,
был уникальным за счет того, что выглядел необычно и, должна признаться,
даже пугающе, — Принц усмехается. — И полтора года назад, когда ты давал
интервью, ты говорил, что планируешь и дальше придерживаться своего образа
жизни и не собираешься что-то менять, потому что тебя все устраивает.

Сука.

У Антона внутри все напрягается, но внешне он ничем не выдает

всколыхнувшиеся эмоции: сидит по-прежнему ровно, улыбается спокойно и
вежливо, даже пальцам не позволяет дернуться.

Он боялся таких вопросов — провокационных, двусмысленных, с подтекстом.

Он понимает, к чему она ведет и что хочет услышать в ответ, и с трудом
представляет, как ему выкрутиться так, чтобы не вызвать еще больше
подозрений и поводов для сплетен.

Последнее, что ему нужно, — это вплетать сюда Арсения. Он и так невольно
оказался в гуще всех событий, а выводить их на всеобщее обозрение Антон не
готов. Ни за что. Это слишком личное, этим он делиться не намерен.

— Все верно, — снова говорит он, — на тот момент меня все устраивало. Мне
нравилось, как я выглядел, обо мне постоянно говорили, мной восхищались. А
потом я понял, что нет ничего важнее здоровья, — Маша понимающе кивает, и у
него внутри сворачивается пружина — нихера она не понимает. Даже близко.
— Нет, серьезно, может, я и выглядел необычно и тем самым привлекал
всеобщее внимание, но вместе со всем этим я весьма уверенно и
целенаправленно убивал себя. Но тогда мне было плевать на это, если честно, —
скорее на автомате говорит Антон и замолкает, поняв, что ляпнул лишнего.

Неопределенного цвета глаза Маши сверкают, и он осознает — ухватилась.

Все, вцепилась, поймала руками, вонзилась ногтями — не выпустит. Но
отступать поздно — хуже будет, поэтому он замолкает, давая ей задать вполне
логичный вопрос:

171/298
 — Правильно ли я понимаю, что появился какой-то фактор, который повлиял
на твое отношение к своей болезни? — как тактично. Антон сдерживает смешок
и невольно даже начинает уважать девушку за то, что она не бросает в него
очевидным «кто», а спрашивает завуалированно.

— Я бы сказал, что факторов было несколько. Я все чаще чувствовал себя

хуже, меня мучила бессонница, участились припадки и судороги, а это, если
честно, то еще удовольствие. К тому же, мои близкие все чаще и чаще делали
акцент на моем внешнем виде. Например, Ире — это гримерша — становилось
все труднее замазывать мои синяки, а без косметики, так сказать, а-ля
натураль, я смотрелся, как живой труп.

— Понимаю, — Маша вздрагивает и закусывает щеку изнутри. — А что о

твоем внешнем виде сказал твой новый фотограф? Арсений Попов, верно? — к
черту уважение. Его имя из чужих уст звучит, как пощечина, и Антону требуется
вся его выдержка, выработанная годами, чтобы сдержаться и не рыкнуть.

Арсений слишком его, чтобы кто-то другой говорил о нем.

У Антона буквально все бурлит внутри, но он запрещает себе остро

реагировать — только сжимает пальцами край стула и садится еще прямее,
дыша через раз.

— Арсений не оценил мой образ жизни. Учитывая то, что он тщательно

следит за собой и не позволяет себе лишнего, то нам было непросто общаться
на тему здоровья. Но он… — Антон делает паузу, — он вел себя иначе, чем
другие. Если остальные люди, которые меня окружали, лишь смотрели с
жалостью, то он едва ли не постоянно высказывал мне все, что думает о моем
состоянии.

— И тебе это не нравилось?

— Разумеется. Это не его дело, он не имел никакого права лезть в мою жизнь
и что-то указывать.

— Но, между тем, — она криво улыбается, — сейчас ты идешь на поправку и

выглядишь практически здоровым.

— Это все постельный режим и пристальный контроль врачей, —

отмахивается он и, взглянув на часы, мельком облизывает губы. — Кстати, об
этом — я должен принимать лекарство строго по времени, так что нам нужно
или закругляться, или сделать перерыв.

— Ой, конечно! — Маша вздрагивает, покраснев, и виновато хлопает

ресницами. — На основные вопросы ты ответил, так что, думаю, мы можем
закончить. Спасибо, что уделил нам свое время и поздравляю с выздоровлением.

— Спасибо, что позвали.

Антон сползает со стула, поправляет толстовку, оттягивая край немного

ниже, ерошит волосы и, обменявшись с Машей рукопожатием, выходит из
комнаты. Он знает, что где-то у выхода его должен ждать Арс, и ему неймется
высказать ему все, что он думает о Добровольском и интервью.

172/298
 Он заворачивает за угол и замирает, запнувшись о воздух, когда видит, что
Арсений разговаривает с какой-то девушкой. Невысокая, со светлыми чуть
волнистыми волосами до плеч, совершенно кукольным лицом — огромные глаза,
маленький нос, острый подбородок и пухлые губы сердечком. Белая кофта чуть
сползла, обнажая молочное плечо, расклешенные штаны оголяют тонкие
щиколотки и подчеркивают изящные босоножки.

Миниатюрная, хрупкая, игривая, как изворотливый зверек.

Она заливисто хохочет, чуть откидывая голову назад и показывая линию

белоснежных зубов, мотает головой, отчего светлые пряди прыгают, как
пружинки, забавно жмурится, хлопает ресницами и то и дело мажет языком по
губам, привлекая к ним внимание.

Антон глубоко вдыхает, досчитывает до десяти и подходит к ним, надеясь,

что у него на лбу не написано яркими буквами, что он с огромной радостью бы
проволок эту куклу по полу до самой улицы. Больно пол пыльный, не помешало
бы помыть, а она как раз в белом.

— А, Вашество, — улыбается Арсений, повернувшись к нему, и кладет руку на

его плечо. — Юль, думаю, ты и так знаешь Принца, но все же имею честь вас
познакомить.

— А, Антон, — Юля сверкает улыбкой и кокетливо ведет плечом, вцепившись

в Антона взглядом, — наслышана. Правда, в последний раз, когда я тебя видела,
ты выглядел хуже. Только не обижайся, — Антон ненавидит каждую ее ужимку.
— А сейчас прям красавец. Видимо, Арсэн на тебя хорошо влияет.

Арсения передергивает, а Антон изумленно таращится на него.

— Арсэн?

— Это звучит еще хуже, чем несколько лет назад, — Попов морщится и
укоризненно смотрит на девушку. — Я ведь просил тебя, боже мой. Неужели так
трудно?

— Да брось, тебе нравилось, — Антону слишком не нравится, как Юля

прижимается к плечу Арсения и трется носом о его скулу. Видимо, в его взгляде
читаются все вопросы, потому что Попов напрягается и сглатывает, нервно
почесав нос.

— Я так понимаю, вы знакомы? — рискует-таки задать вопрос Антон и сразу

же жалеет об этом, потому что в глазах Юли загораются такие яркие огоньки,
что хочется надеть солнцезащитные очки, чтобы не ослепнуть.

— О да, сколько мы были вместе? Ты мои самые длинные отношения, малыш,

и, определенно, самый лучший секс, — она снова трется носом о его щеку и
разве что не виснет на нем, а Арсений, отчаянно краснея, облизывает губы и
виновато косит на Антона, который ощущает, что у него внутри что-то
сдувается.

Не то чтобы он думал, что у Попова никого не было. Это было бы слишком

странно и нелепо. Но сейчас он чувствует себя настолько неуютно, что хочется в
голос закричать, лишь бы перекрыть шум в голове.
173/298
 Антон смотрит на них со стороны и разве что не скулит, понимая, что вместе
они смотрятся слишком идеально. Оба красивые, молодые, здоровые, буквально,
сука, идеальные во всем, до последнего волоска. И он чувствует себя лишним,
максимально лишним, каким-то серым пятном в жизни Арсения, которое только
пачкает его мир.

Принц встречается взглядом с Поповым, боясь увидеть там подтверждение

своих мыслей, и теряется — боль, сожаление, вина и отчаянное тепло. Арсений
чуть качает головой, пристально глядя ему в глаза, и поджимает губы. Потом
мягко отодвигает девушку от себя и делает шаг в сторону.

— Ладно, Юль, был рад повидаться, но нам пора.

— У тебя прежний номер? Давай встретимся, я соскучилась, — мурлычет она,

то ли не замечая, то ли игнорируя испепеляющий взгляд Антона, и игриво ведет
наманикюренным пальчиком по плечу Арсения, чуть оттягивая его футболку, но
он лишь вежливо улыбается и тактично отодвигает ее руку, перехватив тонкое
запястье.

— Может, потом. К сожалению, у меня слишком много дел — нужно нагнать

то время, что мы пропустили, пока Принц был в больнице.

— Очень жаль. Но, если что, ты знаешь, где меня найти. Была рада
познакомиться, Антон, — Юля подмигивает ему, крепко целует Арсения в щеку
и, нарочно виляя бедрами, идет по коридору. Когда она скрывается за углом,
Принц поворачивается к Попову и скрещивает руки на груди.

— Оправдывайся.

— Да, мы встречались, но это было еще в те времена, когда я работал

моделью. Мы пересеклись на каком-то показе, потом продолжили общение и
сошлись. Мы встречались долгое время, я точно не скажу, но после аварии она
ушла, потому что решила, что из-за моих увечий я не смогу вернуться в
модельный бизнес и нормально подрабатывать. С тех пор мы не общались, а
сегодня… Стой, — он вдруг замирает, — какого хера вообще?

— Считай, что это компенсация за моральный ущерб, который был мне

нанесен, — самодовольно заявляет Антон и уже поворачивается к двери, когда
Арсений перехватывает его за локоть и резко поворачивает к себе, вынуждая
разве что не впечататься корпусом.

— Просто знай, что она ничего для меня не значит, — пристально смотрит
ему в глаза и тяжело дышит.

Принц выдерживает паузу, давая себе немного насладиться напряжением

Арсения, потом улыбается и мягко хлопает его по руке.

— Я заметил. Все нормально. Не парься, — и идет к выходу, самодовольно

улыбается, слыша из-за спины:

— Скотина.

***
174/298
 странные — миша марвин

Арсений плохо понимает логику Паши: он говорит, что Сережа — бывший

фотограф Антона (как же уебски звучит) — объявился с предложением втиснуть
Принца в какое-то крутое мероприятие и сказал, что поедет с ним, вследствие
чего у Попова выдается свободный день, который он может занять работой с
Выграновским. Добровольский добавляет, что доверяет это дело только
Арсению, а тот лишь глаза закатывает — у него нет никакого желания
связываться с Эдом после событий на вечеринке.

Сидя вместе со Скруджи на заднем сидении автомобиля и глядя в окно,

Арсений думает о поставленной Пашей задаче и вздрагивает каждый раз, когда
Эд, отстукивающий ритм играющей из колонок музыки, особенно громко
ударяет пальцами по стеклу. То ли идиот, то ли издевается.

— Почему клуб? — наконец, не выдерживает он и скашивает на

Выграновского глаза.

— Это видео обо мне, о моей жизни, увлечениях, — тот лишь пожимает
плечами и выдувает пузырь из жвачки. — А я тусуюсь в клубах все свободное
время — мне по кайфу. Так что это самое подходящее место для съемок. А что,
ты против? Плохие воспоминания, связанные с чем-то подобным? — и гаденько
склабится.

Арсений замирает, вспоминая бар в Москве, бьющую по вискам музыку, запах

пота, огромное количество людей вокруг и прижавшегося к нему Антона. А
потом туалет, его губы и приятное тепло внизу живота.

Он сглатывает, вздрогнув, и качает головой.

— Нет. Просто не люблю снимать в людных местах.

— Ну, ты же профессионал, — тянет Эд и кладет руку на его колено, —

справишься.

Арсений впивается взглядом в его татуированную ладонь и сверлит ее до тех

пор, пока Выграновский не садится ровнее, посмеиваясь себе под нос.

Попову заранее не нравится вся эта затея.

Они выходят у клуба, музыку слышно даже на улице, и Арсений поджимает

губы, крепче прижимая к груди футляр с камерой. Эд же, встав рядом, горит
ярче, чем неоновая вывеска, хватает его за локоть и тянет за собой, кивнув
вышибале, открывшему им дверь. Выграновский выглядит, как рыба в воде, и
Попов немного теряется: он привык видеть его гипер-подвижным и активным, но
что-то ему подсказывает, что это не все, на что он способен.

— Слушай, — Эд тянет его к себе и практически касается губами уха, чтобы

перекричать орущую музыку, — ты иди, поснимай сам зал, людей там, танцульки
всякие, декорэйшн, а я найду тебя — надо с барменом перетереть. Забились?

175/298
 Арсений кивает почти облегченно, радуясь возможности хотя бы немного
передохнуть от его пристального взгляда, и идет вдоль стены по залу,
оглядываясь по сторонам. Клуб роскошный, явно элитный, судя по одежде
гостей и мебели. Выграновский идеально вписывается в эту атмосферу, и Попов,
достав камеру, начинает снимать.

***

Скруджи провожает Арсения взглядом и, дождавшись, пока он скроется за

толпой танцующих, направляется напрямую к барной стойке. Запрыгивает на
стул, подзывает знакомого бармена и, перегнувшись через стол, вкладывает в
его ладонь пачку денег.

— Видел парня, с которым я зашел? Темненький такой, с камерой? — тот

кивает и чуть хмурится, убирая банкноты в карман. — Если что закажет, сделай
так, чтобы на утро он нихуя не вспомнил. Если не закажет, заставь. Короче, как
хочешь, но он должен почувствовать, как здесь может быть охуенно, — поймав
его кивок, он довольно улыбается и садится ровнее, закинув ногу на ногу. — А
пока плесни мне че-нить попроще — я сегодня на работе.

Когда стакан опускается перед ним на стойку, Эд опрокидывает в себя

жидкость практически наполовину и лишь немного морщится — привык,
показывает бармену большой палец и, повернувшись, скользит взглядом по
толпе, пытаясь найти Арсения.

Попов его заебал. Весь из себя такой самоуверенный, гордый, важный,

ебаный павлин. Нос задирает, глазами сверкает, а штаны надевает такие
облегающие, что яйца звенят. Сначала его хотелось просто в коллекцию,
потом — из принципа, теперь — чтобы заткнуть.

Арсений, видимо, решил, если он с легкостью нагибает Принца и

наслаждается тем, что тот пляшет перед ним на задних лапках, то все вокруг
будут делать так же. Только хуй там — Эд немного из другого теста.

Он за Поповым следил давно — за его работами и появлением на разных

показах. Подтянутый, гибкий, до пизды красивый — чисто чупа-чупс: хочется
засунуть в рот и облизать.

Угрозы Арсения Выграновского смешат, потому что он знает — дальше слов

он не зайдет. Не имеет права. Потому что Пашка не посмотрит на то, что он
умудрился втереться в доверие даже к Великому и Ужасному Принцу, а пошлет
его нахуй, если он узнает, что кто-то распустил руки с одной из моделей.

Но, если честно, Эд не особо против — ему нравится, когда в крови кипит
адреналин, когда на языке — металл, а пальцы перекрывают кислород. Он бы с
радостью позволил Попову доминировать, после чего нагнул бы его
максимально жестко и трахал до кровоподтеков на ягодицах.

Но тот включил сучку и выбрал тактику «я не такой». Пиздит, как дышит, но

Скруджи понял-принял. До поры до времени. Потому что рано или поздно он
свое получит — по-другому просто не бывает.

***
176/298
 У Арсения в висках стучит от громкой музыки, футболка неприятно липнет к
телу, потому что жарко — пиздец, и камера скользит в пальцах. Но он
продолжает снимать, надеясь, что в скором времени весь материал будет
собран и можно будет вернуться домой, чтобы отправить парням видео и
завалиться спать.

Он от Скруджи не отходит, только изредка берет дальний план, но потом

снова подходит ближе, боясь потерять его в толпе. Эд пьет, курит, обнимается,
кажется, с каждым вторым, смеется, закинув голову назад, и изредка стреляет в
него таким взглядом, что внутри все заволакивает туманом.

Выграновский красивый — это принимается, как факт. Но не то. Не екает, не

цепляет, не заводит, не возбуждает. Арсений не хочет его ни единым органом
чувств, как бы он ни изощрялся. Он с легкостью может признать, что тот
притягателен, порой даже слишком, но для него это данность — это все равно,
что смотреть на красивое животное и восхищаться им.

Дальше принятия дело не заходит. Арсений даже не хочет думать о том, что
было бы «если бы»… Если бы он был не на работе, если бы не поведение Эда,
если бы не Антон и еще парочку этих самых «если». Не хочет и даже не
пытается, потому что незачем.

Он здесь по работе. На этом все.

В горле сухо до такой степени, что кашель дерет, и Арсений держится до

последнего — не любит он покупать выпивку в незнакомых местах, хер знает,
что подсыпят и в каких количествах, — но потом сдается и, показав Эду, что
берет перерыв, направляется к барной стойке, мешком падает на стул и,
положив камеру рядом, проводит рукой по влажному от пота лбу.

— Что желаете? — рядом мгновенно материализуется бармен с дежурной

улыбкой, и Арсений фокусирует на нем взгляд.

— Если я попрошу виноградный сок, это будет очень странно?

— Бывало и хуже, — с усмешкой отзывается тот и отходит.

Попов опускает голову на сложенные на деревянной поверхности руки и

вдыхает полной грудью. У него болит голова, ноют руки из-за того, что он
несколько часов не выпускал камеру, держа ее не всегда в удачном положении,
ноги гудят, потому что то и дело приходится вставать чуть ли не на носки, да и
кроссовки впервые в жизни подводят, нещадно натирая.

Получив свой напиток, он кивает бармену и делает большой глоток, думая о

том, что, пожалуй, стоит закругляться, потому что он не знает, что еще можно
снять в этом клубе. На часах уже восемь, и Арсений бы не отказался
выдвигаться домой.

Сок обжигает язык и горло, и Попов чуть морщится от неприятного, почти

едкого вкуса, вертит бокал в руке, разглядывая прозрачную зеленую жидкость,
и немного хмурится. Сок определенно виноградный, его не спутаешь с чем-то
другим, но привкус… Арсений не понимает, что его так смущает. Может, в этом
177/298
баре проблемы с неалкогольными напитками? Ну, или бармен, как заботливая
мамочка, решил добавить ему-таки чего-то увеселительного.

— С-сука.

Попов разворачивается на стуле, придерживая одной рукой камеру, и

разглядывает толпу, поджимает губы, понимая, что не видит Выграновского, и
негромко ругается себе под нос. Что и следовало ожидать, на самом деле,
Арсений не удивится, если Эд утащил уже кого-то в туалет под шумок.

Он прикрывает от наслаждения глаза, когда воцаряется хоть и несколько

секундная, но все же тишина между треками, и чуть хмурится, вслушиваясь в
начальные аккорды следующей. Очередной дискач без смысла, но с драйвовым
ритмом.

покажи мне любовь — natan

Арсений снова смотрит в толпу и выхватывает фигуру Эда: он и компания

парней двигаются слаженно, словно единый механизм, чеканят шаг,
синхронизируют каждое движение рук и головы, и Попов замирает,
завороженный.

На танцполе само собой расчищается место, и группа ребят во главе с

Выграновским отрываются в центре зала, привлекая к себе всеобщее внимание.
Арсений запоздало вспоминает про камеру, слишком увлекшись происходящим,
и мысленно отвешивает себе оплеуху за непрофессионализм.

Придерживая камеру статично, он продолжает следить за их танцем,

сожалея, что не может так же. Его буквально примагничивает четко
отработанными слаженными движениями. Резкие толчки, покачивающиеся
бедра, гибкие руки, хищные взгляды — Арсений даже моргнуть не может,
потому что боится упустить что-то важное. Он смотрит, потому что не может не
смотреть.

Он не замечает, как огни становятся ярче, звуки — громче, а Эд — ближе. Он

медленно, но уверенно двигается в его сторону, а потом и вовсе подходит
вплотную, упирается ладонями в барную стойку по обе стороны от него и
склоняет голову набок.

— Нравится зрелище? — хрипло, с вызовом, игриво цокнув языком.

— Не… необычно, — язык отказывается нормально ворочаться, и Арсений

силится нормально открыть глаза, но взгляд отказывается фокусироваться на
чем-то конкретном, и он морщится, как подслеповатый котенок, уворачиваясь от
горячего дыхания Выграновского.

— Еще бы, — хмыкает Эд и ловит его подбородок. — Я вообще много чего

показать могу, интересно?

Арсений сглатывает и выпускает из рук камеру.

***

178/298
 Выграновский никогда так не веселился. Он чуть губы по швам не рвет,
наблюдая за тем, как Попов, перестав себя контролировать, запрыгивает на
барную стойку и начинает вытворять что-то невъебенно-феерическое. Он не
может оторвать взгляда от его бедер и буквально ненавидит каждую складку
обтягивающих джинсов.

Черная футболка Арсения липнет к его коже, выгодно подчеркивая каждый

изгиб, и Эд кусает губы, прекрасно зная, с чего начнет их совместное
времяпрепровождение. Бармен свою часть сделки выполнил — Попов
реальность не осознает: у него в глазах такой туман, что Англии и не снилось.

Он выглядит еще более притягательным с взлохмаченными волосами,

раскрасневшимся лицом, влажными губами и блядски-потемневшими глазами.
Он качает бедрами, вскидывает руки, нереально пошло выгибается в спине,
явно не осознавая, как это выглядит, и Выграновский до крови кусает губы,
сдерживая себя.

Однако когда Попов, не удержавшись, чуть не падает с барной стойки, Эд

подлетает к нему и перехватывает за бедра, не давая навернуться. Арсений
цепляется за его плечи, вглядывается мутными глазами, пытаясь
сфокусироваться, недовольно стонет от слабости и, покачнувшись, спрыгивает
на пол. Его ведет в сторону, и Скруджи обвивает его бедра руками, не давая
отстраниться.

— Ну, как тебе? — хрипит в самое ухо, и Попов пытается увернуться, но —

заметно — ловит такие вертолеты, что даже не осознает до конца, с кем
разговаривает. — А такой важный был, сука. До пизды много о себе думаешь, а
на деле — хуйня.

Эд закидывает руку Арсения себе на плечо и, рыча на толпу, ведет его через
весь зал в сторону отдельных комнат. Попов разве что не виснет на нем, но это
даже прикалывает — Скруджи склабится и тычется носом во влажную чуть
колючую щеку, то и дело облизывая губы.

Войдя в комнату, он толкает Арсения внутрь и, прикрыв за ними дверь, с

хищной улыбкой смотрит на него, наблюдая за тем, как он заваливается на
кровать, не в силах нормально распахнуть глаза.

— Мой.

***

Антон барабанит пальцами по коленям, нервно кусая губы и глядя на часы

каждую минуту. Он не понимает, чем Паша думал, отправляя Арса вместе с Эдом
хер знает куда, но догадывается, чем это чревато. Он знает, на что Скруджи
способен, и прекрасно помнит, какие у него были планы на Арсения.

Он разве что не рычит каждый раз, когда такси останавливается на

пешеходном переходе или светофоре, и нервно закусывает подушечку большого
пальца, чтобы не привлекать внимания водителя.

Его трясет, как в лихорадке, и никакой припадок болезни не сравнится с

179/298
теми судорогами страха, что сейчас скручивают его в тугой узел. Он не хочет
даже думать о том, как далеко Эд может зайти, но воображение весьма
услужливо подсовывает ему картинку за картинкой, от которых хочется выть.
Надеяться на то, что Скруджи никак не воспользуется тем, что он уехал вдвоем
с Арсом, очень глупо, и Антон разве что пальцы не скрещивает, молясь всем
богам, в которых не верит, что успеет вовремя.

Возле клуба он выскакивает из машины чуть ли не на ходу, врывается в

помещение, распахнув дверь практически с ноги, и замирает, оглядывая
огромный зал, в котором он был пару раз какое-то время назад. Найти Арса
здесь кажется невозможным — людей слишком много, а шум такой, что уши
закладывает.

Он пробирается через толпу танцующих, расталкивая людей, едва ли не

впервые радуется своему росту и с трудом сдерживает крик, когда замечает в
толпе фигуру Эда. В пару шагов преодолевает разделяющее их расстояние,
резко разворачивает к себе и сгребает за грудки, с силой встряхнув.

— Где он?! — в самое лицо, хрипло, с рычанием где-то в груди.

Тот лишь хмыкает и, облизнув губы, пожимает плечами.

— Чего такой напряженный, Принц? Расслабься, выпей, что ли…

— Я, блять, вопрос задал! — Антон дергает его на себя, вынуждая подняться

на носки, и практически прижимается носом к его носу. — Где Арс?!

— Какие мы злые, — склабится, щурится и, дернув бровями, кивает

подбородком. — Че ему сделается: нажрался и вырубился. Хорошо, что ты
приехал, я бы его не потащил на своем хребте.

Антон выпускает его кофту и, рванув в указанном направлении, находит

Арсения лежащим на диване у стены. Бледный, лохматый, взъерошенный,
видимо, без сознания. Принц сглатывает и, подойдя к нему, перекидывает его
руку себе через шею, с трудом и не с первого раза поднимает и медленно идет к
выходу, разве что не рыча на толпу, чтобы его пропустили.

Проходя мимо Выграновского, он одаряет его многозначительно-

предупреждающим взглядом и идет дальше, сгибаясь под тяжестью
вырубившегося тела. Его трясет, по лбу катятся капли пота, но он продолжает
идти к выходу, крепко держа кисть Арсения одной рукой и талию — другой.

Оказавшись на улице, Антон с облегчением выдыхает, видя свое такси, с

трудом открывает дверь, максимально бережно укладывает Арсения на заднее
сидение и, с трудом уместившись рядом, кладет его голову себе на колени.

— Черт возьми, Арс…

180/298
Примечание к части каждый раз верещу от того, что вас все больше. просто не
верится. спасибо за ваши отзывы, они — лучший мотиватор

надеюсь, глава понравится, потому что она писалась не один день

очень жду ваших комментариев

вся любовь ^-^

seventeen

У Антона руки трясутся. Его то и дело скручивает изнутри от

накатывающей паники, но он лишь крепче цепляется за подлокотник кресла,
затягивается до узла в горле и выпускает дым сквозь зубы.

Он курит прямо в спальне. В своей идеальной, чистой спальне, которая

выглядит, как мечта перфекциониста. Для полноты картины не хватает только
стряхивать пепел на дорогой ковер, но это было бы слишком — ему хватает
внутреннего пожара, чтобы устраивать настоящий.

Прошлую ночь он не спал. Некогда было. Да как-то и не хотелось. Вообще

ничего не хотелось: ни спать, ни есть, ни пить, ни даже снять провонявшую и
грязную толстовку, потому что было страшно отойти от Арса, который цветом
кожи напоминал стены этой самой спальни — то ли лиловый, то ли серый.

Антон бы пошутил, что серебристый — его цвет, а не Арса, но улыбаться

слишком больно — искусанные сухие губы кровоточат при малейшем движении.

Поэтому он просто сидит в кресле и курит медленно, тягуче, обволакивая

нервы сигаретным дымом. Он знает, что нельзя, но по-другому не может. Он
ничего сейчас не хочет — ему плевать на режим и правильное питание, на
контроль собственного здоровья и сон. Он, не отрываясь, смотрит на спящего
Арса и напоминает себе не забывать дышать.

Сейчас все кажется пустым и ненужным. Еще несколько дней назад он

рвался лечиться, следил за тем, что и сколько ест, разве что не записывал все
показатели, а сейчас — прострация. Нет потребности, только усталость.

В сон тянет — это факт, но засыпать страшно. И Антон сидит, вытянув ноги и
согнувшись, и смотрит перед собой, не мигая. В зеркало он не смотрел давно да
и не хочет — заранее жутко. У него болит голова, стучит в висках, тянет щеки и
чуть подрагивают пальцы, но все это — похуй.

О прошлом вечере и ночи Антон старается не вспоминать — и так штормит.

Но не вспоминать не получается, потому что слишком живо, слишком остро, все
равно что металлом по языку. Поэтому он дымит, позволяя картинкам всплывать
в голове: как держал голову Арса на своих коленях в такси, как волок его в дом,
как сидел на полу рядом с ним в ванной, пока его выворачивало наизнанку, как,
шатаясь, тащил до кровати, как стаскивал грязную одежду, как носился с
таблетками и водой, как судорожно гуглил, что он еще может сделать, как выл в
ладонь, когда Арсений отключился.

Антон не помнит, когда в последний раз ел. Кажется, прошлым утром, перед
фотосъемкой с Сергеем. Он планировал вернуться домой и пообедать, но потом
181/298
узнал, куда и с кем поехал Арс, и все ушло на задний план. И сейчас желудок
даже не урчит — ему нормально. Антону почти смешно — действительно
никакой потребности в еде. Привык же, все-таки, за эти годы.

Антон разглаживает складки на своей футболке и думает о комке грязной

одежды в ванной. Надо бы бросить ее в стиральную машинку, но сил нет даже
подняться. Да и выходить из комнаты не хочется — вдруг Арсений проснется, а
его не будет рядом?

Вопросов в голове слишком много: что произошло прошлой ночью? Сам ли

Арсений выпил или его заставили? Что он выпил и насколько это опасно для его
организма? Как вел себя Эд? И, самое главное, — что между ним и Арсом?
Воображение, как назло, предлагает самые дикие картинки, и от них хочется
выть. Но Антон сдерживает себя, успокаиваясь тем, что раньше времени нет
смысла себя накручивать.

Если бы только это хотя бы кому-то помогало.

Антону немного стыдно — он так испугался за Арсения, что сорвался и

позвонил Диме ночью, ругался, разве что не рычал, бормотал что-то
нечленораздельное, пытаясь объяснить, что происходит. Позов, выслушав его и
хотя бы немного успокоив, объяснил, что нужно сделать, и сказал, что ему
можно звонить в любое время. Кажется, он даже предложил приехать, но Антон
отказался, потому что в этот момент Арсений снова согнулся над унитазом.

Самое страшное — Арсений его не узнавал. Смотрел мутным взглядом,

хлопал длинными ресницами, гримасничал, хмурился, отталкивал от себя, что-то
бессвязно бормоча, а потом наоборот тянул ближе, цепляясь за плечи и пачкая
рвотой. Противно не было — Антон привык. Его за эти несколько лет столько раз
выворачивало, что даже рвотный рефлекс стал отказывать. А здесь важнее было
удержать и не дать захлебнуться.

Антон не знает, что скажет, когда Арсений проснется. За те несколько часов,

что он сидит в кресле, изредка подходя к постели и проверяя состояние Попова,
он по десятку раз прошелся по всем стадиям принятия, добавив новые и ощутив
все эмоции. Он злится, боится, нервничает, испытывает облегчение от того, что
успел, давится опустошенностью, ведь мог опоздать, его буквально разрывает
от крайностей, потому что остановиться на чем-то одном не получается.

Когда до него доносится сдавленный стон, внутри все обрывается. Его

буквально толкает вперед, и через мгновение Антон упирается коленями в край
кровати и следит за тем, как морщится Арсений, силясь открыть глаза. Он
лохматый, бледный, взъерошенный, как воробей, попавший в лужу, футболка
Антона, измятая в хлам, висит на нем мешком, одеяло чуть сползло, обнажая
резинку боксеров, и Принц сглатывает, стараясь не вспоминать, как стягивал с
Арса грязные джинсы прошлой ночью.

— Ан… тн…? — выдает он вперемешку со стоном и с трудом садится,

обхватив голову руками. — С-с-сука, что за… — он несколько раз моргает,
пытаясь сфокусировать взгляд, потом смотрит на Антона и хмуро сдвигает
брови. — Что… постой, я…

— Пить? Блевать? Таблеточку? — осторожно спрашивает Антон, не отрывая

от него взгляда, и Арсений, задумавшись, облизывает пересохшие губы.
182/298
 — П… попить бы. И в туалет… да, — на его щеках появляется едва заметный
румянец, который почему-то искренне забавляет Принца. Но в то же время
именно он поджигает внутри ту злость, которая крошила вечером, когда он
приехал в бар. — Можно? — почти жалобно, поджав губы и пряча глаза.

Антон ничего не отвечает — лишь кивает и продолжает сидеть на месте,

пристально глядя на Арсения. Тот сглатывает, медленно отодвигает край
одеяла, прижатого Принцем, смешно выбирается из кровати, пошатнувшись на
нетвердых ногах, тянется за стаканом воды на прикроватном столике, жадно
опустошает его за пару глотков, топчется на одном месте, заторможенно глядя
на Принца, вопросительно указывает головой в сторону коридора, Антон снова
кивает, и Арсений, разве что не пятясь, скрывается за дверью ванной.

Антон продолжает сидеть на кровати вполоборота, прислушиваясь к шуму

воды, старается дышать как можно ровнее, напоминая себе о том, что им обоим
сейчас, мягко говоря, херово из-за прошлой ночи, но внутри все сильнее
закручивается смерч, утягивая в себя остатки нервов и терпения.

Когда Арсений возвращается в комнату, он с неким недоумением

осматривает себя на ходу, оттягивая край длинной футболки и расправляя
резинку боксеров. Остановившись посреди спальни, он совершенно нелепо
упирается руками в бедра и разве что с ноги на ногу не переминается.

Это даже забавно.

— Слушай, а… — Попов замолкает, мазнув языком по губам, и нервно

проводит все еще мокрой рукой по волосам, — я не очень… Черт, — он морщит
нос, как кот, и зачесывает челку набок. — Что случилось? Помню все урывками.
Поможешь?

Антон молчит. Смотрит, ввинчиваясь взглядом максимально глубоко, и

молчит.

Арсений снова сглатывает, снова хмурится, снова облизывает губы и обводит

глазами комнату. Скользит взглядом по стенам, мебели, картинам, взбитому
покрывалу на кровати, разбросанным подушкам, таблеткам на тумбочке и
останавливается на Антоне.

— Что-то… что-то не так? — Антон вскидывает бровь. — Ты просто… так

смотришь, — и нервно закусывает нижнюю губу. — Если что-то случилось, ты
лучше сразу скажи, чтобы мы…

— Ты как себя чувствуешь? — опасно спокойно интересуется Принц. — Болит

что-нибудь? Живот, например? Голова кружится? Тошнит?

— Да… нет, вроде, — осторожно отзывается он. — Общее состояние

дерьмовое, но так… нормально.

— Отлично, — улыбается Антон, поднимается на ноги — а через несколько

секунд уже вжимает Арсения в стену. Вонзается пальцами в его плечи,
прижимается так близко, что дыхание смешивается, напирает всем корпусом,
вынуждая распластаться по поверхности, и едва ли не шипит в самые губы: —
Как ты… как ты мог быть с ним, если ты мой?!
183/298
 Арсений замирает. Ошарашенно распахивает глаза, задерживает дыхание и
не двигается, скользя взглядом по его лицу. Его рот приоткрывается, и он
длинно выдыхает через силу, потом моргает пару раз и, поведя головой, кладет
ладони на его грудь, бережно, осторожно, будто имея дело с диким зверем.

— Твой, — сипло, тихо-тихо, перекрывая шепот рваными выдохами, — и я не

был с ним. Никогда бы, Антон. Никогда.

Принц сглатывает, задерживает взгляд на его губах, на пару мгновений

тонет в почему-то слишком светлых глазах, и время останавливается. Он
буквально видит у себя в голове две чаши весов, которые своим колебанием
пускают мурашки по телу.

Его желание очевидно. Уже давно. Но сейчас, находясь в одном шаге, он

робеет, страх ползет по венам, оплетает, заполняет клетка за клеткой, и тело
снова и снова сводит судорогой.

Арсений сейчас — пластилин. Он дышит в такт с ним, редко-редко моргает и

смотрит так напряженно, что дыхание сводит от чувства превосходства. Он
следит за каждым его движением, то и дело неосознанно мажет языком по
губам, сглатывает шумно, нервно, натягивая струны где-то глубоко внутри.

Антон медлит еще мгновение, а потом срывается — накрывает чужие губы

своими и не сдерживает стон, когда все органы чувств взрываются
фейерверками.

Это как шагнуть в горящий дом.

Это как прыгнуть с высоты, забыв парашют.

Это как нырнуть на глубину, не умея плавать.

Это как столкнуться лицом к лицу со своим главным страхом.

Нежно не получается — Антон запускает пальцы в черные волосы, комкает в

кулаке, тянет, вынуждает прижиматься ближе, льнет вперед бедрами,
вдавливает в стену, целует едва ли не больно, цепляя языком и зубами, глубоко
вдыхает, ощущая мокрые руки на своих бедрах под одеждой, и целует глубже.

Арсений перенимает инициативу, управляя поцелуем, запускает ладони в

задние карманы брюк Антона и заставляет дрожать, напирает, давит до тех пор,
пока тот не врезается поясницей в стол. Принц прогибается в спине, едва
слышно стонет, но не отодвигается — наоборот недовольно мычит, когда
Арсений чуть отстраняется.

— Антон…

— Серьезно?.. — Принц качает головой и сглатывает через силу, пытаясь

отдышаться. — Я ведь… Я же здоров. Я лечусь, ем, наблюдаюсь у врачей,
соблюдаю режим… Я все делаю, все, что нужно, ты же знаешь.

— Знаю, — Арсений проводит кончиками пальцев по его щеке и улыбается, —

но мне не нравится, что ты делаешь это будто бы для меня…
184/298
 — Так и есть.

— Это неправильно, — он чуть качает головой, — именно поэтому мы с Димой

и переживаем — боимся рецидива. Мало того, что ты и так резко взялся за
лечение, не дав организму постепенно перестраиваться, так ты еще и не
разобрался со всем окончательно. Ты должен хотеть лечиться для себя, Антон, а
не для меня, — и легко ведет большим пальцем по его подбородку.

— Я… Хорошо, — Антон безнадежно вздыхает и ластится к его руке, трется о

нее носом, жмурится и цепляется за его бедра, не давая совсем отодвинуться.
— Но, Арс…

— Скоро, — едва-едва касается его губ, задумывается на пару мгновений, а

потом нерешительно предлагает: — Если… Если хочешь, я могу… — его рука
скользит вниз по телу, но Антон перехватывает её и качает головой.
Сталкивается взглядом, улыбается и решительно произносит:

— Нет, хочу все и сразу. Всего тебя.

Арсений усмехается, качает головой и, положив руку на его щеку, тянется к

губам, Антон прикрывает глаза, с трудом сдерживая мурчанье, касается лбом
его лба и крепче прижимает к себе, не решаясь разорвать объятие. Потом
Арсений усмехается и негромко спрашивает:

— А… а где мои штаны?

Антон фыркает и вздыхает.

— Сейчас найду тебе что-нибудь.

***

У Антона сдвиг по системе. Он сидит на кухне, уплетая разрешенное ему

яйцо, поглядывает на тарелку каши с ягодами, но снова и снова смотрит через
стол, где сидит Арсений в его футболке и штанах.

Его бьет флешбеками из Москвы, и дышать получается с трудом, потому что

Арсений снова очень домашний, совершенно не такой, каким он кажется в
агентстве. Он смеется громче, улыбается шире, практически не обращает
внимания на то, в каком состоянии его волосы, чуть дергает босой ногой и с
таким аппетитом уплетает гречку, что Антону завидно.

— Жуй-жуй глотай, — одергивает его Арсений, — хватит пялиться, я не

настолько красивый.

— Настолько, — Антон реагирует быстрее, чем успевает осмыслить. Попов

хмыкает, вздыхает, потом пожимает плечами и отправляет в рот еще одну
ложку каши.

— Допустим. Но тебе нужно поесть. А холодная каша — это отвратительно.

Так что ешь, или… — он опасно блестит глазами, — мне придется тебя кормить.

185/298
 — А еще что? — он фыркает и оскорбленно складывает руки на груди. — Я не
ребенок.

— Вот сейчас, — Арсений указывает на него ложкой, — типичный школьник,

препирающийся то ли с отцом, то ли с преподавателем.

— И что, отлупишь или вызовешь к доске?

В глазах Попова проскальзывает недобрый огонек, и Принц сглатывает,

понимая, что перешел черту. Он настороженно наблюдает за тем, как Арсений
кладет ложку в тарелку, поднимается, обходит стол, упирается руками в стул,
на котором сидит Антон, вынуждая того вжаться в спинку, и вкрадчиво
интересуется:

— Ты всегда был таким фанатом ролевых игр или чем-то ударился?

Ага. Тобой. С размаху.

Антон сглатывает и чуть качает головой.

— Я просто шучу.

— М-м-м, — тянет Арсений, — жаль, — и уже разворачивается, чтобы

вернуться на свое место, но Антон перехватывает его кисть и снова дергает на
себя, пристально глядя в глаза.

— Арс, а мы… что мы такое?

И снова — Москва, номер в отеле, ночь, две кровати, глаза в глаза и

прерывающееся дыхание. Тот же вопрос, тот же ком в горле, ответов по-
прежнему мало, только за плечами воспоминаний в разы больше, и каждое —
как маленькая жизнь.

— Я запутался. Все пошло не по плану, как ты появился. Ты… другой. Ты

загоняешь в тупик. Ты сбиваешь с толку. Ты… ты заставляешь чувствовать.

— А… это плохо?

— Да. Мой мир — устоявшийся. В нем все стабильно. В нем нет места для
такого, как… ты.

Арсений не отвечает. Не разрывает зрительный контакт, дышит еле-еле и

давит молчанием, взрывая что-то в голове и пуская мурашки по коже. Потом
касается рукой его подбородка, мажет большим пальцем по щеке и склоняет
голову набок.

— А ты как думаешь?

— Я?.. — Антон свой голос не узнает — сиплый, дрожащий, напряженный,

вот-вот развалится, как карточный домик на ветру. Он облизывает губы и
мечется взглядом по лицу Арсения, боясь окончательно сломаться. — Я не
знаю…

— Помнишь, ты один раз сказал, что запутался и не знаешь, что чувствуешь

186/298
ко мне? — Принц медленно кивает. — А сейчас как, определился?

