Marc Block

LA SOCIETE
FEODALE

Editions Albin Michel

 Марк Блок

ФЕОДАЛЬНОЕ
ОБЩЕСТВО

МОСКВА
Издательство им. Сабашниковых
 Перевод с французского
М.Ю. КОЖЕВНИКОВОЙ
Е.М. ЛЫСЕНКО (том I, часть I, книга вторая)

Под редакцией Н.С. МАВЛЕВИЧ

Данное издание выпущено в рамках проекта «Translation Project»

при поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) - Россия
и Института «Открытое общество» - Будапешт.

Блок М.
Феодальное общество. - Пер. с фр. М.Ю. Кожевниковой. - М.:
Издательство им. Сабашниковых, 2003. - 504 с.
ISBN 5-8242-0086-6

Книга известного французского исследователя представляет концептуальный

взгляд на исторические процессы, эволюцию сословий, анализ развития и структуры
отношений собственности, истории права, актуальные для современного понимания
общества в его развитии.
До настоящего времени российскому читателю эта фундаментальная работа (в 2-х
томах) была знакома в основном но множественным ссылкам из других исторических
работ. Первая полная публикация на русском языке восполняет этот пробел.

ISBN 5-8242-0086-6 © Издательство им. Сабашниковых, 2003

© Editions Albin Michel, 1968, 1989
 Фердинанду Лоту с почтением
и величайшей признательностью.

ВВЕДЕНИЕ

Общее направление исследования

Еще два века тому назад название книги «Феодальное общество»
было бы воспринято читателем совсем по-иному, нежели сейчас, так
как прилагательное «феодальный» имело другой смысл. В виде латин­
ского варианта - feodalis - оно существовало еще во времена средневе­
ковья, в XVII веке появилось существительное «феодализм», но отно­
сились оба эти слова к области права. Феод, как мы увидим, являлся
определенной формой земельной собственности, и прилагательное «фе­
одальный» означало «относящийся к феоду», тогда как «феодализм»,
по академическому словарю, означал либо «полномочия, даваемые фе­
одом», либо повинности, связанные с ленной зависимостью. Словарь
Ришле 1630 года дает пометку для этих слов: «юридические». Юриди­
ческие, но никак не исторические. Так когда же начал расширяться
смысл этих слов, позволив наконец обозначить ими целую культурно-
историческую эпоху? Понятия «феодальный» и «феодализм» в каче­
стве исторических понятий встречаются в «Письмах по истории пар­
ламента» графа Буленвилье (1), опубликованных в 1727 году, спустя
пять лет после смерти автора. Достаточно добросовестно изучив мате­
риал, я не нашел такого употребления этих понятий в более ранних
работах, хотя возможно, другому исследователю повезет больше. А
пока, за неимением более исчерпывающей информации, мне хочется
назвать творцом новой исторической периодизации именно Буленви­
лье - этого удивительного человека, предшественника Гобино (прав­
да, менее усердного и более образованного), который, переводя Спи­
нозу, дружил с Фенелоном, оставаясь при этом яростным апологетом
аристократии, основателями которой считал германских племенных
вождей. Да, речь идет о принципиально новой периодизации, и я хочу
5
 Введение

подчеркнуть, что она стала одним из самых значительных переворотов

в нашей исторической науке, так как империи, династии, эпохи, нося­
щие имя какого-либо героя, иными словами, ораторский набор, тради­
ционно присущий монархическим режимам, перестал членить истори­
ческий процесс, уступив место изучению общественных феноменов.
Однако право гражданства в языке дал этому понятию другой, бо­
лее знаменитый писатель; Монтескье читал Буленвилье, словарь юри­
стов его не смутил: почему бы литературному языку, пройдя через его
руки, не обогатиться еще и трофеями, взятыми у судейских? Монтес­
кье избегал слова «феодализм», очевидно, из-за его абстрактности, но
зато именно он убедил просвещенную публику своего времени в том,
что «феодальные законы» характеризуют определенный этап истории.
Другие европейские языки позаимствовали от нас и это слово, и это
понятие, одни в виде кальки, другие в виде перевода (немецкое
Lehnwesen). Общенародным его сделала Революция, взбунтовавшись
против уцелевших от средневековья учреждений, когда-то изучаемых
Буленвилье. «Национальная ассамблея, - гласит знаменитый декрет
11 августа 1789, - окончательно уничтожила феодальный режим».
Можно ли усомниться в реальности существования феодализма, если
уничтожение его потребовало стольких усилий (2).
Судьба у слова оказалась счастливой, но само по себе оно было
выбрано не слишком удачно, хотя причины, по которым было выбрано
именно оно, понять несложно: современникам абсолютной монархии
Буленвилье и Монтескье самой разительной особенностью средневе­
ковья казалась раздробленность власти, поделенной между мелкими
князьками и даже деревенскими сеньорами. Им казалось, что словом
«феодализм» они выражают именно эту особенность. Говоря о феоде,
они имели в виду то земельный надел, то власть сеньора. Но на деле,
власть сеньора не всегда была связана с феодом, и не все феоды стано­
вились княжествами или сеньориями. Впрочем, трудно предположить,
что такой сложный общественный организм можно точно передать с
помощью одного какого-либо понятия - политического или юридичес­
кого, - взяв, например, «феод» как форму собственности. Хорошо еще,
что слова сродни монетам: войдя в употребление, они стираются и
утрачивают свой первоначальный смысл. В современном словоупот­
реблении «феодальный» и «феодализм» обозначают некое единство
самых разнородных явлений, среди которых феод отнюдь не первосте­
пенное. Считая эти названия лишь этикетками на ящиках, содержимое
которых предстоит определить, историк вправе пользоваться ими без
малейших угрызений совести, как физик пользуется словом «атом», не
чувствуя его греческой основы и прилагая все силы, чтобы его расще­
пить.
6
 Введение

Еще вопрос: существовали ли в другие времена и в других странах

общественные устройства, схожие в своих основных чертах с нашим
западным феодализмом и, стало быть, заслуживающие того же назва­
ния? В нашем исследовании мы коснемся этой проблемы, но в целом
исследование посвящено не ей. Оно посвящено тому самому феодализ­
му, который и был впервые обозначен этим словом. Что касается вре­
мени, то мы сосредоточимся на эпохе с середины IX века до первых
десятилетий XIII, только упомянув период возникновения и форми­
рования новой исторической формации. В отношении пространства,
речь пойдет о западной и центральной Европе. Хронология получит
обоснование в ходе самого исследования, а географическое простран­
ство сразу потребует небольшого комментария.

* * *

Античная цивилизация сформировалась вокруг Средиземного

моря. «Мы, обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов, занимаем
лишь малую ее (земли) частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, слов­
но муравьи или лягушки вокруг болота...» - пишет Платон (3). И то же
самое Средиземное море спустя несколько веков продолжало оставать­
ся центром Римской империи, несмотря на ее многочисленные завое­
вания: сенатор из Аквитании, имея обширные поместья в Македонии,
делал карьеру на берегах Босфора. Колебания цен потрясали экономи­
ку и на берегах Евфрата, и в Галлии. Существование имперского Рима
без африканского зерна так же немыслимо, как католицизм немыслим
без Августина Африканского. Бескрайние и враждебные территории
варваров начинались за Рейном.
Но на рубеже того периода, который мы именуем Средними века­
ми, два значительных перемещения человеческих масс нарушили
установившееся равновесие, и контуры территориального созвездия из­
менились. Насколько это равновесие было подточено изнутри, мы пока
выяснять не будем. Первым было вторжение германцев, вторым - му­
сульман. Земли, еще недавно бывшие западной частью Римской импе­
рии, управляемые ею, обладавшие общими социальными институтами
и менталитетом, оказались мало-помалу заселенными германцами, к
которым затем присоединились и небольшие группы более или менее
ассимилированных кельтов с островов. Северную Африку ждали дру­
гие судьбы. Возвращение воинственных берберов готовило ее оттор­
жение. Она подпала под ислам. Арабы победили и на берегах Леванта.
Восточная же часть Империи, размещавшаяся на Балканах и в Анато­
лии, стала греческой. С этой поры из-за трудных путей сообщения, свое­
образной социально-политической структуры, иного по сравнению с
латинянами религиозного настроя и церковной организации восточ-
7
 Введение

ные христиане будут все больше и больше отдаляться от западных. Но

Запад распространит свое влияние на восточную часть континента, воз­
действуя на славян, передавая им вместе с католицизмом и свой образ
мыслей и даже свои учреждения, хотя большая часть славянских наро­
дов последует по своему, совершенно оригинальному пути.
Но и сам романо-германский мир, граничащий с мусульманами,
византийцами и славянами, подвергающийся с начала X века непрес­
танным нападениям и вынужденный то и дело менять свои неустойчи­
вые границы, был далеко не однороден. На составляющие его части
влияли заложенные в прошлом контрасты и противоречия, еще слиш­
ком ощутимые, чтобы не сказываться в настоящем. Исток был один, но
развитие пошло по разным руслам. И все-таки, несмотря на явствен­
ные расхождения, невозможно не увидеть поверх них культурную общ­
ность: общность Запада. Поэтому, когда в дальнейшем мы будем гово­
рить не Западная и Центральная Европа, а просто Европа, то это будет
не только для того, чтобы облегчить читателю чтение, избавив его от
громоздких эпитетов. Названия и границы, по сути, мало что опреде­
ляют в искусственной и устаревшей географии «пяти частей света»,
главным является население этой территории. Так вот, европейская
культура, которая распространилась потом по всему земному шару, за­
родилась и расцвела среди людей, живших между Тирренским морем,
Адриатикой, Эльбой и океаном. Испанский хронист VIII века смутно
чувствовал это и именовал «европейцами» франков Карла Мартелла,
победивших мусульман. Две сотни лет спустя саксонский монах Виду-
кинд восхвалял Отгона Великого, победившего венгров, как освободи­
теля «Европы» (4). Так что понятие Европа, богатое историческим
смыслом, было создано Высоким Средневековьем. Она существовала
уже тогда, когда для нее только начиналась эпоха феодализма.

8
 Введение

* * *
Называя определенный период европейской истории феодализмом,
ученые трактовали само это понятие противоречиво, но необходимость
в этом термине свидетельствует о безусловно ощущаемой специфике
того периода, к которому его относят. Поэтому книга о феодальном об­
ществе может считаться попыткой разрешить проблему, вынесенную в
ее заглавие: благодаря каким особенностям этот фрагмент прошлого
выделен из своего окружения? Иными словами, эта книга представля­
ет собой попытку анализа и объяснения некой социальной структуры
и ее связей. Если метод себя оправдает, им можно будет воспользоваться
при изучении других периодов, других регионов. Неизбежные в лю­
бом исследовании ошибки, надеюсь, искупит новизна подхода.
Большой объем предпринятого исследования вынуждает предста­
вить достигнутые результаты поэтапно, хотя всегда трудно резать по
живому. Первый том (в данном издании оба тома соединены в один)
посвящен общей характеристике социальной среды и формированию
разных типов социальной зависимости людей друг от друга, создаю­
щей специфику феодальной структуры. Второй посвящен возникно­
вению классов и формированию институтов управления. Заметим, что
характерные для феодального строя черты начали стираться именно в
тот период, когда границы старых классов определились окончательно
и вместе с тем определилась специфика нового класса - буржуазии,
когда государственная власть наконец начала набирать силу. Представ­
ленные читателю два тома невозможно точно поделить хронологичес­
ки, но первый - это период формирования феодализма, второй - его
завершение и начало нового периода.
Историк - человек подневольный. Он знает о прошлом только то,
что прошлое согласно ему доверить. Но если материал так обилен, что
его невозможно обработать одному человеку, то ученый зависит от сво­
их коллег и общего состояния исследовательской работы. Однако мож­
но ли допустить, чтобы в исследовании история уступила место исто­
рикам? Думаю, что нет. Поэтому в этой книге не найдется места ученой
полемике, благодаря которой ученые демонстрируют свою эрудицию.
Зато я не буду скрывать пробелов и неточностей в наших познаниях,
каковы бы ни были их причины. Я не думаю, что это отпугнет от меня
читателей. Если нашу подвижную, изменчивую науку представить ис­
кусственно окостенелой, то что возникнет кроме холода и скуки? Ве­
ликий Мэтланд, английский историк права, ученый, который продви-

9
 Введение

нулся дальше всех в изучении средневековых обществ, говорил, что ис­

торическая книга должна пробуждать жажду. Жажду познаний и по­
исков. Автору этой книги очень хотелось бы, чтобы кто-нибудь из его
читателей стал жаждущим (5).
 Том I

ФОРМИРОВАНИЕ
ОТНОШЕНИЙ ЗАВИСИМОСТИ
 Ч ас ть I
СРЕДА

Книга первая
ПОСЛЕДНИЕ НАШЕСТВИЯ

Г л а в а I. МУСУЛЬМАНЕ И ВЕНГРЫ

1. Осажденная Европа и завоеванная

«Днесь вы видите гнев Господень... Запустели города, монастыри
сожжены или лежат в руинах, поля зарастают травой... Сильный по­
всюду теснит слабого, люди уподобились морским гадам и жадно по­
жирают друг друга». Так говорили в 909 году епископы реймской про­
винции, собравшиеся в Трозли. Литература IX-X веков, грамоты,
решения церковных соборов изобилуют подобными картинами. Сде­
лаем скидку на присущий религиозным проповедникам пессимизм и
ораторский пафос. И все же в этих постоянно звучащих жалобах, кото­
рые, впрочем, были подкреплены множеством фактов, имеет смысл ви­
деть нечто большее, чем общее место. Грамотные люди, люди, способ­
ные видеть и сравнивать, остро чувствовали гнетущую атмосферу
насилия и беспорядка. Феодализм средних веков рождался в тяжелые
и смутные времена. Смуты отчасти его и порождали. А отчасти сами
смуты были порождены причинами, не имеющими ничего общего с
внутренней эволюцией европейских обществ. Новая западная цивили­
зация, складывавшаяся два века назад в бурную пору германских на­
шествий, представляла собой в эту пору осаждаемую, а точнее, уже на­
половину завоеванную крепость. Осаждали ее разом с трех сторон: на
юге - арабы или подчинившиеся им народы, приверженные исламу, на
востоке - венгры, на севере - скандинавы.

2. Мусульмане
Наименее опасными из перечисленных выше врагов были мусуль­
мане. Но не стоит спешить и объяснять их пассивность слабостью. Ско-

12
 Том I

рее тем, что на протяжении долгого времени среди городов Галлии и

Италии не находилось ни одного, который мог бы сравниться роско­
шью с Багдадом и Кордовой. До XII века мусульманский мир и Визан­
тия были экономическими гегемонами: все золотые монеты, которые
появлялись в западных странах, чеканились в греческих и арабских
мастерских или - что было характерно и для серебряных монет - вос­
производили их чеканку. И если в VIII и IX веках единство Великого
халифата распалось навсегда, то государства, возникшие на его разва­
линах, по-прежнему отличались завидным могуществом. Однако в
дальнейшем речь чаще всего шла уже не столько о вторжениях, сколь­
ко о пограничных конфликтах. Но оставим Восток, где василевсы Амо-
рийской и Македонской (828-1056) династий с большим трудом и доб­
лестью отвоевывали Малую Азию. На Западе столкновение с
мусульманами происходило только в двух местах.
Во-первых, в южной Италии. Южная Италия была поначалу свое­
го рода охотничьей территорией властителей бывшей византийской
провинции Африка: аглабидов эмиров Кайруана; потом с X века хали-
фов-фатимидов. Стараниями аглабидов Сицилия была отторгнута от
Византии, которая владела ею со времен императора Юстиниана, пос­
ледний оплот византийцев Таормина пала в 902 году. Тогда же арабы
вступили на полуостров. С территории южных византийских провин­
ций арабы угрожали полунезависимым городам тирренского побере­
жья и маленьким лангобардским княжествам Кампании и Беневента,
более или менее подчинявшимся протекторату Константинополя. Еще
в начале XI века арабы доходили до гор Сабини. Отряд, обосновавший­
ся на лесистых склонах Монте Ардженто, неподалеку от Гаэты, был
уничтожен только в 915 году после того, как двадцать лет разбойничал
в этих местах. В 982 году юный император Священной Римской импе­
рии саксонец Оттон II, чувствуя себя законным наследником цезарей,
отправился на завоевание Южной Италии. В средние века не однажды
повторяли безумие, совершенное Отгоном: для завоевания пышущих
жаром земель он выбрал лето и повел туда армию, привыкшую к со­
вершенно другому климату. Встретившись 25 июля в восточной части
Калабрии с мусульманским войском, он потерпел унизительное пора­
жение. Мусульманская опасность нависала над этими краями вплоть
до XI века, а в XI веке горстка авантюристов, явившаяся из француз­
ской Нормандии, равно потеснила и византийцев, и арабов. Мощное
государство, которое они в конце концов создали, объединив Сицилию
с югом полуострова, навсегда преградило дорогу захватчикам, став ве­
ликолепным посредником между латинским миром и мусульманами.
При этом очевидно одно: начавшаяся на юге Италии в IX веке борьба
против сарацин длилась долго, хотя территориальные выигрыши и про-

13
 М.Блок

игрыши с обоих сторон были невелики. В целом, эта борьба беспокои­

ла католический мир только на пограничных территориях.
Вторая горячая линия была в Испании. Для мусульман речь шла
там не о набегах и не об эфемерных территориальных приобретениях;
верящие в Аллаха народы жили в Испании в большом количестве, на
этой земле находились государства, основанные арабами. В начале
X века отряды сарацин еще не позабыли дороги на Пиренеи, но эти
набеги становились все более редкими. Продвигавшиеся с севера хри­
стиане медленно с отступлениями и унижениями отвоевывали назад
свои земли. Эмиры и халифы Кордовы, жившие слишком далеко на
юге, никогда не обращали особого внимания на маленькие христианс­
кие объединения Галисии и северо-восточных плато, правители этих
территорий, то объединяясь, то вновь разъединяясь, продвинулись к
середине XI века до Дуэро; до Тахо они дошли в 1085 году. Подножие
Пиренеев и течение реки Эбро еще долго оставались мусульманскими,
Сарагоса пала только в 1118 году. Эта борьба, которая, впрочем, не ис­
ключала и более мирных отношений, продолжалась с короткими пере­
дышками довольно длительное время, накладывая на испанское обще­
ство особый отпечаток. Что касается Европы по другую сторону
Пиренеев, то она принимала участие в борьбе с мусульманами лишь в
той мере, в какой ее рыцарству предоставлялась возможность - осо­
бенно со второй половины XI века - поучаствовать в блестящей, бла­
гочестивой и добычливой авантюре, а ее крестьянам по приглашению
испанских сеньоров или королей заселить покинутые другими земли.
Арабы издавна плавали по морям. С тех пор, как у них появились
опорные точки в Африке, Испании, затем на Балеарах, их корсары ста­
ли бороздить западную часть Средиземного моря. Однако пиратство в
этих водах, где корабли появлялись крайне редко, было делом мало­
прибыльным. Сарацины точно так же, как скандинавы, использовали
свое умение плавать по морю для того, чтобы добираться до побережья
и грабить его. Начиная с 842 года они поднимались по Роне до Арля,
грабя левый и правый берега. Базой им служил Камарг. Но вскоре слу­
чай предоставил им более надежное убежище, а значит, и возможность
куда более обширных грабежей.
Трудно назвать точную дату, но примерно около 890 года неболь­
шое сарацинское судно, плывшее из Испании, было отнесено ветром к
провансальскому берегу в районе современного города Сен-Тропез.
Днем сарацины спрятались, а ночью уничтожили всех жителей близ­
лежащей деревни. Гористый и лесистый, этот край, из-за обилия ясе­
ней называемый Френе (lafrenaie,по-французски: «ясеневая роща») (6),
был словно предназначен для успешной обороны. Точно так же, как их
соотечественники в Монте Ардженто, сарацины укрепились на одной
из гор среди густого терновника и призвали к себе своих друзей, таким

14
 Том I

образом и здесь возникло одно из самых опасных разбойничьих гнезд.

За исключением Фрежюса, который был ограблен, остальные города,
защищенные крепкими стенами, не слишком страдали от подобного
соседства, зато вся прибрежная сельская местность была опустошена и
разорена. Разбойники из Френе обогатились множеством пленников,
которых продавали на испанских рынках.
Не замедлили они и с набегами вглубь страны. Слишком малочис­
ленные, чтобы рисковать, они избегали достаточно плотно населенной
долины Роны, с хорошо укрепленными городами и замками. Эти сара­
цины, явившиеся из испанской Сьерры или гористого Магриба, были,
по словам одного монаха из аббатства Санкт-Галлен, «настоящими ко­
зами». Несмотря на суровый вид, Альпы представляли для них лако­
мую добычу: где как не там таились плодородные долины, куда можно
было внезапно обрушиться с соседних гор? Например, долина Грэзи-
водан. Высились там и монастыри, тоже весьма соблазнительная до­
быча. Монастырь Новалез, чуть выше Сузы, был ограблен и сожжен в
906 году, большинство монахов из него сбежало. По ущельям двига­
лись небольшие группки странников, купцов или паломников, кото­
рые ходили поклониться могилам апостолов. Разве можно было не под­
стеречь их по пути? В 920 или в 921 году англосаксонские паломники
были побиты камнями в узком ущелье. С тех пор подобные случаи ста­
ли повторяться. Арабы не боялись продвигаться далеко-далеко на се­
вер. В 940-м их заметили в окрестностях верховьев Рейна: они сожгли
знаменитый монастырь Сен-Морис д'Агон в Вале. Примерно в то же
время их отряд изрешетил стрелами монахов Санкт-Галлена во время
мирного крестного хода вокруг церкви. Но на этот раз наскоро собран­
ный аббатом отряд из числа монастырских данников расправился с са­
рацинами, а несколько пленников, которые были приведены в монас­
тырь, героически умерли в нем, отказавшись принимать пищу.
Наладить охрану в Альпах или открыть военную кампанию про­
тив сарацин тогдашним государствам было не под силу. Необходимо
было разрушить разбойничье гнездо во Френе. Но и для этого было
препятствие: разрушить его можно было, только отрезав от моря, отку­
да поступало подкрепление, но ни сами короли - Прованса и Бургун­
дии на западе, Италии на востоке, - ни их графы не имели флота. Един­
ственными опытными моряками среди христиан были греки, но они
порой пользовались своим умением точно так же, как сарацины, стано­
вясь корсарами. Разве не пираты-греки разграбили Марсель в 848 году?
Дважды в 931 и 942 году византийский флот появлялся возле берегов
Френе, призванный - в 942 году точно, а возможно, и одиннадцать го­
дами раньше, - королем Италии Гуго Арльским, который был очень
заинтересован в Провансе. Обе попытки не принесли результата. Прав­
да, похоже, что в 942 году Гуго чуть ли не во время кампании раздумал

15
 М.Блок

воевать, решив взять сарацин в союзники с тем, чтобы закрыть с их

помощью все переходы в Альпах и лишить тем самым подкреплений
одного из своих соперников, претендовавшего, как и он, на корону Лан-
гобардского королевства. В 951 году королем лангобардов стал король
Восточной Франции - теперь бы мы сказали Германии - Оттон Вели­
кий. Он стремился создать в центральной Европе, включая Италию,
христианское мирно живущее государство по образцу империи Карла
Великого. Считая себя наследником Карла Великого, чью император­
скую корону он унаследует в 962 году, Оттон счел своим долгом поло­
жить конец набегам сарацин. Для начала он воспользовался диплома­
тическим путем и постарался получить от халифа Кордовы приказ
своим подданным оставить Френе. Потом решил идти походом против
сарацин, но так и не осуществил своего намерения.
В 972 году разбойники захватили необыкновенного пленника. На
дороге, ведущей к Большому Сен-Бернару, в долине реки Дранс, был
захвачен аббат Клюни Майоль, возвращавшийся из Италии и попав­
ший в засаду. Его отвели в одно из горных убежищ, которыми часто
пользовались сарацины, поскольку им было трудно всякий раз возвра­
щаться в свою крепость. Они отпустили Майоля, получив огромный
выкуп, собранный монахами. Настоятель Клюнийского аббатства, ре­
формировавший столько монастырей, был почитаемым другом, духов­
ником и, если позволено будет так выразиться, домашним святым мно­
гих королей и баронов, в частности, графа Прованса Гильома. Гильом
догнал на обратной дороге разбойников, совершивших святотатствен­
ное нападение, и разгромил их; затем собрал под свою руку множество
сеньоров из долины Роны, между которыми впоследствии разделит
отвоеванные земли, и повел их на крепость Френе. На этот раз кре­
пость пала.
Для сарацин это стало концом разбоя на весьма обширных терри­
ториях. Разумеется, побережье Прованса и Италии по-прежнему оста­
валось доступным для их набегов. Еще в XI веке монахи Йерских ост­
ровов занимались выкупом христиан, захваченных и увезенных в
Испанию арабскими корсарами, еще в 1178 году около Марселя сара­
цины захватили множество пленников. И все-таки в Провансе - и в
предгорье Альп, и на побережье, - крестьяне вновь могли обрабаты­
вать свои земли, а пути через Альпы снова стали более или менее безо­
пасными, как и все остальные дороги через перевалы Европы. В Сре­
диземноморье жители торговых городов Италии: Пизы, Генуи и
Амальфи - с начала XI века перешли к активному наступлению, они
выгнали мусульман с острова Сардиния, добирались до них и в портах
Магриба (с 1015), и в Испании (в 1092) и начали очищать свои воды,
относительная безопасность которых - вплоть до XIX века безопас­
ность на Средиземноморье была только относительной - имела вели­
чайшее значение для их торговли.

16
 Том I

3. Натиск венгров
Венгры, или мадьяры, появились в Европе так же неожиданно, как
гунны. Средневековые писатели, которым пришлось хорошо с ними по­
знакомиться, простодушно удивлялись, почему римляне нигде не упо­
минают о них. Нужно признаться, что древняя история венгров для
нас еще темнее, чем история гуннов, потому что китайские источники,
которые гораздо раньше западных начинают помещать сведения о
«хиун-ну>\ как они называли гуннов, не дают о венграх никаких сведе­
ний. Ясно одно, новые завоеватели несомненно были типичными
кочевниками азиатских степей: кочевники могли отличаться друг от
друга языком, но были удивительно похожи образом жизни, продик­
тованным единой средой обитания, все они были табунщиками и вои­
нами, пили молоко кобылиц, жили охотой и рыбной ловлей и были при­
рожденными противниками земледелия. По типу языка мадьяры
относятся к финно-угорской группе, в настоящее время к венгерскому
языку ближе всего говоры некоторых народностей Сибири. Однако
многочисленные переселения повели к тому, что и сами венгры, и их
язык подверглись воздействию тюркских народов и сильно изменились
под их влиянием.
Впервые венгры появляются около 833 года в районе Азовского
моря и тревожат оседлые народы - византийские колонии и Хазар­
ский каганат. Вскоре они уже грозят отрезать дорогу к Днепру, кото­
рый был в те времена необычайно активной торговой артерией: по Днеп­
ру через волоки от торга к торгу переправлялись с Севера меха, из рус­
ских лесов мед и воск, со всех стран света - рабы, которых обменивали
на товары или на золото, доставленное из Константинополя или Азии.
Отрезать дорогу к Днепру венграм помешали появившиеся из-за Ура­
ла новые орды - печенега, которые стали теснить венгров. Путь на юг
был прегражден воинственным Булгарским царством, и тогда венгры
разделились: одна их часть отправилась дальше на восток и углуби­
лась в степи, а большинство примерно в 896 году перебрались через
Карпаты и расселились на равнинах Тисы и среднего Дуная. Эти об­
ширные пространства, начиная с IV века столько раз разоренные и ог­
рабленные, представляли собой, с точки зрения населенности, белое
пятно. «Пустыня» - пишет о них хронист Регинон Прюмский. Но не
нужно воспринимать его определение слишком буквально. Были на­
родности, которые имели в былые времена солидные поселения на этой
территории, а те, что просто прошли по ней, оставили здесь небольшие
группки отставших или задержавшихся. Проникли сюда и довольно
многочисленные славянские племена. И все-таки населения там было
совсем немного, подтверждением этому - географические названия: с
приходом венгров все они, вплоть до названий рек, стали венгерскими.
17
 М.Блок

В свое время Карл Великий разбил захватчиков-аваров, но после него

ни одно из вновь организованных государств не имело достаточно сил,
чтобы противостоять каким бы то ни было захватчикам. Государства
находились в плачевном состоянии. Только на северо-западе моравам
удалось создать достаточно могущественное христианское княжество,
первый образец чисто славянской государственности. Венгры посто­
янно нападали на него и окончательно разорили в 906 году.
Примерно с этого времени история венгров поворочивает в другую
сторону. Венгров больше нельзя назвать кочевниками в исконном зна­
чении этого слова, потому что на равнине, которая носит теперь вен­
герское название пушты, у них появились поселения, и из этих поселе­
ний, собираясь в отряды, они нападают на соседние страны. Но не
потому, что хотят добавить себе земли, они просто грабят их, а потом
возвращаются, нагруженные добычей, в свои поселения. Падение Бол­
гарского царства после смерти царя Симеона (927) открыло венграм
путь к византийской Фракии, которую они грабили не один раз. Но не
в меньшей степени их привлекал Запад, защищенный куда хуже Вос­
тока.
Венгры достаточно рано появились на Западе. В 862 году, еще до
перехода через Карпаты, один из их отрядов добрался до Германии. Поз­
же германский король Арнульф нанял венгров себе в помощники, воюя
с моравами. В 899 году их орды обрушились на долину По, на следую­
щий год на Баварию. С этого времени не проходило года, чтобы в лето­
писях монастырей Италии, Германии, а потом и Галлии, то в одной про­
винции, то в другой не значилось: «напали венгры». Больше всего
страдала от них Северная Италия, Бавария и Швабия. Венгры опусто­
шили провинции на правом берегу реки Энс, где когда-то Каролинги,
наделив здешней землей свои аббатства, надзирали за границей, но вен­
гры не остановились на этом и двинулись дальше. Обширность посе­
щаемой венграми территории показалась бы невероятной, если забыть
привычные им долгие пастушеские переходы в бескрайних степях. В
придунайской и вовсе не бескрайней пуште они повторяли уроки, по­
лученные там: кочевье пастухов и степных пиратов подготовило коче­
вье разбойников. В 906 году венгры добрались до северо-запада, то есть
до Саксонии, земли, лежащей между Эльбой и средним Рейном и с этих
пор не раз подвергавшейся разграблению. В Италии они дошли до От­
ранто. В 917 году, просочившись через вогезские леса и саальское уще­
лье, они добрались до богатых аббатств на берегах Мёрта. С этих пор
Лотарингия и северная Галлия становятся привычными для них края­
ми. Отсюда они добираются до Бургундии, а на юге чуть ли не до Луа­
ры. Степняки-венгры при необходимости переходят и через Альпы. Из-
за того, что горные тропы были слишком извилистыми, эти степняки в
924 году, возвращаясь из Италии, попали в Нимский край.

18
 Том I

Венгры не всегда бежали от организованных армий. Порой они уча­

ствовали в сражениях и даже иногда их выигрывали. Но все-таки обычно
они предпочитали быстро проскользнуть через всю страну. Настоящие
варвары, которых гнали в атаку бичами, венгры были сомнительными
солдатами, в бою предпочитали атаки с флангов, ожесточенно пресле­
довали отступавших и ловко выпутывались из самых сложных поло­
жений. Нужно переправиться через реку или венецианскую лагуну?
Они ладят на скорую руку лодки из кож или дерева. На стоянках рас­
кидывают шатры, как в степи, или занимают покинутый монахами мо­
настырь и оттуда делают вылазки, грабя окрестности. Из присущей пер­
вобытным народам хитрости их посольства не столько вели переговоры,
сколько занимались разведкой, и достаточно скоро венгры стали пре­
красно ориентироваться во всех тонкостях тяжеловесной западной по­
литики. Они всегда были хорошо осведомлены о разгоревшейся борь­
бе за престол, весьма благоприятной для их набегов, и умело
пользовались распрями христианских правителей, нанимаясь на служ­
бу к одному из соперников.
Иногда по обычаю разбойников всех времен они требовали с насе­
ления денежный выкуп за пощаду, иногда налагали регулярную дань,
в частности, Бавария и Саксония на протяжении нескольких лет под­
вергались этому унижению. Но эксплуатировались подобным образом
только территории, смежные с самой Венгрией, на более отдаленных
население грабили и убивали самым жестоким образом. Точно так же,
как сарацины, венгры никогда не нападали на сильные города, а если
вдруг отваживались, то терпели поражение, как это было во время их
первых набегов на берега Днепра под стенами Киева. Единственным
значительным городом, который они сумели взять, была Павия. Опас­
ность они представляли в первую очередь для одиноко стоящих дере­
вень и монастырей, для пригородов и поселений за стенами города.
Вдобавок они уводили с собой пленных, тщательно отбирая самых луч­
ших и уничтожая всех остальных; в живых оставались, например, мо­
лодые женщины и юноши: их оставляли для работы, для удовольствий,
а главное, для продажи. При случае венгры ухитрялись сбывать свою
добычу на рынках Запада, поскольку торговцы были не из тех, кто вы­
ясняет, откуда взялся живой товар, так, в 954 в Вормсе продавали за­
хваченную в предместьи благородную девушку (8). Но чаще они все-
таки отвозили несчастных в придунайские страны, чтобы продать там
греческим купцам.

19
 М.Блок

4. Конец венгерских набегов

10 августа 955 года король Восточно-Франкского королевства От-
тон Великий, узнав о набеге венгров на Южную Германию, встретил
их на обратном пути на берегу Леха. Сражение было кровавым, венг­
ров разбили и долго преследовали. Жестоко наказанный грабитель­
ский набег был последним. Отныне венгры довольствовались погра­
ничной войной на границе с Баварией. Вскоре, следуя каролингской
традиции, Отгон реорганизовал охрану границ, создав две марки - по­
граничные области - одну в Альпах на Муре, вторую на севере на реке
Энс, ее вскоре стали называть восточным округом - т. е. Ostarfichi, что
впоследствии превратилось в Австрию. В конце X в. марка рашири-
лась до Венского леса, к середине XI - до Лайты и Моравы.
Какой бы ни была блестящей победа при Лехе и какое бы мораль­
ное значение она ни имела, одна эта победа, разумеется, не могла окон­
чательно остановить разбои, тем более, что венгры потерпели пораже­
ние не на своей территории, а значит, полного разгрома, какой учинил
аварам Карл Великий, не было. Уничтожение одного из отрядов, кото­
рых и так было уничтожено немало, не могло существенно изменить
образ жизни венгерского госудрства. Однако примерно с 926 года вен­
гры, столь же жестокие, как раньше, появляются все реже и реже. Без
всяких битв после 954 года прекратились набеги на Италию. С 960 года
набеги на Фракию (юго-восток) превратились в мелкие разбойничьи
вылазки. Безусловно, причиной прекращения набегов стал целый ком­
плекс глубинных причин, который наконец дал знать о себе.
Но всегда ли были успешными и добычливыми издавна привыч­
ные для венгров дальние набеги на Запад? Честно говоря, можно в этом
усомниться. Венгерские орды причиняли большие разрушения, но отя­
гощать себя слишком большой добычей не могли. Рабы, которые, не­
сомненно, следовали бы за ними пешком, замедляли бы их продвиже­
ние, и к тому же их было трудно охранять. Источники часто сообщают
о беглецах: пленный кюре из реймсского края, которого довели до Бер-
ри, однажды ночью сбежал от своих хозяев, долго прятался в болотах и
в конце концов, переполненный рассказами о собственных приключе­
ниях, добрался до своей деревни (9). Дорогую утварь венгры могли бы
везти с собой на телегах, но на никудышных дорогах того времени сре­
ди враждебного окружения обоз представлял собой слишком большую
опасность, в этом смысле положение норманнов с их дракарами на пре­
красных реках Европы было куда более выгодным. Вдобавок на опус­
тошенных землях лошади не всегда могли найти себе корм; византийс­
кие военачальники прекрасно знали, что «большим препятствием для
венгров в их войнах было отсутствие пастбищ» (10). По дороге им не
раз приходилось вступать в бои, и, даже одержав победу, отряды воз-
20
 Том I

вращались покалеченными и поредевшими. Гибли они и от болезней:

клирик Флодоард, изо дня в день писавший свою хронику, заканчива­
ет 924 год только что полученным радостным известием: чуть ли не все
обидчики Нима погибли от дизентерийной «чумы».
Проходили годы, множились укрепленные города и замки, незащи­
щенных пространств, которые можно было бы грабить, оставалось все
меньше и меньше. Где-то около 930 года Европа сладила с норманн­
ским наваждением; у королей и баронов развязались руки, и они могли
повернуться лицом к венграм и более последовательно бороться с ними.
Что же касается мероприятий и действий Отгона, то решающим среди
них было все-таки создание пограничных областей, а не геройская храб­
рость. Словом, множество причин должны были возникнуть для того,
чтобы венгры отказались от своих набегов, приносивших все меньше
выгоды и все больше людских потерь. Но причины эти подействовали
только потому, что и в самом венгерском обществе произошли значи­
тельные перемены.
Жаль, что мы почти лишены источников, дающих возможность су­
дить об этих переменах. Хроники у венгров, как и у многих других на­
родностей, появились только после того, как они приняли христиан­
ство и освоили латынь. Но, думается, можно говорить о том, что
мало-помалу наряду со скотоводством у них появилось и земледелие,
хотя преобразование шло очень медленно, и на протяжении очень дол­
гого периода венгры занимали промежуточное положение, уже не яв­
ляясь кочевниками-скотоводами, но еще и не став оседлыми земледель­
цами. В 1147 году епископ из Баварии Оттон Фрейзингенский,
отправившись в крестовый поход, спускался вниз по Дунаю и имел воз­
можность наблюдать венгров. Их хижины из тростника, редко из дере­
ва, служили укрытием только в зимний период; «летом и осенью они
живут в шатрах». Немного раньше то же различие между летним и зим­
ним периодом отмечает арабский географ у нижневолжских болгар.
Между 1012 и 1015 годом, уже после принятия христианства, церков­
ный собор запретил деревенским жителям излишне удаляться от сво­
их церквей. А если они все-таки удалялись, то должны были заплатить
штраф и «вернуться» (11). Со временем привычка к далеким кочевьям
постепенно терялась. Безусловно, с каких-то пор помехой для летних
разбойничьих походов стала забота об урожае. Укреплению новых при­
вычек способствовало также сживание венгров с другими народностя­
ми: славянами, давно уже осевшими на земле, с приведенными к себе
жить рабами, родившимися в исконно земледельческих областях За­
пада. Изменение образа жизни повлекло за собой и серьезные измене­
ния в области политики.
Мы можем предположить, что у венгров кроме небольших родо­
вых или считаемых таковыми сообществ, существовали объединения

21
 М.Блок

и на другой основе, более обширные и подвижные: «битва кончилась, -

пишет император Лев Мудрый, - и они разошлись по своим кланам
(aYi's) и племенам (ббёОё)». Как нам кажется, венгры были организова­
ны примерно так же, как были организованы монголы. Еще с времен
своего бытования на берегах Черного моря они, по примеру Хазарско­
го каганата, выбирали старшего над всеми родами: «Великого Князя»
(так согласно передают этот титул и греческие, и латинские источни­
ки). В какой-то момент «Великим Князем» был избран некий Арпад.
И хотя о едином государстве говорить еще рано, династия Арпадов оче­
видно считала себя предназначенной для господства. Во второй поло­
вине X века эта династия не без борьбы установила свое господство
над всем народом. Оседлых или кочующих по ограниченной террито­
рии подчинить было легче, чем рассеянных по степям. В 1001 году пра­
витель Иштван (Стефан) из династии Арпадов был коронован (12).
Нестабильный союз кочевников-грабителей превратился в прочно уко­
рененное на своем кусочке земли государство, наподобие княжеств и
королевств Запада - в большой степени в подражание им. Как оно обыч­
но и бывает, ожесточенная борьба не мешала соприкосновению куль­
тур, и более развитая культура обладала неизъяснимой притягатель­
ностью для примитивной.
Влияние политических институтов Запада сопровождалось и дру­
гим, более глубинным влиянием, воздействующим на умонастроние:
до коронации венгерский принц Ваик крестился и получил имя Ишт­
ван (Стефан), под этим именем церковь причислит его к лику святых.
Как всю восточную часть Европы от Моравии до Болгарии и Руси, язы­
ческую Венгрию оспаривали ловцы душ, принадлежащие к двум рели­
гиозным направлениям, на которые распалось христианство: римская
церковь и православная греческая. Венгерские князья ездили крестить­
ся в Константинополь; греческие монастыри на территории Венгрии
существовали и после XI века, но православным миссионерам прихо­
дилось ездить слишком далеко, и в конце концов они отступили перед
своими соперниками.
Почва для обращения язычников в христианство была уже подго­
товлена теми браками, которые заключались между королевскими до­
мами Венгрии и Западной Европы, что свидетельствовало о стремле­
нии венгров сблизиться с Западом, затем за христианизацию Венгрии
энергично взялось баварское духовенство. Епископ Пильгрим, зани­
мавший кафедру в городе Пассау с 971 по 991, внес в эту деятельность
немалую лепту. Он мечтал, что его епископия станет для Венгрии та­
кой же митрополией, какой стал Магдебург для славян за Эльбой, а
Бремен для скандинавских народностей. Но, к сожалению, в отличие
от Магдебурга и Бремена, епископство Пассау было викарным епис­
копством и находилось в подчинении Зальцбурга. Тем не менее пасты-

22
 Том I

ри из Пассау, зная, что их диоцез возник еще в VIII веке, считали себя
прямыми наследниками тех священнослужителей, которые при рим­
лянах основали христианскую церковь в крепости Лорш на Дунае. Под­
давшись искушению, которому вокруг него поддавались многие из его
собратьев, Пильгрим повелел изготовить несколько подложных булл,
в которых Лорш объявлялся «Митрополией Паннонии». Оставалось
только вновь воскресить эту древнюю провинцию, и тогда вокруг ка­
федры Пассау, которая выйдет из подчинения Зальцбургу и вновь об­
ретет свой будто бы утерянный за давностью лет независимый статус,
сгруппируются новые епископства венгерской Паннонии. Но ни па­
пам, ни императорам эти доказательства не показались убедитель­
ными.
Что же касается венгерских князей, то они готовы были принять
христианство, но не хотели зависеть от немецких прелатов. Они охот­
нее слушали и слушались миссионеров, а потом епископов и священ­
ников из Чехии и даже из Венеции, и, когда к 1000 году Иштван выст­
роил церковную иерархию в своем государстве, он выстроил ее
заручившись согласием папы и под руководством собственного мит­
рополита. После его смерти борьба за королевский престол Венгрии
продолжалась, он доставался порой язычникам, но даже это не нанес­
ло серьезного ущерба созданной Иштваном государственной структу­
ре. Все шире распространялось среди венгров христианство, у них был
свой законно коронованный король, был свой архиепископ, и вот тог­
да «последний скифский (т.е. кочевой) народ», как писал о венграх От-
тон Фрейзингенский, окончательно перестал участвовать в грабитель­
ских набегах, блюдя твердо установившиеся границы вокруг своих
полей и пастбищ. Впоследствии венгры будут часто воевать с госуда­
рями близлежащей Германии, но это уже будут войны между двумя
оседлыми народами (13).

Г л а в а П. НОРМАННЫ

1. Общая характеристика скандинавских

вторжений
После Карла Великого все германоязычные народности, обитавшие
южнее Ютландии, вошли в состав франкских королевств, приняли хри­
стианство и тем самым оказались в сфере воздействия западной циви­
лизации. Германские племена, жившие севернее, сохранили независи­
мость, а вместе с ней и свои исконные обычаи. Говорили северные
племена на несхожих между собой наречиях, но мы их все называем
23
 М.Блок

скандинавскими, поскольку эти наречия больше, чем друг от друга, от­

личались от говоров Германии. Скандинавские и германские языки -
две ветви, имеющие общий корень. Отличие культуры северных пле­
мен от культуры их более южных соседей выявилось особенно отчет­
ливо после Великого переселения народов в II—III вв н.э., когда гер­
манские народы, исконно населявшие побережье Балтийского моря и
бассейн Эльбы и являвшиеся как бы переходной ступенью между эти­
ми двумя культурами, ушли с насиженных мест.
Жители крайнего Севера не были уцелевшими обломками от ис­
чезнувших племен, но и не составляли вместе с тем единой народно­
сти.
В Скании, на островах и несколько позже на Ютландском полуос­
трове размещались датчане; о ётах хранят воспоминания шведские про­
винции Эстеръётланд и Вестеръётланд (14); вокруг озера Меларен оби­
тали шведы, а на окраине по берегам фиордов жили различные племена,
разделенные между собой лесами и занесенными снегом пустошами,
но объединенные единым и привычным морем, эти племена вскоре по­
лучат название норвежцев. Несмотря на различия, между всеми этими
народностями существовало и явственное родство, они часто смеши­
вались между собой, и неудивительно, что их соседи стали именовать
их одним общим именем. Полабские германцы стали называть чужа­
ков, которые неизбежно кажутся загадочными, норманнами, то есть
«людьми Севера», по той стороне света, откуда они появлялись. Со
временем это название укоренилось. Любопытно, что и романское на­
селение Галлии воспользовалось этим экзотическим словом; для объяс­
нения этого есть две версии - первая: о существовании «свирепых нор­
маннов» галлы узнали сначала из рассказов, приходивших из
пограничных областей; вторая: простолюдины усвоили его от знати и
королевских чиновников, которые чаще всего были выходцами из Ав-
стразии, но говорили на франкском диалекте. Последнюю версию под­
тверждает еще и то, что это слово прижилось только на континенте.
Англичане или старались как могли различать всевозможные север­
ные народности, или называли их всех датчанами, с которыми чаще
всего имели дело (15).
Так обстояло дело с «северными язычниками», чьи набеги, начав­
шиеся где-то около 800 года, на протяжении полутора веков приводи­
ли в ужас Запад. Историческое содержание «норманнских набегов»
видим яснее мы, чем зоркие дозорные, что вглядывались когда-то в
морские дали, с трепетом ожидая остроносых вражеских драккаров, чем
монахи, которые занимались в своих скрипториях описаниями грабе­
жей. В подлинной исторической перспективе эти побеги в великой и
бурной человеческой истории представляются всего лишь небольшим
эпизодом, правда, необыкновенно кровопролитным. Не будем также

24
 Том I

забывать, что относящиеся примерно к тому же времени дальние стран­

ствия скандинавов - от Гренландии до Украины - способствовали тому,
что возникло немало новых торговых и культурных связей. Но это тема
для другого исследования, которое изучало бы истоки европейской эко­
номики и показало бы, как благодаря крестьянам, купцам и воинам рас­
ширялся культурный кругозор Европы. Опустошительные набеги и
войны на Западе - впрочем, их начало будет обрисовано в другом томе
наших сочинений - в данном случае интересуют нас только как одна
из причин возникновения нового феодального общества.
Благодаря похоронному обряду норманнов, мы совершенно точно
можем представить себе их флот. Гробом для конунга непременно слу­
жил корабль, который потом засыпали землей. Раскапывая курганы в
Норвегии, археологи обнаружили не один такой морской гроб: парад­
ный челн, по правде говоря, больше подходил для мирных путешествий
из фиорда в фиорд, чем для путешествий к далеким землям, но, как
оказалось, был способен выдержать и очень долгие странствия: точно
скопированный в XX веке с драккара, найденного под Гокстадом, ко­
рабль бороздил из конца в конец Атлантику. «Длинные носы», наво­
дившие ужас на Запад, были, на самом деле, очень разными. И все-таки,
соединив описания, взятые из текстов, с реальными кораблями из мо­
гильников, мы можем достаточно хорошо их себе представить: дере­
вянная беспалубная лодка, чей киль, остов и обшивка - настоящий
шедевр народа-плотника, а пропорции и обтекаемые линии - шедевр
великих мореходов. Длиной метров в двадцать, эти лодки могли пере­
двигаться как с помощью весел, так и с помощью паруса и вмещали от
сорока до шестидесяти человек, находившихся, конечно, в немалой тес­
ноте. Если судить по кораблю из Гокстада, то они могли развивать ско­
рость до двенадцати узлов. Осадка их была невелика: немногим более
метра, что было большим преимуществом, если их хозяева после от­
крытого моря рисковали отправиться сначала в устье реки, а потом
плыть и по реке вверх.
Для норманнов, как и для сарацинов, реки были дорогами, кото­
рые вели к добыче, располагавшейся на земле. Прирожденные моряки,
норманны не пренебрегали сведениями, получаемыми от христиан-пе­
ребежчиков и достаточно быстро освоились с сложностями европей­
ских речных дорог; уже в 830 году кто-то из норманнов служил лоцма­
ном архиепископу Эббону, который бежал из Реймса от своего
императора. Перед носами их кораблей ветвилась сеть притоков, обиль­
ных поворотами и неожиданностями. По Шельде они доходили до Кам-
бре, по Йонне до Санса, по Эру до Шартра, по Луаре до Флери и выше
по течению до Орлеана. В Британии, где реки за линией прилива труд­
ны для судоходства, Уз доводил их до Йорка, а Темза и ее приток до
Рединга. Там же, где не помогали ни паруса, ни весла, корабль тащили
25
 М.Блок

волоком. Часто, чтобы не перегружать корабль, отряд шел рядом по

берегу пешком. Возникала необходимость добраться до берега по мел­
ководью? Проскользнуть с целью грабежа в слишком мелкую речуш­
ку? Из драккара доставали ялики. Нужно было обойти стороной кре­
пость, которая стояла на берегу? Корабль снова тащили волоком.Так
было в 888 и в 890 гг., когда норманны обошли Париж. На русских рав­
нинах скандинавские купцы приобрели умение то плыть по рекам, то
волоком тащить свои корабли из одной реки в другую или перетаски­
вать их через пороги.
Однако «морские короли» при необходимости не чурались дорог и
боев на суше. Норманны без колебаний оставляли реку и пускались за
добычей посуху; так в 870 году, двигаясь по колее, оставленной повоз­
ками, словно по следу, они преследовали через весь Орлеанский лес
монахов, покинувших свое аббатство Флери на берегу Луары. Со вре­
менем моряки привыкли и к лошадям, которых забирали у местного
населения во время налетов, используя их чаще для передвижения, чем
для боевых действий. В 866 норманны увели с собой множество лоша­
дей из Восточной Англии. Бывали даже случаи, когда они переправля­
ли лошадей на новую территорию, которую собирались грабить: в 885
году из Франции в Англию (16). Словом, норманны со временем стали
отходить от рек все дальше и дальше: в 864 году, например, они остави­
ли свои корабли на Шаранте, добрались до Клермона в Оверни и за­
хватили его. Обычно они двигались быстрее своих противников и зас­
тигали их врасплох, по дороге умело строили полевые укрепления и
удачно их защищали. В отличие от венгров брали и крепости. Уже к
888 году список городов, которые, несмотря на свои укрепления, сда­
лись норманнам, достаточно обширен: Кельн, Руан, Нант, Орлеан, Бор­
до, Лондон, Йорк - мы перечислили только самые известные. Успеху
норманнов способствовала не только неожиданность их появления -
Нант, например, был застигнут врасплох во время празднества, - но и
то, что укрепления, построенные еще римлянами, не всегда содержа­
лись в порядке и не всегда защищались с достаточным мужеством. В
888 году в Париже горстка отважных и энергичных людей сумела не
только привести в порядок укрепления Сите, но и мужественно их от­
стаивать, в результате опустевший, оставленный жителями город, уже
дважды подвергавшийся разграблению, на этот раз выстоял.
Однако гораздо чаще грабительские набеги норманнов бывали ус­
пешными. Их успеху немало помогал страх, который они внушали.
Различные общины - например, в 810 году во Фризии, - видя, что
власти не могут их защитить, стали практиковать политику отступно­
го. Откупались от норманнов и одиноко стоящие монастыри. Затем эту
практику усвоили и власти: государи и правители пытались заплатить
пришельцам деньги с тем, чтобы те прекратили грабежи или отправи-

26
 Том I

лись фабить в другое место. В Западной Франции пример этому подал

в 845 году Карл Лысый. Король Лотарингии Лотарь II последовал ему
в 864 году. В Восточной Франции в 882 году заплатил отступное и Карл
Толстый. У англосаксонцев король Мерсии поступал так примерно с
862 года, а король Уэссекса, без всяких сомнений, с 872 году. Подобная
мера по самой своей природе предполагала цепочку вымогательств, что
и имело место в действительности. А поскольку господа требовали и
собирали деньги со своих подданных и, в первую очередь, с церкви, то
в конце концов сбережения Запада перетекали в Скандинавию. И до
сих пор музеи Севера хранят в своих витринах в качестве памятников
этого героического времени удивительное количество золота и сереб­
ра, безусловно, являющимся по большей части результатом торговли,
но столь же безусловно и «жатвой разбоя», если воспользоваться опре­
делением немецкого хрониста Адама Бременского. Удивляет другое:
отнятые или полученные на обмен золотые и серебряные монеты и ук­
рашения, которые были распространены на Западе больше, чем моне­
ты, норманны переплавили с тем, чтобы сделать из них другие украше­
ния, по своему вкусу, что свидетельствует о существовании культуры,
твердо опирающейся на свои традиции.
Занимались норманны и работорговлей, привозя из-за моря кроме
выкупа еще и купленных или захваченных рабов. Чуть позже 860 года
в Ирландии продавали черных пленников, захваченных в Марокко (17).
Чтобы представить себе этих северных воинов, наделите их мощ­
ной и фубой чувственностью, любовью к кровопролитию и разруше­
ниям, переходящей иной раз в безумие, не знающее границ: примером
тому знаменитая оргия 1012 года, во время которой был забит костями
съеденных быков епископ Кентерберийский, чью жизнь до этого ра­
зумно оберегали, рассчитывая на выкуп. Сага называет одного исланд­
ца, который принимал участие в набегах на Европу, «детолюбом», по­
тому что он отказывался насаживать младенцев на копье, что было в
обычае у остальных его сотоварищей. Удивительно ли, что все трепета­
ли перед норманнами?

2. От набегов к поселениям
Буквально за несколько лет - с 793 года, когда норманны впервые
ограбили монастырь на побережье Нортумбрии, и до 800 года, в кото­
ром Карл Великий заставил франков поспешно строить оборонитель­
ные сооружения на берегах Ла Манша, - изменился как характер набе­
гов норманнов, так и их размах.
Поначалу норманны нападали только на северные побережья -
Британские острова, низменность, граничащую с большой Северной

27
 М.Блок

равниной, скалистые берега Нейстрии, - именно туда приплывали в

летние месяцы, пользуясь хорошей погодой маленькие отряды «викин­
гов». Этимология этого слова спорна (19), но нет сомнения, что обо­
значало оно воинственных и предприимчивых искателей приключений,
чьи отряды формировались не столько по родственному или националь­
ному признаку, сколько ради предпринимаемого набега. Вести после­
довательную завоевательную войну пытались на своих южных грани­
цах только датские короли, стоявшие во главе пусть примитивно, но
организованного государства. Пытались, но, прямо скажем, без боль­
шого успеха.
Очень скоро район нападения викингов расширяется. Их корабли
доплывают до Атлантики и плывут дальше на юг. С 844 года пираты
навещают порты западной Испании. С 859-860 годов приходит оче­
редь Средиземноморья: викинги навестили Балеарские острова, Пизу,
низовья Роны. По Арно они поднялись до Фьезоле. Правда, это посе­
щение средиземноморских берегов осталось единственным. Устраши­
ло открывателей Исландии и Гренландии не расстояние. В XVII веке
мы увидим обратное движение: берберы отважатся добраться до рав­
нин Сентонжа и чуть ли не до отмелей Новой Земли. Викингов устра­
шил арабский флот, который в те времена надежно охранял свои вла­
денья. И тогда викинги стали все глубже и глубже проникать по рекам
внутрь континента и Британских островов. Красноречивым тому сви­
детельством нанесенные на карту странствия монахов Сен-Филибер,
спасающих свои реликвии. Киновия Сен-Филибер была основана в VII
веке на острове Нуармутье, идеально удобном месте, поскольку море
там почти всегда спокойно, но ставшем чрезвычайно опасным, как толь­
ко в заливе появились первые корабли скандинавов. Примерно в
819 году монахи обустроили себе убежище на материке в местечке Де
на берегу озера Гранлье и каждый год с началом весны стали переби­
раться туда, а к концу осени, когда сама природа препятствовала про­
движению вражеских кораблей, вновь начинали в своей церкви на ост­
рове богослужение. К 836 году без конца опустошаемый Нуармутье,
снабжение которого всем необходимым представляло все большие
трудности, был сочтен окончательно непригодным для монастыря. Вре­
менное прибежище Де стало постоянным местопребыванием братии, а
обитель в Кюно, выше Сомюра, сделалась с этих пор убежищем. В 858
году новое отступление: Де, расположенный слишком близко к побе­
режью, был оставлен, и братья расположились в Кюно. К несчастью,
место было выбрано не слишком удачно - подняться по Луаре вверх
было совсем не трудно. В 862 году монастырю пришлось забраться еще
глубже, и он обосновался в Мессэ в Пуату. Понадобилось около десят­
ка лет, чтобы понять, что и Мессэ расположено слишком близко к оке­
ану. На этот раз весь Центральный массив показался не лишним в ка-

28
 Том I

честве защиты и преграды: на протяжении года с 872 по 873 монахи

перебрались в Сен-Пурсен-сюр-Сьюль. Но и там они надолго не задер­
жались и двинулись дальше на запад, и с 875 года город-крепость Тур-
ню на Соне приютил их: святые братья, столько лет пространствовав
по дорогам, обрели наконец «спокойное место», как гласит королевс­
кая хартия (20).
Разумеется, экспедиции, расчитанные на охват больших расстоя­
ний, требовали совершенно иной организации, чем короткие налеты.
Во-первых, они нуждались в большем количестве народа. Маленькие
отряды, собиравшиеся всякий раз вокруг своего «короля морей», ста­
ли объединяться, пока не слились в настоящую армию; таким и было
«Большое войско», сформированное на берегах Темзы; пройдя по ре­
кам Фландрии, оно выросло еще больше, так как к нему присоедини­
лось множество отдельных отрядов; с 879 по 892 год это войско беспо­
щадно грабило Галлию, а потом вновь распалось на побережье Кента.
Во-вторых, дальние экспедиции не предполагали возвращения в род­
ные края на зимовку. Между своими военными кампаниями викинги
стали зимовать в тех странах, где намеревались поохотиться. Пример­
но с 835 года они начали зимовать в Ирландии; в 843 году впервые за­
зимовали в Галлии на острове Нуармутье; в 851 году на острове Тэнет в
устье Темзы. Поначалу они располагались лагерем на морском берегу,
но вскоре перестали бояться и проникали по рекам далеко вглубь суши,
зимуя часто на речном островке или на небольшом расстоянии от реки.
В такие долгие походы некоторые из них брали с собой жен и детей. В
888 году удивленные парижане слышали со своих укреплений, как в
лагере противника женские голоса оплакивали убитых воинов. Несмот­
ря на страх перед этими разбойничьими гнездами, откуда всякую ми­
нуту могло быть совершено нападение, соседи, притерпевшись к зиму­
ющим, отправлялись к ним продавать продовольствие. И порой
разбойничье гнездо обращалось в торг. Таким образом, флибустьеры,
оставаясь флибустьерами, приобретали некоторую оседлость, а значит,
готовились стать завоевателями земель.
По правде говоря, грабителей подвигало к подобным переменам
многое. У себя на родине викинги, которых так манили грабежи на За­
паде, были крестьянами, кузнецами, резчиками по дереву и торговца­
ми. Из дома их уводила любовь к наживе, к приключениям, иногда по­
следствия кровной мести, иногда соперничество вождей, но и на чужой
земле они продолжали жить по традициям общества с четко выражен­
ной социальной иерархией. Начиная с VII века скандинавы заявляли о
себе, селясь небольшими колониями на восточном архипелаге от Фэр-
Айл до Гебридов; в 870 году они приступили к завоеванию более об­
ширных земель, расселившись такими же колониями на девственных
землях Исландии. Привыкнув торговать и грабить одновременно, они

29
 М.Блок

создали целую сеть укрепленных рынков вокруг Балтики, и первые

княжества, которые на протяжении IX века были основаны вождями
викингов на противоположных концах Европы: в Ирландии, вокруг
Дублина, Корка, Лимерика и в Киевской Руси вдоль великой речной
дороги, были по преимуществу торгово-городскими: город-торг был
центром и контролировал лежащие вокруг земли.
Мы вынуждены не касаться здесь, как бы ни была интересна эта
тема, истории скандинавских колоний, созданных на западных остро­
вах: Шетландских и Оркнейских, которые начиная с X века принадле­
жали Норвежскому королевству и стали шотландскими только в кон­
це Средневековья (1468); на Гибридах и Мэне - до XIII веке там
располагалось самостоятельное скандинавское княжество; в Ирландии,
где тоже существовали скандинавские королевства, они были свидете­
лями прекращения экспансии в начале XI века, но сами исчезли спустя
век, где-то перед завоеванием этих земель англичанами. Здесь, на краю
Европы, скандинавская культура встретилась с культурой кельтов.
Более или менее подробно мы рассмотрим, как расселялись нор­
манны только в двух больших «феодальных» странах: франкском го­
сударстве и англосаксонской Британии. Для большей ясности мы бу­
дем рассматривать две эти территории по отдельности, несмотря на то,
что обе они - точно так же, как соседние острова - были очень тесно
связаны между собой: из одной в другую переезжали мирные жители,
вооруженные отряды легко переправлялись через Ла Манш и Ирланд­
ское море, а короли, если их постигала неудача на одном берегу, имели
обыкновение искать помощи на другом.

3. Скандинавы в Англии
Скандинавы пытаются занять британские земли, начиная со своей
первой зимовки в 851 году. С этого года отряды, сменяя друг друга,
уже не выпускают из рук своей добычи. Что же касается английских
королевств, то одни перестают существовать, как только убивают их
короля, как это было с королевством Дейра на западном побережье меж­
ду Хамбером и Тизом и с Восточной Англией между Темзой и Уошем.
Другие, как, например, Берниция на крайнем севере или Мерсия в цен­
тре, какое-то время еще сохраняются как королевства, но с урезанной
территорией и под своеобразным протекторатом. Один Уэссекс, заняв­
ший весь юг, сумел отстоять свою независимость, благодаря неиссяка­
емому героизму своих правителей, в частности, короля Альфреда, ко­
торый с 871 года вел кровопролитные войны. Альфред был не только
отважным воином, но и серьезным ученым, воплощая собой особенно­
сти англосаксонской культуры, которая искусней других варварских

30
 Том I

культур умела необычайным образом соединять в себе противополож­

ные начала. К 880 году Альфред подчинил себе и остаток Мерсии, на­
ходившейся под датским влиянием, и был вынужден оставить захват­
чику по самому настоящему договору всю восточную часть острова.
Однако не следует думать, что захваченная датчанами обширная тер­
ритория, границей которой с запада была римская дорога, ведущая из
Лондона в Честе, превратилась в единое государство. Скандинавские
короли или «ярлы» вместе с англосаксонскими вождями, какими были,
например, наследники королей Берниции, разделили между собой эти
земли и то воевали между собой, то вступали в союзы, то подчинялись
один другому. Кое-где возникали маленькие аристократические рес­
публики по аналогии с исландскими. Укрепленные города служили как
фортами, так и рынками для различных дружин, ставших оседлыми,
как-никак приплывшим из-за моря воинам нужно было кормиться, и
их наделяли землей. А на побережье продолжали разбойничать другие
отряды викингов. Поэтому неудивительно, что король Альфред, рисуя
в своем переводе «Утешения» Боэция картину Золотого века и живо
помня даже в конце своего царствования множество устрашающих на­
бегов викингов, не удержался и прибавил: «Мы больше не услышим о
вооруженных и воинственных кораблях» (21).
Анархия, царившая в «датской» части острова, позволила королям
Уэссекса, единственно сохранившим во всей Великобритании власть
над большой территорией и обладавшим немалыми возможностями,
не только предпринять в 899 году попытку, но и вернуть захваченные
датчанами земли при помощи выстроенной к тому времени цепочки
крепостей. После ожесточенной борьбы к 954 году верховная власть
королей Уэссекса была признана всей страной, до этого подчинявшей­
ся захватчикам. Но это не значит, что скандинавы исчезли с этой тер­
ритории. Разумеется, кое-кто из ярлов вновь охотно сел со своими спут­
никами на корабль, но большинство захватчиков не тронулось с места:
вожди, не посягая на верховную власть короля, сохранили право пове­
левать, рядовые - право на полученные земли.
Между тем важные политические изменения произошли в самой
Скандинавии: из хаоса небольших племенных группировок там сфор­
мировались настоящие государства, пока еще нестабильные, раздира­
емые династическими распрями и нескончаемой борьбой друг с дру­
гом, но способные при необходимости грозно сконцентрировать силы.
Наряду с Данией, где к концу X века власть суверенов значительно
Укрепилась, наряду с королевством шведов, которое поглотило коро­
левство готаров, появилась и последняя из северных монархий, кото­
рую создали около 900 года местные вожди, расположившиеся пона­
чалу на относительно открытых и плодородных землях вокруг фиорда
Осло и озера Мьеса. Называлось королевство «Путь к Северу», или

31
 М.Блок

как мы говорим, Норвегия: само название, лишенное этнической подо­

плеки, свидетельствует о том, что власть правителей довольно поздно
преодолела разнородность когда-то чуждых друг другу народностей.
При этом королям, стоявшим во главе трех самых сильных политичес­
ких объединений Скандинавии, была привычна жизнь викингов; мо­
лодыми людьми до своего прихода к власти они плавали по морям, в
зрелости, если неожиданный поворот судьбы принуждал их бежать от
более сильного противника, они вновь возвращались к морским грабе­
жам. Удивительно ли, что, став повелителями обширной территории,
многочисленных дружин и имея в своем распоряжении корабли, они
вновь стали вглядываться в морские просторы, мечтая о новых завое­
ваниях где-то за линией горизонта?
С 980 года вновь возрастает число набегов на Великобританию и,
что характерно, во главе самых значительных дружин два претендента
на северные престолы: один на корону Норвегии, второй на корону
Дании. И оба со временем станут королями. Норвежец Олаф Трюггва-
сон никогда больше не вернется на остров англов. Зато датчанин Свейн
Вилобородый хорошо запомнит туда дорогу. Похоже, что Свейна при­
вела в Великобританию кровная месть, от которой скандинавские ге­
рои не могли отказаться, не опозорив себя. Предыстория этого возвра­
щения такова: после того как начались грабительские набеги и многие
конунги стали приводить в Англию свои дружины, английский король
Этельред счел, что лучший способ защититься от них - это взять к себе
на службу какого-нибудь конунга. Попытка восстановить викинга про­
тив викинга была к этому времени уже классической, не раз пытались
это сделать сеньоры на континенте, но успех был всегда относитель­
ным. Испытав на себе неверность «датских» наемников, Этельред ото­
мстил им, приказав 13 ноября 1002 года - в день святого Брайса - унич­
тожить всех датчан, какие только попадутся. Поздняя традиция,
которую невозможно проверить, включала в число многочисленных
жертв и сестру Свейна. Начиная с 1003 года король Дании Свейн жжет
английские города. С этого времени нескончаемая война разоряет стра­
ну. Прекращается она только после смерти Этельреда и Свейна. В ян­
варе 1017 года последние представители королевского дома Уэссекса
или укрылись в Галлии, или были отправлены победителями-датчана­
ми в отдаленные славянские страны; совет «мудрых», то есть собрание
епископов и крупных баронов, признало королем всех англичан сына
Свейна Кнута.
Речь шла не о привычной перемене династии. Став английским
королем, Кнут еще не был королем Дании, он станет им два года спус­
тя, а пока там царствует его брат. Впоследствии Кнут завоюет и Норве­
гию, и прибалтийских славян, и финнов, распространив свою власть
вплоть до Эстонии. Постоянно странствуя по морским дорогам, он

32
 Том I

мало-помалу создает подобие морской империи, где Англия будет все­

го шшь самой западной провинцией. Но именно английскую землю
Кнут выберет для того, чтобы провести на ней свои последние годы.
Насаждая церковную жизнь в подвластных ему скандинавских стра­
нах, Кнут охотно призывал на помощь английское духовенство, посы­
лая его туда в качестве миссионеров. Отец Кнута был язычником, но
сам он, крестившись достаточно поздно, стал преданным сыном рим­
ской церкви, основал не один монастырь и, уподобившись Карлу Ве­
ликому, сделался благочестивым законодателем, что и сблизило его с
подданными из Великобритании. Следуя примеру своих многочислен­
ных англосаксонских предшественников, он в 1027 году совершил па­
ломничество в Рим ради «искупления своих грехов и блага своих наро­
дов*. В Риме Кнут присутствовал на коронации самого великого из
правителей Запада, короля Германии и Италии, Конрада II, ставшего
императором, там познакомился с королем Бургундии и там же, буду­
чи не только воином, но и купцом, как оно и положено норманну, полу­
чил от этих привратников Альп разрешение для английских купцов не
платить транзитную пошлину. Но большую часть средств для поддер­
жания самого большого из островов он черпал у себя в Скандинавии.
«Айле поставил этот камень. Он сумел уплатить налог короля Кнута в
Англии. Господь прими его душу». Эту руническую надпись можно и
сегодня прочитать на поминальной стеле около шведской деревни в
Уппланде (22). Государство Кнута, раскинувшееся по берегам Север­
ного моря, было по преимуществу христианским, хотя на его много­
численных землях не было недостатка и в приметах язычества; в на­
следство оно получило античные письменные источники, англо­
саксонскую культуру, выросшую из германских и латинских корней, и
присоединило к ним традиции, присущие скандинавским странам, сде­
лавшись таким образом своеобразным средоточием самых разных куль­
тур и цивилизаций. Вполне возможно, что именно в это время или не­
много раньше в Нортумбрии, издавна населенной викингами,
поэт-англосаксонец переложил стихами древние легенды шведов и да­
нов, назвав свое творение «Сказание о Беовульфе». Эта эпическая по­
эма, полная сказочных чудовищ и языческих страстей, причудливая и
сумрачная, дошла до нас в рукописи, начинающейся письмом Алексан­
дра к Аристотелю и завершающейся фрагментом перевода из < Книги
Юдифи», тоже свидетельствуя о совмещении несовместимого (23).
Но, разумеется, связи в своеобразном государстве Кнута не отли­
чались устойчивостью. Дальние расстояния и суровое море в качестве
основной дороги вносили немало риска в сообщение между его частя­
ми. Послание Кнута англичанам по дороге из Рима в Данию свидетель-
свует в первую очередь об озабоченности: <Я положил себе приехать к
вам, как только умирится мое государство на Востоке... и как только
2 — 8172 33
 М.Блок

этим летом я раздобуду себе флот». Провинции империи, которыми не

может управлять сам король, передоверяются наместникам, а намест­
ники отнюдь не всегда верны королю. После смерти Кнута союз, со­
зданный и поддерживаемый военной силой, распался. Англия в каче­
стве отдельного королевства досталась поначалу одному из его сыновей,
потом вновь ненадолго была присоединена к Дании (Норвегия, разу­
меется, отделилась сразу). И наконец в 1042 году принц из королевс­
кого дома Уэссекса, Эдуард, получивший впоследствие имя Исповед­
ника, стал английским королем.
Между тем набеги скандинавов на побережье продолжались, точ­
но так же, как не ослабевали притязания на землю Англии северных
королей. Английское государство, изнуренное войнами, грабежами и
соперничеством баронов, не обладавшее еще ни прочной политичес­
кой, ни церковной структурой, не могло дать северянам серьезного от­
пора. Легкую добычу охотники подстерегали сразу с двух сторон: из-за
Ла Манша французские герцоги Нормандии, Эдуард был их воспитан­
ником, и в начале его царствования нормандцы наводнили английский
двор, заняв заодно и высокие церковные должности; а из-за Северного
моря на Англию жадно смотрели скандинавские короли. После смерти
Эдуарда Гарольд, один из главных магнатов королевства, скандинав
по имени и наполовину скандинав но крови, был избран его наследни­
ком и помазан на царство, но очень скоро в Англии, с разницей при­
мерно в неделю, высадились две армии. Одна армия принадлежала нор­
вежскому королю - настоящему викингу, получившему корону после
долгих странствий и приключений: он был начальником скандинав­
ской гвардии в Константинополе, командовал отрядом византийской
армии, воевавшей против арабов на Сицилии, женился на новгородс­
кой княжне, бороздил северные моря, звали его тоже Гарольд или на
скандинавский лад Харальд и удостоили за нрав прозвища Суровый
Правитель, так вот Харальд Суровый Правитель со своей армией во­
шел на кораблях в устье Хамбера. Второе войско высадилось в Суссек­
се и командовал им герцог Нормандии Вильгельм Бастард (24). Ха­
ральд Норвежский был убит в битве при Стемфордбридже. Вильгельм
одержал победу на холме Гастингс. Наследники Кнута не сразу отказа­
лись от мечты о власти: во время царствования Вильгельма Йоркшир
дважды обороняли от возвращавшихся датчан. Но это были не воен­
ные экспедиции, а обыкновенные грабительские набеги: викинги кон­
чили тем же, с чего когда-то начинали.
Англия, завоеванная скандинавами и, казалось бы, навсегда соеди­
нившая с ними свои судьбы, спустя полтора века превратилась в госу­
дарство, которое имело территории по обе стороны Ла Манша, и е<
политические интересы и культура стали неотъемлемой частью запад
ного мира.
34
 Том I

4. Скандинавы во Франции
Герцог Нормандский, завовавший Англию, хоть и говорил по-фран­
цузски и жил как все французы, был потомком викингов, потому что и
на континенте точно так же, как на острове, «короли морей» станови­
лись господами земли.
На континенте викинги начали оседать на земле давно. Около 850
года скандинавы сделали первую попытку основать в дельте Рейна кня­
жество, которое входило в состав франкского государства. Примерно в
это же время два представителя королевского дома Дании, изгнанные
из своей страны, получили в дар от Людовика Благочестивого земли,
расположенные вокруг Дорстеда, иными словами, главного порта Им­
перии Каролингов на Северном море. Увеличившись со временем за
счет присоединенной к полученным землям части Фризии, эта терри­
тория так и оставалась во владении получившей надел семьи до 885
года, когда последний его владелец поплатился за измену и был убит
по приказанию Карла Толстого, его сеньора. То немногое, что мы знаем
об истории датчан в этой нидерландской Нормандии, позволяет нам
сказать следующее: в первую очередь их заботили династические рас­
при Дании; на франкские провинции датчане, хоть и были христиана­
ми, совершали разбойничьи набеги, они были плохими сторожами гра­
ниц и неверными вассалами. Однако в глазах историка эта провинция,
которая давным-давно уже не существует, обладает ценностью некоего
предзнаменования. Чуть позже группа норманнов-язычников доволь­
но долго будет жить в Нанте и в добром согласии с бретонским гра­
фом. Франкские короли не раз будут брать к себе на службу начальни­
ков норманнских дружин. Если бы некий Велундр, от которого Карл
Лысый в 862 году получил оммаж, не был убит на судебном поединке,
он вскоре получил бы феод, что, очевидно, входило в условие догово­
ра. Словом, в начале X века идея помещения норманнов на землю, а
значит, и прекращения грабежей, носилась в воздухе.
Каким же образом и в каких формах эта идея в конце концов воп­
лотилась в жизнь? У нас на этот счет очень мало сведений. Историку
приходится иметь дело с разного рода техническими сложностями.
Скрыть их от читателя значит проявить недобросовестность, так что
приоткроем дверь в рабочую лабораторию.
В те времена во многих христианских монастырях существовали
летописцы, которые из года в год записывали наиболее значительные
сооытия. Обычай этот родился в глубокой древности: календарем ре­
лигиозных праздников пользовались для того, чтобы запечатлеть зна­
чимые события прошлого или текущего года. На заре Средневековья
летоисчисление велось по консульствам, и важные события приурочи­
вали к фастам, позже летоисчисление стали вести по церковному ка-
 М.Блок

лендарю, и историку понадобились пасхалии, так как церковь начина­

ла свой новый год с Пасхи и от дня, на который падал этот праздник,
зависел как распорядок церковных служб, так и многие другие церков­
ные праздники. К началу эпохи Каролингов памятные события уже
стали значимыми сами по себе, но соотношение с определенным годом
осталось. Другое дело, что понимание «памятного события» у хронис­
тов того времени и у нас не совпадает. В той же мере, что и смерть госу­
даря, война, государственный или церковный переворот, летописца
волновало выпадение града, недород зерна или винограда и всевозмож­
ные чудеса. К тому же у хронистов были разные умственные способно­
сти, разная степень информированности. Безусловно, у каждого из них
была своя мера любознательности, свое умение задавать вопросы и по­
лучать ответы. Но еще важнее для количества и значительности сведе­
ний было местоположение монастыря, его роль в церковной иерархии,
связи со двором или с сильными мира сего. В конце IX и на протяже­
нии X века лучшими хронистами Галлии были, без сомнения, безымян­
ный монах аббатства святого Ведаста в Аррасе и каноник из Реймса
Флодоард. Кроме необычайной живости ума Флодоард обладал и еще
одним преимуществом: он жил там, где интриг и новостей было вели­
кое множество. К сожалению, «Анналы аббатства святого Ведаста» об­
рываются на середине 900 года, тогда как «Анналы» Флодоарда - в том
виде, в каком они дошли до нас, потому что мы вынуждены считаться и
с ущербом, нанесенным временем, - начинаются 919 годом. А именно
в эти годы, о которых ничего неизвестно, норманны обосновались в
Западно-франкском королевстве.
Кроме хроник от того отдаленного времени, далеко не равнодуш­
ного к прошлому, до нас дошел и еще один исторический документ.
Спустя век после основания норманнского герцогства в низовьях Сены
герцог Ричард I, внук основателя, задумал описать подвит своих пред­
ков и свои собственные. Он поручил эту работу канонику аббатства
святого Кантена Дудону. Завершенное к 1026 году произведение Ду-
дона «Деяния герцогов Нормандии» весьма поучительно. Мы можем
судить по нему, в чем видел свой долг писатель XI века, какие красоты
стиля ученый монах и искусный льстец считает достойными своего по­
вествования, поскольку они придают ему блеск и вместе с тем ласкают
самолюбие его покровителей: компилируя сведения, взятые из хроник,
он то дополняет их сведениями, почерпнутыми из устных источников,
которым придает большое значение, то украшает красочными подроб­
ностями, взятыми или из книг, или из собственного воображения. Имея
в своем распоряжении несколько более ранних подлинных докумен­
тов, мы можем сравнить их с этим более поздним произведением и от­
дать себе отчет, до какой степени уязвима историческая память людей
той эпохи: достаточно нескольких поколений, чтобы часть фактов за-

36
 Том I

Тычась полностью, а другая была сильно искажена. Словом, произве­

дение Дудона дает неоценимый материал, позволяющий судить об об­
разе мыслей определенной среды в определенную эпоху, сообщает
немалое количество новых фактов, но ничего не сообщает об интересу­
ющем нас периоде - о возникновении нормандского герцогства.
В результате, исходя из скудных хроник и малого числа архивных
документов, мы можем сообщить об этом темном периоде следующее.
Примерно около 885 года викинги, продолжая плавать по Рейну и
Шельде, все чаще начинают появляться в долине Луары и Сены. С 896
года одна из их дружин прочно оседает в районе низовий Сены и отту­
да ездит в разные стороны за добычей. Но подобные экспедиции не все­
гда обходились удачно. На протяжении 911 года в Бургундии и под
стенами Шартра грабители не раз получали отпор. Зато в Румуа и при­
легающих к нему окрестностях норманны сделались хозяевами и, без
всякого сомнения, были вынуждены заняться земледелием, чтобы обес­
печить себе зимовки. Это поселение стало магнитом и для других дру­
жин: малонаселенное поначалу, оно разрослось, благодаря вновь при­
бывающим воинам. Исторический опыт показал, что ограничить
грабежи викингов оказалось возможным, зато выселить их из их гнезд
не смог даже обладающий властью и заинтересованный в этом король.
Так что же говорить о разграбленной стране, где центром был превра­
щенный в руины город, где не оставалось ни одного представителя вла­
сти? Похоже, что король Карл Простоватый, помазанный на царство в
893 году и после смерти своего соперника Эда признанный королем
всеми остальными вассалами, попытался после коронации заключить
что-то вроде договора с захватчиками. В 897 году Карл сделал следую­
щую попытку: он призвал ко двору норманна, правителя герцогства в
низовьях Сены, и окрестил его, став ему крестным отцом. Но ни та, ни
другая попытки заключить договор не увенчались успехом. Зато че­
тырнадцать лет спустя, когда французы стали пытаться договориться
с Роллоном, преемником крестника Карла, результат был совсем иным.
Роллон к этому времени потерпел поражение под Шартром, и его не­
удача помогла ему попять, что продолжать захваты и грабежи будет
непросто. Он счел разумным принять предложение короля. Его согла­
сие означало, что обе стороны приняли уже свершившееся. С точки
«фения Карла и его советников, они совершили необычайно выгодное
Дело, связав вассальными узами уже существующее герцогство, обязав
его оказывать военную помощь и сделав викингов сторожами побере­
жья, охраняющими его от новых пиратов. В дипломе от 14 марта
918 года король подтверждает уступки, сделанные «норманнам на
^ене>>, то есть Роллону и его товарищам, «ради защиты королевства >.
У нас нет данных, чтобы установить точную дату соглашения: бе-
3
Условно, оно было заключено после битвы под Шартром (20 июля
37
 М.Блок

911 г.) и, вполне возможно, сразу же после нее. Роллон и многие из его
соратников приняли крещение. Относительно же земель, которые с этих
пор Роллон получил практически в наследственное владение, став гра­
фом, то есть одним из высших чиновников во франкской иерархии, то
они включали в себя, по свидетельству единственного заслуживающе­
го доверия источника, «Истории реймсской церкви» Флодоарда, «не­
сколько графств вокруг Руана»; судя по всему это была часть руанско-
го диоцеза, располагавшаяся от Эпты и до моря, и часть диоцеза Эвре.
Но норманны были не из тех, кто мог надолго удовольствоваться столь
ограниченной территорией. Очень может быть, что к расширению вла­
дений их подвигла новая волна эмигрантов. В 924 году король Рауль
отдал Роллону Нижнюю Нормандию (25); в 933 сыну и наследнику
Роллона были переданы диоцезы Авранш и Кутанс. Так в Нейстрии
Нормандия обрела свои границы, отныне почти незыблемые.
Однако оставались еще викинги в низовьях Луары, представляя
собой ту же проблему, что и викинги в низовьях Сены, и эта проблема
была разрешена точно так же. В 921 году герцог и маркиз Роберт, брат
бывшего короля Эда, располагая на западе Франции большой властью
и чувствуя себя независимым государем, уступил речным пиратам, из
которых только несколько согласились креститься, Нантское графство.
Возможно, что эта дружина викингов была менее мощной, чем дружи­
на Роллона, а может быть, скандинавы успели привыкнуть селиться
именно у Роллона, который обосновался на Сене лет на двенадцать
раньше, но как бы там ни было, Нантское графство не разрослось и не
расширилось. К тому же в отличие от земель близ Руана Нантское граф­
ство не было свободным, и не было изолированным. Около 840 года
оно входило в состав королевства или герцогства армориканских бре­
тонцев; борьба претендентов на престол, грабежи викингов повели к
тому, что в этом краю царила полная анархия. Герцоги, а вернее, пре­
тендующие на герцогское достоинство графы Ваннете считали себя за­
конными господами этого пограничного края с романским языком; же­
лая вернуть себе свои владения, они рассчитывали на поддержку войск,
которые должны были предоставить им верные вассалы из собственно
Бретани. Один из них, Аллен Крученая Борода, вернувшись в 936 году
из Англии, куда он сбежал от преследований, сумел разбить захватчи­
ков. Нормандия на Луаре в отличие от Нормандии на Сене просуще­
ствовала недолго (26).
Расселение викингов Роллона по берегам Ла Манша не положило
конец опустошительным набегам. То в одном месте, то в другом появ­
лялись одинокие дружины и грабили тем более рьяно, что их предво­
дителям не досталось земли (27). В 924 году была снова разграблена
Бургундия. Иногда руанские норманны тоже принимали участие в этих
разбоях. Даже герцогам было трудно раз и навсегда отказаться от уко-
38
 Том I

пенившихся привычек. Реймсский монах Рихер, который писал свою

чронику в конце X века, чаще всего называет их «герцоги пиратов». И
в самом деле, их военные экспедиции мало чем отличались от разбой­
ничьих грабежей прошлого, тем более, что они часто брали к себе на
службу только что прибывшие с Севера дружины викингов. Так еще в
1013 году, век спустя после оммажа Роллона, викинги под предводи­
тельством претендента на корону Норвегии Олафа, тогда еще язычни­
ка, но которому после крещения суждено будет стать норвежским свя­
тым, ^жаждали добычи» (28). Искали добычи на побережье и другие
дружины, действуя на свой страх и риск. Одна из них в 966-970 годах
добралась до берегов Испании и взяла приступом Сант-Яго де Компо-
стелла. Даже в 1018 какая-то дружина появилась на побережье Пуату.
Однако мало-помалу викинги стали забывать дальние морские доро­
ги, и жители побережья Франции и дельты Рейна вздохнули свобод­
нее. В 930 году епископ Утрехта не только поселился в своем городе,
который его предшественник только навещал, но и отстроил его. И все-
таки берега Северного моря по-прежнему оставались беззащитными
перед любым нападением. В 1006 порт Тил на реке Ваал был разграб­
лен, находился под угрозой и Утрехт; не огражденные никакими стена­
ми дома и рынок на набережной жители подожгли сами. Фризский за­
кон несколько позже рассматривал как норму случаи, когда уведенные
норманнами местные жители были принуждены силой и угрозами стать
членами дружины. Таким образом скандинавские моряки еще доволь­
но долго лишали западные страны ощущения безопасности, внося тот
элемент нестабильности, который весьма характерен для определен­
ных стадий цивилизации. Но вместе с тем эпоха дальних экспедиций
норманнов с зимовками и завоеваниями в заморских странах отошла в
прошлое после их поражения у Стемфордбриджа.

5. Христианизация Севера
Север между тем постепенно христианизировался: одна культура
уступала место другой. Для историка нет работы более увлекательной,
чем детальное восстановление этого удивительного процесса, тем бо­
лее, что несмотря на неизбежные лакуны источники позволяют изу­
чить все его превратности, и этот опыт может помочь прояснить дру­
гие подобные явления. Но мы не в силах вместить в свое исследование
подооное подробное изложение и ограничимся упоминанием его клю­
чевых моментов.
Если бы мы сказали, что северное язычество не оказало сопротив­
ления христианству, мы погрешили бы против истины: христианству
понадобилось три столетия, чтобы покорить северные страны. Вместе

39
 М.Блок

с тем была причина, которая изначально предполагала победу христи­

анства: Скандинавии нечего было противопоставить хорошо органи­
зованному духовенству христианских стран, их единственными свя­
щеннослужителями были главы родов и племен. Но вместе с тем короли
вполне могли опасаться, что вместе с правом на священнодействие они
лишатся и своего величия, и вполне могли активно противостоять но­
вой религии.-Но как мы покажем впоследствии, христианское духовен­
ство не боролось против сакрального характера королевской власти.
Произошло другое: переселение кланов на другие земли, с одной сто­
роны, формирование общего государства, с другой, радикально изме­
нило социальную структуру скандинавского общества: родовые и пле­
менные вожди стали терять свой духовный авторитет. Похоже, что ко
времени христианизации языческой религии не только не хватало цер­
ковной организации, но сама она как религия начала распадаться. В
скандинавских произведениях этого периода герой часто человек не­
верующий, но примитивный скептицизм ведет не к исчезновению веры,
а к принятию новой, к тому же привычное многобожие способствовало
послушанию новым богам. Человеческому уму, не занятому критичес­
ким осмыслением действительности, близко все сверхъестественное,
откуда бы оно ни являлось. Христиане отказывались молиться язычес­
ким богам не потому, что не верили в их существование, а потому что
считали их злыми и опасными демонами, которые, однако, слабее еди­
ного Творца. Точно так же мыслили и норманны, чему мы находим сви­
детельство во многих текстах: они быстро признали Христа и Его свя­
тых как богов чужаков и в этом качестве старались при помощи своих
богов одержать над ними победу и поиздеваться, но вместе с тем, отда­
вая должное их неведомому могуществу, считали разумным и предус­
мотрительным соблюдать таинственную магию их культа. Так в 860 году
один заболевший викинг приносит обет святому Рикхарию. Немногим
позже вождь-исландец, искренне уверовавший в Христа, тем не менее
продолжает в особо сложных ситуациях обращаться к Тору (29). От
признания Бога христиан как опасной силы до принятия Его как един­
ственного Бога лежал долгий путь незаметных изменений сознания.
Грабительские экспедиции на Запад, заканчивавшиеся перемирия­
ми и переговорами, внесли свою лепту в изменение мировосприятия
викингов. Вернувшись домой, викинги приносили к своему очагу вме­
сте с добычей и новые верования. Оба великих короля-крестителя Нор­
вегии: Олаф, сын Трюггви, и Олаф, сын Харальда, были крещены один
в Англии в 994 году, второй во Франции в 1014, когда не были еще ко­
ролями, а были просто предводителями дружин. Крещение или тяго­
тение к вере в Христа становилось все естественнее по мере того, как
приплывшие из-за моря викинги встречали все больше своих соотече­
ственников, осевших на христианских землях и принявших закон сво-

40
 Том I

подданных или соседей. Принятию христианства способствовали и

торговые отношения, сложившиеся еще до периода военных набегов, и
никогда, собственно, не прерывавшиеся. В Швеции большинство пер­
вых христиан были купцами, часто ездившими в порт Дорстед, глав­
ный центр связи империи франков с северными морями. Древняя гот-
ландская хроника сообщает о жителях острова следующее: «Они ездили
со своим товаром в самые разные края; среди христиан они жили по
христианскому обычаю; некоторые из них крестились и привозили с
собой священников». В самом деле, следы самых старинных христиан­
ских общин мы находим в торговых городах: Бирка возле озера Мела-
рен, Рипон и Шлезвиг, как крайние точки дороги от моря до моря, пе­
ресекавшей ютландский перешеек. В Норвегии к началу XI века, как
проницательно замечает исландский историк Снорри Стурлусон:
«большинство жителей побережья были христианами, а в глубине стра­
ны - в горах и долинах - оставались язычниками» (30). Долгое время
обыкновенные человеческие контакты, связанные с сезонным торго­
вым общением, были куда более действенными для христианизации
язычников, нежели миссионерские путешествия, организованные цер­
ковью.
А миссионерская работа началась довольно рано. Каролинги счи­
тали своим долгом в качестве христианских государей бороться с язы­
чеством, с одной стороны, а с другой, видели в этой борьбе наиверней­
ший путь распространения своей власти над объединенными одной
молитвой народами. По этому же пути шли и великие германские им­
ператоры, наследники каролингских традиций. Приняв крещение, Гер­
мания считала необходимым позаботиться и о германцах, живших на
Севере. По инициативе Людовика Благочестивого миссионеры отпра­
вились возвещать о Христе народам Дании и Швеции. В христианских
странах, подражая политике Григория Великого, которую он вел по от­
ношению к Англии, выкупали на рабовладельческих рынках детей-
скандинавов с тем, чтобы вырастить их в христианской вере и пригото­
вить к миссионерству. Оплотом христианизации скандинавских стран
стало основанное в Гамбурге архиепископство, первым настоятелем ко­
торого стал вернувшийся из Швеции пикардийский монах Ансгар:
митрополия эта не имела епископов, но зато перед ней открывались
необъятные территории для проповеди: славянские и скандинавские
страны. Однако успеху миссионерской деятельности мешало многое: в
местном населении были еще крепко укоренены исконные верования,
в
о франкских священниках местные жители видели слуг иноземных
!осударей, и поэтому они вызывали у них живейшее недоверие, среди
самих
миссионеров очень редко встречались пламенеющие верой души,
такие, каким был Ансгар. В 845 году викинги опустошили Гамбург,
пасая занятое миссионерской деятельностью архиепископство, цер-

41
 М.Блок

ковные власти перевели его в Бремен, более древний и более богатый

город, принадлежавший до этого кельнской епархии.
Теперь колыбелью надежд и упований становится Бремен. Начи­
ная с X века служители новой епархии вновь занимаются миссионер­
ской деятельностью, и на этот раз их ожидает куда больший успех.
Но в это же самое время священники с противоположного края
христианского мира - из Англии - стали оспаривать у своих немецких
собратьев честь окрестить язычников Скандинавии. Англичане давно
преуспели в искусстве воздействовать на души, они внушали сканди­
навам гораздо меньше опасений, так как связи этих народов были дав­
ними и прочными, поэтому их жатва, очевидно, была более обильной.
Свидетельством тому шведский религиозный язык: в нем гораздо боль­
ше заимствований из англосаксонского, чем из немецкого. И еще: пат­
роны многих скандинавских церквей - английские святые. И хотя по
церковной иерархии возникающие в Скандинавии недолговечные ди­
оцезы должны были подчиняться епископству Бремен-Гамбург, скан­
динавские короли, если они были христианами, охотно посвящали сво­
их ставленников в сан епископа в Великобритании. И совершенно
понятно, что во времена Кнута и его наследников влияние Англии было
особенно мощным не только в Дании, но даже и в Норвегии.
На деле решающее слово в вопросе христианизации оставалось за
королем или верховным правителем. Церковь прекрасно это знала и
заботилась прежде всего о том, чтобы привлечь власть на свою сторо­
ну. Христианские общины множились, язычники, осознавая прибли­
жающуюся опасность, готовились защищаться, и обе стороны: и языч­
ники, и христиане - самые большие надежды возлагали на государя,
который поможет им в борьбе и расправится с противником самыми
суровыми мерами. Христианской церкви нужна была поддержка пра­
вителей еще и для того, чтобы размещать на их землях монастыри и
аббатства, без которых она не могла бы поддерживать духовную жизнь
и приобщать к ней население. Правители же в борьбе за престол и ди­
настических распрях всегда использовали религиозную рознь: не раз
смена династии нарушала, правда, временно, строящуюся в стране цер­
ковную организацию. Можно считать, что христианство одержало по­
беду после того, как во всех трех странах на престолах стали сменять
друг друга государи-христиане: в Дании это было после Кнута, в Нор­
вегии после Магнуса Доброго (1035) и значительно позже в Швеции
после правления короля Инге Старшего, который в конце XI века раз­
рушил древнее святилище в Упсале, где его предшественники так час­
то приносили жертвы: животных, а иногда и людей.
Все скандинавские страны точно так же, как Венгрия, заботясь о
своей независимости, создали свою собственную церковную иерархию,
которая подчинялась непосредственно Риму. Пастырям епископства
42
 Том I

Бремен-Гамбург пришлось стать весьма тонкими политиками для того,

чтобы, смирившись с неизбежностью и жертвуя всякий раз малым для
спасения главного, все-таки пытаться сохранять верховное положение,
по традиции принадлежавшее именно их епархии. Архиепископ Адаль­
берт в 1043 году задумал создать обширную северную патриархию, в
лоне которой под руководством преемников святого Ансгара будут
существовать национальные скандинавские митрополии. Однако рим­
ская курия косо смотрела на обладающие властью промежуточные зве­
нья и не торопилась одобрить этот проект, а хлопотать о нем Адальбер­
ту мешали бесконечные распри немецких баронов. В 1113 году в Лунде
(датская Скания) была основана архиепископская кафедра, ее власть
распространялась на все скандинавские страны. В 1152 году Норвегия
получила свою кафедру, которая расположилась в Нидаросе (Трон­
хейм), возле могилы короля-мученника Олафа, которая стала настоя­
щим палладиумом норвежцев. В 1164 году шведская митрополия рас­
положилась неподалеку от того места, где когда-то в языческие времена
находилось святилище королей Упсалы. Таким образом скандинавс­
кая церковь избавилась от подчинения немецкой церкви. Что же каса­
ется политики, то государям Восточно-франкского королевства, не­
смотря на их многочисленные вмешательства в династические войны
Дании, так и не удалось на длительный срок обложить их в знак подчи­
нения данью, не удалось и изменить в свою пользу границы. В конце
концов, две большие германские ветви разошлись еще дальше и разде­
ление их пойдет все энергичнее. Германия не была и не могла быть еди­
ной страной для всех германцев.

6. В поисках первопричин
Можно ли считать, что обращение в христианство отвратило скан­
динавов от стремления к дальним странствиям и грабежам? Можно ли
усмотреть - как это иногда делалось - в набегах викингов религиоз­
ную подоплеку, считая, что ими двигал неукротимый фанатизм языч­
ников? Нет. Все, что мы знаем о древних народах, говорит об их почте­
нии к любым верованиям. Но, может быть, жизнеотношение викингов
все-таки изменилось под влиянием новой веры? Морские странствия
норманнов и их набеги будут непонятны, если не учитывать присущей
им воинственности и страсти к авантюрам, которые вместе с тем со­
вмещались и с мирными занятиями вроде торговли: тех же самых ви­
кингов мы видим в качестве расчетливых купцов на рынках Европы, в
Константинополе, в портах дельты Рейна, видим, как обживают они
промерзшую землю Исландии, но при этом для них для всех нет боль­
шей радости и чести, чем «бряцание меча» и «стук щитов», по свиде-

43
 М.Блок

тельству саг, записанных в XII веке, но созданных гораздо раньше и

сохранивших подлинный голос викингов древнего времени; о том же
свидетельствуют и памятные стелы, и надгробные камни, и кенотафы,
стоящие на пригорках в скандинавских странах и привлекающие к себе
внимание и сегодня ярко-красными руническими письменами на се­
ром фоне. Эти руны не повествуют, как большинство греческих надпи­
сей, о мирной кончине у домашнего очага, они почти исключительно
напоминают о героях, погибших в кровавых экспедициях. И вполне
очевидно, что воспевание подобных доблестей плохо уживается с про­
поведями Христа, призывающего к кротости и милосердию. Но впо­
следствии у нас будет множество возможностей отметить, что у запад­
ных народов на всем протяжении Средних веков самая горячая вера в
христианские таинства сочеталась без особых затруднений с пристра­
стием к насилию и добыче, то есть с органической предрасположенно­
стью к войне. Безусловно другое, со времени обращения в христиан­
ство скандинавы общаются с такими же католиками, исповедуют один
и тот же символ веры, воспитываются на одних и тех же религиозных
легендах, отправляются в одни и те же паломничества, читают или при­
нуждают себя читать при малой склонности к образованию те же са­
мые книги, в которых, пусть в несколько измененном виде, присутству­
ют греко-римские традиции. Но мешала ли когда-нибудь общая
культура западным народам воевать между собой?
Представление о едином и всемогущем Боге и совершенно иная в
связи с этим картина загробной жизни, конечно же, нанесли тяжелый
удар характерной для викингов вере в мистическую власть судьбы и
славу, - вере, в которой не один из них находил оправдание своим стра­
стям и которые так ярко отражены в древней нордической поэзии. Но
можно ли считать, что этих новых представлений достаточно для того,
чтобы скандинавские правители отказались следовать путями Ролло-
на и Свейна, отказались нанимать воинов и искать славы?
Честно говоря, сформулировав проблему так, как мы ее сформули­
ровали, мы сразу допустили ошибку. Невозможно понять, почему яв­
ление завершилось, не определив причин, из-за котоорых оно возник­
ло. Обходя эти причины, мы пытаемся облегчить себе задачу, так как
не знаем доподлинно, почему викинги пустились в свои дальние пла­
вания, точно так же, как не знаем, почему они их прекратили. Разуме­
ется, мы можем назвать множество причин, из-за которых лежащие
южнее земли, зачастую более плодородные и обжитые, могли соблаз­
нить жителей Севера. История крупных вторжений германцев, исто­
рия предшествующих передвижений северных народов не была ли дли­
тельным стремлением к солнцу? Древней была и традиция нападения
и грабежей со стороны моря. Удивительно согласно Григорий Турский
и поэма «Беовульф» передают нам воспоминание об экспедиции, кото-

44
 Том I

рую осуществил около 520 года один из королей ётов к берегам Фри-
зии; воспоминания о других попытках того же рода не дошли до нас,
очевидно, только из-за отсутствия письменных источников. Несомнен­
но дрУгое: к VIII веку отдаленные экспедиции стали необыкновенно
многочисленными.
Можно ли объяснить это тем, что к этому времени плохо защищае­
мый Запад стал более доступной добычей, чем раньше? Это объясне­
ние плохо согласуется с другими одновременно происходящими собы­
тиями: заселением викингами Исландии и возникновением варяжских
княжеств вдоль русских рек. Трудно себе представить и другое: будто
бы меровингское государство в период своего упадка было защищено
лучше, чем монархия Людовика Благочестивого и его сыновей. Нет,
все-таки ответ на этот вопрос следует искать в истории северных стран.
Сравнение кораблей IX века с более ранними находками показы­
вает, что за период, предшествовавший появлению викингов, сканди­
навские моряки значительно усовершенствовали конструкцию своих
драккаров. Нет сомнения, что без этих технических усовершенствова­
ний дальние путешествия через моря и океаны были бы невозможны.
Но можно ли предположить, что норманны отправились вдаль от род­
ных берегов только ради удовольствия испробовать свои более совер­
шенные корабли? Скорее наоборот, они их усовершенствовали для того,
чтобы иметь возможность переплыть на другой берег моря.
Своеобразное объяснение дает Дудон из аббатства святого Канте-
па, историк норманнов во Франции: он считает, что причиной их миг­
раций было перенаселение скандинавских стран, а виною перенаселе­
ния была полигамия. Отметем сразу последнюю причину: гаремы были
только у вождей, да и демографическая наука не установила, что поли­
гамия способствует увеличению деторождения. Народам, ставшими
жертвами нашествий, свойственно говорить в первую очередь о неиз­
меримом численном превосходстве противника, они наивно полагают,
что это оправдывает их поражение - средиземноморцы так описывали
нападение кельтов, римляне - германцев. Но на этот раз версия Дудо-
на заслуживает большего доверия, так как он получил ее не от побеж­
денных, а от победителей, и в ней есть безусловное правдоподобие. Пе­
реселение народов с II по IV века, которое в конечном счете приведет к
уничтожению Римской империи, повело к тому, что скандинавский
полуостров, балтийские острова и Ютландия обезлюдели. Оставшие­
ся на месте племена на протяжении нескольких веков расселялись без
всяких затруднений. Однако к VIII веку они, безусловно, стали ощу­
щать нехватку земли в силу особенностей своего сельского хозяйства.
Первые отправившиеся на Запад викинги не искали ни земли, ни
постоянного местожительства, они искали добычи, которую могли бы
привезти домой. Привезенная добыча могла возместить нехватку зем-
45
 М.Блок

ли. Благодаря грабежу в более южных странах вождь, стесненный и

обеспокоенный уменьшением своих полей и пастбищ, мог поддержи­
вать привычный образ жизни и одаривать своих дружинников теми
щедрыми дарами, которые обеспечивали ему необходимый престиж в
их глазах. В более бедных слоях населения эмиграция избавляла семьи
от лишних едоков, оставляя у семейного очага только младших. Дума­
ется, в Швеции было немало крестьянских семей наподобие той, о ко­
торой нам сообщает памятная стела XI века: из пяти сыновей только
старший и младший остались на родине, трое остальных погибли в даль­
них краях - один на Борнхольме, второй в Шотландии, третий в Кон­
стантинополе (31). И наконец, очевидно, очаг своих предков вынужда­
ла покидать еще и родовая месть, бывшая в обычае у скандинавов.
Сокращение незанятых территорий затрудняло поиск новых мест
поселения внутри страны; преследуемый часто обретал безопасность
только в море или за морем, куда уже были проторены пути. Он тем
охотней садился на корабль, чем более могущественным был его пре­
следователь и чем большее количество земель находилось под его вла­
стью. Путешествия за море увенчивались успехом. Сделавшись не толь­
ко привычными, но и выгодными, они стали привлекать уже не одних
потерпевших или изгнанников, но и охотников поживиться; спустя не­
долгое время опасное, но приносящее добычу плавание стало и ремес­
лом, и спортом.
Как начало, так и конец норманнских нашествий невозможно объяс­
нить состоянием политической власти в тех странах, которые подвер­
гались нападениям. Нет сомнения, что империя Отгона имела больше
возможностей по сравнению с государством последних Каролингов для
того, чтобы защитить свои побережья; Вильгельм Бастард и его преем­
ники в Англии тоже могли бы стать опасными противниками приплы­
вающих викингов. Однако ни те, ни другие ничего не делали для того,
чтобы защититься от набегов. В то же время невозможно поверить, что
Франция середины X века и Англия при Эдуарде Исповеднике стали
для викингов более труднодоступной добычей. Скорее процесс укреп­
ления скандинавских королевств до поры до времени способствовал
увеличению миграции населения: на морских дорогах оказалось мно­
жество осужденных и неудачливых претендентов на власть, но как толь­
ко положение стабилизировалось, охотников странствовать стало мень­
ше. Со временем и кораблями, и дружинами стало распоряжаться
государство, пристально следя за всеми передвижениями и путешестви­
ями. Короли не поощряли самостоятельных экспедиций, поскольку
подобные предприятия питали дух смутьянства и непокорства, обес­
печивали преступникам легкое бегство, а заговорщикам давали возмож­
ность собрать необходимые для их замыслов деньги, как повествует об
этом «Сага о святом Олафе». Говорят, что Свейн, став королем Норве-

46
 Том I

гии, наложил запрет на плавания за море. Вожди дружин мало-помалу

привыкли к более размеренной жизни, утоляя свои горделивые притя­
зания службой на родной земле государю или его противнику. Что ка­
сается новых земель, то более активно стали осваивать необжитые земли
внутри страны. Кнут и Харальд Суровый Правитель попытались вес­
ти завоевательные войны, но в нестабильном еще государстве королям
было трудно собрать войско, военная повинность была организована
очень громоздко. Последняя попытка датского короля напасть на Анг­
лию во времена Вильгельма Завоевателя закончилась прежде, чем суда
подняли якорь: король был низложен в результате дворцового перево­
рота. Впоследствии норвежские короли расширяли свои владения за
счет островов на западе: от Исландии до Гебридов. Короли Дании и
Швеции вели долгие войны со своими соседями: славянами, литовца­
ми, финнами, считая их карательными, так как пиратские набеги всех
этих народов не давали покоя всей Балтике. Но нельзя не сказать, что
эти войны, то завоевательные, то религиозные, по-прежнему напоми­
нали те разбойничьи набеги, от которых в свое время страдали берега
Шельды, Темзы и Луары.

Г л а в а III. ПОСЛЕДСТВИЯ И УРОКИ

ЭПОХИ НАШЕСТВИЙ

1. Потрясения
Последние нашествия нанесли Западу трудно заживающие раны.
Скандинавы не щадили городов, и, хотя многие из них после ограбле­
ний и запустения заселились опять и были даже отстроены заново, их
экономическая жизнь налаживалась очень медленно, так как они были
очень ослаблены. Кое-каким из них не повезло вовсе: два главных пор­
та империи Каролингов на северных морях - Дорстед в дельте Рейна и
Квентовик при впадении реки Канш - навсегда остались один - захо­
лустным поселком, второй - рыбацкой деревенькой. Речные дороги пе­
рестали быть безопасными: в 861 году парижские купцы во время сво­
его плавания были захвачены скандинавами и увезены в рабство. Но
больше всего пострадали деревни, иной раз от них в самом деле не ос­
тавалось ничего. Так в Тулонэ после набегов викингов из Френе крес­
тьянам пришлось поднимать землю заново, все межевые знаки были
снесены, и по свидетельству летописи, «каждый обработал столько зем­
ли, сколько хватило сил» (32). В акте от 14 сентября 900 года идет речь
о Вонте, небольшом поместье в долине реки Эндр, и деревне Марти-

47
 М.Блок

ньи, расположенной на Луаре в провинции Турень, которую так часто

грабили викинги. В Вонте «пятеро рабов могли бы обработать всю зем­
лю, если бы не войны». В Мартиньи в держании у крестьян было сем­
надцать наделов, но, к сожалению, некому больше за эти наделы пла­
тить. Только шестнадцать семей осталось на семнадцати участках, а
каждый участок из них обрабатывали две или три семьи. У многих муж­
чин «нет ни жены, ни детей». И как рефрен повторяется все та же скорб­
ная фраза: «Люди могли бы кормиться землей, если бы был мир» (33).
Но опустошения были делом не только грабителей, единственным ору­
жием, которым зачастую боролись с захватчиками, был голод. В
894 году отряд викингов был вынужден укрыться в крепости Честер, и
тогда, по свидетельству летописи, английские королевские войска «уве­
ли из округи весь скот, сожгли хлеба и пустили пастись лошадей вок­
руг города, чтобы они уничтожили всю траву)».
По сравнению со всеми другими слоями населения положение кре­
стьян было самым безнадежным. Между Соной и Луарой, возле Мозе­
ля отчаявшиеся крестьяне сбивались в отряды и с неистовством набра­
сывались на пришельцев. Неумелых воителей уничтожали без всякой
жалости (34). Но от опустошения деревень страдали не одни крестья­
не. Горожане, даже если стены городов надежно защищали их, страда­
ли от голода. Беднели сеньоры, жившие на доходы от своих земель.
Нищала церковь, вследствие чего - как это было и после Столетней
войны - пришли в упадок монастыри, а вместе с ними как монашеская
жизнь, так и интеллектуальная. Больше других стран пострадала Анг­
лия. В предисловии к «Правилу пастырскому» Григория Великого ко­
роль Альфред, который перевел это «Правило» для англичан, жалует­
ся на «горькое время, когда ради того, чтобы уберечь землю от огня и
разграбления, церкви вынуждены были жертвовать своими сокрови­
щами и книгами» (35). Его голосом жаловалась вся церковная англо­
саксонская культура, еще недавно озарявшая своим светом Европу. Но
главная беда была в том, что люди повсеместно обессилели. По мере
того как восстанавливалась безопасность, люди возвращались к мир­
ной деятельности, но их стало гораздо меньше, земли гораздо больше,
и, когда-то тщательно обработанная, она теперь зарастала бурьяном.
Целинные земли, которых оказалось теперь в избытке, были освоены
только спустя век.
Но ущерб не ограничился материальными убытками. Хотелось бы
указать и на моральный ущерб. Пережитый людьми шок был особенно
чувствителен, так как гроза пришлась на относительно мирные време­
на, по крайней мере, в Империи франков. Хотя, разумеется, мир в
Империи Каролингов не был ни давним, ни полным. Но память чело­
веческая коротка, а стремление к иллюзиям неисчерпаемо. Подтверж­
дение сказанному - история укрепления Реймса, которая с иебольши-

48
 Том I

ми изменениями повторялась чуть ли не с каждым городом (36). Исто­

рия эта следующая: архиепископ реймсскии получил от Людовика Бла­
гочестивого разрешение использовать камни построенной древними
римлянами городской стены на перестройку собора. «Монарх, - пи­
шет Флодоард, - в те годы наслаждался миром и, гордясь могуществом
своего царства, даже не помышлял о вторжении варваров». Не прошло
и пятидесяти лет, как варвары вернулись, и горожанам пришлось по­
спешно возводить новые городские стены. Укрепления, которыми при­
нялась оснащаться Европа, были зримым знаком переживаемого ею
страха и подавленности. Разбой в эти времена становится привычным
явлением, и возможность такового оговаривается даже в заключаемых
договорах. Подтверждением тому договор об аренде земли в окрестно­
стях Луккн в 876 году, который предусматривает отсрочку арендной
платы, если «язычники сожгут или ограбят дома или мельницу» (37), а
восемнадцатью годами раньше король Уэссекса объявляет в своем за­
вещании, что «деньги на милостыню», которую он поручает раздать в
свои землях, должны быть выделены в том случае, если «на этих зем­
лях останутся люди и скот, и она не превратится в пустыню» (38). В
самых разных концах Европы возносятся очень похожие и одинаково
горячие молитвы, их сохранили для нас несколько богослужебных книг;
в Провансе молились: «Пресвятая Троица... избавь твой христианский
народ от обид язычников» (в этих местах язычниками, без сомнения,
именовались сарацины), в северной Галлии просили: «От свирепых нор­
маннов, что опустошают наши царства, избавь нас, Господи!», в Моде-
не умоляли святого Джеминьяно: «Против стрел венгерцев будь на­
шим защитником» (39). Представим себе на секунду душевное
состояние верующих, которые каждый день присоединяются к этим мо­
литвам. Жизнь в постоянной тревоге не проходит безнаказанно. Хотя,
разумеется, за тени, что омрачали души в те нелегкие времена, были
ответственны не только сарацины, венгры, норманны, но и они тоже в
немалой степени.
Вместе с тем нельзя сказать, что все эти потрясения носили только
негативный характер. Они изменили и порой весьма радикально те
силовые линии, которые сформировали западную цивилизацию.
После вторжения викингов на территорию Галлии население рас­
селилось по-иному, и, если бы мы имели более точные сведения об этом,
мы четче видели бы и последствия. Начиная с царствования Карла
Лысого, власти пытаются вернуть на прежние места, правда, без боль­
шого успеха крестьян, убежавших от викингов. Можно ли думать, что
все до единого жители Лимузена, о которых хроники неоднократно
сообщают, что они искали спасения в горах, вернулись обратно? И в
Бургундии равнины опустели в гораздо большей степени, нежели пред­
горья (40). Деревни, что одна за другой исчезали с лица земли, вовсе не

49
 М.Блок

все были сожжены и разрушены, многие были просто покинуты свои­

ми жителями ради более надежного убежища. И, как всегда, повышен­
ная опасность вела к готовности жить более скученно. Мы гораздо боль­
ше знаем о передвижении по стране монахов, чем простых жителей. По
дорогам скитаний монахи несли с собой не только святые мощи, но и
свои религиозные традиции, свои легенды о святых; пересекаясь, зна­
комясь друг с другом, католики постепенно формировали некую общ­
ность, единый католический мир. Великий исход бретонских релик­
вий многих познакомил с бретонской агиографией, и верующие,
изумленные их необычайными чудесами, охотно приняли бретонских
святых.
Но самые значительные перемены как политические, так и куль­
турные произошли в Англии, где чужаки хозяйничали дольше, чем в
других местах, и на более обширной территории. Ослабление понача­
лу сильных королевств: Нортумбрии на северо-западе и Мерсии в цен­
тре, повело к тому, что самым сильным стал расположенный на юге Уэс-
секс, его короли превратились, как говорит одна из хартий, в
'«императоров всей Британии* (41); их наследие прибрали впослед­
ствии к рукам Кнут и Вильгельм Завоеватель. Южные города: Винчес­
тер, Лондон с этих пор будут привлекать к себе внимание своими бо­
гатствами, так как в их великолепных замках будут храниться подати,
собранные со всей страны. Аббатства Нортумбрии славились как оча­
га учености, в одном из них жил Беда Достопочтенный, в другом учил­
ся Алкуин. Грабежи датчан и постоянные расправы Вильгельма Завое­
вателя, который то предотвращал бунт, то наказывал бунтовщиков,
положили конец интеллектуальной гегемонии Нортумбрии. Случилось
и худшее: часть северных земель навсегда перестали быть английски­
ми. Завладев Йоркширом, викинга отрезали от остальной англоязыч­
ной страны земли вокруг нортумбрийской крепости Эдинбург, и жи­
вущие на них англичане стали подданными горцев-кельтов. Двуязычное
королевство Шотландия сформировалось в результате скандинавско­
го нашествия.

2. Языковые заимствования и топонимика

Ни сарацины, ни венгры за пределами дунайской равнины не сме­
шивали сколько-нибудь заметно свою кровь с кровью жителей старой
Европы. Участие скандинавов в жизни европейских стран не ограни­
чилось одними грабежами: обосновавшись в Англии и нейстрнйской
Нормандии, они, без сомнения, брали в жены местных девушек и те
рожали от них детей. Частыми были подобные случаи или редкими?
Антропологическая наука не в силах ответить на этот вопрос. Значит,
нужно искать его, используя косвенные свидетельства.
50
 Том 1

Примерно с 940 года норманны, поселившиеся на берегах Сены

вокруг Руана, перестали говорить только на своем языке. Зато норман­
ны Нижней Нормандии говорили только на родном языке, возможно,
потому что она была заселена более поздней волной эмиграции; род­
ной язык в этом герцогстве оставался настолько значимым, что герцог-
правитель считал необходимым обучить ему своего наследника. Имен­
но в это время мы отмечаем наличие достаточно влиятельных
языческих группировок, которые сыграли немалую роль в смуте, пос­
ледовавшей после смерти герцога Вильгельма Длинный Клинок, уби­
того в 942 году. До начала XI века у «ярлов Руана», по словам саги,
сохранялась верность «памяти о родстве» с вождями Севера (42), и по­
этому жители этих мест были двуязычными, сохраняя свой скандинав­
ский язык. Иначе как объяснить следующие факты: в 1000 году род­
ственники виконтессы Лиможской, которую на пуатевенском
побережье захватила дружина викингов и увезла «за море», обратились,
желая ее освободить, к герцогу Ричарду II; этот же герцог в 1013 году
взял к себе на службу дружины Олафа, а на следующий год его под­
данные под Дублином сражались в войске датского короля (43). Но
вскоре после этого периода языковая ассимиляция скандинавов все-
таки произошла, способствовали ей как христианизация, так и смешан­
ные браки, которые продолжали заключаться то чаще, то реже в раз­
ные периоды; Адемар Шабанский писал о ней как о законченной
примерно в 1028 году (44). Что же касается владений Роллона, то ро­
манский диалект Нормандии, а с его помощью и французский язык,
позаимствовали из скандинавского всего лишь несколько терминов, и
все они - мы сейчас не берем земледельческую терминологию - каса­
ются навигации или топографии побережья: например, le havre - га­
вань или бухточка. Приобретя романизированную форму, эти слова
остались в языке живыми, поскольку сухопутному народу невозмож­
но было найти в своем языке слова, обозначающие части корабля или
особенности строения побережья.
Изменение языка Англии пошло по другим направлениям. На ост­
рове скандинавы не так ревностно держались за свой язык, как на кон­
тиненте, и учили англосаксонский, но, изучая, они переиначивали его
на свой лад. Кое-как приспосабливаясь к чужой грамматике, осваивая
большую часть лексики, скандинавы примешивали к разговору нема­
лую толику своих слов. Тесно общаясь с эмигрантами, привыкло к этим
словам и местное население. Желание сохранить собственный язык,
собственный стиль не было в данном случае ведущим; даже те писате­
ли и поэты, которые были заведомо привержены традициям своего на­
рода, широко заимствовали чужие слова, примером тому заимствова­
ния из языка викингов в героической песне, воспевающей славных
воинов Эссекса, павших в 991 в битве при Молдоне против тех же ви-

51
 М.Блок

кингов, «смертоносных волков». Для того чтобы найти заимствования,

не нужно листать специальные терминологические словари, - они жи­
вут в языке как самые употребительные слова: существительные - небо
(sky), друг (fellow); прилагательные - низкий (low), больной (ill); гла­
голы - звать (to call), брать (to take); местоимения - например, личные
третьего лица множественного числа; равно как и другие слова, кото­
рые кажутся нам сейчас английскими из английских, родились на са­
мом деле гораздо севернее. Миллионы людей, говорящие в двадцатом
веке на одном из самых распространенных на земном шаре европей­
ских языков, совсем по-иному выражали бы свои каждодневные нуж­
ды, если бы к берегам Нортумбрии не пристали бы драккары «морских
людей».
Но как был бы не прав историк, если бы, сравнив обилие заимство­
ваний в английском и скудость их во французском, счел бы это свиде­
тельством обилия скандинавов в Англии и малого их числа во Фран­
ции. Влияние изживаемого языка на жизнеспособного конкурента не
зависит впрямую от количества носителей, которым он служил сред­
ством выражения. Главную роль тут играют чисто лингвистические
факторы. Если романские диалекты Галлии были отделены пропастью
от древнескандинавских языков, то староанглийский в эпоху викин­
гов был, наоборот, им близок, так как происходил от общих с ними гер­
манских корней. Одни слова были сходны во всех этих языках и смыс­
лом и формой; другие, обладая одинаковым смыслом, были как бы
возможными вариантами одной и той же формы. В случае, когда скан­
динавское слово заменяло английское, на него не похожее, это чаще
всего означало, что в английском уже было сходное со скандинавским
семантическое поле, куда органично вставало заимствование. Но разу­
меется, формирование нового языка не происходило бы, не живи скан­
динавы в Англии и не поддерживай они постоянных контактов с ис­
конными обитателями.
В нормативный английский язык заимствования попали через ди­
алекты северной и северо-восточной Англии. А если не попали, то ос­
тались в этих диалектах. Именно в этих районах, а точнее, в Йоркши­
ре, Камберленде, Вестморланде, северной части Ланкашира и
Пятиградья (Линкольн, Стамфорд, Лестер, Ноттингем и Дерби) при­
плывшие из-за моря ярлы создали самые значительные и долговремен­
ные поселения. В этих же местах скандинавы в основном пользовались
и землей. Англосаксонская хроника отмечает, что в 876 году вождь ви­
кингов, обосновавшийся в Йорке, отдал край Дейра своим дружинни­
кам, «и отныне они его возделывали». И далее в 877 году «после жатвы
датское войско вошло в Мерсию и завладело частью ее». Интересно то,
что языковые заимствования полностью подтверждают факт кресть-
яиствования викингов, о котором упоминают хроники, ведь только

52
 Том I

крестьяне, живущие бок о бок друг с другом, могли позаимствовать

слова, обозначающие самые обиходные и насущные вещи: хлеб (bread),
яйцо (egg), корень (root).
Тесное общение двух народов подтверждается и изучением имен
собственных. На протяжении X и XI веков при выборе имен для своих
детей аристократы руководствовались прежде всего престижем иерар­
хической моды, так как в этот период традиция передачи семейных имен
была утрачена полностью, крестные еще не передавали своих имен кре­
стникам, а верующие отцы и матери не называли детей в честь святых.
После нормандского завоевания в 1066 году имена скандинавского про­
исхождения, до этого очень распространенные среди английской арис­
тократии, исчезают почти на целый век: все, кто претендовал на своего
рода социальную избранность, единодушно от них отказываются. Го­
раздо дольше скандинавскими именами пользуются крестьяне и даже
горожане, что, вполне возможно, свидетельствует о стремлении при­
близиться к касте победителей. Так было в графствах Линкольн и Йорк
до XII века, а в графстве Ланкастер до самого конца средневековья.
Трудно предположить, что эти имена носили только потомки викин­
гов, скорее наоборот, их употребление в деревнях было следствием под­
ражания и смешанных браков. Но и подражание, и браки возникали
только потому, что большое количество эмигрантов поселилось рядом
с исконными обитателями, чтобы разделить с ними их скудную жизнь.
Что касается нейстрийской Нормандии, то, не имея в своем распо­
ряжении специальных исследований на эту тему, вполне естественно
предположить, что и там происходили те же самые процессы, что и в
наболее обжитых скандинавами графствах Англии. За исключением
нескольких имен нордического происхождения, как, например, имя Ос-
бори, которое сохранялось среди нормандских аристократов вплоть до
XII века, в целом скандинавская знать приняла французские имена.
Пример этому подал сам Роллон, окрестив родившегося в Руане сына
именем Гильом (Вильгельм). С этих пор ни один из герцогов не воз­
вращался к родным заморским традициям: по всей видимости, они не
хотели выделяться среди других вельмож королевства. Зато точно так
же, как в Англии, люди попроще оставались верными исконным тра­
дициям, о чем свидетельствует определенное число нормандских фа­
милий, произошедших от скандинавских имен. Ономастика утвержда­
ет, что наследственные семейные фамилии сформировались не раньше
XIII века. Этот факт говорит о том, что и в Англии, и в Нормандии
существовало крестьянское население, но в Нормандии его было мень­
ше, и размещалось оно на более обширной территории.
Различные географические названия в этих местах позволяют
утверждать, что викинги, которые опустошали эти края, потом сами
же заселяли пустоты. Хотя в Нормандии трудно различить, принадле-
53
 М.Блок

жит ли данное название скандинавам или саксонцам, колонизировав­

шим этот край задолго до них, - саксонцы, безусловно, были в Нижней
Нормандии, - но в большинстве случаев естественнее предположить,
что названия скандинавские.
Что же касается других областей Франции, то, внимательно изу­
чив список земель, принадлежавших в конце эпохи Меровингов мона­
хам обители св. Вандрия в районе Нижней Сены, мы можем извлечь из
него два следующих заключения: первое - все галло-романские или
франкские названия не изменились из-за последующего владения эти­
ми землями норманнами; второе - многие из названий невозможно
идентифицировать, так как во время норманнского нашествия дерев­
ни были или уничтожены, или впоследствии названы по-другому (45).
Не вызывают сомнения в существовании поселений викингов сканди­
навские названия, сгруппированные в какой-то из местностей. В райо­
не Румуа и Ко есть такие группы: несколько рядом стоящих деревень с
названиями, звучащими по-скандинавски. Существуют и другие мел­
кие группки на большом расстоянии друг от друга, например, между
Сеной и Риль, вдоль леса Лонд - название леса тоже нордическое, -
напоминающие о распашке нови колонизаторами, сроднившимися и с
жизнью леса. Судя по всему, завоеватели стремились держаться тес­
ной группой и не слишком удаляться от моря. В районах Вексена, Алан-
сона, Авранша нет следов скандинавских поселений.
По другую сторону Ла Манша мы встречаем те же самые явления,
но на гораздо большей территории. Скандинавские названия или на­
звания, измененные под влиянием скандинавов, мы находим в граф­
стве Йорк, в местности, расположенной на юг от залива Солуэй и по
морскому побережью Ирландии, названий становится меньше по мере
углубления к югу и центру острова; продвигаясь по графствам Бэкин-
гем и Бедфорд ближе к холмам и приближаясь на северо-востоке к рав­
нине Темзы, мы встречаем всего несколько скандинавских групп.
Разумеется, не все деревни, названные на скандинавский лад, были
совершенно новыми поселениями или деревнями с новыми жителями.
Но, безусловно, были и деревни целиком скандинавские. Вот факты,
которые это подтверждают. Колонизаторы, осевшие на берегах Сены в
устье небольшой долины, назвали свое поселение «Холодный ручей»,
что на их языке звучало как Кодбек, и трудно поверить, что в этом по­
селении кто-то говорил по-французски. Многие деревни на севере
Йоркшира называются Ingleby, «деревня англичан» (слово by, без вся­
кого сомнения, скандинавское): название, лишенное смысла, если бы в
те времена скандинавам не казалось странностью иметь на своих зем­
лях англичан. Видно и другое: когда поселение названо по какой-то
местной особенности, но скандинавским словом, такое название мог
дать только крестьянин. Такие случаи характерны для северо-восточ-

54
 Том I

ной Англии. Что же касается Нормандии, то пожалеем еще раз об от­

сутствии серьезных исследований на эту тему, так как существующие
не внушают большого доверия. Многие географические названия и в
Англии, и в районе Сены двусоставные, и первая их часть - скандинав­
ское 1гмя собственное. То, что эти эпонимы были, очевидно, скандинав­
скими вождями-иммигрантами, вовсе не означает, что все их поддан­
ные тоже родились за морем. Кто скажет, сколько поколений бедолаг
обихаживали своими трудами землю, прежде чем появился сеньор Ас-
тейн, назвав своим именем местечко Атентот в Ко, или сеньор Тофи,
давший имя Тауторп в Йоркшире, и стали кормиться их трудами? С
еще большим основанием мы говорим о наличии исконного населения
под властью чужеземных вождей в тех случаях, когда в двусоставном
названии не оба корня иностранные, как было в предыдущем случае, а
один принадлежит местному языку: люди, называвшие землю сеньора
Акона Акенвиль, или забыли несродный им язык, или, что гораздо прав­
доподобнее, никогда не говорили на нем.

3. Особенности судопроизводства
и социальная структура
Не все особенности судопроизводства имеют одинаковое значение
в качестве свидетельств. Часть заимствований легко обяснить влияни­
ем горстки чужеземных правителей. Поскольку ярлы в завоеванной
Англии творили суд, они приучили своих подданных, в том числе и
англичан, именовать законы словами, привычными для заморских при­
шельцев: lagu, law. Они разделили завоеванную территорию на округа
по обычаю своей страны: wapentakes, ridings. Во время правления се­
ньоров-иммигрантов стало действовать совершенно новое законода­
тельство. В 962 году, после победы королей Уэссекса, один из них, Эд­
гар, объявил: «Я хочу, чтобы среди датчан действовал гражданский
закон, установленный в соответствии с их добрыми обычаями» (46).
Графства, которые когда-то король Альфред был вынужден уступить
викингам, до XII века числились < землями под датским законом» (Ден-
ло, Danelaw). Но территория с таким названием куда обширнее райо­
на, чья топонимика свидетельствует о преобладании скандинавского
населения. Происходило это от того, что законы для каждого из окру­
гов устанавливались большим собранием местных законодателей и
право решающего голоса было у власть имущих, вне зависимости от их
происхождения. Если в Нормандии «верный» долгое время обозначал­
ся словом dreng, а свод гражданских законов до конца Средних веков
носил отпечаток скандинавского законодательства, то это вовсе не
означает, что там пребладало скандинавское население, поскольку сло-

55
 М.Блок

вом «верный» пользовались дружины, и оно касалось узкого круга лю­

дей, а поддерживание общественного порядка было уделом герцога (47).
Как мы увидим в дальнейшем, за исключением особенностей, касаю­
щихся иерархии военных классов, законодательство в Нормандии очень
быстро потеряло национальную окраску. Сосредоточение власти в ру­
ках нормандских герцогов, которые с самого начала стали подражать
нравам и обычаям высшего французского баронства, повело к тому, что
в Нормандии были усвоены и французские юридические нормы, в от­
личие от Денло (земель под датским законом), где власть оставалась
раздробленной.
Для того чтобы исследовать вопрос влияния скандинавов более
глубоко, нужно обратить внимание на более мелкие социальные струк­
туры, нежели графство или провинция, например, на английские горо­
да, большинство из них, как Лестер и Стамфорд, сохранили верность
традиционному законодательству купцов и воинов, которое сложилось
в них к моменту скандинавского вторжения, а также на небольшие де­
ревенские общины как в Нормандии, так и в Англии.
Земли, обрабатываемые крестьянской семьей, назывались в сред­
невековой Дании bol. Слово перебралось в Нормандию и впоследствии
закрепилось в названиях некоторых мест - усадеб или хуторов, вклю­
чавших в себя огород, фруктовый сад, службы. На равнине Кан и на
большей части областей Денло одно и то же слово обозначает неболь­
шие наделы, расположенные рядом, параллельно друг другу - delle в
Кане, dale в Денло. Это совпадение, удивительное для не сообщающихся
между собой краев, можно объяснить только общим для обоих влия­
нием. Округ Ко отличается от соседних с ним французских округов
формой своих полей - они всегда квадратные и расположены без ви­
димого порядка; эта особенность, похоже, следствие более позднего пе­
рераспределения земли по сравнению с соседями. В «датской» Англии
хозяйственные перемены были настолько значительны, что повели к
исчезновению первоначально существующей аграрной единицы hide,
заменив ее на более мелкую charruee (48). Заняв место бывших сеньо­
ров и став хозяевами рожденных на этой земле крестьян, новые влас­
тители захотели или смогли поменять где форму, а где название скром­
ных крестьянских полей.
Но есть и другие сходства. Между социальными структурами об­
ластей Денло и Нормандии существует общая черта, которая обнару­
живает глубокую родственность их учреждений. Вассальная связь меж­
ду сеньором и его «человеком», существовавшая в других областях
северной Франции как наследственная, очень прочная и жесткая, была
совершенно неизвестна в Нормандии, может быть, она и начала фор­
мироваться перед Роллоном, но развития не получила. И точно так же
северная и северо-западная Англия была известна как область кресть-

56
 Том I

янских вольностей. Мелкие земледельцы, хоть и подпадали под юрис­

дикцию сеньориальных судов, но при этом сохраняли статус свобод­
ных людей; они но своей воле могли поменять сеньора, продать свою
землю и несли четко обозначенные и менее тяжелые повинности, не­
жели те, что выпадали на долю их менее привилегированных соседей,
живущих вне «датского края».
Отсюда мы можем сделать вывод, что в эпоху викингов режим вас­
сальных отношений был совершенно неведом в скандинавских стра­
нах. И еще: что мешало малочисленным, по существу, завоевателям,
жившим трудами многочисленных завоеванных, воспользоваться сло­
жившимся институтом вассального подчинения? Думается, что если
завоеватели в местах, где они обосновались, жили согласно привезен­
ным с родины традициям, соблюдая независимость крестьян, то при­
чиной этому то, что среди крестьянства было много скандинавов, и они,
получив землю и сменив оружие на плуги, не желали обрести за морем
подчинение, неведомое им на родине. Безусловно, преемники первых
иммигрантов довольно скоро будут вынуждены принять существую­
щие институты управления. Сеньоры-иммигранты последуют плодо­
творной практике пэров другой этнической группы. Как только скан­
динавы примут христианство, церковь, черпающая свои главные
доходы в вассальных податях, будет всячески укреплять права сеньо­
ра. Так что ни Нормандия, ни Денло не обойдутся без прав сеньора. Но
на протяжении нескольких веков вассальные связи там были менее
жесткими и распространялись не на всех.
Таким образом, все подводит к следующему выводу. Мы исказили
бы картину, если представили себе скандинавских иммигрантов по ана­
логии с французским окружением Вильгельма Завоевателя только пра­
вящим классом. И в Нормандии, и в северной и северо-восточной Анг­
лии с кораблей высадилось немало воинов-земледельцев, примерно
таких, какие упоминаются в надписи на шведской памятной стеле. Ус­
троившись на земле, отнятой у более ранних захватчиков, оставленной
беглецами, заселив пустоши между исконно существующими поселе­
ниями, колонизаторы оказались достаточно многочисленными для того,
чтобы построить новые или коренным образом перестроить старые де­
ревни, распространить свою лексику и свои названия, существенно
изменить не только аграрные навыки, но и устройство сельского обще­
ства в целом, общества, уже подорванного вторжением.
Но в общем, во Франции влияние скандинавов ощущалось слабее
и не было таким долгим, как в Англии, давая себя знать дольше других
областей в земледелии как самой консервативной из отраслей. Данные
археологии подтверждают сделанные выводы. Несмотря на плачевное
несовершенство наших описей, нет сомнения, что следов нордическо­
го искусства в культуре Нормандии гораздо меньше, нежели в Англии.

57
 М.Блок

Объясняется это многими причинами. В силу того, что скандинавы

обжили во Франции гораздо меньшую территорию, влияние францу­
зов на них было гораздо сильнее. Более отчетливым было несходство
исконной и привнесенной культуры, что не поощряло их взаимопро­
никновения, а вело к тому, что менее стойкая уподоблялась более силь­
ной. Франция была по сравнению с Англией более населенной стра­
ной, и за исключением районов Румуа и Ко, страшно пострадавших от
набегов, оставшееся на местах население было достаточно многочис­
ленным. И наконец, до Франции добралось всего несколько волн ви­
кингов на протяжении достаточно короткого периода, и соответствен­
но количество поселенцев было сравнительно невелико, даже учитывая
не слишком большую обжитую ими территорию, тогда как в Англию
викинги приплывали и приплывали на протяжении целых двух веков.

4. Пришельцы:
проблемы происхождения
Итак, мы наблюдаем достаточно активное освоение новых терри­
торий людьми, приплывшими с севера. Но из каких именно мест они
приплыли? Даже современники не всегда это знали. Скандинавы, го­
ворящие на различных диалектах, тогда легко понимали друг друга, и
первые дружины, представлявшие собой собравшихся ради грабежа
авантюристов, были очень разнородными. Между тем каждая народ­
ность имела свои собственные обычаи и традиции, и по мере того, как
на родине северян формировались национальные государства, ощуще­
ние своих национальных особенностей становилось для них все более
значимым. Среди завоевателей на полях сражений мы видим в первую
очередь датчан и норвежцев. Видим, как эти братья-враги оспаривают
друг у друга Гебриды, потом маленькие княжества на ирландском по­
бережье - Йорк и Пятиградье. Видим, что английский король из Уэс-
секса берет на службу отряды датчан, сражаясь с войсками их сопер­
ников (49). Именно это противостояние, основанное на несходстве, и
иной раз достаточно глубинном, национальных традиций, и подвигает
нас к последовательному изучению колоний, с тем чтобы определить,
кто же именно осел на этой земле.
Шведы среди завоевателей Англии появляются в царствование
Кнута. Принимают они участие и в разграблении Франции: таков Гуд-
мар, о котором памятная стела в провинции Сёдерманланд, сообщает,
что умер он <на западе, в Галлии». И все-таки большинство их соотече­
ственников предпочитали другие направления: куда ближе были вос­
точные и южные берега Балтики, а добыча, которую обещали рынки,
расположенные на берегах русских рек, была так соблазнительна, что

58
 Том I

привлекала их к себе в первую очередь. Норвежцы, освоив морскую

дорогу, которая огибала Британские острова с севера, колонизировали
острова, расположенные вдоль этого пути, включая и берега Ирлан­
дии. Именно отсюда, а вовсе не со Скандинавского полуострова они
двинулись на завоевание Англии. И тогда становится понятным, поче­
му именно они заселили графства западного побережья от залива Со-
луэй до Ди. Если продвигаться вглубь острова, то достаточно много­
численные следы их пребывания обнаружатся западнее Йоркшира, и
совсем немного на остальной территории этого графства и в Пятигра­
дье, но в Пятиградье вперемешку с датскими поселениями. Датчан на
этой территории гораздо больше, чем норвежцев. Большинство иммиг­
рантов, заселивших английские земли, принадлежали самому южному
из северных народов.
Письменные источники, касающиеся Нормандии по этому вопро­
су, необычайно бедны. Но, что еще хуже, они противоречат один друго­
му: и хотя похоже, что сами нормандские герцоги считали себя по про­
исхождению датчанами, древнескандинавская сага называет Роллона
норвежцем. Источником уточнения остается топонимика и приемы зем­
ледельческой культуры, но до сих пор и то и другое недостаточно изу­
чено. Нет сомнения, что присутствуют оба элемента: датский и южно­
норвежский. Вопрос, в каких пропорциях, и как они размещены
географически. В данный момент ответить на этот вопрос мы не мо­
жем, и если я осмеливаюсь указать на явное различие между полями в
Ко и полями на равнине Кана, которое в конечном счете может свиде­
тельствовать о различии живших там народностей: поля в Ко непра­
вильной формы и напоминают норвежские, а поля в Нижней Норман­
дии вытянутые и напоминают датские, - если я указываю, но не
превращаю хрупкую гипотезу в утверждение, то, в первую очередь, из-
за самой дорогой для меня мысли, которую я хочу донести до читате­
ля, - обаяние истории в том, что поиски никогда не кончаются.

