***********************************************************************************

************
Raison d'etre
https://ficbook.net/readfic/6581715
***********************************************************************************
************

Направленность: Слэш
Автор: -Канамуля- (https://ficbook.net/authors/92738)

Фэндом: Bangtan Boys (BTS)

Пэйринг и персонажи: Ким Тэхён/Чон Чонгук, Мин Юнги, Чон Хосок, Пак Чимин, Ким
Намджун
Рейтинг: NC-17

Размер: 120 страниц

Кол-во частей: 13
Статус: завершён
Метки: ООС, Нецензурная лексика, Кинки / Фетиши, Ангст, Драма, Психология,
Философия, Дарк, AU
Описание:
Проще простого. Умри, если тебе больно.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
ч.т.о.

========== Часть 1 ==========

Комментарий к Часть 1
Wax Idols - Original Sin (INXS cover)

Есть понятие пустоты.

Есть - эмоций и плоти.
Плоть с тобою на «ты»,
но чувства на автопилоте.

Нет, он не знает, кто он и как это перенести в словесное, полноценное, облечь и

задать ритм. Человеку, конечно, даётся имя, но не название. Зря. Нарицательным быть
проще. Камнем. Плитой. Шрифтом. Или же материалом для урны. Может быть, маленькой
горсткой чужих рассыпавшихся косточек на дне, собранием минералов и пород,
скоплением простейших атомов. Но не всем же вместе взятым! Потому что это
невыносимо. Это душит, давит узлом галстука на глотку, мешает через воротник
рубашки и многочисленные пластмассовые пуговицы. И всю совокупность рожденного
организма, призванного отмотать срок, следует называть именем.

«Тэхён».
«Тэ-эхё-ён».
«Тэ-Тэ-Тэ».

Будто прикус неправильный или речевой дефект.

Проверка. Он морщится, и отражение в мутном зеркале повторяет оскал и смешную
гримасу. Улыбка не перекрывает болезненно тоскливого взгляда. Ты можешь смеяться
сколько угодно, но глаза рано или поздно выдают и талантливейшего из актеров.
Гримаса срывается, и следом за ней проступает пугающая бледность и синева под
глазами.
Он всё чаще недосыпает и думает, что это один из самых мучительных, но
очаровательных способов сойти с ума. Не спать. Но чем глубже укрепляется идея, тем
сильнее организм Тэхёна подводит его, словно зная наперед. И после работы Тэхён
отчаянно веселится, максимально долго пытается «пожить» для себя, приготовить что-
нибудь на ужин, посмотреть новости в соцсетях или залипнуть в сериале. Выходит до
полуночи, а дальше он отключается и уже мало что помнит. Возможно поэтому
реальность напоминает ему затянувшийся кошмар.

В обеденный перерыв Тэхён пьёт невозможно горький остывший кофе без ничего и
слушает, как в гробовой тишине (какая дурацкая ирония) хлопает крыльями залетевший
на постой мотылек. Тэхён царапает ногтем по резиновой кнопке рабочего телефона,
умолкшего несколько минут назад.

День сольется в мутный вечер, как талая вода по ржавым трубам. Она неспешно утекает
в никуда до тех пор, пока не начинает просачиваться в дыры. Латать их без толку.

Полное следование или не следование правилам приводит к седине, морщинам, складкам,

немощности. И лишь случай дарует логически правильное завершение. Тэхён знает, что
нет ничего романтичнее, чем уйти немного раньше окончания вечеринки. Он часто
видит, как в подвал их бюро ритуальных услуг, где так уютно расположен зал
крематория, свозят разных, окоченевших, отяжелевших из-за трупной жидкости, но
одинаково годных для утиля бывших личностей. Их истории, внешность, достижения и
смыслы становятся продуктом термической переработки.

Так забавно.
Жизнь полна красок, а финал раскрашен преимущественно в чёрное. Утрата вообще
бесцветная. Тэхён припоминает отличительные черты, объединяющие тех, кому довелось
потерять близких, и на первый план выходят одинаково серые лица и что-то
ненормальное, непостижимо больное во взглядах, словно смотришь в окно, за которым
бетономешалка с хрустом перемалывает людские кости.

Тэхён мало связан с медицинской стороной посмертного существования, его

деятельность на поверхности суха и безынтересна, похожа на маклерскую, только и
здесь он неважный посредник. Тэхён принимает заказы на ритуальные услуги и
ежедневно слышит о том, что кто-то вчера-сегодня мёртв, безвозвратно утерян. Не
выражая никаких эмоций и по-идиотски добавляя галочки к бонусным пакетам, он
царапает фирменной ручкой красивенькие буковки отживших фамилий-имён, готовит
пакеты документов, висит на трубке, показывает деланное сочувствие и снова
возвращается вовнутрь, в мир, где ему не хочется быть никем. В мир, где он никем и
является.

С летаргической размеренностью он оформляет сделки между агентством и заказчиком, а

затем провожает в последний путь, и рука его ни разу не дрогнет, как и мускул. Его
сердце, переполненное скепсисом, отлито из первосортного гранита. Не утомляет, если
знаешь о неминуемом конце и проживаешь его ежедневно. Привносит необходимое чувство
покоя. Остаётся ждать, пока часы отмотают до долгожданного часа.

И Тэхён ждёт, но не предвкушает. Более того, помышляет о том, чтобы пресное как-то
разбавить и раздразнить судьбу, заставив её наброситься и вцепиться в глотку
подобно бешеному псу.
Звёзды над его головой утратили блеск, а действия целесообразность. Имели когда-
нибудь в принципе? По привычке прожитый будний день завершился тем же —
восхитительным ничем, растаял запахом эфирных масел благовоний.

Или же что-то изменилось, почти незаметно, просто в один момент встало костью
поперёк глотки, затем упало, прорезав путь до кишок. Говорят, что риск оправдывает
средства. Тэхёну любопытно проверить (не путать — с «интересно»).

Чтобы в следующие несколько недель не давиться безысходностью и пожевать стекла

другого сорта, Тэхён принимает решение, будоражащее сознание и дух. Намеренно
претворить желание в реальность, совершить роковую ошибку. О которой он, может
быть, пожалеет. Или воспоёт, как лучшее, что когда-либо доводилось делать. «Не
делать» и без того переломало вдребезги. Действие способно стать лучшим из
лекарств, героиновой дозой без разрыва вен. Вполне безопасный вариант. Что он, в
конце концов, потеряет? Кроме стен одинокой квартиры и стен, покрытых кожей, а за
ней тех, сквозь которые никому не пробраться.

Нынешней ночью далеко не так, как происходит всегда. Выбитый из ритма, он на нервах
выпивает глоток паршивого дешевого пива. Вместо бдения последних бестолковых
новостей в сетевых лентах, вместо чтения разворота книги под светом ночника, он
неуверенно идёт по подворотням и улочкам, спрятав руки в карманы дублёнки из
овчины, что куплена на распродаже и надета впервые. Затянувшаяся зима не собирается
заканчиваться, снег переходит в морось и наоборот. Состояние природы, как
пресловутое «ПМС» его пришибленной начальницы, употребляющей в кулуарах выражение
«mieux vaut tard que jamais». «Лучше поздно, чем никогда», поскольку это её хренов
бизнес. И зарплата Тэхёна.

Переходы разительные. Нет нужды менять зимние ботинки, нет нужды менять внешнюю
отделку по сезонам, когда внутренняя прогнила и осыпалась.
Кто бы говорил о сезонах и тупой трате на бренды?
Тэхён покупает много вещей и еще больше складирует, считая, что сегодня — не
подходящий случай и не то настроение.

Он садится в такси, и сердце пускается в пляс, ладони потеют. Шарф давит на шею,
как будто вязаная и противная на ощупь змея. Её клыки вонзаются в артерию.
На самом деле, у Тэхёна болит голова, и в виски бьет отбойным молотом. Бдение
шаткое, какое-то — на грани. Немыслимой дерзости по отношению к себе. Он вообще-то
ожидал похолодания покровов и хотя бы доли азарта, а тот куда-то исчезает.

Так и бывает. Кто-то делает парочку глотков, а кто-то ест и лёд в бокале виски, а
потом догрызает дно. И те, и другие одинаково правы, разнятся только приоритеты и
вкусы. Да и альтернатив великое множество: ты можешь поставить бокал на место, а
можешь…
К чёрту всё это, наиграться бы! Урвать кусок пожирнее, будь он подан хоть с
мышьяком.

В салоне резкий запах ароматизатора и полироля, внутренняя отделка словно натерта

воском, молчание таксиста оборачивается фантазиями о том, как ему могло бы
вздуматься стать маньяком и избавить Тэхёна от надобности мучиться.
Тэхёна мутит. Пейзаж тянется, размывается за окном. Дороги в ночи полупустые. О чём
он только думает, куда мчится? Или мчался всю сознательную жизнь? Жизни и не было,
одумайся. До этой самой секунды, пока кровь не вскипела, пока задавленные режимом
будни не стерли терпение до дыр, а наручники не взрезали запястья, душисто пахнущие
духами с нотками мяты и специй, купленными с месяц назад, но так и не
использованные по назначению. Поскольку Тэхён, как и многое другое, приобрел их для
особого случая..

О чём говорить в час чуть за полночь, если время это либо создано для разговоров,
либо благословлено тишиной? О том, как больше не видно звёзд и стремления к ним, о
том, как умирают ответом задолго до того, как задать вопрос. Тэхёну кажется, что
люди пришли сюда корявыми знаками препинания, но не осмысленными фразами. Все
попросту друг другу мешают.

Говоря о сути. Развлечение на раз.

Тэхён нашёл этого парня чисто случайно, он даже не знает точно, как тот выглядит:
на аватарке затемненный фильтр и видна только нижняя часть лица. Отпетого негодяя,
насильника, извращенца? Не имеет значения. Тэхён не выбирал. Даже если инкогнито
вдруг окажется не очень в целом, горбатым, хромым, картавым, тощим, жалеть Тэхён не
будет. Он готов прогнуться или нагнуть. Нет, у них не было долгих сказочных
переписок или общения, заставлявшего сердце трепетать и биться в припадке, ничего
общего, вроде интересов или пристрастий. Простейшие бредовые пару строчек,
сдвинувшие плиты их разносортного, но такого схожего одиночества.

«Мне нужен секс».

«Мне тоже».
«Давай адрес».
«Держи».

Им обоим нужен обыкновенный секс без обязательств, бабочек и рассветов в обнимку.

Постулат о личной свободе раздавлен. Хочешь — бери и пользуйся. Они придерживались
мысли, что неспособны на отдачу, заморожены и слишком устали. Часто бывает, что
люди не принимают подобной формы отношений, не терпят одноразовых доз, не
приносящих никому вреда, но не гнушаются элементарной зависимости от многолетних
нервотрепок. Тэхён считает, что это глупость и явное лицемерие, победа двойных
стандартов над рациональностью. Ничто не может длиться вечно и расти в коробке с
надписью «навсегда». Это животное, ласково названное — любовь, не кормится с
ручонки, оно отгрызает её по самый локоть и всякий раз с обожанием ждёт очередную
жертву.

Адрес — несколько слепящих строк на дисплее телефона. Тэхён специально искал того,
кто проживает ближе к окраине, в каком-нибудь районе потише, в месте, где никто не
знает в лицо или там, где лица уже не так важны. И не будут — случись вдруг что.
Предположительно, он мечтал бы въехать на работу как никогда бодро — вперед ногами.

Наконец, машина паркуется у пункта назначения, у дома ростом в двенадцать этажей,

монолитной громадины, тоскующей по цементной пустоте, из которой когда-то и
произошла.
Таксист придирчиво смотрит на Тэхёна в лобовое зеркало. Мол, плати, не мешкай.
Видит чуть испуганное, но в целом модельно-слащаво-симпатичное лицо. Таксисту,
наверное, мерещится, что у парня подведены глаза. Или не мерещится. Потому что
Тэхёну не составляет труда добавить линии густых ресниц чуточку подводки, когда
действительно нужно.

Тэхён замечает ненужное внимание со стороны, извиняется полуулыбкой и,

расплатившись карточкой, держит путь до нужного подъезда. Ему скинули пароль
домофона, но вбить его с первой попытки не получается. Виной тому замерзшие пальцы.

Минутами позже лифт едет до одиннадцатого этажа, и вся его железная громоздкая
конструкция стучит в шахте, напевая сатанинскую симфонию. Сколько там в Аду
кругов?.. Наверное, постройка старого типа. Тэхёна бросает в кутающую, удивительную
дрожь при виде картинки, где трос рвется, и падение заключает его в ломаный короб
жесткой фольги, подобно рождественскому подарку. Этот киношный трюк вызывает улыбку
и непонятное возбуждение.

На дверь квартиры небрежно наклеена табличка: «Долбитесь громче».

Застыв, Тэхён вдумывается и вдруг находит заметку уморительной, смеется вполголоса.
Призыв? Намёк? Всё-таки Тэхён не ожидает от себя, медлит, запасается храбростью,
которую некстати растерял. Подумывает, что прямо сейчас развернется и уйдет, потом
доварится до утра под домашним пледом и вернется к своей осточертевшей ежедневной
мессе.

Он стучал не так громко, как заявлено в предложении. Открыли быстрее, чем он успел
подготовиться и напустить серьезность. Так и стоит — растерянный, тянущий узелки
капюшона, по-детски закусивший губу, как первоклассник какой.

Мужчина на пороге привлекателен и сурово серьезен, точно сейчас выставит оценку, а

потом захлопнет перед носом Тэхёна дверь. Вряд ли преступник. Навскидку не сказать.
Сложен атлетически, взгляд проницательный и сосредоточенный, чересчур цепкий. Они
разглядывают друг друга придирчиво, потом с изумлением. Ах да, вспоминаем, к чему
весь этот поздний карнавал. Если оболочка настолько хороша, какие могут быть
проблемы? Как их угораздило расколоть шаблон об успешности, столкнуться лоб в лоб у
бездны тотального отчаяния, а может, желаемого влечения?

Никто из них не верит, что может быть одинок.

Молчание длится около минуты.
Разрывающее, безосновательное.
Скупость эмоций и сухость реакций поражает воображение.

— Тэхён, значит.

— Значит, Чонгук.

Глупое зеркало.

— Проходи.

В прихожей Тэхён застревает не по делу. И потому, что там тесно, и вешалка

упирается прямо в спину, как меч привратника, и потому, что одежда никак не хочет
сниматься, будто прилипла. Вздохнув с какой-то отеческой болью, Чонгук помогает. Не
настойчиво, стараясь не прикасаться, не въедаться и не бросаться на него с голода,
хотя ширинку уже стеснило, и спермотоксикоз достигает пределов.

Тэхён под рубашкой и обтягивающими джинсами становится тоньше раза в два, и

подпортившаяся небрежно снятым шарфом прическа делает его чуточку проще и милее,
делает его благовидным и оправданно хорошеньким для того, кто прибывает на
временное пользование. Чонгук хотел человека, с которым, заглушив истории о
душевных «приветах», можно упасть на дно, пробив постельную мягкость. Стираться о
простыни лучше, чем об асфальт с разгона. Он устаёт накапливать и привык
избавляться от проблем одним махом. С таким, как Тэхён, пришедшим по зову
неизвестности — можно. У них договоренность.

— У тебя в чате нет аватарки, — отвлеченно говорит Чонгук, знает, о чем перетереть,
пока Тэхён идет за ним в комнату. Шаги у Тэхёна лёгкие, как у маленькой балерины.
Чонгук словно знает, как именно он ходит всегда и везде и от этого некомфортно. — И
ты сказал, что не собираешься присылать фотку, даже если бы я грозил взорвать тебя
на месте… Такое дерьмо цепляет, знаешь ли. Ты не пасуешь перед опасностью. А я ведь
могу и не шутить.

Чонгук со спины кажется чересчур рассудительным, взрослым, а с рассуждений —

старым. Тэхён даже хочет заметить, что у них много общего, затопленной молодости,
несоответствий, разбитых чужих-своих ожиданий. Но он не знает наверняка. Он Чонгука
вообще нихрена не знает. Горчит во рту от разочарования, наверное. Некстати тянет
поговорить и, разойдясь, выпить по чашечке ночного кофе, раз уж он не последний.
Нельзя со своим уставом в такой страшный монастырь. Хотя Тэхён личный считает куда
страшнее, сокрытый сетями колючей проволоки, разлагающийся во дворце смирения.
— Да уж, ты подписался на кота в мешке. Но это взаимно.

— Честно, тоже не люблю авы, но на элементы народ ведется быстрее, — признается

Чонгук, толкая дверь в комнату. — А почему бы не любить фото в целом, как эпизод
искусства?

Чонгук стягивает футболку и небрежно кидает в угол кровати.

— Это гадость, — отвечает Тэхён, на ходу прощаясь с одеждой. Интеллектуальная

прелюдия также сексуальна, как и всё, чем пропитывается воздух между ними.
— Застывшее время. Оно не должно ступориться, по моему мнению, не должно храниться
в чьих-то лицах. Посуди сам, фотографии — единственное, что остаётся после смерти,
в каком бы виде ни были. Все говорят, что прошлое важно сохранять. Я же считаю, что
в нем нет смысла. Да как и в настоящем, как и в будущем. Нахуй это всё.

Чонгук разворачивается. На нём только нижнее белье. И гадливая, почти хищная

ухмылка.

— Избираешь «здесь и сейчас»? — он подходит.

Их лица близко-близко.

— Да, — кивает Тэхён. — Я уверен, что человек приходит просто затем, чтобы…

—…уйти бесследно? — Чонгук спускает ладони с его бёдер на ягодицы и требовательно

сжимает, срывает с губ Тэхёна горячий выдох, кайфует от пробежавшей по его телу
дрожи.

Неловко продолжать чужие предложения. Рождается дурацкая мысль, что всё

происходящее подстроено. Тэхён мотает головой, отрицая. Он больше не может
продолжать логическую цепочку, когда звенья раскрошены перед силой.
Ты не можешь устоять перед тем, чего хочешь. Ты не в силах побороть желание, когда
оно прямо в твоих руках или ты в его. Без разницы каким местом, какой частью.
Всё становится безразлично и совершенно естественно. Все ошибки абсолютно
рациональны, а глупости героически оправданы.

Тишина и полумрак в комнате подъедают нервы. Красивые лица, восхитительные тела.

Без изъянов и искажений. Ни единого комплимента или замечания, никакого восхищения
или пренебрежительности. Шоу восковых фигур. Одномоментные прикосновения,
пройденные этапы, опущенная за ненадобностью возня. Просто нить натяжения, бегущий
по ней ток, резкий скачок до пламени и следом смешивание слюны и жидкостей. В
конечном итоге это тупая алхимия, не больше.
Не рождающая привязанности.
Не являющаяся причиной причин или почвой для семени.
Но бременем, ненадолго ставшим отдушиной.

…Чонгук перестает подыгрывать, отталкивает его на кровать и хватает за волосы,

нетерпеливо втираясь между бёдер, давая ощутить колом стоящий член, подсасывает
нижнюю губу и прикусывает, жадно ловит вздохи и полустоны. Тэхён бесполезно
ковыряет ногтями его плечи и не может обхватить, он вообще теряет возможность
соображать. Его встряхивает обратная сторона существующей и приевшейся реальности.
Так можно было всегда?

Чонгук без слов разворачивает обмякшее тело на живот и, впиваясь зубами в

надплечье, вставляет им же облизанный палец. Хорошенький прогиб, приоткрытый ротик.
Тэхёну больно до слёз, но это минутное или если получасовое — то не потерпеть ли? В
угоду кричащему «трахаться до полуобморока».

Сказочная фантазия претит уже вскоре, отпадает нужда продолжать, но Чонгуку

невозможно сказать «стоп». То есть, какая еще остановка на старте? У него от смазки
все липко. Внушительная эрекция — не предмет для минета. Чонгуку хочется справить
всё физически и контактно, срочно и жёстко.
Он входит в едва поддающуюся дырку, сплёвывает погуще, растирает и цокает языком,
словно что-то идет не так. Вжимается по основание, прикрывает от удовольствия
глаза. Тэхён под ним изнывает, но не борется, избыток слюны пускает по прикушенным
костяшкам.

Растрата энергии оправдана. Чонгук наращивает темп, на самых ярых толчках оттягивая
Тэхёна за волосы, как грязную потаскушку. Потаскушек Чонгук не терпит и именно
поэтому не ходит по борделям и не вызывает проституток на дом. Он ищет их среди
приличных и скучающих, попадая в яблочко с врожденной меткостью.
Он на редкость хорошо разбирается в людях и еще больше в потенциальных блядях.

Покрываясь испариной, Тэхён выгибается и сдавленно кричит, уткнувшись лицом в

подушку и стискивая шёлковые переливы простыни. Чонгук неустанно трахает его в
doggy-style, пришлёпывая по сочному заду, массируя поясницу и изредка выдавая
наполненные вынужденным восхищением стоны. Чонгук понимает и умеет отделять зёрна
от плевел. Для него это всего лишь приключение и авантюра, тающая с утра,
исчезающая дымом.
Для Тэхёна проба роли, кастинг, выезд для того, чтобы слегка окунуть пальцы в мазню
бездарного художника, но вместо этого…

…вместо этого его запястья перевязаны, меж рук крест-накрест грубая верёвка и
бесстыдное подчинение в полупьяных глазах. Баловство и утеха, без фанатизма.
Чонгуку надо чуть разбавить пресность, но не увлекаться особенно, не вкладываться с
лихвой в бессмысленное предприятие. Тэхён уйдет и вернётся снова, но только за
сексом. Господи, кто в здравом смысле сегодня всё ещё верит, что люди встречаются
по иному поводу?

Ритмичные движения тугих Чонгуковых бёдер Тэхёну запоминаются эпизодично, большую

часть времени он болтается в небытии, плохо ориентируясь между припадками боли и
экстазом от попаданий по простате. Он пробует обниматься, но Чонгук пресекает —
бьет по рукам, пробует запускать пальцы во влажные волосы, но Чонгуку не сдалось.
Чонгук занят самоудовлетворением с выражением лица греческого бога, объедающегося
амброзией, ему нравится наблюдать, как пенис классно входит в растраханный зад и
слышать, как очередной трах-мэн-по-контракту выдыхает его имя. Не волнует. Волнует
то, что скоро он кончит, и их корабль взойдет на рифы.

Прикосновения Чонгука дозированы и не особенно нежны, он не стремится отдать, он

берёт. И Тэхёну приходится подстраиваться, чтобы отхватить немного и для себя.
Безусловно, этот мужчина чертовски хорош, как интимный партнёр, Тэхёну такое и не
снилось. Им обоим поебать на завтрашние проблемы, на отсутствующие имена в общем
чате, внимание к договоренности, внимание к тем часам на неделе, где у них не будет
диалогов или пожеланий, где будет одно сплошное месиво и непредсказуемый
порнографический хардкор.

— Хочу кончить тебе в рот, — скотски запрашивает Чонгук.

Тэхён, подхватившись, радостно исполняет, глотает вкусненькое до последней капли и

по-щенячьи смотрит снизу-вверх. Словно желает удостовериться в безупречной оценке
проделанной работы.

На Тэхёна устремляется само бездушие, стеклянное, леденящее и одновременно колкое.

Разумеется, Чонгуку приятно, он восстанавливает дыхание, мажет головкой по
покрасневшим губам. Тэхён похож на предмет или вещь, лишенную какого-либо
содержания. Он так удобен, так непритязателен к исполнению любых капризов. С ним не
возникнет сложностей.
Тэхён вытирает губы рукой, а та дрожит. Как же так? Перенапряжение, наверное.
Впрочем, не этого ли добивался?.. Уёбищного и ласкового пост-эффекта. Не ошмёток
социального большинства, посмотрите, а добившийся выхода за рамки индивид,
раздавивший таракана устоев и норм! К тому же, изрядно повеселившийся.
Вместо аплодисментов шум в ушах, а цветы заменяет алое на ляжках. Совсем немного,
не критично даже, не придраться.

Тэхён хихикает и запрокидывает голову, заходясь еще сильнее, взрываясь пьяным

смехом.
Он по-настоящему вкушает счастье, ощущает его физически, не надуманно.

— Ты ёбнутый, да? — Чонгук многое видел в жизни, поэтому интонация без удивления,
он обтирается салфетками и хмурится.

— По полной. И еще — это не точно, но я живее всех живых, — он серьезен,

подкатывает и обвивает шею Чонгука руками. Особое чувство. Словно ненадолго
воскрес. Бывает раз в год, наверное. — Ты классный, тебе говорили?

Чонгук пожимает плечами. Конечно же. А вот после оргазма не ржали так, точно Чонгук
хорошенько пошутил.

После первого оргазма и эпатажной сцены ходьбы Тэхёна по краю кровати, Чонгук полон
энтузиазма, они идут на кухню, чтобы напиться воды, а затем трахаются до самого
рассвета, пока под веками у Тэхёна не расцветает праздничный фейерверк.

Поднявшись с трудом, Тэхён испытывает одно важное чувство: шалость удалась. И оно
того стоило. Ощущения в заду отвратительные, но терпимые. После душа он бесцельно
бродит по чужой квартире, пытаясь на основе увиденного сделать выводы. И пока не
остыл, насытиться эмоциями.

Да, жилище лишено хозяйского внимания и истощено, как нежилое, мебель новая,
порядок искусственный, а судя по наполнению холодильника, где лишь три банки пива и
коробка клубники, видно, что человек бывает здесь нечасто.

А что, если это съёмное жилье и никакого отношения к Чонгуку не имеет?

Интригующее знакомство.

Тэхён наконец добирается до кладовой, обустроенной под шкаф. Что ж, Чонгук живёт
здесь. Как вариант — не постоянно. Много шмоток черно-белых оттенков, качественного
кроя и строгого формата, начищенная обувь. Униформа с правдоподобной нашивкой —
классная штука. Хмыкнув, Тэхён опускает взгляд и замечает в выдвинутом наполовину
ящике кобуру.

— Блять… — вырывается у него, и пистолет сам каким-то образом оказывается у него в

руках. Тяжёлый. Холодный. Обойма полная.

Всего лишь одно нажатие. Если бы уметь только…

Что-то упирается Тэхёну в затылок.

— Бам-м, — Чонгук показывает два пальца и отбирает пистолет с видом, так и

говорящем о крайней степени раздражительности. — А теперь пошёл вон.

— Я иногда делаю прах, — вдруг выдает Тэхён.

— Что? — Чонгук не понимает, что несёт этот странный парень. — Я тебя не спрашивал,
чем занимаешься. Катись. До скорой встречи.

— Прах похож на порох. Ты пахнешь вторым. В этом что-то есть.

Они стоят полуголые и пронзительно смотрят друг другу в глаза. Чонгуку даже
кажется, что его сейчас попросят «пулю в лоб» и расчленения после, но Тэхён
отступает от диалога, прикидывает, сколько ему добираться до дома. Меняясь
мгновенно, он словно потухает, гаснет и выключается, бредет прочь, не обронив ни
одной дежурной фразы.
Чонгук кладёт табельное на место, предполагая у парня наличие какой-то шизы.

Прощание излишне.

========== Часть 2. ==========

Хлопья снежные и холодные,

Взгляды колкие и бездушные,
Нам объятия неудобные,
И сочувствие нам – ненужное.

― Тэхён, мне необходимо, чтобы ты поменялся с ТоГю в эту субботу. У него отец
болен, уехать человеку надо, потом он за тебя отработает. Ты уж будь другом, ладно?
― владелица бюро, тучная женщина с мраморным лицом, на котором из заметного лишь
татуажные брови, продолжает допекать Тэхёна с завидной настойчивостью.

Честно, Тэхён кажется ей странноватым и не от мира сего, допустимо ущербным, но она

терпит его ошибки в расчетах, исправляет косяки в документации и ваяет надбавки к
премии. Важно, чтобы её роман с молоденьким коллегой Тэхёна хранился в тайне и не
подлежал распространению ни в коем виде. Не назвать его везучим, если пару месяцев
назад он застал их трахающимися в кабинете, там запомнился удушающий запах
абрикосового масла и почему-то блестящие от пота виски ТоГю. Таким неурядицам Тэхён
не придает значения, ему фиолетово, что там у других людей, и страх начальницы он
считает неоправданным, но отказаться от благ и легкой манипуляции трудно, когда
есть возможность. Почему бы и нет, раз уж судьба столь благосклонна?

― Хорошо, я его подменю. У меня все равно нет планов.

― Без проблем, да? ― она пытается удостовериться.

― Без проблем, ― кивает Тэхён.

Он часто испытывает желание пройтись до залов крематория в подвале, но всякий раз

останавливается, понимая, что не увидит ничего будоражащего и нового. Мертвечина
превращается в песок. И что в этом необычного?

Иногда у него побаливает поясница. Вот как сейчас. От того, что сутулится,
наверное. Спроси его кто – чем он гордится в себе, и Тэхён не найдет ни одного
качества или свойства, описывающего его сполна. Он ощущает себя пленочной
субстанцией и одновременно не ощущает вообще. Он не выдерживает, у него не хватает
сил, чтобы выносить тяжесть и непроглядную тоску. Раньше он бы сказал, что это
элементарная грусть, состояние переходящее и изменчивое, но не теперь. Теперь он не
видит ни малейшего просвета.

…Выбирая самые тихие общественные участки, вопросы он задает из разряда вон.

Хмурится сердито, потом сверлит Тэхёна подозревающим взглядом и намеренно долго
выдерживает паузу.

― Я спрашиваю: чего ты хочешь от жизни?

― Смерти, ― отвечает Тэхён и продавливает в розовой глазури пончика мягкую лунку. —

Тебе трудно понять. Ты можешь осуждать мои взгляды снова и снова, но я ничего не
жду и никуда не стремлюсь.

Намджуна пугает его поведение, заученные наизусть однобокие и скучные фразы,

безотчетная боль в глазах. Тэхён дает понять, что это не лечится и нужно смириться,
а не стараться расковырять его до мяса и снять проклятье. Намджуну кажется, что он
ничего не хочет по той простой причине, что нигде и ни в чем не осмеливается себя
попробовать. «Аппетит приходит во время еды». Но это правило Тэхёна словно не
касается, он слушает Намджуна с некоторой отстраненностью, разглядывает ярко-
лиловую блузку сидящей поодаль девушки и уже жалеет, что выбрался из дома в
пятничный вечер. Намджун – единственный устоявшийся социальный контакт, да и то
потому, что является его кузеном.

― Давай завтра сходим куда-нибудь, а? ― Намджун делает бросок в никуда.

― Во-первых, мы уже пришли. И это кафе – дерьмо. А во-вторых, мне завтра на работу,
― говорит Тэхён, мысленно благословляя подвернувшийся повод. ― Я подменяю коллегу.

― Чёрт подери твою контору!

― Ну, кто её только не дерёт, ― пожимает плечами Тэхён.

Похоже на вяленькую попытку пошутить, Намджун осторожно улыбается.

― Тебе нужно расслабиться, отпустить тревоги. Беда в том, что ты зациклен на своем
горе, ты его персонифицируешь, оно уже как твой постоянный спутник.

— Мне с ним комфортно, поверь.

И Тэхён снова молчит.

— Я добра тебе желаю, Тэхён.

— Знаю. Ценю, как умею.

Намджуну видно, как он напряжен, как зажат и глубоко потерян. Впрочем, судить он
тоже не решается. Внутренние демоны Тэхёна – его личное дело, и вмешиваться ни к
чему. Но Тэхён именно из тех людей, которых невозможно оставить надолго в
одиночестве, за него действительно страшно. Он не привязан к реалиям, он не влюблен
ни в окружающий мир, ни в самого себя. Его сложно назвать эгоистом, в некоторые
моменты он способен откликнуться на помощь, но в какие-то и пальцем не пошевелит.

Они стоят у входа, под козырьком крыши, смотрят на февральскую метелицу. Намджун
курит тяжелые сигареты, а Тэхён просто стоит и прячет лицо в поднятый воротник.

— Не смей ничего с собой делать, — выдыхает Намджун. Как падре-настоятель, с

интонацией всезнайки, как у него частенько выходит. — Пожалуйста.

— Не делай вид, что тебе действительно есть до меня резон. Я присматриваю за твоими
отпрысками, когда вы с женой заняты и именно этим я тебе выгоден.

Прозвучавшее – шоковая терапия, за такое бы дать ему в челюсть. Нагоревший пепел

обваливается с сигареты Намджуна, как маленькое вулканическое образование. Он
обалдело смотрит на Тэхёна, проглатывая обидное, но отчасти верное суждение. Их с
женой родители в другом городе, квартира в ипотеку, машина в кредит, а это значит –
работай, как вол с утра до вечера, времени на воспитание двойняшек маловато. Тэхён,
когда отрабатывает три дня, еще три сидит дома, почему его и запрягают за милую
душу.

— Я хуёвая нянька, понимаешь? Если я захочу вскрыться, ни твои «пожалуйста», ни

твои дети меня не остановят, — Тэхён вышагивает за пределы укрытия, и на макушку
тут же сыплется снег. — Твои амбиции привели в итоге к тому же, к чему приходит
большинство, вот почему опека и советы твоего авторства мне неинтересны. Разберись
сначала со своими проблемами.

— Окей. Тебя не волнует семья и ты ни в ком не нуждаешься, это давно понятно, но

поливать меня грязью не надо, Тэхён. Я найду няню своим детям и больше тебя не
побеспокою. Делай ты что хочешь, мать твою, хоть вешайся, хоть травись, я устал
тебе задницу подтирать, — зло шипит Намджун и, швырнув окурок, уходит, напоследок
толкая брата плечом.

Он проезжает мимо на машине, не предлагая подвезти. Тэхён отрезает его, прекрасно

зная, что Намджун остынет и не отстанет. Натура у него такая. Они ссорятся уже не
впервые. Родственные связи Тэхён тоже считает бессмысленными, их не выбирают, но
почему-то превозносят, как ценное. А ценного здесь нет.

Тэхён кое-как собирается, по утрам с таким трудом поднимая веки и пробуждаясь, что
первую четверть часа всё валится из рук. Он выбирается на поверхность настолько
рано, что прохожих почти нет. Идёт и проверяет в интернете погоду на сегодня. Затем
поднимает взгляд и резко останавливается. Впереди чёрно-белая мёртвая кошка, из-под
брюшка которой струится алая лужица. Высунув язык и устремив остекленевший взгляд в
пустоту, она, распластавшись, лежит посреди тротуара. Тэхён столбенеет. Откуда она
взялась и что с ней стряслось – непонятно. Но она мертва и совсем недавно. Ей
нельзя заказать катафалк и погребальную церемонию, она ничья, бездомна и одинока, и
некому спрятать её истощавшее тельце, некому вспомнить её и сказать о ней доброе
слово. Вряд ли она знавала ласку и человеческое тепло, вряд ли она верила, что ей
когда-нибудь повезёт есть досыта, высыпаться и ластиться о чьи-то любящие ладони.

Тэхён обходит трупик стороной. Если окоченевшие люди не вызывали у него эмоций, то
с животными обстояло иначе. Грудь щемит. Он терпеть не может насилия над теми, кто
слабее. Какими бы ни были обстоятельства, это животное не заслуживает такой
печальной кончины.

Он оборачивается. Никто не узнает, что он позволяет себе чуть разломать доспехи и

показать нечто похожее на чувства.

— Покойся с миром, — и глаза его блестят от влаги.

Но он совершенно ничего не может предпринять в том плане, чтобы упокоить несчастное

кошкино тело. Ей уже не помочь, а он, задержавшись хоть ненадолго - опоздает.

***

Напротив картина на холсте, где ярко-рыжая лисица, собирается нырнуть в сугроб на

фоне зимнего живописного леса. Упитанная охотница учуяла добычу. Как ни странно, но
нельзя предугадать, что подготовил художник ей по итогу. Насытится она или нет –
решать зрителю.
На столе блюдце с клюквой и чашка горячего чая, над которой клубится пар.
Нордический блондин в черном костюме берет немного сахара и посыпает им ягоды,
пробует на вкус и кладет на язык немного свежеиспеченной сдобы, чтобы окончательно
скрасить кислоту.
Создается ложное впечатление, что он доволен жизнью, достигнутыми благами, роскошью
обстановки и богатым убранством большой комнаты, где высокий потолок в кессонах из
лепнины, а центральную часть венчает спиральная люстра. От голубоватых стен веет
холодом, и молочный свет витражных окон скупо проливается на мраморные плиты пола.

Неспешно окончив чаепитие, он поднимается и проигрывает на домашнем органе часть

«Малой мессы по усопшим» Луи Вьерна. Раздается стук, его обозначает человеческая
фигура, возникшая в щелке приоткрытой двери.

— Господин Мин, прошу извинить, но к вам посетитель. Будет ли вам удобно принять
его? Через полчаса подадут машину.

— Ничего страшного, я успею. Кто там? — Мин поднимает на слугу осоловелый взгляд.

— Представился как Пак Чимин, один из ваших студентов.

— Пусть подождёт, я сейчас спущусь.

Поправив перед зеркалом волосы, он спускается по лестнице, минуя увеличенную

картину Лелуара «Иаков борется с Ангелом». В просторной гостиной его встречает все
тот же слуга, при хозяине справляется о желании гостя выпить чего-нибудь, но тот
отказывается. Чимин весь поглощен представшим перед ним сонбэ, он здоровается и
низко кланяется.

— Рад тебя видеть. Присаживайся.

Он и забыл, что две недели назад назначал ему встречу. Чимин оканчивает аспирантуру
и избрал его, как научного руководителя исследовательской работы.

— Примите мои глубокие соболезнования, — с этого и полагается начать.

Три дня назад у профессора Мин Юнги при трагических обстоятельствах погибла жена. В
консерватории ходят разные слухи, и все строят какие-то предположения, выдумывают
обстоятельства и причины. Одни говорят, что она умерла от передозировки снотворного
и найдена мертвой прямо в своей постели, а другие слышали о жесточайшем убийстве.
В сводке новостей мало что значится: Юнги предусмотрительно связался со знакомыми
из мира журналистики, чтобы не дать плодиться глупостям и пересудам в статейках
желтой прессы.

По скорбному лицу Юнги ничего не сказать наверняка. Утрата даётся ему тяжело, он
благодарит Чимина за то, что тот навестил его и, извиняясь, напоминает, что ему
необходимо ехать и разговор предстоит вскоре завершить.

— Если ты хочешь знать, вернусь ли я к работе – разумеется, — успокаивает

профессор.

Они мимоходом обсуждают учебу, и Чимину становится стыдно, он не смел беспокоить

сонбэ, вваливаться сюда со своими вопросами. Юнги не думает, что визит неуместен и
характеризует Чимина с дурной стороны. Чимин - студент без выраженного таланта, но
усердный, он не одарен, но имеет способности к быстрому обучению, отлично владеет
теорией и на практике звучит вполне обнадеживающе. Ему не хватает искры, по мнению
Юнги, но нет того, чего невозможно добиться трудом и самодисциплиной. Конечно, они
доведут его исследовательскую работу до логического завершения, и Чимин справится.
Тот, кого следовало успокаивать, успокаивает сам.
Да, как только Юнги оправится после похорон, он намерен снова преподавать,
самовольно, без закона о дани долгу. Пусть это дело его семьи, дар, переходящий из
поколения в поколение, Юнги никогда не отказывался от него и осознанно добивался
вершин. Он не успел обзавестись наследником, но не будет против и стать последним.

Чимин, как и многие другие его поклонники, смотрит с щенячьей нежностью, он ходит
на его концерты и посещает чуть ли не каждую лекцию, будь та хоть и для другого
потока.
Поэтому, да и потому, что у молодого человека гетерохромия, и его карий правый и
левый голубой – как маячки на любом занятии, Чимин запоминается почти сразу.

— Господин Мин, пора, — напоминает слуга и подносит черное кашемировое пальто.

— Да-да, отправляемся.

Он пожимает Чимину руку, хочет смягчить прием улыбкой, но безуспешно, и Чимину от

его натянутого радушия физически больно. Он даже хочет сказать, что чувствует
какую-то связь с Юнги, что видит в нём мотивацию и смысл, в самом его присутствии,
деятельности, музыке. О том, что он его кумир и образец для подражания говорить
излишне. И Чимина не волнует, что между ними одиннадцать лет разницы, и что сонбэ
из-за ранней седины приходится поддерживать холодный оттенок блонда.