Антон застывает на мгновение, потом недовольно фыркает, закатывает

глаза и, цокнув языком, тянет его на себя за воротник рубашки. Арсений кривит
губы в усмешке, встав между его ног, и кладет руки на спинку стула.

— Придурок, — беззлобно бросает Антон и тянется за поцелуем, неожиданно

поняв — можно.

Арсений отвечает — жадно, требовательно, целует почти грубо, будто

дразнясь, и Принц оскорбленно мычит, но не отодвигается — теснее прижимает
к себе, придерживая за бедра и легко ведя кончиками пальцев по
обнажившейся коже у края брюк.

— Ладно, — продержав его рядом еще пару мгновений, Антон откидывается

на спинку стула и кивает Арсению на стол, — иди ешь, а то каша остынет и
будет… как ты там сказал? И пей больше — я так и не понял, чем тебя вчера
накормили, но все же.

— Теперь ты обо мне будешь заботиться? — интересуется Попов, сев на свой

стул, и склоняет голову набок. Антон копирует его жест.

— А ты против?

Арсений пристально смотрит на него пару секунд, потом улыбается — опять

светит — и мотает головой.

— Нисколько.

***

Арсений давно хотел встретиться с Сергеем и поговорить с ним, но до этого

никак не удавалось состыковаться: сколько он ни просил Пашу организовать им
встречу, она не выходила по причине занятости то одного, то другого. Поэтому,
когда Добровольский вдруг позвонил и сказал, что Сергей свободен и может
встретиться, Арсений отложил все дела и согласился.

Вопросов у него много, и все — о Принце. Ему заранее стыдно, но он ничего

не может с собой поделать: от Паши, Иры, Оксаны, Стаса и Димы он узнал уже
все, что только можно было, но ему все равно мало — информации о прошлом, о
переломном моменте все равно нет. И если Дима честно признался, что не
расскажет, потому что это просьба Антона, то остальные раз за разом говорили,
что просто не знают. И у Арсения, в принципе, нет повода не верить.

Не то чтобы он сильно надеется на то, что Сергей может что-то знать, — он

ведь всего лишь фотограф Антона, которого он вряд ли подпускал к себе близко.
Но он работал с Принцем долгие полтора года, а это достаточный срок для того,
чтобы узнать друг друга.

Разумеется, перед встречей Арсений находит в Интернете всю информацию,

которую только может, и даже отмечает, что его «предшественник» очень
неплох в портретах. Арсений усмехается, понимая, что несколько лет назад бы
все отдал, чтобы поработать с ним, и качает головой, подъезжая к месту
187/298
встречи.

Сергей отбрасывает в сторону сигарету, вытирает о джинсы руки и

протягивает ему ладонь для приветствия.

— Можно «Серый», — сразу сообщает он и улыбается, — а ты «Арс», верно?

— Можно и «Арс», — кивает Попов и отвечает на рукопожатие.

Сергей выглядит стильно: белая рубашка с модным цветочным дизайном, в

кожаной куртке, в потертых джинсах с мотней и цепочками на бедре, а
кроссовки — Арсений почти присвистывает — стоят целое состояние. Держится
он уверенно, спокойно, двигается размеренно, степенно, говорит негромко, но
четко, сверкая поразительно белыми зубами — точь-в-точь голливудская улыбка.

— Необычный экспонат этот Принц, верно? — он первый подает голос, и

Арсений согласно кивает. — Я кручусь в этом бизнесе с двадцати трех и повидал
немало упырей, которые ради красивой картинки готовы истязать себя всеми
возможными способами. Когда мне предложили поработать с ним, я
заарканился, потому что… А нахуй мне еще самоуверенный пижон, который
весит, как моя нога? Но потом посмотрел на сумму и согласился. Меркантильно?
Возможно, но, знаешь, в этом деле я уже давно перестал держаться за какие-то
чистые мотивы. Или ты имеешь всех и гребешь деньги, или имеют тебя и ты
сидишь с зубами на полке.

— Понимаю, — Попов кивает, не решаясь продолжить, совершенно

завороженный.

— Мы с ним как-то сразу не поладили. Он, конечно, не послал меня, как

многих, но настоятельно попросил держаться подальше. Будто так хотелось
сближаться с этим скелетом, — Серый качает головой и пренебрежительно
фыркает. — Нет, малец он красивый, спорить не буду, но меня блевать тянуло
после того, как я фоткал его в неглиже, так сказать.

— Так это ты… — брови Арсения взлетают вверх, и Сергей пожимает

плечами.

— Как я его только не фоткал, серьезно. Многое никуда не выкладывалось,

потому что то еще дерьмо, но пробы были. К тому же он экспериментатор: чем
сложнее и изощреннее задача, тем больше он ею горит и хочет воплотить в
жизнь. У него чувства самосохранения совсем нет: сфотографироваться с
дикими зверями — легко, на огромной высоте практически без страховки —
запросто, поехать в опасную страну — первый. Для его профессии это круто, но
для жизни — пиздец. Я постоянно боялся, что он из-за своего азарта полезет,
куда не надо.

— Антон? — Арсений неверяще смотрит на него. — Он ведь такой спокойный,

холодный, неприступный…

— Неприступный? — Серый скашивает на него глаза. — Давай договоримся

не ебать друг другу мозги, окей? Больше всего это не люблю. Думаешь, я не
видел, как он на тебя смотрит? — Попов сглатывает и нервно проводит
пальцами по волосам. — Нет, мне-то похуям, что там между вами — ебырь ты его
или друг охуительный. Ты просто передо мной не играй, Арс, серьезно. Пашка
188/298
говорил, что ты нормальный мужик, и я вижу, что не соврал, но давай без этих
словечек.

— Я говорил о том, что описанное тобой не похоже на Принца, — берет себя

в руки Арсений. — Когда я только пришел, он даже говорил редко, а ты
рассказываешь о нем, как о каком-то бешеном экстремале.

— Одно другому не мешает. Ты его хату видел? Я как-то раз заезжал за ним и
обалдел от того, настолько там все по фэншую и линейке. Умом тронешься. Так
вот он такой же — внешне спокойный и стабильный, зато внутри — сотни
механизмов и потайных отсеков.

— Звучит странно.

— Ну прости, я не писатель, а фотограф. Как могу — так и говорю. К тому

же, — Сергей с усмешкой смотрит на него, — я ставлю лям, что ты приехал
пообщаться не о работе, а конкретно о нем. Так что не тяни кота за яйца, а
вываливай свои вопросы. Сомневаюсь, что у меня есть ответы, но все же.

— Так заметно? — смущенно улыбается Арсений, и тот закатывает глазами.

— Ваши щенячьи взгляды трудно игнорировать.

И Арсений спрашивает. Просто сыплет вопросами, словно перевернув

рюкзак, и разве что в рот не заглядывает, пока Серый, хмурясь и думая,
отвечает. Но не злится — фыркает только изредка да комически глаза
закатывает, но не шлет даже на самых нелепых вопросах.

Попов буквально видит Принца глазами Сергея и почти завидует тому,

сколько он упустил. Он старается не думать обо всех фотосессиях, которые
«делят» эти двое, только губы кусает и ставит в голове галочку потом поискать
снимки, пока слушает объяснения Серого.

Однако когда остается последний, главный вопрос, тот застывает и

напряженно косится на Арсения.

— М-м-м, значит, не ебырь.

— Прошу прощения?

— О той херне я ничего не знаю. Думал, может, он тебе рассказал, и тогда бы

ты мне приоткрыл, так сказать, завесу тайны. Мне самому пиздец как интересно,
после чего он решил кардинально жизнь изменить. У меня есть какие-то
догадки, но все или слишком банальные, или слишком простые. Но я уверен в
одном — для него тема любви и всего с ней связанного очень болезненна.
Поэтому ты лишний раз не дави на него. Но, — он поднимает вверх палец, —
если он к тебе тянется и нуждается в чем-то таком, лучше лишний раз дай ему
тепла, а то загнется пацан. А он ведь неплохой, — вздыхает, закуривает и
задумчиво качает головой, глядя в пустоту, — очень даже неплохой…

***

— На сегодня хватит, — бросает Арсений и выключает камеру. Антон

189/298
облегченно выдыхает, слезает с высокого стула, чуть покачнувшись, отдает
Оксане куртку и подходит к Стасу, встав за его спиной. Тот перещелкивает на
экране несколько снимков и вопросительно смотрит на него через плечо, Принц
рассматривает их, закусив губу, потом кивает, улыбается и, хлопнув его по
плечу, идет к Ире, но Арсений его останавливает, перехватив за локоть.
— Отойдем на пару минут?

— Можно даже на тройку, — отзывается он, жестом объясняет девушкам, что

подойдет позже, и идет следом за Поповым по коридору.

Арсений заходит в свой кабинет, достает из сумки сложенный листок бумаги

и протягивает его Антону, ничего не говоря. Тот непонимающе вскидывает
брови, разворачивает его и замирает с приоткрытым ртом.

— Арс…

Антон скользит взглядом по четким, карандашным линиям, изучая самого

себя, спящего на койке в больнице. Волосы растрепались по подушке, рот
приоткрыт, на лице — растушеванные тени, футболка чуть сбилась, обнажая
ключицу. Он кажется слишком маленьким на огромной кровати и слишком
бледным, практически сливающимся с покрывалом, и Принц сглатывает,
понимая, что Арсений видел его именно таким, и поднимает на него глаза.

— Это для того, чтобы ты помнил, что может случиться, если ты снова
неправильно расставишь приоритеты, — шепчет Попов, сделав шаг вперед. — Не
хочу больше видеть тебя таким.

— Хорошо, — тоже шепотом отзывается Антон, облизывает губы и снова

опускает взгляд на рисунок. — Это… это очень красиво. Спасибо. Ты… ты
потрясающе рисуешь.

— Да ну, — по бледным щекам ползет румянец, и Принц невольно отмечает,

что он очень идет Арсению.

— Может, как-нибудь порисуем вместе? — Попов вскидывает брови. — В

смысле… — Антон делает паузу, собираясь с мыслями, — может, ты как-нибудь
порисуешь со мной?.. — Арсений открывает рот, чтобы ответить, но Антон
заканчивает, просто отбросив все страхи: — На мне.

190/298
Примечание к части почти 50 человек потерялось. причину не знаю, но мне
грустно, очень грустно. я понимаю, что последняя глава была, возможно,
проходная и какая-то слишком... флаффная для этой работы, но она была нужна.
по крайней мере, мне так казалось. очень жаль, что несколько десятков человек
не разделило мою точку зрения.

но

я дорожу каждым, правда. и вас много. даже слишком. даже опуская

потеряшек. довольно часто я думаю о том, что не заслуживаю вас, потому что
нередко косячу, а вы дарите в ответ только тепло. спасибо за веру в меня.

касательно этой части: за всю работу я планировала около пяти действительно

сложных для меня глав. эта — одна из них. ее писать было сложно по разным
причинам, не вижу смысла их расписывать. лишь надеюсь, что вам понравится,
что вы прочувствуете то, что я хотела передать. это очень важно для меня.

музыка очень желательна к прослушиваю. прям очень.

сто песен для тебя — гарик погорелов

pray — jry & rooty
julia michaels — heaven
не улетай — пара нормальных

eighteen

В голове слишком много мыслей. Голова буквально пухнет, и дико

хочется закрыться дома на несколько дней и дать себе передохнуть, но нельзя.
Все, что Арсений делает, прежде чем вернуться к работе, это проходит
диагностику, чтобы убедиться в том, что его здоровью ничего не угрожает. Врач
прописывает ему определенный режим, сообщает, какие продукты следует
употреблять, чтобы восстановиться, а также просит отказаться от кофе, заменив
его чаем, чтобы в период очищения не перегружать организм углеводами и
кофеином.

Арсений только слушает внимательно и старается запомнить все указания,

мыслями находясь слишком далеко. Он так до конца и не разобрался в том, что
случилось той ночью, потому что его сознание разделилось на «до» и «после»:
после бара смазанной картинкой следует перекошенное лицо Антона и запах его
постельного белья. Что было между — загадка.

Размытыми кадрами вьется танцующий Эд, запах кальяна и дым сигарет,

лазерные вывески и бьющая по вискам музыка, ему мерещится шепот и
прикосновения, изредка встревает истеричный, испуганный голос Принца, а
потом — гудящая голова и растрепанная постель Антона.

Сюр, не иначе.

Но тонуть в той ночи Арсений не хочет — его ждет работа. Уже в агентстве
он узнает о том, что в момент слабости, которую не помнит, он выронил камеру,
однако материалы удалось спасти. Он выслушивает несколько минутный
монолог от Павла и морщится каждый раз, когда слышит слова о
непрофессионализме, долго и искренне извиняется и обещает впредь быть
191/298
осторожнее.

От Стаса он узнает, что Выграновский уехал на какие-то съемки в Париж и

его не будет какое-то время, и это глоток свежего воздуха. Арсений понимает,
что ничего серьезного не могло произойти, но встречаться с Эдом он сейчас не
готов — слишком болезненной печатью выжжен в голове его взгляд.

Он тщательно роется в своей памяти, пытаясь воспроизвести события

прошлой ночи и расставить отрывки по порядку, но густой туман заволакивает
сознание, и он не в состоянии даже вспомнить, когда выпустил из рук камеру.
Это не укладывается в голове, потому что Арс — профессионал, он знает,
сколько стоит оборудование и чем может обернуться неосторожное обращение с
ним, не говоря уже о том, что на камере был заснят практически весь материал.

Единственное, что не дает возненавидеть себя за оплошность, это

осознание, что кадры все-таки сохранились. Стас и Леша, правда, одаривают его
весьма недовольными взглядами, но молчат, и он им за это искренне
благодарен.

С Принцем тоже не все в порядке. Несмотря на то, что он улыбается,

встречаясь с ним взглядом, и ведет себя естественно, в его глазах застыл немой
вопрос, на который Арсений не может ответить. Он помнит его вспышку гнева,
когда он решил, что между ним и Эдом что-то было в клубе, но это же бред. В
каком бы состоянии Арс ни был, он бы не перешел черту. Особенно с
Выграновским.

Предать Антона было бы слишком жестоко.

***

Арсений полностью погружается в работу. Он изредка созванивается с

Димой, и они вместе следят за тем, чтобы Антон не сорвался, потому что
вероятность рецидива никто не отменяет. И хотя Принц раз за разом убеждает
их в том, что центр его желаний сместился и теперь он меньше внимания
уделяет своей внешности, в это верится с трудом.

Особенно во время фотосессий, когда Антон, глядя в камеру, немного нервно

скользит по упругому и уже почти здоровому телу. Арсений то и дело ловит его
за рассматриванием себя в зеркале в гримерке и поспешно уходит, боясь быть
пойманным.

Он хочет, чтобы Антон с этим справился, чтобы перешагнул через себя и

оставил болезнь в прошлом. Поэтому он делает все, чтобы отвлечь его от
осознания, что он больше не тот Белый Принц, которым вошел в историю
модельного бизнеса.

Про свои слова и обещания Арсений не забывает, да и губы то и дело жжет

от воспоминаний о том поцелуе у Антона дома. Тот поцелуй — точка невозврата,
потому что он давно понял, что после одного остановиться будет трудно —
будет хотеться снова, и снова, и снова.

Снимать Принца — пытка. Арсений то и дело дает себе мысленно пощечину,

запрещая рассматривать Антона не как фотограф, а как человек, и думать о
192/298
том, что это тело может принадлежать ему. Но это становится все сложнее и
сложнее, потому что Принц, словно чувствуя его смятение, смотрит исподлобья
и двигается раскрепощенно, уверенно, сверля взглядом.

Раньше справляться было легче. Раньше удавалось закрывать глаза,

отводить взор, думать о чем-то постороннем и не обращать внимания на изгибы
стройного тела, но с каждым разом бороться и сдерживаться все труднее.
Потому что сознание запечатлело тот момент, когда Антон, податливый и
полыхающий, был слишком близко. Если бы Арс не отступил, Принц бы его не
остановил — об этом говорил каждый его изгиб.

— Ты какой-то хмурый.

Арсений поднимает голову и непонимающе смотрит на Оксану. Его порой

пугает, с какой легкостью она его читает. Несмотря на то, что они давно
разобрались с тем, кто они друг другу, ему все еще неловко в ее обществе. Он
каждый раз думает о том, что усложняет ей жизнь, но она раз за разом широко
ему улыбается и подходит ближе, готовая помочь.

— Устал просто. День долгий.

— Я не про сегодня, — смотрит пристально, внимательно, практически

сканирует. Арсений сглатывает, ощущая неприятное сосущее чувство между
ребер, и пытается дышать как можно спокойнее. — Дело в Антоне, верно? Вы с
ним… Не знаю, как спросить.

— Лучше не надо, — почти просит. Несколько раз резко качает головой и

вздыхает. — Я хочу хотя бы с тобой не говорить о нем, хорошо? Его и так
слишком много в жизни.

— Я просто не понимаю, — признается Оксана, облизав губы, и обхватывает

себя руками. — Не то чтобы я хотела лезть в твою жизнь, но… Помнишь день
рождения Паши? Я тогда пошла в туалет и… — внутри все натягивается, как
струна, — ты и Эд… Вы…

Перед глазами яркой вспышкой взрывается воспоминание, и приходится

стиснуть челюсти, чтобы не зарычать. Арсений помнит, как его прижали к стене,
как чужие губы двигались по коже, как грубый, резкий шепот разрывал тишину,
как отчаянно бился пульс где-то в виске, какого труда стоило стоять ровно и
заставлять себя дышать, пока к нему все ближе притиралось тело
Выграновского.

— Хочу тебя, — шепот Дьявола, не меньше. Змей-искуситель, выбивающий

почву из-под земли и обладающий каким-то бешеным магнетизмом. — Почему
нет? Че, не нравлюсь? Ты ведь смотришь на меня, я видел твой взгляд, — на него
смотреть — все равно что на солнце: больно, опасно и чревато последствиями.
Яркий, взрывной, обладающий опасной силой. От него хочется скрыться, а что-
то не пускает.

— Я с Антоном.

— С Антоном или Антона?

Знал ведь, куда бить и что сказать. Знал, что перед глазами все плывет и
193/298
трудно концентрироваться. Знал, что заставит возненавидеть себя даже за
мимолетно пролетевшую мысль. Знал и радовался тому, что вывел из себя.

Арсений прикрывает глаза, глубоко вдыхая, и встряхивается.

— Это было его желание. Не мое, — он ненавидит себя за то, что

оправдывается, но по-другому не может. Оксана сейчас — отображение его
совести. И она смотрит так, что он понимает — не верит. Да он самому себе все
реже и реже верит. И от этого по горлу течет железо. — Я… я не хотел…

Не хотел… что именно? Поддаваться на провокацию? Задумываться в

который раз о том, «а что если бы»? Предавать Антона? Выпускать своих
демонов? Выбрать не получается, и Арсений закрывает лицо руками.

— Антон… дорог тебе?

— Да, — он не думает, потому что это очевидно. Последние несколько

месяцев его мир крутится вокруг Принца, и не важно, каким образом и как
близко он оказывается с этой вселенной.

— Как кто?

Воздух вышибает из легких прямым, сильным ударом в солнечное сплетение.

Арсений в упор смотрит на Оксану, пытаясь понять, почему у него перед
глазами все плывет и цвета размываются, оставаясь черно-белым фильмом.

Слишком в цель. В яблочко, в десятку. Несите приз, эта девчонка его

заслужила.

— Я… я не знаю, — врать не получается. Просто никак. Говорить с Оксаной —

все равно что говорить с самим собой, а себе врать все равно бессмысленно и
даже как-то глупо. Потому что последнее, что ему нужно, это проблемы со
своим внутренним миром. Поэтому Арсений поднимает голову и смотрит ей в
глаза, надеясь, что она поможет. — Мы сблизились с ним за последнее время. В
больнице, да и потом… А еще на днюхе Паши… Это неправильно? — сдается. И
просит — помоги.

— Неправильно, что вас тянет друг к другу? — она слабо улыбается и качает
головой. — Мне кажется, в наше время уже все становится правильным, если это
искренне. А вы… По крайней мере, в Антоне я уверена. Я помню его до тебя и…
Это был совершенно другой человек. Я не знаю, каким он был до болезни, но я
помню его Принцем — и это сейчас не он.

— Это плохо? — в груди все сжимается.

— Плохо? — она насмешливо вскидывает бровь. — Такими темпами он бы

загнулся в течение года. К этому… к этому времени его могло уже не быть.

По телу ползут болезненные мурашки, словно кто провел вилкой по тарелке.

Все струны внутри напрягаются, и его буквально ломает, а от едкого привкуса
на языке хочется блевать. Арсений рисует в голове картинку Антона, лежащего
в больнице, и нули по всем показателям, и поспешно встряхивается, запрещая
себе думать об этом.

194/298
 Антон жив. Только-только поехал домой после съемочного дня. Он здоров, он
лечится и наблюдается у врачей, он победил анорексию, она ему больше не
грозит, он держится. Почему тогда страх змеиными кольцами оплетает легкие?

— Ты спас его, — продолжает Оксана. — Я не знаю, каким образом и что

именно ты делал, но я вижу результат. Он другой. Он живой. Он светится. И
таким он стал только благодаря тебе. И… — она вздыхает и поджимает губы,
шагнув к нему, — я не знаю, что у вас за треугольник и даже не хочу, пожалуй,
знать, но я прошу тебя об одном — не делай ему больно. Он слишком в тебе
нуждается, Арс. Уверена, ты это и так знаешь, но все же.

— Знаю… — шепчет едва слышно и вдыхает полной грудью. А потом

притягивает ее к себе и крепко обнимает, уткнувшись лицом в обтянутое
вязаной тканью плечо. С Оксаной спокойно, с ней легко дышится, с ней хочется
верить в то, что все образуется и встанет на свои места.

Она терпеливо ждет, пока он сам отодвинется, мягко целует его в щеку и
уходит, оставив после себя некую недосказанность.

Арсений не переносит это состояние, когда все как в тумане. Он чертыхается

себе под нос, разворачивается и, не глядя по сторонам, идет к своему кабинету,
намереваясь поскорее покинуть агенство и вернуться домой, чтобы провести
вечер за книгой или каким-нибудь фильмом, чтобы разгрузить мозги.

А потом буквально налетает на Эда и замирает, когда тот обхватывает

руками его плечи и улыбается так широко, что скулы сводит. Выграновский
смотрит хитро, с прищуром и слишком глубоко, словно может забраться в мысли
и перевернуть там все вверх дном. Впрочем, это очень похоже на правду.

— Привет.

Склабится, щурится, как кот, и совершенно блядски склоняет голову набок,

даже не думая убирать от него свои руки, даже наоборот — ощутимо ведет
татуированными ладонями по его плечам к локтям и вынуждает сжаться в
комок.

Арсений не понимает, почему в сердце бьется страх. Он ощущает себя

загнанным в угол зверем и даже дышит с трудом, в упор глядя в темные глаза и
мучительно желая нырнуть в них с головой, потому что понимает — именно там
ответ на его главный вопрос. Эд-то наверняка все помнит.

— Я соскучился.

Арс упускает тот момент, когда тело действует за него. Опомниться удается,
только когда ладонь обжигает огнем, а Эд отступает на шаг, приложив руку к
горящей щеке. Под татуировкой расползается красное пятно, и Арсений
сглатывает, тяжело и часто дыша.

— А ты, я так понимаю, не очень, — все-таки усмехается Выграновский,

несколько раз двигает челюстью и снова впивается в него взглядом. — А жаль. Я
думал, мы после тех съемок станем друзьями.

— У тебя проблемы с процессом мышления, — буквально выплевывает

Арсений, пытаясь успокоить бушующую в груди агрессию, но понимает, что
195/298
проебался, потому что Эд снова улыбается широко и опасно, подстегивая еще
больше. — Я бы предпочел никогда больше тебя не видеть.

— А что такое? — руки чешутся ударить еще раз за это невинное выражение
лица, но Арсений сдерживает себя, сжав кулаки. — Мне кажется, нам было
весело. Или ты помнишь что-то, что не дает тебе спать?

И снова в цель. Эта сука знает, куда бить.

— Я не помню ничего из того, что хотел бы сохранить в своей памяти.

Если Выграновскому и больно, то вида он не подает. Только чуть вздергивает

брови, фыркает и лениво чешет подбородок, привлекая внимание к своим
татуированным пальцам, длинным и музыкальным. По телу ползут мурашки,
когда Арсений вспоминает его прикосновения — грубые и резкие.

— Как Принц?

— Тебя интересует конкретно он или мы с ним?

А вот теперь Арсений попадает в цель — взгляд Эда темнеет, губы

вытягиваются в тонкую линию, а пальцы непроизвольно вздрагивают, выдавая
его злость. Он хмурится, дыша глубже и реже, его кадык вздрагивает резко и
дерганно, а руки, стараясь унять дрожь, сжимаются в кулаки.

— Да поебать вообще, — пиздит как дышит, и от этого внутри открывается

клапан, пропуская кислород. Арсений даже улыбается — хитро, дерзко, широко
и не скрывает своего торжества. Разве что в голос не смеется от того, что
наконец-то сидящее внутри напряжение сдулось, как воздушный шарик. — Ты
все равно ему не достанешься, — вдруг цепко хватается за его рубашку, дергает
на себя с такой силой, что Арсений чуть не падает, и накрывает его губы своими.

Прижимает теснее, ближе, не давая отстраниться и вдохнуть, мажет языком

по губам, раздвигая их, лезет дальше, почти рычит, скребет ногтями по
натянувшейся ткани и несколько раз с силой вжимается в него бедрами, выбивая
из легких весь кислород парой толчков.

Арсений с силой толкает его в грудь и отшатывается, с трудом удержавшись

на ногах, вытирает губы тыльной стороной руки и ошалело наблюдает за тем,
как Эд обводит языком свои губы, облизываясь, и кривится в насмешке.

— От себя не убежишь. Я буду просто ждать. А сейчас — иди еби своего

урода, ведь он никому нахуй больше не сдался.

Арсений смотрит Выграновскому вслед и чувствует, как время замедляется.

***

Арсений, забравшись с ногами в любимое кресло, кутается в плед, пытается

спастись от озноба, и до точек перед глазами пялится в экран ноутбука. Он не
знает, зачем делает это, — просто торкает что-то внутри, и он открывает
спрятанную максимально далеко папку с фотографиями.

196/298
 Каждый снимок — лишний удар сердца. Он всматривается в разноцветные
картинки и попросту забивает на дыхание, потому что все равно не получается
держать себя в руках.

Арсений помнит. Все помнит: вспышки камер, отрывочные команды

фотографов, вьющихся вокруг него гримеров. В груди неприятно скребется
отголосок восторга от предвкушения закончить съемку и взглянуть на то, что
получилось. Так сильно скучает, так не хватает.

Он разглядывает целую серию снимков, а потом, резко подорвавшись с

кровати, на ходу рывком стягивает футболку и застывает перед зеркалом,
рассматривая свое тело. Замирает на каждом уродливом шраме, на каждом
зажившем пятне и до крови кусает губы, сжимая кулаки.

Слишком свежи взгляды близких, когда они поняли, что телом он не сможет
больше зарабатывать. Людям мало красивого лица — им подавай все и сразу.
Когда он мог сниматься в неглиже или демонстрировать нижнее белье, его
отрывали по рукам и ногам, завышая сумму с целью переманить к себе.

Он был едва ли не модельной шлюхой: метался от одного агентства к

другому, соблазнялся на деньги и, не задумываясь, переходил с руки на руки,
если предложенная цена была выше. Тогда это не казалось чем-то
неправильным — он хотел себе блестящую жизнь, а для этого нужно было иметь
набитый битком кошелек. Приходилось закрывать глаза на какие-то моральные
принципы.

А еще Арсений был влюблен и хотел удержать любовь. Юля была далеко не
первой и уж точно не единственной, но он бы покривил душой, если бы не
назвал ее особенной. Они как-то очень быстро сошлись и сильно совпали:
мыслями, отношением к жизни, телами. Они были на одной волне — красивые,
молодые, знаменитые, несомненно, самоуверенные. Им было, о чем поговорить и
что обсудить, они ездили по одним и тем же показам и обменивались мнениями
о съемках и фотографах.

В свободные дни, когда у них была возможность валяться в кровати до

полудня, Арсений любил просыпаться заранее и рисовать ее, обнаженную и
спящую, пытаясь передать блики солнца в золотистых волосах и красоту
стройного тела, а после готовил ей завтрак в постель и долго-нежно целовал,
смакуя пухлые губы.

А потом — авария. Юля была рядом — навещала в больнице, крепко держала

за руку в палате и обещала, что они справятся. Но затем, после слов врачей о
том, что некоторые шрамы не получится убрать ни при помощи лазера, ни при
хирургическом вмешательстве, жизнь поделилась на две части.

И в новой Юли уже не было. Как и сотен предложений сниматься. В этой

жизни были воспоминания об аварии, изуродованное тело и осознание, что
теперь все будет иначе.

Арсений не мог никого винить, потому что понимал — по крайней мере

пытался, — почему они так поступили. От осознания, что он теперь один, было
больнее, чем от переломов во время аварии, но он ни за кого не цеплялся и
никого насильно рядом не держал — не видел смысла. Он отпустил всех.

197/298
 Даже себя. Выбросил вместе с портфолио старого себя и запретил
возвращаться мыслями к прошлому, надеясь, что в какой-то момент станет
легче.

И вот сейчас — наотмашь. Навылет. Идеальной кожей, сверкающими глазами

и гордой улыбкой. Этот мужчина занимал первые страницы журналов, этого
мужчину хотели тысячи, этот мужчина чувствовал себя богом, ломая атеистов,
этому мужчине не нужно было буквально ступать по самому себе, чтобы жить
дальше.

Арсений ненавидит эти снимки, потому что на них — тот, которого он

презирает всей душой. Которому завидует. По которому скучает больше всего на
свете.

Самые страшные мысли приходят редко, но бьют по нервам с такой силой,

что приходится забываться алкоголем. Иногда он сожалеет о том, что выжил в
той аварии, потому что в один миг он лишился всего, чем дорожил и что
держало его на плаву.

Это мысли слабака, и Арсений рычит, обхватив голову руками и сжимая

виски. На столе — открытая бутылка коньяка и стакан с тающими кусочками
льда. Он сверлит их взглядом, кусает губы, а потом, не сдержавшись, запускает
в стену с хриплым воплем. На белой поверхности расползается коричневатое
пятно, которое неровными разводами скользит вниз. Он тяжело дышит, дрожа
всем телом, а потом хватает мобильный и, не обращая внимания на время,
набирает сообщение.

Арсений
Помнишь, ты хотел порисовать?
У меня есть стена пустая в квартире,
хочу с ней что-нибудь сделать. Ты
со мной?
01:34

Арсений-таки смотрит на часы и, чертыхнувшись, запускает пальцы в волосы.

Нашел время, когда писать. Так еще и поддавшись эмоциям. Он до хруста
сжимает мобильный в руке, крепко зажмурившись, а потом вздрагивает, когда
телефон вибрирует в кулаке.

Антон
Странно, что ты не спишь. Все в порядке?
И я с тобой. Правда, я плохо представляю,
что мы можем сделать, но отказываться я
явно не собираюсь
01:36

Арсений
Что-нибудь придумаем. Тогда
давай в выходные — там у нас обоих
будет свободное время. Что скажешь?
01:37

Антон
198/298
 Скажу, что тебе бы лечь поспать, а то
завтра будешь пугать всех своими мешками
под глазами. Я волнуюсь, Арс
01:39

Улыбка ползет по губам, и Арсений жмурится, прижимая телефон к груди.

Оксана была права — Принц изменился. Он совершенно другой — он говорит
открыто о том, что думает, не боится раскрывать свои мысли и чувства и
совершенно не умеет фильтровать свои эмоции. Они обнажены, как на ладони,
только успевай впитывать.

Арсений
Вот и договорились. Теперь
и спать можно. До завтра, Вашество
01:41

Он откладывает будильник и прислоняется виском к стене, прикрыв глаза.

Слишком он привязался к этому взрослому мальчишке, слишком увяз. Ему бы
выключить его как-то в себе, а не выходит — не знает как, все перепробовал.
Глядя в зеленые глаза, день за днем просит — потеряйся нахуй, и ничего:
остается в жизни и врастает еще глубже, пускает корни и застревает костью в
горле.

К трем часам ночи бутылка остается пустой, Арсений, из солидарности, тоже.

***

Антон выходит из такси и замирает на пару мгновений, разглядывая здание.

Внутри почему-то клубком сворачивается волнение, и он, не сдержавшись,
тянется в карман за сигаретой. Он знает, что ему потом влетит от Арса за то, что
он снова курил, но сейчас по-другому никак — его буквально торкает изнутри.

Он чуть не роняет сигарету, когда мобильный в кармане вибрирует.

Арсений
Опаздываете, Вашество
17:49

— Ага, как же, — бурчит Антон себе под нос, тушит сигарету и, взяв себя в
руки, поднимается на нужный этаж. Он только подходит к двери и поднимает
кулак, чтобы постучать, а в следующее мгновение уже отскакивает, чтобы его
не пришибло. Арсений, в просторной синей футболке и потертых джинсах, стоит
на пороге и, улыбаясь, рассматривает его.

— Дурачина, ты чего как на праздник оделся? — он разглядывает его белую

рубашку и темные брюки и качает головой. — Изгваздаешь ведь все. Ладно,
найду тебе что-нибудь нормальное, — он чуть дергает подбородком, приглашая
его войти, а Принц стоит на месте и пристально смотрит на него. — Ты чего?

— Даже не обнимешь?

Арсений вдыхает невпопад и давится воздухом.

199/298
 — На пороге?

— А что такого?

Антон не знает, откуда в нем вдруг взялась агрессия. Его буквально

потряхивает изнутри, и он в упор смотрит на Арса, ожидая, пока тот,
замешкавшись, подойдет к нему и обнимет. И сразу как по щелчку — спокойно.
Прижимает его ближе к себе, утыкается носом в шею и прикрывает глаза,
стараясь дышать как можно спокойнее.

У него вся голова забита вопросами и непониманием, но он не готов все

озвучить. Не сейчас. Нужно подгадать момент, чтобы ответ был искренним,
потому что он чертовски устал от лжи.

— Все, доволен? — с нервным смешком интересуется Арсений, закрывает за

ним дверь и, шлепая босыми ногами, идет дальше по коридору. — Так, футболку
я тебе найду, а вот со штанами не уверен. Придется тебе быть поосторожнее,
Вашество.

— Не страшно, — Антон идет следом, на ходу расстегивая пуговицы,

останавливается в дверном проеме, наблюдая за тем, как Арс роется в шкафу,
потом разворачивается и застывает с приоткрытым ртом, разглядывая его. Губы
тянет надменная улыбка, но Принц себя сдерживает, только нарочно медленно
стягивает рубашку, подходит к нему и, забрав футболку, лениво натягивает ее
на себя. — Спасибо.

— А… ага, — с заминкой отзывается тот, встряхивается и, обойдя его, идет

на кухню. — Чай, кофе, воды?

— Бухать не будем? — пытается пошутить Антон, но ловит недовольный

взгляд Попова и поднимает руки в защитном жесте. — Прикалываюсь,
расслабься. Но это не я пью посреди рабочей недели, — напоминает он, и
Арсений недовольно поджимает губы.

— Это нервы.

— Ну, разумеется. Но я бы от воды не отказался — у тебя душно.

— Я специально окна закрыл, чтобы ты, принцесса, не замерз, — и улыбается

так мягко, что в солнечном сплетении расползается тепло. — Но потом все равно
придется открыть, чтоб от запаха не задохнуться. Краска у меня хорошая, но
дышать ею незачем.

— А что красить-то будем? Познакомь, что ли.

Арсений непонимающе смотрит на него, вскинув брови, подходит к нему и

осторожно касается пальцами его лба, фыркает и, качнув головой, смеется себе
под нос.

— Вроде, надышаться не успел, а уже ахинею несешь. Но чего уж…

Любуйся, — перехватив его запястье, Арс ведет Антона в комнату в конце
коридора и, толкнув дверь, указывает ему на стену с расплывшимся
коричневатым пятном. Принц с недоумением рассматривает его, но решает
200/298
лишних вопросов не задавать — их и так слишком много.

— Какие идеи?

— Честно? Никаких. Можем устроить безумие, — Арсений проводит ладонью

по голове, ероша волосы на затылке, и задумчиво разглядывает стену. — Как
видишь, вся комната достаточно простая, в пастельных тонах, но я хочу яркое
пятно — взрыв, понимаешь? Мы можем… Можем просто перевернуть все краски.

— Устрой дестрой? Мне нравится.

Антон, шурша расстеленными газетами, подходит к ведеркам с краской,

наугад выбирает одно и, открыв крышку, разглядывает тягучую зеленую
жидкость. Арсений протягивает ему кисточку, умело вертит между пальцев
свою и, взяв другую баночку, демонстрирует ему синюю краску.

Первое время это выглядит нелепо: Антон по большей части просто стоит,
только изредка мажа кисточкой по своей части стены, и наблюдает за Арсением,
который, мыча себе что-то под нос, вырисовывает какие-то узоры. Принц ловит
себя на мысли, что залипает на то, как уверенно двигается его рука, изящно
держа кисточку. Засматривается на тонкие гибкие пальцы, на утонченную
кисть, на чуть испачканную уже кожу.

— Что-то мне подсказывает, что у нас проблемы, — подает голос Арс, и Антон
заливается краской, пойманный с поличным.

— С чего ты взял?

— Твое молчание слишком громкое, — он пожимает плечами, оставляет еще

один штрих и поворачивается к нему. — Я был уверен, что в такой ситуации мы
только и будем, что говорить, прыгая с темы на тему, как в каком-нибудь
фильме, а вместо этого ты давишь меня своей тишиной. Если ты хочешь что-то
сказать — вперед. Мы не так часто остаемся наедине, поэтому…

— Ты честен со мной?

Арсений замирает, уставившись на него, и непонимающе хмурится.

— У тебя есть причины в этом сомневаться? Мне кажется, я с самого нашего

знакомства был с тобой достаточно прямолинеен и откровенен, разве нет? По
крайней мере, ты сам несколько раз говорил, что именно я высказывал тебе все
всегда в лицо, в отличие от остальных.

— Я говорю о другом, — Антон поджимает губы, нервно кусая щеку изнутри,

и вертит в руках испачканную кисточку, не заботясь о том, что пачкает одежду.
— Просто спрашиваю, могу ли я тебе доверять?

— Я могу задать тебе такой же вопрос, — подхватывает гнетущее

напряжение Арсений, распрямившись, и хмуро смотрит ему в глаза. — Я никогда
ничего не скрывал, а вот ты только недавно начал озвучивать свои мысли. Я все
реже понимаю, что у тебя на уме, но крайним ты оставляешь меня.

— Я не давал тебе повода сомневаться во мне, — Принца начинает

потряхивать, и он сжимает кисточку в кулаке, позволяя ей впиваться в кожу до
201/298
боли.

— А я, стало быть, давал? — уточняет Попов. — И, позволь узнать, что

именно…

— Охуенно Эд целуется, да? — выпаливает он комом, полыхая от гнева. У

него перед глазами всплывает ненавистная картинка, сорвавшая ему
предохранители несколько дней назад, и сейчас он еле дышит, вглядываясь в
побледневшее лицо Арсения, который с трудом ловит губами воздух, глядя на
него в упор. — И не говори, что я несу чушь, потому что я вас видел. Я вернулся
за документами и хотел предложить тебе поехать со мной, а ты… Точнее, вы…

— Ты идиот? — Арсений обрывает его, бросает кисточку на пол и подходит к

нему практически вплотную, нервно и сбивчиво скользя глазами по его лицу.
— Если ты видел, то должен был заметить, что это было не мое желание. Я
оттолкнул его. И… сука, мы уже говорили об этом, — не сдержавшись, он
хватает его за воротник футболки и чуть встряхивает, придвинув к себе. — Я.
Не. С. Ним. Каждый раз, когда он заговаривает об этом, я говорю, что я с тобой.
Что я… — его взгляд застревает на губах Антона, и они оба судорожно
сглатывают, — что я твой, Принц.

Последние слова сходят на шепот, застревая рваным дыханием между ними,

а потом тонут в соприкосновении губ. Антон не знает, кто тянется первым.
Может, оба одновременно, но это становится неважным, потому что поцелуй
выходит тягучим, жадным, высасывая кислород и не давая отстраниться.

Он кладет руки на шею Арсения, притягивая его ближе, а тот путается

пальцами в его волосах и нетерпеливо толкается языком глубже, вырывая из
груди рваные стоны. Антон толкает его в грудь, вжимая в стену, и притирается
ближе бедрами, попросту отпустив все свои страхи. Ему крышу сносит от того,
что Арс его не останавливает — наоборот целует грубее и жестче, снимая
последние предохранители.

Арсений стягивает с него футболку, комком бросая ее в сторону, скользит

кончиками пальцев вверх по груди, и у Антона в голове фейерверками
взрываются воспоминания: комната для съемок, хриплый голос Арсения и его
пристальный взгляд, пускающий по телу мурашки.

— Раздевайся. Я хочу посмотреть на тебя.

Чужие прикосновения к лицу, дыхание на шее.

— Что ты делаешь?

— Изучаю тебя, а что?

— Ты должен был спросить разрешения.

— Правда? Но я уже начал, так что…

У него смешивается прошлое и настоящее, и он задыхается от переизбытка

эмоций, жмурясь и отчаянно хватая губами воздух, пока Арсений очерчивает
изгибы его тела, словно намереваясь вылепить его статую. Он двигается
неторопливо, еще больше распаляя, и изредка нарочно слабо, дразнясь,
202/298
касается его губ.