5. Уроки
Не может не удивлять, что горстка разбойников, расположившись
на одном из провансальских холмов, держала в напряжении чуть ли не
на протяжении целого века огромный гористый район, частично бло­
кируя жизненно важные для христианского мира дорога; что еще доль­
ше небольшие кавалерийские отряды степняков грабили западный мир
как им вздумается; что из года в год, начиная с царствования Людови­
ка Благочестивого и до первых Капетингов, а в Англии до Вильгельма
Завоевателя, с приплывших с севера кораблей безнаказанно высажи­
вались на германских, галльских и британских берегах грабители, ко-

59
 М.Блок

торым местное население было вынуждено платить огромную дань, а

потом и отдать в их распоряжение земли. Но так же, как для врача раз­
вивающаяся болезнь делает явной подспудную жизнь организма, для
историка победное шествие бед, обрушивающихся на общество, слу­
жит симптомом состояния этого общества.
Подкрепление к сарацинам из Френе приходило но морским доро­
гам, их флот доплывал и до охотничьих угодий, облюбованных для себя
викингами. Преграждение пути захватчикам было бы самым верным
средством против разбоя. Подтверждением этому действия испанских
арабов, не пустивших в средиземноморские воды викингов, а впослед­
ствии победы флота, наконец-таки созданного королем Альфредом, и
в XI веке очищение Средиземного моря от пиратов моряками итальян­
ских городов. Но поначалу власть имущие христианского мира обна­
ружили полную неспособность к самозащите. Разве мы не видели, что
хозяева провансальского побережья, где сегодня гнездится столько ры­
бацких деревушек, обращались за морской помощью к далеким грекам?
Не будем ссылаться на то, что у провансальских сеньоров не было во­
енных кораблей. Искусство мореходства находилось тогда на таком
уровне, что вполне можно было переоборудовать в них рыбачьи и ку­
печеские барки, прибегнув к услугам конопатчиков, чтобы сделать их
более неуязвимыми; что касается матросов, то их было в избытке. Но
похоже, что Запад в это время совершенно отошел от мореходства, и
эту странную несостоятельность открыли для нас все те же морские
нашествия. Города на провансальском побережье, при римлянах рас­
полагавшиеся на берегах бухточек, к этому времени передвинулись
вглубь суши (51). Алкуин в письме, которое он написал королю и сень­
орам Нортумбрии после первого нападения викингов, говорит «никог­
да мы не видели подобных мореходов», и эти слова заставляют заду­
маться (52). Ведь речь-то шла только о том, чтобы переплыть Северное
море! И когда спустя век король Альфред решил справляться с врагом
его собственным оружием, часть моряков ему пришлось нанимать во
Фризии, где население с давних пор специализировалось по части ка­
ботажа вдоль северного побережья, что совершенно разучились делать
их соседи. Настоящее английское мореходство было налажено только
Эдгаром, его правнуком (959-975) (53). Галлия еще неспешней учи­
лась смотреть поверх своих скал и песчаных дюн. Показательно, что по
большей части словарь французских морских терминов состоит из очень
поздних заимствований то из скандинавского, то из английского.
Когда же сарацины, норманны или отряды венгров оказывались на
территории страны, остановить их было необыкновенно трудно. На­
дежная структура управления возникла лишь там, где люди жили очень
скученно. А в те времена даже в самых благоприятных для жизни рай­
онах плотность населения в сравнении с современными мерками была

60
 Том I

очень мала. Пустоши, ланды, леса представляли собой возможность вся­

ческих неожиданностей. Болотистые заросли кустарников, позволив­
шие бежать королю Альфреду, с таким же успехом могли прятать и раз­
бойников. По существу, трудности были точно такими же, с какими
сталкивались наши офицеры, которые охраняли границы Марокко или
Мавритании. Прибавим к этому еще и отсутствие властных структур,
которые могли бы контролировать эти обширные территории.
Ни сарацины, ни норманны не превосходили вооружением своих
противников. В могилах викингов самые лучшие мечи отмечены мар­
кой франкских мастеров. А в скандинавских сагах часто упоминаются
«мечи из Фландрии». И там же герои охотно надевают «валлийские
шлемы». Венгры, степняки и охотники, были, без сомнения, лучшими
наездниками и лучниками, нежели жители Европы, но они терпели по­
ражение в регулярном сражении. Словом, преимущества завоевателей
имели не технический, а социальный характер. Венгры, как впослед­
ствии монголы, самим своим образом жизни были приспособлены к
войне. «Когда два отряда равны численностью и силой, победа оста­
нется за тем, который больше привык к кочевой жизни», - замечает
арабский историк Ибн-Хальдун (54). Для древнего мира это был по­
чти что непреложный закон, по крайней мере до той поры, пока осед­
лые не смогли поставить себе на службу более совершенную полити­
ческую организацию и техническое оснащение. Кочевник, по существу,
был прирожденным солдатом, готовым в любую минуту отправиться в
поход со всем своим привычным обиходом: лошадью, оснащением, про­
виантом, помогало ему и врожденное чувство ориентации в простран­
стве, совершенно чуждое человеку оседлому. Что же касается сараци-
нов и викингов, то и их отряды были изначально предназначены для
военных действий. Как могло противостоять этим рвущимся в бой от­
рядам собранное наспех со всех концов уже атакованной страны войс­
ко? Из рассказов английских хронистов видно, насколько подвижным
было here, датское войско, и насколько неуклюжим и малоподвижным
fyrd - англосаксонское, от которого трудно было дождаться успешных
действий в силу того, что в нем постоянно менялся состав, поскольку
воинов после недолгой службы отпускали так же ненадолго домой. Все
эти несуразности были особенно явственны в начале нашествий. Но
викинги мало-помалу стали превращаться в колонизаторов, а венгры
на берегах Дуная в крестьян, и новые заботы сковали их подвижность.
А как же класс профессиональных воинов, который возник на За­
паде благодаря системе вассальной зависимости и феодов? Неспособ­
ность этого созданного для войны социального механизма организо­
вать действенную и надежную защиту, к сожалению, свидетельствует
о его внутренних несовершенствах.
61
 М.Блок

Согласны ли были эти профессиональные военные воевать? «Все

бегут» - записывает в 862 году или около того монах Эрментер (55).
Дело было в том, что первые завоеватели наводили ужас даже на са­
мых подготовленных к войне людей; подобный панический эффект
отмечают многие этнографы: примитивные племена, в том числе и во­
инственные, ударяются в безудержное бегство, увидев чужаков (56).
Профессиональные воины того времени храбро встречали привычную
опасность, но, как это свойственно людям неразвитым и грубым, пасо­
вали перед неожиданным и неведомым. Монах из Сен-Жермен-де-Пре,
описывающий по свежим следам появление на Сене драккаров викин­
гов в 845 году, взволнованно замечает: «Никогда, никогда не слышали
ни о чем подобном, никто о таком даже и не читал» (57). Впечатли­
тельность питалась витающими в воздухе легендами и ожиданием кон­
ца света. Ремигий Осерский передает, что бесчисленное число людей
считали венгров народом Гога и Магога, несущим весть об Антихрис­
те (58). Еще более распространной была идея о том, что все эти несча­
стья - кара Божия. Письма Алкуина, которые он посылает в Англию
после разграбления Линдисфарна, по существу, являются призывом к
покаянию и воспеванием добродетели, ни о какой организации сопро­
тивления в них нет и речи. Но только для начального периода харак­
терна подобная отъявленная трусость. Со временем отваги стало больше.
Суть в том, что сеньоры, когда шла речь об их жизни или имуще­
стве, были вполне способны вступить в бой, но они не были способны
на методическую организацию защиты, и очень мало кто из них пони­
мал связь между частными и общими интересами. Эрментер не оши­
бался, когда среди причин скандинавских побед называл наряду с ма­
лодушием и «оцепенением» христиан еще и их «раздробленность».
Разве один из королей Италии не вступил в сделку с опасными разбой­
никами из Френе, а другой, Беренгарий I, разве не взял на службу вен­
гров? Король аквитанский Пипин II принял на службу норманнов. А
парижане в 885 году отправили викингов в Бургундию. Жители порта
Гаэта долгое время сотрудничали с сарацинами из Монте Ардженте и
только за золото и земли согласились оказать помощь лиге, которая
собралась с тем, чтобы прогнать их. Эти факты, равно как и многие
другие, выявляют не что иное, как господствующий в то время мента­
литет. Но пытались ли все-таки христианские государи бороться? Пы­
тались, но довольно часто предпринимаемые ими попытки оканчива­
лись так же, как закончилось в 881 году предприятие Людовика III,
который, желая преградить дорогу на Нормандию, построил замок на
берегу Шельды и «не мог найти никого, кто бы его охранял». Относи­
тельно королевского войска можно повторить слова одного парижско­
го монаха, который произнес их по поводу восстания 845 года, и, воз­
можно, даже не без некоторого оптимизма: «Из тех, кого призвали,

62
 Том I

пришли многие, но не все» (59). Еще красноречивее пример Отгона

Великого, самого могущественного государя тех времен, который так
и не смог собрать отряд, который взял бы приступом и покончил с раз­
бойничьим гнездом в Френе. Если в Англии короли Уэссекса вплоть
до последнего энергично и успешно сражались с датчанами, если в Гер­
мании Отгон воевал с венграми, то в остальных странах с врагами удач­
нее боролись местные власти, которые мало-помалу сформировались
из мелкопоместных сеньоров: они были ближе к населению и дальше
от величавых королевских амбиций.
Как бы ни было поучительно изучение последних нашествий, из­
влеченные уроки не должны заслонять для нас главного: нашествия
прекратились раз и навсегда. До этих пор приходящие извне орды, при­
носимые ими опустошения и передвижение народов были основой ис­
тории Запада, как, впрочем, и всего остального мира. Но с этих пор для
Запада с ордами покончено. Для Запада, но не для всего остального
мира. Монголы и турки впоследствии только потревожат западные гра­
ницы. Безусловно, и на Западе будут свои внутренние потрясения, но
отсутствие инородных вмешательств, отсутствие вторжений извне бу­
дет способствовать последовательно нарастающему культурному и со­
циальному развитию. Сравните совсем иную судьбу Индо-Китая, где в
XIV веке великолепие кхмеров было уничтожено аннамитским или си­
амским вторжением. Можно привести пример и более близкий - Вос­
точная Европа, которую чуть ли не до нового времени угнетали степ­
ные народы и турки. Спросим себя, какая судьба была бы уготована
России без половцев и монголов? И да позволено будет нам думать,
что эта удивительная льгота, эта привилегия, которую мы делим разве
что с Японией, стала фундаментальным - в самом глубинном, самом
прямом смысле этого слова - фактором европейской цивилизации.

63
 М.Блок

Книга вторая
УСЛОВИЯ ЖИЗНИ
И ДУХОВНАЯ АТМОСФЕРА

Г л а в а I. МАТЕРИАЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ
И ХАРАКТЕР ЭКОНОМИКИ

1. Два феодальных периода

Устройство управляющих обществом учреждений можно гю-на-
стоящему объяснить, лишь зная данную человеческую среду в целом.
Иллюзорная работа, которую мы проделываем, превращая существо
из плоти и крови в разные призраки, вроде homo oeconomicus,
philosophicus, juridicus, полезна только в той степени, в какой мы не
поддаемся ее соблазнам. Вот почему, хотя в этой серии уже есть книги,
посвященные различным аспектам средневековой цивилизации, нуж­
но полагать, что описания, сделанные в них под углом зрения, отлич­
ным от нашего, не освобождают от необходимости напомнить здесь ос­
новные черты исторического климата, характерного для европейского
феодализма. Стоит ли добавлять, что, помещая этот очерк почти в на­
чале книги, я вовсе не считаю, будто категории фактов, которые тут
будут вкратце очерчены, обладают невесть какой первостепенной важ­
ностью. Когда сопоставляешь два частных феномена, относящихся к
различным рядам (например, особый тип поселения и некие формы
юридических групп), неизбежно возникает щекотливая проблема при­
чины и следствия. Но если мы, сравнивая две цепи по природе несхо­
жих явлений и рассматривая их эволюцию на протяжении веков, ска­
жем: «Вот тут все причины, а вот там - все следствия», то подобная
дихотомия будет уж вовсе лишена смысла. Разве общество, как и дух
человека, не является сплетением непрестанных взаимодействий? И
все же у любого исследования есть своя собственная ось. Анализ эко­
номики или психологии, конечные пункты, с точки зрения изысканий,
иначе ориентированных, - отправной пункт для историка социальной
структуры.
В этой предваряющей картине, сознательно ограниченной в смыс­
ле темы, придется останавливаться лишь на самом существенном и
наименее сомнительном. Об одном же намеренном пробеле надо все
же сказать пару слов. Поразительный расцвет искусства в феодальную
эпоху, по крайней мере с XI в., не только создал в глазах потомства не-
64
 Том I

увядающую славу этой эпохе в жизни человечества. Искусство служи­

ло тогда языком для выражения наиболее возвышенных форм религи­
озного чувства, равно как и для столь характерного взаимопроникно­
вения священных и мирских сюжетов, самыми наивными
свидетельствами чего остались некоторые фризы и капители в церк­
вах. Но, кроме того, искусство очень часто служило как бы прибежи­
щем для духовных ценностей, которые не могли проявиться иным об­
разом. Умеренность, к которой эпос был совершенно неспособен,
следует искать в романской архитектуре. Точное мышление, которого
не могли достигнуть нотариусы в своих грамотах, царило в работе стро­
ителей сводов. Однако отношения, связывающие пластическое выра­
жение с другими аспектами цивилизации, пока еще слишком мало изу­
чены, слишком, как нам кажется, сложны и слишком часто характе­
ризуются отставанием или отклонениями; поэтому здесь придется не
затрагивать проблем, создаваемых столь тонкими связями и столь во­
пиющими, на первый взгляд, противоречиями.
Было бы все же грубой ошибкой рассматривать «феодальную ци­
вилизацию» как нечто цельное во времени. К середине XI в. наблюда­
ется ряд весьма глубоких и всеобщих изменений, которые, несомнен­
но, вызвало или сделало возможными прекращение последних
нашествий; но в той мере, в какой эти изменения были его результа­
том, они проявились с запозданием в несколько поколений. Разумеется,
то был не разрыв, а смена направления, которая, несмотря на неизбеж­
ную разновременность, в зависимости от страны и рассматриваемого
феномена, охватила одну за другой почти все кривые социальной жиз­
ни. Короче, было два последовательных «феодальных» периода с весь­
ма различными ведущими тональностями. В дальнейшем мы постара­
емся наметить как общие черты, так и различия в этих двух фазах.

2. Первый феодальный период:

население
Мы не можем и никогда не сможем определить в цифрах, пусть
приблизительных, численность населения наших стран в течение пер­
вого феодального периода. Плотность его наверняка сильно различа­
лась по областям, и эти различия постоянно увеличивались из-за соци­
альных потрясений. Наряду с подлинной пустыней иберийских плато -
пограничная зона христианства и ислама была унылой no man's land
(«ничейная земля»), - даже наряду с древней Германией, где медленно
заполнялись бреши, пробитые миграциями предыдущего периода, зем­
ли Фландрии или Ломбардии представляли собой зоны относительно
благополучные. Хотя эти контрасты, равно как их отголоски во всех
3-8172 65
 М.Блок

нюансах цивилизации, бесспорно существенны, основная черта эпохи -

повсеместное и резкое снижение демографической кривой. На всей
территории Европы было куда меньше людей не только по сравнению
с периодом, начинающимся XVIII в., но даже с временами после XII в.;
также и в провинциях, прежде находившихся под властью римлян, на­
селение, по всем данным, было гораздо более малочисленным, чем в
период расцвета империи. Даже в городах (а население самых круп­
ных из них не превышало нескольких тысяч душ) между домами там и
сям вклинивались пустоши, сады, даже поля и пастбища.
Ничтожная плотность населения еще снижалась из-за неравно­
мерного его распределения. Понятно, что в сельских местностях при­
родные условия, а также социальные навыки способствовали сохране­
нию глубоких различий между заселенностью разных зон. В одних
местах семьи, по крайней мере некоторые, селились подальше одна от
другой, каждая в центре своего земельного владения - так было в Ли-
музене. В других, например в Иль-де-Франсе, почти все жители, на­
против, были сосредоточены в селах. В целом, однако, давление господ
и особенно забота о безопасности служили серьезными помехами для
слишком большого рассеяния. Смуты раннего средневековья способ­
ствовали возникновению многолюдных поселений, где жили очень ску­
ченно. Но между этими поселениями повсюду пролегали пустынные
земли. Даже под пашни, доставлявшие селу пропитание, надо было вы­
делять, по отношению к числу обитателей, гораздо более обширные
пространства, чем в наши дни. Ибо земледелие являлось тогда вели­
ким пожирателем территорий. На мелко вспаханных и, как правило,
плохо унавоженных нивах колосья были тощие и росли негусто. А глав­
ное, никогда не подготовлялся под посев весь участок целиком. Самые
передовые методы чередования культур предписывали, чтобы каждый
год половина или треть возделываемой земли отдыхала. Часто бывало
и так, что чередование пара и посевов проводилось беспорядочно, и
поэтому дикой растительности всегда предоставлялся более длитель­
ный отрезок времени, чем культурным растениям; поля в таких случа­
ях отвоевывались у целины лишь на время, причем на короткое. Так в
самом сердце населенных мест природа постоянно стремилась взять
верх. А вокруг, окаймляя селения и проникая в них, простирались леса,
кустарники и ланды, огромные дикие пространства, где человек не то
чтобы вовсе отсутствовал, но где он, угольщик, пастух, отшельник или
изгой, мог существовать, лишь решившись на долгое отчуждение от
подобных себе.

66
 Том I

3. Первый феодальный период:

коммуникации
Общение между этими распыленными группами людей было со­
пряжено со многими трудностями. Крушение Каролингской империи4
привело к исчезновению последней власти, достаточно разумной, что­
бы заботиться об общественных работах, и достаточно сильной, чтобы
довести до конца хотя бы некоторые из них. Даже древние римские
дороги - менее прочные, чем обычно думают, - разрушались, так как
их не поддерживали. Особенно портились мосты, которых уже никто
не чинил. Добавьте к этому опасность передвижения, усиливавшуюся
из-за сокращения населения, ею же отчасти вызванного. Каким сюрп­
ризом было в 841 г. появление при дворе Карла Лысого в Труа послан­
цев, которые привезли государю королевские регалии из Аквита­
нии (60)! Горсточка людей со столь драгоценным грузом сумела без
помех преодолеть такое огромное пространство, где повсюду
свирепствовали грабители. Гораздо меньшее удивление выражено в
англосаксонской хронике, где рассказано о том, как в 1061 г. у ворот
Рима один из знатнейших баронов Англии, эрл Тостиг, был захвачен
шайкой бандитов, взявших с него выкуп.
По сравнению с современным нам миром скорость передвижения
в те времена кажется ничтожной. Однако она была не намного меньше,
чем впоследствии, до конца Средних веков, даже до начала XVIII в. В
отличие от того, что мы наблюдаем теперь, наиболее высокой, причем
с весьма существенной разницей, она была на море. 100-150 км в день
не являлись для судна каким-то исключительным рекордом, разумеет­
ся, если направление ветра было не слишком неблагоприятным. Нор­
мальный дневной переход по суше составлял, можно полагать, в сред­
нем 30-40 км. Так ездили путешественники, которые не мчались, как
угорелые: купеческие караваны, знатный сеньор, странствовавший от
замка к замку или от одного аббатства к другому, армия, двигавшаяся с
обозом. Какой-нибудь гонец или кучка решительных молодцов могли,
постаравшись, проехать вдвое больше. Письмо, написанное Григори­
ем VII в Риме 8 декабря 1075 г., прибыло в Гослар, у подножия Гарца,
1 января следующего года; гонец проделывал примерно по 47 км в день
в среднем, а фактически, в какие-то дни, наверное, гораздо больше.
Чтобы путешествие было не слишком утомительным и долгим, сле­
довало ехать верхом или в повозке: лошадь, мул не только идут быст­
рей человека, они лучше пробираются по бездорожью. Сезонные пере­
рывы в связях возникали не столько из-за непогоды, сколько из-за
отсутствия корма; уже каролингские missi требовали, чтобы их не по­
сылали в поездки до сенокоса (61). Между тем опытный пешеход мог,

з* 67
 М.Блок

как ныне в Африке, покрыть в короткий срок поразительные расстоя­

ния и, вероятно, преодолевал некоторые препятствия лучше, чем всад­
ник. Карл Лысый, готовясь ко второму своему походу в Италию, наме­
ревался обеспечить себе связь с Галлией, в том числе и через Альпы, с
помощью пеших гоицов(62).
Неудобные и небезопасные, эти дороги и тропы не были, однако,
пустынными. Напротив, там, где транспортировка затруднена, чело­
век вынужден двигаться к вещи, ибо вещи дойти до него не так-то про­
сто. А главное, не было такой службы, такого технического усовершен­
ствования, которые заменяли бы личный контакт. Управлять госу­
дарством, сидя во дворце, было невозможно; чтобы держать страну в
руках, приходилось беспрестанно разъезжать по ней во всех направле­
ниях. Короли первого феодального периода буквально не вылезали из
седла. Так, в течение одного года, отнюдь не исключительного, а имен­
но 1033, император Конрад II проехал из Бургундии к польской грани­
це, оттуда в Шампань и, наконец, вернулся в Лужицу.
Барон со свитой постоянно переезжал из одного своего владения в
другое. И не только чтобы лучше за ними присматривать. Приходи­
лось их посещать, чтобы тут же на месте употребить съестные припа­
сы, перевозка которых в общий центр была бы и затруднительной и
дорогостоящей. Всякий купец, не имевший агентов, на которых можно
возложить заботы о купле-продаже, и вдобавок знавший почти навер­
няка, что в одном месте он не найдет нужного числа клиентов для обес­
печения своих барышей, был разносчиком, «коробейником», странство­
вавшим в погоне за богатством по горам и долам. Клирик, жаждущий
знаний или аскетической жизни, должен был пересечь Европу, чтобы
добраться до желанного наставника: Герберт из Орильяка изучал ма­
тематику в Испании, а философию в Реймсе; англичанин Стефан Гар-
динг постигал праведную монашескую жизнь в бургундском аббатстве
Молем. До него святой Одон, будущий настоятель Клюни, объехал всю
Францию в поисках монастыря, где братия блюдет устав.
Несмотря на давнюю враждебность бенедиктинского ордена к «пу-
стобродам», плохим монахам, вечно «шатающимся по свету», все в
жизни духовенства способствовало кочевому образу жизни: интерна­
циональный тип церкви, использование священниками и образован­
ными монахами латыни как общего языка; преемственные связи между
монастырями, разбросанность земель их вотчин, наконец, «реформы»,
которые, периодически сотрясая огромное тело церкви, превращали
места, прежде других захваченные новым духом, в притягательные оча­
ги, куда стекались отовсюду жаждущие правильного устава, и из них
же ревнители веры устремлялись во все концы во имя торжества ка­
толицизма. Сколько чужаков нашло приют в Клюни! Сколько клюний-
цев разлетелось по чужим краям! При Вильгельме Завоевателе во гла-

68
 Том I

ве почти всех нормандских епископств и крупных аббатств, куда дока­

тились первые волны «григорианского» пробуждения, стояли италь­
янцы или лотарингцы; архиепископ Руана Мориль был уроженцем
Реймса и до того, как занял кафедру в Нейстрии, учился в Льеже, пре­
подавал в Саксонии и вел отшельническую жизнь в Тоскане.
Но и простые люди хаживали по дорогам Запада: то были бежен­
цы, спасавшиеся от войны или от голода; искатели приключений, по-
лусолдаты-иолубандиты; крестьяне, которые, ища лучшей жизни, на­
деялись найти вдали от родины еще невозделанные земли; и, наконец,
пилигримы. Ибо само религиозное умонастроение побуждало к пере­
мещениям, и не один добрый христианин, богатый или бедный, кли­
рик или мирянин, полагал, что только дальнее паломничество может
спасти его тело или душу.
Часто отмечалось, что хорошие дороги имеют свойство образо­
вывать с выгодой для себя пустоту вокруг. В феодальную эпоху, когда
все дороги были плохими, не существовало таких дорог, которые мог­
ли притянуть к себе все движение. Конечно, особенности рельефа, тра­
диция, наличие рынка или святыни оказывали свое воздействие. Од­
нако с гораздо меньшим постоянством, чем иногда думают историки,
изучающие литературные или эстетические влияния. Какое-нибудь
случайное происшествие - дорожное несчастье или вымогательства
местного сеньора - могло отклонить поток в сторону, и порою надолго.
Когда на старинной римской дороге был сооружен замок, в котором
обосновался род рыцарей-грабителей господ де Меревиль, а в несколь­
ких лье оттуда аббатство Сен-Дени учредило приорство в Туре, где
купцы и паломники находили радушный прием, этого оказалось доста­
точно, чтобы окончательно отклонить на запад проходивший по обла­
сти Бос отрезок пути из Парижа в Орлеан, отныне навсегда изменив­
ший античным каменным плитам.
Но главное, с момента отбытия и до прибытия у путешественника
почти всегда было на выбор несколько маршрутов, ни один из которых
не представлялся безусловно наилучшим. Короче, движение не сосре­
доточивалось в нескольких крупных артериях, но прихотливо растека­
лось по множеству мелких сосудов. Обитатели любого замка, села или
монастыря, даже самого отдаленного, могли рассчитывать, что их вре­
мя от времени будут посещать странники, эта живая связь с большим
миром. Зато немного было таких поселений, куда странники наведы­
вались регулярно.
Дорожные препятствия и опасности отнюдь не отбивали вкуса к
передвижению. Только каждое перемещение становилось целой экс­
педицией, чуть ли не волнующим приключением. Хотя под давлением
необходимости люди не боялись предпринимать довольно далекие пу­
тешествия - вернее, боялись, но, пожалуй, не так, как в более близкие к

69
 М.Блок

нам века, - они очень неохотно совершали короткие, но часто повторя­

ющиеся переходы туда и обратно, которые в других цивилизациях вхо­
дят в повседневный быт, особенно если то были люди простые, по роду
занятий домоседы. Отсюда удивительная, на наш взгляд, структура си­
стемы общения. Не было такого уголка, который не вступал бы время
от времени в контакт с этим подобием броуновского движения, непре­
рывного и в то же время непостоянного, которым было охвачено все
общество. Но между двумя близлежащими селениями сношения были
куда более редкими, расстояние между людьми, если можно так выра­
зиться, бесконечно большим, чем в наши дни. Если цивилизация фео­
дальной Европы предстает, в зависимости от угла зрения, то порази­
тельно универсалистской, то крайне партикуляристской, источник этой
антиномии прежде всего в системе коммуникаций, столь же благопри­
ятной для далекого распространения течений весьма общего воздей­
ствия, сколь неблагоприятной в малом масштабе для унифицирующе­
го влияния соседских взаимоотношений.
Единственная служба пересылки писем, функционировавшая по­
чти регулярно в течение всей феодальной эпохи, связывала Венецию и
Константинополь. Западу она была практически неизвестна. Последние
попытки поддерживать для государя почтовую службу с перекладны­
ми по завещанному римскими властями образцу прекратились вместе
с распадом Каролингской империи. Для всеобщей дезорганизации тех
времен показательно, что даже у германских государей, подлинных на­
следников этой империи и ее честолюбивых стремлений, не хватало то
ли власти, то ли разума, чтобы возродить эту службу, столь необходи­
мую для управления обширными территориями. Монархи, бароны, пре­
латы вынуждены были поручать свою корреспонденцию нарочным.
Лица же менее высокого ранга прибегали к услугам странников, на­
пример паломников, направлявшихся в Сант-Яго в Галисии (63). От­
носительная медлительность посланцев, невзгоды, на каждом шагу гро­
зившие им задержками, приводили к тому, что действенной властью
была только власть на месте. Всякий местный представитель высшей
власти, непрестанно вынужденный принимать на свой страх и риск от­
ветственные решения (в этом смысле богата поучительными примера­
ми история папских легатов), старался, по вполне естественной склон­
ности, обеспечить при этом выгоду для себя и в конце концов стремился
основать независимую династию.
Если же кто хотел узнать, что делается в дальних местах, ему неза­
висимо от ранга приходилось полагаться на случайные встречи. В кар­
тине тогдашнего мира, которая рисовалась уму даже самых осведом­
ленных людей, было немало пробелов; о них могут дать представление
ляпсусы, от которых не свободны и лучшие из монастырских анналов,
своего рода протоколов, составленных охотниками до новостей. И очень

70
 Том I

редко в них верно указано время. Разве не поразительно, например, что

такая особа, как епископ Фульберт Шартрский, имевший благодаря
сану немалые возможности узнавать новости, удивился, получив для
своей церкви дары от Кнута Великого, ибо, по его признанию, он пола­
гал, что этот государь - еще язычник, хотя в действительности Кнут
Великий был окрещен в детстве (64). Весьма недурно осведомленный
в германских делах монах Ламберт Герсфельдский, переходя к расска­
зу о важных событиях, происходивших в его время во Фландрии, стра­
не пограничной и - частично - имперском феоде, громоздит одну не­
лепость на другую. Что и говорить, такие примитивные знания были
весьма жалкой основой для политики с большим размахом.

4. Первый феодальный период:

торговый обмен
Европа первого феодального периода не вела абсолютно замкнутую
жизнь. Между нею и соседними цивилизациями существовало несколь­
ко потоков торгового обмена. Самым оживленным был, вероятно, об­
мен между Европой и мусульманской Испанией, тому свидетельство -
множество арабских золотых монет, которые таким путем проникали
на север Пиренейского полуострова, где их высоко ценили и поэтому
часто имитировали. Напротив, в западной части Средиземного моря
плаванье судов на дальние расстояния прекратилось. Главные линии
коммуникаций с Востоком пролегали в других местах. Одна, морская,
проходила по Адриатическому морю, на берегу которого красовалась
Венеция, обломок Византии в оправе чуждого ей мира. Сухопутная
линия - дорога на Дунай, давно перерезанная венграми, - была почти
полностью заброшена. Но дальше на север, по путям, соединявшим
Баварию с крупным пражским рынком и тянувшимся оттуда по усту­
пам северного склона Карпат до самого Днепра, двигались караваны,
на обратном пути груженные также товарами из Константинополя и
Азии. В Киеве они встречали могучий перекрестный поток, который
по степям и водным путям устанавливал контакт между странами Бал­
тики и Черным и Каспийским морями, а также с оазисами Туркестана.
Ибо Запад тогда был не в силах выполнять функцию посредника меж­
ду севером или северо-востоком континента и восточным Средизем­
номорьем; и, без сомненья, он не мог предложить на своих землях
ничего равноценного тому мощному товарообмену, что принес
процветание Киевской Руси.
Сосредоточенная в очень жиденькой сети торговля вдобавок была
крайне анемичной. Хуже того, ее баланс, видимо, был резко дефицит­
ным, по крайней мере в торговле с Востоком. Из стран Леванта Запад

71
 М.Блок

получал почти исключительно предметы роскоши, стоимость которых,

очень высокая сравнительно с их весом, позволяла не считаться с рас­
ходами и риском транспортировки. Взамен Запад не мог предложить
ничего, кроме рабов. Да еще можно полагать, что большая часть двуно­
гого скота, награбленного в землях славян и латтов за Эльбой или за­
купленного у британских торговцев, направлялась в мусульманскую
Испанию; Восточное Средиземноморье было в изобилии обеспечено
этим товаром и не нуждалось в его импорте большими партиями. Ба­
рыши от этой торговли, в целом невысокие, не покрывали расходов на
закупку драгоценностей и пряностей на рынках византийского мира,
Египта или Передней Азии. Происходило постепенное выкачивание се­
ребра и особенно золота. Если несколько купцов и были обязаны сво­
им богатством этой торговле с далекими странами, то для общества в
целом она была лишь еще одной причиной нехватки звонкой монеты.
Конечно, на «феодальном» Западе сделки никогда не произво­
дились полностью без денег, даже в среде крестьян. А главное, деньги
не переставали играть роль обменного эквивалента. Должник часто
платил продуктами, но продукты эти обычно «оценивались» каждый
по своей стоимости, и итог стоимостей совпадал с ценой, выраженной
в ливрах, солидах и денариях.
Итак, будем избегать слишком общего и неопределенного термина
«натуральное хозяйство». Лучше говорить просто о монетном голоде.
Недостаток монет еще усугублялся анархией, которая царила в их че­
канке и сама была результатом как политической раздробленности, так
и затрудненных коммуникаций, ибо на всяком крупном рынке прихо­
дилось, во избежание нехватки монет, иметь свой монетный двор. Если
не считать имитаций чужеземных монет и исключить некоторые не­
ходкие местные монетки, повсюду чеканили денарий, серебряную мо­
нету невысокой пробы. Золото циркулировало лишь в виде арабских и
византийских монет или их копий. Ливр и солид стали всего лишь ариф­
метическим производным от денариев, без надлежащего материально­
го обеспечения. Но у разных денариев была в зависимости от их про­
исхождения различная стоимость в металле. Мало того, в одной и той
же местности, в каждой или почти каждой партии монет менялись либо
вес, либо лигатура. Редкие и из-за отклонений от нормы неудобные мо­
неты обращались к тому же медленно и нерегулярно, и человек никог­
да не был уверен, что при надобности сможет их раздобыть. Мешаю и
то, что торговый обмен был недостаточно интенсивным.
Но остережемся и здесь чересчур поспешной формулы: «замкнутое
хозяйство». Ее нельзя применить с точностью даже к мелким кресть­
янским усадьбам. Мы знаем о существовании рынков, где простолю­
дины, несомненно, продавали часть своего урожая и живности горожа­
нам, духовенству, воинам. Так они добывали денарии для уплаты

72
 Том I

повинностей. И лишь самый горький бедняк никогда не покупал не­

скольких унций соли или железа. Что же до пресловутой «автаркии»
крупных сеньорий, то пришлось бы допустить, что их владельцы обхо­
дились без оружия и драгоценностей, никогда не пили вина, если только
виноград не рос на их землях, и довольствовались одеждой из грубых
тканей, изготовленных женами их держателей. Даже несовершенство
земледельческой техники, социальные смуты и, наконец, стихийные
бедствия отчасти способствовали поддержанию некоей внутренней тор­
говли; если в случае неурожая многие буквально умирали с голоду, то
население в целом не доходило до такой крайности, и нам известно,
что из краев более благополучных в края, охваченные голодом, шло на
продажу зерно, причем часто по спекулятивным ценам. Таким обра­
зом, товарообмен отнюдь не отсутствовал, но был в высшей степени
нерегулярным. Общество того времени знало, конечно, и куплю и про­
дажу. Но, в отличие от нашего, оно еще не жило куплей и продажей.
Торговля, хотя бы в форме обмена, была не единственным и, пожа­
луй, не самым важным из каналов, по которым в те времена происхо­
дило перемещение материальных благ от одного социального слоя к
другому. Большое количество продуктов переходило из рук в руки в
виде повинностей, выплачивавшихся господину за покровительство
или просто в знак признания его власти. Так же и товар иного типа -
человеческий труд: барщина доставляла больше рабочих рук, чем наем
батраков. Короче, торговый обмен в строгом смысле занимал в эконо­
мике, бесспорно, меньше места, чем повинности; и поскольку торго­
вый обмен был мало распространен, а существовать одними трудами
рук своих было терпимо лишь для неимущих, то богатство и благопо­
лучие представлялись неотделимыми от власти.
Но и самим власть имущим подобная организация экономики да­
вала в конечном счете весьма ограниченные средства. Произнося сло­
во «деньги», мы подразумеваем возможность накопления, способность
выжидать, «предвкушение будущих благ», а все это при нехватке мо­
нет было чрезвычайно затруднено. Разумеется, люди пытались копить
иными способами. Бароны и короли набивали сундуки золотой или
серебряной посудой и драгоценностями; в храмах собирали побольше
дорогой церковной утвари. Нужно сделать непредвиденный расход?
Что ж, продают или закладывают корону, чашу, распятие или же отда­
ют их переплавить на ближайший монетный двор. Но такой вид расче­
та, именно в силу замедленного торгового обмена, был делом нелегким
и не всегда выгодным, да и самые сокровища не обеспечивали в целом
значительной суммы. Люди знатные, как и простые, жили ближайшим
днем, рассчитывая лишь на сегодняшние доходы и будучи вынужден­
ными тут же их тратить.
73
 М.Блок

Вялость товарооборота и денежного обращения имела и другое,

притом серьезнейшее, следствие. Она до крайности снижала обществен­
ную роль жалованья. Ведь выплата жалованья предполагает со сторо­
ны работодателя владение достаточно большой наличностью, источ­
нику которой не грозит с минуты на минуту иссякнуть, а со стороны
нанимающегося - уверенность, что полученные им деньги он сможет
потратить на приобретение необходимых для жизни товаров. В пер­
вый феодальный период не было ни того, ни другого условия. На всех
ступенях иерархии - шла ли речь о короле, желавшем обеспечить себе
службу видного военачальника, или мелком сеньоре, старавшемся удер­
жать при себе оруженосца или скотника, - приходилось прибегать к
форме вознаграждения, не основанной на периодической выплате не­
коей денежной суммы. Тут было возможно два решения: взять челове­
ка к себе, кормить его, одевать, давать ему, как говорилось, «харчи» или
же, как компенсацию за труд, уступить ему участок земли, который то
ли при непосредственной эксплуатации, то ли в форме повинностей,
взимаемых с земледельцев, позволит ему самому обеспечить свое су­
ществование.
И тот, и другой метод способствовали, хотя и в противоположных
смыслах, установлению человеческих связей, весьма отличных от воз­
никающих при наемном труде. Чувство привязанности у «кормящего­
ся» к его господину, под чьим кровом он жил, было, конечно, куда бо­
лее интимным, чем связь между хозяином и наемным рабочим, который,
выполнив работу, мог уйти куда хотел со своими деньгами в кармане.
И, напротив, связь эта почти неизбежно ослабевала, как только подчи­
ненный обосновывался на земельном наделе, который, по естествен­
ному побуждению, он вскоре начинал считать собственным, стараясь
при этом облегчить бремя своей службы. Добавьте, что в те времена,
когда неудобство коммуникаций и худосочность торговли затрудняли
создание даже относительного изобилия для многочисленной челяди,
система «харчей» в целом не могла получить такого распространения,
как система вознаграждения землей. Если феодальное общество по­
стоянно колебалось между этими двумя полюсами - тесной связью
человека с человеком и ослабленными узами при земельном наделе, -
то причиной тут в большой степени является экономическая система,
которая, по крайней мере вначале, препятствовала наемному труду.

5. Экономическая революция
второго феодального периода
Во второй части этой книги мы постараемся описать движение на­
родонаселения, которое с 1050 до 1250 г. преобразило облик Европы.

74
 Том I

На рубежах западного мира происходила колонизация иберийских

плато и великой равнины за Эльбой; в самом сердце древнего края лес
и целину непрестанно подтачивал плуг; на полянах, проложенных сре­
ди деревьев и кустарников, вырастали на девственной земле новые села;
а вокруг мест, испокон веку заселенных, под неуклонным натиском
корчевателей расширялись участки под пашню. В дальнейшем надо
будет выделить этапы, охарактеризовать региональные варианты. Но
пока для нас важны, наряду с этим феноменом как таковым, его глав­
ные следствия.
Наиболее явно ощущалось, несомненно, сближение человеческих
групп. Не считая некоторых особенно бедных местностей, отныне меж­
ду селениями уже не пролегали обширные пустынные пространства.
Там, где расстояния остались, их теперь было легче преодолевать. Бла­
годаря демографическому подъему окрепли или консолидировались
влиятельные силы, у которых расширился кругозор и появились но­
вые заботы. Это городская буржуазия, которая без торговли была бы
ничем; короли и герцоги, также заинтересованные в процветании тор­
говли, из которой они посредством налогов и проездных пошлин из­
влекают крупные суммы, но, кроме того, сознающие куда ясней, чем
прежде, жизненную важность для них свободной циркуляции распо­
ряжений и армий. Деятельность Капетингов до решительного перево­
рота, отмеченного царствованием Людовика VI, их воинские предпри­
ятия, их политика укрепления домена, их роль в организащш населения
в большой мере определялись заботами этого характера: сохранением
господства над коммуникациями между двумя столицами, Парижем и
Орлеаном; укреплением по ту сторону Луары или Сены связи с Берри
или с долинами Уазы и Эны. По правде сказать, хотя охрана дорог уси­
лилась, сами дорога вряд ли стали более высокого качества. Все же ос­
нащение их значительно улучшилось. Сколько мостов было перебро­
шено через европейские реки в течение XII в.! Наконец, удачное
усовершенствование упряжи весьма увеличило в тот же период эффек­
тивность гужевого транспорта.
В связях с соседними цивилизациями - та же метаморфоза. Среди­
земное море бороздят все более многочисленные суда; его порты, от
скалы Амальфи до Каталонии, становятся крупными торговыми цент­
рами; диапазон венецианской торговли непрерывно растет; даже по до­
роге через Дунайскую равнину движутся тяжелые повозки с грузами -
уже и эти факты весьма существенны.
Но связь с Востоком стала не только более легкой и интенсивной.
Важно, что изменилась ее природа. Запад, прежде выступавший почти
исключительно как импортер, стал мощным поставщиком изделий ре­
месла. Товары, массами отправляемые им в византийский мир, на му­
сульманский или латинский Левант и даже, хотя и в меньшем масшта-

75
 М.Блок

бе, в Магриб, относятся к очень разным категориям. Одна из них ре­

шительно преобладала. В средневековой экспансии европейской эко­
номики сукно играло такую же ведущую роль, как в XIX в. для Англии
металлургия и хлопчатобумажные ткани. Во Фландрии, Пикардии,
Бурже, Лангедоке, Ломбардии и в других краях - ибо центры произ­
водства сукон существовали повсюду - слышался стук станков и гро­
хот сукновален, и там они работали почти столько же для дальних рын­
ков, сколько для внутреннего потребления. И чтобы объяснить эту
революцию, при которой наши страны начали с Востока экономичес­
кое завоевание мира, следовало бы, безусловно, назвать множество
причин, заглянуть не только на Запад, но, по возможности, и на Вос­
ток. Одно несомненно - только вышеупомянутые демографические
сдвиги сделали ее возможной. Если бы население не возросло и возде­
ланная площадь не увеличилась, если бы поля не стали производитель­
ней благодаря большему числу рабочих рук и более регулярной вспаш­
ке, а урожаи не были бы более обильными и частыми, каким образом
можно было бы собрать в городах столько ткачей, красильщиков, ва­
ляльщиков сукоп и кормить их?
Север, как и Восток, завоеван. С конца XI в. в Новгороде продава­
ли фламандские сукна. Но постепенно дорога в русские степи пустеет
и, наконец, закрывается. Отныне Скандинавия и балтийские страны
поворачиваются к Западу. Это намечающееся изменение завершится
на протяжении XII в., когда германская торговля аннексирует Балти­
ку. Теперь порты Нидерландов, особенно Брюгге, становятся местом
обмена северных товаров не только на товары самого Запада, но и на
те, что прибывают с Востока.
Мощный поток мировых связей соединяет через Германию и осо­
бенно через ярмарки в Шампани два фронта феодальной Европы.
Благоприятно уравновешенная внешняя торговля, естественно,
притягивала в Европу деньга и драгоценные металлы и, следовательно,
резко увеличила запасы платежных средств. К этой, пусть относитель­
ной, обеспеченности деньгами присоединялся, усиливая ее влияние, ус­
коренный темп их обращения. Ибо внутри страны рост населения, об­
легчение связей, прекращение нашествий, которые держали западный
мир в постоянной тревоге и панике, и ряд других причин, которые дол­
го здесь перечислять, оживили торговый обмен.
Но не будем преувеличивать. В. этой картине следовало бы тща­
тельно выявить нюансы, отличающие разные местности и классы. Жить
на своих хлебах - таков был еще на протяжении веков идеал, правда,
редко достигаемый, многих крестьян и большинства деревень. С дру­
гой стороны, глубокие преобразования экономики происходили доволь­
но медленно. Примечательно, что из двух главных симптомов в монет­
ном деле один - чеканка крупных серебряных монет, гораздо более

76
 Том I

тяжелых, чем денарии, - проявился лишь в начале XIII в., да и то в это

время в одной только Италии, а другого - возобновления чеканки мо­
нет из золота по собственным образцам - пришлось ждать до второй
половины того же века. Второй феодальный период во многих от­
ношениях ознаменовался не столько исчезновением прежних условий,
сколько их смягчением. Это относится и к роли расстояния, и к систе­
ме обмена. Но то, что короли, крупные бароны и сеньоры вновь могли
благодаря сбору налогов взяться за накопление больших сокровищ, что
наемный труд - порой в негибких юридических формах, подсказанных
стариной, - постепенно опять занял среди других способов вознаграж­
дения услуг преобладающее место, - эти приметы обновления эконо­
мики начиная с XII в. действовали в свою очередь па всю систему чело­
веческих отношений.
Это еще не все. Эволюция экономики влекла за собой настоящую
переоценку социальных ценностей. Всегда существовали ремесленники
и купцы. Последние даже могли в отдельных случаях играть кое-где
важную роль. Но как группы ни те, ни другие не имели никакого зна­
чения. С конца XI в. класс ремесленников и класс купцов, став гораздо
многочисленней и необходимей для жизни всего общества, начали проч­
но утверждаться в городском быту.
Прежде всего - класс купеческий. Ибо в средневековой экономике
с великой весны этих решающих лет всегда господствовал не произво­
дитель, а торговец. Но юридическая арматура предыдущего периода,
основанная на экономической системе, в которой торговые люди зани­
мали весьма скромное место, была создана не для них. Их практичес­
кие требования и духовный склад, естественно, должны были внести в
нее новый фермент. Рожденный в обществе, где торговля мало что зна­
чила и деньги были редкостью, европейский феодализм глубоко изме­
нился, когда ячейки человеческой сети уплотнились, а обращение то­
варов и звонкой монеты стало более интенсивным.

Г л а в а П. ОСОБЕННОСТИ ЧУВСТВ
И ОБРАЗА МЫСЛЕЙ

1. Отношение человека к природе и времени

Человек обоих феодальных периодов стоял гораздо ближе, чем мы,
к природе, которая, в свою очередь, была гораздо менее упорядоченной
и подчищенной. В сельском пейзаже, где невозделанные земли зани­
мали так много места, следы человеческой деятельности были менее
77
 М.Блок

ощутимы. Хищные звери, ныне встречающиеся лишь в нянюшкиных

сказках, медведи и особенно волки, бродили по всем пустошам и даже
по возделанным полям. Охота была спортом, но также необходимым
средством защиты и составляла почти столь же необходимое дополне­
ние к столу. Сбор диких плодов и меда практиковался широко, как и на
заре человечества. Инвентарь изготовлялся в основном из дерева. При
слабом тогдашнем освещении ночи были более темными, холод, даже в
замковых залах, - более суровым. Короче, социальная жизнь развива­
лась на архаическом фоне подчинения неукротимым силам, несмягчен­
ным природным контрастам. Нет прибора, чтобы измерить влияние
подобного окружения на душу человека. Но как не предположить, что
оно воспитывало в ней грубость?
История, более достойная этого названия, чем робкие наброски, на
которые нас ныне обрекает ограниченность наших возможностей, уде­
лила бы должное место телесным невзгодам. Очень наивно пытаться
понять людей, не зная, как они себя чувствовали. Но данные текстов и,
что еще важней, недостаточная отточенность наших методов исследо­
вания безнадежно ограничивают нас. Несомненно, что весьма высокая
в феодальной Европе детская смертность притупляла чувства, привык­
шие к почти постоянному трауру. Что же до жизни взрослых, она, даже
независимо от влияния войн, была в среднем относительно короткой,
по крайней мере если судить по коронованным особам, к которым от­
носятся единственные имеющиеся у нас сведения, пусть и не слишком
точные. Роберт Благочестивый умер в возрасте около 60 лет; Генрих I - в
52 года; Филипп I и Людовик VI - в 56 лет. В Германии четыре первых
императора из Саксонской династии прожили соответственно: 60 или
около того, 28, 22 и 52 года. Старость, видимо, начиналась очень рано,
с нашего зрелого возраста. Этим миром, который, как мы увидим, счи­
тал себя очень старым, правили молодые люди.
Среди множества преждевременных смертей немалое число было
следствием великих эпидемий, которые часто обрушивались на чело­
вечество, плохо вооруженное для борьбы с ними, а в социальных ни­
зах - также следствием голода. В сочетании с повседневным насилием
эти катастрофы придавали существованию как бы постоянный привкус
бренности. В этом, вероятно, заключалась одна из главных причин не­
устойчивости чувств, столь характерной для психологии феодальной
эпохи, особенно в первый ее период. Низкий уровень гигиены, навер­
ное, также способствовал нервному состоянию. В наши дни затрачено
немало труда, чтобы доказать, что сеньориальному обществу были из­
вестны бани. Но не ребячество ли забывать при этом об ужаснейших
условиях жизни, а именно - о недоедании у бедняков и о переедании у
богачей! Наконец, можно ли пренебречь удивительной восприимчиво­
стью к так называемым сверхъестественным явлениям? Она заставля-

78
 Том I

ла людей постоянно с почти болезненным вниманием следить за вся­

кого рода знамениями, снами и галлюцинациями. По правде сказать,
эта черта особенно проявлялась в монашеской среде, где влияние са­
моистязаний и вытеснешшис эмоций присоединялось к профессиональ­
ной сосредоточенности на проблемах незримого. Никакой психоана­
литик не копался в своих снах с таким азартом, как монахи X или XI в.
Но и миряне также вносили свою лепту в эмоциональность цивилиза­
ции, в которой нравственный или светский кодекс еще не предписы­
вал благовоспитанным людям сдерживать свои слезы или «обмирания».
Взрывы отчаяния и ярости, безрассудные поступки, внезапные душев­
ные переломы доставляют немалые трудности историкам, которые ин­
стинктивно склонны реконструировать прошлое по схемам разума; а
ведь все эти явления существенны для всякой истории и, несомненно,
оказали на развитие политических событий в феодальной Европе боль­
шое влияние, о котором умалчивают лишь из какой-то глупой стыдли­
вости.
Эти люди, подверженные стольким стихийным силам, как внешним,
так и внутренним, жили в мире, движение которого ускользало от их
восприятия еще и потому, что они плохо умели измерять время. Доро­
гие и громоздкие водяные часы существовали, но в малом числе экзем­
пляров. Песочными часами, по-видимому, пользовались не очень ши­
роко. Недостатки солнечных часов, особенно при частой облачности,
были слишком явны. Поэтому прибегали к занятным ухищрениям.
Король Альфред, желая упорядочить свой полукочевой образ жизни,
придумал, чтобы с ним повсюду возили свечи одинаковой длины, ко­
торые он велел зажигать одну за другой (65). Такая забота о единооб­
разии в делении дня была в те времена исключением. Обычно, по при­
меру античности, делили на двенадцать часов и день и ночь в любую
пору года, так что даже самые просвещенные люди приноравливались
к тому, что каждый из этих отрезков времени то удлинялся, то сокра­
щался, в зависимости от годового обращения Солнца. Так продолжа­
лось, видимо, до XIV в., когда изобретение часов с маятником привело
к механизации измерения времени.
Анекдот, приведенный в хронике области Геннегау (Эно), прекрас­
но отображает эту постоянную зыбкость времени. В Монсе должен был
состояться судебный поединок. На заре явился только один участник,
и когда наступило девять часов - предписанный обычаем предел для
ожидания, - он потребовал, чтобы признали поражение его соперника.
С точки зрения права сомнений не было. Но действительно ли насту­
пил требуемый час? И вот судьи графства совещаются, смотрят на сол­
нце, запрашивают духовных особ, которые благодаря богослужениям
навострились точнее узнавать движение времени и у которых колоко­
ла отбивают каждый час на благо всем людям. Бесспорно, решает суд,

79
 М.Блок

«ноиа» уже минула (66). Каким далеким от нашей цивилизации, при­

выкшей жить, не сводя глаз с часов, кажется нам это общество, где су­
дьям приходилось спорить и справляться о времени дня!
Несовершенство в измерении часов - лишь один из многих симп­
томов глубокого равнодушия к времени. Кажется, уж что проще и нуж­
ней, чем точно отмечать столь важные, хотя бы для правовых притяза­
ний, даты рождений в королевских семьях; однако в 1284 г. пришлось
провести целое изыскание, чтобы с грехом пополам определить воз­
раст одной из богатейших наследниц Калетингского королевства, юной
графини Шампанской (67). В X и XI вв. в бесчисленных грамотах и
записях, единственный смысл которых был в сохранении памяти о со­
бытии, нет никаких хронологических данных. Но, может быть, в виде
исключения есть документы с датами? Увы, нотариусу, применявшему
одновременно несколько систем отсчета, часто не удавалось свести их
воедино. Более того, туман окутывал не только протяженность во вре­
мени, но и вообще сферу чисел. Нелепые цифры хронистов - не только
литературное преувеличение; они говорят о полном отсутствии понятия
статистического правдоподобия. Хотя Вильгельм Завоеватель учредил
в Англии, вероятно, не более пяти тысяч рыцарских феодов, историки
последующих веков, даже кое-какие администраторы, которым было
вовсе нетрудно навести справки, приписывали ему создание от 32 до
60 тыс. военных держаний. В ту эпоху, особенно с конца XI в., были
свои математики, храбро нащупывавшие дорогу вслед за греками и ара­
бами; архитекторы и скульпторы умели применять несложную геомет­
рию. Но среди счетов, дошедших до нас - и так вплоть до конца сред­
них веков, - нет ни одного, где бы не было поразительных ошибок.
Неудобства латинских цифр, впрочем, остроумно устранявшиеся с по­
мощью абака, не могут целиком объяснить эти ошибки. Суть в том, что
вкус к точности с его вернейшей опорой, уважением к числу, был глу­
боко чужд людям того времени, даже высокопоставленным.

2. Средства выражения
С одной стороны, язык культуры, почти исключительно латинский,
с другой, все разнообразие обиходных говоров - таков своеобразный
дуализм, под знаком которого проходила почти вся феодальная эпоха.
Он был характерен для цивилизации западной в собственном смысле
слова и сильно способствовал ее отличию от соседних цивилизаций: от
кельтского и скандинавского миров, располагавших богатой поэтичес­
кой и дидактической литературами на национальных языках; от гре­
ческого Востока; от культуры ислама, по крайней мере в зонах, по-на­
стоящему арабнзированных.

80
 Том I

Надо отметить, что даже на Западе одно общество долго составляло

исключение - общество англосаксонской Британии. На латыни там,
конечно, писали, и превосходно. Но писали не только на латыни. Ста­
роанглийский язык был рано возведен в достоинство языка литератур­
ного и юридического. Король Альфред требовал, чтобы его изучали в
школах, и лишь потом самые способные переходили к латинскому (68).
Поэты сочиняли на нем песни, которые не только пелись, но и записы­
вались. На нем короли издавали законы, в канцеляриях составляли акты
для королей и вельмож, даже монахи употребляли его в своих хрони­
ках. То был поистине единственный для того времени пример цивили­
зации, сумевшей сохранить контакт со средствами выражения народ­
ной массы. Нормандское завоевание пресекло это развитие. Начиная с
письма, направленного Вильгельмом жителям Лондона сразу же пос­
ле битвы при Гастингсе, и до нескольких указов конца XII в. уже все
королевские акты составляются на латыни. Англосаксонские хрони­
ки, за одним исключением, умолкают с середины XI в. Что же до про­
изведений, которые можно с натяжкой назвать литературными, они по­
являются вновь лишь незадолго до 1200 г., причем вначале только в
виде небольших назидательных трактатов.
На континенте в эпоху культурного подъема каролингского Ренес­
санса не совсем пренебрегали национальными языками. Правда, нико­
му тогда не приходило в голову считать достойными письменности
романские наречия, которые просто казались чудовищно испорченной
латынью. Германские диалекты, напротив, привлекали внимание мно­
гих особ при дворе и среди высшего духовенства, которые считали их
родным языком. Записывались и переписывались старинные песни,
прежде существовавшие лишь в устой передаче, сочинялись и новые, в
основном на релипюзные темы; в библиотеках магнатов находились
рукописи на «тевтонском» языке. Но и тут политические события - на
сей раз крушение Каролингской империи и последовавшие за ним сму­
ты - вызвали перелом. С конца IX до конца XI в. всего несколько поэм
духовного содержания и переводов - вот скудная добыча, которой вы­
нуждены ограничиться в своих реестрах историки немецкой литерату­
ры. По сравнению с латинскими сочинениями, написанными в тех же
краях и в тот же период, она - как по количеству, так и по интеллекту­
альной значимости - просто ничтожна.
Однако не надо воображать себе латынь феодальной эпохи в виде
мертвого языка со стереотипами и однообразием, с которым ассоции­
руется этот эпитет. Вопреки восстановленному каролингским Ренес­
сансом вкусу к языковой правильности и пуризму возникали - в очень
различном объеме, в зависимости от места и от автора - новые слова и
обороты. К этому вели: необходимость выражения реалий, не извест­
ных древним, или мыслей, которые, особенно в плане религиозном,

81
 М.Блок

были им чужды; контаминация логического механизма традиционной

грамматики с сильно отличавшимся механизмом, к которому приуча­
ло употребление «ародных наречий; наконец, невежество или полугра­
мотность. Пусть книга способствует неподвижности языка, зато жи­
вая речь - всегда фактор движения. А ведь на латыни не только писали.
На ней пели - сбидетель тому поэзия, по крайней мере в формах, более
всего насыщенных подлинным чувством; пели, отходя от классичес­
кой просодии долгих и кратких слогов и усваивая акцентированный
ритм, отныне единственную воспринимаемую ухом музыку. По-латы-
ни также говорили. Некий итальянский ученый, приглашенный ко дво­
ру Отгона I, был жестоко осмеян монахом из Санкт-Галлена за допу­
щенный в беседе солецизм (69). Епископ Льежа Ноткер проповедовал
мирянам на валлонском языке, а если перед ним было духовенство -
на латинском. Вероятно, многие церковники, особенно среди приход­
ских кюре, были неспособны ему подражать и даже понять его. Но для
образованных священников и монахов старинное койнэ церкви сохра­
няло свою функцию устного языка. Как бы могли без его помощи об­
щаться в папской курии, на великих соборах и в своих странствиях от
одного аббатства к другому все эти уроженцы разных краев?
Конечно, почти во всяком обществе способы выражения раз­
личаются, порою весьма ощутимо, в зависимости от целей говорящего
или его классовой принадлежности. Но обычно различие это ограни­
чивается нюансами в грамматической точности или качеством лекси­
ки. Здесь оно было несравненно более глубоким. В большой части Ев­
ропы обиходные наречия, относившиеся к германской группе,
принадлежали к другой семье, чем язык культуры. Да и сами роман­
ские говоры настолько отдалились от своего родоначальника, что пе­
рейти от них к латинскому мог лишь человек, прошедший основатель­
ную школу. Так что лингвистический раскол сводился в конечном итоге
к противопоставлению двух человеческих групп. С одной стороны, ог­
ромное большинство неграмотных, замурованных каждый в своем ре­
гиональном диалекте и владевших в качестве литературного багажа
несколькими мирскими поэмами, которые передавались почти исклю­
чительно с голоса, и духовными песнопениями, которые сочинялись
благочестивыми клириками на народном языке ради пользы простого
люда и иногда записывались на пергамене. На другом берегу горсточка
просвещенных людей, которые, беспрестанно переходя с повседневного
местного говора на ученый универсальный язык, были, собственно, дву­
язычными. Для них и писались сочинения по теологии и истории,
сплошь по-латыни, они понимали литургию, понимали деловые доку­
менты. Латинский был не только языком - носителем образования, он
был единственным языком, которому обучали. Короче, умение читать
означало умение читать по-латыни. Но если, как исключение, в каком-

82
 Том I

нибудь юридическом документе употреблялся национальный язык, эту

аномалию, где бы она ни имела место, мы без колебаний признаем сим­
птомом невежества. Если в X в. некоторые грамоты Южной Аквита­
нии, написанные на более или менее неправильной латыни, напичка­
ны провансальскими словами, причина в том, что в монастырях Руэрга
или Керси, расположенных вдали от крупных очагов Каролингского
Ренессанса, образованные монахи были редкостью. Сардиния была
бедным краем, население которого, покидая побережье из-за пират­
ских набегов, жило почти в полной изоляции; поэтому первые доку­
менты на сардинском диалекте намного древнее самых старых италь­
янских текстов Апеннинского полуострова.
Прямым следствием этой иерархии языков было, несомненно, то,
что дошедшая до нас картина первого феодального периода, нарисо­
ванная им самим, крайне нечетка. Акты продаж или дарений, порабо­
щения или освобождения, приговоры судов, королевские привилегии,
формулы клятв в верности, изложения религиозных обрядов - вот са­
мые ценные источники для историка. Пусть они не всегда искренни,
зато, в отличие от повествовательных текстов, предназначенных для
потомства, они в самом худшем случае пытались обмануть только со­
временников, чья доверчивость имела по сравнению с нашей иные гра­
ницы. Как уже сказано выше, до XIII в. эти документы, за редкими ис­
ключениями, обычно составлялись по-латыни. Но факты, память о
которых они старались сохранить, первоначально бывали выражены
совсем иначе. Когда два сеньора спорили о цене участка земли или о
пунктах в договоре о вассальной зависимости, они, по-видимому, изъяс­
нялись не на языке Цицерона. Затем уж было делом нотариуса каким
угодно способом облечь их соглашения в классическую одежду. Таким
образом, всякая или почти всякая латинская грамота или запись пред­
ставляет собой результат транспозиции, которую нынешний историк,
желающий докопаться до истины, должен проделать снова в обратном
порядке.
Добро бы, если эта работа совершалась всегда по одним и тем же
правилам! Но где там! От школьного сочинения, которое неуклюже
калькирует мысленную схему на народном языке, до латинской речи,
тщательно отшлифованной ученым церковником, мы встретим мно­
жество ступеней. Иногда - это, бесспорно, самый благоприятный слу­
чай - обиходное слово просто кое-как переряжено с помощью добав­
ленного латинского окончания: так, hommage (клятвенное обещание
верности сеньору), слегка замаскировавшись, стало homagium. Иногда
же, наоборот, старались употреблять только самые классические сло­
ва, вплоть до того, что, уподобляя в почти кощунственной языковой
игре жреца Юпитера служителю Бога Живого, именовали архи­
епископа archiflamen. Хуже всего, что в поисках параллелизмов пурис-

83
 М.Блок

ты не боялись идти по пути аналогии звуков, а не смысла: так как фран­

цузское слово comte (граф) в именительном падеже на старофранцуз­
ском звучало cuens, его передавали на латыни словом consul (консул),
a fief (феод) превращали в fiscus (фиск). Разумеется, постепенно
выработались общие принципы транскрипции, порою отмеченные
универсалистским духом ученого языка: слово fief, по-немецки Lehn,
имело в латинских грамотах Германии правильными эквивалентами
слова, образованные на основе французского. Но даже при искусных
переводах на нотариальную латынь всегда происходила некоторая де­
формация.
Итак, сам технический язык права располагал словарем, слишком
архаическим и расплывчатым для точной передачи действительности.
Что же до лексики обиходных говоров, то ей были присущи неточнос­
ти и непостоянство чисто устного и народного словаря. А в сфере со­
циальных институтов беспорядок в словах почти неизбежно влечет за
собой беспорядок в реалиях. Пожалуй, именно из-за несовершенства
терминологии классификация человеческих отношений страдает вели­
кой неопределенностью. Но это наблюдение надо еще расширить. Где
бы ни употребляли латынь, ее преимущество заключалось в том, что
она служила средством интернационального общения интеллектуалов
той эпохи. И напротив, опасным ее недостатком являлось то, что у боль­
шинства тех, кто ею пользовался, она резко отделялась от внутренней
речи, и, следовательно, говорившие на латыни всегда были вынужде­
ны выражать свою мысль приблизительно. Если отсутствие точности
мысли было, как мы видели, одной из характерных черт того времени,
то как же не включить в число многих причин, объясняющих ее, посто­
янное столкновение двух языковых планов?

3. Культура и общественные классы

В какой мере средневековая латынь, язык культуры, была языком
аристократии? Иными словами, до какой степени группа litterati (об­
разованных) совпадала с группой господствующих? Что касается цер­
кви, тут все ясно. Неважно, что дурная система назначений кое-где
выдвигала на первые роли невежд. Епископские дворы, крупные мо­
настыри, королевские капеллы, словом - все штабы церковной армии
никогда не знали нужды в просвещенных людях, которые, часто буду­
чи, впрочем, баронского или рыцарского происхождения, формирова­
лись в монастырских, особенно кафедральных школах. Но если речь
идет о мирянах, проблема усложняется.
Не надо думать, будто это общество даже в самые мрачные времена
сознательно противилось всякой интеллектуальной пище. Для тех, кто

84
 Том I

повелевал людьми, считалось полезным иметь доступ к сокровищнице

мыслей и воспоминаний, ключ к которой давала только письменность,
т. е. латынь; об этом верней всего говорит то, что многие монархи при­
давали большое значение образованию своих наследников. Роберт Бла­
гочестивый, «король, сведущий в Господе», учился в Реймсе у знаме­
нитого Герберта; Вильгельм Завоеватель взял в наставники своему сыну
Роберту духовное лицо. Среди сильных мира сего встречались истин­
ные друзья книги: Оттон III, которого, правда, воспитывала мать, ви­
зантийская принцесса, принесшая со своей родины навыки гораздо
более утонченной цивилизации, свободно читал по-гречески и по-ла­
тыни; Вильгельм III Аквитанский собрал прекрасную библиотеку и,
бывало, читал далеко за полночь (70). Добавьте отнюдь не исключи­
тельный случай, когда лица, вначале предназначенные для церкви, со­
храняли от своего первоначального обучения некие знания и склонно­
сти, присущие церковной среде: таков, например, Балдуин Бульонский,
который, однако, был суровым воином и венчался иерусалимской ко­
роной.
Но чтобы получить более или менее приличное образование, тре­
бовалась атмосфера знатного рода, прочно укрепившего наследствен­
ную власть. Весьма примечателен довольно закономерный контраст
между основателями династий в Германии и их преемниками: Отгону II,
третьему королю Саксонской династии, и Генриху III, второму в Сали­
ческой династии, которые оба получили хорошее образование, проти­
востоят их отцы: Оттон Великий, научившийся читать в 30 лет, и Кон­
рад II, чей капеллан признает, что он «не знал грамоты». Как часто
бывало, и тот и другой вступили слишком молодыми в жизнь, полную
приключений и опасностей; у них не было досуга готовить себя к про­
фессии властелина, разве что на практике или внимая устной тради­
ции. То же самое, и в еще большей мере, наблюдалось на более низких
ступенях общественной лестницы. Относительно блестящая культура
нескольких королевских или баронских фамилий не должна внушать
иллюзий. Равно как верность педагогическим традициям, впрочем, до­
вольно примитивным, которую в виде исключения сохраняли рыцар­
ские классы Италии и Испании: Сод и Химена, возможно, были не очень
образованны, но они, во всяком случае, умели подписать свое имя (71).
Можно не сомневаться, что по крайней мере севернее Альп и Пиренеев
большинство мелких и средних сеньоров, в чьих руках тогда сосредо­
точивалась власть, представляло собой людей совершенно неграмот­
ных. Настолько неграмотных, что в монастырях, куда некоторые из них
уходили на склоне лет, слова eonversus, т. е. поздно принявший пост­
риг, и idiota, обозначавшее монаха, не умеющего читать Священное
писание, считались синонимами.
85
 М.Блок

Этим отсутствием образованности в миру объясняется роль духов­

ных лиц как выразителей мысли государей и одновременно храните­
лей политических традиций. Монархам приходилось искать у этой ка­
тегории своих слуг то, что прочие лица в их окружении были
неспособны им предоставить. К середине VIII в. исчезли последние ми-
ряне-«референдарии» меровингских королей. И лишь в апреле 1298 г.
Филипп Красивый вручил государственные печати рыцарю Пьеру
Флотту. Между этими двумя датами прошло более пяти веков, в тече­
ние которых во главе канцелярии правивших Францией королей сто­
яли только церковники. То же в общем происходило и в других стра­
нах.
Нельзя недооценивать того факта, что решения сильных мира сего
подчас подсказывались и всегда выражались людьми, которые при всех
своих классовых или национальных пристрастиях принадлежали по
воспитанию к обществу, по природе универсалистскому и основанно­
му на духовном начале. Нет сомнения, что они старались напоминать
властителям, поглощенным суетой мелких местных конфликтов, о бо­
лее широких горизонтах. С другой стороны, поскольку их обязаннос­
тью было облекать политические акты в письменную форму, им неиз­
бежно приходилось официально эти акты оправдывать мотивами,
взятыми из их собственного кодекса морали, и таким образом покры­
вать документы почти всей феодальной эпохи лаком мотивировок, по
большей части обманчивых; это, в частности, изобличают преамбулы
многочисленных освобождений за деньги, изображаемых как акты чи­
стого великодушия, или многих королевских привилегий, которые
неизменно продиктованы якобы одним лишь благочестием. Посколь­
ку историография с ее оценочными суждениями также долго находи­
лась в руках духовенства, условности мысли, а равно условности лите­
ратурные соткали для прикрытия циничной реальности человеческих
побуждений некую вуаль, разорвать которую удалось лишь на пороге
нового времени крепким рукам какого-нибудь Коммина или Макиа­
велли.
Между тем миряне во многих отношениях выступали как деятель­
ный элемент светского общества. Даже самые неученые из них, конеч­
но, не были невеждами. При надобности они могли приказать перевес­
ти то, что не умели прочитать сами, а кроме того, мы вскоре увидим,
насколько рассказы на народном языке их обогащали воспоминания­
ми и мыслями. Представьте себе, однако, положение большинства се­
ньоров и многих знатных баронов, администраторов, не способных
лично ознакомиться с донесением или со счетом, судей, чьи приговоры
записывались - если записывались - на языке, не знакомом трибуна­
лу. Владыкам обычно приходилось восстанавливать свои прежние ре­
шения по памяти; надо ли удивляться, что они нередко были начисто

86
 Том I

лишены духа последовательности, которую нынешние историки тщатся

им приписать?
Чуждые написанному слову, они порой бывали к нему равнодушны.
Когда Оттон Великий в 962 г. получил императорскую корону, он уч­
редил от своего имени привилегию, которая, вдохновляясь «пактами»
каролингских императоров и, возможно, историографией, признавала
за папами «до скончания веков» власть над огромной территорией; обез­
доливая себя, император-король отдает, мол, престолу святого Петра
большую часть Италии и даже господство над некоторыми важнейши­
ми альпийскими дорогами. Конечно, Оттон ни на минуту не допускал,
что его распоряжения - кстати, очень четкие - могут быть исполнены
на деле. Было бы не столь удивительно, если бы речь шла об одном из
лживых договоров, которые во все времена под давлением обстоя­
тельств подписывались с твердым намерением не исполнять их. Но
ничто, абсолютно ничто, кроме более или менее дурно понятой исто­
рической традиции, не понуждало саксонского государя к подобной
фальши. С одной стороны, пергамент и чернила, с другой, вне связи с
ними, действие - таково было последнее и в этой особо резкой форме
исключительное завершение гораздо более общего раскола. Единствен­
ный язык, на котором считалось достойным фиксировать - наряду со
знаниями, наиболее полезными для человека и его спасения, - резуль­
таты всей социальной практики, этот язык множеству лиц, по положе­
нию своему вершивших человеческие дела, был непонятен.

4. Религиозное сознание
«Народ верующих», говорят обычно, характеризуя религиозную
жизнь феодальной Европы. Если здесь подразумевается, что концеп­
ция мира, из которого исключено сверхъестественное, была глубоко
чужда людям той эпохи, или, точнее, что картина судеб человека и все­
ленной, которую они себе рисовали, почти полностью умещалась в рам­
ках христианской теологии и эсхатологии западного толка, - это бес­
спорная истина. Неважно, что временами высказывались сомнения
относительно «басен» Писания; лишенный всякой рациональной ос­
новы, этот примитивный скептицизм, который обычно не был присущ
людям просвещенным, таял в минуту опасности, как снег на солнце.
Позволительно даже сказать, что никогда вера не была так достойна
своего названия. Ибо старания ученых придать чудесам опору в виде
логического рассуждения, прекратившиеся с упадком античной хрис­
тианской философии и лишь на время оживившиеся при каролинг­
ском Ренессансе, возобновились только к концу XI в. Зато было бы гру­
бой ошибкой представлять себе кредо этих верующих единообразным.

87
 М.Блок

Дело не только в том, что католицизм еще был далек от окон­

чательной разработки своей догматики: самая строгая ортодоксия раз­
решала себе тогда гораздо больше вольностей, чем в дальнейшем, пос­
ле схоластической теологии и контрреформации. И не только в том,
что на зыбкой границе, где христианская ересь вырождалась в проти­
востоящую христианству религию, древнее манихейство сохраняло
приверженцев, которые то ли унаследовали свою веру от групп, с пер­
вых веков средневековья упорно остававшихся верными этой пресле­
дуемой секте, то ли, напротив, после долгого перерыва, получили эту
веру из Восточной Европы. Серьезнее было то, что католицизм не впол­
не завладел массами. Приходское духовенство, вербуемое без должно­
го контроля и дурно образованное (чаще всего образование сводилось
к случайным урокам какого-нибудь священника, тоже не больно уче­
ного, даваемым мальчишке, который, прислуживая при мессе, готовил­
ся принять сан), оказывалось в целом - интеллектуально и морально -
не на уровне своей задачи. Проповеди, которые одни только могли по-
настоящему открыть народу доступ к тайнам, заключенным в священ­
ных книгах, читались нерегулярно. В 1031 г. собор в Лиможе был вы­
нужден восстать против ложного мнения, что чтение проповедей надо,
мол, дозволить только епископам, епископ разве мог растолковать Еван­
гелие всему своему диоцезу?
Католическую мессу служили более или менее правильно - а по­
рой весьма неправильно - во всех приходах. Фрески и барельефы, эти
«книги для неграмотных» на стенах или на карнизах главных церквей,
поучали трогательно, но неточно. Наверное, почти все прихожане в
общем кое-что знали о самых впечатляющих эпизодах в христианских
изображениях прошлого, настоящего и будущего нашего мира. Но на­
ряду с этим их религиозная жизнь питалась множеством верований и
обрядов, которые были либо завещаны древнейшей магией, либо воз­
никли в сравнительно недавнюю эпоху в лоне цивилизации, еще спо­
собной к живому мифотворчеству, и оказывали на официальную докт­
рину постоянное давление. В грозовом небе люди по-прежнему видели
сонмы призраков: это покойники, говорила толпа; это лукавые демо­
ны, говорили ученые, склонные не столько отрицать эти видения, сколь­
ко подыскивать для них почти ортодоксальное толкование (72). В се­
лах справлялись бесчисленные, связанные с жизнью природы обряды,
среди которых нам благодаря поэзии особенно близки празднества май­
ского дерева. Короче, никогда теология не была столь чужда коллек­
тивной религии, по-настоящему прочувствованной и переживаемой.
Несмотря на бесконечные оттенки, обусловленные местной средой
и традицией, можно при таком понимании религиозного сознания вы­
делить несколько общих элементов. От нас, конечно, ускользнет нема­
ло глубоких и волнующих черт, немало страстных вопросов, наделен-

88
 Том I

ных вечным человеческим смыслом; но мы вынуждены ограничиться

здесь упоминанием о тех направлениях мысли и чувства, влияние ко­
торых на социальное поведение было, по-видимому, особенно сильным.
В глазах людей, способных мыслить, чувственный мир представал
лишь как некая маска, за которой происходило все истинно важное;
язык также служил для выражения более глубокой реальности. А по­
скольку призрачная пелена сама по себе не может представлять инте­
реса, результатом такого взгляда было то, что наблюдением, как пра­
вило, пренебрегали ради толкования. В небольшом «Трактате о
вселенной», написанном в IX в. и очень долго пользовавшемся успе­
хом, Рабан Мавр так объяснял свой замысел: «Пришло мне на ум на­
писать сочинение... которое трактовало бы не только о природе вещей
и о свойстве слов... но также об их мистическом значении» (73). Этим в
значительной мере объясняется слабый интерес науки к природе, ко­
торая и впрямь как будто не заслуживала, чтобы ею занимались. Тех­
ника при всех ее достижениях, порою немалых, оставалась чистым
эмпиризмом.
Кроме того, можно ли было ожидать, что хулимая природа способ­
на извлечь сама из себя собственное толкование? Разве не была она
задумана в бесконечных деталях своего иллюзорного развертывания
прежде всего как творение тайных воль? «Воль» во множественном чис­
ле, если верить людям простым и даже многим ученым. Ибо основная
масса людей представляла себе, что ниже единого бога и подчиненные
его всемогуществу (обычно, впрочем, масштабы этого подчинения пред­
ставляли не очень-то ясно) находятся в состоянии вечной борьбы про­
тивостоящие воли толп добрых и злых существ: святых, ангелов, осо­
бенно же дьяволов. «Кто не знает, - писал священник Гельмольд, - что
войны, ураганы, чума, поистине все беды, что обрушиваются на род че­
ловеческий, насылают на нас демоны?» (74). Заметьте, войны названы
рядом с бурями, т. е. явления социальные стоят в том же ряду, что и
явления, которые мы теперь назвали бы природными. Отсюда умонас­
троение, которое нам продемонстрировала история нашествий: не от­
решенность от мира в точном смысле слова, а скорее обращение к сред­
ствам воздействия, которые считались более эффективными, чем
человеческое усилие. Но если какой-нибудь Роберт Благочестивый или
Оттон III могли придавать паломничеству не меньшую важность, чем
сражению или изданию закона, то историки, которые то возмущаются
этим, то упорно ищут за богомольными путешествиями тайные поли­
тические цели, просто показывают свою неспособность снять с себя
очки людей XIX в. или XX в. Царственных пилигримов вдохновлял не
только эгоизм личного спасения. От святых заступников, к которым
были обращены их молитвы, они ожидали для своих подданных и для
самих себя обещаний вечной жизни, но также и земных благ. В святи-

89
 М.Блок

лище, как в бою или в суде, они исполняли, как им казалось, обязанности
вождей народа.
Мир видимостей был также миром преходящим. Картина последней
катастрофы, неотделимая от всякого христианского образа вселенной,
вряд ли еще когда-нибудь так сильно владела умами. Над нею размыш­
ляли, старались уловить предвещающие ее симптомы. Самая всеобщая
из всех всеобщих историй, хроника епископа Оттона Фрейзингенско-
го, начинающаяся с сотворения мира, завершается картиной Страш­
ного суда. Разумеется, с неизбежным пробелом: от 1146 г. - даты, когда
автор закончил писать, - до дня великого крушения. Оттон, конечно,
считал этот пробел недолгим: «Мы, поставленные у конца времен», -
говорит он несколько раз. Так думали сплошь да рядом вокруг него и
до него. Не будем говорить: мысль церковников. Это означало бы за­
быть о глубоком взаимопроникновении двух групп, клерикальной и
светской. Даже среди тех, кто, в отличие от святого Норберта, не рисо­
вал гибель мира настолько близкой, что нынешнее поколение, мол, еще
не состарится, как она грянет, никто не сомневался в ее неминуемой
близости. Во всяком дурном государе набожным душам чудились ког­
ти Антихриста, чье жестокое владычество должно предварять наступ­
ление Царства Божьего.
Но когда же пробьет этот час, столь близкий? «Апокалипсис» как
будто давал ответ: «доколе не окончится тысяча лет...» Надо ли было
понимать: после смерти Христа? Некоторые так и полагали и, по обыч­
ному счету, приурочивали «день катастроф» к 1033 г. Или же: от рож­
дества Христова? Последнее толкование, кажется, было более приня­
то. Во всяком случае, несомненно, что накануне тысячного года один
проповедник в парижских церквах приурочил конец времен именно к
этой дате. Если массами тогда и не завладел панический ужас, как изоб­
ражали нам вожди романтизма, причина прежде всего в том, что люди
этой эпохи, внимательно следившие за сменой сезонов и годовым рит­
мом богослужений, в общем не разбирались в хронологии, и еще мень­
ше - в датах, ясно высчитанных. Мы видели, сколько было грамот без
хронологических указаний. А среди прочих - какой разнобой в систе­
мах счисления, чаще всего и не связанных с жизнью Христа: годы цар­
ствования или понтификата, всевозможные астрономические вехи,
пятнадцатилетний цикл налогового кадастра, когда-то взятый из прак­
тики римской фискальной системы! Целая страна, Испания, пользу­
ясь более широко, чем другие, точным летосчислением, почему-то при­
писывала ему начало, совершенно чуждое Евангелию: 38 лет до
рождества Христова. И было ли исключением, что некоторые акты, а
чаще хроники, вели счет с Воплощения? Надо еще принять во внима­
ние различные начала года. Ибо церковь подвергла остракизму первое
января как языческий праздник. В разных провинциях, в разных кан-

90
 Том I

целяриях наступление этого тысячного года, таким образом, приходи­

лось на шесть или семь различных сроков, которые по нашему кален­
дарю располагались от 25 марта 999 г. до 31 марта 1000 г. Более того,
приуроченные к тому или иному литургическому эпизоду пасхально­
го периода, некоторые из этих отправных точек были по природе своей
подвижными (а значит, предсказать их нельзя было, не имея таблиц,
коими располагали лишь ученые) и чрезвычайно усиливали сумятицу
в мозгах, обрекая последующие годы на весьма неравную длительность.
Вот и получалось, что в одном году частенько повторялось дважды одно
и то же число марта или апреля либо праздник одного святого. В самом
деле, для большинства жителей Запада слово «тысяча», которое, как
нас уверяют, вселяло ужас, не могло обозначать никакого строго опре­
деленного этапа в череде дней.
Но можно ли считать вовсе неверной мысль, что предвещание «дня
гнева» омрачало тогда души? К концу первого тысячелетия вся Евро­
па не затрепетала вдруг, чтобы тут же успокоиться, когда прошла роко­
вая дата. Однако - а это, возможно, было еще хуже - волны страха на­
бегали почти беспрерывно то здесь, то там и, утихнув в одном месте,
вскоре возникали в другом. Иногда толчком служило видение, или
большая историческая трагедия, как в 1009 г. разрушение гроба Гос­
подня, или же попросту свирепая буря. Иной раз их порождали вы­
кладки, сделанные для литургии, которые исходили из просвещенных
кругов и распространялись в народе. «Почти во всем мире прошел слух,
что конец наступит, когда Благовещенье совпадет со Страстной пят­
ницей», - писал незадолго до тысячного года Аббон из аббатства Фле-
ри (75). Правда, вспоминая слова святого Павла, что Господь застиг­
нет людей врасплох, «аки тать в ночи», многие богословы осуждали
эти дерзкие попытки проникнуть в тайну, коей божеству угодно укрыть
свои громы. Но если не знаешь, когда обрушится удар, разве ожидание
менее мучительно? В окружающих непорядках, которые мы бы теперь
назвали бурлением юности, тогдашние люди усматривали дряхлость
«состарившегося» человечества. Вопреки всему в людях бродила не­
уемная жизнь. Но когда они пускались размышлять, ничто не было им
более чуждо, чем предчувствие огромного будущего, открывавшегося
перед молодыми силами.
Если людям казалось, что все человечество стремительно несется к
своему концу, то с еще большим основанием это ощущение жизни «в
пути» было свойственно каждому в отдельности. По излюбленному
выражению многих религиозных сочинений, разве не был верующий в
сем мире неким «пилигримом», для которого цель путешествия, есте­
ственно, куда важнее, чем превратности пути? Большинство, разуме­
ется, не думало о своем спасении постоянно. Но уж если задумывалось,
то всерьез и рисуя себе весьма конкретные картины. Эти яркие образы

91
 М.Блок

обычно порождались определенным состоянием: весьма неустойчивые

души тогдашних людей были подвержены резким сменам настроения.
Мысль о вечной награде в сочетании с любованием смертью, свой­
ственным дряхлеющему миру, заставила уйти в монастырь не одного
сеньора и даже оставила без потомства не один знатный род: шестеро
сыновей сеньора де Фонтен-ле-Дижона ушли в монастырь во главе с
самым выдающимся из них - Бернардом Клервоским. Так религиоз­
ное сознание способствовало, на свой лад, перемешиванию обществен­
ных слоев.
Однако у многих христиан не хватало духу обречь себя на столь
суровую жизнь. С другой стороны, они - возможно, не без оснований -
полагали, что не смогут заслужить царство небесное собственными доб­
родетелями. Поэтому они возлагали надежду на молитвы благочести­
вых людей, на накопление аскетами заслуг перед Богом на благо всех
верующих, на заступничество святых, материализованное в мощах и
представляемое служащими им монахами. В этом христианском обще­
стве самой необходимой для всего коллектива функцией представля­
лась функция духовных институтов. Но не будем обманываться - имен­
но в качестве духовных. Благотворительная, культурная, хозяйственная
деятельность крупных кафедральных капитулов и монастырей была,
разумеется, значительной. Но в глазах современников она являлась
лишь побочной. Этому способствовали понятия о земном мире как
пронизанном сверхъестественным и навязчивая мысль о мире потусто­
роннем. Благополучие короля и королевства - это в настоящем; спасе­
ние предков короля и его самого - в вечности; такова была Двойная
выгода, которой, по словам Людовика Толстого, он ожидает, учреждая
в парижской церкви Сен-Виктор общину регулярных каноников. «Мы
полагаем, - говорил также Оттон I, - что благополучие нашей импе­
рии зависит от роста богопочитания» (76). Могучая, богатая церковь
создала своеобразные юридические институты; страстно дебатирова­
лось множество каверзных проблем, вызванных приспособлением это­
го «града» церковного к «граду» светскому и впоследствии нависших
тяжким бременем над общей эволюцией Запада. Вспоминая об этих
чертах, необходимых для верного изображения феодального мира, как
не признать, что страх перед адом был одним из великих социальных
фактов того времени?

92
 Том I

Г л а в а III. КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ

1. Историография
В феодальном обществе многое стимулировало интерес к прошлому.
В религии священными книгами являлись книги исторические; ее праз­
дники были воспоминанием об определенных событиях, в самых попу­
лярных формах ее питали легенды о древних святых; наконец, утверж­
дая, что человечество близко к гибели, она устраняла иллюзии,
побуждающие в периоды великих надежд интересоваться только на­
стоящим или будущим. Каноническое право основывалось на древних
текстах, светское право - на прецедентах. Часы досуга в монастыре или
в замке были благоприятны для длинных рассказов. История, правда,
не преподавалась в школах ex professo (специально, как особый пред­
мет), разве что посредством чтений, имевших в принципе другие цели;
читались религиозные сочинения, в которых искали богословское или
моральное поучение, и произведения классической древности, пред­
назначенные прежде всего служить образцами красноречия. Тем не
менее в коллективном интеллектуальном багаже история занимала,
можно сказать, преобладающее место.
В каких источниках могли черпать просвещенные люди, жаж­
давшие узнать, что было до них? Историки латинской античности, из­
вестные только во фрагментах, ничуть не утратили своего авторитета;
хотя Тит Ливии далеко не был в числе тех, кого чаще всего листали, его
имя значится среди авторов, чьи книги раздавали между 1039 и 1049 гг.
монахам Клюни для чтения в великий пост (77). Не были также забы­
ты повествовательные произведения раннего средневековья: мы, на­
пример, располагаем несколькими рукописями сочинений Григория
Турского, переписанными между X и XII вв.
Но самое значительное влияние, бесспорно, оказывали писатели,
которые к решающему перелому IV-V вв. поставили себе задачей со­
здать синтез двух до той поры весьма далеких одна от другой истори­
ческих традиций, чье двойное наследие досталось новому миру: тради­
ции библейской и традиции греко-римской. Чтобы воспользоваться
плодами этого согласования, которым занимались Евсевий Кесарий-
ский, святой Иероним, Павел Орозий, вовсе не было надобности не­
посредственно обращаться к самим зачинателям. Суть их произведе­
ний была изложена и все время излагалась в многочисленных
сочинениях более недавнего времени. Ибо стремление дать почувство­
вать за настоящей минутой течение великого потока времени было
столь сильно, что многие авторы, даже среди тех, чье внимание сосре­
доточивалось прежде всего на ближайших событиях, считали полез-

93
 М.Блок

ным включать в виде преамбулы некую краткую сводку всемирной

истории. В «Анналах», которые около 1078 г. монах Ламберт составил
в своей келье в Герсфельде, нас интересуют преимущественно сведе­
ния о раздорах в империи во времена Генриха IV; начинаются «Анна­
лы», однако, с сотворения мира.
Нынешние исследователи, ищущие данных о франкских коро­
левствах после крушения Каролингской империи в хронике Регинона
Прумского, об англосаксонских обществах - в Вустерской или Питер-
бороской хрониках, а о мелких подробностях бургундской истории - в
«Анналах» Беза, нередко обнаруживают, что судьбы человечества из­
ложены в этих сочинениях начиная с Воплощения! Даже когда рассказ
начинается с времен не столь древних, он все же уходит корнями в эпо­
ху, намного более давнюю, чем воспоминания самого хрониста. Состря­
панные на основе плохо усвоенных или плохо понятых текстов и, сле­
довательно, неспособные сообщить нам что-то дельное о слишком
далеких событиях, которые автор тщится изложить, эти пролегомены
зато являются драгоценным свидетельством умственной жизни; они
рисуют перед нами картину того, как феодальная Европа представля­
ла себе свое прошлое. Вдобавок они убедительно показывают, что со­
ставители хроник или анналов не ограничивали свой кругозор наме­
ренно. К сожалению, как только писатель, покинув надежную сень
литературной традиции, был вынужден сам добывать сведения, раз­
дробленность общества ставила преграду его любознательности;
сплошь да рядом, по странному контрасту, чем дальше вперед движется
рассказ, тем все больше он обогащается деталями и в то же время охва­
ченное в нем пространство становится все уже. Так, большая история
французов, составленная в одном ангулемском монастыре Адемаром
Шабанским, этап за этапом сводится к истории Аквитании.
Само разнообразие жанров у этих историографов свидетельствует
еще и о том, как любили тогда рассказывать и слушать рассказы. Исто­
рии всемирные или слывшие таковыми, истории народов, истории цер­
квей соседствуют с простыми перечнями новостей, составлявшимися
из года в год. Когда умы поражало какое-нибудь важное событие, оно
становилось темой целого повествовательного цикла, например борь­
ба императоров и пап и, в особенности, крестовые походы. Хотя тог­
дашние писатели были не искусней скульпторов в умении схватывать
своеобразные черты, которые делают человеческое существо индиви­
дуальностью, биография была в моде. И не только в форме житий свя­
тых. Вильгельм Завоеватель, Генрих IV германский император, Кон­
рад II, не имевшие, разумеется, никаких прав на то, чтобы красоваться
на алтарях, нашли клириков, описавших их подвиги. Знатный барон
XI века анжуйский граф Фульк ле Решен пошел дальше: он написал
сам (или же приказал написать) собственную историю и историю сво-

94
 Том I

его рода: такую важность придавали памяти о себе великие мира сего!
Некоторые местности, впрочем, в этом смысле обездолены. Причина в
том, что там вообще мало писали. Аквитания и Прованс, которые го­
раздо бедней хрониками и анналами, чем края между Сеной и Рейном,
создали также куда меньше богословских трудов. Среди вопросов, вол­
новавших феодальное общество, история занимала достаточно важное
место, чтобы по степени ее успехов можно было, как по барометру, су­
дить об уровне культуры в целом.
Однако не будем обольщаться: этот период, столь склонный зани­
маться прошлым, имел о нем сведения скорее обильные, чем достовер­
ные. Трудность получения информации, даже о самых недавних собы­
тиях, как и неточность мышления вообще, обрекали большинство
исторических трудов на засоренность странным шлаком. Целая италь­
янская повествовательная традиция, начинающаяся с середины IX в.,
забыв отметить коронование 800 г., представляла Людовика Благочес­
тивого первым каролингским императором (78). Критика свидетель­
ства, почти неразлучная со всяким размышлением, не была, конечно,
совершенно неизвестна; доказательство тому - любопытный трактат
Гвиберта Ножанского о реликвиях. Но никому не приходило на ум си­
стематически применять критику к старинным документам, по край­
ней мере до Абеляра, да и этот великий человек применял ее в доволь­
но ограниченной сфере (79). Над писателями тяготело сковывающее
наследие классической историографии, ораторские и героические ус­
ловности. Если некоторые монастырские хроники напичканы архивны­
ми документами, то лишь потому, что они скромно ставили почти един­
ственной своей целью оправдать права братии на ее владения.
Напротив, если какой-нибудь Жиль д'Орваль в сочинении более воз­
вышенного характера намерен воспроизвести деяния льежских епис­
копов, он, наткнувшись на своем пути на одну из первых хартий город­
ских вольностей, дарованную городу Юи, отказывается от ее анализа
из боязни «наскучить» читателю. Одним из достоинств исландской
школы, в понимании истории намного превосходившей хроники ла­
тинского мира, было то, что она не знала этих претензий.
С другой стороны, понимание реальностей затемнялось симво­
лическим толкованием, исходившим от другого духовного течения.
Священные книги - исторические ли они? Несомненно. Но по край­
ней мере в одной части этой истории, в Ветхом завете, экзегетика пред­
писывала видеть не столько картину событий, самодовлеющих по сво­
ему значению, сколько предвосхищение грядущего, «тень будущего»,
по выражению святого Августина (80). Наконец, и это главное, карти­
на мира страдала от слабого восприятия различий между последова­
тельными планами перспективы.
95
 М.Блок

Дело тут не в том, что, как утверждал Гастон Парис, люди упорно
верили в «неизменность» вещей. Подобное убеждение было бы несов­
местимо с идеей, что человечество быстрыми шагами движется к пред­
назначенной цели. «О переменчивости времен» - так, в согласии с об­
щим настроением, озаглавил свою хронику Оттон Фрейзингенский.
Однако никого не шокировало, что поэмы на народных языках одина­
ково изображали каролингских паладинов, гуннов Аттилы и античных
героев рыцарями XI или XII в. Люди практически были абсолютно не­
способны охватить во всей широте постоянные изменения, которые
отнюдь не отрицались. Разумеется, по невежеству. Но главным обра­
зом потому, что общность между прошлым и настоящим скрывала кон­
трасты и даже избавляла от необходимости их замечать. Как можно
было устоять перед искушением воображать императоров древнего
Рима абсолютно схожими с современными государями, если считалось,
что Римская империя продолжает существовать и что саксонские или
салические короли - прямые наследники Цезаря и Августа? Всякое
религиозное движение рассматривало себя как реформу в собственном
смысле слова, т. е. как возвращение к первоначальной чистоте. Таков
традиционалистский дух, который непрестанно тянет настоящее к про­
шлому и, таким образом, естественно приводит к смешению красок того
и другого. Не является ли он антиподом исторического понимания, в
котором царит чувство разнообразия?
Этот мираж, чаще всего невольный, иногда становился народным.
Нет сомнения, что знаменитые фальшивки, оказавшие влияние на свет­
скую и религиозную политику феодальной эпохи, несколько предше­
ствуют ей: «Дар Константина» был сочинен в конце VIII в.; продукция
удивительной мастерской, главными изделиями которой являются под­
ложные декреталии, приписанные Исидору Севильскому, и подлож­
ные капитулярии диакона Бенедикта, была плодом каролингского Ре­
нессанса в период его расцвета. Но этому примеру следовали и в
дальнейшем. Канонический сборник, скомпилированный между 1008
и 1012 гг. св. Бурхардом, епископом Вормса, кишит ложными атрибу­
циями и почти циничными переделками. Подложные документы изго­
тавливались при императорском дворе. Другие, в несметном количе­
стве, в церковных scriptoria (мастерских письма), имевших в этом
смысле столь дурную славу, что обнаруженные или угадываемые иска­
жения истины, присущие их изделиям, немало способствовали диск­
редитации письменного свидетельства. «Любым пером можно написать
невесть что», - говорил на судебном процессе один немецкий сеньор (81).
Если извечная деятельность подделывателей и мифоманов испы­
тала в эти несколько веков исключительный расцвет, в том, несомнен­
но, в большой мере повинны как условия юридической жизни, основы­
вавшейся на прецедентах, так и окружающая неразбериха, ибо немало

96
 Том I

подложных документов изготовлялось лишь взамен погибших подлин­

ников. Однако то, что фальшивки стряпали в таком количестве и мно­
жество благочестивых особ, бесспорно благородных, участвовали в этих
махинациях, уже и тогда сурово осуждаемых правом и моралью, - это
психологический симптом, заслуживающий внимания; именно уваже­
ние к прошлому парадоксально заставляло реконструировать его та­
ким, каким оно должно быть.
Впрочем, при всем обилии исторических сочинений они были дос­
тупны лишь довольно узкой элите. Ибо языком их повсюду, кроме стра­
ны англосаксов, была латынь. В зависимости от того, принадлежал ли
данный правитель к небольшому кругу litterati, прошлое в его истин­
ном или искаженном виде влияло на него более или менее сильно. Сви­
детельство тому: в Германии после реализма Отгона I - полная реми­
нисценций политика Отгона III; после неграмотного Конрада II,
склонного предоставить Вечный город междоусобицам аристократи­
ческих партий и пап-марионеток, - весьма образованный Генрих III,
«римский патриций» и реформатор папства. Но и самые непросвещен­
ные государи в какой-то мере черпали из этой сокровищницы воспо­
минаний. В этом им, несомненно, помогали их придворные писцы. От-
тон I, наверняка менее чувствительный, чем его внук, к престижу
«римского» ореола, постарался тем не менее первым в своем роду вен­
чаться короной цезарей. Кто теперь расскажет нам, какие наставники
были у этого почти неграмотного короля и какие сочинения они ему
переводили или резюмировали, чтобы ознакомить его с император­
ской традицией до того, как он ее реставрировал?
Но основными историческими книгами для не умевших читать, но
любивших слушать, были эпические рассказы на народных языках.
Проблемы эпоса принадлежат к самым спорным в науке о средневеко­
вье. Раскрыть их во всей сложности на нескольких страницах невоз­
можно. Но здесь, пожалуй, уместно поставить их в том плане, который
важней всего для истории социальной структуры и, в более общем смыс­
ле, вероятно, откроет плодотворные перспективы, - в плане коллек­
тивной памяти.

2. Эпос
История французского эпоса, как мы ее понимаем, начинается с
середины XI в., возможно, немного раньше. Известно, что с этого вре­
мени на севере Франции вошли в обиход героические «песни» на на­
родном языке. Об этих относительно древних сочинениях мы, к сожа­
лению, имеем лишь косвенные сведения: ссылки в хрониках, фрагмент
переложения на латинский язык (загадочный «Гаагский фрагмент»).

4-8172 97
 М.Блок

Нет ни одной рукописи эпоса, выполненной до второй половины сле­

дующего века. Но по возрасту копии мы еще не можем судить о дате
создания оригинала. У нас есть указания, что самое позднее около
1100 г. существовали по крайней мере три поэмы в форме, очень близ­
кой к той, в какой мы их читаем ныне: «Песнь о Роланде»; «Песнь о
Гильоме», где мимоходом упоминаются песни, не дошедшие до нас в
древних вариантах, и, наконец, поэма «Гормонт и Изамбарт», извест­
ная по началу одной рукописи и по пересказам, первый из которых от­
носится к 1088 г.
Интрига «Роланда» восходит скорее к фольклору, чем к истории:
вражда между пасынком и отчимом, зависть, предательство. Последний
мотив есть и в «Гормонте». В «Песни о Гильоме» фабула строится на
легенде. Во всех трех поэмах многие актеры драмы, даже из числа ос­
новных, вероятно, полностью вымышленные: Оливье, Изамбарт, Ви­
вьен. Однако повсюду узоры повествования вышиты на канве истори­
ческой. Действительно, 15 августа 778 г. на арьергард Карла Великого
напал при переходе через Пиренеи вражеский отряд басков, по дан­
ным истории, сарацин, по словам легенды, - и в жестокой стычке по­
гиб граф по имени Роланд со многими другими военачальниками. На
равнинах Виме, где развертывается действие «Гормонта», в 881 г. под­
линный король Людовик, а именно Людовик III Каролинг, действи­
тельно одержал победу над подлинными язычниками - норманнами,
которых фантазия, как то нередко бывало, превратила в воинов исла­
ма. Граф Гильом, как и его жена Гибор, жили при Карле Великом, и
граф был отважным борцом с мусульманами (как и описано в «Пес­
ни»), порою, как там сказано, терпевшим от неверных поражения, но
всегда в героической борьбе.
На втором плане всех трех поэм, в толпе на фоне картины, нетруд­
но различить рядом с вымышленными тенями немало персонажей, ко­
торые, хоть и не всегда помещены поэтами в надлежащую эпоху, все же
существовали в действительности: архиепископ Турпин, король-языч­
ник Гормонт, который был знаменитым викингом, и даже загадочный
граф Буржский, Эстюрми, чей облик «Песнь о Гильоме» рисует столь
мрачными красками, бессознательно отражая презрение, на которое был
обречен в те времена человек рабского происхождения.
В многочисленных поэмах на аналогичные темы, записанных в XII
и XIII вв., - тот же контраст. Небылицы заполняют их все в большем
изобилии, поскольку сюжеты этого бурно развивавшегося жанра мог­
ли обновляться только путем вымысла. Однако почти всегда - по край­
ней мере в произведениях, чей общий замысел, если не редакция, нам
известная, явно восходит к достаточно древней эпохе, - мы обнаружи­
ваем то несомненно исторические мотивы в самом центре действия, то
неожиданно точные воспоминания в деталях: эпизодическую фигуру,

98
 Том I

какой-нибудь замок, о существовании которого, казалось, должны были

давно забыть.
Так перед исследователем встают две неразрывно связанные про­
блемы. По каким мостам, переброшенным через пропасть в несколько
веков, были переданы поэтам сведения о столь далеком прошлом? Ка­
кая традиция протянула таинственные нити, например от трагедии
15 августа 778 г., к «Песни» последних лет XI в.? От кого трувер, автор
«Рауля де Камбре» узнал в XII в. о нападении, совершенном в 943 г. на
сыновей Герберта, графа Вермандуа, этим самым Раулем, сыном Рауля
де Гуи, о гибели нападавшего и, наряду с этими событиями, составив­
шими узел драмы, имена нескольких современников героя: Иберта, сира
де Рибемон, Бернарда де Ретель, Эрно де Дуэ? Такова первая загадка.
Но вот и вторая, не менее важная: почему эти точные данные так стран­
но искажены? Или иначе (ибо, очевидно, нельзя считать ответствен­
ными за всю деформацию в целом только последних авторов): как по­
лучалось, что зерно истины доходило до них лишь вместе со столькими
ошибками или выдумками? Часть подлинная, часть вымышленная -
всякая попытка истолкования, не учитывающая с равной полнотой того
и другого элемента, будет обречена на неудачу.
Эпические жесты не были в принципе рассчитаны на чтение. Они
создавались для декламации или, вернее, для распевания. Из замка в
замок, с одной рыночной площади на другую их приносили професси­
ональные исполнители, которых называли жонглерами. Самые скром­
ные из них, существуя на монетки, которые бросали им слушатели,
«достав из-под полы кафтана», и впрямь сочетали ремесло бродячего
сказителя с ремеслом акробата (82). Другие, которым посчастливилось
снискать покровительство знатного сеньора, причислившего их к сво­
ему двору, были обеспечены более надежным куском хлеба. Из этой-то
среды и выдвигались авторы поэм. Иными словами, жонглеры либо ис­
полняли устно чужие произведения, либо сами «изобретали» песни,
которые затем пели.
Между этими двумя крайностями существовало, впрочем, бес­
конечное количество нюансов. «Трувер» редко придумывал все це­
ликом, исполнитель редко воздерживался от переделок. Весьма пест­
рая публика, в основном неграмотная, была почти всегда неспособна
оценить подлинность фактов и вдобавок куда менее чувствительна к
правдивости, чем к занимательности. В качестве творцов выступали
люди, привыкшие непрестанно переделывать текст своих рассказов; они
вели к тому же образ жизни, мало благоприятный для занятий, но име­
ли возможность время от времени общаться со знатью и старались ей
угодить. Таков человеческий фон этой литературы. Искать, каким об­
разом в нее просочилось столько точных воспоминаний, значит спро-
4*
99
 М.Блок

сить себя, какими путями жонглеры могли получать сведения о собы­

тиях и именах.
Пожалуй, излишне напоминать, что, насколько нам известно, все
достоверное, содержащееся в песнях, фигурировало в том или ином
виде в хрониках и грамотах - в противном случае как могли бы мы
сегодня производить отсев? Однако было бы вопиющим неправдопо­
добием представлять себе жонглеров этакими книгочеями, роющими­
ся в библиотеках. И напротив, вполне законным будет вопрос, не мог­
ли ли они каким-либо косвенным путем иметь доступ к содержанию
текстов, с которыми им вряд ли приходилось знакомиться самостоя­
тельно. В качестве посредников естественно представить себе обычных
хранителей этих документов: духовенство, особенно монахов. Такая
мысль никак не противоречит условиям жизни феодального общества.
Действительно, глубоким заблуждением историков романтического
толка, стремившихся всюду противопоставить «спонтанное» «учено­
му», была их идея, что между носителями так называемой народной
поэзии и профессиональными знатоками латинской литературы, ли­
цами духовного звания, существовала бог весть какая непроницаемая
стена. За отсутствием иных свидетельств изложение «Песни о Гормон-
те» в хронике монаха Хариульфа, «Гаагский фрагмент», являющийся,
вероятно, школьным упражнением, латинская поэма, которую сочинил
в XII в. французский клирик о предательстве Ганелона, достаточно убе­
дительно показывают, что под сенью монастырей знали и отнюдь не
презирали эпос на народном языке. Так и в Германии «Вальтарий», где
германская легенда причудливо облечена в Вергилиевы гекзаметры,
был, возможно, написан в качестве ученического задания, и есть сооб­
щение о том, что уже позднее, в Англии XII в., патетическая повесть о
приключениях короля Артура исторгала слезы у молодых монахов и
мирян (83). Добавьте к этому, что, несмотря на анафемы отдельных ри­
гористов против «гистрионов», в общем духовные лица, стремившиеся,
естественно, распространить славу своей обители и реликвий - цен­
нейшего их сокровища, вряд ли могли не понимать, что жонглеры, ко­
торые на общественных площадях исполняли наряду с самыми свет­
скими песнями благочестивые поэмы агиографического содержания,
были превосходным орудием пропаганды.
Действительно, как показал в своих незабываемых трудах Жозеф
Бедье, на многих эпических легендах стоит монастырское клеймо. Толь­
ко настойчивостью монахов из Потьера и еще больше из Везеле можно
объяснить перемещение в Бургундию жест Жирара Руссильонского,
все исторические эпизоды которых происходили на берегу Роны. Без
аббатства Сен-Дени, близ Парижа, его ярмарки и мощей его святых
нельзя было бы понять ни поэмы «Паломничество Карла Великого»,
юмористической вышивки на тему истории реликвий, несомненно, бо-

100
 Том I

лее популярной у посетителей ярмарки, чем у паломников этого аббат­

ства, ни «Флоованта», где сходная тема трактуется более серьезно и
скучно, ни, вероятно, многих других песен, где на фоне задника с конту­
рами монастыря появляются каролингские властители, память о кото­
рых в нем благоговейно сохранялась. Об участии этого крупного аб­
батства, союзника и советника капетингских королей, в разработке темы
Карла Великого последнее слово, безусловно, еще не сказано.
Существует, однако, немало других произведений, притом от­
носящихся к числу наиболее древних, где трудно обнаружить следы
монашеского влияния, по крайней мере последовательного и непрерыв­
ного: таковы «Песнь о Гильоме», «Рауль де Камбре», весь цикл «Лота-
рингцев». Не удивительно ли, что - если эта гипотеза верна - даже в
«Роланде», которого пытались связать с паломничеством в Компостел-
лу, не упоминается среди множества святых имя святого Иакова, а сре­
ди множества испанских городов название знаменитой галисийской
святыни? Как объяснить в сочинении, созданном, как нас уверяют, под
влиянием монахов, ядовитое презрение к монашеской жизни, которо­
го не скрывает поэт (84)? Кроме того, если бесспорно, что все используе­
мые исторические данные в жестах могли в принципе быть почерпнуты
из собраний грамот и в библиотеках, то документы, в которых они от­
ражены, сообщают о них, как правило, отрывочно, среди многих дру­
гих сведений, не перешедших в поэмы. Чтобы извлечь из текстов эти
данные - и только их, - требовалась большая работа по сопоставле­
нию и отсеву, настоящая работа ученого, словом, то, что отнюдь не было
присуще интеллектуальному складу людей того времени.
Наконец, и это главное, предположение, что у истоков каждой пес­
ни стояла некая педагогическая пара - в качестве учителя образованный
клирик, а в качестве ученика послушный жонглер, - представляется
нам отказом от объяснения того, как могла рядом с истиной появиться
ошибка. Ведь и при невысоком уровне анналистической литературы,
засоренной легендами и фальшивками не менее, чем устная традиция
монашеских общин, которые, как и жонглеры, были весьма склонны
фантазировать и забывать, даже самый скверный рассказ, построенный
на основе хроник или грамот, не мог бы содержать и четверти тех неле­
постей, какими грешит наименее лживая из песен. Есть у нас и доказа­
тельство от противного: к середине XII в. два клирика, один вслед за
другим, изложили французскими стихами в стиле, примерно кальки­
рующем эпос, исторический сюжет, во всяком случае в большей своей
части заимствованный ими из рукописей. Конечно, ни в «Романе о Ру»
Васа, ни в «Истории нормандских герцогов» Бенуа де Сент-Мора нет
недостатка в легендах и путанице, но по сравнению с «Роландом» это
шедевры точности.
101
 М.Блок

Итак, если считать невероятным, что по крайней мере в боль­

шинстве случаев труверы конца XI и первых лет XII в., создавая свои
жесты, могли для них тут же подбирать, пусть непрямым путем,
какие-то элементы из хроник и архивных документов, приходится до­
пустить, что в основе их рассказов лежала предшествующая устная
традиция (85). Правду сказать, эту гипотезу, долго считавшуюся клас­
сической, компрометировали лишь формы, в которые ее слишком час­
то облекали. Вначале, мол, были очень короткие песни, современные
событиям, а наши жесты, какими мы их знаем, - это позднейшие, более
или менее искусно слаженные поделки, в которых изначальные канти­
лены подшиты одна к другой; короче, в отправной точке спонтанность
народной души, а в конце - работа литератора. Эта картина, соблаз­
нявшая простотой схемы, не выдерживает серьезной критики. Разуме­
ется, не все песни возникали одинаково; среди них есть и такие, в которых
чувствуются следы неуклюжих швов. Кто, однако, читая непредубеж­
денным глазом «Роланда», станет отрицать, что это творение единого
порыва, творение одного человека, причем значительного, чья эстети­
ка в той мере, в какой она не была его личной, отражала идеи его време­
ни, а не являлась бледным отражением утраченных славословий? В
этом смысле можно смело сказать, что жесты родились в конце XI в.
Но разве поэт, наделенный талантом (это, разумеется, встречалось не
так уж часто; забывают, что красота «Роланда» - явление исключитель­
ное), не использует - с большим или меньшим мастерством - темы,
которые как коллективное наследие переданы ему рядом поколений?
Зная, с каким интересом люди феодальной эпохи относились к про­
шлому и как любили слушать рассказы о нем, можно ли удивляться,
что устная традиция прошла через века? Излюбленными ее очагами
были все те места, где встречались странники: центры паломшгчеств и
ярмарочные площади, дороги паломников и купцов, воспоминание о
коих сохранили многие поэмы. О странствующих купцах мы благода­
ря случаю знаем из одного текста, что они из Германии занесли в скан­
динавский мир некоторые немецкие легенды (86). Можно ли сомне­
ваться, что и французские купцы вместе со свертками сукна и мешками
пряностей перевозили с одного конца привычных своих маршрутов на
другой немало героических сюжетов и даже просто имен? Наверняка
из их рассказов, как и из рассказов паломников, жонглеры узнавали
географическую терминологию Востока, а поэты Севера знакомились
с красотой средиземноморской оливы, которую жесты с наивным вку­
сом к экзотике и великолепным презрением к местному колориту храб­
ро помещают на холмах Бургундии или Пикардии. Хотя обычно ле­
генды и не диктовались в монастырях, то были, однако, места,
чрезвычайно благоприятные для их возникновения: через монастыри
проходило множество путников, в них сохранялась память о многих

102
 Том I

старинных сооружениях, их обитатели, наконец, всегда любили рас­

сказывать - даже чересчур, по словам таких пуритан, как Петр Дамиа-
нн (87). Самые древние анекдоты о Карле Великом записывались с IX в.
в Санкт-Галлене; составленная в начале XI в. хроника монастыря в
Новалез по дороге в Мон-Сени изобилует легендарными элементами.
Но не будем воображать, что все вышло из монашеских обителей.
У знатных родов тоже были свои устные предания, которые сохраняли
в точном или искаженном виде немало воспоминаний; в замковых за­
лах столь же любили поговорить о предках, как и под сводами монас­
тырей. Мы знаем, что герцог лотарингский Годфрид не стеснялся пот­
чевать своих гостей забавными историями о Карле Великом (88). Надо
ли полагать, что такие вкусы были у него одного? Впрочем, и в эпосе
нетрудно различить два противоположных образа великого Каролин-
га: благородному государю «Роланда», окруженному почти религиоз­
ным почитанием, противостоит «алчный» и «выживший из ума» ста­
рик многих других жест. Первый соответствовал народному варианту
церковной историографии, а также нуждам капетингской пропаганды;
как не узнать во втором антимонархического отпечатка баронской сре­
ды?
Всякие кратенькие истории превосходно могут передаваться таким
образом из поколения в поколение, не облекаясь в форму поэм. Но по­
эмы все же существовали. С какого времени? Этот вопрос почти нераз­
решим. Ибо мы имеем дело с французским языком, который, слывя
просто-напросто испорченной латынью, лишь через несколько веков
был возведен в ранг литературного языка. Просачивался ли героичес­
кий элемент в те «деревенские песни», т. е. песни на народных диалек­
тах, которые в конце IX в., как передают, один орлеанский епископ счел
долгом запретить петь своим священникам? Об этом мы никогда уже
не узнаем, так как все происходило в сфере, не удостаивавшейся вни­
мания образованных людей. Однако, не злоупотребляя доказательством
ex silentio (умолчанием), надо все же признать, что первые упомина­
ния об эпических поэмах относятся лишь к XI в.; внезапное появление
этих свидетельств после долгой ночи как будто говорит о том, что сти­
хотворные жесты возникли не намного раньше, во всяком случае в из­
рядном количестве. С другой стороны, весьма примечательно, что в
большинстве старинных поэм обычной резиденцией каролингских ко­
ролей назван Лан; даже в «Роланде», где восстановлен в своем истин­
ном ранге Ахен, сохранились, словно по недосмотру, следы этой «лан-
ской» традиции. А она могла зародиться лишь в X в., когда «Мон-Лоон»
действительно играл приписываемую ему роль. Более позднее, как и
более раннее, ее появление было бы необъяснимым (89). Итак, по всей
видимости, именно в этом веке были зафиксированы главные темы эпо-

103
 М.Блок

са, если и не в стихотворной форме, то по крайней мере уже вполне

пригодными для поэтической обработки.
Одна из главных черт жесты - та, что в них изображаются только
давние события. Почти единственное исключение - крестовые похо­
ды, представлявшиеся, по-видимому, достойными эпоса. В них было
все, что способно потрясти воображение; несомненно также, что они
переносили в настоящее некую форму христианского героизма, прису­
щего поэмам начиная с XI в. Эти произведения, посвященные совре­
менности, позволяли жонглерам оказывать осторожное давление на
своих меценатов: за то, что Арну д'Ардр отказался дать жонглеру крас­
ные штаны, его имя было вычеркнуто из «Песни об Антиохии» (90).
Но при всем удовольствии, которое должны были испытывать ба­
роны, слушая восхваления своих подвигов, при всех выгодах, которых
могли ждать поэты, создавая подобные сочинения, войны современно­
сти, если они происходили не в Святой земле, не находили, как прави­
ло, желающих прославить их в этом жанре. Означает ли это, что, как
писал Гастон Парис, «эпическое брожение» прекратилось в тот самый
момент, когда окончательно сформировалась французская нация? Та­
кое утверждение, само по себе малоправдоподобное, предполагает, что
рассказы, относящиеся к событиям IX и X вв., немедленно облекались
в поэтическую форму, а это крайне сомнительно. Истина, бесспорно, в
том, что люди, полные почтения к временам минувшим, считали
предметом, способным воспламенить их чувства, лишь воспоминания,
окруженные ореолом древности. В 1066 г. нормандских воинов при
Гастингсе сопровождал жонглер. Что он пел? «О Карле Великом и о
Роланде». Другой жонглер около 1100 г. находился в шайке бургунд­
ских грабителей, участвовавших в небольшой местной стычке. Что он
пел? «О славных деяниях предков» (91). Когда великие ратные дела
XI и XII вв. в свою очередь отодвинулись в глубь времен, вкус к про­
шлому все еще сохранялся, но удовлетворяли его иначе. Эпос замени­
ла история, порой еще изложенная в стихах, но уже основанная на пись­
менной традиции и, следовательно, куда меньше сдобренная легендами.
Любовь к историческим и легендарным рассказам в феодальную
эпоху не являлась особенностью Франции. Но, будучи общей для всей
Европы, она в разных странах удовлетворялась по-разному.
Как далеко ни углубимся мы в историю германских народов, мы
увидим, что их обычаем было прославлять в стихах подвиги героев. У
германцев на континенте, в Британии и у скандинавов существовали
рядом два жанра воинских песен: одни посвящались персонажам весь­
ма древним, порой мифическим, другие прославляли вождей живых
или недавно умерших. Затем, в X в., начался период, когда вовсе не
писали или, за немногими исключениями, писали только по-латыни. В
течение этих темных веков существование древних легенд на герман-

104
 Том I

ской земле засвидетельствовано почти исключительно одним латинс­

ким переложением - «Вальтарт» - и миграцией некоторых тем в стра­
ны Севера, где не иссякал источник народной литературы. Они, одна­
ко, продолжали жить и очаровывать умы. Епископ Гунтер, занимавший
с 1057 по 1065 г. кафедру в Бамберге, предпочитал, если верить его ка­
нонику, чтению святого Августина или святого Григория рассказы об
Аттиле и об Амалах, древней остготской династии, угасшей в VI в. Воз­
можно даже, что епископ - текст тут неясен - сам «стихотворствовал»
на эти светские сюжеты (92). Видимо, вокруг него еще продолжали рас­
сказывать о делах давно исчезнувших королей. Наверняка о них еще и
пели на обиходном языке, но от этих песен до нас ничего не дошло.
Жизнь архиепископа Анно, изложенная в немецких стихах вскоре после
1077 г. клириком кельнского диоцеза, относится скорее к агиографии,
чем к повествовательной литературе, рассчитанной на широкую ауди­
торию.
Завеса приоткрывается перед нами лишь примерно век спустя пос­
ле возникновения французских жест - точнее, после того, как подра­
жание им или сочинениям более недавним, но того же рода, уже успело
приучить поколение немецкой публики ценить большие поэтические
фрески на народном языке. Первые героические поэмы, вдохновлен­
ные местными событиями, были сочинены в форме, близкой к той, в
какой они нам теперь известны, лишь в конце XII в. Предоставляя хро­
нистам или латинской версификации подвиги современников, авторы
этих поэм в Германии, как и во Франции, ищут отныне свои сюжеты в
похождениях, уже неоднократно воспетых. Примечательно, что излюб­
ленное ими прошлое оказывается в их поэмах еще более далеким. Толь­
ко одна Lied (песня) - о герцоге Эрнсте - излагает (кстати, со стран­
ными искажениями) события начала XI в. В других к чистым легендам
и порой совершенно еще языческой фантастике примешаны давние
воспоминания об эпохе переселений, обычно, впрочем, низведенных с
их ранга мировых катастроф до невысокого уровня банальной личной
мести. Двадцать один главный герой, кого удалось во всей этой лите­
ратуре идентифицировать в хронологическом порядке, располагается
от одного готского короля, умершего в 375 г., до лангобардского коро­
ля, умершего в 575 г.
Но что если случайно то здесь, то там появляется персонаж из бо­
лее недавнего времени? Например, если в «Песнь о Нибелунгах» в сбо­
рище, само по себе весьма разношерстное, где рядом с тенями без вся­
кой исторической основы, вроде Зигфрида и Брунгильды, фигурируют
Аттила, Теодорих Великий и бургундские короли Рейна, пробрался
епископ X в.? Что ж, подобный втируша появляется только в эпизоди­
ческой роли - вероятно, благодаря своему местному или церковному
влиянию. Если бы поэты получали темы от клириков, роющихся в ру-

105
 М.Блок

кописях, дело, конечно, обстояло бы иначе; вожди варваров не были

основателями германских монастырей, и если хронисты и упоминали
об Аттиле, даже о «тиране» Теодорихе, то изображали их в гораздо бо­
лее мрачных красках, чем эпос.
Отметим тут, однако, поразительный контраст. Франция, чья ци­
вилизация подверглась глубокой переплавке в горниле раннего сред­
невековья, чей язык как вполне дифференцированное лингвистическое
единство был сравнительно молод, эта Франция, обращаясь к своему
самому далекому прошлому, находила там Каролингов (меровингская
династия, насколько нам известно, появляется лишь в одной песне,
«Флоованте», достаточно поздней и, как мы видели, вероятно, входив­
шей в группу сочинений, созданных по прямой указке ученых монахов
Сен-Дени); Германия, напротив, располагала в качестве пищи для сво­
их сказаний несравненно более древней материей, ибо поток рассказов
и, возможно, песен, долгое время текший подспудно, никогда там не
прерывался.
Кастилия являет нам столь же поучительную картину. Страсть к
воспоминаниям была там не менее сильна, чем в других краях. Но в
этой стране Реконкисты древнейшие национальные воспоминания
были еще совсем свежими. Вследствие этого жонглеры - в той мере, в
какой они не воспроизводили чужеземные образцы, - черпали вдохно­
вение в недавно отгремевших событиях. Сид скончался 10 июля 1099 г.,
а «Поэма о Сиде», единственный уцелевший потомок целой семьи
cantares (песен), посвященных героям недавних войн, создана около
1150 г. Более удивителен пример Италии. У нее не было - и, видимо,
никогда - автохтонного эпоса. Почему? Слишком дерзка попытка ре­
шить в двух словах столь сложную проблему. Все же стоило бы упомя­
нуть об одном возможном ее решении. Италия в феодальную эпоху была
одной из немногих стран, где в классе сеньоров, вероятно, как и в клас­
се купцов, насчитывалось немало грамотных людей. Если интерес к про­
шлому не привел там к созданию песен, не в том ли причина, что его
удовлетворяли чтением латинских хроник?
Эпос там, где ему суждено было развернуться, оказывал особенно
сильное воздействие на воображение, ибо в отлтгчие от книги, воспри­
нимаемой только зрением, он пользовался всей страстностью устной
речи и своеобразным приемом «вдалбливания» путем повторения реф­
ренов и даже целых строф. Спросите у нынешних правительств, не яв­
ляется ли радио еще более действенным орудием пропаганды, чем га­
зета. Без сомнения, высшие классы начали по-настоящему переживать
свои легенды в основном с конца XII в. и в среде, чья образованность
была уже более основательной: например, чтобы в колкой и всем понят­
ной остроте высмеять труса, рыцарь прибегал к намеку на какой-ни­
будь куртуазный роман; позже целая группа кипрской знати забавля-

106
 Том I

лась, представляя в лицах персонажей цикла «Лиса», подобно тому как

в более близкое к нам время в некоторых светских кругах разыгрывали
бальзаковских героев (93). Во всяком случае, едва только появились
на свет французские жесты, как сеньоры, еще до 1100 г., стали давать
своим сыновьям имена Оливье и Роланд, между тем как отмеченное
клеймом позора имя Ганелон навсегда исчезло из ономастики (94).
Случалось, что к этим сказаниям обращались как к подлинным до­
кументам. Знаменитый сенешал Генриха II Плантагенета Ранульф
Глэнвилл, сын эпохи уже гораздо более книжной, на вопрос о причи­
нах бессилия французских королей в их борьбе с нормандскими герцо­
гами отвечал ссылкой на то, что прежние войны «почти уничтожили»
французское рыцарство, о чем свидетельствуют, говорил он, повести
«Гормонт» и «Рауль де Камбре» (95). Несомненно, этот крупный по­
литик научился размышлять об истории в основном на подобных по­
эмах. Выраженное в жестах понимание жизни во многих отношениях
лишь отражало мировоззрение их аудитории: в любой литературе об­
щество созерцает свой собственный образ. Однако вместе с воспомина­
ниями о давних событиях, пусть искаженными, просочилось немало
сведений, действительно почерпнутых из прошлого, отпечаток чего мы
увидим еще не раз.

Г л а в а IV. ВТОРОЙ ФЕОДАЛЬНЫЙ

ПЕРИОД: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ
ВОЗРОЖДЕНИЕ

1. Некоторые черты новой культуры

Появление во Франции XI в. больших эпических поэм можно рас­
сматривать как один из симптомов могучего культурного расцвета по­
следующего периода. Нередко говорят: «Возрождение XII века». При
всех оговорках, касающихся этих слов, буквальный смысл которых, ка­
залось бы, должен означать отнюдь не изменение, а всего лишь воскре­
сение, формулу можно сохранить - с условием, однако, что мы не бу­
дем слишком точно соблюдать ее хронологические рамки. Если это
движение и развернулось во всю ширь именно в тот век, с которым его
обычно связывают, то первые проявления его, а также соответствую­
щих демографических и экономических изменений относятся к поис­
тине решающему периоду в два-три десятилетия накануне 1100 г. Тог­
да, чтобы ограничиться лишь несколькими примерами, были созданы
философские труды Ансельма Кентерберийского, юридические труды

107
 М.Блок

первых итальянских знатоков римского права и их соперников, зна­

токов канонического права, начался подъем в изучении математики в
школах Шартра. В интеллектуальной области, как и во всех осталь­
ных, революция не была тотальной. Но, как ни близок во многих отно­
шениях оставался второй феодальный период к первому, его характе­
ризуют некие новые интеллектуальные черты, воздействие которых
необходимо уточнить.
Прогресс общественной жизни, столь заметный на экономической
карте, не менее четко обозначается на карте культуры. Обилие пе­
реводов сочинений греческих и особенно арабских (последние, впро­
чем, были большей частью лишь толкованиями греческой мысли), вли­
яние этих переводов на сознание и философию Запада показывают нам
цивилизацию, гораздо лучше оснащенную антеннами для восприятия
чужого. Отнюдь не случайно, что среди переводчиков оказалось не­
сколько членов торговых колоний в Константинополе. Внутри самой
Европы древние кельтские легенды, переносившиеся с запада на вос­
ток, наложили на воображение французских сказителей отпечаток нео­
бычного магического духа. В свою очередь поэмы, сложенные во Фран­
ции - старинные жесты или повести в более новом вкусе, - породили
подражания в Германии, Италии, Испании. Очагами новой науки яв­
ляются крупные интернациональные школы: Болонья, Шартр, Париж -
эти «лестницы Иакова, устремленные к небу* (96). Романское искус­
ство в целом, если отвлечься от бесчисленных местных вариантов, вы­
ражало прежде всего некую общность цивилизации или взаимодействие
множества мелких очагов влияния. Готическое искусство, напротив,
дает пример экспортирования эстетических форм, которые, разумеет­
ся, со всевозможными отклонениями, распространяются из вполне оп­
ределенных центров излучения: Франция между Сеной и Эной, цис-
терцианские монастыри в Бургундии.
Аббат Гвиберт Ножанский, родившийся в 1053 г. и в 1115-м напи­
савший свою «Исповедь», противопоставляет эти две даты своей жиз­
ни в следующих словах: «Во времена незадолго до моего детства и в
мои детские годы школьных учителей было так мало, что в маленьких
городках было почти невозможно их встретить, да и в больших горо­
дах они были редкостью. А если и удавалось случайно найти учителя,
его знания были столь скудны, что их нельзя сравнить даже с образо­
ванностью нынешних бродячих клириков» (97). Нет сомнения, что в
течение XII в. образованность и по уровню, и по распространенности в
различных общественных слоях сделала огромные успехи. Больше чем
когда бы то ни было она основывалась на подражании античным образ­
цам, которые, возможно, пользовались не большим почтением, но были
лучше известны, лучше понимались, острее чувствовались: настолько,
что у некоторых поэтов на окраине церковного мира (как знаменитый

108
 Том 1

рейнский Архипиита) это приводило к появлению своеобразной язы­

ческой морали, совершенно чуждой предыдущему периоду. Но в ос­
новном новый гуманизм был гуманизмом христианским. «Мы карли­
ки, взобравшиеся на плечи великанов», - эта часто повторяемая
формулировка Бернарда Шартрского показывает, насколько самые глу­
бокие умы той эпохи считали себя в долгу перед классической культу­
рой.
Новые веяния дошли и до мирской среды. Отныне уже нельзя на­
звать исключением графа шампанского Генриха Щедрого, который
читал в подлинниках Вегеция и Валерия Максима, или графа анжуй­
ского Жоффруа Красивого, который при сооружении крепости руко­
водствовался тем же Вегецием (98). Чаще всего помехой подобным
склонностям было слишком еще примитивное образование, не позво­
лявшее глубоко проникнуть в тайны сочинений, написанных на языке
ученых. Однако это не отбивало желания их постигнуть. К примеру,
Бодуэн II де Гин (умерший в 1205 г.), страстный охотник, волокита и
любитель выпить, был не хуже любого жонглера сведущ в жестах, рав­
но как в грубых фаблио; этот пикардийский сеньор, хоть и был «негра­
мотным», ни в чем не находил такого удовольствия, как в героических
или забавных рассказах. Он охотно беседовал с духовными особами,
которых, в свою очередь, потчевал «языческими» историями и, по мне­
нию одного священника тех мест, был благодаря ученым сим беседам
чересчур просвещенным. Не пользовался ли он позаимствованными от
них теологическими познаниями для споров со своими учителями? Но
просто беседовать для него было недостаточно. Он велел перевести на
французский и читать ему вслух немало латинских книг: наряду с «Пес­
нью песней», «Евангелиями», «Житием святого Антония», также боль­
шую часть «Физики» Аристотеля и древнюю «Географию» римлянина
Солина (99). Из этой новой потребности возникла в Европе почти по­
всеместно литература на народных языках, которая была уже рассчи­
тана на мирян и предназначалась не только для развлечения. Неваж­
но, что вначале она почти исключительно состояла из переложений.
Она все же открывала широкий доступ к целой культурной традиции.
И в частности, доступ к прошлому, изображенному в менее ложном
свете.
Правда, исторические сказания на народных языках еще долго ос­
тавались верны стихотворной оболочке и тону старинных жест. Пере­
ход к прозе, этому естественному орудию литературы фактов, совер­
шился лишь в первые десятилетия XIII в., когда появляются то
мемуары, написанные людьми, чуждыми миру жонглеров и клириков
(знатным бароном Виллардуэном, скромным рыцарем Робером де Кла-
ри), то компиляции, предназначенные для просвещения широкой пуб­
лики: <« Деяния римлян >, свод хроник, без ложной скромности назван-

109
 М.Блок

ный «Полная история Франции», саксонская «Всемирная хроника».

Почти столько же лет прошло, пока во Франции, а затем в Нидерлан­
дах и Германии стали появляться, вначале единичные, грамоты, запи­
санные на обиходном языке, благодаря чему участники контракта мог­
ли непосредственно ознакомиться с их содержанием. Пропасть между
действием и его выражением мало-помалу заполнялась.
В ту же пору при просвещенных дворах крупных государей - План-
тагенетов Анжуйской империи, графов Шампанских, германских Вель-
фов - чаровала умы литература сказок и грез. Разумеется, жесты, бо­
лее или менее приспособленные к новым вкусам и украшенные
вставными эпизодами, не переставали нравиться. Но по мере того, как
подлинная история постепенно вытесняла из коллективной памяти
эпос, возникали новые поэтические формы, которые, зародившись в
Провансе или во Франции, вскоре распространились по всей Европе.
То были романы чистого вымысла, где удивительные ратные подвига,
«великие потасовки», восхищавшие общество, все еще остававшееся в
основе своей военным, разыгрывались отныне на фоне мира, пронизан­
ного таинственным волшебством: отсутствие притязаний на исто- •
ричность, как и это бегство в мир фей, выражали дух эпохи, уже доста­
точно утонченной, чтобы отличить описание реального от чисто
литературного эскапизма. То были также короткие лирические стихот­
ворения, в своих первых образцах почти равные по древности герои­
ческим песням, но сочинявшиеся все в большем количестве и все с бо­
лее изысканной тонкостью. Ибо обострившееся эстетическое чувство
все больше ценило поэтические находки, даже вычурность формы;
вполне в духе времени была выразительная строка стихотворения, где
один из соперников Кретьена де Труа, признанного в XII в. самым
обольстительным рассказчиком, не нашел для него лучшей похвалы,
чем слова: «Он черпал французский язык полными пригоршнями».
Примечательно, что романы и лирические стихотворения уже не
ограничиваются описанием деяний; чуть неуклюже, но весьма усердно
они стараются анализировать чувства. Даже в военных эпизодах по­
единок двух бойцов становится более важным, чем столкновения
целых армий, о которых с такой любовью повествовали старинные же­
сты. Новая литература вновь возвращалась к индивидуальности и при­
глашала слушателей к размышлению над своим «я». В этой склонности к
самоанализу литература перекликалась с церковными нововведения­
ми: практика исповеди «на ухо» духовнику, которая долгое время была
в ходу лишь в монастырском мире, распространилась в XII веке и сре­
ди мирян.
Многими чертами человек из высших слоев общества периода око­
ло 1200 г. походит на своих предков, представителей предшествующих
поколений: тот же дух насилия, те же резкие скачки настроения, те же
ПО
 Том I

тревожные мысли о сверхъестественном - быть может, еще более му­

чительные ввиду навязчивой идеи о вездесущем дьяволе, внушенной
дуализмом, который проникал из процветавших тогда манихеиских
ересей даже в ортодоксальные крути. Но по крайней мере две вещи рез­
ко отличают этого человека. Он более образован. Он более сознателен.

2. Рост самосознания
Этот рост самосознания, не ограничиваясь отдельной личностью,
распространялся на все общество. Толчок был дан во второй половине
XI в. великим религиозным «пробуждением», которое по имени папы
Григория VII, одного из главных его деятелей, привыкли называть «гри­
горианской реформой». То было сложное движение, где к устремлени­
ям духовенства, и в особенности монахов, знатоков старинных текстов,
примешивалось немало представлений, всплывших из глубин народ­
ной души: мысль, что священник, чье тело осквернено плотским ак­
том, не способен должным образом совершать церковные таинства, на­
ходила самых рьяных поборников не только среди монастырских
аскетов и, в еще большей мере, среди теологов, но главным образом в
толпе мирян. Движение также чрезвычайно мощное, к которому мож­
но без натяжки приурочить окончательное формирование латинского
католичества, именно тогда и не по случайному совпадению навсегда
отделившегося от восточного христианства. Как ни различны были про­
явления этого духа, более нового, чем думалось его ревнителям, его су­
щество можно выразить в нескольких словах: в мире, где до той поры
священное и светское были почти неотделимы, григорианское течение
стремилось утвердить изначальность и превосходство духовной мис­
сии, носителем которой является церковь, стремилось выделить свя­
щенника и поставить его над простым верующим.
Наибольшие ригористы среди реформаторов, бесспорно, отнюдь не
были приверженцами разума. Философии они не доверяли. Риторику
они презирали, часто, впрочем, поддаваясь ее обаянию. «Моя грамма­
тика - это Христос», - говорил Петр Дамиани, который, однако, скло­
нял и спрягал вполне правильно. Верующий, полагали они, создан, что­
бы сокрушаться о своих грехах, а не заниматься наукой. Короче, в
великой драме сознания, разыгрывавшейся начиная со святого Иеро-
нима в сердце многих христиан, у которых восхищение античной мыс­
лью и искусством боролось с ревнивыми требованиями аскетической
религии, реформаторы решительно вставали в ряды непримиримых;
не в пример Абеляру они отнюдь не желали видеть в философах язы­
чества людей, «вдохновленных богом*, и вслед за Герхохом из Райхерс-
берга считали их лишь «врагами креста Христова». Но в попытках оздо-

111
 М.Блок

ровления, а затем в битвах, к которым вынуждала их программа, со свет­

скими властями, и прежде всего с империей, им приходилось излагать
свои идеалы в логической форме, рассуждать, призывать к рассужде­
нию. Проблемы, которые до сих пор трактовались лишь горсточкой эру­
дитов, внезапно приобрели весьма злободневный характер. Как расска­
зывают, в Германии повсеместно, даже на площадях и в трактирах,
читали или по крайней мере просили переводить сочинения, где еще
разгоряченные жаркими стычками церковники рассуждали на все лады
о целях государства, о правах королей, их народов или пап (100). Дру­
гие страны не были до такой степени захвачены полемикой. Однако
повсюду она оказывала свое действие. Отныне дела человеческие ста­
ли в большей мере, чем прежде, предметом для размышления.
Решающей метаморфозе помогало еще одно обстоятельство. Ин­
терес к изучению права, о котором еще будет идти речь, в это время,
когда всякий человек действия должен был быть немного юристом,
охватил широкие круги; благодаря этому интересу социум стал вос­
приниматься как нечто такое, что может быть методично описано и ис­
толковано. Но самые явные результаты подъема юридической образо­
ванности следует, бесспорно, искать в другом направлении. Каков бы
ни был предмет рассуждения, он прежде всего приучал умы рассуж­
дать последовательно. В этом прогресс юридической науки сочетался
с прогрессом в сфере философской спекуляции, которая, впрочем, все­
гда с нею тесно связана. Разумеется, подняться к высотам логической
мысли вслед за святым Ансельмом, Абеляром, Петром Ломбардским
было под силу лишь немногим, принадлежавшим почти исключитель­
но к духовенству. Но часто эти люди находились в самой гуще жизни:
бывший ученик парижских школ Рейнальд фон Дассель, имперский
канцлер, затем архиепископ кёльнский, много лет заправлял полити­
ческими делами в Германии; прелат-философ Стефан Лэнгтон возгла­
вил при Иоанне Безземельном взбунтовавшееся английское дво­
рянство.
Да так ли уж необходимо быть причастным к самым высоким дос­
тижениям мысли для того, чтобы оказаться под ее влиянием? Сравни­
те две грамоты - одну, написанную около 1000 г., другую - конца XII в.
Вторая окажется, как правило, более подробной, более точной, менее
беспорядочной по содержанию. Правда, по своему характеру докумен­
ты XII в. различаются весьма сильно, в зависимости от их происхожде­
ния. В грамотах городских, продиктованных бюргерами, больше здра­
вого смысла, чем образованности, и если говорить о связности
изложения, они почти всегда стоят гораздо ниже блестяще обоснован­
ных документов, вышедших из ученой канцелярии Барбароссы. Тем не
менее при взгляде «с птичьего полета» различие между двумя указан­
ными периодами ощущается весьма четко. Но ведь способ выражения

112
 Том I

был тут неотделим от содержания. Можно ли считать несущественным

в еще полной загадок истории связей между мыслью и практикой тот
факт, что к концу второго феодального периода люди действия обычно
располагали более совершенным, чем прежде, инструментом логичес­
кого анализа?

Глава V. ОСНОВЫ ПРАВА

1. Господство обычая
Как поступал в дофеодальной Европе начала IX в. судья, чтобы
вынести приговор? Первым долгом он обращался к текстам: римским
компиляциям, если тяжбу следовало решать по римским законам; обы­
чаям германских народов, постепенно зафиксированным письменно
якобы во всей их полноте; наконец, законодательным эдиктам, издан­
ным в большом количестве государями варварских королевств. Там,
где эти памятники содержали определенные указания, оставалось лишь
повиноваться. Но не всегда дело обстояло так просто. Даже не говоря о
случае (несомненно, весьма частом в судебной практике), когда нуж­
ного манускрипта либо не оказывалось под рукой, либо разобраться в
нем (например, в громоздких римских сборниках) казалось слишком
хлопотным, предписания, хотя и основанные на текстах, фактически
были известны только благодаря обычаю. Хуже всего было то, что ни­
какая книга не могла дать решение на все случаи. Целые секторы соци­
альной жизни - отношения внутри сеньориального владения, личные
отношения между людьми, уже предвещавшие феодализм, - регламен­
тировались текстами весьма несовершенно или даже вовсе не регла­
ментировались. Так, наряду с письменным правом уже существовала
сфера чисто устной традиции. Одной из важнейших черт последующе­
го периода - иначе говоря, периода полного утверждения феодальной
системы - было то, что эта сфера непомерно возросла и в некоторых
странах охватила всю правовую область целиком.
Крайних пределов эта эволюция достигла в Германии и Франции.
Издание законов прекратилось: во Франции последний «капитулярий»,
к тому же весьма мало оригинальный, датируется 884 г.; в Германии
источник, по-видимому, иссяк с расчленением империи после Людо­
вика Благочестивого. Лишь кое-кто из владетельных особ - какой-ни­
будь герцог нормандский или герцог баварский - то здесь, то там пуб­
ликуют указы более или менее общего значения. В этом отсутствии
юридического творчества иногда усматривают результат слабости ко­
ролевской власти. Но такое объяснение - быть может, и соблазнитель-
113
 М.Блок

ное, если бы речь шла только о Франции, - очевидно, никак не приме­

нимо к гораздо более могущественным государям Германии. Разве сак­
сонские или салические императоры, которые к северу от Альп тракто­
вали в своих дипломах только отдельные частные вопросы, не
выступали в качестве законодателей в своих итальянских владениях,
где, разумеется, их власть отнюдь не была более сильной? Если север­
нее Альп уже не испытывали потребности что-либо добавлять к неког­
да сформулированным законам, то истинная причина лежит в том, что
сами эти законы канули в забвение.
В течение X в. варварские «правды», как и каролингские ордонансы,
постепенно перестают переписывать или упоминать, разве что в бег­
лых ссылках. Если какой-нибудь нотариус захочет пощеголять цита­
тами из римлян, это на три четверти будут общие места или просто не­
лепости. Да и как могло быть иначе? Знание латыни - языка, на котором
были составлены на континенте все старинные юридические докумен­
ты, - являлось, за редкими исключениями, монополией духовенства.
Но общество церковников выработало для себя собственное право, ста­
новившееся все более обособленным. Основанное на текстах (един­
ственные франкские капитулярии, которые еще продолжали коммен­
тировать, были те, что касались церкви), каноническое право
преподавалось только в школах церковных. Светское право, напротив,
нигде не являлось предметом обучения. Знание старинных уложений,
вероятно, полностью не исчезло, раз существовала профессия закон­
ника. Но в судебной процедуре обходились без адвокатов, и всякий,
кто имел власть, был судьей. Это означает, что большинство судей не
умело читать - обстоятельство явно неблагоприятное для поддержа­
ния письменного права.
Тесная связь между упадком старинного права и упадком об­
разования среди мирян во Франции и Германии особенно видна при
сопоставлении с примерами противоположного характера. В Италии
эта связь была великолепно подмечена уже в XI в. чужеземным наблю­
дателем - императорским капелланом Випо; в этой стране, говорит он,
где «всех, как есть, молодых людей» (надо понимать, из высших клас­
сов) «посылают в школы, чтобы они гам трудились в поте лица» (101), не пе­
реставали изучать, резюмировать, комментировать и варварские зако­
ны, и каролингские капитулярии, и римское право.
Ряд актов - конечно, не очень частых, но явно сохраняющих пре­
емственность, - также свидетельствует о непрекращавшейся законо­
дательной деятельности. В англосаксонской Англии, где языком права
был язык всего народа, благодаря чему, как замечает биограф короля
Альфреда, даже судьи, не знавшие грамоты, могли приказать прочи­
тать им манускрипты и понимали их (102), государи, вплоть до Кнута,
один за другим занимались кодифицированием обычаев или их допол-

114
 Том I

нением и сознательным изменением с помощью эдиктов. После нор­

мандского завоевания возникла необходимость сделать доступным для
победителей или, по крайней мере, для их чиновников содержание тек­
стов, язык которых был им непонятен. И тогда, с начала XII в., в Анг­
лии получило развитие нечто, совершенно не известное по ту сторону
Ламанша: юридическая литература, которая, будучи латинской по язы­
ку, являлась англосаксонской по основным своим источникам (103).
Однако, как ни значительно было различие, намечавшееся между
разными частями феодальной Европы, оно не затрагивало самой сути
развития. Там, где право перестало основываться на текстах, многие
старинные законы всевозможного происхождения сохранялись все же
в устной передаче. Напротив, в тех странах, где продолжали изучать и
чтить древние тексты, социальные потребности привели к возникно­
вению наряду с этими текстами - то в виде дополнений, то в виде заме­
ны - множества новых обычаев. Короче говоря, повсюду судьба юри­
дического наследия предыдущего периода зависела от одного
авторитета - обычая, единственного в то время живого источника пра­
ва, и государи, издавая законы, старались каждый по-своему его тол­
ковать.
Развитие обычного права сопровождалось глубокой перестройкой
юридической структуры. В континентальных провинциях древней
Romania (территории, подвластной Риму, заселенной варварами, а по­
зднее в Германии покоренной франками), существование бок о бок лю­
дей, принадлежащих к разным народам, привело сперва к невероят­
нейшей сумятице, которая профессору права может привидеться как
страшный сон. В принципе, учитывая все трудности применения зако­
на, которые неизбежно возникали, когда два тяжущихся были разного
происхождения, всякий человек, где бы он ни проживал, подчинялся
праву своих предков: согласно знаменитой шутке одного лионского ар­
хиепископа, когда во франкской Галлии собирались вместе пять чело­
век, не надо было удивляться, если каждый из них - например, римля­
нин, салический франк, рипуарский франк, вестгот и бургунд, -
подчинялся своим особым законам.
С IX в. уже ни один вдумчивый наблюдатель не мог сомневаться,
что подобная система, некогда вызванная необходимостью, стала край­
не неудобной и к тому же все меньше соответствовала характеру обще­
ства, где сплав этнических элементов почти завершился. Англосаксы,
которым вовсе не пришлось принимать в расчет туземное население,
никогда не знали такой системы. Вестготская монархия в 654 г. ее со­
знательно упразднила. Но пока все эти особые права были письменно
закреплены, они обладали большой стойкостью. Примечательно, что
страной, где дольше всего - до начала XII в. - удержалась эта множе­
ственность юридических укладов, была просвещенная Италия. И то ей

115
 М.Блок

пришлось претерпеть странную деформацию. Так как установить

родословную становилось все трудней, возник обычай, по которому
всякий человек, участвующий в юридическом акте, называл право, кото­
рому он намерен повиноваться и которое порой, по желанию сторон и
в зависимости от характера дела, можно было заменить другим. В ос­
тальной части континента забвение, поглотившее с X в. тексты преды­
дущего периода, привело к появлению совершенно нового порядка.
Иногда его называют системой территориальных обычаев. Несомнен­
но, правильней было бы говорить об обычаях групп.
Действительно, всякий человеческий коллектив, велик он или мал,
очерчена ли его территория точными границами или нет, стремится
установить свою собственную юридическую традицию, вплоть до того,
что в зависимости от различных аспектов деятельности человек пере­
ходит из одной такой правовой зоны в другую. Возьмем, например, не­
кую сельскую группу. Семейный статут крестьян обычно соответству­
ет более или менее сходным нормам во всей окружающей местности.
Их аграрное право, напротив, подчинено обычаям, сложившимся имен­
но в данной общине. Среди возложенных на них повинностей одни,
которые они несут в качестве держателей, закреплены обычаем дан­
ной сеньории, чьи границы далеко не всегда совпадают с границами
территории деревни; если же они сервы, другие повинности, затраги­
вающие их личность, определяются правом данной группы, обычно бо­
лее узкой, которая состоит из сервов одного господина, проживающих
в одной местности. Все в целом, разумеется, не умаляет силы всячес­
ких контрактов или прецедентов, порой только личных, порой способ­
ных передаваться в роду от отца к сыну. Там, где в двух небольших об­
ществах, расположенных но соседству и имеющих аналогичное
устройство, системы обычаев первоначально складывались в чертах
примерно сходных, в дальнейшем они, поскольку не были письменно
закреплены, неизбежно все более отдалялись одна от другой. Глядя на
подобную раздробленность, кто из историков не согласится с трезвым
наблюдением автора «Трактата об английских законах», написанного
при дворе Генриха II: «Изложить письменно во всей полноте законы и
права этого королевства в наши дни невозможно... столь они многораз­
личны и многочисленны»? (104)
Между тем различия сказывались прежде всего в частностях и в
форме выражения. В правилах, применявшихся внутри разных групп
одной местности, обычно царил общий, объединяющий их дух. Часто
это сходство заходило еще дальше. Некоторые коллективные идеи,
могучие и простые, порой присущие какому-то одному из европейских
обществ, порой общие для всей Европы, господствовали в праве фео­
дальной эпохи. И если верно, что разнообразие в их применении было
бесконечным, то состояла ли роль права, этой преломляющей призмы,

116
 Том I

являвшей множественность факторов эволюции, в чем-либо ином, как

не в обогащении истории редкостно разнообразной игрой естествен­
ных вариантов?