— Продолжай трудиться, — отечески наставляет Юнги. — Увидимся в консерватории.

Храня молчание, они вместе покидают особняк. Погода изрядно попортилась, и Чимин
представляет, как долго и трудно ему будет идти отсюда до остановки, ведь этот
район не благоустраивали под общественный транспорт из-за наличия у зажиточной
прослойки населения транспорта личного.

— Садись. Мы подвезем тебя, — Юнги кивает на матово-черный «мерседес».

Чимин скромно переминается с ноги на ногу, но вынужден согласиться. Машина плавно

выкатывает на дорогу, и Чимин может какое-то время посмотреть на задумчивого
профессора, восхититься его осанкой и ужаснуться сдержанной, уловимой лишь во
взгляде болезненной потерей. Затем он смотрит на его руки. Никогда и ни у кого в
жизни он не припомнит таких красивых ладоней, пальцев, созданных для того, чтобы
создавать музыку.

— Сонбэ…

— Что?

— Что вы порекомендуете слушать, когда на душе плохо?

Юнги не задумываясь отвечает:

— Тишину. Когда тебе по-настоящему плохо, я рекомендую слушать тишину, Чимин. Даже
если от этого будет еще хуже.

***

Стена. Единственная пустая в его новом пристанище.

Периодически Чонгук садится напротив серой эпитафии во имя бездны и нехватки
времени на ремонт и внимательно изучает трещинки. С момента въезда он так и не
может придумать, чем её украсить или оживить. Возможно, стоит прикупить краску и
нарисовать что-нибудь оригинальное, проявить фантазию, сделаться Пикассо. Однако,
Чонгук в последний раз рисовал в старшей школе. Ну, как вариант сойдет оставить
стену девственной и грязной, со всеми её недостатками. Косить под старину ведь
модно? Несовершенства Чонгуку нравятся куда больше.

Прошло около двух недель с ночи, разделенной с Тэхёном еще на старой квартире. В
новой же Чонгук с прокрастинической успешностью медлит с распаковкой чемодана.
Жаль, что Тэхён застал его тогда врасплох, надо было вовремя сложить шмотки, а
пистолет спрятать в первую очередь. Навалилось столько, что Чонгук потерял
последовательность. Тот дурачок вполне способен был всадить себе пулю в висок.
Конкретный неадекват. Но личность притягательная в каком-то роде. Сумасшедших
Чонгук встречал немало, но данная персона, невыразительная в целом, едва ли не
первая подобная на его пути. На ум приходит дурацкое словосочетание «отбитая
невзрачность». Согласно договоренности, они уже должны были встретиться, но Чонгук
откладывает секс на потом, как десерт и вознаграждение за адские будни.

После пяти лет в общаге и четырех на старом днище окраины, полученные апартаменты
выглядят слишком просторными для одного, но в действительности площадь невелика. В
конце концов, отсюда до работы рукой подать, поэтому грех жаловаться.

На его этаже еще несколько квартир, соседей Чонгук ещё не встречал и надеется, что
этого не случится в ближайшие пару недель, пока он свыкается с переводом в другой
район. Итэвон кажется абсолютно безумным, круглосуточным разноцветным фестивалем,
где всё с ног на голову.

С того дня, как они с матерью покинули Пусан, сбежав от запивавшего и распускавшего
руки отца к тёте, Чонгук так и не может вжиться в образ жителя столицы. Он по-
прежнему чувствует себя неуютно в сеульских кварталах. В студенческие годы не раз
грозил матери, что плюнет на всё и уедет как можно дальше. Но правда в том, что
временное – постоянно. Подростком его расстраивало то, что вся дневная светлость,
чистота и радость здешних мест смывается ночами и отблеском фонарей. Волшебство и
сегодня выглядит каким-то вязким и мрачным. Чонгуку точно на роду написано влезать
в темень, он знает, что она, рассеянная по мегаполису, будет следовать за ним
неотступно.

Поэтому ли или из-за особых успехов в физической подготовке, выбор Чонгука пал на
полицейскую академию. За шестилетку после вуза он насмотрелся на изнанку
детективных сериалов и раздутых преимуществ людей в форме, не один раз пережил
отчаяние и ужас, намерение всё бросить. Когда был зеленым, мелкие кражи,
мошенничество или административные неурядицы щёлкал, как орешки, а потом его
повысили, навешали обязанностей и ответственности, дали директиву на дополнительные
учения и определили в убойный отдел при Национальном агентстве. Чтобы в один
прекрасный день, возложив надежды, сказать, что в одном из участков Сеула не
хватает сильной руки и мозгов. Стало быть, Чонгуку пришлось занять место «капитана»
и встать за штурвал, взять под контроль тамошних оболтусов и навести полный
порядок. Скорее всего, именно этим стрессом и было вызвано желание срочно
развлечься с новым секс-партнером из виртуальности.

С грянувшим, как снег на голову, переводом Чонгук вынужден свыкнуться. Прибавка к

зарплате - то немногое, что его по-настоящему радует. Потому что работёнка не из
лучших. Ладно хоть с прибавкой будет и себе поддержка, и маме с тётей. Последняя -
на редкость взрывная особа, проблем с ней не оберёшься, но Чонгук благодарен ей за
то малое, что она прекрасно относится к матери.

Мало кто похвастается близкими отношениями с Чонгуком, в его закрытое личное

пространство не каждый вхож, к тому же, он не любитель трёпа и пустого
времяпровождения. Снимает напряжение из раза в раз случайным перепихоном, но не
более. Готов пропустить стаканчик-другой пива в баре с офицером, по счастливой
случайности переведенным на пару, но тот скорее исключение, подтверждающее правило.

Изредка знакомое окружение Чонгука тащит его на прогулки или в ночные клубы, а того
хуже – на тисканье грудастых тян. Под градусом ему свойственен героизм, но в
разумных пределах. Чаще он осторожен. Осторожен во всём.

День за днём ему открываются такие виды и кошмары, каких не показывают по телеку и
в рафинированных документалках, а то и зацензуренных напрочь репортажах.
Развешанные гирляндами кишки? Пожалуйста! Двадцать ножевых в брюшную полость? Будет
сделано! А прожаренное до кости лицо, приложенное к конфорке - как вам? И многое
другое, от чего рано или поздно идешь к психиатру за неозепамом и лечишь хреново
расстройство сна.
Лечишь и калечишь, потому что с ночными вызовами не забалуешь.

Стоявший в стороне Хосок, глянув в сторону строго одетого репортёра, закатывает

глаза и нервно ёжится. На любой шорох реагируют эти расфуфыренные ищейки, сенсацию
им подавай, как же!

Завидев приближающегося начальника, Хосок автоматически вытягивается по струнке и

козыряет ему. Как всегда собранный и серьёзный, в ебеня уставший, Чонгук едва
заметно кивает, поднимая жёлтую сигнальную ленту. Под подошвами ботинок хлюпает
каша из снега и грязи.

Полчаса назад уборщик ночного паба обнаружил в мусорном ящике обезглавленный труп и
сразу же вызвал полицию.

— Личность установили по банковской карточке, что уже исключает мотив с целью

кражи, — отчитывается Хосок. — Итак, Харада Коичи, приезжий на отдых из Токио. Наши
криминалисты проверяют в баре и вокруг каждый сантиметр.

— Молодцы, — сухо хвалит Чонгук.

Каждый новый выезд включает в схему выяснение личности, обстоятельств и получение

первичных сведений, а также тщательный осмотр места преступления. Походив вокруг и
собрав информацию, Чонгук возвращается к Хосоку, как раз закончившему опрос
трясущегося от испуга уборщика: Хосок показал ему отрубленную часть убитого.

— Товарищ любезно взглянул на кочерыжку и признал, что этого сорвиголову не видел

прежде, — шутливо сообщает Хосок, прекрасно зная, что проявленная вольность в
демонстрации - мера жестокая.

— Заканчивай стендап, — выдыхает Чонгук и пробегается по записанным Хосоком кратким

ответам в формуляре. — Паб – случайное место слива трупа, не более. Началось всё не
здесь. Нужно добраться до отеля, где он остановился и проверить всё, что касается
поездки. Сомневаюсь, что он обычный турист, обычные туристы маловероятно натыкаются
на подобное зверство.

— Попахивает намеренным убийством, согласен. Бля, теперь же еще и с консульством

разбираться, и с японскими городовыми…

— Я бы сказал, что это мои проблемы, Хосок, но если ты очень хочешь…

— Нет, шеф, — беспокоится Хосок, хлопая его по плечу. — Я тебе в этом знаешь, как
доверяю? Всецело, вот как.

Консультация у коренастого патологоанатома с прилично подстриженной бородкой заняла

не больше трёх минут.
— Насильственная смерть наступила мгновенно, — пропел он, снимая перчатки, — вчера,
между десятью вечера и полуночью. Судя по линии среза, орудие убийства похоже на
топор или что-то сродни, причем лезвие заточено неидеально.

— Рубил непрофессионал? — Чонгук почти утверждает, смотря на округлый чёрный пакет

с маркировкой.

— Вероятность - процентов семьдесят. Больше скажу после того, как проведу с

очередным мистером Доуэлем свидание.

— Только не увлекайтесь, — поддерживает Чонгук. — Спасибо за консультацию.

Главный из криминалистов, делая первые выводы по практически отсутствующим уликам,

подтверждает, что труп подброшен и обещается отчитаться в подробностях сразу же по
прибытии в участок. Поиск возможных свидетелей пока не даёт результатов.
Скоординировав работу всех активных начал, Чонгук планирует ехать в отель,
прихватив с собой Хосока.

========== Часть 3. ==========

Ледяная скульптура одна,

и покрыты ресницы инеем,
на холодных руках - вина,
под ногами - цветущие лилии.

На пути к отелю у Чонгука имеется выписка с банковской карты убитого. Ребята

оперативны донельзя, не зря он их натаскивает. Где был убитый, за что платил – всё,
как на ладони. Только вот ничего путного и стоящего в присланной таблице не
наблюдается. Разумеется, Чонгук вышлет группу, чтобы прошерстили локации от и до,
но вряд ли найдутся следы. Судя по всему, убийце было наплевать на информацию,
которая бы раскрылась благодаря подобной находке. И вот почему Чонгук дважды
уверен, что копать следует в ином направлении.

На дорогах пусто. Чонгук пользуется минуткой на светофоре, чтобы привести мысли в

порядок, а Хосок напряженно чавкает жвачкой.

— Ну, что там?

— Бутики аэропорта, кафе и прочее, чисто сага типичного туриста… Короче говоря,
мусор, который предстоит фильтровать.

— Не исключено, что у него могла быть и другая карта. Да и налик никто не отменял.
А уж последнее – сто тысяч дорог во все стороны открывает.

— То-то же и оно, версий дохрена. — И машина тронулась вперед. — Однако, мы точно

знаем, что убийство преднамеренное, и Хараду могли ждать именно в Сеуле. Надо
выяснить, каких врагов он себе нажить успел и в чем провинился.

— Мы уже сделали запрос в посольство, результаты не заставят себя ждать. Может,

очередной нелегал, влез по самые яйца в неприятности, вот и получил за всё хорошее.

— Сколько раз говорить? — метнул недобрый взгляд Чонгук. — Не руби с плеча. Выводы
делать еще рано.

Шеф знает своё дело, и в этом у Хосока сомнений нет, Хосок повинуется и прибавляет
радио пару децибел, чтобы тишина так сильно не давила на мозг. Не получается у
Хосока терпеть Чонгуковы приступы раздражительности.

Взглядом не голодного стервятника, но опытного хищника Чонгук обводит неказистый

номер. Простейшая, но уютная обстановка в отеле на три звезды. Минимум мебели и
вычурности. Сервис на уровне, расположение тоже весьма выгодное: в десяти минутах
ходьбы до метро. Прибавить невысокую плату за сутки и становится ясно, почему
убитый предпочел это славное местечко другим.

Прежде, чем натянуть перчатки и провести осмотр с пристрастием, Чонгук

притормаживает торопящегося Хосока и обращает его внимание на прикроватную тумбу.

— Неужели так легко? Сдвинута.

— Классически-идиотский тайник, — разочарованно вздыхает Хосок.

Проверяя догадку, Чонгук отодвигает тумбу, а затем издает горький смешок.

На полу приоткрытый футляр для очков, заполненный пакетиками с белым порошком. Из-
под их непосредственной юрисдикции дело теперь всяко должно перейти к отделу по
борьбе с наркотиками. С одной стороны, Чонгуку приятно сбагрить скучное, он скучает
по федеральной службе, и все эти рядовые случаи уже поперек горла, а с другой, как-
то обидно, когда полномочия приходится перекладывать, и заняться вовсе нечем. В
последнее время Чонгук ждет чего-то феноменального или хотя бы необычного,
выбивающегося из ряда нескончаемых клише о бытовых конфликтах, преступных узлах и
безошибочно работающих схем состава преступления.

— Вау, на этот раз я не ошибся с первичными выводами, — закончив предварительный

осмотр, триумфально говорит Хосок и, не получив ответа от нахмурившегося напарника,
вызывает группу криминалистов. — Что, шеф, долбанем по кофейку в участке?

— Я угощаю, раз уж ты был прав, — улыбается Чонгук и хлопает его по плечу. —

Пойдем.

Собственно, не так уж и расстроен, но Хосока почему-то задевает его тихая печаль.

Такой акуле домашний бассейн маловат. Он и сам помнит, как живенько шеф работал в
штабе, с какой страстью вгрызался в дела с грифом «секретно». После такого
обыкновенный полицейский участок – кукольный домик. Есть подозрение, что их с
Хосоком перевели и «спустили» специально, чтобы не допустить конкуренции и не дать
молодому еще специалисту честным трудом занять чей-то нагретый стул. Хосок же
непритязателен, ему нужен не столько карьерный рост, сколько удовольствие от
процесса «здесь и сейчас». И на данный момент он благодарен судьбе, что знает Чон
Чонгука.

***

Присутствующие восковые изваяния, в число которых входят родственники Юнги и его

жены, не придавали ему ни сил, ни даровали облегчения. С той ночи, когда это
случилось, когда он застал её мёртвой в собственной постели – он почти не смыкал
глаз.
Юнги чувствует, как от усталости подкашиваются ноги, и от благовоний его сейчас
стошнит на новые лакированные туфли; его жена, что превратится завтра в песок,
вернётся к нему в дорогой урне и еще сорок девять дней будет где-то непозволительно
рядом напоминать о своем существовании.

Слуга любезно подставляет своё плечо, и Юнги вынужден опереться, чтобы дождаться
конца церемонии. Он пропускает происходящее сквозь пелену, старается мужественно
выстоять.

Раскадровки стертых лиц, размытых очертаний и далеких, звучащих эхом чужих слов. Он
быстро забывает их, как и многое другое.
Потеря не осознаётся и не принимается взаправду. Какое-то время утрата считается
чем-то ирреальным, постановочным.

Юнги особенно холодно, когда он садится на заднее сидение автомобиля и ощущает, как
в шею врезается жесткий воротник пальто, подкладку которого немного успел обсыпать
снег. Он ёжится и смахивает белые хлопья с плеч, просит прибавить градус в машине.

— По прибытии домой я сделаю для вас чай с мёдом, господин Мин, — слуга слегка
касается тыльной стороной ладони его лба. — Полагаю, у вас простуда, ваш иммунитет
ослаблен из-за стресса.

Возможно, что и так. Недаром бросает то в жар, то в холод.

Юнги недолго мается, борясь с наваливающейся дремотой, и пейзаж в окне смазывается
до неузнаваемости. Ему кажется, что детская колыбель на краю обрыва, в которой его
качали несколько безумных дней, наконец, падает. И он вправе отпустить боль и
страх, приготовившись вступить в другую жизнь под главой «после».

Из царства живых в царствие мёртвых, но не целиком. Это временная кома, надо

думать, эмоциональный застой и поломка фильтров на фабрике грёз. Вот тебе полосы.
Чёрная, белая, чёрная, белая. Как клавиши рояля. Орган и рояль в одном доме, как и
другие инструменты, затем, чтобы иметь возможность сочинять и самостоятельно
обрабатывать продукт своего вдохновения.

Думая о вещах вразнобой и не думая минутами вовсе, Юнги лежит на высокой перине,
сложив руки на животе и глядя в потолок, похожий на взбитые сливки. Он ищет
ассоциации, мотивы, созвучие нот. Не выходит. Не его спальня, предметы, как чужие,
а в той, где спал много лет подряд – призрак умершей женщины, если выражаться
фигурально. Она там в деталях. На шелковых простынях, в атласном нижнем белье,
перед туалетным столиком. Он дает распоряжение избавиться от её вещей, выбросить
гардероб, украшения и косметику - сжечь.

Пару суток сна, уход и успокоительные действуют замечательно на состояние, но

сосущая внутри пустота, схожая с голодом или жаждой, не уходит. Юнги не надеется
лечить её таблетками. Как лечила похожее она.

Он обещал студентам вернуться, как можно скорее, а сам деградирует, лежа плашмя и
продаваясь депрессии в разных позах. То, что он презирал, то, с чем старался
никогда не сталкиваться вплотную, в итоге одержало победу. Юнги не искрился
жизнелюбием и в браке, но до его заката не смел баловать себя ленью и прозябанием.
Он всё время куда-то бежал и что-то делал, творил, преподавал, наблюдал за миром,
потом запирался в интровертной агонии и ловкими пальцами вышивал музыкальный
фантасмагорический узор. Его нельзя было называть счастливым, но и к несчастным он
себя не относил.

Теперь он разлагается и не хочет ровным счетом ничего. И тут же – не может. Его

беда не способна разрушить чары искусства, нет. Скорее, это отличный повод
предаться тому, что многие деятели называют «плодотворной меланхолией». Юнги просто
нужно привыкнуть и понять, как работает настроение, которого нет.

В комнате странная атмосфера, и предчувствие склизкое, мерзкое. Стены словно

сжимаются вокруг него, угрожая раздавить.
В один момент решив, что так продолжаться не может, Юнги поднимается и приводит
себя в порядок, долго стоя под прохладным потоком воды в душевой кабинке.

Внизу ему предоставляют обед, подают блюда молча, жалеют, пусть не открыто, но
чувствуется настолько, что вкус у еды становится кисловатым.

В чистоте и зеркальном блеске столовой Юнги не находит прежних признаков роскоши.

Маятник на часах качается вправо-влево, и секунды жизни, одна за другой,
пропускаются сквозь мельницу, обращаются пылью, и в дальнем коридоре видно, как она
кружится в световом потоке.

Когда они ужинали с женой, она точно бы заключала резон, основную мысль,
таинственной красотою венчала обстановку. Не то чтобы они разговаривали по душам:
оба чрезвычайно закрыты, но иногда соприкасались в темах, определенно делавших
ближе. Ради нее Юнги приветствовал совместные трапезы в большом доме, ненавидя их
по сути. Но вот его богатый стол пуст. Возможные визитеры нежелательны, они не
скрасят досуг, будут молоть языками, справляться галантно о здоровье, а потом разом
потеряют доброжелательность и разбредутся по норам, подобно червям продолжат
прогрызать тоннели в бытии. Они грызут и гранит науки, трудятся не покладая рук, и
Юнги уверен, что некоторые из них уповают на то, что коллега потеряет хватку. Юнги
- серьезный конкурент. Однако, музыка не рынок, и он не ставит нотам ценники.

…На белом фартучке прислуги крохотное масляное пятнышко. Он не замечает, какая она
прехорошенькая и как алеет, когда он случайно смотрит. Вырез её фартука чрезвычайно
откровенен для установленной формы, а платье коротковато. Ложбинка груди сочная и
манящая, губы густо накрашены прозрачным блеском. Согласно правилам, она остается в
зале, встав чуть поодаль и смотрит, как ест хозяин, безвкусно и не наслаждаясь,
готовый отравиться. Она нищенка, а он – принц. Она жалкая чернь, а он – господин.

Упоительно. Девушка немного сжимает бёдра, представляя, как он подзывает её к себе

и властно опускает на колени, чтобы она смогла прикоснуться к его члену, обвести
языком головку и пропустить глубже, в глотку. Предаваясь фантазии, девушка
прикрывает глаза.
Её трусики намокают. Ей нравится воображать их вместе, хочется ощутить его внутри,
длинные пальцы на своём клиторе, розоватый пенис у половых губ и целиком во
влагалище. Частенько ей приходилось подслушивать, а в довесок и подсматривать, как
Юнги занимается сексом с женой. Он сосредоточен и серьёзен, методичен и даже
суховат в этом отношении, он исполнял супружеский долг, не более. И прислуге
кажется, что в нём кроется намного больше желаний и неразгаданных головоломок, в
чем и одна из основных зон притяжения.

Соски упругой девичьей груди заметно торчат под тонкой тканью фартука, она дышит
чаще, продолжая напрягать бёдра. Мышечный спазм, и она с дрожью пошатывается,
плотно прислоняясь к стене.

Кончив, она поднимает ошалевший пьяный взгляд и робеет, хочет скрыться от стыда, но
с места не двигается. Мин Юнги крутит в пальцах вилку, и всё его внимание внезапно
направлено на неё и её непристойные действия. Она ждёт осуждения и жаждет
искупления, тушуется.

Вспыхнувшие алым щеки цветом напоминают Юнги яблоки, что лежат в вазе на кухне. Он
смотрит на девушку, а затем на свою ширинку, под которой по-прежнему спокойно.
Делай так его жена, соизволил бы Мин-младший подняться? Увиденное не возбуждает.
Юнги полагает, что эффект временный.

— Очень вкусный суп, — говорит он утешающим тоном, делая акцент на том, что трюк не
придастся огласке. — Подай мне десерт, будь добра.
Опешив, она несколько секунд растерянно теребит подол платья, слыша в его словах
издёвку. Мин Юнги, как символ недостижимого, верен себе. Его хотят, но не способны
заполучить. Собирая посуду, она наклоняется так низко, чтобы господин оценил
декольте, надеется на что-то, забавная.

— Человек часто совершает глупости под действием эмоций, так? — он промакивает

салфеткой губы и подбрасывает использованный клочок в одну из пустых чаш.

Девушка неуверенно пожимает плечами. Юнги не то чтобы ведет диалог с ней, всего-то
рассуждает вслух.

— Наверное.

Он выбивается из амплуа убитого горем вдовца. Губы растягиваются в тяжеловесную,

скупую улыбку.

— Наверное, да? Или, наверное, нет? — повторяет он задумчиво. — Ладно, иди.

Наивная глупышка. Считает, что оболочка – гарант успеха. Юнги всегда питал
некоторую жалость по отношению к подобного типа личностям. Бесталанные зрители,
унылая массовка, выкручивающая показатели «моё тело – бог» до максимума и
игнорирующие ум и дух в абсолюте.

Последние дни сотовый Юнги доверен бдению верного слуги. Он отчитывается о

поступивших звонках, соболезнованиях и приглашениях, кто-то интересовался о том,
как скоро Юнги появится на занятиях. Не тот ли студент?

Что ж, пора. Юнги уверяет, что здоровью ничто не угрожает, и признаки болезни
отступили, благодарит за заботу и, поднявшись, просит поднести пальто, но не подать
машину.

— Я доберусь до университета на метро, хочу прогуляться.

— Вы уверены? — ему подают дипломат и обеспокоенно вглядываются в глаза.

— Конечно. Всё будет в порядке.

— Вы давненько не бывали в городе.

— Я не потеряюсь, Тору, не переживай.

Тору пришёл к ним на службу еще до смерти отца Юнги, который помог тому с миграцией
из портового городка одного из островов Японии. Кажется, они познакомились, когда
отец отдыхал и поправлял здоровье, и Тору ухаживал за ним в санатории, полюбился
своей простотой. Фактически, обеспеченной жизнью он обязан семье Мин и предан им
совершенно искренне. Юнги воспринимает его, как родного.

Следующим вечером Тору заходит к хозяину бледным и поникшим, сбивчиво объясняется и

отпрашивается на несколько дней. Юнги слышит весть о том, что смерть – постоялец в
их краях.

***

Выходная тягомотина дома переносится легче, там ничто не мешает Тэхёну разлагаться
и раскладывать мысли, обсасывать каждую несущественную проблему и лепить из мух
слонов и обратно. На работе же Тэхёну приходится взаимодействовать. График три на
три неприятен, а выход не в свою смену и подавно. Наверняка ТоГю никуда не поехал,
и на самом деле они с начальницей сейчас кутят в её загородном домишке, недаром она
его отпрашивала, как учтивая мамочка.

С ним в здании еще полно коллег по ритуальному цеху, но крематорий из-под своих
недр редко кого выплевывает, и остается лишь средних лет унылый бухгалтер с лицом,
уморительно похожим на мордочку мопса, время от времени бухгалтер выходит на кухню
и, проходя мимо, бросает на Тэхёна подозрительные, колкие взгляды, как будто с тем
что-то не в порядке. У Тэхёна всего лишь синяки под глазами, что не засчитывается
увечьем.

Тэхён и не вспоминает о ночном похождении, выход за линию общепринятых правил не

является для него исключительным подвигом. Он сделал то, что посчитал нужным
сделать, и за дальнейшее развитие «контрактного траха» ответственности не несёт,
поскольку та сторона закреплена решающим звеном, определяющим место и время
встречи; и та сторона не спешит объявляться. Тэхёну безразлично. Хотя, он бы
повторил то прикосновение к стволу.
Пистолета.

Бытие растягивается еще на неделю, и Тэхён снова в рабочем кресле, щелкает мышкой,
закрепляя за очередным заказчиком базовый пакет услуг. Можно подготовить церемонию
онлайн. Можно даже захоронить, не приезжая в офис. Прогрессивный век, честь тебе и
хвала!

Посетитель.
В помещении становится будто светлее. И немного холоднее, чем там, на улице. Тэхён
мельком смотрит на термометр. Надо же - комнатная, как обычно. В таких условиях
только овощам и расти. И он не про себя. Начальница в кабинете выращивает рассаду
помидоров, и Тэхён понятия не имеет – зачем. Не ему придираться, впрочем.

Алгоритм действий при появлении нового клиента прост и однообразен. Поздороваться,

выразить соболезнование невербально (на деле это естественная и врожденная скорбь,
что таится в глубине у самого Тэхёна), затем обязательно дождаться, когда заговорит
пришедший. Не насиловать рекламой и быть ненавязчивым, человечным – главное в этом
нелегком бизнесе.

— Добрый день, — и человек показывает удостоверение личности.

Тэхёну это мало о чем говорит, поэтому он действует согласно существующему кодексу.

Оказывается, их двое. Еще один мужчина в черном, постарше и с нестандартной для

корейца внешностью (предположительно – японец), заходит следом и уважительно шепчет
что-то на ухо блондину.

— Тору, перестань извиняться. Я делаю это по доброй воле. Ты и есть член нашей
семьи.

В анкете заявлено погребение по-христиански. Интересно. Будущий гость, скорее

всего, погиб насильственно и вдруг может когда-нибудь понадобиться. Тэхён не строит
теорий, случаев такого рода полно, но всё, что не является кремацией, его немного
напрягает. Он совершает несложные подсчеты, выписывает немаленькую сумму для оплаты
и принимает кредитку.

Блондин разглядывает его, и от этого некомфортно. Ему кажется занимательным то, как
безынтересно Тэхён исполняет обязанности. Бейдж с его именем неказист: черные
строки на белом фоне.

— Вам нравится ваша работа? — следует внезапный вопрос.

— Нет.
— Тогда почему вы именно здесь?

— Потому что где-то "именно там" всё будет точно так же. Разницы нет, — Тэхён
ставит печать и подпись, отдает один экземпляр договора клиенту. — Я зарабатываю
деньги, вот и всё.

Блондин согласно кивает.

— Большое спасибо.

В дверях посетители сталкиваются с начальницей, и та распинается в поклонах,

сердечно шепчет о "трагедии", обещает сделать всё в лучшем виде. Когда никого,
кроме них двоих не остается, начальница подплывает к Тэхёну и, достав недоеденную
по дороге кремовую трубочку, выражает восторг и недоумение.

— Охренеть-бояться, за стручок не браться! Ты знаешь, кто это был?!

Тэхён вкладывает в лоток принтера бумагу.

— Без понятия.

— Балбес! Говорила же, что надо выучить список VIP-клиентов! — она намеревается
дать подзатыльник, но у него компромат, поэтому – нет. — Сынок почившего два года
назад чинуши, бывшего известного пианиста и основателя благотворительного фонда в
помощь сиротам. Семья Мин по вкладам для нас особенная, — она заглядывает в
монитор. — Ты даже не заметил, что скидка сработала, господи!

Тэхён корчит гримасу.

— Они что, так часто помирают?

— Не важно, по каким вопросам они к нам обращаются. Мин – одни из наших спонсоров.
Ох, Тэхён, какая же ты черепаха, живешь в своём панцире и ни черта не знаешь!

— Под моим панцирем, по крайней мере, не ютятся малолетки.

Его ответ достоин похвалы.

Умозаключение простейшее: настоящими клиентами для них являются вовсе не мёртвые.

Опускается утомительный и пустоватый вечер. Книга дочитана, кофе допит, ноутбук

уходит в сон. А Тэхёну не спится. Кто-то на расстоянии читает его мысли, воплощаясь
в телефонном звонке.

— Привет, спец по загробной жизни.

— Кто это? — Тэхён действительно не помнит.

— Ave Maria.

— Deus Vult, — уголки губ поднимаются выше. — Так, кто ты?

— Чонгук.

Голос у него по телефону немного другой, грубее. Либо обстоятельства вынуждают

поддерживать интонацию, кажущуюся незнакомой. Хотя, откуда Тэхёну знать, если они
толком не общались? Когда ебешься – не до тонкостей.

— А, точно. У меня номер не определился.

— С какой стати?

— Я его не записывал.

— Придурок, — ругается Чонгук и называет адрес. — Жду в десять, не опаздывай.

Такое странное чувство. Оно вообще - есть, что уже само по себе для Тэхёна в
новинку. Как будто Чонгук разрушает его скорлупу. Вся эта непредсказуемость на
редкость увлекательна.

========== Часть 4. ==========

Червям подают вино.

Червям уже всё равно.
В мясе оставив дыры,
Они доедают могилы.

Расследование вообще не занимает ум Чонгука, когда он бреется после душа и

готовится к встрече. Он оставил Хосоку список поручений, которые проработает завтра
следом, а пока… Пока пусть всё идет своим чередом.

«Сколько смертей ты видел, Чонгук?».

Отвечать односложно – значит, сказать – много. Настолько много, что количество
превращает эффект впечатления от факта в обыкновенную вещь, конечный процесс, некую
пустоту, принимаемую за данное. Что удивительного в куске мяса, где остановилось
сердце, и мозгу уже всё равно?

Тэхён приходит вовремя, чуть помятый, взъерошенный и с тем же парализующим

безразличием в глазах. Поначалу Чонгук не хотел приглашать его на новую квартиру,
он до него из принципа никого не принимал дома, но шататься по отелям надоело, это
дорого и не позволяет расслабиться в полной мере. Да и что Тэхён может прятать под
слоем непроницаемого пофигизма? Чонгук читает людей, не считая их книгами. У
некоторых, например, не находится ни грамма смысла. Тэхён похож на что-то среднее
между философским трактатом и «каббалой». Разгадывать его - не то же, что
постигать. Но вдаваться в подробности он отродясь не рискнет.

Тэхён садится в кресло - единственный предмет мебели на сегодня, осматривает

запакованные коробки, стоящие в строгом порядке. На стойке с вешалками полно
глаженой чистой одежды. О внешнем виде Чонгук явно заботится в первую очередь. Так
же, как и о своем оргазме.

Запах в квартире совсем не такой, как в прежней. Там, уверен Тэхён, Чонгуку жить не
нравилось. Здесь он, скорее всего, стремится всё обустроить, систематизирует хаос.

— Ты частенько меняешь жилплощадь?

— Нет. Здесь, надеюсь, надолго пришвартовался, — Чонгук подаёт ему жестяную банку с
пивом. — Скатился я. Не планировал с тобой откровенничать.

— Я тоже. Но иногда не повредит, да? Людям полезно бывает поболтать, — Тэхён не

вскрывает пиво. И не говорит, что давно не глушит алкоголь, заменил на естественное
томление. — Ты связан с полицией, если я правильно трактую наличие оружия и
нашивки. И ты безоговорочно доверяешь мне, проходимцу из интернета. Почему? Я
избранный?

Нож в печень. Действительно, с чего бы? Лишь бы наколоться на что-нибудь не

пресное, способное сорвать крышу? Чонгук опускается перед ним на корточки, делает
глоток и, насмотревшись в бездонные глаза, усмехается.

— Сеульский Нео, да.

Тэхён изображает восторг, воздушно проводит пальцами по его щеке.

— Будешь моим Морфеусом?

Чонгук кивает на цветную ленту презервативов.

— Тебе какую, красную или синюю?...

— Смешно, — не улыбаясь, роняет Тэхён и подается вперед, шепчет: — Но я не умею

смеяться, извини…

Усталость Тэхёна, его нежелание продолжать и вливаться в шаблонное и избитое,

издыхает в кровопролитной войне желания насытиться хоть каким-нибудь чувством,
испытать нечто, способное снова вырвать его из плена безысходности. С другой
стороны, он будто не хочет вырываться. Не хочет ничего. И пугает этим еще больше.

Пивная банка скатывается вглубь кресла, губы Тэхёна накрывают губы напротив.
Немного живительной влаги, собрать горький вкус хмеля, забраться к нему в самую
душу, пальцами взъерошить копну влажных волос, развеять хвойный шлейф кондиционера.
Тэхён, если и нападает, то слабенько, стыдно признать – нежно. Нежность
нерастраченная, никому не отданная, и её так много, что Чонгук не припомнит
подобного даже при бдении подле матери в глубоком детстве, когда он еще дозволял
себя ласкать до приторного. Тэхёна словно разрывает изнутри, словно именно в эту
минуту он – горящая эмоция, сплошной океан без единой толики суши.

Сжав ладонью худенькое плечико, Чонгук массирует, вдается в поцелуй и притягивает

Тэхёна, затем следует потеря равновесия, они плавно опускаются на пол. Чонгуку в
эту ночь не до грубости, временами он стремится к обретению покоя и чистоты.

Тэхён целует его в шею, торопливо справляется с наполовину застегнутой рубашкой,

рассыпает поцелуи по груди, лижет соски и, краснея, ёрзает по стояку, давая обоим
шанс ощутить на вкус само время. Немного неуклюж, нерасторопен, переоценивает силы
и возможности, пытается сдержаться, не даваясь сразу, но устоять не может. Чонгук
чувствует, что их накрывает, штормит и возносит. Чонгук хватает его за половинки,
сжимает, затем хватается за талию и рывком подминает под себя, наваливается сверху,
втираясь меж дрожащих ляжек.

Контрактный трах, помнишь?

Оплата телами. Возможностью обменяться, разрядиться и изложить в форме какой
угодно, лишь бы не в речевой. Последняя хромает качеством передачи цвета, там не те
контрасты.

Опасные игрища с доверием. Дурацкий слоган, взрывающийся в голове. Невовремя. Когда

Чонгук толкается внутрь, шлёпая по избытку лубриканта. Любовь нельзя купить, для
остального есть «мастер-кард». Любовь не покупается потому, что её нет. Он убежден,
проверял и доказательства находит ежедневно.

Ты же не уличная блядь с трагическим прошлым, парень? Так почему не стремишься к

обретению полного счастья, не признаешь талантов, не ищешь подходящей обстановки и
не меняешь условий? Это я, легавый, испорченный, видавший виды закоренелый циник,
имеющий право очерстветь, а ты-то куда лезешь со своей нежной смугленькой кожей, со
своими вздохами, вибрациями, отдающими в груди, жарким дыханием, раскрывающейся за
каждым движением чувственностью? Откуда столько инея на твоих густых ресницах?
Откуда в этом ходячем мертвеце взялась зима? В прошлый раз – безумие и танцы на
кровати, а в этот – полноценный, мать его, катарсис. И им, свободным, будто бы
предписано мчаться дальше на головокружительной скорости. В агонии Тэхён раздирает
ему лопатки, но не метит до крови. Без насилия и аккуратно, словно догадываясь, что
Чонгук - поклонник меры.

Со второй встречи проясняется, что Чонгук ощущает Тэхёна подозрительно хорошо,

плоть ко плоти, он непростительно наращивает темп и вдруг останавливается, заводит
руки над растрепанной его головой, смотрит в глаза, устраивает недолгий перерыв. У
Тэхёна с виска, как слеза с тающей свечи, капает влага. Под мокрыми веками что-то
страшное, затаившееся, но не влечение к смерти. Наоборот. Настолько сильное против
того, что Чонгуку мгновенно хочется ему отомстить за дерзость бросать вызов
устройству вселенной. Тэхён не живёт. Он оживает. В определенные моменты выходит из
анабиоза и показывает фокусы из-за приоткрытой двери. Дальше не пускает, заставляет
вязать петлю и точить ножи.

Дыхание – верный показатель принадлежности к живому.

Одно на двоих, в унисон, сливается, как ни иронично, при действиях, публично
облитых грязью, но тайно движущих прогресс.

…Чонгук крепче сжимает ему запястья, чтобы не вырывался, и двигает бёдрами резко и
мощно, долго выжимает из Тэхёна стоны, пока не осознает, что начинает пылко
целовать, вразрез с установленными правилами не перебарщивать со слюной, получая
исключительно животное удовольствие.

Зачем ты такой громкий?

Тэхён кричит, изгибается и колотится в оргазме, привлекательность неузнаваемо
искажается уродливой гримасой, он закатывает глаза, и горячие волны захватывают уже
Чонгука. Тэхён сжимает его внутри и издает хныкающие, ниспадающие до хрипоты
вздохи.

На лопатках Тэхёна, на его спине и локтях, коленях, будут следы. Незачем искать
мягкую плоскость. Половой акт, как есть. Жёсткие доски не обязаны гладить и
целовать.

В физическом мире у всего находится начало и конец, всё подлежит детальному

описанию. В ментальном у стихий нет названия и ничто не имеет образа, не кормится с
рук, не поддается с легкостью и не идёт образцом под увеличительное стекло.
Тэхён и меняется только в сексе, разительно. Неожиданно. Хотя Чонгук в первый раз
ожидал под собою древесный элемент, бревно из рассказов сослуживцев о супругах,
какие хороши в жизни, но негодны в постели.

После нескольких сочных сессий они вдвоем проваливаются в дрёму ровно на пятьдесят
пять минут и странным образом высыпаются.

На кухонных электронных часах четыре с малым. Чонгук отнюдь не расслаблен. Словно

ждёт, когда будет рабочий вызов, и в его способностях будет нужда. Но нет, город
полон криминальных клише. За окнами рано или поздно рассветет, и ночь в который раз
выволочет наружу пряные багровые потроха невинного утра.

Тэхён без спросу – в его рубашке, залезает на подушку, брошенную в угол, щелкает
зажигалкой, вспоминая, как курить. Кашляет. От него веет неформальностью и
ненормальностью. У него из-за переутомления сигарета сейчас сальто на пол сделает,
и будет пожар. Чонгука забавляет его медлительность и отчаянность.
Поразительно, но он справляется.
И вряд ли подозревает, что обладает каким-то космическим магнетизмом. Юный любитель
смерти, старик, скрывающийся под личиной подтянутого тела. Что-то невзрачное и
разбавленное, пока не узнаешь его лично.

Чонгук сидит на столешнице в домашних штанах, расчёсывает волосы пятерней и ждёт,

пока кофеварка покажет готовность заказанного американо, а потом латте.

— В чем твоя причина жить? — Тэхён не задает глупых вопросов.

— Особенно никогда на эту тему не задумывался. Те, кому есть чем заняться, об этом
не рассусоливают, как по мне, — пожимает плечами Чонгук.

— Мысли о суициде?

— Бывали пару раз. У всех случаются.

— Да-да, и у меня тоже.

— Не сомневаюсь.

— Веришь или нет, но попыток не было, — Тэхён сладко причмокивает фильтр. Он не

здесь, не в этом кадре и не совсем в данной реальности. Его точно бы нарисовали, но
не раскрасили. — Прикладываться к себе, по-моему, глупо. Я хочу умереть как-
нибудь… красиво.

— Бред. Не бывает красивой смерти.