Антону хочется выстонать, что он хотел этого с того самого дня, хочется
выдавить из себя ебаное признание, которое скребло его слишком долго,
утягивая в трясину, но слова не идут, и он только и может, что прижиматься
ближе к телу Арсения и выгибаться от его прикосновений.

— Такой… такой красивый… — шепот вынуждает швы расходиться, и Антон

задыхается от боли, мелко дрожа всем телом, и упираясь в стену, потому что
ноги не держат. Арсений, упираясь затылком в липкую из-за незасохшей краски
поверхность, сжимает его подбородок, мажет большим пальцем по нижней губе,
вынуждая открыть рот, и сипло выдыхает: — Мой.

Ответ «твой» теряется в новом поцелуе, и Антон, не выдержав, тянет вверх

футболку Арсения, нетерпеливо ведет ладонями по его телу и осекается,
наткнувшись пальцами на шрам. Арсений замирает, пропустив вдох, заливается
краской и тянется перехватить его руки, но Принц не дает — наклоняется и
мажет губами по первой неровной линии на груди, переходит на следующую и
сползает на колени, выцеловывая каждый шрам. Арсений жмурится, вжимается
затылком в стену и цепляется за его волосы, дыша сквозь зубы.

Каждый поцелуй — признание.

И обоих наизнанку выворачивает от того, что в груди слишком много эмоций.

Хочется вскрыть себе грудную клетку, чтобы выпустить хотя бы часть и начать
дышать ровнее, но вместо этого они теснее льнут друг к другу, и Антон от
неожиданности кусает губы Арса, когда тот дергает его на себя, чтобы
поцеловать.

Антон цепляется за его локти, оглаживает плечи, путается в волосах на

затылке и жмется всем телом, пытаясь унять дрожь во всем теле. Он радуется
тому, что переоделся в футболку, потому что с рубашкой бы сейчас не
справился — руки не слушаются, а ноги становятся ватными, отказываясь
держать.

Арсений целует его грубее, требовательнее, а потом подхватывает под

бедра, лишая точки опоры, и практически роняет на пол, нависая сверху. Антон
с трудом дышит, рассматривая его снизу вверх, медленно ведет кончиками
пальцев по его животу у края брюк и дышит через раз, всматриваясь в
темнеющие глаза напротив.

Попов разглядывает его мгновение, другое, потом тянется в сторону и,

запустив руку в банку с краской, мажет пальцами по его скуле и шее.

— Арс! — Антона подбрасывает от неожиданности, и он пытается

перехватить руку Арсения, но тот лишь снова и снова оставляет на нем цветные
линии, заливисто хохоча.

— Ты же хотел, чтобы я порисовал на тебе. Вот, я рисую, — и шкодливо

смотрит ему в глаза. Его грудь тяжело вздымается, кадык слабо подрагивает
каждый раз, когда он сглатывает, и Антон, выждав момент, проводит по животу
Арса кисточкой. Тот вскрикивает от неожиданности, широко открыв рот, а
потом, сдавленно зарычав, начинает мазать по нему испачканными ладонями,
стараясь покрыть как можно больше кожи.
203/298
 Антон смеется и извивается под ним, пытаясь увернуться, и тоже пачкает
его снова и снова. В какой-то момент Арсений неосторожно дергает коленом — и
банка с краской переворачивается, заливая газеты, но они даже внимания на
это не обращают: слишком поглощены друг другом.

На коже сплетаются разные цвета, волосы липнут, но с губ не сходит

широкая улыбка, и Арс, наклонившись, ловит ее и втягивает в себя. Он
прорывается языком глубже, вынуждая прогнуться в спине, упирается ладонями
в его грудь, смешивая краски и пачкая их еще больше, и медленно спускается
ладонями вниз и замирает у края брюк Принца.

Антон распахивает глаза и ловит его взгляд. Мечущийся, неуверенный,

вопрошающий. Слабо улыбается и накрывает его ладонь своей, направляя к
ширинке, тянется за новым поцелуем, обхватывает за шею и приподнимает
бедра, помогая стянуть с себя джинсы.

Арсений слабо дрожит, оглаживая его бедра, окидывает взглядом длинные

худые ноги и, подняв голову, снова смотрит на него. От нетерпения буквально
больно в груди — колет, давит, корябает, и Антон надавливает на его спину,
прося быть ближе. Арс целует почти нежно, мягко изучая его губы и ведя
большим пальцем по скуле.

Антону не страшно — он слишком дома. Поэтому когда Попов предпринимает

попытку отодвинуться, он ловит его лицо и вынуждает пересечься взглядами.

— Пожалуйста…

Шепчет раз за разом, как мантру, не позволяя разорвать зрительный контакт

и увильнуть. Арсений вздрагивает, слабо кивает и снова целует, потом чуть
отстраняется и стягивает свои джинсы, не с первого раза справившись с
пуговицей. У него алеют щеки, руки ходят ходуном, и Антону немного спокойнее
от того, что не он один на грани срыва.

Когда и белье оказывается в стороне, брошенное в лужу краски, дыхание

перехватывает у обоих. Арсений нависает над ним на вытянутых руках, мечась
взглядом по его лицу, облизывает губы, на мгновение прикрывает глаза, а
потом мягко сжимает его бедра, намереваясь перевернуть, но Антон
перехватывает его запястья и качает головой.

— Я хочу видеть твои глаза.

— Принц…

— Пожалуйста.

И снова целует, разводя колени шире. Арсений отвечает, неуверенно,

трепетно, и медленно оглаживает внутреннюю сторону его бедра, чуть
притягивая к себе. Его рука скользит ниже, и Антона подкидывает от первого
несмелого движения. Он жмурится, кусая губы, но отодвинуться не дает —
наоборот чуть двигает бедрами, проверяя ощущения.

Арсений действует осторожно, неторопливо, то и дело целуя влажные

приоткрытые губы и мягко поглаживая покрытую мурашками кожу. Принц
204/298
догадывается, что ему стоит немалых усилий сдерживаться, и пытается
восстановить дыхание, привыкая к новым ощущениям, которых становится все
больше и больше.

В какой-то момент Арс убирает руку и замирает в нерешительности, ловя

взгляд Антона и безмолвно спрашивая его разрешения. Он сглатывает, слабо
кивает и на мгновение прикрывает глаза, пытаясь вдохнуть поглубже. Арсений
наклоняется и накрывает его губы с первым толчком, чтобы перехватить,
забрать и задохнуться его рваным стоном.

Антон прогибается в спине, неосторожно мажет зубами по верхней губе Арса

и с силой цепляется в его плечи, не в силах нормально вдохнуть. Попов
медленно покрывает его лицо поцелуями, давая время привыкнуть, и
максимально бережно двигает бедрами. Принц видит выступающую вену у него
на виске и капли пота на лбу, видит, как дрожат ресницы и сбивается дыхание,
и кладет ладони на его ягодицы, притягивая ближе.

— Не… не сдерживайся… — просит он его в губы, — я хочу… хочу

почувствовать тебя…

Арсений прижимается лбом к его лбу и толкается вперед, вырывая сбитые

стоны у обоих. Антон не знает, куда деть руки, поэтому оглаживает его плечи и
выпирающие лопатки, спускается по спине, нажимает на бедра и шире разводит
колени, прося быть еще ближе.

Еще сильнее. Еще чаще. Еще.

Антон гортанно стонет, жмурясь до бликов, когда тело простреливает яркой

вспышкой боли, которая плавно переходит во что-то новое, и он жадно
цепляется за Арсения, не в силах справиться с языком и попросить сделать так
еще раз, но Арс и так все понимает и снова входит под нужным углом.

Принц вскидывает бедра, подстраиваясь под толчки, и теряется от

бессвязного бормотания Попова, то и дело выхватывая «такой красивый». Сам
же он дышит с трудом, силясь раскрыть глаза, чтобы урывками выхватить
лезущую в глаза челку Арса, его дрожащие ресницы и распахнутые в немом
хрипе губы, но видит все размыто и нечетко.

Арсений тянется вперед, переплетает их пальцы и смешивает дыхание,

соприкасаясь носами. Несмотря на слова Антона, он не дает себе сорваться и
кусает губы, плотно зажмурившись. Принц мажет губами по его скуле, щеке,
виску, цепляет зубами мочку уха и зажимает в свободном кулаке его волосы,
прижимая ближе.

Его потряхивает, перед глазами все размывается, и он, чувствуя, что Арсений
ускоряется, хрипло и тяжело дыша, скользит рукой к своему члену,
подстраиваясь под толчки. Попов открывает глаза, и они, двигаясь синхронно,
смотрят друг на друга, боясь моргнуть.

Тело сводит судорогой, и Антон двигает ладонью реже, хрипло дыша в

распахнутые губы Арсения, и тот, грубее втрахивая его в пол, перехватывает его
взгляд и шепчет на выдохе:

— Пообещай… Пообещай, что, что бы ни было, ты не вернешься к болезни.

205/298
Обещай, что больше не будешь убивать себя. Обещай мне, Антон, — и резко
толкается глубже, вынуждая его выгнуться дугой и впиться ногтями в его спину.
Перед глазами вспыхивают звезды, и Антон, обхватив голову Арсения, сипит
вперемешку со стоном:

— Обещаю.

***

Антон не помнит, после которого раза они очутились в кровати. Потные,

измотанные и в краске. Но сейчас Арсений лежит головой на подушках с
закрытыми глазами и одеялом, едва прикрывающим бедра, а Антон сидит на
краю кровати и мучительно хочет закурить, но он знает, что Арс не одобрит,
поэтому терпит.

Неловкость сдавливает горло, и он почему-то боится обернуться и

посмотреть на Попова. Тот тоже удерживает канаты молчания между ними,
которые хоть и передавливают нервы, но держат рядом.

— Ее звали Катя, — Принц не знает, почему начинает говорить о том, чего не

касался несколько лет. Слова выплывают сами собой, не задерживаясь внутри.
— У меня никогда не было нормальных отношений с родителями, потому что
мать гуляла, отец пил, а Катя… К ней можно было прийти ночью и просто сидеть
на кухне. Она очень странно смеялась — громко и неестественно, но я верил в
то, что ей нравится то, что я говорю. Мы сначала дружили. Долго, крепко,
посылая все предрассудки про то, что такой дружбы не бывает. А дальше как-то
само вышло, — курить хочется все больше, и он вонзается пальцами в
обнаженные колени, ведя ногтями по коже. — В ней была отдушина, я ни в чем
не нуждался, когда она была рядом. А потом она сказала, что беременна. Чуть
позже — что не от меня, — тишина в комнате звенящая, тяжелая, все равно что
тяжелым сапогом наступили на грудную клетку. Антон боится обернуться и
увидеть выражение лица Арса, поэтому продолжает пялиться в стену
немигающим взором и игнорирует давящие слезы. — На ее просьбу остаться
друзьями я ответил, что согласен, потому что все равно не был готов стать
отцом… — вдох, выдох — и влага поползла по щеке. — А потом разгромил
детскую, которой занимался несколько недель в квартире, которую снимал для
нас двоих.

— Антон… — шорох подсказывает, что Арсений, видимо, пододвигается

ближе, но Принц только поднимает руку, прося его не приближаться.

— Детская была готова и ждала нашего… нашего ребенка. Я… я помню, как

она после УЗИ принесла снимок, и я увидел в этом… В этом комочке смысл своей
жизни. А потом… потом оказалось, что я хотел присвоить себе чужое, потому что
это был даже не мой ребенок. Да и девушка была не моя. У друзей были другие
интересы, родители отдалились… И у меня ничего не осталось. Только я сам и
осознание, что нужно как-то жить дальше, а у меня даже не было денег, чтобы
оплачивать квартиру, потому что я потратил все на детскую. Какое-то время
жил у знакомого в общаге, скрываясь от проверки, почти ничего не ел… А потом
меня в магазине спутали с каким-то парнем с обложки. Мальчик-альбинос —
худой, с белыми волосами и белыми ресницами.

— Он же… он же потом… — шепот Арсения прерывается, и Антон негромко

206/298
фыркает.

— Умер? Да. Как раз от анорексии и еще какой-то херни, которую он

употреблял. И я занял его место. Меня, правда, почти два года не брали нигде,
но я никуда больше не хотел, потому что… Я ни на что не гожусь. У меня есть
только мое тело, которым я зарабатываю, и больше ничего.

— Это не так, — Арс прижимается губами к его плечу и обвивает рукой его
талию, вынуждая придвинуться спиной к его груди. — Ты сам убедил себя в
этом. Ты сбежал в этот мир от происходящего и не захотел бороться за что-то
еще.

— Возможно, — Антон оборачивается и, поймав его взгляд, выдавливает

слабую улыбку. — Но это уже не так важно. Теперь важен ты, — Арсений
сглатывает и чуть поджимает губы, после чего снова утыкается лицом в его
лопатку. — Я не знаю, зачем ты появился в моей жизни. Я не понимаю, зачем я
тебе такой. Но я даже не хочу знать. Только не отпускай. Только останься. Я без
тебя теперь не справлюсь.

Принц поворачивается к нему всем корпусом и кладет руки на его плечи.

Арсений, не в силах оторваться, смотрит ему в глаза, читая там все, что он не
смог высказать вслух.

Я не в состоянии разобраться в твоих мотивах и чувствах, потому что их

слишком много. Я чертовски плох в эмоциях. Я слишком доверчив, но ты это уже
знаешь. И я уверен — ты сожжешь меня. После тебя я не оклемаюсь. Я и так
практически мертв, но после тебя не останется ничего. Но я хочу этого. Позволь
мне гореть. Только будь рядом.

Арсений ловит его губы и целует медленно, тягуче, ощущая кожей влагу на
его щеке. Антон доверчиво льнет к нему, крепче прижимает его к себе и слабо
улыбается, прислушиваясь к чужому сердцебиению. Потом, отстранившись,
ведет большим пальцем по его скуле и тихо просит:

— Принесешь мне воды, пожалуйста? В горле пересохло.

— Сейчас все будет, Вашество, — Арс целует его в лоб, поднимается с

кровати и выходит из комнаты. Антон смотрит ему вслед, продолжая улыбаться,
потом, спохватившись, поднимается и найдя свою куртку, достает мобильный,
чтобы выключить будильник, потому что завтра он планирует забыть про режим.

Смс-ка несколько часовой давности мозолит глаза, и Антон хмурится, увидев,

что она от Эда. Обернувшись через плечо, он открывает горящий диалог и
скользит по нему глазами.

Выграновский
goodnight, sweet prince
*прикрепленный файл*
21:45

Нахмурившись еще сильнее, он открывает файл и чуть не роняет мобильный

на пол, когда видит снимок, на котором Эд целует Арса, а тот прижимается к
нему, обвив руками его шею. Картинка размытая и нечеткая, но Антон с
легкостью догадывается, что это было на одном из диванчиков в том клубе.
207/298
 Антон не может пошевелиться, глядя в пустоту и понимая, что кислород не
поступает в легкие.

— Антон? — обернувшись, он видит Арсения.

Только что отстроенный карточный домик падает по частям в темноту.

208/298
Примечание к части ай, не убивай! — pakalena

глава не по расписанию, а по щелчку буквально: села написать один момент, а

опомнилась, когда все было готово. и спасибо за ваши мнения в твиттере — было
интересно почитать :)

п.с. а также я сделала трейлер к этой работе, его можно посмотреть в шапке

nineteen

— Антон?

Арсений смотрит озадаченно, почти настороженно, и Принц вполне его

понимает, потому что представляет, как выглядит со стороны: глаза в половину
лица, пустой взгляд и едва ли не просвечивающая кожа. Он сейчас кажется еще
более больным, чем до их знакомства, он уверен, потому что тогда болело тело,
а сейчас все в разы хуже.

Он не может выдавить из себя ни звука, поэтому просто делает шаг вперед,

протягивает ему мобильный с открытой фотографией, забирает у него стакан с
водой и, покачнувшись, отходит к окну. Из-за спины раздается сдавленный хрип,
скрипит кровать, и Антону не нужно оборачиваться, чтобы видеть, что
происходит.

— Сука… — хриплое, болезненное, едва слышное. Мурашками по коже и

каким-то поразительно тонким лезвием по запястьям. Прикосновения металла
такие настоящие, что Принц невольно ведет пальцами по кисти, пытаясь
отделаться от неприятных ощущений. Но не выходит — слишком глубоко,
слишком внутри. — Антон, я… — кровать снова скрипит, и Антон чуть
напрягается, понимая, что Арсений собирается подойти к нему.

— Даже смешно, что мы только недавно говорили о доверии, да? — смешком

срывается с его губ. — Очень вовремя он решил мне снимок отправить. Как
будто чувствовал.

— Антон, пожалуйста, — холодная, практически ледяная рука ложится на

обнаженное плечо, и Антону требуется вся его выдержка, чтобы не скинуть
ее, — просто не может. Это же Арс. Разве он может его оттолкнуть? Они ведь
только что… Принц прикрывает глаза, стараясь дышать как можно глубже.
— Позволь мне объяснить, — снова пробует Арсений, но Антон лишь качает
головой.

— Я знаю, что ты скажешь. Думаешь, я не помню, в каком состоянии забирал

тебя из клуба? Думаешь, я не помню твое замешательство утром? Думаешь, я не
помню все слова и угрозы Эда? Думаешь, я забыл твои слова? — он
оборачивается и впивается в Арсения взглядом, скользя по синякам под глазами
и дрожащим ресницам. — Не забыл.

— Антон, я…

— Не хотел, не планировал, не контролировал себя и не соглашался, — он не

дает договорить — только улыбается кончиками губ, не понимая, откуда у него
силы на это. Задыхается от зрительного контакта мгновение и отводит взгляд —
209/298
не может. Кожу тянет, сдавливает спазмами, организм отчаянно нуждается в
никотине, но ему сложно даже натянуть боксеры — шевелиться не хочется.
— Понимаю. Прекрасно понимаю. Это был не ты.

— Не я, — Арсений снова поднимает руку, чтобы коснуться его плеча, но на

этот раз Антон отшатывается — медленно, как на плохо загрузившемся видео.
Отодвигается, ощущая поясницей подоконник, и чуть качает головой.

Не хочу, чтоб ты касался моего пространства.

Арс не напирает — только сглатывает как-то очень рвано, словно у него в

горле стекло, и послушно отступает — дает больше свободы, и Антон это ценит.

Стакан дрожит в его руке, и Принц делает небольшой глоток, пуская

жидкость по раскаленной коже. Ему бы сейчас в душ — смыть с себя чужие
прикосновения и свои мысли, которые ненавистнее в разы, но ноги словно
приклеиваются — не сдвинешься.

Арсений смотрит затравленным зверем исподлобья: кусает губы, мечется

глазами, дышит невпопад и давится вдохами, сжимает и разжимает кулаки, его
кадык дергается то и дело, привлекая внимание, а взгляд такой потерянный,
что хочется притянуть к себе и позволить прижаться как можно ближе.

Принц понимает, что творится у него в голове, — бардак. Словно идеальный

склад перевернули вверх дном, вывалив книги и выдрав страницы, дав им
разлететься по всем поверхностям. Чтобы собрать потребуется время, а что-то
уже и не будет целым.

На губы просится едкая улыбка — а ведь только стали целым. Во всех

смыслах.

Его взгляд упирается в кровать, скользит по взбитым покрывалам, по

подушке, упавшей на пол, по пятнам краски на постельном белье, и Антон
делает еще глоток, сожалея о том, что не может замереть в этом мгновении.

Он не знает, как реагировать. Слишком много мыслей в голове. Он невольно

думает о том, что мог увидеть сообщение от Эда раньше и не допустить того,
что случилось. О том, что он мог бы вообще не увидеть это фото и жить дальше,
став, наконец, счастливым. О том, что он не может даже определиться,
благодарен он Скруджи за правду или на первом месте желание добавить ему
пятно на лице.

Вариантов развития событий много. Пожалуй, даже слишком. Только ни один

не подходит. Хочется отмотать время и… Что? Отказать Арсу? Не целовать его в
ответ? Не прижимать к себе? Не просить большего? Не вспыхивать, как спичка,
от каждого прикосновения и взгляда?

Хотел бы — не смог, а он еще и не хочет.

Потому что без этого теперь никак. Без этого теперь не-жизнь.

Антон трет губы, думая о том, что не позволил бы забрать их поцелуи. Ни

один. Потому что это его. Потому что это их.

210/298
 Он прикрывает глаза, жмурится, чудом не роняет стакан, поставив его на
стол поблизости, впивается пальцами в подоконник, прислонившись к нему, и
утыкается затылком в стекло. Его лихорадит, по обнаженной коже скользит
сквозняк непонятно откуда, и он изредка ежится, но с места не двигается —
греет в себе счастье, которое рассыпалось вместе с открытым файлом.

Оказывается, счастье — это что-то материальное. Это длинные ресницы,

родинки на шее, музыкальные пальцы, дыхание на коже, слишком глубокий
взгляд и какой-то особенный шепот. Это отражение неба в глазах, крепкие
объятия, необычный смех и шрамы на теле.

Шрамы. Антон глубоко вдыхает. У него они на душе, у Арса — на теле. От

одной мысли на языке отдает ванилью, и он сглатывает и решается-таки
открыть глаза.

Арсений сидит на краю кровати, поджав под себя ноги. На нем боксеры и
накинутая впопыхах футболка — край задрался, обнажая бедро. Он на Антона не
смотрит — пялится куда-то в пол, моргая невозможно редко, и только губы
изредка беззвучно шевелятся.

Принц на мгновение пытается представить себя на его месте, и ему

становится не по себе. Видеть прямое доказательство того, что той ночью
случилось что-то серьезное, о чем ты не можешь не думать, но не помнишь,
потому что воспоминания стерты ластиком, чуть ли не протерев страницу
насквозь — больно и кисло на языке.

Ему Арса почти жалко — он никогда не видел его таким потерянным и

опустошенным. Пальцы чуть подрагивают, ночь рисует на бледном лице тени,
грудь вздымается болезненно-тяжело — почти слышно, как заходится в немом
вопле его сердце.

— Сука, — снова не сдерживается Арсений и обхватывает голову руками,

ероша волосы и сдавливая виски. — Я должен был… Должен был сделать… Да
хоть что-нибудь, блять, хоть что-нибудь. Я ведь знал, чего он добивается, знал и
все равно… Сука… — почти стонет, закрыв лицо руками, и наклоняется вперед.

Антон, не мигая, смотрит на него. Какая-то часть его хочет уйти, бросив
очевидное «мне нужно время». Другая давится эмоциями и требует
возможности выплюнуть их вместе с воплями, потому что он слишком долго
держал все внутри. Третья по-животному скулит от желания закрыть на все
глаза и прижаться к Арсу максимально близко.

Он хочет что-то спросить у Арсения, но даже не знает, что именно. От

вопросов пульсирует в висках, и Антон с сожалением смотрит на пустой стакан.
Язык не поворачивается попросить налить ему еще, и он проводит языком по
сухим губам, стараясь успокоить сбившийся пульс.

— Ты сожалеешь? — вдруг спрашивает Арс, и Принц перехватывает его

взгляд.

— Нет.

— Даже после…

211/298
 — Нет.

Врать не получается. О таком не врут. Впервые за столько лет он чувствовал,

что живет, и отрицать это было бы глупо и неправильно. Поэтому он смотрит в
упор и кричит беззвучно «я ведь твой, весь твой, понимаешь? Даже сейчас».

— Антон… — Арсений на мгновение прикрывает глаза и делает глубокий

вдох, — я не хочу потерять тебя. Не сейчас, не после того, как мы… Да и
вообще… Черт, — он проводит пятерней по затылку. — Я без тебя не хочу,
понимаешь?

— Понимаю, — он не продолжает «я тоже», потому что это слишком

очевидно. Продолжает стоять и смотреть, придавленный к полу своими
демонами, которые рвут на части и не дают справиться с самим собой.

— Что мне… что мне сделать, чтобы ты...

Простил? Понял? Остался? Арсений не уточняет — замолкает и смотрит в

глаза побитой собакой. Спасибо, что глаза сухие, а то бы от сердца ничего не
осталось — и так стучит еле-еле, лениво пуская кровь по телу и не давая
загнуться.

А Антон и сам не знает.

Он весь сейчас — усталость. Хочется упасть на кровать, завернуться в

простыню и проспать до полудня. Но это было бы слишком. Арс бы был рядом,
даже если бы ушел в другую комнату. А он не может… не может.

— Я могу принять душ? — и скоблит пальцами по засохшей краске на ребрах.

— Конечно, — Арсений поспешно поднимается, подходит к шкафу и, выудив

оттуда полотенце, протягивает ему. — А ты…

— Потом вызову такси.

Попов сглатывает, вдыхает глубже, чем обычно, собираясь что-то сказать, а

потом сдается — опускает плечи, смотрит себе под ноги и сдержанно кивает.

— Хорошо.

Антон понимает, что мог бы остаться, мог бы провести эту ночь с ним,
доверившись погрязшему в зубах «утро вечера мудренее», мог бы попросить
Арса хотя бы довести его домой, но он лишь забирает у него полотенце,
вылавливает свою одежду в соседней комнате и скрывается в ванной.

Вода не стирает ничего: ни прикосновения, ни мысли, ни боль. Только краску,

и то не с первого раза — приходится тереть до красных пятен и чуть морщиться,
касаясь особенно чувствительных мест.

Одевшись, Антон замирает у зеркала, рассматривая блеклые пятна на шее и

ключицах. Он ловит себя на мысли, что ему нравится осознавать свою некую
принадлежность, выраженную таким образом, а потом в голове вспыхивает
фотография и желудок сводит спазмом. Он касается своих губ и думает о том,
каким был тот поцелуй со снимка. И ненавидит себя за эти мысли.
212/298
 — Принц? — приглушенный голос из-за двери заставляет встрепенуться.
Антон еще мгновение смотрит на себя в зеркало, потом поправляет футболку и
выходит из ванной. Арсений отступает, сохраняя между ними дистанцию, и
нервно перехватывает его взгляд. — Уверен, что не хочешь… остаться? Просто
уже ночь и…

— Я не могу, — пытается улыбнуться, а у самого суставы выкручивает от

желания прижаться всем телом и обнять так крепко, как только можно. Потому
что если они и справятся с этим, то только вместе.

Но вместе сейчас не получится — его ломает от одного только взгляда, чего

уж говорить о прикосновениях.

— Хорошо, — сдается, проглатывает, кажется, часть себя, и отступает,

пропуская к двери. Антон вызывает такси, пару раз клацнув по экрану
мобильного, накидывает на плечи куртку, надевает кроссовки и замирает на
пороге, обернувшись к Арсу.

Тот на него не смотрит — только на свои руки, на пальцы, что ходуном ходят.

— Это ведь не… конец? — Арсений не выдерживает — вскидывает голову и

встречается с ним взглядом. Синие глаза горят лихорадкой — так и тянет
проверить лоб, чтобы убедиться, что он не температурит, брови сдвинуты, на
лбу — график из морщин. Хочется разгладить, успокоить, убедить в том, что они
справятся.

Только он сам бы не отказался от того, чтобы его привели в порядок, потому

что сейчас он — скомканный лист.

Антон смотрит на Арсения, долго, пристально, борясь с самим собой, а потом,

шагнув к нему, на мгновение прижимается губами к его лбу. Это не для Арса —
для себя, чтобы унести что-то теплое и очень важное. В губы не может, потому
что они не-только-его и это выше его сил, а так… Он отстраняется, надеясь
сохранить на коже его тепло, кивает и выходит из квартиры.

Оставив внутри часть себя.

***

Арсений — вулкан. Он буквально ощущает текущую по венам лаву, когда

врывается в агентство с утра в понедельник. В голове только одна мысль — «к
черту». К черту правила, к черту последствия. И так слишком долго терпел и
сдерживал себя.

Эд — отражение того, кем Арсений был раньше: самоуверенный,

популярный, красивый, дерзкий, полностью убежденный в том, что все крутится
вокруг него и мир принадлежит ему. Для него не существует правил на пути к
своей цели.

Жаль, что целью он выбрал именно Арса.

Он вскользь здоровается с Ирой и идет дальше, заглядывая в комнаты для

213/298
съемок и гримерки. Он надеется лишь, что сможет со всем разобраться прямо
сейчас, потому что тянуть нет сил. Да и смысла — и так заигрались. Ебаные
дети.

Арсений вылавливает в конце коридора фигуру Выграновского, ускоряется и,

схватив его за плечо, разворачивает к себе. На пол летит стаканчик с кофе,
темная жидкость расползается по полу, из папки вылетают вразнобой листки,
пачкаясь, но на это никто не обращает внимания, потому что пальцы сжимаются
на татуированной шее, а с пухлых губ срывается изумленный выдох.

— Думал, я не узнаю?! — Арсений практически шипит, вжимая Эда в стену, и

тот вскидывает брови, потом, видимо, понимает, о чем он, и выдавливает
улыбку.

— Отчего же? Ждал, надеялся и верил. Как тебе фотка? Зачет, скажи. Можно
в рамку поставить, — пальцы сжимают крепче, и он на мгновение прикрывает
глаза. — Да брось, спрячь обратно свои яйца, Арс. Мы оба знаем, что ты был не
против.

— Ты в курсе, что это подсудное, блять, дело? — негромко осведомляется он,

дрожа всем телом.

— Скажи еще, что Пашке пойдешь жаловаться, — фыркает он, облизнув

губы, и упирается ладонями ему в грудь. — Это все хуйня, понимаешь? Ему
поебать, что у нас за терки. Ты лучше думай о том, как долго будешь убеждать
себя в том, что тебя ко мне не тянет.

Арсений вскидывает брови, тяжело дыша, и толкает его в грудь, отступает,

проводит рукой по волосам и вдруг фыркает, посмеиваясь себе под нос.

— Ты эту херню не приплетай, Эд, не в тему. Думаешь, я не понимаю, зачем

тебе все это? Я был таким же — брал то, что хотел, потому что считал, что могу.
Я ведь тебе нахуй не сдался — ты просто захотел поиграться с тем, что тебе
сразу было не по зубам. Ебаный вызов. Ты не представляешь, скольким я жизнь
сломал просто потому, что мне было скучно, а тебе как раз скучно.

— Даже если так, — Выграновский поправляет свою одежду и отлепляется от

стены, — это не отменяет того факта, что я хочу тебя себе.

— В коллекцию? — Арсений хмыкает. — Я польщен. Только я с Антоном, если

ты забыл.

— Да похуй вообще. Ты, может, и не помнишь, но я знаю, что той ночью ты

был не прочь, — он делает шаг в его сторону, улыбаясь слишком слащаво и
сощурившись. — Не особо пришлось уламывать — ты тянулся сам.

Взрыв.

Засунули в горло гранату и подорвали.

По-другому Арсений не может объяснить, почему у него все застилает

пеленой, а звон в ушах такой, что почти больно.

Но ему это не особо нужно. Важнее достать. Он запоздало понимает, что

214/298
опрокидывает Выграновского на пол, мажа кулаками по лицу, рукам и плечам
без разбора — лишь бы оставить след, лишь бы окрасить бледную кожу новыми
цветами.

Его потряхивает: от прилива адреналина, от невозможности высказать все,

что давит на черепную коробку, от переизбытка эмоций. Был бы зверем — рвал
зубами, но он может только бить снова и снова. До сбитых костяшек. Не
обращая внимания на рваные выдохи снизу и попытки увернуться.

— Арс, Арсений!

В его вакуум врываются звуки — крики, топот, а потом и ощущения — его

хватают за руки и плечи и тянут вверх и в сторону, перехватывая окровавленные
кисти и не давая снова достать скорчившегося на полу человека.

— Арс, посмотри, посмотри на меня! — кто-то обхватывает его горящее лицо

ледяными руками, и ему требуется несколько секунд, чтобы сфокусировать
взгляд на лице напротив: зеленые глаза блестят испугом, губы вытянуты в
линию, в каждой черточке — напряжение. — Это того не стоит, тише, — Антон
почти захлебывается вдохами — цепляется отчаянно, держит крепко и почти
умоляюще.

Арсений моргает раз, другой, кладет дрожащие ладони на его плечи, пачкая
светлую рубашку, и сглатывает. Потом, мотнув головой, оборачивается и
смотрит, как подоспевшие Стас и Леша помогают подняться Эду, который на
ногах-то стоит с трудом, шипя себе под нос.

— Блять… — Арса трясет. Он только сейчас осознает, что натворил, и его

начинает колотить изнутри с такой силой, что дрожь передается и Антону.
Арсений смотрит на Принца и мажет языком по губам. — Сука, я просто…

— Зуб за зуб, да, Сень? — раздается из-за спины, и Антон морщится, пытаясь
удержать Арса, но тот все равно оборачивается. Выграновский, глядя на него
заплывшими глазами, улыбается и позволяет крови течь из рассеченной губы.
— Я все понимаю: хотел трахнуть, а вместо этого решил въебать. Молодец, пять
баллов!

Арсений дергается, чтобы рвануть к нему, но не успевает: Антон обходит его,

игнорируя застывших Стаса и Лешу, и оказывается напротив Эда, который
встречает его, вздернув бровь. Смачный удар в челюсть утопает в ошарашенном
выдохе, и Арс хватает Принца за рубашку, прижимая к себе, но тот на него не
смотрит — сверлит взглядом Выграновского, прижимающего руку к скуле:

— Не приближайся к нему, — почти шипит, выплевывая слова. — Иначе я

забуду, через что мы с тобой прошли.

— Да пошел ты, — Эд сплевывает на пол сгусток крови и проводит кулаком

по губам, размазывая ее по бледной коже. — Ты бы вообще не лез, Принц, — не
твое это. Дай взрослым поговорить.

Плечи Антона резко вздымаются, и Арсений крепче цепляется за его локти,

не давая отодвинуться. Он видит бешеный взгляд зеленых глаз и понимает, что
тот готов с пеной у рта доказывать, кто кому принадлежит, но место не то, да и
свидетелей много, не говоря уже о том, что они так все до конца и не обсудили.
215/298
Поэтому он сдерживается, только до хруста сжимает его ладонь, и Арс с
готовностью переплетает их пальцы.

— Какого хрена вы творите?! — все вздрагивают, когда из-за угла появляется

Павел, полыхая гневом и разве что не пуская дым из ушей. Он резко
притормаживает, вперившись взглядом в Эда, скользит по окровавленным рукам
Арсения, по испачканной одежде Антона и со свистом выпускает сквозь зубы
воздух. — Я, блять, не для того закрываю глаза на ваше поведение, чтобы вы
дрались, как в детском саду! — он снова смотрит на Выграновского, сглотнув, и
тот улыбается ему, обнажая залитые кровью зубы.

— Че, красавец, Воль? Нравится?

— С-с-сука, — хрипит он, пробежавшись пальцами по волосам, и дергает его

на себя. — Я с этим разберусь, а вы двое — приведите себя в порядок. Не
хватало только, чтобы эта херня просочилась, куда не надо. Мне проблемы не
нужны, это ясно? — все молча опускают головы, глядя в пол. — Уволю к хренам,
не сомневайтесь. Вы у меня и так в горле сидите. Заебался, — выплевывает он,
цепляет Эда, как ребенка, за локоть и тащит за собой.

Арсений смотрит ему вслед, провожает взглядом Стаса и Лешу, которые,

видимо, решают даже не лезть в их разборки, и уходят по своим делам, потом
переводит взгляд на Принца, который, кажется, только сейчас возвращается в
реальность. Смотрит на их переплетенные руки и отдергивает свою, словно
получив ожог.

— Антон…

— Я не мог не… — он облизывает губы и напряженно смотрит на него

исподлобья. — Зачем ты полез? — он меняет тему, решив, что нападение —
лучшая тактика. — Ты ведь знаешь, чем это чревато. Тебя могут…

— Уволить? Похуй, — Арсений глубоко вдыхает и проводит рукой по губам,

стирая непонятно откуда взявшуюся кровь. Кулаки саднит, но эта боль почти
приятна. — Ты считаешь, я должен был оставить все, как есть? Он перешел
черту, а я должен был закрыть глаза? — Антон молчит, глядя куда-то слишком
глубоко, и Арсений продолжает: — Он по-другому не поймет. Да он, скорее
всего, даже и так не поймет, но это его уже проблемы. Я слишком долго
скрывался за этим «чревато», и вот к чему мы пришли. Нравится? — почти
выплевывает ему в лицо, но Принц не отстраняется — наоборот, даже моргать
перестает. — Я должен был донести до него, что я не трофей и не игрушка, и
сделал это так, как умею. Не нравится — я не буду тебя держать. Я гнилой, я
знаю, но это, блять, я, — хрипит он все громче и громче, надрывно, задыхаясь от
эмоций и отчаянно закипая.

— Это ты, — тихо соглашается Антон, каким-то образом умудрившись

выключить его по щелчку, — вот именно, что это ты. Был бы другим — я бы
никогда не спустил, но сейчас… — обхватывает пальцами его подбородок и
целует жадно, напористо, почти больно — аж зубы сводит.

Арсений теряется мгновение, а потом отвечает пылко, требовательно,

перехватывая инициативу и обхватив за бедра. Поцелуй остервенелый, чуть ли
не животный — так целуются после длительного расставания, когда в бараний
рог скручивает от необходимости быть ближе, когда от эмоций все тело сводит
216/298
судорогами, когда плевать где и как.

Он даже не думает о том, что они на виду, — просто не важно. Он сжимает

худые бедра, цепляет пальцами обнажившуюся кожу у бедер, мажет языком по
чужим губам и притирается почти отчаянно, потому что тонкие кисти не дают
отстраниться, надавливая на лопатки.

Антон прерывает поцелуй, потому что воздух не получается воровать даже

друг у друга, и тычется холодным носом в его шею, давая сердцу чуть
успокоиться.

— Не предавай меня, черт возьми, пожалуйста, — едва слышно, дрожаще, в

самое ухо, цепляясь за рубашку на его плечах и натягивая ткань. — Не отпускай,
не уходи — я никак, совсем никак…

— Я с тобой, с тобой, — Арсений мажет губами по его лбу, виску, скуле,

пытаясь покрыть как можно больше пространства, и прикрывает глаза, вдыхая
его запах. — И только твой, слышишь? Только твой, Принц, запомни, — Антон
кивает часто-часто, почти нервно, и прижимается всем телом.

Ебаный мальчишка, поломавший по прутику все нервы.

217/298
Примечание к части 350+... у меня нет слов, только благодарность, много-много-
много

эгоист — дима билан

минимал — элджей

twenty

Добровольского даже потряхивает от гнева. Вцепившись в воротник

футболки Выграновского, он тащит его в свой кабинет, рыча ругательства
сквозь зубы, толкает в комнату почти грубо, не обращая внимания на то, что тот
недовольно шипит и морщится после попадания, видимо, на место ушиба, и
подходит к шкафчику, достает все необходимое, пихает Эда в грудь, вынуждая
опуститься в кресло, и стирает кровь с его лица.

Павел заебался, по-другому даже не скажешь. Его буквально тошнит от всех

проблем, и он решительно не понимает, как ему выкручиваться. Мало того, что
Ляся резко захотела завести ребенка, забив на бизнес, так еще и изменения в
Принце ударили по его кошельку — Антон больше не был тем парнишкой, за
которого были готовы отвалить любую сумму. Он был по-прежнему востребован,
но… не то.

Но Паша не может выдавить из себя хотя бы слово, потому что видит

колючий взгляд Арсения и понимает, что тот не позволит Антону вернуться к
тому, кем он был раньше. И в глубине души Добровольский понимает, что Попов
спас Принца — буквально вытащил с того света, куда тот так стремился, но в то
же время он не может не думать о своем агентстве, которое рискует лишиться
самой ценной модели.

Ему более чем хватает всех этих проблем, чтобы к ним прибавились какие-то
терки между парнями.

— Весело тебе? — не сдерживается он, перехватив ленивую ухмылку Эда, и

проводит ватой по рассеченной губе. — Не дергайся, придурок.

— Ты-то куда лезешь, Воль? — тянет тот, сощурившись, и цокает языком.

— Это наши проблемы. Ты сиди себе в кабинете и бумажки перекладывай.

— Может, ты мне еще расписание дня пропишешь? — интересуется

Добровольский и убирает все по местам, вздыхает, разглядывая заплывший глаз
Скруджи, качает головой и тяжело опускается в свое кресло. — Ты слишком
много себе позволяешь, Эдик, — Выграновский морщится и закидывает голову
назад. — Сдался тебе Арсений. Мало игрушек? — тот продолжает молчать,
буравя взглядом потолок. — Я устал закрывать глаза на твои интрижки. Мало
того, что ты из клуба сделал себе притон, так еще и за другие места взялся.
Когда ты успокоишься?

— Когда-нибудь, — отмахивается Эд, прикрыв глаза. — Тебя это не должно

ебать.

— Да что ты говоришь, — не сдержавшись, он с силой ударяет кулаком по

столу, и Выграновский вздрагивает от неожиданности, вперив в него мутный
взор. — Как меня, блять, может не ебать то, что три моих подопечных ведут
218/298
себя, как подростки с бушующими гормонами?! То есть, по-твоему, я должен
закрывать глаза на ваши стычки, улыбаться и гладить по головке? Вынужден
тебя разочаровать.

— Нахуя ты это говоришь? — обрывает его Скруджи. — Ты все равно никого

не уволишь, — он медленно поднимается и неторопливо обходит стол,
приближаясь к нему. — Над Антоном ты трясешься так, что скорее в голову себе
выстрелишь, чем позволишь конкурентам его увести, он без Арса работать не
будет, а я… — он склабится, обнажая линию белоснежных зубов, и, замерев
между его разведенных ног, пробегается пальцами по его колену.

Добровольский медленно моргает, сглатывает и отталкивает его руку,

покраснев.

— Не смей.

— Правда? — тот склоняет голову набок, мазнув языком по губам. — А в

прошлый раз ты сам поставил меня на колени.