2. Основные черты обычного права

Юридическая система первого феодального периода, глубоко тра­
диционалистская, как и вся цивилизация того времени, зиждилась на
убеждении, что все то, что было, имеет тем самым право на существо­
вание. Разумеется, не без оговорок, подсказанных более высокой мора­
лью. В частности, духовенство, созерцая светское общество, в наслед­
стве которого далеко не все согласовалось с их идеалами, с полным
правом отказывалось всегда отождествлять справедливое с уже быту­
ющим. Король, заявлял Гинкмар Реймсский, не должен судить по обы­
чаю, ежели тот окажется более жестоким, чем «христианская справед­
ливость». Выражая григорианский дух, поддерживаемый у лучших
представителей церкви истинно революционным порывом, папа
Урбан II, тоже сотрясатель традиции, подобно древнему Тертуллиану,
писал в 1092 г. графу Фландрии: «Ты, слышал я, хвалишься, что до сей
поры всегда следовал весьма древнему обычаю своего края? Однако
ты должен знать, что твой Создатель сказал: Мое имя Истина. Он не
сказал: Мое имя Обычай» (105). Следовательно, могли быть «дурные
обычаи». И правда, в юридических документах часто встречается это
выражение. Но почти всегда - для осуждения обычаев, недавно вве­
денных или считающихся недавними: «эти мерзостные новшества»,
«эти неслыханные поборы» обличаются во многих монастырских до­
кументах. Другими словами, обычай казался предосудительным глав­
ным образом тогда, когда он был достаточно молод. Идет ли речь о ка­
кой-нибудь реформе церкви или о процессе между сеньорами-соседями,
авторитет прошлого мог быть поколеблен, только если ему противопо­
ставляли еще более почтенное прошлое.
Любопытно, что это право, в соответствии с которым всякое изме­
нение - зло, отнюдь не оставалось неподвижным; более того, оно было
одним из самых гибких в истории. Прежде всего по той причине, что
оно не закреплялось письменно ни в документах юридической практи­
ки, ни в форме законов. Большинство трибуналов довольствовалось
вынесением устных приговоров. А когда надо было восстановить их
содержание, это делали путем опроса судей, если те еще были живы.
При заключении контрактов согласие сторон скреплялось в основном
с помощью жестов, а иногда - священных слов, т. е. неким формаль­
ным обрядом, для вящего воздействия на умы, мало восприимчивые к
абстракциям. Если же в Италии, например, письменный документ иг-

117
 М.Блок

рал при заключении договора какую-то роль, то он тут выступал опять

же в качестве ритуального предмета: чтобы символизировать переход
земли к другому владельцу, грамота передавалась из рук в руки, как в
других странах кусок дерна или стебель. К северу от Альп лист перга­
мена, если таковой случайно был под руками, служил только для па­
мяти: не обладая никакой подлинной силой, «запись» производилась
главным образом для того, чтобы перечислить свидетелей. Ибо, в ко­
нечном счете, все сводилось к свидетельству, даже если были примене­
ны «черные чернила», и уж, конечно, в тех случаях, безусловно более
многочисленных, когда обходились без чернил. Так как воспоминание,
очевидно, могло сохраняться тем дольше, чем больше проживут на зем­
ле его хранители, участники контракта часто приводили с собой детей.
А против детской забывчивости применялись для закрепления ассо­
циации образов разные средства: пощечина, небольшой подарок, даже
насильственное купанье.
Как при частных сделках, так и в общих предписаниях обычая у
традиции, следовательно, не было иных поручителей, кроме че­
ловеческой памяти. Но память, ненадежная, «дырявая» память, по вы­
ражению Бомануара, - это превосходное орудие для вымарываний и
переделок; особенно та память, которую мы называем коллективной и
которая по сути является лишь передачей от поколения к поколению.
Не закрепленная письменно, она прибавляет к ошибкам восприятия
каждого отдельного человека неточности устного слова. Добро бы в фе­
одальной Европе существовала каста профессиональных хранителей
юридических воспоминаний, как было в других цивилизациях, напри­
мер у скандинавов. Но в феодальной Европе большинство мирян, ко­
торым приходилось вершить правосудие, делали это от случая к слу­
чаю. Не пройдя методической выучки, они чаще всего бывали
вынуждены, как сетовал один из них, действовать «в меру своих способ­
ностей или прихотей» (106). Одним словом, юриспруденция была вы­
ражением не столько знаний, сколько потребностей. В своем стремле­
нии подражать прошлому общество первого феодального периода
располагало весьма неточными зеркалами и потому, очень быстро и
очень глубоко изменяясь, воображало, что остается прежним.
Впрочем, признаваемый за традицией авторитет в одном смысле
сам благоприятствовал изменению. Ибо всякий акт, совершенный од­
нажды, а тем более повторенный три или четыре раза, мог превратить­
ся в прецедент, даже если вначале был исключением, даже явным зло­
употреблением. В начале IX в. монахов Сен-Дени однажды попросили,
когда в королевских погребах в Вере не хватило вина, послать туда две­
сти мюи. С тех пор от них стали этого требовать каждый год как обяза­
тельной повинности, и, чтобы ее отменить, понадобился государев
диплом.

118
 Том I

Рассказывают также, что в Ардре какой-то сеньор завел у себя мед­

ведя. Местные жители, которым нравилось смотреть, как медведь де­
рется с собаками, предложили его кормить. Затем медведь околел. А
сеньор продолжал требовать, чтоб ему приносили хлеб (107). Правди­
вость этого анекдота, быть может, сомнительна, зато его символичес­
кое значение бесспорно. Многие повинности возникли подобным же
путем из добровольных подношений и долгое время сохраняли такое
наименование. Напротив, если рента не выплачивалась в течение не­
скольких лет или если вассал не возобновлял присягу господину, тот
почти неизбежно утрачивал свои права в силу давности. Установился
даже обычай составлять любопытные документы - со временем их ста­
новится все больше, - которые дипломатисты называют «грамотами о
ненанесении ущерба». Барон или епископ просит убежища у аббата;
нуждающийся в деньгах король взывает к щедрости своего подданно­
го. Согласен, отвечает тот, кого просят. Но при одном условии: пусть
будет написано черным по белому, что оказываемая мною любезность
не будет мне в ущерб обращена в ваше право. Однако эти предосто­
рожности, к которым могла прибегнуть только особа известного ранга,
оказывались эффективны лишь тогда, когда соотношение сил не было
чересчур неравным. Одним из следствий признания силы обычая слиш­
ком часто было узаконение насилия и расширение сферы его действия.
Разве в Каталонии не существовал обычай при захвате чужой земли
обусловливать в поразительно циничной формуле, что земля эта усту­
пается со всеми правами, которыми пользовался ее владелец «добро­
вольно или насильно»? (108)
Это почтение к свершившемуся некогда факту оказывало мощное
воздействие на систему вещных прав. В течение всей феодальной эпо­
хи очень редко говорят о собственности - будь то земля, будь то право
повелевать людьми; еще реже - если такой случай вообще встречается
где-либо, кроме Италии, - эта собственность становится предметом
тяжбы. Стороны, как правило, судятся из-за «сейзины» (по-немецки
Gewere). В XIII в. парламент капетингских королей, находившийся под
влиянием римского права, тщетно оговаривал во всяком решении по
поводу «сейзины» право на «петиторий», т. е. на иск о признании соб­
ственности: нет никаких данных, что предусмотренная таким образом
процедура когда-либо осуществлялась.
Чем же была эта пресловутая «сейзина»? Она не являлась в точ­
ном смысле владением, которое приобреталось путем простого захвата
земли или права. Но это было владение, узаконенное временем. Пред­
положим, что два тяжущихся спорят о поле или о судейской должнос­
ти. Кем бы ни был нынешний обладатель, победу одержит тот, кто су­
меет доказать, что он возделывал эту землю или вершил суд в течение
предыдущих лет, или - что еще лучше - докажет, что его отцы делали

119
 М.Блок

то же еще до него. Для этого он, если дело не должно решаться ордали­
ями или судебным поединком, будет ссылаться на «человеческую па­
мять, насколько она уходит в прошлое». Если он и представит доку­
менты, то лишь затем, чтобы пособить памяти, и если они подтверждают
передачу ему права, то это будет право на «сейзину», то есть владение
по праву давности. Стоило дать доказательство длительного пользова­
ния, и никто уже не считал нужным доказывать что-либо еще.
Слово «собственность» в применении к недвижимости было еще и
по другим причинам почти лишено смысла. Или же надо было бы гово­
рить - как обычно делали позже, располагая более разработанным юри­
дическим словарем, - «собственность, или сейзина», на такое-то право
на землю. Действительно, почти над всеми землями и над многими
людьми тяготело в то время множество всевозможных прав, различ­
ных по своей природе, но считавшихся каждое в своей области равно
достойным уважения. Ни одно из этих прав не характеризовалось той
строгой исключительностью, какая характерна для собственности рим­
ского типа. Держатель, который - обычно из поколения в поколение -
пашет и снимает урожай; его прямой сеньор, которому он платит ренту
и который в определенных случаях мог отобрать участок; сеньор его
сеньора - и так далее, во всю длину феодальной лестницы, находилось
множество людей, каждый из которых мог с равным основанием зая­
вить: «Мое поле!»
Но этого еще мало. Разветвления шли не только сверху вниз, но и
горизонтально, и тут следует упомянуть также сельскую общину, ко­
торая, как только снят урожай, обычно вновь обретает право на всю
свою территорию; упомянуть семью держателя, без согласия которой
участок не может быть отчужден, а также семьи вышестоящих сеньо­
ров. Такое иерархизированиое переплетение связей между человеком
и землей восходило, без сомнения, к очень отдаленным временам. В
большой части самой Romania не была ли квиритская собственность
чем-либо иным, как не показным фасадом? Однако в феодальные вре­
мена эта система развилась несравненно сильнее. Подобное взаимопро­
никновение «сейзин» на одну и ту же вещь ничуть не смущало умы,
малочувствительные к логике противоречия; это состояние права и
общественного мнения, пожалуй, лучше всего определить заимствован­
ной у социологии знаменитой формулой: юридическая «причастность».

3. Возрождение письменного права

В итальянских школах, как мы видели, изучение римского права
никогда не прекращалось. Но в конце XI в., по свидетельству одного
марсельского монаха, уже «толпы» теснятся на лекциях, читаемых це-

120
 Том I

лыми плеядами ученых, более многочисленными, чем прежде, и лучше

организованными, особенно в Болонье, где блистал великий Ирнерий,
«светоч права»(109). Одновременно глубоким преобразованиям под­
вергается предмет обучения. Источники в подлинниках, которыми
раньше часто пренебрегали ради посредственных кратких изложений,
вновь занимают первое место; в частности «Дигесты», которые были
почти забыты, открывают доступ к латинскому юридическому мышле­
нию в его утонченнейших формах. Совершенно очевидны связи этого
возрождения с другими интеллектуальными течениями эпохи. Кризис
григорианской реформы вызвал во всех партиях подъем юридической,
равно как и политической, мысли; не случайно составление больших
канонических сборников, непосредственно этим кризисом вдохновлен­
ных, совпадает по времени с первыми трудами болонской школы. И
как не увидеть в этих последних приметы возвращения к античности и
интереса к логическому анализу, которые затем разовьются в новой
литературе на латинском языке, как и в возрождающейся философии?
Примерно в то же время аналогичные потребности возникли и в
остальных странах Европы. Там также знатные бароны начинали все
больше прибегать к советам профессиональных юристов: примерно с
1096 г. среди влиятельных придворных графа Блуа мы встречаем особ,
которые не без гордости именуют себя «знатоками законов» (110). Свою
образованность они, возможно, заимствовали из некоторых текстов ан­
тичного права, еще сохранявшихся в монастырских библиотеках по ту
сторону Альп. Но эти источники были слишком скудны, чтобы они сами
по себе могли дать пищу для местного ренессанса. Импульс пришел из
Италии. Деятельность болонской группы, развиваясь под влиянием
более интенсивной, чем прежде, общественной жизни, получила распро­
странение благодаря открытому для иностранцев обучению, трудам
ученых, наконец, эмиграции некоторых ее светил. Владыка Итальян­
ского королевства и Германии Фридрих Барбаросса во время итальян­
ских походов принял в свою свиту ломбардских законоведов. Бывший
болонский студент Плацентин вскоре после 1160 г. обосновался в Мон-
пелье; другой болонец, Ваккарий, был за несколько лет до того пригла­
шен в Кентербери. В течение XII в. римское право проникло во все шко­
лы. Его, например, около 1170 г. преподавали наряду с каноническим
правом под сенью Сансского кафедрального собора (111).
Все это, надо признать, вызывало и острое недовольство. Скрытый
языческий дух глубоко светского римского права тревожил многих
церковных деятелей. Ревнители монашеской добродетели обвиняли
римское право в том, что оно отвращает монахов от молитвы. Теологи
осуждали его за то, что оно мешает единственному виду размышлений,
достойному духовной особы. Даже короли Франции и их советники,
по крайней мере начиная с Филиппа-Августа, стали с подозрением от-

121
 М.Блок

носиться к аргументам, которыми оно щедро снабжало теоретиков им­

ператорской гегемонии. Все эти анафемы, однако, были бессильны за­
тормозить движение и лишь свидетельствовали о его мощи.
В Южной Франции, где традиция обычного права сохранила яв­
ный римский отпечаток, усилиями юристов, которые отныне могли
пользоваться подлинными текстами, «письменное» право было возве­
дено в ранг некоего общего права, применявшегося там, где не было
обычаев, явно ему противоречивших. Так же в Провансе, где с середи­
ны XII в. знание Кодекса Юстиниана казалось настолько важным даже
для мирян, что их снабдили кратким его изложением на народном язы­
ке. В других местах новые веяния сказались не так непосредственно.
Даже там, где они встречали особенно благоприятную почву, обычаи
предков еще слишком прочно держались в «памяти людей» и вдобавок
были слишком тесно связаны со всей системой социальной структуры,
глубоко отличавшейся от древнеримской, чтобы их могли поколебать
одни только усилия нескольких докторов права. Разумеется, проявляв­
шееся отныне повсюду осуждение старинных способов доказательства,
а именно судебного поединка, и разработка в публичном праве поня­
тия оскорбления величества были кое-чем обязаны примерам из Corpus
juris (свод права) и комментарию к нему. Подражанию античности в
данном случае сильно способствовали также совсем иные влияния:
отвращение церкви к кровопролитию, как и ко всяким действиям, ко­
торые представлялись попыткой «искушать Бога»; привлекательность,
особенно для купцов, более удобных и рациональных юридических
процедур; возрождение престижа монарха. Если в XII и XIII вв. неко­
торые законоведы с великим трудом старались передать на языке ко­
дексов реальности своего времени, эти неуклюжие попытки никак не
затрагивали основы человеческих отношений. Настоящее воздействие
ученого права на право живое шло тогда иным, окольным, путем: оно
приучало живое право к более ясному осознанию самого себя.
Действительно, имея дело с чисто традиционными предписаниями,
которые до той поры с грехом пополам управляли обществом, люди,
прошедшие школу римского права, неизбежно должны были стремить­
ся устранить в них противоречия и неясности. Но такое состояние умов
имеет свойство, подобно масляному пятну, распространяться вширь, и
эти тенденции не замедлили выйти за пределы сравнительно узких
кругов, непосредственно владевших превосходными орудиями интел­
лектуального анализа, полученными в наследство от античного учения.
И тут они также развивались в согласии с рядом спонтанных течений.
Преодолевавшая свое невежество цивилизация жаждала письменных
формулировок. Более мощные коллективы, прежде всего городские
группы, требовали фиксирования законов, туманный характер кото­
рых приводил к стольким злоупотреблениям. Перегруппировка соци-

122
 Том I

альных элементов в большие государства или в крупные княжества

была благоприятна не только для возрождения законодательства, но
также для распространения на обширные территории унифицирующей
юриспруденции. Не без оснований автор «Трактата об английских за­
конах» в продолжение цитированного нами пассажа противопостав­
лял обескураживающей пестроте местных обычаев гораздо более упо­
рядоченную юридическую практику королевского суда. Характерно,
что около 1200 г. в Капетингском королевстве при сохранении мест­
ных обычаев в самом узком смысле появляются обширные области при­
менения единых обычаев: Франция вокруг Парижа, Нормандия, Шам­
пань. Судя по всем этим признакам, шла подготовка к кристаллизации
законов, которая к концу XII в. если и не завершилась, то во всяком
случае началась.
В Италии после Пизанской хартии 1132 г. умножается число го­
родских статутов. К северу от Альп акты пожалования вольностей бюр­
герству все более явно превращаются в подробные изложения обыча­
ев. Генрих II, король-юрист, «сведущий в установлении и в исправлении
законов, остроумный в решении необычных судебных дел» (112), раз­
вивает в Англии бурную законодательную деятельность. Под сенью
движения за умиротворение практика законодательства проникает и в
Германию. Во Франциии Филипп-Август, склонный во всем подражать
английским соперникам, упорядочивает с помощью ордонансов раз­
личные феодальные спорные вопросы (113). Наконец, появляются пи­
сатели, которые без всякого официального задания, просто для удоб­
ства практиков, сводят воедино юридические нормы, действующие в
их окружении. Естественно, что эта инициатива исходит из местнос­
тей, где издавна привыкли не довольствоваться чисто устной тради­
цией: Северной Италии, где около 1150 г. некий компилятор собирает
в своего рода Corpus советы относительно права феодов, подсказан­
ные юристам его края законами, изданными на сей счет императорами
в Лангобардском королевстве; Англии, где в 1187 г. в окружении юсти-
циария Ранульфа Глэнвилла был создан «Трактат», на который мы уже
несколько раз ссылались. Затем около 1200 г. появился самый древний
сборник нормандских обычаев; около 1221 г. - «Саксонское зерцало»,
написанное неким рыцарем на народном языке (114) и тем самым
вдвойне подтверждавшее глубокое проникновение нового духа. Эта
работа активно продолжалась и в последующих поколениях: настоль­
ко активно, что, если мы желаем понять социальную структуру, кото­
рая до XIII в. описана весьма неполно и много черт которой, несмотря
на серьезные изменения, еще существовало в Европе периода великих
монархий, мы часто вынуждены прибегать - со всей надлежащей осто­
рожностью - к этим произведениям, сравнительно поздним, но отра­
жающим организационную ясность, присущую периоду возведения со-

123
 М.Блок

боров и создания «Сумм». Может ли кто из историков отказаться от

помощи самого замечательного аналитика средневекового общества,
бальи королей, бывших сыновьями и внуками Людовика Святого, ры­
царя-поэта и юриста, написавшего в 1283 г. «Обычаи» края Бовези, -
Филиппа де Бомануара?
Но могло .ли право, которое отныне было частично зафиксировано
законодательным путем и все в целом преподавалось и записывалось,
не утратить вместе с разнообразием и свою гибкость? Разумеется, нич­
то не мешало ему эволюционировать, что и произошло в действитель­
ности. Но теперь оно изменялось менее стихийно, а стало быть, более
редко. Ибо размышление над каким-либо новшеством всегда таит в себе
опасность отказа от этого новшества.
Итак, периоду чрезвычайно подвижному, периоду скрытого, глу­
бинного вызревания приходит на смену со второй половины XII в. эпо­
ха, когда общество стремится организовать человеческие отношения
более строго, установить более четкие границы между классами, уст­
ранить многие из местных особенностей и, наконец, допускать только
постепенные преобразования. В этой решающей метаморфозе, совер­
шившейся около 1200 г., безусловно были повинны не только переме­
ны в юридическом мышлении, впрочем, тесно связанные с другими
причинами. Однако нет сомнения, что они широко этому способство­
вали.
 Ч а с т ь II
ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ

Книга первая
КРОВНЫЕ УЗЫ

Г л а в а I. РОДОВАЯ СОЛИДАРНОСТЬ

1. «Кровные друзья»
Древние, сформированные в лоне родового общества родственные
отношения, по существу, чужеродные связям между людьми новой фе­
одальной структуры, играли в ней роль еще столь значительную, что
невозможно исключить их из общей картины. К сожалению, для ис­
следования этого вопроса не так много данных. В древней Франции
общность имущества супругов в сельской местности обозначалась
обычно как «не оговоренная», то есть само собой разумеющаяся и не
подтвержденная документально, что естественно для отношений меж­
ду близкими людьми, которые легко обходятся без расписок на бумаге.
Но, может быть, все же остались какие-то письменные свидетельства?
Семейные документы такого рода существовали в высших классах, но
они доходят до нас начиная с XIII века, до этого их нет, они полностью
утрачены. Древние архивы, которые дошли до нас, были исключитель­
но церковными. Но и это не единственная помеха. Можно без особых
натяжек попытаться создать общую картину феодальных учреждений,
поскольку они возникали одновременно с формированием общеевро­
пейского пространства и распространялись без больших отличий по
всей Европе. Что же касается системы родственных связей, то они были
разными для разных племен, которым пришлось жить бок о бок, и за­
коны, регламентирующие права членов этих групп, были определены
их прошлым. Различие отчетливо видно на следующем примере: пра­
вила передачи по наследству феода, доставшегося воину, были повсю­
ду почти что одними и теми же, но какое разнообразие правил относи­
тельно наследования другого имущества! В последующем изложении
мы только обозначим главные направления интересующей нас про­
блемы.

125
 М.Блок

В феодальной Европе существовали единокровные группы. Терми­

ны, обозначающие их, были достаточно расплывчатыми: во Франции
чаще всего говорили «родня» (parente) или «колена (lignage)». И отно­
шения, так обозначенные, были необычайно прочными. Характерный
пример: во Франции близких людей обычно называли «друзья», в Гер­
мании - Freunde; акт XI века из Иль-де-Франс перечисляет «его дру­
зья, а именно, мать, братья, сестры и другие близкие по крови или суп­
ружеству» (115). В редких случая, ради особой точности, прибавляют:
«друзья кровные». Словно настоящая дружба может быть только меж­
ду людьми, связанными узами крови!
Герою наиболее верно служат воины, связанные с ним или новыми
вассальными, или старинными родственными отношениями: эти два
типа связи, оба одинаково принудительные, всегда помещены на пер­
вый план и словно бы исключают все остальные. Magen und mannen:
аллитерация из германского эпоса стала своего рода фрмулой. Но по­
эзия не единственный наш поручитель в этом вопросе, еще в XIII веке
мудрый Жуанвиль прекрасно знает, что, если Ги де Мовуазен соверша­
ет в Мансураке чудеса, то это потому, что его войско состоит из его вас­
салов или рыцарей-родственников. Преданность достигает высшего
предела, когда обе эти зависимости объединяются, как это происходит
с герцогом Бегом, его тысяча вассалов была «связана родством». По
свидетельству летописцев, основой могущества баронов, будь они из
Нормандии или Фландрии, были не только замки, доходы звонкой мо­
нетой, многочисленные вассалы, но и родственники. На любой ступе­
ни социальной лестницы, включая самые нижние, ценили родство.
Один писатель, который хорошо знал купечество, писал о купцах Тен­
та: сильными их делали две вещи: патрицианские каменные башни, бро­
сающие густую тень на деревянные домишки бедняков, - и родня. Оби­
лием родни отличались и крестьяне, и простые вольные горожане, чья
жизнь оценивалась скромным штрафом в 200 шиллингов. Против кру­
говой поруки родственников воевали жители Лондона, поскольку те
«мешали осуществить справедливость и становились покровителями
мошенников» (116).
Представший перед судом человек находил в своих родственниках
естественных защитников. Всюду, где действовало германское право, в
«просители», чья коллективная клятва могла обелить обвиняемого или
подтвердить иск обвинителя, по обычаю или закону приглашались
«друзья по крови»: так, в Усгаре (Кастилия) вместе с женщиной, жало­
вавшейся, что стала жертвой насилия, клялись ее четыре родственни­
ка (117). А если для доказательства правоты возникала необходимость
в Божьем суде? Бомануар свидетельствует, что требовать его могла
только одна сторона. Но в двух случаях делалось исключение: если суда
требовал вассал и готов был постоять за честь своего сеньора и если

126
 Том I

родственник готов был постоять за честь родственника. Как мы видим,

оба типа связи приравнены друг к другу. Подтверждение этому в «Пес­
не о Ролланде»: родня Ганелона посылает одного из своих, чтобы он
вступил в спор с обвинителем предателя. Родственная солидарность в
«Роланде» простирается и дальше. После того как защитник Ганелона
проиграл, тридцать человек из его родни, которые за него поручились,
повиснут большой гроздью на дереве в Проклятом лесу. Преувеличе­
ние, вне всяких сомнений. Поэтическое творчество сродни увеличи­
тельному стеклу. Но фантазии поэта вызывают сочувствие лишь в том
случае, когда соответствуют чувствам социума. В 1200 году сенешал
Нормандии, области с наиболее развитым законодательством, прила­
гал множество усилий, чтобы не дать своим помощникам наказывать
вместе с преступником и его родню (118). Индивид и группа воспри­
нимались как единое целое.
Но род, родство были не только поддержкой, но и своеобразным
судьей. Если верить жестам, то именно о своем роде думал рыцарь в
минуту опасности. «Помогите - Не дайте струсить - Чтобы род наш
остался безупречным», - так простодушно молит Гильом Оранжский
Богородицу. И если Роланд не зовет на помощь воинов Карла Велико­
го, то только потому, что боится, как бы из-за него не прокляли его род­
ню. Честь или бесчестье одного ложится на весь маленький коллектив.
Но во всей полноте родственная связь проявлялась в кровной мести.

2. Кровная месть
Все люди средневековья в целом и эпохи феодализма в частности
жили под знаком мести. Месть вменялась оскорбленному как священ­
ный долг. Ее не отменяла даже смерть оскорбленного. Богатый фло­
рентиец Велуто ди Буонкристиано, принадлежавший по рождению к
той буржуазии, чья независимость по отношению к государству позво­
ляла ей долго оставаться верной традициям, в 1310 году был смертель­
но ранен своим врагом и написал завещание. В этот документ, который
в равной мере был плодом набожности и мудрой распорядительности,
обеспечивая благочестивой щедростью спасение души, завещатель ни­
мало не колеблясь вписал долю мстителя, буде таковой отыщет­
ся (120).
Возможности одного человека были в те времена очень ограничен­
ными. А если нужно было искупить чью-нибудь смерть? Тогда в мще­
ние включалась вся родственная группа и возникала «faide», это древ­
нее германское слово было распространено по всей Европе и означало
оно «месть родственников», как пишет немецкий специалист канони­
ческого права. И не было морального обязательства священнее, чем это.

127
 М.Блок

В конце XII века во Фландрии жила благородная дама, чей муж и двое
сыновей были убиты врагами, и с этой поры все окрестные земли жили
под знаком ее вендетты. Святой человек, Арнул, епископ суассонский,
приехал к вдове с намерением уговорить ее примириться. Но она, не
желая его слушать, не опустила подъемный мост. Во Фризии к мести
взывал сам покойник, он иссыхал подвешенный в доме до того дня,
когда родня, наконец отомстив, не получала права его похоронить (122).
Почему во Франции в последние десятилетия XIII века мудрый Бома-
нуар, слуга короля и страж порядка, считает необходимым умение счи­
таться родством? Потому, объясняет он, что, ведя свою личную войну,
можно прибегнуть к «помощи друзей».
Весь род объединялся обычно под командой «ведущего войну» и
вооружался, с тем чтобы наказать убийцу или смыть оскорбление, на­
несенное одному из своих. Но борьба шла не только против обидчика.
Активной солидарности противостояла столь же мощная солидарность
пассивная. Во Фризии для того, чтобы убитый мирно уснул наконец в
могиле, гибель самого убийцы не была обязательной, достаточно было
смерти одного из его родичей. И если у Велуто, завещавшего месть,
желанный мститель нашелся, как нам сообщают, двадцать четыре года
спустя, то, разумеется, месть пала не на самого убийцу, а на его род­
ственника. Каков был срок осуществления мести, показывает один
арест, относительно запоздалый, который произвел Парижский коро­
левский суд. В 1260 году дворянин Людовик Дефе, получивший рану
от некоего Тома Узуэ, преследовал своего обидчика по суду. Обвиняе­
мый не отрицал вины. Но в свое оправдание сообщил, что некоторое
время тому назад был атакован племянником обиженного. Но что ему
можно вменить в вину? Разве он не ждал сорок дней, согласно коро­
левскому указу, прежде чем осуществить свою месть? (Такой срок был
предусмотрен для того, чтобы все родственники были уведомлены о
грозящей им опасности.) Пусть так, отвечал дворянин, но действия
моего племянника меня не касаются. Однако этот аргумент не был при­
нят во внимание. Действие одного человека касалось всего клана. Во
всяком случае так решили судьи миролюбивого и набожного Святого
Людовика. И вот одно кровопролитие влекло за собой другое, и рож­
денная часто из пустяковой обиды распря вооружала друг против дру­
га два дома, две семьи. В XI веке недоразумение во время сбора виног­
рада поссорило два благородных бургундских семейства и распря
длилась чуть ли не тридцать лет; в первой из схваток одно из семейств
потеряло одиннадцать человек (123).
Хронисты в первую очередь отмечали распри больших дворянских
родов; такой была, например, «долгая ненависть» с жесточайшими пре­
дательствами, которая разделила семейства Жируа и Тальва в Норман­
дии XII века (120). В монотонных повествованиях жонглеров сеньоры

128
 Том I

улавливали отголоски собственных страстей, разросшихся до разме­

ров эпопеи. Вражда лотарингского дома и бордосского, семейства Рау­
ля де Камбре и Герберта де Вермандуа, послужила темой самых пре­
красных из наших героических песен. Смертельный удар, нанесенный
в праздничный день одним из инфантов Лары приближенному его тети,
породил целую цепь убийств, ставших темой знаменитого испанского
эпоса. Подобные нравы были характерны для всего феодального об­
щества в целом, как для высших классов, так и для низших. К XIII веку
аристократические титулы окончательно становятся наследственны­
ми, и аристократия стремится закрепить за собой в качестве почетной
привилегии право браться за оружие, смывая нанесенную обиду. Госу­
дарственные органы - например, суд графства Геннегау (Эно) в
1276 году (125) - и юридическая доктрина охотно шли навстречу по­
желаниям аристократов: из симпатии к предрассудкам благородных,
но и не только; князья и юристы были озабочены упрочением мира и,
пусть смутно, но чувствовали необходимость преградить дорогу все­
гда готовому вспыхнуть огню. Заставить касту воинов отказаться от
мести вообще не представлялось возможным, но можно было отобрать
право мести у всех остальных. Таким образом насилие становилось
классовой привилегией. По крайней мере, теоретически. Но писатели
и поэты, которые точно так же, как Бомануар, считали, что «кроме бла­
городных людей никто не имеет права сражаться», тем не менее не ос­
тавляют нам никаких иллюзий относительно истинного распростра­
нения обычая мести. Ареццо был не единственным городом, откуда
святой Франциск, как повествуют об этом фрески в Ассизи, изгонял
демонов вражды и раздоров. И если первые городские уложения забо­
тились прежде всего о мире и даже назывались порой «договор о мире»,
то это было потому, что, кроме множества всевозможных потрясений,
которыми была насыщена жизнь, новорожденную буржуазию разди­
рали еще, по словам Бомануара, «распри одного рода с другим». То
малое, что мы знаем о жизни деревни, говорит, что и там бурлили те же
страсти.
Но нельзя сказать, что подобное умонастроение царило безраздель­
но. Существовало и прямо противоположное: церковь внушала отвра­
щение к кровопролитию; традиционно желанными были общий мир, а
главное, мирная жизнь. Мы еще проследим за историей мучительных
усилий, направленных на достижение внутреннего покоя, характерных
для эпохи феодализма, эти усилия и были самым ярким симптомом
тех бед, с которыми, с большим или меньшим успехом, люди пытались
справиться. «Смертельная ненависть» - словосочетание, ставшее по­
чти что термином, - которую культивировали родственные связи, была,
без всякого сомнения, одной из главных причин нарушения обществен­
ного спокойствия. Вместе с тем она была той составляющей общей мо-
5 -8172 129
 М.Блок

рали, которой в глубине сердца сочувствовали и оставались верными

самые горячие сторонники общественного порядка, и только редкие
утописты могли мечтать о ее полном исчезновении. Назначая денеж­
ную компенсацию, запрещая применение насилия в определенных ме­
стах, сторонники мирного урегулирования конфликтов неоспоримо
признавали законность кровной мести. И точно так же вела себя госу­
дарственная власть: она пыталась защитить невинных, оберегая их от
кричащих злоупотреблений родственной солидарности тем, что назна­
чала отсрочку, только после которой можно было начшшть мстить. Она
старалась отделить дозволенное возмездие от обычного разбоя, совер­
шаемого под прикрытием искупления (126). Время от времени она
пыталась ограничить число преступлений и определить, какие именно
из них заслуживают того, чтобы их смывали кровью: так нормандский
ордонанс Вильгельма Завоевателя предполагает кровную месть толь­
ко за смерть отца или сына. Окреппув, государственная власть все чаще
старается предупредить кровную месть, беря на себя карательные фун­
кции, если преступник был пойман с поличным или преступление мож­
но подвести под категорию «нарушающее мирное течение жизни». Вла­
сти стремились примирить враждующих, порой принуждали их к
перемирию или примирению на условиях договора, составленного су­
дом. Но по существу, всюду, кроме Англии, где после завоевания коро­
левская «тирания» лишила подданных права на кровную месть, с ней
боролись ограничениями и смягчением той практики, которую не мог­
ли, а возможно, и не хотели отменять. Сами судебные процессы, если
обиженная сторона предпочитала косвенное отмщение прямому, ста­
новились той же вендеттой, только более упорядоченной. Вот какое
решение по поводу намеренного убийства содержится в муниципаль­
ной хартии Арка (Артуа) от 1232 года: сеньору отдается имущество
виновного, родственникам жертвы сам виновник с тем, чтобы его убить
(127). Право приносить жалобу почти всегда принадлежало только род­
ственникам (128), еще в XIII веке во Фландрии и Нормандии, облас­
тях с наиболее действенной юриспруденцией, убийца не мог быть поми­
лован ни сеньором, ни судьями без согласия родственников жертвы.
Но как бы ни чтились «издревле хранимые обиды», о которых с
таким сочувствием говорят испанские поэты, но и они не могли быть
вечными. Рано или поздно приходилось прощать и прекращать «кро­
вавую месть мертвых», по выражению Жирара Руссильонского. По
древнему, идущему еще от античности, обычаю примирение осуществ­
лялось с помощью возмещения за убытки. «Если не хочешь получить
удар копья, купи его» - эта старинная английская поговорка не утра­
тила своей мудрости (129).
Надо сказать, что тщательно разработанные еще варварами тари­
фы отступного, включавшие и отступное за убийство, по-прежнему су-

130
 Том I

шествовали, но практически не применялись, и были пересмотрены

только в нескольких областях: Фризии, Фландрии и по некоторым
пунктам в Испании. В консервативной Саксонии в «Зерцале» начала
XIII века есть еще этот перечень, он выглядит бессмысленным архаиз­
мом; точно так же, как «рельеф за человека», равный ста су, который
при Людовике Святом несколько раз упоминается в текстах из доли­
ны Луары и который применялся в исключительных случаях (130).
Иначе и быть не могло. Обычаи этнических групп уступили место иной
юридической традиции, общей для целого ряда народностей. Когда-то
власти были заинтересованы в выплате отступного, так как им доста­
валась часть этой суммы, но на протяжении X и XI веков царила анар­
хия, государственные власти утратили силу и не могли уже ничего тре­
бовать. Была и еще одна причина, из-за которой этот древний перечень
перестал применяться: социальные группы, на которые когда-то опи­
рались при расчетах законодатели, очень изменились.
Перечень вергельдов больше не применялся, но механизм отступ­
ного продолжал действовать. До конца Средневековья он соперничал
с другими наказаниями, вынесенными по решению суда, который, вну­
шая преступнику страх, стал со временем орудием более мирного раз­
решения конфликтов. Однако цена оскорбления или крови - к ней иной
раз прибавляли еще пожертвования за упокой души усопшего - в каж­
дом конкретном случае обсуждалась или между обидчиками и обижен­
ными, или третейским судом или просто судом. Приведем два примера
отступного, касающиеся крайних точек социальной иерархии: в 1160
году епископ Байо получил церковь от одного из родственников сень­
ора, убившего свою племянницу; в 1227 году крестьянка из Сеноне
получила за убитого мужа очень скромную сумму денег (131).
Точно так же, как в кровной мести, в получении отступного и при­
мирении была заинтересована вся семейная группа. На практике, ког­
да речь шла о каком-то нанесенном ущербе, обычай, установленный
еще в древние времена, требовал, чтобы компенсацию получил обижен­
ный. Но если речь шла об увечье или убийстве? Родственники жертвы,
все или самые близкие, получали отступное. А в уплате отступного, на
основании закона и в заранее оговоренных долях, там, где продолжала
действовать установленная система, участвовала и родня преступни­
ка; государственные власти считали этот обычай, а может быть, род­
ственную привязанность, которая в этом случае действовала так же
жестко, равным закону. «Из денег друзей» - так сформулируют клер­
ки из канцелярии Филиппа Красивого королевский указ, в котором, в
соответствии с обычаем, будут распределены доли участия «телесных
друзей» в отступном, - указ, которым они полагали часто пользовать­
ся (132).
5* 131
 М.Блок

Но достаточно ли было заплатить отступное, чтобы договор счи­

тался исполненным? Нет, нужен был еще обряд публичного покаяния,
а точнее, покорствования по отношению к жертве или ее родне. Чаще
всего, по крайней мере, среди представителей высших классов, этот об­
ряд имел вид оммажа, выражавшего самую полную, самую безогляд­
ную преданность и покорность, то есть оммажа «устами и руками». В
этом случае вновь противостояли друг другу не отдельные личности, а
семейные группы. Когда в 1208 году настоятель обители Сен-Дени в
Аржантейле заключил мир с сиром де Монморанси, которого он ра­
нил, он должен был привести с собой для покаянного оммажа двадцать
девять из своих «друзей»; в марте 1134 после убийства помощника на­
стоятеля в Орлеане собрались все его близкие, чтобы получить оммаж
не только от одного из убийц, но и от его сообщников, его вассалов, а
также «лучших представителей его рода»: общим счетом двухсот соро­
ка человек (133). Таким образом мы видим, что проступок одного че­
ловека сразу же отражался на его семье, затрагивая всю его родню.

3. Экономическая солидарность
Феодальный Запад единодушно признавал законность личной соб­
ственности. Но на практике родственность распространялась зачастую
и на владение имуществом. В деревнях многочисленные «братики»
группировались вокруг одного «очага» , одного «котла» и на одном
общем поле работало обычно несколько семей. Сеньор, как правило,
поощрял и даже укреплял подобные сообщества, находя, что так вы­
годнее получать оброк. На большей части территории Франции наслед­
ственное право серва осуществлялось только как продолжение совме­
стного права пользования имуществом. А в случае, если прямой
наследник, сын или иногда брат, покидал навсегда коллективный очаг
и в наследственной цепи обнаруживалось зияние? В этом случае, и толь­
ко в этом, наследник терял свои права и они переходили к сеньору. Бе­
зусловно, совместное владение собственностью не было таким распро­
страненным среди более состоятельных классов: по мере того как
возрастало богатство, естественнее становилось раздельное владение
им; возможно, это происходило потому, что доходы сеньора были не­
раздельно связаны с его властью управителя, которая по самой своей
природе плохо осуществляется коллективно. Однако многие из мел­
копоместных сеньоров в центре Франции и Тоскане, подобно крестья­
нам тоже практиковали совместное владение наследственным имуще­
ством, вместе жили в родовом замке или, по крайней мере, все
поднимались на его защиту. Их называли «совладельцы в дырявых пла­
щах», таким был, например, Бертран де Борн, нищий рыцарь и про-

132
 Том I

славленный трубадур, к таким принадлежали и рыцари из Жеводана,

их было тридцать один человек и они владели в 1251 году какой-то
крепостицей (134). Каким образом чужак мог стать членом группы? И
для крестьянина, и для дворянина процедура приема в группу, в сооб­
щество приобретала вид братания, словно единственно надежными со­
циальными связями были родственные, и, не имея возможности опе­
реться на кровное родство, его имитировали. Порой и крупные бароны
следовали традиции совместности: на протяжении многих поколений
семейство Бозонид, владеющее графствами в Провансе, предоставля­
ло каждой из своих ветвей особую сферу влияния, но в целом рассмат­
ривало свою власть над феодом как неделимую и носило единый титул
«графа» или «князя всего Прованса».
Но и в тех случаях, когда владение было неоспоримо индивидуаль­
ным, оно не было избавлено от семейных пут. Мы видим в понятиях
«личное» и «общее» антиномию, но для тех времен, когда главным было
«соучастие», они не ощущались даже как противопоставление. Пере­
листаем акты продажи и дарения X, XI и XII веков, сохранившиеся в
церковных архивах. Чаще всего в преамбуле, составленной клерками,
отчуждающий провозглашает свое право совершенно свободно распо­
лагать своим достоянием. Такова была позиция церкви: она отвечала
за участь душ и богатела благодаря отписываемым ей дарам, так могла
ли она допустить, чтобы какие-то препятствия помешали благочести­
вому прихожанину позаботиться о спасении своей души или души сво­
их близких? Интересы высшей аристократии, чьи родовые поместья
увеличивались за счет отданных им с добровольного или не слишком
добровольного согласия земель мелких землевладельцев, развивались
в том же направлении, что и интересы церкви. Не случайно начиная с
IX века саксонское законодательство, перечисляя случаи, когда отчуж­
дение собственности может происходить не в пользу родственников,
называет церковь, короля, и еще предусматривает возможность для
бедняка-крестьянина, «гонимого голодом», отдать свой надел могуще­
ственному сеньору, который будет его кормить (135). Но почти в каж­
дой хартии или договоре, как бы громко ни провозглашалось там пра­
во личной собственности, в дальнейшем непременно перечисляются
родственники продавца или дарителя, давшие свое согласие на пере­
дачу имущества. Это согласие было настолько необходимым, что ради
него не скупились на вознаграждение. Бывало, что родственники, со­
гласие которых не было спрошено, иногда спустя много лет, оспарива­
ли законность дара и отменяли его. Получившие дар негодовали на не­
справедливость, на отсутствие набожности, иной раз передавали дело
в суд и даже выигрывали его (136). Но в девяти случаях из десяти суд,
несмотря на протесты, в конечном счете принимал сторону наследни­
ков, хотя это нельзя назвать защитой прав наследников в современном

133
 М.Блок

понимании. Точного перечня тех, чье согласие было необходимо, не

существовало, но даже при наличии прямых наследников в дело все­
гда вмешивались и побочные родственники, и также было желательно
заручиться согласием всех возрастных групп ветви. Идеалом, по сви­
детельству одного воина из Шартра, было раздобыть согласие - при
том что от жены, детей и сестер оно было уже получено - «всех род­
ственников и близких, каких только возможно» (137). Вся родня чув­
ствовала себя обиженной, когда имущество уплывало на сторону.
Но с XII века обычаи, часто внятно не сформулированные, но от­
ражающие общие и важные для всех представления, мало-помалу ус­
тупают место более отчетливому и определенному законодательству.
Произошли и экономические изменения, требовавшие упрощения
мены. До этого случаи продажи недвижимости были очень редки; в
глазах общества спорной казалась даже законность подобной сделки,
если ее оправданием не служила крайняя «нужда». Если покупателем
являлась церковь, то она охотно скрывала сделку под именем милос­
тыни. Это наименование было обманчивым лишь наполовину, и про­
дающий ждал от своего поступка двойной выгоды: в земном мире он
получал деньги, правда, сумму, очевидно, меньшую, чем мог бы полу­
чить; зато в небесном мире он получал спасение души, вымоленное слу­
жителями Господа. С XII века продажи становятся частым явлением и
так и именуются в актах. Безусловно, для того чтобы продажи задумы­
вались и осуществлялись совершенно свободно, нужна была отвага и
коммерческий ум крупной буржуазии, создавшей вокруг себя особую
среду. Вне этой среды продажи осуществлялись в соответствии с неки­
ми правовыми нормами, но это уже были продажи, а не дарение. Нор­
мы тоже накладывали ограничения, но были куда шире по сравнению
с прошлым и гораздо четче сформулированы. Главным требованием
было следующее: при отчуждении собственности за деньги преимуще­
ственное право покупки имели родственники. Если речь шла о собствен­
ности, полученной по наследству, то это условие становилось особен­
но существенным и могло надолго отсрочить сделку (138). Затем с
начала XIII века за родственниками оставляется право после совершен­
ной покупки перекупить проданное за уплаченную сумму. И не было в
средневековом обществе закона более распространенного, чем «род­
ственная перекупка». Исключение составляла только Англия, - да и
там в некоторых городах было нечто подобное, а так он действовал по
всей Европе, от Швеции до Италии. Не было другого такого закона,
который так прочно укоренился бы: во Франции его отменила только
революция. Таким образом, на протяжении долгих веков в смягченной,
но достаточно выраженной форме продолжала существовать экономи­
ческая империя родства.

134
 Том I

Г л а в а II. ХАРАКТЕР И ОСОБЕННОСТИ

РОДСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ

1. Семья
Мы допустили бы ошибку, если бы, взяв в расчет только прочность
родственных связей и надежность поддержки, нарисовали внутреннюю
жизнь семьи в идиллических тонах. Добровольное участие родствен­
ников одного клана в вендетте против другого не исключало жесто­
чайших ссор внутри самой семьи. Досадуя на распри между близкими,
Бомануар вовсе не считает их чем-то из ряда вон выходящим: под стро­
гим запретом были только войны между родными братьями. Чтобы
убедиться в этом, достаточно обратиться к истории правящих домов,
проследить, например, поколение за поколением судьбу графов Анжуй­
ских, настоящих Атридов средневековья: семь лет длилась «война, по­
хуже, чем гражданская», война Жоффруа Мартелла против его отца
Фулька Черного; Фульк ле Решен, лишив своего брата имущества, за­
садил его в темницу и выпустил только спустя восемнадцать лет, после
того как тот сошел с ума; а царствование Генриха II с неистовой нена­
вистью сыновей к отцу, а затем убийством племянника Артура его дя­
дей королем Иоанном? Кровавые ссоры из-за фамильного замка раз­
дирали и семьи гораздо более мелких сеньоров. Такова, например,
история дворянина из Фландрии: два старших брата выдворили его из
поместья, когда он туда вернулся, то увидел зарезанными свою жену и
маленького сына и собственноручно заколол одного из убийц (140).
Такова жеста о виконтах де Комборн, впечатляющий рассказ, который
не потерял своей выразительности даже в переложении миролюбиво­
го монастырского писателя (141).
Первым был виконт Аршамбо, мстя за свою оставленную мать, он
убивает одного из своих сводных братьев, но много лет спустя заслу­
живает прощение своего отца, убив дворянина, который нанес старому
сеньору незаживающую рану. Аршамбо оставил троих сыновей. Стар­
ший, виконт-наследник, рано умер, оставив малолетнего сына. Не до­
веряя второму брату, он поручил младшему Бернару ведать свои зем­
ли до совершеннолетия сына. Достигнув рыцарского возраста, отрок
Эбль требует свое наследство, но тщетно. Благодаря дружеской помо­
щи, за неимением лучшего он получает замок де Комборн и живет в
нем, кипя от ненависти, до той минуты, когда случай посылает в его
распоряжение его тетю, жену Бернара. Эбль публично насилует ее, на­
деясь принудить Бернара отказаться от жены. Бернар забирает жену и
готовит возмездие. В один прекрасный день он появляется перед сте­
нами замка с маленькой свитой, словно бы бахвалясь. Эбль, только что
135
 М.Блок

пообедавший, затуманенный винными парами, бросается за ним в по­

гоню. Проскакав какое-то время, мнимые беглецы разворачиваются, на­
брасываются на юнца и наносят ему смертельную рану. Трагический
конец, страдания, а главное, юный возраст несчастного виконта рас­
трогали сердца простых людей, несколько дней они приносят дары на
то место, где он погиб и был временно похоронен, словно к раке муче­
ника. Но дядя - клятвопреступник и убийца, сохранил тем не менее за
собой и крепость, и титул, и его наследники мирно ими пользовались.
Не стоит смущаться подобным противоречием. Средневековье было
временем переменчивых чувств и насилия; связи между людьми каза­
лись необыкновенно прочными и часто такими и были, но при этом
всякую минуту мог налететь порыв страстей. Однако нужно признать
следующее: с одной стороны, семейные связи могли быть разорваны
из-за безудержной алчности или гнева, с другой, - общественное мне­
ние никак не поощряло и не культивировало личную привязанность
друг к другу. Для общества, в котором родственные связи ощущались в
первую очередь как средство взаимопомощи и выручки, это было есте­
ственно, так как группа значила в таком случае больше, чем каждый ее
член в отдельности. Официальный летописец одной крупной барон­
ской семьи сохранил для нас весьма знаменательные слова, сказанные
ее основателем, Иоанном, маршалом Англии. Он отказался, вопреки
обещанию, вернуть королю Стефану одну из его крепостей, враги
угрожали казнить у него на глазах его юного сына, которого он отдал в
заложники: «Пусть меня лишат сына, - ответил благородный сеньор, -
у меня есть и молот и наковальня, чтобы выковать еще лучшего» (142).
Брак для мужчин зачастую служил средством достичь откровенно ко­
рыстной цели, для женщин - возможностью найти себе покровителя.
Вот что говорят в «Поэме о Сиде» юные дочери героя, который сооб­
щает им, что обещал выдать их замуж за инфантов Карионских: «Ког­
да вы выдадите нас замуж, мы станем богатыми дамами», они в глаза
не видели женихов, но это не мешает им благодарить отца. Подобные
глубоко укоренившиеся нравы вступали в непримиримое противоре­
чие с религиозным законом среди искренне верующих христианских
народов.
Церковь не слишком сочувствовала второму или третьему браку,
но не была и полностью враждебна. Во всех слоях общества сверху до­
низу повторные браки были чуть ли не правилом, безусловно ради того,
чтобы плотская жизнь была освящена церковным таинством. Но были
и другие мотивы: в случае, если муж умирал первым, одиночество пред­
ставляло для женщины слишком большую опасность, не был доволен
и сеньор, что земля перешла в женские руки, от этого он ждал только
беспорядка. В 1119 году после гибели антиохийского рыцарства на
Кровавом поле король Бодуэн II Иерусалимский, занимаясь восста-

136
 TOMI

новлением королевства, равно заботился о том, чтобы сберечь для си­

рот их наследство и чтобы найти мужей вдовам. Говоря о шести своих
рыцарях, погибших в Египте, Жуанвиль бесхитростно добавляет: «Все
шесть жен снова вышли замуж» (143). Иногда сеньор вмешивался и
требовал, чтобы для крестьянок были найдены мужья, так как ранее
вдовство могло дурно сказаться на обработке земли или помешать от­
работке барщины.
Церковь провозглашала нерасторжимость супружеских уз, что не
мешало, однако, многочисленным разводам, особенно среди предста­
вителей аристократии, озабоченной куда более земными проблемами.
Один из множества примеров этому Жан Ле Марешаль и его брачные
перепетии, беспристрастно рассказанные трувером, находящимся на
службе его внуков. Жан женился на девице высокого рода, одаренной,
если верить поэту, всеми совершенствами души и тела: «и оба были
очень счастливы». К несчастью, у Жана был «могучий сосед», и осто­
рожность советовала жить с таким в мире, поэтому Жан отправил об­
ратно свою очаровательную жену и женился на сестре опасного сосе­
да.
Но если мы поместим в центр семейной группы брак, то сильно
исказим действительность феодальной эпохи. Жена лишь наполовину
относилась к родне, в среду которой вошла, и, вполне возможно, нена­
долго. «Замолчите, - грубо приказал Гарен Лотарингский жене своего
убитого брата, которая, припав к телу супруга, плакала и причитала, -
благородный рыцарь женится на вас... Быть в великом трауре - моя
участь» (144). Если в относительно поздней поэме «Нибелунги» Крим-
хильда мстит своим братьям за смерть Зигфрида, своего первого мужа,
хотя законность ее мести для большинства сомнительна, то в более древ­
ней версии она, напротив, поддерживает кровную месть своих братьев
против Атиллы, своего второго мужа, ставшего убийцей. И по величи­
не и по родственным чувствам средневековая семья сильно отличалась
от супружеской пары с детьми, семьи в современном понимании. Так
какой же была семья в средневековом понимании?

2. Структура родства
Обширные родовые кланы, крепко спаянные подлинным или по­
казным чувством единого корня, общего предка, существовали на За­
паде вне феодализированных земель, на дальних их окраинах: побере­
жье Северного моря, Geschlechter во Фризии или Дитмаршене, и
западнее - у кельтов. По всей видимости, подобные родовые объедине­
ния продолжали еще существовать и у германцев в период нашествий:
например, лангобардские и франкские farae (многие итальянские и

137
 М.Блок

французские деревни носят это название и до сих пор), или алеманн-

ские и баварские genealogiae, которые названы владетелями земли в
некоторых документах. Но эти объединения были слишком обширны
и со временем распались.
Римский род вел счет поколениям строго по мужской линии. В эпо­
ху феодализма этой строгости уже нет. В древней Германии мы видим
у каждого человека две группы близких: «со стороны меча», с отцов­
ской стороны, и «со стороны веретена», с материнской, обе эти группы,
правда, в разной степени, проявляют солидарность. Таким образом, у
германцев победа законности родства по отцовской линии не отмени­
ла более древнего счета родства по матери. К сожалению, нам ничего
не известно о семейных традициях аборигенов, которые были завоева­
ны римлянами. Но, что бы мы о них ни думали, ясно одно: в Средние
века на Западе сохранялась двойная система родства. Особая привя­
занность дяди с материнской стороны к племяннику, которую всегда
подчеркивает эпос, свидетельствует, что связи по брачному союзу с
женой значили не меньше, чем связи с единокровными родственника­
ми по мужской линии (145). То же самое подтверждают надежные сви­
детельства ономастики. Большинство имен германцев сложены из двух
частей, имеющих каждая свое значение. Поскольку люди ощущали раз­
ницу между этими двумя частями, то по обычаю, преемственность обо­
значалась переносом одной из них. На территории, завованной римля­
нами, местное население стало следовать и ономастике победителей,
чей авторитет был очень велик. Иными словами, родители с помощью
имен связывали свое потомство либо с отцом, либо с матерью, без осо­
бого различия. Так в деревне около Палезо, например, в начале XI века
колон Тод-рикус и его жена Эрмент-берта окрестили одного из своих
сыновей Тод-ардусом, второго - Эрмент-ариусом, а третьего - Тод-бер-
тусом (146). Затем возник обычай передавать из поколения в поколе­
ние имя целиком. И снова имена давали то по отцовской, то по мате­
ринской линии. Так сыновья сеньора де Лизуа из Амбуаза, умершего в
1065, звались: младший по имени отца, а старший по имени деда и бра­
та матери - Сюльпис. Еще позже, когда к имени стали прибавлять и
фамилию, вновь начались колебания и прибавляли то отцовскую, то
материнскую. Дочь Жака д'Арк и Изабеллы Роме сказала судьям:
«Меня называют то Жанна д'Арк, то Жанна Роме», но история сохра­
нила нам ее только под первым именем, хотя сама Жанна заметила, что
согласно обычаю ее родных мест девушек зовут по материнской фами­
лии.
Двойные связи влекли за собой весьма существенные последствия.
Каждое поколение имело в силу этого свой круг близких, не имеющих
отношения к поколению предыдущему, таким образом, зона родствен­
ных обязательств постоянно перемещалась и меняла границы. Обяза-

138
 Том I

тельства были твердыми, зато подвижной и изменчивой была группа

родственников, и поэтому она не могла стать основной базой обществен­
ного устройства. Больше того, если две семьи сталкивались между со­
бой, то вполне могло случиться, что кому-то обе они доводились род­
ней по отцовской и по материнской линии. На чью же сторону
становиться? Мудрый Бомануар советует предпочесть ближайшего
родственника, а если близки оба, отстраниться. Но вне всякого сомне­
ния, решения в реальности редко когда диктовались личными пристра­
стиями. Мы встретимся с подобной ситуацией и в чисто феодальных
отношениях, невообразимая юридическая путаница возникала в слу­
чае, когда вассал принадлежал сразу двум сеньорам, но подобное поло­
жение было характерным для менталитета тех времен, развязать эти
узлы было невозможно, поэтому со временем ослабевали связи. Мож­
но судить, насколько эфемерными были внутрисемейные связи, если в
XIII веке в Бовези была признана законной война между сводными бра­
тьями, у которых был один отец и разные матери и братья оказались
втянутыми в вендетту по линии матерей.
Как далеко простирались обязательства по отношению к «кровным
друзьям» отцовской и материнской линий? Мы можем найти кое-ка­
кие сведения по этому вопросу только в тех коллективах, которые на­
долго остались верными положениям, установленным обычаем, по­
скольку письменно эти обычаи были зафиксированы в довольно
позднее время. Судя по найденным документам, зоны активной и пас­
сивной солидарности на удивление широки и, надо сказать, размыты:
размеры получаемых и вносимых сумм колеблются в зависимости от
степени родственной близости. В Сепульведе (Кастилия) в XIII веке
месть за убийство родственника не считалась преступлением, если у
мстителя и жертвы были общие прапрадеды. В Оденарде такая же сте­
пень родства давала право на получение выкупа за пролитую кровь, а в
Лилле предполагала участие в сборе выкупа. В Сент-Омере родствен­
ные обязательства рождались так же при наличии общего прапрадеда
(147). В других местах границы были более подвижными. Как мы уже
отмечали, при отчуждении собственности осторожность предписыва­
ла получить согласие стольких побочных родственников, сколько было
возможно. Что же до безгласных сельских общин, то они собирали у
себя под крышей немало народу: в Баварии в XI веке до пятидесяти
человек, в Нормандии XV века до семидесяти (148).
Однако возникает впечатление, что примерно с XIII века много­
ступенчатое родство понемногу отмирает. Протяженные родственные
связи предыдущих веков уступают место семейным группам, куда бо­
лее похожим на наши небольшие семьи. Бомануар сообщает, что к кон­
цу этого века круг родственников, связанных обязательством мстить,
постепенно уменьшается: в его время в отличие от предыдущих эпох

139
 М.Блок

мстить обязаны только двоюродные братья, тогда как в других местах,

где подобные обязательства ощущались более остро, мстить должны
были и троюродные. В последние годы XII века во французских актах
намечается тенденция ограничиваться при продажах согласием самой
близкой родни. Вслед за этим устанавливается право родственного
выкупа. Оно различало общую собственность супругов и собственность
семьи, на которую в зависимости от ее происхождения имели право
претендовать родственники с отцовской или материнской стороны, что
гораздо органичнее соответствовало привычным представлениям о
роде. Разумеется, обычаи менялись в одних местах быстрее, в других -
медленнее.
Мы хотели только бегло обозначить самые основные и вероятные
причины тех изменений, которые повлекли за собой такие существен­
ные последствия.
Государственные власти, охраняя общий порядок, также способ­
ствовали расшатыванию и уничтожению семейной солидарности и де­
лали это самыми разными способами. Вильгельм Завоеватель, напри­
мер, ограничил число отмщений, которые признавались законными, и
всячески поощрял отказ от вендетты. Добровольный выход из рода был
давним и всеобщим правом, оно позволяло избежать многих опаснос­
тей, но вместе с тем лишало в будущем той поддержки, которая на про­
тяжении долгого времени воспринималась как необходимая. С тех пор,
как покровительство государства стало более действенным, подобные
«отказы» стали менее рискованными. Иной раз власти даже вынужда­
ли пойти на них, так в 1181 году граф Геннегау (Эно) после свершив­
шегося убийства сжег дома всей родни виновного, добиваясь от нее обе­
щания не помогать убийце.
Уменьшение количества родни, этого, по существу, экономическо­
го единства, всегда готового на кровную месть, ее распыление повлек­
ло за собой существенные изменения общества как такового. Чем чаще
имущество переходило из рук в руки, тем меньше становилось количе­
ство преград, которые ставила в этом случае семья. Расширение соци­
альных связей потеснило обширный семейный коллектив, который, не
обладая гражданским состоянием, не мог сохранить и ощущения един­
ства в том случае, если не был сгруппирован в одном каком-то месте.
Нашествия, рассеявшие крепко организованный Geschleehter древней
Германии, нанесли ему почти что смертельный удар. Потрясения, пе­
режитые Англией: вторжения и миграции скандинавов, нормандское
завоевание - безусловно, способствовали тому, что там довольно рано
разрушилась родовая жизнь. В Европе приток населения к новым го­
родам, выкорчевывание лесов, распашка целинных земель и возникно­
вение на них новых деревень уничтожили немало старых сельских об-
140
 Том I

щин. Не случайно, что, по крайней мере, во Франции, общины «брати­

ков* продержались дольше всего в самых бедных провинциях.
Любопытно, но и объяснимо, что именно в этот период, когда ог­
ромные старинные семьи стали дробиться, у людей появились фами­
лии, хотя пока еще в самой примитивной форме. И у римских gentes, и
у Geschlechter Фризии и Дитмаршена были свои традиционные назва­
ния, точно так же, как и у потомственных вождей древних германцев,
поскольку власть была священной и наследственной. Зато семейные
кланы эпохи феодализма были безымянными: скорее всего по причине
размытости их границ; но еще и потому, что генеалогия была настоль­
ко хорошо известна, что люди не нуждались еще и в словесном напо­
минании в виде этикетки. В XII веке возник обычай прибавлять к про­
сто имени - имени и в нашем понимании - еще и прозвище, а иногда
второе имя. Дело было в том, что население возросло, многие старин­
ные имена забылись, имена стали повторяться. Появились к этому вре­
мени и юридические документы, их становилось все больше и больше,
и люди, гораздо больше нуждавшиеся в ясности, чем их предки, столк­
нулись с бесконечным повторением одних и тех же имен и стали ис­
кать способы их различения. Но до поры до времени вторые имена были
всего лишь индивидуальными метками, решительный шаг был сделан
тогда, когда второе имя превратилось в фамилию. Знаменательно, что
впервые то, что по-настоящему можно назвать фамилией, появилось в
аристократической среде, где человек был более свободен, и в то же
время больше заинтересован в поддержке своих в случае, если он уез­
жал от них слишком далеко. В XII веке в Нормандии уже говорили о
семьях де Жируа и де Тальва, на латинском Востоке в 1230 году упо­
минают тех, кто «в родстве с семьей Дибелин» (149). Затем фамилии
появились у городской буржуазии, тоже привыкшей перемещаться и
заинтересован ной в силу торговой деятельности в том, чтобы обращать­
ся именно к нужным людям, а вернее, семьям, которые зачастую и яв­
лялись торговым предприятием. Потом фамилии стали достоянием все­
го общества в целом.
Но не нужно думать, что семейные группы, снабженные новыми
этикетками, были более определенными или столь же обширными, как
семейства прошлого. Как мы видели, имя передавалось то от матери,
то от отца, а значит, преемственность постоянно прерывалась. Ветви,
расходясь, зачастую становились известными под разными фамилия­
ми. Зато слуги пользовались фамилией хозяина. В целом, речь шла о
радикальном изменении: кровных родственников заменили домочад­
цы под общим прозвищем, и длительность существования этого про­
звища зависела от любой случайности, изменявшей судьбу данной груп­
пы или данного индивидуума. Твердое наследование фамилии
установится гораздо позже, с появлением гражданства; государствен-

141
 М.Блок

ные власти обеспечат себе таким образом возможность следить за по­

рядком и управлять. Стало быть, постоянная фамилия, - явление, воз­
никшее много позже, нежели какие-либо перемены в феодальном об­
ществе, - объединяющая сегодня чувством солидарности людей
совершенно посторонних, возникла в Европе не благодаря духу род­
ственности, но благодаря институту государственной власти.

3. Родственные связи и феодальный строй

Не стоит думать, что после эпохи родового строя шло постепенное
освобождение индивидуума. Похоже, что, по крайней мере на конти­
ненте, отчуждение собственности во времена варварских королевств
гораздо меньше зависело от доброй волн родственников, чем в первые
века феодализма. То же самое можно сказать и относительно завеща­
ний. В VIII и IX веках как римское право, так и обычаи различных гер­
манских племен позволяли человеку с относительной степенью свобо­
ды самому распоряжаться своим имуществом. Начиная с XI века
повсюду, кроме Италии и Испании - обе эти страны, как известно, были
необыкновенно верны своим старинным законам, - это право совер­
шенно исчезло; отныне все безвозмездные передачи имущества, в том
числе и посмертные, были возможны только с согласия родни. Такое
положение дел не устраивало церковь. Под ее влиянием форма заве­
щания вновь возрождается в XII веке и включает в себя поначалу бла­
гочестивую милостыню, которая все увеличивается и увеличивается,
несмотря на определенные ограничения, вытекающие из интересов
прямых наследников. Завещание возрождается примерно в то же са­
мое время, когда возникает замена семейного одобрения на покупку
более удобной для владельца формой выкупа. Государства, пострадав­
шие от нашествий, ограничили поле действия и кровной мести. Огра­
ничения впоследствии стираются, и кровная месть вновь становится
законом до того времени, пока против нее не ополчится снова набрав­
шаяся сил королевская или герцогская власть. Словом, можно гово­
рить о полном параллелизме: расцвет личного покровительства и под­
чинения, столь характерные для социума, который мы именуем
феодальным, был ознаменован также и укреплением родственных свя­
зей; времена были тяжелыми, государственная власть бессильной, и че­
ловек был заинтересован в небольшой группе людей, какой бы она ни
была, которая могла бы его поддержать и оказать помощь. Позже, ког­
да феодальная структура будет рушиться или меняться, вместе с ней
будут распыляться и родственные связи, медленно исчезать родствен­
ная солидарность.

142
 Том I

Но надо отметить, что родня не могла обеспечить полную защиту

человеку, которому в ту эпоху грозило множество опасностей. Семья
была слишком изменчива, нестабильна, в ней изначально был заложен
конфликт между материнской и отцовской родней. Поэтому люди были
вынуждены искать других связей с людьми и опираться на них. Этому
у нас есть подтверждение: в краях, где продолжали существовать мощ­
ные кланы с наследственностью по мужской линии, - а это было на
немецких землях при впадении рек в Северное море и у кельтов на ос­
тровах - в деревенской местности отсутствовала вассальная зависи­
мость, феод и сеньоры. Значимость родственных связей была важным
элементом феодального общества; по мере того как родственные отно­
шения ослабевали, крепли феодальные отношения.

Книга вторая
ВАССАЛИТЕТ И ФЕОД

Г л а в а I. ОММАЖ ВАССАЛА

1. Человек человека
Быть «человеком другого человека» - в феодальном словаре это
было самое распространенное и значимое выражение. Общее и для ро­
манских, и для германских наречий, оно служило для обозначения лич­
ной зависимости, имело точный юридический смысл и использовалось
для всех классов без исключения. Граф был «человеком» короля точно
так же, как серв - «человеком» деревенского сеньора. Иной раз в од­
ном и том же тексте с интервалом в несколько строк так именуются
люди, принадлежащие к совершенно разным социальным слоям: на­
пример, в конце XI века нормандские монахи жалуются, что их
«люди» - то есть их крестьяне, - были принуждены высокорожден­
ным бароном работать в замках его «людей», то есть рыцарей, васса­
лов (150). Подобное совмещение никого не смущало, так как, кроме раз­
деляющей людей социальной пропасти, существовал единый принцип:
подчинение одного человека другому.
Но если принцип именно этой связи между отдельными людьми
распространялся на все общество в целом, без всякого исключения, то
формы этой связи были разными. Переход от самых низших слоев на­
селения к самым высшим осуществлялся иной раз весьма плавно. Но в
разных странах системы соподчинений все же отличались друг от дру-

143
 М.Блок

га. Среди множества зависимостей мы остановимся на самой характер­

ной - вассальной связи, и изучим ее на материале самого «феодализи-
роваиного» района Европы, сердца старинной каролингской империи,
районе Северной Франции и прирейнской Германии, постаравшись
описать самые характерные черты этого института в момент его пол­
ного расцвета - от X до XII века - и опустив период его зарождения.

2. Оммаж в эпоху феодализма

Вот друг перед другом два человека: один хочет служить, второй
соглашается или желает быть хозяином. Первый соединяет ладони и
сложенные таким образом руки вкладывает в руки другого: откровен­
ный знак подчинения, который иногда подкреплялся и коленопрекло­
нением. В то же время тот, кто вкладывал руки, произносил несколько
коротких слов, признавая себя «человеком» своего визави. Затем гос­
подин и вассал целовались в губы в знак согласия и дружбы. Таков был
простой, но впечатляющий для чувствительных к зрелищам средневе­
ковых людей обряд, подкреплявший одну из самых существенных для
феодального общества связей. Сотни раз описанный или упомянутый
в текстах, воспроизведенный на печатях, миниатюрах, барельефах он
назывался «оммажем» («превращением в человека» от «ом» - чело­
век) (по-немецки Mannschaft). Того, кто становился господином, име­
новали «сеньор» (151). Часто подвластного называли «человек тако­
го-то сеньора». Иной раз с ббльшим уточнением: «человек, отданный
руками и устами этому сеньору*. Но употребляли также и более об­
щее: вассал, или до начала XII века «подчиненный».
В этом обряде не было ничего христианского, символика его связа­
на с древними германскими обычаями. Но в христианском обществе
клятву верности непременно скрепляли именем Христа, и этот язы­
ческий обряд со временем потерял силу. И хотя «оммаж» существовал
на протяжении всего Средневековья и никогда не менялся, в эпоху Ка-
ролингов возник второй ритуал, религиозный, и слился с первым: вас­
сал, положив руку на Евангелие или какую-нибудь реликвию, клялся
быть верным своему господину. Эту клятву называли «обещание» (по-
немецки Тгеие, по-старонемецки Hulde). С этих пор церемония прохо­
дила в два этапа, но этапы не были равнозначными.
«Обещание» было делом заурядным. В обществе, подверженном по­
стоянным катаклизмам, недоверие было нормой, точно так же, как и
обращение к небесным силам как к единственной инстанции, способ­
ной хоть как-то удержать от измены, поэтому клятву верности требо­
вали но самым разным поводам и очень часто. Чиновники короля или
сеньора приносили ее, поступая на службу. Прелаты частенько требо-

144
 Том I

вали ее от своих клириков, сеньоры-землевладельцы - от своих крес­

тьян. В отличие от оммажа, который сразу целиком и полностью отда­
вал во власть господина подчинившегося, привычное и обыденное «обе­
щание» могло быть повторено много раз но отношению даже к одному
и тому же человеку. «Обещания» повторялись и без оммажа. Но мы не
знаем оммажа без «обещания». Когда оба эти ритуала совместились,
главенство оммажа выражалось уже в том, что он всегда приносился
первым. Именно он связывал двух людей особыми тесными узами, «обе­
щание» вассала было односторонним, редко когда сеньор отвечал вас­
салу подобной же клятвой. Словом, именно благодаря оммажу созда­
вались вассальные отношения в их двойном аспекте: покровительства
и служения.
Связь, порожденная оммажем, кончалась только со смертью слуги
или господина, в этом случае она развязывалась сама собой. В реаль­
ности мы увидим, что очень скоро вассалитет станет наследственным.
Но обряд при этом останется неизменным. Сын умершего вассала бу­
дет приносить оммаж сеньору, которого он унаследует от отца; наслед­
ник покойного сеньора будет принимать оммажн от вассалов отца, бу­
дут меняться люди, но не сам ритуал. До поры до времени оммаж не
мог совершаться по доверенности; подобные примеры - достояние го­
раздо более позднего времени, когда смысл старинных жестов был по­
чти что полностью утрачен. Во Франции обряд по доверенности по от­
ношению к королю становится возможным только при Карле VII и то
после больших колебаний (152). Как бы там ни было, но социальная
связь двух людей, благодаря этому обряду, сближала их почти что фи­
зически.
Обязанность повиновения и помощи, которая вменялась вассалу,
точно также вменялась и любому другому, кто становился чьим-то «че­
ловеком». Но у вассала были особые обязанности, и мы к ним еще вер­
немся, специфика их определялась условиями и образом жизни этих
людей, а так же их рангом. Несмотря на разницу в богатстве и автори­
тете между сеньором и вассалом, оба они были людьми одного круга,
из любых слоев общества вассалов не набирали. Вассалитет был фор­
мой зависимости среди высших классов, отличительным занятием ко­
торых было военное искусство и управление. Во всяком случае, в окон­
чательной форме. Для того чтобы понять специфику вассалитета, нужно
посмотреть, как он сформировался, высвободившись из целого комп­
лекса других социальных и личных связей.

145
 М.Блок

3. Происхождение отношений
личной зависимости
Искать себе покровителя или покровительствовать кому-то - по­
добные стремления в природе человеческой и не зависят от времени.
Но начало юридически обоснованным институтам они положили лишь
однажды и в том государстве, где все остальные институты были в со­
стоянии развала, - таково было положение Галлии после распада Рим­
ской империи.
Представим себе общество эпохи Меровингов. Ни государство, ни
родня не предоставляли достаточной защиты. Сил деревенских общин
хватало только на поддержание внутреннего порядка. Городские ком­
муны только-только зарождались. Всюду слабый чувствовал потреб­
ность приникнуть к более сильному. Власть имущие в свою очередь
могли поддержать свой авторитет, богатство, обеспечить свою безопас­
ность лишь с добровольной или принудительной помощью низших.
Одни искали себе хозяина, другие охотно и подчас очень грубо распо­
ряжались. А поскольку сила и слабость - понятия относительные, то
один и тот же человек мог быть зависимым от более сильного и покро­
вительствовать более слабым. Так стала формироваться обширная сеть
личных связей, пересекающиеся нити которой тянулись с этажа на этаж
социального здания.
Поколение за поколением люди жили, подчиняясь требованиям
момента, не собираясь создавать и не чувствуя, что создают новые со­
циальные отношения. Инстинктивно каждый стремился использовать
те источники, которые предоставляла существующая общественная
структура, и если в конце концов было бессознательно создано что-то
новое, то только потому, что все хотели как-то приспособить старое.
Традиции, институты, учреждения, которые унаследовало общество, из­
бавившееся наконец от нашествий, были весьма пестрыми: к римским
законам прибавились законы и обычаи народов, завоеванных Римом, а
также германские обычаи и традиции, которые до конца так и не исчез­
ли. Но не будем впадать в ошибку и искать в вассалитете и - шире - в
феодальных общественных институтах этнические корни, не будем
опять становиться пленниками фальшивой дилеммы: Рим или «чащо­
бы германских лесов»? Оставим эти загадки временам, когда ученые
были менее осведомлены, чем мы, о творческих возможностях эволю­
ции и верили вместе с Буленвилье в то, что почти вся аристократия
XVII века произошла от франкских воинов, и вместе с молодым Гизо в
то, что Великая французская революция - это галло-романскнй реванш.
Физиологи древности точно так же находили в сперме готового чело­
века. Однако уроки феодального терминологического словаря доста-

146
 Том I

точно прозрачны: в названиях соседствуют элементы самого разного

происхождения - одни позаимствованы из языка побежденных, дру­
гие - победителей, а третьи, как, например, «оммаж» - свежей чеканки
и точно отражают социальный режим, который хоть и носил отпечаток
прошлого, тоже весьма разнородного, но был сформирован в первую
очередь вовсе не прошлым, а своеобразными условиями современнос­
ти. «Люди, - гласит арабская пословица, - больше похожи на свое вре­
мя, чем на своего отца».
Среди слабых, которые искали себе защитников, самые бесправ­
ные становились рабами, обрекая на рабство и все свое потомство. Боль­
шинство других, даже самых бедных, стремились и сохраняли положе­
ние свободных. Власть имущие, которые принимали от них клятву
верности, зачастую не противились их стремлению. Во времена Меро-
вингов личная связь еще не искоренила окончательно общественных
институтов, и пользоваться тем, что обозначалось словом «свобода»,
значило быть полноправным членом общества, управляемого королем,
быть частью populus Francorum, как тогда говорили, совмещая в одном
выражении победителей и побежденных. Рожденная этим равновеси­
ем синонимия так и осталась в языке: «франк» до сих пор означает «сво­
бодный*. Выгоднее было и для господина окружить себя не рабами, а
зависимыми от него, но свободными людьми: наделенными юридичес­
кими правами и правом воевать, что, собственно, и означало быть сво­
бодным.
Зависимость людей свободно рожденных в одном из документов
Турени именуется ingenuile, формулой из латыни. Какими бы ни были
превратности переменчивой истории, античные обычаи патроната (по­
кровительства) всегда существовали в романском или романизирован­
ном мире. В Галлии они укоренились тем легче, что совпадали с обыча­
ями завоеванных галлов. Любой галльский вождь, еще до прихода
римских легионов, жил в окружении группы «верных» - или крестьян,
или воинов. Мы очень мало знаем о том, что после завоевания осталось
от древних галльских обычаев под лаком экуменической цивилизации.
Но думается, что, глубоко изменившись под давлением политически
чужеродного государства, эти обычаи все-таки продолжали существо­
вать. В любом случае, потрясения и смуты по всей Империи на закате
ее существования привели людей к необходимости вновь обратиться к
помощи сильных мира сего, более близких и действенных, нежели го­
сударственные учреждения и институты.
В IV и V веках во всех слоях снизу доверху каждый свободный, а
иногда и достаточно высокопоставленный человек, желая обезопасить
себя от жестоких требований сборщиков налогов, склонить на свою сто­
рону судей или обеспечить себя надежной карьерой, добровольно под­
чинялся еще более высокопоставленному, ища его покровительства.

147
 М.Блок

Подобные связи, беззаконные, более того, даже запрещенные, тем не

менее определяли социальный климат всего общества. Заключая все
больше договоров о покровительстве и подчинении, жители Галлии, уже
именовавшие себя франками, стремились, чтобы каждое их действие
обрело название на языке их предков.
На деле эта связь и была тем, что именовалось в старину «клиенту­
рой», это слово осталось в качестве реминисценций в литературе и было
забыто в последние века существования Империи. Но и в Меровингс-
кой Галлии, и в Риме продолжали говорить о господине, который «взял
на себя заботу» о подчинившемся, став ему тем самым патроном, то
есть покровителем и защитником; говорили о подчиненном, что он < от­
дался на милость» своего защитника. Взаимно принятые обязательства
именовались «службой» (servitium). Когда-то это слово внушало сво­
бодным ужас, так как в классической латыни было синонимом рабства;
обязанности, достойные свободного человека, именовались «услугами»
(officia). Но к концу IV века клеймо со слова «служба» стерлось.
Германия тоже внесла в эту лексику свой вклад. Покровительство,
распространяющееся на слабого, звалось mundium, mundeburdum, что
дало во французском: maimbour и mitium, последний термин обозна­
чал право и обязанность высшего представлять низшего на суде. Не­
трудно распознать германские слова в документах, несмотря на латин­
скую форму, которую им придавали.
Эти взаимозаменяемые выражения как латинского, так и варварс­
кого происхождения равно использовались договаривающимися. От­
ношения личной зависимости не являлись, но существу, соблюдением
древнего национального закона, они выпадали из любой законности.
Не будучи жестко регламентированы, эти отношения могли быть
приспособлены к бесконечно разнообразным ситуациям. Сам король,
являясь главой своего народа, был обязан оказывать поддержку всем
своим подданным без исключения и имел право на их преданность, что
подтверждалось общей клятвой всех свободных людей, при этом он мог
обещать и особую помощь некоторым из своих подданных. Тот, кто при­
чинял вред огражденным «королевским словом», причинял его как бы
самому королю и подвергался необычайно суровому наказанию. Сре­
ди разнородной толпы выделялась небольшая привилегированная
группа крупных феодалов-принцев, «верных» короля, его «людей»,
которые в смутные времена Меровингов не раз владели и короной, и
государством. Так когда-то в Риме молодой человек из хорошей семьи,
желавший преуспеть в обществе, отдавал себя под покровительство
сильного, если только предусмотрительный отец с детства не обеспе­
чивал ему будущего. Вопреки решениям церковных советов, многие
церковные деятели, мелкие и крупные, искали покровительства свет­
ских лиц. Но больше всего были распространены отношения зависи-

148
 Том I

мости и подчинения в нижних слоях населения. У нас есть одна-един-

ственная формула коммендации (акта, оформлявшего отношения лич­
ной зависимости), она касается бедняка, соглашающегося пойти под
руку господина только потому, что «у него нет ни еды, ни одежды». И
надо сказать, что эта формула ни словами, ни вложенным в них смыс­
лом ничуть не отличается от тех, которыми обменивались договарива­
ющиеся, заключая договор зависимости совсем в других обществен­
ных слоях.
Каково бы ни было положение зависимого, он непременно прино­
сил клятву своему господину. Вполне возможно, что обычай требовал
и исполнения обряда подчинения. Мы об этом ничего не знаем. Зако­
ны больше занимались правами родства, относительно оммажа они без­
молвствуют. Индивидуальные договоры никогда не записывались, и,
значит, никаких следов от них не осталось. Только со второй половины
VIII века документы начинают упоминать обряд «руки в руки >, и упо­
минают его только, ведя речь о самых высоких персонах: защищаемый -
иностранный принц, покровитель - король Франции. Дело не в при­
страстиях пишущих. Церемония оммажа считалась достойной описа­
ния только в том случае, если имела отношение к высокой политике, к
персонам королевской крови. В обычной жизни и она выглядела обы­
денностью, а значит, о ней не упоминали. Безусловно, этот ритуал су­
ществовал задолго до того, как попал на страницы письменных источ­
ников, о его общегерманском происхождении говорит наличие
подобных обычаев у франков, англосаксов и скандинавов. Но символ
был настолько прозрачен, что обряд прижился и у всех остальных на­
родов. В Англии и у скандинавов существовало несколько типов под­
чинения: раб и господин, свободный и военоначальник. Это наводит
на мысль, что и во франкской Галлии было то же самое: обряд оммажа
скреплял самые разные договоры о покровительстве, но не был чем-то
необходимым: иногда совершался, иногда нет. Любое установление тре­
бует более или менее непротиворечивой терминологии и более или
менее стабильного ритуала. Однако в эпоху Меровингов личная связь
существовала еще только в виде практики.

4. Домашние воины
Сами условия средневековой жизни создавали группы зависимых.
Например, у короля или любого другого могущественного господина
непременно был отряд личных воинов, поскольку для правящего клас­
са самой настоятельной потребностью было не управление государ­
ством или имением в мирное время, а обеспечение военных нужд. Об­
щая или частная, молодечество или защита имущества и жизни, война

149
 М.Блок

на протяжении веков была смыслом жизни сеньора, обоснованием пра­

ва на власть.
Франкские короли, сделавшись хозяевами Галлии, унаследовали
две системы формирования армии, и обе они опирались на народные
массы: в Германии каждый свободный человек был воином; Рим - в
той мере, в какой он пользовался для ведения войны услугами корен­
ного населения, - набирал воинов из землепашцев. Обе франкские ди­
настии, следовавшие одна за другой, практиковали принцип всеобще­
го рекрутского набора, который действовал на протяжении всего
средневековья, а потом пережил его. Королевские указы тщились упо­
рядочить этот принцип, приведя в соответствие количество требуемых
рекрутов - у богатых с доходом, а у бедных с числом работников. Меры,
продиктованные всякий раз конкретной ситуацией, никогда не меня­
ли основополагающий принцип. Сеньоры, затевая стычки с соседями,
всегда задействовали и своих крестьян.
Сложный механизм вербовки трудно давался властителям варвар­
ских королевств, с каждым годом все менее способных исполнять не­
обходимые бюрократические функции. Римское завоевание уничтожи­
ло те устои как мирной, так и военной жизни, которые существовали у
германских племен. Кормившиеся землей германцы, бывшие в период
миграции больше воинами, нежели землепашцами, с установлением
стабильности становились все больше землепашцами, чем воинами. Бе­
зусловно, и римские колоны, которых военные лагеря отрывали от их
полей, были в том же самом положении. Другое дело, что в хорошо орга­
низованной римской армии, куда попадали колоны, они проходили се­
рьезное обучение. Во франкском государстве в противоположность
Риму, кроме гвардии короля или крупного феодала, никакой постоян­
ной армии не было, не было и обучения для тех, кого отрывали от зем­
леделия. Отсутствие усердия, неопытность воинов и плохое вооруже­
ние - в царствование Карла Великого был издан указ, запрещавший
являться в армию вооруженным одной только палкой, - эти недостат­
ки, безусловно, отличали с самого начала меровингское войско, но они
становились все более явными по мере того, как ведущая роль на поле
боя переходила от пехоты к кавалерии, а война из оборонительной ста­
новилась завоевательной. Но для того, чтобы располагать боевой ло­
шадью и полной экипировкой, нужно было обладать некоторым дос­
татком или получить деньги от имеющего их. У прирейнских франков
лошадь стоила в шесть раз дороже быка, столько же стоила кольчуга,
сделанная из кожи с нашитыми металлическими пластинками, и чуть
меньше половины этой цены - шлем. В 761 году мелкому землевла­
дельцу из Аллемании пришлось отдать отцовские поля и своего раба
за лошадь и меч (153). Но для того, чтобы научиться пользоваться сво­
им конем в бою и орудовать мечом в тяжелых доспехах, требовалось

150
 Том I

немалое время. «Воинскому делу учатся сызмальства или никогда» -

гласило изречение, ставшее поговоркой во времена первых Каролингов.
Но почему вдруг так изменилась роль пехоты? Вследствие чего воз­
никли столь значительные социальные перемены? Есть мнение, что это
следствие нападений арабов: возникла необходимость сражаться и пре­
следовать сарацинскую кавалерию, и Карл Мартелл посадил своих
франков на коней. Преувеличение налицо. Допустим даже, что в му­
сульманских войсках кавалерия играла ведущую роль, - а это спор­
но, - но и у франков всегда были кавалерийские отряды, и они стали
увеличивать их, не дожидаясь битвы при Пуатье. В 755 году ежегодное
собрание сеньоров и военоначальников было перенесено Пипином с
марта на май, время появления травы, и этот знаменательный факт сви­
детельствует о завершении того процесса, что длился уже не один век.
Его причины, общие для большинства языческих стран и даже для во­
сточной Империи, нам до конца не ясны, отчасти потому, что мы не
можем до конца взвесить технические факторы, отчасти потому, что
военная наука уделяла пристальное внимание тому, что происходило
на поле боя, а не тому, что было до него или после.
Средиземноморские классические государства не знали ни стремян,
ни подков, и в документах Запада они появляются только в IX веке. Но
похоже, что документы в этом случае отставали от жизни. Изобретен­
ные предположительно сарматами, стремена были подарком Европе от
евразийских степняков-кочевников; в эпоху вторжений и набегов кон­
такты между оседлым Западом и конниками степей стали гораздо бо­
лее тесными - то это были прямые контакты, как в случае миграции
аланов, изначально живших на северном Кавказе, частично увлечен­
ных переселением германских народов и нашедших себе пристанище в
центре Галлии и Испании; то опосредованные, через все те же германс­
кие народы, которые, подобно готам, прожили какое-то время на бере­
гах Черного моря. Подковы также, похоже, пришли с Востока. Ковка
облегчала в первую очередь длинные переходы навьюченных лошадей
по плохим дорогам. Стремена не только помогали всаднику меньше
уставать, но и делали более удобной посадку, способствуя более быст­
рому передвижению.
Что касается военных действий, то кавалерийская атака стала од­
ним из самых распространенных приемов. Но не единственным. Если
специфика местности того требовала, всадники слезали с лошади и, идя
на приступ, временно становились пехотинцами: военная история фе­
одальных времен изобилует примерами подобной тактики. За неиме­
нием хороших дорог и хорошо обученных войск, способных выполнять
заранее продуманные маневры, что составляло силу римских легионов,
главным преимуществом средневековых воинов была лошадь, на ней
осиливали долгие переходы, которых требовали войны князей; на ней

151
 М.Блок

осуществляли скоропалительные набеги, столь любимые большин­

ством сеньоров; на лошади можно было, не слишком утомившись, про­
скакать по пахоте и оврагам до поля боя и там ошеломить врага внезап­
ным ударом; а если вдруг удача отвернулась, спастись от резни,
ударившись в бегство. Когда в 1075 году Генрих IV, германский импе­
ратор, разбил саксонцев, аристократы только благодаря своим лоша­
дям понесли куда менее тяжелые потери, нежели пешие крестьяне, не
имеющие возможности с такой быстротой убежать от мясорубки.
Словом, во франкской Галлии все настоятельней вызревала необ­
ходимость в профессиональных воинах, традиционно обученных и си­
девших на коне. Хотя почти до конца IX века служба в конном войске
оставалась повинностью каждого свободного и достаточно богатого
человека, ядро этого войска, его наиболее эффективную часть состав­
ляли гвардии королей и принцев, уже давным-давно сложившиеся.
В древних германских сообществах рамок племени и рода хватало
для течения мирной жизни, но для честолюбцев и авантюристов они
были тесны. Родовитая молодежь собирала вокруг себя «друзей» (на
старогерманском gising, что дословно означает «спутник»; Тацит очень
точно переводит его comes). Они водили их в бой, на грабежи, а для сна
и отдыха предоставляли просторные деревянные постройки, удобные
для долгих пиров. Такой отряд был главной силой предводителя в вой­
нах и кровной мести, он утверждал его авторитет на собрании свобод­
ных; щедроты, которыми предводитель оделял свой отряд - пища, рабы,
золотые кольца, - служили его престижу. Так Тацит описывает герман­
ские «дружины» в I веке, такими же они предстают несколько веков
спустя в «Беовульфе» и, с небольшими неизбежными изменениями, в
скандинавских сагах.
Укрепившись на развалинах Римской империи, короли-язычники
не отказались от своих привычек, тем более, что в романском мире, куда
они попали, личные гвардии процветали давным-давно. Несколько пос­
ледних веков в Риме не было ни одного представителя высокой арис­
тократии без личного отряда. Их называли < букцелларии», от слова
«букцелла», хлеб более высокого качества, которым этих людей кор­
мили; скорее слуги, чем «друзья», но достаточно многочисленные и вер­
ные для того, чтобы в случае, если их хозяин станет крупным военона-
чальником Империи, его личная гвардия заняла в регулярной армии
первые места.
В эпоху Меровингов, полную смут и опасностей, подобные воору­
женные свиты были в обычае. У короля была своя гвардия, называе­
мая «truste», и была она по большей части конной. Конными были и
его приближенные, не важно, какого происхождения - германского или
римского. Из соображений безопасности вооруженные свиты существо­
вали даже у церковников. Григорий Турский назвал воинов этих свит

152
 Том I

«гладиаторами», так как состав подобных отрядов был весьма разно­

роден и включал в себя немало авантюристов и даже разбойников.
Сеньоры помещали в них самых крепких из своих рабов. Но в боль­
шинстве своем они состояли из свободных людей, пусть и не принад­
лежавших по рождению к высокой аристократии. Разумеется, и почет,
и вознаграждения, которыми пользовались эти воины, были разными.
Но знаменательно, что в VII веке одна и та же формула служила для
передачи в дар «землицы» и рабу, и gasindus'y.
Последний термин обозначает того самого «друга» древних герман­
цев. Вероятнее всего, что именно это название, как в меровиш ской Гал­
лии, так и в языческом мире в целом, обозначало воина личной гвар­
дии. Со временем его заменит другое название местного происхож­
дения: вассал (vassus, vassallus), которое станет впоследствии одним из
опорных. Новое название романским не было, корень у него кельт­
ский (155), но в разговорную латынь Галлии оно проникло задолго до
того, как появилось впервые в «Салической правде»: заимствование
должно было произойти еще до Хлодвига, в те времена, когда на нашей
земле рядом с народами, говорящими на вульгарной латыни, по-пре­
жнему жили значимые этнические группы, продолжавшие говорить на
языке предков. Однако не нужно совершать ошибку и считать, что это
слово, подлинное порождение галлов, чья жизнь продолжилась в глу­
бинных слоях французского языка, заняло центральное место в фео­
дальной лексике потому, что само относилось к военному обиходу. Бе­
зусловно, до завоевания Римом у галлов точно так же, как у кельтов,
существовала практика «дружин», во многих отношениях сходная с
«дружинами» древней Германии. Но в каком бы виде ни сохранялись
пережитки этой системы в романской суиерструктуре, один факт не­
преложен: названия вооруженных «помощников», таких, какими опи­
сывает их Цезарь, - «ambacte», или, как говорили в Аквитании, -
soldurius, исчезли без следа (156). Смысл слова «вассал» в момент его
перехода в вульгарную латынь был гораздо более прост: мальчик. Это
значение на протяжении Средних веков дало еще одно уменьшитель­
ное «valet», которое стало обозначать слугу, по той же лингвистичес­
кой логике, что и в латыни, где «puer» стал означать домашнего раба.
Но не зовет ли хозяин тех, кто всегда вокруг него, «мои парни»? Имен­
но это второе значение и существует во многих текстах франкской Гал­
лии от VI до VIII века. В VIII веке у этого слова появляется новое зна­
чение, и поначалу эти значения конкурируют друг с другом, а в IX новое
вытесняет старое. Много домашних рабов было «возвышено» приемом
в хозяйскую гвардию. Другие члены этой гвардии, не будучи рабами,
но тоже живя в хозяйском доме, служили хозяину на множество ладов,
получая распоряжения непосредственно из его уст. Они тоже были «его
париями». Вместе с товарищами, родившимися в рабстве, именовались

153
 М.Блок

теперь вассалами, это название стало обозначать вооруженных воинов

из свиты. Впоследствии это название, поначалу общее для всех, свиде­
тельствующее о почетной близости к хозяину, закрепится только за
свободными членами свиты.
История этого слова, изначально обозначавшего самую низшую
ступень услужения и постепенно набравшего ореол достоинства и чес­
ти, передает и суть развития самого института вассалитета. Сколь бы
ни был скромен вассалитет поначалу, однако положение «головорезов»
на содержании крупных сеньоров и даже самого короля стало со вре­
менем в определенной мере престижным. Связь, которая объединяла
этих воинов с их хозяином, была тем добровольным договором о вер­
ности, который соответствовал самому почетному положению в обще­
стве. Термин, которым обозначали королевскую гвардию, был симво­
лическим: truste означает вера. Новобранец, принимаемый в эту
гвардию, клялся в верности, а король в ответ обещал «оказывать ему
помощь» - таковы были принципы любой коммендации (акта, оформ­
лявшего отношения личной зависимости). Нет сомнения, что сеньор
со своим вассалом обменивались точно такими же обещаниями. По­
кровительство высокопоставленного сеньора давало вассалу не толь­
ко гарантию безопасности, но и почет. По мере того как распадались
централизованные государства, правители были вынуждены все чаще
прибегать к помощи своего непосредственного окружения; по мере того
как исчезал старинный воинский уклад, все необходимее становились
профессиональные воины и все больше ценилось владение оружием,
поэтому со временем самой почетной из форм подчинения стала служ­
ба вооруженного копьем и мечом всадника тому сеньору, которому он
поклялся в верности.
Но вскоре институт вассалитета, институт личной внегосударствен-
ной зависимости отклонится от своего первоначального назначения.
Изменит его вмешательство государства - если не нового, то обнов­
ленного, - государства Каролингов.

5. Вассалитет при Каролингах

О политике Каролингов - имея в виду не только личные намере­
ния государей, среди которых было немало незаурядных личностей,
но и намерения их окружения - можно сказать, что она была сформи­
рована как уже устоявшимися взглядами, так и новыми принципами.
Аристократы, пришедшие к власти путем долгой борьбы с законными
королями, могли стать властителями франков, только собирая вокруг
себя отряды зависимых и вооруженных вассалов и оказывая покрови­
тельство другим сеньорам. Так нужно ли удивляться, что, достигнув

154
 Том I

цели, они продолжали считать нормой именно эти отношения? С дру­

гой стороны, начиная с Карла Мартелла, эти короли стремились вос­
становить ту государственную мощь, которую поначалу с помощью
своих соратников хотели разрушить. Они хотели также, чтобы в их го­
сударстве царил христианский порядок и мир. Солдаты им были нуж­
ны для того, чтобы распространять их могущество и вести против не­
верных душеспасительную святую войну, порождающую новые
возможности властвовать.
Старые институты казались несостоятельными для подобной цели.
Сам монарх располагал весьма малым числом помощников, не слиш­
ком надежных - церковных деятелей мы оставляем в стороне, - не об­
ладавших ни навыками управления, ни профессиональной культурой.
Экономические условия не позволяли государям иметь обитрный штат
оплачиваемых чиновников. Дороги были плохими и опасными. Нема­
лой задачей для правителя было добраться до подданного, потребовать
от него исполнения его обязанностей или применить к нему необходи­
мые санкции. Из этой необходимости и возникла идея использовать в
интересах государства уже сформированную сеть личных подчинений;
на всех ступенях иерархии ответственным за «своего человека» стано­
вился хозяин-сеньор, он должен был подвигать подданного на испол­
нение долга. Идея принадлежала не Каролингам. Остготские монархи
в Испании уже издали множество законодательных предписаний, ру­
ководствуясь именно этой идеей, и вполне возможно, что многочис­
ленные после арабского нашествия беглецы из Испании при француз­
ском дворе познакомили французов с этими новшествами. Откровенное
недоверие англосаксонских законов к «человеку без господина» сви­
детельствует, насколько прочно укоренилась в обществе того времени
связь личной зависимости. И Каролннги примерно в 800 годах начали
целенаправленно и последовательно приспосабливать существующий
социальный механизм к служению своим целям. «Пусть каждый гос­
подин заставляет подчиняющихся ему быть послушными и согласными с
королевскими указами и распоряжениями» (157): эта фраза из капи­
тулярия 810 года кратко и выразительно формулирует ту основопола­
гающую тенденцию, которая легла в основу государственного здания,
воздвигаемого Пипнном и Карлом Великим. Точно так же в России Ни­
колай I гордился тем, что в своих помещиках, иными словами, дере­
венских сеньорах, имеет «сто тысяч полицейских».
Для того чтобы эта идея осуществилась, нужно было, во-первых,
сделать вассальные отношения законом, а во-вторых, обеспечить им ту
стабильность, благодаря которой они могли стать опорой государства.
Случаи, когда люди нижних слоев населения добровольно отдавали в
заклад свою жизнь, существовали издавна: вспомним голодающего кре­
стьянина из Турени. И вполне возможно, что, следуя данному обеща-

155
 М.Блок

нию, подчиняясь общепринятой морали и исходя из собственной вы­

годы, многие, в том числе и воины, служили своему господину до са­
мой смерти, но это правило не было законом и при Меровингах нару­
шалось все чаще и чаще. В Испании закон остготов никогда не отменял
права «личного воина» поменять хозяина, «ибо, - гласил закон, - сво­
бодный человек всегда вправе распоряжаться самим собой». При Ка-
ролингах, напротив, множество королевских и императорских указов
с необыкновенной скрупулезностью перечисляют проступки господи­
на, которые дают право вассалу отказаться от данной клятвы, что под­
разумевает: за исключением перечисленных случаев, а также расстава­
ния по взаимному согласию, связь между сеньором и вассалом
неразрывна до конца жизни.
Сеньор, со своей стороны, официально отвечал за явку своего вас­
сала в суд и в армию. Должен ли он был и сам являться в королевское
войско? Обычно вассалы сражались под командованием своего сеньо­
ра. В случае его отсутствия они поступали в распоряжение графа, пря­
мого представителя короля.
Но есть ли смысл прибегать за помощью к сеньору ради того, что­
бы он заставил служить королю своих вассалов, если сам сеньор не свя­
зан с королем клятвами и обязательствами? Осуществляя именно это
необходимое условие, Каролинги распространили и расширили отно­
шения вассалитета на все общество. Придя к власти, они чувствовали
себя обязанными отблагодарить «своих людей» и в благодарность раз­
давали им земли. О том, на каких условиях они их раздавали, мы будем
говорить позже. Сначала майордомы, потом короли, Каролинги для
того, чтобы обеспечить себя поддержкой и войском, были вынуждены
искать средства, которые поставили бы от них в зависимость достаточ­
но высокопоставленных людей.
Бывшие члены вооруженной свиты, обосновавшиеся на земле, дан­
ной королем, оставались его вассалами. Вассалами становились и те,
которые приносили клятву верности, но никогда не состояли в воору­
женной свите. И те, и другие служили сюзерену во время войны, явля­
ясь порой в войско с отрядом собственных вассалов.
Естественно, что жизнь ветеранов на земле, вдали от господина,
мало чем напоминала жизнь «домашних воинов», однако их обязанно­
стью было поддерживать боевой дух и готовность служить как среди
собственных «зависимых», так и среди соседей-вассалов. Такова была
особая функция, которой наделял их господин. В результате среди на­
селения огромной империи выделился класс, в процентном отноше­
нии не такой уж большой, «вассалов Сеньора», - имелось в виду «Се­
ньора Короля» (vassi dominici). Эти вассалы пользовались особым
покровительством и были обязаны не только обеспечивать своего сю­
зерена войсками, но и всеми силами поддерживать в провинциях вер-

156
 Том I

ность королю. Когда в 871 году Карл Лысый одержал победу над сво­
им сыном Карломаном и пожелал, чтобы союзники молодого бунтов­
щика вновь вернулись к исполнению своего долга, он поступил следу­
ющим образом: приказал каждому из них выбрать среди королевских
вассалов сеньора по своему вкусу и принести ему клятву верности.
Более того, убедившись на опыте в надежности вассальной связи,
Каролинги попытались использовать ее для того, чтобы укрепить по­
стоянно колеблющуюся верность своих чиновников. Чиновники и
прежде находились под особым покровительством сюзерена и прино­
сили ему присягу, но чем дальше, тем чаще стали набираться из людей,
которые уже являлись вассалами. Мало-помалу это стало общим пра­
вилом. По крайней мере, начиная с царствования Людовика Благочес­
тивого, не было больше придворной или руководящей должности, по­
лучив которую человек не должен был пройти церемонию вложения
рук и стать вассалом короля. С середины VIII века даже иностранные
принцы, если они принимали франкский протекторат, проходили этот
ритуал, после чего именовались вассалами короля или императора. Ра­
зумеется, никто из высокопоставленных особ не предполагал, что они,
как это бывало раньше, будут служить личной охраной короля в его
замке. Но они как бы принадлежали к королевскому дому и, принеся
клятву верности, в первую очередь были обязаны оказывать военную
помощь.
Власть имущие издавна привыкли видеть в своих гвардейцах дове­
ренных людей, готовых выполнить любое их поручение. Оставлял ли
свою службу «верный», переместившись в другое место, получив зем­
лю или наследство? Где бы он ни был, сеньор продолжал считать его
своим «человеком». Так вассальная зависимость совершенно стихий­
ным образом вышла за тесные рамки семейного круга сеньора. Пример
королей, их предписания узаконили бытовавший обычай. Со временем
господин и подчиненный стали заключать что-то вроде контракта, ко­
торый отныне приобретал силу закона. С помощью вассалитета графы
держали в подчинении чиновников; епископ или аббат - светских лиц,
которым они поручали вершить суд или командовать в армии их людь­
ми. Так могущественные сеньоры вовлекали в свой круг все возрастав­
шую толпу мелких сеньоров, а те точно так же стремились вовлечь в
свой еще более мелких. Словом, вассалитет был весьма неоднороден и
включал в себя худородных и незнатных людей. После того как коро­
левское войско было укомплектовано людьми, взятыми на службу гра­
фами, епископами, настоятелями и настоятельницами, остальные име­
ли право оставаться на местах: часть из них, мелкие vassi dominici
получали почетное поручение следить за порядком. Другие, еще менее
родовитые, оставались в доме господина, наблюдая за полевыми рабо­
тами и челядью (153), что тоже было почетно, так как давало право

157
 М.Блок

распоряжаться. Вокруг сеньоров и правителей, от крупных до самых

мелких, словно вокруг маленьких королей, формировался круг зави­
симых людей, и работы, которые поначалу исполнялись просто слуга­
ми, сделались вполне достойным способом сделать карьеру.

6. Формирование классического вассалитета

Государство Каролингов закончило свое существование: горстка
людей, которая неумело и с помощью устаревших учреждений, но с не­
иссякаемой доброй волей стремилась уберечь все, что осталось от по­
рядка и культуры, потерпела крах мгновенно и трагически. Наступило
время смут, перемен и вынашивания нового. Вассалитет должен был
окончательно определиться и сформироваться.
Европа вступила в период нескончаемых войн: вторжения инозем­
цев, междоусобицы - в этих условиях человек более чем когда-либо
ищет защиты у господина, а господин ищет себе людей. Но отношения
покровительства больше не служат пользе короля, увеличивается чис­
ло частных и личных оммажей. Нападения венгров и скандинавов по­
вели к тому, что сеньоры, в том числе и деревенские, стали строить себе
замки, и отныне их главной заботой стало обеспечение крепостей, ко­
торыми они управляли от своего имени или от имени более могуще­
ственного господина, гарнизоном, состоящим из надежных вассалов.
«Королевского в короле только титул и корона... он не в силах защи­
тить ни своих епископов, ни других своих подданных от опасностей.
Вот почему, молитвенно сложив руки, все уходят служить сильным. И
у них находят себе покой». Такую картину анархии в Бургундском ко­
ролевстве рисует около 1016 года один немецкий прелат. В следующем
веке в Артуа некий монах сообщает, что среди «благородных» лишь
малое число людей избегло уз подчинения сеньору и «пребывает в под­
чинении государственного служения». В последнем случае несомнен­
но имеется в виду подчинение не самому монарху, не личное ему услу­
жение, а подчинение наместнику короля - графу, одним словом,
подчинение тому, что уцелело от королевской власти (159).
Таким образом, мы можем сказать, что отношения зависимости
пронизали все общество целиком сверху донизу, а не только сословие
«благородных», о котором говорит монах. Но между различными фор­
мами зависимости окончательно сформировалась та демаркационная
линия, которая при Каролингах только наметилась.
Хотя и язык, и обычаи еще долго хранили память о нераздельности
того, что потом разделилось. Так господские слуги, исполнявшие са­
мые черные крестьянские работы, считавшиеся чуть ли не рабами, про­
должали именоваться вплоть до XII века commendes, а в «Песне о Ро-

158
 Том I

ланде», написанной примерно в то же самое время, так называют са­

мых главных вассалов. О рабах, поскольку они были «людьми своего
господина», часто говорилось, что они живут у него по «оммажу», ины­
ми словами, ритуал, благодаря которому один человек признавал себя
рабом другого, именовался тем же самым словом, каким пользовались
при ритуале «вложения рук* (160).
Но эти обряды - признание себя рабом и признание себя вассалом -
в корне отличались друг от друга, главным было то, что первый обряд
не нужно было возобновлять при смене поколений. В обществе все от­
четливее различались только два вида связи с господином. Одна была
наследственной и предполагала различные обязанности, которые рас­
сматривались как низкие, в первую очередь потому, что их для себя не
выбирали: подчиненный, зависимый, служащий был лишен выбора, а
значит, и того, что мы теперь называем «свободой». Это и было раб­
ством, рабами стали большинство неимущих. Хотя в те времена, когда
еще существовали различные виды зависимости, они числились «сво­
боднорожденными», ingenuile. Другая связь именовалась вассальной и
прерывалась со смертью сеньора или вассала. Именно отсутствие при­
нуждения, которое наследуется вместе с кровью, делало эту связь по­
четным служением с помощью меча. Обязанность, которую эта связь
предписывала в первую очередь, и в самом деле была военная помощь.
В грамотах на латыни, начиная с IX века, употребляют на равных два
слова: вассал своего господина и miles; если быть точными, то второе
слово должно переводиться как «солдат». Но документы на француз­
ском, как только они появятся, будут передавать его как «шевалье»,
всадник, тем общеупотребительным в устном языке словом, которое
было уже у чиновников в голове. Лучшим солдатом был конный воин
в ратном доспехе, поэтому оно и соотносилось с вассалом, чьей глав­
ной обязанностью было сражаться за своего господина. Изменилось и
еще одно слово, когда-то достаточно унизительное, - vasselage, - озна­
чавшее поначалу зависимость, а потом самые главные добродетели в
обществе, где не снимали оружия, - храбрость и мужество. Договор о
вассальной службе подкреплялся «оммажем» с вложением рук, - об­
рядом, ставшим характерным исключительно для этого рода отноше­
ний. Этот обряд выражения глубокой преданности примерно с X века
дополнился еще и поцелуем, который выражал взаимное дружество,
что делало вассальную зависимость еще более почетной. По существу,
вассальные отношения связывают с некоторых пор людей только бла­
городного звания, а иногда и высшую знать. Из разнообразных форм
патроната сформировалась в конце концов самая высшая - военный
вассалитет.

159
 М.Блок

Г л а в а П. ФЕОД

I. Бенефиций и феод: держание - вознаграждение

В франкскую эпоху большинство бедняков искали себе господина
не только из необходимости в защите и покровительстве. Могуществен­
ный сеньор был еще и богат, поэтому от него ждали помощи. Начиная
со святого Августина, жившего на закате Римской империи и писавше­
го о бедняках, ищущих хозяина, который бы дал им «пищу», и вплоть
до эпохи Меровингов мы слышим на иротяжешш веков один и тот же
вопль: вопль пустого желудка. Да и господин не из одной только гор­
дыни желал иметь в своем распоряжении множество людей: с их помо­
щью он надеялся приобрести богатство. Словом, отношения зависи­
мости изначально имели и экономическую сторону. И вассальные
отношения тоже. Щедроты сеньора по отношению к своим воинам име­
ли такое существенное значение, что, например, во времена Каролин-
гов возвращение подарка назад - лошади, оружия, драгоценностей -
было практически ритуалом, означавшим разрыв вассальной связи. Но
разве закон не запрещал вассалу разрывать связь с сеньором? В одном
из документов мы находим следующее условие: запрещал в том слу­
чае, если вассал уже получил от сеньора подарок стоимостью в одно су
золотом. Настоящим господином становился тот, кто одаривал.
Но как любой наниматель, господин целой группы вассалов, исхо­
дя из экономических возможностей, мог выбирать только один из двух
способов их содержания. Или он мог поселить этих людей в своем доме,
кормить, одевать и вооружать на свои средства, или наделить каждого
землей или доходом с определенного земельного надела, предоставив
возможность самостоятельно заботиться о собственном содержании, -
дословно «одомашнить», как говорили в краях французского языка,
имея в виду наделение собственным домом (chaser от casa). Остается
только исследовать, на каких условиях осуществлялось наделение зем­
лей.
Пожалование без условий, отменяющих или ограничивающих пе­
редачу по наследству, широко практиковалось в древности. Мы видим,
что в VII веке сеньор наделяет своего «товарища» небольшим имени­
ем именно таким образом. Позже трое сыновей Людовика Благочести­
вого постоянно подчеркивают свою щедрость по отношению к васса­
лам, стремясь поддержать в них чувство долга, но готовы отобрать
пожалованное, если ожидания их будут обмануты. Регулярно распре­
деляемые сеньором дары людям своей вооруженной свиты были ско­
рее бенефициями, чем пожалованиями: воины должны были их бес­
прекословно вернуть после завершения службы или тогда, когда чья-то

160
 Том 1

смерть разорвет связь вассала и господина. Иными словами, вассаль­

ная связь не была потомственной, поэтому и вознаграждение вассала
не могло наследоваться.
Ни официальное римское право, ни германские обычаи, диктую­
щие контракты с жесткими взаимными обязательствами, не знали по­
добной передачи земли в пользование, изначально временное и не обес­
печенное никакими гарантиями. На практике в Римской империи
подобные контракты заключались все чаще и чаще, поскольку все боль­
ше и больше практиковался патронат, ставящий в зависимость от хо­
зяина содержание подопечного. Терминология этих договоров, посколь­
ку они были на грани законности, была весьма приблизительной. Речь
шла о precarium (просимом) - от слова preces - просьба, исходящей
или считающейся, что она исходит, от получающего пожалование, - и
о бенефиции - от beneficium - благодеяние. Арендодателя не смущало,
что у него нет законных возможностей, - так как в законе не было по­
добных условий, - взыскать с помощью суда у получившего исполне­
ния обязательств, поскольку в любую минуту он мог забрать свой дар,
данный из чистой милости, обратно. И бенефиций, и прекариум (про­
симое) равно бытовали в документах франкской Галлии. Из-за грам­
матических изменений термин precarium дал немало пищи для размыш­
лений историкам, так как из среднего рода он перешел в женский:
precaria. Но судя по всему, это был частный случай распространенного
лингвистического явления, характерного для вульгарной латыни: окон­
чание «а» у имен среднего рода во множественном числе воспринима­
лось как женский род, так латинский folium дал во французском суще­
ствительное женского рода. В данном случае переход был облегчен еще
и тем, что именно эта форма постоянно встречалась в документах: про­
ситель обращал просьбу - epistola precaria.
Просимое и бенефиций употреблялись поначалу как синонимы. Но
с течением времени понятие «просимое» вошло в законодательство об
аренде, стало обозначать аренду земли с платой, согласно доходам с
нее, и значит, использовалось уже в совершенно определенных контрак­
тах. Зато «бенефиций», понятие и менее определенное, и более почет­
ное, поскольку не свидетельствовало о просьбе, стало обозначать по­
жалование за заслуги тем, кто был предан семье и дому господина, в
том числе и его вассалам. Одно значительное событие окончательно
развело эти два понятия. Для того чтобы добыть себе земли, которыми
можно было бы наградить верных и обеспечить себе поддержку, Каро-
линги без стеснения пользовались земельными богатствами церкви.
Первое ограбление при Карле Мартелле было весьма грубым. Его по­
томки не отказались от реквизиций, но решили урегулировать разом и
прошлые, и настоящие, и будущие и занялись тем, что определили права
законных владельцев. Епископ или монастырь, на чьей земле должен
6-8172 161
 М.Блок

был, по существу, пожизненно обосноваться вассал короля, отныне по­

лучал определенные компенсации; королю же вассал должен был слу­
жить. Юридически церковь давала свои земли вассалу короля как «про­
симое», а короли своему вассалу как бенефиций.
Термин «бенефиций», обозначающий передачу земель в пользова­
ние в обмен на службу, и в первую очередь военную, присутствует в
латыни чиновников и хронистов вплоть до XII века. Но в отличие от
других, по-настоящему живых юридических терминов, таких, как, на­
пример, коммендация, слово «бенефиций» не дало никаких производ­
ных в романских языках, что свидетельствует о том, что оно сохраня­
лось в узкоспециальном, хранящем память о прошлом, языке
канцелярий, но в разговорном языке было вытеснено другим. Начиная
примерно с IX века писцы, очевидно, писали «бенефиций», а думали
«феод» (fief).
История этого слова, несмотря на некоторые неясности фонетичес­
кого характера, касающегося соотношения латинского написания и
произношения, в целом понятна (161). Во всех древних германских язы­
ках существовало слово, отдаленно напоминающее латинское pecus, в
зависимости от диалектов или особенностей употребления оно обозна­
чало или движимое имущество вообще, или самое драгоценное из иму-
ществ того времени - скот. Немецкий язык бережно сохранил это вто­
рое значение, оно есть до сих пор и пишется: Vieh. Галло-романцы
позаимствовали его у германских завоевателей и переделали в фьеф
(феод) (по-провансальски feu). Поначалу оно употреблялось в первом,
самом широком смысле: движимое имущество. В многочисленных бур­
гундских документах вплоть до начала X века мы находим его именно
в таком употреблении. Некто, сообщают нам, купил землю. Цена была
оговорена в существующем денежном выражении. Но у покупателя не
было этой суммы в монетах, и он согласно действующему обычаю за­
платил ее вещами эквивалентной цены. Документ передает это так: «Мы
получили от тебя причитающуюся цену в виде feos, оцененного в
столько-то ливров, су или денье» (162). Сравнение документов выяв­
ляет, что речь в таких случаях идет обычно об оружии, одежде, лоша­
дях и иногда продуктах питания. Это примерно то, что получали и чле­
ны свиты, живущие в доме своего господина или им экипированные.
Нет сомнения, что и господин, и его воины тоже говорили feos.
Но поскольку это слово пришло из языка, который в романизиро­
ванной Галлии никто уже не понимал, и у него не было связей, которые
поддерживали бы его изначальный смысл, оно неизбежно должно было
утратить старый и приобрести новый. В замках сеньоров, где этим сло­
вом постоянно пользовались, оно стало обозначать вознаграждение без
различия видов имущества, которым награждали. Воин, живший на хле­
бах сеньора, получал от него землю. Эта зрмля обозначалась как feus

162
 Том I

этого человека. Поскольку со временем земля стала основной компен­

сацией за службу вассала, то именно этим словом и стали эту компен­
сацию обозначать, старинное слово приобрело, таким образом, прямо
противоположный смысл. Как это случалось уже не раз, этимологи­
ческая эволюция вывернула слово наизнанку. Слово «феод» в качестве
отданной вассалу земли в письменной форме впервые встречается в
самом конце IX века (163). Мы обязаны этим безграмотным чиновни­
кам юга, которые в своих документах широко пользовались разговор­
ным языком. В следующем веке мы встречаем его в нескольких доку­
ментах Лангедока. Более грамотные чиновники-пуристы из канцелярий
Бретани, Северной Франции и Бургундии смирились и подчинились
напору разговорного языка только где-то около 1000 года. В первое
время они пользовались разговорным словом как переводом с тем, что­
бы все поняли классический юридический термин. «Бенефиций, кото­
рый называют попросту «феод», говорится в документе из Геннегау
Оно) 1087 года (164).
В странах с германскими языками слово Vieh сохранило свое зна­
чение «скот», не приобретя иного. Германцы позаимствовали у чинов­
ников Галлии и употребляли в своих документах латинизированные
формы слова «фьеф», которыми те изобретательно его снабдили, и са­
мая распространенная среди них «феодум» была привычна немецким
канцеляриям так же, как и канцеляриям Капетингов. Но в обыденной
жизни люди говорят на обыденном языке, и в немецком тоже появи­
лось новое слово, обозначающее ту же реалию. Земля, которой наделя­
ли служилых людей, давалась по существу во временное пользование,
и ее стали называть существительным, образованным от очень употре­
бительного глагола, обозначавшего «дать на время», «одолжить», «ссу­
дить». Феод стал именоваться Lehn («ссудой») (165). Но между этим
существительным и глаголом, от которого оно произошло, продолжа­
ла существовать живая связь, глагол оставался употребительным, и су­
ществительное не достигло терминологической полноты французско­
го эквивалента, оно относилось к любой земельной аренде. Но верно
еще и то, что заимствованные слова легче, чем исконные, становятся
терминами с узким значением.
Бенефиций, феод, lehn (лен) - эти синонимы стремились передать
вполне конкретное понятие. И понятие это было экономическим. Тот,
кто произносил «феод», тем самым говорил: имущество, переданное в
обмен за услуги, а не за деньги. Уточним: феод давали не вообще за
какие-то услуги, он был вознаграждением за службу определенного
рода, выполняемую конкретным человеком. Земля, которую отдавали
в аренду за деньги и которую документы XI века, опережая юридичес­
кую мысль XIII, противопоставляли феоду, кроме выплат в срок была
отягощена и обязательными рабочими повинностями, в частности: об-
6* 163
 М.Блок

работка земли, извоз, изготовление домашних ремесленных изделии,

то есть те работы, которые традиционно выполнял каждый крестья­
нин. Но землю могли пожаловать господскому «управителю» за то, что­
бы он следил за другими арендаторами. Художнику, взявшемуся рас­
писать церковь для монахов, которые стали его хозяевами. Или,
наоборот, священнику за то, что он печется о душах своего прихода. И
наконец, вассалу, товарищу по походам и профессиональному воину.
Словом, в тех случаях, когда землю предоставляли за службу особого,
нетрадиционного характера, эта передача земли носила характер воз­
награждения и называлась феодом (166). Практиковали подобные воз­
награждения на всех уровнях социальной лестницы, но если платили
простому ремесленнику, его вознаграждали, не требуя оммажа. Сеньо­
ра обслуживали чаще всего рабы, и вряд ли повара пуатевииских гра­
фов или бенедектинцев из Малезе, цирюльники, которым приходилось
пускать кровь монахам из Трева, были в большом почете, благодаря
своим обыденным занятиям. Однако и тем и другим на законных осно­
ваниях давалась земля, они не жили распределяемыми в доме сеньора
припасами, эти работники тоже числились среди зависимых, наделен­
ных феодами. Кое-кто из историков, сталкиваясь с примерами подоб­
ных феодов, счел их отклонениями позднего периода. И совершенно
ошибочно. В документах IX века уже встречаются бенефиции» выдан­
ные сельским старостам, ремесленникам, конюхам; Эйнгард, живший
при Людовике Благочестивом, свидетельствует о бенефиции, данном
художнику; между 1008 и 1016 годами в прирейнских землях впервые
появляется слово фьеф в его латинизированной форме, и относится
оно к бенефицию, данному кузнецу. Вассалитет, феод существовали по­
началу как общедоступные явления, но впоследствии превратились в
элитарные, и подобный путь в средние века прошли многие юридичес­
кие установления. Обратного пути - сверху вниз - не было.
Естественно, что с течением времени обозначение одним и тем же
словом наделов совершенно разной величины и принадлежащих лю­
дям совершенно разного социального достоинства: сельскому старо­
сте, повару, сеньору с многочисленными крестьянами, графу или гер­
цогу, стало казаться странным. А разве в нашем, относительно
демократическом обществе, мы не воздвигаем словесных барьеров, на­
зывая зарплату рабочего получкой, чиновника - жалованьем, а пред­
ставителей вольных профессий - гонораром? Однако словесная двой­
ственность просуществовала достаточно долго. Франция XIII века
продолжала говорить о феодах сеньориальных чиновников и ремеслен­
ников, а юристы, желая выделить феоды вассалов, прибавляли к слову
«вассал» эпитет «вольный > как главную характеристику, подразуме­
вая, что подобные обязанности - привилегия только свободных лю­
дей. В других языках, которые заимствовали из французского слово

164
 Том I

«феод», оно долго сохраняло смысл «вознаграждения», даже вне связи

с землей: так в Италии в XIII веке денежное содержание судьей или
городских чиновников называлось fio, в Англии до сих пор гонорары
врачей и адвокатов носят название fee. Между тем слово «феод», пона­
чалу употребяемое нейтрально, все чаще стало относиться к феодам, с
одной стороны, наиболее многочисленным, а с другой - социально наи­
более значимым, в связи с которыми и формировалось собственно «фе­
одальное» право, иными словами, к наделу земли, получаемому за ис­
полнение вассальных обязанностей в их самом точном и прямом
смысле. В XIV веке толковник «Зерцала Саксонцев» гласит: «Феод -
возмещение всаднику».

2. «Помещение» вассала
Два способа вознаграждения вассала: землей и другим имуще­
ством - не были взаимоисключающими. Обосновавшись в имении, вер­
ный не отказывался ни от каких проявлений щедрости своего господи­
на, чем бы тот ни дарил: конем, оружием, платьем, плащом, словом,
«белкой или лошадиной мастью», как значилось в документах, и надо
сказать, что от даров не отказывался никто, даже самые могуществен­
ные, вроде графа Геннегау (Эно), вассала льежского епископа. Бывало
и так, что воины-вассалы, наделенные землей, продолжали жить вмес­
те со своим господином, получая от него все необходимое, пример это­
му оставил нам могущественный английский барон в 1166 году (167).
Но вместе с тем вассал «питаемый» и вассал «помещенный» представ­
ляли собой две совершенно различных категории, по-разному исполь­
зуемые сеньором; начиная с царствования Карла Великого, вассал ко­
роля, служивший во дворце и наделенный при этом землей, считался
аномалией. В самом деле, можно ли было требовать от владельца фео­
да военной помощи в случае войны и надзора за порядком во вверен­
ных землях в мирное время, если он постоянно присутствовал во двор­
це, исполняя множество свитских и прочих обязанностей? Эти две
категории вассалов не были взаимозаменяемыми, как не были они дву­
мя, следующими одна за другой, стадиями в процессе развития одного
и того же явления. Хотя безусловно, категория походных товарищей,
живших в доме и питавшихся со стола хозяина, была более древней.
Но она долгое время продолжала сосуществовать с более новой кате­
горией: верных, наделенных феодом. Получал ли феод именно тот, кто
прослужил некое число лет в свите? Скорее всего, да, а на освободив­
шееся за столом сеньора место приходил тот, кто еще не получил на­
следства, или младший в семье подросток; безопасность и сытость, пре­
доставляемые этим местом, казались настолько завидными, что

165
 М.Блок

небогатые рыцари добивались обещания предоставить подобные мес­

та младшим членам их семейств (168). В начале царствования Филип­
па-Августа число вассалов без феода было настолько многочисленно,
что он выделил их в особую статью в своем приказе о десятине на кре­
стовый поход, озабоченный тем, чтобы все ее выплатили.
И все же, начиная с эпохи Каролингов, группа вассалов с феодами
постепенно растет, и со временем эта форма зависимости станет преоб­
ладающей.
У нас есть замечательное подтверждение вышесказанному, оно от­
крывает даже некоторые причины этого процесса, правда, на англий­
ском материале, но привести его вполне закономерно, так как все опи­
санные в нем общественные отношения родились на французской
почве.
Завоевав Англию, Вильгельм Бастард первым делом позаботился
о том, чтобы перенести в свое новое королевство сложившуюся в его
нормандском герцогстве систему вербовки воинов. Он обязал своих
баронов держать в постоянной готовности строго определенное число
всадников. Таким образом, каждый крупный сеньор, зависящий непо­
средственно от короля, был вынужден в свою очередь содержать сколь­
ко-то воинов-вассалов. Но, разумеется, сеньор был свободен в выборе
решения: каким образом содержать их. Большинство епископов и аб­
батов поначалу предпочли поселить и кормить этих воинов под своим
кровом, не помещая их на выделенные участки земли. Оптимальное
для духовенства любой страны решение, так как принадлежащие цер­
кви земли остаются в этом случае неприкосновенными. Примерно ве­
ком позже биограф архиепископа Конрада I Залъцбургского хвалит сво­
его героя за то, что тот вел войны, << поддерживая доброе согласие
воинов, даря им только движимое имущество». Но очень скоро почти
все, за малым исключением, английские прелаты должны были отка­
заться от этой весьма удобной, как им казалось поначалу, системы и
поместить воинов королевского войска на наделы, нарезанные из цер­
ковных земель (169). Хроникер из монастыря Св. Ильи жалуется, что
вассалы, питавшиеся непосредственно щедротами монастыря, стали не­
выносимы своими шумными требованиями, которыми они досаждали
монахам. Нетрудно поверить, что соседство громогласного воинского
отряда с неумеренными аппетитами было не лучшим для мирной мо­
нашеской обители. Все эти неприятности были знакомы и Галлии, где
давно уже были расселены по обителям вассалы-воины на прокормле­
ние. Особенно много их было в больших монастырях в IX веке: в Кор-
би, например, для них пекли особый хлеб, лучшего качества, чем для
других нахлебников. К этим трудностям, знакомым не только монас­
тырям, но и частным сеньориям, прибавлялись другие, гораздо более
существенные, которые если не свели окончательно на нет, то во вся-

166
 Том I

ком случае сильно ограничили число воинов на домашнем содержа­

нии. Надо сказать, что взять на себя регулярное питание достаточно
многочисленной группы людей в средние века было непосильным де­
лом. Монастырские летописцы то и дело говорят о голоде и пустых зак­
ромах. В большинстве случаев более надежной возможностью прокор­
мления как для сеньора, так и для его походных спутников пред­
ставлялась другая - обеспечить средствами и передать ответственность
за содержание самому слуге.
Режим прокормления был неприемлем и в том случае, когда васса­
лы, чью верность нужно было вознаграждать, были очень высокого рода
и не могли жить в качестве прихлебателей в тени своего господина.
Будучи связаны с властными структурами, они нуждались в независи­
мых доходах, которые давали бы им возможность жить в соответствии
со своим престижем. К этому же обязывала их, собственно, и сама служ­
ба. Служба <• вассала, принадлежащего господину» при Каролингах
предполагала, что большую часть своего времени он проводит у себя в
округе и наблюдает в нем за порядком. Именно то, что в эпоху Каро-
лингов вассальные отношения распространились не только вширь, но
и, если можно так выразиться, «в высоту», повело к тому, что между
вассалами было распределено очень много земельных бенефициев.
Но мы сильно исказили бы картину феодальных отношений, если
бы представили себе расширение вассалитета в первую очередь как
увеличение числа наделов земли, которые сеньор передавал вассалу.
Как ни парадоксально это может показаться, но в реальности эти отно­
шения складывались зачастую так, что вассал вручал свою землю се­
ньору. Человек, который искал защиты и покровительства, должен был
купить их. Могущественный, который привязывал к себе более слабо­
го, требовал, чтобы вещи служили ему точно так же, как люди. Ниже­
стоящие приносили господину вместе с самими собой и свои земли.
Господин, приняв оммаж, возвращал своему новому слуге ненадолго
полученные земли, но уже подчинив их своей власти и предписав быв­
шему владельцу исполнять всевозможные обязанности. На протяже­
нии франкской эпохи и в начале феодальной мощное движение отказа
от земель охватило все слои общества сверху донизу. Но в зависимости
от положения и образа жизни ищущего покровительства условия этих
отказов были разными. Надел крестьянина возвращался ему, отягощен­
ный требованием выплачивать подать натурой или деньгами, а также
исполнять земледельческие работы. Человек с более высоким соци­
альным положением и умеющий владеть оружием, принеся клятву вер­
ности, получал обратно свою вотчину в качестве почетного феода вас­
сала. Так окончательно оформились противостоящие друг другу
обширные классы, обладавшие реальными правами: с одной стороны,
феоды и скромные наделы вилланов, подчинявшиеся коллективным
обычаям сеньории, с другой - свободные от всех зависимостей аллоды.
167
 М.Блок

Слово «аллод» (alleu) точно так же, как «феод» германского про­
исхождения, но его этимология гораздо отчетливее: od - добро, иму­
щество; al - скорее всего «все». Романские языки позаимствовали его,
и только в них оно и сохранилось, немецкий язык пользуется поняти­
ем Eigen (собственность). Значение этих двух синонимов, за исключе­
нием некоторых неизбежных отклонений, оставалось, начиная с эпохи
франков и до конца феодализма, и даже несколько позже, неизменным.
Иногда его расшифровывают как «полная собственность», забывая, что
подобное определение плохо согласуется со средневековым правом. По­
мимо родственных уз, всегда наличествующих и накладывающих свои
ограничения, владелец аллода, если он сам был сеньором, имел арен­
даторов, а точнее, вассалов, чьи права на пользование землей, чаще всего
наследственные, сильно ограничивали его собственные. Другими сло­
вами, если смотреть «вниз», то аллод не давал неограниченного права
на землю. Зато права владения были никем не ограничены, если смот­
реть «вверх». «Феод, принадлежащий солнцу» - так красиво обозна­
чали немецкие юристы в конце средневековья аллод, не предполагаю­
щий власти вышестоящего сеньора.
Подобной привилегией независимости могло обладать любое не­
движимое имущество или доход с него, начиная от мелкого крестьян­
ского хозяйства, кончая обширным комплексом податей и оброков или
административных должностей; не зависела эта привилегия и от соци­
ального положения владельца. Таким образом, существовала антитеза
между аллодом-вручением (alleu-censive) и аллодом-феодом (alleu-fief).
В настоящий момент нас интересует только феод. Изменения во вла­
дении этим видом собственности во Франции и в прирейнских облас­
тях шли в одинаковом ритме, но с разной амплитудой.
Анархия, сопровождавшая развал империи Каролингов, позволи­
ла немалому числу феодалов просто-напросто присвоить <«поместья»,
которые они получили во временное владение. Чаще всего это случа­
лось с владениями, принадлежащими церкви или королю. Процитиру­
ем две лимузинские хартии, одна 876 года, вторая - 914. Первая: ко­
роль Карл Лысый передает своему верному по имени Альдебер до конца
его жизни и жизни его сыновей имение «Кавальяк» в качестве «пожиз­
ненного бенефиция». Вторая: «я, Альжер, сын Альдебера, дарю кано­
никам Лиможа аллод «Кавальяк», который я унаследовал от своих ро­
дителей». (170)
Но и не попав в руки духовенства, аллоды, как узурпированные
вроде этого, так и давние и законные, не слишком долго сохраняли свою
главную привилегию. Летописец рассказывает, что жили два брата Гер-
руа и Гаке, сыновья богатого сеньора из Поперинга, и они разделили
между собой свои аллоды. Граф Булони и граф города Гина принужда­
ли их без конца пойти к ним в вассалы со своими землями. Гаке, «бояв-

168
 Том I

шийся людей больше Бога», уступил настояниям графа Гина. Герруа,

наоборот, не хотел уступить ни тому, ни другому и отдал свою часть
наследства епископу Теруана и получил его обратно в виде феода (171).
Записанная довольно поздно, эта история может быть не совсем точна
в деталях, но она вполне верно рисует участь тех небольших аллодов,
которые соперничающие бароны-соседи тянули каждый к себе. О том
же повествует и очень точная летопись Жильбера де Монса: замки, по­
строенные на аллодах в провинции Геннегау (Эно), мало-помалу были
отданы в качестве феодов местными или фламандскими графами. Но
феодальный режим в качестве системы зависимостей никогда не дос­
тигал совершенства, даже в тех районах, где он зародился, поэтому ал-
лоды сохранялись до последнего. Однако многочисленными они были
при первых Каролингах - более того, обладание аллодом, расположен­
ным в том же графстве, было непременным условием для того, чтобы
стать светским защитником прав местной церкви в суде, - но с X века
число их резко уменьшается, в то время как число феодов непрестанно
растет. Земля отправляется в услужение вместе с людьми.
Неважно происхождение феода - он может быть частью господс­
кой земли и может быть «возвращенным феодом», как назовут впос­
ледствии юристы отданный сеньору и обратно полученный от него ал­
лод - официально он будет считаться пожалованием господина, в
результате чего возникает еще одна церемония по образцу других «ин­
веститур», как называли во Франции обряды введения в собственность.
Сеньор должен был вручить вассалу некий предмет, символизирую­
щий вручаемое имущество. Чаще всего это бывала просто-напросто па­
лочка. Но порой участники предпочитали более значимый символ: ком
земли, напоминающий о переданном поле; клинок, говорящий о долге
воина, стяг, если вассал должен был быть не просто воином, а воена­
чальником, под чьим копьем будут собираться рыцари. На этой осно­
ве, изначально весьма приблизительной, древние обычаи и гений юри­
стов выткали в разных краях разные символы. Если землей наделяли
нового вассала, то инвеститура была сразу же после принесения омма-
жа и клятвы верности. И никогда не перед ними (172). Сначала прися­
га, потом награда.
Имущество любого рода могло стать феодом. Однако на практике
социальное положение жалуемого, если речь шла о феоде вассала, вво­
дило определенные ограничения. Во всяком случае, с тех пор, как яв­
ственно определилась граница между классами, определились и раз­
ные формы коммендации. Документ VII века сохранил нам формулу, с
которой вручали землю дружиннику, она не исключала участия в зем­
ледельческих работах. Но уже в последующие времена вассал не тру­
дился на земле собственноручно, а значит, жил трудами чужих рук. По­
этому ему нужна была земля, заселенная арендаторами, с одной

169
 М.Блок

стороны, платящими оброк, а с другой - возделывающими поля, кото­

рые когда-то должен был обрабатывать сам хозяин. Словом, большин­
ство феодов были большими или малыми сеньориями. Но были и дру­
гие феоды, они приносили владельцам денежный доход, позволявший
жить в праздности, не давая им власти над теми, кто платил; такими
феодами была десятина, мостовая пошлина, рынки, а у церквей их по­
бочные доходы.
По средневековому праву и эти только что перечисленные феоды,
будучи связаны с землей, считались недвижимым имуществом. Поз­
же, с развитием торговли, мены и систем управления, в королевствах и
крупных княжествах стали скапливаться порядочные денежные запа­
сы, и тогда короли и крупные бароны в качестве феодов стали распре­
делять денежные ренты и, хотя они не имели никакого отношения к
земле, получавший ренту вассал приносил оммаж. Эти «карманные
феоды» - иными словами, казна - обладали множеством преимуществ.
Во-первых, не отчуждалась земля, которая, как мы увидим, рано или
поздно из пожизненного владения непременно переходила в наслед­
ственное, - ренту легче было оставлять в пожизненном владении, а во-
вторых, с ее помощью господину было гораздо проще держать своего
верного в подчинении. Правителям государства рента давала возмож­
ность обеспечить себе верных в далеких краях, а не только на той зем­
ле, которая находилась в их непосредственном распоряжении. Короли
Англии, разбогатевшие раньше других, раньше других стали пользо­
ваться и рентой: уже в XI веке они дали ренту фламандским сеньорам
во главе с графом, ища у них военной поддержки. Филипп Август все­
гда охотно подражал своим соперникам Плантагенетам и пытался кон­
курировать с ними их же средствами на фламандской почве. В XIII веке
Штауфены давали ренты советникам Капетингов, подкупая их, а Ка-
петинги - советникам Штауфенов. Людовик Святой дал ренту и сде­
лал своим вассалом Жуанвиля, который до этого был его подвасса­
лом (173). А если речь шла о воинах свиты? Денежное вознаграждение
избавляло господина от забот о пропитании. Если в XIII веке очень
быстро уменьшилось число вассалов на хлебах, то только потому, что
возникла возможность награждать своих воинов не натуральным про­
дуктом, а феодом в виде фиксированной платы в деньгах.
Но возникает вопрос: могла ли денежная плата, предмет весьма
подвижный, на законных основаниях считаться недвижимым имуще­
ством и становиться феодом? Дело совсем не в словесной игре, а в том,
насколько далеко могла распространяться юридическая доктрина вас­
сального феода, которая мало-помалу выработалась вокруг недвижи­
мого имущества. В Италии и Германии при совершенно различных об­
стоятельствах, которые будут изложены ниже, феодальное право как
таковое выделилось в отдельный кодекс, а общая доктрина и юрис-

170
 Том I

пруденция пришли к тому, что не стали признавать денежную ренту

феодом. Во Франции возникшие трудности не смутили юристов. Под
старым названием вознаграждения воинам крупные герцогские и ба­
ронские дома незаметно перешли на систему оплаты, характерную для
новой экономики, построенной на купле-продаже.
Вознаграждение верного, передача ему феода означали в первую
очередь длительную связь людей, которая и была сутью вознагражде­
ния и передачи. Начиная с IX века вассалитет воспринимался как не­
разрывная связь двух жизней, поэтому владеть бенефицием или фео­
дом можно было до дня смерти или вассала, или сеньора и только до
этого дня. Таков был закон, внесенный в официальное законодатель­
ство: тот, кто из заключивших договор оставался в живых, мог возоб­
новить вассальные отношения с преемником умершего вассала или
умершего сеньора, вновь принеся оммаж, передача феода осуществля­
лась с помощью инвеституры. Но практика тут же стала противоре­
чить теории, и нам нужно понять и изучить, в чем именно. Эволюция
права была общей для всей феодальной Европы, поэтому мы сначала
посмотрим, как развивались и менялись аналогичные или подобные
институты в тех странах, которые до сих пор оставались вне поля на­
шего зрения.