— Послушай, как звучит само слово…

И за дымом его розовыми губами шелестит шёпот, отзывающийся в груди. Так слух
ласкает звук дремлющей волны или ветер, заплутавший в древесных кронах.

Кофе пьётся в молчании. В осознании, что не собирался угощать, оставлять и выходить

на диалог, а вышел за рамки напрочь. Так бы Зевс карал себя за выход с Олимпа за
простой радостью порыбачить в море человеческих судеб. Обвинять охота лишь Тэхёна,
не себя.

В прихожей прозвенело что-то вроде колокольчика.

— Твой телефон? — прислушивается Чонгук.

Тэхён припоминает, что с вечера его достаёт Намджун. Что-то ему опять требуется,
чёрт знает. «Тэхён, ответь хотя бы на одно сообщение!».

— Да. Забей.

— Может, тебя ищет кто?

— Интерпол, — серьёзно отвечает Тэхён.

— Реальные проблемы с чувством юмора, — и, встав, добавляет: — Тебе пора

собираться. Такси подъедет минут через пятнадцать.

Чтобы не затягивать, уже вызвал для него и даже оплатил. Избавляется.

— Деньги отдавать не буду, — после душа говорит Тэхён, с трудом натягивает одежду
из-за того, что вытерся не досуха. — Потому что я не просил карету. Мы
договаривались о полном наплевательском отношении. Ты не несешь за меня
ответственность и не приучай наоборот. Иначе… — разошелся, чтобы запнуться, как на
детском утреннике.

— Иначе – что? — Чонгук помогает ему с рукавом и ухмыляется.

— Что-нибудь, — пожимает плечами Тэхён, не до конца уверенный, что стоит

договаривать.

— Не бери в голову. Это забота эгоиста. Не хочу, чтобы тот, с кем я сплю, шатался
по улицам в такое время и что-нибудь подцепил.

— О… — Тэхён смотрит в пол, мимо, говорит сбивчиво и быстро. — Ты подумываешь, что

я веду активную сексуальную жизнь, да?

Такое приходило Чонгуку в голову. Опыт Тэхёна иллюзорен, но разгадать его до конца
– удел не из простых. На скоропалительный вывод Тэхён не обижен. Сколько людей,
столько и мнений.

— Как бы то ни было, садись в чертово такси и езжай прямиком домой.

Осмысливая, Тэхён делается задумчивым и на какое-то мгновение касается руки

Чонгука, его запястья и точки учащенного пульса. Чонгук прямо чувствует, что Тэхён
начнет издалека, морозить излюбленную тему, какая и ему не чужда.

— Правду говорят, что бояться нужно живых, а не мертвых?

— Есть ли они вообще – мёртвые? Может, ты тут уже в сотый раз, как белка в колесе,
а выхода не предусмотрено. Слушай, не наш промысел – копаться до сути. Ты
занимаешься никому нахер ненужной философией. Мы все тут – рабы, с этим приходится
мириться. Умри, если тебе так уж больно, но другим не навязывай. В этой игре одно
правило: дотянуть до конца.

Тут их позиции сходятся.

Тэхён, пожевав губы, уклоняется от ответа, оборачивается на пороге, пронзая Чонгука
бесстыдно понимающим взглядом, и незамедлительно уходит.

***

Чимин счастлив. Он снова может видеть сонбэ и посещать лекции, пребывать на седьмом
небе и получать несравнимое удовольствие от практической части, когда Юнги, размяв
пальцы, садится за пианино. Однако, в последнее время за ним словно бы следует
незримая тень, извлекаемые звуки чуть глуше и тише, трагичнее, быстрый темп обрёл
строгость, стан чеканится почти металлически. Пропала прежняя вдохновленность, и
Чимину кажется нечестным, что виной тому какая-то женщина. Он допускает мысль, что
потеря делает человека менее цельным, но ненадолго. Никто не должен зацикливаться
на другом, никто не имеет права болеть одержимостью, не спать из-за фантазий
ночами, прокручивать возможные ситуации и несказанные слова. Чимин хочет, чтобы у
Юнги всё наладилось, чтобы его гений вновь ожил и озарил светом унылое
студенчество.

Юнги заживает замедленно.

Удар, пришедшийся по Тору, не радует. Кузен того, в чем бы он ни был замешан, не
заслуживает такой отвратительной смерти, унизительного надругательства. Объяснимо и
резонно, что Тору требуется побыть в Токио у родственников, и вопрос возвращения
остается его личным выбором, принуждать Юнги не имеет права.
И никогда не имел. Наверное, нет причин так злиться на праведный ответ по телефону:
«Я не вернусь, господин Мин. Простите, пожалуйста». Вишенка на торте:
урегулирование проблемы о переносе захоронения в Японию. Юнги оплатит все расходы,
денег не жалко. Жалко быть кошельком, который поимели. Неужели Тору напуган и
настолько внушаем?... Его там убедили, что дома гораздо лучше.

Юнги мечется по кабинету, не поймет, рассержен он или больше опечален. Как будто
руку отрезали, отняли нечто важное. Смерть умеет досаждать, когда плод с дерева, а
у дерева полно корней.

Трубка стационарного телефона отброшена. Вкус предательства, сыроватый, кислый. Все

те, кому Юнги безоговорочно доверяет, рано или поздно сталкивают его в сточную
канаву. Один из отцовских заветов: «Не делай добра, не получишь зла». Ему следовать
нужно, а не считать себя изжившим.
Опустошенность.

Скрепя сердце, домашнее управление Юнги передаёт экономке, соответственно повышая

её статус. И не возражает, что в первую очередь пожилая ведьма занимается кадровой
перестановкой и избавляется от самой красивой служанки. Той самой соблазнительной
вуайеристки. Не то чтобы Юнги будет по ней скучать, но какой-то изюминки его
повседневная жизнь явно лишится, некому будет следить за каждым шагом и предаваться
греху под знаменем его имени.

Юнги не обязан застревать, ему есть, чем заполнить досуг. Взять, например,
недописанный этюд. Или вот проверку теоретической части дипломной работы Пак
Чимина. Над пьесой, что ему предстоит представить, он еще усердно трудится.

…Встреча в просторной гостевой комнате, где с большими финиковыми пальмами

соседствует лишь пианино, состоится ближе к вечеру. От абажуров льется славный
теплый свет. Чимину уютно и впервые за долгое время спокойно под крылом терпеливого
и чуткого учителя.

Горячо поясняя о нюансах задумки, Чимин сидит на коленях за журнальным столиком и

наблюдает, как Юнги карандашом вносит правки в его пьесу. И между прочим вспоминает
о прочитанной теории.

— Там всё неплохо. Разве что, я бы добавил более глубокий анализ к части о
конфронтации между Штраусом и Ланнером. В этом вся соль. В их страстном
соперничестве. Апогей успеха в искусстве достигается двумя путями: страстным
желанием или отчаяньем. Великое создается либо вопреки, либо ради. Первое от гения
темного, второе - от светлого.

Чимин каждое слово будто готов намазать на кожу, втереть в губы. Они так высохли,
что он облизывает и глотает ком слюны. Полный обожания взгляд трудно не заметить.
Чимин затаивает дыхание. Но Юнги не до того. Студенты для него обнадеживающие
персоны, не более.

— Хорошо, я понял, — соглашается Чимин и отчего-то мнётся.

— Не стесняйся, если о чем-то хочешь спросить. Затем и нужны руководители.

— Я слышал, что вам требуется личный помощник.

Сонбэ отзывается не сразу. Сначала он прогоняет на пианино получившийся отрывок,

утвердительно кивает, хмыкает и снова что-то перечеркивает, только потом озадаченно
смотрит на Чимина.

— Кто тебе сказал?

— Честно говоря, я сам так думаю. Обычно рядом с вами был Тору, но я долго не вижу
его, вот и пришло в голову такое спросить.
Не слишком ли мальчик умен? Юнги, конечно, приходится непросто. Раньше личный
график, встречи и отложенные на потом события контролировались Тору или хотя бы
женой, с её сквозными напоминаниями вроде: «А не сегодня ли День Рождения твоей
матери?». Ныне Юнги самостоятелен до неприличия. Обещает отойти от аристократизма,
вывести семью из закостенелой клетки надоевших традиций.

— Нет, Чимин, помощник мне не нужен.

— Это всё потому, что я не окончил учебу. Вот справлюсь, вы живенько передумаете,
потому что вдвоем мы можем многое, — осмелев, Чимин подаётся к нему ближе, являя во
плоти заразительный молодецкий энтузиазм. — Я готов работать под вашим началом,
сонбэ, и у вас не найдется причин мне отказывать.

Позволив себе неловкую улыбку, Юнги качает головой и треплет младшего по волосам.
Он больше никого не подпустит к внутреннему заледеневшему озеру, не позволит кому-
то и пальцем дотронуться до ноющих внутренностей. Попытки Чимина к сближению
бесполезны, однако заслуживают уважения.

— На сегодня мы закончим, Чимин. Прорепетируй вторую часть дома. Увидимся на

следующей неделе, в тот же час.

Односторонняя привязанность для Чимина подобна проклятью. Но в ней же и

удовольствие, манна мазохиста. Ему хочется сорвать маску, перейти черту
субординации, утешить и спасти. Нельзя.

На выходе опечаленный Чимин сталкивается с каким-то видным мужчиной, доказывающим

охраннику, что является давним приятелем хозяина, и не мешкая спешит на свой
далекий автобус, идущий в место, где его никто не ждет.

***

Опрятно одет и вкусно пахнет, но по шкале «я нормально отдыхаю» выглядит еще хуже,
чем вчера. Хосок хочет порекомендовать Чонгуку взять пару дней за свой счёт, чтобы
отоспаться и уменьшить контрастную синеву под глазами, но прикусывает язык, когда
замечает на шее босса небольшое пятнышко засоса. Причины не спать у него совершенно
иные, стало быть.

— Выкладывай, что там, — Чонгук садится за стол и перебирает бумаги.

Допрос кузена жертвы, по словам Хосока, не дал особых результатов.

— Тору Кьё прислуживал семье Мин, да-да, той самой, — уточняет Хосок, ловя
вопросительный взгляд. — Харада не ставил его в известность о своём приезде.

— Значит, цель визита – не посещение родственника, — кивает Чонгук. — Что еще?

— О том, что Харада приторговывал наркотой, братец его тоже не знал, был крайне
удивлен. Через знакомых ребят я пробил послужные списки местных банд, и да, в одной
из них Харада числился, его признали за свояка. Банда выдаст одного засранца на
отсидку взамен на неприкосновенность.

— Взяли на себя ответственность, ублюдки. Организованная преступность - наш бич. За

что конкретно Хараду обезглавили? Вот только не говори, что он пытался кинуть
старших на деньги.

Шеф как в воду глядит. Хосоку даже стыдно подтверждать банальнейшую из версий.

— Погоди. Ты сказал, что Тору прислуживал? Он уже на них не работает?

— Типа как улетел в родные пенаты. И насколько знаю, не возвращался и даже не
планирует. Гроб запросили на вывоз из страны в Токийском ритуальном агентстве, с
которым контачит одно из наших дочерних, что на севере.

Покрутив в пальцах ручку, Чонгук написал что-то в блокноте, зачеркнул и обвел в

кружок.

— Это странно, не находишь? Пожалуй, я лично переговорю с господином Мин Юнги.

— А чё странного-то? — изумляется Хосок. — Мужик боится за свой зад, ясно же,

потому и решил, что безопаснее всего будет перебдеть за морем. Кузену башку
отрезали, немудрено, что за его возможные грехи придется расплачиваться ближайшим
родственникам. Я бы на его месте тоже на дно залег. Любой из нас. Это ж логично.

— Отчасти. Гораздо разумнее было бы оставаться здесь, под защитой нашего закона.
Тем паче, что под покровительством Мин ему явно не грозило быть убитым внезапно. И
мы могли бы обеспечить ему безопасность ничуть не хуже. Нет, что-то тут не ладится.
Не знай он о деталях, не стал бы так поспешно покидать страну.

— Пахнет жареным, по-твоему? Думаешь, Тору причастен?

— Пока не знаю… — Чонгук быстро одевается, стараясь не упустить дурное предчувствие

за горизонт. — Рано мы его отпустили. И дай мне номер того агенства, надо
придержать перевозку трупа.

Хосок скидывает ему номер в "какао" и продолжает сеанс убеждения.

— Шеф, у Тору алиби на время убийства кузена и на всю неделю до того, я досконально
проверил. Нет необходимости посещать важную шишку. Не хватало репортерам прознать,
вляпаемся ведь опять, типа нос суем куда зря…

— Я поеду на своей машине и значком светить не буду, не парься, — Чонгук

похлопывает коллегу по плечу и подмигивает, придавая уверенности. — Я мигом. А ты
не зевай и узнай, как товарищ Кьё поживает в Токио и чем сейчас занят.

Может быть, Чонгук уже просто хочет раздуть из мухи слона и умышленно утрирует
незначительное? Хосоку не понять. У него-то зубы не акульи, да и амбиций поменьше.
Зато в исполнении обязанностей он не промах.

И спустя полчаса, положив трубку после международного звонка, сидит в подвешенном

состоянии, онемев и сшивая факты.

***

На красивую жизнь Чонгук насмотрелся вдоволь, он бывал на осмотрах и в гостях

многих знатных семей. А вот к Мин заходит впервые. Пусть тут только единственный
представитель, одиноко смотрящийся в огромном доме, некоторый ажиотаж присутствует.
Его личность раскрывается при появлении Юнги: тот требует охрану вывернуть карманы
гостя и посмотреть удостоверение.

— Зачётный приём, — цинично оценивает Чонгук, оправляя пальто.

— Извините за излишнюю осторожность, — Юнги велит охране уйти. — Таковы правила.

— Примите мои соболезнования… — Чонгук смотрит на дымящееся на алтаре благовоние.

— О, спасибо. Я в порядке. Вы же тут не за этим, капитан? — Юнги предлагает

присесть.
— Есть пара вопросов насчет вашего знакомого.

— Опять? Ну, задавайте, — Юнги закидывает ногу на ногу и попивает какао, достойно
защищает права Тору и не прогибается под каверзными вопросами служителя правосудия.
Какое ему вообще дело до того, чем в свободное время занимался слуга?

Чонгук допрашивает холодно и явным намерением вырвать компрометирующую информацию.

Пока Юнги не начинает потихоньку раздражаться.

— Послушайте, у вас есть основания его подозревать, конечно, да еще и в связи с

этим неожиданным отъездом. Но я вас умоляю, не тратьте время на версию о
причастности его к грязным проделкам брата! Тору – хороший человек и порядочный
гражданин.

— Но не совсем порядочный союзник и паршивый друг, раз оставил вас в трудное время,
— подмечает Чонгук, и этот укол неосознанно порождает в глазах напротив неприязнь.
— Что ж, благодарю. На этом можно и закончить.

— Да. Будьте любезны, — Юнги не глядя указывает на выход.

Мало путного удается извлечь из беседы с Юнги, не так уж и хорошо он осведомлен о

Тору. Вот будь жив старший Мин, взявший его на попечительство, разговор бы принес
пользу. Ничего не ясно с этими япошками, так что копнуть отбросов придется в той
самой банде.

Сев в машину, Чон набирает в ритуальное агенство "Серебро" и чуть обалдевает, слыша
голос, режущий своей глубиной и необъяснимой тоскливостью. Их пути пересекаются
кармически, это какая-то злая шутка.

— Да ладно? Тэхён?

— Наконец-то ты решил позаботиться о погребении, — он узнаёт его моментально,

наслушался, запомнил, как "отче наш" в католическом хоре. — Тебе "простой" или
"vip-пакет"?

— Я подумаю и скажу. А сейчас помоги мне. Заказ, что сделан Мин Юнги, наверняка он
особый. Как угодно, но сделай так, чтобы до вечера гроб с Харадой Коичи не покидал
пределы вашего хранилища. Я приеду, как смогу.

— Боюсь, что только до вечера я и смогу его задержать. Рабочие из компании по

авиаперевозкам не под нашей юрисдикцией, так что, если очень надо, поторапливайся.

— Ты даже не спрашиваешь, почему я вдруг об этом так внезапно.

— Меня не касается, — вздыхает Тэхён, и Чонгук вздыхает в ответ. — Ты страж закона,

я страж похорон.

Чонгук почему-то считает нужным объясниться, он вроде едет куда-то, слышен звук
движка. А Тэхён едва слушает, его занимает интонация, то, как Чонгук излагает,
нежели суть. Тэхён смотрит в зал, на приоткрытую крышку демонстрационного гроба,
обитого розовым бархатом, и представляет, как Чонгук в сумрачной тишине скрипит его
распаренной кожей, иными словами, трахает его прямо в древесном коробе, стоящим над
крематорием и полыхающей печью, и они единственные выжившие среди замерших навеки.
Кошмар. Но это так возбуждает, что Тэхён прижимается ухом к динамику сильнее и
кусает губы, другой рукой водя по затвердевшей ширинке. Он просит Чонгука говорить
еще. Что угодно, до тех пор, пока не кончает, содрогаясь на стуле и, покраснев,
выдыхает в микрофон.
Узнаваемый полустон.
Чонгук и не знает, что на это сказать, поэтому он завершает звонок и пробует
переключиться на работу, но разумные суждения совершают путь бумеранга, и Чонгука
снова и снова ударяет ненормальное видение вещей другого организма. То, что на твой
голос могут онанировать - лестно, мерзко, непонятно и в то же время естественно.

***

У Хосока не получается скрыть нетерпение тут же выложить, как есть. Он не решался

звонить, специально дождался, пока босс вернется.

— Похоже, ты был прав. Тут явно какая-то муть творится! Просто жесть!

— Что? — Чонгук не снимает пальто, перехватывает с холода горячий кофе. — Ты

позвонил? Что там с Тору, он у своих?

— В том и загвоздка. Нет его там! И родственники говорят, что он всего день
пересидел и куда-то исчез.

— Блять! — Чонгук то ли ошпаривает язык резким глотком, то ли выражает негодование,

а то и все разом. — Теперь придется сотрудничать с японской полицией и ждать от них
вестей. Хороших или плохих. — Быстро собирай наших.

Брифинг на скорую руку, Чонгук раздает указания направо и налево. Получившие

задания тут же уходят выполнять.

Хосок с кипой задач снова в роли его зама.

— А ты-то сам куда?

— Мешать трупу улететь, — Чонгук проверяет ключи в кармане. — Я обещал успеть до

заката солнца. Встретимся в баре в восемь, не забывай.

Наведаются к главе банды, где состоял Коичи. Чонгука теперь не остановить, вывернет
всех наизнанку. Хосоку остается набраться терпения и пожелать им удачи.

— Понесло кобылу в щавель, — сплевывает он и принимается за дело, разбирать клубок

по ниточкам.

Мимоходом ему кажется, что в Чонгуке что-то поменялось, но что - не понять.

========== Часть 5. ==========

Все проходит,
и все заживает.
Часы ходят,
но ты умираешь.

Зачитал приговор и оставил неприятные впечатления. Этот Чон Чонгук. После его ухода
у Юнги немного дрожат руки, он идет развеять тоску, но сухость в горле мешает
сосредоточиться. Он жадно пьет воду, не напивается, но нечаянно проливает на
клавиши пианино, смахивает пальцами, делает лужицу больше, раздражается, затем
ударяет со всей силы кулаком, и раздаётся одномоментный басовый всплеск звука,
после долгоиграющий апокалиптическим дребезжанием. Неоконченная фуга, разорванная в
потоке обезумевшего вдохновения, падает замертво на охладевшие пальцы.

Его бдение похоже на иллюзию и затянувшийся сон, перемежающий на огромном экране

плавные переходы от мягкой софы к креслу, затем к пуфу, снова к пианино и
подоконнику окна, где роняет лепестки белая хризантема.

Несправедливо приходить и давить на открытую рану, а после еще сметь ковырять, в

надежде извлечь из владельца какую-то истину. Если не по зубам решать в законных
рамках, на каком основании переходить на личности? Юнги задет и в то же время не
способен осудить. Скорее, толика садизма присутствует в характере Чонгука. Его
методы невозможно оценивать объективно. Хотя бы потому, что Юнги его совсем не
знает. Рациональнее - забыть.

Алтарь некстати обнажает его скорбь и беспомощность. Юнги мыслит не как тот, кто
познал утрату, но как тот, кто стремится обрести взамен. Он поджигает благовония и
садится в молитвенную позу, не начиная молиться ни спустя минуту, ни спустя десять.
Среди последних переживаемых ощущений почему-то холод, навеянный страхом перед тем,
что люди примитивно называют «никому не нужен». Не добивался никогда, не спешил
оказывать услуги, идти на выручку. Соответственно, что ныне окружение прогнившее и
опротивевшее, не способное дать ничего, что могло бы утешить и успокоить. Только
успешные. Ученые умы и светский зоопарк с его падкими на кошельки львицами.

Женщина напротив. Всё так же мертвенно бледна и безрадостна в застывшей фоторамке,

осуждающим взглядом смотрит на мужа, кляня его невесть за что.
Где и при каких обстоятельствах они встретились впервые? На благотворительном
вечере? У кого-то на Дне Рождения или она из университетского комитета, пыталась из
выгоды продвинуть композиции Юнги на верхушку и продавать авторские права с его
разрешения? Юнги разрешал. Некоторые из написанных им произведений стоили только
одного – избавления. Путем продажи, сжигания, уничтожения – не важно. Он до сих пор
отрекается от дара, говорит студентам, что талант - ничтожная песчинка без должного
усердия.

Консервация в классе люкс. Отсюда априори нет выхода. Юнги рожден с золотым
напылением, обязан вести дело отца и деда и прадеда, он из основополагающей
прослойки, занимает важную ячейку общества и попросту не может отказаться идти
завтра на очередное масонское собрание. Занятия творчеством всегда граничат с
делами финансовыми, и если раньше Юнги мог положиться на помощь Тору, сейчас
семейный замок держится на фундаменте его костей. Ему приходится решать всё самому
и нет того плеча, на какое бы опереться без опасений.

Однократный звонок матери.

Она решает, что у Юнги недостаточно мужества выдержать недолгое одиночество. Сноха
ей откровенно не нравилась, а после смерти обсуждать её и вовсе не имеет смысла. В
голосе почти упрек и немного наигранного материнского волнения. Она практикует йогу
и, находясь за океаном, по ту сторону земного шара, необыкновенно расположена к
короткому поддерживающему монологу.

— Ты не должен зацикливаться на обстоятельствах. Поверь, мне очень жаль, что так

вышло. Может, она и не была золотцем, но никто не заслуживает смерти в своей
постели в те годы, когда все еще впереди. Всё проходит, сынок. Ты сможешь встать на
ноги, нужно отпустить её…

Как гелиевый шар в небо. Густой дым обволакивает фотографию. Юнги щиплет глаза, и в
груди собирается тяжесть.

— Не хочешь спросить, как я себя чувствую, мам?

— Как ты себя чувствуешь?

— Грандиозно. Ладно. Я справлюсь. Пока.

«Вызов завершен».
Обычно разговоры с матерью укладываются в три, максимум – пять минут. На этот раз
вышло в разы короче. Юнги проще обходиться без неё и надуманной заботы.

Он – идол чужих ожиданий, мученик, выстрадавший земное за благо и право носить

давящую корону. Но признаёт, что зачастую пользуется положением и в иных условиях
выживет навряд ли.

...Поздним вечером он примеряет костюмы на завтра, расшвыривает галстуки, не

подходящие ни к одному образу и параллельно наслаждается бутылкой красного сухого
"Массето". Ближе ко дну что-то начинает дребезжать в его голове, жмёт на виски,
сверлит в затылке. Не зажатая повтором на одуряющей громкости "Come undone",
выбивающихся из классического контекста "Duran Duran". Неумение пить, возведенное
в абсолют. Юнги разбит, нетрезв и рыком просит заткнуться сунувшуюся было экономку.
Срываться и топить горечь в алкоголе - не его стиль. Ещё отец говорил, что это удел
слабаков, теряющих внутренний стержень.

Он не мягкотелое какое-нибудь, лишенное хорды, нет, это минутное, дозволенное... И

позволительное, ведь так? Когда у тебя совсем опускаются руки, когда душит
осознание постигнувшей трагедии.

Не успей потухнуть огонь, и Юнги бы устроил пожар. Разметав алтарную утварь, он

разбивает фотопортрет жены, затем долго ползает на коленях и режет руки об осколки,
непослушно выскальзывающие прочь. Ничего не собрать и не склеить. Остается
приказать прибрать здесь, подчеркнув, что сорок девять дней - неприемлемо много для
оплакивания человека, тратившего чуть больше часа на близость. В которой Юнги
нуждался и нуждается, в ужасе признаваясь себе, что понятия не имеет о настоящих
чувствах.

Спускается по лестнице в пьяном бреду, бормочет что-то под нос, цепляется за

перила.
Он же клялся, что лучшее средство от душевной хвори - тишина, но забыл подсказать
Чимину, что она и лучшая из убийц, и в жестокости никому её не переплюнуть.

***

Конец февраля, а так зябко, что приходится доставать перчатки. Людей изживает и
сама природа, откупается редким солнцем. Чимин полон сомнений.

Он стоит неподалеку от дома Юнги и не решается звонить, так как замечает водителя,
с которым Юнги обычно куда-нибудь срочно едет. И водитель прогревает авто в
ожидании хозяина. Чимин напряженно смотрит на дисплей телефона. Звонить или нет?
Согласится ли Юнги принять вне оговоренных встреч? И чего Чимин ожидает, если тот
собирается уезжать?

Чимин дожидается, когда машина вывернет из-за ворот на дорогу и свернет. Встаёт
посредине, распростирает руки, готовый быть сбитым. Скорости особой не набирается,
но мокрая дорога не благоволит короткому тормозному пути. Его всё же легонько
сшибает, как ему кажется. Позднее на грудной клетке и животе растечется синяк, но
пока Чимина он не беспокоит. Юнги выбегает из машины.
Руки у него перебинтованы, и у Чимина нехорошее предчувствие. Сонбэ выглядит
помятым, веки припухли, и глаза в ореоле красного воспаления.

— Я в порядке, сонбэ, — Чимин поднимается сам, отряхивается.

— Ты что, с головой не дружишь?! — Юнги изменяет себе в спокойствии, нервы шалят. —

Чимин, какого черта?!

— Не успел отскочить, простите.

— Что за безалаберность?! Ты мог пострадать! — Юнги просит подошедшего водителя
сменить курс на ближайшую больницу. — Садись. И молча. Нам ведь не нужны плачевные
последствия? Отпущу, когда удостоверюсь, что с тобой всё в порядке.

Юнги ведет его под руку, чуть приобняв за плечо и не замечает, что у Чимина на
секунду-две появляется глупейшая улыбка. Сонбэ не представал перед ним в ситуациях,
где бы не требовалось "прятаться".

— Ну, не сбили же, что вы так переживаете? — его усаживают и помогают расположиться
удобнее.

— Для полного счастья мне только и не хватает сбить студента, — уныло отвечает Юнги
и, взглянув на грязные пятна его куртки, закрывает дверь.

Мысли Юнги отныне всмятку, до встречи время есть, нужно спешить. Младший начинает
жалобно причитать, как нежная монахиня.

— Вы куда-то торопитесь, так? Высадите меня на остановке, мне не требуется доктор,

правда. У меня ничего не болит.

— Побереги силы, Пак Чимин, тебе еще пьесу дописывать. Хочешь или нет, но до
выпуска ты доживешь.

— Ловко вы меня раскусили, — подыгрывает Чимин и смех его сменяется сердобольной

миной с вытекающим вопросом о бинтах.

— Аллергия. Не обращай внимания, — и Юнги сурово сводит брови.

У него, наверное, редчайшая форма аллергии. На пусто́ты, ощутимые только если

начинаешь жить Мин Юнги, дышать им и видеть в нём сакральный смысл существования,
особую кармическую задачу. И в этом перевоплощении Чимину хочется единения триады,
во плоти, душе и духе.

Чимин не позволяет себе прикоснуться к пострадавшей ладони Юнги, он с трудом

заставляет себя умолкнуть и избежать допроса.

***

Как странно осыпается ноготь под воздействием пилочки, и опадает вниз блестящая
пыльца. Продукты распада – они повсюду.
Тэхён подпиливает ноготь мизинца, заканчивает несложные приготовления. Мужчина в
камуфляжной робе с нетерпением стучит по стойке, кривит рот.
Тэхён заблаговременно договорился с коллегой из хранилища, чтобы по прибытии
грузчиков труп по имени Харада Коичи лежал смирно.

— Нам сказали его забрать, почему не отдают? — он оглядывается на троих напарников

позади. — Заказ оплачен, сам заказчик процедуру не отменял, мы только что звонили в
офис.

Настырный какой. За деньги явно и мать продаст.

— Что за расспросы? Откуда мне-то знать? — морщит лоб Тэхён. — Вы находитесь в

ритуальном агентстве, я к этому отношения не имею.

— Тот мужик сказал, что от тебя получил наказ.

Прокололся, сука. Видимо, сильно надавили. Не теряться, не подавать виду. Проще

всего Тэхёну даётся бесчувственность, когда требуется по шаблону.
— Тот мужик что-то перепутал, — пожимает плечами Тэхён.

Разговоры с людьми - ужасно неприятная штука, а с такими типажами и подавно. Тэхён

то и дело посматривает на часы, игнорируя факт назойливого приставания. Наконец,
магия срабатывает. И очень вовремя.

— Расходимся, парни, — Чонгук заходит с раскрытым удостоверением, даёт народу

вчитаться, и те, попятившись, толпятся к выходу, — это уже вне вашей компетенции.

— Мистер полицейский пожаловал, — подытоживает Тэхён тихо и протягивает бумаги, в

кипе которых договор с Мин Юнги о переносе места захоронения.

От него мурашки по спине. Ни по одному признаку не определить, что в свободные часы

они делят постель. В этом месте, удивительно ему подходящем, выглядит невероятным
сам образ, венчаемый скучностью стекольно-безразличных глаз.

Чонгук звонит кому-то из своих, чтобы перевезли злосчастный труп в участок, потом
подходит к Тэхёну, осматривает стол, где прибрано и всё лежит в порядке,
соблюдаемом лишь при условиях, когда кроме того заняться нечем. От Тэхёна пахнет
кофе, но не сказать, что это подбадривает.

— В общем, всё будет улажено, — Чонгук прячет удостоверение в карман. — Спасибо за

помощь.

— Я ничего не сделал, перестань. Полиция смогла бы справиться и без моего участия.

— Что верно, то верно. Ты еще долго здесь?...Хочу вызвать тебя для дачи показаний.

— Просто хочешь меня, — кивает Тэхён и подаёт телефонную трубку. — Наберу

начальницу. Скажешь ей?

— Не вопрос.

Он договаривается быстрее, чем Тэхён успевает доиграть в воображении сценку с тем,

как вызванный на смену ТоГю радостно жамкает владелицу агентства. Нет худа без
добра, так?

— Ты на удивление лёгок на подъем, — Чонгук останавливает руку Тэхёна, когда тот

пристёгивается, типа – опустим формальности. — Видимо, тут совсем тоска?

— На Земле? Да.

Избегает конкретизации нарочно? Какой странный. Жуткий у него посыл. В голосе,

движениях, точно у ангела смерти из фильмов ужасов.

Тэхён подсознательно ждёт, что Чонгук продемонстрирует Намджуна, советующего

сменить работу (так, по его мнению, проблема решится), но он делает радио погромче
и не заботится о том, чтобы давать ненужные советы. Чонгук ему не папочка и далёк
от позиции всемилостивой руки, как и от положении о сострадании, концепт гуманности
неисполним.

В пути Тэхён читает сообщения. Пора бы. Намджун безуспешно ищет его пару дней кряду
для оповещения о том, что им с супругой необходимо срочно уехать решать вопрос
недвижимости к её родителям, а девочек, мол, некуда деть. Благо, Тэхён не
откликается и надеется, что должность бэйби-ситтера займет человек более
подходящий. Дети слегка пугают Тэхёна своей беззаботностью, энергичностью и
истинами. Они упрощенные донельзя и что кошмар наяву, так это их неминуемое
взросление, их подверженность разрушению и плесени, что особенно нечестно в
отношении практически совершенных славных созданий.
Родители иногда спрашивают Тэхёна, дождутся ли они внуков....
И Тэхён уверенно их огорчает. Если бы и мог, не стал бы травить маленькую душу в
здешнем гадюшнике. Детям лучше оставаться в самом подходящем для них счастливом
месте. В том мистическом небытии, где сплошная легкость, беззаботность и вечная
сладкая вата.

К восьми у Чонгука достаточно информации, чтобы завершить её приправку визитом к

главе банды. Хосок уже готов, подкрепление не требуется. Тэхён перебрасывает из
ладони в ладонь пустую банку из-под холодного чая, купленного в автомате. Его
показания – капля в море, тем не менее, Чонгуку важна любая кроха.

— Что с этим парнем такое? — шепчет Хосок на ухо шефу. — Он как будто на заведенном
ключике работает. Раз и отключается. Клещами надо слова вытягивать.

— Что надо я вытянул, не парься.

— Небось, ты из него на досуге много чего вытаскиваешь, — подмигивает Хосок.

Глаз-алмаз, посмотрите на него. Мастер дедукции, гуру человеческих связей.

Вычисляет сходу, по тому, какие хищные взгляды иной раз бросает Чонгук. Не Ким
Тэхён. По тому только летальный исход констатировать.

— Отставить позёрство, — железно предупреждает Чонгук и обращается к Тэхёну. —

Может, с нами прокатишься, развеешься немного?

Тэхён долго выходит из себя. Ему предлагают увеселительную поездку, предложение,

которое не подлежит обдумыванию. Нет желания, но чем разложение в пустоши квартиры
– лучше понаблюдать со стороны, как это получается у других. Возможно - занятнее?

— Что? С вами?

— Слышь, не дури, — нервничает Хосок и косится на Чонгука. — Нам гражданских по

рабочим вопросам катать не положено.

— Я тут командую. Так что, Тэхён?

— Поехали.

Поворчать Хосоку некогда. В дороге они обсуждают дело, и присутствие Тэхёна на

заднем сидении мало-помалу становится привычным.

— Следователь, что курирует дело Кьё, заявил, что его следы обрываются после выезда
от семьи. Вышел человек – нет человека. Кто-то видел его на ближайшем вокзале
ночью, но это не точно. Родственники, может, его и покрывают, чему бы я не
удивлялся. Однако, прятаться из страха и укрываться от властей – разные вещи, как
ты и говорил.

— Тору явно что-то знает. Или знал. Тут как повезёт.

— Он вполне мог быть в доле. Опять-таки, наши нарко-охотнички отказываются пока

перенимать полномочия, лень им чесаться из-за пары пакетиков кокса.

— Сам в курсе, что им на лапку положено. А нам - нет. Потому мы имеем право поехать
и честно поговорить по душам. Проясним пару моментов.
В так называемом «лобном месте», что есть всего-навсего ночной клуб, где до
открытия в одиннадцать ходит-бродит редкий персонал, Тэхён видит всю ущербность и
примитивность ипостаси развлечений. Полуголые леди и джентльмены, готовящиеся к
использованию пилоны, прогоняющий музыку диджей. Потом сюда втиснется куча народа,
и в пьяном-потном ритме проведет очередную бешеную ночку. И им будет по кайфу.
Впрочем, до чужих похотей и пристрастий Тэхён не пытлив. Нечего скрывать гнилое,
какого у любого наберется. По крайней мере, здесь оттягиваются, срывая маски. Мало
кто станет тусоваться на трезвую голову, а под градусом доспехи уже не те или
трещат по швам.

Следуя за Чонгуком и его подчиненным на второй этаж, Тэхён чувствует, что ноги
наливаются свинцом, он устает. Он не увязался за ними, идет по приглашению, нечего
бы и печалиться. А что видит в итоге?...

Чонгук предупредительно стучит в дверь, но после третьего простукивания врывается

внутрь, оттуда на Тэхёна визгливым скопом выбегают шлюхи, придерживая падающие топы
и лифчики. Он прижимается к стенке, пропуская их, заглядывает в полутемную комнату,
откуда доносится кряхтение.

— Ты моих птичек распугал, блять, ни стыда, ни совести, — некая жирноватая

субстанция застегивает ширинку и тянется до папиросы, приглашая товарищей из
полиции присесть. — Ну, устраивайтесь, чё.

— Давай сразу к делу, Рю, — Чонгук не подзывает Тэхёна, дает ему возможность
поступить по желанию.

— Это у тя новенький под пяткой? Так и будет уши греть на пороге? — Рю недовольно
почесывает бороду и пыхтит сигарой, недобро смотрит на Тэхёна, а тому хоть бы хны.

— Вроде того, да, новенький, — Чонгук считает, что ролевые игры для Тэхёна полезны.

— Тэхён, ты либо заходи, брат, либо катись отсюда.

Он же грезит оказаться на свежем воздухе, а не в этом прокуренном блядушнике. Ловит

утешающий посыл Чонгука, типа «не дрейфь», и садится в кресло у входа.
Развернувшаяся беседа о принадлежности Харады Коичи к банде Тэхёна не волнует. Да,
мол, сплавлял наркоту, барыжил дозволенно и по-мелкому. Серьезных заказов ему не
доверяли. Как девяносто процентов ублюдков в данной сфере, он начал приворовывать и
прокручивать товар на стороне, да еще и конкурентам сливал.

— Собственно, нельзя винить нас в убийстве крысы. Не мы бы его грохнули, так кто-
нибудь из левых.

— Ясно, — вздыхает Хосок. — Голову могли бы и оставить, изуверы.

Глава ночного клуба хрипло кашляет.

— Я и не просил ему купол отпиливать, это у нас один парень из серии «сила есть,
ума не надо», бывший морпех с прибабахом, вот и увлекся, чтоб другим не повадно
было. А о Тору Кьё я впервые слышу, чё за перец?

Тэхён слышит знакомое имя. Не с ним ли их лавочку посещал Мин Юнги? Как всё
запущено.

— Точно не в курсе, Рю? Подумай хорошенько, — Чонгук прохаживается по комнатке,

заглядывает в аквариум с золотыми рыбками. — Если узнаю, что скрываешь от меня что-
то, то твои клубы и райское положение исчезнут, как в сказке.
— Не надо угроз, братан! Зуб те даю, — спешно заверяет Рю. — Имя ни разу не на
слуху. Но могу пробить среди своих, если дашь хоть какую-то канву.

— Твоим источникам можно доверять? — сомневается Хосок.

— Бля буду, Хосе.

— Я - Хосок! — его бесит это погоняло.

— Девочки, не ссорьтесь, — встревает Чонгук. — Короче, Рю, Досье краткое… — и

Чонгук выкладывает всё, что ему известно о Тору Кьё.

Еще немного – и они договариваются о сделке на информацию. Из Рю неплохой

осведомитель, хотя Хосок по пути назад не выказывает доверия. Тэхёну всё равно, он
плетётся за ними и с некоторым облегчением встречает салонный запах авто,
напоминающий арбузную жвачку.

Чонгук садится вполоборота. Тэхён выглядит так, будто его сейчас стошнит.

— Тебе подобного рода места, наверное, не сильно нравятся?

— Да нет. Просто я не бывал в клубах.

— Что, совсем? — оборачивается и Хосок.

Тэхён оказывается под прицелом пытливых глаз. Не верят. Не верят, что можно жить,
как шпрота в банке. Чонгук думает, что пора переключиться. Тэхён затягивает своим
молчанием, в нём тонешь, но ощущения не такие, как бывают при соприкосновении с
водой. Похоже на тёмную субстанцию. Грязь.

— Окей, шеф. Как дальше быть? — Хосок выруливает ситуацию.

— Дождемся помощи Рю. А пока прошерстим ребят, с которыми контачил Харада накануне
смерти. И еще. Тот парень, который убил его. Типа «псих». Завтра мне нужно знать о
нём всё.

Тэхёну абсолютно по барабану на то, что кого-то убивают, насилуют или грабят. Его
тишины это ничуть не касается. К чему Чонгук потащил его за компанию – неясно.
Намджуновы мотивы? «Посмотришь на мир – пройдет печаль». Печаль у Тэхёна
хроническая, не тут-то было.

Хосок пишет напутствующие заметки в телефон. Есть у него связи и среди дилеров, и
среди банды Рю.