— Тогда я поссорился с Лясей, — голос дрожит, и никак не удается с ним

справиться, сколько ни сглатывай и ни откашливайся, — и был на эмоциях, а у
тебя, Эд, слишком блядский рот.

— Сочту это за комплимент, — хмыкает Выграновский, поведя плечами, как

кот. — Ты и сейчас на эмоциях, Воль. Могу помочь, если перестанешь лезть в
мою жизнь, — он резко ставит ногу в тяжелом ботинке на стул между ног
Добровольского, задевая носком его пах, и Паша вздрагивает всем телом,
глотнув слишком глубоко.

Он не двигается, пристально глядя ему в глаза, буравит взглядом, потом его

плечи изможденно опускаются, и Павел откидывается на спинку кресла,
прикрыв глаза.

— Отвали от них, Эд. Я серьезно. Кончай с этим, сил нет вас терпеть.

— Да вот с «кончать» как раз проблем нет, — хмыкает тот, усмехнувшись, и

отступает. — Проблема с тем, что мы с Принцем никак с игрушкой не
разберемся.

— Арсений не игрушка.

— Это ты так считаешь. А так он сам знает, кто он и на что годится, —

Выграновский облизывается, поморщившись, когда попадает кончиком языка по
ране. — Он побывал в моей шкуре и вкусил жизнь, которая сейчас есть у меня.
Поэтому он и мечется — лелеет надежду, что через меня сможет вернуться, и в
то же время боится, что я его кину.

— А так и будет, — устало выдыхает Паша, потирая виски. — Наиграешься,

поломаешь и выбросишь. Он ведь тебе не нужен — тебе просто скучно.

— А кому он нужен? — он выгибает бровь. — У него никого нет — ни семьи,

ни друзей. Весь его мир тут. А Принц… Антону просто интересно: столько
вызова, столько эмоций, столько возможностей. У него давно не было такого
катализатора встряхнуться, а тут человек вьется вокруг и не отходит. Кому не
219/298
понравится внимание?

— Считаешь, что ему настолько наплевать?

— Не сомневаюсь. Если Арсений перестанет им восхищаться или начнет

перекрывать ему кислород, ущемляя свободу, Антон пошлет его. Он слишком
гордый, чтобы перед кем-то пресмыкаться.

— Тебе не кажется, что ты там лишний?

— Не кажется, — улыбается, подмигивает и, поправив одежду, идет к двери.

— Еще слова напутствия? Или, может, все-таки помочь? — Добровольский лишь
машет рукой и отворачивается, повернувшись на стуле. Выграновский фыркает
и выходит из кабинета.

***

Антон морщится, когда постель под ним прогибается, лениво приоткрывает

один глаз, морщась от редких солнечных лучей, пробивающихся сквозь
занавески, думает о том, чтобы повернуться на другой бок, но замирает, когда
видит стоящего у окна Арсения.

Волосы взлохмачены и стоят торчком на затылке, плечи расслабленно

опущены, руки сцеплены в замок на затылке, позвонки спускаются к подтянутым
ягодицам. Обнаженный, на фоне яркого окна, он выделяется четким силуэтом, с
которого не хочется сводить глаз. Антон смакует каждый изгиб, каждый участок
оголенной кожи и понимает, что ему всегда будет мало.

Арсений оборачивается и улыбается, когда Антон, пойманный с поличным,

чуть краснеет и облизывает губы.

— Увидел что-то интересное? — негромко интересуется Арсений, упершись

руками в бедра, и Антон сглатывает.

— Ты такой красивый.

Он не перестает это повторять. Ему кажется это правильным и важным,

потому что в такие моменты Арсений улыбается как-то особенно нежно, а в его
глазах сверкают синие бабочки.

Сейчас его губ тоже касается теплая улыбка, он морщится, как кот,
закатывает глаза, пытаясь спрятать блеск в них, но потом сдается, забирается
на кровать и, притянув Антона к себе, касается его губ, неторопливо, мягко,
будто впервые смакуя.

И Антон ради таких прикосновений готов отдать все, что у него есть.

Он никак не может поверить в то, что теперь можно: можно переплетать

пальцы, касаясь чуть выступающих вен, можно целовать, когда вздумается,
можно обнимать, не боясь получить отказ, можно открыто говорить о своих
желаниях, можно быть грубым, можно быть нежным, можно срывать голос,
можно доводить до исступления и наблюдать за эмоциями на чужом лице.

220/298
 Можно все, потому что его.

Он лохматит темные волосы еще больше, скользит пальцами по

напряженной спине, натыкаясь на свежие царапины, улыбается в поцелуй и
тянет ближе, позволяя упасть сверху и придавить своим весом. Арсений смеется
ему в скулу, щекочет ресницами и, наконец, укладывает голову ему на грудь.

Антону спокойно. Даже слишком спокойно. Его бы пугало это умиротворение,

если бы другое чувство не перекрывало — счастье. А он совершенно точно
счастлив. Счастлив просыпаться пораньше, чтобы быть готовым к приезду Арса,
и ехать с ним на работу, сжимая его руку. Счастлив переглядываться с ним на
съемках и целоваться в гримерке. Счастлив дурачиться во время фотосессий,
нарочно дразня и распаляя. Счастлив видеть его особенную улыбку и понимать,
что она предназначена только ему.

Счастлив с ним.

Счастлив для него.

Счастлив.

— Ты подозрительно молчаливый, — в какой-то момент бормочет Арсений,

приоткрыв один глаз. — Это значит, ты что-то задумал. Так что выкладывай уже,
хватит тянуть.

— Я настолько предсказуемый? — дует губы Антон, и Попов, усмехнувшись,

перекатывается на вторую половину кровати, лениво потягивается, совершенно
игнорируя то, что Антон взглядом ласкает каждый миллиметр его обнаженного
тела, сглатывая вязкую слюну, и щурится, наморщив нос.

— Я слишком хорошо тебя выучил, Вашество. Так что вперед, я весь

внимание.

Он замолкает, а Антон даже рот открыть не может, чтобы выдавить из себя

то, что не дает ему покоя уже несколько дней.

Арсений его уже больше недели, и это если говорить официально, потому
что проблемы у них начались гораздо раньше. И Антон понимает, чего ему не
хватает для полного счастья, но рискнуть боится — Арсений слишком
непредсказуемый человек, а последнее, что сейчас нужно, это поссориться с
ним.

Поэтому Антон медлит, думает, анализирует возможные последствия, а

вместе с этим кусает губы чуть ли не до крови почти неосознанно, пялясь в одну
точку на занавеске.

Он вздрагивает, когда чуть прохладные пальцы касаются его подбородка, и

встречается взглядом с любопытными голубыми глазами напротив.

— Мне стоит волноваться? — Арсений выгибает бровь, рассматривая его,

потом темнеет и чуть отстраняется. — Это касается Эда? Если он что-то сказал
или сделал…

— Нет! — он отзывается слишком поспешно и перехватывает его кисть,

221/298
прижимая ее к себе. — Мы с ним почти не пересекаемся. Да и вообще мне
плевать — ты ведь мой, — он крепче обнимает его и утыкается лицом в его шею.

Без Арсения никак. Не дышится, не думается, не живется. Антон понимает,

что физически без него не может — ему постоянно нужно видеть, касаться,
ощущать рядом с собой, слышать голос и понимать, что рядом.

Он не думает о том, что это ненормально, — ему просто плевать. Он видит,

что Арсений не против, а большего ему и не нужно.

— И все же, — снова подает голос Арсений, перебирая пряди его волос, — ты
знаешь — я чертовски плох в чтении мыслей. Поможешь?

— А жаль… — Антон вздыхает, выворачивается из-под его руки и, сев,

проводит руками по лицу. Он горбится, чуть наклонившись вперед, нервно трет
переносицу, пытаясь подцепить карябающую кожу ресницу, и нервно кусает
губы. Он ощущает взгляд Арса и хочет переступить через себя, но не может —
слишком велик риск получить отказ. И тогда все порушится.

— Ты боишься? — негромко спрашивает Попов, проведя кончиками пальцев

по его спине, и Антон выгибается еще сильнее, подставляясь под чуть
шершавые пальцы и зажмурившись. Ему всегда будет мало этой ласки, этих
прикосновений, поэтому он ловит каждое, даже самое мимолетное, принимая
его как подарок и пряча как можно глубже, чтобы никто не стащил. — Меня?

— Нет.

— Моей реакции?

— Арс… — он качает головой, по-прежнему не открывая глаз.

Арсений фыркает, чуть сдвигает в сторону одеяло и пододвигается к нему

ближе, упираясь коленом ему в бедро, мажет губами по его плечу, перекрывая
красноватое пятно, и трется носом о его шею, нарочно щекоча растрепанной
челкой.

— Я с тобой, помнишь? Что бы тебя ни тревожило, ты можешь мне

рассказать, и мы вместе со всем разберемся. Тебе не нужно справляться с
проблемой одному — у тебя есть я. Поэтому, пожалуйста, просто скажи и…

— Переезжай ко мне, — выпаливает Антон прежде, чем успевает себя

остановить, и замирает.

За спиной — ни звука. Арсений словно дышать перестает, и Антон хочет

обернуться, но не может — боится встретиться с голубыми глазами и прочитать
в них что-то, что убьет наповал.

Он уже думает о том, чтобы взять свои слова назад, сказать, что пошутил, но
не успевает и рта открыть — Арсений поднимается с кровати, натягивает
боксеры и, выйдя на балкон, закуривает. Антон наблюдает за ним сквозь толщу
стекла и колеблющуюся занавеску, пытаясь по его позе определить, насколько
он влип, но настроение Арсения не выдает ничего — он застывает каменной
статуей, лишь изредка прижимая сигарету к губам.

222/298
 Антон выжидает минуту, две, потом натягивает джинсы, потому что они
ближе, на голое тело и тоже выходит на балкон, прислонившись плечом к
дверному косяку. Арсений не оборачивается, только чуть ведет плечом и
сильнее щурится.

— Арс, если ты против, ты можешь просто сказать и…

— Ты не считаешь, что торопишься? — негромко спрашивает он, сильнее

затянувшись.

— Тороплюсь? — брови Антона взлетают вверх. — Мы знакомы почти год.

Мы… мы приняли то, что нуждаемся друг во друге уже давно, мы… Боже, да мы
и так почти все время проводим вместе — то ты остаешься у меня, то я у тебя. В
чем проблема просто жить вместе?

— Просто… — Арсений вздыхает и на мгновение прикрывает глаза,

собираясь с мыслями, — это серьезный шаг. И я все понимаю, но… Блять, — он
чуть качает головой и заторможенно смотрит на него, — я не знаю, как
объяснить.

— Дело в Юле? — предполагает Антон, и Попов меняется в лице, резко

побледнев. — Вы ведь жили вместе, а потом… Ты боишься, что я тебя предам?
Что все повторится? — он забирает у него сигарету, скручивает ее в пепельнице
и, вынудив Арсения прижаться к стене, упирается ладонью в его грудь. — Я
люблю твое тело, Арс, каждый его изъян и шрам. Я ни за что бы не предал тебя,
особенно из-за того, что делает тебя тобой.

— Антон…

— Я серьезно, — он перебивает его, мотнув головой, и пристально смотрит

ему в глаза. — Ты принял меня таким, какой я есть. Меньшее, что я могу
сделать, это отвечать тебе тем же. Кроме того… — он медленно скользит
пальцами по его груди, животу, бедрам, чуть цепляя резинку боксеров, — мне
даже не нужно напрягаться, ведь твое тело — искусство.

Арсений выжидает пару мгновений, а потом ловит его губы и тянет на себя,
вцепившись почти больно, но Антон не против — наоборот, льнет всем телом и
притирается ближе, впуская чужой язык и цепляясь за его бедра.

Из одежды они выпутываются по дороге, посмеиваясь и бормоча что-то

неразборчивое между поцелуями. Антон толкает его на кровать, забирается
следом и целует снова, распаляя еще больше и медленно скользя ладонью по
его члену. Арсений чуть прогибается в спине, цепляет зубами его нижнюю губу и
грубо сжимает ягодицы, толкаясь навстречу.

Антон еще несколько раз проводит ладонью по всей длине, потом

переворачивается на спину и призывно разводит колени в стороны. Его пальцы
кружат в темных волосах на затылке, и Арсений нависает над ним, покрывая
мелкими поцелуями скулы и шею, потом замирает и ловит его взгляд.

— Ты правда этого хочешь?

— Чего именно? — скомканно отзывается он, фокусируя на нем мутный взор.

— Я… Я хочу всего, что связано с тобой. Но конкретно сейчас, — он кладет
223/298
ладони на его ягодицы, прижимая вплотную к себе, — я просто хочу тебя…
Пожалуйста.

Арсений слабо улыбается и снова целует, глубже, требовательнее, и Антон

растворяется в его прикосновениях, потому что Арс — все, что ему нужно.

***

У Арсения плохие отношения с клубами с некоторых пор. Из головы никуда

не выветрился туман, стерший ту ночь подчистую и оставивший после себя
горькое послевкусие в виде злополучной фотографии, которая чуть не сломала
все.

Но когда Антон предлагает развеяться в выходной, он сдается. По большей

части потому, что тот слишком настойчиво целует в шею и напоминает о
последней ночи в Москве, которая не сотрется из памяти, кажется, никогда.

Поэтому Арсений заходит следом за ним в клуб и чуть морщится от громкого

шума. Ладони потеют от напряжения, когда он оглядывается по сторонам,
выхватывая беснующуюся толпу, горящие лазерными надписями стены, и чуть
вздрагивает, ощущая прикосновение Антона к плечу.

— Все в порядке, — читает он по губам и кивает, презирая себя за смятение.

Они проходят по танцполу и, найдя свободный пятачок, прижимаются друг к

другу, соприкасаясь лбами. Антон обвивает его шею руками уверенно, почти
нагло, заявляя на него свои права, и Арсений почти смеется от его выражения
лица, но его смех тонет в поцелуе и он сдается.

Впрочем, как и всегда.

Время размывается, песни смешиваются в одну массу битов, и Антон

отодвигается, только когда его челка начинает липнуть ко лбу, а футболку
приходится оттягивать, чтобы вдохнуть полной грудью.

— Выпьем что-нибудь? — предлагает он, наклонившись к уху Арса, и

поспешно добавляет, перехватив его предупреждающий взгляд. — Никакого
алкоголя, я помню.

— Да я как-то… Не рискнул бы, — выдавливает Арсений, облизав губы, и

Антон легко сжимает его плечо.

— Я знаю здесь одного бармена. Он проверенный. Сейчас приду, хорошо?

— он вскользь целует его в скулу и скрывается из вида, протиснувшись через
толпу.

Арсений какое-то время стоит на месте, инстинктивно покачиваясь в такт

музыке, а потом отходит ближе к стене, чувствуя себя неуютно в толкающейся
массе. Он прислоняется плечом к какой-то конструкции и лениво оглядывает
помещение, ища глазами Антона. Его не видно за танцующими, и Арсений
поджимает губы, надеясь, что они не потеряются в этой движущейся массе.

Он скользит взглядом дальше и замирает, когда выхватывает у соседнего

224/298
диванчика знакомую фигуру, которая в упор смотрит на него, склабясь и сверля
темными глазами. Все внутри напрягается, и Арсений, пару раз глубоко
вздохнув, направляется прямо к Эду.

— Даже не пытайся убедить меня в том, что не следишь, — не здороваясь,

выплевывает Арс, и Выграновский неприятно цокает языком, растянув губы в
оскале.

— И не собирался. Делать мне нехуй. К тому же… — он облизывает губы и

делает шаг вперед, — мне и делать ничего не надо — ты сам подошел.

— Здесь Антон, — цедит Арсений, сощурившись, и оглядывается через

плечо, — сделай мне одолжение — не нарывайся.

— Что я получу взамен? — откидывает голову назад, глядя мутным взором и

обнажая ровные зубы.

Дразнит.

Арсений выжидает мгновение, второе, потом толкает его в грудь и вжимает

в стену. Тот усмехается, довольно раскидывает руки в стороны и прогибается в
спине, тем самым вплотную прижимаясь к нему бедрами, закусывает нижнюю
губу, когда ладонь Арса ложится на его член, а потом еле сдерживает скулеж,
когда он с силой сжимает его яйца в кулак.

— Раз я границу уже перешел и готов это повторить, потому что меня уже
ничего не сдерживает, — шипит он ему в лицо, сощурившись. Эд сглатывает,
стараясь дышать как можно ровнее, и негромко посмеивается.

— Ты не можешь отрицать, что между нами что-то есть.

— Не могу, — соглашается Арсений, облизав губы, и сильнее сжимает

пальцы, вынуждая его скулить и жаться к стене, пытаясь уйти от боли. — Ты —
это я, только прежний. И наша проблема в том, Эд, что я не собираюсь
возвращаться к прошлому.

— Потому что Арсений не ебет Арсения? — негромко осведомляется

Выграновский, и Арс фыркает.

— Потому что я решил, каким хочу быть, и тебе придется принять это.

— Или что?

Опять ебаный вызов.

Арсений пристально смотрит на него пару мгновений, а потом дергает рукой

вверх, по-прежнему сжимая его яйца, и Эд, охнув, чуть не заваливается набок,
задохнувшись от боли, но Арс удерживает его за плечо, а потом отступает,
довольно фыркнув.

— Найди себе другую игрушку, Скруджи, я для тебя слишком сложная

головоломка.

Развернувшись, он направляется в сторону бара, намереваясь найти Антона,

225/298
выхватывает его шевелюру в дальнем углу и, сев рядом, кладет ладонь на его
колено. Принц переводит на него непонимающий взгляд и широко распахивает
глаза, когда Арсений требовательно целует его, не давая отстраниться и
вдохнуть.

— Ты… в порядке? — шепчет тот, когда ему дают передышку, и Арсений,

улыбнувшись, кивает, после чего переплетает их руки.

— Теперь да.

***

Выйдя из душа, Арсений заходит в спальню, с улыбкой наблюдает за спящим

Антоном и, сдержавшись от того, чтобы поцеловать его в висок, берет с комода
телефон и хмурится, увидев пропущенный вызов. На часах только почти десять,
и он, решив, что еще не поздно, выходит на балкон и, притворив за собой дверь,
набирает номер Димы.

— Поз, звонил?

— Да, прости, если разбудил.

— Я в душе был, а Принца не так просто разбудить, — его губ касается

легкая улыбка.

— О нем и я хотел поговорить, — Арсений замирает, вдохнув слишком

глубоко, и не сдерживает сдавленный кашель, но потом прижимает кулак к
губам и боязливо оглядывается через плечо. Он помнит, что Антон пару дней
назад был на приеме у Димы, и интонация Позова его не радует.

— Что не так?

— Да все так. Если говоришь о болезни, конечно. Даже, я бы сказал, слишком

так — он придерживается режима, правильно питается, следит за собой, ест все
по программе… Это странно. Обычно в таких случаях люди хотя бы
задумываются о том, чтобы пропустить один прием пищи, но я не могу
подловить его на этом.

— Разве это плохо? Он практически здоров. Мы так долго к этому стремились

и…

— Хорошо, да. Но появилась другая проблема. Раньше он был зависим от

желания выглядеть худым, он был одержим темой питания и следил за тем, что
он ест. Сейчас он тоже помешан и тоже не здорово.

— О чем ты? — сипло спрашивает Арс, ощущая, как по коже ползут мурашки.

— Ты его анорексия, Арсений. Я боюсь, что это может плохо закончиться.

226/298
Примечание к части опять человечки потерялись. и знать бы, в чем дело, — в
лагах фикбука или в самой работе. вот так сижу каждый раз и пытаюсь понять,
то ли себя ругать, то ли сайт

в любом спасибо тем, кто остается со мной :3

прочь — amchi, ternovoy

gypsy — manegree
нравишься — митя фомин
дни километры — nuteki

twenty one

Дыхание сбивается, перед глазами муть, и Арсений прислоняется

виском к холодному стеклу. По прозрачной поверхности ползет прерывистое
дыхание, перекрывая все поволокой, смотреть почти больно, и он жмурится,
стараясь дышать как можно спокойнее.

Слова Димы — подтверждение его собственных мыслей, которое бьет

наотмашь, навылет, насквозь, вырывая душу и оставляя лежать неровными
осколками.

А он ведь просто хотел помочь…

В горле першит от кислоты, пальцы чуть дрожат, а мурашки такие

противные, что приходится не раз и не два провести ладонями по плечам, чтобы
избавиться от них и чуть прийти в себя. Телефон в потной ладони скользит,
норовя вывалиться, и Арсений перехватывает его поудобнее, вдыхает глубже и
распрямляется.

— Ты уверен?

— Его привязанность к тебе… больная, — с заминкой отзывается Позов, — я

бы не стал говорить о чем-то подобном, если бы не переживал. Знаешь, я не
шибко горю желанием лезть в вашу личную жизнь, потому что не до конца ее
понимаю, но это ваше дело, поэтому как бы… — он сбивается и недовольно
ругается себе под нос. — К чему это я — меня не ебет, что там у вас, но меня
ебет состояние Антона. А он не в адеквате — ты у него вообще везде.

— Погоди, — Арсений тормозит его, отчаянно цепляясь хоть за какие-то

контраргументы, — но мы же с ним вместе, разве это не нормально, что он
думает обо мне и упоминает при разговоре?

— Тебе бы хоть раз взглянуть, как он смотрит на тебя, со стороны. Так на

икону смотрят, понимаешь? Мы с ним сидели в кафе, когда ты прислал ему то ли
сообщение, то ли картинку какую-то — не помню. У него так… так лицо
просветлело, что у меня внутри все свело.

— Я рад быть причиной его улыбки.

— Не сомневаюсь. Особенно если учитывать, как он жил последние годы.

Но… Арс, попробуй меня понять.

227/298
 — Да я понимаю, — ему требуется немало усилий, чтобы не повысить голос,
потому что будить Антона совершенно не хочется, — не дурак все-таки. Просто…
— он трет переносицу и чуть качает головой, — я, наконец, поверил в то, что все
может быть нормально, что пора отпустить ситуацию и ни о чем не думать,
потому что последние пару недель у него не было никаких проблем со
здоровьем, с Эдом я разобрался, Паша в какой-то крутой проект ввязался… И
вот… Блять, — он поправляет челку, зачесывая ее в сторону, и откидывает
голову назад. — Поз, вот, ответь мне, почему если все налаживается, то потом
обязательно идет по пизде?

— Нашел, у кого спрашивать.

— Это был риторический вопрос. Ладно… — Арсений берет себя в руки и

снова перекладывает мобильный в другую руку, — тогда так — что ты
предлагаешь? Ты же, когда звонил, должен был примерно иметь представление
о том, как нам справляться с этой ситуацией.

— Думаешь, я ебу? — Дима вздыхает, и Арс почти видит, как он устало трет
глаза, сняв очки. — Черт, никогда столько не матерился, как с вами двумя.
Бесите. А касательно ситуации… Не знаю. Его бы отвлечь чем-то, чтобы у него
голова была занята не только тобой. Ну, или надо попробовать поговорить с
ним, чтобы он не нуждался в тебе, как в подтверждении своей… нормальности.

— Нормальности? — голос садится, и слова буквально отдаются болью в

грудной клетке.

— Ты же не думал, что за его бравадой кроется действительно уверенность в

том, что он такой весь из себя красивый? — тишина разрывает черепную
коробку, и Арсений обессиленно сползает на одну из коробок, потому что ноги
не держат. — Он себя не любит, ему постоянно нужно подтверждение, что он
уникальный, необычный и вообще самый-самый. Поэтому он в этом бизнесе —
тут на него стоит даже у тех, у кого стоять-то нечему.

— Считаешь, я нужен ему для того, чтобы он чувствовал себя… как ты там
сказал?

— Я не берусь утверждать, — дает заднюю Дима, и Арса почти тошнит от его

интонации. — Мы не так близки с ним последнее время, чтобы я был в чем-то
полностью уверен, но… Это ведь Принц, его неспроста так зовут — он другой.
Ему нужно внимание, нужно постоянно быть в эпицентре, нужно, чтобы вокруг
него крутились. Так он чувствует себя важным и значимым.

— Звучит слишком по-киношному, — он почти огрызается, но по-другому

никак — внутри все кипит от переизбытка эмоций. Вот-вот пар из ушей пойдет.
Перед глазами вьются серые мушки, раздражая еще больше, и Арсений жалеет
о том, что забрал пачку сигарет с балкона — они сейчас бы очень пригодились.

— Да плевать вообще. Лишь бы ты понял, о чем я.

— Понял, — практически рычит и презирает себя за срыв. — Ладно, принято.

Дальше я сам, хорошо? И… лучше не лезь к нам, идет? Мы справимся — не
маленькие, — и отключается.

Понимает — истерит. Глупо, по-детски и беспричинно, если задумываться. Но

228/298
по-другому не получается: нервы на пределе, недосып сказывается все сильнее,
да и в голове мыслей ни разу не меньше. Да, Антон здоров, у них все стабильно,
на работе проблем нет, но кислота из горла никуда не девается — порой так и
хочется как-нибудь драматически выебнуться и сыграть партию умирающего
лебедя.

Не то чтобы Арсению нужна помощь или поддержка — он слишком привык

справляться со всем самостоятельно, он знает — вытянет. Вытянет их обоих,
если потребуется, даже за шкирку Антона потащит при необходимости.

Но усталость когтями скребет в груди, и он закрывает лицо руками, дыша

полной грудью. Ему бы один день спокойствия, один день без контакта с
внешним миром и постоянной необходимости решать какие-то проблемы. Просто
один день, чтобы дышать.

Пнув дверь, Арсений выходит с балкона, оставляет мобильный на комоде и

подходит к кровати. Антон цепляется в подушку, обхватив ее обеими руками,
смешно морщит нос во сне и чуть причмокивает приоткрытыми губами. Спина
изогнута, одеяло сползло немного на пол, обнажая бедра и ноги, челка
растрепана и открывает широкий лоб.

Он почти светится. Звездный мальчишка, из-за которого слишком много

проблем.

Арсений бы ушел. Закрыл бы глаза на его привязанность, на их путь, на

возможные последствия, ушел бы и уехал куда-нибудь, чтобы начать все заново
и забыть выпирающие ключицы и болезненно-бледную кожу.

Да только глубоко проник. Запредельно, незаконно.

Теперь банально необходимо.

До тошноты и кома в горле.

Арсений забирается на кровать, предварительно поправив одеяло, ложится

за спиной Антона и, обвив рукой его талию, прижимается к нему вплотную.
Утыкается носом в золотистую макушку, чуть касается губами кожи на шее,
кладет дрожащую ладонь на его грудь, прямо над сердцем, и затихает,
прислушиваясь к его дыханию.

Он чувствует улыбку Принца, когда тот чуть ведет плечами, придвигается

еще ближе, притираясь бедрами и соединяясь, кажется, каждым сантиметром
оголенной кожи, перехватывает его ладонь, в полудреме жмется к ней губами,
ведет носом по его кисти, после чего переплетает их пальцы и замирает,
проваливаясь в сон.

Арс же не спит всю ночь, отчаянно не понимая, когда он успел проебаться.

***

— Спасибо, что согласился приехать, — Сережа обменивается с Антоном

рукопожатием и проходит вглубь комнаты. — Предлога просто крутая, время
поджимает, а желающих нет.
229/298
 — Идея действительно крутая. По крайней мере, я так еще не снимался.

Принц не договаривает, что с клубной тематикой у него не самые хорошие

ассоциации последнее время, но попробовать себя в чем-то новом и лишний раз
получить дозу внимания — почему нет? К тому же Сергей не раз выручал его да
и вообще долгое время терпел его характер, так что отказывать в помощи как-то
неприлично.

Поэтому Антон переодевается в предложенную ему одежду, оценив мерч

какого-то начинающего дизайнера, позволяет гримеру привести в порядок его
лицо и прическу, какое-то время рассматривает себя в зеркале, чтобы убедиться
в том, что выглядит хорошо, и заходит в съемочный павильон.

Сережа возится с камерой, что-то настраивая и проверяя, привычно

бормочет себе под нос, и Антон невольно возвращается в год назад, когда они
проводили вместе довольно много времени. Матвиенко всегда блестяще
справлялся с поставленной задачей и не лез, куда не надо, но мог выслушать и
поддержать, если это требовалось.

Было в нем что-то, что не раздражало Антона, хотя в агентстве мало кто
терпел его фотографа из-за его вспыльчивого характера и грубого голоса. Он
всегда говорил то, что думает, не боясь обидеть или завязать конфликт, не
старался показаться лучше, чем он есть, и принимал любую критику, но и сам
был не прочь лишний раз высказать свою точку зрения.

Антона же он будто чувствовал: знал, когда лучше промолчать и просто

выполнять свою работу, а когда можно завалиться с парой дымящихся стаканов
и рассказать смешную историю из жизни. Принц был ему благодарен за то, что
Сережа был единственным, кто не пытался узнать причину его состояния и не
предпринимал попыток вскрыть ему голову — он просто был рядом и смотрел в
глаза, а не дальше, сохраняя так необходимую порой дистанцию.

— Фух, подошел размер, — расплывается Матвиенко в улыбке, скользнув по

Антону взглядом, и приосанивается. — А то я весь мозг проел людям тут, что с
лестницы спущу, если мы тебя не оденем нормально.

— Да не, крутая толстовка, — Принц разглаживает едва заметные складки

на груди и позволяет себе скупую улыбку, — я бы, может, даже ее приобрел.
Люблю подобного вида вещи.

— Думаю, мы ее тебе можем подарить. Разумеется, после того, как снимем

все, что нам нужно.

— Я готов, — в подтверждение своих слов он разводит руками и нетерпеливо

переступает с ноги на ногу. — Рассказывай, что делать надо.

Сережу можно любить еще за то, что объясняет он доходчиво и не

размахивает руками, как ветряная мельница, потому что Антон до сих пор
помнит, как как-то процессом руководил Паша, который умудрился трижды
залепить ему пощечину. Сережа же говорит неторопливо и толково,
перестраиваясь на ходу, если замечает, что что-то непонятно.

— Не проблема? — наконец, спрашивает он, и Принц проводит рукой по

230/298
подбородку.

— Немного необычно для меня. Я не привык вести себя подобным образом,

но… давай попробуем.

Темный фон позади, лазерные вывески, яркими красками вспыхивают

светодиодные лампочки, окрашивая все вокруг разными цветами и изредка
погружая комнату во тьму, иногда из специальных устройств по краям
вырываются клубы дыма, и Антон наполняется этой энергией, пытаясь ей
соответствовать.

У него в голове невольно возникает образ Эда и его дерзкие фотосессии, и

Принц пытается копировать их, жестко глядя в объектив и примеряя одну
вызывающую позу за другой. Внутри что-то щелкает, когда он думает о том, что
эти снимки потом наверняка увидит Арс, и он действует откровеннее, отпуская
себя.

Откидывает голову назад, сильнее обнажая шею, оттягивает вниз воротник

толстовки, открывая обзор на выпирающие ключицы и впадину на шее, изящно
ведет руками, чтобы привлечь больше внимания к длинным пальцам с набором
браслетов, двигается резко, жестко, не боясь скалиться и щуриться.

Он смутно понимает, что это далеко не его образ, а очередная маска, но она
ему нравится — она налезает так легко и быстро, словно вторая кожа, которую
так скоро не снимешь — придется повозиться и долго чиститься, чтобы
вернуться к тому, кем он был прежде.

Но сейчас внутри что-то горит, и Антон выпускает из себя этот огонь,

пытаясь избавиться от лишних мыслей и картинок, которые по-прежнему жгут
сознание изнутри.

Сережа лишь изредка просит его повернуться немного или поднять голову, а
так дает ему полную свободу действий, и по его взгляду Антон понимает —
нравится. Матвиенко чуть щурится, ухмыляется уголками губ и изредка чуть
прикусывает щеку изнутри. Ему это льстит, потому что Сережа — фотограф
особого уровня, и ему не так легко угодить.

— Ладно, давай притормозим, — наконец, предлагает он и хрустит пальцами.

— Чай? Кофе?

— Покурим?

— Пошли.

Антон зябко ведет плечами, чуть щурясь от сильного ветра и гонимой пыли, и
косит на Сережу, который прислоняется спиной к стене и лениво оглядывается
по сторонам. Он не сильно изменился за этот год — только сильнее стал брить
виски и больше отращивать бороду. А так прежний хвостик на затылке и
проницательный взгляд.

А еще поблескивающий кругляшок на безымянном пальце.

— Давно? — спрашивает Антон, кивнув на его руку, и Матвиенко слабо

улыбается.
231/298
 — Четыре недели. Прости, что не позвал, — были только родные.

— Да я не претендую, — отзывается поспешно и улыбается даже искренне.

— Счастлив?

— Не то слово.

— Рад за тебя.

— Я просто, знаешь… Понял, что, если хорошо, тянуть не надо. Ибо смысл?
Любишь, уверен — хватай. Иначе твое место займет кто-то другой. Я свою и так
долго обхаживал — все думал, что не достоин и тороплю события. А потом
узнал, что зря тянул, потому что у нее стрельнуло тоже сразу же. Столько
времени просрал… А вы как там, кстати? — как бы между прочим спрашивает
Сережа, но Антон весь подбирается и чуть не прикусывает конец сигареты.

— Мы?

— Вы. Я с твоим благоверным тогда не просто так пару часов шатался по

парку. Ты у него вместо мозга, кажется, — сидишь в башке и даже покурить не
выходишь. Мне его почти жалко — это же надо настолько поехать башней.

— Разве это плохо? — непонимающе хмурится Антон, выгнув бровь.

— Сейчас нет, а потом ебнет так, что проще с моста. Что? — он фыркает и
качает головой. — Только не говори, что веришь в вечную и всемогущую. Я вот
свою люблю пиздец как, порву каждого, но понимаю — могу перегореть. И она
может. И тогда разойдемся и забудем. А у вас с процессом забывания проблемы
могут быть, потому что вы слишком друг в друге.

— Все еще не понимаю.

— Да не ебу, как объяснить, — Сережа тоже хмурится и, видимо, уже

сожалеет, что вообще заговорил об этом. — Короче, забей. Это круто, что он
принимает тебя таким.

— Таким? — Принц даже дыхание задерживает, потому что что-то в словах

Матвиенко задевает за живое, за больное, за острое.

— Ну… таким, — он кивает на него и неопределенно машет рукой. — Он же

каким тебя встретил? Принцем. Белым Принцем, о котором знает половина мира.
А теперь… Теперь ты просто… Ну… Антон, парень из модельного бизнеса,
понимаешь? И это круто, что он принимает тебя таким.

— А… да, — эхом отзывается он и облизывает губы.

У него перед глазами сейчас туман, а в ушах такой шум, что почти больно:
хочется уши закрыть, сползти на пол и зажмуриться максимально сильно.
Просто спрятаться от всего мира и закрыться в кокон, чтобы никто не достал.

Это — самый большой страх Антона. Он ведь без Арса теперь жизнь свою не
видит: без их совместной поездки домой, без поцелуев украдкой на работе, без
многозначительных взглядов и жадных касаний в кабинете. Привык — не то
232/298
слово, слишком банальное и пустое.

Антон нервно расправляет на себе толстовку и почти смеется от надписи на

ней, потому что паранойя — самое подходящее описание его состояния
последнее время.

Сначала долгое время он переживал из-за каких-то предрассудков и

принципов Арса, пока тот оттягивал и только дразнил, не подпуская ближе, а
сейчас, казалось бы, все спокойно и можно расслабиться, но… Антон то и дело
ловит слишком пристальный, внимательный взгляд Арсения, от которого внутри
все холодной коркой покрывается.

Может, таким он ему не нравится?

Может, таким он его не цепляет?

Может, таким он ничем не выделяется?

— Слушай, — Сережа решает сменить тему и нервно ведет плечами, — я че

предложить хотел — я слышал, Арсений раньше тоже был по ту сторону камеры.
Он вернуться не хочет? У меня есть идея для парного фотосета, и, думаю, было
бы круто опробовать ее на вас двоих. Что скажешь?

— Я… — Антон нервно кусает губы, пытаясь скрыть эмоции, потому что это —
его маленькая мечта еще с того момента, как Арс фотографировал его с Эдом.
Было в его взгляде тогда что-то, что хотелось запечатлеть. Да и от осознания,
что они будут вдвоем под прицелом камер, в животе сворачивается
раскаленный узел. — Я бы не сказал, что Арс любитель.

— Да брось. Он не может не признавать тот факт, что красавчик. Да и камера

его любит. Ты предложи для начала, а дальше уже посмотришь. Идет? — Антон,
подумав, медленно кивает, и Сережа удовлетворенно цокает языком. — Вот и
славно. А теперь пошли работать.

***

Арсений заходит в комнату и видит, как вздрагивает Антон, отскочив от

зеркала. Плечи напряжены, руки чуть дрожат, на щеках — румянец. Он нервно
теребит край футболки, и Арс делает пару шагов в его сторону, пытаясь понять,
что случилось.

— Антон?

— Вернулся? — и улыбается настолько искусственно, что сам практически

режется об острые края.

Арсений смотрит пристально, внимательно, копается во взгляде напротив,

подходит неторопливо, опасливо, боясь спугнуть, потому что прекрасно знает,
каким Принц может быть диким зверьком, осторожно касается его кисти и
притягивает ближе. Антон кусает губы и прячет глаза — плохо.

— Расскажешь? — Арс склоняет голову набок и чуть сжимает прохладные

пальцы, как бы показывая, что он не давит и не торопит. Принц смотрит волком
233/298
и слишком часто мажет языком по уголку губ.

— Я… Я толстый, — выдавливает он почти жалобно, совершенно по-детски, и

обессиленно выдыхает, отступив назад. Обхватывает свои тонкие плечи и
упорно пялится в пол, словно увидел там что-то очень важное. Длинные ресницы
дрожат, щеки в красных пятнах, губы сухие-сухие, в трещинках.

Арсу безумно хочется закатить глаза, но он сдерживается — знает, как

Антон это не любит.

— Серьезно?

— Абсолютно, — на этот раз почти с вызовом. Вырывает руку, чуть поднимает

край футболки и недовольно цокает языком, дыша часто и громко. Арсений
скользит взглядом по выпирающим тазовым косточкам, впалому животу и чуть
качает головой. — Весь этот жир… Я лучше был, когда… Черт, — скрипит зубами
и качает головой, отпустив ткань.

Арсений смотрит выжидательно, что-то прикидывая в голове, потом бережно

обхватывает его кисть, ведет к зеркалу и встает позади. Антон открывает рот,
чтобы задать очевидный вопрос, но Арс не дает — тянет вверх его футболку,
кидает ее в ближайшее кресло и касается кончиками пальцев его талии.

— Как жаль, что ты не видишь себя моими глазами, — упирается лбом в его
выпирающие лопатки, ведет носом по позвоночнику и ощущает, как дрожит
чужое тело от его невесомых прикосновений. — Мне порой кажется, что ты
нереален, — скользит ладонью вверх по груди, несильно обхватывает ладонью
тонкую шею, вынуждая прижаться к нему плотнее спиной, и осторожно
прихватывает кожу на его плече. — Я не понимаю, как ты можешь не понимать
этого.

— Арс… — его голос садится, и Арсений понимает, что на правильном пути.

Его рука спускается ниже, минуя грудную клетку и живот, и замирает у края
брюк, нарочно медленно кружа в районе пуговиц, чуть цепляя шлевки. Касается
губами шеи, чуть трется носом, пуская мурашки, скользит ниже и гладит
неторопливо, размеренно, лишь больше распаляя, но не давая сорваться.

Антон снова кусает губы, но на этот раз иначе — чуть глаза закатывает и
жмется-жмется-жмется, ища точку опоры.

Нужно больше, сильнее, весомее, и Арсений роется в памяти, вспоминая

самые пафосные фразы из книг, что он так любил, когда был подростком и
жаждал романтики. Он смутно понимает, что именно это сейчас и нужно Антону,
поэтому отпускает себя и позволяет нести какую-то возвышенную чушь, которая
хоть и нелепо звучит, но, судя по учащенному дыханию Принца, действует
безотказно.

— Ты скульптура, Антон. В тебе идеально все, и… черт… — сжимает его член

через ткань, оглаживая и дразня каждым прикосновением. — Мне всегда тебя
будет мало. Твое тело, голос, запах… — мажет губами по первым позвонкам, и
Антон прогибается в спине, чтобы получить больше прикосновений,
пошатывается, упирается ладонями в шкаф, пачкая большими пальцами
поверхность зеркала, и крупно дрожит. — Безупречность… — выдыхает в самое
234/298
ухо, обведя языком мочку, и глубоко вдыхает, уловив первый стон.

— Арс…

— Я хотел бы… — расстегивает его джинсы не с первого раза, потому что

пальцы не слушаются, — видеть тебя таким постоянно… — забирается под два
слоя одежды и обхватывает его член, скользнув шершавой ладонью по всей
длине, — открытым… незащищенным… — Антон почти скулит, потираясь о него
ягодицами и нетерпеливо толкаясь в его кулак, откидывает голову на его плечо
и жмурится с такой силой, что у глаз собираются паутинки морщин, —
совершенным… идеальным… — нарочно растягивает слова, словно патоку, и
старается игнорировать то, что у самого стоит почти до боли — аж блики перед
глазами, — моим… — заканчивает он хрипло и почти грубо, жестко скользнув по
его члену, и Антон охает, дернувшись всем телом.

— Господи, пожалуйста… — скулит, шепчет, сипит, притирается

нетерпеливо, неосознанно, кусает губы чуть ли не до крови, и Арсений сдается:
избавляет его от штанов и белья, скидывает свою одежду и толкает его ближе к
зеркалу, вынуждая упереться в него ладонями.

Антон дышит загнанно, громко, словно при болезни, и косит на него через
плечо мутными глазами, в то время как Арс разводит его ягодицы, осторожно
скользнув между ними пальцами, чтобы подготовить, и прихватывает зубами
кожу на его лопатке.