Г л а в а III. ОБЗОР ЕВРОПЫ

1. Франция: юго-восточные земли и Нормандия

Судьбой Франции стало преодоление тех мощных контрастов, ко­
торые были характерны для герцогств и государств, находившихся на
ее территории, для того чтобы, по прекрасному выражению Мистраля,
«воды Роны приняли воды Дюрансы», то есть она объединилась в еди­
ное государство. Однако социальная география в наше время самая за­
брошенная из наук, и мы вынуждены здесь лишь наметить для иссле­
дователей несколько опорных пунктов.
Юг Франции - Аквитания: Тулузэн, Гасконь, Гпень. В этих про­
винциях сложилась своя достаточно своеобразная структура, влиянию
институтов франков они были подчинены весьма слабо, и распростра­
нение отношений зависимости встретило здесь немало препятствий. В
этих местах по-прежнему находилось больше всего аллодов, как ма­
леньких, крестьянских, так и крупных, господских. Понятие «феод» в
этой среде очень быстро утратило четкие границы. Начиная с XII века
в окрестностях Бордо и Тулузы феодом называли любой вид аренды,
не исключая и тот, который предполагал в качестве платы самые тяже-
171
 М.Блок

лые пахотные и сельскохозяйственные работы. И то же самое произош­

ло со словом «почесть» («honneur»), которое на севере Франции после
долгой семантической эволюции стало своеобразным синонимом фео­
да. Безусловно, оба эти слова были поначалу заимствованы с прису­
щим им специальным смыслом. Изменения, которые никогда бы не воз­
никли в по-настоящему феодализированном обществе, возникли позже.
Собственно, произошло следующее: эти юридические термины плохо
сообразовались с местным социальным устройством, проникнутым со­
вершенно другими обычаями и привычками.
Скандинавы Роллона, обосновавшиеся в Нейстрии и привыкшие к
дружинной жизни, сходной с той, что была когда-то у франков, не име­
ли собственных аналогов системе феодов и вассалитета, которая раз­
вивалась в Галлии, что не помешало их предводителям очень быстро
приспособиться к ней. Именно на этой завоеванной земле скандинав­
ские князья сумели воспользоваться системой феодальных отношений,
обратив их на поддержку собственного авторитета. Но в глубинах скан­
динавского социума продолжали гнездиться чужеродные феодальным
отношениям черты. Слову «феод» и в Нормандии точно так же, как на
берегах Гаронны, был придан самый общий смысл аренды. Но причи­
ны этого на севере и на юге были разными. На севере как раз не хватало
того отчетливого чувства принадлежности к определенному классу, к
определенному образу жизни, а значит, и к своей земле, какое суще­
ствовало на юге. Доказательством этому специальное право «подвас­
салов» (vavasseurs). В самом этом слове нет ничего непривычного. Во
всем романском мире им обозначали обладателей самых мелких фео­
дов, полученных в обмен на военную службу, владельцы которых под­
чинялись королю или крупным баронам через посредство более круп­
ных вассалов, то есть являлись вассалами вассалов (vassus vassorum).
Но специфика скандинавских подвассалов состояла в том, что обяза­
тельства, полученные ими вместе с землей, были очень противоречи­
вы. С одной стороны, они были обязаны, пешие или конные, прини­
мать участие в походах, с другой - платить оброки и исполнять
земледельческие работы, то есть по существу, это был полуфеодал-по­
лувиллан. В этом отклонении нетрудно увидеть пережитки времен ви­
кингов. Чтобы окончательно избавиться от сомнений, достаточно по­
смотреть, что делалось в английской «Нормандии», то есть в северных
и северо-западных графствах, придерживавшихся «датских обычаев».
Там наблюдалась та же двойственность обязанностей для зависимых,
которые именовались drengs - отроки, дети, - как когда-то именова­
лись и вассалы. Понятие «детей-отроков» - понятие северное, на бере­
гах Сены оно вошло в употребление после скандинавского нашествия
(174). «Подвассал», «dreng» - оба термина на протяжении последую­
щих веков устраивали юристам, заложникам отчетливо сложившейся

172
 Том I

классификации, множество подвохов. А обществу, которое превыше

любой общественной деятельности ценило военное мастерство и выше
всех ставило воинов, эти «дети, отроки» настойчиво напоминали о тех
временах, когда у «людей Севера», как об этом свидетельствуют ир­
ландские саги, воин жил жизнью крестьянина, когда воина и крестья­
нина не разделяла пропасть.

2. Италия
В северной Италии, где управляли лангобарды, развивались почти
те же самые отношения личной зависимости, что были характерны и
для Галлии: традиционное личное рабство со временем стало зависи­
мостью воина-дружинника. Дружинники короля, герцогов и крупных
феодалов назывались германским словом «газинды» и многие из них
получали землю. Но они были обязаны вернуть эту землю обратно в
случае, если отказывались от дальнейшего повиновения. Согласно обы­
чаю, который существовал повсюду, где только начинали формировать­
ся отношения личной зависимости, связь вассала и господина легко
могла быть расторгнута. Закон гласил, что свободный лангобард, если
только он не покидал королевство, имел право «удалиться вместе со
своим семейством, куда ему будет угодно». Однако вознаграждение не­
движимостью за службу выделилось в специальное юридическое по­
нятие только после того, как Лангобардское королевство растворилось
в империи Каролингов. «Бенефиций* был импортирован в Италию
франками. В скором времени и здесь, как на родине самого этого ин­
ститута, вместо «бенефиция» стали говорить «феод», так как в ланго-
бардском языке было это слово, но со старинным значением движимо­
го имущества. Однако к концу IX века в Лукке оно уже обозначает
землю, пожалованную воину в держание (175). В то же самое время
галло-франкский << вассал» замещает лангобардского «газинда», оста­
вив ему только узкое значение: безземельный воин свиты, что свиде­
тельствует о том, что иноземное господство наложило свой отпечаток
даже на житейские реалии. Но нужно сказать, что широкое распрост­
ранение патроната в его самых различных формах было не столько след­
ствием социального кризиса, вызванного завоевательными войнами, о
чем один Каролингский картулярий содержит интересные сведе­
ния (176), не столько притязаниями иммигрантской аристократии, вла­
девшей всеми высшими должностями, сколько политикой Каролингов,
которые упорядочили поначалу весьма неопределенные связи личной
и земельной зависимости и распространили их и по другую сторону
Альп. Если из всех европейских стран именно в северной Италии сис­
тема вассалитета и феодов больше всего напоминала французскую, то

173
 М.Блок

в первую очередь потому, что схожими были как исходные условия:

однотипный социальный субстрат, в котором переплелась практика
римской клиентуры и германские традиции, так и однотипный супер­
страт: организаторская деятельность первых Каролингов.
Но в Италии, где никогда не прекращалась законодательная дея­
тельность и всегда сохранялись юридические школы, феодальное и
вассальное право, которое во Франции существовало в виде расплыв­
чатых рекомендаций, преимущественно устного характера, очень рано
приобрело совершенно другую форму. Властители королевства Ита­
лия, которые были, по сути, германскими королями, начали примерно
с 1037 года издавать по этим вопросам ордонансы, вокруг них возник­
ло и множество других текстов, которые не только комментировали и
толковали законы, но и описывали «добрые обычаи придворной жиз­
ни*. Основные фрагменты этих текстов представлены в известной и
более поздней компиляции «Книги Феодора». Фрагменты, излагаю­
щие вассальное право, открывают нам одну очень существенную осо­
бенность: в них ни разу не упоминается обряд оммажа: вкладывание
рук и поцелуй; похоже, что вассалитет в этих местах подкреплялся толь­
ко клятвой верности. Хотя вполне возможно, при изложении процеду­
ра была искусственно логизирована, что было свойственно для пись­
менных теоретических источников той поры. Документы, связанные с
реальными событиями, свидетельствуют, что в Италии в период фео­
дализма иногда все же приносился оммаж по типу французского. Но
безусловно, не всегда, и даже нельзя сказать, что часто. Скорее всего,
для создания вассальных отношений он не казался необходимым и,
может быть, в силу того, что был привнесен извне. Юристам по ту сто­
рону гор было гораздо легче согласиться с обязательствами, приняты­
ми вне обрядовых формальностей.
Суть понятия «феод вассала» разъясняет нам история вассальных
феодов в другой части Италии - «наследии святого Петра», или Пан­
ской области. В 999 году, милостью императора Отгона III, понтифи­
ком стал человек, рожденный в сердце Аквитании и хорошо усвоив­
ший во время своей блестящей и бурной карьеры опыт монархов и
крупных князей церкви, как Франции, так и лангобардской Италии.
Звали его Герберт, он учился в монастырской школе Орнльяка, а по­
том был в Орильяке монахом. Став папой, он сделался Сильвестром II.
Сильвестр II убедился, что его предшественники понятия не имели о
феоде, хотя и у римской католической церкви были свои верные и она
наделяла их землей, но использовала при этом старинные римские фор­
мы, в том числе эмфитевзис. Приспособленные к нуждам общества со­
вершенно иного типа, римские формы плохо соответствовали новым
требованиям. В частности, они не предполагали ответного груза обя­
занностей. При том, что пользование собственностью было временным,

174
 Том I

оно распространялось на отцов, детей и внуков, и необходимость при

смене поколении вновь получать ее от дающего не предполагалась. Гер­
берт хотел заменить эти формы системой феодов и даже объяснил при­
чины этого (177). Его усилия не увенчались мгновенным успехом, но с
течением времени, уже после его смерти, феод и оммаж заняли свое
место в папском праве. Именно эта связь утвердилась в общественном
сознании как надежное средство для обеспечения военной помощи.

3. Германия
Провинции Мааса и Рейна, сначала входившие в королевство Хлод-
вига, затем ставшие центром могущественной империи Каролингов, в
немецком государстве - таком, каким оно сложилось к началу X века,
были достаточно обширны территориально, но остались несколько в
стороне от могучего преобразовательного движения, охватившего об­
щественные учреждения и население галло-романских земель. В пер­
вую очередь сказанное относится к саксонской равнине между Эльбой
и Рейном, которую приобщил к западной цивилизации только Карл
Великий. И все-таки вассальные отношения и практика феодов рас­
пространились на все зарейнские области. Однако нигде, и это касает­
ся в первую очередь северных районов, эти отношения не затронули
социум так глубоко, как на исконных франкских землях. Высшие клас­
сы Германии, в отличие от Франции, не прониклись человеческой сто­
роной оммажа, он сохранил свой первоначальный вид и свое первона­
чальное значение, в первую очередь значение подчинения. К вложению
рук обряд поцелуя, ставящий почти на одну ступень господина и слугу,
прибавлялся в редчайших случаях. Вполне возможно, что поначалу
члены обширных княжеских родов неохотно принимали или не при­
нимали вовсе вассальных отношений, которые воспринимались ими как
полурабские. В семье Вельфов сохранилось предание, что старейший
член их рода, узнав об оммаже, который один из его сыновей принес
королю, счел это страшным унижением их благородной крови, посяга­
тельством на свободу аристократов и разгневался так, что удалился в
монастырь и умер, так и не допустив до себя провинившегося. В этой
легенде есть что-то очень подлинное, по крайней мере, реакция старо­
го аристократа весьма симптоматична. Хотя второй такой истории о
феодальном мире мы не знаем.
С другой стороны, основополагающее противопоставление воен­
ной службы и землепашества, которое впоследствии отделило один
класс от другого, в Германии формировалось очень медленно. Когда в
начале X века король Генрих I, по происхождению саксонец, создал
укрепленные сторожевые посты вдоль восточной границы Саксонии,

175
 М.Блок

которую без конца тревожили своими набегами венгры и славяне, то

он поручил их охранять небольшим отрядам из девяти человек. Восемь
были размещены вокруг крепости и собирались внутри нее только по
тревоге, девятый находился в крепости постоянно, наблюдая за дома­
ми, запасами и оружием, предназначенным для его сотоварищей. На
первый взгляд, система совершенно аналогичная той, что была приня­
та для охраны пограничных замков в это время во Франции. Но если
приглядеться внимательнее, то заметна существенная разница. Сторо­
жа саксонских границ не получали положенного им вознаграждения в
виде содержания от господина или в виде полученного от него феода,
как их западные соседи, они оставались настоящими крестьянами и соб­
ственноручно обрабатывали землю, то есть были крестьянами-воинами.
Две черты отличают на всем протяжении Средневековья менее раз­
витый, нежели французский, немецкий феодализм. Черта первая: боль­
шое количество аллодов вообще и многоземельных в частности, при­
надлежащих крупной знати. Когда Генрих Лев Вельф, герцог Баварии
и Саксонии, был в 1180 году лишен по решению суда всех феодов, ко­
торые он получил от Империи, его потомки продолжали пользоваться
полученными но наследству ал л одами, и их хватило на то, чтобы со­
здать настоящее княжество. Спустя семьдесят пять лет это княжество
будет преобразовано в императорский феод и под именем герцогства
Брауншвейгского и Люнебургского станет базой будущего германско­
го союза: государств Брауншвейгского и Ганноверского. И вторая чер­
та: в отличие от Франции, где вассальное право и право феода прони­
зало все юридические отношения, в Германии они почти сразу же были
выделены в отдельную систему, распространялись только на отдель­
ные земли, касались только отдельных лиц и рассматривались специ­
альными судами. Феодальное право в Германии заняло примерно та­
кое же место в общей системе права, какую у нас в гражданском
занимает коммерция и коммерсанты. Lehnrecht называлось право, ка­
сающееся феодов, Landrecht - общее право для всей страны. Все круп­
ные немецкие руководства XIII века выделяют эту двойственность, о
которой наш Бомануар не мог бы и помыслить. Произошло это потому,
что даже в высших слоях общества многие юридические отношения не
укладывались в рамки феодальных.

176
 Том I

4. За пределами владений Каролингов:

англосаксонская Англия
и Астуро-Леонское королевство в Испании
Варварские королевства на территории Англии за Ла-Маншем,
который и в самые худшие времена продолжали пересекать корабли,
находились вне влияния франков. Но восхищение, которое испытыва­
ли монархи острова перед Каролингским государством, похоже, дохо­
дило иной раз до попыток подражать ему. Свидетельствует об этом среди
прочего появление в нескольких хартиях, а также в повествователь­
ных текстах явно заимствованного слова <<вассал». Но все факты под­
ражания были поверхностными и оставались чужеродными. Англосак­
сонская Англия предоставляет историку драгоценнейший материал
естественно развивающегося феодализма: общество с общегерманской
структурой, развивающееся до конца XI века почти спонтанно.
Точно так же, как все другие их современники, бедные англосаксы
искали и находили себе защиту у сильных, а сильные удовлетворяли
свои амбиции, беря под защиту и распоряжаясь слабыми. Английская
история до начала VII века лишена письменности и приоткрывается
для нас с первыми письменными источниками, мы видим, что сеть за­
висимостей уже начала существовать, она будет расти и расширяться
еще два века, но окончательно покрыть собой всю страну ей помешают
датские набеги. С самого начала законы признают и регламентируют
эти связи, называя их, если речь идет, в первую очередь, о подчинении
низшего, знакомым нам латинским словом commendatio, а если речь
идет о защите и покровительстве, предоставляемых господином, то гер­
манским словом mund. Начиная с X века, короли способствуют вас­
сальным связям, считая их полезными для общественного порядка.
Между 925 и 935 годами Этельстан пишет следующее: если у человека
нет господина и если подобная ситуация мешает применить к нему за­
конные санкции, то семья обязана перед судебным заседанием найти
ему лорда. Ну а если семья не может или не хочет этого сделать? Чело­
век окажется вне закона, и любой, кто захочет, сможет убить его, как
разбойника. Разумеется, это правило не распространяется на высоко­
поставленных особ, которые могут быть подчинены только королю, эти
особы способны быть сами за себя ответчиками на суде. Мы не знаем,
так ли жестко соблюдались эти правила на практике, но сами по себе
они таковы, что ни Карл Великий, ни его преемники не могли и меч­
тать ни о чем подобном (179).
Короли в Англии тоже использовали вассальные связи в свою
пользу. Их слуги-воины, которых они называли thegns, как и другие
«домашние воины» во всем королевстве, вознаграждались по особому
177
 М.Блок

соглашению и несли по-настоящему государственную службу. Исто­

рия - мастерица на всевозможные нюансы, и если в Англии отноше­
ния вассальной зависимости до самого нормандского завоевания пре­
бывали в том подвижном состоянии, которое было характерно для
Галлии эпохи Меровингов, то причиной этому была не столько слабость
королевской- власти, силы которой без конца истощали войны с датча­
нами, сколько крепость изначальной структуры социума.
Среди зависимых, как, впрочем, повсюду, сразу же выделилась груп­
па вооруженных воинов, верных короля или крупного сеньора. Назы­
вались эти домашние воины в разное время по-разному, но каждое из
названий свидетельствовало скорее об их не слишком почетном поло­
жении и о том, что они воспринимались как слуги. Назывались они
сначала: gesith, как мы уже неоднократно отмечали, затем gesella, то
есть дословно «сожитель», живущий в одной комнате, затем geneat -
дословно «однокашник», товарищ по еде, а также thegn, что означало
собственно вассал, но происходило из греческого и изначально значи­
ло «юноша, мальчик»; knight того же корня, что и немецкий Knecht -
«слуга» или «раб». Начиная с правления Кнута, домашних воинов ко­
роля и крупных сеньоров стали охотнее называть на скандинавский
лад housecarl - «домашние парни». Господин - чей, неважно: домашне­
го воина или «вручившегося» бедняка, ставшего почти что рабом, - на­
зывался hlaford (откуда и произошло современное английское слово
lord) - «раздатчик хлеба»; тогда как все живущие в доме люди, иными
словами, челядь, назывались hlafoetan - «нахлебники». Но не был ли
защитник одновременно и кормильцем? Любопытная средневековая
поэма дает нам возможность познакомиться с жалобой дружинника,
который после смерти своего господина вынужден странствовать по
дорогам в поисках нового «распределителя благ»: душераздирающая
жалоба социального изгоя, лишившегося разом и покровительства, и
привязанности, и самых насущных радостей жизни. «Порой воину снит­
ся, что он обнимает и целует своего сеньора, кладет руки и голову ему
на колени, как делал это когда-то, сидя возле высокого трона, откуда
сыпались на него дары; потом воин просыпается и видит перед собой
лишь темные и мутные волны... Где утехи пиршественного зала? Где -
увы! увы! - блистающая чаша?»
Алкуин, описывающий в 801 году, вооруженную свиту архиепис­
копа Йоркского, отмечает, что «благородные воины» и «воины низко-
рожденные» живут бок о бок; свидетельство это говорит как о пестро­
те, свойственной каждому такому отряду, так и о том, что в этой среде
уже наметились отчетливые различия. Англосаксонские документы
оказывают нам великую услугу, обнаруживая причинную связь, кото­
рую не могли обнаружить скудные свидетельства эпохи Меровингов:
различия изначально заложены в любом социуме, но в данном случае

178
 Том I

этим различиям сильно способствовал распространявшийся все шире

и шире обычай помещать своих дружинников на землю. В зависимос­
ти от заслуг и услуг воинов договоры о сроках и условиях, на которых
земля предоставлялась в пользование, были разными, закрепляя тем
самым и делая более явственными социальные различия. Изменения в
терминологии свидетельствуют о многом. Из приведенных выше обо­
значений воинов одни со временем совсем вышли из употребления,
другие повысились в своем значении, третьи понизились. В начале
VII века слово geneat обозначало именно воина и весьма значительно­
го человека; в XI - скромного арендатора, который отличался от про­
стых крестьян только обязательством служить своему господину и ис­
полнять его поручения. Слово thegn, напротив, стало со временем
обозначать гораздо более почтенную категорию военных. По мере того
как все больше воинов получали земельные наделы, возникла необхо­
димость как-то именовать вооруженных домашних слуг, которые сме­
няли наделенных землей в свите господина. Их стали именовать knight,
и мало-помалу ничего от раба в этом слове не осталось. Более того, обы­
чай вознаграждать за службу землей настолько укоренился, что неза­
долго до нормандского завоевания многие knight были в свою очередь
наделены землей.
То, что различие между этими словами было зыбким, говорило, в
первую очередь, о том, что зыбкими были границы между социальны­
ми слоями. Другим свидетельством той же зыбкости были акты подчи­
нения: на всем протяжении средневековья, вне зависимости от соци­
альной значимости вассала, они то включали обряд вложения рук, то
не включали его. Во франкской Галлии последовательно осуществляе­
мый принцип разделения привел в конце концов к тому, что вассали­
тет воинов и крестьянское арендаторство разделились окончательно,
разделение это имело двоякие последствия. Во-первых, это различие
образа жизни и обязательств - с одной стороны, воинская служба, с
другой - землепашество, - а во-вторых, различие зависимости: у вас­
сала свободно выбранная пожизненная связь, у крестьян - наследствен­
ная зависимость, исключающая свободный выбор. В англосаксонском
обществе не было такого жесткого разделения.
Agrarii milites, «воины-крестьяне», подобное словосочетание мы уже
встречали в Германии, и точно таким же пользуется английский лето­
писец, перечисляя в 1159 году традиционные для Англии войска, кото­
рые она, не слишком изменившись и после завоевания, поставляла сво­
ему чужеземному королю (180). В эту эпоху воины-крестьяне были
своеобразным пережитком, век назад весьма распространенным явле­
нием. Кем же были в самом деле эти geneat и radmen, чьих наделов было
так много в X веке? Солдатами, пашущими землю, крестьянами, ис­
полняющими обязанности свитских и посыльных? Возможно, кое-кто

179
 М.Блок

из thegns выполнял наряду с военными обязанностями и черные крес­

тьянские работы? Похоже, что так оно и было. В Англии существовало
немало причин, которые способствовали подобному смешению: в ней
не было того социального субстрата с готовым разделением на классы,
который продолжал работать в Галлии, зато была противоположная тра­
диция дружинного общежития, свойственная северным странам; осо­
бенно ощутима она была в северных графствах, полностью скандина-
визированных, где, наряду со знакомыми нам уже drengs, встречались
и крестьяне - thegns. Еще одной особенностью Англии была меньшая
заинтересованность в лошадях. Дело не в том, что англосаксонские
феодалы обходились без них в хозяйстве, дело в том, что англичане пре­
имущественно сражались пешими. В битве при Гастингсе потерпела по­
ражение пехота, ее одолело смешанное войско, в котором кавалерия
поддерживала маневры пехотинцев. До нормандского завоевания в
Англии не существовало, как это было во Франции, совмещения поня­
тий «вассал» и «всадник» (chevalier), и если слово knight после прихо­
да нормандцев стало в конце концов не без колебаний обозначать имен­
но всадника, то скорее всего потому, что рыцари-всадники, которых
привезли с собой нормандцы, были в основном, как и большинство
knights, безземельными. Постоянные упраженення и тренировки, ко­
торых требовало умение вести конный бой, искусство владения тяже­
лым оружием, сидя на лошади, - для чего они были нужны крестьяни­
ну, который добирался на лошади только до места сбора?
Что же касается сложностей, которыми так или иначе оказались
чреваты пожизненные вассальные союзы, то в Англии они не успевали
проявиться. Причина в том, что отношения зависимости здесь, за ис­
ключением рабства, было очень легко разорвать. Законы запрещали вас­
салу оставлять своего господина без его на то соизволения. Но госпо­
дин не мог отказать в нем вассалу, если он возвращал назад полученную
землю и за ним не числилось никаких невыполненных обязательств.
Постоянно возобновляемый «поиск лорда»> был неотъемлемой приви­
легией свободного человека. Этельстан предупреждает, что «ни один
сеньор не имеет права чинить преграды вопреки праву». При этом, бе­
зусловно, условия частных договоров, местные или семейные обычаи,
власть сильного оказывались порой влиятельнее, нежели закон: мно­
гие из нижестоящих попадали в пожизненную, а значит, и наследствен­
ную зависимость. Но в то же время множество зависимых, весьма сред­
него достатка, тем не менее пользовались своим правом, как говорит
Domesday Book, «уйти к другому господину». Но и самый твердый и
четкий регламент для земельных отношений становился регламентом
для отношений человеческих. Среди земель, которые сеньоры жалова­
ли своим верным - точно так же, как на континенте в самом начале, -
180
 Том I

было много таких, что отдавались в полное владение, были и другие, с

временным сроком пользования: срок владения на них кончался вмес­
те с верностью. Земли, отданные во временное пользование, чаще все­
го назывались так же, как в Германии: аренда (laen, а по-латыни
praestitum). Но мы не наблюдаем, чтобы отношения: бенефиций - воз­
награждение с обязательным возвратом сеньору после смерти получа­
теля, были бы тщательно юридически проработаны. Епископ Уорчерс-
кий в начале XI века, раздавая бенефиции, разом требовал клятвы
верности, оброка и военной службы. При этом он назначал срок по ста­
ринному церковному обычаю: на три поколения. Бывало даже, что клят­
ва верности и жалование земли были разными процедурами и не име­
ли друг к другу отношения, так при Эдуарде Исповеднике некий князь
церкви пожаловал некоего мужа землей сроком на три поколения и в
то же время разрешил «на протяжении всего этого срока искать с этой
землей господина, какого пожелаешь», иными словами, разрешил быть
вассалом другого сеньора, вручив ему себя и полученную землю; во
Франции в эту эпоху, по крайней мере среди знати, двух хозяев у одно­
го вассала быть не могло.
Со временем в англосаксонской Англии отношения покровитель­
ства стали играть весьма важную роль в социуме, но прошло немало
времени прежде, чем именно они вытеснили другие подобные связи.
Господин публично отвечал за своих людей. Но кроме поддержки гос­
подином своих слуг, существовали и другие древние, мощные коллек­
тивные поддержки с тщательно разработанными законами: родовые узы
и соседские отношения. Точно так же военные обязательства каждого
находились в прямой зависимости от его благосостояния. Проследим,
как изменялось значение слова «тэн», понятия, которые оно в себе объе­
диняло, скажут нам о многом. Королю служили два типа полностью
вооруженных воинов: тэн, более или менее соответствующий француз­
скому вассалу, и просто свободный состоятельный человек. Эти две ка­
тегории частично совпадали, тэны, как правило, были отнюдь не бед­
ны. К X веку королевскими тэнами - они обладали определенными
привилегиями - стали называть всех свободных подданных короля,
даже не принесших ему вассальную клятву верности, но обладавших
большими земельными владениями, полученными, например, благо­
даря такому почтенному занятию, как выгодная торговля за морем. Та­
ким образом, одно и то же слово «тэн» обозначало и положение чело­
века, принесшего клятву личной верности, и принадлежность к
определенному имущественному классу; эта двойственность значений
могла существовать и сосуществовать только потому, что связь чело­
века с человеком не воспринималась тогда как непреложность, не подда­
ющаяся разрыву.
181
 М.Блок

Полагаю, что не будет ошибкой видеть в крахе англосаксонской

цивилизации крах общества, которое изжило старые социальные ин­
ституты, но не сумело заменить их новой системой зависимостей, стро­
гой иерархией отношений.
Историку феодализма, ищущему на Иберийском полуострове ма­
териал для изучения и сравнения, не стоит обращать взор к северо-во­
сточной Испании. Каталония, пограничная область Каролингской им­
перии, отделившись от нее, сохранила общественное устройство,
сходное с общественным устройством франков. То же самое можно ска­
зать и об Арагоне, хотя влияние на него было более опосредованным.
Совершенно оригинальным представляется общественное устройство
Астуро-Леонского королевства, включающего в себя Астурию, Леон,
Кастилию, Галисию и впоследствии Португалию. К сожалению, его
изучение находится в начальной стадии, и мы можем лишь в несколь­
ких словах обозначить его особенности (181).
Первые его короли и знать, наследники Вестготского королевства,
оказавшись в условиях, общих для всего Запада, поощряли отношения
личной зависимости. Князья, точно так же, как во всей остальной
Европе, имели личные вооруженные отряды, воинов которых они на­
зывали «criados», дословно «нахлебники», именно их в некоторых тек­
стах называют еще и вассалами. Но слово «вассал» было заимствова­
нием, употребляли его достаточно редко, и мы упоминаем об этом
только для того, чтобы показать, что и эта достаточно автономная часть
Иберийского полуострова тем не менее тоже испытывала, и с нараста­
ющей силой, влияние феодального строя Франции. Но могло ли быть
иначе, если столько французских рыцарей, ученых людей и чиновни­
ков постоянно двигалось туда и обратно по узким ущельям? Встреча­
ется в документах и слово «оммаж», и вместе с ним и сам ритуал. Но
исконный жест преданности здесь был другим: в знак верности цело­
вали руку, и этот поцелуй не был так уж тесно связан с определенным
обрядом, его повторяли достаточно часто, и со временем он стал про­
сто знаком вежливости. Хотя слово criados прежде всего вызывает в
памяти верных домашних слуг, которых в «Поэме о Сиде» называют
еще и спутниками героя, теми, «кто ест его хлеб»; тенденция заменить
раздачу хлеба и подарков жалованием земли, общая для всей Европы,
складывалась и здесь, другое дело, что возможность раздавать землю
была ограничена, раздавалась только та, которая была отвоевана у мав­
ров. Со временем и здесь сформировалось достаточно отчетливое по­
нятие земельной аренды в обмен на услуги с возвращением земли, если
служба прекращается. Несколько документов, по примеру иноземных,
а возможно, составленные французскими писцами, используют слово
«феод» в его латинской форме. В разговорном языке для обозначения
182
 Том I

того же понятия нашлось совсем другое слово: prestamo, и, что инте­

ресно, совершенно совпадающее по значению с немецким lehn и англо­
саксонской арендой.
Но практика жалования землей никогда не поведет в Испании к
той всемогущей системе вассально-феодальных отношений, которые
во Франции охватили не только всю страну, но и все слои общества.
Два весьма существенных обстоятельства накладывают свой отпеча­
ток на историю астуро-леонского королевства: Реконкиста и заселе­
ние отвоеванных территорий. На обширных территориях, отвоеванных
у мавров, сеньоры размещали крестьян с обязательствами колонов,
функции непосредственной службы сеньору у них практически отсут­
ствовали. Но эти крестьяне по-прежнему оставались воинами, служа
своеобразными пограничными войсками. Результатом этого было сле­
дующее: с одной стороны, в Испании крестьяне-арендаторы, платящие
оброк и исполняющие все работы, не могли содержать такого большо­
го количества вассалов, какое содержали крестьяне во Франции, с дру­
гой, вооруженный профессиональный воин не был здесь единственной
военной силой, более того, всадниками были не только профессиональ­
ные воины и знать. Наряду с кавалерией criados существовала и «крес­
тьянская кавалерия», составленная из самых богатых свободных зем­
ледельцев. Власть короля-военачальника более ощутимой и деятельной
была на юге Пиренеев. К тому же и королевства тут были гораздо мень­
шей величины, поэтому их повелителям было гораздо легче непосред­
ственно общаться с большинством своих подданных; таким образом,
не возникало смешения и путаницы между иерархической лестницей
вассалов и соподчинением чиновников, между феодом и должностным
местом. Но там не существовало и четкой вассальной лестницы - от
ступеньки к ступеньке - от мелкого конного рыцаря до короля, суще­
ствовали разрозненные группы верных, часто наделенные землями, ко­
торыми оплачивали их услуга. Слабо связанные между собой, эти груп­
пы не могли создать единой общественной и государственной
структуры. Из всего вышеизложенного становится ясно, что для завер­
шенного феодального общества характерны и необходимы два факто­
ра: своеобразная монополия воинов-профессионалов и исчезновение
всех других социальных и общественных связей, кроме вассальных.

183
 М.Блок

5. Ввезенный феодализм
Изучая царствование нормандских герцогов в Англии, мы сталки­
ваемся с любопытным явлением юридической иммиграции: переносом
на завоеванную территорию французских феодальных институтов.
Подобный перенос осуществлялся трижды на протяжении века. При­
мерно после 1066 года их перенесли через Ла-Манш, около 1030 года
выходцы из той же Нормандии, завоевавшие юг Италии, формируют
там герцогства, которые спустя век, объединившись, образуют коро­
левство Сицилия. Примерно в 1099 году крестоносцы основывают ко­
ролевство в Сирии.
У местного населения в Англии уже сложилось некое подобие вас­
сальных отношений, что облегчило приспособление к иноземному ре­
жиму. В Сирии завоеватели начинали с пустого места. Что касается юж­
ной Италии, то к моменту завоевания она была разделена на три части.
В лангобардских княжествах Беневент, Капуя и Салерно практика лич­
ной зависимости была очень распространена, но отсутствовала иерар­
хическая лестница. В византийских провинциях над толпой обездолен­
ных властвовали земельные, военные и торговые олигархи, оказы­
вавшие беднякам порой покровительство. А на землях, где правили
арабские эмиры, не было ничего похожего на вассалитет. Но как бы ни
были значительны эти контрасты, приживление вассально-феодальных
отношений становилось возможным, благодаря их классовому харак­
теру. Как в Англии, так и в Италии над деревенской чернью, а иногда и
над горожанами, исконно живущими на этой земле, возвышался пра­
вящий класс, состоявший преимущественно из захватчиков, к которым
присоединялась и некоторая часть местной знати, этот класс представ­
лял собой своеобразную экзотическую колонию, управляемую столь
же экзотическими законами.
Надо сказать, что привезенный феодализм был гораздо более упо­
рядоченным, нежели тот, что спонтанно развивался на местах. В юж­
ной Италии, которая была завоевана не только войнами, но и диплома­
тическими договорами, сохранилась как большая часть местной
аристократии, так и исконные традиции вместе с аллодами. И что ха­
рактерно, большая часть аллодов находилась в руках старой городской
знати. Напротив, ни в Сирии, ни в Англии - мы оставляем в стороне
некоторые терминологические колебания начального периода - сис­
тема аллодов не была принята. Землю держали только от сеньора, и
цепочка зависимостей, звено за звеном, поднималась к королю. Каж­
дый вассал был связан со своим сеньором, не только как слуга с госпо­
дином, но и как человек с человеком. Старинный принцип Каролингов
«принуждения с помощью сеньора» получил на этих землях, никогда
не бывших Римской империей, почти что идеальное воплощение.
184
 Том I

Англией управляла сильная королевская власть, которая перенес­

ла на завоеванные территории твердую административную систему
родного герцогства, и введенные таким образом институты представ­
ляли собой очень четко организованную структуру, которой, пожалуй,
не было нигде больше. Переходя со ступени на ступень, вассальные от­
ношения охватили все общество. Мы знаем, что именно в Нормандии
слово феод претерпело существенные изменения, обозначая в конце
концов любого рода аренду. Социальные сдвиги, очевидно, начали фор­
мироваться еще до 1066 года, но к этой дате они, безусловно, не завер­
шились. Вполне возможно, что они происходили одновременно и по
ту, и по эту сторону Ла-Манша, но направления были разными. Анг­
лийское право во второй половине XII века очень четко разделяло два
типа земель, отдававшихся в держание за определенные повинности.
В одну категорию входили мелкие крестьянские хозяйства, каких было
большинство, за эти земли платили черной работой, сроки владения
были неопределенными, и эти земли считались несвободными. Другие
земли, распределением которых занимался королевский двор, счита­
лись свободными. Именно они в своей совокупности и получили на­
звание феод (fee). Феоды рыцарей соседствовали тут с феодами крес­
тьян или горожан. Не будем думать, что только на бумаге. По всей
Европе начиная с XI и XII веков феод воина, как мы увидим впослед­
ствии, становился практически наследственным. В большинстве стран
он вдобавок стал считаться неделимым и передавался от отца к стар­
шему сыну. Именно так было и в Англии. Но право первородного по­
степенно разрасталось, сначала стали наследоваться все земли, имену­
емые fees, а затем и другие. Таким образом, привилегия старшинства,
которая станет одной из самых характерных черт социальных нравов
Англии и чреватой самыми разнообразными последствиями, по сути
дела, являлась знаком того, что феод изменил свой статус и стал реаль­
ным достоянием свободного человека. В иерархии феодальных обществ
Англия занимает место, противоположное Германии, в ней не выдели­
лась, как во Франции, общая категория людей, объединенных феодаль­
ными отношениями, которая подчинялась одним и тем же законам и
обладала одними и теми же правами. В Англии существовало два пра­
ва; но самой значительной частью общего закона - Landrecht было фе­
одальное земельное право - Lehnrecht.

185
 М.Блок

Г л а в а IV. КАКИМ ОБРАЗОМ

ФЕОД СТАЛ НАСЛЕДСТВЕННЫМ
ВЛАДЕНИЕМ ВАССАЛА

1. Проблема наследства:
«почесть» и обычные феоды
Монтескье поместил наследственное владение феодами в число
определяющих для «феодального порядка» элементов, в противопо­
ложность «политическому порядку» государства Каролингов. И у него
были на это основания. Хотя заметим сразу, что термин «наследствен­
ный» при ближайшем рассмотрении оказывается неточным. После
смерти держателя владение феодом никогда не передавалось его на­
следникам автоматически, просто со временем сеньор - за исключени­
ем ограниченного числа строго оговоренных случаев - потерял право
отказывать прямым наследникам в возобновлении держания, чему
предшествовало принесение нового «оммажа». Таким образом, осуще­
ствляемое наследование означало победу новых социальных отноше­
ний над устаревшим юридическим правом. Для того чтобы понять, по­
чему и как все это происходило, представим себе отношения сторон на
простом примере: покойный вассал оставил после себя сына и только
одного.
Клятва верности даже без наделения землей соединяла не столько
двух людей, сколько два рода, одному из которых было предназначено
повелевать, а другому подчиняться - иначе в обществе, где понятия
«кровь», «кровные узы» играли такую важную роль, быть не могло. На
протяжении всего Средневековья с огромным чувством говорили: «при­
рожденный» сеньор, подразумевая - сеньор по рождению. А с тех пор,
как возникло «помещение» вассала на землю, для наследника стало
прямой необходимостью продолжать службу отца. Отказаться или
уклониться от «оммажа» означало одновременно потерять вместе с фе­
одом и большую часть отцовского наследия, точнее, разрушить его це­
лостность. Отказ должен был казаться еще более невозможным, если
феод был пожалован как «возобновляемый», то есть являлся по суще­
ству наследственным аллодом. Практика земельного вознаграждения,
создав и закрепив связь человека с землей, неминуемо приводила к тому,
что земля должна была быть закреплена за семьей.
Сеньор в земельных отношениях обладал большей свободой. В пер­
вую очередь, ему было важно, чтобы не исполнивший своих обяза­
тельств вассал-«клятвопреступник» был наказан, а феод был передан
в руки более надежного слуги. И в связи с этим сеньор был больше

186
 Том I

всего заинтересован в своем праве отозвать феод обратно. Но вместе с

тем он не был заведомо враждебен и по отношению к наследнику, по­
тому что, в первую очередь, нуждался в тех, кто будет служить. А где
найдешь более надежных слуг, чем потомки тех, кто тебе уже служил?
К тому же отказать сыну в отцовском феоде значило поставить под удар
верность новых вассалов, возбудив в них недовольство и беспокойство
относительно их собственного потомства. По словам монаха Рихера,
который писал свою летопись при Гуго Капете, «обездолить отпрыс­
ка» значит лишить надежды всех «честных людей». И все же сеньор
был вправе потребовать обратно или передать в другие руки уступлен­
ную часть своего состояния, будь то земля, замок или доходная долж­
ность; он мог предпочесть наследнику прежнего вассала другого вер­
ного и передать феод ему, считая его более надежным или более
полезным. Церковь, хранительница практически неотчуждаемого иму­
щества, была главной противницей передачи феодов, которые она раз­
давала с большой неохотой, в наследственное владение.
Эти разнонаправленные тенденции особенно явственно сказались
в эпоху первых Каролингов, когда «бенефиции» довольно часто начи­
нают передаваться по наследству, так было с землями в Фолембрэ, по­
жалованными Карлом Великим во временное пользование Реймсско-
му собору и передававшимися по наследству на протяжении четырех
поколений, вплоть до царствования Карла Лысого (182). Иной раз вы­
ражением уважения по отношению к живущему еще вассалу была пе­
редача его феода наследнику. Архиепископ Гинкмар спрашивает, что
делать вассалу, если болезнь или старость мешают ему выполнять свой
долг? И разъясняет: пусть немощный передаст свои обязанности сыну,
и тогда сеньор не сможет забрать феод (183). По существу, это значило
признать заранее права наследника, который получил наследство при
жизни держателя, взяв на себя его обязанности. Жестокостью счита­
лось отбирать полученный отцом феод у малолетнего сироты, хотя тот
был еще не в силах носить оружие. Так, например, Людовик Благочес­
тивый был растроган слезными просьбами вдовы с младенцем на ру­
ках; Лу де Ферьер вымолил феод для сироты у добросердечного прела­
та, при этом никто из них пока еще не сомневается, что феод отдается
исключительно в пожизненное пользование. В 843 году некий Адалар
отдал монастырю Санкт-Гален немалое количество земли, часть кото­
рой уже была распределена между вассалами. Вассалы, перейдя под
руку церкви, имели право владеть полученным бенефицием пожизнен­
но, равно как и их сыновья в случае, если они согласятся нести ту же
службу. После чего настоятель вправе распоряжаться этой землей по
своему усмотрению (184). По всей видимости, Адалару казалось не­
удобным навсегда связать монастырю руки. Вполне возможно, что его
заботила судьба только сыновей его вассалов, потому что он их мог знать

187
 М.Блок

лично: в те времена оммаж воспринимался еще очень личностно, кла­

дя начало настоящим человеческим отношениям.
Вот на этой основе взаимных удобств и соглашений постепенно, на
протяжении неспокойного и щедрого на нововведения времени распа­
да Каролингской империи и сформировалось настоящее наследование.
Во всех странах эволюция бенефиция привела именно к этому
результату. Но для разного вида феодов вопрос наследования форму­
лировался по-разному и в разной терминологии. Одну их категорию
мы сразу отложим в сторону, специалисты по истории феодального
права назовут их потом «почетные феоды». Речь идет о государствен­
ных должностях, раздаваемых королем в качестве феодов.
Начиная с эпохи Каролингов, мы видим королей, связанных вас­
сальными отношениями с теми людьми, которым они доверяли глав­
ные государственные обязанности, в частности, управление террито­
риальными округами - графствами, марками и герцогствами. Но эти
должности, которые сохранили старинное латинское название «почес­
ти», были тщательно разделены с бенефициями. Разделяла их суще­
ственная черта: должности в отличие от бенефициев не были пожиз­
ненными. Данный титул в любую минуту мог быть отобран, и даже не
из-за провинности его носителя, а, напротив, к его выгоде, так как пе­
ремена поста могла оказаться повышением. Например, в 817 году граф
маленького графства на Эльбе был назначен главой очень важной фри­
ульской марки. Документы первой половины IX века, перечисляя щед­
роты государя по отношению к тому или иному из своих верных, не­
пременно отмечают, чем именно он был пожалован: «почестью» или
бенефицием.
Поскольку экономические условия не позволяли назначать за ис­
полнение обязанностей денежного вознаграждения, то сама должность
давала пожалованному содержание. Графу полагалась треть собранных
в его округе налогов, но это было не единственным источником его до­
хода, еще он имел право взимать в свою пользу налог с определенного
количества земель. Но главным его богатством была та власть, кото­
рую он получал над жителями своего округа, - и дело не в незаконных
доходах, возможность которых они ему предоставляли, - а в том, что в
те времена ничто так не ценилось, как положение господина. Так что с
многих точек зрения пожалование графством было самым роскошным
даром, которым можно было отблагодарить вассала. То, что граф одно­
временно становился судьей и военачальником, не выделяло его из ряда
тех, кто получили обычные бенефиции, так как любой из владельцев
имения осуществлял в нем свои права сеньора. Но как же решался воп­
рос о возвращении должности? По мере того как государственная
власть слабела, а начала она слабеть примерно с царствования Людо­
вика Благочестивого, получать обратно отданное становилось все труд-
188
 Том I

нее, так как осуществлять этот принцип способна только сильная

власть. Зато графы в это же самое время, воскресив привычки и нравы
аристократии времен заката империи Меровингов, делали все возмож­
ное и все с большим успехом, чтобы стать властелинами полученных
земель, укоренившись на них как можно прочнее. И преуспели. В
867 году Карл Лысый тщетно пытался отобрать у мятежного сеньора
графство Бург. Отныне ничто не мешало окончательно слиться двум
различным явлениям, которые имели между собой несомненное сход­
ство. Надо сказать, что уже во время расцвета Каролингской империи
«почестями» охотно называли все бенефиции королевских вассалов,
роль которых в государстве была необыкновенно близка к роли насто­
ящих чиновников. В конце концов это слово стало просто синонимом
феода, с той только особенностью - так было, например, в нормандс­
кой Англии, - что относили его к самым обширным земельным владе­
ниям, управление которыми давало немалую власть. Параллельно с
этим процессом, в силу еще более серьезного смыслового сдвига, зем­
ли, жалуемые в возмещение за службу, стали тоже называться бенефи­
цием или феодом. В Германии, где традиции Каролингов остались нео­
быкновенно живыми, епископ-летописец Тетмар, скорее духовное лицо,
чем историк, примерно в 1015 году четко отделяет само графство Мер-
себург от бенефиция, связанного с этим графством. Но с течением вре­
мени в обыденном языке люди перестали различать эти тонкости, они
называли бенефицием или феодом владение, которое служило источ­
ником одновременно и богатства, и власти. В 881 году в «Анналах Фул-
да» Карл Толстый записывает, что дал Гюгу, своему родственнику, «для
того чтобы тот был верным, несколько графств в качестве бенефиция».
А тем, кого церковные писатели охотно называли «новыми сатра­
пами» провинций, стало мало получаемых от короля полномочий, ко­
торыми они всегда пользовались к своей выгоде, потому что для того,
чтобы провинция приносила выгоды, нужны были еще и другие права:
право прикупать новые земли, строить замки на перепутьях дорог, брать
под небескорыстное покровительство крупные церкви, а главное, на­
бирать на местах новых верных. Процесс этот был долгим и потребо­
вал терпеливой работы не одного поколения людей, укоренившихся
на одном месте.
Таким образом, мы видим, что тяготение к наследственному владе­
нию родилось самым естественным образом из нужд территориальной
власти. Но мы сделаем грубую ошибку, если сочтем, что наследование
как явление возникло в результате слияния «почести» и феода. Обшир­
ные полномочия франкских графов, равно как и англосаксонских яр-
лов, никогда не считались данными в держание, тогда как лангобардс-
кие «гастальды* никогда не были даже вассалами. В государствах,
которые сформировались на обломках Каролингской империи, герцог-

189
 М.Блок

ства, марки и графства достаточно рано заняли место среди пожалова­

ний, и превращение их в наследственные владения соответствовало
общей тенденции к наследованию феодов. И все же речь идет о двух
различных явлениях, просто кое-где ход эволюции обычных и «почет­
ных» феодов совпадал. В дальнейшем мы покажем, как развивались
оба эти явления.

2. Развитие: французский вариант

В Западно-Франкском королевстве и Бургундии ранее других про­
винций ослабела королевская власть, в результате чего бенефиции, со­
зданные на базе исполнения государственных функций, были одними
из первых пожалований, ставших наследственными. Больше всего све­
дений по этому вопросу мы получаем из распоряжений Карла Лысого
в его знаменитом Кьерсийском капитулярии 877 года. Собираясь от­
правиться воевать в Италию, он стремится обеспечить исправное уп­
равление королевством в свое отсутствие, предусмотреть все сложные
случаи. Как поступить, если в это время какой-нибудь граф умрет?
Прежде всего, поставить в известность об этом государя, поскольку
только ему принадлежит право окончательного назначения. Своему
сыну Людовику, которого он оставляет регентом, король дает право на­
значать только временных правителей. Весь капитулярий проникнут
ревнивым духом власти. Вместе с тем государь стремится не нарушать
семейных притязаний знати, ее надежд на наследственную передачу
имущества, об этом свидетельствуют два рассмотренных им частных
случая. Может случиться так, что умрет граф, сын которого воюет за
Альпами вместе с государем. В этом случае Карл, запрещая регенту
самому решать вопрос замещения, успокаивает в первую очередь сво­
их соратников, он не хочет, чтобы его верные боевые товарищи обма­
нулись в надежде получить столь долго чаемое потомственное владе­
ние. И второй случай рассматривает Карл: сын во Франции, но он
«совсем мал». В этом случае от имени этого ребенка до дня вынесения
высочайшего решения графством будут управлять доверенные лица его
отца. Дальше этого дело в капитулярии не идет. Разумеется, государь
не стремился во всеуслышание и прямым текстом объявить, что вво­
дит принцип потомственного наследования. Зато этих умолчаний нет
в указе, который король поручает прочитать своему канцлеру перед ас­
самблеей. В нем он без всяких обиняков обещает передать сыну - сол­
дату итальянской кампании или малолетнему - «почести» отца. Бе­
зусловно, это была вынужденная политически щедрость. Она не
порывала с прошлым, ничего не устанавливала на будущее, она просто

190
 Том I

официально признавала для данного отрезка времени существование

вошедших в обычай привилегий.
Думается, что для того, чтобы понять, как на самом деле возникало
наследственное право, будет достаточно шаг за шагом там, где это воз­
можно, проследить историю главных графских родов. Возьмем, напри­
мер, предков наших королей третьей династии. В 864 году Карл Лы­
сый еще мог отобрать у Роберта Сильного его «почесть Нейстрию», с
тем чтобы передать ее другому. Но продлилось это недолго, потому что,
когда Роберт в 866 году пал под Бриссартом, он уже опять был управи­
телем земель, лежащих между Сеной и Луарой. Оставленные им сыно­
вья были и в самом деле очень малы и не унаследовали ни одного из
графств отца, которые король передал другому магнату. Нужно было
дождаться смерти этого чужака, и тогда в 886 году старший сын Робер­
та Эд вновь получает Анжу, Турень и, возможно, Блезуа. Больше эти
земли не выйдут из семейного владения. Во всяком случае, до того дня,
пока Робертинов не сгонят с их земель их собственные подчиненные,
преобразившись, в свою очередь, тоже в наследственных владельцев.
В череде графов одного и того же рода, которые приблизительно с 885
года и до своего угасания в 1137 году сменялись в Пуатье, был только
один перерыв и к тому же достаточно короткий (с 890 по 902 год), выз­
ванный несовершеннолетием преемника, с одной стороны, и подозре­
нием в его незаконнорожденности, с другой. Решение монарха отторгнуть
владения вдвойне красноречиво: он действует вопреки собственным
установлениям, но своим решением удовлетворяет наследственные
притязания потомка еще более древней графской линии, который, впол­
не возможно, настоятельно заявлял свои права. Спустя несколько ве­
ков Карл V и даже император Священной Римской империи Иосиф II
получат Фландрию только потому, что от брака к браку до них дотечет
капля крови того Бодуэна Железного, который в 862 году так дерзко
похитил дочь короля франков.
Однако, как мы видим, все приводит примерно к одному и тому же
периоду: решающий этап утверждения наследственного права прихо­
дится на вторую половину IX века.
Что же происходит с обычными феодами? Распоряжения Кьерсий-
ского капитулярия недвусмысленно распространяются не только на
графства, но и на бенефиции, которые сами королевские вассалы раз­
дают собственным верным и которые также можно считать своего рода
«почестями». Мало того, и в капитулярии, и в обнародованном указе
сделан еще один шаг. Король предписывает своим вассалам распрост­
ранить на своих подвассалов те милостивые распоряжения, которые
он сделал в их пользу. Мера, безусловно, продиктованная интересами
военной кампании: нужно успокоить и заинтересовать не только круп­
ную знать, которая будет стоять во главе войск, но и тех, кто станет в

191
 М.Блок

этих войсках воинами. Однако эта мера вовсе не случайность, она про­
явление глубинной сути всего общества: в социуме, где почти каждый
был одновременно и слугой, и господином, невозможно было допус­
тить, чтобы в милости, оказанной слуге, этот слуга, тут же превратив­
шийся в господина, откажет своим слугам. Каждый документ феодаль­
ной эпохи: древний капитулярий Каролингов и гораздо менее древняя
Великая Хартия англичан, классическая основа всех их свобод, - ос­
нованы на одном и том же принципе равенства всех слоев снизу довер­
ху в обладании привилегиями, и этот принцип был самым плодотвор­
ным в феодальном обществе.
Общественное мнение тех времен руководствовалось живым ощу­
щением своеобразной взаимообратимости семейного организма: услу­
ги, оказанные отцом, давали потомкам право требовать вознагражде­
ния. И это право в обществе, практически лишенном как письменности,
так и организованной юриспруденции, воспринималось как законное.
Нашло оно отзвук и во французской эпической поэзии. Хотя нарисо­
ванная поэтами картина, безусловно, нуждается в коррекции. По тра­
диции поэты описывают только особ королевской крови, а значит, и
проблемы касаются только больших королевских феодов. К тому же,
выводя на сцену первых Каролингских императоров, поэты изобража­
ют их, правда, не без оснований, куда более могущественными, чем ко­
роли XI или XII веков. Каролингские императоры настолько сильны,
что могут свободно распоряжаться всеми «почестями» королевства,
даже в ущерб прямым наследникам. Капстинги на такое уже не были
способны. Свидетельство поэтов в этом случае ценно лишь как более
или менее верная реконструкция давно ушедшего прошлого. Но оцен­
ка подобной практики, которая, без сомнения, распространялась на все
виды феодов, у поэтов резко отрицательна, причем они не упрекают
господина в противозаконных действия, они осуждают его с точки зре­
ния морали. За подобные действия мстит само небо, они влекут за со­
бой множество катастроф. Что, как не двойное ограбление господином
своего вассала, породило неслыханные беды, о которых повествует эпи­
ческая поэма о Рауле из Камбре? Хороший господин всегда держит в
памяти поучение, вложенное поэтом в уста Карла Великого, поучаю­
щего своего преемника- «Бойся феод отобрать у сиротки-младенца» (185).
Но много ли было хороших господ или тех, кто вынужден был быть
хорошим? Написать историю наследования значит изучить век за ве­
ком статистику унаследованных и не унаследованных феодов, но это,
учитывая состояние документации, нереально. Решение в каждом от­
дельном случае долго зависело от множества привходящих факторов,
а главное, от того, на чьей стороне была сила. Более слабые и плохо
управляемые церкви чаще всего сдавались под натиском своих васса­
лов уже с начала X века. Зато в отношении наследования крупных свет­
ских владений мы видим большие колебания вплоть до середины сле-

192
 Том 1

дующего века. Мы можем проследить историю феода Сен-Сатурнен в

Анжу, находившегося под властью графов Фулька Черного и Жоффруа
Мартелла (987-1060) (186). Графы отбирали его при малейшем про­
явлении неверности, а проще сказать, при отъезде вассала в соседнюю
провинцию, что могло послужить препятствием для несения службы.
В действиях графов нет и намека на уважение семейных прав. Среди
пяти держателей этого феода, сменившихся за шесть десятков лет, толь­
ко двое - похоже, это были два брата, - связаны кровными узами. Но и
между братьями затесался чужак. Оба эти рыцаря были сочтены дос­
тойными сохранять Сен-Сатурнен пожизненно, но после их смерти зем­
ля не отходила к их детям. Впрочем, ничто не указывает на то, что у
них были сыновья. Но если предположить, что ни один, ни другой не
оставили мужского потомства, то тем красноречивее выглядит молча­
ние на этот счет в очень подробной записи, из которой мы и черпаем
свои сведения. Запись эта была сделана с тем, чтобы обосновать права
вандомских монахов, в чьи руки по смерти многих владельцев в конце
концов попал этот феод, в ней последовательно перечисляются преды­
дущие владельцы, после чего его должно получить аббатство, так как,
судя по всему, отказ в имуществе прямым потомкам прежнего держа­
теля никому не кажется беззаконием.
Однако подобная точка зрения в это время отнюдь не норма, а ско­
рее наоборот. Уже около тысячного года в том же Анжу возникают глав­
ные династии сеньоров-помещиков. Нет сомнения, что в Нормандии к
1066 году феод уже повсеместно считался наследственным, потому что
именно с этим убеждением нормандцы и прибыли в Англию, и там это
право практически никогда не оспаривалось. В X веке, в случае, если
сеньор вдруг соглашался на наследственную передачу феода, он при­
казывал специально оговорить это согласие в акте пожалования. С се­
редины XII века ситуация меняется на противоположную: теперь осо­
бо оговариваются те редкие, исключительные случаи, когда феод
жалуют лишь в пожизненное владение. И во Франции, и в Англии в
это время человек, произнося слово феод, имеет в виду наследственное
владение; и если церковная община объявляет, что отказывается счи­
тать феодом службу своего чиновника, то это означает, в отличие от
прошлых времен, что община не берет на себя обязательство пользо­
ваться услугами сына так же, как пользовалась услугами отца. Уже на­
чиная с эпохи Каролингов сеньор при передаче феода отдавал пред­
почтение наследнику умершего вассала, именно такой практике
безусловно способствовало немалое количество «возвращенных фео­
дов», являвшихся по существу наследственными владениями; при пос­
ледних Каролингах и первых Капетингах почти повсюду была приня­
та инвеститура сына после отца. На протяжении второго периода
феодализма, когда в социуме формировалось и сформировалось юри­
дическое мышление, предпочтение сделалось правом.

7 — 8172 193
 М.Блок

3. Развитие: имперский вариант

Конфликт между социальными силами, лежавшими в основе свя­
занных с феодом изменении, явственнее всего обнаружился в север­
ной Италии. Представим себе феодальную иерархию лангобардского
королевства:'на вершине ее король, который начиная с 951 года с не­
большими перерывами является одновременно и королем Германии, а
с той поры, как был помазан папой, и императором; ступенькой ниже
его главные сторонники, могущественные бароны церкви и бароны-
военачальники; еще ниже толпа скромных вассалов этих баронов, яв­
ляющихся также вассалами и короля, и поэтому обычно называемых
«подвассалами». В начале XI века серьезное противостояние возникло
между двумя последними слоями. Подвассалы стали требовать феоды
в семейное владение; вассалы же настаивали на пожизненной аренде и
непременном возвращении их. В 1035 частные столкновения превра­
щаются в настоящую гражданскую войну. Объединенные клятвой, под­
вассалы Милана и его окрестностей нанесли армии баронов сокруши­
тельный удар. Новость о волнении достигла короля-императора
Конрада II в его далекой Германии и вынудила его приехать. Отказав­
шись от политики Оттонов, своих предшественников, которые всячес­
ки стояли за неотчуждаемость церковных земель, Конрад II принял
сторону своих низших вассалов, а поскольку Италия продолжала ос­
таваться «страной законов», и у нее, по словам короля, возник «зако­
нодательный голод», он издал 28 мая 1037 года ордонанс, который да­
вал наследственные права его подвассалам. Король распорядился,
чтобы все бенефиции, данные сеньорами светскими или церковными -
епископами, настоятелями и настоятельницами, переходят в потом­
ственное владение и наследуются сыновьями, внуками или братьями
точно так же, как и расположенные на этом феоде подфеоды. В этом
указе ничего не говорится об аллодах, добровольно превращенных в
феоды. Конрад II издает этот закон скорее как король, чем как глава
феодальной иерархии. Но таким образом привлекает на свою сторону
огромное большинство малых и средних рыцарей-феодалов. И хотя в
решении короля, безусловно, присутствовали и личные мотивы, в час­
тности, враждебное отношение к Ариберу, архиепископу миланскому,
главному противнику подвассалов, но смотрел он гораздо дальше, под­
нимаясь и над сиюминутными обстоятельствами, и над собственными
пристрастиями. Крупные феодалы всегда опасны и подозрительны для
монарха, поэтому король искал против них управы в союзе с их соб­
ственными воинами. Справедливость высказанного суждения подтвер­
ждается тем, что в Германии, где в распоряжении власти еще не было
такого орудия, как общий для всех закон, Конрад постарался достичь
194
 Том I

той же цели другими средствами, изменив в нужную ему сторону пол­

номочия королевского суда. Благодаря чему, по свидетельству своего
капеллана, он «привлек к себе сердца всех рыцарей, которые переста­
ли страдать из-за того, что бенефиции, полученные отцами, не доста­
нутся их детям».
По правде говоря, вмешательство имперской монархии в форми­
рование и утверждение права наследования говорит, в первую очередь,
о том, что формирование это уже близилось к завершению. Разве мы
не находим в той же Германии уже с начала XI века множество част­
ных договоров, которые признают потомственное владение отдельным
феодом? И если в 1069 году герцог Годфруа Лорренский чувствовал
себя настолько вправе распоряжаться землями, данными им своим во­
инам за службу, что совершенно спокойно подарил их через какое-то
время церкви, то впоследствии «ропот» оскорбленных верных был так
громок, что наследник герцога предпочел вернуть земли рыцарям и
отдал церкви другие (187). В привыкшей к законам Италии, в Герма­
нии, послушной власти относительно сильных королей, во Франции,
живущей без общих законов и почти что без королей, шел один и тот
же процесс, свидетельствуя о том, что формировали его причины бо­
лее глубокие, нежели политические интересы. По крайней мере, когда
речь шла об обычных феодах. Что же касается почетных феодов, то их
история в Италии и Германии отличается некоторыми оригинальны­
ми чертами, так как обе эти страны находились под довольно сильной
королевской властью.
Почетные феоды находились в ведении императоров, и закон ко­
роля Конрада II на них не распространялся. Однако существовало об­
щепринятое мнение о правах благородной крови, и оно играло свою
главенствующую роль в вопросах наследования должностей. Начиная
с IX века сюзерен лишь в исключительных случаях решался нарушить
столь почтенную традицию. Но все же решался. Общественное мне­
ние, эхо которого до нас доносят летописцы, осуждало такие решения,
как произвол. Король мог пойти на такое ради того, чтобы вознагра­
дить верного слугу, отстранить слишком юного сына или ненадежного
человека. Однако обойденный наследник получал в возмещение почет­
ную должность. Должность графа, например, переходила из рук в руки
среди очень малого числа семейств и на практике оказалась наслед­
ственной гораздо раньше, нежели само графство, взятое как террито­
рия. Более высокие посты, такие, как управление герцогством или мар­
кой, тоже долгое время зависели от прихоти верховного правителя. На
протяжении X века герцогство Баварское дважды ускользало из рук
наследника предыдущего правителя. Точно так же, как в 953 году мар­
ка Мисни, а в 1075 - марка Люзас. Средневековая Германия отлича-
7* 195
 М.Блок

лась архаическими обычаями, и главные почетные феоды империи до

конца XI века находились примерно в таком положении, в каком во
Франции они находились при Карле Лысом.
В следующем веке все процессы ускоряются. Конрад II соглашает­
ся сделать титул графа наследственным. Его внук Генрих IV и правнук
Генрих V сделают наследственными герцогства Каринтийское, Шваб­
ское и графство Голландское. В XII веке процесс пойдет дальше: права
сеньора, будь он самим королем, будут уступать место семейным пра­
вам вассалов.

4. Что произошло с феодом с тех пор,

как его стали передавать по наследству
Наследство переходит от отца к сыну, и сын каждый раз в семье
один, - эта схема была бы весьма удобной точкой отсчета для нашего
анализа. Но жизнь всегда сложнее схемы. С того дня, как общество
признало наследование по праву родства, на поверхность выходят раз­
нообразные внутрисемейные ситуации, порождающие немало проблем.
Общий обзор тех решений, которые разные общества предлагали для
устранения этих проблем, поможет нам понять, как с течением жизни
преображался феод и вместе с ним вассальные отношения.
Сын, а за неимением такового внук рассматривались как естествен­
ные преемники, которые должны были взять на себя те обязанности
отца или деда, которые они зачастую помогали исполнять им еще при
их жизни. Зато родные и двоюродные братья отца служили где-то в
других местах и другим сеньорам. Именно поэтому признание права
наследования за родственниками по боковой линии означало бы, что
пожалование окончательно превратилось в вотчину (188). Сопротив­
ление этому превращению повсюду было очень активным, но в Герма­
нии особенно. В 1196 году, когда император Генрих VI добивался от
своей знати согласия на наследование иного «имущества», а именно
королевской короны, он обещал в качестве благодарности за столь щед­
рый дар официально признать наследственные права родственников
по боковой линии. Закон этот так и не был принят. В результате в Гер­
мании на протяжении всего Средневековья, если не было особого на то
разрешения, или в первоначальном договоре не было специально ого­
воренного условия, или не существовало установившегося обычая, ко­
торый, например, определял в XIII веке наследование феодов, принад­
лежащих министериалам, немецкие сеньоры имели право передавать
свои владения только по прямой линии. Зато в других местах - будет
логично, если мы лишний раз подчеркнем отличие, - феод мог переме­
щаться по всем линиям родства среди потомства того предка, который

196
 Том I

первым получил его во владение. Но не мог уходить за пределы этих

родственных связей. Таково, например, было решение, принятое лан-
гобардским правом. В XII веке и во Франции, и в Англии под влияни­
ем этого права появились новые статьи в уложениях, касающихся вновь
созданных феодов. Но эти новые статьи шли вразрез с привычными,
общепринятыми. В королевствах Западной Европы стремление пре­
вратить феод в вотчину было настолько сильным, что ради него вла­
дельцы готовы были отдавать землю в пользу любых своих родствен­
ников. Единственное очень долго сохранявшееся ограничение - в
Англии оно так и не было отменено, - которое напоминало о том, что
феодальное право в период своего формирования было озабочено пе­
редачей обязанности военной службы, а не имущества, состояло в зап­
рете наследовать отцу после собственного сына: действительно, было
бы противоестественно, если бы обязанность воевать от молодого пе­
реходила к старику.
Столь же противоречащим специфике феода была передача его по
наследству по женской линии. Дело было не в том, что в Средние века
женщинам отказывали в праве управления. Напротив, никого не сму­
щало, если благородная дама председательствовала на суде вместо сво­
его отсутствующего супруга. Но женщины не носили оружия. Харак­
терно, что в Нормандии в XII веке обычай уже утвердил за женщинами
право наследования, но его отменил Ричард Львиное Сердце, как только
возникла его нескончаемая война с Капетингом.
По сути дела, все юридические доктрины, наиболее ревностно стре­
мящиеся сохранить первоначальный характер феода - в Лангобард-
ском королевстве, в латинской Сирии, при королевском дворе в Герма­
нии, - продолжали отказывать наследнице в том, в чем не отказывали
наследнику. Обещание Генриха VI своим самым крупным магнатам уп­
разднить запрет, ограничивающий права их дочерей и родственников
по боковой линии, говорит о том, что этот запрет в Германии продол­
жал действовать. Но вместе с тем это обещание свидетельствует и о
том, чего хотели могущественные бароны: милость, которую предло­
жил в качестве приманки Штауфен, основатели Латинской империи в
Константинополе будут требовать от своего будущего суверена чуть
позже. Надо сказать и другое: если в теоретической юриспруденции
существовал подобный запрет, то в юридической практике очень рано
стали делаться многочисленные исключения. Во-первых, сеньор чув­
ствовал себя вправе пренебречь существующим запретом, во-вторых,
запрет мог быть снят в угоду тем или иным местным обычаям, в-треть­
их, он мог быть отменен по специальному соглашению, оформленному
особым актом, как это было в случае с герцогством Австрийским в 1156
году. Во Франции и Англии, где управляли нормандцы, задолго до этой
даты уже признавали за дочерьми в случае отсутствия сыновей, и про-

197
 М.Блок

сто за родственниками в случае отсутствия прямой родни, такие же

нрава на феод, как и на остальное имущество. Дело было в том, что
очень скоро возникло весьма важное понимание: если женщина не мо­
жет носить оружия, то его может носить ее муж. Любопытно, что все
самые ранние случаи пренебрежения сущностью феода, когда его пе­
редавали дочери или зятю, относились к крупным французским кня­
зьям, которые первыми отвоевали и право наследственности на феод, а
значит, и возможность не воздавать за него личной службой. Робертин
Оттон, зять «верховного графа Бургундии», был обязан своему брач­
ному союзу получением в 956 году тех графств, которые в дальнейшем
послужили основой его герцогства. Наследственные права для потом­
ков по женской линии были признаны примерно одновременно с на­
следственными правами самих женщин, открывая возможность для
крупных и мелких родов заниматься брачной политикой.
Одной из нелегких проблем, которая с самого начала стояла перед
феодальным правом, было присутствие в семье малолетнего наследни­
ка. Недаром в литературе именно этот конфликт обычно был главным
в борьбе за наследство. С одной стороны - передать ребенку обязан­
ность воевать, какая глупость! С другой строны - лишить слабого
средств к существованию, какая жестокость! Решение этой дилеммы
возникло где-то в IX веке. «Не достигшие возраста» были признаны
наследниками, но только с момента, когда они смогут исполнять свои
вассальные обязанности; до этого временный управляющий должен
был получить вместо них феод, принести оммаж и нести службу. Мы
не говорим, опекун. Поскольку «получатель», на которого возлагались
все заботы феода, получал за это и все доходы с него с одним только
обязательством по отношению к малолетнему - поддерживать его су­
ществование. И хотя возникновение вассала «на время» в корне про­
тиворечило главной идее вассалитета, а именно связи до гроба вассала
и господина, это решение широко распространилось повсюду, где сис­
тема феода была наследием франкской Империи, так как примиряла
общественный долг военной службы с семейным долгом. Только в Ита­
лии, где не стремились в угоду феодальным интересам увеличивать
количество временных режимов, дело ограничивалось назначением
опекуна.
Однако очень скоро возникло любопытное отклонение от указан­
ного правила. Естественно, что во главе феода, заменяя малолетнего,
становился кто-то из его родни. По крайней мере, казалось, что пона­
чалу это было общим для всех правилом. И хотя сеньор тоже имел обя­
зательства по отношению к сироте в силу принятого им в свой час ом-
мажа от его покойного отца, мысль о том, что до совершеннолетия он
сам в обход родственников может стать заместителем собственного
вассала, представлялась совершенно абсурдной, поскольку сеньор нуж-

198
 Том I

дался в воине, а не в его земле. Но реальность очень скоро поправила

это правило. Знаменательно, что одной из первых попыток сеньора
стать заместителем своего слуги была совершена не кем иным, как фран­
цузским королем Людовиком IV по отношению к малолетнему наслед­
нику одного из самых главных герцогств королевства: Нормандии. Бе­
зусловно, было гораздо надежнее лично управлять Байё или Руаном,
чем рассчитывать на помощь не слишком верного регента герцогства.
Вмешательство в разных странах во временный протекторат сеньоров
свидетельствует еще и о том, что к этому времени ценность феода как
имущества, с которого можно получить доходы, превзошла ценность
вассальных обязательств, на исполнение которых уже не приходилось
рассчитывать.
Прочнее всего практика управления сеньора укоренилась в Нор­
мандии и Англии, где режим вассалитета был организован в пользу вы­
шестоящих. В тех случаях, когда этим сеньором оказывался сам король,
английские бароны терпели урон. Зато они получали немалую выгоду,
когда сами пользовались этим правом по отношению к своим поддан­
ным. И очевидно, это выгода была так существенна, что, когда в 1100
году, им было возвращено право семейного протектората, они не суме­
ли, а возможно, не захотели воспользоваться этим правом, и оно так и
осталось мертвой буквой. В Англии вообще институт протектората
очень быстро отклонился от своего первоначального назначения, и ре­
бенок вместе с управлением его феодом стал предметом продажи или
пожалования, и не только у крупных сеньоров, но и у короля. При дво­
ре Плантагенетов пожалование подобной должности было самым за­
видным вознаграждением. Но на деле, сколь бы ни были существенны
возможности, предоставляемые этой почетной должностью: содержа­
ние гарнизонов в замках, получение податей, охота в лесах и опусто­
шение рыбных садков, земли как таковые в данном случае имели среди
прочих даров наименьшее значение. Драгоценней всего был сам наслед­
ник или наследница. Поскольку, как мы видим, сеньору-покровителю
или его помощнику вменялось в обязанность еще и найти жениха или
невесту для своих подопечных, а эта обязанность предоставляла боль­
шие возможности для торговли.
Сомнений в том, что по самой своей сути феод не может быть раз­
делен, ни у кого не было. Взять ли феод - общественную должность -
разделение власти на местах грозило верховной власти, во-первых, ос­
лаблением руководства, которое осуществлялось от ее имени, а во-вто­
рых, затруднением контроля. Взять ли обычный феод воина-рыцаря -
раздел сделал бы невозможным несение военной службы, поскольку
трудно определить долю обязанностей, которую должен был бы нести
каждый из участников. К тому же феод изначально был расчитан на
содержание одного вассала и его свиты, части феода могло не хватить

199
 М.Блок

на вооружение нового воина, и он либо остался бы плохо вооружен­

ным, либо был бы вынужден искать себе богатство где-то в другом ме­
сте. Поэтому всем было понятно, что в случае, если феод становится
наследственным владением, он должен был переходить в руки только
одного наследника. Но в этом пункте требования феодального поряд­
ка вступали в противоречие с установившимся по всей Европе норма­
ми наследования, по которым наследники одного ряда имели равные
права. Этот важный юридический спор между двумя антагонистичес­
кими общественными позициями в разных странах и в разные времена
получал различные разрешения.
Первая проблема, которая нуждалась в решении, была следующей:
при наличии нескольких, одинаково близких покойному наследников,
кому отдать предпочтение? Иными словами, каков должен быть кри­
терий выбора единственного наследника между несколькими сыновь­
ями? Многие века существования аристократических родов и королев­
ских династий приучили нас к мысли, что наследство всегда передается
по старшинству. На самом деле, это не более чем очередная социальная
иллюзия, один из мифов, на котором покоится наше общество, не бо­
лее достоверный, чем миф «о большинстве», в который верят все, вклю­
чая оппозиционеров, считая, что желание большинства и есть закон. В
Средние века закон наследования по старшинству даже в королевских
домах принимался с большим сопротивлением. В некоторых сельских
местностях по древнему обычаю отдавали предпочтение одному из
сыновей, но это был младший. Мог ли он унаследовать феод? Похоже,
что поначалу был утвержден следующий обычай: сеньор имел право
ввести в наследство того из сыновей, которого он считал наиболее под­
ходящим для исполнения военной службы. По крайней мере, таким в
1060 году был порядок в Каталонии. Иногда сам отец представлял сво­
его преемника сеньору, сделав его своим помощником еще при жизни.
Или все наследники получали наследство при условии, что не будут
его делить.
Все эти старинные обычаи дольше всего продержались в Германии.
Они продолжали действовать еще в середине XII века. Наряду с ними
существовали и другие, порядок наследования в Саксонии, например,
свидетельствовал о существовавшем там глубоком чувстве семействен­
ности: сыновья сами выбирали того, кто станет среди них наследни­
ком. Разумеется, нередко случалось, что выбор падал на старшего, ка­
ким бы обычаем при выборе ни руководствовались. Вместе с тем никто
не хотел ввести в немецкое право обязательность этого предпочтения.
По словам поэта, это был «обычай вельхов», «чужой обычай». В 1169
году сам император Фридрих Барбаросса отдал корону не старшему, а
младшему. Отсутствие единого принципа наследования затрудняло со­
блюдение принципа неделимости. Старинные представления о равен-

200
 Том I

стве кровных родственников, укоренившиеся в обществе Священной

Римской империи, не встречали того мощного противостояния в фео­
дальной политике королевских и княжеских дворов, как это было в
других странах. Короли и управители земель в Германии были куда ме­
нее зависимы от службы своих вассалов, чем, например, короли Фран­
ции; оставленной им в наследство государственной структуры Каро-
лингов достаточно долго хватало для обеспечения им возможности
управлять, поэтому они куда меньше уделяли внимания системе фео­
дов. Германские короли были озабочены в первую очередь тем, чтобы
неделимыми были «графства, маркизаты и герцогства», как пишет в
своем указе 1158 года Фридрих Барбаросса, поскольку именно в это
время и началось дробление графств. В 1255 году впервые был разде­
лен герцогский титул, а вместе с ним и земли, жертвой раздела пала
Бавария. Что же касается обычных феодов, то закон от 1158 года вы­
нужден был признать раздел их законным. Landrecht (земельное пра­
во) в конце концов взяло верх над Lehnrecht (феодальным правом). Ре­
зультат воспоследовал много позже, к концу Средних веков под
влиянием самых разных факторов. В больших княжествах сами кня­
зья регулировали наследственное право с тем, чтобы предупредить раз­
дробление земель, а значит, и собственной власти, которой они доби­
лись с таким трудом. В целом, введение принципа старшинства для
наследования феодов, а потом превращение их в майорат было мерой,
укрепляющей собственность нобилитета. Династические и сословные
интересы, хоть поздно, но довершили в конце концов то, чего не спо­
собно было сделать феодальное право в Германии.
На большей части территории Франции развитие права наследо­
вания шло совершенно иными путями. Короли не были заинтересова­
ны в дроблении больших по территории княжеств, состоящих из нема­
лого количества графств, только в том случае, если могли использовать
их силы и укрепления для защиты страны. Но очень скоро главы про­
винций стали для королей не столько верными слугами, сколько опас­
ными соперниками. В целом, графства дробились редко, но с другой
стороны, сыновья имели обыкновение требовать свою долю наследства.
Из-за этого при каждом новом поколении общность имущества грози­
ла рассыпаться. Власть имущие достаточно быстро поняли грозящую
опасность и ввели, - где раньше, где позже, - право наследования по
старшинству. В XII веке это право было принято почти повсюду. Как в
Германии, но значительно раньше, большие провинции прошлого вновь
стали едиными и неделимыми, правда, уже не в качестве феодов, а в
качестве государств нового типа.
Что касается наследования обычных феодов, то заинтересованность
в службе - во Франции, этой феодальной стране по преимуществу, ее
201
 М.Блок

ценили значительно выше - достаточно рано продиктовала необходи­

мость ясного и твердого закона; после некоторых колебаний почти по­
всюду был принят закон о передаче их по старшинству. Между тем по
мере того, как былое держание постепенно превращалось в вотчину,
становилось все труднее исключать младших из наследования. Только
в нескольких областях, например, в Ко, сохраняли до конца и без изме­
нений закон о старшинстве во всей его строгости. В других местах при­
нималась моральная ответственность старшего за младших, ввиду это­
го старший, чтобы поддержать младших, имел право предоставить им
в пользование несколько участков отцовской земли. Установленный в
большинстве провинций, этот закон известен под названием «parage»,
«родственный раздел». Только старший сын приносил оммаж сеньору,
он один отвечал за несение службы и исполнение всех обязательств.
Он наделял своих младших братьев причитающимися им долями. Иног­
да, как в Иль-де-Франсе, младшие приносили оммаж старшему. Иног­
да, как в Нормандии и Анжу, оммажа не приносили, считая, что в силу
семейной привязанности среди близких никаких дополнительных форм
связи не нужно; так считалось до того дня, когда главный феод и под­
чиненные ему феоды, переходя от поколения к поколению, стали при­
надлежать столь отдаленным родственникам, что представлялось уже
неразумным полагаться только на голос крови.
Однако эта система не могла предупредить все опасности раздела
и избавить от них. Поэтому в Англии, где она была введена после нор­
мандского завоевания, в XII веке от нее уже избавились, вновь вернув­
шись к строгой передаче по старшинству. В Нормандии, где герцогам
удавалось пополнять свои войска в основном за счет своих вассалов,
семейный раздел феода допускался только в том случае, если в резуль­
тате возникало несколько новых рыцарских феодов, которые можно
было распределить между наследниками. Если феод был только один,
его не делили, и он целиком переходил к старшему. Но следить за ис­
полнением военной обязанности с такой суровостью могла только очень
мощная и хорошо организованная местная власть. На остальной тер­
ритории Франции попытки следовать традиции и избежать раздела
хотя бы крупных феодов, которые именовались обычно барониями, ни
к чему не повели: наследство стали делить между всеми наследниками
без различия. Только оммаж, который приносил старший, оставлял ему
и его старшим наследникам некую долю, напоминающую об ушедшей
в прошлое неделимости феода. Но впоследствии исчезло и это воспо­
минание о неделимости; обстоятельства, при которых это произошло,
бросают яркий свет на те изменения, которые к этому времени про­
изошли в самом институте феода.
Передача по наследству, прежде чем стать правом, долгое время
была милостью. Поэтому казалось уместным, чтобы новый вассал вы-

202
 Том I

ражал свою благодарность милостивому сеньору подарком, такое обык­

новение зафиксировано уже в IX веке. Но в феодальном обществе, по­
строенном на обычаях, любой добровольный дар со временем стано­
вился обязанностью. Обязанность подносить сеньору подарки легко
превратилась в закон еще и потому, что вокруг уже существовала такая
практика. По обычаю весьма отдаленных времен никто не мог всту­
пить во владение крестьянским наделом с сопутствующими ему повин­
ностями по отношению к сеньору, без ритуала инвеституры, которая
никогда не была бесплатной. И хотя военный феод находился на осо­
бом положении, он все равно был частью весьма запутанной системы
всевозможных прав, которая была так характерна для средневекового
мира. «Рельеф», «выкуп», «право мертвой руки» - все эти вошедшие в
обиход термины свидетельствовали, что во Франции налог за получа­
емое наследство платил и вассал, и крестьянин, который часто нахо­
дился на положении раба.
Рельеф принадлежал собственно феодальному праву и был разных
видов и категорий. Как почти все аналогичные подати, рельеф до
XIII века платили в основном натурой. Но если крестьянин отдавал
голову скота в качестве рельефа, то вассал-воин должен был отдать
ратные доспехи или коня, а иногда все это вместе. Таким образом сень­
ор приспосабливал плату к тем обязанностям, которые были связаны с
получаемой землей (190). Плата вносилась по-разному: то новый вла­
делец должен был принести доспехи, которые иногда, по взаимной до­
говоренности, заменялись суммой денег, равной их стоимости, то дол­
жен был отдать упряжь боевой лошади и прибавить к ней определенное
количество звонкой монеты. Со временем налог натурой уже не взима­
ли, заменив его денежным эквивалентом. Словом, форм воздаяния было
бесконечное множество, в каждой области они могли быть разными и
зависеть от случайных факторов. Принципиальные различия были в
другом.
В Германии обязанность платить рельеф за феод была очень рано
вменена строго определенному кругу людей - его платили держатели
подчиненных феодов, чиновники и помощники сеньора, бывшие в про­
шлом часто рабами. В этом вновь сказалась та иерархичность сословий
и имуществ, которая была так характерна для средневекового немец­
кого общества. Последствия ее были весьма серьезны. Когда примерно
к XIII веку обязательства службы практически перестали существо­
вать, и получить благодаря феоду солдат стало почти невозможно, не­
мецкий сеньор практически остался ни с чем: эту потерю понесли в пер­
вую очередь государства, поскольку самые многочисленные и богатые
феоды зависели, естественно, от королей.
Западные королевства, напротив, прожили промежуточный пери­
од: феод, перестав поставлять солдат, сделался источником доходов, и
203
 М.Блок

в первую очередь, этим доходом был рельеф, распространенный повсе­

местно. Английские короли в XII веке получали в качестве рельефа ко­
лоссальные суммы. Благодаря рельефу Филипп Август заставил сдать­
ся крепость Жьен, которая открыла ему путь на Луару. Что касается
мелких феодов, то их владельцы единодушно сделали своим главным
занятием сбор налогов на наследство, что повело к знаменательным ре­
зультатам: в XIV веке в парижском районе было официально призна­
но, что налог в виде боевой лошади освобождает вассала от всех обяза­
тельств по отношению к сеньору, кроме одного-единственного - не
положительного, а отрицательного - вассал не должен был вредить сво­
ему господину. Между тем, по мере того как феоды становились вотчи­
ной, наследники все с большей неохотой развязывали свои кошельки,
потому что инвеститура воспринималась теперь уже не как милость, а
как законное право. Не в силах окончательно отменить этот ритуал,
они с течением лет добились того, что как таковой налог был значи­
тельно облегчен. В некоторых местах он сохранился только для побоч­
ных родственников, чье право на наследство казалось не таким очевид­
ным. В соответствии с переменами, которые начались в XII веке и
затронули все ступени социальной лестницы, подати - их сумма меня­
лась и зависела или от произвола сеньора, или от ожесточенного торга,
после чего оформлялся особый акт, - наконец были упорядочены: для
них были выработаны особые, строго регламентированные тарифы. По
распространенному во Франции обычаю за изначальную точку отсче­
та был принят годовой доход с земли; по нему же рассчитывали сто­
имость одной денежной единицы, когда курс колебался. Там же, где
сумма налога была точно определена в денежных единицах, - самый
яркий пример этому Великая Хартия в Англии, - она без конца умень­
шалась; начиная с XII века и по наши дни такова судьба всех раз и на­
всегда определенных сумм.
Мало-помалу споры вокруг налога с наследства изменили подход
к самой проблеме наследования. «Родственный раздел» способствовал
сохранению обязанности служить, но сильно уменьшал доход от рель­
ефа: сеньор получал его только от потомков по старшей линии. До тех
пор, пока военная служба была важнее всего, такое положение дел ни­
кого не смущало, но как только возросло желание побольше получать,
оно показалось невыносимым. Первым законом, который принял в
1209 году один из Капетингов, была отмена «родственного раздела»,
его требовали бароны Франции, и получили, надо сказать, без всякого
труда от своего короля, который был самым могущественным сеньо­
ром своего королевства. Больше вопрос о неделимости имущества не
стоял, оно стало правилом. Но раздел и определение количества долей
принадлежало теперь непосредственно сеньору. На практике установ­
ление Филиппа Августа не так уж строго соблюдалось. Снова старин-

204
 Том I

ные традиции родового права вошли в конфликт с правом собственно

феодальным: после того, как из-за родственных связей был узаконен
раздел феода, те же родственные связи стали работать на то, чтобы эти
разделы не нарушили присущую роду солидарность. На деле «родствен­
ный раздел» исчезал очень медленно. Когда отношение к нему фран­
цузского бароната резко изменилось, это означало, что феод, бывший
когда-то платой за воинскую службу и верность, окончательно превра­
тился в приносящее доход владение (191).

5. Торговля феодами
В царствование первых Каролингов мысль о том, что вассал по соб­
ственной воле может продать свой феод, показалась бы вдвойне абсур­
дной: во-первых, имение ему не принадлежало, а во-вторых, он сам был
обязан платить за него личным исполнением определенных обяза­
тельств. С годами суть условий первоначального договора все больше
забывалась, и вассалы в случае нехватки денег или избытка щедрости
все свободнее располагали тем, что привыкали считать своим имуще­
ством. Немало способствовала этому и церковь, которая на протяже­
нии всего Средневековья весьма плодотворно трудилась над ослабле­
нием как семейных, так и вассальных уз, мешающих распоряжаться
собственностью по личному усмотрению: без пожертвований, «гасящих
адский огонь, как вода», это пламя полыхало бы неугасимо, а религи­
озные общины погибли бы от истощения, если бы сеньоры, у которых
не было ничего, кроме феода, не имели возможности отделить от дос­
тавшегося им от предков имения какой-либо части в пользу Господа и
Его святых. По сути дела, отчуждение феода содержало в себе два со­
вершенно различных аспекта.
Обычно собственно феод переходил при разделении надела на ка­
кую-то часть доставшейся по наследству земли. Традиционные повин­
ности, которые отягощали всю землю, собирались на определенной ее
доле, остававшейся в руках вассала. Так что выходило, что и в случае
раздела сеньор практически ничего не терял; потеря могла произойти
в совсем уж невероятном случае конфискации земли или превращения
ее в выморочное имущество. Была другая опасность - опасность, что
уменьшившийся феод не даст возможности зависимому исполнять свои
обязанности. Частичное отчуждение феода с освобождением от повин­
ностей тех жителей, которые жили на этой земле, во французском пра­
ве называлось «сокращение феода», а значит, и обесценивание. И к раз­
делу, и к сокращению в разных местностях относились по-разному. В
одних раздел в конце концов признали законным, но внесли ограничи­
вающие условия. В других стояли до конца, считая необходимым со-

205
 М.Блок

гласие непосредственного сеньора, то есть всей цепочки сеньоров, на­

ходящихся один над другим на ступеньках социальной лестницы. Бе­
зусловно, это согласие зачастую покупалось, и поскольку оно стало воз­
можностью получения выгоды, в нем отказывали все реже и реже. Мы
опять видим, как стремление к выгоде вступает в противоречие с инте­
ресами службы.
Полное отчуждение феода в еще большей степени противоречило
духу отношений вассала и господина. И дело было даже не в том, что
вместе с землей исчезали обязательства, а в том, что изменился вассал.
Эта ситуация доводила до крайности тот же парадокс, который возни­
кал при наследовании. Но при наследовании, имея некоторую долю оп­
тимизма, можно было надеяться на верность рода вассалов роду гос­
под. А на какую привязанность можно было рассчитывать, если
незнакомец приобрел обязательства васс&па лишь как «довесок» к вы­
годной покупке? Опасность, правда, могла быть устранена, если сень­
ора будут заранее вводить в курс дела. Так и начали делать почти с са­
мого начала. А точнее, сеньор забирал обратно феод, а потом, если была
на то его воля, отдавал его покупателю, который до этого приносил ему
оммаж. Само собой разумеется, что обычно все это готовилось, и про­
давец или даритель могли расстаться с феодом только после того, как
сеньор познакомится с тем, кто заменит продавца и с кем ведутся пере­
говоры. Подобная процедура, надо думать, стала существовать почти
сразу, как только появились феоды и «дарения». И точно так же, как в
случае с наследованием, главный этап можно было считать пройден­
ным, когда сеньор сначала практически, а потом юридически потерял
право отказывать в новой инвеституре.
Но не будем думать, что подобное изменение произошло плавно.
Ввиду анархии, царящей в X и XI веках, права сеньоров на феод были
основательно позабыты. Они будут вновь восстановлены в следующем
веке, благодаря, с одной стороны, успеху юридической мысли, а с дру­
гой, под давлением тех государств, которые были заинтересованы в
надежности феодальных отношений. Так было с Англией времен План-
тагенетов. Воскрешение и укрепление старинных принципов происхо­
дило почти повсеместно. В XIII веке сеньор с большим правом и гораз­
до тверже мог воспротивиться передаче феода церкви, чем раньше.
Церковь приложила немало усилий, чтобы стать самостоятельной
структурой в феодальном обществе, духовные лица были избавлены
от воинской повинности, но именно это служило законным основани­
ем отказа в феоде духовенству. В то же время короли и другие власть
имущие покровительствовали церкви, видя в ней то поддержку про­
тив нежелательных посягательств, то возможность сбора налогов.
Но согласие сеньоров очень скоро изменило характер - подобное
изменение нам знакомо: через некоторое время оно превратилось в за-

206
 Том I

конный налог на перемену владельца. У сеньора была и еще одна воз­

можность, он мог оставить феод за собой, выплатив компенсацию по­
купателю. Ослабление сеньориальной власти выражалось точно так же,
как и ослабление родовых связей; вместе с тем виден и обратный па­
раллелизм: где (как, например, в Англии) не привился обычай «отступ­
ного» за наследство, не возник и выкуп за феод. Однако привилегия
сеньора выкупать феод явственнее всего показывает, что феод преоб­
разился в вотчину, так как сеньору для того, чтобы вернуть себе свое
законное имущество, нужно было отныне вносить ту же сумму, что и
покупателю. Начиная с XII века феоды продавались или уступались
почти что свободно. Верные занялись торговлей. Торговля не укрепи­
ла их верности.

Г л а в а V. СЛУГА МНОГИХ ГОСПОД

1. Многочисленные оммажи
«У самурая только один господин», в этом старинном японском
изречении, которое вспомнил генерал Ноги в 1912 году, отказавшись
пережить своего императора, содержится главная суть любой систе­
мы, основанной на верности. Нет сомнения, что таков же был и глав­
ный принцип франкского вассалитета в самом начале его существова­
ния. В каролингских капитуляриях он не сформулирован только
потому, что сам собой подразумевался, и все их правила и речения ис­
ходят из него. Верный мог поменять господина только в том случае,
если господин, которому он принес клятву верности, был согласен ее
вернуть. Присягнуть другому господину, уже будучи чьим-то вассалом,
было строжайше запрещено. Все акты о разделе свидетельствуют, что
империя постоянно принимала меры, чтобы избежать перемещения вас­
салов. Память об этой первоначальной строгости сохранялась доста­
точно долго. Около 1160 года монах монастыря Рейхенау, переписы­
вая устав службы королевского войска, введенный императорами для
своих итальянских походов, вставил в этот текст апокрифические сло­
ва Карла Великого. «Если случится, - цитирует наш монах короля, счи­
тая, что передает дух старинных нравов, - что один и тот же рыцарь
будет связан со многими господами, дабы получить многие пожалова­
ния, то Господу это не понравится...» (192).
Однако уже задолго до этого времени представители рыцарского
сословия привыкли к тому, что можно быть одновременно вассалом
двух сеньоров, а значит, и многих сеньоров одновременно. Самый пер­
вый из известных на сегодня примеров относится к 895 году (провин-
207
 М.Блок

ция Турень) (193). На протяжении следующих веков таких примеров

становится все больше и больше, уже в XI веке баварский поэт, а к кон­
цу XII века лангобардский юрист считают подобную ситуацию совер­
шенно нормальной. Количество одновременно принесенных оммажей
было порой очень велико. В последние годы XIII века один немецкий
барон признавался, что получил феоды от двадцати разных сеньоров,
другой от сорока трех (194).
Самые разумные из современников точно так же, как мы, прекрас­
но видели, что подобное множество подчинений по существу отрицает
ту безоглядную верность свободно выбранному господину, которая
содержалась в приносимой клятве. Время от времени то юрист, то ле­
тописец, то сам король, как, например, Людовик Святой, меланхолич­
но напоминают вассалам слова Христа: «Никто не может служить двум
господам». В конце XI века знаток канонического права, епископ Ив
Шартрский счел необходимым освободить одного рыцаря от клятвы
верности, судя по всему вассальной, которую тот принес Вильгельму
Завоевателю, «ибо, - объяснил прелат, - это обязательство вступает в
противоречие с тем, которое этот человек уже дал раньше своему за­
конному господину, поскольку связан с ним по рождению и получил
от него свое наследственное имущество». Удивляет то, что подобное
отклонение возникло так рано и распространилось так широко.
Многие историки считают, что виной тому рано возникшее обык­
новение вознаграждать за службу феодами. Действительно, соблазн
иметь как можно больше хорошей земли толкнул не одного вассала на
поиск новых господ и принесение им оммажа. Разве не знаем мы слу­
чая во времена Гуго Капета, когда вассал короля отказывал в помощи
графу, настаивая на том, чтобы тот признал его своим вассалом? «По­
тому как, - заявил он, - не принято у франков сражаться иначе, чем в
присутствии или по приказу своего сеньора». Предлог был красивым.
Действительность хуже. Мы знаем, что за новую клятву верности он
получил деревню в Иль-де-Франсе (195). Остается только объяснить,
почему сеньоры так охотно принимали, а вернее, поощряли эти поло­
винные, четвертинные, в общем, частичные верности, что позволяло
вассалам, никого не смущая, давать столько противоречащих друг другу
обещаний. Начнем с эволюции этого института, который из своеобраз­
ной личной аренды превратился в наследственную вотчину и стал
объектом купли-продажи. Рыцарь, который дал уже клятву верности
какому-то сеньору, наверняка мог получить наследство или купить
феод, находящийся в ведении другого сеньора, и трудно себе предста­
вить, что этот рыцарь отказался от возможности приумножить свое со­
стояние только из-за того, что это связано с новой вассальной зависи­
мостью.
208
 Том I

Но не будем слишком настаивать и на этой причине. Появление

двойных оммажей все-таки не было связано с правом наследования;
самые первые примеры множественных оммажей представляют собой
именно одновременно данные клятвы верности, а вовсе не получение
феода по наследству. Скорее, совмещение наследственного оммажа с
уже принесенным было следствием очень рано зародившейся практи­
ки служения нескольким сеньорам. В Японии, где двойные клятвы вер­
ности считались жесточайшим злоупотреблением, между тем существо­
вали наследственные, а значит, и отчуждаемые феоды. Но поскольку
вассал получал свой феод только от одного-единственного господина,
то в результате перехода этого феода от поколения к поколению сло­
жилась следующая форма связи: один род, род слуг, служит и верен
другому роду, роду господ. Что же касается передачи феодов, то она
была разрешена только внутри группы вассалов, которые служили од­
ному господину. Как видим, правила несложные, и второе из них суще­
ствовало у нас в Средние века по отношению к зависимым нижнего
слоя: держателям сельских сеньорий. Это говорит о том, что вполне
возможно было создать закон, охраняющий вассалитет. Но никто, по­
хоже, не был этим озабочен. На самом деле, обилие оммажей, которое
превращало человека в слугу многих господ, - явление, которое станет
одним из главных разрушительных факторов института вассалитета,
было по сути только симптомом, обнаруживающим изначальную не­
прочность вассальной связи, которую все представляли такой крепкой.
Причинами этой непрочности мы еще будем заниматься.
Пока скажем только, что множественность связей была всячески
неудобной. В кризисные моменты вопрос выбора вставал настолько
остро, что общество не могло не искать ответа как в теории, так и на
практике. Если сеньоры вступили между собой в войну, то на чьей сто­
роне должен был выступить добропорядочный вассал этих двух хозя­
ев? Воздержаться значило совершить двойное предательство. Стало
быть, нужно совершить выбор. Каким образом? На этот счет была раз­
работана целая казуистика, и не только юристы внесли в нее свою леп­
ту. С тех пор как договоры стали письменными, клятвы верности обра­
стают все большим количеством тщательно взвешенных оговорок.
Общественное мнение колебалось между тремя вариантами решений
и тремя основополагающими критериями. Одним критерием было рас­
пределение оммажей по времени: первый значил больше, чем последу­
ющие; часто вассал в формуле клятвы верности, приносимой новому
сеньору, специально оговаривал, что преимущественное право требо­
вать исполнения обязательств имеет сеньор, которому он поклялся в
верности раньше. Между тем возник и другой вариант, который очень
откровенно и простодушно обнаруживал те мотивы, по которым так
много раз предавалась преданность: больше всего почитать нужно того

209
 М.Блок

господина, чей дар был самым щедрым. Уже в 895 году в несколько
иной связи мы встречаем этот мотив: монахи монастыря Сен-Мартен
просят графа Манса привезти им некоего вассала, на что граф отвечает
им, что этот вассал скорее не его, а графа-настоятеля Робера, «поскольку
он получил от него более значительное владение». Точно такой же кри­
терий был самым главным в конце XI века в конфликте между омма-
жами при графском дворе в Каталонии (196). И наконец, существовал
критерий, который основывался на позиции в войне: право первенства
принадлежало сеньору, который защищался сам, перед тем, который
помогал защищаться «другу».
Но никакое из этих решений не исчерпывало проблемы до конца.
Сам по себе факт, что вассал мог выступить против своего господина,
был достаточно серьезен; больше того, как можно было допустить, что
против этого господина будут использованы те средства, которые этот
сеньор дал своему слуге с совершенно противоположной целью? В от­
местку сеньору разрешалось временно отбирать отданный феод у вре­
менно неверного вассала Бывали и более парадоксальные решения: сам
вассал служил одному из противников, зато с тех земель, которые ему
предоставил другой, он должен был набрать условленное количество
воинов и отправить по назначению. В принципе не исключалась воз­
можность, что господин будет воевать против собственных слуг.
На практике все эти тонкости, все сложные усилия как-то согласо­
вать противоречащие друг другу системы, несмотря на долгие предва­
рительные переговоры, кончались зачастую тем, что решение оставля­
лось на произвол вассала. Когда в 1184 году разразилась война между
графом Геннегау (Эно) и графом Фландрии, сир Д'Авен, вассал обоих
сиятельных господ, попросил, чтобы суд графа Геннегау (Эно) вынес
решение, которое точно определило бы его обязательства. После чего
он всеми своими силами стал служить фландрской стороне. Столь под­
вижная верность была ли по-прежнему верностью?

2. Величие и упадок
«абсолютного оммажа»
Общество, которое не было в достаточной мере скреплено ни госу­
дарственными, ни семейными связями, особенно остро нуждалось в том,
чтобы подчиненные были прочно привязаны к своему господину, и, ког­
да обычный оммаж заведомо больше ничего не скреплял, была сделана
попытка создать еще один, сверх-оммаж. Это и был «совершенный, или
абсолютный оммаж».
Несмотря на некоторые неясности в области фонетики, общие для
истории средневековых юридических терминов, возможно, потому что

210
 Том I

они были одновременно книжными и разговорными и постоянно пере­

ходили из одного слоя языка в другой, нет никаких сомнений, что при­
лагательное «lige», которое было соединено с этим оммажем, про­
исходило от франкского корня, и в современном немецком ему
соответствует «ledig»: свободный, чистый. Уже писцы рейнской облас­
ти, которые в XIII веке передавали «человек lige» как «ledichman», чув­
ствовали это соответствие. Как бы там ни было, проблема происхожде­
ния этого слова второстепенна, а смысл, в котором оно употреблялось
в средние века, совершенно ясен. Рейнские юристы вновь были правы,
когда передавали его по-латыни как «absolutus». И сегодня перевод это­
го эпитета как «абсолютный, совершенный» будет наименее ошибоч­
ным. О келье, которую должен был иметь монах, говорили, например,
что она должна быть «абсолютно личной». Еще чаще так характеризо­
вали применение права. На рынке в Осере гири были монополией граф­
ства, они были «абсолютно графскими». Лишившись со смертью мужа
всех прав, которые дает супружество, вдова, владея собственным иму­
ществом, должна была именовать его «абсолютно вдовьим». В Генне-
гау земли, которые принадлежали сеньору и обрабатывались для него,
именовались «абсолютными землями» в отличие от держаний. Два
монастыря в провинции Иль-де-Франс делят между собой сеньорию,
которая до этого была неделимой; каждая часть перейдет в «абсолют­
ное владение» нового и единственного владельца. Тот же самый эпитет
употребляли, если речь шла не о вещах, а о людях, когда на них распро­
странялась такая же полная власть. Подчиняясь только архиепископу,
аббат Мориньи говорил, что он «абсолютно принадлежит монсеньору
Санса». Во многих областях раб, связанный со своим господином очень
прочно, назывался «абсолютной собственностью» (в Германии в том
же самом смысле употребляли иногда «ledig») (197).
Совершенно естественно, что когда среди оммажей вассала, слу­
жащего многим господам, выделялся один, который обязывал его быть
«абсолютно» верным, исполняя именно эти обязательства прежде дру­
гих, то этот оммаж стали называть «абсолютным»; мало-помалу вошло
в привычку говорить «абсолютный господин», и - с той удивительной
прямотой, какую мы отмечали уже не один раз, - «абсолютный слуга»,
на этот раз вассал, а не раб.
Начало этим особым оммажам было положено практикой без вся­
ких специальных названий: сеньор, получая оммаж, заставлял вассала
поклясться еще и в том, что тот будет предпочитать именно эти обяза­
тельства другим. Но за исключением нескольких областей, куда тер­
мин «абсолютный оммаж» проник достаточно поздно, эта фаза разви­
тия нового, еще никак не названного, явления теряется в тумане времен,
когда никакие, даже самые священные клятвы, еще не записывались.
Вместе с тем появление на достаточно обширной территории прилага-

211
 М.Блок

тельного «абсолютный», относимого к вассальной терминологии, сви­

детельствует о том, что множественные оммажи распространялись все
больше и больше. Мы встречаем «абсолютные оммажи», правда, не
слишком часто, в документах Анжу примерно с 1046 года, чуть позже
они появляются в Нормандии, в Пикардии и в графстве Бургундия. В
1095 году они распространяются настолько широко, что привлекают
внимание церковного собора, проходившего в Клермоне. Примерно в
то же самое время под другим названием такие оммажи появляются в
Барселоне; вместо «абсолютный слуга» каталонцы употребляют при­
лагательное романского происхождения - «soliu», «крепкий слуга». С
конца XII века институт абсолютного оммажа распространяется по­
всюду, где только была в нем необходимость. И можно быть уверен­
ным, что определение «абсолютный» вполне соответствует реальнос­
ти. Позже его первоначальный смысл значительно потускнеет, а
употребление в документах превратится почти в канцелярскую моду.
Если исходить из документов, относящихся примерно к 1250 году и
позже, то контуры карты, которые из-за недостатка сведений были до
этого весьма неопределенными, обретают относительную четкость.
Наряду с Каталонией, представлявшей очень сильно феодализирован-
ную пограничную марку, родиной нового оммажа можно считать Гал­
лию между Маасом и Луарой и Бургундию. Отсюда он перекочевал в
страны с ввезенным феодализмом: Англию, нормандскую Италию,
Сирию. От первоначального очага на своей родине «абсолютный ом­
маж» стал распространяться все южнее и южнее вплоть до Лангедока,
спорадически на юго-восток до долины Рейна. Ни в зарейнской Герма­
нии, ни в северной Италии, где лангобардская «Книга феодов» фикси­
ровала все сделки по датам, новый оммаж не получил широкого рас­
пространения. Эта, по существу, вторая волна вассалитета - так сказать,
волна подкрепления, - родилась почти что в тех же местах, что и пер­
вая. Но не достигла такого размаха.
«Скольким бы сеньорам ни служил этот вассал, - читаем мы в анг­
ло-нормандском судебном сборнике 1115 года, - в первую очередь он
обязан тому, кому принес «абсолютный оммаж». И ниже: «Нужно быть
верным всем сеньорам, всегда соблюдая клятву предыдущему. Но са­
мая крепкая клятва связывает с тем, для кого ты «абсолютный». То же
самое мы видим в каталонских «Уложениях» графского двора: «Сень­
ор «крепкого слуги» располагает его помощью всегда, во всем и против
всех; против сеньора абсолютный слуга действовать не может» (198).
Стало быть, «абсолютный оммаж» отменял все предыдущие, вне зави­
симости от дат. Он, в самом деле, был вне конкуренции. «Чистая» свя­
зующая нить обновляла во всей полноте первоначально существовав­
шие человеческие отношения. Идет ли речь об убийстве вассала? Среди
всех сеньоров «абсолютный сеньор» получит причитающуюся плату,

212
 Том I

цену за кровь. Идет ли речь о десятине на крестовый поход при Фи­

липпе Августе? Все сеньоры получали положенную долю от феодов,
которые зависели от них, в то время как «абсолютный сеньор» получал
налог с движимого имущества, которое в Средние века считалось наи­
более личным. Умный знаток канонического права Гильом Дюран, ко­
торый вскоре после смерти Людовика Святого анализировал вассаль­
ные отношения, совершенно справедливо поставил главный акцент на
«преимущественно личных» отношениях, которые связывали господи­
на и слугу при «абсолютном оммаже». Эти слова как нельзя лучше ха­
рактеризуют возврат к исконным франкским установлениям.
Но именно потому, что «абсолютный оммаж» был воскрешением и
повторением первоначального оммажа, его не могли не коснуться те
беды, которые погубили оригинал. Погубить его было тем более легко,
что ничего, кроме невесомых слов, устных или письменных, не отделя­
ли его от обычного оммажа, ритуал которого он повторял без малей­
ших изменений: после IX века способность создавать новую символи­
ку внезапно истощилась. Многие «абсолютные слуги» очень рано
получили инвеституру на земли, на управление и власть, на замки. Ка­
ким же образом, в самом деле, можно было лишить этого вознагражде­
ния или орудий власти потомство тех верных, чьи заслуга составляли
славу сеньора? Получение феода всякий раз влекло одни и те же по­
следствия: подчиненный отдалялся от своего господина; обязательства
мало-помалу отделялись от человека и переходили на землю, так что
со временем даже появилось выражение «абсолютная земля»; «абсо­
лют» стал наследственным и, что хуже всего, он стал объектом торгов­
ли. Совмещение обязательств, поистине язва вассалитета, подточило и
«абсолютный оммаж». Хотя именно для того, чтобы с совмещением
справиться, и был создан этот новый институт. Но уже в конце XI века
барселонские «Уложения» включают настораживающее ограничение.
«Никто, - гласит оно, - не может принести «soliu» более чем одно­
му господину, или, по крайней мере, он должен получить согласие того
господина, которому уже принес этот оммаж». Спустя век почти по­
всюду преграда была преодолена. Быть «абсолютным слугой» двух или
нескольких сеньоров считалось обычным делом. Хотя именно эти клят­
вы верности по-прежнему обладали приоритетом по сравнению с дру­
гими. Что же касается очередности между «абсолютными оммажами»,
то, определяя ее, вновь руководствовались все теми же весьма неопре­
деленными критериями, при помощи которых распределяли и простые.
По крайней мере, в теории. Практически вновь была распахнута дверь
предательству, оно было неизбежным. В результате к институту васса­
литета был пристроен еще один этаж. И больше ничего.
Но сама эта иерархия стала казаться бесполезным архаизмом, так
как «абсолютный оммаж» очень скоро стал обычным обозначением по-

213
 М.Блок

чти всякого оммажа. Вассальные связи стали иметь как бы две степе­
ни: послабее и покрепче. А какой из сеньоров был настолько скромен,
чтобы удовлетвориться худшим? В 1260 году из сорока восьми васса­
лов графа Фореза в Роаннэ только четыре, не больше, принесли про­
стой оммаж (199). Будучи исключением, эта клятва могла еще иметь
какие-то преимущества; став всеобщей, она лишилась всякого содер­
жания. Нет ничего более красноречивого, чем пример Капетингов. Убе­
див самых могущественных баронов королевства признать себя их «аб­
солютными слугами >\ что они получили от этих местных князьков, чье
положение было несовместимо с преданностью обыкновенных воинов,
кроме лишенных всякого содержания ритуальных формул? Иллюзия
Каролингов, которые надеялись с помощью оммажа обеспечить себя
верными слугами, вновь потерпела крах.
В двух государствах, куда феодальные порядки были ввезены, - в
Англии после нормандского завоевания и в Иерусалимском королев­
стве, - изменения были несколько другого характера в силу того, что
монархия была там более могущественной. В этих государствах коро­
ли сочли, что «абсолютный оммаж» как лучший по сравнению с обыч­
ным вассалы должны приносить именно им, и прежде всего позаботи­
лись и не без успеха о том, чтобы получить на него монополию. Не
нужно забывать, что власть короля не ограничивалась личными васса­
лами. Любой подданный в их стране, пусть даже получивший феод не
от короны, был обязан повиноваться королю. Поэтому и в Англии, и в
Иерусалимском королевстве название «абсолютные слуги» стало со
временем относиться ко всем вообще подданным, которые зачастую
должны были подтвердить свою верность клятвой королю, иными сло­
вами, ко всем свободным людям вне зависимости от места, занимаемо­
го ими в феодальной иерархии. Свое первоначальное значение это по­
нятие сохраняло в тех случаях, когда, уже не участвуя в системе
вассальных отношений, оно стало обозначать подчинение как таковое,
подчинение государственной власти при перегруппировке социальных
сил в рамках государства.
Очевидно, средство, найденное для воскрешения первоначальной
личной связи между вассалом и господином, оказалось бессильным.

214
 Том I

Г л а в а VI. ВАССАЛ И СЕНЬОР

1. Помощь и защита
«Служить» или, как еще говорили, «помогать» - и «защищать»: эти­
ми очень незамысловатыми словами самые старинные документы оп­
ределяют обязательства вооруженного верного воина и его господина.
Именно в те времена, когда эти обязательства были обозначены так
туманно и вместе с тем так ясно, связь между господином и слугой
ощущалась как необыкновенно прочная и крепкая. Определить не оз­
начает ли вместе с тем и ограничить? И все же потребность юридичес­
ки уточнять последствия оммажа все росла. Особенно когда речь шла
об обязательствах подчиненного. Давно прошли времена, когда вассал
выступал в роли скромного домашнего служителя и должен был «слу­
жить сеньору во всех его надобностях и исполнять, что он прикажет»,
теперь эта роль ему казалась унизительной (200). К тому же, живя на
земле феода, вдалеке от сеньора, можно ли было быть постоянно в его
распоряжении?
В работу по определению обязанностей и обязательств, которая
мало-помалу двигалась вперед, профессиональные юристы включились
достаточно поздно и не слишком эффективно. Так, например, мы ви­
дим, что около 1020 года епископ Фульберт Шартрский, знаток кано­
нического права, и потому мыслящий юридическими категориями,
предпринимает попытку проанализировать оммаж и его последствия.
Но эта попытка, любопытная как симптом того, что область, не интере­
сующая до той поры людей ученых, впервые привлекает их интерес,
ничего не дает нам, по существу, оставаясь пустой схоластикой. Глав­
ную роль в определении оммажа сыграл обычай, питаемый, с одной сто­
роны, всевозможными случаями, а с другой - юридической практикой
судов, в которых заседали большинство вассалов. Со временем возникла
привычка вносить непосредственно в договор различные оговорки, по­
началу традиционные, а потом уже нет. Их стали вносить чаще еще и
потому, что оммаж обычно сопровождался всего несколькими тради­
ционными словами, зато клятву верности можно было удлинять сколь­
ко угодно. Таким образом тщательно детализированный договор заме­
нил первоначальное полное подчинение человека. От излишней
осторожности, которая сама по себе красноречиво свидетельствует об
ослаблении связи, от вассала не требуют обещания помощи. Он дол­
жен пообещать теперь, что не будет вредить. Во Фландрии в начале
XII века этим отрицательным условиям придавали такую важность, что
они стали отдельным документом под названием «безопасность», в ней
клялись после клятвы верности, уполномочивая сеньора в случае на-

215
 М.Блок

рушения отобрать обратно оговоренные залоги. Но само собой разуме­

ется, при этом положительные обязательства все-таки оставались глав­
ными.
Первоочередным долгом вассала была воинская помощь. Он клял­
ся «устами и руками», что будет сам лично воевать вместе со своим
сеньором на лошади в полном доспехе. При этом вассал редко являлся
на поле боя один. Кроме собственных вассалов, - если только они у
него были, - которых он собирал под свое знамя, его сопровождали,
согласно обычаю и достоинству, один или два стремянных. Зато пехо­
тинцев в его окружении не было. Роль пехоты в бою считалась доволь­
но скромной, а вот прокормить значительное количество народа было
совсем непросто, поэтому глава армии обычно ограничивался своими
крестьянами, которых забирал со своих земель или у церкви, покрови­
телем которой числился. Часто вассала обязывали служить в гарнизо­
не при замке сеньора - или во время военных действий, или постоян­
но, по очереди со своими соратниками, - поскольку крепость не могла
обходиться без гарнизона. А если у самого вассала был хорошо укреп­
ленный дом? Он должен был предоставить его по первому требованию
своему господину.
Мало-помалу разница в социальном положении и возможностях,
различные традиции, частные договоры, порой даже злоупотребления,
превратившиеся в права, вносили в вассальные обязательства множе­
ство изменений. Но все они в целом были направлены на облегчение
долга вассала.
Серьезная проблема возникла в связи с иерархией оммажей. Вас­
сал - слуга и господин одновременно - обычно имел в свою очередь
своих собственных вассалов. Долг, повелевавший ему помогать всеми
силами своему господину, по идее, должен был бы вменять ему в обя­
занность являться в королевское войско во главе отряда, состоявшего
из зависимых от него держателей. Однако, по установившемуся доволь­
но рано обычаю, число воинов, которых вассал был обязан привести с
собой, определялось заранее раз и навсегда, и было оно значительно
меньше того, какое этот вассал мог задействовать, ведя свои собствен­
ные войны. Как пример возьмем епископа Байо, жившего в конце
XI века. В его распоряжении было около сотни вооруженных всадни­
ков, но герцогу Нормандии, своему непосредственному господину, он
должен был привести только двадцать. Королю же, от которого герцог
в качестве феода держал Нормандию и которому епископ присылал
двадцать рыцарей, полагалось всего десять воинов. Это уменьшение
военной помощи, по мере того как ступеньки социальной лестницы шли
вверх, - против чего в XII веке попробовали бороться Плантагенеты,
но без большого успеха, - и было той главной причиной, из-за которой
216
 Том I

вассальная система оказалась в конечном счете неэффективной как ору­

дие защиты и завоеваний в руках государственной власти (201).
И крупные, и мелкие вассалы прежде всего были озабочены тем,
чтобы не оставаться в войске на слишком долгий срок. Для того чтобы
ограничить его, прямых оснований не давали ни традиции Каролинг­
ской империи, ни первоначальные обычаи вассалитета: и слуга, и до­
машний воин оставались в войске ровно столько, сколько нужно было
королю или господину. Зато старинные правила германцев, наоборот,
предполагали обязательный длившийся сорок дней, или, как говорили
в старину, сорок ночей, отпуск. Чтобы получить его, не нужно было
никаких особых процедур. Военное законодательство франков меха­
нически включило его как максимальное время отдыха между первым
и вторым призывом на службу. Эта традиционная цифра и пришла на
ум первой, когда речь зашла о службе в войске, и в конце XI века таким
стал обычный срок, на который люди призывались в войско. Как толь­
ко срок истекал, они имели право вернуться к себе домой, и, как прави­
ло, на весь оставшийся год. Конечно, чаще всего они все-таки задержи­
вались в войске. В некоторых областях пытались превратить эти
задержки в обязательство. Но с некоторых пор задерживание стало воз­
можным только за счет сеньора, который должен был платить за за­
держку возмещение. Когда-то платой за военные услуги был феод, но с
течением времени феод стал настолько далек от своего первоначаль­
ного назначения, что возникла необходимость в дополнительной оп­
лате.
Однако сеньор призывал к себе своих вассалов не только в случае
войны. В мирное время они составляли его «двор», являлись на «ку­
рии», то есть сеньор собирал своих вассалов по определенным датам,
чаще всего по большим церковным праздникам, и они собирались то
на суд, то на совет, так как мораль того времени требовала, чтобы по
всем важным вопросам сеньор советовался со своими помощниками,
то сопровождали своего господина в виде почетной свиты. Появиться
на людях в окружении многочисленных слуг, которые и сами по себе
могли стоять достаточно высоко на ступенях социальной лестницы,
прилюдно пользоваться услугами стремянного, кравчего, стольника -
люди того времени придавали высокое символическое значение подоб­
ным зрелищам - было для господина возможностью убедительно про­
демонстрировать всем свою власть и с удовольствием убедиться в ней
самому.
Об этих куриях, «великолепных и многолюдных», постоянно упо­
минают эпические поэмы, сделав их своим любимым местом действия
и явно преувеличивая их пышность. Даже для тех, где присутствовал
король, сидящий с короной на голове, картина явно была слишком ле­
стной. Не говоря уж о скромных сборищах, которые устраивали мел-

217
 М.Блок

кие или средние бароны. Между тем на этих собраниях решались са­
мые разные, и часто насущные, вопросы, а самые торжественные из них
привлекали, кроме обычного состава, еще и множество зрителей - раз­
ношерстного народа, среди которого попадались и авантюристы, и бро­
дяги, и воришки. Сеньор во время этих празднеств по обычаю и из соб­
ственного интереса одаривал своих людей подарками: лошадьми,
оружием, одеждой, что было, с одной стороны, залогом их верности, а с
другой - знаком их подчинения. Присутствие на этих торжествах - на­
рядно одетых, как предписывает аббат Сен-Рикье, «по своим средствам
нарядно украшенных» - вассалов считалось обязательным: самые ос­
новательные документы не оставляют на этот счет никакого сомнения.
«Граф, - гласит «Барселонское уложение», - должен, если он держит
двор: вершить справедливый суд.., помогать обиженным.., оповещать о
часе обеда трубами, чтобы благородные и неблагородные могли прий­
ти и принять в нем участие; одаривать своих грандов плащами; забо­
титься о королевском войске, которое опустошит земли Испании, по­
свящать в рыцари». Стоящий гораздо ниже по социальной лестнице
мелкий пикардийский рыцарь, ставший в 1210 году абсолютным вас­
салом видама Амьена, обещает ему с одинаковым пылом и военную по­
мощь в течение шести недель, и «приходить, если буду позван, на праз­
дник, который устроит пресловутый видам, и оставаться на нем с женой
неделю, содержа и ее, и себя на свои деньги» (202).
Наряду со многими другими, последний пример показывает, на­
сколько была в конце концов регламентирована не только военная
служба в войске, но и служба при дворе. Хотя это не означает, что оба
эти обязательства были равнозначны. Служба в войске всегда была по­
винностью. Служба при дворе сулила немало выгод: щедроты сеньора,
даровой стол, участие в управлении. Вассалы от нее не уклонялись. До
самого конца феодального периода курии в какой-то мере противосто­
яли тому отчуждению, которое возникало из-за жизни вассалов в сво­
их усадьбах, способствуя личным контактам сеньора со своими под­
данными, без которого не существует никаких связей и человеческих
отношений.
Клятва вассала обязывала его «помогать» своему сеньору всем, чем
только возможно, что подразумевало: мечом и советом. Но пришло вре­
мя, когда вассал должен был помогать господину и своим кошельком.
Денежная помощь обнажила то глубинное единство системы зависи­
мостей, на которой держалось феодальное общество. И раб, и так на­
зываемый «свободный» держатель в сеньории, и подданный королев­
ства, и, наконец, собственно вассал - любой, кто повиновался, должен
был приходить на помощь своему господину, как только возникнет на­
добность. А бывает ли надобность больше, чем надобность в деньгах?
Название той дани, которую был вправе собирать господин с подчи-

218
 Том I

ненных ему людей, - во всяком случае, во французском феодальном

праве, - было одинаково вне зависимости от ступеней социальной лес­
тницы. Говорили просто «помощь», или «талья» (taille), образное на­
звание, происходящее от глагола «отрезать», которым давали понять,
что отрезается кусок достояния и превращается в налог (203). Но есте­
ственно, что при одинаковых названиях история каждого из этих по­
боров в разных социальных слоях была разной. Нас интересует в пер­
вую очередь талья, котрую платили вассалы.
Поначалу мы видим практику обыкновенных, более или менее доб­
ровольных подарков по исключительным случаям. Германия и север­
ная Италия, похоже, так и остались до конца феодальных времен на
этой стадии: знаменательный пассаж из «Саксонского Зерцала» гово­
рит о вассале, который «служит сеньору и дарит ему подарки». В этих
странах вассальные связи не стали настолько значимыми и прочными,
чтобы сеньор после того, как его вассалы выполнят первоначальные
обязательства, мог потребовать еще и дополнительной помощи и ее по­
лучить. По-иному обстояли дела во французском королевстве. Во
Франции к концу XI века и началу XII века, то есть примерно в то же
самое время, когда повсюду распространялась талья, собираемая с де­
ревенских держателей, иначе говоря, когда денежный обмен стал бо­
лее интенсивным, и значит, денежные нужды господ - более настоя­
тельными, а кошельки плательщиков более тугими, распространился
и новый побор среди вассалов, тоже называемый талья, о чем мы и име­
ем свидетельства. В 1111 году на одном анжуйском феоде насчитыва­
ется четыре тальи: на выкуп сеньора, если его взяли в плен; на рыцарс­
кое вооружение его старшего сына; на замужество его старшей дочери;
и на покупку земли (204). Последний побор ввиду его слишком боль­
шой неопределенности очень скоро исчезает почти повсюду. Зато три
первые, наоборот, остаются и закрепляются. К ним иногда прибавля­
ются и другие: например, талья на крестовый поход или талья, кото­
рую собирал сеньор в том случае, если его собственный сеньор требо­
вал с него тальи. Таким образом деньги, которые уже появились в
обращении между связанными феодальными отношениями людьми -
мы имеем в виду выплату рельефа, - проникли и в базовые отношения,
которые изначально сводились к преданности и службе.
Была и еще одна дорожка, по которой в эти отношения проникали
деньги. Например, человек не мог явиться на военную службу. В этом
случае сеньор назначал штраф или компенсацию; иногда вассал вно­
сил ее заранее. Эту сумму называли «тальей на войско» или тоже «служ­
бой», согласно характерному для Средних веков словоупотреблению,
по которому компенсация зачастую перенимала название того обяза­
тельства, за которое его платили. По правде говоря, практика денеж­
ного откупа получила распространение только среди двух типов фео-

219
 М.Блок

дов: тех, что попали в руки религиозных общин, члены которых не мог­
ли носить оружия, и тех, которые впрямую зависели от могуществен­
ных монархий, - короли извлекали выгоду из всего, в том числе и из
несовершенства вассальной системы пополнения войска. На осталь­
ных феодальных держаниях, начиная с XIII века, военные обязатель­
ства становились все менее суровыми, на них зачастую обходились без
каких-либо компенсаций. Более того, даже денежная «помощь» часто
переставала быть обязательством. Феод, перестав обеспечивать надеж­
ных слуг, не стал и обильным источником денежных доходов.
Обычай не требовал от сеньора в ответ на клятву вассала тоже пись­
менно или устно клясться. Обещания господина относятся к гораздо
более позднему времени и дает он их всегда в исключительных случа­
ях. Поэтому у нас нет достаточных данных для того, чтобы так же под­
робно, как обязательства вассала, изучить обязательства сеньора. Само
обязательство защищать носит слишком обобщенный характер и его
труднее детализировать, чем конкретные обязательства. «От всех су­
ществ живых и мертвых» будет защищен слуга своим господином.
Прежде всего телесно. Но и имущественно тоже, особенно в том, что
касается феодов. От своего защитника, который, как мы увидим, будет
и его судьей, вассал ждет быстрого и скорого правосудия. Прибавим к
этому выгоды, которые обеспечивал сильный в анархическом обществе,
покровительствуя слабому. Разумеется, подобная помощь не могла не
цениться. Но вместе с тем вассал, вне всяких сомнений, отдавал много
больше, чем получал. Изначально феод в качестве платы за службу вос­
станавливай равновесие. Но по мере того, как феод превращался в на­
следственную вотчину, его первоначальное назначение было забыто;
неравенство обязательств и компенсации становилось вопиющим, и
желание вассалов, чувствующих себя обделенными, уменьшить свои
тяготы становилось все настоятельнее.

2. Вассалитет, заместивший родство

Однако ограничиться сведением дебита и кредита в отношениях
вассала и сеньора значит лишить картину жизненности и полнокро­
вия. Вассальные отношения как отношения личной завимости появи­
лись на исторической сцене тогда, когда родственная солидарность ста­
ла недостаточно эффективной. Человек, не имеющий господина и за
чью судьбу не отвечала родня, по англосаксонскому праву X века счи­
тался человеком вне закона (205). Вассал по отношению к господину и
господин по отношению к вассалу на протяжении долгого времени яв­
лялись как бы дополнительными родственниками, но доброй воле при­
нявшими на себя обязанности и права близких по крови. Одно из мир-

220
 Том I

ных уложений Фридриха Барбароссы гласит: если поджигатель най­

дет убежище в замке, то хозяин замка обязан его выдать, иначе его со­
чтут сообщником, но только «если хозяин замка не господин беглеца,
не его вассал и не его родственник». И не случайно, что старинный нор­
мандский судебник помещает статьи об убийстве вассала сеньором и
сеньора вассалом в той главе, в которой рассматриваются самые страш­
ные преступления, совершенные среди родственников. Восприятие вас­
сальных отношений как родственных имело серьезные последствия как
в области права, так и в области морали.
Первым долгом родни была месть.И точно так же она была первым
долгом того, кто принес оммаж и кто его принял. Об этом свидетель­
ствует в старинном германском комментарии простодушный перевод
латинского слова «ultor», мститель, старинным верхне-немецким сло­
вом «mundporo», патрон (206). При разбирательстве дел в суде васса­
литет продолжает восприниматься как почти что родственная связь.
Английский судебник XII века гласит, что если не было свидетеля при
убийстве, то никто не может выступать обвинителем перед судьей, кро­
ме родственника убитого, его сеньора или вассала. Это обязательство
одинаково относилось как к сеньору по отношению к вассалу, так и к
вассалу по отношению к сеньору. Отличие было, и оно было вполне в
духе той зависимости, какая пронизывала эти отношения. Если верить
поэме «Беовульф», то дружинники убитого господина в древней Гер­
мании имели право на часть возмещения за кровь. В нормандской Ан­
глии не было такого правила. Сеньор имел право на часть компенса­
ции, вносимой за убитого вассала, вассал из выкупа за убитого сеньора
не получал ничего. За потерю слуга получали плату, за потерю госпо­
дина нет.
Сын рыцаря редко рос в родительском доме. По обычаю, который
соблюдался до тех пор, пока порядки феодальных времен оставались в
силе, отец доверял воспитание сына в совсем еще юном возрасте свое­
му сеньору или одному из своих сеньоров. Возле своего господина, ис­
полняя обязанности пажа, мальчик обучался искусству охоты и вой­
ны, а впоследствии и правилам куртуазной жизни; историческим
примером подобных нравов может служить юный Арну де Гин, воспи­
тывавшийся у Филиппа Фландрского, а литературным - отрок Гарнье
де Нантейль, так верно служивший Карлу Великому:
* Когда король отправлялся в лес, мальчик не хотел с ним расстаться;
То он нес лук господина, то держал ему стремя.
Король отправился на реку? Гарнье спешит за ним.
Он несет за ним сокола или ястреба, обученного на журавлей.
Когда король ложится спать, Гарнье садится у его изголовья
И услаждает его слух пением и музыкой».

221
 М.Блок

В других обществах средневековой Европы тоже существовали по­

добные обычаи, призванные оживить и поддержать отношения между
господами и слугами, которые из-за отдаления грозили распасться. Но
ирландский «fosterage» служил скорее установлению связи ребенка с
материнским кланом, и в редких случаях был данью педагогической
славе ученых монахов. В Скандинавии, наоборот, верный слуга воспи­
тывал сына своего господина; этот обычай был так укоренен, что Га-
ральд Норвежский - повествует сага, - желая показать всем, что ко­
роль Этельстан Английский находится у него в подчинении, не нашел
ничего лучшего, как посадить ему на колени своего сына, сделав того
названым отцом помимо воли.
Особенность феодального мира состояла в том, что одни и те же
связи существовали как в нижних слоях общества, так и в верхних. В
феодальном обществе большое значение придавалось чувству почте­
ния и благодарности, всю свою жизнь мальчик должен был помнить,
что он «воспитанник» своего господина - и слово, и явление возника­
ют в Галлии в эпоху франков и встречаются еще под пером Коммина (207).
Хотя, безусловно, и тут действительность зачастую не соответствова­
ла правилам чести. Но можно ли было отказаться от столь полезного
обычая, который, с одной стороны, оставлял в руках сеньора драгоцен­
ного заложника, с другой - воскрешал в каждом новом поколении вас­
салов тень той жизни в непосредственной близости от сеньора, кото­
рая наполняла человеческим содержанием вассальные отношения
первых времен?
В обществе, где человек так мало принадлежал себе, брак, как мы
уже знаем, представлял собой прежде всего возможность получения
разнообразных выгод, а не изъявление личных чувств. Решение о бра­
ке принадлежало отцу. «Он хочет еще при своей жизни видеть жена­
тым своего сына и покупает ему жену из благородных» - повествует
без лишних околичностей старинное «Житие святого Алексия». Кро­
ме отца, и чаще всего потому что его уже не было в живых, вопросом
женитьбы занималась родня. И наравне с родней, если сирота был сы­
ном вассала, его господин. А если шла речь о сыне сеньора, то его вас­
салы. В последнем случае, по правде говоря, участие оставалось на уров­
не принятого обычая: в любом ответственном случае барон был обязан
посоветоваться со своими вассалами, и в случае брака своих детей тоже.
По отношению к вассалу права сеньора были гораздо более определен­
ными. Традиция этих прав тянулась к корням, из которых потом и воз­
никли вассальные отношения. «Если личный воин (buccellarius) оста­
вил только дочь, - гласит вестготский закон V века, - мы желаем, чтобы
она оставалась под властью патрона, который найдет ей мужа, равного
по положению. Если же она выберет себе супруга сама против воли пат­
рона, то должна вернуть ему все имущество, которое ее отец получил
от него» (208). Наследственное право - а оно уже присутствует в этом

222
 Том I

законе в зачаточной форме - было для сеньора дополнительным и,

может быть, самым существенным основанием, чтобы самому устраи­
вать брак в том случае, если наследство попадало в женские руки: в
качестве мужа он выбирал своего человека, пусть даже незнакомого род­
не невесты. Власть сеньора в отношении браков своих вассалов осуще­
ствлялась в полной мере только во Франции и Лотарингии, родине
феодальных порядков, и в странах, куда был ввезен феодализм. Нет
сомнения, что не только семьи рыцарей претерпевали подобное вме­
шательство; другие сословия тоже находились в определенной сеньо­
риальной зависимости, и бывало так, что короли чувствовали себя впра­
ве распорядиться судьбой девушки, поскольку она являлась их
подданной. Но по отношению к вассалам - иной раз к рабам, также
находившимся в личной зависимости, - почти повсеместно считалось
законным то, что по отношению к людям других сословий было бы со­
чтено насильственным злоупотреблением. «Мы не будем выдавать за­
муж девиц и вдов вопреки их воле, - обещает Филипп Август жителям
Фалеза и Кана, - по крайней мере, тех, кому мы не давали целиком или
частично военного феода» (в данном случае упоминается особый феод,
получив который рыцарь должен был непременно иметь кольчугу).
Добрый обычай требовал, чтобы сеньор согласовывал свои намерения
с родственниками невесты; в Орлеане в XIII веке была сделана попыт­
ка наладить эти взаимоотношения с помощью закона, а в Англии ко­
роль Генрих I издал по этому поводу любопытную хартию (209). Но
если сеньор был могущественным, то он решал все единолично. В Анг­
лии при Плантагенетах это своеобразное опекунство выродилось окон­
чательно, став возможностью экстравагантных торговых сделок. Ба­
роны, в первую очередь, короли выдавали или продавали осиротевших
женихов и невест тем, кто предлагал за них большую мзду. Или пугали
вдову нежелательным браком и вынуждали ее откупаться от него за
большие деньги. Как мы видим, несмотря на ослабление вассальных
связей, вассалитет не избежал той опасности, которая сопутствует лю­
бой системе, основанной на личной зависимости, - опасности превра­
титься в механизм эксплуатации сильным слабого.

3. Связи и разрывы
Вассальный договор связывал двух человек заведомо неравного
положения. Весьма красноречиво свидетельствует об этом старинный
нормандский закон: если сеньор убил своего вассала или вассал убил
своего сеньора, оба они караются смертью, но позорная казнь через по­
вешение грозит одному вассалу (210). Несмотря на это неравенство и,
сколь бы ни были неравны их обязательства по отношению друг к дру­
гу, вассал и сеньор составляли неразрывное единство; повиновение вас-
223
 М.Блок

сала зависело от обязательности сеньора. Еще в XI веке Фульберт

Шартрский выделил и подчеркнул взаимообязателыюсть отношений
слуги и господина, и именно это стало характерной чертой всего евро­
пейского вассалитета. Взаимность обязательств отличала вассалитет
от античного рабства и от других форм свободно принятой зависимос­
ти, существующих в других культурах и цивилизациях, например, в
Японии, или других, более близких к нам странах, граничащих с под­
линно феодальной зоной. Сами обряды и ритуалы выявляют это раз­
личие: «битью челом» у русских, целованию руки господина у кастиль­
ских воинов противостоит оммаж - вложение рук в руки и поцелуй в
губы, - который таким образом превращает сеньора, господина в под­
линного соучастника заключаемого соглашения. Бомануар пишет:
«Слуга обязан быть верным и послушным своему господину в той мере,
в какой господин верен своему слуге».
Торжественный акт, создававший этот союз, обладал такой силой в
глазах современников, что даже при самых обидных злоупотреблени­
ях требовалось прибегнуть к некоему обратному ритуалу для того, что­
бы разорвать его. По крайней мере, так было в древних королевствах
франков. В Лотарингии и северной Франции обряд разрыва оммажа
был отголоском, а может быть, воскрешением тех давних ритуалов, к
которым прибегали салические франки, когда разрывали родственные
связи. Сеньор, а гораздо чаще вассал, произнося вслух желание «от­
бросить» от себя партнера-предателя, с силой бросал на землю соло­
минку - иногда сломав ее - или оторвав полу своего плаща. Для того
чтобы этот обряд обладал той же действенной силой, что и первый, и
был способен разорвать созданную связь, нужно было, чтобы при нем
присутствовали два свидетеля. Разорвавшему связь могла грозить опас­
ность. После того как обычай превратился в правило, «бросание соло­
минки» постепенно позабыли и вместо этого посылали просто «отказ»
в письменной форме или с помощью герольда. Наименее совестливые,
но не наименее малочисленные сразу переходили к враждебным дей­
ствиям, не посылая никаких «отказов».
Однако не нужно забывать и того, что в преобладающем числе слу­
чаев, кроме личной зависимости, существовала и еще одна весомая
связь. Если вассальная связь будет разорвана, то какой будет судьба
феода? Если связь расторгалась по вине вассала, то вопросов не возни­
кало: феод возвращался к оскорбленному владельцу, и это называлось
«commise». Лишение наследства герцога Генриха Льва Фридрихом Бар­
бароссой, лишение Иоанна Безземельного его наследия Филиппом Ав­
густом - наиболее яркие примеры этого. Когда же ответственность за
разрыв падала на сеньора, то проблема была куда более деликатной. С
одной стороны, феод, данный как вознаграждение за службу, не мог
оставаться у прекратившего служить, но с другой стороны, как оби-

224
 Том I

деть невинного? Иерархическая лестница верных позволяла выйти из

затруднения: права недостойного сеньора переходили к его непосред­
ственному сеньору - разорвавшуюся цепочку прицепляли к верхнему
звену, и пустота ликвидировалась. Но если феод был получен непос­
редственно от короля, то есть самого высшего звена, то проблема ста­
новилась неразрешимой. Впрочем, надолго разорвать вассальную связь
с королем не представлялось возможным. Совсем иное решение воз­
никло в Италии. Став жертвой предательства сеньора, вассал получал
феод в качестве аллода, что еще раз подтверждало тот факт, что соб­
ственно феодальные отношения не проникли глубоко в это общество.
Законодательство Каролингов определило те злоупотребления,
которые позволяли вассалу вполне оправданно покинуть своего гос­
подина. Память об этом законодательстве не исчезла. В поэме «Рауль
де Камбре» «воспитанник» Бернье, несмотря на множество причин для
ненависти, остается с Раулем и отворачивается от него только тогда,
когда тот ударяет его. В капитуле Каролингов сказано: «Вассал не сме­
ет покинуть своего сеньора, получив от него хотя бы одно су... если толь­
ко этот сеньор его не поколотит». Этот же предлог всплывает в одном
куртуазном романе во время любопытной дискуссии, полной феодаль­
ной казуистики, затем мы находим его во многих французских судеб­
никах в XIII веке, а в начале XIV века он признан как существенный
парламентом первых Валуа (211). Что же касается других оснований
для разрыва, то все они оставались под вопросом. Законы прошлого
дожили до феодальных времен в виде трудноформулируемых тради­
ций. С произволом, порождаемым подспудными моральными пристра­
стиями, которыми стали когда-то действовавшие юридические нормы,
должны были бы справляться суды, располагай они четкими закона­
ми. И суды, которые рассматривали тяжбы между вассалами и сеньо­
ром, находились. Например, сеньориальные, где, собственно, заседали
сами вассалы и которые были созданы для того, чтобы разбирать не­
согласия между сеньором, их господином, и слугами, их ровней; была
и высшая инстанция: сеньор, которому сеньор-обидчик приносил ом-
маж. В некоторых краях, например, в Бигоре, были рано записаны сло­
жившиеся обычаи, там пытались создать процедуру, благодаря кото­
рой разрыв вассала с сеньором признали бы законным (212). Однако
главная беда феодальной системы состояла в невозможности создать
адекватные ситуации и эффективные юридические законы. В общем,
человек, права которого были нарушены или казались ему нарушен­
ными, мог пойти на разрыв, но исход конфликта зависел от соотноше­
ния сил. Его положение можно было бы сравнить с браком, в котором
заложена возможность развода, но не определены мотивы, по каким он
возможен, и нет инстанции, которая бы зафиксировала этот развод.
225
 М.Блок

Глава VII. ПАРАДОКСЫ ВАССАЛЬНЫХ

ОТНОШЕНИЙ

1. Разноречивые свидетельства
Кроме частных проблем, которых так много в истории европейско­
го вассалитета, существует еще и большая общечеловеческая пробле­
ма, превосходящая все мелкие и частные: что же все-таки объединяло
это общество? Что было главной силой, которая подвигала людей на
действие и воодушевляла сердца? Первое впечатление, которое возни­
кает при изучении документов, двойственно, и наша задача разобрать­
ся в этой двойственности и противоречиях.
Для того чтобы составить антологию восторженных похвал, воспе­
вающих отношения вассала и сеньора, долго сидеть в архивах не при­
дется.
Прежде всего их прославляют как удивительные отношения. Са­
мый распространенный синоним «вассала» - «ami», «друг», а еще бо­
лее частый - «dm», старинное слово, очевидно, кельтского происхож­
дения, которое также означает «друг», но с оттенком, что этот друг
выбран, потому что «dru» иной раз обращено и к любимой женщине,
но никогда к родственникам, в отличие от «ami». Слово «dru» общее
для галло-романского и германского языков и встречается в текстах на
том и на другом языке на протяжении достаточно долгого времени. В
858 году епископы Галлии говорят Людовику Немецкому: «В смерт­
ный час не помогут тебе ни жена, ни дети, не спасет тебя дружина вас­
салов и друзей». Сердечная привязанность - взаимна, слуга обожает
господина, а господин обожает слугу. «Жирар стал «абсолютным слу­
гой» Карла Великого, - говорит один из героев французской эпичес­
кой поэмы, - и получил его дружбу и благоволение». «Литература!» -
вполне возможно, вскричат историки, привыкшие лишь к сухому язы­
ку хартий. Но подобное встречается не только в литературе. Монахи
Сен-Сержа передают слова одного анжуйского дворянина: «Я - госпо­
дин этой земли и отдал ее как феод из дружбы Жоффруа, который вла­
дел ею». А как не принять во внимание стихи из «Doon de Mayence», в
которых так просто и искренно выражена любовь, не предполагающая
жизни друг без друга:

Если моего господина убьют, хочу быть убитым и я.

Повешен? И меня повесьте рядом.
Брошен в огонь? Хочу сгореть в огне.
Утоплен? Вместе с ним и меня бросьте в воду.