— Пробью, как только солнце встанет, ага? А сейчас добрось меня, пожалуйста, до
остановки.

— Что так? Своим ходом?

— К предкам. Тот редкий случай, когда сеструха приехала, и мои до поздней ночи не
уснут. Я обещал провести время с семьей, тут ничего не поделать.

Чонгуку отчасти приятно знать, что у друга ладится с родными. Что у него надежный
тыл. Тэхёну сцена прощания кажется утомительной и лишней. Хосок суетится,
приоткрывая дверь.

— Ну, бывайте.

— Завтра утром жду на брифинге, — Чон наскоро пожимает ему руку и бросает вслед
какую-то смешную язвочку.

Хосок на улице превращается в простого гражданского, садится в подошедший автобус,

и Тэхён чувствует странное желание создать такой транспорт, какой едет и не
останавливается нигде. И, добравшись до первой воды или обрыва – падает. Все
гибнут, и никто не считает добровольный выбор страшным или предосудительным.
Экскурсия на тот свет могла бы возыметь популярность. Тур по ленте Мёбиуса, а? Как
вам?

Чонгук несколько секунд постукивает по рулю и едет до какого-то узенького переулка,

паркуется и, заглушив движок, оборачивается к Тэхёну.

— Я думал, ты уснул.

— И потому решил меня покатать?

— Нет. Кофе будешь?

Как он смеет распоряжаться временем, которое бы Тэхён отвел… сну настоящему? Он

наконец видит круглосуточный магазин впереди. Желудок Тэхёна не приемлет позднего
приема жидкости, но отказаться от привилегии быть угощенным трудно.

Они стоят за высоким пластмассовым столиком, поблекшим и исцарапанным. Тэхён

потягивает капучино через трубочку, Чонгук пьёт так и что-то высматривает в
телефоне. У него в голове следовательские штучки, решение головоломок и построение
новых матриц.

— Завтра ты не работаешь, да? — Чонгук ловит утвердительный кивок. — Отлично.

Отоспаться будет время. А сейчас есть кое-какая идея.

Идея монолитная и холодная.

Католическое кладбище, резные ворота на участке, прилегающем к величавой церкви.

Тэхён допивает уже остывший осадок кофе и выбрасывает стаканчик в урну, сон
снимает, как рукой. Из-за участившегося сердцебиения. Чонгук немного не в себе?

— Зачем мы здесь?

— Ты не слушал наш клубный пиздёж, да? — Чонгук прикуривает и мотает головой. — Рю

сказал, что у Харады была подружка, он навещал её в Сеуле. Однако, в прошлом году
девушка скончалась от передоза.

— И была удостоена залечь под такую элитную землю? — об участках в данном бизнесе
Тэхёну известно. Он вынужден знать.

— Состоятельные родители. Не пожалели на пышные похороны.

— Мы ведь не собираемся поднять леди из могилы и спросить, понравилось ли ей? —

неожиданно всерьёз спрашивает Тэхён, но у Чонгука на то вырывается смешок.

— Всё гораздо проще. Проверим, действительно ли она здесь. В поздний час, как
показывает мой опыт, лгать труднее.

Им всего-то и нужно зайти с черного хода и дойти до домика, где живёт кладбищенский
смотритель. Чонгук хочет задать ему пару вопросов. Ищет любые лазейки, за что Тэхён
его не винит.

— Я не твой напарник. Почему ты взял меня с собой?

— Потому что дома ты маешься, а у меня после долгих прогулок может открыться второе
дыхание, — Чонгук шлепает по его заднице, и Тэхён прикусывает губу.

Освещение не делает это местечко притягательным, но Тэхёна настораживает не ночная

атмосфера и шорох шагов. Они идут мимо мраморно-гранитных следов прежних живых,
которым не важно, в каких условиях залегли их скелеты. За них решили.

— Меня поражает надобность некоторых убежденных «возвращать» тело почве и червям,

словно бы оттуда оно произошло. Извращение, ты так не считаешь? Переработанный
материал должен быть предан огню. Иначе зачем эти истории про «феникса»?

— В чём-то ты прав, — кивает Чонгук. — Но не нам судить.

С трудом поднявшийся смотритель в смятении. Давненько никто со значком не ломился к

нему в два часа ночи. Чонгук вежливо выуживает необходимые данные, и скоро старик
ведет их к могиле, где выгравировано имя возлюбленной Харады, эпитафию закрывают
цветы.

— Свежие, — Тэхён трогает лепестки.

— Да, я вам и говорю, что её навещают каждое воскресенье, — кряхтит смотритель. —

Жаль девчонку всё-таки. Что такое девятнадцать лет? Самый рассвет. Не пожила
толком.

— И умерла бестолково, безвкусно, — добавляет Тэхён.

Тэхён не робеет при виде недоумевающего лица старика, тому этот черный юмор ни к
чему. И Тэхёну не жаль. Никто не всаживал ей иглу в вену насильно. Зато она может
быть свободной где-то там…

— Пойдём, — Чонгук слабенько толкает Тэхёна в плечо, благодарит смотрителя,

приносит еще порцию извинений.

У Тэхёна тот самый мутный взгляд. Вроде бы он оценивает поступок девушки.

— Сама виновата, так ты думаешь?

— Я не столько задаюсь вопросом кто виноват в смерти, как вопросом, кто виноват в
жизни.

— Здраво.

Чонгук прижимает Тэхёна к машине, надавив локтем на кадык. Тэхён смыкает ладони на
тонкой талии, впивается в кожу, что ощутимо даже под одеждой. Поцелуя не
происходит. Они тянут время. Тэхён уклоняется от близости. Он может попросить
трахнуть себя, но не хочет. Сегодня настроение не благоволит к разврату. Но игра-то
по правилам Чонгука, на его условиях.

Силишься рассмотреть хаос сквозь него, познать что-нибудь и почерпнуть?

Зачем держишь?

Тэхён действует интуитивно, незаметно извлекает из кармана куртки Чонгука телефон,

будто знает, что будет звонок, он прикладывает вибрирующую пластмасску к его
ширинке.
Чонгук выдыхает ему в губы, терпит какое-то время, злится, затем отпускает Тэхёна и
берёт трубку, отворачивается.

— Хосок?
— Шеф, извини, аварийная ситуэйшн! Мне наши бравые парни с ночной сообщают, что в
двух кварталах от места убийства Харады найден еще один труп. И он без головы!
Кажись, поспим в другой жизни.

Тэхён читает по Чонгуку, что у того открывается второе дыхание, но не по ожидаемой

области.

— Я закину тебя домой и поеду работать.

— Делай, что хочешь, — отмахивается Тэхён и прячет за ладонью долгий зевок до слез.
— Не надо передо мной отчитываться.

Чонгуково самолюбие немного ранено.

И уровень тревожности поднимается, когда он понимает, что адрес Тэхёна соседствует
с местом преступления. Буквально на соседней улице - свет от мигалок полицейского
патруля, шум и возня. Тэхён бесстрашно выбирается наружу.

— Надеюсь, вы тут недолго провозитесь. Пока-пока, — он бредет к домовой двери.

— Тэхён!

Он останавливается, вымученно вздыхает и оборачивается через плечо.

— Что?

Чонгуку ведь не всё равно на субъект вожделения?

Всего-то. Он всегда укрепляет зону комфорта того, с кого берет больше, чем намерен
получать. С Тэхёном формула не срабатывает, он до абсурдного беспечен.

— Будь осторожен. Убийца может быть где-нибудь поблизости.

— Найдешь - скажи, — и чудится, что уголки его губ подтягиваются выше.

Исчезает. Растворяется. Он настолько не подходит избитой реальности, что Чонгук

теряется. Сплюнув, он отирает лицо и, взбодрившись, идёт навстречу Хосоку. Фантазии
фантазиями, а работу никто не отменял.

========== Часть 6. ==========

Эту мумию рано закрыли,

рано солнце её отобрали,
её тоже когда-то любили,
её тоже тогда целовали.

У Чонгука как-то неспокойно на душе или что-то там посреди грудной клетки, а то и
вокруг подмерзшего тела. Промозглая сырость и нелетная погода делают событийную
ночь еще хуже, часы тянутся вдвое.

Огорченный несостоявшимся семейным вечером Хосок, тем не менее, не вешает нос и

выдает краткий отчет за три минуты. Слаженно, словно бы готовился. Выжимки, что
надо, исключительно по делу. Тридцать два года страховому брокеру, которому не
посчастливилось умереть, по мнению экспертов, вчера. Подноготную поднимают,
приблизительную цепочку событий восстановят через час, максимум, два. Чонгук
выслушивает самое главное, пока поднимаются на лифте в квартиру, неплохо
обставленную, пропитанную специфически неприятным запахом.
— На этот раз – у нас полный комплект, есть, с чем поработать, — второпях описывает
Хосок, идя следом. — Голову отрубили в ванной, перед смертью жертву щедро опоили…

— Клофелином, — морщась, заканчивает предложение Чонгук. — Гуманность?

— Ну, или не совсем удачная попытка ограбления, — Хосок кивает на брошенную сумку,
забитую электроникой: ноутбуком, колонками из домашнего кинотеатра, даже пароварку
и ту хотели стащить. — Пока не установили, действовал один или группа, но по какой-
то причине убийца оставил награбленное на полдороги.

— Чертовщина, — недоумевает Чонгук, заглядывает в ванную комнату, где от

переизбытка красных лужиц и брызг получает впечатление, будто смотрит на образец
современного искусства в галерее. Крови полно везде, её металлические пары забивают
глотку. Со временем ты учишься не обращать внимания, но тошнота не сбивается
опытом. — Чем рубили?

Спрашивает у копошащихся там специалистов в защитных костюмах. Один из них

указывает на топор, валяющийся у унитаза, пожимает плечами. Орудие убийства, место,
тут всю суть можно раскрыть меньше, чем за неделю. Как-то неграмотно получается,
Чонгук едва ли не расстроен.

— Кто бы ни был убийца, он отморозок. Представляете, какой силой надо обладать,

чтобы этим отколупать человеку башку?!

— Достаточной для смертного, — саркастично вздыхает Чонгук и вместе с Хосоком они

выходят из квартиры.

Находиться там долго невозможно. Люди периодически выходят подышать, шепчутся о

каких-то ужасах.

— Ничего общего со случаем Харады, кроме отсутствующей головы. Она могла

понадобиться в качестве трофея, полагаю, — облокотившись о перила, Чонгук смотрит
на лестницу. Дом приличный. Казалось бы, чем можно было заслужить такую смерть? — И
обстоятельства разные.

— И в первом случае у нас всё на мази, между прочим.

— Точно. Чуть не забыл.

После беглого осмотра, переговоров с криминалистами и обмозгования фактов, Чонгук

возвращается к машине, подальше от шума. Хочет вызвать Рю, чтобы забрать одного из
его «устранителей», который до того убрал Хараду.

— Плевать мне, как ты его достанешь, посылай самых своих крепких упырей. Если не
отдашь моим парням, я тебе такой срок вкачу, Рю, что мало не покажется! Чтобы уже
через час этот псих сидел у меня на допросе!

Хотя веры в то, что посыльный Рю и тот, кто расправился с брокером – одно лицо,
нет. И чутье Чонгуку подсказывает, что копнут до дна, да не той ямы.

Хосоку со стороны кипиш с обезглавленными телами уже не кажется столь романтичным,

как раньше, настроение его убито ровно, как и настрой. В глазах шефа читается
недопустимая, но уже зародившаяся тревога.

— Думаешь, серийник рисуется?

— Всё бы хорошо, да ограбление не вяжется. Отрубать голову нормальному воришке ни к

чему. Дойдет очередь, поймем, — капитан открывает дверь и ныряет в машину. —
Поехали, надо допросить того засранца.
Выжать что-то полезное из крепыша по кличке «Молот» не удается. До тех пор, пока
Чонгук не использует давление, пока не находит больные точки, с которых угрозы
вполне реальны. Задержанный признается, что придушил Хараду голыми руками, затем
совершил возмездие по личным мотивам.

Тут Хосок, до того сидевший в сторонке, вытягивает шею и смотрит с любопытством.

Чонгук, чье уставшее лицо чернее тучи, переспрашивает:

— Что ты сказал?

«Молот» не обладает красноречием, жуёт слова, безумным взглядом смотрит в стол,

руки трясутся.

— Я ждал, когда Харада облажается. Наконец, месть свершилась.

— Какая еще «месть»?

— Это он её довёл. Он её подсадил, — лепечет не своим голосом «Молот», глаза

краснеют в приступе бешенства. — Этот сученыш Харада подсадил Сучжин, затем
обрюхатил её, но отказался принимать ребенка, заставил её аборт сделать. Я говорил,
что помогу вырастить, а она не слушала. Бабы, мать их… Сделала всё-таки.

Хосок встаёт, не веря своим ушам.

— Так ты близко знал подругу Харады, — говорит он.

Становится понятным практически всё, Чонгук больше не подбирает вопросы на засыпку.

— Да… — губы дрожат, наручники звякнули, и полицейский у входа тянется к

табельному, Чонгуку приходится сделать утешающий жест. — Она была самым добрым
человеком из всех, кого я знал.

Теперь у Чонгука есть резон посадить этого ублюдка за решетку. Месть во имя любви –
не оправдание этого чувства. Напротив. Свидетельство деструкции личности. Такие
люди опасны даже в рамках организованной преступности. И Рю как-нибудь переживет
отсутствие ненормального в своих рядах.

— Ты специально вошел в банду, чтобы отомстить за смерть любимой девушки. Что ж,

очень жаль.

— А я не жалею, — он поднимает полные ненависти глаза и решается показать «копу»

средний палец. — Теперь делайте со мной, что хотите. Мне уже параллельно. Лишь бы
ей «там» было спокойно.

— Прискорбно тебя огорчать, но… ей бы твой поступок понравился едва ли.

Уведите его.

На момент второго убийства у «Молота» всё равно алиби, а значит и допрашивать его
не имеет смысла. Зло, оно как уроборос в извечном перерождении. Досталось одному,
перейдет на другого, и давай по кругу, жрать себя за хвост. Сколько подобных
инцидентов видел Чонгук? И в глубине каждого несносная с виду причина в виде
сердечной привязанности. У сердца из привязанностей – разве что, клапаны.
Проходя мимо Чонгука, арестант замедляет шаг и шумно втягивает воздух. Чонгук не
шелохнется.

— А ты такой же как я, капитан. Нихрена ты не лучше.

Насторожившись, Хосок наблюдает опасную сцену и лишь когда они с шефом остаются
наедине, в полутемном кабинете, спрашивает, не угодно ли обсудить.

— Ну и ночка, а? Что этот перец имел в виду вообще? Наезд еще устроил.

— Не парься. Нам важнее разобраться со свежим делом, не затягивать. Не люблю я

финансовые замуты, а с брокером иного не предусмотрено.

Приоритеты расставлены. Разговаривать на тему о минувшем Чонгук не намерен, и Хосок

уважает это решение, беспрекословно подчиняется дальнейшим указаниям и собирается
передавать инструкции. Что-то гложет его, как и всякий раз, когда он оказывается
впечатлен и принимает ближе, чем стоит человеку его профессии.

— Вроде бы у этого парня имелись весомые причины, а? Может, не будем портить

отношения с Рю и отпустим пацана?

— То есть, ты считаешь одержимость – здоровой причиной к обезглавливанию другого

человека? Хосок, не мели чушь. Сегодня у него мотив в виде мести, а завтра он
снимет башку кому-нибудь, кто по неосторожности толкнет его на улице.

— Разумеется, ты прав. Но разве, сталкиваясь с подобным, ты ни разу не задавался

вопросом: а смог ли бы ты убить ради любви?...

Для Чонгука откровения глубокой ночью все равно, что кульминация мыльной оперы.
Хосоковы высказывания вгоняют в ступор. Видимо, вне федеральной службы он совсем
размяк.

— По-моему, ты компенсируешь недостаток общения с семьей, дружище. Возьми

дополнительный выходной на этой неделе, я разрешаю, — доброжелательно советует
Чонгук.

И Хосок верит, что нет, не из-за любви ни её ради, Чонгук бы не расстался с

рассудком, заточенным на реалии.

***

Чимину намного лучше. То есть, он и не пострадал ни капельки. Несколько синяков от

соприкосновения с асфальтом – не причина переживаний для Мин Юнги. Но он не спешит
махнуть на младшего рукой и это создает ложное впечатление, что его трогает
ситуация и он в её эпицентре.

— Мне через десять минут нужно будет срочно уйти, я и так уже опаздываю, — Юнги
извиняется, глядя на золотые часы. — Тебе точно ничего не нужно? Вызвать тебе
такси?

— Господи, сонбэ, перестаньте вы со мной нянчиться.

Допустимо ли думать, что будь у Юнги сын – Чимин бы подходил на эту роль идеально?
Держать старшего он не станет, пусть и лишнее внимание не претит, а мажет по
самолюбию.

— Вы свободны завтра вечером? Хочу вам показать мою любимую закусочную.

Хочет воспользоваться шансом и наладить отношения, заодно сгладить вину. Юнги вовсе
не выгодно, чтобы юный мальчик в статусе студента водил его на ужины. Если и так,
то их не должны видеть вместе. Требуется проявить инициативу.

— Давай сначала я покажу тебе свой любимый ресторан? Завтра мой шофер заедет за
тобой в шесть, хорошо? — Юнги протягивает ладонь, и Чимин, сглотнув ком в горле,
пожимает.

Дает согласие на званый ужин. Как легко сонбэ поддается манипуляции!

Ликование Чимина для Юнги очевидно. Он считает, что однажды восхищение Чимина
иссякнет, ведь это не что иное, как встреча с идолом. Легкая степень фанатизма.
Юнги уверен, что эти замашки проходят у молодых быстро.

— Одеться нужно с иголочки, да?

— Как тебе удобно, это не принципиально, — чуть улыбается Юнги.

Чимин чувствует, как сердце пляшет чечетку. Эти морщинки у его глаз, его
музыкальные руки, теплота и серьезность, манеры и градиентно-мускусный, взрослый
запах дорогого парфюма… Он хочет его автограф на каждом сантиметре кожи.

***

Наверное, пора выбираться. Рубашка прилипла к телу. Возможно, плохой сон. Тэхён не
помнит.

Как долго собираешься спать?

Вставай, ну же. Тебя ждут великие дела.
Ха-ха-ха.
Какая глупость. Величие нам только снится.

Поразительно, как это тело забавно шевелится под слоем уютного одеяла, как нервные
импульсы, разряжаясь по растянутым нитям, приводят в действие системный колосс мышц
и органов. Удивительно проработанный механизм, придуманный творцом, пожелавшим
остаться неизвестным.

Тэхён уже не задается вопросом: зачем? Ему понятно, что проснуться пораньше его
вынуждает даже не будильник, в его законный выходной кто-то настойчиво звонит по
домофону с намерением непременно докопаться до печени хозяина квартиры.

Он смотрит в потолок, пережидает, надеясь, что надоест человеку трезвонить рано или
поздно. Однако, он не сдаётся, и Тэхён вынужден проволочить свою сонную тушу до
коридора, где без света всё еще темно.

— Да?

— Богом клянусь, если не откроешь, я вызову полицию!

Намджун еще не уехал? Или уже вернулся? В любом случае, Тэхёну неинтересно.
Он вешает трубку. Звонки не прекращаются. Назойливость девяносто девятого уровня,
непревзойденный навык. Хватит ли его злобы, чтобы навредить Тэхёну? Несмотря на
тяжелую форму внутреннего загнивания, он никогда не выступал жертвой избиения (если
не считать того раза, когда единожды попытался защитить мать от выпада надравшегося
в стельку отца).
Что-то заставляет его нажать на кнопку и снять дверь с замка.
Оставив её открытой, он идёт умыться и через пару минут выходит на кухню –
поставить чайник. Он не убирает кровать по выходным, проводя в постели большую
часть времени.

Намджун застаёт его ковыряющим растворимый кофе в банке.

— Вот ты где.

И происходит то, чего Тэхён меньше всего ожидает в свой адрес. Объятие. Намджун по-
медвежьи сгребает его в охапку и ощупывает, точно бы Тэхён успел пару раз
разбиться.

— Ты в порядке? В новостях говорили об убийстве в вашем районе, я волновался.

— Ты… волновался? — мямлит Тэхён, немного потерянный и отстраненный. — Но это же в

другом доме.

— Все равно рядом. Ты в порядке?

— Я как всегда, — Тэхёновы потуги вырваться из объятий венчаются успехом.

— Но, братишка, это не значит, что я не в обиде за твоё поведение. Мог бы хоть
написать пару строк.

Тем не менее, Тэхёна тревожит сквозящее в неведомой доброте намерение.

— Мне не свойственно спрашивать, как у тебя дела, но выглядишь ты не как обычно. Не

так уверенно. И даже не осуждаешь меня с порога.

Ему что-то нужно. Тэхён не предлагает брату поесть, поэтому тот сам копается в
холодильнике и находит лишь пару купленных сэндвичей.

— М-да, о запасах ты тоже не шибко печешься, — вздыхает он. — Верно. У меня

неприятности. Мы с женой съездили к её родителям и результатом стало то, что мне
пришлось забрать их в нашу квартиру. Там такое дело, что тесть под старость
проигрался и задолжал втайне охренительную сумму, заложил дом. Время выплаты
прошло. Естественно, собственность изъяли. Я теперь втройне должник. Мало проблем,
так еще и их нянчить буду. Обязан.

Дело пахнет керосином. Намджун не просто огорчен, Тэхён осмеливается предположить,

что он на грани, но хорошо сдерживается.

— Семейные традиции, посмотрите-ка, — из Тэхёна выжимается издёвка, правда, не

задевает.

Намджуну не до придирок по глупостям, ему помощь Тэхёна необходима, как воздух. Он

остервенело набрасывается на сэндвич и тут понятно, что несколько дней недоедал.

— Не буду ходить вокруг, да около. Могу я пожить у тебя некоторое время? Мне отсюда
удобнее добираться до основной и дополнительной работы. Да, помимо офиса я еще взял
смены в круглосуточном...

Паника у Тэхёна тихая. С одной стороны, его личному пространству грозит неминуемый
конец, а с другой… Намджуна жалко. Жалко по-плохому. Его разводят, как лоха,
набросили хомут «долга». Несчастный. Весь смысл его жизни ныне сведется к унылому
наращиванию рабочего горба в попытке предотвратить распятие семьи налоговой. Да,
Намджун просит проникнуться и своих родителей, и все вместе они когда-нибудь
справятся, но благо, что Тэхён не планирует доживать до этого триумфа. Сто с лишним
лет – для него слишком.

— Рано или поздно все разочаровываются, — кивает Тэхён. Он вполне может выгнать
Намджуна с его проблемами, знакомых и друзей у брата много. А вот у Тэхёна никого.
Случись какая неприятность, и обратиться не к кому, к предкам он не пойдет. — А это
ничего, что будешь редко видеться с женой и детьми?

— Она согласна на такой компромисс. И места им там побольше. Теща с девочками будет
сидеть, тестя я устроил на склады, жена работает. Разберемся. Ты не подумай, я не
депрессую.

Отпив кофе, Тэхён прикрывает глаза. Анализирует. Чувств – ноль, одно раздражение.
Какой же Намджун идиот. Не понимает, что временное растягивается на постоянное, что
обычными способами смертные в обществе не зарабатывают гонорары, что это всегда
жертвы и лишения.

— Самовнушение – отличная штука, Намджун. Помни: если надоест, я подберу тебе самый
дешевый похоронный тур.

— Ты же не против, что я останусь?

Вопрос в спину. Тэхён выходит и видит в прихожей его большой походный рюкзак,
набитый вещами.

— Против, ты это знаешь. Однако, ты уже здесь. Я требую выполнения нескольких

условий. Не мешай мне деградировать, не вмешивайся в мою жизнь и не слишком грузи
меня своей.

Намджуну нечего возразить. Он на территории Тэхёна. Где на столе кружок кофейного

пятна, а в шкафчиках и на полках холодильника копится пыль. На территории, где не
приветствуется мирская суета и тщетность. Еще Намджун хочет спросить, нет ли
выпивки и одергивает себя на полуслове. Тэхён не запивает отвратительный вкус
бытия, не питается суррогатами невозможного счастья.

— Есть что-то еще, да? — Тэхён как будто знает наперед, и лицо Намджуна меняется,
он сдается, опускает голову, он задушен горем.

— У одной из моих девочек нашли метастазы в желудке. На лечение тоже придется

искать деньги. Ты на себя не бери. Мы справимся.

Тэхён отводит влажный взгляд и старается ретироваться без лишних голосовых порывов.
Да, за это Намджун и берётся воевать с действительностью, это его основной стимул
подниматься в ближайшие месяцы, а не лезть сразу в петлю.
Тэхён вспоминает мёртвую кошку. Тут он тоже ничем не поможет.

***

Изрядно охладевшие кожные покровы согреваются массирующими движениями. Раз-два – и

красивое тело брошено в постель, три-четыре, и Чонгук накрывает его собой, играет с
его сосками и, расцеловав живот, принимается за сфинктер. Тэхён настраивается
дольше. Он витает в облаках, стонет как-то глухо. Неужели его голова в такие минуты
забита опилками?

Он превращается, раскрывается медленнее, но все с той же отдачей.

Чонгук толкается в него и ловит губами горячий выдох.
Эй, мертвяк, впейся в шею зубами, слабо?
Тэхён расцарапывает ему спину, изгибаясь в такт, и исполняет. Кусает в шею,
прилипая вспотевшей кожей. Чонгук из него выбивает дурное, Чонгук и себе должен
вбить завет о том, что секс – есть секс. Без декоративно-прикладного общения
сверху…
Чонгук мучает его несколько часов, отвлекается от безумия, происходящего
каждодневно. В первые разы всегда попроще. Пока не вдаешься в человеческое не тело,
но что-нибудь глубже.

— Чонгук!…

Ого! Он умеет кричать его именем, стараясь удержаться в эротичном экстазе, будучи
прижатым к стене. Чонгук держит его на весу и, возвращаясь на кровать, прихватывает
за волосы. Его не должно касаться по какому именно поводу колотит Тэхёна. Тот
впервые достигает анального оргазма. Похоже на какое-то непостижимое при жизни
ощущение полного слияния с вечностью. На миниатюру смерти с аналогичными
судорогами.
Впервые Чонгук застает, чтобы под ним происходило перерождение, догоняя Тэхёна, он
нависает над его искаженным блаженно-глупым выражением, лишенным признаков
причастности к сущему.

Тэхёну запоминается, как бывает хорошо и насколько, у него нет сравнений. Он

тянется до губ Чонгука и привлекает его к поцелую, долгому, влажному, уравнивающему
страсть и похоть.

Тэхён назавтра будет испытывать проблемы с поясницей и задним проходом, внутренняя

сторона бедер у него покроется синеватыми следами, а ляжки пятнышками от хватки
Чонгука.
Он не думает, что это плохо отразится на здоровье.
Они в полусне, в мире, находящемся за пределами доступа.

— О, так это убийство по высоким мотивам? — выслушав, Тэхён лежит на боку и гладит
Чонгука по груди.

Он и не помнит, с чего вдруг заговорил о работе, зацепился же за что-то

несущественное, развил мысль. По итогу они застревают в диалоге. Увязывают.

— Да. Хосок еще предложил его отпустить. Теряет хватку. На моем поприще люди с
годами либо сохнут эмоционально, либо превращаются в истеричек. Мы с ним, как два
эталона.

— Тогда каждый из вас бьется за личную правду. Но это прошлый безголовый, да? А
тот, что в доме напротив моего?

— Мы расследуем, всё в процессе. Он был должен некоторым коллегам, потом провернул

сделку, из-за которой карьера пошла в гору. Вполне вероятно, что кто-то заказал
его. Не думаю, что там нечто серьезное.

— Люди такие тупицы, — Тэхён откатывается на подушку. — За напечатанные бумажки

готовы на всё. Стадо кроликов, гоняющихся за подвешенной морковкой.

— Ты просто не держал в руках больших денег. Говорят, это портит.

— Байки. Портят врожденная алчность и слабость, мания потреблять.

Чонгук поворачивается к нему. Слушает успокаивающееся постепенно дыхание.

Рассматривает контур тела, шею, голову. Ресницы у Тэхёна загибаются кверху. Он
притрагивается к ним кончиком пальца. Нелепый жест настолько неуместен, что Тэхён
не находит, как разузнать – к чему бы?

— У моей матери такие же. — Тэхён выдерживает паузу. — Ресницы. Они достались мне
по наследству, если ты вдруг думал, что я настолько педик, что их наращиваю – нет.
Странно, что это тянет на шутку. Чонгук, посмеявшись, отстает.

— К слову, о маме. Когда я был маленьким, она читала мне всякие истории на ночь.
Так вот, твои уголовные мутки мне кое-кого напомнили. «Кубикадзири».

— Это еще кто?

— Злой дух, который при жизни отрубил себе голову, а в загробном существовании
откусывал их другим.

Делится чем-то сокровенным. Чонгуку не по себе.

— Отличная, блин, сказка.

Служителю закона в отличной форме разве может быть страшно?

Тэхён слышит, что его грудной смех прекращается, он сопит громче. Проваливается в
сон окончательно, поскольку выжал все соки. Из Тэхёна тоже.

Непонятно почему, Тэхён поддается секундному желанию, подкатывается к нему ближе.

Жутко полагать, что этот прокатившийся по спине холодок – подобие страха, а тепло
можно отыскать рядом с другим человеком, представителем рода, к которому Тэхён
принадлежит сам, который так терпеть не может. В то же время, Чонгук отличается от
остальных. Чонгук видит в нем какой-то призрачный импульс, он греется у камина,
который давным-давно истлел и, вороша угли, надеется, что от одного воспалится
искорка, и разгорится долгожданное пламя.

...Тэхён принюхивается к его телу, перебирает меж пальцев пряди волос и, кротко
поцеловав в плечо, наконец-то расстается с сознанием.

========== Часть 7. ==========

Подо льдом разойдется смерч,

и огромная глыба холода
ненароком может поджечь
и дьявольское, и богово.

Свеженький и уже оправившийся от травм, Чимин выглядит, словно конфетка, завернутая

в бежевый костюмчик, с виду – ни разу не ношенный. Юнги импонирует смелый вкус.
Хороший всё-таки мальчик. Пунктуальный, трудолюбивый, не забывающий о скромности.
Он наверняка добьётся высот. Может быть, Юнги и стоит в него вложиться, как в любой
из проектов, предлагаемых извне, рассмотреть его кандидатуру на продвижение. Чисто
из меркантильных соображений, не вдаваясь в подсознательные мотивы. Признание их
равносильно подписи в пакте «Мин Юнги такое же животное, как и остальные». Его
выдрессировали вести истинно человеческую, незапятнанную пороками жизнь, потому он
не может позволить соблазну пустить яд и потянуть на дно их вдвоем.

…Разглядывая ценник в меню, Чимин в ужасе прикидывает, что из этого роскошного

списка в качестве заказа не скажет о нем, как о нахале и одновременно не припишет к
подлизам.

— Заказывай, что угодно. У меня золотая карта.

— Еда почти даром? — ухмыляется Чимин.

— Да. Решим проще, — Юнги вызывает официанта. — Нам сегодняшний «выбор шеф-повара».
Посмотрим, стоите ли вы моих вкладов.
Учтиво поклонившись, мужчина спешит исполнять наказ.

В комнате для особых посетителей отличная от основного зала атмосфера. Если не

сказать интимная: приглушенный свет, бархатно-шелковые ткани мебели, чуть уловимый
цветочный аромат. Что и подогревает интерес Чимина, но практически не лишает его
самообладания. Он на удивление долго держится, за ужином больше слушает рассказы
Юнги о юности, нежели наслаждается вкусом неплохого-таки топ-блюда. Потом они
спорят о музыке и как-то незаметно переходят к понятию человеческого «несчастья».
Юнги тема неприятна, он всячески избегает смотреть на Чимина, говоря о фатальности
произошедшего.

— Но ведь всё могло быть по-другому, — Чимин садится рядом, словно бы Юнги ему
дозволяет, его близкое тепло становится ощутимым.

— Что ты делаешь? — Юнги отворачивается, с трудом сдерживаясь.

— Мы теряем, чтобы найти, верно? — Чимин прерывисто дышит ему в шею и настойчиво
потирает ширинку, под которой начинает прощупываться ожидаемая твердость. — Сонбэ,
позвольте мне, позвольте себе… Немного расслабиться, а?

Чимин нащупывает твердеющий член и сползает на колени, поднимая жалостливый,

опасный и почти презирающий любое возражение взгляд; и с видом слуги, заслужившего
за десятилетия награду века, берет в рот, мажет губами по головке. Юнги
откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза, ерошит ему волосы и, поджав губы,
клянется, что это в первый и последний раз. Больше никакой вседозволенности и
выходов за пределы разумного. Единожды – прощается по факту.

Докатился до того, чтобы принимать милостыню со стороны студента. Как ты

собираешься обращаться с ним после? Как объяснишь эту химию между вами? Или
пропустишь мимо, как пропускаешь абсолютно всё?

Пожалуй, Юнги и не собирается ничего объяснять. Он позволяет напряжению добраться

до высшей точки, обхватывает голову Чимина руками, путает волосы, толкается в
нежно-горячую глотку несколько раз и, тихо простонав, кончает. Не сожалея, что
быстро, иначе быть и не может, когда долго в завязке на интим. Чимин, сглотнув,
облизывается и, продолжая громко дышать, стыдливо поглядывает на мокрое пятнышко
собственных брюк. Ему даже не понадобилось прикосновений, чтобы получить оргазм,
достаточно видеть, как разрушается неприкосновенность кумира.

Голодный огонь свечей пожирает душный воздух. Вечер обещал быть романтичным и
приземленным. Не настолько провокационным и откровенным.

Неконтролируемое желание пишет безысходный сценарий. Чимин взбирается ему на колени

и, пользуясь нахлынувшей слабостью, впивается в губы. Сжимая крепкие ягодицы, Юнги
обсасывает его язык, прерываясь на легкие укусы. Он даёт показаться вышколенному на
постоянный покой зверю. Юнги немного напуган тем, что происходит. Приостановить
процесс трудно. Он не взял бы, не нуждайся в этом по-настоящему.

И нет горечи от осознания, что Чимин вписывается в амплуа сына, кровь от крови его,
плоть от плоти. Отношение то же. Страшнее, чем проповеди о греховности инцеста –
лишь само его материальное подтверждение. Они не испытывают великого, заполняющего
чувства, это даже нельзя назвать обоюдным влечением. Односторонне-гиблой
привязанностью, разве что. Юнги осознает последствия.
Хватая Чимина за шею, он делает поцелуй глубже. У него снова эрекция. Мысли о тех,
кто оставил его позади, пренебрегал чувствами. Он ненавидит их, раздавил бы, будь
возможность. Никому не требовалась его личность. Покровительство, деньги, дружеское
приятие, но не он во всей красе. Создается впечатление, будто Юнги какой-то
моральный уродец, незаслуженно лишенный права быть собой и получать ответное.
В доказательство обратному, он зажимает на диване юное тельце, начинающее
постанывать и клеиться к нему. Юнги справляется с ремнем и приспускает его брюки с
бельем, берет за сочащийся член, обхватывая большой ладонью и свой. Мастурбация
длится недолго, Чимин выгибается и дрожит, уткнувшись в плечо старшего. Юнги второй
раз кончить не может, останавливается на том, что губы Чимина пропускают невнятный
шёпот, в котором кроется что-то, за чем ему не стоит охотиться. Он недостоин.

— Чимин… — большими пальцами Юнги размазывает с его губ влагу.

Подернутые пеленой, глаза мальчишки способны выражать лишь благоговейный трепет.

— То, что сейчас произошло, не должно быть известно никому. Мы зашли далеко. Так
нельзя. И я не хочу, чтобы это повторялось, ясно? Чимин, ты слышишь?

Тот кивает, обалдело глядя в никуда. Он захватывает Юнги в объятия, просит застыть
и не двигаться, дать прочувствовать желанное, обмануться полнотой сбывшейся мечты.
Юнги к мечтам относится с превеликим уважением, поэтому не дергается и ждёт, пока
дыхание Чимина восстановится, и он сможет адекватно рассуждать.

— Вам не о чем беспокоиться, сонбэ, — Чимин обтирается салфетками и приводит себя в

порядок. — Инцидент останется между нами. Вам стало… легче?

— Когда мы наедине, давай на «ты», хорошо? — Юнги стирает границы. Чувствует, что
поддается, но «стоп-кран» не срабатывает. — Ты по-прежнему мой студент, не думаю,
что нам стоит что-то менять.

«Мой». Вложено смысла, как в песню, какие из-под рук Юнги не выходят запросто.
Чимина всё устраивает. Нет ощущения, что его использовали, а вот то, что подобное
повторится, он уверен. Юнги тяжело переживает разрывы. Чимин появляется в его жизни
вовремя, чтобы зализать раны и показать, что представляет из себя перманентное
счастье, когда не нужно заботиться о масках, статусе и даже идущих на ум словах.

— Со мной ты можешь быть тем, кто ты есть, Юнги. Не бойся, — Чимин гладит его по
голове и целует в висок. Похоже, так может утешать его мать. — Я всегда буду рядом.

Сложно поверить в растяжимое «всегда» - «никогда». Такие обещания обречены. Юнги

одиннадцать лет назад был точно таким же. Раздающим бессмысленные благие вести.

Итоги подводятся на улице, у машины, где Чимин упирается в вопросе «подвезти до

дома». Юнги меняет тему.

— Я готов продюсировать тебя, Чимин. Не из-за минета. Просто. Я не слишком хорош в

собственном продвижении, пора сменить точку зрения.

— Хочешь сделать мне «имя»? Я нисколечко не талантлив.

— Не набивай себе цену, — Юнги придерживает его за локоть.

— Тут должно быть согласие?

— По доброй воле, я не заставляю.

— Ты бы не предложил, если бы я не переступил черту, да? Это ведь не залог

молчания?

— Чимин, я не в том возрасте, чтобы торговаться и исполнять капризы.

— Чисто деловое предложение… — хмыкнув, Чимин кивает. — Ладно. Как только я получу
диплом, ты познакомишь меня с миром, полным приключений. Но я не пойду в него в
одиночку. Я хочу поддерживать тебя и помогать, быть полезным...

— Глупости. Тебе кажется, что ты влюблен в меня, — Юнги не намерен ходить вокруг да
около. — Поверь мне, это пройдет. Оно юношеское, быстро тает.

Чимин обиженно смотрит и дуется.

— Нет. Не пройдет, — отрезает он сурово и легонько касается рукой щеки напротив. —

Эй, ты мне ничем не обязан. Я счастлив знать, что у нас есть или сбылось хоть что-
то из моих фантазий. Если ты посчитаешь нужным забыть и не говорить об этом вечере,
давай так и сделаем.

— Отчасти, тут и моя вина, — сознается Юнги.

— Бред. Всё потому, что ты разучился доверять. Ты подозреваешь, что хорошее

обязательно закончится, а я окажусь очередным сном, человеком, что тебя обнадежил и
кинул. Но я не твоя жена или твои слуги. Ты меня совсем не знаешь и уже сделал
выводы, что неправильно в корне, — Чимин придвигается ближе, тихонько приговаривая
на ухо. — Тебе не приходилось любить, ты ни за что не признаешься, что хочешь этого
больше всего на свете.

Юнги цепенеет, затем резко отталкивает его от себя, слыша, как открывается дверь
авто, и заждавшийся водитель показывается снаружи, затем так же покорно исчезает.

— Любить не стыдно, сонбэ. Сколько бы между нами ни было лет разницы. И какого бы
пола мы ни были. Вы знаете правду, вы её чувствуете, — Чимин ретируется, не
оставляя диалогу ни шанса. — Доберусь сам, спасибо за ужин.

Юнги отшатывается назад, в смятении ища оправдание сегодняшнему срыву.

И не находит.

***

Намджун занимает непозволительно много места. Тэхёна убивает посягательство на

личные вещи, его беспринципность и плохо скрываемая раздражительность от
постигающих одна за другой неудач. Впускать кого-то другого он не планировал, как и
разбирать в ванной две кучи вещей, рассортировывая черное и белое, вещей, которые
Намджун свалил в стиральную корзину неделю назад, но из-за бешеного графика,
естественно, не доводит дело до конца. Еще немного и Тэхён скажет ему об этом в
лоб. О неумении приходить к смирению по принципу о спасении утопающего.