— Смотри, — практически приказывает он, вынуждая поднять голову и

встретиться взглядом со своим отражением, снова кусает, лижет, целует и
подается ближе. — Смотри и не отводи взгляд.

Антон кивает, дрожа от нетерпения, а потом охает и выгибается, когда

Арсений входит плавным движением, обхватив поперек груди и придерживая
одной рукой за бедро. Принц жмурится, пытаясь вдохнуть, но практически сразу
снова смотрит перед собой, потому что почти болезненные прикосновения
отрезвляют и не дают ослушаться.

И он смотрит. Смотрит на свои растрепанные волосы, на впадину на шее, на

так правильно покоящуюся руку Арса на талии, на напряженные мышцы на
плечах, на то, как вздрагивает его живот каждый раз, когда Арсений толкается
вперед, вышибая воздух из легких. Его так и подмывает зажмуриться, потому
что эмоций слишком много, но он сдерживается, буквально сверля взглядом
отражение Арса за спиной, который попросту не дает ему разорвать зрительный
контакт.

Арсений вбивается размеренно, резко, не позволяя отвлечься и выйти из

этого состояния своеобразного гипноза, прижимает к себе податливое тело и
ловит языком каплю пота на его шее.

Он оторваться не может от их отражения. Зеленые глаза подернуты

поволокой, раскрасневшиеся приоткрытые губы припухли, привлекая слишком
много внимания к виднеющемуся языку, длинная шея оголена и манит оставить
на ней больше следов.

— Смотри, — почти рычит Арс, когда Антон, изнеженный, позволяет себе

слабину и прикрывает глаза, и тот порывисто распахивает их, снова
235/298
перехватывая его взгляд, сглатывает, краснеет отчаянно и кусает и так алые
губы. — Ты безумно красивый, — сипит он ему на ухо, цепляя раковину зубами и
продолжая ускорять движения бедер. — Ты, — толчок, — чертово, — еще, —
искусство, Принц, — обхватывает рукой его член, скользнув по всей длине и чуть
сжав у основания, и ловит еще один стон, — слышишь? Искусство…

— Арс, Арс, А-арс… — почти в забытьи, не моргая, глядя в упор в чертово

зеркало и подаваясь всем телом навстречу. Его выгибает дугой, трясет так, что
дрожь передается Арсению, и он держит крепко за бедра, буквально насаживая
на себя до легкой боли. Его самого ноги не держат, а тело гудит так, что почти
больно.

Арс целует, кусает, вколачивается жестче и резче, надрачивает почти грубо,

потому что знает, что сейчас так и надо, и пытается коснуться как можно
большей поверхности покрытой мурашками и потом кожи.

Перед глазами все плывет, но Антон такой пиздецки красивый в отражении,

что в узел сворачивает. Затраханный, раскрасневшийся, с совершенно по-
блядски распахнутыми губами, с раздвинутыми ногами и оттопыренными
бедрами. Слишком красивый. Нереальный, черт возьми.

Антон кончает с протяжным стоном и чуть не валится, упираясь руками в

зеркало, и Арсений придерживает его, не давая упасть, целует в шею и плечи,
зарывается носом в волосы и неторопливо пару раз проводит по его члену,
улавливая слабый скулеж. Его самого чуть не ведет в сторону, и он упирается
лбом в его спину, стараясь отдышаться.

Принц выжидает пару мгновений, потом разворачивается и, обессиленно

привалившись к зеркалу, тянет Арса на себя. Путается в его волосах, ловит
приоткрытые влажные губы и целует так нежно, что все тело сводит судорогой.
Смотрит не в глаза, а глубже, касается большими пальцами щек и льнет всем
корпусом, нуждаясь слишком отчаянно.

— Арс… Я… я тебя… — последнее слово тонет в новом поцелуе, потому что

Арсений просто не может: ему нужны эти губы, кожа, тело… Он нужен. Так
сильно нужен, что ток по венам и кости в шелуху. — Пойдем… пойдем в
ванную, — шепчет в губы, не желая отстраняться, и Арс слушается, хватая его
за руку и позволяя вести за собой.

С Принцем он проебался с самого начала, осталось только понять, есть ли

возможность все исправить или вариант только один.

236/298
Примечание к части 800+ лайков... я не знаю, как это комментировать

спасибо. большое. огромное. вот.

грехи — егор крид

stars — skillet

twenty two

Арсений гипнотизирует взглядом присланный на электронную почту

файл и нервно постукивает пальцами по столу, сгорбившись в кресле. Он то и
дело облизывает сухие губы, морщась от горького привкуса в горле, и косит на
чашку с остывшим кофе, думая о том, что пора бы перейти на что-то другое.

Он открывает документ раз в пятый, не меньше, скользит по строчкам,

которые рискует выучить наизусть, матерится сквозь зубы и с хлопком
закрывает ноутбук. В висках стучит, и он прикрывает глаза, стараясь дышать
ровнее.

Его тянет прочитать еще раз, чтобы убедиться, разобраться, может, даже
позвонить и согласиться на встречу, но что-то останавливает. Впрочем, у этого
«чего-то» есть вполне себе очевидное имя, которое вряд ли можно забыть.

Арсений поглядывает на мобильный, думая о том, что Антон еще с утра

вместе с Пашей уехал сниматься в каком-то проекте, и прикрывает глаза. Он не
помнит, когда в последний раз нормально спал: если они проводят ночь вместе,
то последнее, о чем они думают, это сон; если же у него выдается возможность
вернуться домой, то он допоздна засиживается над снимками, потому что успел
увлечься ретушью. Он ни за что бы не пошел против специалистов
Добровольского, но кто запретит ему баловаться на досуге, особенно если
учитывать, что получается очень даже неплохо?

Принц то и дело недовольно косится на его синяки и просит Оксану

замазывать их тональником, но Арсений лишь морщится и закатывает глаза,
утверждая, что это неотъемлемая часть его образа. Он вообще много шутит в
последнее время.

Говорят, чем больше человек шутит, тем более потерянным он себя

ощущает.

Арсений постоянно уносится мыслями куда-то от реальности, просто выпадая

из нее и теряя способность ориентироваться в происходящем. Он думает о
бесконечных листах букв и цифр, часами оценивает все «за» и «против» и никак
не может выбраться из этого клубка. Для Антона он улыбается и делает вид, что
все его мысли о нем.

И это не совсем ложь, потому что, по сути, действительно о нем. Только не в

том смысле, в котором Принцу стоило бы знать.

По крайней мере, пока.

По крайней мере, до тех пор, пока Арсений не примет решение.

237/298
 Он снова смотрит на ноутбук, гипнотизируя мигающий огонек, устало трет
виски и, подорвавшись со стула, шлепает босыми ногами на кухню. Сквозняк
продувает — в том числе мысли, — и он впервые за пару часов дышит почти
нормально. Разогрев остатки пиццы, он забирается с ногами на подоконник и
смотрит на улицу, пережевывая слипшееся тесто и сухую колбасу.

Слишком много серого. Небо, дома, дорога, люди. Тени, застрявшие в Дне
Сурка. Не выбраться, не спрятаться, не справиться, не изменить. Он вспоминает
«Шоу Трумана» и чуть усмехается, думая о том, что было бы интересно показать
этот фильм Антону, потому что он помнит, как его накрыло после первого
просмотра.

Вырваться хочется. Наплевать на расписание и дела и сделать что-то

неожиданное, идущее в разрыв со всем, что привычно и обыденно. Раньше с
этим проблем не было — он мог в любой момент купить билет в какой угодно
уголок земли и уехать на столько, на сколько позволяли финансы.

А сейчас не может.

Прикован. Привязан. Припаян.

К Антону.

Телефон в гостиной оповещает о пришедшем сообщении, и Арсению не

нужно долго гадать, чтобы понять, от кого оно — видимо, его Принц, наконец,
освободился.

Какое-то время он еще сидит на кухне, упершись взглядом в одну точку, и не

решается подняться. Ему просто нужно несколько минут для себя. Антона много.
Слишком много в жизни в последнее время. Он рядом утром, он маячит на
горизонте днем, он провожает взглядом вечером, он жарко дышит в затылок
ночью. Если не рядом — пишет, звонит, шлет фотографии и записывает десятки
голосовых, от которых голова идет кругом.

Арсу бы раковину, куда прятаться от внешнего мира, чтобы дать себе

передышку. Он все реже узнает в Принце того парня, которого увидел почти год
назад. Тот интриговал, цеплял своей скрытностью, подстегивал добиваться его
и разжигать ответные эмоции, а этот… Он все чаще как все, и от этого в голове
шумит.

Это не значит, что Антон ему не нужен. Без него банально никак. Не как без
воздуха — Арса до тошноты раздражают эти фразы из романов, — но как без
чего-то очень важного однозначно. Ему нравится видеть на его щеках румянец,
слышать смех, наблюдать за тем, как он свободно и открыто общается с людьми
в агентстве, и ему тепло от осознания, что в этом есть и его заслуга.

Но Арсу бы чуть больше свободы. Антон порой держит слишком крепко —

взглядом, дыханием, тонкими цепкими пальцами. Смотрит пронзительно,
глубоко, целует жадно, требовательно, прижимается отчаянно, надрывно,
задыхается, стонет, обнимает, жмется, жмется, жмется…

До искр.

Арсений встряхивается, моет тарелку и возвращается в гостиную. Телефон

238/298
мигает разными цветами, сообщая, что его ждет не одно сообщение, он мажет
пальцем по экрану, морщится от очередного письма на почте и, чуть подумав,
открывает диалог с Антоном.

Антон
Тут кое-что интересное. Показать?
14:49

Антон
Впрочем, думаю, ты только и делаешь,
что ждешь новостей о проекте, так что лови
14:51

Антон
*прикрепленный файл*
14:51

Арсений медлит пару секунд, прежде чем открыть присланный документ,

потому что что-то внутри тормозит его. С одной стороны, это всего лишь
фотосессия, что в ней может его настолько зацепить? С другой, пора бы
привыкнуть, что от Принца можно ожидать все, что угодно. А если учитывать,
что от его сообщений буквально разит самодовольством, там действительно что-
то стоящее.

Он переминается с ноги на ногу, убирая с края мобильного пушинку, и все-

таки открывает присланный файл.

И почти сразу жалеет о том, что не сел.

Антон, полностью обнаженный, лежит в широкой ванной, окутанный с

головы до ног светящейся теплым желтым гирляндой. Небольшие огоньки-
звездочки оплетают его руки, бедра и ноги, ползут по дну ванной, отражаясь от
гладких поверхностей, и окрашивают молочную кожу Принца в серебристый. Его
золотые волосы кажутся еще ярче, подбородок чуть приподнят, из-за чего лицо
принимает немного надменное выражение, губы призывно распахнуты, глаза
горят не меньше гирлянды.

Арсений сглатывает и скользит взглядом по тонким запястьям, изящным

кистям, пальцам, кажущимся слишком голыми без привычных колец, выгнутой
спине, округлым, чуть оттопыренным бедрам, длинным стройным ногам. Он чуть
усмехается, отметив, что косметологи неплохо потрудились над его шеей и
плечами, снова изучает фотографию и старается не думать о том, что человек
на ней принадлежит ему.

Телефон вибрирует, и Арс чуть не роняет его от неожиданности.

Антон
Арс, вытащи руку из штанов и ответь мне уже
15:12

Антон
Или хотя бы дай мне смотреть :)
15:13

239/298
 — Придурок, — бормочет Арсений себе под нос, фыркнув, и опускается на
диван. Виски снова стягивает, и он прикрывает глаза, стараясь не жмуриться
слишком сильно, потому что от этого только хуже.

Антон давно перестал отличаться скромностью и сдержанностью, но в

последнее время он все чаще и чаще стал напрягать своей жадностью.
Несмотря на то, что все в агентстве в курсе их отношений, Арсений все равно
дышит стыдом каждый раз, когда Антон в открытую целует его или
двусмысленно прижимается, хлопая ресницами. Паша закатывает глаза, Оксана
и Ира хихикают, Эд исчезает из вида, и никто ничего им не говорит. Но Арсу все
равно неловко — чувствует себя подростком с бушующими гормонами.

Он перерос тот период, когда хочется-нужно постоянно липнуть к своему

человеку. Сейчас ему больше нравится разговаривать и общаться, а не банально
трахаться на одной из плоскостей.

Нет, против их с Антоном секса он ничего не имеет. Принц отзывчивый,

чувствительный порой до безумия, готовый к любым экспериментам и настолько
податливый, что аж челюсти сводит, когда тот сползает на колени и медленно
расстегивает его джинсы, при этом преданно глядя в глаза.

Арсения цепляет то, каким Антон может быть разным: он может трепетно,
почти целомудренно целовать его в шею, а в следующее мгновение отсасывать
так умело, словно практиковался не один год; может извиваться от щекотки и
оглушать смехом, при этом прижимаясь всем телом, а после хрипло стонать и
умолять быть грубее.

Он никогда не отказывает, пристально следит за ним, пытаясь разобраться в

том, что Арсу нравится, а что лучше не практиковать, и своей внимательностью
все чаще выбивает воздух из легких.

Антон вообще хорошо его чувствует. Когда они рядом, он практически

мгновенно улавливает малейшие изменения в его настроении и знает, когда
нужно заварить чай, когда достать какое-нибудь хорошее вино, а когда
приходит время походить по квартире в одних боксерах.

Поэтому при нем приходится прикладывать все усилия, чтобы не

перехватывать встревоженный взгляд зеленых глаз в момент особого
замешательства, потому что Арс знает — Антон не отстанет, пока не разберется.

Телефон оповещает о видеозвонке, и Арсений проводит рукой по лицу. Что и

требовалось доказать, а ведь он всего лишь не ответил на пару сообщений.
Невозможный просто.

Сев чуть поудобнее и пригладив волосы, Арс принимает вызов и слабо

улыбается, разглядывая пока что размазанное лицо Антона, ожидая, пока связь
наладится.

— Хочу видеть обе твои руки, — вместо приветствия заявляет тот, и Арсений
не сдерживает смешок, показывая ему правую руку.

— Все, успокоился?

— Ты что-то быстро, — Антон чуть щурится от яркого света и явно куда-то

240/298
идет, потому что-то и дело пропадает из вида. — Как тебе фотография? Паша
сказал, что пошлет в какой-то там журнал, потому что получилось круто.

— Скажу, что готов послать Пашу и очень даже не в журнал, — фыркает

Арсений и садится ровнее, прислонившись к стене. — Ты, блять, голый. Не
перебор?

— Забыл? Это не первый мой опыт в ню. К тому же, — он подмигивает ему, —
самое главное не видно. Он только твой, не ревнуй.

— Ты весь только мой, — парирует Арс, мотнув головой, — так что ревную. Но
фотка действительно крутая. Думаю, может, распечатать ее… — он
многозначительно замолкает, вскинув бровь, и видит, как загораются глаза
Антона. Все-таки его мальчишка слишком нуждается во внимании и ответной
реакции, порой даже не по себе становится.

— Действительно понравилось?

— Ну, знаешь… — он молчит пару мгновений, нарочно растягивая паузу, —

если бы у меня были силы, я бы уже ехал к тебе. Но пока я могу только валяться
и думать о том, как меня все достало.

— Может, массаж? — предлагает Антон, выйдя, наконец, на свободное место,

и Арсений разглядывает его очерченные брови, подчеркнутые скулы и
загеленные волосы. — Паша сказал, что еще часа полтора. Могу приехать и
помочь.

— Боюсь, после таких снимков массаж закончится банальным сюжетом

порно, — усмехается Арсений и перекладывает телефон в правую руку, потому
что левая затекла. — А мне кажется, нам и так хватило прошлой ночи. Тебя как,
не убили за шею?

— Не-а, — тянет тот, пожав плечами, — только смотрели с такой завистью,

что даже неловко. Хотя… Нет, не неловко. Я горжусь тем, что это твои следы.
Будь моя воля — не позволил бы их перекрывать. Но сам понимаешь…

— Разумеется.

Оба замолкают, глядя друг на друга, и Антон нервно закусывает губу. И, о

да, Арсений слишком хорошо знает этот взгляд — снова неуверенность, снова
сомнения, снова душевные метания, из-за которых обоим с трудом дышится.

Арсений проводит рукой по волосам, приводя их в порядок, мягко смотрит в

камеру и улыбается.

— Ты очень красивый. Очень.

— Мне… мне иногда кажется, что ты… — только не опять. Арс выть готов,
потому что слышит эти слова все чаще и чаще последнее время, и ему тошно от
каждого звука. — Я тебя правда устраиваю… таким? Если что-то, хотя бы что-то
тебя не устраивает, то я…

— Мне нужен ты, Антон, именно ты. Мы столько раз об этом говорили, и ты
все равно… — он вздыхает и качает головой. — Попробуй понять — твоя
241/298
проблема у тебя в голове. Ты не толстый, ты не вызываешь отвращения, ты… ты
здоровый. Ты красивый. Ты… черт, Антон, увидь себя, увидь себя моими глазами,
и тогда ты поймешь, насколько ты привлекателен сейчас. И дело не в косметике,
которая скрывает малейшие неровности на твоем лице, не в брендовой одежде,
не в этой вычурной прическе… Знаешь, когда ты самый красивый? Когда
просыпаешься утром и морщишься из-за того, что я снова забыл закрыть
занавески.

— Лохматый, сонный и…

— Именно.

— И хорошо оттраханный? — заканчивает-таки Антон, криво усмехнувшись, и

Арсений застывает на пару мгновений, не успевая за изменениями в его
настроении, потом не сдерживает смешок и прикрывает глаза.

— Ты невозможен. Знаешь об этом?

— А что я такого сказал? — и склабится ведь, сука, самодовольно, что аж

внутри все напрягается. — Констатирую факт, не больше. Ты же не будешь
отрицать, что с этим проблем у нас нет?

— Ох, Антон… Может, ты сразу вывалишь на меня все, что тебя волнует,
чтобы я разбирался со всем одним махом, а не дозированно себе нервы ебал?

— Может, ты тоже так сделаешь?

Порой Арсений ненавидит Антона за его проницательность. Правда, он успел

убедиться в том, что Принц довольно часто рассчитывает на элементарную
человеческую психологию — неожиданно вбрасывает какую-то тему или
каверзный вопрос, в надежде застать врасплох, при этом не располагая какой-
либо почвой для беспокойства.

В такие моменты главное держать лицо и не подавать виду, что попал в

цель.

Поэтому Арсений лишь приподнимает бровь и продолжает спокойно,

расслабленно улыбаться.

— Ты меня в чем-то подозреваешь?

— У тебя глаза все чаще пустые. И я не могу понять, в чем причина. Я… я

могу помочь тебе, Арс? — и смотрит пристально так, напряженно, что дыхание
перехватывает. — Правда, ты только скажи, если я могу что-то сделать, и я…

— Просто будь рядом, хорошо? И… и следи за своим здоровьем. Это все, что
мне нужно.

— А как же… — нет, серьезно, Арсений когда-нибудь прибьет его за эту

ухмылку.

— Да пошел ты! — беззлобно бросает он, поднявшись с кровати. — Иди

работай, а то Паша опять будет ворчать, что я отвлекаю тебя. Увидимся
позже, — отключает звонок, бросает телефон в кресло и чуть дергает за край
242/298
футболки, прилипшей к потной коже.

Арсений снова смотрит на закрытый ноутбук и вздыхает. Антон ни о чем не

узнает. Не должен. Нельзя. По крайней мере, до тех пор, пока Арсений со всем
не разберется и не подберет правильные слова, которых, кажется, не
существует.

***

Арсений чувствует себя максимально неуютно. Настолько, что по дороге от

метро до парка выкуривает сразу две сигареты, чтобы хотя бы немного унять
дрожь в пальцах. У него «нелогично» по всем показателям, и он трижды
порывается остановиться и пойти в обратную сторону, наплевав на все. Он
убеждает себя, что справится-таки со всем самостоятельно, что ему не нужны
ничьи советы, что он разгребет все дерьмо в одиночку.

А потом понимает, что тонет в нем уже которую неделю и даже не видит
намека на просвет.

Ему просто нужен кто-то, способный разобрать все по полочкам, кто-то,

разбирающийся в теме его метаний, потому что никто ему не подскажет, как
поступить правильно, ведь нельзя здраво оценить ситуацию, не оказавшись на
его месте.

Это — последний вариант. Арсений бы ни за что не согласился на что-то

подобное, если бы не тыкался в ебаный тупик который день, не в состоянии
взвесить все варианты и оценить шансы. Он понимает, чем рискует и каковы
могут быть последствия, но сейчас он готов переступить через себя, если потом
это ему поможет поступить максимально правильно.

Если в данном случае вообще какое-то решение может быть правильным.

Не дойдя метров тридцать до парка, Арсений застывает, разглядывая

стоящую у арки фигуру. Еще более худой, бледный, со странной челкой, которая
ему совершенно не идет, с неизменной сигаретой в руках и в солнцезащитных
очках. Черная укороченная кожанка, драные светлые джинсы, кроссовки,
стоящие, как машина, и вычурно красные губы.

Выграновский, словно почувствовав его взгляд, поворачивается к нему и чуть

опускает очки, цепляя его глазами. Арсений подходит к нему и прячет руки в
карманы, наконец в полной мере осознав весь абсурд происходящего.

— Стоит ли говорить, что я до сих пор охуеваю?

— Не заставляй меня жалеть, — почти цедит Арсений и направляется в

сторону боковой улочки парка, держась от Эда на небольшом расстоянии,
избегая его взгляда. — Я реально в тупике. И, кажется, только ты можешь
помочь, потому что поймешь меня.

— Совсем не обязательно пересказывать текст своего сообщения, детка. Я

умею читать. А смс-ки от тебя и вовсе читаю по несколько раз, пока… сам
понимаешь, — он многозначительно приподнимает уголки губ и делает
двусмысленный жест рукой. Арсений ежится.
243/298
 — Мы же договорились, — он останавливается и перехватывает-таки его
взгляд. — Если ты решил, что весь из себя такой властный, потому что я
обратился к тебе за помощью…

— А так и есть.

— То можешь засунуть свое самомнение себе в задницу.

— Как грубо, — фыркает Выграновский, двинувшись следом за ним. — И,

чтоб ты знал, в свою задницу я ничего не засовываю. А вот в чужие… Ладно-
ладно, — он не дает Арсу развернуться и чуть сжимает его локоть. — Понял,
трубы горят. Бля, двусмысленно прозвучало… Тише-тише, не полыхай. Ты же
знал, на что шел, когда обратился ко мне.

— Знал, — Арсений окидывает его взглядом и качает головой, — и теперь не

понимаю, как мог решиться на это. Ты же отбитый на всю голову.

— И я — твой последний шанс, — подмигивает ему Эд и убирает руки в

карманы кожанки. — Что ж, помочь я готов, но, думаю, начать стоит с того,
зачем мне это и что я получу взамен. Сам понимаешь, мы не в тех отношениях,
чтобы я направо и налево разбрасывался советами.

— Я не настолько идиот, — фыркает он и скашивает на него глаза. — Я весь

внимание. Твои условия?

— Один фотосет. Знаю, прошлый раз выдался… м-м-м… как бы сказать, — Эд

явно нарывается, а Арсений в который раз за последние несколько минут
проклинает себя, — весьма странным. Поэтому я хочу реванш. И, чтобы тебе
было спокойнее, можем заняться этим прямо в студии. В смысле… — еще один
такой намек — и на его лице будет на одно пятно больше, — ты можешь
фотографировать прямо в агентстве. Что скажешь?

— Зачем тебе это? Мне кажется, над тобой достаточное количество

фотографов вьется.

— Ты хорош, — тот пожимает плечами, и его интонация бьет по нервам.

— Глупо это отрицать. Я видел, как ты работаешь, видел твои работы. Ты
профессионал, а меня давно не удивляли. Хочу что-то крутое. Придумаешь?

Арсений встречается с ним взглядом и задумчиво поджимает губы.

Перспектива снова работать с Выграновским ему не улыбается, потому что еще
слишком живы воспоминания о прошлом опыте, но в то же время… Ему нужен
его совет, его мнение, потому что кто еще сможет выдать ему сухие факты, не
размениваясь на ненужные эмоции?

Соглашаться не хочется. Безумно. Но выбора нет. Поэтому он жестко кивает

и кутается в куртку, стараясь избавиться от охватившего его озноба.

— Идет. Но, черт возьми, давай без фокусов. Мне с тобой и так проблем
хватает.

— Мои руки и желания останутся при мне до тех пор, пока ты этого
захочешь, — поднимает ладони Эд и улыбается ему. — А теперь — выкладывай
244/298
свою проблему.

Арсений облизывает губы, вдыхает максимально глубоко, надеясь, что не

пожалеет, и начинает рассказывать.

245/298
Примечание к части знаю-знаю-знаю, я подзатянула эту работу. но я могу
объяснить, почему так вышло: чтобы перейти к следующему важному событию,
мне нужно было прежде подвести как героев, так и события в целом, потому что
я не очень люблю, когда все происходит с бухты-барахты, поэтому я потратила
пару глав на эмоции и, по сути, топтание на одном месте. я понимаю, что читать
это нравится не всем, но, увы, по-другому не получалось.

кроме того, должна сказать, что до конца осталось не так уж и много — около
пяти глав. по крайней мере, никаких вставок и непредвиденностей для меня не
будет, потому что события после этой главы были прописаны еще с самого
начала в общий скелет. я надеюсь, что работа не совсем скатилась, потому что,
несмотря на неожиданный успех моей новой крупной работы, именно эта
особенно дорога мне. по многим причинам. и мне физически больно читать про
то, что она разочаровывает.

я постараюсь не затягивать и закончить достойно. и... да, морально готовимся к

эмоциям, потому что у меня их внутри слишком много и я хочу ими делиться.

глава... сложная. поэтому я хочу сказать большое такое спасибо, на которое

даже капса не хватит, тем людям, которые, несмотря ни на что, все равно
верили в меня. это самое важное, что только может быть, честно.

360º — элджей
электромуза — максим свобода
навылет — PLC
прощай, голливуд — дарья кумпаньенко

twenty three

и этими серыми дождями-нитями

ты вшит где-то под кожей

навсегда, видимо

У Антона аллергия на запутавшегося Арсения. А последнее время он именно

такой: клубок разноцветных — преимущественно темных — ниток, которые
настолько затянуты в узлы в некоторых местах, что остается только взяться за
ножницы.

Но это уже радикальные меры. К такому Антон еще не готов.

Но и закрывать глаза, делая вид, что все в порядке, он тоже не может.

Потому что с Арсением что-то происходит. Потому что у него глаза пустые.
Потому что у него губы искусанные вовсе по другой причине. Потому что он все
чаще курит. А Антон слишком хорошо его чувствует, чтобы не обращать
внимания.

Он пытается разузнать, но осторожно, боясь вызвать не те эмоции, старается

быть помягче, лишний раз спрятав в себе недовольство и собственные чувства, и
лишь выхватывает отрывистые движения и нахмуренные брови.

246/298
 Антон боится. Антон до пелены перед глазами боится, что Арсений может
пропасть. Потому что без него не получится. Антон так долго был один, так
долго никого не подпускал к себе, так долго был зациклен на своем внешнем
виде, не думая ни о чем больше, что сейчас, когда он весь — в Арсении, для него
исчезновение Арса сродни самому страшному приступу. Только если с ним
можно бороться и есть возможность выбраться, то в случае с Арсением…

Слишком много нервов. Слишком много паники. Слишком много

переживаний. Антон не удивляется, когда раз за разом забывает поесть или
свериться с требованиями врача. В какой-то момент он сам просто забивает на
себя, на режим, на питание и думает только о том, как ему разобраться с тем,
что творится в голове Арсения.

По ночам, когда Арс остается у него, Антон едва ли спит — неотрывно

наблюдает за чуть подрагивающими ресницами, за тенями на бледном лице, за
распахнутыми губами и думает о том, что, если бы потребовалось, он бы
отказался от модельного бизнеса и согласился бы на все условия Арсения вне
зависимости от того, какими бы они ни были. Лишь бы рядом.

Иногда подобные мысли его пугают, потому что они напоминают ему о том,
как он был помешан на цифре на весах. Теперь он точно так же помешан на
Арсении, если не сильнее. Но самое страшное для него, что здесь от него мало
что зависит, потому что с анорексией он мог справляться, если хотел. Но не с
Арсением.

Бывают моменты, когда Антон начинает думать о том, что он надумывает

себе проблемы и на самом деле у них все в порядке. Обычно у него жесткой
стороной ластика стираются все мысли, когда Арсений с порога толкает к стене
и целует в шею, одновременно стягивая с себя куртку. Он улыбается, бормочет
какой-то бред вперемешку с пошлостями, и Антон сдается быстрее, чем они
доходят до спальни.

Ему всегда будет мало касаний, он в этом уверен. Объятия, поцелуи, укусы,
шлепки — он согласен на все, если в глазах напротив насыщенно-синий. Антон
плавится от вычурной нежности, когда чужие губы щемяще-ласково целуют
лопатки, и распахивает рот в немом стоне, ощущая резкие, почти болезненные
толчки и грубую хватку на шее.

Успокаивает то, что даже в нынешнем состоянии Арс не отмахивается от

него: он находится рядом все свободное время, улыбается по-прежнему мягко,
бесконечно талдычит о том, какой он красивый, и обнимает привычно крепко,
словно пытаясь убедить в том, что ему не о чем волноваться. Только глаза
загнанные, да губы все чаще непроизвольно поджимаются.

Арсений немного отпускает себя, снимая маску вечного спокойствия и

уверенности, когда думает, что Принц не видит его, но Антон все равно то и
дело ловит его косые взгляды и нервно заломленные руки.

Когда Арс рядом, становится чуть легче. Они смотрят какой-нибудь фильм
или просто разговаривают, пока готовят, и Антон думает, что, может, просто
накручивает себя. А потом Арс пишет, что не сможет приехать и они увидятся в
агентстве, и все снова расходится по швам. Антон бы поспрашивал у кого-
нибудь, попытался бы выяснить причину перемены в настроении Арсения,
только вот он знает, что тот вряд ли бы кому-то доверил свои мысли.
247/298
 Поэтому он просто наблюдает и по крупицам собирает информацию,
осторожно затрагивая то одну, то другую тему. Когда он заговаривает о своем
внешнем виде и переживаниях из-за того, что он теперь другой, Арсений всегда
реагирует резко и целует как-то особенно надрывно, словно пытается стереть с
его губ эти слова. Антону тошно от того, что он нуждается в этих регулярных
заверениях, что он красивый, что он привлекает, что он важен и дорог, но по-
другому не получается — он банально зависим от Арсения и его мнения.

***

— Ты… что?

Арсений прикрывает глаза и старается дышать как можно ровнее. На что он,
собственно, рассчитывал, когда рассказывал Антону о своем должке
Выграновскому? Что он улыбнется, кивнет и спокойно все воспримет? Нет,
конечно, этого бы хотелось очень, но не в случае с Принцем — это было бы
слишком на него не похоже и вызвало бы подозрения. Так что это — вполне себе
очевидная реакция.

Только вот потряхивает не меньше.

— Я мог бы не говорить тебе, — использует Арсений самый банальный метод

успокоения и чуть сжимает руку в кулак в попытке сдержать в себе потребность
коснуться Антона, чтобы встряхнуть его.

— Спасибо большое, — Принц ощетинивается, разом вытащив все свои

колючки, и от молний в его глазах хочется об стену биться, потому что такого
Антона — ревнивого, находящегося на грани срыва — Арсений не переносит:
больно непредсказуемый.

— Антон, — Арс все-таки кладет руку на его плечо и чуть сжимает пальцы,
когда тот пытается отшатнуться, наоборот тянет к себе и вынуждает
встретиться с ним глазами, — послушай меня. Я знаю, о чем ты думаешь, правда
знаю. Но я контролирую ситуацию.

— Как тогда в баре?

Запрещенный прием.

Самый, блять, запрещенный.

Арсений весь подбирается и на мгновение даже глаза закрывает, чтобы дать

себе передышку. Он не знает, избавится ли когда-нибудь от ебаного чувства
стыда, с которым он никак не может разобраться, но это не то, о чем он сейчас
готов говорить. Он и сам не в восторге от происходящего, но он знал, на что
шел, когда соглашался на условия Эда, а давать заднюю не в его традициях.

— Ты прекрасно все знаешь о том случае в баре, — едва ли не цедит сквозь

зубы, вынуждая Антона чуть сжаться и смотреть уже не так озлобленно. — Я
сделал определенные выводы, поверь мне, и принял последствия, какими бы они
ни были. Мы… Блять, Антон, мы столько раз с тобой обсуждали это, что у меня
уже мозоли на языке, серьезно. Почему… почему я живу дальше, а ты…
248/298
 — Потому что мне все еще больно, — выплевывает Принц, облизав губы, и
обхватывает себя руками, сильнее кутаясь в огромную бледно-розовую
толстовку. — Потому что даже спустя столько времени я то и дело думаю о том,
что ты и Скруджи…

Какой ребенок, Господи, какой же еще ребенок.

Арсений засовывает собственный ураган поглубже, рывком прижимает

Антона к себе и обнимает так крепко, насколько позволяют его сложенные на
груди руки. Принц не реагирует, только тяжело дышит куда-то в висок и чуть
подрагивает, не решаясь расслабиться и обнять в ответ.

— Мы это уже проходили, — Арс утыкается лицом ему в плечо, закрыв глаза,
и медленно скользит ладонями вверх по его спине, чуть комкая ткань. — Если
мы будем снова и снова возвращаться в ту ночь, то у нас ничего не получится.
Я… я ошибся тогда, потерял контроль, я до сих пор расхлебываю это дерьмо,
поверь мне, но я с тобой, Антон, сколько мне нужно это повторить, чтобы ты
поверил?

— Я поверил, — шепчет тот в ответ, сглотнув, — а теперь ты говоришь, что

ты с ним…

— Это всего лишь фотосессия. В павильоне. Не где-то и не наедине. Хочешь…

— он знает, что пожалеет об этом, но все равно продолжает: — Можешь
присутствовать, если тебе так будет спокойнее. Но, черт возьми, Антон… Тебе
недостаточно моего слова?

— Арс… — Антон сконфуженно морщится и пытается уйти от объятий, но

Арсений не отпускает, а лишь крепче цепляется пальцами за его лопатки.

— Недостаточно? — он продолжает давить, сверля взглядом.

— Достаточно, но… Все, что касается Эда, очень сложно для меня после
случившегося. И я верю, что у тебя была какая-то уважительная причина, чтобы
заключить с ним эту сделку, о которой ты в полной мере не хочешь мне
рассказать, но… Арс, мне стоит переживать? — Антон смотрит пристально,
словно скребет чем-то острым в груди, и Арсению почти физически больно от
этого взгляда, но он лишь перехватывает тонкую ладонь, переплетает их
пальцы и, качнувшись вперед, касается губами его лба, для чего ему приходится
приподняться на носки.

Антон всегда реагирует на это смущенной улыбкой, поэтому это тоже

своеобразный запрещенный прием, к которому Арс прибегает только в крайних
случаях. И когда Принц-таки нервно растягивает губы, зажмурившись, из-за чего
становится слишком похож на кота, Арсений немного расслабляется — еще не
все потеряно.

— Я уже сказал — ты можешь присутствовать, если не доверяешь мне, —

спокойно повторяет он и немного отодвигается. — Это просто фотосет, ничего
больше.

Антон нервно жует нижнюю губу, глядя на него исподлобья, потом вдруг в
его глазах загорается огонек, который Арсу заранее не нравится — он не сулит
249/298
ничего хорошего, — Принц чуть приосанивается и слишком уж пафосно
откидывает голову назад.

— Хорошо. Но у меня тоже есть условие.

— Условие?

— Да. Я разрешу тебе фотографировать Эда, но ты…

— Погоди, — Арсений поднимает руки, недовольно сощурившись, — давай ты

не будешь немного переходить черту, хорошо? Это звучит уже слишком, не
находишь?

— Ты не дослушал, — фыркает Антон. — Я тоже хочу фотосет. С тобой, —

добавляет он прежде, чем Арс успевает фыркнуть, и цепляется в него взглядом.
Арсений замирает, непонимающе уставившись на него, и пытается
отодвинуться, но уже Антон не дает, вцепившись в его локоть.

— Антон…

— Я в курсе твоей проблемы, — мгновенно реагирует Принц, — и я не говорю

о чем-то… таком, — он многозначительно взмахивает рукой, отчего Арс
невольно напрягается, вспоминая, как фотографировал его и Выграновского, —
хотя мне и хотелось бы. Но я о чем-то более простом. Я очень хотел бы, Арс.

— Тебе не хватает наших личных фотографий? — устало тянет Арсений,

проведя рукой по лицу. — Нужны еще и профессиональные?

— Тебе ли не знать о магии процесса. Ты не мог забыть о том, что по ту

сторону камеры все ощущается иначе, особенно когда ты не один. А если
учитывать, что этот не один еще и твой, то…

— Почему мне кажется, что все закончится тем, что мы пошлем фотографа,
потому что нам будет не до него?

— А ты против?

— Ты умеешь уговаривать, Принц, — Арс усмехается, проводит рукой по

волосам и искоса наблюдает за тем, как Антон расплывается в победной улыбке.
— Хорошо. Если ты так хочешь… — договорить у него не получается, потому что
Антон прижимается к его губам и обхватывает за шею, напирая всем телом.

Арсению требуется пара секунд, чтобы поддаться, и, обхватив его кисть, он

тянет Принца в сторону своего кабинета.

***

— Что, хозяин спустил с поводка своего ручного кролика?

Выграновский не был бы собой, если не отколол что-то подобное, поэтому

Арсений даже ухом не ведет — достает камеру, настраивает свет, чуть хмуря
брови, и игнорирует кривую улыбку Эда, который неотрывно следит за ним.

250/298
 Неловкостью першит в горле, но Арсений раз за разом повторяет себе, что он
держит все под контролем, подходит к съемочной площадке и вперивает в
Скруджи пристальный взгляд, прикидывая варианты. Тот лишь щурится и,
выпятив грудь, скрещивает на ней руки, демонстрируя татуировки.

Арс неожиданно ловит себя на мысли, что его позерство и наглость уже не
цепляют ни с какой стороны. Он на него просто не реагирует, как петербуржцы
на дождь. Он принимает его сущность, как данное, и пытается подстроиться,
чтобы избежать лишних проблем.

Видимо, Эд это чувствует, потому что перестает жеманно улыбаться, встает

ровнее, распрямив плечи, и чуть вскидывает подбородок.

— Какие есть мысли?

— Я, кажется, уже говорил, что хотел попробовать с тобой портретную

съемку, — откликается Арсений, уткнувшись в камеру и снова настроив
некоторые параметры. — И черно-белый, определенно. Только… Сейчас будет
сложная задача, осилишь?

— Берешь на слабо?

— Считай, что так.

— И что я должен делать?

— Будь собой, — просто говорит Арсений, и Выграновский замирает,

сощурившись. Его глаза темнеют, губы вытягиваются в длинную линию, а
кулаки невольно сжимаются, цепляя край рубашки. — И не смотри на меня так.
Мы уже давно разобрались с тем, что мы с тобой похожи, и ты можешь сколько
угодно всем ссать в уши, что вот такой ты — настоящий, но только не мне. Это
маска, с которой тебе удобно жить, и, поверь мне, я слишком долго носил свою.
Я даже сейчас иногда ее надеваю, думаю, ты в курсе.

— Разумеется.

— Так вот, я хотел бы, чтобы ты ее снял. Хотя бы ради пары кадров. Я уже
говорил — ты красивый, живой, цепляющий, — Арсений подходит к нему и
бесцеремонно обхватывает его подбородок, вынуждая слушаться движений его
руки, — у тебя интересные черты лица, необычная манера подачи. И я хочу
показать именно тебя, а не Скруджи, чувствуешь разницу?

— Я не записывался к психологу, — грубовато фыркает Выграновский,

дернувшись, и потирает подбородок. — Почему бы тебе не сделать, как все, и не
фотографировать меня так, словно я хочу разъебать все вокруг одним взглядом?
Я могу рычать в камеру, выпячивать свои тату, потому что они часть меня,
могу…

— Потому что я не как все? — Арсений выгибает бровь. — Подойдет такой

аргумент? Ты же сам сказал, что я отличаюсь от других фотографов, с которыми
ты работал. Именно поэтому ты и захотел этого, разве нет? — он обводит
площадку взглядом. — Я могу сделать все, что ты перечислил, и твое портфолио
пополнится еще десятком одинаковых фотографий. Но разве ты обратился ко
мне за этим?
251/298
 Эд не отвечает. Только смотрит как-то очень странно, и Арсений невольно
теряется, потому что никогда не видел, чтобы его глаза были такими
непривычно светлыми.

Эд стоит каменным изваянием какое-то время, с такой силой упираясь в пол

ногами, что, кажется, он вот-вот разойдется под таким напором, а потом вдруг
кивает резко, отрывисто, скидывает кожаную жилетку и, поправив рубашку,
отходит в центр площадки.

— Ну, что, работаем?

Арсений слабо верит в то, что Выграновский действительно прислушивается

к его словам, но все равно замечает, что тот действует немного иначе — не так
агрессивно и пафосно. Он по-прежнему по-блядски смотрит в камеру, скалится
изредка и двигается резко, но все равно как-то иначе.

Арс выхватывает отдельные черты лица, акцентирует внимание на

морщинках и шрамах, успевает запечатлеть момент, когда свет необычно
падает на ресницы, и невольно улыбается, убедившись в том, что кадр
получился. Эд неожиданно спокойно реагирует на все команды и просьбы,
слушает внимательно, смотрит более спокойно, и Арсению немного не по себе,
но он вида не подает, чтобы не спугнуть, и только вьется вокруг него.