226
 Том I

Эта взаимная привязанность проникнута безграничной преданно­

стью и, как говорится в «Песне о Роланде», «ради нее легко терпеть и
жар, и холод». «Я буду любить то, что любишь ты; твои враги - это мои
враги». Первый долг настоящего вассала - это с мечом в руке умереть
за своего господина; судьба эта завиднее всех, потому что она сродни
судьбе мученика и открывает дорогу в рай. Кто так говорит? Поэты?
Да. Но и церковь тоже. Один рыцарь под угрозой смерти убил своего
сеньора. «Ты должен был умереть вместо него, и твоя верность сделала
бы тебя Божьим мучеником», - объявляет ему епископ решение ли-
можского собора в 1031 году (214).
Связь эта такова, что отречься от нее - смертный грех. «С тех пор,
как народы Англии стали христианами, - пишет король Альфред, - за
большинство проступков они назначили милосердные выкупы, кроме
предательства слугой своего господина, не решившись проявить мило­
сердие за такое чудовищное преступление... так же, как не оказал ми­
лосердия Христос тем, кто обрек его на казнь». «Не может искупить
грех слуга, убивший своего господина, - вторит ему спустя два века в
той же, но уже феодализированной по образцу Европы Англии, судеб­
ник, называемый «Закон Генриха Первого», - ждет его смерть в жесто­
чайших мученьях». В Геннегау (Эно) рыцарь, убивший в бою юного
графа Фландрского, своего абсолютного сеньора, отправился к папе ис­
прашивать се<бе прощения. То же происходит и с легендарным Тангей-
зером. Понтифик приказывает, чтобы ему отрубили руки. Тангейзер
бестрепетно подставляет их, и папа отменяет свое наказание, заменив
его другим: оплакивать в заточении до конца дней свое преступление.
«Он - мой господин, - скажет в XIII веке сир Ибелин, которому пред­
ложат убить императора, ставшего его злейшим врагом, - что бы он ни
делал, мы храним ему клятву верности» (215).
Эта привязанность ощущалась настолько крепкой, что ее образ
проецировался на все другие человеческие привязанности, куда более
древние и, казалось бы, более почитаемые. Семейные связи уподобля­
лись вассальным. «В тяжбах родителей против детей и детей против
родителей, - поучает судебник графского двора в Барселоне, - прини­
мая решение, нужно смотреть на родителей словно на сеньора, а на де­
тей как на их слуг, вложивших руки им в руки». Когда провансальская
поэзия стала культивировать куртуазную любовь, то образцом совер­
шенной преданности влюбленного была преданность вассала. Про­
изошло это тем более естественно, что обожатель зачастую был ниже
по положению той дамы, о которой вздыхал. Уподобление зашло так
далеко, что поэты стали употреблять странный оборот, ставший обра­
щением к возлюбленной: Bel Senhor, «мой прекрасный сеньор», в муж­
ском роде, как обращались бы к своему господину; только под таким
псевдонимом мы знаем одну из красавиц, которой Бертран де Борн
8* 227
 М.Блок

обещал свое непостоянное сердце. На своей печати рыцари гравирова­

ли порой руки, вложенные в руки своей Дульцинеи. И эта символика,
вместе с почтительностью, - вполне возможно, воскрешенная роман­
тизмом, весьма склонным к археологическим изысканиям, - дожила и
до наших дней, и мы до сих пор требуем оммажа, превратив его в знак
вежливости. Даже религиозное чувство окрасилось тонами, позаим­
ствованными у вассальных отношений. Попасть в руки дьяволу значи­
ло сделаться его слугой; наряду с печатями влюбленных, сцены пере­
дачи себя в услужение нечистому представляют собой самые лучшие
воспроизведения оммажей, которые мы имеем. Для англосакса Сине-
вульфа ангелы - «thegns» Господа; для епископа Эберхарда Бамберг-
ского Христос - вассал Бога-отца. Но самым знаменательным подтвер­
ждением того, что дух вассального менталитета пронизал абсолютно
все, были изменения, которые проникли даже в церковный обряд: вме­
сто молитвенной позы древних орант с воздетыми вверх руками весь
католический мир принял позу «отдающего себя под покровительство»
со сложенными ладонями (216). В тайниках своей души добрый хрис­
тианин видел себя перед Господом как вассал, преклонивший колени
перед господином.
Вместе с тем трудно было бы предположить, что обязанности вас­
сала не входили в противоречие с какими-либо другими обязанностя­
ми, например, подданного или родственника. Но всякий раз, когда это
случалось, побеждали вассальные обязательства. Не только на прак­
тике, но и по правовым нормам. Когда в 991 году Гуго Капет вновь вер­
нул себе Мелен, виконт, который защищал от него крепость, был пове­
шен вместе со своей женой: не столько за бунт против своего короля,
сколько за более страшное преступление - предательство клятвы вер­
ности, данной графу, своему непосредственному господину, который
находился в стане короля. Зато окружение Капета просило пощады для
всех остальных рыцарей замка: они стали участниками мятежа потому,
что были вассалами виконта, и им ничего не оставалось, кроме как «доб­
лестно служить», пишет хронист. Иными словами, верность господи­
ну главенствовала над верностью государству (217). Даже кровные узы,
которые были безусловно более древними и священными, нежели обя­
зательства перед государством, отступали на второй план по сравне­
нию с долгом лично зависимого. «Можно, - гласит в Англии закон ко­
роля Альфреда, - взять оружие и защитить своего родственника, если
он несправедливо обижен, но только, если обидчик не его сеньор; вы­
ступать против сеньора мы запрещаем». В знаменитой истории из анг­
лосаксонской хроники речь идет о членах одного рода, которых разве­
ла вендетта двух сеньоров, между которыми были поделены их оммажи,
и эти родственники были вынуждены воевать друг с другом. Они сми­
ренно приняли выпавшую на их долю участь: «Никто из близких не

228
 Том I

дорог нам так, как наш возлюбленный лорд», - говорят они. Важное
признание. Вторит ему в середине XII века в уважающей законы Ита­
лии фраза из «Книги феодов»: «Против всех должны помогать васса­
лы сеньору - против своих братьев, сыновей и отцов» (218).
Дальше этого дело не шло, англо-нормандский судебник гласит:
«Нет повелений выше повелений Господа Бога и католической веры».
Но так мыслило духовенство. Рыцарство требовало большей самозаб­
венное™. « Рауль - мой сеньор, и пусть он предает страшнее, чем Иуда,
он мой сеньор» - эту тему варьировали множество раз множество про­
изведений. Встречалась она и в жизни. «Если у аббата будет тяжба в
королевском суде, - написано в английском договоре по поводу фео­
да, - вассал будет держать его сторону даже против самого короля».
Заключительная фраза свидетельствует о том исключительном уваже­
нии, которое сумела внушить монархия королей-завоевателей. Зато
первая часть с непосредственностью, доходящей до цинизма, говорит,
что обязанности быть верным придается главное значение, и никому и
в голову не приходит, что существует еще и закон. Впрочем, стоит ли
обременять себя подобными размышлениями? «Что мне за дело, если
мой сеньор не прав, - говорит Рено де Монтобан, - грех будет на нем».
Тот, кто предан целиком и полностью, своей самозабвенностью снима­
ет с себя и всякую ответственность (219).
Мы процитировали самые разные свидетельства, относящиеся к
разным временам и взятые из самых разных текстов. Неужели древние
летописные свидетельства, юридическая литература и поэзия были
настолько далеки от действительности, что свидетельства их ничего не
стоят? Чтобы развеять эти сомнения, обратимся к Жуанвилю, бесстра­
стному, - если таковые бывали, - свидетелю, который жил при Фи­
липпе Красивом. Я уже цитировал этот пассаж: один воинский отряд
необыкновенно отличился в бою; чему же тут удивляться? Почти все
воины в нем были или родней, или «абсолютными вассалами» капитана.
Но вот и оборотная сторона всего того, о чем мы только что говори­
ли. Та же самая поэма, которая так высоко ставит вассальные доброде­
тели, представляет собой долгий рассказ о битвах, которые ведут про­
тив своих сеньоров вассалы. Иногда поэт проклинает их. Чаще
ограничивается повествованием. И нет никакого сомнения, что подоб­
ными распрями была полна неспокойная и трагическая действитель­
ность. Думается, что поэтические картины бледнее того, что на самом
деле происходило в действительности. Борьба крупных феодалов с ко­
ролями; войны могущественных баронов со своими собственными слу­
гами-вассалами; увиливание от военной службы, слабость вассальной
армии, неспособной с первых дней своего существования справиться с
завоевателями, - об этом и тому подобных фактах и событиях мы чи­
таем на каждой странице истории феодализма. Вот, например, о чем

229
 М.Блок

свидетельствует документ конца XI века, в котором монахи монасты­

ря Сен-Мартен-де-Шан, озабоченные выплатой арендной платы за
мельницу, оговаривают все возможные помехи для этого, и, в частно­
сти, разорение мельницы в результате войны, которую затеют ее хозя­
ева, два мелкопоместных дворянина. Выражено это опасение следую­
щим образом: «если случится, что они учинят войну своим сеньорам
или кому-нибудь еще». Иными словами, в те времена первым прихо­
дил на ум в качестве возможного врага именно господин. Но надо ска­
зать, что поэты были гораздо суровее к предательству, чем жизнь. Ле­
генда рассказывает, что Герберт де Вермандуа, который так подло
предал Карла Простоватого, своего господина и короля, погиб, как по­
гиб Иуда, повиснув на дереве. Но из истории мы знаем, что умер он в
очень преклонных годах и умер от старости.
Но, конечно же, наряду с дурными вассалами были и хорошие; а
больше всего тех, которые под влиянием корысти или настроения ко­
лебались от преданности к предательству. Так что перед лицом стольких
свидетельств, противоречащих друг другу, нам остается только повто­
рить строки поэта из «Коронации Людовика»:

Все принесли клятву верности,

И тот, кто ей будет верен,
И тот, кто забудет сразу.

Несмотря на наивность, этим объяснением не следует пренебрегать.

Человек средневековья был, с одной стороны, глубоко привержен тра­
дициям, с другой - был игрушкой своих безудержных страстей, ему
было легче почитать правила, чем постоянно им следовать. Те же са­
мые противоречивые тенденции мы отмечали и в главе о кровном род­
стве. А это значит, что узел антиномий нужно искать глубже - в самом
институте вассалитета, в его пороках и в его противоречиях.

2. Человеческие отношения и связи

из чувства долга
Первые вассалы жили дружиной вместе со своим сеньором, и в каж­
дом названии, пришедшем из этих времен, ощущается запах домашне­
го хлеба: хозяин был «старшим, стариком» (сеньор, герр) или раздаю­
щим хлеб (лорд), а его соратники - товарищами (газинди), парнями
(vassi, thegns, knights), нахлебниками (buccellari, hlafoetan). Основой
для верности были личные отношения, а служба носила характер това­
рищества.

230
 Том I

Со временем отношения, поначалу ограничивающиеся «домашним

кругом», неизмеримо расширились. Точно такого же уважения, какое
оказывалось хозяину дома, требовали от людей, которые, пожив в этом
доме, уехали и стали строить свою жизнь вдали от хозяина на тех зем­
лях, которые он им дал. Среди все увеличивающихся беспорядков ко­
роли и сильные мира сего надеялись обрести в этих отношениях опору
своего пошатнувшегося могущества, а слабые найти покровительство
и защиту. Желающие или вынужденные служить в то время уподобля­
лись членам дружины.
Но от людей, которые не едят господского хлеба и не делят хозяй­
ской судьбы, от людей, чьи интересы вступают в противоречие с инте­
ресами хозяина, поскольку они не только не получают из его рук да­
ров, но вынуждены отдать свои родовые земли и получить их обратно
отягощенными всевозможными повинностями, - трудно было ждать
почти что родственной преданности: связь лишилась своего живого
человеческого содержания. Зависимость человека от человека вскоре
стала производной от зависимости, в которой находились между собой
земли.
Наследование феода вместо того, чтобы крепче связать между со­
бой род вассала и род сеньора, наоборот, ослабило эту связь, укрепив
привязанность человека к земле: наследник приносил сеньору оммаж
только для того, чтобы не расстаться с феодом. И для жалких феодов
ремесленников, и для почетных феодов рыцарей проблема была оди­
наковой и разрешалась сходным образом: сын живописца и сын плот­
ника получали имущество отца только в том случае, если наследовали
его ремесло (221). Сын рыцаря получал инвеституру, согласившись про­
должать дело своего отца. Но навыки умелого мастера представляют
собой нечто более реальное по сравнению с преданностью воина, кото­
рый мог пообещать ее и таковым не быть. Указ 1291 года, перечисляя
мотивы, по которым мог быть отозван судья французского королев­
ского суда, указывает на пожизненное владение феодом, оно может сде­
лать вассала пристрастным к одной из тяжущихся сторон. Разве это не
свидетельствует о полной утрате привязанности к господину при на­
следовании феода?(222)
Чувство добровольности выбора утратилось до такой степени, что
вассал отчуждал землю вместе с вассальной службой, а сеньор дарил
или продавал вместе с полями, замками и лесами и своих верных слуг.
Безусловно, феод нельзя было передать в другие руки без согласия се­
ньора. Но и вассалы требовали, чтобы спрашивали их согласия при
перемене главного владельца, и требовали так настоятельно, что такое
право было даровано как милость в 1037 году императором Конрадом
подвассалам Италии. Однако эти весьма ненадежные охранительные
барьеры не в силах были приостановить течение жизни. Только Герма-

231
 М.Блок

ния с ее необыкновенным чувством иерархии избегла тех злоупотреб­

лений, которые стали возникать в силу того, что в феодальные отноше­
ния проникла купля-продажа. Торговля землей порождала весьма
нелепые ситуации: могущественный сеньор, приобретая землю како­
го-нибудь мелкого дворянина, был вынужден принести ему оммаж и
стать его вассалом «руками и устами», но мог ли богатый граф всерьез
отнестись к ритуалу, подчиниться которому его вынуждала только тра­
диция, и стать слугой безвестного дворянчика? Отношения сеньора и
вассала ослабляла и множественность данных оммажей, попытка ук­
репить их, введя «абсолютный оммаж», ни к чему не повела: вассаль­
ные связи окончательно превратились в формальность. Из соратника,
чью привязанность питал личный контакт с господином и постоянно
получаемые от него подарки, вассал превратился в своего рода посто­
яльца, не слишком спешившего расплатиться за помещение службой и
повиновением. Но один тормоз все-таки существовал: оставалось ува­
жение к принесенной клятве. И он действовал. Но только до той поры,
пока в дело не вмешалась корысть или страсть, тогда эта умозритель­
ная преграда тоже рухнула.
Словом, вассалитет очень изменился по сравнению с тем, каким он
был первоначально. И менялся он постепенно. Но при этом будет боль­
шой ошибкой, если нормой мы сочтем постоянно нарушаемые вассаль­
ные отношения крупных и мелких баронов с королем или князьми,
владельцами больших территорий. Хотя и хроники, и эпические по­
эмы толкают нас именно к этому, так как драмы на политической сце­
не - оглушительные измены крупнейших аристократов - в первую оче­
редь привлекали внимание как хронистов, так и поэтов. Однако эти
драмы доказывали другое: Каролинги и их последователи обманулись,
когда отношениями, позаимствованными из совершенно иной сферы
жизни, надеялись привязать к себе своих военоначальников.
Различные тексты позволяют нам увидеть, что на более низких сту­
пенях социальной лестницы дружины воинов гораздо лучше служили
куда менее известным господам. Лучше служили, во-первых, рыцари,
не помещенные на землю, - иными словами, «домашние воины», - чьи
условия жизни на протяжении всего Средневековья и на всем Западе
продолжали оставаться точно такими же, как и при возникновении вас­
салитета (223). Эпические поэмы на этот счет не ошибались: великие
бунтовщики - и Ожье, и Жирар, и Рено - были крупнейшими феода­
лами. А где же мы найдем верного вассала? Верный вассал - это Бер-
нье из «Рауля де Комбре», он хранит верность, хотя его господин ведет
несправедливую войну против его родни, хранит верность, когда узна­
ет, что его мать погибла в пожаре, который зажег Рауль-Иуда, и только
страшное оскорбление подвигает его на разрыв с худшим из хозяев, но
поэт не знает, хорошо или плохо он поступил, предав свою верность.

232
 Том I

Преданность Бернье, простого дружинника, поддерживает воспомина­

ние не о пожалованных землях, которых ему не давали, а о почетном
подарке - лошади и плаще. Такие преданные слуги набирались из
скромной, но гораздо более многочисленной группы подвассалов, чьи
небольшие наделы обычно располагались вокруг замка, который они
же, сменяясь, и охраняли; они были бедны, малое количество земли не
позволяло им приносить более одного оммажа или, в крайнем случае,
более одного «абсолютного оммажа» (224), они были слабы и поэтому
высоко ценили покровительство, которое давало им возможность ис­
полнять свои обязательства; они не участвовали в магистральных со­
бытиях своего времени, главным центром их жизни становился госпо­
дин, который регулярно призывал их ко двору, на суд или совет,
дополнял подарками тощие доходы от земли или аренды, принимал их
сыновей в качестве «питомцев», а главное, водил в военные походы,
веселые и прибыльные.
Именно такой была среда, где процветала в своей первозданной
свежести вассальная верность, безусловно, иной раз колеблемая стра­
стями; в этой же среде, когда отношения вассалитета окажутся исчер­
панными, возникнут новые формы личной зависимости, о которых мы
еще будем говорить.
Европейский вассалитет, возникший как своеобразное братство
общего котла и военных авантюр, со временем отдалился от дружин­
ной жизни, традиция вступила в противоречие с новыми веяниями. Но
там, где условия жизни изменились мало по сравнению с первоначаль­
ными, вассалитет традиционно сохранял дружинную жизнь. Разница
условий и есть корень тех мнимых противоречий, которые первыми
бросаются нам в глаза при разговоре о вассальных отношениях.

233
 М.Блок

Книга третья
ОТНОШЕНИЯ ЗАВИСИМОСТИ
В НИЖНИХ СОСЛОВИЯХ

Г л а в а I. Права сеньора и его поместье

1. Земля сеньора
Воин, приносивший оммаж, стоял на достоточно высокой ступени
социальной лестницы и был в феодальном обществе далеко не един­
ственным «человеком», принадлежавшим другому человеку. Отноше­
ния зависимости существовали и в других, более низких, социальных
слоях, сложившись там естественным путем гораздо раньше вассали­
тета и надолго его пережив, - речь идет о зависимости крестьян и о
землях сеньора. Ни происхождением этого вида собственности, ни его
ролью в средневековой экономике мы заниматься не будем. Нас инте­
ресует только очередной тип зависимости и его место в социуме.
Если право управлять и господствовать, возникшее в результате
принесения оммажа, должно было коренным образом измениться для
того, чтобы со временем оказаться выгодным, то в отношениях хозяи­
на земли и крестьян экономический аспект всегда был первостепенным.
С самого начала власть и права хозяина были направлены, если не ис­
ключительно, то предпочтительно на обеспечение собственных дохо­
дов путем изымания сельскохозяйственных продуктов, и, стало быть,
понятие «сеньория» прежде всего означало «земля» - в разговорном
французском для нее и не было другого слова, - но земля, населенная
людьми, и не просто людьми, а зависимыми и подвластными. Обычно
сеньория была разделена на две части, и обе эти части находились в
теснейшей взаимозависимости. Одной частью была усадьба, которую
историки часто называли также «заповедником» или «заказом», по­
скольку именно она отходила к прямым наследникам владельца и все
доходы с нее шли также сеньору. Другая часть состояла из ленных на­
делов, больших или маленьких крестьянских хозяйств, группировав­
шихся вокруг господского двора. Власть сеньора над крестьянским вла­
дением: домом, пашней и лугом - выражалась конкретно в том, что при
переходе надела в руки наследника хозяин вводил нового ленника во
владение и, разумеется, не бесплатно; в том, что при отсутствии наслед­
ника сеньор забирал надел себе и даже имел право на законных основа­
ниях конфисковать его; в том, что господин определял повинности и

234
 Том I

поборы. Повинности состояли в основном из сельскохозяйственных

работ на земле сеньора. В самом начале феодального периода, когда
сельскохозяйственные работы были особенно тяжелыми, ленники не
прибавляли к полученному в результате их трудов продукту ни денег,
ни части своего урожая; крестьянские хозяйства служили в первую
очередь источником рабочих рук, без которых господские земли были
бы обречены на бесплодие.
Само собой разумеется, что сеньории отличались друг от друга по
величине. Богатым сеньорам в густо населенных провинциях могла
принадлежать земля целой деревни, и не одной. Начиная с IX века, та­
кие крупные владения встречаются все реже, и в дальнейшем по всей
Европе за достаточно редким исключением их становится все меньше
и меньше. Одна причина этому - наследственные разделы. Другая -
раздача феодов. Для того чтобы вознаградить своих вассалов, сеньоры
были вынуждены дробить свои земли. В конце концов, зачастую полу­
чалось так, что из-за раздачи земель, их продажи или вследствие пре­
вращения наделов в зависимые, - как это происходило, будет описано
позже, - в руках господина оказывались крестьянские хозяйства, раз­
бросанные на достаточно большой территории, так что многие сеньо­
рии состояли из множества мелких земельных владений в различных
районах, полностью не совпадая ни с одним из них. В XII веке границы
земельного владения совпадали с каким-то районом только в случае
недавней распашки целины, когда и сеньория, и деревня одновремен­
но возникли на запустелых землях. Таким образом, крестьяне оказы­
вались неизбежно включенными в две различные социальные группы:
с одной стороны, были слугами своего сеньора, а с другой - членами
своей собственной деревенской общины. Ничего удивительного, что
землепашцы, чьи дома стояли рядом и чьи земли граничили, жили меж­
ду собой чрезвычайно тесно: их объединяли как общие интересы, так и
совместно выполняемые повинности на земле сеньора. Пройдет вре­
мя, и государственная власть будет страдать от этого двойственного
положения крестьянства. В краях, где сохранялся патриархальный ук­
лад и крестьяне жили хуторами, состоявшими из одной, двух или трех
семей, сеньории были особенно рыхлыми и вязкими по своей структуре.

2. Распространение сеньорий
И все-таки как далеко простиралось сеньориальное владение зем­
лями? И если, в самом деле, рабский труд в сеньориях был заменен
свободным, то в зависимости от района и периода, в каком процентном
отношении? Вопросы - и первый, и второй - нелегкие. Дело в том, что
только сеньории, и в основном те, что принадлежали церкви, имели ар-

235
 М.Блок

хивы, поэтому земли вне сеньорий оказывались землями вне истории.

А если какой-то надел и упоминался в документе, то в определенном
контексте: при констатации исчезновения данной единицы в качестве
самостоятельной и объявлении, что отныне она входит в комплекс се­
ньориальных отношений. Словом, чем длительнее был процесс распро­
странения сеньорий, тем дольше длится и период нашего неведения.
Чтобы хоть как-то рассеять тьму, попробуем тщательно вычленить два
вида обязательств: те, которые были связаны непосредственно с самим
человеком и ложились только на него, и те, которые ложились на чело­
века как на держателя земли. Будем при этом иметь в виду, что некото­
рые обязательства были взаимосвязаны, одни порой являлись следстви­
ем других. Однако в низших сословиях в отличие от вассалитета, где
оммаж и феод зависели друг от друга, обязательства личные и обяза­
тельства, связанные с землей, сближались постепенно. О личных обя­
зательствах мы будем говорить в следующей главе, а в этой займемся
земельными зависимостями.
В тех странах, где римские нововведения наложились на старин­
ные кельтские или италийские традиции, глубоко пронизавшие дере­
венскую жизнь, сеньории достаточно четко обозначились уже в цар­
ствование первых Каролингов. Думаю, что не сложно увидеть во
франкских или италийских villae остатки тех наслоений, которые их
сформировали. Среди держаний или «мансов», так называли большин­
ство из них, поскольку их нельзя было делить, - некоторые именова­
лись «рабскими»: это определение, равно как и самые тяжелые повин­
ности, относившиеся к этим землям, напоминали о тех временах, когда
владельцы латифундий часть распределяли среди рабов, отдавая ее в
аренду и превратив таким образом рабов в крестьян, так как сами по
себе обширные пашни приносили мало дохода. Раздел крупных земле­
владений привлек внимание и свободных земледельцев, что привело к
сдаче земли на совсем иных условиях. Наделы, арендуемые свободны­
ми, стали называться «manse ingenuile» (надел свободнорожденных),
что исключало всякую мысль о рабстве, напоминая о совершенно ином
положении их первых держателей. При этом нужно отметить, что боль­
шинство наделов, называемых «наделы свободнорожденных», на са­
мом деле были совершенно иного происхождения, их не отрезали от
господской земли, уменьшая и дробя хозяйский надел, - они давным-
давно находились во владении у крестьян, возможно, с тех самых пор,
как зародилось земледелие. Поборы и повинности изначально обозна­
чали зависимость владельца такого участка от деревенского старейши­
ны, главы рода, вождя племени или патрона, которые мало-помалу пре­
вращались в настоящих сеньоров. Была и еще одна разновидность
земельного владения - точно так же, как в Мексике, где вокруг каждой
гасиенды группировались крестьяне-собственники, - вокруг господ-

236
 Том I

ского поместья располагалась деревенская аристократия, владеющая

целиком и полностью своей землей и избавленная от любых повинно­
стей по отношению к сеньору.
На чисто германских территориях, например, на равнине, прости­
рающейся от Рейна до Эльбы, мы также видим рабов, отпущенников и
свободных крестьян, которые жили на землях богатых и власть иму­
щих господ, платя им за это оброк или отрабатывая повинности. Надо
сказать, что поначалу различие между зависимыми от сеньора и неза­
висимыми крестьянами была не столь велика, поскольку институт се­
ньории сам по себе только-только формировался, деревенские старей­
шины или богатые покровители деревни только становились сеньорами,
а подарки, упоминаемые Тацитом, которые они получали по традиции,
очень медленно преобразовывались в доход.
В первый период формирования феодализма эволюция шла более
или менее в одном направлении - в направлении расширения владе­
ний и прав сеньора. Слияние разных типов аренды, приобретение се­
ньорами новых возможностей и рост их власти, переход аллодов под
руку сильных и могущественных - подобные явления происходили
почти повсеместно. Повсюду, где отношения земельной зависимости
поначалу были размытыми и отличались относительной свободой, они
становились жестче, определеннее, и в результате возникали настоя­
щие сеньории. Не будем думать, что возникали они самопроизвольно.
Их формировали внешние влияния, завоевания и иммиграция. Так, на­
пример, в южной части Германии и Саксонии еще до Каролингов, а по­
том и во время их царствования епископы, аббаты и крупные земле­
владельцы, приехавшие из королевства франков, способствовали
распространению социальных институтов своей родины, которые охот­
но принимала местная аристократия. То же самое, но с еще большей
определенностью можно сказать об Англии. Другое дело, что ведущи­
ми там оставались англосаксонские и скандинавские традиции, поэто­
му отношения земельных взаимозависимостей были необычайно запу­
танными, и наличие сеньорий оставалось под вопросом, так как
господская усадьба и многообразные держатели никак не могли обра­
зовать единую систему. Жесткий режим сеньорий установился в Анг­
лии только после 1066, благодаря политике насилия, проводимой ино­
земными правителями.
Честно говоря, в повсеместном распространении сеньорий нема­
лую роль сыграло насильственное внедрение. Уже в официальных до­
кументах эпохи Каролингов часто встречаются жалобы на сильных и
могущественных, которые подавляют слабых. Сильные не стремились
лишить слабых земли: без рабочих рук земля теряла свою ценность,
они стремились превратить их в работников на своих наделах.
237
 М.Блок

Административная структура франкского государства оказалась

для этого необычайно удобна. Все те, кто не имел своего господина и
не зависел от него, зависел от короля, а точнее, от назначенных коро­
лем чиновников. Граф и его подведомственные призывали этих людей
в королевское войско, судили их, обязывали нести всевозможные служ­
бы, разумеется-, от имени короля. Что же отличало тех, кто был подвла­
стен королевским чиновникам? Свободные граждане, находящиеся под
покровительством королевских слуг, должны были и платить, и рабо­
тать на короля и на этих слуг, но только как бы добровольно, чествуя
их подарками или оказывая услуги. Очень скоро подобные злоупот­
ребления, - сообщает капитулярий, - «сделались обычаем» (225). В
Германии, где долго сохранялись институты Каролингской империи,
новые институты не вытесняли их, а действовали наряду со старыми,
поэтому граф в качестве королевского чиновника пользовался ими в
отношении людей, чьи владения не были поглощены сеньориальными
землями. В тех местах, где власть графа дробилась между наследника­
ми того, кто первым получил этот титул, помощниками графа и его вас­
салами, свободный владелец аллода, отныне обязанный платить оброк
и отрабатывать повинность, в конце концов перестал отличаться от кре­
стьян, служащих сеньору, и поля-аллоды стали считаться тоже держа­
ниями.
Должность, предоставляемая королем, давала право законным об­
разом использовать некоторую часть полученной от государства влас­
ти в своих целях и для своей пользы. В силу особенностей франкского
иммунитета, который мы изучим позже, большинство князей церкви,
равно как и немалое число могущественных светских князей, получа­
ли полномочия, хотя бы частичные, государственных судебных орга­
нов и, кроме того, право отчислять в свою пользу часть собираемых
доходов. Безусловно, эти прерогативы относились только к тем зем­
лям, которые или уже находились в ведении королевских чиновников,
или должны были перейти к ним в руки в ближайшем будущем. Таким
образом, иммунитет укреплял власть сеньора, но не являлся основани­
ем его власти. Надо сказать, что сеньория редко находилась в ведении
одного владельца, почти всегда она включала еще несколько аллодов.
Королевским чиновникам было трудно добраться до них. Иной раз го­
сударь был вынужден отдать их своей волей в распоряжение получив­
шего иммунитет сеньора как в отношении суда, так и в отношении
налогов. Но гораздо чаще хозяева аллодов сами поддавались неотвра­
тимому искушению воспользоваться покровительством сеньора.
Хотя нередко хозяев аллодов принуждали присоединиться к сень­
ории насильственным образом. Так, например, в начале IX века в Ло­
тарингии некая вдова, владелица аллода, жила на своей земле. Со смер­
тью мужа она лишилась защитника, и дружинники соседнего сеньора

238
 Том I

попытались заставить ее платить за землю, что означало бы, что она

находится в земельной зависимости от сеньора. В этом случае попытка
присвоить аллод не удалась, так как женщина нашла себе покровите­
лей в лице монахов (226). А сколько других, имея столь же законные и
определенные права, не преуспели в их защите! Domesday Book, пред­
ставляющая собой историю земельной собственности в Англии, дает
как бы два последовательных среза: один незадолго до нормандского
завоевания, второй спустя восемь-десять лет после него, и мы видим,
что за этот временной промежуток множество мелких свободных хо­
зяйств без каких-либо особых процедур увеличили своими наделами
сеньории или, если говорить юридическим языком англо-норманнов,
«были присоединены к пограничным усадьбам». Если бы существова­
ла французская или немецкая Domesday Book, то и там мы нашли бы
точно такие же явления.
Между тем сеньории продолжали расширяться, но не потому, что
поглощали аллоды, а благодаря другому, на первый взгляд, гораздо
более законному процессу - процессу соглашений. Мелкий аллодист
отдавал свою землю - впоследствии мы увидим, что иной раз и вместе
с самим собой, - с тем чтобы получить ее обратно, но уже в качестве
«держания» или «аренды», как поступал в свой час и дружинник, пре­
вращая свой аллод в феод, и, надо сказать, из тех же самых соображе­
ний: желая найти себе покровителя и защитника. Подобные соглаше­
ния, все без исключения, были добровольными. Но так ли это было на
самом деле и всегда ли было именно так? Определение «доброволь­
ный» желательно употреблять с большой осторожностью. Безусловно,
у сильного могло найтись множество возможностей навязать свое по­
кровительство слабому, например, начать его преследовать. К тому же
первоначальные условия соглашения редко когда соблюдались. Выб­
рав в качестве покровителя некоего соседа-юнкера средней руки, жи­
тели Вохлена в Германии обязались поначалу платить только чинш, то
есть арендную плату, но очень скоро их уподобили всем остальным
арендаторам того же господина, принудив к барщине и ограничив в
пользовании лесом (227). Словом, стоило протянуть палец, как отку­
сывали всю руку. Но не будем обольщаться и считать завидным поло­
жение независимого человека, не имеющего хозяина. Крестьянин из
Фореза, который только в 1280 году превратил свой аллод в «держа­
ние» с условием, что с этих пор будет «обеспечен охраной, защитой и
гарантиями» своих новых хозяев монахов-госпитальеров из Монбри-
зона, «точно так же, как все остальные слуги этого дома», несомненно
считал, что сделал выгодное для себя дело (228). А это время было куда
более мирным по сравнению с начальным периодом феодализма. Бы­
вало так, что под руку сеньора просилась целиком вся деревня. Чаще
всего это происходило в Германии, поскольку именно там, когда про-

239
 М.Блок

цесс формирования сеньорий только начинался, было самое большое

число деревенских коммун, которые не подпадали под власть сеньора.
Во Франции и Италии, где начиная уже с IX века сеньории распрост­
ранились достаточно широко, традиционные акты передачи земли но­
сили индивидуальный характер. Но это не значит, что желающих за­
ключить подобное соглашение было меньше. Так, около 900 года
четырнадцать крестьян вместе со своими наделами, свободными от
повинностей, отдали их под покровительство одного из аббатств Бре-
шии (229).
Но если говорить о существе дела, то и факты откровенного при­
нуждения, и факты добровольного согласия свидетельствуют об одном:
о слабости независимых крестьян. Мы не будем вести здесь речь об
экономических трагедиях. Но можем ли мы забыть, что сеньории ус­
пешно развивались и ширились не только в сельскохозяйственных об­
ластях, что почти все романские поселения, во всяком случае, большая
их часть, - поселения, которые, находясь под властью Рима, разумеет­
ся, не знали ничего подобного, - тоже начинают жить по примеру ан­
тичных сельских villae, используя держания с присущими им повин­
ностями? Однако не стоит уподоблять процессы, касающиеся больших
владений, процессам, происходящим в малых, подобие получится весь­
ма сомнительным. Дело в том, что сеньория представляла собой, в пер­
вую очередь, объединение небольших зависимых хозяйств. Что же ка­
сается аллодов, то даже если его хозяин становился держателем и
принимал на себя новые обязательства, они ничего не меняли в усло­
виях эксплуатации аллода. Хозяин, которого искали или терпели
аллодисты, должен был компенсировать несостоятельность других со­
циальных институтов, семейной солидарности, например, или деятель­
ности государственных властей. Явственнее всего свидетельствует об
этом пример жителей Вохлина, которые, став жертвами тирании, ре­
шили пожаловаться королю, но, оказавшись в большой толпе жалоб­
щиков на очередном судебном выездном заседании, не смогли довести
до судей суть своей жалобы, так как их деревенский язык не был понят.
Безусловно, слабость государственных учреждений была связана еще
и с отсутствием денежного обмена. Невозможность решить свои про­
блемы с помощью денег влекла за собой и ослабление сопротивляемо­
сти у крестьян. Но экономические факторы влияли на социальную дра­
му крестьянства опосредованно. Суть этой драмы была та же, что и на
более высокой ступени социальной лестницы, где она подвигала лю­
дей торопливо завязывать узлы вассальной зависимости.
Попробуем изучить тот многообразный опыт, который предостав­
ляет нам Европа по части сеньориальных связей. Например, мы видим
общество, где в эпоху средневековья на первом плане были не столько
феодальные, сколько сеньориальные связи, - таким обществом была

240
 Том I

Сардиния. И это не удивительно, потому что на этом острове, испы­

тавшем на себе влияние всех процессов, происходивших на континен­
те, как ведущий, несмотря ни на что, сохранился древний институт сель­
ских старейшин, отрегулированный и упорядоченный во времена
римского владычества; они помешали местной аристократии воспри­
нять и освоить особую форму земельных отношений, закрепившуюся
у франков. Зато мы не знаем ни одной страны, где бы при отсутствии
сеньорий закрепился бы вассалитет. Свидетельство тому большая часть
кельтских обществ на островах, Скандинавский полуостров, да и в са­
мой Германии низменные земли, примыкающие к Северному морю:
Днтмаршен, расположенный над бассейном Эльбы, и Фризия от Эль­
бы до Зуидерзее. Во всяком случае, в этой последней области сеньории
отсутствовали вплоть до XIV-XV веков, но на протяжении именно это­
го времени над массой свободных крестьян возвысилось несколько кла­
нов «вождей» («вождь» наиболее точно передает фризское слово
hoveling). Обладая земельной собственностью, нажитой не одним по­
колением предков, эти деревенские тираны содержали воинские отря­
ды и с их помощью присвоили себе право осуществлять некоторые об­
щественные функции, тем самым, хоть и поздно, но создав некое
подобие сеньорий в зачаточном состоянии. Случилось это тогда, когда
древние основы фризского социума, основанного, в первую очередь,
на кровных связях, стали разрушаться.
Разумеется, в эпоху расцвета феодальных институтов в этих окра­
инных по отношению к Западу социумах существовала зависимость
мелких фермеров, рабов, отпущенников и свободных людей от могу­
щественных и сильных собственников, равно как существовала и пре­
данность соратников по отношению к принцу или главе военных похо­
дов, но вместе с тем там отсутствовала общественная структура в виде
строгой иерархии, требовавшей от крестьян полного подчинения, а от
воинов полной преданности, которую мы и называем феодализмом.
Считаем ли мы, что причиной слабого развития феодализма в этих
областях послужило отсутствие закрепившихся франкских традиций
(даже во Фризии административные структуры, созданные Каролин-
гами, очень быстро исчезли)? Безусловно, эта причина очень важна, но
еще более существенной причиной нам представляется другая: в этих
областях дружинные отношения так и не преобразовались в вассаль­
ные. Базовые факторы всегда берут верх над привнесенными. Там, где
свободный гражданин, кем бы он пи был, продолжал оставаться вои­
ном, готовым к несению военной службы, и ничем существенным в сво­
ем вооружении не отличался от профессиональных элитных воинов,
крестьянин легко избегал сеньориальной зависимости, а из дружин не
формировался особый класс рыцарей с узкой специализацией и осо­
бым юридическим статусом sui generis. Там, где люди любого сословия

241
 М.Блок

могли найти поддержку и опереться на что-либо иное, нежели личное

покровительство, - во Фризии это были родственные отношения, в Дит-
маршене и у кельтов кроме родственных отношений еще и государ­
ственные институты, близкие по типу к германским и скандинавским, -
там ни отношения соподчинения, характерные для сеньории, ни ом-
маж с феодом не становились главными в социальной жизни.
Больше того, сеньориальный режим, точно так же, как феодальная
система в целом, достиг полного развития лишь в тех странах, куда был
ввезен. В Англии во времена нормандских королей не терпели не толь­
ко рыцарских аллодов, но и крестьянских. На континенте и те, и дру­
гие сохранялись гораздо дольше. По правде говоря, и во Франции на
территории между Маасом и Луарой, а также в Бургундии в XII-
XIII веках аллоды были уже редкостью; скорее всего, на этих протя­
женных пространствах они исчезли полностью. Зато значительное ко­
личество аллодов сохранилось на юго-западе Франции, в некоторых
провинциях центральной части Европы, таких, как Форез, Тоскана, но
больше всего в Германии, особенно в Саксонии. В этих краях удиви­
тельным образом сосуществовали аллоды старейшин, держания, объе­
динившиеся вокруг усадеб, и должности управляющих, за которые не
нужно было приносить никаких оммажей. Деревенские сеньории были
куда древнее возникающих уже в начальный период феодализма струк­
тур, характерных именно для этой формации. Однако и широкое рас­
пространение сеньорий, и их разрушение объясняются - мы находим
тому множество подтверждений - теми же самыми причинами, что и
успехи и неуспехи вассалитета и института феодов.

3. Сеньор и держатели
Главным основанием отношений сеньора с держателями, кроме
договора о личной зависимости, статьи которого формулировались
расплывчато и, судя по всему, быстро забывались, была плата за зем­
лю, во Франции она называлась «земельным обычаем», а в обиходном
языке просто «обычаем», тогда как держатель именовался «человеком
обычая».
С тех пор как появился феномен сеньории - пусть даже в зачаточ­
ном виде, как, например, в Римской империи или англосаксонской
Англии, - «обычай» (плата за землю) и был той главной определяю­
щей, которая характеризовала новый социальный институт, отличая
его от всех остальных. «Обычай» считался непреложным правилом и
тогда, когда сеньорий стало много. Вот, например, решение парламен­
та при Людовике Святом: если один из держателей перестал вносить
плату в незапамятные времена, то поскольку остальные все это время

242
 Том I

продолжали вносить ее, она обязательна и для того, кто столько време­
ни от нее укрывался (230). Так, по крайней мере, мыслили юристы. Жи­
тейская практика, как всегда, была более гибкой. Однако уважать ус­
тановленные в старину правила были обязаны в те времена все - и
господа, и слуги. Но вот пример, который как нельзя лучше подтверж­
дает иллюзорность так называемой верности старине: на протяжении
нескольких веков правила соблюдались, однако сеньория IX века ни­
чуть не похожа на сеньорию XIII.
И дело было совсем не в том, что земельные обычаи не были зафик­
сированы письменно. Во времена Каролингов многие сеньоры после
опроса жителей повелели писцам записать податные обычаи своих зе­
мель, и эти подробные записи позже стали именоваться «цензами» или
«поземельниками». Дело было в том, что влияние меняющихся соци­
альных условий было куда сильнее почтения к прошлому.
Обыденная жизнь служила источником множества конфликтов, и
память юристов беспрестанно пополнялась новыми казусами и преце­
дентами. Правила становились тягостной обузой чаще всего там, где за
их соблюдением надзирала какая-либо юридическая инстанция, непод­
купная и законопослушная. В IX веке в государстве франков эту роль
обычно брали на себя королевские суды, но если мы знаем только о
неблагоприятных решениях по отношению к арендаторам, то скорее
всего только потому, что церковные архивы не позаботились сохранить
все остальные. В дальнейшем судебную власть присвоили себе сеньо­
ры, в результате чего мы лишились и церковных архивов в качестве
источников. Но и самые законопослушные юристы отваживались дей­
ствовать вопреки традиции, если она противопостояла интересам их
покровителей. Так, аббат Сугерий в своих мемуарах хвалится тем, что
заставил крестьян платить за свои земли не налог в сто су, как это было
принято, а сумму, соответствующую полученному урожаю, что пред­
ставлялось гораздо более выгодным (231). В жизни самовластию гос­
под противостоял - и зачастую весьма успешно - редкостный консер­
ватизм крестьян и крайняя неупорядоченность административных
структур.
На начальной стадии феодализма перечень того, чем держатели
платят «обычай», в различных сеньориях очень разнообразен. В опре­
деленные дни крестьяне несли управляющему сеньории то несколько
монеток, то - и такое бывало значительно чаще - несколько сжатых на
поле снопов, то кур из своего птичника, то соты из своего пчельника
или добытые в лесу у диких пчел. В другие дни крестьяне трудились на
господских полях или огородах. А вот и еще плата: крестьянин везет в
дальнее поместье сеньора бочки с вином или мешки с зерном. Трудами
крестьянских рук чинятся стены замка, приводятся в порядок рвы. Если
к сеньору приехали гости, то крестьянин несет свою собственную по-
243
 М.Блок

стель, чтобы гостям хозяина было на чем спать. Наступает время охо­
ты, и крестьянин кормит собачьи своры. А если сеньор объявляет на­
конец военный поход, то крестьяне, собравшись под военным флагом,
вывешенным деревенским старостой, превращаются в пехотинцев и
оруженосцев. Подробное изучение всех этих обязанностей может стать
содержанием исследования сеньории как экономического организма,
приносящего доход. Мы же в нашей работе ограничимся тем, что отме­
тим те изменения, которые обусловлены в первую очередь человечес­
кими отношениями.
Зависимость крестьян от их общего господина выражалась в пер­
вую очередь в том, что они самыми разными способами платили за
пользование землей. Задачей начального этапа феодализма стало
упрощение этого разнообразия. Достаточно большое количество обя­
зательств, которые во франкскую эпоху существовали как отдельные,
слились в конце концов в общую «поземельную повинность». Во Фран­
ции она после того, как ее стали выплачивать в деньгах, стала имено­
ваться «чинш», денежная рента. Что касается налогов, то мы видим, на
начальном этапе управители сеньорий собирают их только в пользу го­
сударства, так, например, собирали вооружение королевской армии, ко­
торое потом было заменено денежным взносом. Когда все мелкие по-
виности были объединены воедино, став общим побором, который
собирали с этой земли в пользу ее господина, побор этот стал неопро­
вержимым доказательством того, что власть мелкого вождя группы ста­
ла преобладающей, а связи с вышестоящими инстанциями ослабели и
перестали быть значимыми.
Проблема наследования, столь настоятельная для феодов воинов,
почти не имела значения в истории сельских земельных наделов. По
крайней мере в эпоху феодализма. Почти повсеместно крестьяне поко­
ление за поколением работали на одних и тех же полях. Хотя бывали
случаи, и подробнее мы будем говорить о них ниже, когда родственни­
ки по боковой линии не получали наследства в случае, если покойный
держатель был рабом. Во всех остальных случаях право наследников
всегда уважалось, но только в том случае, если они не покидали преж­
девременно семейный круг. Права наследования были закреплены ис­
конным местным обычаем, и господин стал вмешиваться в них в опре­
деленные времена и в определенных краях только с тем, чтобы уберечь
наделы от раздробления, мешающего получать ему строго определен­
ные доходы. Наследственное право крестьян воспринималось настоль­
ко само собой разумеющимся, что в документах на него только ссыла­
лись как на давным-давно установленное и не нуждающееся в
обосновании. Случилось ли это потому, что еще до того, как сельские
общины превратились в сеньории, негласный обычай передавать наде­
лы но наследству распространялся на мансы, которые были выделены

244
 Том I

из господской земли? Безусловно, так. Но еще и потому, что сеньоры

были заинтересованы в непрерывности традиции. В те времена земля
была важнее человека, а экономические условия не позволяли нанять
за деньги или за пропитание большое количество рабочих рук, поэто­
му более выгодным было иметь в своем постоянном распоряжении ра­
бочие руки зависимых, которые могли содержать сами себя.
С некоторых пор сеньор стал присваивать себе в ущерб интересам
своих крестьян монопольное владение каким-либо правом или инст­
рументом и взимал плату за пользование; среди новых сеньориальных
поборов именно такие были самыми характерными. Так господин
объявлял, что имеет исключительное право на продажу вина или пива
в определенное время года. Или присваивал себе право за определен­
ную плату ссужать быка или жеребца, необходимых для воспроизведе­
ния потомства в стаде или табуне - в некоторых местах на юге лошадь­
ми пользовались еще и для молотьбы. Чаще всего сеньор принуждал
крестьян молоть зерно на своей мельнице, печь хлеб в своей печи, да­
вить вино в своей давильне. Характерным было и название этих побо­
ров-принуждений, их повсеместно называли «хозяйские» (banalites).
В эпоху франков такие поборы не существовали, и основанием для их
возникновения служило признанное за сеньором право повелевать, на­
зываемое старинным германским словом «ban» - хозяин. Само собой
разумеется, что власть была искони неотъемлемой прерогативой сень­
ора, но она укрепилась еще больше с тех пор, как у мелких хозяев по­
явилось право судить своих подопечных.
Весьма показательно место «хозяйских поборов» не только в соци­
уме, но и в пространстве. Практически их родиной стала Франция, где
ослабление государственной власти и присвоение судебных и юриди­
ческих функций крупными и мелкими сеньорами зашло дальше, чем
где бы то ни было. И больше всего «хозяйских» поборов возникало там,
где сеньор представлял самую высокую судебную инстанцию - «вер­
ховный суд». В Германии же, где судебная власть принадлежала по тра­
диции прямым наследникам графов, которые были обычно судьями в
империи франков, «хозяйские» не получили особого распространения.
В Англии их было мало и появились они только после нормандского
завоевания. Подводя итог, можно сказать, что власть сеньоров стано­
вилась все более напористой и корыстолюбивой но мере того, как все
менее энергичной и ощутимой была власть других «хозяев-банов»: ко­
роля и его представителей.
Приходская церковь почти повсеместно зависела от сеньора, если
сеньоров в приходе было много, то, как правило, от одного из них, чаще
всего того, чьим предком было построено здание церкви на террито­
рии усадьбы. Но для того, чтобы распоряжаться церковью, вовсе не обя­
зательно было ее строить: место общего отправления культа обычно

245
 М.Блок

считалось принадлежащим прихожанам. Там, где, как, например, во

Фризии, сеньорий не было, храм принадлежал деревенской общине;
во всей остальной Европе крестьянские общины не имели юридичес­
кого статуса; обладал правами и мог представлять общину только гла­
ва или руководящий ею старейшина. Право собственности на церковь,
как откровенно* говорили до грегорианской реформы, или право пат­
роната, как стыдливо стали говорить потом, состояло прежде всего в
праве назначать или указывать, кто будет викарием. Однако сеньоры
зачастую присваивали себе и другое право - право использования в
своих целях части церковных доходов. Надо сказать, что собираемая
сеньором «произвольная талья» была не последним среди налогов, но
приносила не так уж много, церковная десятина давала куда больше.
Долгое время десятина была добровольным налогом, оставаясь как бы
делом совести верующего, но государство первых Каролингов вмени­
ло ее в обязанность, после чего и англосаксонский король сделал ее обя­
зательной, подражая франкам. Изначально это была десятая часть лю­
бого произведенного продукта, каков бы он ни был, и отдавали десятину
натурой. На деле десятина очень быстро стала десятой частью сель­
скохозяйственных продуктов. Но сеньоры все-таки не всегда присваи­
вали ее. Англия избежала этого в силу того, что там поздно развились
сеньориальные отношения. На континенте чаще всего кюре, а иной раз
и епископы удерживали за собой частички этого налога. После грего­
рианской реформы, обновившей религиозное чувство, десятина, попав­
шая в руки светских, вновь вернулась к духовенству, чаще всего к мо­
настырям, но иногда и к церквям. Присвоение этой статьи дохода,
изначально предназначенной для духовных, господами, явно не пре­
тендующими на жизнь вечную, было очень конкретным и наглядным
примером того, что власть имущие не желали ни с кем делиться своим
правом требовать каких-либо выгод от зависимых и подчиненных.
Денежная «помощь» или «талья», вносимая деревенскими держа­
телями, равно как и «талья» вассалов, возникли примерно одновремен­
но как результат общего для всех закона, обязывающего подчиненных
помогать в трудную минуту своему господину. Поначалу эта помощь,
точно так же, как когда-то десятина, облекалась в форму поддержки, о
чем говорят ее наименования: во Франции «просьба», demande, или
queste, «прошение», в Германии Bede, что означает «мольба», но ее на­
зывали и более откровенно «toulte» от глагола tolir, что означает
«брать». История «помощи», несмотря на то, что возник этот налог
несколько позднее других, ничем не отличается от истории сеньори­
альных монополий. Во Франции «помощь» была распространена по­
всеместно, в Англию ее привезли нормандцы-завоеватели, в Германии
она стала привилегией узкого круга сеньоров: только тех, кто имел пра­
во верховного суда; по сравнению с Францией в Германии власть не

246
 Том I

была так раздроблена. Другое дело, что в эпоху Средневековья судья

был всегда сеньором среди сеньоров. Вместе с тем и подать вассалов, и
подать крестьян регулировалась общепринятым в данной местности
обычаем, поэтому результаты были совершенно различными. Общим
было одно: плательщики чаще всего представляли собой слабую сто­
рону и не могли четко и жестко выделить случаи, когда должны были
оказывать помощь; по мере того как денежные выплаты стали заме­
нять выплату сельскохозяйственными продуктами, сеньор стал все
чаще и чаще стал требовать «помощи». Но и этот процесс в каждой се­
ньории шел по-своему. В Иль-де-Франс около 1200 года поместья, где
взимание этого налога было ежегодным, а точнее, его брали два раза в
год, соседствовали с усадьбами, где его требовали от случая к случаю.
Этот налог был почти повсюду плавающим, так как для этой, слишком
поздней, подати не так-то просто было найти место в устоявшейся си­
стеме «добрых обычаев». Сроки для этой подати редко когда были оп­
ределены, а там, где назначались сроки, произвольными оставались ее
размеры. Неопределенность подати вызывала неоднозначное отноше­
ние. В церковной среде, как отмечает один парижский документ, «чест­
ные люди» признавали его законность. Зато его ненавидели крестьяне,
которые нередко бунтовали против него. Сеньории, наполовину сфор­
мированные в эпоху натурального обмена, не так-то легко приспосаб­
ливались к нуждам новой экономики и к денежным отношениям.
Итак, в конце XII века крестьянин платит десятину, талью и мно­
жество «хозяйских» поборов; ничего подобного в старинных сеньори­
ях, существовавших еще в VIII веке, не было. Нет сомнения, что обя­
занность платить стала куда более тяжелой. Зато трудовые повинности
во многих провинциях были облегчены.
На территориях большей части Европы продолжался процесс дроб­
ления земель, жертвой которого пали когда-то римские латифундии:
сеньоры делили на участки свои господские «заказы», то раздавая их,
надел за наделом, своим постоянным держателям, то наделяя ими но­
вых держателей, а иногда превращая эти участки в небольшие феоды
для своих вассалов, чтобы те поделили их между крестьянами. Причи­
ны этого процесса были чисто экономическими, но мы не будем их здесь
касаться и скажем только, что примерно с X века и на протяжении
XI-го дробление земель происходило как во Франции, так и в Лота­
рингии, и в Италии. Несколько позже то же самое стало происходить и
в Германии по ту сторону Рейна, а также в Англии, но не без неожидан­
ных поворотов, поскольку и сам сеньориальный режим там был уста­
новлен не так давно. В это время стали говорить об облегчении повин­
ностей, имея в виду, в первую очередь, отмену или облегчение
крестьянских работ на господской земле. Так, например, в тех районах
Франции, где при Карле Великом держатель должен был работать на

247
 М.Блок

своего господина большую часть недели, при Филиппе Августе или при
Людовике Святом он трудился на господском поле или огороде всего
несколько дней в году. Появление новых поборов, которое не минова­
ло ни одну страну, было связано не столько с возрастанием власти
сеньора, которая, безусловно, возрастала, сколько с растущей незаин­
тересованностью этого сеньора в плодах сельскохозяйственной деятель­
ности на собственных полях. Зато крестьянин, располагая бблъшим ко­
личеством рабочих дней и бблъшим количеством земли, мог и ббльше
платить, господин пользовался этим, стремясь возместить себе потери.
Он уже не складывал в свои амбары множество мешков зерна, но, при­
нуждая молоть крестьянское зерно только на господской мельнице,
возмещал себе убытки, да и мельница не простаивала зря. Вместе с тем
отсутствие постоянных и каждодневных трудовых повинностей пре­
вращало крестьянина в экономически самостоятельного производите­
ля, пусть достаточно дорого платящего за свою самостоятельность; се­
ньор же превращался в земельного рантье, в итоге человеческая связь
господина со своими слугами-крестьянами неизбежно ослаблялась. Ис­
тория феода и история земельного держания являются, по существу,
историей перехода социальной системы, основанной на личной зави­
симости, к социальной системе, основанной на земельной ренте, иначе
говоря, на получении доходов от земли.

Г л а в а II. РАБСТВО И СВОБОДА

1. Точка отсчета: каковы были условия

существования человека в эпоху франков
Представим себе государство франков в начале IX века - им мы
временно и ограничимся, - и кого-либо из тех, кто, имея дело с боль­
шим количеством людей, захотел бы определить их юридические пра­
ва, обязанности и социальный статус: например, чиновника, представ­
ляющего высшие круги юстиции и приехавшего с поручением в
провинцию, прелата, изучающего свою паству, сеньора, решившего за­
няться переписью своих подчиненных. В предложенной ситуации нет
ничего надуманного. Мы знаем не один документ такого рода. Но кар­
тина возникает сложная и разноречивая. В одном и том же краю, при­
мерно в одно и то же время мы не находим двух сеньориальных описей,
которые пользовались бы одинаковой юридической терминологией.
Это свидетельствует прежде всего о том, что живущие в те времена люди
очень смутно представляли себе общество, в котором жили. Но дело не

248
 Том I

только в этом, а еще и в том, что в этом обществе взаимопересекались

очень разные системы юридического мышления. Одни опирались на
прошлое, где и черпали свою терминологию, хотя это прошлое тоже не
было однородным, в нем взаимодействовало несколько разнонаправ­
ленных традиции: германская, римская, и юридические понятия, поза­
имствованные оттуда, не так-то легко было приспособить к современ­
ности. Другие старались как могли передать именно современность и
передавали весьма неуклюже.
Но какой бы ни была терминология, она всегда отражала одно глав­
ное и существенное противопоставление - противопоставление сво­
бодных людей и рабов (по-латыни servi). Хотя дух христианства и ес­
тественное течение жизни несколько смягчили положение рабов,
определенное все теми же жестокими уложениями, которые уцелели
от гражданского кодекса римских императоров, но в правовом отно­
шении рабы по-прежнему оставались вещью своего господина, кото­
рый по своей воле распоряжался их телом, трудами и достоянием. Ли­
шенные каких бы то ни было личностных примет, эти «чужаки» от
рождения были обречены быть пограничным элементом по отношению
к народу как к некой целостности. Рабов не брали в королевскую ар­
мию. Они не имели права не только заседать в суде, но и лично прино­
сить в суд жалобу, их судили только в том случае, если, совершив ка­
кое-либо серьезное преступление, они были переданы государственным
властям своим господином. Народ франков, populus Francorum, состав­
ляли только свободные люди, впрочем без всяких этнических разли­
чий, и доказательством этому то, что в конце концов название нацио­
нальности и юридическое состояние стали взаимозаменяемыми
синонимами: франк (franc) означало вместе с тем и «свободный».
Но если приглядеться внимательнее, то противопоставление сво­
бодного человека и раба тоже не отличалось особой четкостью. Среди
рабов - а число их в целом было совсем невелико - в зависимости от
условий жизни выделялось несколько групп. Одна, употребляемая то
на тяжелых домашних работах, то на тяжелых полевых, кормилась в
доме хозяина или на его подворье. Их судьбой и было пребывать жи­
вым инвентарем, они официально числились движимым имуществом.
Раб-держатель земли, напротив, имел свой собственный дом, жил тру­
дами своих рук, имел право продавать в свою пользу избытки собран­
ного урожая; он не зависел от хлеба господина, и господская рука дотя­
гивалась до него только от случая к случаю. Хотя, безусловно,
повинности его по отношению к владельцу господского двора были
крайне тяжелыми. Но при этом нужно иметь в виду, что если юриди­
чески, на бумаге, эти повинности ограничивались изредка, то жизнь их
ограничивала всегда. И хотя в отдельных описях значится, что слуга
«должен делать всякую минуту то, что ему прикажут», на деле выгода

249
 М.Блок

диктовала хозяину необходимость предоставить каждому работнику

возможность трудиться на своем наделе, иначе сам он лишался воз­
можности получать с этих работников оброк. «Рабы с домом» жили,
таким образом, жизнью, ничем не отличающейся от жизни других дер­
жателей-арендаторов, с которыми они часто роднились посредством
браков, и мало-помалу по своему правовому статусу стали приближать­
ся к этим держателям. Королевские суды стали признавать, что обя­
занности рабов определяет «земельный обычай» точно так же, как и
обязанности крестьян. Само по себе это было вопиющим противоречи­
ем: рабство не могло предполагать никакой стабильности, оно означа­
ло произвол. Мы знаем, бывали случаи, когда рабы служили в дружи­
нах верных, которыми окружали себя сеньоры. Авторитет воина,
оказанное господином доверие, словом, то, что в капитуляриях зовется
«честью вассала», обеспечивало таким рабам в обществе положение и
возможности, несовместимые с рабством, и по этой причине короли в
виде исключения разрешали им приносить клятву верности, какую при­
носили только по-настоящему свободные франки.
Что же касается свободных людей, то там путаницы было еще боль­
ше. Различие имущественных состояний, а эти различия были очень
велики, накладывались на социальные и правовые. Какого бы благо­
родного происхождения ни был воин, но если он был настолько беден,
что не мог сам экипироваться, то не мог и служить в королевском вой­
ске. Можно ли было считать подобного бедняка полноправным чле­
ном франкского народа? Как свидетельствует один капитулярий, бед­
ные были «свободными второго сорта», а другой ордонанс прямо
противопоставляет «свободных» и «бедных» (232). Положение усугуб­
лялось еще и тем, что в эти времена, с одной стороны, все были слугами
короля, а с другой - все формально свободные зависели от того или
иного господина, поэтому общественное место каждого определяли бес­
численные нюансы субординации.
Держатели в сеньориях, не будучи по своему статуту рабами, в офи­
циальных документах именуются чаще всего латинским словом «ко­
лоны». В самом деле, жители многих областей франкского государства,
когда-то живших по законам римской империи, были потомками тех,
кто подчинялся законом колоната. Однако главная характеристика ко­
лона, его нерасторжимая связь с землей, со временем перестала быть
определяющей и главной. Много веков тому назад властями Западной
Римской империи было задумано связать каждого человека (в случае,
когда это было возможно) с его наследственной профессией и вместе с
тем с определенной податью: солдата со службой в армии, ремесленни­
ка со своим ремеслом, декуриона со службой городского управления,
крестьянина со своим полем, которое он не мог покинуть и которое важ­
ный господин не мог у него отнять. На огромных пространствах могу-

250
 Том I

щественная имперская администрация превратила эту мечту почти что

в реальность. Но ненадолго: ни варварские королевства, ни их наслед­
ники, средневековые государства, не обладали необходимым для уп­
равления авторитетом, - им не удавалось всерьез преследовать беглых
крестьян и запрещать новоиспеченному сеньору принимать их. К тому
же в руках неопытных управителей земельный налог постоянно пони­
жался, что окончательно подрывало интерес к усилиям, направленным
на удержание людей на земле. Знаменательно, что в IX веке многие
колоны были помещены на «рабские мансы», то есть на те, что когда-
то были переданы рабам, тогда как рабам частенько доставались «неза­
висимые мансы», то есть те, что изначально принадлежали колонам.
Разлад между общественным положением человека и типом получен­
ного им надела, отягощенного определенными обязательствами, зак­
репленными за ним в прошлом, вносил дополнительную социальную
путанницу. И не только. Еще он свидетельствовал о том, что наслед­
ственный труд на одном и том же клочке земли перестал быть уважае­
мым.
Это и понятно. Разве могло сохраниться абстрактное понятие рим­
ского права, превращающее свободного по своему личному статуту че­
ловека в колона, «раба той земли, на которой он родился», иными сло­
вами, делающим его зависимым от неживого предмета, а не от человека,
в реалистические времена, когда люди видели все социальные отноше­
ния как отношения зависимости, подчинения и покровительства меж­
ду людьми из плоти и крови? Разумеется, нет, и если римское право
гласило, что «Колон должен быть возвращен на ту землю, на которой
родился», то свод романских законов, созданный на основании римс­
ких в начале VI века и приспособленный к нуждам вестготского госу­
дарства, гласит: «колон должен быть возвращен своему хозяину»(233).
При этом колон IX века точно так же, как его давний предшественник,
с точки зрения закона являлся свободным человеком. Он приносит
клятву верности господину, он иной раз появляется на судебных засе­
даниях, но с государственными властями контакты у него редки и слу­
чайны. Попадал ли колон в королевское войско? Только под знаменем
сеньора, от которого получил надел. Мог ли он обратиться в суд? При­
вилегия иммунитета, а еще чаще установившиеся обычаи, которые эта
привилегия обычно превращала в закон, делал сеньора судьей для тех,
кому он покровительствовал. Таким образом, положение колона в об­
ществе все больше и больше становилось положением человека, зави­
симого от другого человека, причем зависимого настолько, что сеньо­
ру казалось совершенно естественным регламентировать семейные
отношения своего подчиненного: колону запрещалось жениться за пре­
делами своей сеньории, его брак с совершенно свободной женщиной
считался «неравным», церковное право отказывало колону в праве всту-

251
 М.Блок

пать в монашеские ордена, а светское право предусматривало для него

телесные наказахшя, предназначавшиеся изначально только для рабов,
и если сеньор освобождал колона от всех его обязательств, то это рас­
сматривалось как дарование ему вольной. Так что не без оснований, в
отличие от множества других латинских юридических терминов, тер­
мин «колон» исчезает из галло-романских языков. А если другие ла­
тинские названия, обозначавшие социальный статус человека, остались,
то претерпели множество смысловых изменений, так что их неизмен­
ность была и внешней, и иллюзорной. Уже начиная с эпохи Каролин­
гов название «колон» теряется среди множества других слов, обозна­
чающих слуг господина, документы обычно объединяют их под единым
названием «mancipia» (челядь), которое в классической латыни было
синонимом рабства, а в вульгарной стало обозначать нечто довольно
расплывчатое: «людей, зависимых от господина». Название «колон», с
одной стороны, приблизилось к понятию «раб, обладающий домом», а
с другой - почти что слилось с еще одним, обозначающим того, кому
оказывалось покровительство, но кто не был воином.
Мы уже знаем, что практика покровительства не ограничивалась
высшими классами. Множество скромных, незаметных свободных обы­
вателей тоже искали себе защитника, но не хотели ради покровитель­
ства превращаться в рабов. Отдавая покровителю свои земли, с тем
чтобы получить их обратно уже в качестве держания, эти люди вступали
со своим новым господином в достаточно тесные отношения, которые
в течение долгого времени оставались вместе с тем достаточно неопре­
деленными. По мере того как эти отношения обретали определенность,
они все больше походили на модель, которая была уже очень распрос­
транена и словно бы предназначена быть прототипом всем остальным
отношениям зависимости: модель «отпущенника с обязательствами».
На протяжении последних веков существования Римской империи
на обширных территориях, которые стали впоследствии империей
франков, было отпущено огромное количество рабов. Множество ра­
бов отпускалось каждый год и в королевстве Каролингов. Для хозяев
это было выгодно по многим причинам. Изменившиеся экономичес­
кие условия способствовали тому, чтобы огромный штат рабов, обра­
батывающий латифундии, дробился на более мелкие группы, а лати­
фундии на участки. В эти времена основой обогащения стали не столько
урожаи, непосредственно получаемые с обработанных огромных тер­
риторий, сколько получение оброка и непосредственных услуг; что же
касается возможностей управления, то выгоднее и эффективнее было
оказывать покровительство и управлять свободными людьми, взаимо­
действие со свободными предствителями народа предоставляло гораз­
до большие возможности, нежели обладание бесправным человеческим
стадом. Был и еще один фактор: желание получить спасение души, это
252
 Том I

желание особенно настоятельно заявляло о себе в минуты опасности,

грозящие близкой смертью, тогда становился внятен и голос церкви,
которая хоть и не ратовала никогда за освобождение рабов как тако­
вых, но постоянно пеклась об освобождении христиан, попавших в раб­
ство. Поэтому как в Риме, так и в Германии получение свободы было
закономерным завершением многих рабских судеб. И вполне возмож­
но, что в варварских королевствах процесс освобождения рабов пошел
даже быстрее.
Но дело было вовсе не в благородстве господ, которые будто бы
пожелали поступиться своими правами, нет процедуры более громозд­
кой, чем освобождение раба во франкском государстве в IX веке. Вме­
сте с тем как традиции романского мира, так и германское право давали
много возможностей для освобождения рабов, определяя существова­
ние отпущенников с удивительным многообразием. Если анализиро­
вать практику, то все документы по этой части можно разделить на две
большие категории: в первом случае отпущенник больше не зависел
ни от какого господина, кроме того, чьей помощи будет искать впос­
ледствии по своей собственной воле, во втором - отпущенник и в сво­
ем новом положении сохранял некоторую зависимость и определен­
ное количество обязательств либо по отношению к старому хозяину,
либо по отношению к новому покровителю - например, к церкви, - к
которому его отпустил хозяин. Обычно эти обязательства считались
вечными и должны были передаваться из поколения в поколение по
наследству, создавая таким образом подлинную наследственную «кли­
ентуру». Первый вид «отпущения», говоря языком того времени, - о
котором мы упоминали, встречается крайне редко, второй, напротив,
очень часто, так как соответствует интересам обеих сторон. Если «от­
пускающий» и соглашался лишиться раба, то, естественно, был заин­
тересован в том, чтобы сохранить его в качестве зависимого. А отпу­
щенник и сам не мог решиться жить без защитника и сразу же обретал
покровителя, в котором нуждался. Вновь возникшая связь отпущен­
ника и хозяина считалась такой крепкой, что церковь, требовавшая от
своих пастырей полной независимости, отказывала отпущенникам в
рукоположении, так как эти, пока еще только по названию свободные
люди находились в очень и очень тесной зависимости. Обычно отпу­
щенник тут же становился держателем-арендатором у своего патрона:
либо будучи и раньше «рабом с собственным домом» с уже установ­
ленными для него повинностями и обязательствами, либо получая от
господина надел при освобождении. Новая зависимость обычно под­
черкивалась обязательствами более конкретного и личного характера.
Иногда, а вернее, чаще всего это было обязательство отдавать патрону
часть имущества, достающегося держателю по наследству (побор с на­
следства, «право мертвой руки»). Еще более частым обязательством

253
 М.Блок

был поголовный побор, который год за годом вносил отпущенник и

который впоследствии переходил по наследству к его потомству. Регу­
лярно вносимые подати были для господина не только немалым дохо­
дом, что, естественно, было немаловажно, но способствовали также и
другому: постоянно, через небольшие промежутки времени собирае­
мые подати поддерживали постоянную связь между хозином и слугой,
эта связь уже не могла ослабнуть из-за небрежения слуги или забыв­
чивости хозяина. Именно такой механизм отпускания на волю был за­
ложен германским обычаем. Все остальные страны легко переняли и
усвоили его именно потому, что он органично предполагал обязатель­
ства.
Отдаваемая часть наследства и поголовный побор - эти два прояв­
ления зависимости надолго удержатся в средневековом обществе. Бо­
лее того, эти поборы очень скоро перестанут относиться только к тес­
ному мирку отпущенников. Как отмечают, специально оговаривая это,
некоторые акты отпущения, несколько денье или определенное коли­
чество медовых сотов, вносимые каждый год, являлись как бы платой
за покровительство, оказываемое бывшему рабу хозяином, преобразив­
шимся в патрона. Однако отпущенники не были единственными так
называемыми свободными людьми, которые добровольно или насиль­
но соглашались жить под мундебуром могущественного сеньора. На­
чиная с IX века система поборов широко распространяется повсюду;
по-разному называясь, они всегда относятся к группе лично зависи­
мых, и связь этих групп с покровителем всегда характеризуется следу­
ющим: со стороны слабого - достаточно тяжелая наследственная под­
чиненность, со стороны сильного - право распоряжаться и, как
следствие, получать выгоды. Одним словом, в разнообразном перепле­
тении отношений хозяев и слуг мало-помалу начинают возникать не­
кие узлы, вокруг которых на протяжении последующих лет будут фор­
мироваться новые социальные механизмы.

2. Серваж во Франции
Во Франции и в Бургундии на протяжении начального этапа фео­
дализма шли определенные, сходные между собой процессы, в резуль­
тате которых в корне изменилась старая общественная номенклатура.
Процессы эти были следующими: во-первых, к этому времени забы­
лись письменные законы. Во-вторых, часть описей франкского перио­
да погибла, а другая не годилась как источник для сведений в силу того,
что изменился не только юридический словарь, но - что гораздо суще­
ственнее, - поземельные планы многих участков. В-третьих, как сень­
оры, так и судьи были настолько невежественны, что не в силах были

254
 Том I

загромождать свою память воспоминаниями о былой юридической си­

стеме. И все-таки в новой социальной классификации, которая так или
иначе сложилась, центральная роль стала принадлежать противопос­
тавлению, привычному коллективному сознанию еще с древнейших
времен: противопоставлению свободы и рабства. Другое дело, что смысл
этих двух понятий изменился коренным образом.
Стоит ли удивляться, что былой смысл этого противопоставления
перестал быть понятным людям другого времени? Как могло быть ина­
че, если во Франции рабов в прямом значении этого слова уже почти
что не было. А в скором времени они исчезли вовсе. Дело в том, что
образ жизни рабов-держателей не имел ничего общего с рабством как
таковым. Что же касается того небольшого количества рабов, которые
до поры до времени жили при доме и кормились хлебом своего госпо­
дина, то смерть и отпуск их на волю приводили к тому, что подобного
рода слуги просто исчезали, так как неоткуда было их больше взять.
Религиозное чувство запрещало превращать взятых во время войны
пленников-христиан в рабов и пользоваться их услугами. Правда, про­
должали существовать рынки рабов, и пополняли их налеты на страны
язычников, но главные артерии работорговли не достигали централь­
ной Европы, а вернее, только пересекали ее, поскольку купцы, очевид­
но, не надеясь на богатых покупателей, направляли свой товар в му­
сульманскую Испанию или на Восток.
Еще больше повлияло на изменения смысла понятий «раб» и «сво­
бодный» ослабление государства, лишив эти статусы конкретного раз­
личия: когда-то свободный был полноправным гражданином своей
страны, раб существовал вне каких-либо социальных и общественных
институтов. При этом люди по-прежнему представляли себе общество
как сосуществование людей свободных и несвободных, сохранив для
последних их латинское название servi, которое во французском зву­
чало как «серв». Однако линия разделения этих двух групп незамет­
ным образом переместилась.
Иметь покровителя-сеньора не казалось в те времена ущемлением
свободы. Кто же его не имел? Но по понятиям того времени, свобода
кончалась там, где не существовало возможности выбирать, поскольку
хотя бы один раз в жизни человек мог совершить свой выбор. Другими
словами, любая связь, переходящая по наследству, воспринималась как
признак рабства. Неразрывная связь, на которую ребенок был обречен
еще «в животе матери*, и была самой главной тяготой традиционного
рабства. Почти физическое ощущение этой несвободы содержится в
выражении «слуга плотью и кровью», которое в народном языке по­
явилось как синоним раба. Вассал, у которого оммаж не был наслед­
ственным, воспринимался - мы это уже знаем - как человек безуслов­
но «свободный». Зато со временем стали помещать в категорию

255
 М.Блок

«рабского сообщества» не слишком многочисленную группу рабов-дер­

жателей с их потомками и гораздо более многочисленную группу тех
зависимых, чьи предки сделали выбор и за себя, и за своих потомков:
наследников вольноотпущенников и зависимых бедняков. Иной раз
приравнивали к этой же категории еще и незаконнорожденных, чуже­
земцев и иногда евреев. Лишенные естественной поддержки семьи или
соплеменников, все эти люди автоматически считались находящими­
ся под опекой князя или главы того места, где они поселились; фео­
дальное общество стало считать их сервами и в качестве таковых под­
чиняло сеньору, на землях которого они жили, или того, кто имел на
этих землях право высшего суда. В эпоху Каролингов все большее чис­
ло подопечных должно было платить поголовный побор, что не меша­
ло им сохранять и получать статус свободного человека, поскольку хо­
зяин раба забирал у него все, а свободный человек платил своему
защитнику некую компенсацию. Но мало-помалу этот побор, воспри­
нимаемый поначалу как почетный, стал вызывать презрение, а позже
судьи стали считать его признаком рабства, хотя брали его с одних и
тех же семейств и на том же самом основании. Новая социальная клас­
сификация отвела иное место той связи, знаком которой был поголов­
ный побор.
Семантический сдвиг, малозаметный, как и все семантические сдви­
ги, для современников, свидетельствовал о коренном изменении шка­
лы социальных ценностей. Замещение понятий начало проявляться с
конца эпохи Каролингов, когда уже очень неточно стали употреблять
термины, относящиеся к рабству, поскольку они утратили прежний
смысл и не получили нового. Формирование точного смысла продол­
жалось довольно долго.Социальная терминология менялась не только
в зависимости от провинций, но и от писцов, которых приглашали пи­
сать документы. Во многих провинциях потомки рабов, освобожден­
ных с обязательствами, сохраняли до начала XII века особое название
culverts, происходящее от латинского collibertus, то есть «отпущенный».
Но со временем, несмотря на <отпущеш1е>> этих людей на волю, их счи­
тали лишенными «свободы» в новом понимании этого слова. При этом
они составляли класс, стоящий над обыкновенными сервами. Зато воп­
реки фактическому слиянию по образу жизни и исполняемым обязан­
ностям с отпущенниками, за другими семьями сохранялось название
«подзащитные» или «признанные» (последнее определение было си­
нонимом понятия «под покровительством»). Если человек вместе со
своим потомством отдавал себя под покровительство сеньора и среди
прочих обязательств обещал платить и поголовный побор, то в догово­
ре могли либо недвусмысленно объявить его добровольно принявшим
рабство, либо, как в старинной франкской формуле коммендации, вклю­
чить статью о непременном сохранении свободы, или, напротив, соста-

256
 Том I

вить договор так осторожно, что в нем не будет ни одной компромети­

рующей формулировки. В аббатстве святого Петра в Генте собраны по­
добные договоры за несколько веков, и любопытно, что в них увеличи­
вается количество терминов, касающихся именно рабства.
Думаю, что число договоров по поводу добровольной передачи себя
в руки сильного было значительно большим, чем мы имеем возмож­
ность сейчас изучить, хотя и то немногое, что у нас есть, впечатляет и
волнует, но вместе с тем не эти люди были главным пополнением клас­
са средневековых рабов. Без заключения подобных договоров, росчер­
ками приказов, насилием и изменением юридической логики огром­
ная масса сеньориальных крестьян, как бывших, так и пребывающих
таковыми, медленно перетекла в рабское состояние, названное старым
именем, но имеющим новое содержание. В деревне Тиэ в Паризии в
начале IX века среди 146 семейств было только 11 рабов, 130 колонов,
а 19 из находящихся под покровительством платили поголовный по­
бор, в царствование Людовика Святого почти все население этой де­
ревни стало считаться рабами.
До последних времен в средневековом обществе оставались люди,
а точнее, целые сообщества, которые так и не получили своего места в
социуме. Крестьяне Рони-су-Буа были или не были рабами церкви Свя­
той Женевьевы? Жители Ланьи были или не были рабами этого аббат­
ства? Подобные проблемы занимали и королей, и пап, начиная с цар­
ствования Людовика VII и кончая царствованием Филиппа III.
Обязанные платить побор на наследство, поголовный побор и испол­
нять множество других обязательств, давно считающихся несовмести­
мыми с состоянием «свободного» человека, горожане самых разных го­
родов северных провинций в XIII веке не позволяли обращаться с собой
как с рабами. Разного рода варианты не отменяли существования ос­
новной проблемы. С первой половины XII века «coulverts» исчезают в
качестве отдельной социальной группы, и само это слово становится
синонимом серва, единственной категории людей, находящихся в лич­
ной зависимости, связанных с хозяином самим фактом своего рожде­
ния и, следовательно, помеченных родимым пятном рабства.
Само собой разумеется, дело было совсем не в названиях и не в сло­
вах. Дело было в том, что определенного рода ущемления в правах, ко­
торые традиционно сопутствовали рабскому состоянию, были перене­
сены на «несвободных», по сути, совершенно новую социальную
категорию, которая, однако, не ощущалась как новая. Ущемления были
следующими: запрет вступать в монашеские ордена, отсутствие права
свидетельствовать в суде против свободного человека (как привиле­
гию такое право получали королевские сервы и сервы некоторых церк­
вей), что безусловно характеризовало положение этих людей как уни­
женных н презираемых. И, с другой стороны, для этих людей разраба-
9 — 8172 257
 М.Блок

тывались особые уложения, перечисляющие множество самых разных

повинностей. Повинности, разнообразие которых зависело от специ­
фики местных обычаев, имели вместе с тем и нечто общее, все они со­
впадали в главном, потому что у общества, в котором они сформирова­
лись, несмотря на бросающуюся в глаза дробность, был единый
фундамент. Главным побором был поголовный. Затем большой выкуп
за возможность заключить брак с представителем другого сословия, так
как в принципе этим людям было запрещено вступать в брак со сво­
бодными и сервами, принадлежащими другому сеньору. И наконец,
нечто вроде налога на наследство. В Пикардии и Фламандии побор на
наследство носил регулярный характер: при каждых похоронах сеньор
брал или небольшую сумму денег, или, что бывало гораздо чаще, заби­
рал лучшее из движимого имущества, например, лучшую корову. В
других местах сеньоры считались с тем, что собственность была обще­
семейной: если у покойного были сыновья (иногда братья), которые
жили вместе с ним «вокруг одного очага», то сеньор не получал ничего.
Если же подобного не было, то все имущество отходило сеньору.
По существу дела, какими бы тяжелыми ни были эти поборы и
ущемления, по самой своей сути они противоречили состоянию раба,
потому что предполагали наличие в руках должника настоящего на­
следственного владения. В качестве держателя серв имел равные со все­
ми остальными обязанности и права: владение его было надежно обес­
печено, обязанности определены и он был вправе распоряжаться своими
доходами. Положение его не похоже и на положение колона, который
был прикреплен к своему участку земли. Хотя, безусловно, сеньоры
старались удержать своих крестьян. Что значила земля без человека?
Но помешать перемещениям в те времена было трудно: с одной сторо­
ны, из-за дробности власти все принудительные меры становились не­
эффективными, с другой, было много незаселенных земель, поэтому
угроза лишить беглого надела никого не пугала - беглец был уверен,
что непременно найдет себе новое пристанище. Сеньоры боролись с
побегами как таковыми, кто именно будет бежать, их не интересовало.
Вот два сеньора договариваются не принимать друг от друга беглых,
ни слова не сказано о том, будут ли свободными или сервами те, чьему
передвижению они хотят таким образом помешать.
Социальное положение человека и тип земельной собственности
никак не были соотнесены между собой. Ничего не мешало тому, что­
бы во владении серва оказался аллод, высшая форма земельной соб­
ственности. Примеры владений подобного рода встречаются вплоть до
XIII века, при этом серв не вносил за свою землю чинша, но не мог про­
дать своего аллода без разрешения сеньора, которому принадлежал, что,
по существу, сводило на нет независимое владение. Гораздо чаще встре­
чался другой случай: серв, являясь держателем земли, держал ее не от

258
 Том I

того сеньора, с которым был связан. Иными словами, он принадлежал

одному господину, а жил на земле другого. Но когда в эпоху феодализ­
ма страшились путаницы владений? «Я отдаю «Святому Петру» в Клю-
ни этот участок со всей принадлежностью, - читай: со всеми правами
владения землей, - кроме виллана, который его обрабатывает, его жены,
сыновей и дочерей, поскольку они мне не принадлежат», - гласит бур­
гундский акт конца IX века (234). Подобная двойственность была орга­
нически присуща положению некоторых покровительствуемых. Час­
тые перемещения населения, характерные для того времени, делали это
положение не исключительным. Разумеется, время от времени возни­
кали деликатные проблемы раздела, и какой-нибудь из многих хозя­
ев - либо земли, либо слуги - терял свои права. Но что знаменатель­
но, - все единодушно признавали первенство отношений человека и
человека. Так, например, если раб совершал преступление, за которое
карали «кровью», то судить его должен был не кто иной, как только
господин «его тела», вне зависимости от того, имел ли тот право быть
судьей, и невзирая на то, на какой территории жил подсудимый. Под­
водя итоги, скажем, что не связь с землей определяла положение серва,
его клеймом была излишне тесная связь с другим человеческим суще­
ством, и, где бы он ни оказался, он не мог разорвать этой связи, прико­
вавшей его к прошлому.
И раз сервы средневековья в большинстве своем не были потомка­
ми римских рабов, их положение и условия существования не были
смягченным вариантом старинного рабства или античного колоната.
При помощи старых слов и позаимствованных в разных слоях прошлого
характеристик социум заявлял о своих нуждах и представлениях, сфор­
мировав совершенно новый социальный институт. Удел сервов безус­
ловно был очень тяжелым. За бесстрастными строками документов
встает порой жестокая и трагическая действительность. Генеалогия
семьи серва, восстановленная в Анжу в XI веке, в силу необходимое -
тей судебного процесса завершается словами: «Нив был зарезан Виа-
лом, своим господином». Часто вопреки обычаю, господин настаивал
на самовластном произволе: «он мой от подошв до макушки», так гово­
рил об одном из своих сервов аббат из Везеле. Но многие из «принад­
лежащих душой и телом» всяческими уловками, а то и бегством стре­
мились избавиться от своего ярма. Думется, что не все лживо в описании
сервов своего аббатства монахом из Арраса: они-де всячески открещи­
ваются от своей зависимости в мирные времена, но кричат о ней, как
только возникает реальная опасность, и они нуждаются в защите (235).
Покровительство и притеснение - между этими двумя полюсами ко­
леблется любое племя зависимых. И они же являются краеугольными
камнями того порядка, который порождает рабство.
9*
259
 М.Блок

Но не все крестьяне оказались в рабстве, даже если их земли попа­

ли в зависимость, или так в ней и пребывали. Документы, которые со­
путствуют, сменяя друг друга, всей эпохе феодализма, упоминают на­
ряду с сервамн и тех, кто недвусмысленно обозначен как «свободный».
Не будем представлять их себе крестьянами-арендаторами, кото­
рые связаны с главным владетелем земли деловыми отношениями долж­
ников и кредитора. Мы изучаем социум, где все связи высших и низ­
ших были проникнуты в первую очередь чисто человеческими отно­
шениями, поэтому главной обязанностью свободных крестьян было не
столько исполнение повинностей, выплата оброка и работы по дому
или в поле, сколько помощь и послушание. В свою очередь, они рас­
считывали на его покровительство. Солидарность, которая таким об­
разом устанавливалась, была настолько крепка, что сеньор был вправе
рассчитывать на компенсацию, если кто-нибудь из его «свободных»
слуг получал рану, точно так же, как в случае кровной мести ему впол­
не могли мстить слуги обиженного без различия статуса, и это счита­
лось вполне законным. Значимость этой солидарности подтверждает
и то, что ее ставили выше тех обязательств, которые, казалось бы, дол­
жны были быть самыми главными. Трудно увидеть рабов в обитателях
городка, которым владели как общей собственностью Людовик VI и
сир де Монфор, раз их обязывали специальным указом в случае войны
между их двумя сеньорами соблюдать нейтралитет, причем одним из
этих сеньоров был сам король (236). Но как бы ни была тесна эта связь,
она таила в себе всевозможные неожиданности. Однако вернемся к тер­
минологии: «виллан» означает обитатель сеньории, которая по-латин­
ски именовалась виллой; «хозяин» (hote), «житель» (manant), «лег-
встал » (couchant et levant) - во всех этих наименованиях содержится
идея обитания и их относили ко всем держателям без исключения, в
том числе и к сервам. И точно так же именовались и «свободные» дер­
жатели, потому что они и были в подлинном смысле жителями. А если
свободный продавал, отдавал или оставлял землю, чтобы отправиться
куда-то? Попрощавшись с землей, он прощался и с господином, с кото­
рым отныне его ничего не связывало. Именно поэтому виллан, хозяин,
житель - правда, после некоторого периода раздумий и неувереннос­
ти - считался все-таки свободным и в конечном счете был избавлен от
ограничений в отношении брака и налога на наследство, которые для
«слуг плотью и кровью» служили дополнительным подтверждением
той суровой зависимости, в которой находился как «хозяин», так и его
семья.
Как много для изучения проблемы свободных и несвободных крес­
тьян могла бы нам дать карта! Но, к сожалению, набросок ее получится
очень приблизительным. Мы знаем, например, по какой причине Нор­
мандия, преображенная скандинавскими нашествиями, представляла

260
 Том I

бы на этой воображаемой карте белое пятно в силу отсутствия там раб­

ства. Попадались бы на ней и другие белые пятна, которые куда труд­
нее было бы объяснить: например, Форез. Остальная страна была бы
достаточно густо заселена рабами, но рядом с ними, словно засеянные
поля - то большие, а то не очень, соседствовали бы свободные вилла­
ны. Иногда свободные и сервы жили бы рядом, друг напротив друга,
под рукой одного сеньора, а иногда свободные жили бы обособленно
целой отдельно стоящей деревней. Даже если бы у нас было гораздо
больше сведений, и мы могли бы определять причины, по которой одна
семья приняла наследственное рабское состояние, а другая, наоборот,
удержалась в свободном состоянии, многое все равно осталось бы для
нас загадкой. Иногда к решению подталкивал акт насилия, который
трудно заметить и вычленить, иногда простая случайность. Но может
быть, поучительнее всего именно эта пестрота различных человечес­
ких состояний. В идеальном феодальном обществе вся земля должна
была бы представлять собой феоды или держания вилланов, а значит,
каждый человек должен был бы быть или вассалом или рабом. Но фак­
ты еще и еще раз нам напоминают, что общество вовсе не геометричес­
кая фигура.

3. Серваж в Германии
Изучение явления сеньории в Европе в эпоху феодализма потре­
бовало бы от нас перемещения на юг Франции, где бы мы отметили
существование наряду с личным рабством рабства земельного, при кото­
ром статус земли переходил на человека и он оказывался прикреплен­
ным к ней - таинственный институт, вдобавок неизвестно, когда воз­
никший. Затем нужно было бы обрисовать изменение понятия рабства
в Италии и отметить его родственность французскому явлению того
же рода, отметив, что в Италии оно было менее распространено и гра­
ницы его были более подвижны. Наконец, нужно было бы упомянуть
контрасты Испании: наряду с Каталонией, где серваж был похож на
французский, существовали Астурия, Леон и Кастилия - земли рекон­
кисты, где точно так же, как и на всем остальном полуострове, продол­
жало процветать рабство: на землях реконкисты потому, что шла вой­
на, называемая Священной, и поставляла пленников, на остальных
потому, что состояние личной зависимости в мавританской Испании
было не таким уж тягостным, почти не имея тех ущемлений, которые
обычно присущи рабству. Но вместо того, чтобы пытаться написать это
обозрение, объемное, громоздкое и полное сомнений и неточностей, мы
предпочитаем обратиться к необычайно богатому опыту Германии и Ан­
глии.

261
 М.Блок

Сказать, что немецкие деревни представляли собой некое единство,

нельзя без большой натяжки. При этом изучение колонизированных
земель на восток от Эльбы не входит в нашу задачу, так как колониза­
ция происходила в другой период. Но и в сердце старой Германии про­
винциям Швабия, Бавария, Франкония, левому берегу Рейна, где
сеньории существовали относительно давно и укоренились, противо­
стояла Саксония, которая, отличаясь обилием свободных крестьян -
со свободными землями и свободными лично, - служила как бы пере­
ходом к Фризии, где вообще не существовало сеньорий, а значит, и сер-
важа. И все-таки, говоря о Германии, мы можем выделить общие, ха­
рактерные для нее, подлинно национальные черты.
Мы видим: как во Франции, так и в Германии широко распростра­
нились отношения наследственной зависимости. Договоры о передаче
самого себя в наследственное владение встречаются в Германии столь
же часто, как во Франции. Как во Франции, условия жизни этих новых
подопечных и условия жизни крестьян в сеньориях сближаются, про­
тотипом положения этой группы можно назвать положение «отпущен­
ника с обязательствами»: родственность подчеркивает даже термино­
логия. Названием Laten - этимология этого слова содержит идею
освобождения - сначала именовали в германском праве социальную
группу с четко обозначенным юридическим статусом, куда входили чу­
жеземцы, иногда с завоеванных территорий, а также и отпущенники,
еще связанные со своими хозяевами отношениями покровительства.
Тем же самым именем в северной Германии в XII веке называли об­
ширную группу зависимых, в которой сыновья рабов, превративших­
ся потом в клиентов, составляли весьма незначительную часть. Пого­
ловный побор, побор на наследство - чаще всего в виде движимого
имущества, которое отдавало сеньору каждое новое поколение, были и
тут теми характерными ущемлениями, какие сопутствовали личной за­
висимости наряду с ограничением возможности вступать в брак. Как
во Франции понятия «свободы» и «несвободы» изменили в Германии
свой первоначальный смысл, сопрягая теперь понятие «рабства» с лю­
бой зависимостью, которую человек получал вместе с жизнью. На зем­
лях эльзасского аббатства Мармутье в IX веке мы находим как свобод­
ных держателей, так и держателей-рабов, но в XII веке они слились в
единую группу, которую стали называть рабами. Несмотря на свое на­
звание, немецкие Laten феодальной эпохи, точно так же, как их братья,
французские culvers - перестали к этому времени считаться свобод­
ными людьми; их прошлое было забыто так основательно, что в случа­
ях, когда сеньор отказывался от своих прав на них, он снова давал от­
пускную этим отпущенникам. Зато «свобода» была неотъемлемым
достоянием Landsassen (людей, поселенных на земле), называемых так­
же по аналогии с Францией «хозяевами» (Gaste), которые по существу

262
 Том I

были настоящими «жителями» и чьи обязательства были продиктова­

ны только их помещением на землю.
Однако разнообразные особенности, свойственные именно Герма­
нии, повлияли на общий ход развития этих социальных групп. Возник­
шее понимание свободы так глубоко укоренилось во Франции только
потому, что государство никак не давало о себе знать, особенно в обла­
сти правовых норм. Зато в Германии, в частности в ее северных облас­
тях, на протяжении всей эпохи феодализма наряду с сеньориальными
судами существовали государственные суды старого типа, благодаря
чему в общественном сознании, пусть смутно, но сохранялась идея о
том, что все люди свободны, во всяком случае те, что присутствуют на
их заседаниях и подлежат суду. Там же, где, как в Саксонии, было мно­
го крестьян-аллод истов, возникали другого рода сложности. Обще­
ственное сознание не могло не чувствовать разницы между держанием
и аллодом, хотя их хозяева оба не знали ни личной, ни наследственной
зависимости. Свобода аллодиста, поскольку она распространялась и
на землю, казалась более полноценной. Поэтому только аллодист, если
его владения достигали достаточно значительно размера, имел право
выступать в качестве судьи, или, по старинной франкской терминоло­
гии, быть эшевеном (schoffenbarfrei). Влияли на общую ситуацию и эко­
номические факторы. Близость славянских стран, набеги и рабовла­
дельческие рынки делали настоящих рабов доступнее в Германии, чем
во Франции, и рабство как таковое играло там большую роль. Искон­
ные рабы, трудившиеся на господских землях, превращенные во Фран­
ции почти повсеместно в держателей, в Германии продолжали на ней
трудиться, поскольку эти земли зачастую были весьма обширными.
Часть рабов, правда, была «помещена на землю», получив при этом кро­
шечный надел. Главной обязанностью этих людей была поденная ра­
бота и назывались они «слуги на день» (Tagesschalken), они и были на­
стоящими поденщиками, - этот институт был совершенно неведом во
Франции, - зависимость их от хозяина была велика, и поэтому их со­
стояние нельзя назвать по-другому, как только рабское.
Забывая, что в конечном счете социальную классификацию порож­
дают человеческие представления о ней и в ней вполне могут присут­
ствовать всевозможные противоречия, некоторые историки позволи­
ли себе внести в гражданское право, которое действовало на территории
Германии в Средние века, ту четкость и упорядоченность, которые были
ему чужды. Правда, средневековые юристы предвосхитили их усилия.
И с тем же успехом. Нужно признать, что системы, которые нам пред­
лагают великие творцы судебников, как, например, Эйк фон Репгоф в
своем «Саксонском зерцале», мало того, что не согласуются друг с дру­
гом, но они еще не совпадают терминологически с письменными доку­
ментами. Французский серваж относительно прост по сравнению с гер-

263
 М.Блок

манским. Обычно в германских сеньориях наследственно зависимых

не объединяли в общую группу, наделяя одинаковыми повинностями
и обязательствами. Больше того, от сеньории к сеньории менялись де­
маркационные линии групп и совершенно менялась терминология.
Самым употребительным критерием являлся тем не менее поголовный
побор, но воспринимался он по-старинному как свидетельство «непос­
тыдного покровительства». Нищие поденщики, от которых трудно было
получить даже побор с наследства, обычно были избавлены от него. Но
этот побор часто вообще отсутствовал в той тяжелой ноше поборов и
повинностей, которую несли на себе те держатели, чье положение при­
равнивалось к рабскому. С другой стороны, те семьи, которые его пла­
тили, считались выше других «не свободных», поскольку именно этот
побор был свидетельством того, что несвобода была выбрана добро­
вольно. В некоторых провинциях потомки тех, кому оказывали покро­
вительство в старину, назывались старинным словом Muntmen, проис­
ходящего от германского термина Munt, которым в древности
обозначали власть, которой обладал защитник. В романских странах
их назвали бы «commendes», охраняемые. Но если во французской де­
ревне XII века «охраняемые», на деле очень малочисленные, не сохра­
нили ничего от прошлого, кроме названия, и в конце концов раствори­
лись в общей массе «услужающих», то среди их германских собратьев
многие сумели сохранить свой особый образ жизни, обособившись в
отдельную социальную группу, а иногда сумели сохранить и свою пер­
воначальную свободу. Запрещение браков между зависимыми различ­
ного социального уровня или безусловное понижение правового
статуса при заключении союза с женихом с меньшими правами спо­
собствовало поддержанию барьеров между группами.
Вполне возможно, что очень медленное продвижение вперед и было
главной особенностью развития сеньорий в Германии. Германские се­
ньории XIII века с их неразделенными фактически, но зачастую рас­
пределенными юридически господскими землями и множеством раз­
личных социальных групп, которые власть тщетно пытается точно
расклассифицировать, очень напоминают хозяйства эпохи Каролин-
гов, гораздо больше, чем французские сеньории того же времени. Но
на протяжении двух ближайших веков сеньории будут меняться. В ча­
стности, к концу XIII века начнется процесс объединения всех наслед­
ственно зависимых в одну юридическую группу, что будет примерно
на два или три века позже, чем во Франции. Будет развиваться и новая
социальная терминология, заимствуя новые слова из словаря, связан­
ного с рабством. Определение «собственный» в сочетании «собствен­
ный человек (слуга)» (homo proprius, Eigen), изначально обозначавшее
несвободных, которые трудились на господской земле, мало-помалу
распространится на большую часть держателей, вне зависимости от

264
 Том I

того, была или не была их связь с господином наследственной. Любо­

пытно, что самым распространенным названием несвободных станет
название, сходное с французским: «собственный человек плотью и кро­
вью» (eigen von dem Lipe Leibeigen). Но само собой разумеется, что
между этим поздно возникшим Leibeigenschaft, изучение которого уже
не может быть осуществлено в рамках эпохи феодализма, и француз­
ским серважем XII века сходства было немного. И мы еще раз повто­
рим, что отличительной чертой германского феодализма на всем про­
тяжении его существования был именно архаизм.

4. Англия: особенности вилланажа

При взгляде на состояние английского крестьянства середины
XI века в памяти невольно возникает картина, которую рисуют нам
описи эпохи Каролингов, правда, двумя веками раньше: хотя, конечно,
английские земельные сеньории не были так жестко организованы, зато
сложность системы зависимостей примерно одинакова там и здесь.
Континентальные клерки, которым Вильгельм Завоеватель поручил
составить опись своего нового государства, были немало озадачены не­
привычной для них обстановкой и хаосом отношений. Клерки были
взяты в основном из западной Франции, и привычная для них терми­
нология плохо соответствовала английским реалиям. Но тем не менее
какую-то картину в общих чертах можно себе представить. Мы видим
настоящих рабов (theows), часть из них помещена на землю. Есть так­
же держатели, обремененные поборами и повинностями, но они счита­
ются свободными. Есть, наконец, «охраняемые», подчиненные своему
покровителю, а вовсе не сеньору, если у них есть земля и они получили
ее от какого-либо сеньора. Связь слуги и господина может быть доста­
точно слабой, и слуга по своему желанию может ее разорвать. Связь
слуги и господина может быть, напротив, нерасторжимой и передавать­
ся по наследству. Есть, наконец, не имеющие отдельного названия на­
стоящие крестьяне-аллодисты. Вдобавок существует еще два критерия,
по которым делятся крестьяне и которые сосуществуют с перечислен­
ными выше: крестьян делят по размерам надела и по тому, какому се­
ньориальному суду они подвластны.
После нормандского завоевания состав владельцев сеньорий обно­
вился почти полностью, новые владельцы изменили систему хозяйство­
вания, упростив ее. Но следы былой системы, безусловно, сохранились,
в частности на севере Англии, где крестьяне-воины доставляли немало
хлопот юристам, привыкшим к совершенно иному сословному деле­
нию. В целом, примерно спустя век после битвы при Гастингсе поло­
жение крестьян в Англии стало почти таким же, как во Франции. Дер-

265
 М.Блок

жателям, которые зависели от сеньора только потому, что получили от

него свой дом и поля, были противопоставлены не так давно появив­
шиеся «зависимые слуги» (bondmen) и «слуги по рождению» (nativi,
niefs) - лично обязанные служить сеньору и передающие свою зависи­
мость по наследству, и по этой причине считающиеся лишенными «сво­
боды». Над ними тяготели обязательства и запреты, с которыми мы
уже хорошо знакомы и которые остаются неизменными: им запрещено
вступать в монашеские ордена и жениться на женщинах других сосло­
вий, при каждой смерти они отдают что-то самое лучшее из движимого
имущества, они платят поголовный побор (но этот побор платили обыч­
но так же, как и в некоторых областях Германии, только в тех случаях,
когда слуга жил не на земле своего покровителя). Прибавим к этому
еще и весьма удивительную заботу о добрых нравах, аналогию кото­
рой мы находим в далекой Каталонии, что свидетельствует о том, что
феодальное общество было по своей сути единым: забота эта выража­
лась в том, что потерявшая невинность девушка из несвободных пла­
тила штраф своему сеньору. Гораздо более многочисленные по сравне­
нию с рабами прошлого «несвободные» феодального общества не
напоминали рабов ни по своему образу жизни, ни по тем ограничени­
ям, которые ему сопутствовали. Знаменательная черта: в отличие от
англосаксонских theow, если «несвободного» убивали, его семья вмес­
те с сеньором получала «цену крови». Неведомая рабству, ленная со­
лидарность не будет распространяться на сервов более позднего вре­
мени.
Однако существовали и отличия между Англией и Францией. Ан­
глийский сеньор гораздо лучше, чем его собрат на континенте, удер­
живал на своей земле сервов, иначе говоря, обыкновенных держате­
лей. Происходило это потому, что Англия стала более или менее
однородной, и ее короли были достаточно могущественными для того,
чтобы отыскивать сбежавших «несвободных» и наказывать тех, кто их
принял. В каждой сеньории для того, чтобы держать своих «услужаю­
щих» в подчинении, господин пользовался «frankpledge», что означало
поручительство, и в виду имелось взаимное поручительство свободных
людей. Этот институт был безусловно англосаксонского происхожде­
ния, но первые нормандские короли, заинтересованные в хорошей по­
лицейской службе, не только сохранили его, но усовершенствовали и
развили. Целью этого института была пронизывающая все общество
взаимная солидарность, которая имела целью выявление нарушений и
наказание за них. С этой целью почти на всей территории Англии на­
селение было разделено на десятки. Члены десятки отвечали за то, что­
бы в случае необходимости каждый из них явился в суд. Через опреде­
ленные промежутки времени старший в этой десятке должен был
приводить виновных или подследственных представителю государ-

266
 Том I

ственной власти, а тот должен был проверять, не ускользнул ли кто из

этой обширной сети. Изначально этой службой были охвачены все сво­
бодные люди за исключением представителей высших классов, клер­
ков, слуг или домашних воинов, которые кормились в доме хозяина и
поручителем которых был сам хозяин. Но очень скоро эта система из­
менилась. Поручителями стали только зависимые сеньорий, причем все,
без различия статусов. Название этого института, таким образом, ста­
ло ложным, так как большинство из зависимых не считалось уже сво­
бодными: парадоксальное и красноречивое свидетельство изменивше­
гося смысла, с которым мы уже встречались не однажды. Произошло и
другое изменение: малому числу королевских чиновников было невоз­
можно осуществлять такое количество проверок, и их все чаще осуще­
ствляли сами сеньоры, или, по крайней мере, большинство из них. Та­
ким образом, в их руках оказался замечательный инструмент
принуждения.
Завоеватели, которые снабдили своих сеньоров таким могуществен­
ным орудием, всячески заботились и об укреплении собственной влас­
ти. Союз, который заключили между собой сеньоры и королевская
власть, объясняет следующее изменение, которое претерпела в средне­
вековой Англии структура общества, а вместе с ней и понятие «свобо­
ды». Начиная с середины XII века в царствование нормандских, а
потом анжуйской династий повсюду широко распространилась коро­
левская судебная власть. Но за преждевременный расцвет ее последо­
вала и расплата. Судьи Плантагенетов были вынуждены уважать те пре­
грады, которые в более медленно развивающейся в юридическом
отношении Франции уже казались вполне преодолимыми, но они этих
преград преодолеть не смогли; после недолгого времени попыток, ко­
ролевские судьи отказались вмешиваться в отношения лорда со «свои­
ми людьми». Это не значило, что доступ к королевскому суду для этих
людей был закрыт, это значило, что дела, касающиеся их отношений с
сеньором, могут решаться только самим сеньором и его судом. Но дела,
которые должны были разбираться этим судом, касались самых важ­
ных для этих униженных людей вопросов: вопросов владения и пере­
дачи наделов, определения повинностей. Однако такого рода дела воз­
никали не только у зависимых, кроме bondmen, суд сеньора стал
заниматься и просто держателями, до той поры свободными и называ­
емыми словом, позаимствованным из французского: «вилланами».
Возникшее разделение, весьма существенное для самих людей, созда­
ло новые социальные группы в английском обществе: с одной стороны,
подлинные подданные короля, укрытые целиком и полностью благо­
детельной сенью его справедливости, с другой стороны, многочислен­
ное крестьянство, наполовину отданное произволу сеньоров.
267
 М.Блок

Возникновение подобного разделения свидетельствует о том, что

из общественного сознания никогда не уходила идея о том, что быть
свободным значит иметь право на государственную справедливость,
раб подлежал только наказанию хозяина. Юристы будут дипломатич­
но говорить, что виллан несвободен, но только по отношению к своему
сеньору, потому что в отношении третьих лиц любой человек может
обратиться в королевский суд, но по существу, они сформулировали
общественное мнение, и мнение это было конкретным и определенным.
С XIII века в Англии, точно так же как и во Франции, полными сино­
нимами становятся слова «виллан» и «серв». Их полное уподобление
серьезно, потому что не ограничивается рамками языка. Оно выражает
коллективное представление о явлении. Отныне вилланаж восприни­
мается как наследственное состояние. И, хотя среди вилланов по-пре­
жнему низшими считаются совсем немногочисленные по сравнению с
французскими сервами потомки bondmen'oB и они стоят несколько в
стороне, постепенно, не без помощи всемогущего суда сеньора на всех
вилланов без исключения распространяются повинности и ограниче­
ния, которые раньше относились только к «личным слугам» - так фор­
мируется новый социальный класс, воспринимаемый как приближен­
ный по своему положению к рабскому.
Определить виллана как человека, отношения которого со своим
сеньором может разбирать только сам сеньор, а также - поскольку ме­
нялась судьба не только людей, но и судьба земельных участков, и все
чаще юридический статус земли не совпадал с юридическим статусом
человека, - определить надел, благодаря которому человек становил­
ся вилланом, как тот, из-за которого его владелец терял право обра­
щаться в королевский суд, значит охарактеризовать класс людей или
класс недвижимости, но нужно нащупать еще и границы этого класса.
Нужно понять, каким был тот поворотный пункт, из-за которого земля
или человек попадали в состояние социальной недееспособности, из
которой проистекало все остальное, поскольку, естественно, никто не
помышлял поместить в столь презираемую категорию всех людей, име­
ющих сеньора, или наделить ею все земли, предполагающие ленную
зависимость. Как-никак ленную зависимость предполагали и рыцар­
ские феоды. А среди крестьян, имеющих наделы в сеньории, было дос­
таточно много весьма уважаемых держателей с достаточно высоким по­
ложением, чья свобода была подтверждена издавна и основательно, и
их невозможно было мгновенно смешать с массой несвободных. И юри­
сты нашли наконец критерий, он тоже достался им по наследству или
был укоренившимся в обществе предрассудком. Раб отдавал весь свой
труд хозяину. Следовательно, обязанность отдавать сеньору большую
часть своего времени воспринималась как серьезное посягательство на
свободу. Особенно если работы, которые нужно было исполнять, были

268
 Том I

ручными, они всегда низко ценились и их по всей Европе одинаково

называли «рабским трудом». Значит, держание виллана обязывало его
исполнять тяжелые сельскохозяйственные работы в пользу сеньора -
тяжелые и иной раз совершенно необязательные, а также оказывать
ему различные, не пользующиеся почетом услуги; словом, люди, кото­
рые в XIII веке имели именно такие наделы, и стали основой класса
вилланов. Вместе с тем ущемление прав распределялось весьма при­
хотливо: существовали края, свободные от подобных ущемлений. Но
главное было найдено - был найден критерий.
Конкретная проблема, которую решали законники Плантагенетов,
отыскивая режим сосуществования рано развившейся королевской юс­
тиции с мощной земельной аристократией, была особенностью англий­
ского общества. Второй особенностью было разделение на социальные
группы, которое позволило ее решить, подготовив далеко идущие се­
рьезные последствия, выходящие далеко за рамки феодального перио­
да. Зато понятия, позволившие ввести новое понимание рабства, были
общим достоянием Европы. Французский юрист из окружения Людо­
вика Святого доказывал нобходимость судить виллана, пусть даже сво­
бодного, только сеньориальным судом; и мы знаем, как долго решалось
уравнение «свобода равна праву на суд» в Германии. Знаем мы и о том,
что необходимость исполнять тяжелые работы стала считаться призна­
ком рабского состояния, и хотя эта оценка ничего общего не имела с
правом как таковым, она была в конце концов принята судами и воз­
буждала страшное сопротивление крестьян, например, в Иль-де-Фран­
се в начале XIII века (237). Медленное, неявное, но неотвратимое раз­
витие французского государства способствовало тому, что граница
между королевским судом и судом сеньора не превратилась в непрео­
долимую преграду. Что же касается понятия постыдных работ, то если
этот критерий и имел место во Франции, то только для класса аристо­
кратов, в остальных случаях продолжали действовать старые опреде­
ления рабства, поскольку необходимости в новой классификации не
возникло. Случай Англии с большой отчетливостью свидетельствует о
том, что в лоне единой цивилизации, в целом достаточно однородной,
под влиянием идей, культивируемых некой средой, в одном месте мо­
жет сформироваться совершенно оригинальная юридическая система,
зато в другом месте под влиянием другой среды она так и останется в
зачаточном состоянии. Именно благодаря этому опыт Англии кроме
всего прочего имеет еще и методическое значение.

269
 М.Блок

Глава III. К НОВЫМ ФОРМАМ

СЕНЬОРИАЛЬНОГО РЕЖИМА

1. Стабилизация повинностей
С XII века начался процесс глубинных изменений, повлиявший на
отношения слуг и сеньора и в конце концов коренным образом их из­
менивший. В нашем исследовании мы ограничимся тем, что покажем,
каким образом эти отношения перестали быть феодальными.
С тех пор как описи и распоряжения эпохи Каролингов стали не­
понятными, неприменимыми и о них забыли, жизнь даже самых боль­
ших и лучше всего управляемых сеньорий регламентировалась в ос­
новном устно. Хотя вместе с тем ничего не мешало составлять по уже
существующим моделям описи имущества и прав, которые соответство­
вали бы текущему моменту. Так продолжали поступать некоторые мо­
настыри и церкви в тех провинциях, где традиции Каролингской им­
перии были еще живы, например, в Лотарингии. Привычка составлять
инвентарии окончательно не утрачивалась никогда. Другое дело, что
внимание стало уделяться несколько другому типу документа; основ­
ное внимание уже не сосредотачивалось на тщательной описи земель­
ных наделов в целях определения человеческих отношений, докумен­
ты стали отвечать нуждам другого времени, когда сеньория кроме всего
прочего стала сама по себе центром управления. В это время сеньор
сам, своей волей определял обязательства, связанные с тем или иным
участком земли. Эти маленькие местные конституции, которые госпо­
дин жаловал своим подданным, безусловно, сначала обсуждались с са­
мими подданными. Взаимное согласие было необходимо в первую оче­
редь потому, что текст документа чаще всего не ограничивался
фиксацией традиционного уклада, именно уклад подвергался измене­
ниям. Такие изменения мы находим в хартии, благодаря которой при­
мерно в 967 году аббатство Сен-Арну в Меце облегчает повинности
жителей Морвиль-сюр-Нье; зато монахи из Беза в Бургундии в
1100 году, напротив, включают в договор достаточно суровые требова­
ния взамен на позволение жителям сгоревшей деревни отстроиться
(238). Но до начала XII века подобные документы чрезвычайно редки.
В XII веке множество причин способствуют увеличению количе­
ства подобных документов. Высшие классы внезапно обнаруживают
вкус к юридической четкости, что ведет к победе письма над устными
распоряжениями. Прогресс образования порождает почтение к пись­
менным бумагам и у простого населения. В большинстве своем оно
продолжает оставаться неграмотным, но тот факт, что столько сель­
ских общин не только требовало документов, но и сохраняло их, сви­
детельствует о том, что рядом всегда были грамотные - клерки, тор­
говцы, юристы, - готовые и прочитать их, и истолковать.
270
 Том I

Изменения в социальной жизни требовали облегчения повиннос­

тей, а значит, и фиксации этих облегчений. Почти по всей Европе шел
процесс поднятия нови. Желающие привлечь на целинные земли крес­
тьян должны были пообещать им выгодные условия; наименьшее, на
что крестьяне рассчитывали, было избавление их от произвола в буду­
щем. Хозяева старых деревень, опасаясь, что их крестьяне, соблазнив­
шись землями с более легкими повинностями, тоже сдвинутся с места,
были вынуждены, в свою очередь, заключать с ними договора. Не слу­
чайно и не удивительно, что два уложения, послужившие образцами
множеству других подобных документов: хартия Бомон-ан-Аргон и
хартия Лориса, что неподалеку от Орлеанского леса, пожалованные
одна недавно возникшему поселению, а другая - старой деревне, рас­
положенным и та, и другая на опушке, кажутся вырубленными топо­
ром дровосека и очень похожи между собой. Столь же красноречив и
тот факт, что в Лотарингии слово «новоселки» стало в конце концов
обозначать любое поселение, пусть даже с тысячным населением, ко­
торое получило хартию. С социальными группами в городах происхо­
дили изменения того же рода. Города были тоже подчинены сеньори­
ям, и к концу XI века многим из них удалось отвоевать серьезные
преимущества, записанные на пергаменте. Рассказы об их успехах не­
мало воодушевляли крестьян, и воздействие, какое оказывали городс­
кие привилегии на сельские общины, заставляло задуматься сеньоров.
Экономических связей становилось все больше, поэтому не только се­
ньоры, но и крестьяне стали стремиться к перераспределению повин­
ностей: некоторое количество денег стало оседать и в крестьянских сун­
дуках, предоставляя им совершенно новые возможности. Став менее
бедными, они стали менее бессильными и менее покорными, они мог­
ли или купить то, что им не давали, или отвоевать в тяжкой борьбе,
потому что до этого уступки сеньора были бесплатными и зависели от
его доброй воли. Таким образом, повсюду появлялись маленькие дере­
венские конституции, и число их росло и росло. Во Франции их назы­
вали «хартия обычаев» или «хартия вольностей». Иногда вольности
объединяли с обычаями. Первое слово не подразумевало уничтожения
рабского положения, оно свидетельствовало о разного рода послабле­
ниях традиционных повинностей.
«Хартия обычаев» в Европе последнего феодального периода и пе­
риода, последовавшего за ним, была распространена повсеместно. Во
множестве экземпляров мы встречаем ее по всему королевству Фран­
ции, в Лотарингии, в Арльском королевстве, прирейнской Германии,
почти что по всей Италии, включая и нормандское королевство, и по
всему Иберийскому полуострову. Разумеется, испанские poblaciones и
fueros и итальянские statuti отличались не только по названиям от фран­
цузских, да и французские не были похожи между собой как две капли
воды. Как-никак провинции и страны различались между собой не толь-

271
 М.Блок

ко своими особенностями, но еще и плотностью и различным размеще­

нием населения, равно как и темпом развития. Самые первые испан­
ские poblaciones относятся ко времени, когда христиане старались за­
селить завоеванные земли, и датируются X веком. На среднем Рейне
первые хартии, повторяющие более западные образцы, появляются в
деревнях, где-то около начала XIV века, не раньше.
Но какими бы существенными ни представлялись эти расхожде­
ния во времени, еще более существенной представляется нам пробле­
ма двух огромных белых пятен на карте размещения деревенских «хар­
тий вольностей»: с одной стороны, Англия, с другой - зарейнская
Германия. Дело не в том, что в этих странах совсем не было таких хар­
тий, дело в том, что эти хартии получало исключительно городское на­
селение. Хотя, безусловно, почти все средневековые города, за исклю­
чением больших торговых метрополий, недалеко ушли от деревень: у
общин были свои пастбища, у жителей свои поля, которые самые бед­
ные обрабатывали сами. Английские и немецкие города, получившие
подобные привилегии, мы назвали бы сегодня скорее бургами, так как
получали их те, где непременно был рынок, а значит, купцы и ремес­
ленники. Во всех других странах хартии были делом исключительно
деревень.
Отсутствие в Англии хартий деревенских обычаев объясняется
достаточно просто: сеньории там были необыкновенно крепки и раз­
вивались в благоприятную для господского всевластия сторону. Для
того, чтобы вести памятные списки, у лордов были писцы, а в сеньори­
альных судах существовали свитки, куда записывали дела и обвиняе­
мых; была ли нужда у этих господ фиксировать обычаи, если подвиж­
ность этих обычаев и их изменения помогали им ослаблять связь
держателей с их наделами? Прибавим к этому, что, с одной стороны, на
острове не было такого бурного освоения новых земель, как на конти­
ненте, а с другой, английские лорды обладали весьма действенным ап­
паратом, чтобы удерживать своих крестьян на земле, так что обе при­
чины, которые толкали на уступки континентальных сеньоров, в
Англии отсутствовали.
Совсем иной была ситуация в Германии. В Германии традицион­
ной была совсем иная запись повинностей, ей и отдавали там предпоч­
тение: там существовал Weistum, который г-н Ш.-Эдмон Перрен ис­
кусно перевел на французский как «протокол прав». В немецких
сеньориях сохранился обычай периодически собирать крестьян на об­
щие сборища, прототипом которых были выездные судебные сессии
эпохи Каролингов, и на них зачитывать им традиционные предписа­
ния, которые регламентировали их жизнь. Присутствие и совместное
выслушивание воспринималось как выражение покорности и согласия.
Этот постоянно повторяемый опрос очень напоминал те опросы, ре­
зультатом которых становились описи Каролингской империи. Таким

272
 Том I

образом, в Германии уже существовали отработанные тексты, к кото­

рым время от времени что-то прибавляли или вносили в них какие-то
изменения. «Протоколы прав» были спецификой именно зарейнской
Германии, на левом берегу до французской границы простиралась об­
ширная зона, где этот старинный обычай сочетался с хартиями. Хар­
тии обычно были более подробными и в них охотнее включали измене­
ния. Но и на том, и на другом берегу Рейна шел один и тот же процесс.
Несмотря на то, что в Германии существовало множество деревень, где
не существовало ни Weistum, ни хартии, а там, где они существовали, у
этих регламентов не было той непомерной силы, которая остановила
бы жизнь, жизнь двигалась в направлении стабилизации отношений
между сеньором и его крестьянами, а эта стабилизация открывала в
истории европейских сеньорий новую страницу. «Ни один чинш не
может быть отменен, если он не записан», - эта фраза из руссильон-
ской хартии выражает новый менталитет и новую программу, весьма
отличную от нравов начальной стадии феодализма (239).

2. Изменение человеческих отношений

Внутренняя жизнь сеньорий становилась все стабильнее, но какие-
то ее отдельные стороны продолжали меняться и менялись коренным
образом. Повсюду отменяли работы в пользу сеньора и заменяли их
денежной компенсацией, точно так же, как заменяли денежными вы­
платами платежи натурой; из обязанностей повсеместно исключались
те, которые носили случайный и необязательный характер; подобные
статьи вписывались буквально в каждый картулярий. До поры до вре­
мени произвольные подати во Франции стали регулярными: были
определены их размеры и периодичность, с какой их нужно было пла­
тить. Поставки сеньору, которые, разумеется, были в разные времена
разными, превратились в заранее обусловленный налог. Несмотря на
множество местных или региональных особенностей, общая тенденция
была одной и той же: зависимый крестьянин постепенно превращался
в налогоплательщика, и сумма вносимого им налога год от года почти
не менялась.
Зависимость, главной формой которой было подчинение человека
человеку, иногда исчезала совсем, иногда преобразовывалась. Участи­
лось отпускание на волю - иной раз целыми деревнями, - и начиная с
XIII века число рабов в Италии и Франции значительно уменьшилось.
Некоторые социальные группы пользовались свободой просто-напро­
сто в силу забвения о них. Больше того, в тех французских провинци­
ях, где серваж продолжал существовать, он все меньше и меньше похо­
дил на старинное рабство «плотью и кровью». Связь раба и господина
уже не воспринималась как преимущественно личная связь, а скорее

273
 М.Блок

как принадлежность к низшему классу, и это понижение было неким

заболеванием, которое перешло от земельного надела к человеку. Су­
ществовали и впоследствии земли, получив которые, люди становились
рабами, и, оставив которые, иногда получали свободу. В большинстве
провинций уменьшился объем повинностей. Появились новые крите­
рии. Искони для большинства держателей поборы были произвольны­
ми, теперь и рабы, оставаясь рабами, платили подати: определенные
суммы в определенный срок. Но если это было не так, то произвольные
поборы, зависящие от воли сеньора, воспринималась как признак раб­
ства. И этот новый критерий действовал повсеместно. Поражающая с
первого взгляда оригинальность английского вилланажа не состояла
ли теперь именно в том, что повинности виллана по определению за­
висели от произвола сеньора, - главными были сельскохозяйственные
работы - и все эти повинности были связаны с землей? В более ранние
времена, когда не существовало еще других «несвободных», кроме
bondmen'oB, «личная связь» была признаком рабства, позже рабом ста­
ли считать виллана и, в первую очередь, за то, что обязанности его не
были определены: «он не знал вечером, что ему придется делать ут­
ром». В Германии, где класс «собственных людей плотью и кровью»
сформировался достаточно поздно, изменения происходили медлен­
нее, но они были в конечном счете такими же.
По существу, сеньория никак не может занять место среди тех ин­
ститутов, которые мы называем собственно феодальными. Она сосу­
ществовала и будет сосуществовать впоследствии с государством бо­
лее сильным, чем при феодальных отношениях, она пережила
нестабильные отношение клиентуры и перживет более активную цир­
куляцию денег. При новых условиях жизни, которые стали очевидны­
ми примерно около IX века, эта старинная сформировавшаяся струк­
тура не только стала распространяться повсеместно и охватила в конце
концов большую часть населения, но и внутренне продолжала креп­
нуть. На нее, как и на ленную зависимость, оказала сильное воздей­
ствие окружающая среда. Сеньория эпохи вассалитета представляла
собой сообщество зависимых, то находящихся под покровительством,
то управляемых и эксплуатируемых господином, с которым большин­
ство из них было связано наследственными отношениями, не будучи
связанными при этом с землей, на которой они жили. Когда характер­
ные именно для феодального периода связи и отношения распались,
сеньория уцелела, но специфика ее стала иной, она сделалась, в пер­
вую очередь, земельным владением, и ее роль стала больше экономи­
ческой.
Каждый тип организации социума, придающий определенную то­
нальность человеческим взаимоотношениям, характерен не только раз­
ного рода нововведениями и институтами, но, подобно призме, он ок­
рашивает в свои тона еще наследие прошлого, передавая его будущему.
 Том II

СОСЛОВИЯ
И УПРАВЛЕНИЕ ЛЮДЬМИ
 Обращение к читателю

Взаимозависимость, пронизавшая все общество сверху до низу, со­

единив между собой все ступени социальной иерархии, наложила осо­
бый отпечаток на цивилизацию, рожденную европейским феодализ­
мом. Каким образом, под влиянием каких обстоятельств, благодаря
какой идеологии, с помощью каких заимствований из отдаленного про­
шлого могла зародиться и развиться такая своеобразная общественная
структура, мы попытались показать в предыдущем томе. Тем не менее,
никогда в государствах, к которым традиционно относят определение
«феодальные», человеческая жизнь не исчерпывалась исключительно
отношениями непосредственной зависимости или непосредственного
подчинения. Люди делились еще и на группы, располагались по эта­
жам, в зависимости от профессиональных пристрастий, уровня власти
и авторитета. Над бесчисленным количеством мелких управителей все­
гда существовали более крупные, разного достоинства и с разными
полномочиями. Начиная со второй половины феодального периода, мы
видим, с одной стороны, все более четко организованные классы, а с
другой, общественные силы, которые группируются вокруг какого-
либо мощного влиятельного лица или влиятельной идеи, собираясь дей­
ствовать и действуя все более энергично. Вот этот второй аспект уст­
ройства социума мы и собираемся изучить. Сделав это, мы сможем
ответить на вопросы, которые с самого начала казались нам основопо­
лагающими: заслуженно ли называть эту фазу развития западного об­
щества, эти несколько веков, тем именем, которым мы привыкли их
называть, выделяя из общего течения нашей истории? Что получили
от нее в наследство эпохи, которые последовали за ней?
 Книга первая
СОСЛОВИЯ

Г л а в а I. ЗНАТЬ

1. Исчезновение древних аристократов крови

Для писателей, которые первыми воспевали феодальный строй, для
деятелей революции, которые стремились его разрушить, понятие ари­
стократии казалось от него неотделимым. А между тем это представле­
ние - самое настоящее заблуждение, если, по крайней мере, сохранять
за историческим словарем хоть какую-то степень точности. Нет сомне­
ния, что общество времен феодализма было далеко от эгалитаризма,
но наличие господствующих классов вовсе не означает наличия арис­
тократии. Для того чтобы быть аристократом, необходимы два усло­
вия: во-первых, нужно обладать собственным юридическим статусом,
который подтверждает и реализует то превосходство, на которое арис­
тократ претендует, а во-вторых, этот статус должен существовать на
протяжении долгого времени, передаваясь по праву рождения, - иной
раз он может переходить и к другим семьям, но в строго ограниченном
кругу и по строго определенным правилам. Другими словами, для того
чтобы стать аристократом, недостаточно реальной власти, недостаточ­
но передаваемого по наследству богатства и помощи, оказываемой
ребенку высокопоставленными родителями, что так эффективно оп­
ределяет его жизнь; нужно, чтобы наследственные социальные преиму­
щества были закреплены юридически. И разве не иронически называ­
ем мы богатых буржуа капиталистической аристократией? Даже при
нашем демократическом строе, когда нет больше легальных привиле­
гий, воспоминание о них поддерживает классовое сознание, но нет под­
линной аристократии без длинной цепи привилегированных предков.
И в этом смысле, который единственно правомерен, аристократия на
Западе явление достаточно позднее. Первые наметки этого института
появляются не ранее XII века. Он укрепится только в следующем веке,
когда феод и вассалитет уже будут клониться к закату. В первый пери­
од феодализма никакой аристократии не существовало.
Отсутствие аристократии и противопоставляло феодализм более
ранним формациям, от которых он получил свое наследие. В поздне-
римской империи существовал институт сенаторов, и в царствование
первых Меровингов, несмотря на то, что юридически оформленных
277
 М.Блок

привилегий уже не было, выходцы из бывших римских провинций,

поступив на службу к франкскому королю, гордились тем, что ведут
свое генеалогическое древо от сенаторов. У многих германских наро­
дов существовали семьи, которые официально именовались «благород­
ными»: в разговорном языке они именовались «edelinge», на латин­
ский переводились словом «nobiles», а в франко-бургундском это по­
нятие сохранилось в форме «adelenc». В качестве «благородных» эти
семьи пользовались важными преимуществами, в частности, за их про­
литую кровь платили дороже: как гласят англосаксонские документы,
члены этих семейств «рождались более дорогими», чем все остальные.
Судя по всему, эти люди вели свой род от племенных вождей - «прави­
телей округов», как называет их Тацит, - и всюду, где государство ста­
ло монархическим, они мало-помалу лишились политической власти в
пользу королевской династии, вышедшей из их же среды. При этом они
не потеряли своего исконного авторитета священной расы.
Однако все эти семейства не пережили эпохи варварских коро­
левств. Многие роды edelinge, очевидно, довольно рано угасли. Их ве­
личие и значимость, без сомнения, превращало их в лакомую добычу
для кровной мести, для высылки и войн. В период, предшествовашии
эпохе вторжений, они уже были очень малочисленны: в Баварии
VII века, например, только четыре семьи. У франков, предположитель­
но, поскольку нам нечем это подтвердить, тоже существовала аристок­
ратия крови, но она исчезла еще до появления письменных источни­
ков. Режим сеньоров представлял собой, по существу, достаточно
непрочную и малочисленную олигархию. Касты, гордящиеся своим
древним происхождением, не возродились. В новых королевствах ос­
новы неравенства между свободными людьми были совсем другими:
богатство, со всеми вытекающими последствиями, власть и служба ко­
ролю. Все эти атрибуты, даже в том случае, если они переходили от
отца к сыну, были уязвимы, они могли помочь подняться вверх и мог­
ли способствовать падению. Наверное, поэтому в Англии IX и X веков,
что очень знаменательно, круг aetheling был сужен, на подобное наи­
менование имели право только близкие короля.
Истории господствующих семейств в первый период феодализма,
если и поражают чем-то, то только краткостью своих генеалогий. По
крайней мере, если мы отбросим вместе со сказочными предыстория-
ми, которыми их снабжало «Средневековье, и те хитроумные, но неос­
новательные догадки многочисленных эрудитов наших дней, которые
громоздят всевозможные гипотезы, опираясь на сомнительные прави­
ла трансформации имен собственных. Например, у Вельфов, которые
играли столь значительную роль в Западной Франции, и с 888 по 1032
год носили корону Бургундии, самым древним известным предком был
баварский граф, на дочери которого женился Людовик Благочестивый.
278
 Том II

Род графов Тулузских тоже начинается при Людовике Благочестивом;

род маркизов Д'Ивре, ставших впоследствие королями Италии, начи­
нается при Карле Лысом; Лыодольфингены, герцоги Саксонские, по­
том короли Восточной Франции и даже ее императоры, впервые заяв­
ляют о себе при Людовике Немецком. Что мы знаем о предке Бурбонов,
выходце из семейства Капетингов, и очевидно, самой древней динас­
тии в Европе на сегодняшний день? Только то, что их предка звали Ро­
берт Сильный, что он был убит в 866 году и считался магнатом галлов,
знаем еще имя его отца и то, что были они, возможно, саксами (240). О
каком бы семействе ни зашла речь, 800 год кажется непреодолимой
преградой, за ним простирается тьма. Есть еще несколько домов, осо­
бенно древних, связанных с родами, вышедшими из Австразии или
противоположного берега Рейна, первые Каролинги поручали им са­
мые ответственные должности в своей империи. В северной Италии в
XI веке огромные пространства, горы и равнины, принадлежали Атто-
нидам, они происходили от некоего Зигфрида, который владел значи­
тельным богатством в графстве Лукка и умер где-то около 950 года,
больше о нем мы не знаем ничего. В середине X века появилось внезап­
но несколько фамилий: швабские Зефингены, Бабенберги, подлинные
основатели Австрии, сиры Амбуазские... А если мы попробуем взяться
за семьи менее значительных сеньоров, то цепочка их предков окажет­
ся еще короче и нить еще раньше оборвется в наших руках.
И дело вовсе не в плохой сохранности наших источников. Безус­
ловно, если бы в IX и X веках документов было больше, мы могли бы
проследить еще несколько семейных линий. Удивляет другое - то, что
мы вынуждены искать именно эти сведения. Семьи Льюдольфингенов,
Аттонидов, сиров Амбуазских, точно так же, как другие, во времена
своего величия имели своих историков. Почему же эти хронисты ниче­
го не сумели или не пожелали сообщить о предках своих господ? Слу­
чилось так, что мы гораздо лучше знакомы с генеалогией исландских
крестьян, передаваемой из уст в уста на протяжении веков, чем с пред­
ками наших средневековых баронов. Совершенно очевидно, что в их
окружении интерес вызывала не длинная цепь предков, а только тот из
них, обычно совсем недавний, которому удалось впервые занять по-
настоящему высокое положение. И у нас есть все основания думать,
что кроме этого памятного момента семейная история не содержит боль­
ше ничего примечательного: предки скорее всего были или очень про­
стыми людьми - предком прославленного нормандского дома Белле-
мов был простой лучник Людовика Заморского (241), - или теми
небогатыми и незаметными обладателями сеньорий, происхождение ко­
торых, как мы увидим впоследствии, представляло собой немалые про­
блемы. Но главной причиной этого странного, на первый взгляд, мол­
чания была та, что эти могущественные властители и воины не

279
 М.Блок

составляли больше сословия благородных в полном смысле этого сло­

ва. Кто говорит «знать», тот говорит «колено». Вопрос о количестве
колен не вставал потому, что знати не было.

2. Различные смыслы слова «благородный»

в начале феодального периода
Однако, несмотря на вышесказанное, нельзя сказать, что с IX по
XI век слово «благородный» (по-латыни nobilis) редко встречается в
документах. Но употребляется оно не в точном юридическом смысле, а
как оценка какого-либо события или мнения, как критерий с очень под­
вижным смыслом. Чаще всего оно означает хорошее происхождение,
иногда богатство. Павел Диакон (VIII век), обычно очень ясно ком­
ментируя «Правило» святого Бенедикта, колеблется, какое из двух этих
значений выбрать, и запутывается в них (242). Эти употребления, слиш­
ком еще неустоявшиеся, отражают те устремления, которыми жили
люди на начальной стадии феодализма, и изменения смысла этого сло­
ва сами по себе весьма интересны и поучительны.
Во времена, когда подавляющее большинство людей соглашалось
на то, чтобы получить землю из рук господина, возможность обойтись
без этой зависимости воспринималась как знак превосходства. Не сто­
ит удивляться, что владение аллодом, - хотя его хозяин мог быть про­
стым крестьянином - оказывалось иногда тем положением, которое за­
служивало названия «благородный» или «edel». Знаменательно, что в
большинстве текстов, где это определение встречается по отношению
к мелким аллодистам, его дают только для того, чтобы тут же отнять,
поскольку они превращаются в держателей или сервов хозяина и гос­
подина. Если с конца XI века определение «благородные люди», от­
носящееся в реальности к весьма бедным и бесправным, больше не
встречается в документах, то причина не только в том, что «благо­
родство» стало пониматься по-иному, причина в том, что к этому вре­
мени мелкие аллодисты как социальная группа почти по всему За­
паду перестали существовать.
В эпоху франков огромное количество рабов было отпущено на
свободу. Естественно, что отпущенники не были приняты как равные
теми, кто на протяжении всего этого времени был избавлен от ущемле­
ний рабства. Понятию «libre», которое могло относиться и к недавно
отпущенному на свободу рабу, и к потомкам отпущенника, римляне
когда-то противопоставляли понятие «ingenu» (прирожденно, имеет­
ся в виду, свободный), но в латыни эпохи упадка эти два слова стали
почти что синонимами. Разве подлиное благородство не подразумева­
ло породу без единого пятна? Подобное неотчетливое представление

280
 Том II

сохранилось в общественном сознании. «Быть благородным значит не

иметь среди своих предков рабов» - такое толкование дает итальян­
ская глосса начала XI века, отливая в формулу то употребление, какое
неоднократно встречается в текстах (243). Это употребление тоже не
переживет социальных перемен: очень скоро, как мы уже видели, ста­
ринные отпущенники снова превратятся в подобие рабов и будут на­
зываться сервами.
Но среди слабых и малоимущих встречались люди, которые, буду­
чи слугами сеньора, тем не менее умудрялись сохранить свою личную
«свободу». И повсеместно это качество, ставшее такой редкостью, вы­
зывало глубокое почтение, так что, не противореча общим представле­
ниям, таких людей стали называть «благородными». Несколько тек­
стов, по крайней мере, дают такое словоупотребление. Но оно не могло
получить всеобщего распространения. Могла ли именоваться благород­
ной масса людей, только называемых свободными, но на деле в каче­
стве держателей отягощенных тяжелыми и унизительными работами?
Подобное понимание не могло стать всеобщим, так как нарушало сис­
тему социальных ценностей. Промелькнувшая синонимия между сло­
вами «благородный» и «свободный» оставит длительный след в слова­
ре, относящемся к особому сословию, - словаре военного вассалитета.
В отличие от основной части зависимых: домашних слуг или крестьян,
верность вассалов-воинов не передавалась по наследству, и их служба
была совместима с самым придирчивым пониманием свободы; среди
всех «людей сеньора» они были его «вольные люди», и их феоды, как
мы знаем, были помещены выше всех и заслужили название «вольных
феодов». И поскольку в пестром окружении сеньора роль вооружен­
ной свиты и советчиков господина была почетной, вассалы восприни­
мались как аристократы, поэтому их и отличали от остальной толпы,
именуя высоким титулом «благородных». Монахи аббатства Сен-Ри-
кье в середине IX века, отведя специальную церковь для вассалов мо­
настыря, назвали ее «часовней для благородных» в отличие от другой,
также расположенной на территории аббатства, куда слушать мессу хо­
дил простой народ и низшие чины. Освобождая от службы в королев­
ском войске держателей земли монастыря Кемлтен, Людовик Благочес­
тивый уточнил, что это освобождение не касается «более благородных»,
которых аббатство щедро оделяет всевозможными благодеяниями (244).
Из всех употреблений слова «благородный» тому, где сливаются понятия
«знать» и «вассалитет», суждена наиболее долгая жизнь.
На более высокой социальной ступени это слово-пароль выделяло
среди людей, у которых все предки были свободнорожденными и кото­
рые не ведали унижающих связей зависимости, наиболее могуществен­
ные, наиболее древние и пользующиеся самым большим авторитетом
семьи. «Разве нет больше благородных в королевстве?» - вопрошали,

281
 М.Блок

по свидетельству одного хрониста, магнаты Западной Франции, видя,

как Карл Простоватый во всем полагается на советы своего фаворита
Аганона (245). Хотя удачливый парвеню, как бы ни было неудовлетво­
рительно его происхождение для представителей крупных графских
родов, был из того же слоя, что и личные охранники, для которых в
Сен-Рикье была построена «капелла для благородных». Но разве вы­
ражал этот эпитет когда-нибудь абсолютную величину? Знаменатель­
но, что чаще всего его употребляли в сравнительной степени: nobilior,
«благороднее, чем сосед».
Однако на протяжении первого периода феодализма определение
«благородный» по отношению к средним слоям постепенно исчезло,
зато сохранилось по отношению к той группе власть имущих с более
широкими возможностями, которой государственные потрясения и
сильные покровители позволили возвыситься. Безусловно, пока еще в
очень приблизительном смысле, без уточнения статуса и привилегий,
но зато с ощущением явного превосходства по отношению к другим
слоям и группам. Нет сомнения, что образ жесткой общественной иерар­
хии уже закрепился в сознании тех, кто подписывал договор о мире в
1023 году, обязываясь не прикасаться к «благородным женщинам», речь
о других, разумеется, не шла (246). Словом, дела обстояли следующим
образом: если аристократия как юридически оформленный класс по-
прежнему не существовала, то с некоторого момента стало возможным
говорить о социальном сословии благородных, а еще точнее, о благо­
родном образе жизни, так как нравы и обычаи этого сословия опреде­
лялись как наличием богатства, так и возможностью распоряжаться
другими.

2. Сословие благородных, сословие сеньоров

Называли ли когда-нибудь господствующий класс классом земле­
владельцев? Если под классом землевладельцев подразумевать класс,
члены которого получают все свои доходы с обработки земли, то назы­
вали. А какой еще источник доходов мог быть у этих людей? Разумеет­
ся, там, где возник&аа возможность, они охотно занимались и сбором
дорожной пошлины, и пошлины с торговцев, и податей с ремесленни­
ков, но главной статьей дохода оставалась все-таки та или иная форма
эксплуатации. О чем бы ни шла речь - о полях или - что бывало толь­
ко в исключительных случаях - о торговой лавке или ремесленной ма­
стерской, которые кормили благородного, он всегда получал доходы,
благодаря работе других людей. Иными словами, в первую очередь все­
гда оставался сеньором, то есть господином. Но не все, чей образ жиз­
ни обычно называли благородным, были владельцами сеньорш1 - были

282
 Том II

вассалы, которые жили в доме своего господина, были подростки-вос­

питанники, которые часто проводили жизнь в военных скитаниях, но
и они числились среди благородных.
И тут возникает еще одна проблема, касающаяся развития нашего
общества, такая же темная, как многие другие, - проблема возникно­
вения родовитости. Предками многих знатных сеньоров были, вполне
возможно, авантюристы, начавшие с нуля, воины, которые за счет сво­
его военачальника сделались вассалами с феодом. Предками другой ча­
сти, может быть, были богатые крестьяне, которые стали рантье, полу­
чая доходы с группы держателей, - мы видим таких в некоторых
документах X века. Но если так было, то скорее всего это были исклю­
чения, а не правило. На большей части Запада сеньории, пусть в зача­
точном состоянии, существовали с очень давних времен. И пусть без
конца меняющийся, принимающий разные формы, но класс сеньоров
скорее всего сопутствовал сеньориям и был таким же древним, как они.
Вполне возможно, что господа, которым виллан феодальных времен
платил подати и был обязан повинностями, умей они писать, вписали
бы в свои генеалогические деревья таинственные эпонимы множества
наших деревень - и звучали бы их имена примерно так: Бренно де Бер­
не, Корнелиус де Корнильяно, Гундольф де Гундольфхейм, Эльфред
де Альвершам. А может быть, предками наших сеньоров были те мест­
ные вожди германцев, о которых Тацит пишет, что они богатели благо­
даря «подаркам» мужланов? Никаких сведений об этом у нас нет. Но
вполне возможно, что, ведя речь об оппозиции между хозяевами сень­
орий и бесчисленным числом держателей, мы затрагиваем одну из древ­
нейших линий расслоения нашего общества.

3. Воинское призвание
Если обладание сеньорией становилось, и в самом деле, признаком
аристократического достоинства наряду с большим количеством мо­
нет или драгоценностей, - потому что только такого рода богатство ка­
залось достойным высокого положения - то потому, что сеньория пред­
ставляла собой возможность иметь власть и управлять людьми. Разве
возможность сказать «я так хочу» не самое главное основание для ав­
торитета? Но само по себе положение благородного запрещало ему ка­
кую-либо экономическую деятельность. Он должен был телом и ду­
шой служить своему призванию - призванию воина. Именно эта
черта, - а она самая главная - и определяет то место, какое занимали
воины-вассалы среди средневековой аристократии. Но они не были ее
единственными представителями. Из благородных мы не можем ис­
ключить сеньоров-ал л одистов, очень быстро, кстати сказать, усвоив-

283
 М.Блок

ших образ жизни вассалов-феодалов и иногда более могущественных,

чем последние. Но вассалитет, безусловно, был основой и фундамен­
том сословия благородных. Переход от старого понимания «благород­
ных» как священной расы к новому пониманию «благородных» как ве­
дущих особый образ жизни прекрасно прослеживается в изменении
англосаксонской терминологии. Там, где старинные законы противо­
поставляли eorl и ceorl - благородный в германском понимании этого
слова и обыкновенный свободный человек, более поздние, сохраняя
второй термин антитезы, заменяют первый такими словами как thegn,
thegnborn gesithcund, компаньон или вассал - в первую очередь, коро­
левский вассал или рожденный от вассала.
Разумеется, не только вассал мог, был должен и даже любил сра­
жаться. Иначе и быть не могло в начальный период феодализма, когда
все общество сверху до низу было проникнуто или страстью к наси­
лию, или страхом перед ним. Законы, которыми пытались сузить круг
носящих оружие или запретить носить его низшим классам, появились
не раньше второй половины XII века; их появление совпало с развити­
ем юридической иерархизации общества и с относительным успокое­
нием смут. Караванщики, купцы, - как говорит о них конституция
Фридриха Барбароссы, - перемещались, заткнув «клинок за седло»;
вернувшись к своим прилавкам, они сохраняли привычки, полученные
во время полной приключений жизни, какой была тогда торговля. О
многих буржуа эпохи бурного возрождения городов можно сказать, как
сказал Жильбер де Монс о жителях Сен-Трона: «Они отлично владели
оружием». Ставшее традиционным представление о трусливом лавоч­
нике, боящемся драк, если оно не легенда целиком и полностью, более
соответствует эпохе стабильности, начавшейся с XIII века, забывшей о
прошлых странствиях и купцах-бродягах. Как ни малочисленно было
средневековое войско, пополняли его не только благородные. Сеньор
набирал себе пехотинцев из своих вилланов. Начиная с XII века, вил­
ланов все чаще избавляют от обязательства служить или ограничива­
ют их пребывание в войске одним днем, используя их для несложных
операций полицейского характера, в то же самое время менее обяза­
тельной становится и служба вассалов. Иными словами, вассалы не
становятся на место копейщиков или лучников из простых крестьян.
Крестьяне становятся ненужными, потому что вместо них использу­
ются наемники, которые помогают устранять недостатки, свойствен­
ные феодальной кавалерии. Хотя вассал или сеньор-аллодист - там,
где таковые еще сохранились, - словом, представители «благородного
сословия», были по сравнению с массой случайных солдат, безусловно,
гораздо лучше вооруженными и более профессиональными воинами.
Вассал сражался на коне, а если во время боя сражался пешим, то
перемещался непременно верхом. Больше того, он сражался опреде-

284
 Том II

ленным оружием. Для нападения у него были копье, меч, иногда була­
ва. Для обороны - шлем, защищающий голову, закрывающая тело одеж­
да с металлическими пластинками, в руках треугольный или круглый
щит. Так что лошадь была не единственной принадлежностью рыцаря-
всадника. Ему нужен был еще и конюший, человек, который ухаживал
бы за лошадьми и на протяжении дороги обеспечивал бы подставы.
Иногда в войске наряду с рыцарями-кавалеристами были еще и более
легко вооруженные всадники, которых обычно называли «сержанта­
ми», Самый высокий класс воинов состоял из определенным образом
вооруженных всадников.
Усовершенствование вооружения по сравнению с эпохой франков
привело к тому, что оно стало гораздо более дорогим, и с ним стало
труднее обращаться, - все это закрывало доступ к участию в боевых
действиях бедных людей; тех, кто не был вассалом богатого сеньора, и
тех, кто не был профессиональным воином. Освоив стремена и оценив
их удобство, к X веку воины отказываются от фрамеи, небольшого ко­
пья, и заменяют его тяжелым и длинным: в боевой позиции воин брал
его себе подмышку, а отдыхая, ставил на стремя. Шлем обогатился сна­
чала назальной пластиной, а потом забралом. Доспех, представлявший
собой сначала кожаную или полотняную рубаху с нашитыми на нее
кожаными или металлическими пластинами, сменился кольчугой, мо­
жет быть, в подражание арабам; она была гибкой и состояла из метал­
лических колец. Монополию на экипировку диктовала профессиональ­
ным воинам поначалу просто практическая необходимость, но со
временем эта монополия превратилась в право. Монахи Болье в
970 году, придерживаясь мудрой умеренности в отношении своих вас­
салов-офицеров, запрещали им носить щиты и мечи; их собратья из
Санкт-Галлена примерно в то же самое время упрекали своих вассалов
за слишком красивое оружие (247).
Представим же себе войско тех времен, с характерной для него двой­
ственностью. С одной стороны, плохо вооруженные как для нападе­
ния, так и для защиты пехотинцы, они медленно шли в атаку и так же
медленно убегали, изнуренные долгими переходами по плохим доро­
гам или без дорог по полям. С другой, глядящие из седел своих скаку­
нов на бедолаг, что тащатся «кое-как», - так говорится в куртуазном
романе, - по пыли и грязи, настоящие воины, гордящиеся своим уме­
нием драться и маневрировать, искусные, быстрые, удачливые, о кото­
рых биограф Сида говорит, что только их и стоит брать в расчет, когда
речь идет о войске (248). В обществе, где война была повседневностью,
более разительный конраст трудно себе представить. Слово «всадник»
в это время стало почти что синонимом «вассала» и уж точно эквива­
лентом для понятия «благородный». Зато многие тексты почти как юри­
дический термин употребляют по отношению к простолюдинам пре-

285
 М.Блок

небрежительное наименование «ходоки», «пехотинцы» и да позволе­

но нам будет прибавить: топтуны. «У франков, - сообщает арабский
эмир Узам, - всеми преимуществами пользуются всадники. Это един­
ственные люди, которые что-то значат. Они подают советы, они творят
правосудие» (249).
Если по вполне объяснимым причинам общественное мнение пре­
выше всего ценило силу, причем в самом примитивном ее проявлении,
то как не быть самым опасным, самым уважаемым и самым прекрас­
ным членом общества профессиональному воину? Распространенная
доктрина тех времен делила общество на три слоя: одни молились, дру­
гие сражались, третьи трудились. И единодушно второй слой ставился
неизмеримо выше третьего. Поэмы свидетельствуют и о большем: воин,
не колеблясь, считал свое общественное предназначение более значи­
мым, чем молитвы монахов. Гордость - одна из необходимых состав­
ляющих классового сознания. Гордостью «благородных» эпохи феода­
лизма была гордость воина.
Война для рыцаря не была исполнением возникающего по необхо­
димости долга по отношению к сеньору, королю, родне. Война для него
была смыслом жизни.