Не заправская домохозяйка. Без какого-либо азарта Тэхён сыплет в контейнер порошок,

добавляет пол-ложки средства для стирки детской одежды (чувствительная кожа – не
шутки). Несколько нажатий кнопок на машинке – и вот, спустя полтора часа можно
вывешивать одну часть на балкон, а другую на сушилку. Распахнув окно, Тэхён ежится
от ветра, но иначе бельё пропадет. Балкон провонял куревом: Намджун остервенело
курит вечерами, словно намереваясь запустить внутри собственную табачную фабрику и,
наконец, разложиться от никотина. Намджун мечется между желанием придушить Тэхёна
за безразличие и желанием выплакаться ему в жилетку, показавшись тряпкой, позволить
ему насмехаться, накормить досыта правдивыми заключениями.

Тэхёну не даёт покоя одна змеино-скользкая, отвратительная мысль. Выпилиться к

чертям собачьим, оборвать цепи. И быть застигнутым и без того несчастным братом,
послужить ему подсказкой о том, как легче всего избавиться от проблем. Избавлением
от себя. Нет человека, нет страданий. Простейшее из уравнений, попавшее под запрет
и ненависть незримого большинства, полагающего, что самовольный уход с вечеринки -
неопровержимое свидетельство слабости духа, воспаленного эго. И в то же время, они
же снисходительно и неуверенно молчат в ситуациях, когда болезнь или иная телесная
проказа доводит человека до смерти мучительными и долгими часами. Каков смысл
борьбы за жизнь, что не станет здоровой и полноценной, какая выгода с превозмогания
законов естественного отбора? Ответ напрашивается парадоксальный. Чтобы ублажить
то же эго, выставив, однако, способность барахтаться, за "силу духа".

Спустя пару минут лакомая мыслишка пропадает, Тэхён смывает её под теплым душем и
слушает отголоски поющей в гостиной Эллы Фитцджеральд. «Любовь – это дешевый кофе»,
— тоскливо говорит она.
Вспенивая шампунь, меньше всего хочется думать, что за пределами уютного душевого
мирка существует слякотная, отвратительная, наполненная другими несовершенная
реальность, куда вынужден возвращаться за неимением выбора. Возможности исправления
Тэхён даже не рассматривает, он разубедился в действенной вакцине от скуки путём
совершения каких-то побочных отвлекающих манипуляций. Во времена студенчества он
несколько недель посещал футбольную секцию и окончательно понял, что коллективное
взаимодействие определенно не его конёк. К тому же, в любой деятельности рано или
поздно он приходит к одному злосчастному итогу: ему всё равно, наступает период
остывания и разочарования. Начатое может остаться незавершенным, допущенные порывом
мечты – невоплощенными, завязанные знакомства – бесплодными и пустыми.

За прошедшую семидневку Чонгук, где-то там усердно занимающийся расследованием,

Тэхёну не звонит, зато иногда пишет. Вроде того, спросить о настроении. Даже если
наверняка знает, что у Тэхёна такового не бывает. Тэхёновы ответы односложны и
коротки, на редкость угрюмы. Чонгук же докапывается иной раз, в надежде увидеть в
строках что-нибудь, отдаленно напоминающее тот редкий вид "Тэхёна постельного",
когда в его действиях и голосе появляется воплощение Примадонны, жаждущей отдать
тепло младенцам всего мира. Тэхён уверен, что Чонгук соблюдает ритуал участия в его
жизни лишь потому, что так воспитан. Некоторым вежливость передается с молоком
матери. Тэхёну же претит тратить время на выстраивание заранее провальных
отношений. Они подписали контракт о телесной взаимопомощи, и вроде Чонгук ни разу
не забывал, что выступил инициатором.

Тэхён не знает, ждет он или нет заслуженного весеннего отпуска, но отсчитывает дни,
передвигает красную рамку на рабочем календаре и меньше всего заботится общими
вопросами, сводками новостей, лентами бесконечных тревожных разборок кого-то с кем-
то. У него войны достаточно и внутри.

— Она еще так мала, за что ей это всё? — закончив видеозвонок, Намджун как обычно
прерывает размышления Тэхёна.

Честно говоря, Тэхён не считает, что смертельные заболевания следует лечить, как бы
жестоко ни звучало. Это противоречит природе и пониманию о статусе жизни. Люди не
являются ценной материей, иначе бы не было победы над ними бактерий, столь
совершенно адаптировавшихся в огромном, чуждом для них царстве. Высказанное вслух,
такое мнение может обернуться вспышкой агрессии. Намджун и без того на пределе.
Тэхёну следует быть осторожнее.

— Мне очень жаль, сказал бы я, если бы меня это волновало, — Тэхён продолжает мыть
салат, зная, что позади в него впивается полный ярости и негодования взгляд. — Но
раз так, то всё, что ты можешь сделать, бороться с обстоятельствами в надежде
изменить результат. Некоторым ведь удаётся победить рак. Непонятно зачем, но всё
же.

— Не понимаю, как ты можешь быть таким куском гранита.

— В твоем представлении я именно такой. Бессердечный. Равнодушный. Однако, если мои

суждения отличаются от твоих, а тебя это бесит, скорее, проблема в тебе.

— Я могу потерять дочь, Тэхён! Очнись! — Намджун, сжимая кулаки, внушает себе, что
злоба на Тэхёна очевидное подтверждение бессилия. Выступив против, он только
подтвердит его теорию. — Нет, я не буду с тобой спорить. Ты имеешь право на личное
мнение. Ну, а я не имею в голове заумных мыслей, мне некогда заниматься болтологией
и тешиться облачными теориями.

— Соболезную, — кротко говорит Тэхён и садится напротив, принимаясь за ужин.

Его ничем не задеть, не затронуть. Сожительство с Тэхёном сводит Намджуна с ума. С

другой стороны, его спокойствие иной раз возвращает рассудку холодность. Тэхён не
говорит о благополучном исходе, не сопереживает от слова совсем, и у Намджуна нет
повода ломаться до исхода, неминуемо печального, конечно же, поскольку новости из
больницы приходят неутешительные.

Тэхён закатывает глаза, видя, как Намджун сидит на полу в комнате и молится вслух.
Молит какое-то выдуманное существо о всепрощении, о даровании здоровья его дочери.

— Возьми, что хочешь у меня, но только не дай ей умереть.

Тэхён стоит на пороге.

— Сын мой, окстись просить о таком и уверуй, что твоя дочь будет свободна и станет
счастливее, чем многие живые...

И дальше, быстрее, чем он мог бы предугадать, Тэхён ощущает удар по лицу, отлетает
в коридор, спиной ударяясь о комод. А потом получая боль еще и еще, пока у Намджуна
не иссякает приступ агрессии.

— Конченый ублюдок! — последнее, что смутно слышит Тэхён, когда Намджун оставляет
его в крови, и уходит, разъяренно хлопнув дверью.

Приходит время запоздало посмеяться над своей шуткой. Тэхён приподнимается на локте
и, сплюнув кровь, смеётся. Еще с полночи латает и обрабатывает раны, надирается
анальгетиками и, добравшись до гостиного кресла, проваливается в сон.

***

— Ты точно в порядке? — Чонгук сомневается и не доверяет кивкам.

Приглашать Тэхёна куда-либо кажется ошибкой. Средненькая пиццерия вечером забита

народом. Тэхёну трудно, но не сказать, чтобы он сильно страдал, обезболивающие
действуют недурно.

Тэхён ест пиццу на тонком тесте вместе с корочками, пьёт дешевенький и простой
кофе, не наслаждается, не убивается безысходностью. Существует. И точно бы чуточку
рад, что есть причина, дающая подкормку ощущениям, приглушенное нытье содранной
кожи. Помимо примечательных шишек и синяков, на переносице у него пластырь. О
происхождении ссадин на лице Чонгук не спрашивает, хотя и подмывает. До ужаса
любопытно. И странно, что его злит, будто кто-то мог распорядиться лицом Тэхёна с
целью вымещения гнева.

Чонгук оставляет корочки пиццы, а запивает не слишком здоровый ужин колой. У него
пара часов до начала смены, и почему-то компания Тэхёна рассматривается, как
подходящая. Правда, он не знал, что встретит его покалеченным. Видимо, язык его до
добра не довел.
Во избежание неловких пауз, Чонгук рассказывает о работе.

— Голову так и не нашли, да? — Тэхёна история чуть забавляет. — Ты в

замешательстве?

— Наш брокер – не святоша. У нас есть наводка на его партнера, с которым он

обчистил одного из своих клиентов за пару дней до того, как провернуть последнюю в
жизни сделку. Так что, есть куда копать.

— Но ты не особо уверен, что это принесет плоды, — констатирует Тэхён. — Мне

кажется, ты устал от однообразия. Ждешь крутых случаев, как в сериальчиках, а их
нет. Труд без радости. Как и всё здесь.

Отвлеченная речь, угнетающая. Несмотря на шум и музыку, Чонгук отчетливо слышит

Тэхёна, его проникновенный бархатный голос, гипнотически вводящий в состояние
апатии. Становятся незаметными несовершенства избитого лица, акцент на сути
произнесенного. Зачем возвращаться туда, куда идти не хочешь?

— У тебя явный талант к убеждению. Еще полчаса назад я готов был разрулить это
дело, а теперь не вижу в нём смысла. Охренеть.

— Зато ты можешь начать с чистого листа, — Тэхён играет пальцами с завязками

капюшона на черной своей толстовке. — Найдешь голову, закроешь очередное
беспросветное расследование, получишь премию, потратишь на то, что тебе нравится. У
тебя есть такое. Это я понятия не имею, на что тратить, кроме шмоток, которые вдруг
показались подходящими для гардероба. Но беда в том, что материя ценности не имеет.
Соответственно, и удовольствие приносит временное.

Чонгук пристально смотрит на его разбитые губы. Тэхён неформален, умён, умеет
формулировать мысли и в море незнания чего хотеть, всё же знает. Логического
завершения всего, что нажил. Ему не важно, что можно потерять всё разом. Он будет
благодарен за стопроцентное сближение с неизвестностью.

Выйдя из здания, они направляются к парковке. Чонгук предлагает прокатиться и,

давая минуты на размышления, высказывает Тэхёну о наболевшем.

— Ты не помешан на смерти, а? Относишься к ней с уважением, ждешь, когда она

наступит. Но и не лезешь на рожон.

— Не иду ей навстречу. Не равноценно. Я не заказывал своего появления, а значит и

требовать немедленного освобождения не могу.

Чонгуку необязательно расспрашивать о том, как дела у Тэхёна, но в дороге он задает

вопросы, и Тэхён нехотя отвечает. Рассказывает о Намджуне, и Чонгук практически
удивлен, что у Тэхёна есть брат, который поддерживает с ним постоянную связь. И
делит жилплощадь.

— Нелегко ему приходится, с долгами и больной дочерью, — вздыхает Чонгук. — До чего

паршива действительность. Это он тебе врезал, как я понимаю. За твою прямоту.

Тэхёну обсуждение чужого горя кажется гнилостным занятием.

— Допустим. Он выпустил пар, на том и разошлись.

Припарковавшись у участка, Чонгук глушит двигатель и, повернувшись к Тэхёну,

притрагивается пальцем к пластырю.

— Больно?

— Терпимо, — Тэхён отмахивается от него и вжимается в кресло.

Он словно бы нервничает, когда Чонгук создает атмосферу, рассчитанную на двоих. У

него в груди недостает кислорода.

— Я могу прикупить лекарств и отвезти тебя домой, если надо. Всё-таки твоё здоровье
для меня имеет значение. Ты мой партнер.
— Партнерство по ебле - как новый вид отношений. Мне нравится, — Тэхён криво
ухмыляется и тут же закусывает губу, начавшую кровоточить.

Чонгук рывком притягивает его к себе и облизывает губы, пробуя кровь на вкус.
Поцелуй затяжной. Тэхёну еще больнее, но он хватается за Чонгука, стараясь
прижаться теснее. Чонгук ладонью ощущает биение артерии. Несомненно, Тэхён
относится к живым. Тёплым, желающим, принимающим и отдающим. Не в такой мере, как
другие. Своеобразно.
И так же своеобразно удерживает себя в ловушке, не допускающей посторонних. Чонгуку
никогда не нравилась скрытность, но что он успевал узнавать о тех, с кем прощался
после секса? Они уходили в свои миры, полные динамики, занимались проблемами,
решали повседневные вопросы. Жили. Тэхён же уходит обратно в себя, никто не хочет
возиться с ним и понимать, навязываться, и того не печалит обособленность,
избранное им же отшельничество. Тэхён статичен, он остаётся ровно там, где ты его
покидаешь после того, как трахнешь и дашь остыть.

Чонгук не может поверить, что пробиться под доспехи невозможно.

— Эй, мистер полицейский, можешь пообещать убить меня, если я попрошу? — выдыхает
Тэхён.

— Застрелить тебя? Окей, — воспринимает Чонгук в шутку.

На мгновение в глазах Тэхёна проявляется та самая нежность.

Он верит, что завербовал избавителя.

В участке их встречает Хосок. Видок у него тот еще. Растерянный и взволнованный

одновременно. Он косо поглядывает на Тэхёна, которому нехило досталось, но вопросы
придерживает. Сейчас не о том.

— Шеф, потерянная голова нашлась.

— Где?

— Пришла к нам по почте. С этой открыткой.

В руки Чонгука попадает запечатанная в целлофан картонка, на которой печатными

буквами выведено:

"Господин Чон, вы великолепны".

Чонгук не комментирует и, нахмурившись, вспоминает всех, кому когда-то насолил.

Привязок пока никаких.

Тэхён тоже читает. Наверное, послание означает какую-то угрозу. Чонгук в опасности
и может пострадать. Тайные поклонники в таких делах - не праздник.

— Ждём следующих ходов, другого выхода не вижу. Не парься ты так, не впервой, —

Чонгук успокаивает Хосока и оглядывается на Тэхёна.

Он до отвратительного эгоистичен, если хочет, чтобы едва заметный страх в его

глазах принадлежал ему. Тэхён же читает пришедшее от Намджуна сообщение. Его дочь в
коме.
Сейчас Тэхёну странно и муторно. Предвидеть неизбежное тихо - одно, а произносить
вслух - другое.
Тэхён думает над тем, чтобы посетить больницу, и Чонгук решительно настаивает
подбросить его до места.

— Тебя не волнует псих, приславший голову? — Тэхён упирается.

— Рано или поздно, я найду его и упеку за решетку... — отвечает Чонгук. — А тебе,
возможно, нужна будет защита от брата. Это не противоречит нашему контракту,
поехали.

Тэхён понимает, что всё, что между ними, давно противоречит прописанным пунктам.

========== Часть 8. ==========

Попрощайся с винною кущей,

прихвати спелых яблок.
Вот и тучи становятся гуще,
и плод больше не сладок.

Лица землистого цвета и напоминают Тэхёну саму почву. Он не раз отдаленно

присутствовал на погребальных церемониях разного характера, одна из его задач –
понимание устройства земного комфорта после жизни, следующая за ней – обеспечивание
оной в лучших традициях. В начале "карьеры" он посещал похороны добровольно-
принудительно: начальница настаивала, что он должен прочувствовать. Тем не менее,
он никогда не испытывал ничего сродни горечи и уж тем более не лил слёз попусту.
Трата заветной воды. Он вообще не помнит, когда плакал в последний раз.

Семья Намджуна собралась в больничном коридоре, у дверей, ведущих в палату станции,

где билет зачастую покупается в один конец. Его дочь пребывает в коме, а вторая
сидит на руках бабушки, пытающейся не показаться слабой и показывающей на дедушку,
что с натянутой улыбкой изображает маленький театр трагедий из двух кукол, где одна
– спасает другую, и все якобы живы-здоровы-счастливы. Тэхёну дико от мысли, что всё
идёт вопреки постановке.

Намджун сидит в обнимку с парализованной от шока женой, его собственные родители

расположились поодаль, беседуют с доктором. Все они чего-то ждут, в напряжении
отсчитывая бесценные минуты, и уже отсюда Тэхёну видится: они с Чонгуком не в теме,
лишние и крайние посреди репетиции будущего прощания. Они не готовы, но и не знают,
как быть.

— Ты долго будешь стоять? — Чонгук нетерпеливо дергает Тэхёна за рукав. Больница

угнетает больше, чем морги или склепы, ему хочется покинуть помещение и заодно
вывести отсюда спутника, не дать ему пропитаться сверх того.

— Мне там рады не будут.

— Тут в принципе нет места радости, — хмурится Чонгук. — Дрейфишь?

— Не знаю…

Тэхён скован. Ему никого не жаль, он даже не может толком понять, что испытывает.
Делать здесь нечего и можно бы направляться на выход. Идея травит до тех пор, пока
жена Намджуна не обращает на него внимание, глядя в отдаление так, чтобы все
непременно отвлеклись от своих дел и осознали, что не одни. Двойняшка робко машет
Тэхёну рукой, он ей в ответ. Взаимодействие не сполна искреннее. Тэхён отшатывается
в сторону, но Чонгук обхватывает его за плечи, не давая сдвинуться.

Появление Тэхёна раздражает Намджуна. С одной стороны, он сожалеет о содеянном,

переборщил, конечно, а с другой – так ему и надо. И в этой вынужденной жестокости
Намджуну признаться сложнее всего.

— Тэхён, что с тобой стряслось? — женщина Намджуна подходит первой, вглядывается в

избитое лицо с неподдельной грустью, несмело прикасается к пластырям. — Кто тебя
так?

— Попал в уличную передрягу, — неожиданно лживо отвечает Тэхён, отводя глаза. Он

знает, что теперь она с недоумением смотрит на Чонгука, строит теории.

— Твой друг?

— Да, он мне и помог.

— Удивительная история, — саркастично добавляет Чонгук, представляется и даёт

понять, что не является украшением воздуха, занимает весомое положение. — Не
беспокойтесь, ничего серьезного. Сочувствую вашей беде.

— Спасибо… — она вроде бы хочет услышать что-нибудь похожее от Тэхёна, которому

доверяла своих девочек, а те рассказывали, что дядя странный, но всё же относился к
ним хорошо. — Здорово, что вы всё-таки заехали к нам. И, Тэхён, спасибо за то, что
помогаешь Намджуну.

Потерев плечи, словно бы озябши, она желает Тэхёну скорее выздоравливать, уходит
обратно. Она изначально не ждет, что кто-то внушит ей надежду. Тем паче, концепция
жизни – не жизни Тэхёна ей знакома. И хорошего в ней действительно мало.

— Пойдем отсюда, — Тэхён разворачивается, не дожидаясь, пока Намджуну в голову

стукнет идея продолжить начатое.

После больницы и бестолковой поездки ощущение опустошенности страшное, знакомое

Тэхёну, а Чонгуку – исключительно по работе. Он не привык загоняться на проблемах и
даже прошлое вспоминать не любит, а тут чье-то горе, вызывающе острые углы женских
ключиц, сухие суставы прежде ухоженных ручек, обеспокоенные, почти ненавистные
взгляды и всеобщая растерянность перед необратимой действительностью. Замершие
перед сжиганием восковые фигуры. С тем же блеском, с той же леденящей
наполненностью густым горючим.

— Им придется учиться жить заново, если девчонка не выкарабкается, — роняет Чонгук

итогом, и Тэхёну добавлять нет нужды.

Как и разбавлять тишину.

К разговорам Тэхён не расположен и Чонгук возвращается к размышлениям о почтовом

сюрпризе. Малоприятный презент мог оставить любой из его недоброжелателей, вышедших
на свободу. Но таковых мало. Если он кого и запек за решетку, то выходить им
нескоро. Такой бы подарок Чонгуку следовало бы ожидать не ранее, чем к пенсии.
Видимо, искать остается в других категориях: тех, кто каким-то образом вынырнул
досрочно или же тех, кто косвенно связан с врагами. Третья и самая неуютная догадка
– коллеги и «кукловоды» сверху - пока Чонгуком не рассматривается. А четвертая –
самая утомительная – среди новых почитателей - имеет еще мало оснований.

Впрочем, меньше всего Чонгуку свойственно беспокоиться за целостность своей шкуры.

Когда живешь от вызова к вызову, держа руку на оружии, привыкаешь к извечным
потрясениям и форс-мажорам. Кто бы ни был тот ублюдок, он себя еще проявит.
На парковке у дома Тэхёна полно мест. Как будто все разом решили куда-то съехать.

— Если хочешь, можешь пожить у меня, пока твой брат не оклемается, — предложение
Чонгука носит рекомендательный, практически ненавязчивый характер.

И одновременно оголяет его. Зародившаяся в голове Тэхёна инсценировка театральной

импровизации, где в зрительском зале запустело, и на оставленных креслах из-за
сырости и темноты пробилась иная форма жизни, а плесень мерцает серебристым снегом
в хлынувшем из ниоткуда свете. На сцене обнаженные дети, два худеньких мальчика.
Предстали застывшими во времена, когда еще не задавались вопросами «зачем?».
Они друг перед другом, чисты и невинны. Причина, по которой им хочется сблизиться –
избавиться от пустоты, сделать бестолковое на одного тепло целостным,
взаимозаменяемым.
Как только ребёнок-Чонгук делает шаг навстречу, они превращаются в юношей, юноши
становятся мужчинами. Другие очертания, тела. Зал рушится, пропадая в кромешной
мгле. Света нет нигде. Тэхён отдаляется в немом отрицании. Его можно вычислить по
дыханию. По звуку бьющегося пульса. Чонгук не боится искать и находит.

Поэтому Тэхён не уверен, что может спрятаться. Он возводит стены и тут же лишается
их. Чонгук не считает препятствием его усталость, принципы и отсутствие мотивов. Он
хочет что-то отнять у Тэхёна, но тому нечего отдать.

…Тэхён мучительно стонет, задыхается в поцелуе. Чонгук прихватывает губами его

подбородок и опускается вниз по шее, целует за ухом, ладонью спутывая волосы на
затылке. Темперамент неукротимого. Чем меньше Тэхён заинтересован, тем сильнее его
охота разорвать.

Не такой уж Чонгук эгоист. Не из жажды самоудовлетворения жаждет его поближе.

Прописная истина в том, что первое впечатление Тэхёна всегда зеркально. То, что ему
не нравится и пугает – определенно часть его, самая опасная, захороненная.

Прервавшись и осмыслив, Тэхён поднимает на него недоуменный взгляд, потом с лёгким

укором выдыхает контрактный постулат:

— Только секс. Да?

Некая субстанция близости, в которой нуждаются оба. Ловушка. У одного хватает

мужества вскользь спросить, а у другого чисты помыслы и одна прямая полуулыбка-
полуухмылка опьяневшей от скорби Джоконды. Тэхён допускает его руку на своем
запястье, снова тянется к нему губами, но не целует. Запах его кожаной куртки
ослаблен запахом духов. Лязг металлической бляшки ремешка, соприкоснувшегося с
браслетом.

— Я вернусь домой, Чонгук. Не из-за Намджуна.

Вернется туда, где ему место, по его же сложившемуся зрелому мнению. Место для
отшельников. Выбор уважаемый. Чонгук треплет его по волосам. Жест едва ли не
братский. Нежнее. Больше интимный, выходящий за рамки понимания Тэхёна. Да и самому
Чонгуку странно.

— Тебе виднее. Я позвоню.

— Постараюсь быть на связи, — Тэхён хлопает его по колену и выходит.

Чонгук провожает взглядом его темный силуэт, завернутый в балахон, и о стекло

ударяются капли первого стоящего дождя, обещающего смыть межсезонную грязь. Вновь
включен движок, на телефоне пропущенные от Хосока. Громоздкий вздох. Одна сплошная
работа еще никого не делала счастливее. Чонгук не знает, чем забита голова Тэхёна,
в каких мирах он обитает и какой праной питается, он практичнее и проще, сильнее
привязан к обыденности и не открещивается от повседневных забот. Ему не так важно
возвращаться домой и видеть пир на весь мир, видеть кого-то ухоженного и идеального
в стенах квартиры, ни кухарка, ни служанка не требуются – и сам за собой умеет. Не
хватает ему чего-то до жути простого, естественного. Того, что они с Тэхёном
извращенно маскируют, а потом вытягивают по ниточке, тащат по влажным простыням,
надеясь, что во сне виноватых нет. И это не «за что-нибудь» и не потому что. Чонгук
не может объяснить, что притягивает его в разрушительном сиянии, однозначно ведущем
в никуда.

***

Размеренная и распланированная жизнь постепенно начинает казаться Юнги наиболее

выигрышным методом добровольного заключения, избранной несвободы. Все чаще он
просыпается от душных и липких сновидений, упоенных близостью с Чимином, который не
приходит на занятия и как нарочно заставляет о себе волноваться, привлекает
внимание.
На дополнительных его тоже нет, и время сдачи диплома, оказывается, перенесено по
«семейным обстоятельствам». Он будет сдавать отдельно, когда всё устаканится.

Что именно? Позвони да узнай. Проще сказать. Юнги вроде бы встревожен, а вроде бы…
Так много дел и поводов для того, чтобы заняться личным, разобраться со счетами,
нанять нового помощника, в конце концов.

Попытка переключиться, копание в ноутбуке Тору. Хороший из него получился советник,

опытный, но грош ему цена за конечную выходку. И сейчас – ни привета, ни ответа.
Как там, на Японских островах? Рыбка ловится? Или уже сам – глубоководное,
наглотавшееся соли вдоволь?...

Интересно заметить, что возможная весть о смерти Тору теперь не взбудоражила бы

Юнги. Снявши голову, по волосам не плачут. Выбор сделан.

Всплыла прошлогодняя беседа с женой, предвечерняя, настороженная, она тогда рано

вернулась, хотела пригласить Юнги в кино, а тот оказался занят. Она снимала макияж
у трюмо, а он неуклюже завязывал галстук.

— С ним одним и разговариваешь, он тебе отца напоминает?

— Чем-то. Думаю, да.
— Ты любишь, чтобы над тобой кто-нибудь стоял, — кривая ухмылка красного еще рта. —
Супруга, конечно, для того не подходит.
— Хочешь сказать, я папенькин сынок?
— Ты дурак, Юнги. Ты открываешься тем, кто обязательно тебя размажет по стенке.
Избирательность на высшем уровне. Я бы так не поступила хотя бы потому, что чту узы
брака и знаю о выгодности нашего союза.
— Тору – хороший человек.

Отец внушил ему это, а потом он и сам поверил. И верит до сих пор, пусть уже и
вспоминает реже.

Ничего любопытного в закромах файловой системы. Юнги закрывает ноутбук, проводит

долгий ленный день в одиночестве, снова мается дилеммой со звонком Чимину.
Мальчишка наверняка держит дистанцию специально, выманивает Юнги на ответный
маневр. И продюсирование его не манит, и жажда славы. Забавно. Набивает себе цену?
С чего бы? Чтобы показать ему: социальное неравенство легко преодолимо, если в
жилах обоих всего-навсего кровь. Не сказать, что Юнги без него, как без рук, да и
всеобщего почитания хоть отбавляй, но то, что исходит от Чимина – роковая и мрачная
тайна самого Юнги, а потому столь ненавистно желанная.

…Юнги вынужден ответить на поступивший звонок, слушает сбивчивую речь и медленно

меняется в лице. Инвестиции, активы, и счета заморожены. Фактически, у него за
душой ни воны. В одну секунду и по невыясненным обстоятельствам.

— Господин Мин, пока мы не можем точно сказать, что произошло, — специалист

пытается его успокоить. — Вам нужно явиться незамедлительно. Мы обещаем…

Он сбит с толку. И связан по рукам и ногам. Неявку воспримут еще хуже. Следует
скрепить сердце и вести себя достойно. Как учили. День-два и всё разрешится.

Пустой дом смотрит на него отупело холодными глазницами и ничего не обещает. Юнги
некому успокаивать.

***

Чимин с трудом уговорил декана пойти навстречу насчет отсрочки защиты, он обязал
себя ухаживать за больной бабушкой в больнице, обострение её болезни улеглось в две
недели и всё это время Чимин совмещает ночные смены на заправке с уходом, дописывая
диплом на коленках, доигрывая (пытаясь) недостающие части в приложении непригодного
для того телефона. Он отказал себе в чести обратиться за помощью к Юнги и едва
сдержался, чтобы не поддержать его крайне выгодное предложение. Бедственное
положение не делает Чимина слабым. И бог весть как трудно ему получить оплеуху
после откровения, постыдно схожего с унижением. Он не держит на сонбэ зла и не
хочет мешать ему.

В общей гостиной терапии собираются те, кто в стационаре ненадолго или способен
передвигаться самостоятельно, там Чимин проводит свободные от работы ночи и не
чувствует себя чужим среди своих. Он не надевает линзу на правый глаз, не прячет
голубой пигмент и почти забывает, что страдает гетерохромией. Тут всем плевать на
мелочи.

На этот раз вечерние новости никто не переключает, и у Чимина чуть стынет в жилах,
когда он слышит «Мин Юнги». То есть, уважаемый сонбэ, что вы делаете в этом
больничном ящике посреди моих и чужих проблем, простите?...

«Задержан». Прокатываются недоверчивые, шокированные вздохи. Уважаемая семья! Такая

интеллигентная! Как можно?!

Чимин вытягивается стрункой, сердце колотится. Каждая его мышца накалена. Не верить
ни единому слову, нельзя! Слушает, впитывает. Не выдерживает, замечая
промелькнувшую вывеску полицейского участка и срывается с места, бросая кипу
листов, ставя крест на вероятно успешном будущем. Оно будет безрадостным, если он
не сделает всё возможное, чтобы отдать дань своему богу.

***

Сухой полицейский трёп с элементами угроз, хлорированная темная комната с черным

стеклом в стене. Специфический человеческий аквариум, призванный скрыть вскрытое.
Допрашивают, как бывалого преступника. Юнги не паникует, но ладони почему-то
потеют.

— Арестован? — повторяет и на самодовольную физиономию напротив смотрит украдкой.

— Пока задержаны, — ухмыляется офицер.

— Мой адвокат скоро прибудет. Я отказываюсь что-либо комментировать.

— Ваше право. Но послушать извольте. Ваша дочерняя фирма спонсирует японскую

портовую логистическую компанию, которая подозревается в причастности к
транспортировке героина, — ждёт, что Юнги попытается оправдаться. — Хорошо.
Спросите, а вы-то тут причем, если кто-то из ваших приближенных захотел хапнуть?
Рыбка-то с головы гниёт, а? Один из ваших счетов пополнился на днях напрямую. На
недопустимо опасную сумму, странным образом совпавшую с суммой за сделку в одном из
городов на Окинаве. Из достоверного источника известно, что это не первый подобный
перевод, просто на этот раз денежки снять не успели, передержали какое-то время.
Нам выдали, что вы в доле. Есть свидетель. Всё складывается против вас.

Бред сумасшедшего. Совсем рехнулись. Прессуют его. Давят фактами, жмут, что
запечного таракана. Адвокат не прибывает, сука. За что деньги плачу?! Часовая
стрелка, что ползет по циферблату, прямо специально застывает в какой-то невидимой
жиже. Тревога в центре груди ядерным грибом поднимается к глотке, начинает тошнить.

— Боюсь, ваш помощник застрял в пробке надолго. Продолжим на рассвете, — офицер,

как подготовленный по сценарию, кивает сподручным. — Увести.

Юнги вероломно заламывают руки, толкают в шею, сопротивляться-то зачем? Пока идёт,
понимает, что в глазах меркнет. В коридоре он видит знакомое лицо, и надо сказать,
он почти рад его видеть. Правда, язык не поворачивается что-либо высказать.

***

Холодно. Холодно… Легкое головокружение, законы физики не на его стороне. Плохой

аппетит. Еда безвкусная. Вещи глупо расставлены. Сил ужасно мало. Накатывает море
ностальгии. Нежелание даже желать. Верные признаки глубочайшей депрессии. Как
давно?... Испокон веков. Ты родился с этой занозой. Терпи. Терпи.

Разговор с отцом, затем и с матерью по телефону. Она беспокоится за Намджуна,

просит Тэхёна непременно явиться на похороны, выступить поддержкой, хоть какой-
нибудь. В знак уважения. Тэхён преисполнен чувства долга. Завтра выберет лучший из
черных костюмов. Агентство, к слову, выбрали другое. Не хотят, чтобы Тэхён был
непосредственно причастен.

В кухне шумно. Намджун колотит оставшуюся посуду. Ломает пластик. Кричит, воет,
зовет на помощь и вопрошает «за что?!». Он разнесет там всё. Да и пусть.
Тестирование нового препарата завершилось плачевно. Что-то пошло не так и
обернулось тем, что разделит жизнь Намджуна на две части. Что ж, семья-то у него
по-прежнему осталась. И жена, и ребенок. Что нас не убивает, то пошло к чёрту?

Тэхён закрывается на замок в своей комнате и выходит на балкон, устав от однотонных

звуков. И без слов понятно, что сегодня закончилась коротенькая история ребенка, не
просившегося на свет. Но раз они взяли ответственность привести, то обязаны должным
образом отпустить.

Тепло-то как! А внизу зелено, слышится навевающее тоску приближение не вечного, но

долгожданного лета. Вокруг мерцающая паутинка живущего полноценно города. Умереть в
такой день? Неплохо. Девочка унеслась куда-то далеко, за пределы боли и допустимых
здесь страданий. Намджун не понимает, что она избавилась от необходимости
превозмогать, что она впервые по-настоящему счастлива. Так Тэхёну кажется. И
поэтому в небо устремляется искренняя улыбка.

— Как оно там, на свободе? — Тэхён распахивает халат, и разгулявшееся весеннее

солнце греет его белую грудь, одеревенелые пальцы, худые плечи и бледнеющие следы
от оставленных им засосов.

Он закрывает глаза. Не любит загорать. Но еще не припекает, ласкает безболезненно,

а потому можно хоть чуточку расслабиться. До чего любопытно устроена тонкость
бытия. «Радоваться» по спектру где-то близко к удовольствию от согревающих
солнечных лучей.

Кто же ты, человек? Что ты, если смыть лицо и отнять все чувства? Бесполезный,
крайне хрупкий и несовершенный сосуд. Получается, ты отчасти создан затем, чтобы
преобразовывать и отдавать, не только принимать. Никто не спрашивает: угодно ли
тебе явиться, твоя задача продержаться до конца.

Тэхён млеет. Дышит глубже, медленнее, словно бы впадает в спячку. А до земли еще
лететь, между прочим. Гравитация против того, чтобы люди строили высотки и тянулись
вверх. Как бы высоко ни стояли наши дома, звёзды всегда будут слишком далеко.
Поучительна история вавилонян. Рожденные ползать в своем муравейнике, ползают.

В дверь стучит Намджун. Отвлекает. Что ему? Поговорить? Подставить обе щеки?

На пороге нет агрессии и не бушует пламя. Намджун обнимает его и ничего не говорит,
не шевелится. Он изнемог от бессильной злобы. Ему тяжело разделять слабость с
родными. И потому он до сих пор не может собраться и поехать к родственникам. Тэхён
нерешительно обнимает в ответ.

В первые минуты, когда ты теряешь – ты лишаешься эмоций. Психика красиво рисует

подмену реальностей и легко выбрать ту, где «все хорошо», где тебе еще можно побыть
в колыбели покоя. Разрастается эмоциональная «пробка», как в бутылке со взрывчатым
веществом. После его надо бы поджечь и выплеснуть наружу, но не у каждого находится
искра. И содержимое постепенно тлеет изнутри, пачкает, не даёт продохнуть. Это все
равно, что вдохнуть другую личность с потрохами и пытаться ужиться в двух телах.
Устроено иначе. Чтобы один пришёл и один ушёл. В гордом одиночестве преодолел лишь
с виду заурядный путь. Продукты иного организма должны предаться распаду, оставить
лишь…

…тепло.

В виде воспоминаний, собственных ощущений и мыслей. Выходит, никому, кроме тебя

лично не предусмотрено заглянуть в глубины. Нет и никогда не будет «настоящего»
тебя. Однажды всплывешь в чьей-нибудь памяти, оставшийся отражением, проскользнешь
в разговоре, и не одном, если был дорог, а если не отметился важным, глобальным, по
сердцу, то и поминать попусту – без причин. И сколько таких, канувших в бездну?
Сотни, миллионы, миллиарды? Легион. Страшно считать.

Намджун видит блеск под его глазами, надеется, что Тэхён сопереживает утрате.
Тэхён в ужасе от того, что из вселенской любви, если таковая расстелена аксиомой по
пространству-времени, могла зародиться подобная жестокость.
И если он, имея семью и близких, чувствовал себя сиротой, то каково же тем, кто
отродясь без корней, продолжает жить, цепляясь за воздух?
Уходит сторонняя, словно не ему принадлежащая мысль, навеянная тяжестью горя и
дыханием отца, потерявшего дочь. Чему равноценна боль всех родителей, отпустивших
своих детей, разве всё это вокруг того стоит, и что превозмогает по силе?...

Намджун чувствует, что Тэхён - не элемент подозреваемого гниения, он пахнет весной,

так непозволительно свежо, недопустимо сладко.

Как только Тэхён прощается с братом, пообещав приехать позже, он идёт в душ, затем
пить горький чёрный кофе и слышит звонок в дверь. Думает, что Намджун что-то забыл.
Открывает без задней мысли и не очень-то удивляется, увидев перед собой двоих
незнакомых мужчин, дуло пистолета и сложенную вчетверо салфетку.

"Прямо как в старом кино", - успевает вспомнить и, вдохнув пары хлороформа, падает
без сознания.

========== Часть 9. ==========

Перематывай неугодное,
не оправдывай удушение,
ты есть частица свободная,
готовая к воскрешению.

И все же Хосоку тревожно за Чонгука. Не за его положение, а чисто по-человечески.

По сути, сообщать выше о случившемся намеке на покушение – значит, сложить лапки и
передать дело коллегам из федеральной службы. Слив может обеспечить шефу
безопасность, но без его ведома – не дай бог сотворить такую оказию. Хосоку страшно
и подумать, каким трехэтажным массивом он его приложит. Недопустимое самовольство.

Поэтому Хосоку куда выгоднее работать с тем, что имеется, а имеется не густо.
Глупо предполагать, что они могут иметь дело с каким-нибудь профессионалом или
безумным гением, тем же "серийником". Действия больно уж театральны, исполнение
незаурядно и кульминация в виде посылки - не апогей гениальности, акценты
расставлены блекло, как если бы преподносились доказательством торжества в качестве
красивой подписи в свадебном приглашении. Знамо, что отрезанной головой Чон Чонгука
не припугнешь, тупо поиграешь на нервах или создашь эффект противоположный. Хосок
не припомнит, чтобы кто-нибудь играл с ним в "поймай, если сможешь" и бился на
слабо.

Иной ход – взять в заложники родственников и приструнить через похищение был бы

эффективнее, если бы не одно «но». Технически Чонгук числится сиротой. Еще в
академии познакомился с сонбэ, порекомендовавшим немного перекопать генеалогическое
дерево и сразу подрезать корни во избежание будущих потерь. Фикция не раз оказалась
полезной еще в годы федеральной службы. Мать и тётя носят другую фамилию, и даже
при слежке за Чонгуком несложно установить, что он видится с ними гораздо реже
положенного, а если и да, то не дома, чаще заезжает на работу.

Хосок об этом нюансе узнал спустя год общения с Чонгуком, а до того жалел его
напропалую, представляя, как тяжело одному. Чонгук и с семьей одиночка. Непросто
ему раскрываться и существенно сложно поддерживать равнозначные близкие отношения.
Может, виной тому обида на отца и его несостоятельность, а может, Чонгуку просто не
хочется ломать кому-то судьбу, повторяя отца в полном отсутствии в жизни семьи.
Работа для Чонгука будет в списке первых в любом случае.

В руках худенькая папочка. Подшивка фактов и отчетов. Бумажной волокиты придумали -

чокнешься. У полиции времени на расследование уходит меньше, чем на заполнение всех
бумажек.

Отличная попытка сосредоточиться, Хосок.