— Зачем тебе это? — в какой-то момент не выдерживает Выграновский. — Я

ведь… Блять, если учитывать наше прошлое…

У Арса на мгновение дыхание сбивается, потому что Эд смотрит как-то по-

особенному, потерянно, что ли, дышит загнанно, и это совершенно точно не тот
Скруджи, который невесть что провернул в баре какое-то время назад.

— Потому что наивно верю в то, что каждый имеет право на второй шанс?
— предполагает Арсений.

Камера щелкает.

***

— Я уже говорил, насколько мне это не нравится? — тянет Арсений, в

который раз расправляя складки на простой белой футболке, и недовольно
косит на Антона, который спокойно стоит, пока Ира и Оксана вьются вокруг
него, приводя в порядок его прическу и лицо.

Косметики хоть и немного, но она есть, и Арс то и дело чихает с непривычки

и морщится, вызывая у всех присутствующих улыбку. Это особенный момент, это
понимает почти каждый в комнате, и они то и дело смотрят на Арсения, который
нервно расхаживает по павильону, меряя его шагами.

За последние десять минут он трижды успевает сделать замечание Сереже,

но тот и ухом не ведет, только показывает ему факи, когда Арс поворачивается
спиной, и глаза закатывает, но вовсе не выглядит разозленным или
недовольным — глаза горят, улыбка, пожалуй, даже слишком широкая, так что
Антон понимает, что волноваться не о чем.
252/298
 — Ты отлично выглядишь, — парирует Антон, благодарно кивнув девушкам, и
ловит Арсения за руку, прекращая его бесконечные метания. — Как говорится,
простенько, но со вкусом. Ты ведь не хотел ничего такого, верно?

— Конечно, только я не был готов к тому, что на тебе будет чертов

расстегнутый джемпер и эти обтягивающие джинсы, — фыркает Арс,
сощурившись, и нервно облизывает губы. — Что за образы такие вообще?

— Не знаю, это Сережина идея, — он пожимает плечами и кивает фотографу.

— Ну, что, можем начинать? Ты как? — он разглядывает бледное лицо напротив
и ласково поглаживает его руку большим пальцем. — Нервничаешь?

— Нет, что ты, мне похуй, — огрызается Арсений, не сдержавшись. — Всего

лишь впервые за черт знает сколько лет готовлюсь принять участие в
фотосессии, а так…

— Эй, расслабься, хорошо? — Антон ловит его лицо в свои руки и осторожно
касается кончиками пальцев его скул. — Я рядом, тебе не о чем волноваться.
Более того, — он понижает голос, — твои шрамы не видны. Тебе нечего
смущаться.

— Если бы это было единственной проблемой, — тот тяжело вздыхает,

нервно облизывает губы, смазывая блеск, потом решительно машет головой и
щелкает пальцами. — Ладно, за работу.

Антон чувствует, как напряжен Арсений, поэтому старается лишний раз его
не касаться, а дает привыкнуть, двигается отдельно и прислушивается к
советам Матвиенко, который, кажется, тоже чувствует Попова, потому что ведет
себя даже мягче, чем когда работал с Антоном, и он ему за это благодарен.

Весь процесс вьется вокруг Арсения, и Антон ловит себя на мысли, что его
это нисколько не смущает, — он хочет, чтобы Арс чувствовал себя комфортно,
чтобы его ничего не стесняло, потому что он понимает, что этот человек должен
быть по ту сторону камеры, которая его определенно любит.

И через какое-то время Арсений расслабляется и отпускает себя. Тогда они

начинают взаимодействовать, действуя в тандеме. Антону то и дело хочется
поддразнить Арса, потому что он помнит, как тот смотрел на него во время
совместной фотосессии с Выграновским, но сдерживает себя, однако, когда Арс
сам загорается, он не дает заднюю, а поддается, перехватывая его взгляд.

Арсений то касается его плеча, то обнимает со спины, глядя прямо в камеру,

позволяет ему положить голову себе на плечо, соприкасаясь спинами,
переплетает их пальцы и чуть улыбается, когда по смешку Сереги понимает, что
тот успел сделать снимок. Он двигается уверенно, спокойно, знает, как
повернуться к камере, чтобы ракурс смотрелся наиболее выигрышно, и Антон
невольно любуется им, как завороженный наблюдая за каждым его жестом.

Арс же улыбается искренне, свободно, смотрит тепло-тепло и говорит

слишком много всего глазами, из-за чего к нему хочется прижаться всем телом,
только свидетелей слишком много. И даже если учитывать, что все
присутствующие в курсе их отношений, Антона все равно что-то останавливает,
поэтому он довольствуется прикосновениями.
253/298
 — Принц? — Антон вздрагивает, когда губы Арса касаются его уха, и
старается удержаться на ногах, потому что знает, что на них по-прежнему
нацелена камера. — Ты, кажется, хотел шоу?

— Не то чтобы шоу… — сглотнув, выдыхает он, стараясь не думать, что

Арсений стоит неприлично близко, и дышит через раз.

— Жаль, а то есть у меня несколько идей… — обвив его талию, Арс медленно
скользит кончиками пальцев по его груди, забравшись под край джемпера, и
мажет губами по его шее, продолжая смотреть в камеру. Антон проглатывает
стон, откидывает голову ему на плечо и кладет ладонь на затылок Арсения,
судорожно думая о том, что эту фотографию распечатает как минимум на
ватмане. — Ты такой красивый сейчас… — сипло продолжает Арсений,
продолжая ласкать его кожу, и Антон прогибается в спине, с трудом
сдерживаясь от того, чтобы не начать тереться о него бедрами.

— Арс, мы не одни, — умудряется-таки выдохнуть и по смешку над ухом

понимает, как глупо это прозвучало.

— Ты сам это затеял, Принц, — ухмыляется Арс, чуть прикусывает кожу на

его шее и отодвигается, подняв голову на Сережу. — Мне кажется, достаточно.
Есть что-нибудь годное?

— Pornhub точно одобрит, — подмигивает тот, и Антон закрывает лицо

ладонями.

***

Арсений нервно постукивает по рулю автомобиля, стараясь абстрагироваться

от сообщения Димы, пришедшего через несколько минут после окончания
фотосессии. Сидящий рядом Антон подпевает мелодии с радио и изредка кусает
губы, как бы намекая на то, что не забыл, что Арс творил на съемочной
площадке, а Арсения скручивает до тошноты, приходится прикладывать все
силы, чтобы вести машину и не выключаться.

Он понимает, что Дима сделал это, чтобы помочь, только вот легче не
становится. Арс раньше слышал про этот Синдром Адели, но никогда не
связывал его с кем-то реальным, пока Позов не ткнул его носом, перевернув к
чертям все, на чем стоял его мир.

Помешательство, зависимость, неадекватное влечение… Арсений не

позволяет себе закрыть глаза и крепче цепляется в руль, пока Антон подпевает
какой-то новой попсовой песне про любовь. Арсу бы думать о том, что они будут
делать, когда вернутся домой, но вместо этого он раз за разом прокручивает в
голове картинки сегодняшнего дня.

Антон изменился. Он больше не Белый Принц. Он не боится людей, не

скрывает свои эмоции, не сдерживается, он спокойно общается со всеми и
смеется в компании людей из агентства: подшучивает над Лешей и Стасом,
обнимает Иру с Оксаной, подолгу засиживается у Паши, разговаривая с ним обо
всем на свете.

254/298
 Антон теперь другой. И Арсений снова возвращается мыслями к тому письму
на почте, к разговору с Эдом, к сообщению Димы…

— Ты в порядке? — Антон сжимает его ладонь и перехватывает его взгляд.

— Ты слишком громко молчишь. Снова.

— Устал немного. Насыщенный день, — Арс сжимает его руку и выдавливает

улыбку, потому что понимает, что не имеет права все испортить. Антон
расслабляется и прикрывает глаза, беззвучно шевеля губами.

Дома Арсений ставит греться чайник, потому что пальцы снова холодит,
упирается ладонями в стол и жмурится в надежде, что получится опустошить
голову и оставить только то, что важно в данный момент. И все равно проблемы
вьются сигаретным дымом, оседая на легких.

— Блять, — цепляется пальцами за край стола и с силой выдыхает.

— Ты чего тут пыхтишь? — слышится из-за спины, и Антон, обвив его руками,
ведет носом по его загривку, щекоча кожу дыханием. — Холодный такой. На
улице же тепло.

— Да так, ерунда, — Арсений оборачивается, опирается бедрами о стол и

кладет ладони на его талию, чуть забираясь пальцами под футболку. Антон чуть
нависает над ним, мягко улыбаясь, и сердце щемит от того, насколько он
расслабленный и спокойный.

Арсений дает себе одно мгновение, балансируя на краю, обдумывая,

взвешивая, а потом подается вперед и накрывает его губы своими. Антон
отвечает мгновенно, словно ждал этого все время, улыбается в поцелуй и
запускает пальцы в его волосы, перебирая пряди.

Неторопливо, нарочно медленно, смакуя, словно впервые.

Арсения чуть ли не выкручивает от этой неожиданной нежности, и он чуть

шире разводит колени, позволяя Антону подойти вплотную, скользит пальцами
вверх по его спине, забравшись под футболку, и ловит губами его прерывистые
выдохи. Антон жмется всем телом, чуть дрожит от каждого прикосновения и
изредка, дразнясь, цепляет его губы зубами, после сыто глядя потемневшими
глазами.

Арс касается своим носом его, еле-еле мажет губами по его губам, тоже
распаляя, улыбается и немного морщится, когда челка Антона щекочет его лоб.

— Ты невероятный, знаешь об этом? Ты просто… Черт возьми, Антон,

— Арсений прижимается лбом к его лбу и прикрывает глаза. — Если бы ты
только знал, что сделал со мной. Даже если отталкиваться от сегодняшней
фотосессии. Я ведь зарекся связываться с чем-то подобным, но из-за тебя… Или
ради тебя… — он замолкает, потому что Антон кладет ладонь на его щеку и
смешно трется носом о его нос.

— А ты странный, — обрывает его Антон, наклонив голову. — Расскажешь,

что у тебя в голове? Я волнуюсь, Арс, честно. Я очень-очень волнуюсь, что что-то
упускаю.

255/298
 — Ты сейчас рядом, и это главное, — выдыхает Арсений и снова целует, не
позволяя продолжить. Антон поддается и обнимает крепче, послушно
отодвигается, когда Арс встает, и пятится по коридору, натыкаясь на углы и
мебель.

Арсений тянет вверх его футболку, Антон помогает ему выпутаться из

рубашки и валит на кровать, нависнув сверху. И он такой красивый сейчас, что
на мгновение внутри все превращается в вакуум. Арс разглядывает упавшие на
лицо пряди золотистых волос, ямочки на щеках, неровные тени на коже,
длинные ресницы, искры в глазах и вдохнуть никак не может.

Антон упирается ладонями в его грудь, потом опускает взгляд, наклоняется

и мягко касается губами верхнего шрама. Арса в который раз чуть подкидывает,
и он прикрывает глаза, немного злясь, что так и не привык к этому. Антон
целует осторожно, неторопливо, словно боясь спугнуть или разозлить, а
Арсений просто расслабляется и позволяет ему покрывать свое тело
неторопливыми мазками. Его немного трясет, и он крепче стискивает челюсти,
когда Антон, отметив каждый шрам, чуть оттягивает край джинсов и цепляет
зубами кожу на тазовой косточке.

Антон поднимает голову, следя за его реакцией, Арс перехватывает его

взгляд и тянет на себя, чтобы снова поцеловать. Ему хочется отдать Антону все,
что у него есть этой ночью, и он целует жадно, торопливо, стирая языком
нежность, которая была до этого. И тот поддается, послушно выгибаясь в его
руках и нетерпеливо ерзая на его бедрах.

Арсений кладет ладонь на его поясницу и одним резким движением

опрокидывает на кровать, помогает ему расстегнуть ширинку на брюках и
стаскивает свои джинсы, после прижимаясь ближе. Антон льнет всем телом,
оглаживает плечи и спину, шире раздвигает колени, безмолвно умоляя, щекочет
ресницами и так привычно путается в волосах.

У Арсения внутри все горит, и он покрывает поцелуями-укусами его шею и

ключицы, словно желая пометить его всего, иногда едва слышно рычит, пытаясь
сдержать себя, но Антон тянет его ближе и шепчет едва слышно в самое ухо:

— Не сдерживайся. Хочу, чтобы остались твои следы.

От его голоса внутри все сворачивается в тугую струну, которая бьет по

оголенным нервам, и Арс заставляет Антона перевернуться на живот и тянет на
себя его бедра, вынуждая упереться в кровать коленями. Антон громко
сглатывает, помогая ему стянуть с себя белье, и оглядывается через плечо,
наблюдая за тем, как Арсений садится ровнее.

Антон чуть потягивается и удобнее устраивает руки, а в следующий момент

со стоном жмется грудью к кровати, когда Арс прихватывает зубами кожу на
лопатке, двигается ниже, оставляя беспорядочные поцелуи на пояснице, и
Антон весь подбирается, когда ощущает прикосновение пальцев к своим
бедрам.

— Арс?..

— Тише.

256/298
 Антон намеревается повернуться, чтобы перехватить его взгляд, но
проглатывает слова вместе со стоном, когда Арсений, снова наклонившись,
касается губами чувствительной кожи между ягодиц. Его буквально
подкидывает от каждого движения языка, так что Арсу приходится крепче
сжать его талию, он тихо скулит и сжимает в кулаках простыню.

Арсений действует осторожно, неторопливо, следя за реакцией, чтобы

понять, все ли делает правильно, оставляет смазанный поцелуй на внутренней
стороне бедра и неторопливо скользит ладонью по его телу. Антон сильнее
прогибается в спине и шире разводит колени, бормоча что-то бессвязное и
изредка вплетая в свою речь имя Арса, и тот, довольно улыбнувшись, снова
ласкает его, следя за малейшей реакцией его тела.

— Господи, Арс, А-арс… — хрипит Антон, вжимаясь влажным лбом в кровать,

и неосознанно подается бедрами ему навстречу, — пожалуйста, боже мой,
пожалуйста…

Арсений накрывает его тело своим, целуя лопатки и плечи, подносит пальцы
к его губам, и Антон послушно открывает рот. Он сейчас согласился бы на все,
что угодно, потому что тело реагирует на малейшее прикосновение, болезненно
пульсируя. Он сильнее выпячивает задницу, прижимаясь к бедрам Арса, и
трется о его белье, слыша сдавленные стоны над ухом.

Антон закусывает нижнюю губу, когда чужие пальцы скользят между его
ягодиц, и отодвигает голову в сторону, позволяя Арсению покрывать шею все
новыми и новыми отметинами. И Арсу хочется сорваться, потому что
собственное тело требовательно ноет, но сейчас главное Антон, и он
сдерживается, думая о том, чтобы сделать все правильно.

В какой-то момент Антон перехватывает его руку, останавливая, и смотрит

из-за плеча. Арсений еще раз целует его плечо, садится ровнее, стягивает свое
белье, тянется за презервативом в тумбочку и, раскатав его по члену, медленно
входит, придерживая Антона за бедра. Его снова словно что-то толкает изнутри,
и он жмется грудью и лицом в покрывало, а потом, привыкнув, подстраивается
под ритм и сам начинает подаваться навстречу, сильнее прогибаясь в спине.

Арсений разглядывает его бледную спину с редкими родинками,

взъерошенные волосы на затылке, собственные отметины на светлой коже и
сильнее впивается пальцами в его бедра. Антон в какой-то момент встает на
колени, прижимаясь спиной к груди, цепляется пальцами за его подбородок и
ловит губы, целует надрывно, почти агрессивно, цепляет зубами, лезет языком,
и Арсений обвивает его талию, продолжая входить резкими толчками.

Кожа потная и липкая, в ушах шумит, и он хаотично покрывает поцелуями

все, до чего может дотянуться, пока Антон сам задает темп, все чаще срываясь
на стоны. Он жмурится, цепляется за его руку и откидывает голову ему на
плечо, когда Арсений чуть сжимает его шею, полностью впечатывая в свое тело.

Арсения ведет от капель пота на лбу Антона, от прилипшей к нему челки,

чуть закатившихся глаз, приоткрытых губ, длинной шеи, и он опускает одну
руку на член Антона, помогая ему, и тот благодарно мычит, подмахивая
бедрами.

Утробно застонав, Антон снова падает на кровать, уткнувшись лбом в

257/298
простыню, и Арсений, качнувшись еще несколько раз, опускается следом,
прижимаясь влажным лбом к его лопатке и обвив руками талию. Антон обмякает
в его объятиях и лишь сбито дышит, и Арс смазанно целует его куда-то за ухом,
думая о том, что хочет сказать слишком многое, но вместо этого лишь находит
его руку и снова переплетает их пальцы.

***

Антон, зайдя в здание агентства, практически сразу попадает в объятия Иры,

которая каждые полтора часа бегает за кофе, кивает Стасу, довольно
подмигивает Леше, немного смущенно обнимающему Оксану за плечи, пока та
что-то показывает ему в своем планшете, оставляет куртку в своей гримерке и,
взглянув на часы, направляется к кабинету Арса. Когда тот оказывается закрыт,
немного подумав, он разворачивается и идет к Добровольскому, попутно
скручивая наушники.

Пару раз постучав, Антон открывает дверь и, улыбнувшись Паше, садится на

свободный стул.

— Скажи, что утреннее сообщение про поездку в Милан шутка, — вместо

приветствия произносит он, и Добровольский закатывает глаза.

— Ты невозможен.

— Просто Милан… Это же клише. Сколько раз я там был?

— Да хоть каждый день туда ездить, — парирует Паша, скрестив руки на

груди. — Ты ведь знаешь, что именно там все сливки. А ты давно лицом не
светил нигде толком, все по местным показам.

— Да как-то не до этого, — тянет Антон, зевнув, садится ровнее и проводит

рукой по волосам. — Ладно, допустим, а со мной кто поедет? Кого ты
направляешь? — Паша поджимает губы, и Антон фыркает. — Это так, вопрос
риторический, понятно же, что ни с кем, кроме как с Арсом, я не поеду.

— С… Арсом? — Добровольский медленно выгибает бровь и, кажется, даже

немного бледнеет, что очень на него не похоже.

— Разумеется. А что такое? Я чего-то не знаю? — Антон следит за тем, как

Паша смотрит на часы, облизывает губы и как-то сжимается весь, сложив руки
домиком на столе. — Паш? Что не так?

— Я думал, он тебе сказал, — медленно отзывается тот, поведя плечами.

— Ты же помнишь, когда он к нам пришел работать, то подписал контракт на
год? — Антон кивает. — Так вот… Он закончился пару дней назад, — пауза,
которая растягивается на маленькую вечность. — И Арс не захотел его
продлевать.

Антон буквально ощущает, как его с размаху ударяют по лицу, и

вздрагивает. По телу ползут мурашки, в животе сворачивается ледяной клубок,
и все тело сводит болезненными судорогами, как при припадке.

— Он… отказался от работы?

258/298
 — Насколько я понял, — осторожно поясняет Паша, — ему сделали другое,
более выгодное предложение. И он его принял. Я думал… думал, он сказал тебе.

— Нет, — сухо, едва слышно, с трудом ворочая языком. — Ни слова. Ни

одного ебаного слова, — Антон сжимает руку в кулак, впиваясь короткими
ногтями в кожу, и с силой стискивает челюсти. — Он… он еще что-то сказал?

— Он…

— Запомни, Паш, — Арсений до боли сжимает его руку, с силой дернув на

себя, — он такой же уникальный. Даже несмотря на то, что он больше не болен.
Ты… ты не уволишь его и не спишешь со счетов, а будешь считаться с ним,
потому что модельный бизнес… Он им дышит, слышишь? Ты не заберешь у него
это. Я знаю, что много прошу, но, блять… Не вздумай.

— Нет, ничего, — выдыхает Паша и снова поджимает губы. — Антон,

послушай…

— Где он сейчас? — Антон рывком поднимается на ноги, отчего ножки стула

противно скрипят.

— Он… он собирался на поезд, заезжал уже с вещами… — мямлит тот,

распрямившись следом, и тянется к нему, но Антон распахивает дверь и
выскакивает из кабинета, не слыша крик в спину. Он оказывается на улице
прежде, чем кто-нибудь успевает его остановить, тормозит первое же такси,
мысленно радуясь тому, что карточка прикреплена к телефону, и просит отвезти
его на вокзал.

Его буквально размазывает по креслу. Руки трясутся, перед глазами все

плывет, и вдохнуть нормально никак не выходит, словно легкие уменьшились до
размера кукольных. Антон вонзается пальцами в собственные колени и смотрит
в одну точку, не думая о том, что до крови разодрал губы.

Он не знает, что скажет и что сделает, ему просто нужно увидеть его, его
глаза, он не думает даже о том, что, скорее всего, потом будет жалеть, что
поехал следом, а не оставил все, как есть, но сейчас его буквально изнутри
толкает вперед.

Так как поездку Антон оплачивает сразу, он выскакивает из машины чуть ли

не на ходу, стоит ей только подъехать к вокзалу. Он чудом не налетает на
людей, пару раз спотыкается о чужие чемоданы и несется в сторону перрона,
стараясь не думать о том, что решительно не знает, какой поезд ему нужен.

Он теряется в толпе людей и шуме, голову сдавливает все сильнее, сердце

стучит бешено, рвано, почти болезненно долбясь о ребра, и Антон, метнувшись
на удачу в сторону, идет по перрону, оглядываясь по сторонам. Телефон
Арсения выключен, и это очевидно, поэтому Антон надеется лишь, что, как в
гребанных фильмах, увидит его.

И когда замечает знакомую фигуру у одного из вагонов, и не думает

сдерживаться:

— Арсений!
259/298
 Тот оборачивается резко, смотрит испуганно и бледнеет буквально на
глазах, но не уходит, а стоит на месте, пока Антон пробирается к нему. Их
взгляды пересекаются, и у Арса глаза такие потухшие, что к горлу подступает
тошнота. Антон смотрит, смотрит, смотрит, сверлит практически, потому что
руки ходуном ходят, и выдыхает одно только слово:

— Почему?

Что именно «почему» он не знает, просто не может выбрать. Почему

поступил так? Почему не послал сразу? Почему дал надежду? Почему оказался
такой сволочью? Почему позволил влюбиться? Почему не убил, потому что так
было бы менее болезненно?

Арсений выдерживает паузу, разглядывая его, потом вдыхает глубоко и

качает головой. На нем простая черная футболка с каким-то белым рисунком,
кепка, надетая задом-наперед, потертые джинсы с мотней и синие кроссовки. А
еще набитая вещами сумка и чертов билет в кулаке.

— Я всегда хотел лишь одного — чтобы ты был здоров. И я добился этого. Ты

нормальный, Антон, у тебя есть друзья, ты здраво оцениваешь ситуацию, ты не
находишься при смерти, ты… Черт возьми, ты живешь, понимаешь? Ты живешь,
а не существуешь. Это то, чего я желал с того самого момента, как мы
встретились, — Антон молчит, просто разучившись говорить, только смотрит,
потому что ни на что другое не способен. — Ненавидишь меня? — спрашивает
Арс, облизнув губы, и, не дождавшись ответа, горько усмехается. — Конечно,
ненавидишь. Потому что еще не понял, что я для тебя сделал, что на самом
деле…

— Я как раз понимаю, — едва слышно отзывается Антон, с трудом шевеля

языком, — поэтому и ненавижу.

Ему хочется кричать, ругаться матом, выпуская из себя весь гнев, хочется
ударить его, хочется разодрать ему лицо в кровь, чтобы он ощутил хотя бы
часть той боли, что сейчас разрывает тело изнутри, но он не в состоянии даже
руку поднять. Поэтому лишь отступает, пошатнувшись, и, развернувшись, идет
прочь, запрещая себе оборачиваться.

Антону кажется, что с каждым шагом земля рассыпается, утягивая его в

бездну, и он надеется лишь, что Арсению хватит жалости не идти за ним
следом, потому что это будет слишком. Его ломает сильнее, чем во время самого
жесткого прихода, словно все кости разом ломаются, а суставы вылетают,
растягивая нервы.

В какой-то момент ноги перестают держать, и Антон сползает по первой же

стене, уткнувшись лицом в колени. Он весь сейчас — сгусток ненависти и боли,
из-за которого ни вдохнуть, ни пошевелиться. Он презирает себя всей душой за
то, что удерживает в голове голубые глаза, и с ненормальной усмешкой вдруг
думает о том, что, если бы Арсения не было, Антону бы стоило его придумать.

Как безотказный способ раз и навсегда покончить со всем.

260/298
Примечание к части я вернулась домой, так что вхожу в прежний режим

и, да, глава у нас в лучших моих традициях, иф ю ноу вот ай мин, а следующая
будет вообще особенная для этой работы, потому что такого здесь еще не было,
но, мне кажется, нужно, чтобы расставить окончательно точки над "ё"

слушаем музыку о б я з а т е л ь н о пожалуйста-спасибо-очень-сильно

слушая тишину — владимир пресняков

виагра — это было прекрасно

twenty four

от воспоминаний как-то прохладно

будто кто-то в форточку курит
давай не будем о старом, ладно?

закройте прошлое,
мне дует

Антону бы ухватиться за что-нибудь, чтобы перестать падать, да только под

ним дна нет.

Он не помнит, как добирается до дома: как платит таксисту, как заходит в

квартиру, и приходит в себя, только упершись носом в дверь. Его колотит с
такой силой, что ключ попадает в замочную скважину попытки с седьмой,
неприятно чиркая по поверхности.

Тихо. Так тихо в квартире.

А внутри атомные бомбы взрываются, аж уши закладывает.

Он от стены к стене добирается до гостиной, не до конца уверенный в том,

что закрыл входную дверь, оглядывает светлые стены, изящную мебель и
прикрывает глаза, испытывая сильнейшее презрение к этой идеальности. Все на
своих местах, все по правилам, по канонам, он живет в раю перфекциониста,
замуровав себя в светлой коробке.

Антон вдруг понимает, что у него от Арсения ничего не осталось, кроме

следов на теле. Кровать убрана, посуда помыта и скрыта за стеклянными
дверцами. Ни носка в сушилке, ни футболки в шкафу. Ничего от него.

— Его… его зовут Арсений, и… у него блестящие рекомендации, — в голове

набатом бьются слова Добровольского, и Антон, медленно скользя кончиками
пальцев по идеально заправленному постельному белью, улыбается
полусумасшедше.

Конечно, у Арсения были блестящие рекомендации. За все четыре года

нахождения Антона в модельном бизнесе он не сталкивался с человеком,
подобным ему. Во всех смыслах. Он — профессионал своего дела, знающий, как
подобрать ракурс, как показать модель наиболее выгодно, как построить
261/298
композицию по-новому.

— Других вариантов нет?

— А что такое? Не нравлюсь?

Не нравился. Сразу не понравился. У него глаза были слишком хитрые, лисьи,

с прищуром, внутри что-то просило: «Держись подальше, не подпускай,
придерживайся своих правил». И все равно рискнул. Пошел на поводу у Паши и
согласился на нового фотографа. Антон даже знать его не хотел — только
скрыться обратно в свою идеальную жизнь, где нет места огню в глазах и свету
этой чертовой улыбки, на которую Арс не скупился.

Он начал играть с ним еще тогда, когда, дразнясь, наклонял голову набок и
кусал губы. Следил, оценивал, ковырялся внутри, пытаясь понять, как
подобраться поближе, и поразительно быстро разобрался с тем, как к нему
подступиться. Антон прекрасно помнит патоку в его голосе и ленивую
интонацию, Арсений всем видом показывал, что он не так уж и дорожит этим
местом и с легкостью уйдет, если Антон захочет.

А он ведь хотел. Ему все в нем не нравилось — начиная с внешнего вида и

заканчивая запахом. От него отвернуться хотелось, чтобы не ослепнуть,
хотелось уйти и закрыть дверь перед носом, не пуская в свой устоявшийся мир.
А потом посмотрел на Добровольского и не смог.

Впустил.

— Раздевайся.

Его отвратительная любовь командовать. Арс ведь никогда по-настоящему

заднюю не давал, даже если делал вид, что принимает точку зрения Антона, —
он все равно делал по-своему и в итоге ставил перед фактом.

Отсутствие понятия личного пространства. Никто и никогда не касался его

так откровенно и самоуверенно, как Арсений. Он не спрашивал разрешения, не
пытался показаться учтивым, он брал то, чего ему хотелось, и поступал в
зависимости от своих желаний, никогда не думая об Антоне. А он поддавался,
просто потому что порой не мог ничего сделать, задыхаясь от этой
неправильной близости.

— Ты красивый.

С этого все началось. С первого банального комплимента, который Антон

слышал тысячи раз за несколько лет. Со спокойного голоса, с пристального
взгляда и обжигающего прикосновения к плечу. Одного слова хватило, чтобы
Антону хотелось постоянно слышать именно от него, что он привлекателен.

Он никогда не нуждался в подтверждении своей красоты, потому что был в

ней уверен, так как проводил много времени перед зеркалом и тщательно
следил за своим внешним видом, ведь продавал его снова, снова и снова.

А это банальное «красивый» что-то надломило внутри, и хотелось услышать

еще раз, чтобы мурашками покрыться и поверить, наконец, что он
действительно такой, что он действительно желанный. В ответ же получал
262/298
морозом по коже «вау, неплохо».

— Я твой фотограф.

Антон любит все держать под контролем, придерживаться четкого плана и

просчитывать все на несколько шагов вперед. Но с Арсением никогда не
получалось — он врывался в его жизнь, мысли, переворачивая все вверх дном, а
потом улыбался лишь и желал спокойной ночи, словно не из-за него все стало
рушиться.

Он ведь не мог не понимать, как на него влияет? Он отдавал себе отчет в

последствиях каждого слова, жеста и действия и все равно поступал так с ним
снова и снова, пришивая намертво, по живому, без анестезии.

— Интересный у тебя дружок. Я об Эдике, если что.

— Вы… вы с ним общались?

— Он захотел меня себе. Попросил поработать с ним.

У Антона ноги подгибаются, и он падает в ближайшее кресло, прикрыв глаза.

Он не в состоянии контролировать свое тело, дергающее в каком-то непонятном
припадке, и может только зубы стискивать, чтобы сдерживать себя.

Именно тогда все окончательно пошло не по плану, в тот самый момент,

когда между ними встал Скруджи. До этого у Антона для Арса было презрение с
отторжением в качестве десерта, а потом — калейдоскоп из чувств, первым из
которых стала ревность.

Антон даже сейчас ощущает ее привкус на языке, а тогда, глядя на Арсения,

который непринужденно разглаживал свою одежду и лениво рассказывал ему о
разговоре с Эдом, у него внутри все волнами шло от напряжения. Он не подавал
вида, стараясь дышать как прежде спокойно, а хотелось стиснуть кулаки и по-
звериному зарычать, потому что… мое.

И ведь Арс видел все равно, заметил каждую напряженную мышцу и

поджатые губы.

— И… что ты ответил?

— Что я твой.

Столько вызова в голосе, столько огня в глазах, столько смысла в трех

словах, что у Антона тогда в голове все взорвалось. А он даже взгляда от него
оторвать не мог, потому что разучился в одно мгновение жить, потерявшись в
реальности, которая сконцентрировалась на миг в глазах напротив.

Он разглядывал Арсения в надежде увидеть, что тот привычно шутит или

издевается, но видел только искренность и заинтересованность, которая била
под дых, рискуя выбить остатки самообладания.

Зачем ему это? Зачем он так себя с ним вел? Зачем все это говорил? Зачем
смотрел так, что хотелось верить, что кому-то не все равно?

263/298
 А потом — Москва. И тот взрыв Арсения, когда внутри все смешалось от
ярости в его голосе. Как он напирал, как кричал, как касался дерзко и почти
грубо, вжимая в стену. Перед глазами все плыло, и хотелось спрятаться от этого
взрыва, а Антон стоял и позволял осколкам лететь в него.

— Ты не в облаках, Принц, ты наркоман, который потерялся в своей

сюрреальности.

Антон никогда не понимал, как Арсению удавалось так хорошо его

чувствовать. С самой первой встречи он умудрялся копать так глубоко, что
попадал практически сразу в цель и навылет, не оставляя за собой ничего. Он
знал, что нужно сказать в той или иной ситуации, чтобы ответить было нечего, и
оставалось только смотреть, задыхаясь и не понимая, как до сих пор
справляется.

— Почему мне кажется, что ты думаешь обо мне? Что, неужели ошибся? Ну, и
ладно, я все равно знаю, что прав.

Антон бы никогда не признался ему в этом, потому что его мысли, а точнее
количество Арсения в них пугало до такой степени, что приходилось подолгу
плескать себе холодной водой в лицо, чтобы встряхнуться и быть в состоянии
работать. Он думал о его поведении, словах, жизненных принципах, внешности,
их общении и никак не мог разобраться, когда окончательно утратил контроль.

Для него никогда не было проблемой считать человека, его цели и помыслы,
но с Арсением не срабатывало — иногда казалось, что его самого штормит,
именно поэтому другим не под силу копнуть в его голову. Антон пытался все
равно раз за разом, прикидывая варианты, оценивая ситуацию, стараясь
подловить, но тот был то ли сумасшедшим, то ли гением. Впрочем, как известно,
это две крайности одной сущности.

И Арсений это явно понимал, потому что блестяще умудрялся включать

дурака в моменты, когда ему это было выгодно. Он разыгрывал куклу, хлопая
ресницами и глупо улыбаясь, чем выводил из себя, но выглядел слишком
невинно, чтобы разводить скандал и требовать объяснений.

По крайней мере первое время, потому что если сначала Антон ещё надеялся
на то, что рано или поздно заинтересованность Арса в нем пропадёт, то потом,
когда она лишь возросла и перешла даже во что-то большее, он просто не
справился.

— Я не понимаю, почему, когда речь идет о тебе, «мы» и «нас» звучит как-то
странно?

— Как-то странно? Не понимаю, о чем ты.

— Ложь. Ты и сам это чувствуешь. Я вижу, как ты общаешься с другими

людьми. Со мной все иначе.

Это невозможно было не заметить. Арсений пытался найти подход ко всем,

умело подбирая ключик ко всем членам команды: со Стасом и Лешей он
обсуждал фотографии и делился с ними мнением касательно ретуши и
обработки, Паше накидывал идеи для фотосессий, а также сливал инсайдерскую
информацию из своих особых источников про компании конкурентов, Ире и
264/298
Оксане дарил цветы и делал комплименты, однако держась в рамках приличия,
а с ним… На нем он задерживал взгляд, и Антону этого хватало, чтобы
метнуться на улицу перекурить или хотя бы подышать.

Иногда Антону казалось, что для Арсения это просто игра, которая ничего не
значит и просто дарит рабочим будням разнообразие. И за это его хотелось
презирать всей душой, не понимая, за что он так с ним, почему именно он, когда
он оставит его в покое и позволит восстановить равновесие.

Раньше Антон бы сам справился: сократил бы время общения, старался бы

игнорировать, нашёл повод для пресечения любого контакта, но с Арсением не
получалось. По разным причинам. И одной из них был интерес, за который
презирать уже хотелось самого себя.

— Я очень хочу тебя ненавидеть, но иногда плохо выходит. Помоги мне

определиться, кто ты для меня. Потому что я… я слишком запутался.

— С этим тебе придется справиться самостоятельно. И, когда поймешь, не

забудь сказать мне.

Антон снова хрипло смеётся и сжимает виски. Почему Арсений так любил
издеваться над ним? Чем он заслужил? Что сделал такого, что получал подобное
обращение? Он ведь управлял им, как чертов кукловод, дергая за ниточки и
плотоядно улыбаясь. Он понимал, что зацепил, заинтересовал, всколыхнул что-
то внутри, и пользовался этим каждый раз, когда выдавалась возможность.

Арсений часто осторожничал, крайне редко переходя черту и касаясь, но

если это случалось… Антон всем существом ненавидит себя за то, что помнит
каждую, даже самую малейшую близость: прикосновение пальцев к плечу,
ладонь на спине, дыхание в затылок…

— Зачем… ты делаешь это?

— Потому что могу.

И он действительно мог. Банально, шаблонно и клишированно до тошноты,

но только он и мог. Даже Дима не мог, а Арсений — да. И он касался, давил,
трогал, пускал мурашки по телу, напирал, смущал, вытягивал из него остатки
нервов, все больше и больше выводя на эмоции, отчего Антону все сложнее было
сдерживаться и контролировать себя.

Антон не хочет помнить ту неделю в Москве, но она отпечаталась в памяти

отчетливее, чем линии на руке.

Несмотря на то, что это был далеко не первый показ, да ещё и не то чтобы
слишком крутой, он все равно переживал и злился на себя за это, не понимая,
почему не привык за столько времени. Он не нуждался в поддержке или
помощи, потому что для него было не в новинку справляться со всем в одиночку,
ему хватало одного стакана холодной воды и иногда сигареты, чтобы привести
себя в порядок и быть готовым к показу.

Но потом…

— Расслабься. Ты справишься.
265/298
 Тогда Антон впервые осознал что-то ещё, увидел, ощутил — как угодно. Он
смотрел в глаза Арсения, чувствовал, как его чуть холодные пальцы уверенно
сжимают его кисть, успокаивающе поглаживая, и поверил в то, что тому
действительно не плевать. Что он волнуется, он заботится, он переживает и
хочет поддержать.

И это было что-то особенное, потому что когда эти же слова ему говорил
Добровольский, он понимал его мотивы и элементарное желание заработать на
нем, но Арсений… Он же, по сути, ехал с ним, как сопровождающее лицо, и
ничего не получал за этот показ, потому что был даже не обязан снимать его
выступление.

Он просто был… рядом?

Вопросом «что они такое» Антон задавался все чаще, не понимая, перешли
ли их отношения границы разумного или они все ещё просто коллеги. Казалось,
Арсения тоже штормило, потому что на два шага вперёд он делал три назад и
закрывался, хмуро глядя исподлобья и старательно избегая опасных тем. Он
тоже был явно не готов разобраться со всем, потому что сам не понимал все до
конца, а нести ответственность явно не собирался.

Антон терпел, ждал, молчал, копался в себе снова, снова и снова, надеясь,
что все само как-нибудь разрулится без его участия, но вместо этого лишь
сильнее путался и глубже тонул. Он не хотел открываться первым, не хотел
доверять, не хотел шагать в темноту, которую так долго боялся, пока не понял,
что уже наполовину вошёл в неё, впустив в лёгкие запах одеколона Арсения.

— Я запутался. Все пошло не по плану, как ты появился. Ты… другой. Ты

загоняешь в тупик. Ты сбиваешь с толку. Ты… ты заставляешь чувствовать.

— А… это плохо?

— Это… да. Мой мир — устоявшийся. В нем все стабильно. В нем нет места
для такого, как… ты.

Антон снова оглядывает светлые стены своей комнаты, мебель, посуду,

предметы интерьера, мысленно дорисовывает Арса, который только вчера был
частью его мира, и понимает, что идеальная картинка рушится. До этого все
было чётко, надёжно, продуманно, расставлено по местам, а теперь, вместе с
этим ярким пятном, все идёт трещинами и кажется несуразным. Каким-то
одновременно правильно-неправильным. Так вообще бывает?

Дверца шкафа приоткрыта, и пустая полка зияющим ртом слепит куда-то

очень глубоко. Антон освободил её за день до того, как предложил Арсению
переехать к нему. Он был уверен в нем, в них, в своих чувствах, а сейчас…
Сейчас все, что у него есть — это полка и тишина в квартире. Да ещё желание
снова завернуться в свой кокон, и на этот раз не вылезать из него ни при каких
обстоятельствах.

Он знает — Диме не плевать, Паше тоже, может, даже Ире с Оксаной и

Стасу, да и Лёше, Серёже, да только ему самому плевать. Снова он смотрит на
себя в зеркало и видит отображение своих самых сильных страхов, которые
клещами горло пережимают и цепко держат за лёгкие, контролируя каждый
266/298
вдох.

Когда-то, ещё в самом начале, он хотел, чтобы кто-то его отговаривал, чтобы
убеждали, что он справится, что сможет жить и без этого, но потом понял, что
сам разберётся со своей жизнью и стал воспринимать любые советы и попытки
помочь в штыки. Зачем лезть в чужую жизнь? Он в достаточно трезвом уме,
чтобы отдавать себе отчёт в действиях и решениях.

Он справится. Всегда справлялся.

— Кому какое дело до того, умру я или нет? Ты пытаешься делать вид, что
тебе не все равно, но на самом деле…

— А ты не задумывался о том, что я не делаю вид?

Это был запрещённый прием. У Антона тогда перед глазами все поплыло, как
во время приступа, и он нормально среагировать не смог, потому что поверил,
потому что позволил себе мысль, что Арсу действительно не все равно, что он
для него, за него и с ним, что не один, что можно опереться, что можно
отпустить свои страхи и попробовать все исправить.

Антон ведь не неправильный. Он не больной, не сумасшедший, не

прокаженный, не испорченный, он просто потерянный, он просто слишком
внутри — страхов, переживаний, неуверенности в следующем шаге. Ему
казалось, что так у него будет больше шансов на выживание, что своей
болезненной уникальностью он отвоюет себе место под солнцем и сможет,
наконец, вдохнуть полной грудью.

Но остальные ведь не понимают, поэтому для них он — Белый Принц,

зазнавшийся идиот, который решил выехать за счёт своей болезни и игры со
смертью. Только все сложнее. Гораздо сложнее. И больнее.

Но, казалось, Арс понял. Прочувствовал, копнул, осознал и вошёл следом за

ним в мутную воду. Его хотелось вытолкнуть, потому что это его личное болото,
его выбор, его решение, его жизнь. Он нашёл себе относительно устойчивую
кочку и раскачивался, балансируя на грани, стоя по горло в кислоте из
собственных страхов.

А Арс дёрнул вверх и пригвоздил к себе.

— Повтори еще раз, что я тебе противен.