Г л а в а П. БЛАГОРОДНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ

1. Война
«Очень мне по душе веселое время Пасхи, - когда появляются ли­
стья и расцветают цветы, - мне радостно слышать - птиц, которые рас­
певают - свои песни в роще. - Но я радуюсь не меньше, когда вижу в
поле - раскинутые шатры, - сердце мое веселится, - когда я вижу строй­
ные отряды - вооруженных всадников; - мне нравится, когда пресле­
дователи - гонят людей и скот, - я радуюсь, видя за ними - множество
вооруженных воинов; - душа моя ликует, - когда я вижу осаду могу­
чих замков, - проломленную стену - и войско на берегу рва - и сеть
рвов вокруг, - и преграждающие путь палисады... - Множество ору­
жия, мечи, разноцветные шлемы, - щиты, мы увидим их разломанны­
ми на части, - как только начнется бой, - и вместе с ними будут потоп­
таны их хозяева - там, где промчатся наудачу - кони мертвых и
раненых. - И когда начнется бой, - пусть каждый муж доброго рода -
думает только о том, чтобы рубить головы и руки, - потому что лучше
погибнуть, чем жить побежденным. - Я говорю вам это, и слаще - еды,
питья и сна - слышать крик: «На них!» - поднимающийся с двух сто­
рон, ржанье лошадей, потерявших хозяев, - и крики: «на помощь!»
286
 Том II

упавших; - видеть, как за рвами падают на траву большие и малые, -

видеть мертвых с торчащим в боку обломком копья с флажком».
Так пел трубадур второй половины XII века, вполне возможно, пе-
ригорский дворянин средней руки Бертран де Борн (250). Зрительная
точность картин и могучее воодушевление выделяют это произведе­
ний из общего потока плоской заурядной поэзии, свидетельствуя о не­
дюжинном таланте. Зато одушевляющее поэта чувство вполне зауряд­
но; свидетельством тому множество других произведений, рожденных
в той же среде и воспевающих то же самое, правда, с меньшим блеском,
но с той же непосредственностью. В войне «свежей и радостной», как
определил ее поэт наших дней, которому довелось иметь с ней дело не
так уж близко, благородные ценили возможность использовать свою
телесную мощь могучих и прекрасных животных, хорошо натрениро­
ванных с детства. Повторив старинную, времен Каролингов, поговор­
ку, немецкий поэт утверждает: «Тот, кто, не садясь на лошадь, до две­
надцати лет просидел в школе, годится только в священники»(251).
Нескончаемые рассказы об удивительных боях, какими изобилуют эпо­
пеи, являются любопытным свидетельством средневековой психоло­
гии. Современный читатель, усыпляемый их монотонностью, верит с
трудом, что слушатель прошлого мог слушать их с удовольствием: что
поделать, кабинетному ученому трудно наслаждаться рассказом о
спортивных соревнованиях! Как в художественных произведениях, так
и в хрониках, в портретах рыцарей подчеркивается прежде всего их
мощь, все они «ширококостные» и «коренастые», тело у них «склад­
ное», украшенное почетными шрамами, плечи широкие, и широко -
как оно и подобает всаднику, - расставленные ноги. И поскольку эту
мощь нужно поддерживать, все они отличаются отменным аппетитом,
который вместе с тем является и свидетельством отваги. В старинной
«Песне о Гильоме», полной реминисценций варварских времен, дама
Гибурга, после того как она угощала за накрытым в замке столом юно­
го Жирара, племянника своего супруга, обращается к мужу:

«Боже правый! Драгоценный супруг! Этот рыцарь из вашей породы,

Он съедает свиную ногу,
Одним глотком выпивает сетье вина;
Тяжело будет воевать с ним его соседу». (252)

Но излишне, наверное, говорить, так это очевидно, что мускулис­

того подвижного тела мало для того, чтобы стать идеальным рыцарем.
Больше всего ему нужны мужество и отвага. И оттого, что война - луч­
шая возможность проявить эти добродетели, она так радует сердце
мужчины, для которого смелость и презрение к смерти отчасти про­
фессиональные доблести. Вместе с тем доблесть рыцаря не исключала

287
 М.Блок

ни панических состояний, - мы уже видели, что панический ужас вну­

шали викинги, - ни использования самых примитивных хитростей. Но
в том, что рыцарское сословие умело сражаться, сходятся и история, и
легенда. Бесспорный героизм рыцарей в разное время и в разных ситу­
ациях питали разые причины: упоение физической силой здорового
человека, ярость отчаяния - даже «разумный* Оливье, в состоянии
«смертельного сокрушения», начинает разить врагов с необычайной
мощью, чтобы «отомстить за свою тоску»; преданность своему госпо­
дину, а в случае, если речь идет о Священной войне, то преданность
делу; желание славы, общей или личной; фаталистическая покорность
неумолимой судьбе, самый проникновенный пример этому нам дает
литература в нескольких последних авентюрах «Песни о Нибелунгах»;
наконец, надежда на вознаграждение в загробном мире, обещанная не
только тому, кто умирает за своего Господа, но и за своего господина.
Привыкнув к опасности и не боясь ее, рыцарь видел в войне спасе­
ние и еще от одной беды - скуки. Уровень культуры рыцарей весьма
долго оставался крайне примитивным. За исключением небольшого
количества крупных баронов и их окружения рыцари не несли на себе
тягот управления, поэтому обычное течение жизни очень скоро пре­
вращалось для них в серую монотонность. Однообразие рождало же­
лание перемен, и если родная земля не предоставляла таких возмож­
ностей, то их отправлялись искать в дальние земли. Вильгельм
Завоеватель, вынужденный требовать от своих вассалов исполнения
конкретных обязанностей, так отзывался об одном из них, у которого
отобрал феод в наказание за то, что тот без его разрешения посмел от­
правиться в крестовый поход в Испанию: «Не думаю, что мог бы най­
тись среди владеющих оружием лучший воин, но он непостоянен, рас­
точителен и постоянно странствует» (253). О скольких других можно
было бы повторить эти слова. Охота к перемене мест больше всех была
свойственна французам. Их страна не предоставляла им возможнос­
тей постоянных войн, как, например, наполовину мусульманская Ис­
пания, или Германия, граничащая со славянскими странами, которые
можно было завоевывать или совершать постоянные набеги; не суще­
ствовало во Франции, как в той же Германии, принудительных удо­
вольствий императорских походов. Вполне возможно, что во Франции
рыцарское сословие было наиболее многочисленным, и ему было тес­
новато. Не раз отмечалось, что из всех провинций самой тароватой на
отважных любителей приключений была Нормандия. Уже немец От-
тон Фрейзингенский говорил о «беспокойных людях Нормандии». В
чем причина? Кровь викингов? Вполне возможно. Но скорее всего, от­
носительно спокойное течение жизни в этом удивительно организо­
ванном герцогстве, где очень рано появилась централизованная власть:
ее рыцарям приходилось искать желанные удары меча в других странах.

288
 Том II

Странствующие рыцари - так их называли современники (254) -

помогали в Испании местным христианам отвоевывать у мусульман
северную часть полуострова, создавали в южной Италии нормандские
королевства; нанимались до первого крестового похода наемными во­
инами в Византию, чтобы странствовать по дорогам Востока, и, нако­
нец, обрели желанное поле деятельности, устремившись отвоевывать,
а потом охранять гроб Господень. Где бы ни шла Священная воина, в
Испании или в Сирии, кроме обычных радостей она приносила и еще
одну - была богоугодным делом. «Нет больше необходимости жить
аскетом в суровом монастыре, - пел трубадур. - Добывая славу, спаса­
ешься и от ада, можно ли желать лучшего?» (255). Странствующие
рыцари поддерживали связь между далекими мирами совершенно раз­
ных культур, несли за пределы своей страны западную, и в частности,
французскую культуру. Как необычна, например, судьба Эрве «Фран­
цуза», захваченного в плен эмиром в битве при озере Ван, где он ко­
мандовал отрядом? Вместе с тем эти «кровопускания», то есть устра­
нение самых бурных и взрывных элементов, спасало западную
цивилизацию, которая могла бы погибнуть в бесконечных набегах.
Хронисты прекрасно знали, что как только рыцари отправлялись в кре­
стовый поход, на их родине дышалось куда спокойнее (256).
Рыцарь воспринимал войну как дело чести и отправлялся на нее,
порой исполняя юридически оформленное обязательство, но чаще ради
удовольствия. Разве не был в XII веке залит кровью Перигор из-за не­
коего сеньора, который нашел, что один из его благородных соседей
ухватками походит на кузнеца, и не пожелал скрыть своего мнения? (257).
Но война была кроме прочего еще и выгодной. Если можно так выра­
зиться, война для благородных была еще и промыслом.
Мы цитировали выше лирические излияния Бертрана де Борна. Он
не делал тайны и из менее благородных побуждений, которые мешали
ему радоваться мирному времени. «Почему, - спрашивает он, - мне
хочется, чтобы богатые люди ненавидели друг друга? Потому что бо­
гатые люди гораздо благороднее, щедрее и гостеприимнее в дни вой­
ны, чем в дни мира». И признается еще более откровенно при известии
о начале военных действий: «Вот мы посмеемся. Бароны будут облас­
кивать нас... И если захотят, чтобы мы остались с ними - отсыплют
нам барбаринов» (денежная единица в Лиможе). Но у страсти к сраже­
ниям есть и другие мотивы: «Трубы, барабаны, штандарты и флажки -
знамена, белые и вороные лошади - вот что мы скоро увидим. - Насту­
пит прекрасное время, - мы заберем достояние ростовщиков, - по до­
рогам больше не будут тянуться вьючные лошади - днем, ничего не
опасаясь; - не будут идти, ничего не боясь, горожане, - и купцы, что
направляются во Францию; - богатым станет тот, кто будет забирать
все подряд с чистой совестью». Поэт принадлежал к сословию держа-
10 — 8172 289
 М.Блок

телей мелких феодов, подвассалов, как определяет он сам, их жизнь в

родовом замке не была лишена радостей, но не всегда была легкой.
Войну они любили потому, что она приносила им расположение силь­
ных мира сего и возможность обогащаться.
Забота как о своем собственном авторитете, так и о выгоде застав­
ляла баронов быть особенно щедрыми к своим вассалам, которые яв­
лялись к ним, выполняя обязательства. Что было делать барону, если
он хотел задержать вассала дольше оговоренного срока, увести его с
собой в более далекий поход или призывать к себе чаще, чем того тре­
бовали правила, год от года все более строгие? Другого выхода, чем
удвоить свою щедрость, у него не было. Со временем вассалов стано­
вилось все меньше, и ни одно войско не могло уже обойтись без бродя­
чих рыцарей-вояк, которых больше других манили приключения, су­
лящие им не только удары мечом, но и добычу. Наш Бертран цинично
предлагает свои услуги графу Пуатье: «Я могу вам помочь. У меня ви­
сит на шее щит, а на голове надет шлем... Но без платы как составить
вам компанию?» (258).
Самым ценным среди всех даров господина было разрешение брать
трофеи. В небольших частных войнах они и были главной выгодой, на
которую рассчитывал рыцарь, сражающийся за самого себя. Добыча
была двойной: вещи и люди. Христианский закон запрещал обращать
пленников в рабов. Хотя иной раз все-таки происходило насильствен­
ное переселение каких-либо крестьян или ремесленников. Зато в боль­
шом ходу был в те времена выкуп. Суровый и мудрый правитель, Виль­
гельм Завоеватель, никогда, до самой их смерти не отпускал попавших
к нему в руки врагов. Но заурядные рыцари не были столь предусмот­
рительны. Повсеместно распространенная практика выкупа вела по­
рой к последствиям куда более жестоким, чем былое рабство. Вечером
после битвы, рассказывает поэт, который, без всяких сомнений, опи­
рался на пережитое, Жирар Руссильонский и его приближенные при­
кончили массу безвестных пленников и раненых, пощадив лишь «вла­
дельцев замков», которые одни могли выкупить себя, заплатив звонкие
денье (259). Что же касается другой добычи, то способом ее добывания
издавна были грабежи, они были привычны до такой степени, что в
эпоху письменных документов они присутствуют как вполне законные
в юридических текстах: закон варваров и контракт наемного воина XIII
века перекликаются друг с другом с разных концов средневековья. Тя­
желые повозки, предназначенные для добычи, следовали за войском.
Эти достаточно примитивные люди, совершая одно за другим насилия,
ощущали их как вполне законные, и насилия становились все серьез­
нее и серьезнее: армия, лишенная интендантской службы, неизбежно
осуществляла реквизиции, точно так же, как победители неизбежно осу­
ществляли репрессии против своих врагов или их подданных, любая

290
 Том II

военная стычка служила поводом для настоящего разбоя, грубого и

мелочного: грабили торговцев вдоль дорог, тащили овец и сыры из ов­
чарен, кур и петухов из курятников, как крал их в начале XIII века ка­
таланский дворянин, желавший во что бы то ни стало насолить своим
соседям из аббатства Канигу. Самые доблестные из рыцарей отлича­
лись весьма оригинальными привычками. Гильом Марешаль был бе­
зусловно отважным рыцарем. Молодой, не имеющий земли, он стран­
ствовал с одного турнира на другой по всей Франции, и на одной из
дорог повстречал монаха, который убежал из монастыря с благород­
ной девицей. Монах чистосердечно признался, что хочет пустить име­
ющиеся у него деньги в рост; рыцарь без малейшего стеснения забрал у
бедолаги все его деньги в наказание за столь малопочтенные намере­
ния. И приятель молодого рыцаря упрекнул его лишь за то, что тот не
забрал у монаха еще и лошадь (260).
Само собой разумеется, подобные нравы предполагали полное пре­
небрежение к человеческой жизни и человеческим страданиям. Война
феодальных времен не была войной в белых перчатках. Ей сопутство­
вали действия, которые нам сегодня трудно назвать куртуазными,
например, гарнизоны, которые «сопротивлялись слишком долго», унич­
тожали целиком или калечили. Иногда даже вопреки данному обеща­
нию. Во время феодальных войн считалось совершенно естественным
опустошение вражеских земель. Впоследствии поэты, например, Гуон
Бордосский и благочестивый король Людовик Святой протестовали
против подобного разграбления деревенских полей, обрекающих не­
винных на неисчислимые беды. Верное зеркало реальности, француз­
ские и немецкие стихи, полны картин «дымящихся кругом» деревень.
«Нет настоящей войны без огня и крови», - утверждал прямодушный
Бертран де Борн (261).
Поэт, повествующий о Жираре Руссилъонском, и безымянный био­
граф императора Генриха IV с удивительным единодушием повеству­
ют, что означало возвращение к мирной жизни для «бедного рыцаря»:
он боится презрения, с которым будут теперь относиться к нему власть
имущие, поскольку больше не нуждаются в его услугах; его ждут рос­
товщики, которым он задолжал; дорогого скакуна сменит тяжелый ра­
бочий битюг; золотые шпоры заменятся железными, - другими слова­
ми, рыцаря ожидает нищета и падение авторитета (262). Зато для
купцов и крестьян мир - это возможность вернуться к своим трудам,
возможность прокормиться, одним словом, жить. Дадим слово умному
труверу, автору «Жирара Руссильонского»: раскаивающийся изгнан­
ник Жирар скитается со своей женой по Франции. Купцов, которые
попались им навстречу и, похоже, узнали герцога в лицо, герцогиня
находит разумным уверить, что его больше нет на свете: «Жирар умер.
Я видела, как его опускали в землю». - «Слава Тебе, Господи!» - отзы-

ю* 291
 М.Блок

ваются купцы. - Он только и знал, что воевать, из-за него мы претерпе­

ли множество бед». Слыша эти слова, Жирар загорается яростью, и будь
с ним его меч, «он бы поразил этого купца». Ситуация, явно пережи­
тая, прекрасно отражает позиции двух сословии. При этом недоволь­
ство друг другом взаимно. Рыцарь с высоты своих доблестей: муже­
ства и отваги, презирает «невоинственных» людей, тех, кто не носит
оружия, - виллана, который удирает, «как олень», при одном только
виде меча; позже горожанина-буржуа, чье экономическое могущество
будет ему казаться вдвойне ненавистным, так как тот наживает свое
богатство непонятными и вместе с тем совершенно непривычными для
рыцаря средствами. Но если стремление к кровавым расправам была
распространена повсеместно - даже настоятель мог стать жертвой не­
нависти своих монахов, то восприятие войны как необходимости, дос­
тавляющей, с одной стороны, честь, а с другой - средства к существо­
ванию, была достоянием только узкого круга «благородных».

2. Благородный в собственном доме

Но и в обожаемой рыцарями войне неизбежно наступал мертвый
сезон. Однако рыцарское сословие и в мирной жизни отличалось от
своих соседей образом жизни.
Надо сказать, что этот образ жизни не был преимущественно дере­
венским. В Италии, Провансе, Лангедоке сохранялась еще память о
древнейшей средиземноморской цивилизации, чья структура была за­
ложена Римом. По римской традиции любая небольшая группа насе­
ления концентрировалась вокруг города или посада, который был од­
новременно и главным центром, и рынком, и святилищем. В этих
центрах впоследствии и селились могущественные люди, чтобы никогда
больше не покидать своих городов и принимать участие во всех пере­
менах, которые будут происходить с городской жизнью. В XIII веке
городская жизнь южной знати воспринималась как что-то необычное.
«В отличие от Италии, - сообщает францисканец Салимбеие, который
родился в Парме и приехал с визитом в королевство Людовика Свято­
го, - во французских городах живут только буржуа-горожане, рыцар­
ство живет на своих землях». Но это противопоставление, в целом вер­
ное для того времени, когда пишет свои заметки монах, было неверным
для начального этапа феодализма. Хотя, безусловно, существовали и
преимущественно торговые города, особенно в Нидерландах и зарейн-
ской Германии, возникшие почти все в X или XI веках - Гент, Брюгге,
Любек и другие, в стенах которых жили как особая каста только те, кто
обогатился торговлей. Наличие в таких городах еще и княжеского зам­
ка влекло за собой присутствие небольшого отряда домашних васса-

292
 Том II

лов или тех, кто регулярно по очереди приходил в этот замок для несе­
ния службы. Напротив, в старинных романских городах, таких, как
Реймс или Турне, жило немало рыцарей, которым находилось дело при
существующих там епископских дворах. В результате достаточно дол­
гого процесса формирования сословий, в отличие от Италии и южной
Франции, на остальной территории Франции жизнь рыцарей имела
мало общего с жизнью городского населения как такового. Благород­
ный, безусловно, продолжал навещать город, но появлялся там только
время от времени, ради собственного удовольствия или из необходи­
мости выполнения каких-либо обязанностей.
Множество причин привязывали рыцаря именно к сельской мест­
ности: распространившийся повсеместно обычай наделять в качестве
благодарности и платы своих воинов феодами, которые в подавляю­
щем большинстве случаев являлись деревенскими сеньориями; ослаб­
ление феодальных обязательств, которое способствовало тому, что «по­
мещенные на землю» воины свиты жили каждый в своем поместье,
вдали от короля, могущественных баронов и епископов, которые и были
чаще всего хозяевами городов; и наконец, вполне естественная склон­
ность физически тренированных и здоровых людей жить на просторе
и свежем воздухе. Разве не трогательна история, рассказанная немец­
ким монахом, о графском сыне, которого семья отдала в монастырь:
юный мальчик, познакомившись с суровым распорядком монашеской
жизни, поднимается на самую высокую башню, чтобы «насытить зре­
лищем гор и полей хотя бы свое беспокойное сердце, раз ему не позво­
лено больше бродить и странствовать по ним»? (263). Буржуа-горожа­
не тоже не были заинтересованы в том, чтобы в их среде находились
люди, безразличные к их деятельности и интересам.
Мы внесли несколько уточняющих черт в картину, которую пред­
ставляла собой средневековая аристократия, и все-таки большая часть
рыцарства как на севере, так и в прибрежных странах Средиземномо­
рья основную часть свободного времени проводила в поместьях, рас­
положенных в сельской местности. Дом сеньора возвышался обычно в
небольшом поселке или поблизости от такового. Иногда в поселке рас­
полагались дома не одного сеньора. Эти дома решительно отличались
от окружающих как в деревне, так и в городе, и не только потому, что
были лучше построены, а потому, что почти всегда были рассчитаны на
возможность защищаться.
Забота богатых о том, чтобы защитить свои жилища от нападений,
была столь же древней, сколь древними были нападения и смуты. Под­
тверждение этому укрепленные «виллы», появление которых в IV веке
на просторах Галлии свидетельствовало, что мирная жизнь Римской
империи клонится к закату. Традиция укрепленных жилищ продолжа­
лась и в эпоху франков. При этом большинство «дворов» богатых вла-

293
 М.Блок

дельцев и даже королевские дворцы очень долго оставались укреплен­

ными весьма условно. Нашествия норманнов и венгров способствова­
ли тому, что на территории от Адриатики до равнин северной Англии
поднялись укрепленные города, что были восстановлены или построе­
ны вновь крепости, чья тень навсегда нависла над полями Европы. Меж­
доусобные войны только увеличили число крепостей. Мы займемся
позже ролью государственных властей, королевских или герцогских,
которые пытались контролировать возведение замков. Сейчас мы ска­
жем о них всего несколько слов. Укрепленные дома мелких сеньоров
возникали на полях и взгорьях чаще всего без разрешения свыше. Они
отвечали определенным необходимостям, которые были внезапно осоз­
наны, и соответствовали им. Эти необходимости очень точно перечис­
лил один агиограф, правда, без большого к ним сочувствия: «Подоб­
ные люди беспрестанно заняты стычками и резней, прячутся от врагов,
стараются восторжествовать над равными, притеснить слабых» (264).
Словом, замки отвечали необходимости защищаться и господствовать.
По конструкции замки были обычно очень просты. На протяже­
нии долгого времени повсюду, кроме средиземноморских стран, самым
распространенным их типом была деревянная башня. Любопытный
отрывок из «Чудес святого Бенедикта» (конец XI века) описывает внут­
реннее, необычайно простое, устройство одной из них: на втором эта­
же комната, где «хозяин со всеми своими живет, беседует, ест и спит»;
на первом этаже большой подвал, где хранится провизия (265). Обыч­
но вокруг башни вырывали ров. Иногда на небольшом расстоянии на­
сыпали земляной вал или городили палисад, и вокруг этой ограды вы­
капывали еще один ров. Такое заграждение позволяло обеспечить
безопасность хозяйственным службам и кухне, которую из боязни по­
жара обычно помещали в стороне от дома. За этой оградой могли пря­
таться крестьяне и слуги, она, в случае нападения, затрудняла доступ к
самой башне, лишая врага возможности прибегнуть к самому распрос­
траненному и действенному способу атаки домов, а именно поджогу.
Но для того, чтобы охранять подобный замок, требовалось гораздо боль­
ше воинов, чем могли содержать даже несколько рыцарей. Обычно баш­
ня и стены сооружались на возвышении, иногда естественном, иног­
да - по крайней мере частично - насыпанном человеческими руками.
Возвышение нужно было для того, чтобы затруднить подъемом доступ
к башне и иметь возможность наблюдать за окрестностями. Самые бо­
гатые первыми стали использовать для строительства камень: эти «бо­
гатые строители»^ как пишет Бертран де Бори, находили удовольствие
в том, чтобы «из извести, песка и строительного камня возводить пор­
талы и башенки, башни, своды и винтовые лестницы». На протяжении
XII и XIII веков камень входит в обиход средних и мелких сеньоров.
Пока осваивали залежи и целинные земли, лес казался более доступ-

294
 Том II

ным и дешевым, чем добыча в карьерах камня, да и ремесло каменщика

требовало особых навыков, в то время как вилланы вполне справля­
лись как с рубкой деревьев, так и с плотницкими работами.
Нет сомнения, что в маленькой крепости сеньора мог укрыться и
спрятаться от врагов и крестьянин тоже. Но современники имели ос­
нование считать эти замки опасными разбойничьими гнездами. Все
заинтересованные в мире сословия, все города, нуждающиеся в сво­
бодном и безопасном передвижении по дорогам, все короли и князья
не чувствовали настоятельную и неотложную необходимость в унич­
тожении многочисленных башен, которыми местные «тираны» разук­
расили равнинную страну. И что бы там ни говорили, но не только в
романах Анны Радклиф, в замках были каменные мешки. Ламберт Ар-
дрдский, описывая башню Турнехей, восстановленную в XII веке, не
забывает упомянуть и подземную тюрьму, где «узники в темноте среди
отбросов и червей едят хлеб своей беды».
Сама суть рыцарского жилища свидетельствует о том, что ее хозя­
ин жил в постоянной тревоге. Один из традиционных персонажей лю­
бой поэмы, а также лирической поэзии, - это дозорный, который стоит
на башне ночь напролет. Ниже, в узкой части той же башни, две-три
комнатки, где в неизбывной тесноте ночуют как постоянные обитате­
ли замка, так и случайные гости вследствие недостатка места. Но и не
только: подобная теснота казалась неотъемлемой особенностью жизни
важного господина, и так жили даже самые крупные бароны. Барон, в
самом прямом смысле слова, мог жить только в окружении своей сви­
ты - его охрана, слуги, домашние вассалы, благородные отроки, отдан­
ные ему на воспитание, - служили ему, его оберегали, беседовали с ним,
а когда наконец наступал час сна, продолжали охранять своим присут­
ствием, устроившись па полу вокруг супружеской постели. В Англии
XIII века учили, что сеньору неприлично есть в одиночестве (266). В
огромном зале стояли длинные столы, а вдоль них длинные лавки для
сидения бок о бок. Под лестницей ночевали бедняки. Именно там умерли
два знаменитых кающихся грешника - легендарньш святой Алексий и
исторический граф Симон де Крепи. Этот образ жизни, не предполага­
ющий никакой сосредоточенности, был распространен повсеместно:
даже монахи спали в общих спальнях, а не в кельях. Возможно, именно
этим объясняется бегство монахов из людных мест и поиск иных форм
жизни, позволяющих жить одиноко: отшельничество, затворничество,
странничество. Благородные же в соответствии со своими нравами и
привычками черпали познания не столько из учения и книг, сколько из
чтения вслух, пения поэм и разговоров.

295
 М.Блок

3. Занятия и развлечения
Благородные сеньоры, живя в сельской местности, никогда не за­
нимались сельским хозяйством. Взять в руки тяпку или встать за плуг
было бы для них нижайшим падением, во всяком случае именно так
переживает это один бедный рыцарь, о котором повествуется в сбор­
нике анекдотов. И если мы видим, что сеньор порой с удовольствием
созерцает крестьян, работающих в поле, или любуется желтеющими
нивами своего поместья, то мы никогда не видим его вникающим в ход
сельскохозяйственных работ (267). Учебники по управлению помес­
тьем будут написаны, во-первых, позже, а во-вторых, не для господи­
на, а для его помощников. Тип дворянина-помещика возникнет в дру­
гое время, после того как в XVI веке произойдет радикальная
экономическая перемена и возникнет иное понимание богатства. И хотя
право суда над крестьянами поместья было основным источником вла­
сти сеньора, он редко когда разбирал дела сам, передавая эти функции
своим подчиненным, которые сами зачастую были из крестьян. Вместе
с тем, безусловно, именно судебные разбирательства были, пожалуй,
единственным мирным занятием, которое было известно рыцарям. Но
занимались они ими в рамках своего сословия: решали дела собствен­
ных вассалов, разбирали дела равных себе в качестве судей при дворе
вышестоящего сеньора, куда тот призвал их, или - там, где сохрани­
лась, как в Англии или Германии, государственная судебная власть, -*•
заседали в суде графства или округа. Этого было достаточно для того,
чтобы именно юриспруденция стала той формой культуры, которая
очень рано распространилась в рыцарской среде.
Развлечения благородных по большей части носили отпечаток во­
инственности.
В первую очередь, таким развлечением была охота. Но, как мы уже
говорили, охота была не только развлечением. Жители Европы не жили,
как живем мы, среди полностью прирученной природы, где больше не
существует по-настоящему диких животных. Богатые сеньоры отдава­
ли предпочтение мясу оленей или другой крупной дичи по сравнению
с мясом тощих коров, которые становились достоянием мясников в пе­
риоды бескормицы, и именно плоды их охоты занимали почетное мес­
то на их столах. Но поскольку охота была скорее необходимостью, чем
прихотью, она не могла быть и не была сословной привилегией. Слу­
чай Бигорра, где, начиная с XII века, крестьянам было запрещено охо­
титься, исключение (268). Вместе с тем короли, герцоги и сеньоры, каж­
дый по своим возможностям, уже старались преследовать дичь на
особой территории; за крупной дичью охотились в «форе» (слово, ко­
торое теперь означает «лес», раньше означало «заказ» или «заповед­
ник», и было совершенно неважно, растут там деревья или нет); за кро-
296
 Том II

ликами и зайцами в особых кроличьих заповедниках. Юридическое пра­

во на устройство заповедника неясно, скорее всего, заповедные земли
возникали просто по желанию сеньора, и естественно, что на завоеван­
ных территориях - в Англии, где правили короли-нормандцы, - суще­
ствование охраняемых королевских лесов, иной раз в ущерб пахотным
землям, приводило к весьма пагубным крайностям. Но подобные зло­
употребления свидетельствуют, в первую очередь, о том, как страстно
любило рыцарство охотиться. Об этой же страсти свидетельствуют и
повинности, которые вменялись крестьянам: они должны были кор­
мить хозяйских собак и сооружать в охотничий сезон, когда собира­
лось на охоту много народа, большие навесы в лесу. Разве не упрекали
даже монахи своих экономов за то, что те лезут в «благородные» и на­
таскивают собак на зайцев, волков, медведей и кабанов? Но для того,
чтобы заниматься самыми привлекательными видами охоты - напри­
мер, с борзыми, и тем более с соколами, их принесли на Запад наряду
со многим другим конные степняки-азиаты, - нужно было обладать
богатством, досугом и слугами. Ко многим рыцарям можно было отне­
сти слова семейного летописца графов де Гин об одном из членов этой
семьи: «Он дорожил сколом, бьющим крыльями по воздуху, больше,
чем священник своими молитвами», или повторить наивные и просто­
душные слова, вложенные одним жоглером в уста персонажу, который
смотрит на убитого героя и слышит, как воет свора его собак: «Он был
настоящий дворянин, больше всех его любили собаки» (269). Охота
сближала этих исконных воинов с природой, обогащая их духовный
мир теми элементами, которые без нее в нем бы отсутствовали. Если
бы рыцари в соответствии со своими сословными занятиями не знали
«лесов и рек», то откуда бы поэты благородного происхождения, кото­
рые столько привнесли во французскую поэзию и в немецкий минне­
занг, взяли такие верные ноты в описании зари или радостей месяца
мая?
Еще одним развлечением были турниры. В Средние века их счита­
ли недавней выдумкой и даже называли имя их создателя, считая им
некоего Жоффруа де Прейи, умершего, как говорят, в 1066 году. На
самом деле традиция ристаний, воспроизводивших бои, очень древняя:
свидетельство этому - упоминаемые на церковном соборе в Трибуре в
895 году «языческие игрища», кончающиеся зачастую смертью. О том,
что в народе продолжали эту традицию на некоторых скорее христиа­
низированных, чем христианских праздниках, свидетельствует упоми­
нание о других «языческих игрищах» - употребление того же самого
названия знаменательно, - уже в 1077 году, в них наряду с другой мо­
лодежью принимал участие сын сапожника из Вандома и был смер­
тельно ранен (270). Бои среди молодежи существовали в народе по­
всеместно. В любой армии имитация боев служила как тренировкой

297
 М.Блок

для воинов, так и забавой. Во время встречи Карла Лысого и Людови­

ка Немецкого, результатом которой стала знаменитая «Страсбургекая
клятва», был устроен развлекательный бой, в котором не погнушались
принять личное участие короли. В эпоху феодализма эти военные и
народные состязания превратились в состязания со строгими прави­
лами, что стало их главной особенностью. Только конные воины в ры­
царском вооружении принимали в них участие и победителю непре­
менно доставался приз; среди благородных это развлечение стало
самым любимым, доставляя им живейшее наслаждение.
Поскольку на организацию турнира требовалось немалое количе­
ство средств, то их обычно приурочивали к большим «собраниям», ко­
торые время от времени устраивали короли и крупные бароны. Среди
рыцарей находились такие любители подобных состязаний, что они
переезжали с турнира на турнир. Любители не обязательно были бед­
ными рыцарями, которые иной раз сбивались в «компании», они мог­
ли быть и очень высокопоставленными сеньорами, таким был, напри­
мер, граф Геннегау (Эно) Бодуэн IV или среди английских рыцарей
«юный король», Генрих, который, впрочем, никогда на турнирах не бли­
стал. Как в наших спортивных соревнованиях, рыцари обычно объеди­
нялись в команду по территориальную признаку, - огромный скандал
разразился возле Гурнэ, когда воины из Эннюэ расположились лаге­
рем рядом с французами, вместо того чтобы присоединиться к фламан­
дцам или обитателям Вермандуа, которые всегда были их союзниками.
Нет сомнения, что воинские объединения для турниров способствова­
ли укреплению солидарности между земляками. И хотя турнир был
всего-навсего игрой, раны - у тех, для кого, по словам автора «Рауля
де Камбре», «турнир повернулся плохо», - и даже смертельный исход
не был редкостью. Поэтому наиболее разумные государи не поощряли
этих состязаний, на которых впустую проливалась кровь их вассалов.
Генрих II Плантагенет формально запретил их в Англии. Из тех же со­
ображений, имея в виду еще и связь этих увеселений с языческими на­
родными празднествами, турниры запрещала и церковь, вплоть до того,
что отказывала в погребении в освященной земле рыцарям, погибшим
в состязании. Но ни религиозные, ни политические запреты не могли
искоренить этот обычай, что свидетельствовало, насколько он соответ­
ствовал глубинным пристрастиям рыцарства.
И если смотреть правде в глаза, то точно так же, как в настоящей
войне, пристрастие это не было вполне бескорыстным. Поскольку по­
бедителю обычно доставались доспехи и лошадь побежденного, а иной
раз и он сам с тем, чтобы взять за него выкуп, то ловкость и сила прино­
сили хозяину выгоду. Немало рыцарей, любителей турниров, превра­
тили свое умение сражаться в профессию, и весьма доходную. Благород­
ные любили сражения за то, что они приносили им и радость, и добычу.

298
 Том II

4. Правила поведения
Естественно, что класс людей со сложившимся образом жизни, сто­
ящий наверху социальной лестнице, в конце концов выработал свои
правила поведения. Но определялись и оттачивались эти нормы на
протяжении второго периода феодальной эпохи, которая была време­
нем осознания и осмысления.
Примерно около 1100 года появилось слово, обозначавшее набор
качеств, присущих благородному человеку. Само по себе это слово было
весьма характерным, звучало оно как куртуазный и происходило от
слова «кур» (cour - двор), которое в те времена писалось и произноси­
лось как «курт» (court). Формировали эти нормы поведения сборища,
временные или постоянные, которые устраивали крупные бароны и ко­
роли. С некоторых пор рыцарям стали запрещать запираться в одино­
честве в своих башнях, главным стало общение и состязания между
людьми. Потребность в моральных нормах и чувствительность к ним
возникла после того, как появились крупные княжества и монархии, а
значит, и более тесное общение. По мере того как в соответствии со
своим происхождением существительное «courtois» все чаще стало
употребляться в значении светского, вежливого человека, рядом с ним
появилось и слово с более высоким значением: «prudhomme», что оз­
начало «безупречный». Оно было таким значительным и замечатель­
ным, что «сразу наполняло рот», по выражению Людовика Святого,
который таким образом отдавал должное не только монашеским доб­
родетелям, но и светским. Постепенное изменение смысла и в случае
слова «prudhomme» очень знаменательно. По существу, речь идет об
изменении смысла прилагательного «preux», которое изначально оз­
начало что-то среднее между «полезный» и «отличный», но в конце
концов превратилось в воинскую добродетель: храбрый, доблестный.
Слившись с существительным «человек», «preux» поначалу сохраня­
ло свое значение, оно изменилось во времена, когда стало понятным,
что рыцарю мало иметь силу и отвагу, чтобы быть совершенным. « Есть
большая разница между человеком отважным и человеком безупреч­
ным» (homme preux, prudhomme) - сказал Филипп-Август, который
неизмеримо больше ценил безупречность (272). На поверхности игра
слов, но если заглянуть глубже, то изменение представления об иде­
альном рыцаре.
Идет ли речь о правилах благопристойности или о моральных пред­
писаниях, о «светскости» или о «безукоризненности», родиной новых
правил поведения были французские дворы или прирейнские области,
близкие к французским как по языку, так и по нравам. Начиная с XI века
французские нововведения усваивает Италия. На протяжении после­
дующих двух веков французское влияние становится еще более силь-
299
 М.Блок

ным; свидетельство этому, например, немецкий рыцарский словарь, в

нем множество французских заимствований, которые назывались
welches, - касающихся оружия, одежды, нравов, пришедших обычно
через Геннегау (Эно), Брабант или Фландрию. Hoflich, по сути, калька
куртуазного. Но заимствования шли не только через литературу. Мно­
го молодых дворян-немцев приезжали ко двору французских герцо­
гов, где обучались не только языку, но и правилам хорошего тона. Поэт
Вольфрам фон Эшенбах называл Францию «страной истинного ры­
царства». По правде сказать, влияние Франции на Европу не ограни­
чивалось нравами аристократического класса, их перенимала, им под­
ражала только знать, на Европу влияла в целом культура Франции:
стиль искусства, литературный стиль, школы, сначала в Шартре, по­
том в Париже и почти повсеместное использование французского язы­
ка. Мы видим для этого несколько причин: долгие странствия по всей
Европе рыцарей-любителей приключений; относительное экономичес­
кое процветание, поскольку во Франции раньше других стран (Герма­
нии, безусловно, но ни в коем случае не Италии) наладился денежный
обмен; достаточно раннее выделение воинственного класса рыцарей из
общей массы «не воинственного» и не носящего оружие населения; при
обилии междоусобных войн, отсутствие в стране партий, которые все­
рьез разделили бы ее, как это произошло со Священной Римской им­
перией в результате борьбы императоров с папами. Но сколько бы мы
ни перечисляли причин, при нашем уровне познаний о человеке невоз­
можно объяснить тонус культуры и ее магнетизм, благодаря которым
и осуществляется влияние.
«Об этом дне, - сказал граф де Суассон в день битвы при Мансура-
ке, - мы поговорим позже в комнате дам» (274). Мы не нашли подоб­
ных слов ни в одной из героических поэм, но их мог бы произнести
любой герой романа, начиная с XII века, они свидетельствуют о том,
что светское общество уже родилось, а вместе с ним стало значимым и
влияние женщин. Благородные женщины никогда не были заперты в
гинекее. В окружении служанок они правили домом, иногда им прихо­
дилось управлять и феодом, и делали это некоторые из них очень суро­
во. В XII веке возникает новый тип, тип светской дамы - она образо­
ванна, она - хозяйка салона. Изменение радикальное, если вспомнить
крайнюю грубость, с которой ранние поэты-эпики охотно позволяли
своим героям обращаться с женщинами, даже если они были королева­
ми, на что какая-нибудь мегера могла ответить грубой бранью и даже
пустить в ход кулаки. Нам кажется, что мы слышим громкий хохот слу­
шателей. Куртуазная публика не потеряла вкуса к подобного рода тя­
желовесным шуткам, но принимала их только в фаблио от крестьянок
и горожанок, потому что куртуазность была, в первую очередь, классо­
вой принадлежностью. «Комната дам >, разумеется, благородных, а чаще

300
 Том II

всего двор стал отныне местом, где рыцарь стремится блистать и ста­
рается затмить своих соперников: славой своих подвигов, верностью
правилам хорошего тона, своими литературными дарованиями.
Мы уже знаем, что благородное сословие не только никогда не было
полностью безграмотным, но даже имело пристрастие к литературе,
хотя не столько читало ее, сколько слушало. Великий шаг был сделан
тогда, когда рыцари сами стали поэтами и литераторами. Знаменатель­
но, что единственный жанр, в котором вплоть до XIII века почти ис­
ключительно писало рыцарство, была лирическая поэзия. Один из пер­
вых трубадуров, которых мы знаем, - нужно прибавить, что, безусловно,
он не был первым, - был одним из самых могущественных князей ко­
ролевства Франции: Гильом IX Аквитанский (умерший в 1127 году). В
списке провансальских поэтов, точно так же, как в более позднем спис­
ке поэтов с севера, соперничавших со средиземноморскими, были ши­
роко представлены все представители рыцарства: и бедные, и богатые,
родовитые и не очень. Их соседями и соперниками были профессио­
нальные жонглеры, жившие за счет богатых. Небольшие, искусно на­
писанные стихотворения, иной раз намеренно зашифрованные, - зна­
менитая темная речь - как нельзя лучше подходили для чтения на
аристократических сборищах. Узнав радости, утонченность которых
делала их недоступными для вилланов, аристократы чувствовали свое
превосходство тем более остро, чем искренней наслаждались. Подпав
под магию слов, они были чувствительны и к музыке, так как стихи
читались под аккомпанемент музыкальных инструментов. Находясь на
смертном одре, Гильом Марешаль, который был могучим воином, не
решаясь запеть сам, хотя ему этого очень хотелось, простился со свои­
ми дочерьми только после того, как они дали ему возможность услы­
шать в последний раз «нежный звук» ритурнелей. А в <• Песне о Нибе-
лунгах», слушая в ночной тишине звуки вьеля, засыпают бургундские
герои, в последшш раз наслаждаясь сном на этой земле.
Отношение рыцарского класса к плотским радостям, похоже, было
откровенно реалистическим. Впрочем, таким было общее отношение в
те времена. Церковь предписывала духовному сословию полное воз­
держание, а мирянам повелевала ограничивать сексуальные отноше­
ния рамками брака и деторождения. Но и в лоне самой церкви наруша­
лись подобные предписания, особенно этим грешило белое духовенство,
поскольку грегорианская реформа провела чистку лишь на уровне епис­
копата. Хотя существуют восхищенные рассказы о приходских священ­
никах или аббатах, которые, «как говорят», умирали девственниками...
Пример духовенства нам с очевидностью показывает, что идея воздер­
жания не была особенно популярна, не вдохновлялись ею и рыцари.
Хотя эпические поэмы, например, «Паломничество Карла Великого»,
кроме нарочито скоромных эпизодов, где Оливье похваляется своими

301
 М.Блок

мужскими достоинствами, достаточно целомудренны, дело в том, что

шалостям, в которых нет ничего эпического, не придавали большого
значения. Но и в более раскованных рассказах куртуазных времен чув­
ственность обычно достояние женщины, а не героя. Между тем то там,
то здесь мелькают эпизоды, которые передают истинное положение
вещей. Так например, в старинной поэме «Жирар Руссильонский», в
эпизоде, где вассал оказывает гостеприимство гонцу, он отправляет к
нему на ночь красивую девушку. Не были, очевидно, чистой выдумкой
и те любовные свидания, для которых, по свидетельству романов, зам­
ки предоставляли множество возможностей (275). Свидетельства ис­
тории еще более определенны. Женитьба благородного, как мы знаем,
чаще всего была деловым предприятием. Дома сеньоров кишели неза­
коннорожденными детьми. Возникшие куртуазные правила поначалу
мало что изменили в укоренившихся нравах. Некоторые песни Гильо­
ма Аквитанского воспевают любовные страсти в стиле грубияна-воя­
ки, и этому поэтическому настрою подражало потом немало его после­
дователей. Но у того же Гильома, безусловно, унаследовавшего
традиции, начала которых мы не можем проследить, возникает и новое
понимание любви, любви куртуазной, которая станет одним из самых
любопытных феноменов рыцарского морального кодекса. Можем ли
мы представить себе дон Кихота без Дульцинеи?
Характерные черты куртуазной любви достаточно незатейливы,
Она не имеет ничего общего с браком, а точнее, впрямую ему противо­
стоит, поскольку возлюбленная почти всегда замужняя женщина, а
влюбленный не женат. Эта любовь чаще всего обращена к высокопос­
тавленной даме, и мужчина испытывает что-то вроде благоговения к
женщине. Мужчина без остатка отдается покорившей его страсти, встре­
чающей множество препятствий, он ревнует, страдает, но этими стра­
даниями питается его любовь. Любовь развивается по определенному
сценарию, и с самой ранней поры в ней есть нечто ритульное. Не чужда
она и всевозможных ухищрений. Как говорит трубадур Жоффруа Рю-
дель в стихотворении, которое было плохо понято и породило впо­
следствии легендарную «Принцессу Грезу», это любовь по преимуще­
ству «издалека». Разумеется, принципиального отказа от плотских от­
ношений не было, но если, по слову Андре Ле Шаллена, который раз­
работал теорию куртуазной любви, влюбленному будет отказано в
«высочайшем блаженстве», то есть взаимности, он не будет добивать­
ся во что бы то ни стало мелкого подаяния в виде удовольствия плоти.
Разлука и препятствия не разрушают этой любви, а украшают ее по­
этической печалью. Но все-таки возможно или невозможно столь же­
ланное обладание? Дороже обладания всегда чувство, щемящая «ра­
дость», от которой бьется сердце.
302
 Том II

Примерно такую картину рисуют нам поэты. Куртуазную любовь

мы знаем только из литературы, поэтому нам трудно судить, насколь­
ко она существовала в действительности и насколько была придумана.
Очевидно одно: стремление отделить в какой-то мере чувство от плоти
не мешало плоти при необходимости удовлетворять свои желания до­
статочно грубо и без всякой куртуазности. Знаем мы и другое, стихия
чувств в человеке многопланова. И еще одно: в куртуазных любовных
отношениях мы находим много для себя привычного и понятного, но в
тот момент, когда они только формировались, они представляли собой
нечто совершенно оригинальное. В них мало было от любовного ис­
кусства античности, и, может быть, чуть больше от всегда двойствен­
ных произведений о мужской дружбе, которые оставила нам греко-рим­
ская культура. Новым было подчинение влюбленного. Мы видели, что
куртуазный любовный словарь был заимствован из словаря вассали­
тета. Заимствование было не только на уровне слов. Восприятие лю­
бимого существа как господствующего отражало ту иерархию мораль­
ных ценностей, которая была характерна для феодального общества.
Иногда считают, что концепция феодальной любви сложилась под
влиянием религиозного склада мышления, это не так (276). Если от­
бросить поверхностные формальные аналогии, мы поймем, что эта лю­
бовь была прямой противоположностью христианской концепции люб­
ви и что носители ее это прекрасно понимали. Разве не считали они
любовь к земному существу главной добродетелью, и к тому же вели­
ким счастьем? И даже если отказывались от телесных отношений, то
разве не заполняли свою жизнь волнениями сердца, рожденными все
теми же самыми плотскими вожделениями? Христианство же легали­
зировало телесные отношения, обуздывая их браком и оправдывая вос­
произведением потомства, - куртуазная любовь не признавала брака и
не помышляла о потомстве. Для христиан в конечном счете монаше­
ская жизнь всегда была выше мирской. Отголосок настоящего христи­
анского отношения к сексуальной жизни в те времена не стоит искать
в лирике рыцарей. Оно ясно и бескомпромиссно выражено в набожной
клерикальной поэме «Поиски Святого Грааля», где Адам и Ева, преж­
де чем соединиться под Деревом и зачать «Авеля Праведника», молят
Господа послать им черную ночь, чтобы «спрятать» их бесстыдство.
Противостояние этих двух моралей по вопросу плотских отноше­
ний, возможно, и есть тот ключ, который разрешает загадку появления
и развития диспутов о любви, сопутствовавших всему Средневековью.
Эти диспуты родились примерно в то же время, что и лирическая по­
эзия, которая хранит их отголоски, примерно в конце XI века в курту­
азных кругах южной Франции. Рассуждения о любви, которые мы
встретим немного позже в стихах и романах северных провинций, а по­
том и у немецких миннезингеров, были отражением южных споров. Но
303
 М.Блок

при этом, по моему мнению, не стоит считать, что южная культура «язы­
ка ок» превосходила культуру северную. Каких бы областей челове­
ческой деятельности мы ни коснулись - художественной, интеллекту­
альной, экономической, - претензию на превосходство юга поддержать
трудно. В противном случае пришлось бы отмести разом эпические
поэмы на французском языке, готическое искусство, зарождение фи­
лософии в школах между Луарой и Маасом, ярмарки в Шампани и го­
рода-ульи Фландрии. Бесспорным кажется другое, на юге в начальный
период феодализма церковь была менее богатой, менее образованной,
менее деятельной, чем на севере. Ни одного великого произведения цер­
ковной литературы, ни одной монашеской реформы не родилось в
южных краях. Только слабостью религиозных центров можно объяс­
нить исключительный успех ересей, которые распространялись от Про­
ванса до Тулузы. Этим же, безусловно, объясняется и более слабое вли­
яние духовенства на высшие классы светского общества, благодаря чему
те чувствовали себя гораздо свободнее, сформировав свою, совершен­
но светскую мораль. Предписания куртуазной любви так широко рас­
пространились вспоследствии потому, что отвечали потребностям но­
вого рыцарского класса. Они помогали ему осознать себя как нечто
особенное. Любить не так, как все, не означает ли чувствовать себя дру­
гим?
Никого не удивляло или почти не удивляло, если рыцарь тщатель­
но высчитывал, сколько ему причитается добычи или выкупа, если он,
приехав в поместье, собирал со своих крестьян большие подати. Ба­
рыш и прибыль были узаконены. Но только при одном условии, если
потом щедро тратились. «Я могу поклясться, - говорит один трубадур,
которого упрекали в разбое, - что беру только для того, чтобы отдать, а
не для того, чтобы копить» (277). Не скроем, что нам кажется подозри­
тельной та настойчивость, с какой жонглеры, профессиональные по­
прошайки, воспевают, как главную добродетель, щедрость «дамы и ко­
ролевы, украшенной всеми достоинствами». Разумеется, среди мелких
и средних сеньоров, а скорее всего, и среди самых богатых баронов
встречались как скупые, а может, просто-напросто осмотрительные, ко­
торые предпочитали складывать в сундуки не часто попадающиеся
монеты, так и весельчаки, готовые все растратить. Позволяя течь сквозь
пальцы легко приобретенному богатству, благородный утверждал свое
превосходство над средним классом, опасающимся за свое будущее и
более расчетливым. Щедрость и любовь к роскоши были не единствен­
ными формами столь хвалимой всеми расточительности. Летописец со­
хранил для нас свидетельство об удивительном соревновании в расто­
чительности, которое послужило зрелищем, собравшим в Лимузене весь
«большой двор». Один рыцарь засеял серебряными монетами вспахан­
ное поле, другой для того, чтобы приготовить обед, приказал топить

304
 Том II

печь свечами, третий из похвальбы приказал сжечь живьем тридцать

лошадей (278). Что мог подумать купец об этом соревновании, кото­
рое невольно приводит на память рассказы этнографов? Понимание
чести вновь является водоразделом между различными группами лю­
дей.
Итак, сословие благородных выделяется своими возможностями,
особым родом богатства, образом жизни и моралью, а значит, оно гото­
во обратиться в класс с юридически оформленными привилегиями, ко­
торые станут наследственными. Произошло это к середине XII века. С
этих пор по отношению к членам этого сословия все чаще будет упот­
ребляться слово «gentilhomme» - человек хорошего «gent», рода, что
свидетельствует о возрастающем значении, которое придавали крови.
Окончательное оформление класса произойдет благодаря ритуалу -
ритуалу посвящения в рыцари.

Г л а в а III. РЫЦАРСТВО

1. Посвящение в рыцари
Начиная со второй половины XI века различные тексты, количе­
ство которых будет со временем только увеличиваться, начинают со­
общать о том, что то в одном месте, то в другом произошла церемония,
цель которой «сделать рыцаря», как говорится в этих документах. Ри­
туал посвящения состоял из нескольких ступеней. Посвящаемому,
обычно едва вышедшему из подросткового возраста, рыцарь в годах
сначала передавал оружие, которое свидетельствовало о будущей про­
фессии, и опоясывал его мечом. Затем следовал могучий удар: «назва­
ный отец» наотмашь, ладонью ударял юнца или по затылку, или по щеке;
давал «оплеуху» или «зашеину», как говорится во французских тек­
стах. Для чего? Испробовать силу и крепость? Или, как считали уже в
средние века некоторые толкователи, для того, чтобы юнец, по словам
Раймунда Луллия, помнил до конца своих дней данную клятву? По­
эмы охотно изображают стойкость героя: не дрогнув, он выдерживает
удар, единственный, как замечает один летописец, который рыцарь
должен был оставить без ответа (279). Из других источников мы зна­
ем, что пощечины были в ходу и в области юриспруденции, ими пользо­
вались как средством для запоминания, правда, давали чаще свидете­
лям судебного разбирательства, чем самим тяжущимся. Но на деле, этот
удар, от которого получила свое название и вся церемония, -
l'adoubement, если переводить дословно, означает «ударение», само
французское слово происходит от старинного германского корня - имел
305
 М.Блок

совершенно иной, вовсе не рациональный смысл. Считалось, что бла­

годаря удару от посвящающего к посвящаемому телесным образом пе­
редается некий импульс, как передается благодать от епископа к кли­
рику, которого он рукополагает в священники. Обряд посвящения часто
завершался спортивным соревнованием. Вновь посвященный должен
был, скача на лошади, проткнуть копьем чучело - рыцарский доспех,
прикрепленный к столбу.
Как по происхождению, так и по сути посвящение в рыцари связа­
но с теми обрядами инициации, которые так характерны для перво­
бытных обществ и античного мира. Примеров подобных обрядов мно­
го, форма у них была разная, а суть одна: с их помощью юноша
становился полноценным членом определенной группы, куда до этого
не был допущен. У германцев подобный обряд приобщал молодых к
сообществу воинов. Он состоял обычно в передаче оружия - в Англии,
несколько позже, к нему присоединяли еще и стрижку волос, - обряд
этот описал еще Тацит, но существовал он и в эпоху нашествий, чему
мы имеем подтверждение в нескольких текстах. Преемственность гер­
манского ритуала и ритуала посвящения в рыцари несомненна. Но по­
скольку изменилась обстановка, то изменился и тот смысл, каким на­
полняли его люди.
У германцев все свободные люди были воинами. И значит, не было
ни одного юноши, который не имел бы права на обряд инициации и
получение оружия, по крайней мере, в тех местах, где практиковали
именно передачу оружия, так как мы не знаем, был ли именно такой
обряд распространен повсеместно. Что же касается феодального об­
щества, то главной его чертой было выделение профессиональных во­
инов в отдельную группу, куда входили вассалы-воины и их сеньоры.
Таким образом, старинный обряд инициации должен был относиться к
ограниченному числу людей и лишиться того социального аспекта,
который хоть в не явной форме, но был в нем заложен. Древний ритуал
делал молодого человека членом «народа». Но «народ», в старинном
понимании этого слова: небольшое сообщество свободных людей, к
этому времени перестал существовать. Ритуал стал для молодого че­
ловека возможностью сделаться полноценным членом класса. Но у это­
го класса еще не было четко очерченных границ. Поэтому в некоторых
областях этот ритуал исчез; похоже, что именно так случилось среди
англосаксонцев. В странах, где сохранялись франкские обычаи, этот
ритуал, наоборот, удержался, но он не был повсеместным и перестал
быть обязательным.
По мере того как рыцарство все более четко осознавало себя как
особую социальную группу, отделяясь от общей массы «невооружен­
ных» и ставя себя выше нее, ему все настоятельнее требовался некий
формальный акт, который свидетельствовал бы о приобщении нового

306
 Том II

члена к этой группе избранных. Новый член мог быть юнцом, рожден­
ным в «благородной» среде, который получил право находиться среди
взрослых, этим новым членом мог быть счастливец из другого сосло­
вия, что случалось гораздо реже, который благодаря своему недавно
завоеванному могуществу, силе или отваге оказался равным членам
старинных родов. Начиная с XI века сказать в Нормандии о сыне бога­
того вассала: «он не рыцарь», значило сказать, что он еще ребенок или
подросток (280). Безусловно, желание ознаменовать зримым для глаз
действом обретение иного юридического статуса, как это было с лю­
бым договором, весьма характерно для средневекового общества; сви­
детельство этому необычайно живописные обряды принятия в профес­
сиональные цеха подмастерьев. Обряды, ритуалы, формальности
способствовали тому, что перемена осознавалась и чувствовалась осо­
бенно остро. Широкое распространение посвящения было тоже свиде­
тельством перемены - перемены, которая произошла с самим рыцар­
ством.
На протяжении первого этапа феодализма рыцарем-шевалье назы­
вали либо действительно всадника (le cheval по-французски лошадь, а
шевалье - всадник), либо того, кого лично обязывали таковым быть.
Так называли тех, кто сражался на лошади в полном вооружении. Так
называли тех, кому, пожаловав феод, вменяли в обязанность явиться
на лошади в полном вооружении. Но времена изменились, и для того
чтобы называться рыцарем, мало стало обладания феодом, а тем более,
причастности к такой условной категории как особый образ жизни. Не­
обходим стал ритуал посвящения. Осознали это примерно в середине
XII века. Вошедший в употребление около 1100 года языковый оборот
подчеркивает значимость свершившегося: с этих пор уже не «делают»
(«fait») рьщаря, его «размещают» («ordonne») среди ему подобных. Так
в 1098 году говорит граф де Понтьё, готовясь опоясать мечом будуще­
го Людовика VI (281).
Сообщество посвященных рыцарей представляло собой «порядок»,
«орден». Слово это было книжным, церковным, но им стали пользо­
ваться мирские, хотя совсем не собирались, по крайней мере поначалу,
уподобляться монашеским орденам. В словаре христианских писате­
лей слово ordo, заимствованное из римской античности, означало со­
общество как мирское, так и церковное. Но сообщество упорядочен­
ное, строго ограниченное, совершенное. По сути дела, особый институт.
А не обычную действительность.
Но могло ли быть, чтобы в обществе, привыкшем во всем искать
знамения иного мира, ритуал передачи оружия, поначалу целиком и
полностью мирской, не стал со временем своеобразным священнодей­
ствием? Два древних обычая поспособствовали тому, чтобы в этом ри­
туале приняла участие и церковь.
307
 М.Блок

Первым обычаем было благословение меча. Изначально этот обы­

чай не имел никакого отношения к посвящению в рыцари. Просто-на­
просто все, что находилось на службе человека, заслуживало того, что­
бы оказаться под покровительством Господа и не стать ловушкой
дьявола. Крестьянин просил благословить его поле, стадо, колодец; мо­
лодожены - брачную постель; паломник - дорожный посох. Точно так
же и воин просил благословения для орудий, свойственных его про­
фессии. В старинном ломбардском требнике разве не находим мы мо­
литвы «над носимым оружием» (282)? И больше другого оружия та­
кой молитвы требовало то, которое юный рыцарь наденет в первый раз.
Будущий рыцарь возлагал на миг свой меч на алтарь, а вокруг него мо­
лились. Сохраняя общую схему благословения, обряд моления над ору­
жием очень рано постарались уподобить молитвенному обряду при по­
стрижении. Мы находим такие молитвы в служебнике, составленном
примерно около 950 года в аббатстве Святого Альбана Майенского.
Этот служебник, состоявший по большей части из молитв, заимство-
ваннных из более старых требников, очень быстро стал популярным и
распространился по всей Германии, северной Франции, Англии и был
известен даже в Риме, куда попал под влиянием двора Оттона. Благо­
даря ему и распространилось благословение меча «вновь опоясанно­
го». Но несмотря на всю свою значимость и торжественность, обряд
благословения был лишь прелюдией к главной церемонии.За ним сле­
довал традиционный обряд посвящения в рыцари.
Но и в этом обряде находилось место для церковников. Забота о
вооружении подростка обычно ложилась на рыцаря, который давно уже
утвердился в этом качестве: чаще всего это был его отец или сеньор. Но
случалось, что юнца опоясывал мечом прелат. Около 846 года папа Сер­
гий передал перевязь Каролингу Людовику II. И точно так же Виль­
гельм Завоеватель поручил посвящение одного из своих сыновей в
рыцари аббату Кентерберийскому. Понятно, что такая честь поруча­
лась не столько священнику, сколько князю церкви, сеньору многочис­
ленных вассалов. Но могли ли папы и князья церкви обойтись без рос­
кошного церковного обряда? В этих случаях литургия должна была
освятить весь обряд целиком.
Примерно так оно и было в XI веке. Правда, служебник Безансона,
который относится примерно к этому же времени, содержит только два
благословения меча, и оба они очень простые. Но из второго совершен­
но отчетливо явствует, что мечом опоясывал сам священник. Для того
чтобы найти по-настоящему церковное посвящение в рыцари, нужно
отправиться севернее, в области, лежащие между Сеной и Маасом, ко­
торые были подлинной колыбелью всех феодальных институтов. На­
шим самым древним источником здесь будет служебник реймсской про­
винции, составленный в начале XI века безвестным монахом, который
308
 Том II

вдохновлялся, с одной стороны, маенским служебником, а с другой, ме­

стными обрядами и обычаями. Кроме благословения меча, которое было
и в прирейнском оригинале, в литургию включены молитвы, касаю­
щиеся и других видов оружия и рыцарской символики: флажков, ко­
пья, щита; исключение сделано только для шпор - шпоры до самого
конца остались привилегией мирских, их привязывал только мирянин.
В этом же сборнике мы находим и благословение самого будущего ры­
царя, и пометку, что мечом его будет опоясывать сам епископ. После
двухсотлетней лакуны мы находим полностью разработанную церемо­
нию посвящения во французском служебнике Гильома Дюрана, епис­
копа Манда, составленного около 1295 года, однако сама церемония,
безусловно, датируется царствованием Людовика Святого. В этой це­
ремонии главенствующая роль принадлежит священнику, он не толь­
ко опоясывает посвящаемого мечом, но и дает ему пощечину; текст гла­
сит, что священник «метит» посвящаемого «рыцарским знаком». В XIV
веке мы встречаем повторение французского оригинала в «Римском
служебнике», что означает: этот ритуал стал официальным для всего
христианского мира. Иногда ему сопутствовали и дополнительные об­
ряды: очищающее омовение, как у крещающегося, и бдение над ору­
жием. Похоже, что эти обряды появились не раньше XII века и были
скорее исключением, чем правилом. Похоже также, что бдение не все­
гда было религиозной медитацией, если верить поэме Бомануара, слу­
чалось, что проходило оно вполне светски, под звуки вьелей (283).
Но не будем заблуждаться, религиозные церемонии никогда не
были главными в посвящении. Больше того, жизненные обстоятель­
ства зачастую препятствовали их исполнению. Разве не посвящали в
рыцари во все времена прямо на поле боя, до или после сражения? Сви­
детельство этому - удар мечом, который заменил пощечину в конце
средневековья и который дал Баярд своему королю после битвы при
Мариньяно. В 1213 году Симон де Монфор окружил сиянием благоче­
стия, как оно и подобало герою крестового похода, посвящение в рыца­
ри своего сына: под пение «Гряди, Господи» два епископа надевали ору­
жие на рыцаря, готовя его к службе Христу. У монаха по имени Пьер из
обители Во-де-Серне, который присутствовал на церемонии, эта тор­
жественность исторгла весьма знаменательный возглас: «О новизна в
рыцарском обряде! Неслыханная до сих пор новизна!» По свидетель­
ству Иоанна Сольсберийского (284), гораздо более скромное благосло­
вение меча к середине XII века еще не распространилось повсеместно,
хотя уже достаточно широко использовалось. Церковь стремилась пре­
образовать древний ритуал передачи оружия в таинство. Это слово,
часто встречавшееся под пером клириков, не было в ту эпоху столь зна­
чительным, каким стало потом; теология в те времена только делала
первые шаги и была далека от схоластической суровости позднего вре-

309
 М.Блок

мени, означало оно, судя по всему, любую церемонию освящения. Уси­

лия церкви полностью не осуществились, но нельзя сказать, что она
совсем не преуспела в них, в одних местах церковным обрядом посвя­
щения пользовались больше, в других меньше. Эти усилия свидетель­
ствовали о том, какое значение придавала церковь обряду посвящения
в рыцари, он должен был способствовать тому, чтобы рыцарство ощу­
щало себя как священное сообщество. И как каждый христианский
институт, рыцарство должно было быть украшено пышными легенда-
ми/гворить которые помогала агиография. «Когда во время мессы чи­
тают «Послания» святого Павла, - сообщает один литургист, - рыца­
ри стоят, чтобы отдать ему честь, поскольку он тоже был рыца­
рем» (285).

2. Кодекс рыцарской чести

Обратив внимание на рыцарство, церковь стремилась укрепить в
нем не только сословное единство. Она стремилась также воздейство­
вать и на моральные законы сформировавшейся группы. Прежде чем
возложить на алтарь свой меч, будущий рыцарь должен был принести
клятву, которая уточняла его будущие обязательства (286). Но не все
посвящаемые приносили ее, поскольку не все они проходили церемо­
нию освящения оружия. Однако Иоанн Сольсберийский, а вслед за ним
и другие церковные писатели стали считать, что даже те из рыцарей,
кто не произнес вслух клятвы, произнесли ее молчаливо, в своем серд­
це, принимая рыцарство. Мало-помалу формулы этих клятв, ставшие
правилами, проникли в различные тексты: сначала в молитвы, очень
часто необыкновенно красивые, которые читались нараспев в начале
церемонии; затем с неизбежными изменениями в различные произве­
дения светского характера. Например, мы читаем их в знаменитой по­
эме «Парсифаль» Кретьена де Труа, написанной где-то около 1180 года.
В следующем веке они займут несколько страниц в прозаическом ро­
мане «Ланселот», проникнут в песни немецких миннезингеров, встре­
тятся в пьесе «Мейснер», и, наконец, в небольшой дидактической фран­
цузской поэме, озаглавленной «Правила рыцарства». Это скромное по
объему произведение имело очень большой успех. Вскоре его переска­
зали венком сонетов итальянцы, Раймунд Луллий написал подража­
ние ему в Каталонии, а следом возникло множество литературных про­
изведений, перепевающих эту тему; к концу Средневековья символика
посвящения была исчерпана до конца, а рыцарский идеал, благодаря
стремлению возвысить его до невозможности, стал звучать фальшиво,
впрочем, и само рыцарство клонилось в то время уже к закату.

310
 Том II

Но в начале своего существования этот идеал не был лишен жиз­

ненности. Он возник из наложения двух норм морали, которые сти­
хийно возникли в общественном сознании: морали вассалов, главной
чертой которой была верность своему сеньору, и куртуазной морали
класса «благородных» людей; это совмещение совершенно отчетливо
отразит «Книга христианской жизни» епископа Бонизона де Сутри, для
которого рыцарь - это прежде всего вассал, наделенный феодом. Из
этих вполне светских норм нравственности новый кодекс позаимство­
вал те, которые больше всего соответствовали религиозному сознанию:
щедрость, стремление к славе, закон, презрение к покою, страданиям и
смерти; немецкий поэт Томасин писал, что «не стоит браться за ремес­
ло рыцаря тому, кто хочет жить тихо» (287). Мало-помалу эти мирские
нормы окрашивались в христианские тона, больше того, церковь ста­
рательно очищала их от традиционного мирского багажа, который в
них, безусловно, сохранялся. Однако на практике мирское по-прежне­
му главенствовало в рыцарстве, и это оставляло оскомину у всех, кто
старался его облагородить, - от святого Ансельма до святого Бернар­
да, - эта оскомина возродила к жизни старинный афоризм, преиспол­
ненный горечи: «Non militia, sed malitia» (не воин, а злодей) (288). Но
вместе с тем, мог ли какой-нибудь церковник повторить изречение: «Не
рыцарь, а злодей» - после того как церковь признала рыцарские доб­
родетели? К старым, но очищенным церковью правилам присоединят­
ся со временем и другие, носящие отпечаток уже безусловно духовных
устремлений.
И церковь, и литература требовали от рыцарей той набожности, без
которой, например, и Филипп Август не мог представить себе подлин­
ной «безупречности». Рыцарь должен был ходить к мессе «каждый
день» или, в крайнем случае, «по желанию», и поститься по пятницам.
При этом христианский герой продолжает оставаться воином. И не ждет
ли он, что благословение сделает его оружие особенно действенным?
Молитвы прямо отражают эту веру. Освященный - раз никому не при­
ходит в голову запретить извлекать его из ножен против личных вра­
гов или врагов своего господина, - должен служить в первую очередь
благим целям. Уже первые благословения X века делают ударение имен­
но на таком служении, и эта тема будет широко разрабатываться пос­
ледующими литургиями. Старинный идеал войны ради войны или вой­
ны ради добычи окажется дискредитированным. Мечом посвященный
будет защищать святую церковь и главным образом от язычников. Он
будет защищать вдов, сирот и бедняков. Он будет преследовать злоде­
ев. К пожеланиям общего характера прибавятся рекомендации част­
ные, касающиеся поведения в бою: нельзя убивать побежденного, если
он беззащитен; поведения в общественной жизни: не принимать учас­
тия в неправедном суде и не сеять измены; «а если это невозможно, -

311
 М.Блок

скромно прибавляет автор «Правил рыцарства», - то лучше уехать»;

касающиеся инцидентов в частной жизни - не давать дамам дурных
советов, помогать, «если можешь», ближнему в трудных обстоятель­
ствах.
Можно ли удивляться, что в жизни, сплетенной из обманов и наси­
лия, не так уж часто удавалось следовать этим правилам? Но может
возникнуть и другой вопрос: с точки зрения общественной морали и
морали христианской, не слишком ли короток список ценимых добро­
детелей? Однако судить не дело историка, его дело понимать. При этом
отметим, что список рыцарских добродетелей у светских писателей еще
короче, чем у церковных теоретиков и литургистов. «Самый высокий
орден, который создал Господь Бог, это рыцарский орден», - говорит
со свойственной ему выспренностью Кретьен де Труа. Однако после
столь значительного вступления правила, которые преподает «безуп­
речный» рыцарь юноше, надевая на него оружие, кажутся очень скуд­
ными. Хотя вполне возможно, Кретьен представляет скорее «куртуаз-
ность»болыпих княжеских дворов XII века, чем «безупречность»,
пронизанную духом религиозности, свойственную окружению Людо­
вика IX в следующем веке. Не случайно именно в этом веке и, очевид­
но, в той среде, где и жил святой рыцарь, родилась благородная молит­
ва, которая была включена в «Служебник» Гильома Дюрана, она
представляет собой своеобразное объяснение, почему скульпторы вы­
резали из камня рыцарей, которые до сих пор стоят у портала Шартрс-
кого и позади Реймсского соборов: «Святой Господь, Отец Всемогу­
щий...Ты позволил пользоваться на земле мечом, чтобы истреблять
уловки зла и защищать справедливость; ради защиты народа ты поже­
лал создать орден рыцарей... так расположи к добру сердце своего слу­
ги, чтобы он никогда не воспользовался этим мечом и другим тоже ради
обид и несправедливости, пусть всегда поднимает меч для защиты Спра­
ведливости и Права».
Вменив рыцарям идеальный долг воплощения справедливости,
церковь узаконила существование этого «ордена» воинов, который воз­
ник как результат неизбежного разделения общества и совместился с
рыцарством, прошедшим посвящение. «Господи! После падения ты
разделил всех людей на три сословия», - читаем мы в одной византий­
ской молитве. Признание церкви означало для класса рыцарей офици­
альное утверждение его социального превосходства - того, которое
давно уже сложилось фактически. Разве не говорится в правоверных
«Правилах рыцарства», что рыцарей должно чтить превыше всех дру­
гих людей, и выше них только священники? В романе «Ланселот» пос­
ле объяснения, как возник орден рыцарей: «ради защиты слабых и мир­
но живущих», рисуется в свойственном средневековой литературе
символическом духе образ лошади, он воплощает собой народ, кото-
41?
 Том II

рый «послушен» благородному рыцарству. «Ибо уместно, чтобы над

простым народом восседали рыцари. И точно так же, как, оседлав ло­
шадь, сидящий в седле направляет ее, куда захочет, так же рыцарь дол­
жен, куда хочет, вести свой народ». Позже Раймунд Луллий, ничуть не
тревожась, что слова его несовместны с христианским духом, провоз­
гласит, что «правильный порядок» состоит в том, чтобы рыцарю «обес­
печивали благосостояние» «труды и усталость» его людей (289). Умо­
настроение, которое как нельзя лучше способствовало зарождению и
расцвету знати.

Г л а в а IV. ПРЕВРАЩЕНИЕ
«БЛАГОРОДНЫХ» ПО ФАКТУ
В «БЛАГОРОДНЫХ» ПО ПРАВУ

1. Наследственное право посвященных

и процесс превращения в благородных
В ордене Храмовников, основанном около 1119 года ради защиты
отвоеванных территорий в Святой Земле, было две группы воинов, они
различались одеждой, оружием и рангом: в первой, верхней были ры­
цари, во второй, нижней были простые воины: белые плащи и коричне­
вые. Разумеется, поначалу в основе разделения этих групп лежал со­
всем не социальный принцип. Самая старая редакция «Правил»
относится к 1130 году, и в ней нет никаких точных указаний по этому
поводу. Очевидно, вопрос, в какую группу попадет новичок, решался
совместно и был коллективным мнением. Вторая редакция «Правил»,
которая была создана спустя век, регламентирует разделение с юриди­
ческой жесткостью. Для того чтобы получить белый плащ, постригае­
мый в орден должен был уже принять посвящение в рыцари. Но и это­
го не было достаточно. Кроме того, он должен был быть «сыном рыцаря
или потомком рыцарей по отцовской линии», иными словами, как го­
ворится в другом месте, «он должен был быть благородным». «Потому
что, - уточняет в дальнейшем текст, - только при этом условии чело­
век может и должен получить рыцарство». Более того, случилось так,
что один послушник скрыл свое рыцарское происхождение и оказался
среди простых, - история сохранила нам один такой факт, - что же с
ним было? Когда об этом узнали, его заковали в кандалы (290). Даже в
среде солдат-монахов XIII века чувство кастовой гордости, из-за кото­
рого они сочли преступлением добровольное понижение, говорило
громче, чем христианское смирение. Что же произошло между этими

313
 М.Блок

двумя датами: 1130 год и 1250 или около того? Ничего иного, как превра­
щение права на посвящение в рыцари в наследственную привилегию.
В странах, где сохранилась или была возрождена традиция законо­
дательства, регламентирующие тексты уточняли новое право. В 1152
году «примиряющее уложение» Фридриха Барбароссы вместе с запре­
том «мужланам* ношения копий и мечей, - оружия рыцарей, - объяв­
ляло «законным рыцарем» только того, у кого были предки - рыцари;
другое уложение 1187 года запрещало сыновьям крестьян принимать
посвящение. В 1140 году король Рожер II Сицилийский, в 1234 году
король Иаков I Арагонский, в 1294 граф Карл II Провансальский по­
велели посвящать в рыцари только потомков рыцарей. Во Франции не
существовало такого закона. Но судебная практика королевского суда
при Людовике Святом была весьма строгой. Равно как и нормы приня­
тых обычаев. Без особой милости короля никакое посвящение в рыца­
ри не могло считаться законным, если у посвященного отец или какой-
нибудь предок по отцовской линии не был рыцарем (вполне возможно,
что примерно в это время провинциальные обычаи, шампанский уж
точно, стали признавать передачу знатности и от «материнского живо­
та»). Похоже так же, что передачу знатности по материнской линии
признавало и кастильское право, что-то подобное, правда, не очень от­
четливо выраженное, мы находим в «Siete Partidas», большом сборни­
ке законов, составленном около 1260 года королем Альфонсом Муд­
рым. Удивительно совпадение этих законов как по времени, так и
текстуально не только между собой, но и с правилами ордена Храмов­
ников, который был интернациональным. На континенте - в Англии,
как мы увидим, были некоторые особенности - эволюция высших клас­
сов происходила в едином ритме (291).
Но ни суды, ни государи, воздвигая этот барьер, не понимали, что
формируют новый этап. Большинство посвящаемых уже и так были из
рыцарской среды. В глазах все больше обособлявшейся группы только
рождение, «поручитель преемственности старинной чести», как ска­
жет Раймунд Луллий, могло помочь поддерживать тот образ жизни, к
которому обязывала передача оружия. «Господи! Как дурно вознагра­
дили славного воина: сын виллана посвятил его в рыцари!» - восклик­
нет автор «Жирара Руссильонского», написанного где-то около
1160 года (292). Однако неприязнь к низкорожденным, которая зву­
чит в этих строках, свидетельствует о том, что это был не единичный
случай. Не было закона, не было обычая, который отсекал бы низко-
рожденных полностью. Больше того, временами эти низкорожденные
были просто необходимы для пополнения войска, поскольку в силу за­
крепившегося за рыцарством сословного предрассудка нельзя было сра­
жаться вооруженным до зубов верхом на лошади, не будучи посвящен­
ным в рыцари. Еще в 1302 году, накануне битвы при Куртре,

314
 Том II

фламандские князья, нуждавшиеся в кавалерии, посвятили в рыцари

несколько богатых горожан, которым их богатство давало возможность
приобрести лошадь и вооружиться (293). День, когда фактически пе­
редаваемое по наследству, но при этом не исключающее и других воз­
можностей право быть рыцарем, станет узаконенной и строго соблю­
даемой привилегией, будет великим днем, пусть даже современники
не отдавали себе в этом отчета. Глубокие социальные изменения, за­
тронувшие пограничье рыцарства, потребовали от него этих драконов­
ских мер.
В XII веке родилась новая социальная группа, обладающая силой
и возможностями: городской патрициат. Богатые купцы охотно поку­
пали сеньории, и многие из них для самих себя или для своих сыновей
не отказались бы и от «рыцарской перевязи»; профессиональные вои­
ны, занимающиеся своим ремеслом из поколения в поколение, не мог­
ли не отметить появления этих людей, с совершенно чуждым им мен­
талитетом и образом жизни, которые к тому же были гораздо
многочисленнее, чем случайные солдаты из низкорожденных, которые
наряду с высокорожденными становились кандидатами в рыцари; по­
явление этих людей не могло не внушить беспокойства. Благодаря епис­
копу Отгону Фрейзингенскому мы знаем, как болезненно отнеслись
немецкие бароны к посвящению в рыцари «людей недостойного рода»
в северной Италии, увидев в этом недостойное злоупотребление. Во
Франции Бомануар показал очень ясно, как нувориши торопятся вкла­
дывать свои деньги в землю, вынуждая тем самым королей принимать
необходимые предосторожности для того, чтобы покупка феода не урав­
нивала богача в правах с наследственным рыцарем. Сословие закрыва­
ет к себе доступ, когда чувствует угрозу посягательства.
Но не будем считать, что воздвигнутые препятствия были непрео­
долимыми. Класс власть имущих не может превратиться в наследствен­
ную касту без того, чтобы не изгнать из своих рядов вновь возникшие
силы, неизбежное появление которых является законом жизни; но, обо­
собившись, этот класс начинает чахнуть и перестает быть дееспособ­
ным. Изменение юридических норм в конце феодального периода в
конечном счете вело не столько к строгому запрету появления новых
членов из новых слоев, сколько к строгому контролю за их появлени­
ем. Любой рыцарь обладал правом посвящения в рыцари. Так, по край­
ней мере, продолжают считать три героя Бомануара, появившиеся на
свет в конце XIII века. Сами они рыцари, но им не хватает четвертого
рыцаря, статиста, присутствия которого требовал обычай. Препятствие
их не пугает. Они подходят к первому встречному крестьянину, ударя­
ют его мечом и провозглашают: «Будь рыцарем!» Но подобный посту­
пок в эти времена был уже превышением собственных прав; за подоб­
ный анахронизм в качестве наказания полагался большой штраф.

315
 М.Блок

^ь в эти времена мог открыть доступ к рыцарству только тому,

.о по родству уже принадлежал к этому клану. Однако если посвяща­
емый не принадлежал к нему, то посвящение было все-таки возможно.
Но только в том случае, если было разрешено той единственной влас­
тью, которой общественное мнение приписывало исключительное пра­
во отменять общепринятые правила, властью короля. По словам Бома-
нуара, только король мог вводить «новшества».
Начиная с царствования Людовика Святого, именно такой была
практика королевского двора. Очень скоро в окружении Капетингов
возник обычай облекать разрешение в форму письма королевской кан­
целярии, это письмо чуть ли не с момента возникновения стало назы­
ваться «грамотой на благородство», ведь стать рыцарем означало срав­
няться с «благородными по рождению». Первые грамоты, которым
предстоит такое большое будущее, датируются царствованием Филип­
па III или Филиппа IV. Порой король пользовался своим правом с тем,
чтобы, согласно старинному обычаю, вознаградить на поле битвы му­
жество храбреца: так Филипп Красивый сделал рыцарем лекаря вече­
ром после битвы при Монс-ан-Певель (294). Но чаще все-таки рыцар­
ством жаловали за долгую службу или в силу достигнутого высокого
социального положения. В результате акта посвящения кроме нового
рыцаря возникала еще и наследственная передача этого титула от по­
коления к поколению, иными словами, возникал новый рыцарский род.
Законодательство и практика сицилийцев были такими же. То же са­
мое происходило и в Испании. В Священной Римской империи уложе­
ния Фридриха Барбароссы ничего подобного не предполагали. Но вме­
сте с тем нам известно, что император считал себя вправе превращать в
рыцарей простых солдат (295), значит, он не считал себя лично связан­
ным теми, на первый взгляд, категорическими запретами, которые сам
же возвел в закон. К тому же, начиная со следующего царствования, на
императоров безусловно повлиял пример сицилийцев, с которыми по­
чти на полвека они объединили свои короны. С царствования Конрада
IV, который начал править самостоятельно в 1250 году, мы видим не­
мецких самодержцев, которые снисходят к тем, кто не удостоился быть
рыцарем по рождению, и дают им письменные разрешения на «приня­
тие перевязи».
Разумеется, установить монополию на подобные посвящения мо­
нархам удалось не без труда. Даже Рожер II Сицилийский был вынуж­
ден сделать уступку, передав такое же право аббату делла Кава. Во
Франции сеньоры и прелаты сенешальства Бокэр еще в 1298 году пре­
тендовали на право - успешно или нет, нам неведомо, - посвящать в
рыцари горожан (296). Сопротивление было особенно сильным со сто­
роны могущественных феодалов. В царствование Филиппа III коро­
левский суд начал дело против графов Фландрии и Невера, обвиня-

316
 Том II

мых в том, что «по собственной воле» посвящали в рыцари вилланов,

которые на деле были очень богатыми людьми. При Валуа уже не было
столь жестких порядков, поэтому графы и герцоги с бблыпей легкос­
тью присваивали себе эту привилегию. В Империи право открывать
доступ к рыцарству новым социальным слоям было в конце концов
поделено; его имели владеющие территорией князья и с 1281 года епис­
коп Страсбургский (297), в Италии такое право имели городские ком­
муны, и это было, начиная с 1260 года, во Флоренции. По сути, речь
идет о разделении королевской прерогативы, не больше. Принцип: толь­
ко самодержец имеет право понизить воздвигнутую стену, оставался в
силе. Более серьезной была другая ситуация: случалось, что в силу сво­
его положения люди - а таких было немало - начинали считаться при­
надлежащими к рыцарскому сословию, не имея на это никаких закон­
ных оснований. Поскольку класс благородных продолжал отличаться
от остальных своими возможностями и образом жизни, то, нисколько
не думая о законе, общественное мнение никогда не отказывало в «бла­
городстве* владельцам воинских феодов, хозяевам сельских сеньорий,
воинам, состарившимся, нося доспехи, - вне зависимости от их проис­
хождения все они считались посвященными в рыцари. Титул рождал­
ся молвой и от долгого употребления из поколения в поколение стано­
вился реальностью, с которой приходилось считаться: никто уже не
думал отнимать его у семьи, которая его носила. Единственное, на что
могли рассчитывать власти, была некоторая сумма денег, которую нуж­
но было заплатить за то, чтобы узаконить беззаконие.
Мы подошли к главному, нужно признать, что подготовлявшийся
на протяжении долгих лет переход от фактического наследования к
юридическому не мог осуществиться без окрепшей королевской или
княжеской власти, которая только одна и могла как ввести строгий со­
циальный контроль, так и упорядочить систему в целом, санкциониро­
вав неизбежные и спасительные пути, ведущие от одного порядка к
другому. Если бы не существовало парижского парламента, а у парла­
мента не было бы власти и силы добиваться осуществления своих тре­
бований, то в королевстве любой мелкопоместный дворянчик продол­
жал бы хлопать мечом, производя новых рыцарей.
Но нет такого общественного института, который бы в руках вечно
нуждающегося государства не превратился бы в аппарат для изготов­
ления денег. Право на посвящение не избежало этой участи. Как все
бумаги королевской канцелярии, королевские письма за редчайшим
исключением выдавались за деньги. Надо сказать, что иной раз плати­
ли за то, чтобы родство не подтвердилось (298). Филипп Красивый,
похоже, был первым государем, который открыто превратил звание
рыцаря в товар. В 1302 после поражения при Куртре королевские по­
сланцы стали объезжать провинции, ища желающих стать «благород-
317
 М.Блок

ными» и продавая рабам их свободу. Однако не видно, чтобы подобная

практика стала во Франции и вообще в Европе повсеместной, не видно
и того, чтобы она принесла большие доходы. Позже короли научились
извлекать из продажи патентов на дворянство выгоду, пополняя этими
суммами свою казну, а богачи, покупая эти патенты и внося требуемую
сумму денег, получили средство избавляться от налогов, от которых
была избавлена знать. Но до середины IX века фискальные привиле­
гии знатных оставались весьма неопределенными, точно так же, как и
налога, которых требовало государство. Коммерческой практике в от­
ношении рыцарства мешала сословная гордость, необыкновенно раз­
витая в рыцарской среде - как-никак к этому сословию причисляли
себя и принцы; рыцари никогда бы не позволили умножать милости,
которые в их глазах выглядели оскорблением. И если доступ к сосло­
вию наследственных рыцарей, говоря строго, не был закрыт наглухо,
то проникать в него можно было через очень узкую щель, что и повлек­
ло за собой такое бурное возмущение против этого сословия. Во Фран­
ции оно разразилось в XIV веке. Что красноречивее свидетельствует о
прочной структуре класса и его исключительности, как не яростные на
него нападки? «Бунт неблагородных против благородных» - эти сло­
ва, почти официально употребляемые во время Жакерии, открывают
суть происходившего. Точно так же, как перечень участников боевых
действий. Богатый горожанин, первый глава магистрата первого из
славных городов, Этьен Марсель объявил себя врагом благородных. В
царствование Людовика XI или Людовика XIV он сам был бы одним
из них. Период с 1250 примерно по 1400 год был на европейском кон­
тиненте временем самой строгой социальной иерархии.

2. Превращение потомков рыцарей

в привилегированное сословие
Для того чтобы рыцарство стало «сословием благородных», таких
мер, как ограничение доступа к получению рыцарского достоинства
теми, кто из поколения в поколение уже получали его, и награждение
им чужаков в виде исключительной милости, было недостаточно. Идея
знатности требовала, чтобы рождение как таковое обеспечивало при­
вилегии. Знатность не могла зависеть от обряда, который мог совер­
шиться, а мог и не совершиться, поскольку знатность - это, в первую
очередь, безусловность авторитета и приоритета. За рыцарем превос­
ходство признавалось по двум статьям: как «узаконенного» воина и как
вассала с самыми высокими обязательствами - помощи в бою и сове­
тов на суде, обе эти статьи постепенно превратились в точный юриди­
ческий кодекс. Начиная с конца XI века и до начала XIII похожие пра-

318
 Том II

вила перекликались друг с другом по всей феодальной Европе. Для того

чтобы пользоваться преимуществами, человек должен был добросове­
стно выполнять свой вассальный долг: «Иметь вооружение и лошадь,
и если только ему не мешает старость, служить в войске, участвовать в
сражениях, в судебных заседаниях и судах» - гласит каталонский «Ус­
тав». И еще этот человек должен был быть посвящен в рыцари. Повсе­
местное ослабление вассальных связей повело к тому, что на первом
условии стали настаивать все меньше и меньше. Более поздние доку­
менты чаще всего обходят его молчанием. Зато второе оставалось дей­
ственным на протяжении долгого времени. В 1238 году в частном со­
глашении семьи, владевшей на долевых условиях замком Л а Гард-Герен,
предпочтение отдается младшему сыну перед старшим, если младший
станет рыцарем, а старший нет. А что случится, если вдруг сыну
рыцаря будет отказано или сам он откажется от посвящения? Или
слишком долго задержится в «конюших», так называли всех тех, кто
дожидался рыцарства, поскольку благородные юнцы в ожидании по­
священия держали стремя своим более удачливым товарищам. Если
юноша пересекал возрастной барьер, который в разных странах был
разным: двадцать пять лет во Фландрии и Геннегау (Эно), тридцать в
Каталонии, - то он навсегда переходил в «мужланы» (299).
Но чувство сословного достоинства было настолько развито к это­
му времени, что подобные требования не могли остаться в силе надол­
го. Исчезали они поэтапно. В Провансе в 1235 году и примерно в то же
самое время в Нормандии вне зависимости от посвящения в рыцари за
сыном, но только за сыном, уже признавались сословные наследствен­
ные права. А если у этого сына тоже есть сын? Провансальское право
разъясняет, что этот сын должен получить личное рыцарство, если он
хочет разделять эти привилегии. Еще красноречизее королевские хар­
тии, касающиеся жителей Оппенгейма в Германии: в 1226 году одина­
ковые права даются рыцарям; начиная с 1226 года «рыцарям и сыновь­
ям рыцарей», а в 1275 году - «рыцарям, их сыновьям и внукам» (300).
Но как не устать считать поколения? Безусловно, торжественное по­
лучение оружия продолжало оставаться долгом благородного юноши,
рожденного в этом сословии, и, если этого не происходило, то соци­
альный статус юноши несколько понижался. Удивляет странный пред­
рассудок, существовавший у провансальских графов, выходцев из Бар­
селоны: обряд посвящения считался у них предвестником скорой
смерти, и его оттягивали, насколько это было возможно (301). Посколь­
ку этот обряд гарантировал наличие полного комплекта вооружения,
французские короли, начиная от Филиппа Августа и кончая Филип­
пом Красивым, старались принудить всех молодых людей из рыцар­
ских семей пройти через него. Но им это не удавалось. Больше того, не
удалось королям и собирать штрафы за отказ от церемонии или нала-

319
 М.Блок

дить выгодную продажу разрешений на этот отказ; дело кончилось тем,

что королевская администрация ограничилась изданием указа, кото­
рый предписьгеал в случае приближения войны просто-напросто иметь
оружие.
Этот процесс завершился почти во всех странах к концу XIII века.
С этих пор принадлежность к классу благородных определялась не ста­
ринным обрядом инициации, превратившимся в правило благопри­
стойности, которое тем не менее редко когда соблюдалось из-за боль­
ших расходов, а рождением, которое давало право на наследственное
пользование теми выгодами, какие когда-то принес этот обряд. Бома-
нуар писал, что «благороден тот, кто происходит от рыцарей». Самое
позднее разрешение на рыцарское посвящение было дано королевской
канцелярией Франции около 1284 года, человеку, который не принад­
лежал ни одному рыцарскому дому, и все его потомки без всяких до­
полнительных условий получили «привилегии, права и вольности, ко­
торыми по обычаю пользуются потомки, рожденные от благородных
родителей» (302).

3. Права благородных
Свод правил, общий для «благородных женщин» и для «благород­
ных мужчин» в той мере, в какой позволяла разница полов, сильно от­
личался в деталях по разным странам. Он отрабатывался на протяже­
нии долгого времени и претерпел существенные изменения. Мы
ограничимся самой общей характеристикой этих кодексов, таких, ка­
кими они сложились на протяжении XIII века.
По традиции главной формой зависимости, присущей высшему со­
словию, был вассалитет. Но и вассалитет точно так же, как все другие
институты, связанные с этим сословием, стал его монополией. Когда-
то благородным становились, превратившись в вассала. Теперь поря­
док стал обратным: стало невозможным быть вассалом, то есть держа­
телем «военного» или «вольного» феода, не будучи уже среди
благородных по рождению. Это правило принято повсеместно к се­
редине XIII века. Между тем возрастание богатства буржуазии и необ­
ходимость в деньгах, которую так часто испытывали старинные семей­
ства, не позволяли соблюдать его слишком строго. Множество
посягающих на благородство не соблюдали его на практике, что вело к
немалому количеству злоупотреблений, но дело ограничивалось не
только практикой, в правовом уложении были предусмотрены исклю­
чения. Общим исключением было признание благородства за рожден­
ным благородной матерью от неблагородного отца (303). Другие ис­
ключения были частными. Последние всегда были обращены в пользу

320
 Том II

монарха, который один только мог устранить подобные нарушения со­

циального порядка и не имел привычки бесплатно раздавать свои ми­
лости. Феод чаще всего был сеньорией, и необходимость управлять
мелкими людьми считалась несовместимой с достоинством благород­
ного. А как обстояло дело с управлением подвассалов? Если подвассал
был благородным, а владелец сеньории - нет, то хозяин не имел права
на оммаж от своего держателя, тот был обязан только платить ему по­
дати и налоги. Феодала из неблагородных лишали права приносить
оммаж и вышестоящему сеньору, церемония сводилась к клятве вер­
ности, и был исключен поцелуй как излишний знак равенства. Владель­
цу из неблагородных были запрещены некоторые формы принужде­
ния и поощрения своих подчиненных.
Вассалы-воины издавна подчинялись иным правовым нормам, не­
жели все остальные. Их судили другие суды, их феоды наследовались
по-иному, чем другое имущество. Особый отпечаток носило и их се­
мейное положение. Когда обладатели феода - военной службы преоб­
разились в аристократию, обязательства, исполняемые по обычаю, прев­
ратились в семейную профессию. И с этой точки зрения, знаменательно
изменение названия: тот, кто поначалу именовался «бальи» - этот ин­
ститут описан в начале этого тома (304) - со временем стал называться
«благородный охранитель». Сословие, обязанное своими главными осо­
бенностями воспоминаниям о старинных институтах, естественно, со­
храняло в правовых нормах достаточно много архаизированных черт.
Были и другие особенности, которые выявляли еще определеннее
социальное превосходство этого сословия и его активность. Есть ли,
например, более эффективное средство, чем запрет мезальянсов, если
речь идет о чистоте крови? Но этот закон существовал только в импор­
тированном феодализме, на Кипре, например, и в иерархизированной
Германии. Как мы увидим впоследствии, в немецкой, строго организо­
ванной аристократической иерархии запрет неравных браков существо­
вал только для самого высшего слоя, а не для мелких аристократов,
потомков сеньориальных чиновников. В других же местах продолжа­
ло действовать воспоминание о старинном единстве свободных людей,
что сказывалось если не на практике, то в теории: в отсутствии регла­
ментации браков. Зато повсеместно некоторые крупные религиозные
общины, которые до этих пор проявляли аристократизм только в том,
что отказывались принимать в свое лоно потомков рабов, приняли ре­
шение принимать отныне только благородных (305). Точно так же по­
всюду, где-то раньше, а где-то позже, благородный был защищен осо­
бым законом от неблагородного; для благородных был особый
уголовный кодекс, и штрафы, которые они платили, были больше, чем
у людей обыкновенных; кровная месть считалась неотделимой от но­
шения оружия, и в конце концов стала привилегией благородных; в за-
I! - 8 1 7 2 321
 М.Блок

коне против роскоши им тоже было отведено особое место. О том зна­
чении, которое стали придавать родству, поскольку с ним были связа­
ны привилегии, говорит изменение, произошедшее с опознавательным
значком, который был нарисован у рыцаря на щите или выгравирован
на печати: значок превратился в герб, ставший наследственным, и его
передавали из поколения в поколение, чаще всего без имущества, а
иногда вместе с феодом. Сначала гербы появились в королевских и
княжеских семействах, где чувство сословной гордости было особенно
велико, но их быстро подхватили и семьи куда более скромные, в кон­
це концов использование символических значков, обозначающих не­
прерывность преемственности, сделалось монополией домов, которые
считались благородными. И еще одна привилегия: избавления от по­
датей как такового в те времена еще не существовало, но обязанность
воевать и иметь военное снаряжение, которая из старинной вассаль­
ной превратилась в почетный долг благородных, избавляла их от об­
щих для всех податей и пошлин.
Права, предоставляемые рождением, казалось, должны были бы
быть неотъемлемыми, но это было не совсем так: благородный мог их
лишиться, если занимался деятельностью, которая считалась несовме­
стимой с величием его сословия. Разумеется, точные основания для
лишения этих прав тогда еще не были разработаны. Но, например, мно­
гие городские статуты запрещали благородным заниматься торговлей,
правда, в этом случае речь шла скорее о поддержании монополии бур­
жуазии на торговлю, чем о поддержании сословной гордости соперни­
ков. Зато повсеместно и единодушно несовместимым с воинской чес­
тью было признано занятие земледелием. Парижский парламент
постановил, что если рыцарь получил держание виллана, он не имеет
права по своей воле подчиняться и исполнять сельские работы. «Воз­
делывать и копать землю, возить на спине осла дрова и навоз» - этих
действий по провансальскому ордонасу достаточно, чтобы автомати­
чески лишиться всех рыцарских прав. В том же Провансе благородной
женщиной считалась та, которая «не подходила ни к печи, ни к корыту,
ни к мельнице» (306). Определяющей чертой класса благородных ста­
ла его социальная функция: благородный должен был быть верен и
должен был быть вооружен. Эта знать не стала сословием посвящен­
ных, она осталась и останется классом образа жизни.

4. Английские особенности
В Англии, куда и вассалитет, и рыцарство были импортированы,
эволюция сословия благородных поначалу шла почти так же, как на
континенте. Но в XIII веке эта эволюция пошла совершенно особым
путем.
322
 Том II

Для всемогущих хозяев Англии остров представлял собой прежде

всего ресурс для удовлетворения их, поистине имперских, амбиций,
поэтому и нормандская династия, и анжуйская прилагали все усилия
для того, чтобы обеспечить себе как можно больше воинов. Для этой
цели они использовали одновременно два способа, которые применя­
лись в разные времена: во-первых, привлекали к военной службе все
свободное мужское население, а во-вторых, нагружали вассалов осо­
быми военными обязанностями. С 1180 по 1181 год Генрих II принуж­
дает поначалу в своих владениях на континенте, а потом и в Англии,
всех своих подданных вооружиться каждый по своим возможностям.
< Ассиза о вооружении» специально оговаривает среди всего прочего и
то вооружение, которое должен будет иметь держатель рыцарского
феода. Но о посвящении в рыцари там не упоминается. При этом мы
знаем, что этот ритуал считался верной гарантией для обеспечения во­
оружения. В 1224 и в 1234 годах Генрих III сочтет разумным обязать
каждого держателя военного феода незамедлительно подчиниться об­
ряду посвящения. Во втором ордонансе будет введено ограничение:
оммаж должен быть принесен непосредственно королю.
Честно говоря, в этих мерах не было ничего, что сильно отличалось
бы от законодательства Капетингов того времени. Но вместе с тем мог­
ли ли английские правители, имея за плечами такие административ­
ные традиции, не замечать, что старая система феодальных обязательств
становится все менее эффективной? Множество феодов было раздроб­
лено. Другие, без конца переходя из рук в руки, кочевали из одной зе­
мельной описи в другую. Как-никак число феодов было ограничено.
Не было ли разумнее связать обязательство служить, а значит, и эки­
пироваться, с куда более конкретной реальностью - реальностью зе­
мельных доходов, каково бы ни было их происхождение? Этот прин­
цип уже в 1180 году попытался ввести Генрих II в своих владениях на
континенте, там, где феодальная структура не была отлажена так, как
в Англии или герцогстве Нормандия. Та же попытка была сделана и на
острове в 1254 году, с использованием различных экономических при­
нуждений, которые мы не будем здесь детализировать. Но если
Генрих II требовал только вооружения, то во втором случае согласно
сложившимся традициям речь шла уже о посвящении в рыцари, кото­
рого требовали от всех свободных владельцев определенного количе­
ства свободной земли. Требовали тем более охотно, что неповиновение
обещало королевской казне кругленькую сумму штрафа.
Но даже в Англии государственная машина не была настолько от­
лажена, чтобы подобные требования неукоснительно соблюдались.
Предположительно с конца века, а с начала следующего уже совершен­
но точно, эти меры стали совершенно недейственными. От них прихо­
дилось отказываться, и церемония посвящения, к которой прибегали

и* 323
 М.Блок

все реже и реже, стала восприниматься точно так же, как на континен­
те, - частью устаревшего этикета. Но эта королевская политика, неиз­
бежным следствием которой стало еще и отсутствие всяких попыток
как-то ограничить торговлю феодами, повлекла за собой очень важные
последствия. Поскольку в Англии посвящение в рыцари преобразова­
лось в своеобразный институт взимания налога, он не смог послужить
тем ядром, вокруг которого сформировалась бы наследственная знать.
Это сословие и не появилось в Англии. «Благородных», во фран­
цузском или немецком понимании этого слова, средневековая Англия
не знала. Говоря это, мы имеем в виду следующее: среди свободных не
возникло особой группы людей, чьи привилегии передавались бы по
наследству по праву рождения. Структура, возникшая в Англии, была,
на первый взгляд, уравнительной. Но если взглянуть глубже, то осно­
вой ее была тоже очень жесткая иерархия, другое дело, что разделяю­
щая сословия граница проходила несколько ниже, чем в других стра­
нах. В то время как во всех других странах сословие «благородных»
возвышалось над все более многочисленным народонаселением, счи­
тающимся «свободным», в Англии, наоборот, расширялось сословие
«рабов-сервов» и расширилось до того, что в него попало большинство
крестьян. В результате чего на английской земле простой freeman был
уравнен в правах с «благородным» и ничем по существу от него не от­
личался. Но сами freemen и представляли собой олигархию.
Однако не нужно делать вывод, исходя из вышесказанного, что за
Ла-Маншем не существовало столь же могущественой аристократии,
как в остальной Европе, она существовала и, возможно, даже более мо­
гущественная, поскольку вся крестьянская земля была практически в
полном ее распоряжении. Английская аристократия была классом вла­
дельцев сеньорий, воинов и военоначальников, чиновников короля и
представителей графств при монаршем дворе; образ жизни всех этих
людей заведомо очень отличался от образа жизни просто людей сво­
бодных. А на самом верху находился узкий круг графов и «баронов».
Особые привилегии этой группы начали формироваться на протяже­
нии XIII века, но почти все они касались исключительно сферы поли­
тики и почета. Те из них, которые были связаны с феодом и носили
«почетный» характер, переходили по наследству только к старшему.
Словом, класс «благородных» в Англии был более «социальным», чем
«юридическим». И хотя власть и доходы чаще всего переходили по
наследству, хотя точно так же, как на континенте, авторитет крови в
нем был очень высок, границы его были размыты и он оставался весь­
ма доступным. В XIII веке достаточно было иметь земельные доходы,
чтобы разрешили, а точнее, заставили принять посвящение в рыцари.
Примерно полтора века спустя земельные доходы, ограниченные
определенной суммой, характерной для «свободного» держания, дава-

324
 Том II

ли возможность быть полноправным членом графства и быть избран­

ным в «Земельную коммуну». И если от этих депутатов, известных под
знаменательным названием «рыцари графств», требовали, для того что­
бы быть принятыми в среду посвященных рыцарей, предъявления на­
следственного герба, то только потому, что практически любая доста­
точно богатая семья с прочным социальным положением имела право
на подобную эмблему и признание этого права не встречало никаких
затруднений (307). Никаких грамот на «благородство» в Англии в эти
времена не существовало (создание баронетства вечно нуждающейся
в деньгах династией Стюартов было поздним подражанием француз­
ской практике). Грамоты нужны не были, фактическое положение го­
ворило само за себя.
Английская аристократия, исходя из реальности, которая одна дает
настоящую власть над людьми, и избежав омертвения, возникающего
в слишком ограниченных и замкнутых правом рождения сословиях,
извлекла лучшее из присущей ей силы, что помогло ей просущество­
вать долгие века.

Г л а в а V. РАЗЛИЧНЫЕ ГРУППЫ ВНУТРИ

АРИСТОКРАТИИ

1. Иерархия власти, возможностей

и положения
Несмотря на общее для всех занятие и образ жизни, сословие
«благородных» сначала в реальности, потом по юридическим правам
никогда не представляло собой общности равных. Разница состояний,
могущества, а значит, и авторитета создавала между членами одного
сословия подлинную иерархию, поначалу отражавшуюся в обществен­
ном мнении, потом в обиходе, потом в законах.
Во времена, когда были в силе вассальные обязательства, последо­
вательность оммажей была отражением этой социальной лестницы. На
самой нижней ступени стояли «подвассалы» (вассалы вассалов), кото­
рые не являлись сеньорами ни для какого другого воина. Во всяком
случае, тогда, когда это название романского происхождения и общее
для всех романских доменов еще использовалось в прямом своем зна­
чении. Никем не распоряжаться или распоряжаться только бедняками
означало пользоваться весьма относительным уважением. Это поло­
жение практически почти всегда свидетельствовало об очень скром­
ном состоянии и полной трудов и случайностей жизни мелкого дере-
325
 М.Блок

венского сеньора. Вспомним, в «Эреке» Кретьена де Труа отца герои­

ни - «очень беден был его двор*, или в поэме «Гайдон» доброго под­
вассала, вооруженного дубиной; не в литературе, а в жизни сбежал из
бедного домишка, с мечом на поиски добычи некий Робер Жискар, ни­
щенствовал Бертран де Борн. Феод множества рыцарей, упоминае­
мых в хартиях провансальского картулярия, именуется «мансом», то
есть просто-напросто крестьянским наделом. Иногда бедняков из бла­
городных называют «молодыми людьми», поскольку неустроенность
и бедность были частыми спутниками большинства молодых, еще не
нашедших своего угла и малообеспеченных. Но иногда такое положе­
ние могло и затянуться (308).
Как только благородный становился покровителем другого благо­
родного, уважение к нему повышалось. После перечисления вознаграж­
дений, которые должен получить рыцарь, побитый, взятый в плен или
потерпевший ущерб каким-либо иным образом, в «Барселонском уло­
жении» сказано: «Но если на его землях живут еще два рыцаря-васса­
ла, а еще одного он кормит у себя в доме, то должное ему увеличивает­
ся вдвое» (309). Если рыцарь собирает под своим флажком порядочный
отряд из своих вооруженных верных, он становится уже «banneret». A
если, поглядев вверх, он видит, что никакая ступень не отделяет его от
короля или местного князя, которым он непосредственно приносит
оммаж, то он становится «держателем от главы», «главным» или баро­
ном.
Слово «барон» заимствовано из германских языков, поначалу оно
означало «человек», а потом стало означать «вассал»: в самом деле, дать
клятву верности господину разве не значит стать его «человеком»?
Позже стали употреблять это слово в более узком смысле, относя его к
главным вассалам самых крупных сеньоров. В этом употреблении оно
отражало относительное превосходство, превосходство по отношению
к верным той же группы. Епископ Чеширский и сир де Беллем имели
подобно королю своих баронов. Но могущественнейшие среди могу­
щественных, первые феодалы монархии назывались в разговорном язы­
ке просто «бароны».
Почти что синоним «барона» - употребляемый в отдельных тек­
стах как его точный эквивалент, - но с самого начала наполненный точ­
ным юридическим содержанием термин «пэр» принадлежал словарю
юридических институтов. Одной из наиболее дорогих сердцу вассала
привилегий была та, что судить его может только его сеньор и другие
вассалы его сеньора. Одинаковость связей рождала ощущение равен­
ства: пэр решал судьбу пэра. Но у одного и того же сеньора могли быть
самые разные держатели феодов, как по своему могуществу, так и по
своему достоинству. Так можно ли предположить, что общее для всех
вассальное подчинение сделает всех равными и решениям бедного дво-

326
 Том II

рянина подчинится богатый и могущественный бан? На деле в этом

случае юридические права сталкивались с куда более значимой конк­
ретикой: реальным ощущением иерархии. Поэтому достаточно рано во
многих областях возник обычай предоставлять самым могуществен­
ным среди феодалов право суда в тех случаях, когда речь шла о винов­
ных, равным им по достоинству; они же созывались на совет, когда воз­
никала необходимость принять важное решение. Число пэров,
созываемых в этих случаях, бывало обычно или традиционным, или
мистическим: семь, как в государственных судах эпохи Каролингов, или
двенадцать по числу апостолов. Такой обычай существовал как в сред­
них сеньориях, например, в монашеской обители Мон-Сен-Мишель,
так и в больших герцогствах, например, Фландрии; эпическая поэма
представляет пэров Франции, собравшихся вокруг Карла Великого в
апостольском числе.
Но и у поэтов, и у летописцев возникают другие слова, акцентиру­
ющие могущество и богатство, которые они относят к самым крупным
аристократам. «Магнаты», «poestatz», «demeines» в их глазах стоят не­
измеримо выше простых рыцарей. На деле антагонизм внутри благо­
родного сословия был очень резким. В каталонском «Уложении» мы
находим следующее: если один рыцарь нанес ущерб другому и винов­
ный выше своей жертвы, то жертва не может потребовать от обидчика
личного покаяния (310). В «Поэме о Сиде» зятья героя, принадлежа­
щие графскому роду, считают мезальянсом свою женитьбу на дочерях
простых вассалов: «Мы не должны их брать даже в наложницы, даже
если бы нас просили. Они не равны нам и не достойны спать в наших
объятиях». Зато мемуары «бедного рыцаря» пикардийца Робера де Кла-
ри о четвертом крестовом походе хранят печальные отголоски накоп­
ленной горечи «воинов войска» против «высоких людей», против «силь­
ных людей», «баронов».
В XIII веке, веке четкости и иерархии, эти различия, до той поры
скорее живо ощущаемые, чем точно обозначенные, попытались превра­
тить в систему. Дело не обошлось без крайностей, которыми грешит
слишком абстрактный ум юристов, не всегда хорошо ладящий с под­
вижной и гибкой реальностью. Отличались друг от друга и нацио­
нальные варианты. В своем исследовании мы, как обычно, ограничим­
ся самыми характерными примерами.
В Англии, где аристократия превратила старинную феодальную
обязанность судить в инструмент управления, слово «барон» продол­
жало обозначать главных феодалов короля, которых он созывал на свой
«Главный совет»; со временем должность королевских советников ста­
ла наследственной. Этим людям нравилось пышно именовать себя
«пэры земли», и в конце концов их так стали называть вполне офици­
ально (311).
327
 М.Блок

Во Франции, наоборот, эти два слова разошлись очень далеко. Не

выходили из обихода два понятия: подвассалы и бароны, обозначая
разницу в богатстве и почете. По мере того, как вассальные связи осла­
бевали, противопоставление оммажей теряло свое значение. Разделе­
ние сословий, граница между ними стали определяться иными крите­
риями; определяющим стало обладание юридической властью: право
осуществлять высший суд делало феодала бароном; уделом подвасса­
лов остался средний суд и низший. В результате в стране появилось
множество баронов, зато пэров во Франции было мало. Под влиянием
эпической легенды число их было сведено до двенадцати: удостаива­
лись этого титула и пользовались предоставляемыми им почетными
привилегиями шесть самых главных вассалов Капетингов и шесть са­
мых могущественных епископов или архиепископов, чьи церкви и мо­
настыри непосредственно зависели от короля. Услилия пэров превра­
тить почетные привилегии в практические увенчались весьма
относительным успехом: главное право быть судимыми только равны­
ми было ограничено обязательным присутствием на суде королевско­
го чиновника. А что касается других прав, то количество пэров было
так мало и интересы этих могучих князей, владельцев обширных тер­
риторий, были настолько чужды всему остальному слою высшей арис­
тократии, равно как и интересам собственно государства, что их пре­
восходство так и осталось почетом в сфере этикета и не стало
реальностью в области политики и дипломатии. Три линии пэров из
светских угасли на протяжении веков. Начиная с 1297 года короли пос­
ле того, как к ним вернулись феоды, которые составляли основу их по­
жалований, стали своей собственной властью создавать новых (312).
Время спонтанного формирования аристократии завершилось, насту­
пило время, когда у государства появилось достаточно сил и возмож­
ностей для того, чтобы своей волей укреплять или менять социальную
структуру.
Примерно о том же свидетельствует история других почетных ти­
тулов во Франции. На протяжении всего Средневековья графы - со­
вместно с герцогами и маркизами, управлявшими многими графства­
ми, - были самыми могущественными среди могущественных. Вокруг
них группировались члены их семейств и их родственники, для обо­
значения которых на юге существовало даже отдельное слово
«compters». Все эти титулы были унаследованы из номенклатуры Ка-
ролингов и обозначали в свое время совершенно определенные полно­
мочия. Позже они стали относиться к наследникам тех, кто получил
«великую почесть» при Каролингах, этой «почестью» тогда была госу­
дарственная власть, потом она преобразовалась в феод. Если происхо­
дила узурпация, то в первоначальный период, и касалась в первую оче­
редь власти, слово всегда следовало за явлением. С течением времени

328
 Том II

комплекс графских прав раздробился, а впоследствии и вовсе лишил­

ся какого-либо особого содержания. Произошло это в силу следующих
причин: держатели различных графств, унаследовав от своих предков-
чиновников разнообразные права, практически ими не пользовались -
во-первых, права отличались от графства к графству, во-вторых, редко
когда графы были единственными, кто располагал этими правами; в-
третьих, авторитет графов уже не носил универсального характера. В
конечном счете этот титул остался знаком могущества и авторитета.
Причин, чтобы отказывать в пользовании им потомкам давних прави­
телей провинщш, не было. Начиная с 1338 года, может быть, немногим
позже короли вновь жалуют приближенных титулом графа (313). Так
возникает новая иерархия, старинная по названиям, новая по содержа­
нию, которая будет все больше и больше усложняться.
При этом будем иметь в виду, что какими бы ни были степени по­
четности, а иной раз и привилегии, в целом они не влияли на глубин­
ное единство французской аристократии. Однако по сравнению с Анг­
лией, где ни один «благородный человек» не имел прав больше, чем
любой свободный англичанин, Франция XIII века выглядела иерархи-
зированной страной, поскольку существовало особое и более или ме­
нее общее право для рыцарского сословия.
В Германии проблемы аристократии были совсем другими. Исход­
ной точкой различия была особая установка, характерная для немец­
кого феодализма. В Германии достаточно рано установилось правило,
по которому человек определенного социального уровня не мог полу­
чать феод от нижестоящего, в противном случае он терял свой статус.
Иными словами, если повсюду статус человека определял принесен­
ный им оммаж, в Германии оммаж должен был соответствовать уста­
новившейся сословной иерархии. И хотя, как всегда, на практике это
правило подчас нарушалось, но строгое распределение «рыцарских щи­
тов» очень явственно свидетельствует о настрое общества, которое с
неприязнью принимало вассальные связи и сделало все, чтобы они не
противоречили укоренившемуся в нем духу иерархии, с которым оно
сроднилось. Какие же были в нем ступени? На самом верху светской
аристократии находились «первые», «Fursten». Тексты на латыни пе­
редают это слово как «principes», которое во французском стало зву­
чать как «принцы». Характерно, что в Германии основанием для пер­
венства были вовсе не феодальные отношения. Изначально так
именовались те, кто принимали на себя должность по управлению ок­
ругом, то есть становились графами и считались вассалами короля, хотя
могли быть назначены и герцогом, и епископом. В Священной Римс­
кой империи, где была жива еще память об империи Каролингов, граф,
вне зависимости от того, кто подтвердил феодом его достоинство, счи­
тался вассалом короля, так как от его имени он исполнял свои графе -

329
 М.Блок

кие обязанности. Именно эти «первые»-принцы и заседали на верхов­

ных советах, которые избирали королей.
И все-таки к середине XII века, по мере того как росла власть зе­
мельных магнатов, а немецкие учреждения и институты проникались
феодальным духом, произошло весьма ощутимое перемещение границ
между рангами. Отныне титул «первого» относился - и это было вдвой­
не знаменательно - не просто к настоящим вассалам короля, но только
к тем из них, которым была дана власть над многочисленными граф­
ствами. Только эти крупнейшие магнаты вместе со своими собратьями
из духовенства имели право избирать королей. По крайней мере, до того
дня, пока не выделилась еще одна группа, группа «избирателей». Но­
вый класс светских князей, включавший и «избирателей», был после
королевского дома и князей церкви, куда входили епископы и аббаты-
настоятели крупных монастырей, зависевшие непосредственно от ко­
роля, третьим рангом «щитов». Но и в Германии расслоение аристо­
кратии было не столь велико, чтобы не сохранялось внутреннее
ощущение единства, о чем свидетельствует возможность заключения
браков между всеми этими группами. Исключение составляла послед­
няя группа «благородных», которая обладала особым юридическим ста­
тусом и представляла собой особый социальный слой, что было так ха­
рактерно для Германии, этих «благородных» называли «министериалы»
или «рабы-рыцари».

2. Помощники и рыцари-рабы
Могущественный не живет без прислужников, не управляет без
посредников. Самому скромному сельскому сеньору был необходим
управляющий, который распоряжался бы работами в поместье, распре­
делял повинности, следил за их исполнением, собирал подати и под­
держивал хорошие отношения между работниками. Часто этот «мэр»,
этот «bayle», этот «Bauermeister» и «reeve» располагал в свою очередь
помощниками. Правда, вполне можно предположить, что с этими со­
всем не сложными функциями справлялись сами держатели, то есть
им приказывали выбрать среди своих того, кто впоследствии получит
титул. Так во всяком случае, зачастую бывало в Англии. Зато на конти­
ненте, при том что все сельскохозяйственные работы, естественно, вы­
полнялись крестьянами, они почти никогда не превращались в по­
винность, протяженную во времени, вознаграждаемую и целиком и
полностью зависящую от пожеланий сеньора. Что же касается дома, то
в нем и мелкий дворянин, и крупный барон в зависимости от богатства
и ранга держали слуг, лакеев, работников, исполняющих всевозмож­
ные работы для «двора» в небольших мастерских, держали помощни-

330
 Том II

ков, помогающих управляться с людьми и хозяйством, словом, целый

маленький мирок, именуемый челядью. Все эти услуги до тех пор, пока
не была выделена почетная рубрика рыцарских обязанностей, никак
не разделялись и именовались одним общим словом. Ремесленники,
домашняя прислуга, гонцы, управляющие поместьем, мажордомы, сло­
вом, все непосредственные помощники и слуги назывались на латыни,
этом интернациональном языке документов, - «министериалы», на
французском - сержанты, на немецком - Dienstmanner (314).
Для того чтобы вознаграждать многочисленных слуг, существова­
ло, как известно, два способа: хозяин мог содержать своих помощни­
ков «на хлебах» и мог дать им в держание землю, взамен их професси­
ональных услуг, что и называлось феодом. На деле для деревенских
сержантов проблема выбора никогда не возникала. Будучи крестьяна­
ми и находясь зачастую вдали от своих кочующих сеньоров, они по роду
своей деятельности являлись по определению «держателями»; их «фе­
оды», по крайней мере поначалу, если и отличались от соседних цен-
зив, то только отсутствием каких-либо податей и повинностей, что было
естественным следствием того, что они исполняли свои особые обя­
занности. Определенный процент с тех податей, которые они должны
были взимать, служил им дополнительным вознаграждением. Режим
«нахлебничества» гораздо больше соответствовал условиям жизни до­
машних ремесленников, чиновников или помощников, живущих в доме.
Между тем процесс помещения на землю продолжал развиваться и за­
тронул наконец и нижний слой услужающих. Многие министериалы
довольно рано были наделены феодами, что не мешало им требовать
свою часть, составлявшую значительную долю их доходов, при тради-
цонных распределениях провизии и одежды.
Среди сержантов разных категорий у многих был статус рабов.
Корни этой традиции теряются в глубинах прошлого: во все времена
мы видим рабов, пользующихся особым доверием в доме хозяина, и
известно, что в эпоху франков на начальной стадии развития вассали­
тета многие из них сумели стать вассалами. Но по мере того, как лич­
ную наследственную службу стали рассматривать как признак рабства,
именно зависимым этого рода господин стал поручать исполнять те
обязанности, которые не были монополией его вассалов. Вполне воз­
можно, что их униженное положение, жесткость связи, невозможность
избавиться от ярма, на которое они были обречены с рождения, каза­
лись гарантией исполнительности и обязательности, которой трудно
было ждать от свободных. И хотя министериалы-рабы были только
группой среди министериалов, что лишний раз свидетельствует о том,
что в социуме нет математически точных величин, без сомнения, зна­
чимость именно этой группы в начальный период феодализма была
очень велика.

331
 М.Блок

Записка из монастырского архива Сен-Пер в Шартре сообщает об

одном скорняке, который добился того, что его сделали сторожем по­
гребов: «Он захотел подняться выше». Эта простодушная характерис­
тика очень симптоматична. Называемые повсюду одинаково в силу
того, что эти люди одинаково обслуживали своих хозяев и вдобавок
зачастую были отмечены печатью рабства, сержанты представляли со­
бой не только очень пеструю группу в силу своих профессиональных
занятий, но и группу, в которой складывалась своя иерархия. Функ­
ции, исполняемые сержантами, были настолько различны, что не мог­
ли не повлечь за собой и разницы в образе жизни и в уважении, кото­
рым они пользовались. Безусловно, учитывая специфику занятий,
уровень, достигнутый каждым из министериалов, зависел от того, ка­
кие именно поручения ему давали, от его удачливости и ловкости. Но в
целом можно указать на три фактора, которые очень сильно вознесли
сельских мэров, с одной стороны, и придворных чиновников, с другой,
над остальной мелюзгой: мелкими деревенскими сержантами, настоя­
щими слугами и лакеями, домашними кустарями и ремесленниками;
этими тремя факторами были: богатство, доступ к власти и ношение
оружия.
Был ли мэр крестьянином? Безусловно, по крайней мере поначалу,
а иной раз и до конца. Но непременно богатым крестьянином, которо­
го его должность обогащала все больше и больше. Да и могло ли быть
иначе, если уже и в эти времена поощрялись не только законные дохо­
ды, но всевозможные злоупотребления? В эти времена единственной
реальной властью обладали те, кто властвовал непосредственно, и если,
узурпировав права, крупные королевские чиновники действовали как
монархи и самодержцы, то нет сомнения, что и на самой нижней ступе­
ни социальной лестнице, в бедных деревнях происходило точно то же
самое. Уже Карл Великий проявлял справедливое недоверие к мэрам
своих villae, не рекомендуя назначать их на более высокие должности.
Вместе с тем «хищники», которым удавалось целиком и полностью
вытеснить господина, оставались исключениями, это было из ряда вон
выходящим событием. Зато сколько было недобросовестности по от­
ношению к хозяйским закромам и сундукам, которые надлежало охра­
нять! «Домен, оставленный на сержантов, - пишет благоразумный Су-
герий, - пропащий домен». Кто знает, сколько повинностей и сколько
работ только в свою личную пользу требовал мелкий деревенский ти­
ран от вилланов? Мы не ведаем, сколько он забирал кур из их птични­
ков, сколько сетье вина из их погребов, сколько шматков сала из под­
валов, и сколько пряли и ткали на него их жены. Поначалу поборов не
было, а были подарки, от подарков мэр не отказывался, они скоро во­
шли в обычай, а затем из добровольных сделались обязательными. А
крестьянин, ставший сержантом, сделался хозяином. Хотя по-прежне-

332
 Том II

му продолжал распоряжаться от имени того, кто был сильнее его и

могущественнее. Но распоряжался именно он. Больше того, он был еще
и судьей. Он один возглавлял суды над крестьянами. На очень важных
процессах он сидел бок о бок с баронами или аббатами. Он имел право
в спорных случая самостоятельно межевать поля - там, где межа слу­
жила яблоком раздора. Можно ли себе представить должность, кото­
рая вызывала бы у крестьян большее уважение? А в дни опасности кто,
как не сержант садился на коня и скакал впереди крестьянского отря­
да. Подле отчаявшегося герцога Гареннского поэт поместил верного
сержанта как самого лучшего из слуг.
Пути подъема по социальной лестнице, бесконечно разнообразны.
Думается, не стоит пренебрегать свидетельствами многих хартий, мо­
настырских хроник и летописей, жалобы которых звучат по всей Евро­
пе от Германии до Лимузена, не стоит пренебрегать картинами, кото­
рые рисуют фаблио. Хотя есть и другой портрет деревенского мэра,
нарисованный столь же живо и ярко, который, если и не был правдив
повсеместно, то все же был и правдив тоже: портрет, если можно так
выразиться, благополучного мэра. Он живет зажиточно и благополуч­
но. Богатство его не имеет ничего общего с крестьянским. У него есть
земля, у него есть мельницы. На своей земле он помещает держателей,
которые являются, по существу, вассалами. Его жилище - это большой
крепкий дом. Одевается он «как благородный». В своих конюшнях он
держит лошадей, на своей псарне - охотничьих собак. Он носит меч,
щит и копье.
Богатые, благодаря своим феодам и постоянно получаемым подар­
кам, сержанты представляли собой своего рода главный штаб барона.
Близость к хозяину, ответственные миссии, которые он поручал им,
придавали им весу и увеличивали авторитет; они были его верховым
эскортом, а во время войны - телохранителями и начальниками не­
больших отрядов. Такие сержанты были, например, при сире де Таль-
моне его «неблагородными рыцарями», и хартия XI века помещает их
рядом с «благородными рыцарями». Сержанты заседали в судах и со­
ветах, служили свидетелями при заключении самых важных юриди­
ческих актов. Все это распространялось иной раз даже на тех, кто по
своему социальному положению относился к самой скромной катего­
рии слуг. Разве мы не знаем о «кухонных сержантах», которые участву­
ют в судах одного из монастырей Арраса? О кузнецах монастыря Сен-
Тронд, которые были одновременно и стекольщиками, и хирургами, и
стремились превратить свое держание в «свободный рыцарский феод»?
Но чаще всего к этому стремились те, кого можно было назвать заведу­
ющими службами: сенешали, которые отвечали за поставку провизии,
конюшие, которые отвечали за лошадей, виночерпии, шамбелланы.
333
 М.Блок

Обычно все домашние службы исполнялись вассалами, которые не

были помещены на землю. Граница между тем, что поручалось васса­
лам и было их обязанностью, и тем, что им не поручалось никогда, ос­
тавалась зыбкой. Но по мере того, как звание вассала становилось все
более почетным, по мере того, как менялся характер вассальной служ­
бы, поскольку практика феодов практически уничтожила первоначаль­
но существовавшие домашние дружины, все сеньоры от мала до вели­
ка стали поручать домашние обязанности зависимым более низкого
происхождения, которые находились рядом с ними и были удобнее в
обращении. Грамота императора Лотаря II предписывает в 1135 году
аббату монастыря Святого Михаила в Люнебурге «благодетельство­
вать» не свободным людям, а министериалам, принадлежащим церк­
ви. В обществе, которое на первых порах так много ожидало от вас­
сальной верности, обращение к министериалам было знаком прощания
с иллюзиями. Между двумя родами служб и двумя группами слуг ус­
танавливается настоящее соперничество, отголоски которого доносит
до нас эпическая и куртуазная литература. Нужно только послушать,
какими похвалами осыпает поэт Вайс своего героя за то, что он только
«благородным» поручал «все дела своего дома». А вот другая поэма, и
в ней другой герой, который тоже должен был прийтись по вкусу слу­
шателям замков, потому что был взят из знакомой им реальности: вас­
сал, который впоследствии оказался предателем - «И увидели там ба­
рона, которого Жирар считал самым верным из всех. Он был его рабом
и сенешалем многих замков».
Все способствовало тому, чтобы приближенные к господину сер­
жанты выделились в особую группу. Одной из определяющих черт этой
группы стала передача по наследству владений. Вопреки политике цер­
кви, которая старалась этому воспрепятствовать, большинство феодов,
находящихся у сержантов, - часто юридически, а на практике посто­
янно, - вскоре стали передаваться от поколению к поколению: сын на­
следовал одновременно и землю, и обязанности. Второй чертой были
браки, заключаемые как бы в одном слое, но между людьми, принадле­
жащими разным сеньорам; с XII века возникают договоры об обмене
рабами между сеньорами в силу того, что сын или дочь мэра, не находя
у себя в деревне супруга по своему рангу, вынуждены искать пару у
соседнего господина. Жениться только «на своих» - что может более
красноречиво свидетельствовать о сословном сознании?
Но эта группа, на первый взгляд, крепкая и спаянная, таила в себе
непримиримое противоречие. Многое сближало ее с группой «благо­
родных» вассалов: власть, нравы, тип состояния, военные обязаннос­
ти. Военные обязанности и служили источником этих противоречий.
Мннистериалы тоже приносили клятву верности «руками и устами».
Как военных их посвящали и в рыцари, среди мэров и чиновников дво-

334
 Том II

pa было немало посвященных. Но эти рыцари, эти могущественные

люди, приверженцы благородного образа жизни, продолжали, несмот­
ря ни на что, оставаться рабами, и в качестве таковых на них распрост­
ранялось право «мертвой руки»; запрет на межсословные браки (разу­
меется, бывали и отступления, но они обходились дорого); запрет на
поступление в монашеские ордена, если только им не давалась отпуск­
ная; они не имели права свидетельствовать на суде против свободного
человека. Но главное, им было вменено унизительное бремя послуша­
ния, исключающее какое бы то ни было право выбора. Одним словом,
юридический статус вступал в противоречие с реальным положением
вещей. Национальные варианты решения этого конфликта были очень
разными.
В английском обществе во все времена мшшстериалы играли очень
скромную роль. Деревенские сержанты, как мы видели, в большинстве
своем не выходили на профессиональный уровень. Слишком незамет­
ные и не слишком многочисленные bondmen обычно не попадали в ко­
ролевские чиновники; позже закон их избавил от сельских работ, и зна­
чит, они никак не могли попасть в категорию вилланов. В большинстве
своем бондмены не попали в старую категорию рабов, не попали и в
новую. Будучи свободными, они пользовались правами, общими для
всех свободных людей, а если вдруг удостаивались посвящения в ры­
цари, то тем особым почтением, которым пользовалось рыцарское со­
словие. Юридическая доктрина выработала особый статус для феодов
сержантов, отличающийся от статуса чисто военных феодов; особое
внимание было уделено тому, чтобы отделить как можно категоричнее
«больших» и самых уважаемых сержантов, которые в первую очередь
могли рассчитывать на оммаж, и «малых», которые были ближе всего
к свободным крестьянам-держателям.
Во Франции произошел раскол. Менее могущественные или менее
удачливые среди мэров так и остались просто богатыми крестьянами,
которые иной раз становились арендаторами домена и получали права
сеньора, а иной раз совсем отходили от административной деятельно­
сти. Это произошло, как только экономические условия позволили
оплачивать услуги, тогда большинство сеньоров выкупили назад
отданные должности и поручили управление своими землями настоя­
щим управляющим за определенную плату. Часть чиновников баронс­
ких дворов, издавна принимавших участие в управлении городскими
сеньориями, в конце концов получили место среди городских патри­
циев. Многие другие, наряду с самыми удачливыми из деревенских
сержантов, проникли в благородное сословие именно в тот момент,
когда оно уже вырабатывало свой юридический статус. Закладывалось
это проникновение достаточно давно, и поначалу с помощью браков
между министериалами и вассалами-рыцарями, которые становились

335
 М.Блок

все более частыми. Злоключения рыцаря из рабского сословия, кото­

рый делает все, чтобы забыть о тяготеющем над ним ярме, и в конце
концов попадает вновь в жесткие руки своего хозяина, были излюб­
ленной темой как летописцев, так и рассказчиков XII века.
Рабство и в самом деле было единственным барьером, который ме­
шал давно подготавливаемому слиянию этих двух, во многом сходных,
социальных групп. Но это препятствие начиная с XIII века должно было
казаться еще более непреодолимым, чем когда-либо. Именно в этом веке
произошел знаменательный разрыв с традицией, существовавшей с не­
запамятных времен: юристы признали посвящение в рыцари несовме­
стимым с рабским состоянием, что свидетельствовало о том, как остро
стала ощущаться в это время сословная иерархия. Но вместе с тем это
была эпоха массового избавления от рабства. У сержантов было боль­
ше денег, чем у кого-либо из рабов, и они первыми стали покупать себе
свободу. Таким образом, ничто не мешало тому, чтобы право совмести­
лось с фактическим положением, и те из сержантов, которые были бли­
же всего к рыцарской жизни и уже имели среди своих предков посвя­
щенных, получив свободу, получили и доступ к среде тех, кто от
рождения принадлежал к рыцарству. Избавившись от лежащей на них
печати рабства, они больше ничем не выделялись в этой среде. Боль­
шая часть из них стала мелким сельским дворянством, но вовсе не была
обязана пребывать таковым. Герцоги Соль-Таванны, которые перед
Великой французской революцией считались высшей аристократией,
происходили от прево, служащего сеньору из Соля, которого тот отпу­
стил на свободу в 1284 году (316).
В Германии группа Dienstmanner вместе с сельскими сержантами
очень рано стали играть необыкновенно важную роль. В немецком об­
ществе вассальные отношения никогда не занимали такого главенству­
ющего места, как в северной Франции и Лотарингии. Когда эти связи
ослабели совсем и готовы были исчезнуть, в Германии не искали средств
их восстановления или обновления, как в других странах Европы, где
таким средством стала ленная зависимость. Здесь чаще, чем где бы то
ни было, доверяли зависимым и несвободным работы по дому сеньора.
С начала XI века «рабы, ведущие рыцарский образ жизни», по выраже­
нию одного немецкого текста, были столь многочисленны при дворах
главных магнатов и солидарность этого беспокойного племени была
так велика, что очень скоро у них сложились свои собственные обычаи
и традиции, которые потом были письменно зафиксированы в несколь­
ких уложениях, где перечислялись и определялись их права и приви­
легии, словно бы оформляя рождение нового социального класса. С
этой точки зрения, судьба их казалась столь завидной, что в следую­
щем веке многие свободные люди с достаточно почтенным положени­
ем переходили в рабство с тем, чтобы получить доступ к среде миии-

336
 Том II

стериалов. В военных экспедициях они играли первостепенную роль.

Они заседали в судах, куда были допущены по решению сейма Импе­
рии, который разрешил формировать княжеские суды из министериа-
лов при условии, что кроме них там будут находиться еще два, по мень­
шей мере, «благородных». В советах «могущественных» они занимали
такое место, что по императорскому указу 1216 года отказать министе-
риалу в принесении оммажа можно было только с согласия его князя.
Бывали случаи, когда в церковных сеньориях министериалы прини­
мали участие в избрании епископов и аббатов, а, когда те отсутст­
вовали, тиранили монахов.
Королевские Dienstmanner занимали первые места в государстве,
потому что все главные придворные должности, которые Капетинги
распределяли между потомственными вассалами, их соседи-немцы раз­
давали простым сержантам, рожденным в рабстве. Филипп I Француз­
ский взял себе раба в качестве шамбеллана (317). Но должность была
скромной, а сам случай, без сомнения, исключительным. Сенешалями
французские короли иногда назначали крупных баронов; конюшими
обычно брали мелких дворян из района между Соммой и Луарой. В
Германии, где смены династий и, как мы еще увидим впоследствии, не­
которые особенности государственной структуры помешали королям
создать себе собственный Иль-де-Франс, оплот верного и постоянного
нобилитета, обычно и императорские сенешали, и императорские ко­
нюшие набирались из рабов. Из придворной литературы мы знаем, что
подобный порядок вещей достаточно часто возмущал аристократию.
Но вопреки всему, министериалы до самого конца составляли привыч­
ный и самый близкий круг как Сальской династии, так и династии Го-
генштауфенов. Министериалы воспитывали юных принцев, охраняли
самые важные замки, иногда, по крайней мере в Италии, у них были
крупные административные посты; и они же чаще всего осуществляли
имперскую политику. В истории Барбароссы и первых его преемников
мало фигур достигает таких высот, которых достиг суровый сенешаль
Марквард Данвейлер, он умер регентом Сицилии, но был отпущен на
свободу только в 1197 году, когда его хозяин пожаловал ему герцог­
ство Равеннское и маркизат Анконы.
Само собой разумеется, что власть и образ жизни сближали этих
выскочек с вассалитетом. Тем не менее мы не видим, чтобы в Германии
они проникали и незаметно сливались с аристократией, основой кото­
рой были вассалы. Для этого было много причин: немецкие министе­
риалы были слишком многочисленны и слишком давно выделились в
отдельную социальную группу со своими обычаями, которые и регу­
лировали их жизнь; в Германии очень большое значение продавали ста­
ринному понятию свободы, определяемому государственным правом;
вся юриспруденция Германии была проникнута духом иерархических

337
 М.Блок

различий. Рыцарство не было под запретом для рабов. Но рыцари-

рабы - иногда их делят еще на две группы, одна над другой, - пред­
ставляли в классе благородных отдельный, самый низкий слой. Ни одна
проблема не представляла для теоретиков и практиков юриспруден­
ции ббльших трудностей, чем определение подлинного статуса мини-
стериалов, столь могущественных, с одной стороны, и столь ущемлен­
ных, с другой, в тех случаях, когда этот статус нужно было определять
по отношению к свободным людям средних и нижних слоев. Не обла­
дая теми возможностями, которые придавали такой авторитет мини-
стериалам, горожане и простые крестьяне оказывались тем не менее
выше их, благодаря незапятнанности своего рождения. Затруднение
было велико, особенно в тех случаях, когда речь шла о формировании
судов. «Ив будущем ни один раб не будет судить вас», - читаем мы
среди привилегий, которые Рудольф Габсбург пожаловал крестьянам
возникшего Швейцарского союза (318).
Тем не менее настал день, когда точно так же, как во Франции, - но
с разрывом в век или полтора, как это было присуще развитию этих
двух цивилизаций, - неизбежное произошло. Наименее удачливые сре­
ди Dienstmanner так и остались среди богатого крестьянства или попа­
ли в слой городской буржуазии. Те же, кто имел доступ к благородно­
му сословию рыцарей, больше не был отгорожен от него неодолимой
преградой; преграда сохранилась только по отношению к самой высо­
кой аристократии, поскольку немецкое право до конца осталось про­
никнуто духом кастовости. История министериалов содержит для нас
весьма важный урок, мы видим, что юриспруденция рано или поздно
вынуждена сдаться перед очевидностью реальной жизни.