Давай, соображай.
Значит, ни к селу, ни к городу остаётся лишь убийство брокера. Достаточно
показушное.
И угрожающий к нему явно причастен, жирно выделяет соприсутствие. Хочется связать
первую расправу со второй, но у первой уже и дело-то закрыто, там предельно ясны
границы человеческой ненависти и блюда-мести. А тут… Да, хитрым слыл брокер, забрал
куш себе на пару с дружком. Партнера как раз не нашли – скрылся и баста. Они вдвоем
скооперировались для того, чтобы хапнуть бабла и поделить на двоих, а после
разъехаться. Можно бы и не официально, лично заняться проблемой, еще разок перерыть
список всех тех, с кем аферист контачил последние шесть месяцев.

Хосок встает у доски и берет маркер. Чонгуку подобное тоже иногда помогает: если
разложить по полочкам, вывести самое очевидное, где-нибудь проступит связь. Скрипя
маркером, Хосок рисует круги и скорым почерком выписывает известное. Ах да, на
квартире с пропавшей башкой использовался цирковой номер, типа иллюзия ограбления.
К чему? Такое чувство, что ляпали убийство в спешке, пытались сбить с толку. Именно
«ляпали». Грубо, неотесанно и крайне неэстетично. Сценаристу не хватило либо ума,
либо времени. Явно – второе.

— Чем это ты занят? — шеф встаёт позади и разглядывает каракули. — А, всё никак не
успокоишься.

— Разве можно? — Хосок качает головой. — Твои беды – мои беды.

— Я же сказал, что разберусь, — сетует он, садясь за стол.

— Дай хоть возможность изобразить бурную деятельность… — Хосок делает вид, что
заинтересованности на ноль, переводит тему. — Как поездка? Помог своему парню?

Формулировка застыла на языке. Чонгук хмурится, впервые слышит из уст Хосока вопрос
о личном без ноток сарказма. Со стороны воспринимается именно так, приватно?

— Он мне не парень.

— Ну-ну, как скажешь.

— Родственники у него самые обыкновенные.

— Стало быть, замуж мальчишку не позовешь, — хихикает Хосок.

— Заканчивай комедию ломать, — улыбается Чонгук почти довольно. — Уж я-то точно

выхожу за рамки традиционного брака.

— Признай, что ты просто своим существованием за рамки выходишь, — не унимается

Хосок и радушно смеётся.

Возможно, Чонгуку подойдет кто-нибудь рядом. Да, характер не сахарный, но тому

«бронированному» на эмоции ничего не стоит с таким справиться. Более того, Хосоку
очевидно, что Чонгук усердно отрицает привязанность и старается опускать разговоры
о контрактном партнерстве. Ему кажется, что всё это рано или поздно иссякнет, а
случайные мысли о Тэхёне – результат опьянения чистой физикой. Пройдет, как любая
плохая болезнь, иссякнет.

Симпатия впервые ассоциируется с проказой. Углубление в мир Тэхёна словно разъедает

до кости, ты гниёшь заживо и не можешь остановить процесс или на что-то повлиять.
Чонгуку близко по духу – быть где-нибудь на пределе, это его удерживает, а еще то,
как незабываемо и остро Тэхён реагирует на прикосновения. Происходит какая-то
необъяснимая магия и обращение камня в цветок, когда Чонгук снисходит до нежности,
а в ответ получает проникновенное почтение и благодарность за данный шанс не быть
холодной пусто́той.

***

Редкое исключение для персон особой важности – посетители. Спустя третьи сутки Юнги
прощается с дорогим костюмом и облачается в местную серую одежку. Комбинезон делает
его похожим на рядового рабочего, готового пахать от рассвета до заката. Близко к
народу. Близко к состоянию полного отторжения.

Перспективы мрачные. После очередного разговора с адвокатом Юнги муторно. На него

вешают посредничество японской мафии в распространении наркотиков, и у
объявившегося внезапно тайного свидетеля есть компромат. Некий героиновый принц
якобы заключил с Юнги договор, и есть люди, присутствовавшие при встрече. Ум за
разум заходит. В последний раз Юнги посещал Токио лет пять назад, и то – по работе.
До криминала он не опускался даже при выгодных предложениях со стороны, которые,
разумеется, поступали.
Так что, подлог чистой воды. Не сработает и взятка, кто-то давит сверху. Грязная
игра. Если товарищи-масоны решили избавиться от могучего спонсора, для того должна
быть веская причина, а он не помнит, чтобы кому-то переходил дорогу или вмешивался
в сомнительные кампании.

Теперь Юнги не выглядит тем уверенным и принципиальным продюсером с замашками на

исполнение мечты. То есть, выглядит он паршиво, растрепанным и слабым. И ему стыдно
представать перед мальчишкой, что еще недавно делал ему минет и смотрел с
всеобъемлющим обожанием. Сейчас то же, но с примесью сочувствия, почти жалости.

— У нас не так много времени, чтобы молчать, — говорит Юнги в трубку.

— Музыкальная пауза, — пытается пошутить Чимин. — Сонбэ, я не знаю, что стряслось,

но тебе тут не место.

— Некоторые считают иначе.

Чимин поглядывает на охранника, стоящего у двери за спиной Юнги. Говорит

вполголоса.

— Видел выпуск новостей. Полная чушь. Тебя ведь кто-то подставил, правда?

— Сложно сказать. Слушай, Чимин… Спасибо, что пришел. В свете такого позора я не
надеюсь на чью-то помощь. Не уверен, что могу доверять кому-либо. — Есть мысль, что
и адвокат продан. Иначе чем объяснить его ничтожные потуги над процессом
освобождения? — Мне нужно, чтобы ты связался с одним человеком. Когда я общался с
ним в последний раз, он показался честным. Есть надежда, что он сможет помочь.

Чимину достаточно услышать имя, в остальном разберется.

— Сделаю, что смогу. Держись тут, ладно?

— Выбора нет. К тому же, тут неплохо кормят и засыпать легче: нет призраков
прошлого.

Действительно, новые стены не несут той тихой угрозы, что идет по пятам в большом
доме. Пожалуй, в пребывании на тюремном постое Юнги начинает находить плюсы. Чтобы
не свихнуться от резких перемен.

Чуть улыбнувшись, Чимин вешает трубку, верит, что лёд тронулся. Потребность быть
нужным обезличенному кому-то мутирует при смене всего одного условия: быть нужным
тому, кому поклоняешься. Юнги не в самом радужном положении, но история испод не
волнует Чимина, Чимина волнует само их соприкосновение в пространстве обычных
смертных.
Бог снизошёл.

***

Как ни парадоксально, но лучшие из вестей за последнее время приходят из морга.

После закрытия дела, позабытый и невостребованный труп Харады Коичи кремирован и
захоронен на бюджетные средства. Хосока мучает странное предчувствие, будто бы они
все что-то упустили и допустили халатность.

Не ставя в известность занятого Чонгука, он возвращается к просмотру фотографий со

вскрытия и немного зависает, увидев на внутренней стороне бедра Харады невнятный
контур. Деталь, которой они не придали значение, имеет вес. Приглядевшись, Хосок
различает татуировку. Перечеркнутый треугольник. С первого взгляда незаметное
приобретение, со второго – не вызывающее подозрений, если учесть причастность
автора к преступной деятельности. Но именно это - знакомое. Что-то очень знакомое.
Хосок где-то видел точно такую же и готов поклясться, что не единожды.

В отличие от Чонгука, Хосоку запах риска не по нраву, в обычных ситуациях он лучше

гору обойдет, чем на неё взойдет, но не в этот раз. Ему становится интересно
заехать к старому-доброму авторитету. К Рюноскэ, тому самому осведомителю «Рю»,
укрепившему корни в сеульских джунглях. Искать его можно где угодно, а вот найти
нелегко. Правда, у Хосока пара дежурных местечек на примете. С третьей попытки,
удается застать цель в лофт-баре, где знаковые «шишки» частенько собираются для
приличной игры в покер под звуки живой музыки и при обслуживании красивеньких
девушек.

Благо, у зала для покера Хосока сразу узнает один из телохранителей Рю, и проблем
не возникает. Тот машет ему рукой и продолжает пожевывать папиросу, слушая истории
из жизни товарищей по цеху. Через несколько минут объявляется перерыв, и Рю
вальяжно подплывает к гостю, скромно вставшему у барной стойки.

— Хосе! Сколько лет, сколько зим!... — Рю похлопывает его по плечу, втирается в

доверие и ищет взглядом Чонгука. — А где старшой?

— Некогда ему, — чеканит Хосок. — Давай-ка опустим обмен любезностями. Ты обещал

нам кое-что, да так и не выполнил.

Получив возможность не лицемерить открыто, Рю хмурится и уже не скрывает презрения

к полицейскому.

— Да? А то, что вы моего пацана посадили – норм?

— Не будь мстительной сучкой. С кадрами у тебя проблем не бывает, — Хосок

выдерживает паузу, пропуская мимо проходящих людей. — Что тебе известно о Тору Кьё?

— Каков простак! Хочешь инфу за хер собачий? Щаз-з! — Рю показывает известный всему
свету посыльный палец.

Разговор не клеится. Хосока расстраивает, что его не воспринимают всерьез. Рю

почему-то привык считать, что Чонгук берет его в качестве дополнения и вообще за
напарника не считает. Маловероятно, чтобы этот ублюдок знал, какие задания
приходилось выполнять Хосоку, на какую жестокость приходилось идти.

Неожиданно Рю меняется в лице, ощутив в паху дуло пистолета. Они стоят таким
образом, что охране позади не видно происходящего, и у Хосока зачетные козыри.

— Я отстрелю тебе яйца быстрее, чем успеешь пикнуть, — сурово говорит Хосок. —
Повторяю вопрос. Что тебе известно о Тору Кьё?

Смятение и паника пропадают так же быстро, как и появились. Видимо, Рю угрожают не

впервые.

— Сынок рыбака, ничего примечательного. Был подобран влиятельной фигурой по фамилии

«Мин», а после смерти братца в ужасе свалил обратно.

— Почему?

— Есть мнение, что это как-то связано с деятельностью его пропавшего без вести
отца, тот намутил грешков по молодости. Какая-то тёмная и мистическая страшилка для
детишек. Типа мужик уехал в лес, чтобы побыть наедине с собой и помолиться за
содеянное, а после канул в лету. В семействе зародилось понятие о родовом
проклятии. Там через одного по мужской линии пробелы: мужчины то при несчастных
случаях погибают, то пропадают, то доходят до суицида.
— Так я в эти бредни и поверю, — злится Хосок.

Не хватает еще и экстрасенса нанять. Из записок сумасшедшего, ей-богу. Всему есть

разумное объяснение, в конце концов.

Напряжение нарастает. С натянувшейся рубашки Рю падает одна пуговица, и ниже правой

ключицы виднеется маленький треугольник. Хосоку понятно лишь то, что связь между
погибшим Харадой и Рю – одна банда. Но что, если символ не принадлежит местным
силам? Не потому ли кто-то в Японии яро настаивал на транспортировке трупа?...

— Алло, легавый, кончай пялиться и убери пушку от моего члена, — шипит Рю и

вырывается из хватки. Взмокшие виски красоты ему не придают. — Ну, Хосе, козлина! Я
был о тебе лучшего мнения!

Он покидает Хосока, а тот и не держит, впав в ступор. Что-то Рю не договаривает,

умышленно наводит муть и играет в дурачка. Семья Мин тоже фигурирует неслучайно.
Если Тору сбежал из страны, кинув своего хозяина – то явно не из страха. А если
Чонгук получает от кого-то отрубленную голову в качестве угрозы, то затем, чтобы не
лезть в чьи-то тайны. Всё должно быть гораздо проще.

В том, что шоу подстроено, Хосок теперь уверен и едва ли оказывается удивлен, когда
выпуски новостей пестрят вестью о задержании Мин Юнги. Он - один из ключевых
субъектов, подписанных в сценарии, как "козел отпущения".

***

Западающая в душу ситуация. Ублюдки на кухне. Смахивает на розыгрыш. Вот только

разыгрывать Тэхёна некому. И о том, что дело всерьёз, говорят, пожалуй,
выставленные напоказ, отнюдь не поддельные пистолеты. Одурь от хлороформа в форме
легкого головокружения.

— Братан твой где?

— Намджун который.

Уточняют еще, разжевывают. Что же, они с ним разминулись?... Намджун в курсе,
интересно, что за его головой охота? Тэхёну не нравится быть связанным, но его пока
не бьют и не истязают пытками, за человека еще считают немного.

Без вины виноватый хозяин квартиры сидит на стуле подобно изваянию, с которым не
решаются поступить хоть как-нибудь. Бить вроде жалко - и так ссадины, издеваться ни
к чему. От жажды в глотке саднит, а у этих сволочей на бесовских рожах раздражение
с насмешкой. Их, видите ли, забавляет, как Тэхён выглядит, забавляет поношенная
гигантская футболка с надписью «I was born at the bottom», что одним, слегка
понимающим иностранный, понимается, как «рожденный быть снизу», а не на «дне».
Отсюда же его сакральный шёпот дружку. Он делится мыслью, и оба ржут, кривя
гримасы.

— Так чё, пидорок, где Намджун?

— Не знаю, — без обид отвечает Тэхён. — Он ушел перед вашим приходом без отчетов.

К глотке резко приставляют нож.

— Лучше тебе сказать правду, мальчик.

Несущественное давление, и Тэхёну в яремную ямочку скатывается кровь. Щиплет, надо

же. Каково само ощущение - быть жертвой? Быть безвольной овечкой перед мучителем и
пастухом? Тут, по крайней мере, присутствуют сами пастухи. В обычной жизни ты
никогда не видишь тех, кто дёргает за ниточки, а те, в свою очередь, не видят
других, что еще выше. Тамошний общественный пирамидион мерзок.

Будь Тэхён хоть мастером по карате, он бы с ними не справился. Да и надо ли?

Недаром последние дни душило отвратное предчувствие. Намджун во что-то вляпался, и
судя по виду возникших головорезов – крамольное. Слепая вера привела сюда чужаков.
Вера в то, что Намджун объявится, узнав о брате в заложниках. Или они его вовсе не
берут в заложники, а просто дождутся, когда кузен рано или поздно вернется? В таком
случае, Тэхёну нужно перетерпеть малоприятное соседство.

Гости ведут себя бесцеремонно, хозяйничают, пользуются благами квартиры, едят, пьют
и курят. От дыма дыхание спёрло.

— Он нам денег должен.

Тэхёну вообще неинтересно, слушать он вынужден.

— Дохера, между прочим.

— Даже если тебя расчленить и продать – не хватит окупить.

— Да, с органами выйдет дёшево, — соглашается Тэхён. — Разве что, попробуете

перепродать заграницу.

Они пялятся на него как-то подозрительно. Как будто он невзначай подкидывает идею,
как частично покрыть расходы. Даже сейчас Тэхёну не страшно. Затекли конечности,
пить охота до жути, но ничего более. Если бы и вставили дуло в рот, он бы не
дёрнулся, принял, как должное. Уж думает попросить о милости нажать на спуск и
довести до ворот, где апостол спросит: «А не слишком ли просто?» и чего доброго –
отправит сюда снова.
Значит, закрой рот и снова включай терпилу.

Заслуженного покоя Тэхёну, конечно, не достаётся. Поджимает и малая нужда.

Намджун вовсе не обязан возвращаться, если в курсе о слежке. Тогда варианта два.
Либо Тэхёна оставят, либо заберут, как ценную жертву. Похитят.

Он по-дурацки улыбается.
«Ценную». Это после пожеланий-то смерти его дочери?... Плевать Намджуну. Ему уже не
до того в бегах. Становится понятным, что вообще могло толкать его к битве с
законом. Обнадеживающий мотив. Здравый. Тот, который любой любящий родитель обязан
понять и простить. Когда выхода нет, на всё пойдешь ради, всему пойдешь вопреки.
Родитель оправдает родителя, а ребёнок - ребёнка. И самую страшную расправу под
соусом благородного мотива воспримут меньшим из зол.
Не суди, дурень. Не судим будешь. А кем?

Иронично. Являясь основой жизни, узы на деле ближе всего к смерти. Любовь черпает
происхождение из магии химических соединений, но откуда родом чувство вне ощущений
- неизвестно. Никто не знает, чем обусловлена тяга вне инстинкта, и почему остаются
в живых чувства к определенному индивиду даже в условиях, если не остается самого
индивида. Чудо ли, красивый самообман, фокус психики?... Тогда как жалок и
безнадежен человек, как мелок и незначителен внутренний мир, обреченный на вечное
одиночество.
Тот, кого никто не знает и не держит – почти свободен, но статус этот недостижим. И
так ли уж хороша свобода без привязок?
У Тэхёна открывается досуг для праздных размышлений.

Рисуя в воображении худший вариант развития событий, он представляет, как вскоре

холодное и посиневшее, отвратительно пахнущее тело, забирает полиция, как среди
плачущих глаз родственников объявляется сторонний, привычно нечитаемый взгляд
настоящего убийцы. Тэхён признает им Чонгука, закрепляет за ним право встать за
кафедру возмутителя спокойствия. Они же договаривались или нет, что тем, кто смеет
уничтожить стеклянный его сосуд, должен быть Чонгук? Потому что Тэхёну пришла идея,
будто он достоин подарить ему эйфорию.

Бессвязные кадры.
Усталость налипает на веки. Ты словно бы наблюдаешь из грязного окна на
разбушевавшуюся снаружи песчаную бурю. И тебе поразительно безразлично, когда уже
ничего не чувствуешь и теряешь счёт времени.

Что-то звонит. Телефон? Напрасно они ждут реакции Намджуна. Там мама Тэхёна, и она
переживает, что сын не выходит на связь третьи сутки. Тэхёну же из жалости успевают
дать баночку для пописать, воды и даже ломтик хлеба. Спустя двое суток оккупации
ему хочется выть от налившихся свинцом мышц, но он терпит, как и боль от узлов
веревки, натерших запястья и щиколотки.

…Удар по затылку сначала глушит, потом пространство вокруг плывет, и стул вместе с
Тэхёном заваливается на бок. Чужие покидают квартиру, а Тэхён в последние секунды
перед отключкой смаргивает кровь и засыпает. Спасительная надежда не проснуться еще
никогда не обретала столь реальных очертаний.

***

Отвлекается на свои мысли, лица на нем нет, нервничает из-за пустяков. Явно чем-то
грузится.

— Старик, ты в порядке? — Хосок склоняется к Чонгуку и гладит по плечу. Вздыхает.

На телефоне гаснет подсветка, из вызовов последний – «Тэхён». Так лаконично и без
прикрас. Не о жизни своей печется, а о том неземном создании. — Не берёт трубку,
что ль?

— Не реагирует.. Почти неделя прошла. Мне пар выпустить нужно, а он ни на

сообщение, ни на звонки не отвечает… Странно. То есть, ему это свойственно, но не
до такой степени, чтоб совсем. Съезжу к нему, наверное.

И выразительно смотрит, ищет одобрения и оправдания. Хосок пожимает плечами.

— Чё? Ты взрослый мужик, сам решай. Слова не скажу.

Хосок еще не говорил о своем открытии в продвижении дела о "безголовых", не хочет

пока впутывать шефа; мало ли копнёт глубже, а там - самое, что ни на есть, взрывное
дерьмо? Благодаря поддержке знакомых он разузнал об отце Тору. Никакой мистики. Тот
просто прислуживал тайскому наркобарону и помогал нелегально переправлять
молоденьких девушек. Видимо, их проклятия в какой-то степени, сыграли роль в
создании темной легенды, что возникла в среде родственников. В один момент от
компаньона решили избавиться в том самом лесу. А перечеркнутый треугольник - знак
одной из тайских группировок. Следует проверить причастность к ней Тору, и тогда
всё встанет на свои места. В том числе, и в деле Мин Юнги, которого верный пёс, по
чутью Хосока, обставил в два счёта, будучи заодно и с Харадой, и с Рюноскэ. Версия
требует подтверждения. И как только Хосок проверит - выложит шефу на раз-два, чтобы
тот пощелкал чертовы орешки и показал начальству, где раки зимуют.
Знания всё-таки - страшная сила.
И пока Чонгук в неведении, он в безопасности.

...Принятие Хосока мотивирует Чонгука. На пороге он налетает на офицера с

мальчишкой, который срочно требует переговорить. Чимину, к слову, понадобился не
один день, чтобы выяснить, где служит Чонгук.
— Мне некогда сейчас, пообщайся с моим замом, парень, я ему доверяю, как себе, — он
спешно кивает на Хосока и исчезает из виду.

Хосоку парнишка незнаком. Что забыл здесь, такой махонький и хрупкий? На школьника
похож.

— Меня зовут Пак Чимин, — он садится по приглашению, голосок дрожит. — Вообще-то,

мне рекомендовали обратиться только к Чон Чонгуку...

— Не переживай, мы с ним, как одно целое.

— Я от Мин Юнги.

Хосок приоткрывает рот.

— Так-так-так... Становится всё чудесатее, а? — он предлагает Чимину чашку кофе и

закрывает дверь в кабинет. — Ну, малыш, выкладывай.

***

Наверное, это безумие - узнавать по базе телефон его матери, а потом, в отупении
слыша о случившемся, заявляться в больницу, где он лежит уже которые сутки, тащить
с собой фрукты и вбивать в голову: "Он должен быть здоров по контракту, я
способствую".
И превозмогать мысль-катастрофу, что это неправильно и травит оговоренные истины.
Чон Чонгук, куда ты лезешь, в сердцевину атомного реактора, в мерзлоту и колючий
лёд его души, не требующей ни малейшего сочувствия?

Тэхёну уже намного лучше. Просто он не выбирается из палаты, не хочет обратно,

находит причину не возвращаться. Для него это микрокосмос, где он волен пребывать в
отчаянии и имеет право.
В интерьере больничных стен он уместен. Злостно.

Белый халат на голое тело, босые ступни. Он ходит вдоль окна, гуляя "пальцами" по
подоконнику. Синева синяков перелита в потертое золото, на приоткрытых губах
шёпотом застывает какой-то стих, и в глазах непозволительно для него много
сострадания к пошатнувшемуся усталому нутру. С ним что-то случилось, что-то
надломило его нерушимое безразличие, и чтобы восстановить преграду, ему
понадобилось увеличить срок своего здесь пребывания.

Застигнут врасплох среди холода, не успевает прикрыться и выстроить тактику для

защиты. Он так ни с кем и не смог поговорить о произошедшем.

Чонгук бесшумно ставит корзину с фруктами.

Нет, Тэхён отличает его от персонала. Видит, что существо, его посетившее, не кто-
то из семьи. Стыдно признать, но этого мужчину он чувствует на расстоянии.

Ни шороха, ни звука. Чонгук видит почти затянувшийся порез на его шее, проводит
аналогии, но не строит теорий. И по-прежнему ничего не говорит, не сотрясает воздух
бессмысленным. Его возникновение вызывает в Тэхёне что-то сродни удивлению и ужасу,
испытываемому младенцем при появлении на свет. Тэхёна пугает осознание, что он по-
настоящему небезразличен стоящему напротив. Нет. Опаснее страха и глубже всех
вместе взятых пережитых депрессий. Неясное, невнятное, размытое. То, против чего он
выступает, война, где он заведомо мёртв, продолжается. И посреди поля разрытой
земли и развороченных бетонных плит - выживший. Идущий навстречу, как ни в чем не
бывало, не отрекающийся от странности, от безнадеги, от того, каков он есть.
Единственный, разглядевший дыхание под толщей пепла.
Тэхён отступает назад на шаг. Обезоруженный.
Чонгук складывает ночь за ночью, фразу за фразой. Он уверен, что действовать по
наитию - верно. Никакие "долгие годы", проведенные на лезвии ножа, не важны.
Настоящее - всё, что у них есть. Не попробовать - не жить. Не упасть в терновый
куст - не понять символики венка.

...Не дав увернуться, Чонгук заключает Тэхёна в объятия, прижимает к груди и

осторожно целует в висок. Осторожно - это для Тэхёна воздушно и сладостно, так, как
если бы он почти умер, но всё же остался ненадолго, досмотреть до чего дойдет.
Тэхёновы пальцы чуть сжимаются, и сердце ощутимо бьётся в груди. Он закрывает
глаза, накрывает согревающее чувство наполненности. Призрачное или нет? Он
прижимается вплотную и не понимает, зачем Чонгуку этот риск, вызов, надрез
скальпелем над их отношениями без обязательств.
Он едва не выдыхает: "Я не смогу", как Чонгук запечатывает слова поцелуем, касается
его мягких волос, проводит языком по губам и ненадолго лишает дара речи, давая
Тэхёну возможность утонуть в мире без тревог.
Он невольно пытается его защитить?...

Позже они сидят на больничной койке, и Чонгук узнает печальную предысторию,

выражает недовольство поведением Намджуна, но никого не осуждает.

Привалившись к плечу Чонгука, Тэхён устает говорить и смотрит в окно на брюхатое

розовое облако. Не то чтобы желание жить одержало в нем победу. Скорее, он не
думает ни о каких желаниях вообще. Только о том, как вечерний свет необычайно
приятен глазу и как славно он распадается в воздухе, а еще - как гармонично лежит
его рука в руке Чонгука.
Умиротворение, с каким не хочется прощаться. Но, возвращаясь к внешнему миру, ты с
сожалением понимаешь, что однажды - придётся. И может быть, именно отсюда родом
чистая и светлая философия отшельника: не имей, чтобы не терять и не быть
утерянным, не множь боль и разочарование, не давай ложных надежд.

Слышимое дыхание. Чонгук никуда не торопится.

Тэхён поглядывает на него украдкой и очень боится сойти с ума в необъятной и
совершенно чуждой реальности.

========== Часть 10. ==========

Держит судья весы,

ничего не зная о весе.
Вот приговор: часы,
плата за мракобесие.

Положение Тэхёна теперь незавидное, он сам не понимает, как вошёл в воду, на ту

глубину, где берёт своё начало многолетний айсберг. Его raison d'être может быть
предельно прост и так же неминуемо трагичен. Либо ты даёшь обет быть мёртвым, не
подпуская ближе, либо отдаешь в себе всё нажитое и сокрытое полностью. А второе
означает - исчезнуть ровно тогда, когда исчезнет тот, кому ты это отдаёшь.
Возможно, его и минует участь полного растворения.

...Без понятия, куда они едут. Дорога ведёт в густонаселенный район. О, так мистер
Чон хочет передержать Тэхёна у себя, омраченный эпизодом с недоброжелателями
Намджуна, обезопасить.

— Пару-тройку дней побудешь под моим присмотром, — стучит пальцами по рулю и нервно
смотрит вперед, на вставший наглухо ряд. — Я займусь проблемой твоего кузена. Не
нравится мне это. Дурное предчувствие. Ненавижу, когда такое.

— Я не беспомощен, — неубедительно говорит Тэхён. — Могу поехать к родителям.

— Ты не поедешь, — утверждает Чонгук.

Непривычно быть в квартире не гостем, оставаться на ночлег и следить за тем, как

устроен пропадать Чонгук вне работы. У Тэхёна ничего нет из вещей, и он получает
разрешение пользоваться хозяйским гардеробом. Вещи Чонгука из натуральных тканей,
простые, без аппликаций, надписей и сложных рисунков, рубашки какие угодно и в
любом количестве. Притронуться и примерить равнозначно акту полного доверия, к чему
Тэхён надежд не питает.

Чонгук видимо собирается на ночную смену, выходит из душа и вытирает голову,

смотрит по сторонам в поисках закинутого куда-то сгоряча мобильника.

— Пока опасно крутиться возле твоего дома. Если Намджун отсиживался там последние
месяцы, ребята, которым он должен, наверняка займут наблюдательную позицию. Так уж
принято, — он замечает ступор Тэхёна, перебирающего рубашки. — Бери любую, не
парься.

Серый цвет. Не слишком темный, не слишком светлый. Кондиционер отдаёт чем-то

мятным. Та же перечная мята присутствует в парфюме Чонгука. Он подсознательно ищет
спокойствия? Тогда чего же ищет Тэхён? Чем вообще пахнет смерть, кровью? Нет. Она
пахнет, как он, медленно убивающий, совершающий твоими руками суицид.

— Тебе придется предупредить родных, что поживешь какое-то время у знакомого, не

говори обо мне и адрес тоже не свети. Ни в коем случае, ясно? — Чонгук берет его за
подбородок и заставляет смотреть на себя.

— Да, — Тэхён не справляется с застегиванием пуговиц.

— Хорошо. Со здоровьем как, таблетки какие-нибудь привезти?

Перестань же ты нарушать правила, сволочь!...

— Что-нибудь из ядов, если можно, — ухмыляется Тэхён.

Чонгука не должен задевать его сарказм, ему весь этот фатализм параллелен. Принцип
воспитания, не более, мама учила, если уж связываешься с кем-то, не уходи без
прощания, а если не прощаешься, имей совесть довести до развязки.

Подписал не секс-контракт, а приговор. Знай Тэхён, чем обернется, вскрылся бы

задолго до. До того, как губы Чонгука оставят след, до его объятий-оков.
Ненадобность застегиваться дальше, поскольку Чонгук тратит на него драгоценное
полицейское время и отталкивает к кровати, налегает сверху и вжимается между ног,
горячо проводит рукой по бедру и жадно целует в шею, но в удивительный момент,
когда Тэхён начинает плавиться и выгибаться, рдея до ушей, он с силой отстраняется,
глядя сверху-вниз на покорную, готовую к распятию жертву.

— Мне пора.

Как проверка. Испытание на прочность.

— Вали, — тяжко выдыхает Тэхён, не поднимаясь. Чонгук пропадает из виду, шуршит

где-то по комнате, снимает с вешалки отпаривателя брюки и звенит бляшкой ремня. Его
сборы занимают около семи минут. — У тебя хотя бы книги есть, чтоб не сдохнуть со
скуки?...

— В какой-то из коробок, что у стеллажа, все никак не доберусь выставить.

— Ты переезжаешь целую вечность, — саркастично замечает Тэхён.

— Я очень редко бываю дома.

— Отговорки.

— Эй, — Чонгук возникает над ним снова, уже одетый и причесанный, хренов плейбой. —
Ты на моей территории, не возникай.

Тэхёну лень ворочать языком, но желание задеть берёт своё.

— Тебе не приходило в голову, что я могу просто взять и уйти, когда ты скроешься за
горизонтом?

Предположение опасное. Возьми и задуши, перестань мучаться и мучать. Тэхён рискует

и искренне не сожалеет о сказанном.

— Не выйдет. Помимо обычного, у меня электронный замок, отпирается только снаружи.

— Вот тебе тюрьма, дружок, а вот и дядя с пистолетом, — напевает и закрывает рукой
лицо.

Чуть не вырвалось дурацкое: "О тебе же забочусь". Чонгук глотает слова в испуге.
Страшные вещи творятся. Ты наблюдаешь, как хищник вгрызается в сочное мясо и не
можешь определить, чья роль - твоя.

Придумает Тэхён какое-нибудь ухищрение или нет? Сбежать можно и другими путями. Он
никогда не пытался выпилиться, сам говорил. Не желает легкого избавления.
Неисправимый приверженец индивидуальной эсхатологии. Он дождётся, пока судьба
помилует и затянет нимб уже на шее.

— Скажи честно: ты хотел, чтобы тебя убили, Тэхён? — Чонгук присаживается и ждёт
ответа.

Немало ждёт, внимательно прислушивается к звуку участившегося дыхания. Настаивает

на правде. Иди и занимайся своей работой, какая разница, что он озвучит и без того
очевидное? Как ни странно, констатация факта делает болезненный укол. Чонгуку не
нравится находить собственные догадки вовне.

— Да, я хотел.

И в этом страдательном взгляде ни капли лжи.

Вздохнув, Тэхён тянет руку к руке Чонгука, подхватывает запястье и кладет на свой
открытый тёплый живот, гладит. И Чонгук заводится. Это нормально для молодого
организма. Пусть ему пора, пусть некогда и пусть чувствует, что им не совладать и
не переступить через закон естества.

— Специально, да? — мотает головой Чонгук. — Болван, ведь обязательно вляпаешься во

что-нибудь, если будешь настойчиво создавать иллюзии в своем странном котелке.

— Волнуешься? — Тэхён садится и прижимается виском к твердому плечу. Рука Чонгука

зажимает ему пах, в глазах темнеет. — Найдешь нового кандидата. Мы одинаковые в
этом. Мы боимся привязаться… — Громкий выдох. Обжёг. Прячет глаза. — Ой, блять, что
это? Я откровенничаю.

Нуждаться и не брать. Никогда не вестись на временные обещанные блага.

— Заткнись, — просит Чонгук.

— Я не буду с тобой… — и он почти ноет, кусает губы.

— Не будь.

Недостаточно жёсткий тон, не холодный, Тэхёну не сделать больнее, чем уже есть.
Чонгук сжимает ему член и свободной рукой оттягивает за волосы, чтобы вдохнуть меж
разомкнутых губ саму жизнь. Но не целовать в агонии. Припудрить самолюбие и
отпустить, заставив кончить. Смотря слезящимися глазами, Тэхён скребет пальцами по
ляжке, содрогается и сладостно стонет. Он так славно пахнет, слабея, сжимается и
стыдливо отводит взгляд. Проявить к нему внимание – многое значит, прижаться
поцелуем к влажной переносице, продолжая путать пальцами пряди. Утешать. Нельзя
давать мертвым надежд и обещаний, но Чонгук мало что может поделать. Всё против
него. Рассчитывал на флирт, на лёгкое избавление и никогда еще не отказывавшую в
действии способность прощаться и отпускать навсегда. Забыл, что заведенный матерью
механизм на отдачу – запустится рано или поздно. С кем-то вроде него, этого
безнадежного депрессивного создания, свалившегося с поднебесья виртуальности. Тут
впору взмолить: «За что?!», трагично заламывая руки.

В такой-то тишине, когда можешь отследить его усмирившееся дыхание, делаешь выводы.
Что держишь. Держишь его.

— Занимайся тут чем хочешь. Можешь порядок навести, если совсем будет хреново. И
пиши-звони. Заеду где-то около восьми, проверю тебя. Ты, наверное, будешь спать…

Хотя присутствует понимание, что четыре стены не лечат, а выгуливать не имеет

смысла. Ты это создание приручаешь не для собственных нужд. Ты просто хочешь, чтобы
он был рядом по каким-то необъяснимым причинам, хочешь спрашивать его и даже не
столько слышать ответ, сколько видеть подготовку к нему, быть свидетелем
метаморфозы воды, тающей изо льда и обратно.
Пусть сколько угодно Тэхён прячется, увиливает, не считает обязанным показать,
сколько впитал за избранное одиночество.

Тэхёну смешно, что Чонгук щедр на нежность. Они обречены, потому что загнали себя в
ловушку, в которую люди испокон веков попадаются парно. Тэхёну охота завыть.

— Сколько тебе нужно времени, чтобы разобраться с этим делом?

— Дня два или три, — отвечает Чонгук, чувствуя давящие сроки. Им отмерено? А кто
измеряет и чем? — Не думаю, что Намджун далеко ушел.

— Надеюсь, что он еще жив вообще, — сухо выдыхает Тэхён и идёт в сторону душевой. —
Ничего, что я воспользуюсь твоим полотенцем?

— Да, бери любое.

Дверь за ним закрывается, и Чонгук в ступоре. Впустил. Принял. Взял и растворил в

себе. Чонгуку разложить по полочкам проще, нежели ему. Разумеется, начинаешь
заниматься самоанализом, упрекать в том, насколько мягкотелый, а потом списываешь
на добавляющийся из года в год возраст, серую действительность и желание иметь что-
либо в запасе. Нормально, если бы попутно не мечтать. О том, как мог бы сам мыть
его тело и волосы, мог бы кутать в полотенце и одевать в свои рубашки. Словно
куклу. Живую, послушную, теплую и радующуюся сексу, как единственной возможности
показать наличие эмоций.

И всё же, искаженное. Неправильное понятие, достойное осуждения, а не милования. В

идеале контракта и прописных истин нет, и между ними, помимо притяжения, рождается
болезненное, проклятое, настоящее и потому ранящее по всем фронтам чувство.
Чувство, что отрицаемо обоими и признано выдумкой.

Чонгук считает, что всё из-за неожиданно прорвавшегося сочувствия, оно ослепляет.
Тэхён и его брат, брат и семья того, умершая девочка… Как будто невольно и сам
участник их несчастий. Потому тянешься чисто из человеческих побуждений помочь,
защитить и дать поддержку. А с бывшими претендентами отчего же не срабатывало, как
бы они там ни жаловались? Давай, Чонгук, ищи весомую причину слить его в бездну. И
потихоньку сходи с ума, осознав, что искать нечего. Тэхён де-факто не может уйти
бесследно, как было оговорено вначале, поскольку он наследил глубоко в тебе.

***

Довести до Чонгука правду-матку оказывается непросто. Сначала он злится на Хосока

за проявленную вольность, ругается, что тот ставит под угрозу свою задницу и, по
всей видимости, ею же и думает, предпринимая попытки самостоятельно разрулить
ситуацию. Влезть по самые уши в криминальное дерьмо международного масштаба и – вот
вам, шеф, скоро будут ордена за доблестные заслуги перед обществом!

— Ты бы хоть словом обмолвился! — Чонгук яростно разбирает предоставленные отчеты,

показания и сведения, пыхтит, рвет и мечет. Успокаивается уже скоро, поняв, что
срывы не от доброго. — Ладно. Отлично сработано, ничего не скажешь. Но инстинкт
самосохранения у тебя отмороженный. Хосок, если ты еще раз позволишь себе
действовать вне моего ведома, я буду действовать согласно регламенту.

— Прости, — жалостливые глазки напротив. — Больше не повторится. Я жив-здоров,

правда ведь?

— Твоя удача.

По Чонгуку заметно, что ум его занят чем-то другим, он часто отвлекается и

пользуется чисто дежурными фразочками, поддакивает и не вникает в суть, а должен. И
пока они обсуждают открытия и ходы, Хосок в этом убеждается окончательно. Время
шефу поделиться информацией. У него минимальное количество художественных оборотов,
констатация в её лучшем проявлении.

Надо же. Как интересно.

— Ким Намджун, хм-м… — Хосок смакует имя, как знакомое. — А что Тэхён, он в
порядке?

— Да.

Даже Хосоку не говорит, где он сейчас. У стен есть уши, и Хосок это понимает. Да и
не обязательно ему знать подробности. Не до пустой болтовни. Между тем, делается
запрос на Намджуна, ночь обрастает возней, и после заполнения очередных бумаг
подводятся итоги. У Хосока из тайных переговоров с «анонимом» из Японии,
проясняется практически вся картина.

— Тору Кьё, Рюноскэ Ёсимура и Харада Коичи – всё та же часть никуда не сгинувшей
тайской группировки. Вывозили людей на органы, проституток, наркотики, кстати, в
меньшей мере. Рюноскэ осел в Сеуле, Харада работал дилером и осуществлял сделки с
товарищами из Таиланда, а Тору какое-то время работал связующим с Токио. Все трое
были знакомы еще в студенческие годы, попали в плохую компанию и после
зарабатывали, как умели. Выслуживались, если быть точным.

— Появление Тору в семье Мин тоже неслучайно, верно? — Чонгук шуршит его досье.

— Полагаю, что так. Есть показания старушки, у которой Тору по молодости снимал
комнату, она говорит, что за несколько дней до приезда важного гостя он сильно
нервничал и тратил последние деньги на звонки с таксофона.
— Разумно, если они отслеживали его появление.

— Боюсь, что мотивы личные: для Тору это был единственный шанс вступить в
группировку. Ему повезло меньше других. Рюноскэ пробился наглостью, Харада
пользовался внешностью и скакал по постелям одиноких дам за сорок, а у Тору не
оказалось ни красоты, ни воли. Пользы от него было мало. Мин старший стал его
своеобразным условием.

— Как он втёрся в доверие? — недоумевает Чонгук.

Колкая тишина.

— Слово курсивом: «втёрся», — Хосок двигает бровями, давая подсказку на

межстрочный контекст.

— Твою мать, — цедит Чонгук.

— Сердцу не прикажешь, не мне тебе рассказывать. Грубо говоря, дела сердечные.

Пробиваться задним ходом для некоторых – единственный выход. Или вход, — лыбится
Хосок, осекается и, откашлявшись, продолжает: — так или иначе, нам сейчас все
силы надо бросить на поиски Намджуна. Спросишь – с чего бы?