Антон тогда впервые осознал, что его влечёт. К глазам, к губам, к телу, к
нему. Тянуло вопреки всему, хотел так сильно, что почти сдался, и думал только
о том, что на все бы согласился ради одного прикосновения губ, потому что
опасно-близко, потому что мучительно-горько, потому что тошнотворно-
необходимо.

И по наклонной — восторженные глаза Арсения и их блеск после первого

показа, двусмысленные фразы и натянутая неловкость во время прогулок и в
номере, переглядки в машине и озноб от малейшего прикосновения.

Обычно уверенный Арсений казался потерянным, и Антон невольно

торжествовал, потому что наконец-то они были на равных. Ведь у него внутри
267/298
все было похоже на зажеванную в принтере бумагу.

Арсений прятал глаза, наблюдал исподлобья, все чаще выходил из номера,

не желая оставаться с ним наедине, или подолгу сидел на балконе, не шевелясь.
Антон бы все отдал, чтобы залезть в его голову в этот период, потому что все бы
стало проще, потому что он бы нашёл ответы на свои вопросы, потому что было
бы понятно, как следует действовать дальше.

— Ты и я… Мы перешли границы, это факт. Не знаю, в чем причина, но…

Нужно прекратить это до того, как все зайдет слишком далеко.

— Слишком далеко — это как? Что по-твоему «слишком»? Что станет точкой
невозврата? После чего мы не сможем быть прежними? Ответь мне, Арс, я хочу
это услышать…

Тогда внутри что-то надломилось у обоих. Потому что ближе, чем обычно,
откровеннее, честнее, глубже, опаснее.

Той ночью все могло случиться. Антон назвал Арсения смертью, огнём и был
готов гореть, если бы тот не отступил. Антон бы шагнул с края, он бы прыгнул,
он бы себя вывернул, лишь бы вспомнить, что значит быть живым, он бы отдал,
и, он уверен, Арс бы взял, потому что Антон видел его глаза, видел то самое
пламя, которое гарью перебивало кислород, но только Арсений раскрыл перед
ним свои карты и Антон понял, что безбожно проиграл.

— Хочу… Но тебя, а не это тело. Я… не буду… трахать… скелет…

Та самая точка невозврата.

Антон злился, так сильно злился, что едва хватало сил стоять. Слова били
навылет, пробивали грудную клетку, выворачивали наружу всю гниль, что так
долго скрывал. Он тогда снова хотел возненавидеть, отречься, забыться, уйти
куда-нибудь.

Только вот… куда?

Если уже под кожей.

Он лишь принял, а после — и понял. Понял, что Арсений подразумевал под

своими словами. Сразу не получилось — сразу хотелось кричать и обвинять в
том, что по живому пришил к себе, не давая даже из головы выкурить, а после
осознал — значит, волнуется, значит, хочет помочь, значит… дорожит?

Напрямую ближе не получилось, но психологически… Антон до сих пор

помнит, как, сидя на бедрах Арсения, касался самыми кончиками пальцев
шрамов на его груди, как тот дрожал, как нервно кусал губы, как сбивчиво
рассказывал про его карьеру модели, про аварию и ее последствия. И он тогда
таким открытым был, откровенным, душевно распятым, что Антон окончательно
утонул.

Он хотел именно его — душу, тело, мысли. Себе, в себя, для себя. И,
желательно, надолго, потому что с ним — все равно что на американских горках,
а Антон так давно не утопал в эмоциях, что нуждался в адреналине, как
наркоман в дозе.
268/298
 И Арсений давал ее ему.

Антон ерошит волосы, касается губ и с силой жмурится, воспроизводя в

памяти ту последнюю ночь в Московском баре. Их танец, прикосновения,
гудящее в висках сердце и горящие алым щеки Арса, когда Антон стек перед
ним на колени на пол. Антон тогда действительно просил, потому что больше не
мог терпеть, потому что ему нужно было больше, потому что хотелось вернуть
себе контроль и хотя бы на какое-то время управлять ситуацией, а не быть
ведомым.

Арсений тогда открылся для него совсем другим — расслабленным,

разнеженным, от него глаз невозможно было оторвать: от дрожащих ресниц, от
распахнутых губ, от румянца и взбухшей на виске венки. Как он дышал сбито,
как сжимал его волосы, как толкался навстречу бедрами, задавая ритм…

Рот наполняется слюной, и Антон, поднявшись, плетется на кухню. Взгляд

натыкается на чашку, из которой Арс чаще всего пил, когда был у него, внутри
все начинает звенеть, идя словно кругами по воде, и он пьет прямо из-под
крана, жадно глотая и не обращая внимания на намоченный воротник.

— Арс, ты… ты понимаешь, что теперь Москва — твой город? Если… Если что-
то случится, я никогда не смогу сюда вернуться.

Антон сверлит взглядом магнитик на холодильнике с изображением Красной

Площади, рывком сдирает его — не с первого раза, потому что пальцы не
слушаются, скользят, — бросает в урну и морщится, когда тот неприятно
стукается о бортик.

Антон в Москву больше ни ногой — не вывезет. Улицы эти, парки, переулки,

метро… Даже запах и шум. Потому что он помнит Манеж и сад, по которому они
ходили, купив кофе, помнит «Темный Лорд» на стакане Арса, помнит, как
приступ застал его по дороге и пришлось воспользоваться скамейкой, как он вел
себя, как придурок, дразня Арса, как тот злился и сверкал глазами.

Тогда все так живо было, по-настоящему. Их стычки и кратковременные

ссоры, шутки и разговоры. Антону так спокойно было, он забывал о том, что у
него частенько голова кружится, что внутренности скручивает, что, вообще-то,
он привык закрываться от людей, но вместо этого широко улыбался, сыпался с
шуток Арсения и на автомате ел то, что тот ему заказывал.

Он даже не знает, в какой момент центр его жизненных ценностей

сместился, когда он перестал недовольно поджимать губы, глядя на себя в
зеркало и становясь на весы, а лишь шире растягивал губы, наблюдая за тем,
как Арсений подолгу собирается перед тем, как выйти на улицу.

От «других вариантов нет» Антон вплотную подобрался к «пообещай, что

никуда не уйдешь» и ни о чем не жалел. Он тогда, в тот чертов момент, по-
настоящему открылся ему, выискивая в голубых глазах хоть малейший намек на
несерьезность их общения, но Арс лишь губы поджал. И пообещал.

И все равно ушел.

Ушел, оставил, бросил.

269/298
 Кулак впечатывается в стену с такой силой, что костяшки простреливает,
пульсирующая острыми краями боль распространяется по всей руке и врезается
в плечо, но Антон внимания не обращает, только сильнее кулак сжимает,
впиваясь короткими ногтями в кожу, и стискивает челюсти.

Он ненавидит свои светлые обои и шторы, изящные светильники и строгую

мебель, ненавидит чистоту и опрятность. Ему хочется выплеснуть краски на
свою жизнь, хочется добавить раздрая, шума, хочется, чтобы под пальцами все
пульсировало, но может только снова и снова долбить кровоточащей рукой об
стену, оставляя следы, пока в голове набатом — «не сдержал обещание».

Внутри все бурлит, переливаясь через край и разжигая в груди что-то

опасное, неправильное, прогорклое, и Антон переворачивает стеклянный стол,
чудом не поранив ладони еще сильнее, сметает все на пол с тумбочки, роняет
вазу и отступает торопливо, когда вода мочит ноги и штанины.

Его трясет. Хочется то ли смеяться, то ли позорно скулить, но Антон не

позволяет себе — пыхтит да срывает со стены картины и элементы декора,
усеивая пол осколками. Какая-то часть его просит остановиться и прийти в себя,
просит здраво посмотреть на ситуацию и перестать громить квартиру, но
эмоций так много, что им нужен выход.

В гостиной с полки летит папка с фотографиями, и Антон упирается

взглядом в снимок с фотосессией с Эдом. Тот щурится в камеру, скалясь,
смотрит с таким превосходством, что желудок сводит, глаза темные-темные,
блядушные, губы тонкие, сухие, и Антона тошнит от того, что они касались губ
Арса.

— Арсений… занят. С Выграновским.

В тот момент, после разговора с Добровольским, все всколыхнулось:

вернулась ревность, причем с новой силой, вернулась почти забытая злость и
почти сразу — желание отвоевать свое, потому что Антон уже присвоил Арсения
себе, уже решил, что он принадлежит ему.

Ему, а не Выграновскому.

И он так хотел казаться сильным, так хотел сконцентрировать на себе все

внимание Арсения. Поэтому он показательно ел, грубил и вел себя вызывающе,
нарываясь на стычку, но все ради того, чтобы их снова было только двое.

А Арсений снова играл — привычно дразнился, кусал губы и невинно жал

плечами, словно ничего не понимал.

— Что, Принц, сделаем так, чтобы у твоего фотографа очки запотели?

— Я готов пойти даже дальше.

Антон привык работать с разными людьми, но с Эдом он не любил сниматься,

потому что Выграновский с легкостью акцентирует все внимание на себе, а
Антон никогда бы не согласился быть чьей-то тенью или занимать фон. Но их
должен был снимать Арс, с которым у них обоих были проблемы, и Антон был
готов рискнуть.
270/298
 Ему самому было тошно от того шоу, что они устроили, но это того стоило,
потому что потом, в гримерке, когда Арсений до боли вцепился в его плечи и
вжал в стену, Антон мог думать только о том, какой же он пиздецки красивый,
когда злой.

— Он. Трогал. Тебя.

Антон вспоминает рычание, хрип, чужое дыхание на губах и пинком

переворачивает на бок кресло, запрещая сознанию рисовать расположившегося
в нем Арсения и его самого, сидящего перед ним на коленях и тянущегося к его
бедрам.

Он так хотел его. Так сильно хотел. Хотел его руки, губы, глаза, хотел
ощущать тело рядом, хотел вдыхать запах одеколона вперемешку с потом,
хотел ловить рваные выдохи, хотел обвивать ногами и прижимать ближе, хотел
целовать, зная, что одного поцелуя хватит, чтобы окончательно потерять все.

Но он бы рискнул. Он был готов. Он бы за буйки без спасательного круга.

Но Арсений снова напомнил об условиях их плавания и пришлось вернуться

на берег. Антон никогда бы не подумал, что пойдет на это, но все равно сделал,
и он помнит, как вытянулось лицо Димы, когда он пришел к нему с просьбой
помочь. Антон так долго избегал его, огрызался, сбрасывал звонки, игнорировал
все просьбы и советы, а сейчас сам пришел, готовый слушать и слушаться.

И это ради тех взглядов на вечеринке по случаю дня рождения

Добровольского, ради легких касаний на балконе, ради их персональной тишины
и ради этой неправильной, будто бы придуманной нежности, которая сквозила в
каждом жесте. Он бы ради этих моментов всего себя вывернул и отдал, лишь бы
и дальше была возможность так необходимо смотреть в глаза и ощущать, как
чужая ладонь чуть дрожит в его собственной.

Попав в больницу, Антон скучал так отчаянно, что почти панически боялся их
встречи, потому что знал — сорвется, не справится, вывалит все, как на духу,
прижмет и не отпустит.

Осколок больно врезается в ступню, но Антон продолжает улыбаться

оскалом, вспоминая ту чертову переписку, когда он чувствовал себя впервые
влюбившейся малолеткой, смятение Арса, когда он пришел к нему в палату, его
алеющие щеки и мечущийся взгляд.

— Антон, мне правда очень…

— Обнимешь меня?

Арсений был таким теплым под его руками, что вокруг него хотелось
обернуться, как вокруг батареи, и греть озябшие внутренности его словами. Его
так не хватало, так надо было ближе, чтобы покрепче, можно даже насквозь,
чтобы наверняка. Обнимать, касаться, дышать… любить?

Только вот не один он любить его хотел. Журнальный столик жалобно

скрипит, завалившись на бок, когда Антон рисует в голове лицо Юли. Такая
красивая, такая идеальная, такая точно-для-Арса, что хотелось ногтями себе
271/298
запястья вспороть и забрызгать кровью ее дорогую одежду. Вот так глупо и
пафосно. Хотелось быть истеричным ребенком и требовать вернуть свою
игрушку, изо всех сил не думая о том, что до этого ее использовал кто-то
другой, что она ему больше подходит.

Только Арсений тогда за ним пошел, его за руку взял и ему улыбался, и от
этого хотелось подняться повыше на гору и закричать во весь голос, пуская
лавину вниз. И улыбался он совсем не самоуверенно, нет, конечно.

И снова снимки, снимки, снимки, усеивающие пол, словно листья осенью. По

одиночке, в компании, с мероприятий, для рекламы одежды, с Эдом… В голове
вспыхивают кадры клуба, синеватых губ Арса и его безвольно опущенных рук,
хитрого прищура Выграновского и его ладони, покоящейся на колене Арсения.

— Как ты мог быть с ним, если ты мой?! — надрывно хрипит Антон, обхватив
руками голову, потому что боль, поселившаяся в его черепной коробке еще
тогда, сейчас просачивается наружу вместе с новой, свежей, раздирая старые
раны и пуская кровь грязным лезвием.

Он не боится, что подхватит какую-нибудь заразу, потому что уже — заразу с

голубыми глазами и обещанием никогда его не оставлять.

— Твой, — эхом отдается в голове, и Антону больно от этого миражного

шепота, больно буквально физически, — и я не был с ним. Никогда бы, Антон.
Никогда.

Никогда еще это «никогда» не было такой ложью, потому что еще в тот
самый момент, когда Арсений так отчаянно цеплялся за него, прижимался,
смотрел в глаза, дрожал всем телом, он уже соврал, пусть и не ведая об этом.
Он жался, ластился, извинялся за то, о чем не помнил, а Антон еще не знал, и
так хотелось верить, так хотелось не думать, не дорисовывать в голове.

Он все равно тянулся, все равно доверял, все равно позволял своей
вселенной крутиться вокруг одного человека, который краски разбрызгал по его
жизни и телу, который целовал так жадно, который касался откровенно,
который своей нежной грубостью подрывал что-то внутри, превращая в какое-то
подобие человека, способное только скулить и жаться почти слепо, отдаваться,
раскрываясь, выстанывать имя…

— Я хочу видеть твои глаза.

Антон капитулировал тогда. Отдал все, что у него было, просто к ногам
положил, как глупый котенок, притащивший хозяину пойманную птицу, чтобы
заслужить его одобрение и похвалу, чтобы урвать немного ласки, чтобы жаться
к чужой ладони и жмуриться от нехватки тепла.

Арсений тогда взял с него обещание. И Антон сдержал ведь. Вот он —

здоровый, придерживающийся режима и правильно питающийся. Вот он —
переступивший через себя ради возможности переплетать с ним пальцы и
дышать, стоя рядом. Вот он — оставшийся с пустой полкой в шкафу и
заправленной кроватью.

За журнальным столиком летит кресло, тумбочка, торшер, и с каждым

стуком в голове новая вспышка: фотография Эда и Арса из клуба, драка в
272/298
агентстве, побледневшее лицо Арса после «переезжай ко мне», а Антон всего
лишь хотел банального «навсегда», как в сказках. Чертов Маленький Принц,
позарившийся на чужую Розу.

Зеркало разлетается с таким грохотом, что в ушах звенит еще несколько

минут, а Антон сдвинуться с места не может, видя в каждом осколке свое лицо в
тот момент, когда Арсений ритмично трахал его и, касаясь уха, снова и снова
называл совершенством, до синяков сжимая бедра.

Признание тогда почти сорвалось с языка, только Арс не дал — смазал его
поцелуем и притянул ближе к себе, вынуждая забыть обо всем. И Антон был рад
забываться, ему реальность была не нужна без этих рук и дыхания в затылок.

Он с Арсением так много любил. Любил просыпаться пораньше и глупо

наблюдать за тем, как солнце рисует тенями на лице Арса, любил прижиматься
к нему во сне и перетягивать одеяло, любил готовить ему кофе и довольно
урчать, когда тот, подойдя сзади, как кот тыкался носом в шею, любил дразнить
его, отправляя фотографии с фотосессий, любил заводить заранее, зная, что,
приехав домой, Арс на нем живого места не оставит и Ира с Оксаной опять
будут недовольно глаза закатывать.

Антон любил любить.

А потом Арсений ушел. Не предупредив, не обсудив, не дав даже шанса

высказаться, просто сбежал, даже дверью не хлопнув. Только вытрахал всю
душу и забрал с собой, оставив на взбитых простынях принадлежащее ему тело.

Тело, которое даже сейчас продолжает любить. Глупое тело.

У него все ладони и ступни в крови, осколки больно врезаются в кожу, но

Антон лишь сползает по стене у балкона, игнорируя ползущий по полу холод, и
вертит острый кусок в кулаке. Другой бы, может, на его месте им бы
воспользовался — добавил его сумасшествию красок и отказался бы от боли,
которой слишком много в каждой клетке, вот только Антон так не хочет — Антон
хочет эту боль чувствовать, потому что эта боль из-за него, и поэтому он хотя бы
так рядом.

Антон оглядывает свою разрушенную квартиру, снова понимая, что

ненавидит ее, как отпечаток своей идеальной жизни, потому что в ней нет
больше такого нужного неидеального Арса. Ему не нужны грязные деньги,
связи, знаменитые знакомые и фальшивые улыбки.

Ему бы сжимать шершавую ладонь да слышать ебаное «Вашество» на

выдохе.

Ему бы прислушиваться к чужому сердцебиению и подстраивать под него

свое.

Ему бы просто рядом. Ничего больше не нужно.

просто я искал так долго счастье

и нашел его в тебе

273/298
Примечание к части необычная глава. такой в этой работе еще не было, но мне
показалась, что она здесь нужна именно в таком варианте, поэтому... да, я ее
написала.

юлианна караулова — внеорбитные (в мужской тональности)

тима белорусских — поезда

twenty five

время сжигать мосты и менять сгоревшие лампочки

Ненавижу поезда. Душно, трясет, шумы постоянно внешние, от которых не

спрячешься, даже если наушники в уши воткнешь. А сейчас даже слушать
ничего не хочется — голова слишком кипит.

Давит.

Душит.

Кроет.

Как же тошно.

Покурить хочется мучительно, но вставать и идти в специальный вагон не

получается — ноги не слушаются, а руки трясутся так, что сидящая рядом
бабушка скоро молиться будет, решив, что во мне дьявол пляски свои устроил.

Только все наоборот — у меня внутри пустота. Вакуум. Большое сквозящее

ничего, в котором противным, болезненным набатом бьется уже несколько
минут е г о надрывное: «Почему?».

Снова дышать не выходит. Блять. Делаю несколько жадных глотков из

бутылки, морщась от того, что вода противно-теплая, и прижимаюсь горящим
виском к стеклу, пытаясь отвлечься на быстро сменяющийся пейзаж. Деревья,
заборы, граффити, здания, кусты, поля, река… Глаза, губы, кожа…

Антон ненавидит меня меньше, чем я себя. Без перебора, конечно, когда у
человека происходит сдвиг по фазе и он руки на себя накладывает, но все
равно — презрения слишком много, непонимание самого себя, нежелание
принимать ебаную реальность, которая теперь грязно-серая.

Ненавижу возвращаться в прошлое и пытаться понять, когда я упустил

контроль. Той ночью в московском клубе? На вечеринке по случаю дня рождения
Паши? В больнице, когда впервые прорвался к Антону после приступа?
Вариантов так много, еще больше моментов, столкновений и прикосновений,
желания, которое покалывало в кончиках пальцев и отдавалось теплом в груди.

Сначала все было так просто: новый проект в виде контакта со сложной
моделью, не человек — объект для работы, который нужно было сломить.
Обычно я справлялся с этим достаточно быстро, потому что научился ладить со
всеми психотипами людей, но Антон отличался от остальных — Антон был болен.
274/298
 И это путало все карты.

Я не мог смотреть на то, как остальные с легкостью принимают то, что он

изо дня в день приближает себя к грани, играя в шахматы со смертью и лишь
закуривает каждый раз, когда та стаскивает у него очередную фигуру. Если бы я
не предложил рокировку, его бы уже не было.

Антон — не уникальность.

Антон — не божество.

Антон — обычный мальчишка, которому была нужна помощь. Он ведь

молодой еще совсем, жизни, по сути, не знает, только те острые углы, в которые
она его загнала, он остался в своей пустой комнате, построив там свой
собственный мир и поверив, что он и есть реальность. Какая-то покореженная
версия «Шоу Трумана», только если там герой не знал, что все вокруг — ложь, то
Антон заставил себя поверить.

Всем было плевать. Они привыкли и приняли, а я не мог. Не мог смотреть на

выпирающие кости и болезненный цвет кожи. Антон не самый красивый человек
на свете, это прозвучало бы слишком глупо, я видел и привлекательнее за время
своей карьеры, но ему надо было это слышать, надо было верить в себя чужими
словами и заверениями, и я на них не скупился.

Мне не жалко. Пусть заберет хоть все мое красноречие, лишь бы перестал
стрелять навылет своими пустыми глазами.

Он таким беззащитным казался на перроне, совсем ребенком, у которого

забрали игрушку, которую он так долго просил. Ненавидеть себя стало так
легко: он только начал отворачиваться, а я уже был готов шагнуть под
приближающийся поезд.

Только вот трус.

Какой же я, сука, трус.

Рывком поднимаюсь на ноги и иду по проходу между рядами сидений,

натыкаясь на чужие ноги и сумки. Меня ведет из стороны в сторону, и я
сомневаюсь, что это из-за того, что поезд движется, — чувствую себя пьяным
или наркоманом, вот только у них хотя бы кайф в крови плещется, а у меня —
вой волка да колючее железо.

Нахожу открытое окно и жадно дышу, наплевав на то, что несет бензином и
совсем немного — скошенной травой. Хуже уже не будет, я и так на грани
обморока. Никогда бы не подумал, что собственное решение может довести до
такого состояния. Но по-другому я не мог, по-другому было бы неправильно, по-
другому было бы еще больнее.

Не мне.

Ему.

Ради него же все это.

275/298
 Я бы никуда не делся, я бы остался, я был бы рядом и продолжал целовать,
просыпаться рядом с ним по утрам и пересекаться взглядами и пальцами на
работе. Только вот это было бы анестезией, а не лечением.

Дима тогда был прав — я видел в глазах Антона ту же упрямую

решительность, что и в те моменты, когда мы с ним обсуждали его болезнь. С
той разницей, что теперь этой заразой был я сам. А быть вирусом в теле
человека, с которым ты заново научился дышать… Увольте, дайте сигарету, мне
нужно высушить себя подчистую.

Мне без него пусто. Мне без него тихо. Мне без него темно.

Привык — прирос — прилип — завяз.

Мой поразительный зависимый мальчишка.

Губы крепче поджимаю, стиснув челюсти, и прокручиваю в голове его

улыбку. Тогда, в нашу первую встречу, он попросил меня перестать светить,
даже не подозревая, что это я ослеп, впервые увидев его вживую. Ослеп от
желания сделать так, чтобы он горел настоящим светилом, а не копировал
торшер, купленный в Икее. Не знаю, откуда я знал, что это возможно, но был
уверен.

И как-то сразу все вышло за границы отношений модель-фотограф, потому

что он всегда был на шаг дальше, а я — на два ближе. Странный танец, в
котором оба партнера пиздецки хуево танцуют, оттаптывая друг другу ноги,
сбиваясь с ритма и убивая обувь в хлам.

Будь это другой человек, я бы быстрее все провернул и, может, так не

усугублял бы ситуацию, только вот Антон — запущенный случай, приходилось
осторожничать, держаться настороже, если и напирать, то в рамках разумного,
лишь изредка позволяя себе перегибать палку, чтобы разжечь еще больший
интерес.

Антон ведь во всем этом нуждался — в вызове, в столкновении постоянном, в

словесной — и не только — борьбе. Он отвык от этого, закрывшись в своей
идеальной коробке, а тут я, готовый избавить его от тяжести в виде запаса
нервных клеток. Жаль только, что и свой пришлось растрясти.

Тогда, год назад, я наивно думал, что своим поведением и упрямством

просто заставлю его включить желание жить и бороться, отработаю контракт и
займусь кем-то другим, получив новый опыт. А потом Москва, показы, один
номер на двоих, фотосессии…

И глаза его, черт возьми, глаза — такие пустые и глубокие, словно кто до
ядра земли яму раскопал. Только в них пустота не красивая, когда тонешь и
выплывать не хочется, — она колючая, промозглая, как погода осеннего Питера.
И если от ветра можно было укрыться, закутавшись в несколько слоев одежды и
запастись чаем, то от взгляда кололо сразу глубоко, не давая внешнему теплу
помочь.

Меня просят вернуться на свое место, и я снова вжимаюсь в кресло, глядя в

окно. Телефон я выключил почти сразу, просто оградившись от всего мира. Я
276/298
знаю, что это глупо, но если вести себя, как ублюдок, то соблюдать все правила.
Конечно, я не буду отправлять кого-то в черный список, не буду делать вид, что
последнего года не было, но…

Воздуха. Как же мне не хватает воздуха.

Руки тянутся к мобильному, чтобы открыть галерею и пролистать наши

совместные фотографии, как бы снова напоминая, почему я все это делаю, но
знаю — нельзя. Нельзя, иначе совсем по швам, наизнанку, подчистую.

Я и так почти насквозь.

Я от себя бегу. Было бы глупо отрицать, что с Антоном все стало иначе —
лучше, правильнее, спокойнее. С ним все искренне, открыто, надрывно, так, как
хочется, как надо, как дышится, как живется, в конце концов. Только вот одно
«но» — ново слишком, непривычно.

До него у меня никогда ничего такого не было. Были служебные романы,

были встречи на одну ночь, были коллеги-на-потрахаться, были
непродолжительные отношения, которые заключались в редких походах в
ресторан и кино, которые заканчивались у кого-нибудь дома. И мне хватало. Не
было ответственности, не было требований, не было этого «мы», «нас» и «наше».

Поэтому когда Антон предложил съехаться, внутри что-то взорвалось и

время замерло. И дело вовсе не в том, что я не был уверен в нас, — я боялся
быть закрепленным за кем-то, потому что одно дело просто встречаться и
совсем другое — жить вместе. В таком случае слишком многое меняется: вы
проводите вдвоем в несколько раз больше времени, вы распределяете
обязанности, у вас появляется больше поводов поссориться, да и… Не люблю
кому-то принадлежать и от кого-то зависеть.

Мне свобода нужна.

А с Антоном у меня ее не было и без совместного жительства.

Но он так хотел этого, так улыбался нервно, у него так глаза надеждой
сверкали, что я соглашался оставаться у него, соглашался на подгоревшие
завтраки и поцелуи в шею во время мытья посуды, соглашался на торопливый
секс на кухонном столе, соглашался оставлять вещи на специально отведенной
для меня полке в шкафу.

Меня это напрягало: осознавать, что после секса не нужно уходить, собрав
вещи, что можно обнять во сне и почувствовать, как прижимаются ближе, что
это нормально — перетягивать друг у друга одеяло утром, вернувшись в
подростковый возраст, готовить вместе и ходить в магазин, крепко держать за
руку, признавая, что м о е. Все это было так странно и непривычно.

Но стоило его улыбки. Даже маленькой, той, которая спряталась в ямочке на

щеке.

Я ради нее на все плевал.

Да и сейчас бы плюнул.

277/298
 Если бы не тот разговор с Димой.

Антон ведь изменился за этот год. Он другой совсем — живой, открытый,

веселый. Для него не является проблемой рассмеяться громко или недовольно
заворчать, вступая в дебаты. Прежний Принц бы просто промолчал и ушел. А
нынешний улыбается, тянется к людям, не чурается прикосновений, а наоборот
жаждет их. И я дышать готов каждым мгновением, когда он сгибается от смеха
в компании девчонок, когда он взахлеб делится с Пашей новыми идеями, когда
спорит со Стасом и Лешей из-за ретуши.

Он ведь рожден для этого. Он должен цвести и слепить своей улыбкой, а не

закрываться в безразмерные толстовки, пряча пятна на теле и опуская глаза. Он
должен смотреть прямо в лицо, высоко поднимать голову и не бояться утонуть в
жизни.

Он жить должен. И последнее время он именно жил и наслаждался этим — я

видел. И я хотел бы и дальше быть рядом и крепко сжимать его руку в тот самый
момент, когда он спорит с кем-то из-за предстоящего показа. Я бы все отдал,
чтобы быть частью его жизни столько, сколько это возможно.

Только тогда ничего не изменится: как раньше он цеплялся за свою болезнь,

которая делала его уникальной моделью, так теперь он будет цепляться за
меня, концентрируя себя снова в одном чем-то, забывая об остальном. А я этого
не хочу — не хочу его зависимости.

Пусть даже от меня.

Казалось бы, я должен этому только радоваться, — тому, что он весь во мне,
а я — в нем. Во всех смыслах. Только вот я так не могу — не хочу, чтобы его мир
крутился вокруг меня, не хочу, чтобы он ради меня забывал обо всем остальном.

Я знаю, что сейчас он на грани. Почти вижу, как он сидит прямо на вокзале,
потому что у него ноги не слушаются. Сам еле дополз до своего места в вагоне.
А ему каково… Труднее всего было не рвануть обратно, потому что хотелось
бросить вещи, догнать, прижать к себе и все объяснить, расписать всю душу по
буквам, черным по белому, чтобы понял, чтобы осознал, чтобы поверил, что мне
не плевать.

Мне ведь не плевать. Мне без него теперь никак — привык. Его упрямство,
его напористость и хитрый прищур, его тонкие запястья и упругие бедра, его
чистая, без единой родинки, спина и отпечатки моих пальцев на плечах, его
смех и стоны, его светлые волосы, его шепот над ухом.

Его неозвученное признание.

— Арс, я тебя…

Молчи, молчи, м о л ч и, черт возьми.

Еще и это предложение из другого агентства… Это, конечно, не Милан и не

Париж, но все равно на слуху постоянно, да и вообще это другой мир, другие
правила. Новые знакомства, связи, возможности… Мне это необходимо. Мне
нужно двигаться дальше, нужно перестать уже топтаться на одном месте и
попробовать что-то новое.
278/298
 Сам бы я, может, не решился разобраться с обеими проблемами таким
образом: долго бы метался, думал, поедая себя изнутри, но вряд ли бы рискнул.
Но Эд… Поэтому к нему и тянуло всегда — это все равно что рассматривать свои
старые фотографии и вспоминать, каким ты был несколько лет назад.

Эд — мое кривое зеркало. Худшая версия меня. Мое прошлое, которому я

боюсь в глаза смотреть. И которого жажду каждой клеточкой того ублюдка,
которым был слишком долго. С ним рядом находиться опасно — пахнет жизнью,
которой я лишился и по которой буду скучать всегда, потому что именно тогда
чувствовал себя максимально живым.

Эд… Сжимаю кулаки, вонзаясь ногтями в кожу, и прикрываю глаза. Слишком

много вопросов, на которые я не хочу знать ответы. Мне хватает той
фотографии и разбитого лица Скруджи, чтобы отдалиться от той ночи, когда я
потерял контроль. Не хочу знать, что тогда было между нами, потому что могло
быть все что угодно, ведь и в трезвом состоянии мне нередко было трудно
сдержаться, а после количества выпитого…

Если бы не Антон…

Нет, не хочу. Даже думать не хочу. Ни думать, ни вспоминать, ни

представлять.

И так по локоть, по шею, по гланды в собственном дерьме, от которого вряд

ли смогу очиститься. Еще ниже упасть я не могу.

Эд мне помог. Когда я уперся в тупик, когда окончательно запутался и

понял, что не в ладах с самим собой, он неожиданно помог. Когда я получил
предложение работать в Европе, я ночь не спал, потому что не знал, как
реагировать, ведь это такой шанс, который выпадает лишь раз, такие
возможности, такое будущее… И Антон. Мой Антон, спавший тогда рядом и
крепко сжимавший мою ладонь во сне.

Мог ли я оставить его? Мог бы оставить проверенное место ради манящей

неизвестности? Сам я не мог понять. А Эд согласился помочь разобраться и
разложил все по полочкам — сухо, четко, честно и доступно, предоставив мне
все плюсы и минусы обоих решений и возможные последствия.

А потом сказал, что он бы рискнул. Что сорвался бы и выбрал неизвестность.

И я…

Не выдержав, включаю мобильный и буравлю взглядом иконку галереи. Там

моя жизнь. Хотя нет, не так — н а ш а с Антоном жизнь. Там так много его
снимков, что я мог бы выпустить целый сборник на все случаи жизни. Камера
любит Антона, эта любовь взаимна, поэтому порой удержаться было чертовски
трудно. Да я и не хотел.

Я видел Антона любым, абсолютно любым, и мой фотоальбом забит сотнями

фотографий: четких и смазанных, цветных и черно-белых. И я не могу ни одну
удалить, просто не могу — цепляюсь за улыбку, растрепанные волосы, тень от
ресниц, кольца на пальцах и понимаю, что уехать было самой большой ошибкой.

279/298
 Я ведь эгоист. Я думаю прежде всего о себе. А сейчас свалил и оставил то
единственное, что действительно имело для меня смысл.

Едва сдерживаю ругательство, когда экран загорается, показывая номер

Эда. Последнее, что мне сейчас нужно, — это слышать его голос, но, может,
дело касается Антона? Может, с ним что-то случилось и…

— Ты правда уехал?

Не голос Эда. Какой-то потерянный, хриплый. Совсем-не-он.

— Ты сам мне посоветовал сделать так.

— Ты мог сказать мне.

— Зачем?

— Я бы с тобой поехал.

Знаю. Знаю, что поехал бы. Видел по его глазам тогда, в парке, когда мы
говорили обо всем этом. Когда он губы кусал, когда смотрел как-то хмуро и
словно не решался о чем-то спросить. Ебаный парадокс — Выграновский не
решается что-то сделать. Так вообще бывает?

Прикрываю глаза и борюсь с желанием отключить мобильный. Не хочу, чтобы

мой мир окончательно сломался, а это случится, если Эд сейчас скажет что-то
слишком глупое и неправильное, что-то, что пойдет вразрез с его образом и
превратит в щенка, потерявшего хозяина. Это ведь не про нас. Это не мы.

Не мне. Не нужно — ненужный.

Мне б к Антону. Мне б извиниться. Мне бы снова к себе прижать и вспомнить,

что сердце может биться ровно, а кислород — спокойно поступать в легкие. Что
ладоням не обязательно потеть от нервотрепки, что голова может не болеть,
что трава просто зеленая и нет в ней ничего от е г о глаз.

— Я знаю, что мешал бы тебе. Но я бы все равно поехал. Ты… ты не

понимаешь, верно? Мне… мне надо, Арс, мне надо было поехать с тобой.

Нет, не надо было бы. Мы бы не справились. Точнее, «нас» бы не было — был

бы я, ты и твои претензии. Были бы проблемы, скандалы, ссоры, срывы, а ведь
мы даже не друзья. Нас связывает только та ночь, о которой я ничего не знаю.

Ты мне никто.

Ты мне незачем.

Ты неправильный весь. От и до. В тебе нет ничего от н е г о.

— Давай без меня, Эд.

— Как всегда.

Молчит, а я вижу его поджатые потрескавшиеся губы. Я бы их целовал, если

280/298
бы в голове не было других.

— Ты правда его оставишь? Он загнется.

— Он сильный, хоть и не знает об этом. Он справится.

На это весь расчет — Антон выкарабкается. Я знаю — сейчас ему больно. Он в

замешательстве, он не понимает, он в тупике, в который так долго и тупо
тыкался я сам. Только я трус и эгоист, который идет по головам и думает о себе,
находя самый простой путь, а он другой — он переступит через свое состояние и
пойдет дальше с высоко поднятой головой.

У него внутри стержень, закаленный электричеством. Иначе как объяснить

то, что от него импульсы по телу и в мозгу искрит? Он переживет мой уход, он
вытащит себя и удержит на плаву, а если нет — его люди будут рядом. Может,
Антон и думает, что он один, но это не так — у него есть друзья, которые его не
оставят, и они никуда не денутся, даже если он сейчас снова замкнется.

Это страшнее всего — представлять, как он снова становится прежним

загнанным в угол зверем, который разве что не скалится, когда к нему руку
тянешь. Это ведь не он, это маска, прикрытие, спасение, которое так долго
выручало его. Но это не Антон. Не мой Антон. Мой Антон проглотит обиду и
назло мне станет еще лучше.

— А если нет?

— Он захочет показать мне, что ему плевать, что я ему не нужен.

— А если нет?

Как заевшая пластинка. Почему тебе не плевать, Эд? Почему ты

продолжаешь говорить со мной? Почему ты все еще на связи? Чего ты ждешь?
Приглашения? Очередной просьбы о помощи? Неожиданного откровения? Ты же
знаешь — его не будет. Ты всегда будешь на несколько ступеней ниже его,
потому что с ним я ни в ком другом не нуждаюсь.

Он для меня все, Эд, и ты давно это понял. Поэтому и натворил делов той
ночью — хотел забить себя хоть чем-то, наивно надеясь, что это мне поможет.
Только вот не помогло — глубже себя похоронил да увяз еще сильнее. Я знаю,
каково это, — таким же был. Оступался, ошибался, злился, ненавидел и жаждал
чего-то.

И только сейчас понял — света жаждал. Темно мне было в моем

персональном аду.

— Тогда позвони мне. Или Дима, или Сережа, или Паша — похуй.

— И ты приедешь?

— К нему — да.

Гудки бьют по ушам, но я его понимаю — я бы тоже обозлился, если бы со

мной так поступили. Но я иначе не могу. Тут даже не намечается вопрос
выбора — он очевиден.
281/298
 Антон.

Всегда. Даже в момент самой сильной ссоры, даже во время самой детской
истерики, даже в случае самой глупой претензии.

Я все равно ведь без него долго не справлюсь. Даже если он никогда больше
не захочет увидеть меня, я буду следить за ним. Мне нужно, мне иначе никак. У
меня мир без него клинит, оставляя меня во временной петле, в дне, когда я
оставил его на перроне, решив, что так будет правильно.

Открываю последнее фото в своей галерее и шумно вдыхаю, чуть не выронив

мобильный. Я сделал этот снимок утром, когда уходил. Антон спит, такой
спокойный, расслабленный, на губах — легкая улыбка, волосы растрепаны,
прикрывают лоб и бросают тени на щеки, рот приоткрыт, губы пухлые,
искусанные, ключицы, плечи, грудь, живот, сбитое к бедрам одеяло…

Мне хочется его коснуться. Провести пальцами по плечу к локтю,

перехватить руку, прижаться губами к тонким длинным пальцам и шепотом
извиниться за то, что сказал так мало на перроне, что сбил с толку, что оставил,
что предал твое доверие. Я просто так хочу, чтобы ты крылья обрел, чтобы
перестал зависеть от чего-либо и понял, что ты можешь сам, что и так дышится,
и так живется.

Мне б самому за тебя цепляться да просить не оставлять меня, а я ушел,

решив, что так будет правильно. Может, и правильно. Ты мне доверишься, мой
Принц? Пожалуйста, мне так хочется, чтобы ты справился. Хочу видеть твою
улыбку и знать, что все не зря.

Не зря тогда остался.

Не зря себя изменил.

Не зря самому себе признался, что я тебя тоже…

282/298
Примечание к части больше нет сил — кристина кошелева
приди — та сторона
зачем тебе я? — zippO feat. джоззи
я так боюсь — порнофильмы
снег — андрей леницкий

остался эпилог (он будет вечером) и пара слов от меня.

господи, как руки трясутся...

twenty six

— С этим нужно что-то делать.

Антон Добровольского не слушает. Он даже не смотрит в его сторону —

гипнотизирует взглядом стену перед собой, но не видит ее — он слишком
глубоко внутри. Его голос — бессвязный внешний шум, как и гудеж машин с
улицы. Ему просто все равно.

— Антон, — Паша касается его колена, пытаясь обратить на себя его

внимание, но Антон, даже подняв голову, все равно словно не видит его, а
смотрит сквозь, пугая еще больше, — ты когда в последний раз на себя в
зеркало смотрел?

Антон даже бровью не ведет, хотя мог бы сказать, что у него в квартире
больше нет зеркал, что он избегает отражающих поверхностей, что это
настолько неважно все, что он даже перестал задумываться о чем-то подобном.

Режим дня запущен настолько, что для него стало нормой дремать между
фотосетами, а ночами ходить по городу и курить. Голос хриплый, убитый
практически, губы вечно сухие и потрескавшиеся, пальцы обожженные из-за
старой зажигалки. Но и это неважно.

Вообще все неважно.

— Антон, — не отстает Добровольский, но Антон понимает, что даже это его

не раздражает — все равно его голос слышится как сквозь вату, — ты же
понимаешь, что это не может и дальше продолжаться? Когда… когда ты был
болен, ты хотя бы следил за собой и уделял много внимания своему внешнему
виду, но сейчас… На то, чтобы загримировать все последствия твоего срыва,
уходит слишком много времени. Расшевелить тебя не получается, достойных
снимков практически нет. Это не может так и дальше продолжаться.

— Хочешь меня уволить? — Антон слабо усмехается и чешет запястье, как

завороженный наблюдая за ярко выделяющимися синими венами под
зеленоватой тонкой кожей — вот-вот порвется, стоит только сильнее надавить
неровными ногтями. — Так и скажи. Я переживу.

— Я не хочу тебя увольнять. Ты — мой золотой слиток, помнишь? — он

неуверенно проводит рукой по его колену, взволнованно и нервно разглядывая
его сальные отросшие волосы. — У меня без тебя все под откос пойдет. Я… я
просто… — он вздыхает и обхватывает голову, зажмурившись, — я не могу
смотреть на то, как ты себя гробишь.

283/298
 — Раньше мог, а сейчас не можешь? — еще один смешок.

— Раньше ты контролировал ситуацию, а сейчас нет.