Г л а в а VI. ДУХОВЕНСТВО
И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

1. Место духовенства в феодальном обществе

Между мирскими людьми и клириками в эпоху феодализма не было
той четкой и жесткой границы, ее попытается установить реформиро­
ванная Тридентским собором католическая церковь. В Средние века
для огромного числа «людей с тонзурой» не было четкого статуса, и
они жили словно бы в некой пограничной полосе. Вместе с тем духо­
венство было в высшей степени юридически оформленным классом.
Главным для этого сословия было особое право и особые привилегии в
области юриспруденции, которые духовенство всегда отчаянно защи-
338
 Том II

тало. Но социальным классом духовенство не было, так как в нем со­

существовали самые различные образы жизни, самые различные воз­
можности и авторитеты.
Взять например, монахов, этих «сыновей святого Бенедикта», на
основе общего когда-то для всех устава они создали множество разно­
видностей общежитии: их неоднородный вибрирующий мирок без кон­
ца бросало из крайности в крайность, от аскезы к самым что ни на есть
земным интересам, продиктованным необходимостью управлять боль­
шим хозяйством, от забот духовных к заботам о хлебе насущном. Так
что не будем представлять себе, что они были отделены от мирской
жизни глухой стеной. Самый суровый дух одиночества, диктовавший
правила монашеской жизни и поведения, в конце концов смирялся пе­
ред необходимостью разнообразной деятельности. Монахи служили в
приходских церквях. В монастырях открывались школы для учеников,
которые никогда не примут постриг. После грегорианской реформы мо­
настыри становятся питомниками епископов и даже пап.
Самый нижний слой духовенства: клирики, живущие в миру, ма­
лообразованные священники деревенских церквей со скудными дохо­
дами жили жизнью, которая мало чем отличалась от жизни их паствы.
До папы Григория VII почти все они были женаты. Даже после повли­
явшего на всю Европу устремления к аскетизму, этому «наставнику не­
вероятного», как говорится в одном церковном тексте (319), «священ-
ница», фактическая, а иногда и законная спутница священника, еще
долгое время продолжала оставаться привычным персонажем деревен­
ского фольклора. И это слово, и это понятие существовали как вполне
нейтральные, соответствуя реальной жизни. Например, в Англии вре­
мен Томаса Бекета существовали священнические династии, такие же
династии и понятия «поп» и «попадья» существуют до наших дней в
православных странах и пользуются вполне заслуженным уважени­
ем (320).
Несколько более благополучной и менее грубой была жизнь город­
ских священников, каноников какого-либо собора, клерков и динита-
риев епископских дворов.
И наконец, на самом верху располагались те, кто осуществлял связь
между миром светским и миром духовным, и именовались прелатами:
аббаты, епископы и архиепископы. По своему богатству, возможнос­
тям и власти эти могущественные князья церкви ничуть не уступали
самым мощным светским баронам.
Нас занимает сейчас единственная проблема - проблема организа­
ции социума. Сообщество служителей Господа, унаследовавшее свою
миссию от очень древней традиции, казалось бы, должно было быть
чуждым всем земным заботам, но при этом оно нашло свое место в спе­
цифической феодальной структуре общества. До какой степени повли-

339
 М.Блок

яли на церковь те особые социальные институты, в окружении кото­

рых она находилась? Другими словами, поскольку историки привык­
ли говорить о «феодализации» церкви, какой конкретный смысл со­
держится в этой формулировке?
Служба в храме, соблюдение аскезы, духовное руководство душа­
ми, ученые занятия не давали возможности духовным лицам обеспе­
чивать свое существование трудами, которые приносили бы непосред­
ственный доход. Реформаторы монашеской жизни не однажды
пытались организовать эту жизнь так, чтобы монахи питались только
плодами трудов своих рук, но все эти попытки упирались в одну и ту
же основополагающую проблему: время, уходящее на эти откровенно
земные заботы, было безвозвратно потеряно для служения Богу. Слу­
жение Богу не могло превратиться в труд по найму. Поэтому, подобно
рыцарю, о котором говорит Раймунд Луллий (321), и монах, и священ­
ник должны были жить «усталостью» других людей. Даже деревен­
ский кюре, хотя при случае он не брезговал браться за плуг или лопату,
черпал свои скудные доходы из произвольного налога или десятины,
которыми ему позволял пользоваться сеньор. Достояние крупных цер­
квей, или, как было принято говорить, достояние «святых», что было
своеобразным юридическим эвфемизмом, складывалось из пожертво­
ваний прихожан и покупки земли, платой за которую были частично и
те молитвы, которые обещали прочесть за спасение души продающего.
Эти церковные достояния обычно превращались в сеньорию. В руках
религиозных общин или прелатов скапливались огромные богатства,
которые порой по количеству земли и различных прав были равны кня­
жеским, и впоследствии мы увидим, какую роль в управлении земля­
ми играли эти прелаты и религиозные общины, поскольку, говоря «се­
ньория», мы говорим не только «доходы в виде повинностей», но еще и
возможность управлять и распоряжаться. Под началом духовных вла­
дык находилось множество зависимых мирян самых разных рангов,
начиная от вассалов-воинов, в услугах которых они, безусловно, нуж­
дались для охраны столь многочисленного богатства, и кончая кресть­
янами и прочими «охраняемыми» из самых бесправных и неимущих.
Последние толпами стремились под охрану церкви. Но на самом
ли деле жить «под пастырским посохом» было много благодатнее, чем
«под рыцарским мечом»? Споры об этом начались давным-давно: в
XII веке похвалам мягкости монашеского управления, которые слы­
шались из Клюнийского аббатства, возражал, жестоко его критикуя,
Абеляр (322). В той мере, в какой возможно отвлечься от конкретики
реальной жизни, вопрос о «посохе» и «мече» должен быть поставлен
так: что лучше - упорядоченный хозяин, каким обычно бывало духо­
венство, или неупорядоченный? Проблема, похоже, остается неразре­
шимой. Но два фактора неоспоримы. Постоянство, свойственное ре-

340
 Том II

лигиозным учреждениям, и почтение, каким они были окружены, пре­

вращали их для бесправных и неимущих в особенно желанных покро­
вителей. К тому же отдавшийся под покровительство церкви мог рас­
считывать на спасение не только от земных бед, но и на не менее
драгоценное спасение души, благодаря совершенному им богоугодно­
му делу. В грамотах, которые были написаны в монастырях, охотно су­
лилась эта двойная выгода. В них утверждалось, что сделаться рабом
церкви значит на самом деле стать по-настоящему свободным. При том
что категории свободы и рабства не были точно определены, имелось в
виду следующее: в этом мире человек будет принадлежать привилеги­
рованной и могущественной корпорации, а в другом он обеспечит себе
«вечную свободу, которую дает Христос» (323). И разве мы не нахо­
дим документы, в которых благодарные паломники просят своего зем­
ного господина разрешить им подчиниться со всем их потомством по­
средникам Того, Кто даровал им исцеление (324)? В ту эпоху, когда
формировалась сеть индивидуальных зависимостей, дом молитвы пред­
ставлял собой самый сильный полюс притяжения.
Вместе с тем церковь, превратившаяся в феодальную эпоху в силь­
ную земную власть, находилась под угрозой двух опасностей, в кото­
рых современники ясно отдавали себе отчет. Первой из них было заб­
вение своего истинного назначения. «Как хорошо было бы быть
архиепископом Реймсским, если бы не нужно было служить мессы», -
эти слова молва приписывает архиепископу Манассии, который был
низложен папским легатом в 1080 году. Правдивый или нет, но этот
факт из истории французского епископства относится ко времени весь­
ма недостойных церковных правителей. После грегорианской рефор­
мы цинизм этого утверждения кажется и вовсе неправдоподобным. Зато
прелат-воин, из тех «добрых рыцарей-церковников*, о которых гово­
рит немецкий епископ, уцелел на протяжении всей эпохи феодализма.
Вторая опасность была другого рода. Лицезрение несметных бо­
гатств, собравшихся в руках духовенства; недовольство и горечь, копя­
щиеся в сердце «обделенных» наследников: их не радовали воспоми­
нания о стольких прекрасных землях, когда-то отданных предками
ловким монахам, умевшим запугать людей адскими муками; презре­
ние воинов к слишком обеспеченной и безопасной жизни - все это пи­
тало в светской аристократии тот антиклерикализм, который оставил
немало следов и весомых последствий (325). И хотя неприязнь ужива­
лась с приступами щедрости в час раскаяния или предсмертной тоски,
ею было продиктовано не одно политическое пристрастие, не одно ре­
лигиозное движение.
В феодальном обществе все связи человека с человеком уподобля­
лись самой трогательной из них, проникли вассальные отношения и в
сферу духовенства, хотя это сословие знало более древнюю и иную по

341
 М.Блок

своей природе субординацию. Епископ требовал оммажа от динитари-

ев своего капитула, от настоятелей своего церковного округа; канони­
ки, получающие самые значительные пребенды, от своих менее бога­
тых собратьев; главы религиозных сообществ от кюре относящихся к
ним церковных приходов (326). Проникновение в «небесный град» нра­
вов, столь явственно позаимствованных у «града земного», не могло не
вызывать множества нареканий у поборников церковной чистоты. Но
зло было еще большим, потому что пастырь, помазанный святым еле­
ем и творящий таинство причастия, должен был в знак своего подчи­
нения вкладывать руки в руки мирянина. Но эта проблема была толь­
ко частью другой, более значительной и наиболее тягостной, какую
только знала церковь: проблемы назначения пастырей на церковные
должности.
Поручать земным властям заботу о назначении духовных пасты­
рей стали задолго до эпохи феодализма. Что касается деревенских при­
ходов, которыми сеньоры распоряжались практически по своей воле,
традиция назначать кюре восходила к возникновению системы прихо­
дов. А когда речь шла о епископах или аббатах? Единственным спосо­
бом назначения, согласным с каноническим правом, были выборы: вы­
бирало духовенство совместно с жителями, когда речь шла о епископах,
монахами, когда речь шла об аббатах. Но в последние годы римского
владычества императоры не стеснялись навязывать свою волю изби­
рателям в городах, а порой и назначать епископов самостоятельно.
Властители варварских государств переняли оба этих обычая и стали
пользоваться вторым гораздо более широко. Что касается монастырей,
которые зачастую не зависели непосредственно от короля, то в них на­
значал настоятеля основатель или его наследники. Суть дела состояла
в том, что никакое серьезное правительство не могло терпеть, чтобы
вне его контроля оставалось назначение столь значительной величи­
ны, которая, с одной стороны, несла большую религиозную ответствен­
ность, - ни один властитель, пекущийся о благе своего народа, не мог
не интересоваться этой стороной жизни, - а с другой, была наделена
большой властью непосредственно над людьми. Подтвержденная прак­
тикой империи Каролингов, идея назначения епископов королями пре­
вратилась в правило. В X веке и начале XI века папы и прелаты согла­
сились с этим правилом (327).
Но, как всегда, обычаи и институты, узаконенные в прошлом, дол­
жны были претерпеть изменения, оказавшись в атмосфере нового со­
циума.
В эпоху феодализма, шла ли речь о традиции, земле, праве или обя­
занности, - все должно было материализоваться в какую-то вещь, ко­
торая, воплощая определенную ценность, переходила бы из рук в руки.
Клирик, которого призвал мирянин управлять приходом, диоцезом или

342
 Том II

монастырем, получал от ктитора «инвеституру>> в том виде, которая

была принята. Епископу, в частности, как символ власти еще во време­
на первых Каролингов вручали посох (328), к которому впоследствии
было присоединено пастырское кольцо. Само собой разумеется, что эта
передача знаков отличия главой мирян ничего не имела общего с цер­
ковным посвящением в сан, и с этой точки зрения, мирянин не был в
силах создать епископа. Но мы грубо ошиблись бы, если бы предполо­
жили, что роль мирянина сводилась только к передаче прелату знаков
его нового достоинства. Вместе с ними передавалось право действо­
вать в новой должности и право получать доходы, оба этих права были
неразделимы и давались одновременно. Церемония инвеституры дос­
таточно откровенно подчеркивала ту существенную роль, какую игра­
ли в назначении на церковную должность мирские власти, что и так ни
для кого не было тайной. Суть другой церемонии, наполненной куда
более глубоким человеческим содержанием, была совершенно иной.
От клирика, которому поручали таким торжественным образом
церковную должность, местный властитель или король ожидали в ка­
честве вознаграждения безупречной преданности. Начиная с периода
формирования вассальных отношений при Каролингах, никакие доб­
ровольно принесенные обязательства, по крайней мере, в верхних сло­
ях общества, не считались данными всерьез, если не были оформлены
обрядами, сложившимися еще при франках. Именно поэтому короли
и герцоги привыкли требовать от аббатов и епископов при их назначе­
нии оммажа; деревенские сеньоры требовали порой того же и от своих
кюре. Но оммаж был по самому своему существу обрядом подчинения.
И к тому же весьма почитаемым обрядом. Зависимость представите­
лей духовной власти от мирских властей не только демонстрировалась
этим обрядом, она им еще и подкреплялась. В результате соединения
двух формальных ритуалов - оммажа и инвеституры - возникало опас­
ное уподобление должности прелата феоду вассала.
Прерогатива королевской власти - право назначать епископов и
аббатов - не избежала того дробления, которое было характерной чер­
той эпохи феодализма и которому подверглись все королевские права,
это право стали присваивать себе могущественные сеньоры. Но в раз­
ных странах дело с дроблением королевской власти обстояло по-раз­
ному. Поэтому разными были и назначения на церковные должности.
Во Франции, особенно на юге и в центре, много епископств попали во
власть крупным и даже средним баронам, что повело за собой большие
злоупотребления: от наследственной передачи должности от отца к
сыну до откровенной торговли. Совсем по-иному обстояло дело в Гер­
мании, где короли сумели остаться господами почти всех епископских
кафедр. Хотя, разумеется, и короли не руководствовались при назна­
чении на должность епископов только соображениями духовности. В

343
 М.Блок

первую очередь им нужны были прелаты, способные управлять, а зна­

чит, и сражаться. Бруно, епископ Туля, ставший впоследствии святей­
шим папой Львом IX и святым, был обязан епископской кафедре прежде
всего своим качествам воина, которые он подтвердил, командуя войс­
ком. Бедным церквям король, как правило, давал богатых епископов.
И не пренебрегал подарками, которые, согласно обычаю, должен был
дарить вводимый во владение - не важно, чем именно, - церковной
должностью или феодом с военной службой. В целом, нет сомнения,
что имперский епископат при Саксонской и Салической династиях не
слишком отличался по части образованности и по части морального
облика от духовенства соседних стран. Но с того времени, как духов­
ным стало необходимо подчиняться мирской власти, для церкви, бе­
зусловно, было лучше подчиняться самой высокой власти, обладаю­
щей самым широким кругозором.
Настало время грегорианской реформы. Об удачах и неудачах этой
страстной попытки высвободить духовные силы из тисков мирского и
отвести мирским властям скромную роль подчиненных и помощников
в великом деле Спасения, здесь рассказывать не место. Мы в несколь­
ких словах опишем, к чему она привела, не вдаваясь в нюансы нацио­
нальных вариантов.
Основное усилие реформаторов не касалось системы приходов. По
чести сказать, в юридическом статусе приходов мало что изменилось.
Более мягкое название «патронат»заменило старое и откровенно гру­
бое «владение», и епископу было вменено в обязанность контролиро­
вать своей властью выбор лиц на церковные должности. Эти нововве­
дения значили не так много по сравнению с правом назначения на
должности, которое практически было сохранено за сеньорами. Новым
и значимым было явление, которое принадлежало скорее к области ре­
альности, чем к области юридических установлений: путем дарения или
покупки большинство сельских церквей перешли из рук мирян к цер­
ковным учреждениям, в основном к монастырям. Однако преимуще­
ства сеньоров уцелели. Другое дело, что пользовались ими теперь те из
них, кто принимал участие в войсках клириков. Вышесказанное лиш­
ний раз подтверждает тот факт, что сельская сеньория в социальной
структуре феодализма была более древним, чем другие, институтом и,
как оказалось, наиболее прочным.
Что касается верхов церковной власти, то наиболее откровенные
формы их подчинения светским властям были упразднены. Не стало
больше монастырей, открыто принадлежащих мирским семействам. Не
стало больше баронов-рыцарей, которые выдавали себя за аббатов. Не
стало больше инвеституры, которая своими символами вводила в за­
блуждение, предполагая дарование духовной власти: жезл заменил по­
сох и кольцо. Специалисты по церковному праву утверждали, что по-

344
 Том II

новому понятая инвеститура означает вступление в права над матери­

альными благами, исполнение же религиозных обязанностей препору­
чается совершенно другим образом. Выборы были признаны единствен­
ным способом, каким подбирали для должности пастыря. Все мирские,
даже в качестве простых избирателей, были исключены из постоянно
участвующих в выборах епископа. На протяжении XII века вырабаты­
валась процедура избрания епископа; в конце концов выбирать его было
доверено коллегии, состоящей из каноников кафедрального собора. Это
было новой чертой по сравнению с первоначальным законом, по кото­
рому епископов выбирали совместно и клирики, и миряне, и свидетель­
ствовала эта черта о растущем отдалении духовного мира и профан-
ного.
Однако процедура выборов была не такой уж легкой, так как дело
не ограничивалось простым подсчетом голосов. Решение должно было
принадлежать не простому большинству, а «большинству святых го­
лосов», как гласит традиционная формула. Какое меньшинство устоит
перед соблазном поспорить с победившим большинством, упрекая его
в отсутствии второго, не менее важного качества? Результаты выборов
без конца подвергались сомнению. Споры церковных провоцировали
верховные власти на вмешательство: вмешивались папы, вмешивались
и короли. Трудно предполагать, что выборы проходили без предвзято­
сти, без личных или местных, тайных или явных пристрастий. Самые
разумные из канонистов никогда не отрицали, что контроль власти с
более широким кругозором мог принести только пользу. Но здесь-то и
сталкивались верховные власти церкви и верховные власти государ­
ства. С течением времени в обществе произошла перегруппировка по­
литических сил, мелкие бароны почти повсеместно перестали участво­
вать в жизни государства, предоставив важные решения королю и
самым крупным баронам. Став полновластными властителями на сво­
их землях, бароны с гораздо большим успехом могли пускать в ход все­
возможные средства давления и воздействовать ими на церковных.
Одним из таких средств было присутствие светских на выборах, кото­
рое в 1122 году было узаконено конкордатом, заключенным между им­
ператором и папой. Наиболее уверенные в своем могуществе монархи
не стеснялись иной раз впрямую ставить свои кандидатуры. История
второго периода феодализма, равно как и последующих веков, полна
возмущениями всего католического мира по поводу назначения то на­
стоятеля, то епископа. Грегорианская реформа, хотя в какой-то мере и
пыталась, не могла отобрать у мирских властей права назначать самим
или хотя бы контролировать назначение главных сановников церкви, -
права, без которого эти власти, собственно, и не могли бы существо­
вать.
345
 М.Блок

Как мы увидим, церковь по средневековой доктрине была связана

с королем особенными и тесными узами. Кроме того, епископы и абба­
ты владели еще и обширными сеньориями, что нагружало их обяза­
тельствами по отношению к королю, точно так же, как любого светско­
го барона, поэтому никто не сомневался в законности их подчинения
светским властям. Поэтому реформаторы ограничились тем, что по­
требовали от властей иных форм обращения с духовными, более дос­
тойными их сана. Никого не смущало, что прелат приносит клятву вер­
ности. Относительно же оммажа было решено, что эта церемония не
для прелатов. Такова была теория, ясная и логичная, которую с конца
XI века продолжали развивать в полном согласии и папы, и теологи.
Практика очень долго ей сопротивлялась. Но мало-помалу доктрина
завоевала популярность. К середине XIII века она восторжествовала
почти повсюду. Кроме одного, правда, очень немалого по величине ис­
ключения. Франция, страна вассалитета по преимуществу, упрямо ос­
тавалась верной традиционной практике. Особый случай составляли
специально дарованные привилегии, но в целом Франция оставалась
верна своим традициям вплоть до XVI века. Людовик Святой, призы­
вая к порядку одного из епископов, без малейшего смущения заявлял:
«Вы мой человек, вы вкладывали свои руки в мои», нет более красно­
речивого свидетельства удивительной прочности феодальных отноше­
ний, которыми была проникнута даже духовная область (329).

2. Вилланы и буржуа-горожане
Кроме аристократии и духовенства литература, проникнутая ры­
царским духом, отводила место еще «вилланам» или «мужланам» как
некой единой нерасчлененной массе. В действительности это огром­
ное количество народа было разделено на различные группы весьма
ощутимыми разграничительными линиями. Начнем с того, что соб­
ственно вилланы в самом точном смысле этого слова тоже подразделя­
лись на множество групп. Юридические права, размечающие степени
зависимости от сеньора, противопоставляли эти группы сначала мяг­
ко, а затем приводили к противопоставлению «свободных» и «рабов».
Наряду с разными юридическими статусами, не смешиваясь с ними,
сельское население разделяли еще и экономические факторы. Приве­
дем самый простой, но показательный пример: какой землепашец, гор­
дившийся своими лошадьми, мог позволить считать себя ровней без­
лошадному бедняку из своей же деревни, который обрабатывал свой
жалкий клочок земли с помощью одних только своих рук?
Отделена от крестьянского населения была и группа тех, кто зани­
мался благородным делом управления, а также небольшие, собствен­
но, еще зачаточные группы торговцев и ремесленников. Из этих зерен
346
 Том II

экономическая революция второго этапа феодализма прорастила

обильную поросль очень разветвленного и социально разнообразного
городского населения. Изучение социальных групп, так тесно связан­
ных с профессиональными признаками, не может обойтись без углуб­
ленного внимания к их экономическому состоянию. В нескольких сло­
вах мы обозначим местоположение этих групп в структуре феодального
общества.
Ни один из разговорных языков Европы не располагал словами,
которые позволили бы отделить в качестве места обитания ville от
village (город от деревни). «Ville», town, Stadt одинаково прилагались
к обоим типам населенных пунктов. Burg (бург) обозначал всегда
укрепленное место. Словом «Cite» обозначали главный город диоцеза
или какой-либо другой центр исключительной важности. Зато с XI века
французское слово «буржуа» (горожанин), ставшее очень быстро об­
щеупотребительным во всей Европе, сразу было противопоставлено и
«шевалье» (рыцарю), и клирику, и виллану. И если населенный пункт
продолжал оставаться безликим, то люди, которые в нем жили, во вся­
ком случае самая энергичная и самая подвижная в силу профессиональ­
ных занятий их часть, торговцы и ремесленники, стали носить специ­
фическое название - буржуа и заняли особое, только им принадлежащее
место в социальной иерархии.
Но не стоит настаивать только на противопоставлении. Буржуа-
горожанина в начальный период феодальной эпохи роднил с рыцаря­
ми воинственный дух и ношение оружия. Наравне с крестьянами горо­
жане достаточно долго занимались земледелием, обрабатывая поля,
которые зачастую кончались за городской оградой; выгоняли они за
городские стены и скот попастись на ревниво охраняемых коммуналь­
ных пастбищах. Разбогатев, они сделаются владельцами деревенских
сеньорий, которые приобретут на свои деньги. Впрочем, мы знаем, что
воображать, будто рыцари ничуть не заботились о приобретении бо­
гатства, значит плохо представлять себе рыцарей. Что же касается бур­
жуа, то деятельность, которая, казалось бы, приближает их к другим
сословиям, была для них всегда побочной, они были словно бы свиде­
телями и спутниками старинных образов жизни, которые мало-пома­
лу тоже менялись.
Буржуазия жила переменами. Сутью ее жизни была разница меж­
ду покупной ценой и продажной, между отданным в долг капиталом и
полученным обратно долгом. И поскольку законность этого промежу­
точного дохода, который не представлял уже простую оплату труда
рабочих рук или перевозки, отрицалась теологами, а рыцари просто не
понимали, откуда этот доход берется, то и поведение, и моральные цен­
ности, которыми жило сословие горожан, находилось в противоречии
со всем тем, к чему привыкли окружающие. Горожанину хотелось пус-
347
 М.Блок

кать свои земли в оборот, сеньориальные путы, которые связывали его

по рукам и ногам, были для него невыносимы. Ему было необходимо
проворачивать свои дела как можно быстрее, и по мере того, как эти
дела ширились и развивались, у горожанина возникали все новые и
новые юридические проблемы; медлительность, усложненность, уста­
релость традиционной юриспруденции возмущали буржуа. Обилие
властей, которые делили город на подвластные им территории, воспри­
нималось им как препятствие его торговым операциям и оскорбление
солидарности, свойственной его сословию. Многочисленные иммуни­
теты, которыми пользовались как духовное, так и рыцарское сословия,
воспринимались буржуа как помеха его свободному предприниматель­
ству. На дорогах, по которым он странствовал без устали, он равно не­
навидел как сборщиков бесконечных пошлин, так и замки, откуда кор­
шунами набрасывались на его караваны грабители-рыцари. Словом, все
институты, которые создал мир, где буржуа-горожанин занимал пока
еще очень маленькое место, либо притесняли его, либо связывали. Спо­
собные как на завоевание силой, так и на покупку за звонкую монету,
тесно сплоченные горожане были хорошо подготовлены и к экономи­
ческой экспансии, и к возможным насильственным мерам; город, кото­
рый они мечтали создать, был бы инородным телом в структуре фео­
дального общества.
В самом деле, коллективная независимость, которая была страст­
ной мечтой стольких городских коммун, редко когда поднималась выше
довольно скромной административной автономии, которой им удава­
лось добиться. Но, добиваясь возможности избавиться от произволь­
ных принуждений местных тиранов, горожане довольно скоро обна­
ружили новое средство - вполне возможно, оно было крайним средством, -
однако опыт убедил их, что оно было наиболее верным: они стали об­
ращаться к самым крупным властям провинции или страны; эти влас­
ти были озабочены проблемами порядка на обширных территориях и,
постоянно нуждаясь в финансах, были заинтересованы - горожане су­
мели это очень хорошо понять, - в процветании богатых, которые мог­
ли бы при случае платить им дань. Так города стали добиваться авто­
номии и этим еще больше разрушали феодальную структуру, характер­
ной чертой которой было разделение власти.
Появление на исторической сцене нового сообщества горожан было
отмечено особым знаменательным ритуалом, который они совершали,
готовясь к какому-либо совместному действу, включая бунт, - они да­
вали друг другу клятву верности. До появления горожан общество со­
стояло из отдельных индивидуумов. С их появлением родился коллек-
тив.Они были сообществом, объединенным общей клятвой, и во
Франции его стали именовать «коммуной». Вопль возмущения бур­
жуазии в дни восстаний, крик о помощи горожан в минуты опасности

348
 Том II

пробуждал в сословиях, которые были до этой поры главными хозяе­

вами общества, долгое эхо ненависти. Почему к этому «новому и от­
вратительному имени», по словам Гвиберта Ножанского, было прояв­
лено столько враждебности? В этой враждебности соединилось немало
чувств: беспокойство власть имущих, почувствовавших угрозу своему
авторитету и доходам; опасения церковных владык, и небезоснователь­
ные, перед амбициями этой мало уважающей их группы людей, кото­
рых они теснили своими церковными «свободами»; презрение или оз­
лобление рыцарей против торгашей; благородное негодование,
поднимающееся в сердце пастыря против этих «ростовщиков» и «рва­
чей», черпающих свои доходы из нечистых источников (330). Но были
и другие причины, более глубокие.
В феодальном обществе клятва в дружбе и обещание помощи с са­
мого начала была основой для отношений между людьми. Но это обе­
щание шло снизу вверх, привязывая слугу к своему господину. Новиз­
на клятвы в коммуне была в том, что ее давал равный равному.
Безусловно, и эта клятва давалась не впервые в истории. Подобные
клятвы, как мы увидим, давали «одни другим» собратья в народных
«гильдиях», которые запретил Карл Великий; позже их приносили чле­
ны «мирных содружеств», наследниками которых очень во многом и
стали городские коммуны. Так же клялись и купцы, когда объединя­
лись в небольшие компании, которые тоже назывались «гильдиями»;
возникшие из необходимости вести торговлю и бороться с опасностя­
ми, связанными с этим ремеслом, гильдии, еще до начала борьбы горо­
дов за автономию, стали самым ранним проявлением солидарности бур­
жуазии. Но только во время коммунального движения клятвы верности
распространились с такой широтой и обладали необычайным могуще­
ством. По словам одного проповедника, «заговоры» множились с та­
кой быстротой, что напоминали «переплетение колючего шиповника»
(331). Коммуна и была тем революционным ферментом, который был
ненавистен обществу, построенному на иерархии. Безусловно, эти груп­
пы горожан ничего не имели общего с демократией. Крупные буржуа,
которые и были подлинными создателями этих коммун, не без труда
заставляли идти за собой простых горожан и были для них жестокими
хозяевами и безжалостными кредиторами. Но, заменив обещание по­
виноваться в благодарность за покровительство обещанием взаимной
помощи, буржуа-горожане принесли в Европу элемент новой социаль­
ной жизни, глубоко чуждой по духу той, которую мы называем фео­
дальной.

349
 М.Блок

Книга вторая
УПРАВЛЕНИЕ ЛЮДЬМИ

Г л а в а I. СУДЫ

1. Общий характер юридических учереждений

Как судили людей? Для любой социальной системы пробный ка­
мень - это судебные учреждения. Так посмотрим, какими были суды в
Европе примерно около тысячного года. С первого взгляда, мы можем
выделить несколько характерных черт. Во-первых, большую дробность
судебной власти. Во-вторых, запутанность судебных отношений. И
наконец, неэффективность. Серьезными тяжбами одновременно зани­
мались несколько судов, сосуществовавших бок о бок друг с другом.
Теоретически, безусловно, существовали некие уложения, которые
определяли компетенции каждого, но в реальности все попадали в цар­
ство зыбкости и неопределенности. Судебные дела сеньорий в том виде,
в каком они дошли до нас, изобилуют актами опротестования решений
конкурирующих между собой судов. Отчаявшись понять, каким влас­
тям нести на суд свои тяжбы, истцы часто сговаривались между собой
и лично искали арбитров, которые бы их устроили. Приговору они пред­
почитали полюбовное соглашение; правда, потом обычно не соблюда­
ли условий этого соглашения. Неуверенные в своих правах и своих
силах, судьи заранее требовали от тяжущихся сторон согласия на то,
что вынесенное ими решение будет принято. А что касается положи­
тельного решения? Для того чтобы оно осуществилось, зачастую не
было другого пути, как идти на уступки строптивому сопернику.
Словом, изучая состояние судебных учреждений, историку нужно
лишний раз вспомнить, что беспорядок тоже является существенным
историческим фактом. И факт этот должен быть объяснен. В данном
случае беспорядок в делах юриспруденции объясняется сосущество­
ванием противоречивых принципов, которые являлись наследием раз­
личных правовых традиций, и еще тем, что все эти принципы юристы
не слишком ловко приспосабливали к нуждам естественно меняюще­
гося общества, что вело к дополнительным затруднениям. Но кроме
этого, была еще и спецификой самого общества, из-за которого право­
судие осуществлялось так, а не иначе.
В обществе, которое строилось на отношениях зависимости, каж­
дый господин - сколько их было, одному только Богу ведомо - стре-
350
 Том II

милея стать судьей. Потому что только право судить давало возмож­
ность наблюдать, как исполняют свои обязанности подчиненные, не
отдавая их на суд чужакам, обеспечивая одновременно и защиту, и гос­
подство. К тому же право это было весьма прибыльным. Оно позволя­
ло брать штрафы, судебные издержки и получать немалые доходы от
конфискаций, более того, именно суды как правовые органы способ­
ствовали превращению обычая в обязанность, что приносило сеньору
множество выгод. Стало быть, когда значение слова «justicia» расши­
рялось, обозначая все права сеньора, это происходило не случайно. На
деле в желании судить проявлялась некая настоятельная необходи­
мость, сопутствующая жизни любого коллектива; разве в наши дни
предприниматель или командир отряда не является по сути дела свое­
образным судьей? Но их возможности в качестве судей ограничены
профессиональной сферой деятельности. Предприниматель судит ра­
бочего в качестве рабочего, а командир - солдата в качестве солдата.
Господин в феодальном обществе мог позволить себе много больше, по­
скольку его вассал, его слуга принадлежал ему целиком и полностью.
Между тем вершить правосудие в феодальные времена было не та­
ким уж сложным делом. Безусловно, оно требовало некоторого знаком­
ства с правом. Там, где существовали письменные кодексы, наука со­
стояла в том, чтобы выучить наизусть или заставлять читать себе
содержащиеся в них правила, часто весьма многочисленные, подроб­
ные, но достаточно твердые, чтобы не нуждаться в каких-либо усилиях
собственной мысли. А если право опиралось не на текст, а на обычай?
Хватало знакомства с этими обычаями, всегда несколько расплывча­
тыми. Кроме того, нужно было знать все полагающиеся жесты и сло­
весные формулы, которые придавали процедуре суда необходимый
формальный характер. Словом, суд был делом памяти и привычки.
Примитивный процесс доказательства не требовал больших усилий.
Свидетелей обычно не искали, а записывали то, что сказали пришед­
шие сами. Фактически процедура сводилась к следующему: ознаком­
лению с записанным - правда, очень долго читали в редчайших случа­
ях, - получению клятвы от одного или от обоих тяжущихся сторон, -
констатации результата Божьего суда или судебного поединка (послед­
ний становился все более и более распространенным в ущерб Божьему
с
УДу); все эти действия не требовали особой подготовки. Сами тяжбы
касались весьма ограниченного круга вопросов, и вопросов без особых
тонкостей. Коммерческая жизнь в те времена едва теплилась, поэтому
вопрос договоров практически не возникал. Когда же среди отдельных
г
РУпп населения оживились отношения обмена и возникли разнооб­
разные споры на этой почве, сразу выявилась несостоятельность как
общепринятого права, так и обычных судов, это повело к тому, что куп­
цы очень рано стали сами разрешать свои споры, сначала неофициаль-

351
 М.Блок

ным третейским судом, потом при помощи собственной юрисдикции.

Обычными предметами спора в феодальном суде были споры из-за иму­
щества, присвоенного по праву долгого владения, а также споры из-за вла­
дения людьми и имуществом. Кроме, само собой разумеется, разнооб­
разных проступков и преступлений. Но в этих случаях судебные
санкции были ограничены кровной местью. В общем, в подобных су­
дах отсутствие умственных способностей не могло стать препятствием
и помешать получить желанное право судить и стать судьей.
Наряду с обычными судами существовали еще суды церковные.
Они судили непосредственно духовных лиц. Поскольку право суда у
епископов и монастырей над теми вассалами и держателями, которые
от них зависели, не называлось церковным судом, оно было точно та­
ким же, как у любого сеньора. Вместе с тем у церковного суда была
двойная роль: с одной стороны, ему подлежали все те, кто относился к
церкви: клирики и монахи. С другой, рассмотрению церковного суда
подлежали совершенные мирянами разнообразные проступки, имею­
щие отношение к религиозной жизни, начиная от ересей и кончая за­
ключением браков или принесением клятвы. Развитие и укрепление
церковного суда на протяжении эпохи феодализма свидетельствует не
столько о слабости светских властей - хотя и об этом тоже: монархия
Каролингов давала куда меньше воли своему духовенству, - сколько о
стремлении клириков отделить непроходимой пропастью маленький
мирок служителей Бога от всего остального мира. Как только государ­
ственная власть в стране усиливалась, она начинала воевать с церков­
ным судом по поводу тех границ, до которых тот распространял свои
компетенции, захватив, по мнению государственных деятелей, много
больше, чем положено. Но поскольку церковное правосудие среди ин­
ститутов, характерных для феодального общества, было все-таки на осо­
бом положении, иными словами, своеобразным государством в госу­
дарстве, то со временем его роль в обществе стала абстракцией, и само
оно потеряло свое значение.

2. Множественность правосудий
Как права людей, так и система правосудия в дохристианской Ев­
ропе была подчинена главной оппозиции - противопоставлению сво­
бодных людей и рабов. Свободных судили суды, состоящие, в свою
очередь, тоже из свободных людей, и за справедливостью их решений
обязательно наблюдал представитель короля. Рабов судил сам хозяин,
вынося решение как по поводу их споров между собой, так и наказы­
вая их за проступки. Судя, он часто руководствовался лишь своей при­
хотью, почему хозяйский суд трудно было назвать правосудием. По

352
 Том II

правде сказать, в исключительных случаях рабы представали и перед

общественным судом: владелец иногда хотел таким образом избавить­
ся от ответственности за решение, а иногда ради поддержания обще­
ственного порядка закон обязывал судить рабов не частным образом.
Но и в этом случае судьбу рабов решали не равные им, а находящиеся
над ними.
Казалось бы, противопоставление рабов и свободных очень четко
делило общество, но достаточно скоро этот критерий оказался несос­
тоятельным перед неостановимым напором жизни.
Как мы знаем, пропасть, разделяющая эти две категории, постепен­
но сглаживалась. Многие рабы становились держателями и назывались
уже точно так же, как свободные люди. Многие свободные жили под
властью господина или получали от него свои поля. Как мог сеньор не
распространить свое право карать и миловать на весь этот одинаково
подвластный ему народ? Как мог не разбирать в качестве судьи возни­
кающие внутри этой однородной группы споры и распри? В конце рим­
ской эпохи мы видим, как возникают на пограничье с государствен­
ным правосудием частные суды «могучих», имеющих иной раз даже
собственные тюрьмы. Биограф святого Цезаря Арльского - он умер в
542 году - хвалит своего героя за то, что он никогда не назначал, по
крайней мере за один раз, больше тридцати девяти палочных ударов
своим подопечным. И уточняя, что речь идет не только о рабах, специ­
ально оговаривает, что эти меры прилагались и к «подчиняющимся ему
свободным». В варварских королевствах ситуация, существующая «de
facto», превратилась в «de jure».
Именно институт «частного суда» и лежит в основе франкского
иммунитета, который издавна существовал в Галлии, а затем старани­
ями Каролингов был распространен по всей их обширной империи.
Понятие «иммунитет* объединяло две привилегии: освобождение от
уплаты некоторых налогов; запрещение королевским чиновникам про­
никать на защищенную иммунитетом территорию, вне зависимости от
мотивов, с какими они приехали. Результатом «иммунитета» было не­
избежное приобретение сеньором юридической власти над теми, кто
от него зависел.
Обычно иммунитет давали специальной грамотой в основном и но
преимуществу церкви. Те редчайшие случаи иммунитета по отноше­
нию к мирским людям, которые мы можем припомнить, относятся к
позднему времени и вызваны исключительными обстоятельствами.
Высказанное положение подтверждается не столько отсутствием до­
кументов в архивах, что само по себе не может служить доказатель­
ством, сколько отсутствием в формуляриях, которыми пользовались
во франкском государстве писцы при составлении актов, формул для
передачи иммунитета светским лицам. Однако светские люди облада-
12 — 8172 353
 М.Блок

ли подобными привилегиями, и хотя они были получены совершенно

другим путем, по традиции, земли, принадлежавшие королю, тоже счи­
тались «иммунными». Под этим подразумевалось следующее: посколь­
ку все доходы с них шли непосредственно в пользу королевского дома
и управлял ими специальный штат слуг, то обычным королевским чи­
новникам там нечего было делать. Графу и подведомственным ему чи­
новникам было запрещено собирать там налоги и даже просто появ­
ляться. Поэтому, если король за оказанную или ожидаемую услугу
жаловал своей собственной землей, то передавал ее вместе с относя­
щимися к ней привилегиями, поскольку считалось, будто отдается эта
земля во временное пользование и продолжает относиться к королев­
скому домену. Могущественные бароны, чьи земли в основном были
получены именно так, пользовались в результате во многих своих се­
ньориях совершенно теми же правами, что и церкви, получившие им­
мунитет. Несомненно, однако, что бароны не смогли распространить
эти привилегии и на свои наследственные земли, по крайней мере, не
смогли это сделать законным образом, - земли, ставшие их вотчиной,
где они давным-давно чувствовали себя полновластными хозяевами.
Пожалование королевскими землями продолжалось на протяже­
нии всего раннего Средневековья, но королевские канцелярии продол­
жали употреблять в отношении этих земель все те же формулы, кото­
рые со временем почти что лишились смысла, и много позже. На то,
чтобы делиться со своей землей, у королей были причины и достаточ­
но веские. Например, церковь. Осыпать церкви милостями было дол­
гом благочестия и обязанностью доброго правителя, поскольку король
таким образом добывал для своего народа росу небесной благодати. Что
касается могущественных магнатов и вассалов, то щедрые дары были
неизбежной платой за их хрупкую верность. Проблемой были и коро­
левские чиновники.
Вопрос состоял в том, превышали ли они меру своими злоупотреб­
лениями и насколько стоило ограничивать их поле деятельности? Чи­
новники достаточно жестко обходились с населением, зачастую не
слишком послушным своему государю, и их поведение давало немало
поводов для возмущения. Король, кроме назначенных им самим по­
мощников, пытался опереться еще и на тех, кто стоял во главе неболь­
ших групп, на которые разделялся весь социум, надеясь с их помощью
установить порядок и добиться покорности. Укрепляя авторитет этих
мелких начальников, монархия стремилась укрепить и собственую си­
стему охраны порядка, поскольку стихийно возникшие на местах орга­
ны, взявшие на себя эти функции, возникли как силовые и явно превы­
шали свои полномочия. Признать их официально значило признать их
деятельность законной. Эта проблема очень заботила каролингскую мо­
нархию, и Карл Великий предпринял всеобщую реформу правового ре-

354
 Том II

жима империи, которая впоследствии очень тормозила развитие юри­

дической системы.
В государстве Меровингов судебные округа были очень невелики -
разумеется, величина их в разных местах была разной, - в целом они
были примерно равны самому маленькому из округов при Наполеоне.
Их называли обычно романским или германским словом, обозначав­
шим «сотню»; название, по сути, загадочное, оно восходит, очевидно, к
каким-то институтам древних германских племен и, возможно, к сис­
теме нумерации, отличной от нашей (первоначальное значение слова,
которое в современном немецком существует как hundert, было скорее
всего «сто двадцать»). В странах с романскими языками называли их
так же «voirie» или «viguerie» (от латинского vicaria). Граф, объезжая
«сотни», которые находились в его ведении, приглашал всех свобод­
ных явиться к нему на суд. Приговоры выносились небольшой груп­
пой судей, выбранных из собравшихся. Роль самого графа, как коро­
левского чиновника, сводилась к наблюдению за разбирательством
тяжб и к наложению арестов.
На практике эта система страдала двойным неудобством: жители
должны были слишком часто собираться, а на графа ложилась слиш­
ком большая нагрузка, если он добросовестно относился к своим обя­
занностям. Карл Великий ввел двухступенчатую систему судов, каж­
дый из них был полновластным в своей сфере. Граф продолжал
регулярно появляться в «сотнях», чтобы вершить суд, и свободное на­
селение, как прежде, должно было на него являться. Но эти графские
ассизы проводились отныне три раза в год: ограничение числа позво­
ляло ограничить и компетенции. «Главные судилища» должны были
рассматривать только дела исключительной важности: «крупные». Что
же касается «мелких дел», то их предполагалось рассматривать на вы­
ездных заседаниях, которые тоже не были слишком частыми, зато дли­
лись достаточно долго, и на них были обязаны приходить только судя­
щие, а председателем был помощник графа: его представитель в округе,
«сотенный», или «voyer».
Какова бы ни была наша неосведомленность в связи с недостаточ­
ным количеством документов, сомнений не возникает в том, что при
Карле Великом и его непосредственных преемниках юридические пол­
номочия, которые были предоставлены иммунистам по отношению к
свободному населению, совпадали с теми прецедентами, которые име­
новались «мелкие дела». Иными словами, сеньор с привилегией имму­
нитета на своей территории осуществлял функции «сотенного». А если
речь шла о «крупных делах»? Право на иммунитет противостояло лю­
бой попытке графа самому забрать обвиняемого, ответчика или сообщ­
ника на земле, защищенной иммунитетом. Но сеньор под свою личную
ответственность был обязан представить разыскиваемых в суд граф-

12* 355
 М.Блок

ства. Таким образом монарх, пожертвовав частью судебных прав, наде­

ялся сохранить для государственных судов право принимать самые
важные решения.
Разделение дел на крупные и мелкие надолго задержалось в юрис­
пруденции. Мы видим его на протяжении всего средневековья и даже
много позже, но только оно получает новое название «высшего» и «низ­
шего» правосудия. Это противопоставление стало основополагающим
для всех тех стран, которые находились под влиянием Каролингов,
только в этих странах две противостоящие друг другу на одной и той
же территории компетенции не были объединены в одних и тех же ру­
ках. Но разумеется, ни границы этих взаимоналагаемых компетенций,
ни их размещение не остались такими, какими были первоначально.
В эпоху Каролингов после некоторых колебаний уголовные пре­
ступления стали относить к «крупным делам» в случае особо серьез­
ных наказаний; только графский суд мог приговорить к смертной каз­
ни или отдать в рабство. Этот очень четкий и ясный принцип пережил
века. Нужно, правда, отметить, что изменение категорий «свободный»
и «несвободный» очень скоро повело к исчезновению наказания, кото­
рое превращало бы преступника в раба (случай, когда мы видим, что
убийца раба приговаривался к тому, чтобы заместить его у понесшего
убыток господина, проходил под совершенно иной рубрикой: вознаг­
раждение). Зато «высший» феодальный судья имел право судить пре­
ступления «с кровью», то есть такие, за которые полагалась высшая
мера наказания. Новость состояла в том, что «суд меча», как называ­
лась высшая мера в нормандском праве, перестал быть привилегией
крупных судов. В первый период феодализма поражает количество
мелких сеньоров, располагающих правом смертной казни; именно эта
особенность, наиболее характерная, вероятно, для Франции, но распро­
страненная повсеместно, была решающей для судьбы человеческих со­
обществ. Что же произошло? По всей видимости, ни раздробление граф­
ской власти правом наследства, ни прямая узурпация ее не могла
привести к подобному результату. Многие приметы указывают на пе­
ремещение юридических позиций. И если все значительные церкви
получили право осуществлять сами или через своих представителей
«правосудие с кровью», то значит, это было естественным следствием
иммунитета. Это право именуют порой «сотенным» или «voirie», что
свидетельствует об официальном признании их прямой связи с суда­
ми второй категории. Одним словом, барьер, воздвигнутый Каролин-
гами, расшатался. И причины этого можно объяснить.
Не будем заблуждаться: приговоры о смертной казни, которые ког­
да-то могли выносить только графские суды, равно как суды более вы­
сокие - королевский суд и ассизы, созываемые missi, - были в эпоху
франков необыкновенно редки. Только преступления, которые были

356
 Том II

сочтены чрезвычайно опасными для общественного порядка, заслужи­

вали такого наказания. Обычно роль судей сводилась к тому, чтобы
предложить или принудить к согласию, обязать к внесению возмеще­
ния, согласно установленному законом тарифу, часть которого доста­
валась власти, наделенной судебными полномочиями. Но потом насту­
пило время несостоятельности государственной власти, время кровной
мести и разгула насилия. Старая система наказаний, чья опасная несо­
стоятельность была доказана на деле, вызвала противодействие, тесно
связанное с движением «мирных содружеств». Самое яркое выраже­
ние этого противодействия мы видим в совершенно новом отношении
ко многим фактам влиятельных кругов церкви. В предыдущий период
из-за нежелания проливать кровь и способствовать злопамятности цер­
ковь поощряла практику «денежных соглашений». Но в этот опасный
период она поднимает голос и пламенно ратует за то, чтобы слишком
легко дающийся выкуп был заменен грозными наказаниями, которые
только одни и способны образумить и напугать злодеев. Именно в это
время - примерно к X веку - европейский уголовный кодекс приобре­
тает тот суровый и зловещий характер, отпечаток которого он сохра­
нял так долго и против которого было направлено столько усилий уже
во времена, гораздо более близкие к нашим; если старинный кодекс под­
держивал равнодушие к человеческим страданиям, то жестокая мета­
морфоза, которая произошла с ним, была вызвана желанием эти стра­
дания искоренить.
Итак, все криминальные преступления, как бы значительны они
ни были, если не требовали вмешательства палача, подлежали рассмот­
рению в нижних судах: на судебных заседаниях «сотен» или в иммуни­
тетах. Пришло время, когда денежные компенсации были заменены
совсем иными наказаниями, но судебная система не изменилась: изме­
нилась система санкций, и графы потеряли монополию на смертные
приговоры. Этот переход был облегчен двумя особенностями преды­
дущего периода. Суды «сотен» всегда имели право карать смертью пре­
ступника, если он был застигнут на месте преступления. Таково было
проявление заботы о поддержании общественного порядка. Заботой о
его поддержании и руководствовались эти суды, когда перешли уста­
новленные ранее границы. А иммунисты всегда распоряжались жиз­
нью и смертью своих рабов. Но где была граница между рабами и сво­
бодными, когда все они стали зависимыми?
Кроме особо опасных преступлений, графские судебные заседания
имели исключительное право на рассмотрение следующих дел: реше­
ние вопросов о статуте - свободный или раб в случае, когда речь щла о
хозяевах, у которых еще существовали рабы; решение по вопросам вла­
дения аллодами. Наследство графских судов не перешло целиком и
полностью к гораздо более многочисленным высшим судам иоследую-
357
 М.Блок

щих эпох. Тяжбы, касающиеся аллодов, честно говоря, все более и бо­
лее редкие - зачастую так и остались монополией тех, кто сделался
подлинным наследником графского суда; например, именно так было
до XII века в Лане, где функции графа исполнял епископ (332). Что же
касается вопросов серважа или рабства, то с исчезновением домашних
рабов и появлением нового понимания свободы и несвободы подобные
вопросы затерялись среди многочисленных споров о вотчинах и зави­
симых слугах, что никогда не являлось компетенцией «больших судов»
и не причислялось к «крупным делам». В результате вышло так, что
вопросы аллодов отошли к самым высшим инстанциям, вопросы сер­
важа к низшим, и «высшие суды» были обречены на роль судов уго­
ловных преступлений. «Гражданские дела» - в современном понима­
нии этого слова - вновь вернулись в высшие инстанции после того, как
была введена судебная процедура. В феодальную эпоху множество спо­
ров разрешалось с помощью поединков. По естественной ассоциации
идей, не всюду, но достаточно во многих местах это кровавое доказа­
тельство правоты было отдано в ведение судов, располагающих «пра­
восудием с кровью».
В феодальные времена любой «высший судья» имел на зависимой
от него территории еще и «нижний суд». Но это не означало, что нали­
чие «нижнего суда» обязательно предполагало и «высший», такая же­
сткая зависимость если и существовала, то только в отдельных про­
винциях, например, по свидетельству Бомануара, в Бовези в XIII веке,
и то недолго. Иными словами, на протяжении достаточно продолжи­
тельного времени для жителей многих провинций было привычно об­
ращаться со всеми мелкими недоразумениями к сеньору, хозяину зем­
ли, на которой они жили, зато со всеми серьезными вопросами
обращаться в суд по соседству. Но сколь бы ни была раздроблена су­
дебная власть, эта дробность не отменяла иерархию компетенций, раз­
мещенных в разных руках. Однако нужно сказать, что многие компе­
тенции спустились этажом ниже. Дело в том, чго преемники «сотенных»
и иммунистов наряду с большим числом тех, кто был лишен привиле­
гий, но обладал властью, присвоили себе, позаимствовав у графов, мо­
нополию на «крупные дела», - дела об аллодах мы оставляем в сторо­
не; таким образом они превратились в «высших судей», но потеряли, в
свою очередь, право заниматься «мелкими делами», и его забрали себе
сеньоры. С этих пор тот, кто был хозяином небольшого числа бедных
зависимых, тот, кто собирал повинности с деревенских держателей,
располагал по крайней мере правом «нижнего суда». Но само собой ра­
зумеется, со временем этот суд менялся, и в его компетенцию включа­
лись дела совершенно иного характера.
В первую очередь эти суды стали заниматься разнообразными раз­
ногласиями, которые возникали между самим сеньором и его держате-

358
 Том II

лями. В частности, относительно повинностей, которые несли на себе

последние. Искать поддержку для их разрешения в наследии былой
государственной юриспруденции было бессмысленно. Подлинным ис­
точником этого права стали как старинные, так и формирующиеся пред­
ставления о власти, которой должен был обладать хозяин. Сформули­
руем точнее: власти, которой должен был обладать тот, кто был вправе
требовать от другого исполнения обязанностей, подразумевающего бо­
лее низкое социальное положение. Так например, во Франции XII века
виллан, держатель скромного надела, отдавший часть его в аренду, по­
лучает от своего собственного сеньора право «чинить суд» над этим
цензитарием в случае, если тот не внесет положенную плату, но «толь­
ко исключительно в этом случае» (333). Нет ничего удивительного, если
общественное сознание не ощущало или почти не ощущало разницы
между правосудием как таковым и мерами, применяемыми сеньором
по отношению к своим должникам, мерами привычными и зачастую
признанными законными. Эти меры потом переходили в область пра­
восудия и становились законом. Но правосудие, занимающееся про­
блемами аренды, - «поземельное право» более позднего времени, - не
составляло единственной прерогативы «нижнего суда». В лице сеньо­
ра, осуществлявшего функции судьи «нижнего суда», люди, живущие
на его земле, имели и просто судью, который занимался всеми граж­
данскими делами, - кроме тех, которые требовали как разрешения «су­
дебного поединка», - и карал их за средние и малые провинности; од­
ним словом, сеньор совмещал и функции «правосудия мелких дел», и
функции господина, который распоряжался своими слугами, милуя их
и наказывая.
И «высшее» и «нижнее» правосудие были связаны с землей, на ко­
торой они располагались. Тот, кто находился в пределах этой террито­
рии, тот и подлежал этому суду. Тот, кто жил вне ее, тот не подлежал
этому суду. Но поскольку в феодальном обществе связь людей друг с
другом ощущалась как более значительная, территориальный принцип
постоянно теснили людскими отношениями. В эпоху франков помес­
тить кого-то под мундебур означало взять на себя обязательство со­
провождать своего опекаемого в суд, защищать его там и за него ру­
чаться. Сделать после этого еще один шаг и взять на себя вынесение
приговора не составляло большого труда. И на всех ступенях социаль­
ной лестницы сделали этот шаг.
Среди зависимых самыми униженными и самыми бесправными
были те, кого в силу наследственного подчинения привыкли называть
несвободными. По общему правилу, они не имели права на другого су­
дью, кроме своего собственного господина, даже в случае наказания «с
кровью». При этом они могли не жить на земле господина, а сам госпо­
дин мог не обладать правом «высшего суда». Очень часто сеньор пы-

359
 М.Блок

тался точно так же судить и других своих, не слишком значительных

зависимых, которые хоть и не были привязаны к его роду наследствен­
ной связью, но находились в его личном окружении: слуг и служанок,
например, или купцов, которым барон поручал делать для себя закуп­
ки и продавать свои урожаи. На практике эти попытки были постоян­
ным источником конфликтов.
Но если считать, что новое рабство являлось продолжением ста­
рого, то исключительное право господина судить и наказывать своих
сервов было естественным следствием старого права на наказание раба:
именно так и объясняет это право немецкий текст XII века (334). Вас­
салы-воины, напротив, были свободными людьми и поэтому в эпоху
Каролингов подлежали только государственному суду. По крайней
мере, таково было их право. Но можно ли думать, что сеньор не уладит
сам конфликт, который мог повлечь за собой арест его слуги? Или тот,
кто был обижен вассалом могущественного сеньора, не считал разум­
ным обратиться к этому сеньору, чтобы получить возмещение за оби­
ду? Начиная с X века, подобная практика привела к появлению еще
одного типа судов. Их появлению способствовали те изменения, кото­
рые происходили с государственными судами. Сначала они были «по­
честью», потом стали наследственным феодом и попали в руки магна­
тов. Магнаты посадили в них своих вассалов; на примере отдельных
княжеств можно наблюдать, как графский суд мало-помалу превраща­
ется в подлинно феодальный суд, где вассал разбирает дела других вас­
салов.

3. Суд с помощью равных

или суд господина?
Свободный человек, которого судит собрание свободных людей, и
раб, которого судит один хозяин, - это разделение не могло уцелеть
среди тех социальных перемен, которые претерпело феодальное обще­
ство, в частности, когда такое количество в прошлом свободных людей
стали рабами, сохранив немало черт и особенностей своего прежнего
статута и в своем новом положении. Право быть судимым «равными
себе» никогда не давалось людям из нижних социальных слоев. Впро­
чем, это право стало исчезать из обихода тогда, когда общество, все боль­
ше иерархизируясь, вытесняло и старинные принципы правосудия, в
том числе и принцип равенства перед судом, рожденный общей для всех
свободой. Но во многих местах сохранился на практике обычай, рас­
пространявшийся не только на свободных зависимых, но и на сервов,
которых судили если не равные им, то, во всяком случае, подданные
того же хозяина. В областях между Сеной и Луарой правосудие про-

360
 Том II

должало осуществляться «общими судами», на которых должно было

присутствовать все местное население. Что же касается судей, то мы
видим, что очень часто они назначались по традиции, принятой в им­
перии Каролингов, то есть прямо на собрании теми, кто обладал юри­
дической властью, и назывались «эшевенами». По мере того как обще­
ство все больше феодализировалось, обязанность заседать в суде
за-крепилась за определенными держаниями и стала наследственной.
В других местах, похоже, сеньор или его представитель окружал себя
произвольно выбранными нотаблями округа, именовавшимися «доб­
рыми людьми». Но расхождения расхождениями, а суть оставалась об­
щей. Вполне возможно, удобнее было бы говорить о королевском суде,
суде баронов или сеньоров. Но справедливым это будет только в том
случае, если помнить, что ни король, ни могущественные бароны обыч­
но никого не судили лично; не судили лично и сеньоры и даже деревен­
ские старосты. Глава собирал и председательствовал над теми, кто про­
износил и вершил суд, он напоминал правила и вводил их в приговор.
«Суд выносит решение, а не сеньор», - гласит английский доку­
мент (335). Вместе с тем будет весьма неосторожно, если мы преувели­
чим полномочия, которые были предоставлены судьям, или, наоборот,
их преуменьшим. «Скорей, скорей, поспешите мне вынести решение
суда», - говорил нетерпеливый Генрих Плантагенет, требуя от своих
верных приговора для Томаса Бекета (336). Его слова достаточно хо­
рошо показывают ту границу, которую власть главного могла положить
беспристрастности судей, и вместе с тем ту невозможность для самого
властного из тиранов обойтись без коллективного решения.
Идея, что несвободные и по аналогии самые бесправные из зависи­
мых не должны знать другого суда, как только суд господина, настоль­
ко давно укоренилась в общественном сознании, что изглаживалась с
большим трудом. В областях, которые были романизированы, она на­
ходила поддержку и в тех воспоминаниях или традициях, которые со­
хранились от институтов романской империи, - там в магистратах су­
дили не равные, а более высокие по социальному положению. Мы снова
видим наличие и противостояние противоположных друг другу прин­
ципов, сохранившихся в разных областных традициях, между которы­
ми приходилось выбирать. В зависимости от места, а точнее, деревни,
крестьянина мог судить коллегиальный суд, сеньор или только его пред­
ставитель. Последний вариант, похоже, поначалу не был самым рас­
пространенным. Но на протяжении второго периода феодализма он
стал самым распространенным. «Баронский суд», состоящий из сво­
бодных держателей, которые решали судьбу других свободных держа­
телей; «обычный суд», на котором виллан, с этого периода окончатель­
но попавший в категорию «несвободных», склонял голову перед
решением сенешаля: таково было разделение, повлекшее за собой весь-

361
 М.Блок

ма серьезные последствия. В XIII веке английские юристы постарались

ввести даже в первичную, на уровне поместий, структуру правосудия.
Точно так же во Франции, несмотря на распространенную еще практи­
ку, доктрина, которую передает Бомануар, считает суд равных над рав­
ными исключительным правом благородных. Иерархия была самой ха­
рактерной чертой той эпохи, и она пронизала все, даже систему
правосудия.

4. Пережитки старого и ростки нового

на пограничиях дробной системы судов
Как бы ни была раздроблена, как бы ни была подчинена феодаль­
ной иерархии система правосудия, было бы большой ошибкой считать,
что в феодальном мире не сохранилось никаких институтов старого
правосудия, связанного с государственным или общественным правом.
Напротив, они сохранялись повсюду, другое дело, что степень их дей­
ственности была различной в разных странах. Именно теперь и наста­
ло время отметить национальные различия, на которые мы до этих пор
не обращали внимания.
Несмотря на неоспоримую оригинальность английской системы
судов, в целом она походила на судебную систему франкского госу­
дарства. Начиналась она тоже с «сотен» и суда свободных судей. К
X веку над сотенными судами появились графские суды, которые на­
зывались shires. На юге графства территориально совпадали со старин­
ными королевствами, вроде Кента или Уэссекса, на востоке с этничес­
кими группами: Суффолк («люди юга») и Норфолк («люди севера»),
на которые искони делилась восточная Англия. Зато в центре и на се­
вере страны графства совпадали с военно-административными окру­
гами, которые сложились гораздо позже, во время борьбы с датчанами
и непременно вокруг укрепленной крепости, название которой и носи­
ли. Shire также имели свои суды, состоящие из свободных людей. Но
функции этих судов было гораздо менее четкими, чем в империи Каро-
лингов. Несмотря на усилия сохранить в ведении графских судов, в
первую очередь, преступления против общественного порядка, они,
похоже, стали той инстанцией, которая вмешивалась и рассматривала
те дела, решить которые нижнее звено оказывалось не в состоянии. В
силу этого для английской системы правосудия система «высших» и
«нижних» судов осталась чуждой.
Точно так же, как на континенте, судебные учреждения государ­
ственного происхождения вступали в Англии в конкуренцию с судами
сеньоров. Достаточно рано мы узнаем об ассизах, которые устраивает
сеньор у себя в доме, в своей зале. Затем короли легализируют это по-

362
 Том II

ложение. У нас есть свидетельства, что начиная с X века короли наде­

ляют своих вассалов правом суда, которое именовалось правом sake and
soke (sake соотносится с немецким существительным Sache, что озна­
чает «судебное заседание» или «процесс»; soke соответствует скорее
всего немецкому глаголу suchen и означает «дознание» судьи, а значит,
и ожидание от него решения). Эти дарованные королем права, кото­
рые были закреплены то за землей, то за определенной социальной груп­
пой людей, постепенно расширились и совпали с компетенциями анг­
лосаксонских сотенных судов, которые, как мы знаем, были очень
обширны, иными словами, с самого начала их полномочия были гораз­
до больше, нежели те, которые предоставлял иммунитет в эпоху Каро-
лингов, но примерно равны тем, которые иммунистам удалось отвое­
вать в X веке. Роль этих судов в обществе была так велика, что
свободные держатели стали называться «sokeman», то есть «судимые»
из-за того что подчинялись суду своего сеньора. Случалось, что неко­
торые церкви или некоторые магнаты получали право на вечные вре­
мена возглавлять сотенный суд; некоторым монастырям, правда, очень
ограниченному их числу, было дано право судить все преступления,
право, которое изначально принадлежало только королю.
Но эта передача компетенций, как бы часто она ни происходила,
полностью не уничтожила старинного коллегиального правосудия. Там,
где сотенный суд находился в руках барона, по-прежнему собирались
судящие, как собирались они в те времена, когда главенствовал над
ними представитель короля. Не прекращалась деятельность и граф­
ских (окружных) судов, которые продолжали действовать точно так
же, как в старые времена. Безусловно, самые высокопоставленные и
богатые не искали их решений, не появлялись на них и свободные кре­
стьяне, которых судил сам сеньор, но при этом в графском суде непре­
менно должны были участвовать представители от каждой деревни: свя­
щенник, помощник сеньора и еще четыре человека. За исключением
самых могущественных и самых бесправных все остальные подлежали
ведению графских (окружных) судов. Сеньориальные суды и особен­
но королевские, которые после нормандского завоевания расцвели
пышным цветом, всячески теснили графские суды, мало-помалу сводя
их роль на нет. Компетенции графских судов со временем предельно
сузились, но и при этом нельзя было с ними не считаться. И вот поче­
му: именно на уровне графства, или, если речь шла о более крупной
административной единице, на уровне сотни привыкли собираться са­
мые активные представители народа, они закрепляли законы и обычаи
живущей на данной территории группы людей, от их имени отвечали
на всякого рода опросники, что означало готовность нести ответствен­
ность в случае необходимости за совместно допущенные ошибки; и так
будет продолжаться до того дня, пока представители графских судов,

363
 М.Блок

собравшись все вместе, не положат начало тому институту, который со

временем разовьется и станет Палатой общин. Нет сомнения, что пар­
ламентский режим Англии родился вовсе не в «дебрях германских ле­
сов». Это очевидно хотя бы по тому, что на нем лежит неизгладимый
отпечаток той феодальной среды, которая произвела его на свет. Пар­
ламентская система Англии обладает теми особенностями, которые
сразу отделяют ее от «государственных» систем континента; более того,
сотрудничество различных социальных слоев, допущенных к власти,
столь характерное для политической структуры средневековой Англии,
свидетельствует о том, как глубоко укоренилось на островной почве
правосудие, осуществляемое свободными людьми, столь характерное
для древних обычаев варварских времен.
Что касается германской системы правосудия, то кроме бесконеч­
ного разнообразия местных обычаев на ее развитие повлияли два очень
существенных фактора. Во-первых, «право феодов», которое так и не
совместилось с «правом земли», поэтому вассальные суды развивались
рядом и параллельно с более древними юридическими учреждениями.
И во-вторых, в германском обществе, гораздо более иерархизирован-
ном, чем другие, намного дольше сохранялось убеждение, что быть сво­
бодным означает непосредственно зависеть от государственного пра­
восудия; это общественное убеждение повело к тому, что графские (они
же окружные), а также сотенные суды - хотя их компетенции относи­
тельно друг друга не были четко определены и разделены - продолжа­
ли активно действовать. Так было по крайней мере в юрских областях
Швабии и Саксонии, краях, где было много аллодов, и, значит, не все
территории были охвачены сеньориями. От судящих или эшевенов
обычно привыкли требовать некоторого земельного владения. Иног­
да, и нужно сказать, что почти повсеместно, обязанности и полномо­
чия эшевенов считали наследственными. В результате почтение к ста­
ринному принципу правосудия, предполагавшему, что свободных
людей судит суд, состоящий из таких же свободных людей, привело в
конечном счете к правосудию, которое находилось в руках своеобраз­
ной олигархии.
Франция, точно так же, как северная Италия, были теми странами,
где правосудие было наиболее сеньориализировано. При этом в север­
ных районах отчетливо видны также следы каролингской системы су­
дов. Однако старая система способствовала тому, чтобы иерархизиро-
валась - на нижние и высшие суды - новая система, а так же ее
внутренняя организация. Сотенные суды или voirie исчезли очень бы­
стро и окончательно. Характерно, что полномочия верховного право­
судия стали именоваться chatellenie (полномочиями замка), то есть
теми, что находились в ведении сеньора; иными словами, обществен­
ное сознание словно бы признало единственным источником правосу-
364
 Том II

дия сильную руку, источник и символ реальной власти. Но нельзя при

этом утверждать, что от старинных графских судов вообще ничего не
осталось. В больших княжествах князю обычно удавалось оставить за
собой право судить за «преступления с кровью», но, как правило, это
было характерно для очень обширных княжеств, таких, как Фландрия,
Нормандия, Беарн, граф же судил чаще всего аллодистов, рассматри­
вал дела, где одной из тяжущихся сторон являлась церковь, которая
лишь частично входила в феодальную иерархию, а также занимался
делами рынков и общественных дорог. Именно графские суды и явля­
лись зародышем той власти, которая противостояла дроблению и рас­
пылению судебных полномочий.
Но кроме графских (окружных) судов были и другие инстанции,
которые также противостояли дроблению. Воспрепятствовать ему стре­
мились две мощные, общие для всей Европы силы, обе они были на тот
момент не слишком действенными, но у обеих было большое будущее.
Первой из них была королевская власть. То, что король есть глав­
ный судья всех своих подданных, ни у кого не вызывало сомнений. Про­
блема была в реальных следствиях этого общепризнанного мнения,
иными словами, в действительной власти короля и его конкретной де­
ятельности. В XI веке суд Капетингов судил только тех, кто непосред­
ственно зависел от короля и его церквей, в исключительных случаях и
с гораздо меньшим успехом он выступал как вассальный суд, куда об­
ращались крупные феодалы короны. Германский королевский суд, со­
зданный по образцу суда Каролингов, напротив, разбирал множество
весьма важных и существенных дел. Но даже если королевский суд был
достаточно действенным и активным, то, будучи зависимым от одной
конкретной личности, а именно государя, он не мог охватить всех под­
данных. Даже если король, разъезжая по своей стране в целях наилуч­
шего ею управления, вершил суд, как это было в Германии, и суд этот
считался наивысшим. Королевская власть могла бы считаться значи­
мым элементом системы правосудия только в том случае, если бы она с
помощью специально назначенных судей или специально направлен­
ных представителей могла наличествовать в каждом уголке страны. Так
было в Англии при нормандских и анжуйских королях, а немного поз­
же и при Капетингах в момент радикальной перегруппировки сил, ко­
торая означала окончание второго периода феодализма. И английские
короли, и в особенности французские нашли себе необходимую точку
опоры в самой вассальной системе. Феодальная система, из-за которой
право судить было разделено среди стольких рук, сама же породила
средство против этой раздробленности.
В эту эпоху никому не приходило в голову, что с делом, которое
было решено в суде, те же самые противники могут пойти в другой суд.
Другими словами, любая судебная ошибка не подлежала пересмотру.
365
 М.Блок

Но что если один из тяжущихся считал, что суд преднамеренно вынес

неправильное решение? Или что ему было отказано в решении вооб­
ще? Ничего не мешало обиженному подать жалобу на членов суда бо­
лее высоким властям. Подобный шаг был совершенно иным, нежели
проигранный процесс, и если обиженный выигрывал дело, то дурные
судьи подвергались наказанию, а их приговор, разумеется, пересмат­
ривался. Подобные жалобы - они существуют и у нас - встречались и
в варварские времена. Но эта жалоба могла быть подана только в ту
инстанцию, которая была выше всех судов свободных людей, а значит,
в королевский суд, что означало: на практике такие случаи были чрез­
вычайно редкими из-за своей труднодоступное™. Режим вассалитета
открыл новые возможности. У каждого вассала первым судьей был се­
ньор, наградивший его феодом. Отказ в правосудии был таким же на­
рушением закона, как многие прочие. К нему применяли общие прави­
ла, и жалобы поднимались по ступеням лестницы вверх от оммажа к
оммажу. Между тем и эта процедура была не простой, более того, она
была даже опасной, так как правота зачастую доказывалась поединком.
Но во всяком случае, феодальный суд, куда отныне приходилось обра­
щаться, был гораздо более доступным, нежели королевский, и если, в
конце концов, жалоба все-таки доходила до короля, то происходило это
последовательно. Что же касается подобных жалоб, то со временем сре­
ди высших классов они становились все более привычными.
Иерархия зависимостей устанавливала прямые контакты между
главами ступеней, благодаря чему феодальная система вассалитета ста­
новилась тем объединяющим общество механизмом, которого были
лишены монархии старого типа. В древних монархиях большинство
людей, именовавшимися подданными, не имели никакой возможнос­
ти обрести помощь государя.

Г л а в а II. ТРАДИЦИОННАЯ ВЛАСТЬ:

КОРОЛЕВСТВА И ИМПЕРИИ

1. География королевств
Над сеньориями, родственными кланами, деревенскими коммуна­
ми, дружинами вассалов и просто вассалами возвышались в феодаль­
ной Европе разнообразные институты власти; на протяжении доста­
точно долгого времени их деятельность была, прямо скажем, мало
эффективной, но роль и задачи оставались неизменными: поддержи­
вать по мере возможности основы порядка и объединять это дробное

366
 Том II

общество. Главной властью или претендующей быть таковой была ко­

ролевская или императорская, опирающаяся на идущую из глубокой
древности традицию. Ниже располагались новые власти, не обладаю­
щие таким древним прошлым: герцоги, владевшие обширными терри­
ториями, бароны, владельцы замков. Мы начнем наше исследование с
института, у которого наиболее долгая история.
После распада Римской империи на Западе образовались много­
численные королевства, управляемые германскими династиями. От
этих «варварских королевств» по более или менее прямой линии на­
следования и произошли почти все королевства феодальной Европы.
Четкая преемственность прослеживается в англосаксонской Англии,
которая к IX веку была разделена на пять или шесть королевств - чис­
ло их, правда, уменьшилось, - законных наследников тех государств,
которые были когда-то основаны завоевателями. Мы уже знаем, что
скандинавы в конечном счете удержались только в одном Уэссексе, рас­
ширив его за счет захвата соседних территорий. Правитель Уэссекса в
X веке уже привычно именует себя «королем всей Британии», или, что
встречалось гораздо чаще и на протяжении гораздо более долгого вре­
мени, «королем англов» или «королем англичан». За границами этого
«королевства англов» во времена нормандского завоевания существо­
вали поселения кельтов. Среди множества мелких княжеств были
вкраплены деревеньки бретонцев из страны Галлии. На севере клан
вождей-скоттов, то есть ирландцев, подчинил себе как кельтские пле­
мена, живущие в гористой местности, так и германские или германи­
зированные. Что ни год прибавляя к своим владениям по кусочку зем­
ли, они создали в конце концов обширное королевство, которое будет
называться национальным именем завоевателей: «Шотландия».
На Иберийском полуострове несколько благородных готов, во вре­
мя мусульманского завоевания нашедших убежище в Астурии, выбра­
ли себе там короля, основав королевство. Наследники основателя не
раз делили между собой свое владение, увеличили свои владения во
время Реконкисты и к началу X века перенесли столицу в Леон, город
на равнине, находящейся к югу от гор. На протяжении того же X века
военное командование, расположившееся восточнее, в Кастилии и за­
висящее поначалу от Астуро-Леонского королевства, отделилось от
него, и его глава в 1036 году объявил себя королем. Спустя еще сто лет
такого же рода раскол на западе породит Португалию. Тем временем
баски центральных Пиренеев, известные под названием наваррцы,
живут обособленно в своих долинах. Где-то в конце 900 годов и у них
возникает королевство, в 1037 году от него отделится крошечная мо­
нархия, которую назовут по реке, омывающей ее территорию, «Ара­
гон». Севернее низовий Эбра франки образуют марку, она получит на­
звание графство Барселонское и вплоть до царствования Людовика

367
 М.Блок

Святого будет считаться феодом французского короля. Из этих коро­

левств с подвижными из-за постоянных разделов, брачных контрактов
и завоеваний границами сложится со временем Испания.
На севере от Пиренеев одно из варварских королевств, а именно
королевство франков, очень разрослось благодаря усилиям Каролин-
гов. Смещение Карла Толстого в ноябре 887 года, за которым 13 янва­
ря следующего года последовала его смерть, стало свидетельством того,
что последняя попытка сохранить единство территории этого обшир­
ного государства потерпела крах. Новый король восточной части Ар-
нульф вовсе не из прихоти или каприза не спешил принять предложе­
ние епископа Реймсского царствовать и над западной частью. Наследие
Карла Великого оказалось его преемникам не по силам. Произошел
раздел, и примерно в тех же самых границах, что и первый, Верден-
ский, в 843 году. Королевство Людовика Немецкого, состоявшее ког­
да-то из трех объединенных диоцезов на левом берегу Рейна - Майн-
ца, Вормса и Шпайера - и обширных немецких областей восточнее реки,
когда-то подчиненных двум франкским династиям, было восстановле­
но в 888 году в пользу единственно выжившего потомка Арнульфа Ка-
ринтийского. Это и было «Восточной Францией», Восточно-Франкс­
ким королевством, которое мы, невзирая на анахронизм, уже можем
без опаски называть Германией.
В Западно-Франкском королевстве Карла Лысого, которое и стало
собственно Францией, почти что одновременно были провозглашены
королями два крупных сеньора: герцог Сполето, происходивший из
франкского семейства, Ги, и маркграф Нейстрии, вполне возможно, сак­
сонец по происхождению, Эд. В распоряжении второго было гораздо
больше служащих ему, он прославил себя войнами против норманнов,
и без труда взял верх над герцогом. Границы нового государства были
почти что теми же, что и после Верденского договора. Следуя понача­
лу по границам графств, государственная граница неоднократно пере­
секала Шельду, затем подходила к нижнему течению Мааса, там, где
он сливается с Семуа, и далее следовала в нескольких лье от этой реки
по ее левому берегу. Затем граница подходила к реке Соне чуть ниже
Пор-сюр-Сон и далее следовала по Соне, удалившись от нее на восток
только возле Шалона. Южнее Макона граница сдвигается от Соны-
Роны, оставляя в ведении соседа все графства, расположенные на за­
падном берегу этих рек, и вновь идет по реке уже в дельте до самого
моря вместе с малой Роной.
Между государствами Людовика Немецкого и Карла Лысого оста­
валась полоса, начинающаяся от северных Альп и тянущаяся по ита­
льянскому полуострову до Рима, в 843 году бывшая государством Ло-
таря. Потомков по мужской линии этот государь не оставил, и его
368
 Том II

наследие в конечном счете отошло Восточно-Франкскому королевству.

Но происходило это постепенно.
Наследником старинного Лангобардского государства стало Ита­
льянское королевство, занимающее север и центр полуострова, кроме
Венеции, относящейся к Византии. Судьба этого королевства будет
необыкновенно бурной. Множество семейств оспаривали право цар­
ствовать в нем: герцоги Сполето, жившие на юге, и жившие на севере
хозяева альпийских ущелий, откуда так легко и соблазнительно было
обрушиваться на равнины, - маркизы Фриуля и Ивре; короли Бургун­
дии, которые контролировали проходы через Альпы, короли или гра­
фы Прованса, герцоги Баварии. Многих из этих претендентов папа по­
мазанием превратил в императоров, так как после первого раздела
империи при Людовике Благочестивом владение Италией предпола­
гало покровительство Риму и римской церкви, а значит, как необходи­
мое условие обладание самым высшим и древним титулом. Претендо­
вали на Италию и другие близкие соседи оставленного без правителя
государства, а именно государи Восточно-Франкского королевства. Ко­
ролей Западно-Франкского королевства от притязаний на Италию и
имперских амбиций уберегало расстояние, которое их разделяло. В 894
и 896 годах Арнульф, гордый своим происхождением от Каролингов,
добрался до Италии и заставил признать себя королем, а затем был по­
мазан в императоры. В 951 году один из его преемников, Отгон I, сак­
сонец по происхождению, чей дед, вполне возможно, сопровождал Ар-
нульфа в походах через Альпы, последовал по проторенной дороге. Он
был провозглашен королем лангобардов в старинной столице Павии и
вернулся в эту страну лишь десять лет спустя. На этот раз он позабо­
тился о том, чтобы его итальянские подданные стали более послушны­
ми, и дошел до Рима, где с благословения папы стал «августейшим им­
ператором» (2 февраля 962 года). С этих пор законными правителями
Италии вплоть до новейших времен - за исключением коротких кри­
зисных периодов - будут немецкие государи. В 888 году необыкновен­
но могущественный человек, баварец по происхождению, а по имени
Рудольф Вельф стал во главе крупного военного правительства, кото­
рое создали Каролинги в предыдущий период на территории между
Юрой и Альпами, именуя ее Трансъюранским герцогством: позиция
чрезвычайно важная, так как именно этот правитель контролировал
несколько главных внутренних проходов империи. Рудольф тоже на­
деялся выловить в мутной воде корону и ради нее выбрал себе эту как
бы «нейтральную полосу», располагавшуюся между западными и вос­
точными «франками», которую впоследствии будут совершенно спра­
ведливо называть «лежащая между двух». То, что его коронация про­
изойдет в Туле, достаточно явственно свидетельствует о характере его
притязаний. Однако он оказался слишком далеко от своего герцогства,

369
 М.Блок

и ему недостало преданных людей. Разбитый Арнульфом, он сохранит

королевский титул и удовольствуется тем, что присоединит к своему
герцогству большую часть церковной провинции с центром в Безан-
соне.
Севернее безансонской провинции достаточно большая часть на­
следства Лотаря оставалась вакантной. Эту область, не имевшую соб­
ственного географического названия, стали называть именем князя,
который был сыном Лотаря, носил такое же имя и какое-то время пра­
вил там, а именно Лотарингия: эта обширная территория с запада гра­
ничила с Францией по той линии, о которой говорилось выше, на вос­
токе ее граница шла по Рейну, отклонившись лишь однажды на
200 километров, с тем чтобы отдать Восточно-Франкскому королев­
ству принадлежащие ему три диоцеза на левом берегу. На земле Лота­
рингии находились крупные аббатства, богатые епископства, здесь про­
текали реки, по которым ходили купеческие корабли, но кроме своих
богатств Лотарингия пользовалась особым почетом, будучи колыбелью
дома Каролингов и центром когда-то великой империи. Память о ди­
настии законных королей была, очевидно, настолько жива в этих мес­
тах, что помешала возникнуть какой-нибудь новой местной династии.
Но поскольку и здесь хватало своих честолюбцев, им пришлось огра­
ничиться тем, что они сталкивали между собой две пограничные с ними
монархии. Поначалу Лотарингия подчинилась Арнульфу, который в
888 году был единственным коронованным потомком Карла Велико­
го, но когда Арнульф посадил в Лотарингии королем одного из своих
незаконнорожденных сыновей, ее жители стали проявлять непокор­
ность; после 911 года линия Каролингов в Германии окончательно угасла,
и власть в этой области стали оспаривать между собой соседние герцо­
ги. Несмотря на то, что в жилах последующих государей Восточно-
Франкского королевства уже не текла кровь Каролингов, они считали
себя законными преемниками Арнульфа. Что же касается государей
Западно-Франкского королевства, то в случаях, когда они были Каро-
лингами, а было это с 898 по 923 год и с 936 по 987, то могли ли они не
пытаться отвоевать наследие предков, располагавшееся на Маасе и Рей­
не? Вместе с тем Германия была гораздо сильнее Франции, и, когда с
987 года Капетинги заняли во Франции место старой династии, они
уже не преследовали целей, чуждых их семейной традиции, не имея к
тому же поддержки в готовых служить им людях на местах. На долгие
века, а частично и навсегда, Лотарингия, если брать ее северо-восточ­
ную часть - Ахен, Кельн, Трир, Кобленц - вошла в состав Германии.
Провинции, окружающие Трансъюранское герцогство - Лионская,
Венская, Прованс, альпийские диоцезы оставались на протяжении двух
лет вообще без короля. Вместе с тем там сохранялась память о нем и
люди, верные некоему честолюбцу по имени Бозон, который, несмот-

370
 Том II

ря на законность власти Каролингов, сумел в 887 году создать там не­

зависимое королевство. Его сыну Людовику, потомку к тому же, благо­
даря своей матери, императора Лотаря, удалось законно короноваться
в Валенсии в конце 890 года. Но созданное этим семейством королев­
ство не было самоценным. И Людовик, которому в 905 году выкололи
глаза в Вероне, и его родственник Гуго Арльский, который на протяже­
нии многих лет после случившейся трагедии правил от имени слепого,
рассматривали эти земли, лежащие между Роной и горами, только как
исходный пункт для соблазнительного завоевания Италии. В 928 году
Людовик умер, и Гуго был провозглашен королем Лангобардского ко­
ролевства, однако он более или менее добровольно позволил Вельфам
распространить свое влияние почти до самого моря. Так что примерно
с середины X века королевство Бургундия - так обычно называли го­
сударство, основанное Рудольфом, - простиралось от Базеля до Сре­
диземноморья. И примерно с того же времени эти слабые, плохо защи­
щенные королевства стали объектами притязаний со стороны немецких
государей. В конце концов, после многочисленных уловок и хитро­
сплетений последний в своем роду Вельф не без неприязни признал
своим преемником немецкого государя, умер он в 1032 году. Однако
Бургундия, которую с XIII века начинают именовать Арльским коро­
левством, уподобилась не Лотарингии, ставшей частью старинного
Восточно-Франкского королевства, а Италии, сохранив определенную
самостоятельность. Так что в этом случае можно говорить о союзе трех
разных королевств, собранных под единым управлением.
Таким образом, в феодальную эпоху уже закладываются основные
контуры политической карты Европы, проблемы раздела ее доживут и
до наших дней, и мы будем проливать из-за них то потоки чернил, то
потоки крови. Но, наверное, самое интересное и удивительное в наме­
чающейся карте европейских государств то, что при крайней подвиж­
ности их границ число их остается на удивление стабильным. Если в
древней империи Каролингов то и дело появлялись новые княжества
и правители и точно так же быстро исчезали, в новых условиях ни один
из местных «тиранов», после Людовика Слепого и Рудольфа, не отва­
живался присвоить себе титул короля, не отваживался и ущемить в пра­
вах подданного короля или его вассала. Это было наиболее красноре­
чивым свидетельством того, что традиция королевской власти, гораздо
более древняя, нежели феодализм, была жива по-прежнему. Более того,
королевская власть надолго переживет феодализм.

371
 М.Блок

2. Природа королевской власти и ее традиции

Короли древней Германии обычно считали, что ведут свое проис­
хождение от богов. По выражению Иорнанда, они и сами были похожи
на «асов или полубогов», так как по наследству им передавалась та
мистическая благодать, благодаря которой их народы во время войны
могли рассчитывать на победу, а во время мира на плодородие полей.
Римские императоры также были окружены ореолом божественности.
Благодаря этому двойному наследию, из которых главным было, ко­
нечно, первое, королевская власть в феодальный период по-прежнему
воспринималась как священная. Способствовало этому и христианство,
позаимствовав из Библии древнееврейский или древнесирийский об­
ряд восшествия на престол. В государствах, ставших преемниками им­
перии Каролингов, в Англии и в Астурии короли при коронации полу­
чали из рук прелатов не одни только традиционные символы их нового
достоинства, главным из которых была корона; этой короной они от­
ныне должны были украшать себя во время больших торжеств и тор­
жественных судов, которые так и именовались «коронные суды», как
значится в одной из хартий Людовика VI Французского (337). Кроме
этого, епископ, новый Самуил, умащал новых Давидов, касаясь раз­
личных частей тела, освященным маслом; благодаря этому обряду в
католическом богослужении человек или предмет переходил из про-
фанной области в сакральную. Правда, нужно сказать, что этот обряд*
был по своим последствиям обоюдоострым. «Тот, кто благословляет,
выше того, кто получает благословение», - говорил святой Павел. Не
следовало ли из того, что помазание короля осуществляло духовное
лицо, главенство духовной власти над светской? Именно такого мне­
ния придерживалось большинство церковных писателей. Осознание
опасности, какой чреват этот обряд, объясняет отказ первых государей
Восточно-Франкского королевства от церемонии помазания. Однако
их преемники очень скоро в этом раскаялись. Могли ли они оставить
своим западным соперникам привилегию обладать престижной хариз­
мой? Церковная церемония вручения символов власти - кольца, меча,
знамени, короны - правда, значительно позже, - воспроизводилась и
во многих других герцогствах: Аквитании, Нормандии, Бургундии,
Бретани. Однако характерно, что ни один феодал, каким бы могуще­
ственным он ни был, никогда не осмеливался простереть свои притя­
зания на священнодействие, то есть на помазание елеем. «Помазанни­
ков Божиих» мы встречаем только среди духовных лиц и королей.
Печать сверхъестественного существа, лежавшая на королях, - по­
мазание подтверждало ее наличие, а вовсе не было причиной ее появ­
ления, - остро ощущалась средневековыми людьми, привыкшими по­
стоянно замечать вмешательство небесных сил в свою обыденную

372
 Том II

жизнь. И конечно, священная царственность королей была в глазах

обычных людей чем-то совершенно иным, нежели благодать, какой
обладали католические священники. Возможности священников были
определены раз и навсегда: только они и никто другой могли обращать
вино и хлеб в тело и кровь Христову. Короли не получали силы вер­
шить таинства и не являлись, в прямом смысле слова, пастырями. Но
не были они при этом и мирянами. Очень трудно выразить суть пред­
ставления, если эта суть не подвластна логике. Но мы дадим о ней хотя
бы приблизительное понятие, сказав, что короли, не будучи облачен­
ными священным саном, «способствовали», по выражению одного пи­
сателя XI века, священнодействию. Отсюда и вытекало важное след­
ствие: когда короли пытались управлять церковью, они управляли ею
в качестве своеобразных «церковников», и именно так смотрели на их
действия окружающие. Во всяком случае, миряне. В церковной среде
это мнение царствовало не безраздельно. В XI веке грегорианцы про­
зорливо и бескомпромиссно ополчатся на него, настаивая на различии
временного телесного и вневременного духовного. В различении этих
категорий Руссо и Ренан приучили нас видеть главное новшество хри­
стианства. Но грегорианцы не столько различали эти две категории,
сколько стремились поставить «господина над телами» ниже «госпо­
дина над душами»: «луна есть только отражение солнца, источника вся­
ческого света». Нельзя сказать, чтобы они преуспели в своих усилиях.
Должен был пройти не один век, прежде чем короли стали в глазах своих
подданных обычными смертными.
В глазах простых людей сакральность особы короля не сводилась к
абстрактному праву управлять церковью, вокруг понятия «король» и
вокруг самих королей роились всевозможные легенды и мистические
верования. Священный ореол вокруг королей засиял с особой ярко­
стью, когда королевская власть укрепилась, то есть в XII и XIII веках.
Но зародились эти легенды еще на заре эпохи феодализма. С конца IX
века архиепископы Реймса утверждали, что хранят сосуд с чудодей­
ственным елеем, который принесла Хлодвигу голубка прямо с небес;
эта легенда позволяла реймсским прелатам, с одной стороны, сохра­
нять за собой монополию на помазание королей, а с другой, позволяла
королям верить и говорить, что их благословило само небо. Французс­
кие короли, - начиная, по крайней мере, с Филиппа I, а может быть, и
Роберта Благочестивого, - английские короли, начиная с Генриха I, об­
ладали, по свидетельству современников, даром исцелять некоторые
болезни наложением рук. Когда в 1081 году император Генрих IV - кста­
ти, отлученный от церкви, - проезжал по Тоскане, крестьяне сбегались
к дороге, стараясь коснуться его одежды, уверенные, что это прикосно­
вение обеспечит им хороший урожай (338).

тп
 М.Блок

Но не противоречит ли зачастую непочтительное отношение к вла­

сти государя тому образу священной особы, которая только что была
нарисована? Поставить вопрос так значит поставить его некорректно.
Исследуем проблему более детально: действительно, феодалы часто не
повиновались королям, воевали с ними, сгоняли с трона и даже держа­
ли в заточении, таких примеров можно привести бесчисленное множе­
ство. Но за тот период, которым мы занимаемся, я могу назвать только
трех королей, которые погибли насильственной смертью от руки сво­
их подданных (я не беру случайных смертей): в Англии Эдуард Муче­
ник, жертва дворцового переворота, осуществленного в пользу его соб­
ственного брата; во Франции Роберт I, незаконно присвоивший власть
и убитый в бою сторонником законного короля; в Италии, отличаю­
щейся бесконечными династическими войнами, Беренгард I. По срав­
нению с гекатомбами исламского Востока, по сравнению с убитыми
вассалами разных государей Запада, принимая во внимание нравы,
царящие в это жестокое время, надо признать, что число это минимально.
Представление о короле, как о священной фигуре, исполненной
особых сил, сочетающей в себе как религиозное отношение, так и ма­
гически-мистическое, было по сути определением социально-полити­
ческой роли королей, они были «вождями народа», thiudans, пользу­
ясь старинным германским словом. Среди изобилия всяческих властей,
характерного для феодального общества, королевская представляла со­
бой, как справедливо пишет Гизо, власть sui generis: не только выс­
шую, но особую по самой своей природе. И вот что характерно: все
остальные феодальные власти представляют собой постепенно накап­
ливаемый набор прав, права эти переплетаются между собой, и изоб­
разить на карте пространство, на котором они действуют, практически
невозможно. Зато каждое королевство существует во вполне опреде­
ленных пределах, которые мы совершенно законно именуем граница­
ми. Разумеется, эти границы не были отмечены протянутыми от ко­
лышка к колышку веревками. Но поскольку земли были заселены слабо,
то в этом не было еще необходимости. Чтобы отделить Францию от
Священной Римской империи, в пограничной области Мааса хватало
заросших кустами пустынных холмов Арагона. Но и город, и деревня,
сколько бы ни было споров, кому они принадлежат, зависели всегда
только от одного из спорящих королевств, тогда как внутри них один
господин мог вершить верховный суд, другой распоряжаться своими
сервами, третий иметь цензитариев и собирать с них арендную плату,
четвертый собирать десятину. Другими словами, и земля, и человек
могли иметь множество хозяев, и это было нормально, но король был
всегда один.
В далекой Японии система личного подчинения и подчинения зе­
мель, очень сходная с системой феодальной Европы, также формиро-
374
 Том II

валась на фоне гораздо более древней монархической власти. Но в Япо­

нии эти два института существовали обособленно и параллельно. Им­
ператор страны Восходящего солнца, священная особа точно так же,
как наши короли, пребывая государем всего народа, был гораздо боль­
ше божеством, чем государи Европы. Феодальная иерархия японцев
завершалась сегуном, и на протяжении многих веков сегуны были ре­
альными правителями Японии. В Европе наоборот: королевская власть,
появившаяся гораздо раньше феодальных институтов, чуждая ей по
существу, тем не менее стала вершиной феодальной иерархии, сумев
не запутаться в сетях феодальных взаимозависимостей. Случалось ли,
что земля, в силу того что феоды со временем стали наследственными,
бывшая когда-то леном сеньора или церкви, перешла в ведение коро­
ля? Повсеместное правило было таково: если король и получал в на­
следство какие-либо феоды с сопутствующими обязанностями, он ни­
когда и никому не приносил оммажа, поскольку не мог превратиться в
слугу одного из своих слуг. И наоборот, не существовало ограничений,
которые помешали бы королю выбрать любого из своих слуг-поддан­
ных, которые все находились под его покровительством, и посредством
оммажа приблизить его к себе и одаривать особыми милостями.
Мы видим, что начиная с IX века под особым королевским покро­
вительством оказывается не только толпа его мелких сателлитов, но и
все магнаты и крупные чиновники, которые очень скоро превращают­
ся в областных князей. Таким образом, глава целого народа, его мо­
нарх, шаг за шагом становится еще сеньором-защитником огромного
числа вассалов, а значит, и огромного числа бесправных, которые зави­
сят от них. В тех странах, где была установлена очень жесткая фео­
дальная система, исключившая аллоды, - как, например, в Англии после
нормандского завоевания, - не было бедняка, находящегося на самой
нижней ступени социальной лестницы, который бы, подняв голову, не
увидел бы на самой верхней короля. Хотя эта цепь иногда прерыва­
лась, не достигая верхнего звена. Вместе с тем феодализация королевств
была для них безусловно спасительной. В тех случаях, когда король не
мог управлять своими подданными в качестве главы государства, он
мог использовать свои права сеньора, оперевшись на преданность вас­
салов. В «Песне о Роланде» ради кого сражается Роланд - ради госуда­
ря или своего сеньора, которому принес оммаж? Безусловно, он и сам
этого не знает. Но он не сражался бы за государя с такой беззаветнос­
тью, если бы тот не был бы одновременно и его сеньором. Позже Фи­
липп Август, убеждая папу, что имеет право на имущество еретика-гра­
фа, скажет с полным сознанием своей правоты: «Этот граф получил
феод от меня», но не приведет в качестве аргумента: «Он из моего ко­
ролевства». В этом смысле политика Каролингов, которые собирались
управлять государством с помощью вассальных связей, может быть, и
V7*
 М.Блок

не была столь безнадежной, как заставляли думать ее первые неуспе­

хи. Мы уже говорили и снова вернемся к этому, что на протяжении пер­
вого периода феодализма было много причин, которые практически све­
ли на нет действенность королевской власти. Но вместе с тем эта власть
обладала мощными ресурсами, они проявились, как только времена
стали более благоприятными: неоспоримым остался древний автори­
тет этой власти, и она получила новый заряд молодости, применившись
к новой социальной системе.

3. Передача королевской власти;

династические проблемы
Каким же образом передавалось это отягощенное древними тради­
циями королевское достоинство? По наследству? Путем выборов? Се­
годня два этих способа нам кажутся диаметрально противоположны­
ми. Но многочисленные тексты феодальной эпохи показывают нам, что
в те времена оба эти способа совсем не исключали друг друга. «Нас
единодушно выбрали все народы и князья, за нас и право наследова­
ния неделимого королевства», - так в 1003 году пишет король Герма­
нии Генрих II. Знаток права Ив Шартрский пишет во Франции: «Ис­
тинным и священным королем может считаться тот, кому королевство
достается по праву наследования и кто был единодушно избран епис­
копами и большими людьми королевства» (339). Все это говорит о том,
что во времена Средневековья ни один из этих принципов не был абсо­
лютным. Выборы, понимаемые не как свободное проявление собствен­
ной воли, а как некое внутреннее прозрение, которое помогает открыть
истинного владыку, находили своих защитников прежде всего в среде
духовенства. Считая идею прирожденных родовых достоинств язычес­
кой, церковь относилась к ней враждебно, и поскольку церковных вла­
дык выбирали, то церковники считали выборы единственным закон­
ным источником власти: в самом деле, разве монахи не выбирали себе
аббата-настоятеля? Разве не выбирало духовенство и горожане епис­
копа? Мнение теологов было очень по душе крупным феодалам, кото­
рые жаждали одного: зависимости от них королей. Однако общее мне­
ние относительно этого вопроса, сложившееся в результате целого круга
представлений, унаследованных людьми Средневековья от древней
Германии, было совсем иным. Люди верили в наследственное предназ­
начение, не в личность, но в род, который один был способен давать
действенных вождей.
Логическим следствием подобных представлений было коллектив­
ное исполнение властных функций всеми сыновьями покойного коро-

376
 Том II

ля или раздел между ними королевства. Но иногда наследование власти

трактовалось вопреки этим представлениям, королевство воспринима­
лось как вотчина, и тогда на власть имели право претендовать все род­
ственники, подобная практика была характерна для варварского мира.
Англосаксонские и испанские государства достаточно долго придер­
живались ее уже и в эпоху Средневековья. Однако она наносила ощу­
тимый ущерб народному благу. Достаточно рано желание поделить
власть вступило в противоречие с понятием «неделимого королевства»,
на котором сознательно настаивал уже Генрих II и которое соответство­
вало уцелевшему, несмотря на все смуты, духу государственности. По­
этому параллельно с первым решением - передачей власти по наслед­
ству - существовало и второе, которым пользовались даже чаще: в
предназначенной для власти семье и только в ней - иногда, если не
оставалось наследников мужского пола, то в родственной семье, - глав­
ные лица государства, наследственные представители подданных, из­
бирали нового короля. «Обычаем франков, - убедительно сообщает в
893 году архиепископ Реймса Фульк, - всегда было избрание короля в
королевском семействе, если их король умирал» (340).
Традиционное семейное наследование должно было в этом случае
неминуемо стать наследованием по прямой линии. Разве не обладали
всеми прирожденными достоинствами именно сыновья последнего ко­
роля? Однако решающим при выборе был еще один обычай, к которо­
му прибегала и церковь с тем, чтобы свести на нет игру случая: обычно
еще при жизни настоятель приучал своих монахов к тому, кого изби­
рал своим преемником. Так поступали, например, первые аббаты Клю-
ни, крупнейшего из монастырей. Точно так же короли еще при жизни
получали от своих подданных согласие на приобщение одного из сво­
их сыновей к королевскому достоинству, что означало - в случае, если
речь шла о королях, - немедленную сакрализацию; на протяжении
феодальной эпохи эта практика была повсеместной, мы обнаруживаем
ее у дожей Венеции, «консулов» Гаэты и во всех монархиях Запада. А
если у короля было несколько сыновей? По какому принципу осуще­
ствлялись эти досрочные выборы? Точно так же, как права на феод,
королевские права на власть вовсе не сразу стали передаваться по стар­
шинству. Правам старших часто противопоставляли права детей, рож­
денных «в пурпуре», то есть тех, кто родился, когда отец уже стал ко­
ролем; не реже выбор диктовался личными пристрастиями. Но во
Франции почти изначально, как в отношении феодов, так и власти, был
признан приоритет перворожденного, хотя иногда существовали и иные
решения. В Германии, верной духу старинных обычаев, относились к
перворожденным сдержанно. В XII веке Фридрих Барбаросса выбрал
в качестве своего преемника второго сына.

^77
 М.Блок

Различие в принципах выбора свидетельствовало о других, еще

более глубинных различиях. Руководствуясь одними и теми же пред­
ставлениями, совмещавшими наследственный и выборный принцип,
монархи разных европейских государств по-разному использовали обы­
чаи, в результате чего возникло много разных национальных вариан­
тов. Достаточно вспомнить два наиболее характерных варианта: фран­
цузский и немецкий.
История Западно-Франкского королевства начинается в 888 году
с оглушительного отказа от династической традиции. Первые люди го­
сударства, избрав королем Эда, избрали в полном смысле слова совер­
шенно нового человека. Единственным потомком Карла Лысого был
восьмилетний ребенок, и ему из-за малолетства уже дважды отказыва­
ли в престоле. Но как только этому мальчику, которого тоже звали Карл
и которого историографы наградили без всякого снисхождения про­
звищем «Простоватый», исполнилось двенадцать лет, возраст совер­
шеннолетия по понятиям салических франков, его короновали в Рей­
мсе 28 января 893 года. Война между двумя королями длилась долго.
Но незадолго до своей смерти Эд, а умер он 1 января 898, судя по все­
му, в соответствии с недавно заключенным договором предложил сво­
им сторонникам примириться после его смерти с Каролингом. Только
спустя двадцать четыре года у Карла Простоватого появился новый
соперник. Первые гранды государства были возмущены явной склон­
ностью Карла к мелкому незнатному дворянину и постарались найти
другую кандидатуру для будущего государя. Эд не оставил сыновей,
поэтому все его вотчины и всех его верных унаследовал его брат Ро­
берт. Роберт и был избран несогласными королем 29 июня 922 года.
Поскольку один из членов этой семьи уже носил корону, то семью вос­
принимали как наполовину священную. Но на следующий год Роберт
был убит на поле боя, и помазан на престол был его зять Рауль, герцог
Бургундский; вскоре Карл Простоватый угодил в ловушку и стал до
конца своих дней пленником одного из главных мятежников, что по­
способствовало победе узурпатора. Смерть Рауля, тоже не оставивше­
го после себя мужского потомства, стала сигналом реставрации. Сын
Карла Простоватого, Людовик IV, был призван на трон (июнь 936 года)
из Англии, где он нашел для себя убежище. Его сын и его внук насле­
довали трон без всяких осложнений. К концу X века казалось, что за­
конная власть восторжествовала окончательно и навсегда.
Но вопрос о престолонаследии очень скоро встал снова: юный ко­
роль Людовик V погиб на охоте. Внук короля Роберта Гуго Капет был
провозглашен королем 1 июня 987 года ассамблеей, собравшейся в Ной­
оне. Между тем существовал еще сын Людовика IV, Карл, которого гер­
манский император сделал герцогом Нижней Лотарингии. Карл с ору­
жием в руках потребовал вернуть ему наследство, и нашлось немало

17Я
 Том II

людей, которые увидели в Гуго, по словам Герберта, «временного коро­

ля». Удавшееся коварное нападение на соперника решило начавшуюся
междоусобицу. Епископ Лана предательски заманил к себе Карла, и он
был схвачен в Вербное воскресенье (29 марта 991 года). Точно так же,
как его дед Карл Простоватый, внук умрет в заточении. С этого време­
ни и до тех пор, когда во Франции вообще больше не будет королей, в
ней будут царствовать Капетинги.
Наблюдая трагические перипетии борьбы за власть, мы можем ска­
зать с полной ответственностью, что во Франции на протяжении весь­
ма долгого времени идея законной власти была в почете. Об этом сви­
детельствуют не столько аквитанские хартии, которые системой
датировки при Рауле и Гуго Капете обнаруживают нежелание считать
королями узурпаторов: области, находящиеся южнее Луары, всегда
жили своей особой жизнью, и бароны этих областей всегда относились
враждебно к королям, выходцам из Бургундии, да и из центральной
Франции тоже, - сколько факты. Совершенно очевидно, что опыт Эда,
Роберта и Рауля не показался соблазнительным, и подобные попытки
возобновлялись с большими временными промежутками. Однако ничто
не помешало сыну Роберта, Гуго Великому, держать почти что год Лю­
довика IV в качестве пленника. Любопытно другое - он не воспользо­
вался этой благоприятной для себя ситуацией и не попытался сам стать
королем. Причиной событий 987 года была внезапная и нежданная
смерть, но нельзя утверждать, что выборы были «делом рук церкви».
Безусловно, главным их инициатором был архиепископ Реймса Адаль-
берон, но церковь как таковая за ним не стояла. По всей видимости,
нити этой интриги тянутся к имперскому двору Германии, с которым и
сам прелат, и его советник Герберт были связаны как личными интере­
сами, так и политическими пристрастиями. В глазах этих просвещен­
ных церковных деятелей империя была синонимом христианского
единства. Саксонцы же, которые правили Германией и Италией, полу­
чив наследство Карла Великого и не являясь его потомками, опасались
французских Каролингов как кровных наследников. Перемена динас­
тии сулила им, в частности, прямую выгоду в отношении Лотарингии,
где Каролинги чувствовали себя как дома и, считая колыбелью своего
рода, без конца продолжали бы оспаривать права на нее. Успеху заду­
манной интриги способствовало и соотношение сил внутри самой
Франции. Дело было не столько в том, что владения самого Карла Ло-
тарингского находились вне его родины, и, стало быть, в его распоря­
жении было мало по-настоящему «верных». Дело было в том, что пос­
ледние короли-Каролинги вообще не сумели сохранить в личной
власти достаточно земель и церквей, раздача которых обеспечила бы
им переходящую по наследству поддержку вассалов, чью преданность
можно было бы подкреплять новыми дарами. В этом смысле торже-
47Q
 М.Блок

ство Капетингов было победой новой власти - победой территориаль­

ного князя, сеньора множества феодов, которые он широко раздавал, -
над традиционным могуществом королей, ничем больше не подкреп­
ленным.
Первым и главным успехом Капетингов было то, что, начиная с
991 года, со всеми династическими междоусобицами было покончено.
Хотя линия Каролингов не угасла вместе с Карлом Лотарингским. Он
оставил после себя сыновей, которые - одни раньше, другие позже -
избавились от плена. Но мы не имеем свидетельств, что они предпри­
нимали какие-либо попытки отвевать престол. Точно так же, как и не­
истовые графы де Вермандуа, чьим предком был один из сыновей Кар­
ла Великого, дом Вермандуа закончит свое существование только во
второй половине XI века, но и они не претендовали на престол. Воз­
можно, потому, что родственники по боковой линии не считались име­
ющими права на наследство в том случае, если в королевской власти
видеть своеобразный феод. В 987 году, похоже, именно этот аргумент
был использован против Карла. В то время и в устах соперников он
выглядел неубедительно. Но вполне возможно, что именно так объяс­
няется устранение семейства Вермандуа, начиная с 888 года. И кто зна­
ет, какова была бы судьба Капетингов, если бы по чудесной случайно­
сти с 987 по 1316 год каждый отец не имел бы сына, который продолжал
бы род? Поддерживать законную власть Каролингов крупным магна­
там мешали собственные амбиции и интересы, а мелких феодалов, ко­
торые могли бы оказать Каролингам поддержку, в их распоряжении не
было, так что их интересы отстаивали церковники, которые одни или
почти что одни в этом обществе обладали достаточным интеллекту­
альным горизонтом, чтобы видеть дальше мелких сиюминутных инт­
риг. И то, что самые деятельные и самые умные из церковных владык,
Адальберон и Герберт, из преданности идее империи сочли необходи­
мым принести в жертву современным носителям имперской идеи ди­
настию Каролингов, сыграло, - не в материальном плане, но в мораль­
ном - решающую роль.
И все-таки как объяснить то, что кроме последних потомков Каро­
лингов, у Капетингов никогда больше не возникало конкурентов? При
том, что избрание короля продолжало существовать на протяжении
достаточно долгого времени. Вернемся к уже приведенному свидетель­
ству Ива Шартрского, оно относится к Людовику VI, который был ко­
ронован в 1108 году. До этого было собрано торжественное собрание,
которое провозгласило его королем. Затем в день коронации прелат,
прежде чем приступить к помазанию, спросил у присутствующих их
согласия. Да, выборы существовали, и так называемый выбор неизмен­
но падал на сына предыдущего государя. Чаще всего еще при жизни
последнего, благодаря существующей практике совместного правле-
380
 Том II

ния. Случалось, что тот или иной крупный феодал не спешил принес­
ти оммаж новому государю. Нередки были мятежи. Но они никогда не
были анти-королевскими. Знаменательно, что каждая новая динас­
тия, - так вел себя, например, Пипин по отношению к Меровингам, -
была преисполнена желания продолжить традиции рода, на смену ко­
торого она приходила. Капетинги тоже говорили о Каролингах как о
своих предках. Достаточно рано они начинают гордиться тем, что кровь
Каролингов, переданная по женской линии, течет в их жилах. Похоже,
что так оно и было, в жилах супруги Гуго Капета текло немного крови
Карла Великого. Начиная с эпохи Людовика VI и дальше, придворные
стараются использовать легенды о великом императоре, которые бла­
годаря эпопеям расцвели пышным цветом, во благо царствующей фа­
милии, быть может, для того, чтобы в свою очередь приобщиться к это­
му сиянию. Наследие прошлого нужно Капетингам прежде всего как
источник передаваемой от поколения к поколению королевской бла­
годатной силы. Они не замедлят прибавить к ней еще одну чудесную
силу - силу исцелять. Почтение к помазанию священным миро не мог­
ло помешать бунтовать недовольным, но избавляло от претензий на
престол. Одним словом, вера в таинственные возможности тех, кто от
века избран властвовать, чуждая романскому миру и пришедшая на
Запад из древней Германии, укоренилась так прочно, что как только у
новоявленных королей чудом стали появляться один за другим наслед­
ники, как только королевскую семью окружили многочисленные при­
верженцы, тут же пришло и ощущение законности новой власти, кото­
рая возникла на развалинах старой.
История наследования королевской власти в Германии выглядит
поначалу гораздо проще. После того как германская ветвь Каролингов
угасла в 911 году, выбор лучших людей пал на могущественного фран­
кского сеньора, соратника исчезнувшего семейства, Конрада I. Слуша­
лись его плохо, но при этом никто не оспаривал его власть, выдвигая
нового претендента; перед смертью Конрад назначил своим преемни­
ком саксонского графа Генриха, который несмотря на наличие сопер­
ника, герцога Баварского, был признан и избран без особых затрудне­
ний. С этого времени, - на Западе это было временем династических
войн - государи из саксонского дома сменяли один другого на протя­
жении почти что ста лет (919-1024), от отца к сыну, а чаще от кузена к
кузену. Выборы, которые при этом неукоснительно проводились, под­
тверждали это наследование. Теперь перескочим примерно через пол­
тора века вперед и совершенно явственно увидим различие, существу­
ющее между двумя государствами: в политических доктринах Европы
противопоставление Франции как наследственной монархии и Герма­
нии как монархии выборной становится общим местом.
ЧЯ1
 М.Блок

Три существенных причины повлияли на развитие монархии в Гер­

мании, коренным образом изменив ее. Первой был физиологический
фактор, столь благоприятный для Капетингов и не слишком благопри­
ятный для германских государей: сначала завершилась на пятом поко­
лении саксонская династия, не оставив ни прямых мужских наследни­
ков, ни агнатов, затем на четвертом колене завершилась салическая, то
есть франконская, которая сменила саксонскую. Второй причиной было
превращение королевства в империю, которое осуществилось при От-
тоне I. По древнегерманским представлениям, королевская власть была
следствием присущего роду предназначения, которое передавалось ус
поколения в поколение; римская традиция, лежавшая в основе импе­
раторской власти, не имела с этими представлениями ничего общего.
К концу XI века, благодаря исторической и псевдоисторической лите­
ратуре, римская концепция власти была уже хорошо знакома. «Армия
создает императора» - охотно повторяли крупные бароны, готовые
исполнять роль римских легионов, с большим удовольствием называя
себя при этом «Сенатом». Третьей причиной была яростная борьба, ко­
торая возникла во время грегорианского движения между германски­
ми императорами и папством, не так давно реформированного с их же
помощью; в процессе этой борьбы папы, желая низложить врага-мо­
нарха, выдвигали каждый раз принцип выборов, который был так при­
вычен и близок церкви. Первый антикороль, который появился в Гер­
мании после 888 года, был избран 15 марта 1077 года в присутствии
папского легата, и Генрих IV, германский император был объявлен низ­
ложенным. Первый антикороль не был последним, но состоявшиеся
выборы вовсе не означали, что раз и навсегда восторжествовал выбор­
ный принцип, хотя реакция монастырей на них свидетельствовала, что
именно выборы считают предвосхищением будущего. Непримиримость
борьбы германских государей и римской курии объясняется прежде
всего тем, что эти короли были еще и императорами. Если другим ко­
ролям папы могли вменять в вину конкретные утеснения конкретных
церквей, то в преемниках Августа и Карла Великого они видели сопер­
ников своей власти в Риме, оплоту апостольской веры и христианства.

4. Империя
Последствием распадения Каролингской империи было то, что два
общих для всей христианской Европы понятия локализировались и
стали восприниматься как местные: сан папы достался кланам римс­
кой аристократии; империя - без конца делимому, с подвижными гра­
ницами итальянскому баронату. Как мы успели убедиться, титул им­
ператора был связан с владением королевством Италия. Но он обрел

ЧЙ9
 Том II

некий смысл только после 962 года, когда стал принадлежать германс­
ким государям, чьи претензии опирались на достаточно мощные по тем
временам возможности.
Надо сказать, что два эти титула, королевский и императорский,
никогда не смешивались. На протяжении периода, который длился,
начиная с царствования Людовика Благочестивого и до Отгона I, мы
видим, что за империей на Западе окончательно закрепились два опре­
деления, она должна была быть «римской» и «священной». Для того
чтобы объявить себя императором, недостаточно было получить титул
и помазание, например, в Германии. В императоры нужно было быть
посвященным рукою папы в священном городе Риме, принять второе
помазание и получить специальные знаки императорской власти. Но­
вым было то, что с некоторых пор только избранник германских маг­
натов считался единственным законным претендентом на этот титул.
Как писал в конце XII века один эльзасский монах: «Каков бы ни был
принц, избранный Германией в качестве владыки, изобильный Рим
склоняет перед ним голову и признает его своим хозяином». Вскоре
стали считать, что вместе с титулом короля Германии этот монарх од­
новременно получает право управлять не только Восточно-Франкским
королевством и Лотарингией, но и имперскими территориями: Итали­
ей, а затем и королевством Бургундия. Другими словами, по выраже­
нию Григория VII, «будущий император» уже распоряжался импери­
ей; с конца XI века немецкий государь, будучи избран и коронован на
берегах Рейна, в ожидании другой торжественной церемонии получал
еще и титул «король римлян», с тем чтобы поменять его на еще более
торжественный в день, когда после традиционного Romerzug, «римс­
кого похода» он будет увенчан на берегах Тибра короной цезарей. Но
если обстоятельства препятствовали этому долгому и трудному путе­
шествию, то этот государь вынужден был довольствоваться титулом
короля в своей империи.
Между тем вплоть до Конрада III (1138-1152) все монархи, при­
званные править Германией, рано или поздно становились императо­
рами, так что попробуем разобраться, каково же истинное содержание
этого, столь завидного титула. Нет сомнения, что он возносил своего
носителя над всеми остальными королями, - «корольками», как люби­
ли говорить в XII веке придворные немецкого владыки. Этим объяс­
няется желание присвоить его и некоторыми королями вне пределов
античной империи, они объявляли тем самым свою независимость по
отношению к более сильной монархии и собственную ведущую роль
по отношению к своему окружению; в Англии так именовали себя не­
которые короли Мерсии и Уэссекса, в Испании короли Леона. Плаги­
ат, не более того! Единственным подлинным императором на Западе
был «император римлян» - эту формулу усвоила с 982 года канцеля-
^Q7
 М.Блок

рия Оттона, позаимствовав ее у Византии. Имперский миф питался

здесь памятью о цезарях - христианских цезарях в первую очередь. По­
тому что Рим был не только «главой мира», он был еще и «апостольс­
ким городом», обновленным кровью мучеников. Отдаленные воспоми­
нания о том, что римская империя была вселенской, подкреплял куда
более близкий образ Карла Великого, «завоевателя мира», как назвал
его один имперский епископ (341). Оттон III, который начертал на сво­
ем щите девиз: «Обновленная Римская империя», бывший девизом и
Карла Великого, отыскал в городе Ахене могилу великого Каролинга,
позабытую поколениями, равнодушными к истории. Воздвигнув пыш­
ную усыпальницу, достойную памяти великого императора, Оттон III
перенес туда славный прах, сохранив для себя фибулу и клочок одеж­
ды, красноречиво выразив тем самым верность двум слившимся вое­
дино традициям.
Нет сомнения, что идею империи в первую очередь лелеяло духо­
венство. По крайней мере, если говорить о первом этапе феодализма.
Трудно предположить, что малообразованные воители вроде Оттона I
или Конрада II отчетливо понимали ее. Но духовные лица, которые
всегда присутствовали в окружении королей, давали им советы, а иног­
да и воспитывали, безусловно влияли на их деятельность и политику.
Оттон III был молод, образован, мистически настроен, он «родился в
пурпуре» и усвоил уроки своей матери, византийской принцессы, - всем
этим объясняется его опьянение имперской мечтой. «Римлянин, побе­
дитель саксонцев, победитель итальянцев, раб апостолов, Божьей ми­
лостью священный император Мира» - разве мог написать так писец в
одной из грамот, если не был уверен заранее в одобрении своего госпо­
дина? Век спустя официальный историограф Салической династии как
рефрен будет повторять «управитель Мира», «господин над господа­
ми Мира» (342).
Но если присмотреться к имперской идее попристальнее, мы уви­
дим, что она соткана из противоречий. На первый взгляд, императорам
проще всего было считать себя, как Оттон I, преемниками великого Кон­
стантина. Но что тогда делать с «Даром», который курия приписала
этому радетелю церковного мира, будто бы отдавшего папам Италию,
а с ней вместе и весь Запад? «Дарение Константина» было так неугод­
но императорам, что окружение Оттона III впервые высказало сомне­
ние в подлинности этой грамоты: дух солидарности сделал его поддан­
ных скептиками. Немецкие короли, которые, начиная с Оттона I,
короновались в Ахене, считали себя законными наследниками Карла
Великого. Между тем та самая Саксония, откуда родом была правя­
щая династия, хранила горькую память о жестокой войне, - мы это
знаем от историографов, - которую там вел завоеватель Карл Вели­
кий. Да и существовала ли, в самом деле, Римская империя? Духовен-
1ЯА
 Том II

ство настаивало на этом: но традиционному толкованию Апокалипси­

са она была последней из четырех, после чего должен был наступить
конец света. Правда, другие церковные писатели сомневались в подоб­
ной неизменности; по их мнению, Верденский договор о разделе зна­
меновал совершенно новую эпоху в истории. И что бы там ни говорили,
но саксонцы, франки, баварцы, швабы, императоры и могущественные
сеньоры империи, которым так хотелось уподобиться древним римля­
нам, чувствовали себя по отношению к римлянам-современникам чу­
жаками-завоевателями. Они не любили их, не уважали, - они их нена­
видели. С обоих сторон дело доходило до страшных насилий и
злоупотреблений. Случай Оттона III, который был душевно предан
Риму, был исключением, и его царствование кончилось трагедией об­
манутого сновидца. Он умер вдали от Рима, откуда его выдворили мя­
тежники, а немцы обвиняли его в том, что ради Италии он пренебрегал
«землей, где родился, сладостной Германией».
Что же касается претензий германских императоров на мировое
господство, то для их осуществления им не хватало материальных
средств, поддержки других государей, не говоря уж об иных, не менее
серьезных препятствиях: мятежах римлян или жителей Тиволи, сеньо­
рах-бунтовщиках, засевших в замках при дороге, возмущении и несог­
ласии собственных войск, словом, причины были те же самые, что ме­
шали им как следует управлять и своим собственным государством.
Собственно, до Фридриха Барбароссы (а он пришел к власти в 1152
году) эти претензии были всего-навсего канцелярской формулой. Не­
смотря на множество вторжений первых императоров-саксонцев в За­
падно-Франкское королевство, эти претензии никогда не были сфор­
мулированы. Или, по крайней мере, не были сформулированы впрямую.
Императоры саксонские или салические, высшие владыки Рима, «по­
веренные» святого Петра, а значит, его защитники, наследники тради­
ционных прав римских императоров и первых Каролингов, хранители
христианской веры повсюду, где она только существовала, не имели в
собственных глазах ни более высокой, ни более подобающей их досто­
инству миссии, чем миссия покровительства, реформирования и руко­
водства римской церковью. По словам одного из епископов Верее, «под
могущественной защитой цезарей папы отмывают текущие века от их
грехов» (343). А если быть более точными, то цезари-императоры счи­
тали себя вправе назначать священного владыку или, по крайней мере,
требовать, чтобы его назначали с их согласия. «Из любви к святому
Петру мы выбрали в качестве папы нашего наставника сеньора Силь­
вестра и по воле Божией поставили и утвердили его папой» - так пи­
шет Отгон III в одной из своих грамот. А поскольку папа был не просто
епископом Рима, но в первую очередь, главой «вселенской церкви» -
«вселенским папой», как дважды подтверждает Оттон Великий, опре-
П _ й т 18S
 М.Блок

деляя привилегии святого города, - то получалось, что император имеет

право своеобразного контроля над всем христианским миром, и если
он пользовался этим правом, то был гораздо могущественнее любого
короля. Это и было тем зерном неминуемого разлада между духовны­
ми и светскими, которое было заложено в имперской власти, зерном,
которое было чревато гибелью.

Г л а в а III. ОТ ГЕРЦОГСТВ К ОКРУГАМ,

ПОДЧИНЕННЫХ СЕНЬОРУ

1. Герцогства
Сама по себе тенденция дробления больших государств на более
мелкие политические объединения была на Западе очень древней.
Единству дряхлеющей Римской империи с одинаковым напором гро­
зили как честолюбивые военачальники, так и непокорные городские
аристократы, объединявшиеся иной раз в местные союзы. В отдельных
областях феодальной Европы сохранились маленькие олигархические
«римские государства», как свидетельства былого, исчезнувшего в дру­
гих местах. Таким был «союз венецианцев» - объединение поселений,
основанных на островах лагуны беглецами с «твердой земли», назвав­
ших свое объединение именем своей родной провинции, крепость на
холме Риальто, которую мы привыкли называть Венецией, появилась
много позже, и еще позже она сделалась столицей. В южной Италии
такими маленькими независимыми государствами были Неаполь и Га-
эта. На Сардинии династии местных вождей разделили остров на сфе­
ры влияния. Короли варварских королевств всячески препятствовали
процессу дробления своих государств, но в то же время не могли не
уступать давлению властей на местах. Так, например, у нас есть свиде­
тельства, что Меровинги уступали право избирать графа то аристокра­
тии одного графства, то другого, они же разрешали грандам Бургун­
дии самим назначать управителей замков. С этой точки зрения,
укрепление провинциальной власти, которое мы наблюдаем на всем
континенте после того, как распалась империя Каролингов, которую
позже будем наблюдать у англосаксов, в некотором смысле было воз­
вратом к прошлому. Однако существование в недавнем прошлом мощ­
ных государственных учреждений наложило на местную власть свое­
образный отпечаток.
В империи франков несколько графств составляли основу каждо­
го «территориального округа». И поскольку графы Каролингов были

1R6
 Том II

настоящими чиновниками, то тех, кто стал обладателем власти в но­

вые времена, можно назвать, не опасаясь анахронизма, «главными пре­
фектами», так как они, будучи одновременно еще и военачальниками,
объединяли под своей административной властью сразу несколько ок­
ругов. Есть свидетельства, что Карл Великий сделал для себя законом
никогда не поручать одному графу несколько округов одновременно.
Вполне возможно, что при его жизни этот мудрый закон, если и нару­
шался, то не часто, зато часто нарушался при его преемниках, а после
Людовика Благочестивого и вовсе был забыт. Дело было не в корысто­
любии крупных сеньоров, обстоятельства были таковы, что применять
этот закон стало трудно. Иноземные вторжения и соперничество коро­
лей привели к тому, что война стала образом жизни франков, а значит,
военачальники стали играть главенствующую роль не только на по­
граничных территориях, но и по всей стране. Карл Великий учредил
объезды страны с целью контроля, временные инспекторы, называе­
мые missus, превратились в постоянных правителей. Между Сеной и
Луарой таким был Роберт Сильный, южнее прародитель графов Ту-
лузских.
Кроме управления несколькими округами-графствами эти крупные
сеньоры получали право и на главные королевские монастыри. Став
их покровителями, мирскими «настоятелями», они приобретали допол­
нительный источник денежных средств и людей. Уже владея феодами,
получали новые феоды или аллоды и создавали в провинции обшир­
ную клиентуру, присваивая себе оммажи королевских вассалов. Пра­
витель, не имея возможности лично управлять всеми территориями,
которые были официально подчинены ему, вынужден был назначать
сам или принимать уже существующих в некоторых землях нижестоя­
щих графов или виконтов (дословно «отряженных графом»), а всех сво­
их подчиненных объединять и связывать оммажами. Для назначения
верховного управителя нескольких графств особой церемонии не су­
ществовало. Их называли и они называли сами себя, не вкладывая в
эти названия особых различий: архиграфами, главными графами, мар­
кизами, - то есть управителями пограничной области марки, посколь­
ку именно по образцу пограничных территорий стали управлять и внут­
ренними областями, - а также герцогами, позаимствовав этот титул у
римлян и Меровингов. Последнее название употреблялось только в тех
местах, где новой власти служила уже сложившаяся структура. Мода
и привычка постепенно закрепляла в одном месте один титул, в дру­
гом - другой, так, мы видим, что в Тулузе и Фландрии сохранился са­
мый простой титул графа.
Само собой разумеется, что по-настоящему стабильными эти «сгу­
стки» власти стали, только сделавшись наследственными, то есть ког­
да стали наследоваться «почести» - в Западной Европе, как мы знаем,
13* ЯЯ7
 М.Блок

это произошло раньше, в империи много позже. До этого внезапная

смерть правителя, изменившиеся намерения короля, враждебность или
интриги окружающих магнатов могли в один миг разрушить все пост­
роение. На севере Франции руководить большими территориями пы­
тались два различных графских семейства, прежде чем эта власть окон­
чательно закрепилась за маркизами Фландрскими, жившими в
крепости Брюгге. Одним словом, в успехе и неуспехе большую роль
играл случай. Однако нельзя объяснять все случайностями.
Основатели княжеств, безусловно, не были знатоками географии,
но устремлялись туда, где географические условия соответствовали их
амбициям: например, на земли, давно связанные между собой дорога­
ми, обжитые и посещаемые; на ключевые придорожные пункты, важ­
ность владения которыми мы уже знаем по изучению королевств: во-
первых, они имели решающее военное значение, во-вторых, давали
возможность собирать пошлины, становясь источником дохода. Разве
мог не только выжить, но и процветать бургундский принципат при
таких неблагоприятных условиях, если бы герцоги не владели дорога­
ми, ведущими от Отена и долины Уш по пустынным горным районам в
долину Роны? «Он жаждал завладеть крепостью Дижон, - говорит об
одном из претендентов монах Рихер, - надеясь, что с того дня, когда
завладеет ею, сможет подчинить своим законам лучшую часть Бургун­
дии». Господа Апеннин, графы Каносса, не замедлили распространить
свою власть на соседние низменности - долины Арно и По.
Очень часто соединение земель было подготовлено давней привыч­
кой жить общей жизнью. И не случайно титулы новых владельцев ока­
зывались привязанными к старинным местным или этническим назва­
ниям. В тех местах, где группа с тем или иным названием была поначалу
достаточно велика, в конце концов от нее оставалось одно название, и
им произвольно называли какую-нибудь малую частичку целого.
Что же касается самых больших территорий, на которые традици­
онно делилось государство франков и которые не раз выступали как
самостоятельные государства, то, например, Австразия почти целиком
вошла в Лотарингию. Зато, наоборот, о трех других: Аквитании, Бур­
гундии и Нейстрии в 900-х годах помнили просто как о Франции, и
воспоминания эти стерлись еще не скоро. Став главой этих обширных
округов, правитель гордо именовал себя герцогом аквитанцев, или бур-
гундцев, или франков. Объединение этих трех герцогств так привычно
казалось всем королевством, что и сам король говорил о себе иной раз
как о «короле франков, аквитанцев и бургундцев», а Робертин Гуго Ве­
ликий, притязая на верховную власть, счел, что обладает ею, когда при­
соединил к французскому герцогству, которое он унаследовал от отца,
еще и инвеституры двух других, но это предприятие было слишком
грандиозным, чтобы продлиться долго (344).

388
 Том II

На деле герцоги Франции, став позже королями Капетингами, об­

ладали реальной властью только в тех графствах-округах, которые сами
держали в руках, то есть в 987 году - в шести или восьми графствах
вокруг Парижа и Орлеана, а графства в низовьях Луары узурпировали
у них их собственные виконты. Старинная земля бургундцев была в
феодальную эпоху поделена между королевством Рудольфьенов - часть
ее была превращена в большой феод, который держали от этих коро­
лей («графство» Бургундское, наше Франш-Конте), - и Францией, где
находилось бургундское герцогство. Это герцогство, располагаясь от
Соны до Отинуа и Авалонне, разумеется, не охватывало всю Бургун­
дию - Бургундию Санса и Труа, например, - но в западной Франции
про него привычно говорили «Бургундия». Королевство Аквитания на
севере доходило до Луары, и очень долго после того, как оно стало гер­
цогством, центром притяжения оставалась эта река. Гильом Благочес­
тивый подписывается в 910 году под хартией об учреждении аббатства
Клюни герцогом Буржским. Между тем этот титул оспаривался мно­
гими соперничающими семействами, и то семейство, за которым он в
конце концов закрепился, обладало реальными правами только над пу-
атевенскими равнинами и западной частью Центрального массива. За­
тем к концу 1060 году удачное наследство позволило этому семейству
присоединить к своей вотчине герцогство, расположенное между Бор­
до и Пиренеями и основанное местной династией, именовалось оно гер­
цогством басков или Гасконью. Феодальное государство, возникшее из
этого объединения, безусловно, было достаточно значительным по ве­
личине. Однако оно не включало в себя многие земли, которые изна­
чально считались принадлежащими Аквитании.
Этническая база была более определенной. Разумеется, утверждая
это, мы абстрагируемся от субстрата, состоявшего из неких племенных
групп, не обладавших явно выраженной культурой. Бретонское герцог­
ство стало преемником «королевства», которое во время смут в Каро­
лингской империи основали арморикийские кельты. Они присоедини­
ли, как и короли скоттов, к землям с кельтским населением пограничные
области с другими языками, в данном случае романские марки Ренн и
Нант. Нормандия была обязана своим появлением скандинавским пи­
ратам. В Англии старинное деление острова согласно расселению раз­
личных германских племен превратилось со временем в провинции.
Начиная с X века короли стали отдавать их в управление магнатам. Но
явственнее всего именно этот этнический принцип сохранился в не­
мецких герцогствах.
В Германии точно так же, как в Западно-Франкском королевстве и
Италии, мы видим изначально большое количество графств, которые
объединяются под властью военачальников, видим такое же разнооб­
разие титулов. Но титулы в Германии были гораздо быстрее приведе-
389
 М.Блок

ны к единообразию. За удивительно короткий период - примерно с

905 по 915 год - появляются герцогства Алеманское или Швабское,
Баварское, Саксонское, Франконское (прибрежные диоцезы на левом
берегу Рейна и земли, заселенные франками в низовьях Майна), не счи­
тая герцогства Лотарингского, чей герцог считался «малым королем».
Все эти названия очень знаменательны. В Восточно-Франкском коро­
левстве, которое не испытало на себе, как романизированное Запад­
ное, множества разных вторжений, под видом единства сохранялись
старинные племенные владения германских племен. И по тому же пле­
менному принципу объединяются магнаты, приезжающие на выборы
короля. Дух партикуляризма поддерживался как употреблением законов,
особых для каждой области, так и воспоминаниями недавнего прошлого.
Алеманны, баварцы, саксонцы постепенно присоединялись к государ­
ству Каролингов на протяжении второй половины VIII века, и титул
герцога, восстановленный феодальными сеньорами, воспроизводил тот,
который так долго носили наследственные владельцы двух первых об­
ластей, уже даже подчинившись владычеству франков. Обратим вни­
мание на противоположный опыт, который предлагает нам Тюрингия.
В этой области не сложилась независимая национальная жизнь, так как
местное королевство было уничтожено в 534 году, и никакая длитель­
ная герцогская власть тут не удерживалась. В племенных герцогствах
герцог воспринимался в первую очередь как народный вождь, а не как
управитель административного округа, поэтому аристократия герцог­
ства охотно стремилась выбирать его, и, например, в Баварии король
оставил за знатью право выражать свое мнение при назначении на эту
должность. С другой стороны, в Германии была слишком жива память о
Каролингской империи, и короли не могли не воспринимать правителей
провинций как своих представителей. Поэтому, как мы знаем, им так дол­
го отказывали в праве наследования.
Таким образом, герцогский титул в X веке в Германии, с одной сто­
роны, воспринимался как государственная должность, а с другой - со­
хранял ореол племенного вождя, что резко отличало немецкие герцог­
ства от французских. Германия, гораздо меньше, чем Франция,
феодализированная, при управлении практически не использовала вас­
сальные отношения. Во Франции герцогам французским, аквитанским,
бургундским и другим, а также маркизам и архиграфам удавалось
управлять только теми территориями, которые принадлежали им лич­
но или которые они отдавали в качестве феодов; германские же герцо­
ги управляли как собственными владениями, так и оставались реаль­
ными правителями других обширных территорий. Достаточно часто
графства, пограничные с территорией герцогства, становились непос­
редственными вассалами короля, но при этом оставались в подчине­
нии у герцога. Я позволю себе проиллюстрировать это положение со-

390
 Том II

временным примером: назначенный центральной властью помощник

префекта тем не менее подчиняется префекту. Герцог собирал на свои
торжественные сборища всех главных людей герцогства, распоряжал­
ся и командовал феодальным войском, был обязан поддерживать мир
на своей территории и имел право суда; и хотя прерогативы герцогско­
го суда не были точно определены, он обладал достаточной силой и
властью.
Однако большие племенные герцогства - Stammesherzogtumer не­
мецких историков - ощутимо ограничивали власть короля, поэтому ко­
роли угрожали им сверху, а снизу их подтачивали силы дробления, все
более активные в обществе, которое, отдаляясь от своих истоков и па­
мяти о древности, продвигалось к феодализму. Иногда эти герцогства
король просто уничтожал, - так было с Франконским герцогством в
939 году, - но чаще ограничивал их власть; лишенная власти над церк­
вями и землями, принадлежащими этим церквям, герцогская власть
переставала быть той, какой была вначале. После того как герцогский
титул Нижней Лотарингии перешел в 1106 году к роду Лувен, один из
его обладателей спустя восемьдесят пять лет пожелал распространить
свою власть на всю Лотарингию, какой она была в древности. Коро­
левский суд ответил ему, что «он обладает герцогской властью лишь в
тех владениях, которые держит сам или которые держат от него». И
хронист-современник комментирует это решение: «Герцоги этого рода
обладали правом суда только в границах собственных владений» (345).
Невозможно лучше определить то направление, в каком развивалось
это общество. От первоначальных герцогств уцелело несколько титу­
лов, и редко когда что-то большее. Однако уцелевшие племенные гер­
цогства уже ничем не отличались от территориальных, которые очень
укрепились на фоне слабеющей монархии в Германии XII и особенно
XIII века, превратив ее, в конце концов, в федеральное государство,
последний вариант которого знаком и нам. Но по типу своего полити­
ческого устройства это государство было гораздо ближе к французско­
му, представляя собой конгломерат всевозможных прав и властей, как
уцелевших от округов-графств, так и вновь появившихся. Германия
примерно на два века позже - подобные сдвиги в истории развития
стран нам уже знакомы, - вышла на ту дорогу, которую уже прошла,
готовясь к новой, ее западная соседка.

391
 М.Блок

2. Графства и округа,
подчиненные сеньорам
Графства, ставшие рано или поздно наследственными в тех госу­
дарствах, которые сформировались после крушения империи Каролин-
гов, не все были поглощены новыми, более крупными образованиями,
которые мы именуем герцогствами. Некоторые из них достаточно дол­
го продолжали вести независимое существование: например, Мэн ос­
тавался независимым до конца 1110 года, несмотря на постоянные по­
сягательства на него его соседей анжуйцев и нормандцев. Однако
разделы, учреждение многочисленных иммунитетов и, наконец, пря­
мая узурпация повели к тому, что права графов раздробились. Графы,
законные наследники франкских чиновников, и магнаты, скопившие в
своих руках множество сеньорий и всевозможных прав, благодаря сво­
ей ловкости или удачливости, постепенно сравнялись по своим возмож­
ностям; разница между ними зачастую сводилась к отсутствию у пос­
ледних титула и имени, что тоже было делом поправимым: богатые
аллодисты в Германии и светские покровители церквей их просто-на­
просто присваивали, например, «поверенные» Сен-Рикье стали графа­
ми де Понтье. Идея государственной власти стиралась, уступая место
наличию власти фактической.
В установлении и укреплении новых властей с разными именами и
в разных местах была одна общая черта: главную роль в формирова­
нии новой власти играли замки. «Он был могущественным, - говорит
Одерик Виталь о сире де Монфоре, - как могущественен тот, у кого
есть укрепленные замки, охраняемые сильными гарнизонами». Не бу­
дем представлять себе просто укрепленный дом, которым, как мы ви­
дели, удовлетворялся обыкновенный рыцарь. Замки магнатов были на­
стоящими автономными военными лагерями. Главной была башня,
жилище хозяина и оплот последней защиты. Вокруг нее одна или не­
сколько стен огораживали достаточно обширное пространство, на ко­
тором располагались помещения, где могли жить воины, слуги и ре­
месленники, которые можно были приспособить под хранение зерна
или провизии. Таким предстает перед нами графский castrum в Вар-
сюр-Мёз X века, такие же замки, только два века спустя, мы видим в
Брюгге и Ардре, построенные гораздо более искусно, но по тому же
самому плану. Первые такие цитадели возникли во время норманн­
ских и венгерских нашествий, воздвигали их короли или военачальни­
ки крупных военных отрядов, поэтому впоследствии идея, что замок в
некотором смысле достояние общественное и представляет собой мо­
гущество государства, никогда до конца не исчезала из общественного
сознания. Из века в век замки, построенные без разрешения короля или
герцога, считались незаконными или, по выражению англосаксов, «из-
392
 Том II

менными». Реальной власти этот закон не имел практически до XII века,

но потом укрепившиеся короли и территориальные власти вновь на­
полнили его конкретным содержанием. И вот что важно: не в силах
помешать возведению новых замков, короли и герцоги смогли осуще­
ствить реальный контроль за ними только после того, как взяли на себя
их строительство и стали отдавать их в пользование «верным» в каче­
стве феодов. До этого против герцогов и крупных графов поднимались
зависимые от них владельцы замков, их служащие или вассалы, гото­
вые основать династии.
Однако замки были не только надежным убежищем для господина
и его слуг. Для своей округи они представляли собой административ­
ный центр, равно как и центр сети вассальных зависимостей. Крестья­
не исполняли в нем свои повинности, укрепляя его, и здесь же платили
оброк; вассалы близлежащих феодов несли в нем гарнизонную службу
и держали от этого замка и свои феоды - пример этому Берри и «тол­
стая башня» Иссуден. В замке вершилось правосудие, от замка исхо­
дили приказы и распоряжения, которые воспринимались как проявле­
ние власти. Поэтому в Германии начиная с XI века многие графы,
которые уже не могли управлять обширными округами, поскольку они
раздробились на части, стали заменять в своем титуле название округа
именем своего главного наследственного замка. Этот обычай распрос­
транился и достиг даже самых высокопоставленных лиц в государстве:
Фридрих I именовался герцогом Штауфеном из Баварских герцо­
гов (346). Примерно в это же время во Франции замкам была передана
функция верховных судов. Редкой была судьба аквитанского замка
Бурбон-Ларшамбо, хотя его владельцы не были графами, они стали ос­
нователями территориального княжества, и его название по-прежне­
му носит одна из французских провинций, Бурбоннэ, патроним знаме­
нитой фамилии. Стены и башни этого замка были как источником, так
и символом власти.