Не обязательно. Чонгук в курсе. Прочёл о нём и догадался самостоятельно.

— Намджун работал в паре с нашим обезглавленным брокером.

— Гениальный финансист, надо сказать.

— Но преступник из него херовый.

— Так и есть, — прищелкивает пальцами Хосок. — Для прикрытия собственной расправы

он хотел имитировать убийство Харады, чтобы заставить следствие пахать на версию о
серийном убийце. Если бы он знал, что мы это так быстро раскусим, поступил бы
умнее. И помнишь типа «недоограбление» в брокерской квартире?... Думаю, это
изначальный его план. Он хотел оставить напарника в дураках, пробрался к нему и
провернул необходимые манипуляции с его компа, надеялся обставить для того
ограбление. Однако, не ожидал быть застигнутым врасплох.

— Товарищ по цеху вернулся и взбунтовался.

— Именно. Завязалась драка. Как мы установили по присланной голове, Намджун сначала

приложил его чем-то тяжелым. Он мог бы остановиться на том, что напарник потерял
сознание, но нет, дождался, пока тот придет в себя.

— Потом опоил клофелином? — задумчиво спрашивает Чон. — Мог бы обставить

самоубийство, нам бы и придраться было не к чему. Нет же, рубил топором, подгонял
факты. Зачем было так изгаляться?

— А вот тут мой котелок тоже перестал варить, — кивает Хосок, но уже думает
продолжить мысль. — Пока я не догнал, что в одиночку Намджун бы действовать не
стал. Особенно, лично заниматься обезглавливанием и посылкой в виде башки тебе.
Явное противоречие здравому смыслу, набор нелогичных действий. У него был мотив
действовать безумно, но не до такой степени.

Чтобы решиться на подобное – надо совсем отключить мозги. Намджуном двигало

чувство, и долга, в том числе, но тут напрочь лишение рассудка, что вряд ли. Ему
требовалось заработать денег на благо умирающей дочери, как можно больше денег.
Чтобы еще и родственникам помочь, дать семье будущее.
— Здесь не хватает кукловода.

— Чон Чонгук в студии. Правильный ответ. Угадай, кто пообещал ему золотые горы
семьи Мин? — Хосок сияет.

— Уж точно не Рю, — кривит рот Чонгук.

— Тору. Тору, мать его за ногу, Кьё. Как я это понял? Мелочи. Вроде бы бессвязные
нити, имеющие значение. После разговора с Чимином я обратил внимание на внезапную
смерть жены Юнги. Ни пришей, ни пристегни на первый-то взгляд. Её проблема в
зависимости от наркотиков привела бы её в могилу чуть позже. Я почти на все сто
уверен, что её смерть подстроена Тору. В её крови был обнаружен клофелин.

— Одинаковые методы. Очевидные улики, которыми Тору выдает себя целиком. Он хотел,
чтобы мы знали. Погоди. Разве Рю не отрицает, что знаком с Тору?

— Еще бы. Своя рубашка ближе к телу. После того, как стало известно, что Тору стал
подстилкой у Мин-старшего, клан его вычеркнул. Я встречался с одной тайской
шестеркой, и тот сказал, что Кьё прислали мёртвую птичку в ящичке, мол,
предупредили – «домой» ни ногой. Кьё казался им бесполезным, тогда его к счетам еще
не подпускали, да и воровать он особо не хотел.

— Он мог в действительности испытывать симпатию к отцу Юнги, — предполагает Чонгук,

кивая.

— Возможно. Мы всяко распутываем последствия продуманной мести. Устранение Харады

тоже неслучайно. Тору еще до его приезда нашел основного врага в виде бывшего
морпеха, влюбленного в девушку, что Харада довел до того света. Дальше ты знаешь.

— Минус один засранец, — считает Чонгук.

— Ага. С Рю, разумеется, сложнее. Он окружен охраной, а врагов на него натравить

непросто.

— Располагая финансами известной семьи, можно хоть группу личных киллеров нанять.

— Точно. Вот только Тору подошёл к вопросу обстоятельно и решил потопить Рю в

честную. По старой памяти он обрубает крупную поставку юных девчонок, сдав точку
сбыта полиции. У Рю перед главой в Таиланде – долг. Позже Тору переманивает на свою
сторону его крупного поставщика, кстати, он задержан и сам признался. Поставив Рю в
положение, когда нужно срочно искать дополнительный источник дохода, он посылает к
нему того самого брокера, якобы нуждающегося в поддержке своей гениальной затеи, с
заманчивым предложением: использовать деньги Мин, что направляются на
инвестирование недвижимости в Токио. Для этого достаточно было увеличить налоговую
квоту и типа ждать подходящего момента для хака. За кулисами: пока Тору начнет
переводить деньги, естественно.

— Вот только нанятый Тору малый решил и его в дураках оставить, судя по переводам,
— Чонгук откладывает в стопку выписки из банка.

— Верно. И для этого он находит помощь в лице Намджуна. Правда, у последнего

хватает совести пойти к Тору и сознаться, что дружок не чист душонкой. Так они и
познакомились. А потом поддерживали связь. Тору курировал действия Намджуна из
Японии и дал слово безболезненно вывести для него все деньги по окончании шоу.

— Смело. Это ва-банк, как есть.

— Ну, Намджун оказался бы в плюсе, если бы до совершенных ошибок не влез в долги к

парням из другой банды. Деньги-то от Тору он получил, но поздно.
— Его дочь к этому моменту уже была мертва.

— К сожалению. Таким образом, нам остается прикрыть бизнес Рюноскэ и исполнить

последнюю волю Кьё.

— Почему последнюю?...

— Блин, ты думаешь, откуда я столько знаю, шеф?

Хосок готовился показать эти фотографии еще в начале. Но дождался кульминации,

молча протянул Чонгуку телефон.

На первом фото Тору Кьё с перекошенным лицом застыл в петле, а на второй

предсмертная записка в двух частях. Чистосердечное признание и обращение-покаяние к
Мин Юнги.

— Мои парни на днях нашли тело на одной из заброшенных ферм в Нагасаки, — Хосок,
подуставший говорить, запил горечь водой.

Чонгук словно посмотрел фильм о чужих судьбах. Одна загубленная душа может наломать
столько дров, потянуть за собой, а потом распалить пожар, какой стихийно поглотит
еще сотни, даже тысячи. Видимо, когда Тору лишился человека, что верил в него, ему
снесло крышу. Эмоции убивают. Они всему виной. И Тору взялся доказывать миру, что
он – справедливость в высшем её воплощении.

— Чёрт… — Чонгук прикрыл ладонью лицо. — Да он же больной ублюдок. Он всё это время
просто хотел сдохнуть.

И неприятная ассоциация, родившаяся в мыслях, заставляет Чонгука до скрипа

схватиться за подлокотник кресла. Бояться надо живых, так говорится? Нет, живых
надо беречь, пока еще можно.

========== Часть 11. ==========

Майское утро с нами навеки,

Не ушедшее дальше в закат.
Я закрою рукой твои веки,
Пусть ни в чем меня не винят.

Вот и всё, до чего дослужился верой и правдой. Ордену плевать на тебя. Ты слишком
совестливый и добрый. На последнем голосовании выразил недовольство предложенной
схемой обогащения, не пожелал обворовывать честных людей, наживаться на чужом горе.
Откровенная тупость – противостояние большинству, пустившему корни еще во времена,
когда ты пешком под стол ходил. Получи-распишись. Хребет твоей репутации переломан.
Или же последнее – лишь повод, а семейство Мин всю жизнь болтается на крючке
«неугодных», ты из тех, кто отвалился и уничтожил фамилию, перерезал пуповину.
Посчитай освободителем, утешься.

«Отец не гордился бы тобой. Много пустых пожертвований. Ты знал, что

благотворительность – красивый флёр? Дудка для дурака».

Взмах накладных ресниц. До чего дошел прогресс – любая может стать дивой неписаной
красоты. Она в своём синем бархатном платье в пол рисует губы фиолетовой помадой и
трогательно пожимает плечиками.

«Конечно, дорогая. Ты права, дорогая. Я - дурак».

Навеянный тревогой сон смыт шорохом тюремной крысы или галлюцинации.
В конце концов, если бы супруга не умерла, он наверняка захотел бы её убить
однажды, и никакая женская интуиция не уберегла бы её от жестокой расправы.

Несколько ночей кряду Юнги плохо спит и бредит почившей женой, иногда разговаривает
вслух. Присматривающий за ним полицейский разносит по кулуарам слушок, что Мин
младший «чутка того» и крутит пальцем у виска, собирая смешки вокруг язв о причудах
богатеев. Бывших богатеев, судя по всему.

Пропажа с радаров Чимина естественным образом трактуется, как побег от проблем. Ну,
правда, зачем молоденькому парнишке обуза в виде обанкротившегося и приговоренного
к заключению старпёра? Он ему еще что, будущее предлагал за заглот по самые яйца?
Завидная дерзость.

Тут появляется мать. С лицом лица. Ну, просто «боже, что я воспитала?!». Юнги
противно слышать её наигранные вздохи и сожаления вслух. Вовремя же ты опомнилась,
что сын рос на чужих заветах.

— Я найду лучшего адвоката, ты только не волнуйся!

Возьми обязательно из списка тех, с кем спала.

Дурацкая обида. Юнги бы успокоиться, но язык ему сегодня враг.

— Да пошла ты! — срывается и вешает трубку, чтобы уйти к выходу, оставить её

жалость позади.

Теория мирового заговора куда обстоятельнее звучит, нежели сложившаяся. На

предварительных слушаниях Юнги вешают срок в полжизни. Кроме как закинуться
седативными и влезть в петлю – ни одной здравой мысли. Карьера под откос, репутация
в ноль, преподавательская деятельность – забудь. И всё потому, что у отца не
хватило чутья на распознание подонков. Одного такого он пригрел на груди, дал кров
и пищу, а получил нож в спину, добравшийся и до сына.

Тору. Волк в овечьей шкуре.

В абстрагировании от привычного одно достоинство - трезвость. С глаз спадают шоры.
Ему доверялись счета и основные операции в банке, он занимался инвестициями и
практически полностью вёл финансы семьи. С тех пор, как отец решился предоставить
ему такую возможность. Почему? Слепец. Глупец. Нет, форменный кретин. Полагался на
порядочность его, на японский менталитет? Чёрта-с-два. Там что-то глубже, и Юнги
почти готов ответить себе, но приходящее на ум вызывает истерический смех.

— Мин, хорош ерундой маяться! К тебе посетитель.

Засранцы могут прервать размышления и любой другой интимный процесс. О личной жизни
в здешней клоаке мечтать не приходится. Юнги было думает увидеть светлое личико
Чимина, но напротив человек, имеющий влияние. Тот, на кого возлагаются надежды.

Трещит отъехавшая решётка, и он заходит. К нему не требуется идти с конвоем в

специальную комнату.

— Местное начальство у меня в долгу, так что я попросился зайти в гости и мне не
отказали, — Чонгук подпирает плечом стенку с тем видом, будто не располагает
досугом для посещения не столь далеких мест. — Какое жалкое зрелище, надо же.
Слыхал, тебе нужна моя помощь.

Юнги не поймет, радоваться или не совсем. Чимин исполнил обещание, он такой

молодец, что добрался до Чонгука. Он окажет помощь, если захочет. Говорить следует
напрямую.
— Ты был прав насчет Тору.

— Изумительное начало, — упивается торжеством Чон. — Еще немного и буду согласен

оказать содействие. Шучу. Мне так и эдак требуются твои показания. Максимально
правдивые.

Быть не может. Юнги расчесывает пятерней засаленные волосы, ну вы поглядите – в

овале зеркала напротив – почти укладка, без лишних усилий. Эти белые волосы чуть ли
не серые, а во взгляде сплошная муть.

— Дело дрянь?

— Есть немного. Мне не нравится выражать сочувствие таким слюнтяям, как ты, но
придется, — Чонгук присаживается у изножья кровати. — Тору был хитрожопым малым. Он
накручивал твоего отца, а потом и тебя, пользовал твои деньги и спонсировал всё то,
в чем тебя сейчас обвиняют. Причина, по которой я здесь – не твой статус, чтоб ты
понимал, а пересечение сразу нескольких коллизий в одном расследовании, и Кьё –
одна из ключевых в нём деталей.

Мимолетный просвет среди мглы. Может, Юнги так же публично оправдают и вознесут,
как и прокляли? Лишь бы нашлись виноватые. Надо бы довериться ему.

Как только Чонгук даёт пару сотен конвоиру, чтобы тот отвалил, Юнги выкладывает
всё, что ему известно. Упоминает и про Орден.

— Мог Тору и им накапать про меня? Не зря же так настойчиво сливают.

— Чего он только не мог. При желании даже тебя завалить и занять трон.

— Почему же он сбежал?

— Как ни печально признавать, но к тебе он был привязан. Ты напоминал ему важного

человека. Вообще - хороший вопрос. Я тоже им задавался. Мой напарник, что курировал
поиски в Японии, нашёл на него ответ, — и Юнги на колени ложится свернутый надвое
листок бумаги. — И ответ этот, предупреждаю, не очень.

Чистосердечное признание Тору, выпотрошенное мелким корявым почерком, въедается

Юнги в мозг, как какой-нибудь токсин. Он читает не взахлеб, путанный текст не идет
и никак не хочет пониматься. Иногда он поднимает воспаленный взгляд на
беспристрастного Чонгука, затем снова ныряет в стекло.

Последнее многоточие.
Ни злобы, ни разочарования.
Тору убил его жену лишь потому, что она застала его врасплох и обо всем узнала. И
все же, к чему было избавляться от набиравшей обороты наркоманки? Верно. Она уже не
держала язык за зубами. Она могла разрушить планы.

К счастью для Тору, он мёртв. И Юнги не может проклясть его или уничтожить
самолично. Дрожащими пальцами он откладывает листок и, облизав сухие губы,
спрашивает только:

— Как скоро меня освободят?

— Как только мы заново возбудим дело и предоставим прокурору доказательства. Думаю,

не пройдет и пары недель, — Чонгук безразлично пожимает плечами. — Чем займешься,
когда выйдешь, снова будешь писать музыку?

— Ты забываешь одну маленькую деталь: я банкрот. Проебанных денег мне не вернуть, а

страховые выплаты я вряд ли смогу получить быстро. Когда же это все-таки
произойдет, хочу покинуть страну.

— Странная идея. Почему-то некоторые считают, что переезд спасет их от прошлого.

— Я не от прошлого бегу. Мне настоящее в этой дыре противно, — хмурится Юнги.

— Переосмыслил ценности на нарах, провел время с пользой, — Чонгук подходит и

кладет руку ему на плечо. Жест миротворца, а не любителя острот. — Рад был
повидаться. Не забудь поблагодарить того парня, что пришел в участок. Он вовремя
сообщил о том, что ты в заднице.

Юнги приходится искать в себе силы для смирения и действительно переоценить

прожитое.

Хорошо, что журналистам назвали другую дату освобождения. Вспышек вокруг и криков
Юнги бы сейчас не вынес.

Спустя полторы недели он, наконец, выходит на свет, освещенный весной и овеянный
благодатью цветущих садов. И дыхание пробивает судорогой. Решетка треклятых ворот с
грохотом закрывается за спиной, а он стоит вкопанным и ничего не видит сквозь
пелену слёз. Это было слишком для его никчемной жизни. Шумные судебные
разбирательства, надоедливые репортеры, оправдание, но все еще неприятие. Мир
вокруг изменился.

Давшим слабину Мин предстает перед чьим-то благоговейно заботливым взглядом,

сочувствующим и без слов понимающим. Чимин подходит к нему и робко обнимает за
плечи. Он стоит здесь уже третий час, зная лишь то, что Юнги должен объявиться не
раньше, не позже, чем в этот день (весточка от Чон Хосока).

В неловком поначалу объятии не сага о преданности. Скорее, о детской безусловной

любви. Даже если Юнги скажет вскоре: «Проваливай», Чимин вряд ли уйдет запросто и
тем более забудет. Он намерен отстаивать его счастье, намерен помочь по мере
возможностей, не прося взамен.

Отбросив предрассудки, почти не стыдясь, Юнги не противится и стискивает

единственное своё пристанище, на какое никогда бы не положился, будучи прежним.

— Мне жаль, Чимин. Я не смогу тебе ничего дать.

В том числе то, на что Чимин втайне рассчитывает, пусть не сразу, пусть пройдут
годы. Зато присутствует благодарность, её избыток и отдаёт теплом.

Юнги зрелый, он сможет позаботиться, по-отечески приободрить и направить, но он

сомневается, что снова способен эмоционировать. Наверное, у него уже перегорело
напрочь.

Хотя бы позволь быть рядом. Ни больше, ни меньше.

— Не важно, сонбэ. Лучше сразу и честно, чем изображать. Да и ты не из тех, кто

сыграет на ура. Я рад тебя видеть. Очень.

Вслух говорить Чимину «спасибо» - бесполезно.

Спустя десять минут они сидят в ближайшем ресторане фаст-фуда, а на что-то круче у
Чимина бюджет не рассчитан. Юнги испытывает чувство особой ущербности. Недавно
кормил мальца в лучшем ресторане, а теперь? На подносах кола, капучино, две средние
картошки-фри, сырный соус и два сочных бургера. И Юнги сдерживается высказаться
снобистски, что такое не ест. Чонгук дал ему погонять денег, а еще помог найти
адекватного адвоката, но до той поры, когда в еде можно будет снова предпочитать –
придется потерпеть.

Чимин отвлеченно болтает о своём. Бабушке лучше не становится, и они в семье якобы
готовы её отпустить. Что толку корпел над её здоровьем и держал ночами за руку?...
Обидно, конечно. А вот дипломный проект, признается скромно, защитил позавчера.
Чудом.

— Еле-еле. Думал, что не вытяну. Репетировал последнюю ночь, не спал. С ритма

сбивался. Уже видел, как комиссия сносит мне голову. Но… Вспомнил тебя и почему-то
получилось.

— Меня? — Юнги не понимает, чем это способно помочь.

— Да. Я не мог очернить честь своего преподавателя. В универе тебя все равно
считают непревзойденным мастером, так что, когда все уляжется, быть может...

Вернёшься? Но вопрос застывает в глазах Чимина.

А потом Юнги осознаёт, что имущество опечатано и проводить там время, в целом, до
припадка не хочется. Он соглашается на приглашение Чимина погостить.

Съемная квартирка Чимина непривычно мала. Внутри порядок. Теснота и уют для Юнги
качества плохо сочетаемые. Беглым взглядом вокруг - прицениться, понять, что спать
придется на одной кровати. Пятнадцать квадратных метров. И на такой-то площади
уживаются люди? Господи, Юнги, где ты еще такое увидел бы?... После тюремной камеры
еще не растерял способность удивляться.

Он пользуется правом принять душ, где впервые ощущает, как это прекрасно – стоять
под потоком воды и не быть обозреваемым со всех сторон. Странное умиротворение.
Нечто, похожее на домашнюю обстановку. Юнги не с чем сравнивать.

Чимин, переодетый в домашнее, выглядит мило. Он заваривает чай в уголке, где

кухонный гарнитур, а Юнги нависает над придвинутым к стенке синтезатором и, прикрыв
глаза, тянется к черно-белому.
Пальцы-то как скучали! Закроешь глаза, аж до боли, до мокрых век. Простая пьеска,
сочный звук. Хорошо звучит. Взять и пробежаться по клавишам, ненасытно вдыхая звук,
что бы они там ни отняли, а это будет с Юнги до конца.

Чимин позади грустно улыбается. Смотреть, как утративший обретает заново достаточно
трагично.

— Я и не мечтал услышать тебя снова.

Юнги тоже.
Позже они пьют чай, тянутся к разговорам о высоком, и Юнги засыпает на краю
кровати, отключившись как-то моментом. Чимин и договорить не успевает, замолкает,
заметив тишину подле. Вздохнув, укладывает старшего поудобнее, невзначай любуется.
Хён утомился, такой славный, когда спит... Вот бы остался здесь навсегда, купался
бы в беззаветной любви. Чимина и просить ни о чем не надо, он всё отдаст.
Он дожидается глубокого сна, укрывает старшего и смотрит на часы. Минута за минутой
песком на дно. Кажется, у них не так много времени. Взяв книгу, Чимин идет в
кресло, где долго бережет чужие мечты, а затем присоединяется. Снится им разное.
Белое и черное. Недосказанное и предсказуемое. А в общем – пропасть, до которой
каждому неравное количество шагов.
***

Сон неглубок.
Шум позади. Можешь ходить полегче, супергерой? Нет, конечно. Усталость витает в
воздухе. Тэхён слышит, как Чонгук ложится за его спиной, сурово молчит, меняя шкуру
полицейского на что-то более человечное, и придвигается теснее, но не вплотную. Он
заглядывает на «огонёк», проведать состояние пострадавшего мотылька, как и обещал.

То, что Тэхён дышит, Чонгука определенно радует. Не завял со скуки, не задохнулся
пылью. И выходить никуда не пытался. На то и ночь, чтобы сбегать навсегда, правда?
Что ж ты против заветов, из вредности?

Чонгук знает, что его слышат. Подумав над тем, насколько будет уместно, он все же
касается ладонью тощей ручонки, проводит ладонью от локтя до запястья по прохладной
коже. Ему вроде бы и хочется призвать Тэхёна к ответственности, спросить, что
значит записка на холодильнике: «Купи мне банку краски любого цвета». И не потому
Чонгуку интересно, что за бред, но надо выяснить, какого всё же цвета ожидают?
Траурно-черного или…? Других оттенков в Тэхёне не предполагается. По умолчанию
моно.
Если только не копать под самое дно и не искать в прослойке пепла трепетное и
живое.

Вечером Тэхён внимательно осматривался в квартире и остановился у серой стены,

макета для воплощения любой безумной идеи. Нелепая стена. В его доме таких нет,
несмотря на тягу к минимализму. Скорее всего, Чонгуку попросту плевать на
обстановку. До чего ему вообще, учитывая, что днями напролет погружен в работу?
Тэхён и решает заказать краску. Пока они там занимаются полицейскими штучками, он
хотя бы попробует вмазать в стену что-нибудь кроме своих фантазий.

...Горячая ладонь Чонгука, нырнув под одеяло, опускается на Тэхёново бедро. Тэхён
накрывает своей и вздыхает, подаваясь чуть назад, чтобы тело Чонгука прекратило
существование на расстоянии. Сердцебиение учащается. До слёз больно. Тяжело
высказать, сколько это стоит в персональной валюте Тэхёна. Молчи и всё. Не надо
пытаться описывать, не порти.

— Тэхён?

И имя, произнесенное именно его голосом, становится не таким уж бесполезным и

скучным набором слогов. Оно – привязка и нить между ними. Маленький, неопознанный
мирок, в котором Чонгук теряется и пробирается на ощупь. Ответить невозможно.
Тэхёну нужно собраться, прежде чем прозвучать.

— Всё так тупо оказалось. Ни в одном преступлении нет изюминки. Люди просто убивают
людей, без изощрений. Таких случаев, как в кино, когда ты распутываешь клубок –
единицы, — Чонгук зол, возмущен. — Пожалуй, исключение из правил, когда натыкаешься
на что-то стоящее.

Придется ответить. Негромко. Словно бы всё еще сонно и немного хрипло,

снисходительно.

— Помнишь, я рассказывал тебе о Кубикадзири?... Они ищут свои головы. А люди ищут
себя, — Тэхён делает паузу, обдумывает. — Возможно, чувства служат путеводителем.
Единственный маяк в океане одиночества. Преступить закон равно тому же, что пойти
на поводу у своих чувств и желаний. Все как-то суетятся, чтобы обозначиться и не
сожрать себя.

Здравое рассуждение. Характеризует зрелую личность. Он всё время пытается

вывернуться таким образом, чтобы не показать обособленность и наличие содержания.
Получается с точностью наоборот. Чонгука так и дразнит эта философская болтливость.
Он сообщает, что Намджуна пока не нашли.
"Угу". Бедная его жена. А он – дурак. Жил бы припеваючи, не встревая в общественные
скрепы о долге планете.

— Ты прав. Я ждал грандиозной концовки, а под фантиком опять история о душевных

болезнях.

Говори потише. Пошепчи. Шёпот разрушает быстрее.

Подтянувшись выше, Чонгук взаправду наклоняется над его ухом.

— Слушаешь?

Тэхён мычит, будто бы да, а у самого мурашки. Чувствует, как врастает корнями в
чертову кровать. Ему нужно бежать и не оглядываться.

— И? — Тэхён часто моргает, и Чонгуку видно, что ресницы влажные, но пока

сдерживается в любопытстве разузнать больше.

— И я не знаю, что делать дальше. Что вообще делать, когда теряешь интерес.

Да-да. Могучее слово. Интерес. Когда тебе нравится то, чем занимаешься и готов
погружаться снова и снова, с удовольствием, но не всегда с пользой для себя. На
протяжении многих лет.

— Ты давно его потерял, а сознаешься сейчас, — Тэхён где-то подслушал истину,

уверен. Почерпнул из их немногих, но существенных диалогов. — Ну, лучше поздно.

Их страсть держится на непредсказуемости, на том, что никому неизвестно, как долго

будет держаться тяга. Само ядро их связи в том, чтобы не быть вместе. Им так
кажется. Развлечение, взаимно ставшее опасным.

Тэхён не обязан подчиняться и пережидать опасность на его территории. Стоит об этом

напомнить или не надо? Послушать, как он дышит. Как будто считает, что на двоих
делить можно.

Скажи что-нибудь еще, раздражающее нервы.

Чонгук настойчиво раскачивает его, словно бы утешает, но не поет колыбельной, затем
бережно разворачивает на себя. Тэхёну изменяет прежнее хладнокровие. Даже не
успевает натянуть маску. И чувствует себя первым по слабости и застигнутым
врасплох, в неуклюжей позе глядя в омут беспроглядной тьмы. Пальцы Чонгука стирают
влажные следы под его глазами.

Что же с ним творится, неужто выкипает?

Заткнись, заткнись, заткнись. Не смей упоминать об этом и сыпать насмешкой в лицо.

Губы Чонгука приоткрыты, того и жди, что проговорится, раздавит неприкосновенность

запрограммированной куклы. Он посягает на него, пусть и ненавязчиво.
Секунда за секундой. Чем дальше, тем выше уровень привыкания.
Рывок. И губы Чонгука вжимаются в его, остывшие.
Ты не мог бы быть менее холодным?...
Напрасны попытки увернуться или озадачить безответностью, Тэхён поглощен поцелуем,
подпускает Чонгука ближе, хватается за шею, и дав избавиться от лишних тканей
постельного белья, обхватывает его бёдра ногами. Поцелуй отличается от тех, других.
У этого привкус исполненного обещания, хотя Чонгук также ничем не обязан.

Меньше всего желая стать осадком чьей-то соответствующей жизни, Тэхён смеет впадать
в эйфорию. Он знает, что легко остановит и пресечет растекающийся жар, сможет
выдержать одинокое плавание и выжить на необитаемом острове. Впрочем, стал бы он
пытаться, окажись действительно так? Кому-то даны ориентиры на вершины, кому-то
следует пробыть недолго.

…Тело сдается на растерзание предательски знакомым рукам, шея - поцелуям. Тэхён

отдаётся, его встречное торопливое – расстегнуть-стянуть-выкинуть Чонгуком
воспринимается положительно. «Давай по-быстрому» тянется медленно, невнятные
просьбы вполголоса воспринимаются остро.

Скол на фарфоровой статуэтке, что на полке над ними. Тэхён может видеть её, потому
что запрокидывает голову, давая Чонгуку взять член в рот. Чонгуку хочется вывернуть
его наизнанку, чтобы постичь иные грани, проверить, как далеко заходят бездушные.
Игра или уже нет, но азарт при них.
И между.
И в том, как Чонгук без резвости и плавно входит в него.
Переломы, которых Тэхён не получал в заварушке с бандитами, ноют.
Оставь нежность, не надо. Лучше наказывай.

…Беря сзади, Чонгук вжимает голову Тэхёна в матрас, и это легкое действо - не
насилие, а прикладное искусство, создаёт запоминающийся флёр для утреннего секса.

По итогу Тэхён, уложив голову на грудь Чонгука, слушает, как возвращается к

обычному ритму натруженное сердце. Чонгук треплет его по волосам, думая, какое
извращение - нежиться в постели и никуда не спешить.

— Белую. Возьми белую краску.

Цвет, который он чувствует, когда Чонгук доводит его до оргазма. Основополагающий

оттенок нирваны.

***

Юнги потихоньку встает на ноги, привыкает к Чимину, его поведению и режиму,

масштабам квартиры и необходимости спать вместе, сохраняя дистанцию. К дистанции в
принципе, как константе.

За очередным ужином у Чимина вырисовывается страсть к соленому печенью, и Юнги

спешит попробовать. Простая пища не так плоха.

— Сыграй мне свою выпускную, — просит он, косясь на рюкзак, где лежит билет на
самолет. О нем ни слова. — Я созрел, чтобы послушать.

Чимин возбужден. Ждал, когда сонбэ попросит.

— Точно?

Кивок. Устроиться у окна и надышаться вдоволь.

Солнце садится. На улице по-летнему теплый вечер, и Чимин считает, что может его
скрасить. Проиграв гамму, он приступает. Утопическая и мелодичная, уходящая в минор
при каждом удобном случае. Она именно такая, какую Юнги бы написал, будь чуточку
откровеннее. Он изумлен тем, как Чимин обыграл чувство, в котором молча признается
ежесекундно, это видно по его действиям, жестам.

Окончив и положив руки на колени, Чимин поворачивается, ища одобрения.

— Она замечательная, — мягко оценивает Юнги, найдя подходящую улыбку. — Жаль, я не

смогу показать тебя миру, дать тебя послушать. Точнее, именно не я. Ты же пойдешь
куда-нибудь на прослушивание?

Чимин не тянется к славе. Ему достаточно преподавания, ставки есть, всё на мази, и
когда он высказывается, у Юнги словно бы мрачное выражение лица. Идёт по его
стопам. Непризнанный наследник. Сойдет с ума однажды на почве бестолкового
раздаривания себя направо и налево.

— Я бы хотел для тебя другой судьбы.

— Ты для меня ничего не хотел бы, сонбэ. Перестань. Моя помощь - не в долг.

И значит, ты волен лететь, не оглядываясь и не сожалея. А пока - крылья обламывает

юное нежное тело, прильнувшее на покой. Чимин садится к нему на колени и сладостно
целует несколько раз, потом смелее. Мысленно умоляет, чтобы длилось вечно. Вот
поцелуй влажный. Юнги нерешительно обхватывает за талию и отвечает. Ему неспокойно
и страшно. Что, если надломит?...

К черту. Допустив, что имеет право, Юнги опрокидывает его в кроваво-красное полотно
заката, выстланное на постели, вспоминает прикосновения и порядки. Границ и правил
почти нет, раздевай, наслаждайся и вкушай. Воздержание даёт о себе знать. Через
пару минут Юнги теряет контроль и, в восхищении погладив оголенные плечи, шепчет:
"Ты такой красивый". Чимин рдеет по самые уши. Где же та твоя хваленая прыть,
малыш?

Кто старше, тот и правит - не тот постулат. Чимин отождествляет секс с чем-то
подсознательно важным. Актом причащения. Он голосом и лаской передает Юнги то, что
тот разучился читать.

Разум одурманен. Кроме как наброситься, не назовешь. Припухлые губы, розовые соски
и томный взгляд Чимина, крохотного и вдруг растерянного, выглядят очаровательно.
Юнги оставляет свой след, укусы. Память о себе. Он находит его уязвимые места, и
Чимину радостно раскрыться для него целиком, податься выше, дать охватить сочные
бедра и сделать с ним то, в чём они нуждались все это время.
Войти в ритм, подчинившись инстинкту. Написать единственную совместную песню.

Как ни вжимайся, Чимин, ты получишь его признательность.

Будучи вынянченным объятиями, выжатым его силой и страстью, выдрессированным
покорно служить и прогибаться. Чимину не за что ухватиться, так душно, скользко,
больно... Один на один с хищным желанием Юнги насладиться и отобрать.
Войдя во вкус, Юнги пробует Чимина по-разному, и по-разному же находит, насколько
тот эстетически великолепен. Он - предмет недосягаемого совершенства, ему суждено
пылиться в закрытом зале музея, среди тех, кто уже поспешил отнять надежды.

Юнги никому не верит, однако, это почему-то не мешает ему ненадолго сделать Чимина
самым счастливым и, отпустив в небытие после, прижать и создать иллюзию
непоколебимой надежности. Та длится до раннего часа, когда всё кончено и твердо
решено.

Пробуждение в неудобной позе, в холоде.

Юнги ушел. Нет-нет, не трусость. Он просто не умеет прощаться.
И Чимин чувствует, как мир обваливается на него и срывает внутри органы.
У него захватывает дух и перекрывает кислород. Так невыносимо хочется умереть.

========== Часть 12. ==========

Буду твоим мостом, если примешь

меня, как камень. Буду верным тебе
псом, но позже буду оставлен.
Я не ожогов боюсь, если твоими
руками, но если я обожгусь,
что станет в целом – с нами?...

Стыдно ли ему? Позади остаётся привязавшийся мальчишка, к которому привязался и сам

(не занимайся самообманом). Горько покидать его, тошно, но пребывать рядом
длительно тоже удел для героя. Героя, каким Юнги себя отродясь не считал и не
считает. В отношениях для его теперешнего состояния не хватает способности
регенерировать и лицемерить. Раньше смешивал чудотворно. Сейчас не удается.
Забавно, но после тюрьмы запросто стареешь, и старая шкура становится не по
размеру.

Он воспользовался юным телом грубо, боялся напитать ложной нежностью, предвосхитить

распускающиеся некстати цветы. Влюбленность пройдет. Иных симптомов не наблюдалось,
Чимин встанет на ноги и забудет. Забудет, как отдался. Юнги точно знает, что был
первым, Чимин сам тихонечко признался, засыпая под утро, да и та милая его
неловкость, влекущая стеснительность птенца… Не совладать, рука сама тянется к
ширинке. Юнги, одумайся. В соседнем ряду – семья. Нельзя. Ребенок играет крохотными
лапками с моделью самолета. Не мог бы ты наклонить его так, чтоб и этот разбился?
Избавимся от мучений разом, комплексно, тебе не придется вырастать и вляпываться во
все это взрослое дерьмо. Мать его замечает взгляд. Душистая чопорная дамочка, шлейф
каких-нибудь «шанель», при маникюре цветные стразы. Нет, ты мальца не защитишь.
Видали таких. У самого аналогичное скульптурное детство, приукрашенное для
правдоподобности леденящей лаской.

Запах Чимина словно бы поблизости, а вздохи.. стоят в ушах. Сложно забыть. И полёт
над океаном выглядит так смешно, когда в голове разноплановые кадры секса. Гибкий
Чимин. Выточенная талия, ореолы сосков и влажные пухлые губки. До чего сочный.
Боже, не обратиться ли в католики, видеть тебя почаще? Так хоть причастишься,
обретешь спокойствие.

Лететь и лететь. Обычно находит сон, а тут больше волнения, сердце чечетку
отбивает. Говорят, беспокоиться не о чем. Совесть? А она еще причем? Чимин знал, на
что шёл и с кем. Его пора отпустить.

Схема исчезновения проста и налажена. В аэропорту встретят. Ждут горячо, как

пережившего полный крах, поставят в пример на собрании. Отложено немного на
недвижимость в Торонто, старые-добрые знакомые протянули руку. Неожиданно
объявились и дали понять, что милости просим. Возможно, Орден красиво примет заново
за добрые заслуги перед родиной и неуемную веру в справедливость. Неплохо
присмирить гордыню. На нарах думал, что на мёд не поведется, а тут лишь запахло –
бежит, как собака сутулая. Противен сам себе, но это ничего, лучше, чем гибнуть на
пожизненном, представляя, как отец любил слугу и наоборот.

Разыгравшаяся фантазия прерывается предупреждением о скорой посадке. На борту

повышается уровень шума, знание языка приоткрывает Юнги некоторые тайны. Многие
возвращаются домой. Ступив с трапа на землю, Юнги вдыхает поглубже прохладный
воздух, и понимает, что он-то далеко не дома. И вообще, он чужак. То, что привез с
собой махонькую спортивную сумку с пожитками, то, что в ней дешевый бритвенный
станок и вещи из масс-маркета не так коробит, как состояние не до конца
повешенного, не совсем казненного. Не запросить ли из жалости инвалидность?...
Душевно хромой. Досадно, зато льготы. И как в былые времена - порхать бабочкой над
апокалипсисом. Брось. Ты после куколки сразу преобразился в навозного жука.

Его, конечно, встречают. Усаживают в машину, везут и поясняют сухо, как будет
завтра-послезавтра. График у Юнги расписан на неделю вперед. Ого. Отель неплох.
Четыре с половиной звезды. Одну сняли, чтобы не портить фешенебельность
апартаментов, располагающихся поблизости. Впрочем, на что жалуемся? За чужой счёт
нетрудно потерпеть любое унижение. Что бы ты ни делал, прежнего положения все равно
не займешь. Есть необратимые процессы в данной среде обитания, возврат с былой
короной невозможен априори. Вышедший из элиты и на птичьих правах входит туда не
самым приятным образом.

А каким, Юнги понимает, когда к нему приводят группы веселеньких мужчин, а он едва
вытерся после душа, стоит полуголый, часто моргает. Застигнут врасплох. Врасплох
интереснее.

— Как здорово снова быть с нами, господин Мин, правда?

Мысль о том, что нужно срочно бежать – первая из разумных на сегодня. Осталось
только придумать – как. Ложные обещания. Схема на дурака. Где та дама-призрак, что
вставила бы: "Юнги, ты опять?"... Встрял.
Ком в глотке ни вверх, ни вниз.
Несварение от местной воды.

Они приближаются, коллеги, с которыми баловался другими юношами. Подумаешь уже

после. Когда тебя хорошенько опробуют. Оценишь счастье на вкус, проверишь
предсмертный рефлекс оторванных крылышек.

***

Тэхён отходит назад, смотрит на хреново произведение искусства и только спустя

полчаса замечает испачканные руки, язвительно цокает языком. Качественный же состав
упомянут на банке? Должен отмыться без проблем. М-да. А красить стены не так-то уж
легко, как выглядит на видео в сети. «Тяп-ляп и готово» - не применить. На пятой
минуте уже и жалеть начинаешь, что взялся. Тем не менее, ты тоже обещал, так что
раскисать не время. Действуй. Отведи душу. Моментами думай, что получается красиво,
а ты весь такой мастер во плоти, ждешь, пока Муза позвонит и спросит: «Как ты?»,
ответишь ему: «Крашу». А он, посмеявшись, где-то там на очередных полицейских
разборках, скажет: «Могу себе представить». Не ясновидящий, не выпендривайся.
Телефонные басни, а не переговоры. Тэхёну в новинку пользоваться интонацией и
слышать свой голос кокетливым.

Оставлять напоминание о себе не стоило бы, конечно, но Тэхён уверен, что надо
доделать. Массовик-затейник, не знаешь ли о законе инициативы? Наказать есть кому.
Хозяин сообщил, что снова будет поздно. Специфический запах немного дурманит
голову. Наверное, сегодня опять не до ужина. Обойдется. Сам что-нибудь сварганит.
Тэхён и не умеет готовить. Если бы его взяли на небесную кухню – двенадцать
апостолов синхронно вернулись бы на планку бытия пониже, пожрать чего подобрее.

Чонгук возвращается с работы и вместо «заготовок» видит уже полноценную аппликацию

на стене. То есть, полотно. Что-то вроде. Покрашено так себе. А чудо-маляр по локти
в пятнышках, на щеке тоненький след белого. И добавим – прощай, домашняя футболка.
Новый дизайн, с другой стороны.

— Арт-хаус, — после раздумий находит подходящее слово Чонгук и ведет Тэхёна на

кухню, усаживает на его любимую подушку. — Подожди здесь.

Дальше долгий процесс, требующий выдержки. Чонгук пропитывает ватные диски

оливковым маслом, смачивает чистые в специальной жидкости, затем тщательно втирает
в пострадавшую от неаккуратности кожу.

— Я так понимаю, ты этим впервые занимаешься, — усмехается он.