— Раньше у меня были на то причины, а сейчас мне плевать, — Антон

поднимается и, сутулый и сгорбленный, отходит к окну, складывает руки на
груди. — Что ты от меня хочешь? Тебя пугает мой внешний вид? Могу перестать
сниматься без одежды. Тебе кажется, что я не вывожу такое количество
съемок? Давай сократим их количество. Хочешь разорвать со мной контракт?
Без проблем — я им больше не дорожу.

Антон не оборачивается, услышав прерывистый вздох из-за спины, и

прикрывает глаза. Как же он устал. Устал отвечать на вопросы, ловить
встревоженные взгляды, слышать шепот вслед, отмахиваться от предложений
помощи и советов, в которых он никогда не нуждался.

Он работой не дорожит. Он все еще приходит в агентство лишь потому, что

дома его демоны слишком громко кричат и яркими вспышками подсовывают ему
кадры из прошлого. После того срыва он почти не убирался — отодвинул все
осколки к стенам и перестал обращать внимание. Его скручивает по несколько
раз за день, одежда висит мешком, согреться почти не получается, голова болит
нон-стопом, в туалет приходится то и дело бегать, чтобы не вывернуло прямо на
съемках.

Смотреть на себя он не рискует — слишком презирает. Он ведь его оставил,

потому что он некрасивый, потому что страшный, потому что отвратительный.
Антон даже перестал просматривать результаты фотосетов, потому что ему
противно даже осознание собственного существования.

Он бы сделал что-нибудь с собой, если бы не сила собственного страха и

тошнота от банальности поступка. Или не только его — сейчас не так просто
разобраться, от чего мутит в конкретный момент.

Вспоминая старую сказку, Антон ассоциирует теперь себя не с принцем, а с

нищим, которого бросили в грязь с самых верхов. Только он назад даже не
рвется — у него там ничего нет, за что хотелось бы бороться и к чему
стремиться. Ему хватает того, что есть, о еде он вспоминает, только если
начинает отключаться от голода, а ощущает, что замерз, если его спросят, не
холодно ли ему.

Все внешние факторы, да и вообще весь внешний мир размыт, словно у него
резко село зрение. Поэтому Антон и любит гулять ночью: вокруг одна темнота,
лишенная силуэтов, и редкие огни от фонарей и вывесок. Он мечется
неприкаянной тенью по улицам, никуда не направляясь и не особо задумываясь
о том, где находится. Для него стало привычно уходить гулять после съемок и,
не заходя домой, возвращаться в агентство утром.

Антон знает, что с собой делает, прекрасно знает, что изнашивает

собственный организм, что на этот раз заходит слишком далеко, но что-либо
менять не планирует — он плывет по течению, даже не стараясь выбраться из
воды и отряхнуться.

Ему это не нужно.

284/298
 Ему сейчас, по большей части, ничего не нужно.

Паша тяжело вздыхает, расправляет воротник рубашки и складывает пальцы

домиком на столе.

— Послушай, я правда больше не могу смотреть на то, как ты себя изводишь.

Через пару дней будет показ, на который приглашены вы с Эдом. Если ты и там
разочаруешь меня, то прости, Антон, но я вынужден буду принять определенные
меры.

— Поступай, как знаешь, — Антон разворачивается и покидает его кабинет.

Желудок снова скручивает, в сон клонит с такой силой, что он с трудом не

впечатывается в углы, пока добирается до туалета. Его снова рвет — раз в
третий за день, и он, подойдя к раковине, вытирает губы и подбородок. Все тело
подрагивает, пальцы такие холодные, что не помогает даже кипяток, и Антон со
смешком упирается лбом в зеркало, игнорируя свое отражение.

Он знает, что там увидит: болезненного цвета кожу, пустой, словно у

мертвеца взгляд, сухие бледные губы с болячками в уголках, острые ярко
выделяющиеся скулы, грязные сальные волосы, глубокие синяки под глазами,
снова выпирающие ключицы и слишком большую для худого тела одежду.

Поэтому он головы не поднимает, только жмется неестественно горячим

лбом к зеркалу, одновременно пытаясь согреть пальцы под водой. Мир вокруг
немного размывается, ему кажется, что все кружится, и он с силой цепляется
пальцами за край раковины.

Иногда, во время особенно жестких приходов, Антон понимает, насколько

сильно предает сам себя, позволяя снова сорваться по наклонной, по которой
так долго и упорно поднимался. А сейчас он еще ниже, чем был год назад, до
того, как он встретился с…

Когда после ретуши принесли папку со снимками, на которых он был с ним,

Антон ее даже не открыл — не смог. Он понимал, что этим сделает только хуже,
поэтому засунул ее в самый дальний ящик комода в гостиной и запретил даже
приближаться к нему, надеясь избавить себя от соблазна все-таки посмотреть,
какими они вышли на фотографиях. Но это будет уверенным шагом через черту,
а ему и так с трудом удается оставаться в реальности, чтобы рисковать так
сильно.

Ноги слабые, кости сводит, и Антон, не справившись, сползает на пол, упав

прямо на колени, но за раковину продолжает цепляться, нуждаясь в бо́ льшем
количестве точек опоры. Голова тяжелая-тяжелая, шум в ушах почти
болезненный, и он закусывает нижнюю губу, поморщившись, когда ощущает
привкус крови.

Он неожиданно представляет, как теряет сейчас сознание, спустя какое-то

время, хватившись, все начинают его искать, находят здесь, носятся вокруг,
делают вид, что переживают, что он имеет какое-то значение, что им не плевать
и все это время они не притворялись, и его скручивает таким презрением к
собственной слабости, что он рывком поднимается на ноги, чудом не
впечатавшись в керамический угол, долго плещет холодной водой в лицо,
запрещая себе отключаться, выходит из туалета и, на ходу написав Паше смс,
285/298
что ему нужно уйти, вызывает такси. Его мутит и сводит такими знакомыми
судорогами, и Антон еще из машины заказывает на дом пиццу.

Он знает, что вредная пища — прямая дорога к усугублению ситуации, что

еда едва ли долго продержится в его желудке и его снова ждет бессонная ночь
в обнимку с унитазом, что на утро он будет жалеть о том, что вообще решил
поесть, но лишь подтверждает заказ и откидывается назад, прикрыв глаза.

Его собственная жизнь ничего не стоит теперь, стараться не для кого, а,

значит, можно жить одним мгновением — никто все равно не хватится.

***

— Нет, погодите… — Антон замирает, выйдя из вагона, и оторопело

застывает прямо на перроне. Идущие следом пассажиры грубо отпихивают его в
сторону, упрекая в медлительности и сыпля проклятиями, но он их не слышит,
скользя затуманенным взглядом по знакомым пейзажам.

Эд, взвалив на плечо сумку, фыркает и с ухмылкой разглядывает его.

— А я еще удивился, как ты согласился.

Антон впервые сожалеет о том, что в последнее время ни на что не обращал

внимания, потому что сейчас, поняв, что они приехали в Москву, осознает, что
сам бы подписал заявление о расторжении контракта, если бы знал обо всем
заранее.

— Арс, ты… ты понимаешь, что теперь Москва — твой город? Если… Если
что-то случится, я никогда не смогу сюда вернуться.

Антон заставляет себя стоять ровно только потому, что вокруг много людей,
а он еще не настолько опустился, чтобы показывать свою слабость на публике.
Поэтому он идет следом за Эдом, надеясь, что его не так сильно шатает или, по
крайней мере, это не бросается в глаза, потому что последнее, что ему нужно,
это прослыть пьяницей или наркоманом.

Тот же вокзал, то же такси и тот же цилиндр. Эд что-то шутит, забросив

сумку назад, и забирается на переднее сиденье, за что Антон ему почти
благодарен, потому что ему необходимо как можно больше личного
пространства, чтобы справиться с паникой.

Окна тонированные, и Антон максимально сползает вниз, чтобы не видеть

знакомых улиц и сооружений. Он не хочет быть здесь, не хочет вспоминать, не
хочет думать, не хочет чувствовать. Он отвык, забыл, запретил себе.

— Поэтому никогда не привязывай к человеку что-то глобальное. А лучше

вообще не привязывайся.

Антон не сдерживает болезненный смешок, который скребет противно в

горле, ловит взгляд Эда и снова прикрывает глаза. Его он тоже видеть не хочет,
вообще никого не хочет. Ему бы забиться в какой-нибудь угол и дать себе время
все осмыслить и свыкнуться с тем фактом, что ближайшие несколько дней он
будет в городе, в который планировал никогда не возвращаться.
286/298
 Здесь все о нем.

Здесь воздуха нет, а Антон и так дышит с трудом.

— Эй, вываливаемся, — выдергивает его из размышлений Эд, стукнув по

колену, и первый выбирается из машины.

Тот же отель, похожий номер… Антона мутит из-за чувства дежавю, и он,
бросив сумку на кровать, вытаскивает сигареты и буквально вылетает на
балкон, закурив на ходу. Руки трясутся, перед глазами все идет белыми
пятнами, и он крепко цепляется пальцами за поручень, чтобы не навернуться.

Он не хочет быть здесь, не хочет дышать воздухом этого города, не хочет

ходить по его улицам. Никотин не помогает, легкий ветер тоже, голова горит в
огне, руки не слушаются, из-за чего он несколько раз опаляет подбородок
сигаретой.

Антон с силой жмурится, запрещая себе рисовать в голове картинки

несколько месячной давности, когда он точно так же стоял на балконе и курил,
а он вышел к нему, забрал сигарету, затянулся — грациозно, слишком изящно,
глядя с вызовом, — и, потушив ее, потянул за локоть в комнату. А в комнате… Те
откровенные прикосновения к шее, сбитое дыхание, когда Антон пихнул его на
кровать и упал сверху, чужие распахнутые губы и мечущийся взгляд…

Антон буквально ощущает его рядом и никак не может избавиться от

наваждения, тряся головой, как собака, попавшая под дождь. Сигаретный дым
раздражает горло, глаза слезятся, и он упирается полыхающим лбом в
сложенные на перилах руки, стараясь успокоить бешеное сердцебиение.

— Че, кроет?

Слышится из-за спины, и Антон, дернувшись, роняет сигарету, оборачивается

резко и вперивается взглядом в Эда, прислонившегося к дверному проему.
Взгляд прищуренный, губы кривятся в мерзкой ухмылке, серая футболка плотно
облегает каждый изгиб, обнаженные руки сложены на груди. Поза
расслабленная, но вызывающая, и Антон, напрягшись, прислоняется спиной к
перилам.

— Тебе какая разница?

— Не хотелось бы, чтобы ты сиганул с балкона: показ сорвется, да и вообще

проблем не оберешься. Так что ты, это, если соберешься что-то с собой делать,
предупреди хотя бы — я тебя привяжу к кровати и буду отпускать, когда
потребуется, — Антон ничего не отвечает: разворачивается и облокачивается на
железные поручни. Через пару мгновений Эд встает рядом, убрав руки в
карманы брюк. — Я так понимаю, у вас с Арсом вся хуета эта началась именно
здесь?

Антон жмурится от фантомной боли, которая током бьет по телу от

упоминания его имени, и рвано кивает, потому что на большее его буквально не
хватает. Пару мгновений он пялится перед собой, а потом поворачивает голову в
сторону Эда и начинает рассматривать острые черты его лица, тонкие ресницы
и чернильные рисунки на бледной коже.
287/298
 Он вдруг неожиданно ловит себя на мысли, что хочет с кем-то поделиться
тем, что хранит этот отель. Что было сказано, сделано, обнаружено. Хочет
рассказать о скандалах и беззлобном подтрунивании, о грубых прикосновениях
и нежных касаниях, о разрывающих черепную коробку криках и едва уловимом
шепоте над ухом.

Он обо всем хочет рассказать, о них. Хочет просто говорить, чтобы кто-то
слушал и даже не обязательно реагировал — просто был рядом и впитывал в
себя, как губка, его историю, которая сейчас режет по внутренностям больнее
осколков. Ему хочется этого отчаянно, и Антон облизывает губы, пытаясь
сдержать себя, потому что Выграновский едва ли тот человек, с которым можно
делиться откровениями.

— Сложный он, — вдруг выдыхает Эд, и Антон заторможенно смотрит на

него, слишком часто хлопая ресницами. Тот фыркает и качает головой. — Попов,
в смысле. Я всегда думал, что это у тебя с мировосприятием проблемы, а потом
познакомился с ним и понял, что вот кто действительно не в ладах со всем, что
его окружает, и с самим собой, — он делает паузу, что-то обдумывая, а потом
порывисто продолжает: — Знаешь, я смотрел на него и думал, что вот оно, мое
будущее, я таким же стану в какой-то момент, когда никому нахер не нужным
стану.

— С чего ты это взял?

— С того, что он был таким же, как я, — облизывает губы и чешет

подбородок. — Плевать, что у тебя внутри, главное, чтобы внешне было
побольше агрессии и уверенности в себе, тогда тебе все горизонты открыты,
жизнь поворачивается задницей, и ты вставляешь ей по яйца, выигрывая себе
гарантию хотя бы в следующем дне. Что, — Эд косит на него, наклонив голову
на бок, — ты же не думаешь, что он действительно весь из себя такой святой? Я
не удивлюсь, если у него демонов в разы больше, чем у тебя.

— Ты действительно хочешь о нем сейчас говорить? — сипло спрашивает

Антон, ощущая назревающую в груди панику, и Эд пожимает плечами.

— А почему нет? Не показ же обсуждать, а больше нас ничего не связывает.

Кроме того, — он поворачивается и смотрит на него, чуть откинув голову
назад, — ты так до конца и не знаешь, что случилось той ночью в клубе.

— Я не хочу, — Антон реагирует слишком быстро, подавившись воздухом, и

даже руку вперед вытягивает, мотнув головой. — Эд, правда, мы это проехали
и…

— Да брось, — тот фыркает и лениво ведет плечами, облизнув тонкие губы.

Антон видит, как его глаза горят чем-то темным, ярким. Обидой? Но за что?
Разве это не Эд почти забрал когда-то у него самое дорогое, что у него было?
Однако глаза напротив сверкают угрозой и жаждой мести, и Антон не может
понять, чем она вызвана. — Мы оба знаем, на что он способен. Оба имели с ним
дело и…

— Эд, хватит…

— Оба знаем, какие у него охуенные губы, — договаривает он, самодовольно

288/298
сощурившись, и Антон вжимается в стену. Мир черно-белый, покореженный,
словно старая пленка, противный звон вибрирует по нервам, и никак не
получается вдохнуть, потому что весь воздух только что высосали несколькими
словами. — Причем охуенные во всех смыслах, — продолжает Эд, почесав
подбородок и не отрывая от него пристального взгляда, — если ты понимаешь, о
чем я…

— Эд…

— В смысле и на хуе, и без него смотрятся и ощущаются заебись, — добивает

он и глотает смешок, следя за его реакцией.

Антон на мгновение жмурится, давая себе секунду, а потом пихает его

плечом и вылетает с балкона. Он не берет с собой ничего: ни куртку, ни
телефон, ни деньги, а прямо так выскакивает из номера и несется вниз по
лестнице, забыв про существование лифта. Он знает только, что ему нужно
уйти, убежать, скрыться.

На воздух нужно.

Не дышится.

Давит.

Слова Эда раскаленным клеймом выжжены у него в мозгу, и, как ни пытайся

от них избавиться, ничего не получается. Антон не разрешает себе включать
воображение, но оно и так учтиво подсовывает ему такие живые картинки, что
хочется вскрыть себе череп и вырезать их по живому.

Одна дверь, вторая, сгущающиеся сумерки… Антон в Москве совершенно не

ориентируется, но ему и не надо — он затеряться хочет в шуме и огнях, утонуть
в неизвестности, чтобы его больше не существовало. Ему бы раствориться,
исчезнуть, стать чьей-нибудь тенью без воспоминаний — так легче, так проще.

Он за дорогой не следит — переходит через мост и идет по прямой, почти не

глядя по сторонам и то и дело натыкаясь на людей. У него в голове — его улыбка
и смех. Чистый, искренний, невыносимо нежный, тот самый, который звенел над
ухом по утрам, когда они просыпались и прижимались друг к другу в постели, не
разрывая зрительный контакт.

Антон отчасти понимает, почему он ушел, но принять это не может. Разве

было непонятно, что он загнется один? Что он сильный только ради него, а
так — пустая оболочка, живущая по привычке и без особой цели? Антону тошно
от того, что он все равно скучает, что пытается следить, узнав про новое место
работы. Он всячески запрещает себе думать о том, что через несколько дней во
Франции будет модный показ, на котором он будет и появится возможность хотя
бы посмотреть на него.

Антон заворачивает за угол и врезается в невидимую сцену, скользнув

взглядом по знакомой, ярко освещенной площади. Машин почти нет, зато
достаточно много гуляющих. Фонтаны работают, ходят люди с совами и
голубями, предлагая прохожим сфотографироваться, фонари отбрасывают
рыжеватые тени на деревья и дороги.

289/298
 Манеж.

Антон выхватывает глазами их скамейку и мотает головой, однако не в силах

перестать смотреть. Он буквально видит, как падает на нее, а он,
встревоженный, испуганный, вьется вокруг, заглядывая как-то очень глубоко и
касаясь бережно, почти нежно.

— Господи, Арс…

Его сводит судорогой, перед глазами все плывет, и он, пытаясь найти точку
опоры, сползает по ближайшей стене прямо в лужу. Ему жарко и холодно
одновременно, дрожь идет откуда-то изнутри, паническая атака сдавливает
горло, не давая нормально дышать, и он сжимает челюсти, плотно
зажмурившись.

Он без остановки бормочет его имя себе под нос, словно молитву, до тех пор,
пока окончательно не утрачивает связь с реальностью и не проваливается в
пустоту.

***

Голова гудит так, что даже говорить не хочется, но Антон упрямо поджимает
губы и с вызовом смотрит на Диму, сощурившись.

— Даже не пытайся, — предупреждает тот и скрещивает руки на груди.

Последний день был настоящим сумасшествием. Антон пришел в себя уже в

знакомой больнице в Питере и сначала не понял, как мог там оказаться. Но
потом, узнав о том, что он в сознании, к нему заглянул Добровольский и
рассказал о том, как долго они его искали и вообще вряд ли бы нашли, так как
он ушел без документов, если бы среди полицейских, которых вызвали
московские врачи после того, как доставили его в ближайшую больницу, не
нашелся один парень, который узнал его. Им удалось связаться с Пашей, и тот
организовал его возвращение в Питер. По словам Добровольского, Антон
несколько раз приходил в себя, но до конца осознавать себя он стал только этим
утром, проснувшись от негромких голосов из-за двери.

Провода, трубки, следы на коже, как бы говорящие о том, что у него брали
анализы, ноющие конечности — Антон ненавидит все это и поднимается на ноги,
как только выдается возможность. Он понимает, что ему бы стоило остаться и
заняться своим здоровьем, чтобы привести его в порядок хотя бы немного, пока
не довел его до критического состояния истощения, но в нем с новой силой
разгорается упрямство и он заявляется к Позову с требованием выписать его по
собственному желанию.

— Я уже сказал тебе — я тебя не выпишу.

— Ты не имеешь права, — напрямую заявляет Антон, копируя его позу, и

хмурится. — Я могу выписаться под свою ответственность.

— Можешь, только я тебе не позволю, — жестко заявляет Дима. — Я в

последнее время закрутился, в работе был, не было возможности следить за
тем, что ты с собой творишь, но мне рассказали, до чего ты себя довел, а сейчас,
290/298
после обследования, я и вовсе готов пойти на крайние меры, чтобы оставить
тебя лечиться.

— Ты не имеешь права, — упрямо повторяет он, скрипнув зубами. — Я не

намерен здесь оставаться.

— Мне глубоко чихать! — выплевывает Позов, сверкая глазами, и Антон

напряженно поджимает губы. — Ты вообще себя видел? Результаты анализов
пролистал? Ты на грани, Антон, на ебаной грани. Считай, из больницы шагнешь
прямо в могилу. Нужно тебе это? Жаждешь поскорее сдохнуть?

— Я как-нибудь сам разберусь, — огрызается он, сжав кулаки, и Дима

отмахивается от него.

— Разобрался уже. Вот, честно, вроде бы взрослый пацан уже, понимать

должен, а ведешь себя, как чокнутая малолетка. Включи уже, блять, голову и
прекрати страдать. Ты должен быть выше этого.

— Куда уж еще выше… — не сдерживается от шутки и мгновенно жалеет об

этом.

— Я счастлив, что ты в состоянии шутить, это значит, что случай еще не

совсем запущенный, но я тебе уже все сказал — ты остаешься здесь и лечишься.
Со мной все согласны.

— Кто все-то? — фыркает Антон, закатив глаза. — Всем плевать…

— Ты когда-нибудь задумывался о том, сколько стоит здесь проживание и

лечение? — перебивает его Дима. — Так вот — все твои друзья вместе
скинулись, чтобы ты мог пройти полный курс и прийти в себя, — Антон
непонимающе смотрит на него, и Дима продолжает: — Глаза разуй и увидишь,
что есть люди, которым ты дорог, которых чуть ли не насильно пришлось
выгонять из больницы после окончания приемных часов, потому что они были
готовы ночевать прямо в коридоре на скамейке.

— Я… Допустим, — севшим голосом отзывается он и трет переносицу. — Но…

Черт, что ты планируешь делать?

— Что делать? Здорового человека из тебя делать. Снова. Нормальный

режим дня, регулировка сонного цикла, правильное питание, может,
релаксацию тебе какую-нибудь назначу…

— Мне он нужен, а не антидепрессанты, — с грустным смешком перебивает

его Антон, ерошит волосы и, тяжело вздохнув, безнадежно кивает. — Ладно, ты
все равно не отстанешь, так что…

— Иди к себе в палату. Я через несколько часов подойду. А ты не слоняйся по

коридорам — пациентов всех своим видом пугаешь, зомби.

Антон салютует ему и, выйдя из кабинета, направляется в сторону своей

палаты. Светлые стены, цветок в углу подоконника, недавно вымытые полы. От
этой картины мутит, и Антон бы с радостью сбежал, только вот зачем? Здесь,
кажется, о нем действительно хотят позаботиться, здесь есть люди, для
которых он имеет значение, которым, вроде, не плевать, которым можно
291/298
довериться…

Он ведь так устал бежать.

Антон наливает себе из кулера немного воды и медленно идет по коридору,

мысленно прикидывая, стоит ли позвонить Паше или дождаться, пока он сам
придет. Он так до конца и не разобрался, чем закончилось дело с показом,
только уловил, что Выграновский, вроде как, остался на нем. Антона это более
чем устраивает — он предпочел бы больше никогда с ним не видеться.

На других пациентов он не смотрит — не хочет встречаться с ними взглядом.

Его радует то, что у него одноместная палата и никто не будет лезть с
ненужными расспросами и рассказами о собственной болезни, потому что он это
на дух не переносит — ему своего дерьма хватает, чтобы к чужому
принюхиваться.

Вода в пластмассовом стаканчике так необходимо холодная, и Антон с

блаженством пьет небольшими глоточками, подходя к своей палате, когда его
хватают за плечо, резко разворачивая, и впечатывают в стену. Вода проливается
на больничную одежду и пол, стаканчик вылетает из пальцев, затылок обжигает
огнем от удара, и Антон ошарашенно раскрывает рот, упершись взглядом в
разъяренные голубые глаза.

Нет…

— Ты охуел?!

Темные волосы, чуть отросшие, стоят дыбом, челка взъерошена, неровно

падает на глаза, которые огнем разве что изнутри все не выжигают, щеки алеют
гневом, пухлые губы искривлены в оскале, грудь тяжело вздымается, частое
дыхание пускает по телу мурашки.

— Чем ты, блять, думал?! — Антон даже поморщиться от громкого крика не

может, потому что до конца не может осознать реальность.

Он… правда… тут?

Арсений вжимает его в стену, вцепившись в его плечи до отрезвляющей

боли, угрожая сломать тонкие кости, практически касается своим лбом его,
напирает всем телом и не дает вдохнуть полной грудью, крадя последние
сантиметры пространства между ними. Он разве что не дымится, сверкая
глазами и прерывисто дыша, и не дает ему и слова вставить.

— Как тебе только ума хватило сделать это снова?! — шипит он ему прямо в
губы, встряхнув его и снова чуть приложив затылком и лопатками о стену.
— Год, целый, сука, год я возился с тобой, чтобы ты выздоровел, чтобы ты был в
порядке, чтобы ты жил нормальной жизнью и не страдал херней, и ты… Блять!
— Арсений с силой ударяет кулаком по стене рядом с головой Антона, и он
вздрагивает, не моргая пялясь на него. — Безмозглый, самоуверенный
мальчишка! Зачем все это было, зачем? Столько месяцев работы, столько
разговоров и обсуждений, чтобы в итоге ты… Ты… Сука, ты ведь даже не
понимаешь до конца, что натворил, да? — уже тише спрашивает он, потому что
голос не слушается, подводит, ломается, и он сильнее сжимает его плечи,
подойдя еще ближе. — Ты даже представить себе не можешь, что… что я
292/298
почувствовал, когда узнал, что ты… — он жмурится, захлебнувшись
собственными словами, и мотает головой, нервно, дерганно, явно с собой не
справляясь. — Ты ведь обещал, — почти шепотом выдыхает Арсений, перехватив
его взгляд, — ты обещал, что будешь здоров, что больше никогда…

— Ты не сдержал обещание — я тоже, — выдыхает Антон, и Арсений

замирает с приоткрытым ртом, пялясь на него. Кровь отливает от его лица, кожа
белая, почти восковая, на лбу вздулась вена, глаза огромные, блестящие,
бешеные совершенно, они пугают, пожирают, и Антон снова тонет, однако
умудряется вдохнуть, когда хватка на его плечах становится слабее.

Арсений ничего не говорит, только, как рыба, ловит губами воздух, не в

силах собрать мысли в буквы, и изредка закрывает глаза на несколько секунд,
плотно жмурясь. Антон ощущает, сколько напряжения исходит от него, и
испытывает дикую потребность обнять его, успокоить, забрать часть той боли,
которая клокочет внутри.

Он ей сам под завязку наполнен. Еще чуть-чуть — и лопнет по швам.

Поэтому он лишь смотрит на него, запрещая себе думать о том, как его тело
близко и как поблескивают пухлые губы. Арсений ведь правда рядом —
взвинченный, едущий крышей, находящийся на грани срыва и отчаянно
мечущийся по его лицу взглядом в поисках ответов. Если бы они у Антона были.

— Ты оставил меня, когда был нужен, — продолжает он негромко, облизнув

губы и глядя ему в глаза. — Ты сбежал, ничего толком не объяснив. Ты ушел,
хотя обещал всегда быть рядом.

— Я… я не хотел быть твоей новой зависимостью, — шепчет Арсений,

прикрыв глаза, и касается своим лбом его. — Я так боялся, что… что я стану
твоей анорексией, что ты снова утонешь в чем-то одном и забудешь о том, что
тебе открыт целый мир, а ты ведь… Господи, ты ведь заслуживаешь его, ты
всего заслуживаешь, а почему-то концентрируешь себя в чем-то одном, ничего
вокруг не видя.

— Я был счастлив видеть свой мир в тебе, — резко заявляет Антон, вздернув
подбородок, и щурится. У него внутри кипит обида вперемешку с гневом, и он
даже не думает реагировать на то, как у Арсения дрожат губы и блестят глаза.
Ему кричать хочется, в кровь разодрать его лицо и доставить хотя бы часть той
боли, что сейчас сидит тягучим комом в груди.

Но он может только смотреть на него в упор и надеяться, что не прогнется,

потому что рядом с Арсением так привычно едет крыша, что хочется прижаться
всем телом, забыть о том времени, что он пожирал себя изнутри, закрывшись в
собственном сознании, и просто жить дальше.

— А я был счастлив быть для тебя миром, — негромко выдавливает Арсений,

поведя плечами, и сглатывает, — только вот это неправильно. Ты снова
замкнулся на чем-то одном. А сейчас… Ты ведь понимаешь, что я это просто так
не оставлю? — жестче продолжает он, снова сжав его плечи. — Если сам не
будешь лечиться, я тебя насильно заставлю. Ты должен жить.

— Зачем? — равнодушно выгибает Антон бровь.

293/298
 — Затем, что я не просто так целый год терпел твои выходки, —
выплевывает тот, полыхая гневом, и Антон, сощурившись, комкает в кулаке его
рубашку на груди.

— Так. Не. Терпел. Бы, — по слогам выговаривает он и толкает его в грудь, —

будто тебя кто-то заставлял быть со мной, обещать что-то, трахать… — на
мгновение задумавшись, он снова сгребает в охапку его одежду и, рывком
дернув на себя, практически касается губами его губ. — Ты все еще хочешь
меня?

Вдох.

Выдох.

— Нет.

И Антону по одной ломают все кости.

Он оторопело замирает, потерявшись, прижимается к стене, чтобы не

упасть, и выпускает из ослабевших пальцев рубашку Арса. Пялится на него
неотрывно, глядя в голубые глаза, которые стреляют навылет, дрожит всем
телом и сожалеет о том, что вообще пришел в себя.

Он предпочел бы не слышать эти слова, потому что они одним слогом

разбивают суставы, превращая тело в мешок, вытягивают остатки нервов,
расползаются кислотной паутиной по конечностям, оплетая щупальцами с ног
до головы и разом лишая всех органов чувств.

Он захлебывается, задыхается, тонет в этом коротком слове, которое шумит

в голове атомной бомбой, разорвавшейся колбой с радиацией, без возможности
спастись. Даже моргать получается с трудом, потому что голова тяжелая, будто
бы чугунная, виски пульсируют, вакуум ощутимо сдавливает внутренности, не
позволяя нормально координировать свои движения.

Ему потеряться хочется. Не банальное «провалиться сквозь землю», а

вообще перестать существовать. Перестать чувствовать, потому что это сейчас
слишком больно.

— Я люблю тебя, — продолжает Арсений, и все взрывается.

Антон хватает губами воздух, уставившись на него, боится пошевелиться,

уверенный в том, что это галлюцинации и он, скорее всего, просто сошел с ума.

Но Арсений по-прежнему стоит напротив него, уже почти нежно касаясь его
плеч и глядя на него, и его глаза такие кристально-чистые, что создается
впечатление, словно Антон шагнул куда-то очень глубоко в его сознание.

И пропал там.

Арсений, кажется, не дышит, и Антон очень его понимает, потому что сам с
трудом насыщает легкие кислородом, продолжая метаться взглядом по его лицу
и стараясь до конца осознать тот факт, что ему не послышалось.

— Ты… — пытается переспросить он, но язык не слушается, и Арсений

294/298
осторожно поправляет его челку, после скользнув большим пальцем по его
скуле.

— Я. Тебя. Люблю, мой Принц, — шепчет он.

Контрольный в голову.

Антон закрывает глаза, пытаясь сохранить у себя внутри эти слова, в

которых так долго нуждался, впитывает их, вдыхает, пропускает через себя и
отчаянно цепляется за каждую букву, желая выжечь у себя этот момент на
внутренней стороне век.

Но в то же время...

— И я… — язык не ворочается, мысли путаются, мозг отказывается

принимать полученную информацию, — я должен так легко в это поверить и
спустить все на нет? Это так не работает, Арс.

— Я все понимаю, — Арсений поджимает губы, опустив взгляд, — я не жду,

что все сразу станет легко, но… Может… Может, ты и не понимаешь еще, но я
многим ради тебя пожертвовал, просто… Позволь мне исправить все. Еще… Еще
один шанс, хорошо?

Антон напряженно смотрит на него, а потом шумно вдыхает, когда в его

голове судорожно начинают крутиться шестеренки: всплывают какие-то
моменты, факты, события, и он, выхватив нужную ему информацию,
непонимающе хмурится, оглянувшись по сторонам:

— Погоди, какое… какое сегодня число?

— Семнадцатое, — отзывается Арсений, не сводя с него взгляда.

— Подожди, семнадцатое — это… Получается, сегодня… показ, — он

поднимает голову и напрямую смотрит на него, боясь лишний раз вдохнуть
невпопад, — на котором ты должен был первый день снимать. Ты же контракт
заключил… Новое место работы… И ты все равно…

— Здесь, — кивает мягко Арсений, и на его губах медленно распускается

нежная улыбка. — Конечно, я здесь, где я еще мог быть? Я… Уйти было самой
моей большой ошибкой. Я еще тогда, только сев в поезд, был готов послать все
и вернуться, но потом… Я подумал, вдруг так будет правильно, вдруг я мешаю
тебе жить и так ты сможешь быть свободен, но сейчас… Господи, Принц… — он
прижимается губами к его лбу и жмурится, и Антон цепляется за его руки, льнет
к нему всем телом и дрожит, совершенно потерянный и жаждущий больше
тепла. — Ты… ты будешь жить? — шепотом спрашивает Арсений, глядя ему в
глаза. — Обещай, клянись мне, что будешь жить, потому что я… я больше… — он
замолкает, обхватив его руками и запутавшись пальцами в его волосах.

Антон невесомо ведет носом по его носу и обнимает за шею.

— Если ты больше никуда не уедешь.

Арсений усмехается и, хмыкнув, смазанно целует его в висок.

295/298
 — Да куда я от тебя, Вашество, денусь.

***

Антон до конца обкусывает яблоко и, прицеливаясь, запускает огрызком в

урну, улыбается, попав четко в цель, поворачивается на стуле и, потянувшись к
папке, просматривает последние снимки. Парочка фотографий, где он, широко
улыбаясь в камеру, демонстрирует новую коллекцию недо-подростковой
одежды, красуясь в выцветших джинсах с драными коленями, крупных
разноцветных кроссовках и огромном джемпере, ему нравится особенно.

Цвет, оказывается, не убивает, а только ускоряет движение жизни, давая

вкусить ее по полной.

Телефон, лежащий на столе, сигналит, оповещая о новом сообщении, и

Антон, разблокировав его, с улыбкой пробегается по напечатанным строчкам и
рассматривает присланную Оксаной фотографию, на которой она крепко
обнимает Лешу, целующего ее в щеку. Она пишет, что скоро вернется и
поделится с ними крутой новостью, и он, примерно догадываясь, о чем она,
отправляет ей несколько стикеров.

Открыв переписку с Сережей, он благодарит его за недавний фотосет и

добавляет, что надеется на их дальнейшее сотрудничество, когда тот вернется
из путешествия по миру. Ответ приходит незамедлительно, и Антон не
сдерживает громкий смех, когда видит селфи Матвиенко на фоне какого-то
китайского секс-шопа с подписью «Что привезти в качестве сувенира?»

Антон скользит взглядом на другой диалог и поджимает губы, когда

понимает, что Арсений был онлайн почти сутки назад. Почти все время лечения
Арс был рядом, в какой-то момент он даже решил прикинуться больным, чтобы
лежать в соседней палате, но Дима разразился такими ругательствами из-за
«двух заебавших всех пидорасов», что ему пришлось отказаться от этой затеи.

О будущем они не говорили, у них было только «сейчас», в котором Антон

снова лечился, только на этот раз под чутким руководством целой компании.
Скучать ему было некогда, потому что друзья оставались с ним посмотреть
фильмы, обсудить последние показы, обменяться идеями касательно будущих
работ да и просто потрепаться о жизни, напрочь забывая обо всех проблемах.

Несмотря на то, что к Арсу тянуло, Антон старался держать себя в руках,
особенно на людях, напоминая себе о том, что они во всем так до конца не
разобрались. Но Арсения, кажется, это более чем устраивало, по крайней мере,
стоило ему только войти в палату, Антону приходилось щуриться от его яркой
улыбки.

Касания обжигали — легкие, почти невесомые прикосновения к плечу или

колену. Арсений никогда не давил, давая ему как можно больше личного
пространства, только смотрел неотрывно, смотрел так, как умеет только он, и
Антону этого вполне хватало, чтобы упрямо выкарабкиваться из состояния, в
которое он сам себя загнал.

Только спустя несколько недель, когда Антона выписали, Арсений рискнул

уехать, чтобы разобраться со своими делами. Он ничего не обещал, Антон
296/298
ничего не требовал, только не выпускал из рук мобильный, в ожидании хотя бы
короткого сообщения.

И сейчас, буравя взглядом значок «оффлайн», он недовольно кусает губы,

хмурясь, и от неожиданности чуть не роняет мобильный, когда от Паши
приходит смс с просьбой зайти к нему. Антон знает, что тот снова возился
последние полторы недели с фотографами в поисках кого-то подходящего, и
даже несмотря на то, что Антон сказал, что полностью доверяет ему и примет
любое его решение, Добровольский настоял на том, чтобы он все равно оценил
финального претендента.

Разгладив рубашку и поправив волосы, Антон выскользнул из своей комнаты

и, кивнув по дороге Ире, щебечущей с кем-то по телефону и неизменно
сжимающей в руке стакан с кофе, направился к кабинету Паши.

По большей части ему было плевать, кого там Паша выбрал, — он всего лишь
модель и должен считаться с мнением такого профессионала, как
Добровольский. К тому же, он прекрасно знает, что Паша никогда не предложит
ему кого-то недостойного, поэтому заранее надевает на губы улыбку и, открыв
дверь, заходит в помещение.

— А, Антох, проходи, — улыбается ему Паша и приподнимается в знак

приветствия. — Надеюсь, тебя все устроит.

Антон кивает ему и, переведя взгляд на стоящего в углу человека,

осекается.

На Арсении черная футболка с маленькими красными квадратиками на

груди, черный приталенный пиджак и темные джинсовые брюки с дырками на
коленях. Волосы приглажены, яркие глаза горят, улыбка такая широкая и
нежная, что в груди щемит. Он с места не двигается — смотрит почти
настороженно, нервно губы облизывает и заламывает руки.

— Я… я могу уйти, если ты против, — негромко говорит он, приподняв голову

и напрямую взглянув на него, — если я тебе не нравлюсь.

Антона водоворотом утягивает в прошлое, в этот самый кабинет, в похожую

ситуацию, в их первую встречу. Но тогда все было совсем по-другому: тогда
внутри был лед, а Арс — чужаком.

А сейчас…

Шагнув вперед, Антон останавливается в полуметре от Арсения, скользит

взглядом по его лицу, выхватывая родинки на щеке, морщинки у приоткрытых
губ и чуть подрагивающие от нетерпения ресницы, и медленно растягивает губы
в улыбке.

загляни в глаза, но не з а м е р з а й в них

загляни в глаза мне и прочитай:

— Только не переставай светить.

297/298
epilogue

Все могло быть иначе.

Антон мог бы запустить свою болезнь до критической степени, перестав ее

контролировать и лишившись возможности вылечиться.

Арсений мог быть осторожнее несколько лет назад, не попасть в аварию и

остаться работать моделью, и, возможно, они с Антоном пересеклись бы на
каком-нибудь модном показе. Неизвестно, правда, перекинулись бы они хотя бы
парой фраз или остались бы безмолвными конкурентами с чувством
собственного превосходства.

Антон мог бы упорствовать при первой встрече с Арсом и, зацепившись за

первое впечатление, отказаться от его услуг. Ему было бы плевать на мнение
Паши и возможные последствия, он бы просто прислушался к своему чутью и
ушел тогда, оставив раздражающий источник света в кабинете Добровольского.

Арсений мог бы заняться другим делом, забросив модельный бизнес и начав

новую страницу своей истории. Он бы никогда не стал фотографом, никогда не
заинтересовался свободным местом в «VolyaShot» и не приехал в Питер
попытать удачу.

Антон мог бы продолжать сохранять дистанцию, если бы все-таки согласился

на то, чтобы Арсений стал его фотографом, не подпускал бы его слишком
близко, игнорировал, как и всех до этого, и их отношения бы никогда не
перешли сугубо деловые.

У каждого события есть тысячи предпосылок и миллионы возможных

последствий.

Элементарный эффект бабочки.

В одной из реальностей Антон наверняка умер, в другой Арс не оклемался

после аварии, а в третьей — стал работать на другое агентство.

Но в этой реальности Антон лишь увереннее жмётся к своему спасению, как

никогда радуясь тому, что он жив и его сердце бьётся. А Арсений скользит
ладонями по упругому здоровому телу, наслаждаясь его теплом, и надеется, что
сможет сохранить его как можно дольше.

Потому что больше он никуда не уйдёт.

Никогда.

потому что
все-таки
роза
не
чужая

298/298
Примечание к части

Здесь что-то должно быть, а я только понимаю, как мне страшно видеть
"закончен".

Семь месяцев. Кто-то скажет "не так уж и много", кто-то — "вот это долго,
конечно". А я даже не знаю, честно. Я сейчас вообще мало что знаю, потому что
меня второй день подряд трясет, как Антона во время прихода.

Эта история — особенная. Она болючая, она такая-через-меня, что создается

впечатление, словно я свои внутренности вытащила и разложила перед людьми.
Нет, не органы там, а мысли, чувства, переживания.

Эта работа — вызов. В ней для меня почти все ново, почти все сложно, почти все
пиздец-как-навылет. Не дышалось, тряслось, дрожало, плакалось, срывалось,
удалялось, менялось...

Они у меня живые. Реально живые. Они историю писали, не я. Я с ними спорила,
злилась на них, посылала, кричала, пыталась разобраться в их мыслях и сама
все больше в жизни путалась. Но они правда живые.

Они мои.
Под кожей, в мозгу, под сердцем.
Греют, морозят, душу выкручивают.

Я не знаю, как я без них.

Это не первый мой макси, да и вообще он не самый большой из всех, что я

писала, но... Какой-то с а м ы й почему-то. Поэтому так много нервов, слез и
переживаний.

Одного "спасибо" будет мало, потому что за этой работой стоит легион людей,
которые помогали с матчастью, которые выслушивали мои срывы, которые
поддерживали своими теплыми словами, которые пинали, которые верили,
которые...

Мы их оживили, слышите?
Они живые из-за вас.
Ради вас.
Для вас.

Как и я.

Ваша Мел.

299/298