— Просто скажи, что я молодец, — в глазах Тэхёна что-то наподобие искорки.

— Главное, что тебе нравится. На мой взгляд, слегка неровное покрытие, но это можно
исправить. — Пальцы Чонгука останавливаются на тонком запястье. Пульс едва ли
прощупывается. Такой тонкой кожей кости обтягивать природе не стыдновато ли? —
Слушай, ты ел вообще?

Опускаются ресницы. Нет, ну поясните – зачем такой объем и кукольные приемчики?

Легкая виноватость изображается ловко. Кто-то чувствует, что забыл о базовых
потребностях.

— Не совсем. Кофе пил и что-то зажевал из твоих спортивных ништяков.

— Вот куда мои протеиновые батончики деваются.

— Бог велел делиться, — парирует Тэхён.

— Я думаю, он к тебе не имеет никакого отношения, — чуть улыбается Чонгук.

Да, наверное. При создании Тэхёна участвовала сила всепоглощающего хаоса, он рожден
в сумерках, в подвальном цеху. Вчера они зачем-то обсуждали детство и всё, к нему
прилегающее. Непонятно, как из-под теплого родительского крыла в полет отправилась
ледяная оглобля, подъедающая саму себя. У Тэхёна за спиной поддержка и полк
обожающих родственников, которых он ответно терпеть не может.

У Чонгука горячие руки и заискивающий взгляд, и Тэхёну снова немного страшно.

Заходит за пределы. Руку надо освобождать, а тело в целом.

— Я голоден, — он этим пытается отвлечь.

Процедуры окончены, жертва помилована. Чонгук придирчиво касается покраснений,

вызванных его чрезмерной заботой.

— Более или менее. За раз не отмоем, еще парочку – и выведем.

— Ты это прекращай, — Тэхён угрожает.

— Что? — Чонгук не боится, приближается к его лицу, дышит в губы.

— Пользовать конструкцию «мы», — не оправдание вовсе, Тэхён доходчиво излагает,

металлически. — По-дурацки звучит. Не люблю. Тем паче, крашу один я.

— Давай вместе. Завтра специально задержусь дома. Научу, как надо.

— Дальше что? Совместная готовка и селфи на фоне обоев?... — искусная насмешка.

— Продолжай.

— Потом я тебе мини-Чонгуков нарожаю, и будем летать на Чеджу в отпуск, я у твоей

мамы заучу рецепты твоих любимых блюд, научусь вязать – свяжу тебе на Рождество
трусы. Да, шерстяные, чтобы хозяйство не мерзло. Блять, Чон Чонгук, за кого ты меня
принимаешь, ну?

А давай не будем вслух о том, что оба представили, как выглядело бы? И потому люто
смешно, и Чонгук упирается коленями в подушку, хлопается лбом о плечо Тэхёна,
попутно загребая тельце в объятия.

Пространство схлопнется, и всё стекло в квартире лопнет. Тэхён перебарщивает. Так

много видеть Чонгуку не стоит. Он для него всё же белая, нетронутая и неодолимая
стена. Хочется ладонями по его чернющим волосам, расчесать пальцами, а за ухо
укусить. В постели прокатит. Здесь Тэхён сдерживается.
— Ты в курсе, что я по этой теме не прусь, — отслонившись, Чонгук приходит в норму.

— Вот и славно. Я думал, ты совсем крэйзи.

Отчасти. С кем поведешься же.

Следует несложный ужин из разогретых в микроволновке полуфабрикатов.

— Сделаю завтра рамён, хочешь? — спрашивает Чонгук, видя, что аппетит у партнера
слабоват.

— Можно… — Тэхён задумчиво смотрит вдаль. — Завтра задержишься, значит?

— Да. И просто, и потому, что всё как-то заебало. Одно и то же.

Монолог о несущественности материи Тэхён предпочитает впитать, не вдаваясь в

обсуждение. Просто удивительно, как легко заразить тленностью. Всего лишь
подтверждает теорию: внутри каждого пустота, не подвергаемая реставрации.

Переход в спальню.

Слишком тихо, Чонгук задумывается над потраченным, кажется, на ублажение

собственных нужд, временем, листает какие-то документы, притащенные с работы. А
говорит – одно и то же. Лишь бы не сосредотачиваться на сущем?
Тэхён ждет, лежит на спине и рассматривает потолок. Мама так поражена, мягко
говоря, что он живет не дома, а с кем-то. Полагает, нашел кого-то и молчит пока, не
признается. Этот (не будем показывать пальцем) таинственный «друг» со статной
спиной привыкает к компании. Быть не одному в комнате в час, для того
предназначенный – нонсенс. Он потому и ведет себя странно. Если они продлят
сожительство, столкнутся с феноменом человеческой души. Тэхёну же не терпится
вернуться на работу, где души провожают.

Раздумав заниматься серьезными вещами, Чонгук откладывает лишнее на стол и

возвращается к Тэхёну, ложится на бок, подперев голову рукой. Можно ли поверить,
что ныне молодая кожа и привлекательное лицо когда-нибудь изменятся и станут
другими? Тэхён расслабляется под прикосновениями: Чонгук гладит его шею и грудь,
живот. Чонгуку нравится.
Подкатывает ком к глотке. Они нервно переглядываются, как будто ищут подтверждения:
в этом ничего нет.

Тэхён не паникует. Рано. Пренебрежения бы. Вернуться назад и не звонить ему в

дверь, быть для него никем. Нет, не выдерживает, отворачивается, утыкается лицом в
подушку, но оставить его в покое Чонгук почему-то не может, гладит по голове и
напоследок похлопывает по спине. Странное ощущение. Он отдаляется, вокруг холоднее.

Он, наверное, шутит. Стреляет в него без оружия, как они точно не договаривались.

— Как только закончится история с Намджуном, я хочу расторгнуть наш контракт.

Минимизировать потери. Выйти к спасительной концовке или намекнуть на её

несбыточность.

Тэхён вжимается в подушку еще сильнее. Задуши меня лучше. Приближение грозового
облака. Ток. Всего лишь быстрый взгляд Чонгука и неловкая попытка добавить что-то
вроде «как-то же жили раньше?».

Безумие. Разрывающий грудь хлопок, беззвучный крик в вакууме. И непонятно толком,

что случилось. Тэхён испытывает двойственное чувство. Радости от того, что получает
свободу, излюбленную, пропитанную одиночеством, и блядского торжества забитого
гения, ужаса перед неизвестностью, похожего на мимолетное сожаление при падении со
скалы.
Ах, да. Он уже разбился давным-давно, история пройденная.
Терять-то тебе изначально нечего. Отряхнешь мокрые перышки – и ползи дальше.

«Тысяча и один способ сказать человеку прощай. Версия Чон Чонгука».

Ан-нет, чем-то кроет.

— Имею в виду, что больше не могу встречаться с тобой исключительно для ебли. Не
знаю, как это объяснить. С другими, до тебя – такого не было. Ты уже большой
мальчик и понимаешь, в какую пиздятину мы вляпались, да? — Чонгук не подготовлен ни
разу, говорит напрямую.

Не прощание?
Тэхён поворачивается к нему, в глазах рассудительное понимание.

— Ты мне что-то предлагаешь кроме секса? Вакансию маляра?

— Ха-ха, — грустный смешок. — Нет. Варианта всего два. По твоим ощущениям. Не хочу
тебя заставлять, хотя о дуле у виска ты мечтаешь. Когда мы найдем Намджуна – хочу
знать твоё оформившееся зрелое мнение на ситуёвину, а пока… — он притягивает его к
себе и обнимает, укладывая голову на плечо, гладит и слегка касается губами виска.
— Пока протянем и так. Окей?

Дурацкие слова и безнадежное объятие. Тесно. Плохо от него, голова кружится. Тэхён
не может понять, важно ли то, как теперь Чонгук относится к нему, как меняет черное
на белое и преображается, возвращаясь к исходному, вразрез ожиданиям. Тяжело
принять эту его нежную сторону, когда зависал прежде от одного намека на плотское
единение. Общего по-прежнему ничего, а то, что имеется, для Тэхёна под строжайшим
запретом.

— Ты пахнешь порохом, — напоминает Тэхён. — Я пахну прахом…

Завуалированно, изощренно. Тэхён щадит его, считая, что он имеет право знать
заранее.

***

Нет, ну это просто смешно, уморительно! В период депрессии находить примятую

бумажонку под запылившимся учебником, словно бы первым делом после того, как слез с
распятия, кинешься с жадностью к педагогике, чтобы отвлечься.

— Откупился. Посмотрите на него, бумажку мне со счетом сунул. Идиот!... Как будто
мы в прошлом веке, и я умоюсь его золотыми подачками. Сукин ты сын, Мин Юнги!

И чек на приличную сумму отброшен, чтобы вскоре оказаться порванным. Юнги, стало
быть, вернул немного денег и тут же ими распорядился «правильно». Цифры – вместо
тысячи слов. А хватит одного, чтобы Чимину не приходилось искать таблетки, находить
их просроченными и сдуру биться о стену. Он уже который день не выходит вовне. Мир
снаружи поблек и сдулся. Наверное, и самая дешевая шлюха так себя не чувствует, как
Чимин. У него идола отняли, у него божество отобрали, веру, надежду, любовь. Всё
поместилось в сумку, купленную ими совместно. Как же мало нужно, чтобы исчезнуть.
Имеется в виду мозгов. У взрослого, прежде внушающего доверия, дяденьки. Начиналось
хорошо и, по мнению Чимина, обязано было окончиться «хэппи». Они могли бы жить без
взаимной любви, Чимин бы вывез, хватило бы надолго.

Чимин плохо спит, а сквозь видит, как мутный призрак склоняется и шепчет: «Мой
хороший, мой милый Чимин». Правда, он такое шептал, когда трахал, задвигал глубоко
и, пожевав шею, наклонялся над ухом. Неразборчива любовь, слепа – из бабушкиных
нравственных сундуков. «Будь с тем, кто тебя любит, а сам сможешь и свыкнуться. Но
не наоборот». То-то же она счастливая собралась на тот свет, перебрав всех
кандидатов и ни одного не приняв.
Чужой опыт следует учесть, но копить собственный.

Успокоительных нет. От просроченных мало толку, только кишки вывернуло. А Чимину бы

выспаться, не грезить наяву. Ему даже для суицида не хватает смелости. Интуиция
что-то рисует, воображает, как самостоятельная. Галлюцинации достойны полотен Дали.
Нет, с Юнги что-то стряслось. Ну, куда он денется, куда поедет на свои гроши? Кто
его, бестолочь эдакую, примет?

Отчаянные меры. Пусть думают, что чокнутый.

Чимин с пятой попытки находит в телефоне номер Чон Хосока. Записал на всякий
пожарный, мало ли что. Вот оно и пригодилось, не для себя опять.

Фортуна никак лицом пожаловала – с первого прозвона отвечает бодрый голос. На часах
около двух дня. Да, это Чимин еще в пижаме, за тумбочку держится, у него Земля не
вращается вокруг солнца, а танцует.

— Алло? Кто это?

Ступор. Имя-то твоё как, дурачок? Забыл. Память склизкая, не поддается. Прочесть в
паспорте без запинки. Просьбу брать уже из головы, язык заплетается.

— Пак Чимин. Извините, что беспокою, но мне снова нужна ваша помощь.

Сомнительный голосок. Тут и подумаешь, что Чимин на чём-то плотно сидит. Хосок,
прокашлявшись, соглашается встретиться. Нет, ну золотой человек!

— У меня есть твой адрес. Не против, подъеду через часик?

— Нет-нет, давайте где-нибудь…

И Чимин чувствует, что где-нибудь – это в нижних слоях земной коры, потому что он
летит. Да так лихо, будто под ногами и впрямь бездна разверзлась.

***

Вчера – отпечаток. Но всё, что оно принесло, Тэхёну запомнилось, если не уточнить -
въелось. Он сидит напротив безупречно выкрашенной стены, где черный контур
обозначает две фигуры рядом. Прозвучала же его дебильная и несуразная идея: «А
давай типа как при убийствах вы мелом обрисовываете трупы?»... Чонгук совсем без
башни, согласился, сказал, что им следует раздеться до нижнего белья, чтобы маркер
максимально точно прилегал к телу. В итоге - смешно, когда щекотно, странно щемит
в груди, когда касаешься кожи и чуть-чуть больно, когда встаешь напротив и смотришь
ему в глаза. Зачем-то быстрые, нещадные поцелуи, опять пятна краски, опять мазки
кистей и рук, эротически-художественный союз. Вместо пары часов Чонгук чуть ли не
целый день посвящает ему и его новому амплуа заигрывающего купидона.

Игра в военных разведчиков, где пойманный убивается наповал объятиями, легкие

пинки, щипки, как будто им по шесть-семь-а когда дело касается паха – около
двенадцати. Разукрасишь вслух - мечта педофила, не меньше. Шило в одном месте.
Хорошо, что совершеннолетние. И здорово, что Тэхён не знает Чонгука с малых лет.
Они бы преступили системные правила до паспортов, таким на роду написано.

Вот тут, где на полу не отмыто, они упали. Тэхён ушиб локоть, но это еще ладно. Ему
и спину растерло, Чонгук ведь такой страстный, подавай ему… Да что там, сам же
хотел, выгнулся под ним, прижался по-сиротски, словно обрел что-нибудь свыше.
Волосы, тела, всё испачкали. Друг друга замарали напрочь.
Спрятать лицо в ладонях. Немыслимо. Тэхён вообще не понимает, как это произошло,
как он мог пойти на риск и приоткрыть Чонгуку завесу. Раскрошили контракт на мелкие
кусочки, но когда начали? – чёрт его знает.

Чонгук вчера впервые увидел его настоящую улыбку и услышал смех, он потому и не
смотрел на часы – времени не стало, Тэхён его поглотил и почти похитил. Наверное,
взаимно. Чонгук не думал, что Тэхёна стоит выпускать.

И венцом игрищ, ласк и секса становится ужин. Тэхён вьется у ароматно пахнущей
закипающей воды, мешает Чонгуку и всячески подтрунивает. «Семейные ценности».
Чонгук что-то умное на то ответил… Ах, да. «Двое – это тоже семья».

— Может и так, но я-то один. Я один, твою мать, — вслух и сегодня отвечает Тэхён
никому.

Вкус рамёна. Да, у Чонгука определенно талант. Он умеет всё. И отмывать Тэхёна в
душе, и дать ему под паром прочувствовать своё сильное тело, дать ощутить твердость
мышц, избавить от кислорода и примерить к плитке, затыкая стоны. И полночи
рассказывать про службу и разные случаи, спорить с Тэхёном на его любимые темы.
Серьезно. Минувшей ночью они разговаривали. Чтобы до Тэхёна дошло, что его
возбуждает и голос Чонгука, и его пребывание в непосредственной близости. Совсем
чума – ловить его дыхание и вздрагивать до мурашек от воздушного соприкосновения
пальцев…

Как ни хорошо, но Чонгук разрушает его жизнь, он слишком явно делит её на «до» и
«после». Это нужно остановить, пока не поздно. Пока они не пострадали.

Посреди удручающих мыслей звонок на мобильный. Славно, не он.

Тэхён мнётся, но отвечает на незнакомый номер. На фоне трещит что-то вроде

трансформаторной будки, но не заглушает слов.

— Тэхён, привет.

Тэхён прижимает телефон к уху, Намджуна ближе это не делает.

— Привет.

— Ты, наверное, уже все знаешь. Прости.

— Ничего. Я живой, меня даже не побили.

Слезный смешок.

— Получается, один я тебе и навалял. Везучий ты чёрт. Ну, хорошо, что ты в порядке.
Я волновался. Должен был рассказать, но не смог. Злился на тебя, к тому же… Как там
мои? — он о жене и дочке.

— Ждут, когда ты вернешься, — Тэхён с удивлением для себя и нагло врёт. Он о них
ничего не знает. Даёт надежду? — Когда собираешься назад?

Где бы он там ни был. И последовавший тяжелый вздох (всхлип?) как бы ненароком даёт
понять суть отрицательную. Выдержав паузу, Намджун возвращается к насмешливо-
деловому тону:

— Сколько там в твоей конторе стоит самое простое захоронение?

Он планирует решить проблему радикально. Отбывать срок, который ему неминуемо

грозит, вроде двойного наказания. Пред лицом верящей в него семьи будет выглядеть,
по крайней мере, жалким.

— Тебе по карману, — отвечает Тэхён. Намджун одной ногой на мине, вот на что это
похоже. Оттого и вывод напрашивается однозначный. — Ты звонишь попрощаться.

Констатация и звенящее согласие.

— Верно. Способность улавливать суть у тебя потрясная, как обычно. Запомни адрес,
не хочу разлагаться в таком месте. Долго думал тут, что выбрать… — Намджун
перекладывает предметы на металлическом столе. — Выстрел в голову кажется наиболее
действенным.

Вряд ли он шутит и устраивает розыгрыш. Нет-нет-нет, Намджун далек от таких

развлечений. На его месте Тэхён видит себя. Сталь, холод и одиночество, претворение
приговора. Палач в прямом эфире. Быть на связи в такой момент – кощунство и
издевательство, Тэхёну не дозволено повторить.

— Люблю тебя, братишка. И им передай… сам знаешь.

Телефон словно бы колыхнуло в руке, но это Тэхён вздрогнул от выстрела.

И ти-ши-на.

Будка трещит током, но её не слышно, поскольку Тэхён не слушает. Кровоток в ушах.

Как приложиться к ракушке и хлопнуть чем-то громким снаружи. Оглушительная
дерзость. Он контужен этой наглостью брата – взять на пробу метод и привести в
действие. Не так, блять, ему следовало покидать страдательное кресло смертников.

Тэхён опускает руки и медленно сползает вниз по стене. Надо признать. Без каких-
либо эмоций поначалу. Намджуна больше нет, а на него возложена обязанность передать
отвратительную и бесполезную фразу. Он не сделает этого и не исполнит последнюю
просьбу, она глупая, такая же, как сам Намджун, поспешивший туда, куда его не
звали. Поставлена кровавая точка.

Как подступиться? У того, кто солнца в глазах не имел, сейчас вовсе потеря. Ты даже
не успеваешь спросить: «Что случилось?», как Тэхён молча показывает на листок с
адресом и лишь спустя минуту, какую Чонгук силится догадаться, выдыхает:

— Он избавился от себя. Намджун вынес себе мозги, дав мне это услышать.

Ужас. История с Намджуном подошла к концу, нелогичному, но подразумевающемуся.

Чонгук бросает сожалеющий, родственно-теплый взгляд на Тэхёна.

— Всё нормально, — говорит тот, отмахиваясь. — Я не переживаю. Он поступил так, как

считал нужным. Возможно, его мучила вина за убийство, а может быть, он слишком
устал терпеть. Козёл.

Он ему завидует?... Чонгуку непонятно. Но злоба оправданная. Чонгук бы похлопотал

для этого несчастного, скостил бы ему срок, но не судьба. Теперь Намджуну все
равно.
Отряхнуться. Прийти в себя и успеть поймать Тэхёна, стремящегося на выход.

— Ты куда? — схватить его за плечи.

— У меня два варианта, помнишь?... Намджун нашёлся. Я могу вернуться домой.

Контракт закрыт.

Неудобно же спрашивать: что избрал, уходишь, чтобы увидеться после или…? Чонгук
сжимает его плечи сильнее, а признание не выбить.

— Пусти.

Я - омертвелая субстанция. Ты мешаешь и пробуешь втянуть меня в живое, кипящее.

Кипит лишь плоть в капсуле крематория. Я должен уйти до того, как мы погибнем. Ты
просто не понимаешь, как будет больно, если я останусь и остыну в твоих руках
однажды.

Тэхён уходит без слов. Всё бегло – в голове самого Чонгука. И как в тот первый раз,
когда он ушел, отключившись, когда просился взглядом быть убитым и вознагражденным.
Оставить его в покое, дать нести свой крест и продолжать жить, как раньше.
Обернуться к стене с контурами. Маркером – потому, чтобы стереть было проще. Но…

Чонгук не стирает. Он уважает желание Тэхёна быть тем, кто он есть и стремление
быть в одиночестве, чтобы не дать никому и шанса усложнить и без того мучительные
пытки.

========== Часть 13. ==========

Пути, дороги, развилки

ты выбираешь без жалости.
В маленькой между могилке
слёзы мои и слабости.

Монотонные сигналы приборов.«Бип-бип». Да кто-то играется с зажигалкой, сидя в

гостевом кресле. Открытие век – знаменательное событие. После спячки, сквозь
палатные тернии к прежним, тусклым и безрадостным звездам. Попытки связать простые
фразы. Вареный язык будет тебе родным еще некоторое время.

Ненавижу, когда так много сочувствия на один квадратный метр.

— Добро пожаловать обратно. Ты как?

— Лучше, чем было, — мямлит Чимин. — Приношу извинения за то, каким ты меня нашёл.
Можно же на «ты»?

Порог перескочил. Что ему этот моложавый, когда полежал под дядечкой старше?
Субординацию к чертям.

— Сам хотел предложить. И ладно тебе о том, каким я нашёл твою тушку, видел и
хлеще… Приятного мало, конечно. Ты валялся в отключке посреди срача. Говорят, у
тебя охиренное истощение…

В капельницах не еда, но Чимин явно чувствует долгожданное облегчение.

— Родителям не сообщал?

— Нет, тут уж сам, будь добр… Так что стряслось, было нападение?

Да. На себя самого. Боролся с тенью, видимо. Чимин выкладывает всё подчистую, а сам
не знает, как благодарить Хосока, с какой стороны бы зайти, не казаться вынужденным
обратиться в корыстных целях. Тот кривит рот, мол, брось глупости говорить.
— Это моя работа. Если тревожишься за Юнги, не вопрос, я пробью для тебя инфу о
том, где он. Всё-таки шеф с ним тоже возился. Мне не нравится, когда наши клиенты
не выходят к счастливому финалу, понимаешь ли. Надо любую работу доводить до конца.

К чему такое позерство? Или он по жизни?... Повезло же кому-то. Если бы Чимин мог
выбирать, влюбился бы лучше в такого малого. Жизнь, как за каменной стеной, всё
включено. Но да, у Хосока вроде девушка. Не по нашей части-масти, придержи штаны.

Нечаянная улыбка даётся с трудом. Чимину бы поскорее разузнать. Поскорее бы

вытащить Юнги из неприятностей, в которых он точно по самые уши. Так Чимин
чувствует, и с внутренним голосом не поспорить.

— Сердце подсказывает? — спрашивает Хосок проницательно, и Чимин кивает. — Ну, эта

штука врать не будет. Один из самых верных индикаторов. Здоровья. Хах.

И, пообещав как можно быстрее разобраться, а Чимину – поправиться, он уходит,

слышно продолжая в коридоре посмеиваться над своей шуточкой. Классный он, этот
Хосок. Пусть будет счастлив.

***

Существование крепится на постулате: "Я выдержу". А тут - новости, однако. Кто-то

печется о нашей царской заднице в Сеуле. Помятого Юнги не узнать, но кто-то из
соотечественников сталкивается с ним на улице и уводит в переулочек, донести о том,
что, если есть желание вернуться, надо сделать это незамедлительно. Отсюда – на
пригородный рейс, затеряться, взять протянутые документы (свои отняли), и валить из
страны на всех парах. Чтоб только пятки сверкали.

Наученный жизнью и даже немного поставленный раком, Юнги уже и не думает о

сопротивлении. Надо же, снова везение! Грех не поддаться. Подачка, чья бы ни была,
неспроста. Особенно хорошо сбегается после имени «Хосок». Раз это напарник Чонгука,
значит, служивый не забыл. Юнги им пригодился зачем-то. О том, что тут прямиком
зависимость от Чимина – ни мыслишки. Дедукция хромает. Не в тех годах. А станешь
маразматиком – вообще Чимина усыновишь. Чёрт. Вернуться в Сеул, так почти к нему.
Не обязательно встречаться, а? Пусть парниша живёт себе дальше, полагая, что
потеряно.

На обратном пути заедает песня, которую Юнги еще не написал. Её бы выплеснуть, дать
разгореться. Горе-композитор пишет в стол и дрочит в кабинке туалета. Музицирует.

Те же воздушные ямы, те же утомительные часы, на этот раз перелет попроще.

Полученное по гланды удовольствие подстегивает рвать когти. Теперь можешь говорить,
что видал виды. Опустился на колени, как нереализованный биолог – изучил строение
мужских органов вдоль и поперек. Фу, до рвоты. На том заесть стресс таблеткой и
отрубиться до дома.

Эксклюзивная встреча без понтов. Чон Хосок спокойно дожидается, пока Юнги подойдет
поближе. И Юнги не успевает натянуть улыбку, как ему прилетает в челюсть,
хорошенько, основательно, жёстко, он отшатывается назад, сплевывает кровь. Публика
делает вид, что все в порядке. Звать на помощь? Убивают, насилуют, вершат
правосудие? Хосок защищает не свои интересы.

— Охуел ты, товарищ, — Хосок потирает костяшки. — Неблагодарная скотина. Парень за

тебя в лепешку расшибется, если надо, а ты только хвостом вилять. Что, запахло
баксами, сразу и подорвался? Пообещали тебе золотые горы? Знаю, где ты их
зарабатывал. Фу, блять! Мерзавец, слушай сюда, — и берет за грудки, у Юнги руки
трясутся от страха, — езжай к нему и проси прощения, понял?!

Трудно не понять. С обозленным полицейским разве шутки пошутишь? Более того, Юнги
под его влиянием стыдно невыносимо. В его интерпретации звучит пошло и мерзко,
правда. Из богача и уважаемого музыканта чуть ли не в бляди. Ради того, чтобы
пожалели и вернули трон, занятый, конечно, кем-то другим. Но эта извечная
самонадеянность. Он даже Тору превзошел, тот хотя бы был верен отцу. А между ними
ведь тоже возрастная разница...

Прозрение. Нет, ну ты же наследник. Не материи, так духовного. Гляди, почти тот же

расклад. Только Чимин из другого теста, он чистый и честный мальчик. Он будет
боготворить тебя просто по факту. Не надо ничего добиваться и достигать, прими и
наслаждайся, такое раз в жизни, единственное, что дается задаром.

Юнги выбирается из неудобной хватки. Хосок бросает презрительный взгляд, как будто
испачкался.

— Давай подвезу, салага.

— Я сам доберусь.

Добирайся. И чтоб без глупостей. Потом и проверить несложно. Чимина только что
выписали, он из-за тебя таблеток наглотался, в аффекте думал, что лечится, а на
деле почти отошел на тот свет. Оттого и обморок, и найден в собственной блевоте.
Хосок ему солгал про «истощение», не хотел парню голову забивать и давать повод
возвращаться к исходному.

— Чёрт… — Юнги очень жаль.

— Пиздуй давай, — Хосок на редкость красноречив сегодня.

Юнги чувствует себя провинившимся школьником и в метро спускается бегом.

Тоненькая творческая натура. Не просвечивает. Он не пахнет канадской хвоей и

кленовыми листьями. Чимину плохо соображается, внутри трясет. «Высокая» душа на
низком плане, в стертых конверсах, в одежде – я сплю под мостом третьи сутки – ну,
привет.

— Привет, — и схватиться за дверь. Чтобы как в тех голливудских блестящих сериалах,

если что – захлопнуть у него перед носом. — Как там, на другом материке?

Язвительность ему не идет. В глазах стоят слёзы. Юнги, придурок, у тебя несколько
секунд на поиск объяснений. Вещай, не стой столбом.

— Там херово. Очень. Я полный кретин, думал, что меня примут.

— И теперь думаешь, что и здесь тоже, — пожимает плечами Чимин. — Как у тебя легко
получается. Берешь, что хочешь и плевать на последствия. Как всегда, сонбэ. Я тут в
твоё отсутствие тишины наслушался - захлебнешься. Синтезатор разбил. Не помню даже
как.

Чувство вины растет. Юнги вздыхает, а грудную клетку сжимает до одури. Кажется,
Чимин сейчас откажется от всего, выпишет денег на обратную дорогу. Лети, отсасывай
и депрессуй, накажешь себя сам. Юнги застывает. Что делать?! Если бы все равно, не
разрывало бы. Ерунда. Наглотался чужеродного воздуха, не иначе.

— Чимин, прости меня.

— Не надо… — он отстраняется от протянутой руки. — Я хочу, чтобы ты сам пришел к
выводу, а не по чьей-то просьбе. Ты мне денег оставил, если помнишь. Я их всё-таки
потратил. Тебе на документы.

Он имеет право знать. Чимину к чему набивать цену, это откровенное выражение
эмоций. И ты не отставай. Подставь ногу, не дай ему закрыться и пропасть.

— Я сначала ехал в другую сторону, к матери.

И пока ехал – уподоблялся ей. То же снисходительное отношение, тот же страх отдать

больше, чем можешь и остаться ни с чем. Он как-то появился и отнял у нее здоровье,
привлекательность, а она не простила и на волне послеродовой депрессии вынянчила
ненависть. Юнги не такой. Он это понял, когда не сошел на станции и вернулся к
изначальной причине приезда. И Хосока вспомнил.

Чимину непросто слышать признание, надо же, какие жертвы, но…

— Спасибо за честность. Не стоило...

— Ты мне нужен, — на выдохе следом.

— Зачем? Будем играть? — Чимин слабо ухмыляется.

— Я хочу… — Юнги против правил ломится к нему навстречу, обнимает. — Хочу остаться
с тобой, чтобы научиться тому, что умеешь ты. Не я твой сонбэ.

Не перегибает ли?

— Мин Юнги, — Чимин, прикрыв глаза, обвивает руки вокруг его талии, — ты не обязан
мне, я же говорил. Надо идти и строить своё – иди и строй. Я помолюсь за тебя.

Фальшь. Чимин дрожит.

— Нет. Пожалуйста.

Простить, впустить, дать попробовать вывернуться. С ним плохо, но без него и вовсе
вешайся.

Юнги тянется к его губам и прижимается трепетно, берет на пробу, ведет с ним
замедленный танец, дарит нежнейшие из возможных прикосновения. И дверь заперта с
правильной стороны.

***

…Выбор сделан.

Тэхён стоит на платформе и смотрит на рельсы. Воздух прогрет до двадцати. Душно.

Ослабляешь воротник рубашки, расстегивая пуговицы, чтобы понять – петля не снаружи,
а внутри. Освобождение от одежды не приносит облегчения, а кожу снять не способен.
Переродиться бы. Кем угодно. И что? Снова встрянешь в те же тупые вопросы о
значении. Нельзя верить никому, кто говорит, что знает, зачем он здесь.

Ты знаешь, а летом умирать тянет почти так же, как и в любое другое время. Немного
обиднее, разве что. Уходишь, когда кругом буйство красок и сплошные приятности.
Рельсы поблескивают под исчезающими лучами солнца. Выключится свет природный,
включится иллюминация, чтобы человек не тыкался по темноте.

Допить свой американо и стаканчик выбросить в урну.

Осознанное решение. На рабочем столе начальницы лежит заявление. Рассчитают
посмертно – а деньги на родительский счёт. Крохотная эгоистическая компенсация.
Наконец, твой самый продуманный шаг. Не по веянию модного течения. Намджун
осмелился, но и ты не из трусливых. Ты больше не можешь это терпеть. Используй в
качестве катализатора.

Беспросветно тоскливые дни и ночи, уныние от того, что никто и никогда не войдет в
твое положение и не поймет то, что транслируешь. Словно ты инопланетянин и говоришь
на чуждом языке, словно ты везде и всюду иная форма жизни, не вписывающаяся и
неудобная. Раз не даешь миру ничего полезного, бога ради, уйди. Обратно. Ладно, до
появления кое-кого так думал и реально не вписывался. А этот объявился во всей
красе, местный Адонис, позвал в поле алых анемонов и там погубил их двоих. О
некоторых лучше не спотыкаться. Жалеть поздно.

Месяц Тэхён промотался в тяжелейшем состоянии, ни туда, ни сюда, испытал проблемы

со сном, кислородом, сердцем. Выныривает наружу на несколько секунд, а ночами самое
отвратительное – тонет. Он не пользуется телефоном и до того содрогался на работе
от каждого звоночка колокольчика над дверью. Нет, тот герой не стал вмешиваться, не
ворвался и не взял силой. Чонгуку хватало забот, наверное.

Чонгук. Сука. По всей голове ошметками, в каждом уголке твоих запылившихся образных
катакомб, его лицо не смазывается прошлым, и голос по-прежнему переливается лучшей
из мелодий.

В поздний час редкие пассажиры, кто поодиночке, кто парами. Тэхён возлагает на
смятый в кармане билет большие надежды. Билет в один конец недвусмысленно оправдан.
До смешного грустно. Садиться на поезд при этом не нужно. Дождаться, пока уедет и
подойдет следующий. Под этот как-то рефлекс не сработал, ну и кофе не допит, куда
торопиться?...

Телефон в кармане. Просто взял по инерции, пихнул под оболочку, как артефакт
прожитого. Раньше люди брали с собой фотографии. Он их ненавидит. И даже в этой
коробке – ни одной совместной, всё по памяти. Чувства не оцифруешь ни одной
технологией, бесполезно. Худшая из привычек. Неизлечимая. Никто не спасёт. Не
схватит за шиворот в последний момент. Писать мысленно сценарий для плохого кино,
на сеанс которого придут единицы отчаявшихся.

Послав нахуй принципы, пробовать набирать ему и долго слушать гудки. С третьего
раза без ответа понять, что правильно. Правильно понят. Насилия вниманием не будет,
Чонгук принял то, каков ты. Он ни на что не рассчитывал.

— Новенькое для тебя. Правду хочешь? Через тридцать два дня с нашей последней
встречи. Актуальности ноль. Время летит, а? Как только похоронили Намджуна, я
подумал и уволился с работы, как вы все и просили. Не ищу ничего, нет тут моего.
Устал… — звук уходящего поезда, дребезжание металлических конструкций. — Так вот,
Чонгук, я боюсь. Всегда боюсь, что всё закончится. Я возьму и покажу другому, что я
есть, а он плюнет в это моё море и всё. Я не из тех, кто легко примет
первоначальную форму.. Да нет, уверен я в себе, уверен. Просто это нарушение какое-
то, если можешь отдавать потоком. Поэтому прежде, чем кто-либо догадывается, я
сворачиваюсь. Как кровь при кислороде. Ты пробился за мраморную плиту, я нареку
тебя некромантом и запомню. Поднял меня. Зачем я это делаю? Всё, не могу…

Стоп. Закапал дисплей, дуралей.

Надо подальше, уйти к краю станции, спрыгнуть вниз так, чтобы работники не
заметили. Потом выйти навстречу с широко раскрытыми руками. И представлять, что
идешь навстречу свободе.
Чонгук не смотрит в сторону соседней подушки, противно. Новый контрактный парень
лицом вовсе не то и в процессе не блещет. Но без секса никуда, хотя удовольствие
такое себе, когда ищешь знакомые черты под собой. Еще и эти глупые вопросы: «А что
на стене?», «У тебя кто-то есть?». А нахера ты тут, если бы был? Блядство.

Внутри как выгорело. Пустошь. Возмутительно. И раздражает всё, включая работу.

Пока трахались, кому-то вздумалось звонить. Точно же. Не взял трубку, не люблю
отвлекаться, а теперь можно и взглянуть. Взглянуть и…

— В смысле?

Номер не удален. Так и записан его именем, задевающим каскадом всё, что внутри
переломано. Зайти в чат, там голосовое. Боже правый, Ким Тэхён, да как такое
случилось? Дослушивая, Чонгук одной ногой в штанине, рукой шарит по ящику, собирая
ключи, будит парня и просит выметаться.

Спускаясь на парковку, звонит Тэхёну снова и снова.

«Аппарат абонента выключен».

Не смей.

Проверить сводки последних новостей: нет, никого поездом не переезжало. Вокзал

один. Туда и дорога. Ну, попадешься мне, придурок, разорву в клочья.
Неправда. Пока Чонгук бегает по платформам и выискивает глазами знакомое лицо,
мысль упрощается до элементарнейшей. Забрать. Изъять его из рук Смерти, манящей
своей трагической любовью.

Подумаешь, ничего не выйдет, распадется. Если подумать, всё приходит к концу. Чего
жалеть-то? Где же ты, как отыскать? Телефон молчком. На улице ветрено, мразотная
влажность. Запыхавшись, Чонгук еще раз к переходу на другую платформу. Не молится,
но спрашивает, где он может быть. Ушёл? Вполне вероятно. Дома сидит, пока он тут
ноги сбивает.

Нет. После таких сообщений люди домой не стремятся.

Стемнело, близится ночь. Ветер усиливается, не по-летнему прохладно. Чонгук может и
поисковую устроить, не проблема. Медлит. Обрыв между ребер при каждом шаге, вздохе.

Заметить серость на сером фоне не каждому дано. Чонгук, скорее, седьмым чувством
признает в скитальце, сидящем на последней скамейке, того самого Тэхёна. Опущены
плечи, сидит неудобно, свернувшись от холода. Вроде дышит. Чонгук опускается рядом,
снимает свою куртку и укрывает его плечи, демонстрирует в очередной раз чудеса
некромантии.

Тэхён встрепенулся, поднял пьяные от горя глаза. Задремал, видимо.

— В бездомные подался? — Чонгук, перенервничав, прикуривает не с первого раза,

описывает огоньком дугу.

Никотиновый сеанс. Тэхён ошарашенно смотрит, как на херувима, спустившегося с

небес. Он наивно полагает, что не отправлял сообщение, что ему приснилось, а Чонгук
здесь по стечению неясных обстоятельств. Он убеждает себя в этом. Потому что в том
сообщении вывернулся сверх меры.
— Я… Да. Решил попробовать что-то новенькое.

— Обстановку сменить и всё такое? — Чонгук старается сдержать гневное, выдыхает дым
и свободной рукой притягивает Тэхёна к себе. — Болван.

Согласный кивок. Берёт дрожащими пальцами сигарету и снова неумело затягивается,

кашляет. Какое-то вязкое молчание. Чонгук ни слова против, тушит окурок.
Выговориться бы, а слов и нет. Он был готов увидеть каталку с его телом. Аж
передергивает.

— Ты же знаешь, я бы не бросился.

— Утешил.

С чего бы тут беситься? Из-за волнения? Тэхён с таким не сталкивался.

— Не знаю, Тэхён. Нихрена я не знаю. Как и ты сам. Сегодня у тебя одно на уме,
завтра другое. Короче… — внимательный оценивающий взгляд.

Чонгук обхватывает его голову и целует, мягко и осторожно, проводят языком по

губам, тянет время... И в эту минуту Тэхён чувствует, кто он, ему тепло, он
подается ближе, целует Чонгука в шею и замирает. Всё хорошо. Не нужно успокаивать.
Ему тоже больно.

И прорывает. Нельзя же безболезненно лишиться приросшего намертво доспеха. Чонгук

сажает его к себе на колени, укачивая печаль и, поджав губы, гладит по спине, пока
не услышит: «Всё. Всё нормально».

Нет, не нормально.
Они договорились, что если смерть, то от пули Чонгука.

— И других способов не ищи, — наставляет он. Зачем они торчат у кассы? В руки
Тэхёна попадает два билета. — Держи, будешь хранителем. Прокатимся до провинции,
развеемся.

Магнитные бури влияют, что с ним? Воистину, идут к поезду. Тоже надоела бытовуха.
Скука смертная. Права и карточка при себе, так что не пропадут. Тэхёну в таком
сопровождении вообще можно расслабиться. Он шокирован. Действительность разрушена.

Чонгук, покрутившись на месте, берет Тэхёна за руку.

— Можешь себе представить? Отсюда в любое время - в любую сторону. Даже туда, куда
ты планировал. Вот путей напридумывали... — и смотрит, как Тэхён отирает рукавом
мокрые веки. — А мы уткнулись в один город и думаем, что все кончено. Там же целый
мир, Тэхён, тебе не обязательно везде одному биться. Теперь.

Тэхён держит улыбку, но... она дрожащая, она смывается, и внутри сплошная боль за
двоих. Нет там никакого мира, но он не скажет об этом Чонгуку. Может быть, позже и
он смирится с тем, что нужно во что-нибудь верить.

...Выше, выше, птицей. Они внизу, всё меньше, заходят в подошедший поезд и исчезают
насовсем.

Комментарий к Часть 13.

lilbearshawty - bury me alive