3. Церковная власть
Следуя римской традиции и традиции Меровингов, Каролинги не
только находили естественным, но и поощряли участие епископов в
управлении мирскими делами своего диоцеза. Но зачастую в качестве
сотрудника или наблюдателя при королевском чиновнике, иными сло­
вами, графе. Монархи первого феодального периода пошли дальше:
иной раз они епископа назначали графом.
Эволюция произошла не сразу. Не столько земли диоцеза, сколько
город, в котором возвышался кафедральный собор, воспринимался как
находящийся на особом попечении пастыря. Если граф, исполняя свои

393
 М.Блок

обязанности, постоянно находился в разъездах, то епископ почти без­

выездно пребывал в «своем городе». В дни опасностей, когда люди епис­
копа помогали охранять укрепления, зачастую построенные или почи­
ненные на церковные деньги, когда епископские закрома открывались,
чтобы кормить осажденных, епископы чаще всего принимали на себя и
все остальные функции управления городом. Признавая за епископом
графские права на крепость и ее первые валы, что означало еще воз­
можность чеканить монету и владеть крепостными стенами, короли
думали прежде всего о защите города. Так, епископ Лангра стал гра­
фом в 887 году, Бергама - в 904, Туля - в 927, Шпайера - в 946, - чтобы
не перечислять страну за страной, я привожу самые первые случаи. Граф
продолжал управлять окружающими землями. Подобное разделение
власти длилось иной раз достаточно долго. На протяжении несколь­
ких веков епископ или настоятель главного собора города Турне были
одновременно и графами. Граф Фландрский был графом остальной Ту-
рени. Но в конечном счете короли стали предпочитать жаловать епис­
копам и всю остальную территорию. Спустя шестьдесят лет граф- епис­
коп города Лангра стал графом и близлежащих земель. Как только
возникла такая практика, власть епископам стали передавать сразу, а
не поэтапно: архиепископы Реймса никогда не были графами до того,
как в 940 году стали графами как Реймса, так и всей области.
Причины, почему короли придерживались именно такой полити­
ки, более чем понятны. Они делали ставку разом и на небесное, и на
земное. Святые на небесах наверняка хлопали в ладоши, узнав, что их
служители получают столь доходные должности и избавляются от не­
удобных соседей. А на земле короли были уверены, что отдают власть
в самые верные руки. Во-первых, прелат не мог превратить данное ему
владение в наследственное, во-вторых, поскольку назначение прелата
на должность зависело от короля, или, по крайней мере, от согласия
короля, а образование и интересы, безусловно, делали его сторонни­
ком монархии, то король среди царящих в те времена анархии и беспо­
рядков надеялся обрести в его лице наиболее послушного из возмож­
ных слуг. Знаменательно, что первые графства, которые были доверены
германскими королями епископам, находились вдали от кафедральных
городов, - это были альпийские графства с переходами через горы, по­
теря их нанесла бы очень большой ущерб имперской политике.
И хотя, казалось бы, нужды были у всех одинаковыми, но судьба
возникшего института была в каждой стране своя.
Во французском королевстве, начиная с X века, многие епископ­
ства попали в зависимость от земельных владельцев, то есть графов.
Поэтому очень малое число епископов, причем в основном на террито­
рии собственно Франции и Бургундии, получили графство. Но двум
среди них - епископам Реймсскому и Лангрскому удалось создать на-
394
 Том II

стоящие княжества, собрав вокруг главного округа, которым они

управляли, еще и другие, связанные с ними вассальной зависимостью.
В войнах X века чаще всего и с наибольшим уважением упоминаются
«рыцари церкви Реймса». Но находясь в тесном кругу мирских гер­
цогств, часто оказываясь жертвами предательства собственных феода­
лов, церковные княжества очень быстро распались. Начиная с XI века
графства-епископства любой величины не имели иной защиты против
врагов кроме королевской власти, с которой сотрудничали все теснее и
теснее.
Сохраняя верность традициям франков, германские государи очень
долго не решались трогать сложившуюся систему графств. Однако к
концу X века резко возрастает число графств, отданных королем в уп­
равление епископам: в результате на протяжении нескольких лет воз­
никает мощное владычество церкви, обладающей кроме обширных тер­
риторий еще и различными иммунитетами и другими привилегиями.
Очевидно, короли, и, вполне возможно, напрасно, сочли, что в их борьбе с
захватом власти на местах крупными магнатами, в частности, герцога­
ми, лучшими помощниками будут прелаты, облеченные временной вла­
стью на земле. Любопытно, что самыми сильными и многочисленными
церковные графства были там, где герцогства были вообще уничтоже­
ны, например, во Франконии, в древней прирейнской Лотарингии, в
западной Саксонии, где давно уже не было действенной и реальной
власти. Расчет королей не оправдался. Длительная борьба пап и импе­
раторов, частичный, но все-таки успех церковной реформы привели к
тому, что германские епископы, начиная с XII века, все меньше и мень­
ше считают себя чиновниками монархии, и еще менее ее вассалами.
Церковные княжества в конце концов стали еще одной силой, которая
работала против единства национального государства.
В лангобардской Италии и Тоскане - правда, в гораздо меньшей
степени, - имперская политика была точно такой же, что и в Германии.
Однако скопление княжеств в руках одной из церквей было здесь ред­
ким явлением, и соответственно результаты практики «графство-епис­
копство» были другими. За спиной епископа-графа очень быстро вы­
росла иная власть - власть городской коммуны. Новая власть
соперничала с существующей, но умела и пользоваться в своих инте­
ресах теми инструментами, которые успели наработать хозяева горо­
да. Часто под эгидой наследников епископа или от его имени действу­
ют, начиная с XII века, большие республики-олигархии лангобардских
городов, утверждая свою независимость и господство над окружающим
землями.
Честно говоря, мы достигли бы небывалых высот юридической ка­
зуистики, если бы сумели определить разницу и четко отделить владе­
ния церкви, наделенной графской властью, и владения церкви, кото-

395
 М.Блок

рая этой властью не обладала, но имела достаточное количество сеньо­

рий, защищенных иммунитетом, вассалов и вилланов для того, чтобы
представлять собой мощную местную власть. Повсеместно западные
земли были расчерчены границами «свободных», принадлежащих цер­
кви, владений. Очень часто эти владения охранял знак креста, кото­
рый, по выражению Сугерия, подобно «"геркулесовым столпам", де­
лал их недоступными для мирян» (347). Недоступными, сказали бы
мы, в идеале. На практике все бывало по-другому. В вотчинах святых и
наделах бедных светских аристократов жадные и предприимчивые се­
ньоры видели самую желанную добычу, обеспечивающую их богатством
и властью, и добивались ее всеми доступными способами: превращали
в феоды угрозами или дружескими посулами, а в пределах старинной
Каролингской империи, пользуясь туманностью формулировок при
передаче прав владения, хищнически присваивали (348).
Как только первое законодательство Каролингов определило сфе­
ру действия иммунитета, для его функционирования на практике по­
надобились светские представители при каждой церкви, которые име­
ли бы право заниматься тяжбами и вести дознание на территории
сеньорий, препровождая в графские суды тех, кого не могли отныне
арестовывать сами королевские чиновники. Создание этой должности
преследовало двойную цель, и именно эта двойственность свидетель­
ствовала, насколько целенаправленной была государственная полити­
ка; должность была введена, во-первых, для того, чтобы мирские обя­
занности не отвлекали монахов от их прямого долга; во-вторых, она
была знаком официального признания сеньориального правосудия и
посредством ее оно становилось частью отрегулированного, контроли­
руемого государственного правосудия. С этих пор не только каждая
церковь, которой был дан иммунитет, должна была иметь своего пове­
ренного или поверенных (advocatus), но за выбором этих поверенных
пристально наблюдала государственная власть. Поверенный при епис­
копе или при монастыре времен Каролингской империи был, по суще­
ству, представителем монарха.
Разрушение административного здания, построенного Каролинга-
ми, не уничтожило института поверенных. Другое дело, что он очень
изменился. С самого начала поверенный за свою службу получал воз­
награждение в виде надела, выделенного из земель, принадлежащих
церкви. По мере того как обязательства перед государством заменя­
лись обязательствами перед тем или иным лицом, поверенного уже не
воспринимали как человека, связанного с королем, поскольку он не
приносил ему оммажа, но видели в нем вассала епископа или монашес­
кой братии. Отныне именно от их решения зависело назначение на эту
должность. И с этого времени или, по крайней мере, вскоре эти феоды
становятся почти что наследственными.
396
 Том II

В то же время роль поверенного необычайно возросла. В первую

очередь, в качестве судьи. Наделенные иммунитетом церкви получили
право судить и «кровные дела» и, вместо того чтобы отправлять пре­
ступников в графские суды, отныне сами пользовались грозным ору­
жием верховного правосудия. Но поверенный был не только судьей.
Среди смут и войн церковь нуждалась и в военачальниках, которые
вели бы в сражение ее людей под святыми хоругвями. Государство пе­
рестало быть надежным защитником, и церковь нуждалась в защитни­
ках, более близких и непосредственных, охранявших ее достояние, на
которое постоянно покушались. Этих защитников она стремилась об­
рести в светских представителях, которыми снабдило ее законодатель­
ство великого императора. Поверенные, будучи профессиональными
воинами, и сами, очевидно, стремились предложить или навязать свои
услуги в исполнении обязанности, которая обещала быть и почетной,
и прибыльной. В результате центр тяжести переместился: в докумен­
тах, определяющих сферу деятельности поверенных или оправдываю­
щих величину требуемых вознаграждений, главный акцент делается с
этих пор на идее защиты. Изменился и социальный статус поверенных.
Поверенный эпохи Каролингов был достаточно скромным чиновни­
ком. В X веке члены графских родов, первые среди «могущественных»,
уже не брезговали этой должностью, которая когда-то казалась много
ниже их достоинства.
Однако распыление прав, ставшее участью многих средневековых
институтов, не миновало и этот. Законодательство Каролингов, скорее
всего, предусматривало для обширных территориальных владений на­
личие по одному поверенному на графство. Но очень скоро их число
возросло. Надо сказать, что в Германии и Лотарингии, где эти учреж­
дения оставались почти прежними, местные поверенные, которых час­
то называли помощниками, оставались, в сущности, представителями
и зачастую вассалами главного поверенного церкви. Главных поверен­
ных могло быть несколько, и между ними были распределены обязан­
ности и доходы. Во Франции, как мы уже можем предположить, про­
цесс дробления зашел гораздо дальше: дело кончилось тем, что каждый
более или менее значительный церковный надел или группа наделов
имели своего особого «защитника», нанятого из сеньоров среднего до­
статка по соседству. Главный же поверенный, на котором лежала обя­
занность защищать епископство или монастырь, был неизмеримо выше
этих мелких местных «защитников» как по своим доходам, так и по
социальному положению. Случалось также, что этот магнат, будучи по­
веренным того или иного религиозного сообщества, был в то же время
и его «владельцем», что означало назначение его аббатом: несмотря на
то, что он продолжал оставаться светским человеком, ему давали долж­
ность настоятеля. Это смешение понятий было необычайно характер-

397
 М.Блок

ным для людей средневековья, чувствительных не к юридическим тон­

костям, а к соотношению реальных сил.
Поверенный обладал весьма значительным феодом, он соответство­
вал его должности, и этот феод позволял ему распространять управле­
ние и на церковные земли, что приносило весьма значительные дохо­
ды. В Германии чаще, чем в других местах, поверенный, становясь
«защитником», продолжал оставаться судьей. Руководствуясь старин­
ным правилом, которое запрещало представителям духовенства про­
ливать кровь, германские Vogt почти полностью монополизировали на
монашеских территориях верховное правосудие. Относительное могу­
щество германской монархии и ее верность традициям Каролингов спо­
собствовали этой монополизации. И в Германии короли уже не назна­
чали к этому времени поверенных, но от них по-прежнему зависела
инвеститура, они вводили в должность, то есть давали право на власть
и принуждение. Но если юридическая власть переходила непосред­
ственно от короля своему вассалу, то каким образом духовные лица осу­
ществляли свое право верховного суда? Если они его и сохраняли в
редких случаях, то распространялось оно только на тех, кто находился
в непосредственной зависимости: слуг или рабов. Во Франции, где не
существовало никаких связей между королевской властью и поверен­
ными, раздел сферы правосудия был более разнообразным, и этот бес­
порядок куда лучше германского порядка служил интересам духовен­
ства. Но вместе с тем сколько «повинностей», говоря языком хартий,
вменили настоящие или мнимые «защитники» церковным вилланам!
И все-таки даже во Франции, где институт поверенных попал в руки
бесчисленного множества сельских самодуров, особенно жестоких по
отношению к церковным приходам, оказываемая защита не была
такой бесполезной, как стремятся ее представить церковные историо­
графы. Диплом Людовика VI, написанный, по всей видимости, в аб­
батстве, говорит о ней «как о крайне необходимой и весьма полез­
ной» (349). Но обходились услуги защитников очень дорого. Защит­
ники требовали разнообразной «помощи»: в сельскохозяйственных
работах, в строительстве фортификационных сооружений; брали с поля
или с очага, поскольку защищали в основном деревни - овес, вино, кур,
деньги - список был поистине нескончаемым. Чего только не ухитря­
лись получать изобретательные поверенные с крестьян, не являясь даже
их непосредственными сеньорами. По словам Сугерия, они «набивали
себе рты крестьянским добром» (350).
X век и первая половина XI были золотым веком поверенных, но
только на континенте, поскольку Англия, далекая от традиций Каро­
лингов, никогда не знала подобного института. Но затем церковь,
обновленная грегорианской реформой, пошла в наступление. Догово­
рами, судебными решениями, выкупами, доброхотными дарами каю-
398
 Том II

щихся и набожных она сумела вернуть себе свои владения и обязать

поверенных исполнять строго определенные обязанности, к тому же
весьма ограниченные. Но разумеется, уже полученные ими немалые
доли церковного добра пришлось оставить за ними. Продолжали пове­
ренные вершить суд не только на своих, но и на близлежащих землях, а
также получать с этих земель доходы, хотя происхождение этих повин­
ностей становилось для плательщиков все более непонятным. Однако
нельзя сказать, что в результате передела власти между господами кре­
стьяне что-то выиграли. Право на повинности было перекуплено, но
повинности продолжали существовать, и крестьяне обогащали теперь
епископов или монахов, а не мелкопоместных сеньоров по соседству.
Зато церковь, принеся необходимые жертвы, избавилась от одной из
наиболее серьезных опасностей, которая ей грозила.
Между тем мелкие и средние династии поверенных, вынужденные
отказаться от источников доходов, которыми когда-то так широко
пользовались и без которых многие рыцарские семейства никогда бы
не выбились из бедности и безвестности, стали главными жертвами
реформы. К концу второго периода феодализма местные поверенные
практически перестали что-либо значить. Институт главных поверен­
ных сохранился. Ими на протяжении всего этого времени были коро­
ли и самые крупные бароны. К этому времени мы видим, что монархии
во всех странах вновь берут на себя защиту «своих» церквей. И если
епископы, капитулы и монастыри решились отказаться от обремени­
тельных услуг своих мелких защитников, то только потому, что были
уверены в своей безопасности и могли рассчитывать на реальную по­
мощь крупных защитников - монарха или князя. Но и за покровитель­
ство крупных господ нужно было платить тяжелой службой и значи­
тельными денежными вкладами, которые год от года становились все
больше. «Нужно, чтобы церкви были богатыми, - эти слова вкладыва­
ет в уста Генриха II Германского наивный фальсификатор XII века, -
чем больше вложено, тем больше можно получить» (351). Владения
церкви, неотчуждаемые и избавленные по самой своей сути от опасно­
сти раздела, были самыми стабильными в подвижном и подверженном
постоянным переделам феодальном мире. Именно поэтому для круп­
ных властей церковь была самым драгоценным инструментом, позво­
лявшим им по-новому группировать свои силы.

399
 М.Блок

Г л а в а IV. БЕСПОРЯДОК И БОРЬБА

ПРОТИВ БЕСПОРЯДКА

1. Границы власти
Мы охотно говорим о феодальных государствах. Безусловно, это
понятие не было совершенно чуждо умственному багажу образован­
ных людей; мы встречаем в некоторых текстах даже старинное слово
«республика». Наряду с обязательствами по отношению к своему не­
посредственному господину общественная мораль признавала суще­
ствование обязательств и но отношению к более высокопоставленной
власти. «Рыцарь, - говорит Бонизон де Сутри, - должен не щадить сво­
ей жизни, защищая жизнь своего сеньора, и ради защиты обществен­
ного достояния сражаться до смерти» (352). И все-таки понятие госу­
дарства очень сильно отличалось от того, что вкладываем мы в него
сегодня. Содержание его было гораздо более скудным.
Список функций, которые в нашем сознании принадлежат государ­
ству, очень велик, но феодальное государство и не подозревало о по­
добных функциях. Образование принадлежало церкви. Точно так же,
как социальная помощь, которая именовалась тогда милосердием. Все
общественные работы были оставлены на усмотрение местных влас­
тей и относились к сфере принятых обычаев, что являлось разитель­
ным контрастом с римской традицией и унаследовавшим ее традиции
государством Карла Великого. Правители вернулись к заботам об об­
щественном строительстве только к XII веку, и то не все, а в отдель­
ных, наиболее развитых областях: Генрих Плантагенет в Анжу постро­
ил плотины на Луаре; граф Филипп Эльзасский построил во Фландрии
каналы. Нужно было ждать еще век, чтобы короли и князья, как когда-
то Каролинги, стали участвовать в определении цен, робко вторгаясь
тем самым в сферу экономической политики. По правде говоря, начи­
ная со второго периода феодализма, об общественном благосостоянии
пеклась всерьез власть весьма слабого звена, которое к тому же было
чуждо собственно феодализму, - делали это города, как только в них
возникли независимые коммуны, они занялись школами, больницами
и регулированием экономики.
У короля, так же как у могущественного барона, было три обязан­
ности: он должен был способствовать духовному спасению своего на­
рода, покровительствуя благочестивым учреждениям и истинной вере;
защищать свой народ от внешнего врага (к этой опекунской деятель­
ности присоединялась и завоевательная, возникающая то как вопрос
чести, то как стремление к власти), и заботиться о мире и справедливо­

го
 Том II

сти внутри своей страны. Словом, король, в первую очередь, должен

был уничтожать захватчиков, наказывать злодеев, воевать, пресекать,
а вовсе не управлять. Нужно сказать, что и в таком виде королевский
долг был достаточно тяжел.
И дело было не в том, что в те времена власть была принципиально
слабой, дело было в том, что любая власть как внизу, так и наверху была
одновременно и сильной, и слабой, в том, что она не могла оказывать
воздействие постоянно, - власть то действовала, то не имела возмож­
ности действовать, и этот изъян очень мешал государю, когда его ам­
биции оказывались особенно велики, а сфера деятельности особенно
широка. Что мы имеем в виду? А вот что. Когда, например, герцог Бре­
тани в 1127 году признается, что не в силах защитить один из своих
монастырей от своих же рыцарей, это не означает слабости централь­
ной власти небольшого герцогства. Потому что и монархи, о могуще­
стве которых хронисты говорят только в превосходной степени, про­
водили всю свою жизнь в борьбе с мятежниками. В феодальные времена
было достаточно песчинки, чтобы власть перестала действовать. Мел­
кий феодал отказался подчиняться королю и заперся в своем замке, -
император Генрих II три месяца осаждает замок (353). Мы уже знаем,
каковы причины короткого дыхания: медленность и затрудненность со­
циальных коммуникаций; отсутствие денег; необходимость в прямых
контактах с людьми, для того чтобы осуществлялось управление. «В
1157 году, - сообщает Отгон Фрейзингенский, наивно полагая, что воз­
дает хвалу своему герою Фридриху Барбароссе, - он вновь вернулся в
Северные Альпы; его присутствие сразу принесло франкам (имеются
в виду германцы) мир, отнятый у них в его отсутствие итальянцами».
Прибавьте к этому обилие вассальных зависимостей, которые вступа­
ют в конкуренцию между собой. В середине XIII века французский
сборник кутюмов признает существование случаев, когда вассал баро­
на на законных основаниях может вести войну против своего короля,
защищая правоту своего господина (354).
Лучшие умы понимали, что государство незыблемо. Капеллан Кон­
рада II приписывает ему следующие слова: <-Когда король умирает, не
умирает королевство, оно - корабль, лишившийся капитана». Но жи­
тели Павии, к которым были обращены эти слова, похоже, придержи­
вались более распространенного мнения и не понимали, в чем их мож­
но винить, поскольку они разрушили императорский дворец во времена
междуцарствия. «Мы служили нашему императору, пока он был жив,
он умер, и у нас не стало больше короля». Предусмотрительные люди
обычно просили у нового короля подтверждения тех привилегий, ко­
торые были дарованы предыдущим, а английские монахи в XII веке
утверждали в королевском суде, что действие эдикта, вступившего в
противоречие с древним обычаем, длится только на протяжении жиз-

401
 М.Блок

ни автора (355). Другими словами, в общественном сознании абстрак­

тная идея власти воплощалась в лице конкретного правителя. Самим
королям было трудно возвыситься над узкими семейными интереса­
ми. Посмотрите, какие дает распоряжения Филипп Август, отправля­
ясь в крестовый поход: если он умрет во время пребывания в Святой
земле, то его сокровища, без которых немыслима королевская власть,
он просил распределить следующим образом - половину сыну, а поло­
вину раздать как милостыню, но если сын уже умер к этому времени,
то раздать все.
Однако не надо думать, что в те времена монарх решал и совершал
поступки, исходя из своей личной воли. Такого не было ни в праве, ни
на деле. По кодексу «доброго правителя», принятого повсеместно, лю­
бое серьезное решение монарх принимал, только спросив совета. Разу­
меется, не у народа. Населению и в голову не приходило, что его мне­
нием непосредственно или через выборных представителей может кто-то
интересоваться. Бог устроил мир так, что советниками являются могуще­
ственные и богатые. Принимая ответственное решение, король или гер­
цог советовались со своими главными слугами и избранными верны­
ми, одним словом, со своим двором. Самые самостоятельные и гордые
монархи всегда подчеркивали в своих грамотах, что совет, необходи­
мый для принятия решения, состоялся. Император Оттон I сообщает,
например, что закон, который должна была принять ассамблея, пока
не может войти в силу, так как на ассамблее отсутствовало несколько
грандов (356). Строгое или не строгое соблюдение этого правила зави­
село от соотношения сил. Но нарушать его или открыто пренебрегать
им было неосторожностью: высокопоставленные «слуги» считали себя
обязанными соблюдать только те законы, которые были приняты, пусть
даже не с их согласия, но в их присутствии. В невозможности создать
аппарат управления, который действовал бы вне личных контактов, и
была глубинная причина раздробленности феодального общества.

2. Насилие и стремление к миру

Картина феодального общества, особенно в первый период его су­
ществования, будет весьма далека от реальности, если заниматься толь­
ко правовыми институтами и забыть о живом человеке, живущем в со­
стоянии постоянной и тягостной незащищенности. Сегодня ощущение
присутствующей в мире грозной опасности смягчено для нас тем, что
она касается не отдельного человека, а коллектива и присутствует не
впрямую, а как противостояние вооруженных государств. Опасность,
грозящая людям Средневековья, не была, в первую очередь, и эконо­
мической, - той, что обрушивается на неудачливых и бедных, - опас-

402
 Том II

ность угрожала каждый день и угрожала каждому. Она грозила иму­

ществу, грозила жизни. Этой опасностью были войны, убийства, зло­
употребление силой - нет страницы в нашем исследовании, на кото­
рой не возникли бы их грозные тени. Для того чтобы собрать воедино
причины, по которым насилие стало характеристикой социальной сис­
темы на протяжении целой эпохи, нам будет достаточно нескольких
слов.
«Когда Римская империя франков погибнет, разные короли будут
занимать августейший престол, но довериться каждый подданный смо­
жет только мечу», - так под видом пророчества оплакивал в IX веке
монах из Равенны крушение имперской мечты Каролингов. А это оз­
начает, что современники прекрасно понимали, что происходит: несо­
стоятельность государства, вызванная долгой анархией, способствовала
и поощряла разгул зла. Разрушению старых структур власти помогали
нашествия, сеявшие повсюду убийства. Но насилие коренилось глуб­
же, оно было заложено в самой структуре социума и ментальное™.
На насилии зиждилась экономика; во времена, когда мена и обмен
были редкими и трудными, единственным доступным средством для
обогащения считалось угнетение и насилие. Целый класс господ-вои­
нов жил именно так, и монах-писец в одном из документов мог спокой­
но вложить в уста мелкого сеньора следующие слова: «Я отдаю эту зем­
лю, свободную от поборов, пошлин, талий, любых повинностей и всего
того, что рыцари привыкли отнимать силой у бедняков» (358).
Насилие было частью права: поначалу как ссылка на обычай, кото­
рый давностью лет оправдывал любую узурпацию и признавал ее за­
конной, затем как укоренившая традиция, вменявшая в обязанность
человеку или небольшой группе людей самим вершить правосудие.
Семейная кровная месть, послужившая причиной стольких кровавых
драм, была не единственной формой личного правосудия, нарушавше­
го общественный порядок. Если физически или материально постра­
давшему человеку мировые судьи отказывали в непосредственном воз­
мещении ущерба имуществом обидчика, подобный отказ был чреват
многими последствиями.
Насилие существовало и в нравах, люди Средневековья, неспособ­
ные обуздывать свои порывы, нервные, но мало чувствительные к зре­
лищу страдания, мало ценящие жизнь, поскольку она воспринималась
только как переходный этап к вечности, считали почетным и достой­
ным животное проявление физической силы. «Всякий день, - пишет
около 1024 года Брушар, епископ Вормсский, - убийства, как среди
диких зверей, совершаются среди зависимых монастыря Сен-Пьер. На­
брасываются друг на друга опьяненные вином, гордостью или без при­
чины. На протяжении года тридцать пять рабов, совершенно ни в чем
не повинных, было убито другими церковными рабами; и убийцы не

403
 М.Блок

раскаиваются в них, они ими гордятся». Спустя почти что век англий­
ский хронист, воспевая мир и покой, которые сумел установить в сво­
ем королевстве Вильгельм Завоеватель, говорит прежде всего о двух
вещах, которые, по его мнению, лучше всего характеризуют полноту
этого мира: отныне ни один человек не может убить другого, какой бы
ущерб тот ему ни лричинил; отныне можно проехать всю Англию, имея
при себе полный пояс золота, и не подвергнуться нападению (359). Наш
хронист простодушно обнаруживает корни двух самых распространен­
ных зол - месть, которая по понятиям того времени служила достаточ­
ным моральным оправданием любого поступка, и неприкрытый раз­
бой.
Но от этих злоупотреблений страдали все, и правители лучше дру­
гих понимали, какие несчастья они влекут за собой. На протяжении
всех этих неспокойных времен люди молят о самом драгоценном и са­
мом недоступном из «даров Господних» - о мире. Разумеется, мире
внутри страны. Для короля, для герцога нет выше похвалы, чем титул
«мирный». Слово это имеет два смысла: не только тот, кто не лезет на
рожон и поддерживает мир, но и тот, кто его устанавливает. «Да уста­
новится в королевстве мир», - молятся в праздники. «Благословенны
будут миротворцы», - повторяет Людовик Святой. Забота о мире была
присуща любой власти, и порой она выражалась в очень трогательных
словах. Так, например, король Кнут, о котором придворный поэт гово­
рил: «Ты был еще молод, о принц, но и тогда вдоль дороги, по которой
ты ехал, горели людские жилища», с годами издал немало мудрых за­
конов, вот один из них: «Мы желаем, чтобы каждый юноша старше две­
надцати лет клялся, что никогда не станет воровать и не станет сообщ­
ником воров» (360). Но поскольку официальные власти не могли
обеспечить желаемого, то под влиянием церкви, вне сферы действия
официальных властей, стали возникать попытки добиться столь чае­
мого всеми мира.

3. Мир и Божье перемирие (361)

Сообщества мира зародились на епископских соборах. Чувство че­

ловеческой солидарности было обострено у духовных лиц, поскольку
они представляли себе христианский мир как мистическое тело Спа­
сителя. «Пусть не убивает христианин христианина, - провозглашают
в 1054 году епископы провинции Нарбонн, - ибо убить христианина
значит пролить кровь Христа». В реальной жизни церковники также
обостренно чувствовали свою уязвимость. Именно поэтому своим осо­
бым долгом они почитали покровительство как всем духовным лицам,

404
 Том II

так и всем слабым - miserabiles personae, - опеку над которыми пору­

чало им каноническое право.
Несмотря на вселенский характер матери-церкви и оказываемую
впоследствии помощь движению мира реформированным папством,
поначалу движение было чисто французским, а если быть совсем точ­
ным, то аквитанским. Зародилось оно скорее всего около 989 года не­
подалеку от Пуатье на соборе в Шарру, и к этому движению вскоре
присоединились синоды, располагавшиеся от Испанской марки до Бер-
ри или, возможно, Роны. В двадцатых годах XI столетия оно распрост­
раняется в Бургундии и на севере королевства. Прелаты Арльского ко­
ролевства и аббат Клюни пропагандировали его в 1040-1041 годах
среди епископов Италии. Но, похоже, без большого успеха (362). Ло­
тарингия и Германия всерьез присоединились к нему только к концу
XI века. Англия не присоединилась вообще. Особый путь развития Ан­
глии объясняется спецификой ее социальной структуры. Когда в
1023 году епископы Суассона и Бовэ создали сообщество мира и пред­
ложили своему собрату из Комбре присоединиться к нему, тот, будучи
в церковном подчинении метрополии Реймса, расположенного во
Франции, и вместе с тем подданным императора, отказался. «Неудоб­
но епископу вмешиваться в дела, которые по праву принадлежат коро­
лю», - заявил он. В Империи вообще, и у имперских епископов в част­
ности, идея действенного государства была жива, им казалось, что оно
вполне способно исполнять свой долг и обязанности. Точно так же в
Кастилии и Леоне должен был произойти династический кризис, ко­
торый ослабил монархическую власть, для того чтобы главный архи­
епископ Компостелло, Диего Джельмирес решил и у себя создать со­
общества, подобные тем, которые существуют у «римлян и франков».
Во Франции же бессилие монархии обнаруживало себя на каждом шагу,
но больше всего в анархически настроенных областях юга и центра,
издавна привыкших к достаточно независимому существованию. В этих
местах не возникло таких крупных герцогств, как Фландрия или Нор­
мандия, единственным выходом было или помочь себе самим, или по­
гибнуть в беспорядке и хаосе.
Разумеется, не было и речи о том, чтобы покончить с насилием как
таковым, церковники надеялись положить ему хотя бы предел. Попытка
состояла в том, чтобы взять под особую защиту людей или какие-либо
учреждения, что и называлось «Божьим миром». Под страхом отлуче­
ния собор в Шарру запрещает проникать в церковь силой, грабить цер­
кви, забирать у крестьян скот, бить духовных лиц, если они безоруж­
ны. Затем эти запреты разрослись и были уточнены. Их читали сеньоры
в качестве клятвы. В 990 году синодом в Пюи впервые были взяты под
защиту купцы. Более или менее детально были разработаны списки зап­
рещенных действий: запрет был наложен на разрушение мельниц, ра-

405
 М.Блок

зорение виноградников, нападение на человека, идущего или возвра­

щающегося из церкви. Предусматривались и некоторые исключения.
Часть этих исключений были вызваны нуждами войны. Так, например,
клятва Бовэ разрешает убивать скот крестьян в случае необходимости
питаться сеньору или его свите. Другие исключения делались из по­
чтения к ггринуждениям, читай, насилиям, без которых не мыслилось
существование власти и которые считались законными. В 1025 году
сеньоры, собравшись в Ансе на Соне, клялись: «Я не буду обирать кре­
стьян, не буду убивать их скот, если они живут не на моих землях».
Третьи исключения объясняются юридическими традициями или мо­
ральными нормами, которые были привычны и соблюдались повсеме­
стно. Специально оговаривалось или признавалось по умолчанию пра­
во на месть после совершенного убийства. Помешать сильным
втягивать в свои распри бессильных и слабых, запретить месть, если
мщение вызвано спорами из-за земли или долгами, как говорит собор
Нарбона, а главное, положить предел разбою - таковы были притяза­
ния церкви, и выглядели они весьма внушительно.
Но если существуют особо почитаемые лица и предметы, то поче­
му бы не существовать дням, в которые запрещено насилие? Уже капи­
тулярий Каролингов запрещал мстить по воскресеньям. Эта идея была
подхвачена впервые, кажется, в 1027 году скромным синодом диоцеза,
собравшегося в Руссильоне, «неподалеку от Тулонжа»; вряд ли кто-либо
из собравшихся знал свод законов Каролингов, просто идея носилась в
воздухе, и этот запрет, который обычно присоединяли ко многим дру­
гим, стал пользоваться большим успехом. Достаточно рано перестали
ограничиваться одним днем перерыва. На севере (в Бовэ, в 1023 году)
кроме воскресного запрета появился пасхальный запрет. «Божьи пере­
мирия» - так стали называть эти периодические перерывы в военных
действиях, которые постепенно стали распространяться на все боль­
шие праздники, и на три дня в неделю (начиная с вечера среды), кото­
рые предшествовали воскресенью и подготавливали его. В результате
для войны оставалось меньше времени, чем для мира. Но никакой за­
кон, как бы хорош он ни был, ни от чего не спасет, оставаясь мертвой
буквой.
Все первые соборы, как, например, в Шарру, ограничивались тем,
что предусматривали в качестве наказания за неисполнение различ­
ные церковные санкции. Но в 990 году епископ Пюи, Ги собрал на лугу
представителей своего диоцеза, рыцарей и вилланов и попросил при­
нести клятву, что они будут соблюдать мир, не будут притеснять цер­
ковь и бедных, отнимая у них добро, что вернут им все, что отобрали...
Они отказались. Прелат, как только упала ночь, приказал подойти вой­
скам, которые собрал втайне. Поутру он предпринял новую попытку
принудить строптивцев к клятве и предоставить заложников, что, «по

406
 Том II

воле Божией, и свершилось» (363). Таким образом было заключено,

надо сказать, не совсем добровольно, первое «соглашение о мире». За
ним последовали другие, вскоре ни одно большое собрание, посвящен­
ное ограничению злоупотреблений, не обходилось без коллективного
примирения и коллективной клятвы вести себя достойно. Вместе с тем
эти так же коллективно выработанные клятвы становились все более
конкретными. Иногда принесение клятвы сопровождалось предостав­
лением заложников. Необычность этого мирного движения состояла в
том, что союзы давших клятву, состоявшие, в первую очередь, из круп­
ных и мелких сеньоров, стремились охватить им все народонаселение.
Но оставалась проблема наказаний для тех, кто не хотел приносить
клятву или нарушал ее. Церковные наказания далеко не всегда дости­
гали цели. Что же касается других наказаний, которые пытались ввес­
ти эти собрания: возмещение ущерба жертве и штрафы, то они не дей­
ствовали, поскольку не было власти, которая могла бы их потребовать.
Похоже, что поначалу прерогативы наказания были переданы уже
существующим властям. Нарушение «мира» было подсудно, и судил
за него «местный сеньор», обязанный блюсти мир, поскольку сам да­
вал клятву; ответственность сеньора поддерживали, как мы это видим
по совету в Пуатье в 1000 году, предоставленные им заложники. Но
был ли смысл возвращаться к системе, которая уже показала себя не­
дееспособной? В результате «сообщества мира» из объединений, кото­
рые должны были связать между собой множество людей общим стрем­
лением к добродетели, с фатальной неизбежностью превратились в
органы наказания. Вполне возможно, что в результате этого процесса
появились и новые судьи, - так было по крайней мере в Лангедоке, -
которые занимались преступлениями против общественного порядка.
Но, что было совершенно точно, многие из этих сообществ преврати­
лись в отряды охраны порядка: собственно, дело свелось к осуществ­
лению на практике старого принципа - за коммуной, которой угрожа­
ли, признавалось право ловить разбойников. При этом было очевидно
стремление оказывать уважение существующим властям: совет в Пуа­
тье отдает виновного в руки его собственного сеньора, чтобы тот при­
вел его к раскаянию, если сеньор не преуспеет в этом, в руки других
сеньоров, которые также связали себя клятвой. Вновь созданные лиги,
безусловно, состояли из людей с уже устоявшимся социальным опы­
том. Случай сохранил для нас текст, который содержит сведения о со­
юзе, созданном в 1038 году архиепископом Бурга Эмоном. Клятву при­
носил каждый житель диоцеза старше пятнадцати лет своему кюре.
Кюре с хоругвью приходских церквей возглавляли отряды набранных
таким образом рекрутов. Не один замок был разгромлен и сожжен этой
народной армией, но настал день, когда плохо вооруженных воинов и,

407
 М.Блок

как говорят, их кавалерийские отряды на ослах, разгромил сир де Де-

оль на берегах Шера.
Подобные объединения неизбежно вызывали острую враждебность,
и не только среди тех, кто был кровно заинтересован в существовании
беспорядка. Они вызывали враждебность потому, что противостояли
иерархии: сеньорам-грабителям они противопоставляли вилланов, по­
ощряли людей защищаться самим, не дожидаясь покровительства и
помощи от установленной власти. Добрые времена Каролингов еще не
изгладились из памяти людей, они не забыли гильдий или братств, ко­
торые учредил Карл Великий с целью борьбы с разбоем. Однако зап­
рет этих вновь возникших братств был связан не только с тем, что они
воскресили традицию, присущую германским язычникам. Более суще­
ственной причиной была другая: государство, которое базировалось, с
одной стороны, на существовании общественных обязанностей, а с дру­
гой, стремилось обратить себе на пользу связи личной зависимости, не
могло допустить, чтобы охранительные функции принадлежали бес­
контрольным группам людей, чаще всего состоящих, как мы видим по
капитуляриям, из крестьян. Бароны и сеньоры эпохи феодализма были
не менее ревнивы к своим правам, чем магнаты других эпох. Это рев­
нивое отношение очень ярко характеризует случай, произошедший в
Аквитании, - один из последних всплесков движения Божьего мира,
являвшегося уже на протяжении двух веков не церковным, а светским.
В 1182 году один плотник из Пюи после того, как увидел несколь­
ко видений, основал «братство мира», движение, которое очень быстро
распространилось по всему Лангедоку, Берри и даже дошло до Осера.
Их эмблемой стали белые капюшоны с концами, похожими на шарф,
концы перекидывали за спину, оставляя на груди изображение Божьей
матери и вьющуюся вокруг надпись - «Агнец Божий, принявший на
себя грехи мира, даруй нам мир». Плотник говорил, что капюшон с
надписью передала ему сама дева Мария. Родовая месть была запре­
щена среди членов братства. А если один из братьев все-таки совершал
убийство? Брат убитого, если он тоже был членом «носящих капюшо­
ны», целовал убийцу поцелуем примирения и вводил его в свой дом,
где тот должен был разделить с семьей трапезу в знак забвения свер­
шившегося. В «миролюбивых», - как они любили себя называть, не
было ничего «толстовского». Они вели против наемных войск настоя­
щую войну, и часто очень успешную. Но спонтанно возникающие вы­
ступления очень скоро обеспокоили сословие сеньоров. Мы видим, как
один и тот же монах из Осера в 1183 году осыпает похвалами достой­
ных служителей порядка, а в следующем 1184 обливает грязью их не­
покорную «секту». По словам другого хрониста, «миролюбивых» об­
виняли в том, что они «стремятся разрушить институты, которые
управляют нами по воле Божией, и упразднить должности могучих это-

408
 Том II

го мира». Прибавим, что неконтролируемая деятельность заведомо нео­

бразованных мирян-ясновидящих, - неважно, о ком шла речь: плотни­
ке Дюране или Жанне д'Арк - всегда внушали тревогу и небезоснова­
тельную хранителям веры, которые видели в ней опасность для
благочестия. Соединенные силы баронов, епископов и наемников раз­
давили миролюбцев из Пюи, их движение кончилось так же плачевно,
как в предыдущем веке охранительное движение в Берри. Поражения
были лишь красноречивыми симптомами более глубинной несостоя­
тельности этих движений. Ни лиги, ни советы не были способны со­
здать ни настоящей полиции, которая бы следила за порядком, ни сис­
темы правосудных органов, без которых невозможен настоящий мир в
обществе, а значит, они не могли установить тот порядок, к которому
так стремились. «Род человеческий, - пишет Рауль Безбородый, - упо­
добился собаке, которая вернулась к собственным испражнениям. Воз­
никло упование. Оно не исполнилось». Но в других сословиях мечта о
мире, которой не было суждено сбыться, оставила глубокий след, ко­
торый давал себя знать в самых разных формах.
В 1070 году в Мансе французское движение городских коммун на­
чалось карательными экспедициями под сенью церковных хоругвей
против сеньоров-грабителей. Историку движений Божьего мира мно­
гое покажется знакомым в этом новом движении, вплоть до названия
«святые установления», какими юные объединения ремесленников на­
зывали свои декреты. Хотя объединения эти возникли на совершенно
другой почве и совершенно иные причины побуждали объединяться
буржуа-горожан. Вместе с тем мы не должны забывать, что городские
«содружества», как любили называть свои объединения ремесленни­
ки, при своем возникновении тоже ставили себе целью искоренить или
ограничить кровную месть внутри объединения и бороться с разбоем
за его пределами. Мы не можем не видеть преемственности мирных
союзов и городских союзов, поскольку и те, и другие давали клятву и
являлись объединением равных, что было революционным явлением в
иерархизированном феодальном обществе. Но в отличие от больших
сообществ, которые создавались под эгидой церковных соборов и пре­
латов, коммуны объединяли жителей одного города, людей одного клас­
са, привыкших жить бок о бок. Солидарность, рожденная всеми этими
причинами, и будет главной силой городских коммун.
Между тем герцога и короли, одни в силу положения, другие в силу
заинтересованности, так же пытались установить мир и порядок внут­
ри страны. Движение Божьего мира, возникшее вне сферы деятельно­
сти сильных мира сего, не могло не возбудить желания у сильных вос­
пользоваться им в своих целях, со временем каждый из них создаст
нечто подобное, граф Прованский назовет в 1226 году свое начинание
«великие миротворцы» (364). Уже охранительные отряды Берри сви-
409
 М.Блок

детельствуют, что архиепископ Аймон мечтал создать институт, кото­

рый бы обеспечивал провинции настоящую независимость. Графы Ка­
талонии, которые поначалу ограничивались участием в заседаниях си­
нода, вскоре стали вставлять эти решения в свои собственные приказы,
но не без изменений, которые превращали мало-помалу Божий мир в
графский. В Лангедоке и особенно в диоцезах центрального массива
развитие денежного обмена в XII веке позволило иметь «ассоциациям
мира» свой собственный бюджет: в их пользу взимались определенные
суммы под названием «мировое», из них возмещали ущерб потерпев­
шим от беспорядков и на них организовывали карательные экспеди­
ции. Собирали их приходские священники. Кассой распоряжался епис­
коп. Но очень скоро этот налог стал использоваться совершенно
по-другому. Магнаты - в частности граф Тулузский, а вместе с ним и
господа и феодалы многих других графств - стали принуждать епис­
копов делиться с ними доходами; со временем и сами епископы забыли
первоначальное предназначение этих денег. В конце концов самым дол­
госрочным результатом мощного движения самозащиты был этот на­
лог, который исчез только вместе со старым режимом и был ранним
предвестником территориального налога.
Кроме Роберта Благочестивого, который созывал ассамблеи с тем,
чтобы присутствующие клялись соблюдать мир, остальных Капетин-
гов не слишком заботило существование этого института: возможно,
они считали его существование посягательством на собственную мис­
сию блюстителей порядка. Когда при Людовике VI прихожане пошли
на осаду феодальных замков, то это было службой королю. И когда его
преемник в 1155 году объявил мир на десять лет, то как бы ни была
значима для этого мира постоянная деятельность мирных лиг, декрет о
нем был выражением прежде всего монаршей воли. Зато в самых могу­
щественных северных герцогствах Франции, Нормандии и Фландрии,
правители сочли нужным участвовать в клятвах мира. В 1030 Бодуэн IV
Фландрский объединился с епископом Нойон-Турне с тем, чтобы со­
звать обширное собрание для коллективной мирной клятвы. В 1043
году совет в Кане, вполне возможно, не без влияния фламандских гра­
мот, объявил Божье перемирие. Но в герцогствах не было и речи о ка­
ких-либо вооруженных объединениях. Их бы никогда не потерпели, да
и большой необходимости в них не было. Очень скоро граф ли, гер­
цог, - в Нормандии этому способствовала традиция скандинавского
права, - заменили церковь, взяв на себя функции законодателей, судей
и охранителей общественного порядка.
В империи движение мира имело самые длительные последствия и
самые неожиданные повороты. Мы уже знаем, как резко не принимали
его поначалу. Но с XI века уже собираются большие ассамблеи для об­
щего примирения и отказа от всяческого насилия. Однако собираются

410
 Том II

они по декрету короля и собрания именуются королевскими. Так про­

исходит до ссоры Генриха IV с папой Григорием VII. После чего первое
Божье перемирие было провозглашено в 1082 году в Льеже еписко­
пом, собравшим баронов своего диоцеза. Место и дата заслуживают
особого внимания. Лотарингия больше, чем Германия, была подверже­
на влияниям, приходящим с Запада. Всего-навсего пять лет прошло с
того времени, как против Генриха IV поднялся первый анти-король.
Ассамблея в Льеже, собранная имперским епископом, не несла ничего
антимонархического. Генрих одобрил ее. Но из Италии. Примерно в то
же время в той части Германии, где не признавалась императорская
власть, бароны стали объединяться, ощутив необходимость борьбы с
беспорядком. Церковь и местные власти тоже почувствовали необхо­
димость взять на себя королевские обязанности.
Но императорская власть была еще достаточно сильной, чтобы от­
казаться от них в пользу кого бы то ни было. По возвращении из Ита­
лии Генрих IV стал издавать законы против насилия. С этих пор импе­
раторы и короли время от времени обнародуют обширные указы,
касающиеся мира, то в одной какой-нибудь провинции, то в империи
целиком. Однако эти указы не были повторением старого. Дошедшее
до Германии через Лотарингию влияние французских мирных клятв
сказалось в том, что когда-то общие и абстрактные указы превратились
в достаточно подробные указания. Через некоторое время в них стали
появляться предписания, которые к первоначальной тематике имели
весьма отдаленное отношение, «Friedesbriefe - единственные законы,
которыми пользуется Германия», - совершенно справедливо отмечено
в швабской хронике начала XIII века (365). Деятельность мирных лиг
имела самые неожиданные последствия: в Лангедоке она способство­
вала появлению нового налога, а в Германии возобновлению королев­
ской законодательной деятельности.
В Англии X и XI веков тоже были лиги или гильдии мира, но не­
сколько своеобразного характера. Первые письменные документы лон­
донских гильдий, которые мы имеем, относятся к промежутку между
930 и 940 годами; эти удивительные свидетельства царящего в те вре­
мена насилия и беспорядка противопоставляют им оперативное пра­
восудие: наличие преследователей, которые гонятся по тропам за угон­
щиками скота - чем не вестерн героических времен «Границы»? Но
это была светская полиция редкой сплоченности, народное уголовное
право, чья кровавая суровость - документы тому свидетельство - шо­
кировала короля и епископов. Под гильдией германское право пони­
мало сообщество свободных людей, не связанных между собой род­
ством; родство в какой-то степени гильдия и замещала: клятва,
совместные трапезы, которые в языческие времена сопровождались
жертвенными возлияниями, иногда общая касса, и всегда обязатель-

411
 М.Блок

ство взаимной помощи были главными и отличительными чертами

гильдий: «в дружбе и в мести, мы всегда будем вместе», - говорится в
лондонских ордонансах. В Англии, где отношения личной зависимос­
ти возникли гораздо позже, чем на континенте, эти сообщества не были
запрещены, как в государстве Каролингов, напротив, они были приня­
ты королями, которые надеялись с их помощью поддерживать поря­
док. У человека могло не оказаться родственников, у него могло не быть
господина, в этом случае гильдия возмещала недостающие связи. Пос­
ле завоевания сильное нормандское государство не отказалось от анг­
лосаксонской традиции взаимной поддержки. Она стала называться
frankpledge - краткую историю этого понятия мы уже очертили (366) -
и превратилась в часть новой сеньориальной системы. Своеобразие
развития английского общества состояло в том, что оно от жизни кол­
лектива свободных людей, лишь частично подчиненных власти прави­
теля, резко перешло к жизни подданных могущественного монарха; ми­
ротворческие институты французского типа не могли возникнуть и
прижиться при сильной монархической власти.
Но и на континенте воплотить мечту о мире, который так ревност­
но пытались установить с помощью договоров и клятв, удалось все-
таки королям и герцогам, которые сумели по-новому организовать внут­
ренние силы.

Г л а в а V. НА ПУТИ К ВОССТАНОВЛЕНИЮ
ГОСУДАРСТВА: НАЦИОНАЛЬНЫЕ
ВАРИАНТЫ

1. Основания для перегруппировки сил

На протяжении второго периода феодальной эпохи власть, кото­
рая была так распылена, начинает понемногу концентрироваться, но
не путем возникновения новых институтов, а путем возникновения у
старых институтов совершенно новых возможностей управления. Гер­
мания кажется исключением на этом фоне, но это впечатление мни­
мое, поскольку государственная власть не означает обязательно власть
короля. Процесс, стало быть, был повсеместным, значит, и причины его
возникновения были общими для всего Запада. Составляя их перечень,
достаточно прочитать в обратном порядке список тех, которые повели
к распылению.
Прекращение набегов, с одной стороны, освободило королевскую
и герцогскую власть от долга, который истощал их силы, а с другой,

412
 Том II

способствовало росту населения, которое заселило и распахало мно­

гие залежи и пустоши. Заселенные земли способствовали порядку, а
увеличение рабочих рук обновлению городов, развитию ремесел и тор­
говли. Увеличилось и количество денег. Благодаря расширению денеж­
ного обмена вновь стали поступать налоги. С поступлением налогов
стало возможно содержать оплачиваемых чиновников, а не пользовать­
ся давно уже неэффективными услугами тех, кому должности доста­
вались по наследственному договору. Стало возможно содержать ар­
мию. Безусловно, и крупные, и мелкие сеньоры тоже старались извлечь
выгоду из экономических перемен, как мы видели, они назначали та-
льи. Но у короля, у герцога земли и вассалов было почти всегда боль­
ше, чем у кого бы то ни было. К тому же сама природа королевской
власти была особенной по сравнению с другими, поэтому у короля было
больше возможностей повышать налоги, особенно с церквей и горо­
дов. Ежедневный доход Филиппа Августа равнялся примерно полови­
не годового дохода одной принадлежащей монахам сеньории, которая,
правда, не числилась среди самых богатых, но обладала весьма обшир­
ными землями в весьма процветающей провинции (367). Таким обра­
зом, государство вновь стало располагать тем, что дает неоспоримое
превосходство - богатством, которое было неизмеримо больше всего,
чем владели отдельные фамилии, или даже несколько фамилий вместе.
Менялось и общественное сознание. Культурное «Возрождение»
конца XI века подготовило умы к восприятию социальных связей бо­
лее абстрактного характера, каким было подчинение человека государ­
ству, по сравнению с подчинением человека человеку. Воскресли вос­
поминания о могучих государствах, о просвещенных монархиях
прошлого: о Римской империи, чьи властители-самодержцы, законо­
дательные кодексы и исторические книги дышали величием, об окру­
женной легендами империи Каролингов. Конечно, образованных лю­
дей, на кого могли повлиять подобные представления, было ничтожно
мало по сравнению с числом неграмотных. И все-таки слой образован­
ных стал гораздо шире. Образование сделалось достоянием светской
среды, к нему стремилась уже не только высшая аристократия, но и
простое рыцарство. На правящие должности монархия предпочитала
назначать рыцарей, а не духовных лиц: времена были такими, что гла­
ва любого округа должен был быть одновременно и главой военного
отряда; рыцарей не отвлекали от земных дел дела небесные, и они дав­
но уже стали знатоками законов и правил, поэтому средней руки дво­
ряне, гораздо раньше буржуазии, стали главным штабом обновленных
монархий: Англии Генриха Плантагенета, Франции Филиппа Августа
и Святого Людовика. Обычай, привычка и умение писать позволили
государям завести у себя канцелярии и административные архивы,
благодаря которым власть обеспечивает себе долгую жизнь. Списки

413
 М.Блок

обязанностей, связанных с феодами, бухгалтерские счета, регистрация

полученных и отправленных посланий - такие документы появляют­
ся в изобилии начиная с середины XII века в англо-нормандском госу­
дарстве, в самой Нормандии и на Сицилии; к концу того же века и на
протяжении следующего - во Франции и большинстве европейских
герцогств. Их появление служит своеобразным сигналом: зарождается
новая власть - новая или, вернее, существовавшая только в больших
церквях или при папском дворе, и начавшая распространяться - имя
ей бюрократия.
Обрисовав в самых общих чертах начавшееся движение, мы долж­
ны сказать, что в каждой стране оно имело свои характерные черты.
Попробуем весьма кратко набросать три типа государства.

2. Новая монархия: Капетинги

Главными источниками силы - впрочем, весьма относительной, -
монархии Каролингов в пору ее расцвета были следующие принципы:
военная служба, которую требовали от каждого подданного, ведущая
роль королевского суда, соподчинение графов, которые были в те вре­
мена настоящими чиновниками, сеть живущих в разных местах коро­
левских вассалов, власть над церковью. Что осталось из всего этого во
французском королевстве к концу X века? Почти ничего, по правде
говоря. Хотя, - особенно после того, как корону надели герцоги-Ро-
бертины, у которых было'немало вассалов, - достаточно много мало­
имущих и среднего достатка рыцарей продолжают приносить клятву
верности непосредственно королю. Но происходило это на небольшой
территории севера Франции, где династия пользовалась правами гра­
фов. В других местах королю давали клятву только самые крупные
бароны и подвассалы: большое неудобство, поскольку в те времена как
значимую ощущали связь только со своим непосредственным госпо­
дином. Графы или те, кто объединял под своей властью несколько
графств, становясь, таким образом, промежуточным звеном между са­
мыми разными цепочками вассалов, никогда не забывали, что свою
должность и достоинство получили от короля. Но чиновничья служба
превратилась к этому времени в своеобразную вотчину, только с обя­
занностями и обязательствами особого рода. «Я не выступал против
короля, - такие слова вкладывает современник в уста королевского
вассала Эда Блуасского, который пытался отобрать у другого вассала
Гуго Капета его графский замок в Мелене, - королю нет разницы, кому
из его вассалов принадлежит феод» (368). Что тут имеется в виду? А
вот что: главное - это вассальная связь. Речь как будто идет об аренда­
торе: сам по себе я ничего не значу, важно, чтобы были выполнены обя-

414
 Том II

зательства. Но плата за аренду, которую взимали верностью и служ­

бой, часто вносилась плохо.
Что касается войска, то обычно королю приходилось обходиться
своими малоимущими вассалами, «рыцарями» церквей, над которыми
он еще сохранял власть, пехотинцами, которых он набирал в своих соб­
ственных деревнях и на землях тех же самых церквей. Случалось, что
герцог или граф приходил к королю вместе со своими отрядами. Иног­
да как союзник, чаще как подданный. Среди тяжущихся, которые яв­
лялись со своими тяжбами в королевский суд, мы находим представи­
телей тех же самых слоев, и почти исключительно их: малоимущие
сеньоры, связанные с королем прямой вассальной клятвой, и зависи­
мые от королевских церквей. Если в 1023 году могущественный сень­
ор граф Блуасский обещает подчиниться решению королевского суда,
то только с условием, что ему будут предоставлены феоды, которые и
составляли предмет спора. Две трети епископств, перейдя в подчине­
ние к местной власти, вышли из подчинения королю, точно так же, как
четыре провинции, - Руан, Доль, Бордо и Нарбон, где управляли сами
церковники. Но по чести сказать, и тех, что подчинялись королю не­
посредственно, было немало. Благодаря Пюи королевская власть при­
сутствовала даже в центре Аквитании, благодаря Нуайону-Турне - сре­
ди земель, подчиненных фламандцам. Но большинство епископств,
подчиненных королю, располагались все-таки между Луарой и грани­
цей Германской империи. Верно служили монархии и «королевские»
аббатства, большинство из которых достались короне по наследству от
Робертинов: еще будучи герцогами, они беззастенчиво присвоили себе
не один монастырь. Эти обители были самыми надежным подспорьем
королевского могущества. Но первые Капетинги казались своему ок­
ружению настолько немощными, что их клирики не придавали ника­
кого значения привилегиям, которыми те могли их наделить, они не
искали этих привилегий и не требовали их. Гуго Капет за десять лет
правления выдал всего-навсего около двенадцати дипломов, тогда как
его современник Отгон III Германский за двадцать (первые годы он
был еще несовершеннолетним) более четырехсот.
Плачевное состояние королевской власти Франции и ее относитель­
ное могущество в соседней Германской империи поражали современ­
ников. В Лотарингии охотно говорили о «непокорстве» Kerlinger, то
есть обитателей бывшего королевства Карла Лысого (369). Но легче
видеть разницу, чем понимать, в чем ее суть. Институты Каролингов
при своем возникновении были одинаково действенными как на одной
территории, так и на другой. Объяснение нужно искать в глубинах со­
циального устройства того и другого общества. Главная причина фео­
дальной раздробленности состояла в том, что любой сеньор, глава не­
большой группы людей или хозяин какой-либо территории мог

415
 М.Блок

уклониться от подчинения более высокому эшелону власти. Не будем

говорить об Аквитании, которая всегда отличалась непокорством, по­
смотрим, что делалось в областях, ставших центром французской мо­
нархии и расположенных между Луарой и Маасом. Эти земли -колы­
бель феодализма: именно там мы находим первые сельские сеньории,
именно там складываются отношения защищающего и защищаемого,
которые получат название коммендации. Но там, где подавляющая
часть земли либо держание, либо феод, где давным-давно называют
«свободным» не того, у кого нет господина, а того, у кого есть право
выбрать себе господина, нет места настоящему государству.
Между тем именно этим обломкам государства и суждено было
послужить фундаментом монархии Капетингов. И дело было не в том,
что новая династия стремилась порвать с традициями Каролингов, -
нет, напротив, именно в них новые короли черпали моральные силы.
Дело было в том, что они были вынуждены нагружать старые подто­
ченные временем институты власти новыми функциями. Короли про­
шлого считали графов своими представителями, они не могли вообра­
зить себе ни одного значительного округа, которым управляли бы без
посредства своих чиновников. Но в наследстве, полученном Гуго Ка-
петом от последних Каролингов, не было ни одного графства, которое
находилось бы в непосредственном ведении короля. Зато сам Капет
происходил из семьи, чье величие росло по мере того, как она накапли­
вала графские «почести», и вполне естественно, что он и на троне про­
должал вести ту же политику накопления. Разумеется, не всегда.
Наших королей иногда сравнивали с крестьянином, который тер­
пеливо приторачивает одну полоску земли к другой. Образ по двум
причинам ложен. Во-первых, он не передает самоощущения помазан­
ника Божия, с радостью разящего мечом, и как все рыцари - именно к
этому сословию причисляли себя суверены, - опасно преданного со­
блазнам приключений. А во-вторых, он предполагает то постоянство
намерений, которого историк, даже в том ограниченном материале,
который достается ему для изучения, чаще всего не обнаруживает. Если
бы у Бушара Вандомского, которого Гуго Капет сделал графом Париж­
ским, Меленским и Корбейским, не остался в качестве прямого наслед­
ника только один сын, который давным-давно был пострижен в мона­
хи, Капетинги имели бы в самом центре Иль-де-Франса опаснейшего
соперника. Еще Генрих I в одной из грамот представляет подчинение
Парижа как невероятное (370). Невозможность действовать Капетин-
гам так, как действовали Каролинги, кажется мне очевидной.
Между тем с начала XI века ряд графств одно за другим подчиня­
ются королю, хотя король не менял в них графов. Иными словами, к
этому времени государи перестали рассматривать могущественных
магнатов как своих чиновников, и становятся все больше и больше чи-
416
 Том II

новниками сами. Таким образом, на наследственных и приобретенных

самими королями землях уже не было промежуточного звена власти,
какое существовало раньше; единственными представителями короля
на них оставались мелкие чиновники, стоящие во главе маленьких ок­
ругов, эти «прево» не представляли опасности, и их господа в случае,
если кто-то из них пытался сделать свою должность наследственной,
превращали их в обычных держателей. Такие случаи мы встречаем до­
статочно часто на протяжении XII века. Начиная с царствования Фи­
липпа Августа, на самой высокой ступени административной лестни­
цы появляются настоящие чиновники с окладом: бальи или сенешали.
Поскольку опорой королевской власти во Франции была обычно не­
большая группа людей, которой управлял непосредственно сам король,
то в момент, когда обстоятельства потребовали перегруппировки сил,
французские короли, приспосабливаясь к новым социальным услови­
ям, сумели выгодно использовать этих людей с помощью старинных
идей и представлений, которые сами продолжали исповедовать.
И не только короли. Те же самые явления мы наблюдаем и в боль­
ших княжествах или герцогствах. К 1022 году Эд Блуасский, благода­
ря умело использованным родственным связям, сумел завладеть мно­
жеством графств, расположенных от Труа до Мо и Провена, к XIII веку
шампанское государство с наследственной властью, передаваемой по
старшинству, с четко обозначенными административными округами,
чиновниками и архивами мало чем отличалось от королевства Роберта
Благочестивого или Людовика VIII. Сформированные таким образом
герцогства были настолько прочны, что, даже войдя в состав королев­
ства, они не растворились в нем. Можно сказать, что короли собрали
Францию, но нельзя сказать, что они ее унифицировали. В Англии по­
является «Великая хартия», во Франции 1314-1315 годов появляют­
ся хартии в Нормандии, Лангедоке, Бретани, Бургундии, Пикардии,
Шампани, Оверни, в нижних марках на западе, в Берри и Нивернэ. В
Англии - парламент, во Франции - провинциальные штаты, гораздо
более многочисленные и активные, чем Генеральные; в Англии common
law с минимальным вкраплением областных особенностей, во Фран­
ции бесконечная пестрота областных обычаев. Обилие контрастов не
слишком положительно сказалось на национальном развитии Фран­
ции. Похоже, что королевская власть во Франции, связанная поначалу
с графствами, с замками и правом на церковь, даже преобразовав все
это в государство, продолжала сохранять отпечаток феодализма.

'/ 2 1 4 - 8172 417

 М.Блок

3. Архаизированная монархия: Германия

Утверждая, что «пожизненное пользование феодами возникло во
Франции гораздо раньше, чем в Германии, Монтескье видит причину в
«флегматичности и, осмелюсь сказать, «неподвижности» ума немец­
кой нации» (371). Рискованное психологическое определение, даже
если смягчить ее, как Монтескье, некой предположительностью. При
этом нельзя отрицать тонкой интуиции писателя. Заменим «флегма­
тичность» архаичностью, и это будет именно то слово, которое возни­
кает, когда дата за датой мы сравниваем средневековое немецкое об­
щество с французским. Как мы уже знаем, это определение справедливо
по отношению к вассальным связям и феоду, к сеньориальному режи­
му и к эпическим поэмам - последние, в самом деле, архаичны и тема­
ми, и языческой атмосферой чудес, - это определение подходит и эко­
номике («городское возрождение» в Германии опоздало на век или даже
на два по сравнению с Италией, Францией и Фландрией), не теряет
оно своего значения и тогда, когда мы начинаем заниматься эволюци­
ей государства. Германия, пожалуй, представляет собой опыт редкого
согласия социальной структуры и структуры политической. В Герма­
нии, где феоды и сеньории не были повсеместными и не стали обще­
ственной составляющей общественной структуры, как это было во
Франции, монархия гораздо дольше, чем во Франции, соблюдала тра­
диции Каролингов.
Король управлял с помощью графов, которые далеко не сразу ста­
ли заботиться, чтобы их должность стала наследственной, и даже ког­
да она стала наследственной, то наследством был не столько феод,
сколько именно должность. В тех случаях, когда графы не являлись
прямыми вассалами короля, они точно так же, как поверенные при цер­
квях, которым был дан иммунитет, только от короля получали «бан»,
то есть право распоряжаться и наказывать. Разумеется, и в Германии
монархия соперничала с местными герцогствами, об особенностях
структуры которых мы уже говорили. Несмотря на разделы и притес­
нения, которыми занимались Отгоны, герцоги оставались опасно мо­
гущественными и непокорными. Но против них короли сумели напра­
вить церковь, поскольку в отличие от Капетингов немецкому
наследнику Карла Великого удалось остаться господином почти всех
епископств королевства. Когда Генрих I согласился отдать герцогу Ба­
варскому епископства Баварии - это была вынужденная мера, и про­
длилось это недолго; Фридрих Барбаросса гораздо позже уступил оби­
тели, находящиеся за Эльбой, герцогу Саксонскому, но и это продлилось
недолго и затронуло в основном интересы миссионеров; случай малень­
ких епископств в Альпах, отданных во власть митрополии Зальцбур­
га, - незначительная частность. Домашняя церковь короля была семи-

418
 Том II

нарией для прелатов империи, и это были образованные, честолюби­

вые, умелые в делах люди, дорожащие монархической идеей. Королев­
ские епископства и монастыри от Эльбы до Мааса, от Альп и до Север­
ного моря были готовы оказывать своему господину услуги: снабжать
его деньгами или натуральным продуктом; обеспечивать кров для су­
верена или его людей, а главное, пополнять королевскую армию людь­
ми. Люди, принадлежащие церкви, составляли самую значительную и
самую стабильную часть королевского войска. Но не единственную,
поскольку король продолжал требовать помощи всех своих подданных.
Но если «обращение ко всей стране» (clamor patriae) применялось толь­
ко вблизи границ в случае вторжения варваров, то герцога и графы всего
королевства были обязаны служить, приводя с собой свою кавалерию,
но, надо сказать, не слишком усердствовали.
Собственно, традиционная система пополнения армии никогда не
обходилась без сбоев. Вместе с тем ей всегда сопутствовали мечты о
«романских походах», которые сами по себе уже стали анахронизмом.
Система же эта сделалась уязвимой, так как внутри страны уже не су­
ществовало той прочной структуры, которая могла бы вынести подоб­
ную тяжесть. Мог ли правитель, получая в качестве налогов только де­
нежные повинности от церкви, не имея оплачиваемых чиновников,
постоянной армии, - кочующий правитель, который не располагал не­
обходимыми средствами связи и которого его народ ощущал физичес­
ки и духовно себе чуждым, мог ли такой правитель добиться повинове­
ния? Нет, ни одно царствование не обходилось без мятежей.
Несколько позже, чем во Франции, и с некоторыми отличиями от
нее, в Германии возникла тенденция к разделению государственной
власти: небольшой группой людей лично управлял тот или иной власть
имущий. Постепенное исчезновение графств-округов способствовало
разрушению фундамента, на котором держалось германское государ­
ство. Короли в Германии, хотя и обладали в своей стране гораздо боль­
шей властью по сравнению с провинциальными герцогами, однако не
создали, пусть слабо управляемого, но все-таки централизованного го­
сударства, какое создали герцога Робертины, ставшие королями Фран­
ции. Даже герцогство Саксонское, совсем небольшое по территории,
которым управлял Генрих I до того, как стал королем, в конце концов
отделилось от государства. И это один из примеров того, как обычай
принимает форму закона. В Германии не было ни одного феода, кото­
рый, временно отойдя короне из-за конфискации или отсутствия пра­
вителя, не был бы тут же отдан какому-либо держателю; это характер­
ное для империи правило оказалось губительным для ее дальнейшего
прогресса. Во Франции это правило помешало Филиппу Августу со­
хранить за собой Нормандию, а тридцатью годами раньше Фридриху
Барбароссе оставить за собой герцогства, отобранные у Генриха Льва.
7 2 14* 419
 М.Блок

Со всей жесткостью этот закон был сформулирован в XII веке под дав­
лением баронов. Но основанием для этого закона, безусловно, послу­
жило исполнение чиновничьих функций, которое всегда было связано
с должностью графа и герцога, король не мог стать своим собственным
чиновником. Само собой разумеется, что у германских королей было
свое достояние, оци были сеньорами многих деревень, у них были свои
вассалы, замки и управляющие. Но его достояние не было сконцентри­
ровано в одном месте. Понял таящуюся в этом опасность Генрих IV и
понял довольно поздно. Начиная с 1070 года он старается создать в
Саксонии подобие Иль-де-Франса, окруженного крепостями. Но он не
преуспел в своих намерениях: вскоре началась длительная борьба с
папами, которая обнаружила множество слабых точек сильной импер­
ской власти.
И тут мы снова вспоминаем слово анахронизм. Если банальный, на
первый взгляд, конфликт Генриха IV Немецкого и Григория VII пре­
вратился в 1076 году в безысходную войну, то причиной этому теат­
ральный жест короля в Вормсе: на собрании высшего духовенства он
объявил о низложении папы, на что папа ответил отлучением. Но жест
короля был, по существу, подражанием прошлому. Отгон I низложил
папу, отец Генриха IV и его предшественник на престоле - сразу троих.
Другое дело, что за прошедшее время мир очень изменился. Реформи­
рованное не без помощи императоров папство вновь пользовалось ав­
торитетом, на волне проснувшегося религиозного чувства оно стало
олицетворением главных духовных ценностей церкви.
Мы уже видели, что в результате этой долгой борьбы в Германии
было покончено с наследственным принципом власти, а также с необ­
ходимостью немецким государям иметь дело с постоянно жужжащим
осиным гнездом Италии. Война способствовала вызреванию множе­
ства мятежей и бунтов. Но глубже всего она затронула управление цер­
ковью. Хотя еще до XIII века монахи в зависимости от сложившейся
ситуации продолжали участвовать в назначении епископов и настоя­
телей монастырей. Но обряд введения в должность королем восприни­
мался уже как символ феодальных отношений, прелаты перестали быть
представителями государственной власти и стали просто феодалами.
Изменившееся религиозное сознание перестало видеть в королевском
сане сакральное, поэтому духовные лица оказывали большее сопротив­
ление попыткам управлять ими, не сомневаясь, что небесное выше зем­
ного. Изменилась и социальная структура общества: представители
королевской власти в провинциях окончательно превратились в сень­
оров, получающих по наследству свою часть земли бывшей провинции,
что уменьшило количество свободных людей - в понимании, какое
вкладывалось в понятие «свободный человек» раньше. Изменились и
суды, они стали уже не государственными, а сеньориальными. Безус­
ловно, Фридрих Барбаросса в XII веке был очень сильным монархом.

420
 Том II

Никогда имперская идея, осознанная и насыщенная культурой, не была

так ярко выражена, как во время его царствования. Но государствен­
ное здание, не имеющее новых опор и не слишком приспособившееся к
изменившейся действительности, находилось в угрожаемом положе­
нии, любой сильный удар мог его опрокинуть.
Между тем на обломках монархии и старых этнических герцогств
формировались новые власти. К концу XII века на основе местных кня­
жеств возникают государства со своим бюрократическим аппаратом,
относительно культурные, собирающие налоги, созывающие собрания
представителей. То, что осталось от институтов вассалитета, стало слу­
жить новым князьям, в подчинении которых была и церковь. Германия
перестала существовать, были «Германии», как называли эту страну во
Франции. С одной стороны, мы видим характерное для Германии опоз­
дание в социальном развитии; с другой - общее для всей Европы фор­
мирование новой государственности: совмещение этих двух процессов
повело к тому, что перестраивание старого государства на новый лад
происходило в Германии путем длительного дробления бывшей импе­
рии.

4. Англо-нормандская монархия:
последствия завоевания и уцелевшие
германские элементы
Англо-нормандское государство возникло в результате двух завое­
ваний: западной Нейстрпи - Роллоиом, и Англии - Вильгельмом Бас­
тардом. Благодаря этому его структура была гораздо более четкой, не­
жели в герцогствах, которые формировались частями, или в монархиях,
отягощенных долгими постепенно меняющимися традициями. Приба­
вим к этому, что Вильгельм завоевал Англию в тот период, когда прак­
тически во всей Европе идеологические и экономические изменения
покровительствовали борьбе против раздробленности. Знаменательно,
что почти изначально эта монархия, появившаяся в результате воен­
ной удачи, пользуется письменными текстами, услугами грамотных лю­
дей, создает бюрократический аппарат.
В англосаксонской Англии последнего периода своего существо­
вания под управлением ярлов сформировались настоящие территори­
альные княжества, сложившиеся из объединения нескольких графств.
Завоевательная война и последующие восстания, которые были жес­
токо подавлены, повели к тому, что местных крупных правителей не
осталось, а значит, единству государства с этой стороны опасность не
грозила. Между тем мысль о том, что сам король может непосредственно
управлять целым королевством, никому не приходила в голову, и Виль-
14 - 8 1 7 2 421
 М.Блок

гельм стал создавать систему управления, аналогичную предыдущей.

К счастью, для будущей монархии почти сразу последовавшие измены
крупных баронов - за исключением графства Честерского, галльских
марок и церковного княжества на границе с Шотландией - повели к
тому, что монарх уничтожил опасные институты, переданные понача­
лу в руки мятежных баронов. Короли все-таки попытались учредить
графства, но главной обязанностью графов, в первую очередь, стало
правосудие. За правосудие, набор рекрутов и сбор налогов отвечали
прямые представители короля, которых по-английски называли шери­
фами. Чиновники? Не совсем. Они получали должность, внеся в каз­
начейство определенную сумму; в государстве, где экономические ус­
ловия еще не позволяли платить наемным рабочим, система аренды
была единственным выходом из положения, если не хотели жаловать
землей. Впоследствии большинство из получивших должность сумели
сделать ее наследственной. Но это опасное перерождение было оста­
новлено могучей рукой суверенов анжуйской династии. Когда в 1170
году Генрих II разом отстранил всех шерифов королевства от должно­
сти, устроил ревизию деятельности каждого и вернул обратно всего не­
сколько человек, всем стало ясно, что в Англии король по-настоящему
распоряжается всеми, кто управляет от его имени. Государственная
служба в Англии не совместилась полностью с феодом, и Англия рань­
ше любого государства на континенте стала единым государством.
Феодальное государство перестало быть в чистом виде феодаль­
ным. Королевская власть сумела воспользоваться феодальным поряд­
ком для того, чтобы увеличить свой престиж. В стране, где вся земля
отдана в держание, разве не является король сеньором всех сеньоров?
И нигде, кроме Англии, не применялась так добросовестно система
военных феодов. В собираемых благодаря феодам войсках основная
задача была следующей: прямые вассалы короля или герцоги должны
были привести с собой достаточное количество подвассалов с отряда­
ми, так как они и должны были составить основную массу войска. Для
того чтобы исключить случайности: произвол обычаев, в каждой мест­
ности разных, и уж тем более прихоть сеньоров, которые зачастую не
соблюдали договора, уже в нормандском герцогстве, а потом и в Анг­
лии для каждого барона было установлено точное число воинов - по
крайней мере, минимальное, - которых он был обязан поставить цент­
ральной власти. И поскольку обычно каждую обязанность можно было
заменить денежной суммой, короли с начала XII века взяли обыкнове­
ние требовать от своих главных держателей вместо солдат денежный
налог, соответствующий числу рыцарей, или, по привычному тогда вы­
ражению, числу щитов, которые они должны были поставить.
Но эта отлаженная феодальная система сочеталась с традициями,
берущими начало в далеком прошлом. Прочный мир установился пос-
422
 Том II

ле того, как нейстрийские графства были оккупированы «герцогами-

пиратами», и как не увидеть в оккупационных войсках законов канто­
нальной армии, которая, по описанию Саксона Грамматика, датского
хрониста, была у короля Фродо, феодального завоевателя? Но не бу­
дем преуменьшать значения англосаксонского наследия. Клятва вер­
ности, которую в 1086 году, потребовал Вильгельм Завоеватель от каж­
дого имевшего в Англии какую-либо власть - «чьим бы человеком он
ни был» - и которую потом возобновляли два его преемника; клятва,
считавшаяся выше вассальной, была не чем иным, как клятвой под­
данных, она существовала во всех варварских королевствах, ею пользо­
вались и династии Уэссекса, и Каролинги. Как бы ни была слаба англо­
саксонская монархия, она единственная среди ей современных сумела
сохранить налог, который поначалу собирала для того, чтобы откупать­
ся от викингов, а потом на борьбу с ними, так называемые «Danegeld,
датские деньги». Удивительная живучесть налога предполагала, что
денежны]! обмен на острове был более активным, и нормандские коро­
ли обрели в нем необыкновенно действенное орудие. Продолжали су­
ществовать в Англии и старинные суды свободных людей - также гер­
манское учреждение - они активно поддерживали общественный
порядок и впоследствии стали проводниками королевского правосу­
дия и административного могущества.
Но разумеется, крепость этой монархии, опиравшейся на столько
разнородных элементов, была относительной. Силы дробления и разъе­
динения работали и в ней. Все труднее становилось собирать войска:
если государь мог оказывать давление на своих непосредственных дер­
жателей, то воздействовать через них на массу своевольных мелких
феодалов было значительно труднее. С 1135 по 1154 год в период дол­
гих династических распрей во время царствования Стефана Блуасско-
го в Англии было построено множество «измениых» замков, а за шери­
фами признано наследственное право - шерифы объединяли под своей
властью часто несколько графств и сами носили титул графов, - все
это свидетельствовало о возникшей тенденции к дроблению. Однако
после царствования Генриха II мятежные магнаты стремились не
столько разделить окрепшее и расцветшее королевство, сколько завла­
деть престолом. Графские суды объединили рыцарское сословие, дав
ему возможность иметь в государственном управлении своих полно­
мочных представителей. Мощная королевская власть завоевателей не
уничтожила другие формы власти, но принудила их действовать - пусть
лаже против нее самой - в рамках государства.

14* 423
 М.Блок

5. Национальность
В какой мере эти государства были национальными или станови­
лись таковыми? Любая проблема, касающаяся общественной психо­
логии, требует четкого ответа на два вопроса: когда и где - в какое вре­
мя и в какой среде.
Не в среде людей образованных рождалось чувство национально­
сти. До XII века все, что касалось культуры в ее серьезном, глубоком
аспекте, было достоянием духовного сословия. У этой «интеллиген­
ции» было много причин отворачиваться от любых предубеждений, счи­
тая их предрассудками: употребление международного языка латыни,
облегчавшего интеллектуальное общение; культ высоких идеалов мира,
веры и единства, которые в земном воплощении должны были реали­
зоваться в слиянии христианства и империи. Аквитанец по происхож­
дению, прелат Реймсского собора, и поэтому подданный французско­
го короля, Герберт не считал, что изменяет своему долгу, говоря о себе
в тот период, когда наследником Карла Великого был саксонец: «Я -
солдат из лагеря Цезаря» (372). Для того чтобы отыскать зачатки на­
ционального чувства, нужно обращаться к среде более примитивной,
живущей конкретными, современными ей интересами, - но не к наро­
ду, у нас нет документов, позволяющих судить о состоянии его души, -
а к сословию рыцарей и к той части духовных лиц, которые, будучи не
слишком образованными, отражали в своих произведениях мнения не
одних только церковников.
Полемизируя с историками-романтиками, многие более современ­
ные историки стали отказывать людям первых веков Средневековья в
чувстве национальной или этнической принадлежности. Мы забыва­
ем, что эти чувства, выражавшиеся с простодушной грубостью в не­
приязни к чужакам, не требовали особой тонкости ума. Мы знаем, что,
например, в эпоху вторжения германцев эти чувства выражались с та­
кой силой, какая была неведома Фюстелю де Куланжу. Мы видим на­
личие национальных чувств и на опыте единственного серьезного за­
воевания, которое произошло в эпоху феодализма, завоевания Англии
нормандцами. Когда младший сын Вильгельма Завоевателя, Генрих I,
счел разумным взять в жены принцессу из династии Уэссекскнх коро­
лей - «настоящего английского рода», как свидетельствует один
монах из Кентербери, что само по себе уже говорит о многом, - рыца­
ри-нормандцы охотно наделяли королевскую чету саксонскими про­
звищами. Но прославляя тот же самый союз спустя полвека, в царство­
вание внука Генриха и Эдит, один агиограф писал: «Теперь Англия
имеет короля английского происхождения, того же происхождения, что
и епископы, аббаты, бароны, отважные рыцари, рожденные как в роду
матери, так и в роду отца» (373). История ассимиляции и есть история
424
 Том II

формирования английской национальности, которую мы могли обри­

совать лишь в нескольких коротких словах. Но и без завоеваний, в гра­
ницах бывшей франкской империи на север от Альп мы могли бы про­
следить зарождение национальностей, плод союза Франции и Герма­
нии (374).
Нет сомнения, что традиционной для того времени была идея един­
ства: недавняя и несколько искусственная, когда речь шла об империи
Каролингов; многовековая и поддержанная реальной общностью ци­
вилизации, когда речь шла о древнем regnum Francorum. Как бы ни
различались языком, обычаями и нравами нижние слои населения,
управляла ими одна и та же аристократия и одно и то же духовенство,
благодаря чему и могло существовать огромное государство Каролин­
гов, раскинувшееся от Эльбы до океана. Знатные семейства роднились
между собой и после 888 года снабжали правителями королевства и
герцогства, возникшие в результате раздела империи; национальная
принадлежность этих правителей была условной. Франки претендо­
вали на корону Италии; баварец получил корону Бургундии, саксонец
но происхождению - имеется в виду Эд - корону Франции (Западно-
Франкского королевства). Во всех перемещениях крупных магнатов,
подчинявшихся то политике королей, распределявших блага и почес­
ти, то своим собственным амбициям, им сопутствовала большая свита,
так что в этом, я бы сказал, «надпровинциальном» образе жизни при­
нимали участие и вассалы. Раздел империи в 840-843 годах восприни­
мался современниками как гражданская война.
Но это единство таило в себе память о более древних объединени­
ях. Стоило Европе разделиться, как они тут же возникли вновь, укре­
пившись на взаимной вражде и ненависти. Нейстрийцы, гордясь «са­
мой благородной областью в мире», обвиняли аквитанцев в коварстве,
а бургундцев в трусости; аквитанцы честили франков за разврат; мо-
зельцы - швабов за мошенничество; саксонцы, восхваляя собственную
отвагу, рисуют в черных красках малодушие тюрингцев, грабежи але-
маннов и скупость баварцев. Антологию подобных характеристик не­
трудно пополнить множеством других, взятых из произведений писа­
телей на протяжении от IX и до XI вв. (375). Мы уже выяснили
причины, из-за которых в Германии так укоренились подобные оппо­
зиции. Они не служили пользе монархического государства, они угро­
жали его единству. Патриотизм монаха-хрониста Видукинда в царство­
вание Оттона I не вызывает никаких сомнений, он горяч и страстен.
Но это патриотизм саксонский, а не германский. Каким же образом
осуществился переход к национальному сознанию, которого требова­
ли новые политические условия?
Никто бы не смог явственно представить себе безымянную родину.
Подтверждение тому трудности, какие на протяжении достаточно дол-
425
 М.Блок

гого времени испытывали жители двух государств, возникших в резуль­

тате раздела regnum Francorum. Оба они были Фракциями. А эпитеты
Западная и Восточная, благодаря которым их различали, для нацио­
нального самосознания были небольшой поддержкой. Что же касается
эпитетов: Галльская и Германская, которые довольно рано стали упот­
реблять некоторые писатели, стремясь вернуть к жизни древние пле­
мена, они что-то говорили только людям образованным. К тому же эти
названия плохо сочетались с возникшими границами. Вспоминая, что
Цезарь сделал границей Галлии Рейн, немецкие хронисты охотно на­
зывали Галлией свои собственные провинции на левом берегу. Иной
раз бессознательно подчеркивая, что раздел был искусственным, те же
самые немецкие хронисты называли жителей по имени государя, из-за
которого этот раздел произошел: западные франки были для них людь­
ми Карла Лысого (Kerlinger, Carlenses), а лотарингцы и до сих пор ос­
тались подданными не слишком значительного короля Лотаря II. В не­
мецкой литературе достаточно долго будут использоваться именно эти
обозначения, может быть, потому что германцам не хотелось отдать
западным франкам монополию на название просто франки или фран­
цузы: в «Песне о Роланде» существуют как равноправные оба назва­
ния, на которые оба государства-преемника имели право.
Но каждый знает, что в конце концов территория, где пользовались
этим названием, была ограничена. Однако еще во времена «Песни о
Роланде» хронист из Лотарингии Сигиберт де Жемблу считал, что
употребляется оно повсеместно (376). Как же это произошло? Загадка
происхождения нашего национального имени еще недостаточно изу­
чена. Похоже, что привычка называть так жителей именно этой части
бывшей империи укоренилась во времена, когда в Восточной Фран­
ции (Восточно-Франкском королевстве) правили саксонцы, а в Запад­
ной Франции (Западно-Франкском королевстве) на престол вернулась
франкская династия, настоящие потомки Каролингов. Это название
присутствовало даже в королевском титуле. В противоположность сво­
им соперникам, которые в своих указах именовали себя просто коро­
лями, отсутствием эпитетов подчеркивая достоинство наследников
Карла Великого, Карл Простоватый, покорив Лотарингию, воскресил
старинный титул «король франков». Его преемники царствовали уже
только во Франции и не принадлежали к роду Каролингов, но продол­
жали пользоваться этим титулом. Прибавим, что в Германии при нали­
чии многих этнических групп франки были одной из них, обычно фран­
ками называли жителей прирейнских диоцезов и долины Мэн, то есть
области, которую мы называем теперь Франконией, и саксонец, напри­
мер, ни за что не согласился бы называться франком. По другую сторо­
ну границы это название, напротив, соответствовало если не всем жи­
телям, то по крайней мере, тем, которые обитали между Маасом и

426
 Том II

Луарой, чьи обычаи и институты оставались глубоко франкскими. И

еще одно замечание: Западной Франции без труда уступили это назва­
ние еще и потому, что Восточная стремилась к совершенно иному.
Между «людьми Карла» и жителями Восточного королевства со
временем обозначился разительный контраст: разница в языке (мы не
имеем в виду диалектальных особенностей, характерных для каждой
группы), с одной стороны, «романские» франки, с другой, «тионские».
Последнее определение выглядело так в средние века, со временем из
него появилось слово «дойч», и клирики, говорящие на латыни, храня­
щей множество реминисценций из классической, считали вопреки вся­
кой этимологии, что означает оно «тевтонские». Однако происхожде­
ние этого слова иное. Theotisca lingua, о котором говорят миссионеры
эпохи Каролингов, означает не что иное, как «язык народа» (thiuda), в
противоположность церковной латыни, и может быть, еще и «язык
язычников». Определение было скорее книжным, чем разговорным, и
не воспринималось общественным сознанием как имеющее глубокие
корни - это была всего-навсего этикетка, созданная, чтобы определять
манеру говорить, но скоро оно стало синонимом «германского» языка,
превратившись в этническое определение. В царствование Людовика
Святого в прологе одной из самых древних поэм, написанных на гер­
манском языке, говорится о «народе, говорящем по-тионски». Дальше
уже было легко относить его и к стране, и к политической формации. В
разговорной речи, очевидно, на это решились раньше, чем в письмен­
ной; писатели не спешили включать в свои труды столь непривычное
для историографии слово. Но уже с 920 года в зальцбургских анналах
появляется «королевство тионов (или тевтонов)» (377).
Вполне может быть, что неожиданное перенесение смысла не уди­
вит людей, преданных фактам языка, они увидят в этом перемещении
ранний всплеск национального самосознания. Надо сказать, что обра­
щение политиков за помощью к лингвистике изобретено не нашим вре­
менем. В X веке ломбардский епископ, оскорбленный претензиями
византийцев на Апулию - исторически вполне обоснованными - пи­
сал: «Эти земли принадлежат королевству Италия, и подтверждением
тому язык ее жителей» (378). Не только употребление одинаковых
средств выражения сближает людей, но и сходство традиций мышле­
ния. Для людей малообразованных различие языков является ощути­
мым противопоставлением и источником антагонизма. Швабский мо­
нах IX века записывает, что «латинцы» смеются над германскими
словами; из-за насмешек над германскими формулами почтения и воз­
никла кровавая драка между спутниками Карла Простоватого и Ген­
риха I, положив конец встрече государей (379). В Западной Франции
до сих пор еще не объясненная эволюция галло-романского языка при­
вела к образованию двух разных речевых манер, в результате чего «про-

427
 М.Блок

вансальцы» или «люди языка "ок"»>, не обладая никаким политичес­

ким единством, на протяжении ие одного века ощущали себя единой,
отдельно стоящей группой. Точно так же во время второго крестового
похода лотарингские рыцари, подданные императора, сближали себя с
французами, поскольку говорили на одном языке (380). Совмещать
язык с национальностью нелепость. Но нельзя отрицать роль языка в
формировании национального сознания.
О том, что и Франция, и Германия уже к 1100 году достаточно сфор­
мированы в плане национальности, свидетельствуют тексты. Готфрид
Бульонский, крупный сеньор из Лотарингии, говорил, к счастью для
себя, на двух языках и усмирял во время первого крестового похода
традиционную, как уже говорили и тогда, вражду между французски­
ми рыцарями и тионскими (381). «Милая Франция» из «Песни о Ро­
ланде» еще помнится всем, Франция с неопределенными границами,
которой охотно считают гигантскую империю легендарного Карла Ве­
ликого, но чьим сердцем уже неоспоримо стало королевство Капетин-
гов. Память о Каролингах золотила само название «Франция», при­
надлежность к нему погружала в легенду, поощряя национальную
гордость людей, жаждущих завоеваний и с особой остротой чувствую­
щих себя способными к ним.
Германцы гордились, в первую очередь, тем, что были подданны­
ми империи. Преданность монарху также питала национальные чув­
ства. Знаменательно, что ни монархических, ни патриотических чувств
нет в эпических поэмах, созданных в окружении крупных баронов, на­
пример в Лотарингском цикле. Но не будем думать, что монархичес­
кие и патриотические чувства были неразделимы. Страстный патриот,
монах Гвиберт, который во времена Людовика IV дал своему рассказу
о первом крестовом походе знаменитое название Gesta Dei per Francos
(«Деяния Бога через франков»), весьма прохладно относился к Каие-
тингам. Чувство национальности несло целый комплекс представле­
ний: общий язык, общие традиции, более или менее одинаковые пред­
ставления о прошлом, ощущение общей для всех судьбы, которую
произвольно определяли произвольно возникающие политики, но при
этом в целом она соответствовала общим и давним чаяниям.
Породил эти представления не патриотизм. Для второго периода
феодальной эпохи характерна тенденция к образованию больших че­
ловеческих коллективов и более отчетливому осознанию того, что само
по себе общество имеет некие скрытые тенденции, которые со време­
нем выходят на поверхность, и тем самым формируется новая реаль­
ность. В поэме, возникшей немного позже «Роланда», говорится: «Нет
лучшего, чем он, француза» в качестве похвалы рыцарю, заслуживше­
го особое уважение (382). В эту эпоху, существо которой мы и пытаем­
ся выявить, в разных землях формировалось не только государство. В
это же время формировалась и родина.

428
 Том II

Книга третья
ФЕОДАЛЬНЫЙ СТРОЙ КАК ТИП
СОЦИАЛЬНОГО УСТРОЙСТВА

Г л а в а I. ФЕОДАЛЬНЫЙ СТРОЙ КАК ТИП

СОЦИАЛЬНОГО УСТРОЙСТВА

1. Феодализм: единственное число

или множественное?
По мнению Монтескье, установление феодализма в Европе было
уникальным явлением, «которое возникло единственный раз в мире и
не возникнет больше никогда». Вольтер, не столь искушенный в юри­
дических формулировках, зато обладавший более широким кругозо­
ром, возражал: «Феодальный строй вовсе не явление; оно достаточно
древняя форма общества, которая с разными формами правления су­
ществовала на трех четвертях нашего полушария (383)». Наука наших
дней придерживается мнения Вольтера. Египетский феодальньш строй,
ахейский, китайский, японский - для примера хватит, - подобные со­
четания слов стали привычными. Историкам Запада они, правда, вну­
шают некоторую опаску. Поскольку кому как не им знать, сколько са­
мых разных определений этого феномена возникло на его родной почве.
Беижамен Герар считает, основой феодального общества землю. Ему
возражает Жак Флаш: нет, объединение людей. Экзотические виды
феодализма, которыми пестрит теперь всемирная история, какие они?
По Герару? По Флашу? Для того чтобы разобраться в этой проблеме,
наверное, нужно вернуться к исходной точке. По всей очевидности,
такое количество отдаленных друг от друга во времени и пространстве
обществ не могли получить одинакового названия, не обладай они сход­
ством, подлинным или мнимым, с нашим феодальным строем; глав­
ные характеристики именно нашего феодализма как центра, с которым
соотносятся все остальные, и должны быть выявлены прежде всего. Но
начать мы должны с устранения тех заведомо неверных употреблений
понятия «феодализм», которые не могли не появиться с тех пор, как
это понятие стало общеупотребительным.
Мы уже знаем, что крестные, нарекавшие общественное явление
этим именем, выбрали его, видя в нем противоположность централи­
зованному государству. Перенести потом это понятие на любое госу-
429
 М.Блок

дарство, где власть разделена между многими, оказалось легко. Но кон­

статация факта всегда оказывалась еще и оценкой. Господствующая
роль государства казалась правилом, все, что нарушало принцип госу­
дарственности, размещалось за пределами нормы. И как могло не за­
служить осуждения общественное устройство, порождающее хаос?
Иногда мы встречаем другое его употребление. Так, например, в
1783 году скромный муниципальный чиновник, занимающийся рын­
ком в Валансьене, видит причину вздорожания продуктов в «феода­
лизме крупных сельских помещиков» (384). Сколько обвинителей с
тех пор пригвождали к позору феодализм банкиров или промышлен­
ников! Для некоторых журналистов это слово со смутным историчес­
ким ореолом превратилось либо в синоним грубого управления, либо в
обозначение захвата экономическими структурами власти над обще­
ством. Надо сказать, что и в самом деле, соединение богатства - чаще
всего земельного - с властью было одной из самых характерных черт
феодального общества. Но связано это было не с его «феодальностью»,
то есть дело было не в феодах, а с тем, что большую роль в нем играли
сеньории.
Феодализм, сеньориальный режим - путаница в этих понятиях
началась еще раньше. Началась она с того, как употреблялось слово
«вассал». Отпечаток аристократизма слово «вассал» получило в резуль­
тате исторического развития, отпечаток этот никогда не был определя­
ющим; в средние века вассалом могли называть серва - сервов и васса­
лов сближало то, что они были лично зависимы, - а могли так назьгеать
и просто держателя. По сути, это было заблуждением, смысловой ошиб­
кой, характерной для районов, которые не были полностью феодали-
зированы, таких, как Гасконь или Леон, но по мере того, как забыва­
лось изначальное содержание подлинных вассальных отношений, это
употребление становилось все более распространенным. В 1786 году
Пересьо пишет: «Общеизвестно, что во Франции сеньор называет сво­
их слуг вассалами» (385). Одновременно с этим возникает обыкнове­
ние называть, вопреки этимологии, «феодальными правами» те повин­
ности, которые были связаны с крестьянскими держаниями: объявив о
своем намерении разрушить феодализм, деятели Революции в первую
очередь думали о разрушении сеньорий. Но и в этот вопрос необходи­
мо вмешательство историка. Сеньория, основополагающий элемент фе­
одального общества, - институт гораздо более древний, чем феодализм,
и существовавший дольше него. Эти два понятия должны быть разве­
дены для того, чтобы можно было ими пользоваться.
Постараемся же связать - в самых общих чертах - с европейским
феодализмом именно то, что открыла нам его история.

430
 Том II

2. Главные черты европейского феодализма

Проще всего начать нашу характеристику с перечисления того, чего
в феодальном обществе не было. Не было родственных кланов как ос­
новы общества. Родственные связи продолжали играть значительную
роль, но они не были главными. Феодальные связи, собственно, и воз­
никли именно потому, что кровные узы ослабели. Понятие государ­
ственной власти сохранялось, оно воспринималось как доминирующее
над множеством мелких властей, но при этом государство было крайне
ослаблено и не могло исполнять своих функций, в частности, функций
защиты. При этом нельзя сказать, что феодальное общество резко от­
личалось от общества, построенного на родственных связях, или от
общества, управляемого государством. Оно было сформировано имен­
но такими обществами, и, естественно, сохраняло на себе их отпечаток.
Отношения личной зависимости, характерные для него, были чем-то
вроде искусственных родственных уз, и дружины на первоначальном
этапе были подобием родственных кланов; власть мелких господ, ко­
торые появились во множестве, по большей части представляла собой
подобие королевской власти.
Европейский феодализм - результат распада более древних об­
ществ. Он будет непонятен без потрясений, вызванных нашествием
германских племен, в результате которого произошло насильственное
совмещение двух обществ, расположенных на разных ступенях разви­
тия. Структуры как одного общества, так и другого были разрушены, и
на поверхности вновь появились социальные привычки и образ мыс­
лей древних времен. Феодализм окончательно сформировался в атмо­
сфере последних варварских натисков. Для этого общества характер­
но замедление общественной жизни, почти полная атрофия денежного
обмена, что делало невозможным функционирование оплачиваемого
чиновничества, и переключение сознания на чувственное восприятие
непосредственно близкого. Как только все эти характеристики стали
меняться, стало меняться и феодальное общество, превращаясь во что-
то иное.
Феодальное общество было скорее обществом неравенства, чем
обществом иерархии, обществом господ, а не аристократов, сервов, а
не рабов. Если бы рабство продолжало играть в нем значительную роль,
формы собственно феодальной зависимости в применении к нижним
классам не возникло бы. А что касается социума, то в атмосфере всеоб­
щего хаоса главная роль принадлежит искателям приключений, - па­
мять людей слишком коротка, социальное положение слишком неус­
тойчиво, чтобы возникла и поддерживалась четкая кастовая лестница.
Между тем феодальный режим предполагал подчинение множества
неимущих небольшому количеству могущественных. Унаследовав от
431
 М.Блок

романского мира зачаточные сеньории в виде вилл, а от германских

деревень институт старост, этот режим укрепил и распространил эксп­
луатацию человека человеком, крепко связав воедино право на доходы
с земли с правом управлять, в результате чего и возникли настоящие
сеньории. К выгоде олигархии прелатов и монахов, обязанных доби­
ваться благосклонности небесных сил. А главное, к выгоде военной
олигархии.
Нам будет достаточно краткого сравнительного анализа для того,
чтобы показать: отличительной чертой феодальных обществ было по­
чти полное совмещение сословия госиод-сеньоров с сословием профес­
сиональных воинов, тяжело вооруженных конных рыцарей. Мы уже
успели убедиться: там, где в качестве войска использовали вооружен­
ных крестьян, либо не было феодальных институтов, вроде сеньорий,
либо и сеньории, и рыцарство были в зачаточной форме - так было в
Скандинавии, так было в Астуро-Леонских королевствах. Еще более
яркий пример того же самого - Византийское государство, поскольку
и его политика, и его учреждения формировались более осознанно. Пос­
ле антиаристократических выступлений VII века византийское прави­
тельство, со времен Римской империи традиционно располагавшее ад­
министративной властью, испытывая нужду в надежном и постоянном
войске, создало систему военно-податных наделов, их арендаторы дол­
жны были поставлять воинов государству. Чем не феод? Но в отличие
от Запада владельцем его был скромный крестьянин. Отныне государь
должен был заботиться только о сохранности этого «солдатского иму­
щества», оберегая как его, так и других малоимущих от посягательств
богатых и могущественных. Между тем в конце XI века из-за тяжелых
экономических условий отягощенные долгами крестьяне начинают
терять свою независимость, а государство, ослабленное внутренними
распрями, не может их защитить. В результате государство теряет не
только налогоплательщиков. Оно лишается собственного войска и по­
падает в зависимость от магнатов, которые одни только могут наби­
рать теперь нужное количество воинов среди зависимых от них людей.
Еще одной, характерной для феодального общества, чертой была
тесная связь подчиненного со своим непосредственным господином.
И так, снизу вверх, от узелка к узелку, цепляясь друг за друга, как зве­
нья цепочки, самые бессильные в обществе были соединены с самыми
могущественными. Даже земля в этом обществе казалась богатством
потому, что давала возможность обеспечить себя «людьми*, которым
служила вознаграждением. «Мы хотим земли», - говорят норманд­
ские сеньоры, отказываясь от драгоценностей, оружия, лошадей, кото­
рых дарит им герцог. И разъясняют, говоря между собой: «Мы тогда
сможем содержать много рыцарей, а герцог этого не сможет* (386).
432
 Том II

Нужно было только определить права получающего землю в каче­

стве вознаграждения за службу, срок владения ею был поставлен в за­
висимость от преданности. Решение этой проблемы составляет еще
одну оригинальную черту западного феодализма, и, возможно, даже
самую оригинальную. Если служилые люди славянских князей полу­
чали от них земли в дар, то французские вассалы, после некоторого
периода неопределенности, стали получать их в пожизненное владе­
ние. Причиной этому было следующее: в сословии, облеченном высо­
кой честью служить господину оружием, отношения зависимости воз­
никли как добровольный договор двух живых людей. Личные
взаимоотношения предполагали наличие определенных моральных
ценностей. Но взаимные обязательства очень скоро перестали быть
личными: возникла проблема наследственности, неизбежная в обще­
стве, где семья по-прежнему оставалась значимым фактором; под вли­
янием экономической необходимости возникла практика «помещения
на землю», завершившаяся тем, что служба стала зависеть от земли, а
вовсе не от человеческой верности; наконец, стали множиться омма-
жи. Вместе с тем преданность вассала продолжала во многих случаях
оставаться великой силой. Однако эта преданность не стала тем соци­
альным цементом, который спаял бы общество сверху донизу, объеди­
нив воедино все сословия, избавив это общество от опасности дробле­
ния и беспорядка.
Честно говоря, в том, что практически все связи в обществе приоб­
рели вид вассальных, было что-то искусственное. Умирающая государ­
ственность империи Каролингов пыталась выжить с помощью инсти­
тута, который возник, потому что она умирала. Система взаимозави­
симостей сама по себе могла бы служить сплоченности государства,
примером тому англо-нормандская монархия. Но в этом случае цент­
ральная власть должна была быть усилена - нет, не силой завоевате­
лей, - а новыми моральными и материальными стимулами. В IX веке
слишком велика была тенденция к дробности.
На карте западной цивилизации в эпоху феодализма мы видим не­
сколько белых пятен: скандинавский полуостров, Фризия, Ирландия.
Может быть, важнее всего сказать, что феодальная Европа никогда не
была феодальной целиком, что феодализм затронул те страны, в кото­
рых мы можем его наблюдать, в разной степени и существовал в них в
разное время, ни одна из стран не была феодализирована полностью.
Ни в одной из стран сельское население не попало целиком в личную,
передаваемую по наследству, зависимость. Почти повсюду, - в одном
районе больше, в другом меньше - сохранились аллоды, большие или
маленькие. Никогда не исчезало понятие государства, и там, где госу­
дарство сохраняло хоть какую-то власть, люди продолжали называть
себя «свободными» в старом понимании этого слова, потому что они
433
 М.Блок

зависели только от главы всего народа и его представителей. Крестья­

не-воины сохранились в Нормандии, датской Англии и Испании. Вза­
имные клятвы - противоположность клятвам подчинения - сохрани­
лись в «движениях мира» и восторжествовали в городских коммунах.
Конечно, несовершенство воплощения - удел любого человеческого
начинания. В европейской экономике начала XX века, безусловно, раз­
вивающейся под знаком капитализма, тем не менее остаются институ­
ты, остающиеся вне этой схемы.
Начиная воображать себе карту феодализма, мы густо штрихуем
область между Луарой и Рейном, затем Бургундию по обеим берегам
Соны, в XI веке эту область норманнские завоевания резко раздвинут
в сторону Англии и южной Италии; вокруг этого центрального ядра
штрихи становятся все бледнее, едва затрагивая Саксонию, Леон и
Кастилию, - такова в окружении белизны зона феодализма. В наибо­
лее четко обведенной зоне нетрудно угадать области, где влияние за­
конов Каролингов было наиболее сильным, где наиболее тесно пере­
плелись, уничтожая друг друга, германские и романские элементы,
развалив в конце концов общественную структуру и дав возможность
развиться древним зернам: земельной сеньорш1 и личной зависимости.

3. Срез сравнительной истории

Перечислим же основные черты европейского феодализма: зави­
симость крестьян; за неимением возможности оплачивать труд деньга­
ми, вознаграждение за службу землей, что, по существу, и является
феодом; превосходство сословия воинов-рыцарей; отношения повино­
вения и покровительства, связывающие человека с человеком в воин­
ском сословии, являясь вассальными отношениями в наиболее чистом
виде; провоцирующее беспорядок распыление власти; сосуществова­
ние с этими других социальных структур в ослабленном виде: государ­
ства и родственных отношений (во второй период феодализма госу­
дарство вновь набирает силу) - таковы эти основные черты. Как все
феномены, которые описывает наука непрерывных изменений, то есть
история, только что охарактеризованная социальная структура носит
неизгладимый отпечаток времени и среды. Но вместе с тем, точно так
же, как клан с наследованием но женской линии, как агнаты или дру­
гие какие-либо экономические структуры могут быть элементами са­
мых разных цивилизаций, вполне возможно, что сходная с феодализ­
мом формация присутствует как некий этап в других, несхожих с нашей,
культурах. Если это так, то на протяжении этого периода можно гово­
рить об этих странах как о феодальных. Но сравнение всех стран явно
превышает возможности одного человека. Я ограничусь одним приме-

434
 Том II

ром, который даст понять, чему могло бы послужить проведенное бо­

лее твердой рукой подобное исследование. Мою задачу облегчат уже
существующие работы, не чуждые сравнительного метода.
В древней Японии мы видим общество, основанное на родовых свя­
зях, состоящее из кланов. К концу VII века н.э. под влиянием китайцев
возникает государственный режим, который, подобно режиму наших
Каролингов, стремится взять своих подданных под моральное покро­
вительство. Наконец - начиная с XI века или около того - в Японии
начинается период, который принято именовать феодальным. Его на­
ступление совпадает согласно уже известной нам схеме с некоторым
замедлением развития экономики. Так же, как в Европе, в Японии «фе­
одальному» строю предшествовали две совершенно не похожих меж­
ду собой социальных системы. И так же, как в Европе, новая формация
сохранила черты обеих старых. Японский монарх в отличие от евро­
пейского находился вне феодальной системы, так как оммажа ему не
приносили; он оставался средоточием и источником любой власти, по­
этому посягательство на раздел этой власти, опиравшейся на очень
древнюю традицию, официально считалось посягательством на госу­
дарство.
Над сословием крестьян помещалось сословие профессиональных
воинов. Именно в этом сословии по образцу отношений господина и
его телохранителей развиваются отношения личной зависимости; в
отличие от европейских они так и не выходят за рамки сословия, но
так же, как в Европе, иерархизированы, хотя представляют собой не
столько свободный договор, сколько подчинение. Японский вассали­
тет был более строг, так как не признавал нескольких клятв верности.
Для того чтобы воины себя содержали, им давался в держание надел,
что было похоже на наши феоды. Иногда по образцу наших «возвра­
щенных» феодов пожалование было фикцией, так как эти земли изна­
чально были вотчиной пожалованного. Естественно, что воины все
менее охотно соглашались обрабатывать землю. Правда, бывали и ис­
ключения: в редких случаях подвассалами оказывались крестьяне. Вас­
салы обычно жили рентой, получаемой со своих собственных аренда­
торов. Число их было по сравнению с Европой значительно больше,
поэтому в Японии не возникло настоящих сеньорий с реальной влас­
тью над трудившимися в ней зависимыми крестьянами. Такие сеньо­
рии находились в руках бароната и монастырей. Японские вассальные
владения, разбросанные и управляемые не впрямую, скорее напоми­
нали зачаточные сеньории англосаксонской Англии, чем развитые се­
ньории Западной Европы. Понятно, что сельскохозяйственные рабо­
ты на орошаемых водой рисовых полях, отличные от европейских,
крестьянские работы, связанные с ирригацией, повлекли за собой и
другие формы крестьянской зависимости.

435
 М.Блок

Набросанная в самом общем виде картина, без нюансированного

обозначения отличий между двумя обществами, позволяет между тем,
как нам кажется, сделать вполне определенный вывод. Феодализм не
был «явлением, которое возникло единственный раз в мире». Точно так­
же, как Европа, Япония - со своими глубокими и неизбежными осо­
бенностями - прошла стадию феодализма. Прошли ли другие обще­
ства эту же стадию? Если да, то какие причины привели к ней? И воз­
можно, причины эти были во всех странах общими? Эти тайны будут
раскрывать будущие исследователи. Хорошо, если бы эта книга, поста­
вив перед учеными множество вопросов, проторила путь к исследова­
ниям гораздо более фундаментальным, чем уже проведенные.

Г л а в а И. ПОСЛЕДСТВИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО
ФЕОДАЛИЗМА

1. Пережитки и обновление
Начиная с середины XIII века европейские общества окончатель­
но прощаются с феодальным строем. Но все изменения, происходящие
в среде, наделенной памятью, происходят медленно, ни одна социальная
система не умирает целиком, сразу и навсегда.
Сеньориальный режим, отмеченный печатью феодализма, надолго
пережил сам феодализм. Безусловно, он подвергся большим измене­
ниям, но эти изменения не наша тема. Мы отметим только вот что: ре­
жим сеньориальных отношений, перестав быть частью общей, родствен­
ной ему, системы управления, не мог не казаться все более непонятным,
бессмысленным, а потом и ненавистным. Из всех форм зависимости
внутри сеньории наиболее присущей феодальному строю был серваж.
Изменившийся, превратившийся из личной зависимости в зависимость,
связанную с землей, серваж просуществовал до Революции. Никто уже
не задумывается о том, что среди сервов могла сохраняться память о
предках, которые обрели покровительство защитника, и это отдален­
ное воспоминание облегчало тяготу устаревших отношений.
За исключением Англии, где первая революция XVII века уничто­
жила все различия между феодами рыцарей и всеми остальными дер­
жаниями, и во Франции, и в Пруссии вассальные и феодальные обяза­
тельства, связанные с землей, просуществовали столько же, сколько и
сеньориальный режим. Пруссия только в XVIII веке произвела алло-
дификацию феодов. Поскольку вся лестница зависимых оказалась в
ведении государства, король видел в ней инструмент, обеспечивающий

436
 Том II

поставку воинов, и не хотел отказываться от него. Еще Людовик XIV

предпринимал не одну попытку собрать вассальное ополчение. Но эти
попытки уже не свидетельствовали о нехватке воинской силы, они сви­
детельствовали о нехватке денег и были в чистом виде налоговыми
мероприятиями со штрафными санкциями. Среди специфических осо­
бенностей феодов практическую ценность после феодальной эпохи
имели только оставшиеся за ними денежные повинности и правила, по
которым они передавались по наследству. Поскольку домашних васса­
лов больше не было, то оммаж остался только в виде ритуала при вступ­
лении во владение землей. «Бессмысленная», в глазах юристов, сфор­
мированных новым временем (387), церемония не оставляла
равнодушной аристократию, придававшую значение этикету. Вместе с
тем обряд, наполненный когда-то таким важным человеческим содер­
жанием, стал возможностью получить права на имущество, а иногда
уплатой налога. Став спорной темой, феодальное наследие занимало
юристов. Оно послужило материалом для множества исследований, со­
здав изобильную литературу как для теоретиков, так и для практиков.
Однако наследие было ветхим, выгоды от него, каких ждали наследни­
ки, тощими, поэтому оно легко рассыпалось, когда от него постарались
избавиться. Расставание с феодами и вассалитетом оказалось неизбеж­
ностью, легким завершением долгой агонии.. Зато расставание с сень­
ориальным режимом проходило тяжело, вызывало множество сопро­
тивлений, поскольку было связано с перераспределением имущества.
Между тем общество продолжало подвергаться всевозможным по­
трясениям, и нужды, которые в свой час породили сначала содруже­
ства, а потом вассалитет, не исчезли, не забылась и практика подобных
взаимоотношений. Среди множества причин, по которым в XIV-XV вв.
появилось такое обилие рыцарских орденов, решающей было стремле­
ние государей объединить магнатов в сообщества высокопоставленных
верных, связать их друг с другом связями особой прочности. Рыцари
ордена Сен-Мишель по статуту, данному им Людовиком XI, обещали
королю «добрую и верную любовь» и верную службу вместе со своими
воинами. Попытка, надо сказать, такая же тщетная, как попытка Каро-
лингов: в самом старинном списке лиц, удостоенных знаменитого об­
руча, третьим стоит коннетабль де Сен-Поль, который так подло пре­
даст своего господина.
В хаосе последних лет Средневековья более действенной мерой, но
и более опасной оказалось восстановление отрядов частных воинов,
подобия «вассалов-сателлитов», на разбои которых жаловались писа­
тели времен Меровингов. Их обычно одевали в костюмы тех цветов,
которые были на гербе их господина, подчеркивая тем самым их зави­
симость. Филипп Смелый покончил с этим обычаем во Фландрии (388),
но зато он был очень распространен в Англии при последних Пданта-

437
 М.Блок

генетах, Ланкастерах и Йорках, отряды этих воинов даже получили

название «livrees» - отданных. В эти отряды, точно так же, как когда-
то в отряды «воинов без поместий», попадали вовсе не одни худород­
ные авантюристы. Основную их часть составляло мелкопоместное дво­
рянство, джентри. Если частного воина вызывали в суд, то авторитет
лорда служил ему защитой. Практика поддержки в суде была незакон­
ной, как свидетельствуют об этом публикуемые парламентом запреты,
но распространенной и следовала в точности mithium, закону, по кото­
рому во франкской Галлии покровительство сильного защищало его
верных. И поскольку государи тоже пользовались такими отрядами,
то Ричард II рассылал по всему королевству своих слуг-телохраните­
лей, похожих на других vassi dominici, но с белым сердечком на одежде,
по которому их можно было отличить (389).
Во Франции во времена первых Бурбонов дворянин, который хо­
тел проложить себе дорогу к успеху, нанимался в услужение к сильно­
му и могущественному. Разве это не напоминает начальный период
вассалитета? С прямотой, достойной старинного языка феодалов, о нем
говорили: такой-то - человек принца или кардинала. Честно говоря,
для полноты картины не хватает оммажа. Но его часто заменяли пись­
менным договором. Уже в конце Средневековья «обещание дружбы»
заменяет лишившийся силы оммаж. Прочитайте это «обязательство»,
которое 2 июня 1658 года дал господину Фуке некий капитан Деланд:
«Я обещаю и клянусь господину генеральному прокурору... что буду
принадлежать только ему и только ему отдаю всю свою привязанность,
какую имею; я обещаю быть только за него против любого другого без
исключения; только ему повиноваться и не вступать в общение с теми,
на кого он наложит запрет... Я обещаю пожертвовать жизнью за тех,
кто ему близок... без единого исключения...» (390). Не эхо ли это самой
трогательной из формул клятвы верности: «Твои друзья будут моими
друзьями, твои враги будут моими врагами»? Исключение не делается
даже для короля!
И если институт вассалитета уцелел в виде формальных ритуалов
и закосневших юридических форм, то дух вассальных отношений вновь
воскресает из пепла, как феникс. Проявление этого духа, потребность
в нем мы можем увидеть и в более близких к нам обществах. Но это
только всплески, частные проявления в той или иной среде, которые
государство уничтожает, если чувствует в них себе угрозу. Частные
проявления уже не могут вписаться в сложившуюся государственную
структуру, и тем более окрасить ее своей тональностью.

438
 Том II

2. Идея войны и идея договора

Феодализм оставил обществам, которые пришли ему на смену, ры­
царство, превратившееся в знать. В силу своего происхождения эта
знать гордится своим воинским предназначением, символизирует ко­
торое право на ношение шпаги. Знать особенно дорожит своей при­
надлежностью к «благородным» там, где оно дает, как во Франции, су­
щественные послабления в налогах. Благородные не должны платить
талью, как объясняют два конюших из Варен-ан-Аргон в 1380 году,
«поскольку из благородства благородные жертвуют собой на вой­
не» (391). При королевском строе во Франции знать более древнего
происхождения, противопоставляя себя выслужившимся, говорила о
себе как «о дворянстве шпаги». Даже в наших обществах, где смерть за
родину перестала быть монополией какого-то одного сословия, у про­
фессиональных военных существует что-то вроде чувства морального
превосходства по отношению к другим, а у других к ним особое уваже­
ние. Предрассудок, непонятный другим цивилизациям, например, ки­
тайцам, но у нас оно осталось как воспоминание о произошедшем на
заре средневековья разделении, в результате которого возникли два со­
словия: крестьянство и рыцарство.
Оммаж был настоящим договором, причем обязательным для обе­
их сторон. Если сеньор не исполнял своих обязательств, то он терял
свои права. Идея договора была перенесена и в область управления и
власти, поскольку главные слуги короля были его вассалами. На этой
почве она нашла подкрепление в древних представлениях о персоне
короля как о священной и ответственной за благосостояние своего на­
рода: если народ постигало несчастье, король должен был быть нака­
зан. Церковь, поначалу поддерживавшая идею о священной персоне
короля, после грегорианской реформы начала ее развенчивать. И ре­
лигиозные писатели первыми с необыкновенной убежденностью про­
возгласили идею договора, который связывает государя с его народом:
«как свинаря с хозяином, который его использует», по словам эльзас­
ского монаха, пишущего в 1080 году. Дерзновенность предыдущих слов
станет еще яснее, если мы примем во внимание негодующий вопль дру­
гого монаха, правда, весьма умеренного сторонника монархии: «Гос­
подний елей (имеется в виду помазание королей) не снимешь, как де­
ревенского старосту!» Теоретики из церковников среди аргументов в
пользу отрешения от власти дурного властителя называли повсемест­
но признанное право вассала покинуть дурного господина (392).
Переход к действию свершился в среде вассалов под влиянием ин­
ститутов, сформировавших их менталитет. Многие мятежи, которые
кажутся, с первого взгляда, нарушением порядка, имеют под собой ос­
нование, которое выражено следующим образом в «Саксонском зерца-
439
 М.Блок

ле»: «Человек может противостоять своему королю и судье, когда тот

действует вопреки праву и даже может помогать вести против него вой­
ну... Действуя таким образом, он не нарушает долга верности.»(393). В
зачаточном состоянии это «право сопротивления» присутствует в
Страсбургской клятве 843 года и пакте, заключенном 856 году Карлом
Лысым со своими баронами, оно отзывается эхом в XIII и XIV веках по
всему западному миру в множестве документов, возникших то как ре­
акция «благородных», то как претензии буржуазии, и за ним стоит бу­
дущее; назовем некоторые из этих документов: Великая хартия воль­
ностей англичан (1215); «Золотая булла» венгров (1222); «Иерусалим­
ские ассизы»; сборник привилегий знати Брандебурга; арагонский Акт
объединения (1287); Брабантская хартия Кортенберга; Дельфтский ста­
тут (1341); декларация коммун Лангедока (1356). Не случайно, что ре­
жим сословно-представительных собраний - парламент в Англии, ге­
неральные штаты во Франции, ландтаги в Германии, кортесы в
Испании - родился в государствах, которые только что прошли ста­
дию феодализма и еще несли на себе его отпечаток. В то время как в
Японии, где вассальное подчинение носило скорее односторонний ха­
рактер, где божественная власть императора осталась вне досягаемос­
ти оммажа, ничего подобного не воспоследовало, хотя общественный
строй был очень сходен с нашим феодализмом. Идея договора, способ­
ного ограничить власть, составляет главную особенность нашего фео­
дализма. И как бы ни был жесток феодальный строй к малым мира сего,
он оставил в наследство нашим цивилизациям то, что помогает нам
жить и сейчас.
 ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Histoire de I'ancien gouvernement de la France avec XI VLettres Historiques
sur les Parlemens ou Etats-Geniraux. La Haye, 1727. Четвертое письмо носит на­
звание: «Особенности феодального управления и появление феода* (т. I, стр.
286), в нем читаем (стр. 300): «Я привел пространную выдержку из этого ор­
донанса, полагая, что она дает истинное представление о феодализме, суще­
ствовавшем в прошлом».
(2) Среди французов, носящих бутоньерку с красным бантом или розет­
кой, мало кто знает, что главным долгом получившего ее было - так гласит
Устав, принятый 19 мая 1802: «бороться... против любой попытки восстано­
вить феодальный режим».
(3) Федон, 109 Ь.
(4) Auctores Antiqissimi (Mon. Germ.), т. XI, стр. 362; Widukind, I, 19.
(5) Автор любого исторического исследования, обращенного к более или
менее широкой публике, всегда стоит перед серьезной проблемой, касающей­
ся ссылок. Справедливость требует, чтобы в примечаниях были поименованы
все ученые труды, без которых оно не могло возникнуть. Но я, рискуя навлечь
на себя нелестный упрек в неблагодарности, счел возможным предоставить
читателю возможность странствовать по дорогам эрудиции, перечислив на­
учные работы в библиографии, помещенной в конце тома. Зато вменил себе в
долг, цитируя документы, давать как можно более точные ссылки с тем, чтобы
все заинтересованные лица могли отыскать его и проверить правильность
интерпретации. Отсутствие точной отсылки означает, что цитата взята из опуб­
ликованной и указанной в библиографии работы, в которой достаточно точно
указан адрес документа. Если такового нет, то примечание служит указатель­
ной стрелкой. Для судебного разбирательства показания свидетелей как-ни­
как значат больше речей адвокатов.
(6) Современное название деревни Гард-Френе сохраняет воспоминание
о старинном поселке. Однако расположенная на берегу моря крепость сара-
цинов не находилась в Гарде, находящемся дстаточно далеко от моря.
(7) Само название «венгры» скорее всего тюркское, как, вполне возмож­
но, частично и «мадьяры», относившееся поначалу к одному из племен.
(8) Lantbertus, Vita Heriberti, с. I, в SS. т. IV, стр. 741.
(9) Flodoard, Annales, 937.
(10) Leon, Tactica, XVIII, 62.
(11) К. Schunemann, Die Entstehung des Stadtewesens in Sudosteuropa, Breslau,
s. d.,cTp. 18-19.
(12) Обстоятельства, при которых Венгрия стала королевством, доста­
точно темны, наиболее полный источник: P. E. Schramm, Kaiser, Rom und
Renovatio, т. I, 1929, стр. 153 и далее.
15-8172 441
 Примечания

(13) Этническая карта «не феодальной» Европы в данной работе нас

непо-средственно не интересует. Отметим только, что размещение венгров
на придунайской равнине разделило славян на две части.
(14) Соотношение скандинавских готаров с готами, чья роль была так зна­
чительна в германских нашествиях, остается проблемой для ученых, и они
еще не скоро придут относительно нее к согласию.
(15) «Норманны», о которых упоминают англосаксонские источники,
судя по скандинавским источникам, были норвежцами и их противопостав­
ляли датчанам stricto sensu.
(16) Asser, Life of king Alfred, ed. W. H. Stevenson, 1904, с 66.
(17) Shetelig, Les origines des invasions des Normands (Bergens Museums
Arbog, Historisk-antikvarisk rekke, nr. 1), стр. 10.
(18) Landnamabdk, гл. 303, 334, 344, 379.
(19) Существует две разных версии: одни ученые производят название
«викинг» от скандинавского vik, бухта; другие от общегерманского wik, торг,
город. (Ср. в нижненемецком Weichbild, городское право, а также названия
городов, как в Англии - Norwich, в Германии - Brunswick (Braunschweig). В
первом случае викинга - это те, кто устраивают засады в бухтах, во втором -
гости торгов, где они или мирно торгуют, или грабят. Решительного аргумен­
та в пользу той или другой версии пока нет.
(20) R. Poupardin, Monuments de Vhistoire des abbayes de Saint-Philibert, 1905,
с «Введением» и G. Tessier, Bibliothequede ГЁс. des Chartes, 1932, стр. 203.
(21) King Alfred's old English version ofBoethius, ed. W. J. Sedgefield, XV.
(22) Montelius, Sverige och Vikingafaderna vastemt (Швеция и экспедиции
викингов на Запад) в «AntikvariskTidskrift», т. XXI, 2, стр. 14 (там много дру­
гих примеров).
(23) Издание Klaeber, 1928, поможет сориентироваться в том огромном
количестве литературы, которая существует относительно этого произведе­
ния. Споры вокруг даты его возникновения усложняют и лингвистический
анализ. Исследование: Schuking, Wann entstand der Beowulf! в «BeitragezurGesch.
der deutschen Sprache» т. XLII, 1917, похоже, близко к исторической истине. В
настоящее время г-н М. Ritchie Girvan (Beowulf and the seventh century, 1935)
отодвинул время возникновения «Беовульфа» к 700 году. Но как тогда объяс­
нить столь значимые для сюжета скандинавские мотивы?
(24) Ch. Petit-Dutaillis в своей работе La monarchiefeodale, стр. 63, пред­
полагает возможность сговора между двумя завоевателями, которые дого­
ворились о разделе. Гипотеза остроумна, но реальных подтверждений для
нее нет.
(25) Вполне возможно, что и Мен тоже, но впоследствии он был взят
обратно.
(26) Впоследствии в разных районах Франции многие сеньоры настаива­
ли на том, что ведут свой род от вождей норманнов, например, сеньоры из
Виньори и Фьерте-сюр-Об (М. Chaume, Les origines du duchi de Bourgogne, т. I,
стр. 400 n. 4). M. Moranville приписывает происхождение от викингов и дому
де Руси (Bibl Ёс. Chartes, 1922). Но доказательств для этого не хватает.
(27) Flodoard, Annates, 924 (относительно Rognvald).
(28) Guillaume de Jumieges, Gesta, ed. Marx, V, 12, стр. 86.
442
 Примечания

(29) Mabillon, AA. SS. ord. S. Bened.. saec. II, ed. de 1733, т. II, стр. 214. -
Landnamabok, III, 14, 3.
(30) Сага о святом Олафе, гл. LX., пер. Sautreau, 1930, стр. 56.
(31) Nordenstreng, DieZiigeder Wikinger, пер. L. Meyn, Leipzig, 1925, стр. 19.
(32) Cartulaire de I'abbaye de Saint-Victor de Marseille, ed.Guerard, n° LXXVII.
(33) Bibl. Nat., Baluze 76, лист 99 (900, 14 sept.).
(34) Ann. Bertiniani, 859 (с исправлением, предложенным F. Lot, BibL Ec.
Chartes, 1908, стр. 32, n. 2). - Regino de Priim, 882. Dudon de Saint-Quentin, II,
22.
(35) King Alfreds West Saxon Version of Gregory's Pastoral Care. ed. Sweet (E.E.S.,
45), стр 4.
(36) См. Vercauteren, Etude sur les cites de la Belgique seconde, Bruxelles, 1934,
стр. 371, п. 1; относительно Турне см. V. S. Amandi, HI, 2 (Poetae aevi carol., т.
Ill, стр. 589).
(37) Memorie e documenti per servir alVistoria del ducato di Lucca, т. V, 2, n°
855.
(38) Завещание короля Этельвульфа, в Asset's Life of King Alfred, ed.
W. H. Stevenson, гл. 16.
(39^ R. Poupardin, Le royaume de Provence sous les Carolingiens, 1901 (Bibl. Ec.
Hautes Etudes, Sc. histor., 131). - L. Delisle, Instructions adressees par le Comite des
travaux historiques... Litterature la tine, 1890, стр. 17. - Muratori, Antiquitates, 1738,
т. I, col. 22.
(40) Capilularia, т. II, n° 273, с 31. - F. Lot в Bibl Ec. Chartes, 1915, стр. 486. -
Chaume, Les origines du duchede Bourgogne, т. 11,2, стр. 468-469.
(41) Jolliffe, The constitutional history of medieval England, Londres, 1937,
стр. 102.
(42) Сага о святом Олафе, гл. XX (пер. Sautreau, стр. 24).
(43) Ademar de Chabannes, Chronique, ed. Chavanon, III, гл. 44 (относительно
случая с виконтессой). - Sbetelig, Vikingeminner i Vest Europa (Археолотчес­
кие находки эпохи викингов в Западной Европе), Oslo, 1933 (Instituttet for
sammcnlignende kulturforksning, A, XVI), стр. 242 (о наличии норманнов в вой­
ске при сражении при Клонтарфе).
(44) Там же, 111, с. 27.
(45) Cf. F. Lot, Etudes critiques sur Vabbaye de Saint-Wandrille, 1913 (Bibl. Ec.
Hautes Etudes, Sc. histor., fasc. 204), стр. XIII и стр. L, п. 2.
(46) Lois d'Edgar, IV, 2, 1.
(47) Относительно слова dreng. Steen-Strup Normandiets Historie under de
syvforste Hertuger 911-1066 (с резюме по-французски) в «Memoires de Г Academie
royale des sciences et des lettrde es Danemark», 7e serie, Sect, des Lettres, т. V, n° 1,
1925, стр. 268. Об установлении мира: Yver, Linterdiction de la guerre privee dans
le tres ancien droit normand (Резюме работ исторической конференции, посвя­
щенной норманнскому праву), Caen, 1928. Можно также прочитать статью К.
Amira (a propos de Steenstrup, Nonnanneme, 1.1):
Die Anfiingc des normannischen Rechts, в Hist. Zeitschrift, т. XXXIX, 1878.
(48) Мне кажется, что М. Jollffe не прав, когда вопреки общему мнению
английских ученых не желает видеть в ^спаггаёе» Северо-Восточной Англии
следствие потрясений, причиненных набегами скандинавов; см. The era of the
folk, в Oxford Essays in medieval history presented to H.E. Salter, 1934.

15* 443
 Примечания

(49) См. Allen Mawer, The redemption of thefiveboroughs, в Engl Hist. Rev.,
т. XXXVIII, 1923.
(50) Montelius, Sverige och Vikingafaderna vasternt (Швеция и экспедиции
викингов на Запад), стр. 20.
(51) Е.-Н. Duprat, Apropos de Vitinerairemaritime: I, Citharista. La Ciotat, в
Mem. de Tlnstitut Historique de Provence, IX, 1932.
(52) Ep. 16 (Monum. Germ., E.E., т. IV), стр. 42.
(53) О медлительности развития морского дела в Англии см. F. Liebermann,
Matrosenstellung aus Landgutem der Kirche London um WOO в Archiv fur das Studium
der neueren Sprachen, т. CIV, 1900. Особняком стоит морская битва жителей
Кента в 851 году, на этом отрезке побережья искони существовали отношения
с портами Галлии, расположенными совсем близко, что способствовало раз­
витию судостроительства и судоходства.
(54) Prolegomenes, пер. Slane, т. I, стр. 291. О монголах тонко и умно пишет
Grenard в Annales d'hist. econom., 1931, стр. 564; я позаимствовал у него не­
сколько высказываний.
(55) Monuments de Vhistoire des abbayes de Saint-Philibert, ed. Poupardin,
стр. 62.
(56) См., например, L. Levy-Bruhl, La mentalite primitive, стр. 377.
(57) Analecta Bollandiana, 1883, стр. 71.
(58) Migne, PL., т. CXXXI, col. 966.
(59) Analecta Bollandiana, 1883, стр. 78.
(60) Nithard, Histoire desfils de Louis le Pieux, ed. Lauer, II, гл. 8.
(61) Loupde Ferrieres, Correspondance, ed. Levillain, т. I, n° 41.
(62) Capitularia, т. II, n 281, гл. 25.
(63) Ср. Е. Faral в Revue critique, 1933, стр. 454.
(64) Ep., n° 69, в Migne, P. L, т. CXLI, col. 235.
(65) Asser, Life of King Alfred, ed. Stevenson, гл. 104. Такая же система, если
верить L. Reverchon, Petite histoire de rhorlogerie, стр. 55, применялась и Карлом V.
(66) Gislebert De Mons, ed. Pertz, стр. 188-189 (1188).
(67) P.ViolleULesEtablisse-mentsde Saint Louis, 1881-1886 (Soc. de PHist. de
France), т. Ill, стр. 165, n. 8.
(68) Pastoral Care, ed. Sweet, стр. 6.
(69) Gunzo Novariensis в Migne, P.L., т. CXXXV1, col. 1286.
(70) Ademar de Chabannes, Chronique, ed. Chavanon, HI, с 54. Император Ген­
рих III, о котором речь пойдет ниже, приказал монахам переписать для себя:
Codex epistolarum Tegernseenstum (Mon. Germ., Ep. selectae, т. Ill), n° 122.
(71) Menendez Pidal, La Espana del Cid, Madrid, 1929, стр. 590 и 619.
(72) Cf. O.H6flei,KultischeGeheimbiindederGermanen, т. I, 1934, стр. 160.
(73) RabanMaur,D* UniversolibriXXII, в Migne, PL., т. CXI, col. 12.
(74) Helmold, Chronica Slavorum, I, 55.
(75) Apologeticus, в Migne, P. L, т. CXXXIX, col. 472.
(76) Tardif, Cartons des rois, n° 357. - Diplom. regum et imperatorum Germaniae,
т. I, Otton ler, ne 366.
(77) Wilmart в Revue Mabillon, т. XI, 1921.
(78) Ср. Е. Perels, Das Kaisertum Karls des Grossen in mittelalterlichen
Geschichtsquellen в Sitzungsberichte der preussischen Akademie, phil-hist. Klasse, 1931.
444
 Примечания

(79) P. Fournier, G. Le Bras, Histoire des collections canoniques, т. II, 1932.

стр. 338.
(80) De civ. Dei, XVII, I.
(81) Ch. E. Perrin, Recherches sur la seigneurie rurale en Lorraine d'apres les
plus anciens censiers, стр. 684.
(82) Huon de Bordeaux, ed. Guessard et Grandmaison, стр. 148.
(83) AirelddeRievaulx,5p^cM/Mmc/jamarw, II, 17, в Migne, PI., т. CXCV, col.
565.
(84) V. 1880-1882. Эти слова тем более поражают, что вложены они в уста
епископа. Совершенно очевидно, что грегорианская реформа еще не добра­
лась до этих мест.
(85) Вполне возможно, что в Couronnement de Louis Schladko использова­
ны фрагменты хроник: см. ZeitschriftfurdiefranzosischeSprache, 1931, стр. 428.
(86) Пролог в Thidreksaga; ср. Н. J. Seeger, Westfalens Handel, 1926, стр. 4.
(87) De perfectione monachorum, в Migne, P.L., т. CXLV, col. 324.
(88) Pierre Damien, De elemosina, гл. 7 в Migne, P.L., т. CXLV, col. 220.
(89) Cp. F. Lot в Romania, 1928, стр. 375; и далее в серии статей, ранее
опубликованных этим ученым.
(90) Lambert d'Ardre, Chroniquede Guinesetd'Ardre, гл. CXXX, ed. Menilglaise,
стр.311.
(91) Miracles de Saint Benolt, ed. Certain, VIII, 36.
(92) С Erdmann в Zeitschrift fur deutsches Altertum, 1936, стр. 88 и 1937,
стр. 116.
(93) Histoire de Guillaume le Marechal, 6d. P. Meyer, т. I, v. 8444 et s. - Philippe
de Novare, Memoires, ed. Ch.Kohler, гл. LXXII; ср. гл. С и далее.
(94) Не хватает исследования, которое до сих пор не было предпринято,
которое позволило бы установить время, когда легенда о Роланде приобрела
популярность.
(95) Giraldus Cambrensis, De principis instructione, dist. Ill, гл. XII (Opera,
Rolls Series, т. VIII, стр. 258).
(96) Jean de Salisbury, H. Denifle, E. Chatelain, Chartularium universitatis
Parisiensis, т. I, стр. 18-19.
(97) Histoire de sa vie, I, 4; ed. G. Bourgin, стр. 12-13.
(98) D'Arbois de Jubainville, Histoire des dues et comtes de Champagne, т. Ill, стр.
189 и далее, - Chroniques des comtes d'Anjou, ed. Halphen et Poupardin, стр. 217-219.
(99) Lambert d'Ardre, Chronique, гл. LXXX, LXXXI, LXXXVIII, LXXXIX.
(100) Manegold de Lautenbach, Ad Gebehardum liber в Мопит. Germ., Libelli
delite, т. I, стр. 31 l e t 420.
(101) Tetralogus, ed. Bresslau, см. с. 197 и далее.
(102) Asser, Life of King Alfred, id. Stevenson, гл. 106.
(103) To же в Испании, при наличии некоторого гражданского кодекса у
светского населения продолжалось переписывание и изучение вестготских
законов.
(104) Glanvill, De le gibus et consuetudinibus regni Angliae, ed. G. E. Woodbine,
New Haven (USA), 1932 (Yale Historical Publications, Manuscripts, XIII),
стр. 24.
(105) Hmcm^Deordinepalatii, гл. 21. - Migne. P.L, т. CLI, col. 356 (1092, 2
dec). Cp. Tertullien, De virginibus velandis, гл. 1.

445
 Примечания

(106) Chron. Ebersp., в SS, т. XX, стр. 14; весь этот пассаж крайне интересен.
(107) Histor. de Fr., т. VI, стр. 541. - Lambert d'Ardre, Chronique, CXXVIII.
(108) Hinojosa, El regimen Seconal у la cuestion agraria en Cataluna, стр. 250-
251.
(109) Martenect Durand, Ampl Collectio, т. 1, col. 470 (1065).
(110) E. Mabille, Cartulaire de Marmoutier pour le Dunois, 1874, n°5 CLVI и
LXXVIII.
(111) Rev. hist, du Droit, 1922, стр. 301.
(112) Walter Map, De nugis curialium, id. M. R. James, стр. 237.
(113) Среди самых старинных королевских законодательств фигурирует
законодательство Иерусалимских королей. Ср. Н. Mitteis в Beitrage zur
Wirtschaftsrecht, т. I, Marbourg, 1931 и Grandclaude в Melanges Paul Fournier, 1929.
Равно как и законодательство норманнских королей на Сицилии, но в нем
частично прослеживаются чуждые Западу традиции.
(114) Во всяком случае, в том списке, которым мы располагаем. Очевид­
но, ему предшествововала латинская редакция, но она утеряна.
(115) Cartulaire de Sainte-Madeleine de Dainvn: Bibl. Nat., ms. latin 5288, fol.
e
77 v . Синонимическое употребление слов: «друг» и «родственник» существует
также в юридических текстах галлов и ирландцев; ср. R. Thurneyssen в Zeitschr.
derSaingny-Stiftung, G.A; 1935, стр. 100-101.
(116) Joinville, ed. de Wailly (Soc. de Vhistoire de France), стр. 88. - Garin le
Lorrain, ed. P. Paris, т. 1, стр. 103. - Robert de Torigny, ed. L. Delisle, стр. 224-
225. - Gislebert de Mons, ed. Pertz, стр. 235 и стр. 258. - Aethelstan, Lois, VI,
гл. VIII, 2.
(117) Hinojosa, Das germanische Element im spanische Rechte в Zeitschrift der
Savigny-Stifiung, G. A., 1910.
(118) J.Tardif, Coutumiers de Normandie, т. I, стр. 52, гл. LXI.
(119) Le couronnement de Louis, ed. E. Langlois, v. 787-789.
(120) Davidson, Geschichte von Florenz, т. IV. 3. 1927, стр. 370 и 384-385.
(121) Regino de Prtim, De synodalibus causis, ed. Wasserschleben, II, 5.
(122) Hariulf, VitaArnulfiepiscopi, в SS., т. XV, стр. 889. - Thomas de Cantimpre,
Вопит universale de apibus, II, 1, 15.
(123) Raoul Glaber, ed. Prou, II, гл. X.
(124) В книге виконта du Motey Origines de la Normandie etdu duche d 'Alencon,
1920, мы находим рассказ, который возбуждает живейшее сочувствие к се­
мейству Тальва.
(125) F. Cattier, La guerre privee dans le comtede Hainaut в «Annates de la Faculte
de philosophic de BruxeUes», т. I, (1889-90), стр. 221-223. Ср. относительно Ба­
варии: Schnelbogl, Die innere Entwicklung des bayer. Landfriedens, 1932, стр. 312.
(126) Например, во Фландрии, Walterus, Vita Karoli, гл. 19, в SS., т. XII,
стр. 547.
(127) G. Espinas, Recueil de documents relatifs д Vhistoire du droit municipal,
Artois, 1.1, стр. 236, с. XXVIII. Знаменательно, что это предписание исчезло в
«Keure» 1469 года, стр. 251, гл. IV j .
(128) И как мы увидим, впоследствии то же право будет принадлежать
сеньору жертвы или ее вассалу, но это будет тогда, когда отношения покрови­
тельства и повиновения окончательно уподобятся родственным.

446
 Примечания

(129) «Жирар Руссильонский», пер. P. Meyer, стр. 104, п° 787. - Leges

Edwardi Confessoris, XII, 6.
(130) Etablissements de Saint Louis, ed. P. Viollet.
(131) L. Delisle et E. Berger, Recueil des actes de Henri II, n° CLXII;
cp. CXCIV. - M. Quantin, Recueil de pieces pour /aire suite au cartulaire general de
/'Kwm«Mie349.
(132) Bibl. nat., ins. latin 4763, лист 47 r°.
(133) Felibien, Histoire de Vabbaye royale de Saint Denys, p. just., n° CLV. -
A. Luchaire, Louis VI, n° 531.
(134) B.de Born, ed. Appel, 19, ст. 16-17. - Рогёе, Les statuts de la communaute
des seigneurs pariers de La Garde-Guerin (1238-1313) в Bibliotheque de TEcole des
Chartes, 1907 и Etudes historiques sur le Gevaudan, 1919.
(135) Lex Saxonum, гл. LXII.
(136) См. пример (приговор суда в Блуа), Ch. Metais, Cartulaire de Notre-
Dame de Josaphat, т. I, n° CHI; cp. n° СП.
(137) В. Guerard, Cartulaire de Vabbaye de Saint-Рёге de Chartres, т. И, стр.
278, n° XIX.
(138) Эта оговорка появляется с 1055-1070 годов, в примечании к Livre
Noirde Saint-Florent de Saumur: Bibl. nat., nouv. acquis, lat. 1930, лист 113 v°.
(139) Уже во времена англосаксов в Англии возникла некоторая катего­
рия земель, прямо скажем, весьма малочисленная, которая называлась book-
land и не подлежала обычным ограничениям, благодаря чему эти земли легко
отчуждались.
(140) Miraada S. Ursmari, гл. 6, в SS., т. XV, 2, стр. 839.
(141) Geoffroi de Vigeois I, 25, в Labbe, Bibliotheca nova, т. И, стр. 291.
(142) L 'histoire de Guillaume le Marechal, ed. P. Meyer, т. I, ст. 339 и далее.
(143) Guillaume de Туг, XII, 12. - Joinville, ed. de Wailly (Soc. de VHist de
France), стр. 105-106.
(144) Garin leLorrain, ed. P. Paris, т. И, стр. 268.
(145) W.-O. Farnsworth, Uncle and nephew in the old French chansons de geste:
a study in the survival of matriarchy, New York, 1913 (Columbia University: Studies
in romance philology and literature); - CI. H. Bell, The sister s son in the medieval
german epic: a study in the sur\>ival of matriliny, 1922 (University of California:
Publications in modern philology, т. X, n° 2).
(146) Polyptyque de labbe Irminon, ed. A. Longnon, II, 87. Случалось, что же­
лание учесть сразу обе линии родства, отцовскую и материнскую, приводило
к нелепостям: англосаксонское имя Вигфрид в дословном переводе означает
«мир войны*.
(147) Livre Roisin, ed. R. Monier, 1932, § 143-144. - A. Giry, Histoire de la ville
de Saint-Omer, т. И, стр. 578, гл. 791. Этим объясняется, почему каноническое
право запрещало браки родственников в седьмой степени родства.
(148) Annales Altahenses maiores, 1037, в SS., т. XX, стр. 792. Jehan Masselin,
Journal des Etats Generaux, ed. A. Bernier, стр. 582-584.
(149) Philippe de Novare, Memoires, ed. Kohler, стр. 17 и 56.
(150) Haskins, Norman institutions, Cambridge (USA), 1918, Harvard
Historical Studies, XXIV, стр. 63.

447
 Примечания

(151) Понятие «сюзерен» употребляется иной раз с легкой руки дорево­

люционных специалистов по феодальному праву в прямо противоположном
смысле по сравнению с тем, какое оно имеет на самом деле. Предположим,
что Поль принес оммаж Пьеру, а Пьер принес оммаж Жаку, так Жак, а не
Пьер будет сеньором сюзереном или просто сюзереном Поля, то есть его «выс­
шим сеньором»; слово происходит от sus (над), так же, как в слове суверен.
Иными словами, понятие «сюзерен» означает «сеньор моего сеньора», а не
мой непосредственный сеньор. Понятие появилось относительно поздно, при­
мерно около XVI века.
(152) Mirot, Les ordonnances de Charles VII relatives a la prestation des hommages
в Memoires de la Societe pour VHistoire du droit et des institutions des anciens pays
bourguignons, fasc. 2, 1935; G. Dupont-Ferrier, Les origines et le premier siecle de la
CourduTresor, 1936, стр. 108; P. Dognon, Les institutions politiques et administratives
du pays de Languedoc, 1895 стр. 576 (1530).
(153) H. Wartmann, Urkundenbuch derAbtei Sanct-Callen, т. I, n° 31.
(154) Raban Maur, в Zeitschriftfiir deutschesAltertum, т. XV, 1872, стр. 444.
(155) G. Dottin, La langue gauloise, 1920, стр. 296.
(156) По крайней мере в этом смысле. Именно к слову «ambacte» восхо­
дит - пути мы указывать здесь не будем - наше слово «ambassade» (посоль­
ство).
(157) Cuptiularia, т. I, п° 64, гл. 17.
(158) Там же, т. I, ne 141, гл. 27.
(159) Thietmar de Mersebourg, Chronique, VII, 30. - Miranda S. Bertini, II, 8,
в Mabillon AA. SS. ord. S. Benedicts III, I, стр. 133-134.
(160) Использование оммажа в качестве покаянного обряда, о котором
говорилось выше (стр. 130), что выделяло в нем прежде всего покорность и
повиновение, было характерно для более или менее высших классов. Свиде­
тельства, опубликованные в статье, правда, недостаточно критичной, Platon,
L'hommage сотте тоуеп de contracter des obligations privees в Revue generate du
droit, т. XXVI, 1902.), показывают также, что этот обряд был средством прину­
дить ко многим другим обязательствам. Речь идет о практике, отклонявшейся
от сути обряда и существовавшей в малом числе провинций (Каталония; воз­
можно, Кастилия) и уже в поз-днее время.
(161) Лучшее изложение с лингвистической точки зрения Wartburg,
Franzosisches etymologisches Worterbuch, 1928 и последующий т. Ill (однако хар­
тия Карла Толстого 884 года не подлинная).
(162) Recueil des chartes de Vabbaye de Cluny, ed. Bruel et Bernard, т. 1, n° 24;
39; 50; 54; 68; 84; 103; 236; 243.
(163) Cartulaire de Maguelonnet ed. J. Rouquette и A. Villemagne, n* HI (тек­
сты в Histoire de Languedoc, т. V, n° 48). Даты: 23 января 893 - 27 января 894, и
более проблематичная дата: 1сг янв. или 31 дек. 898 года. Относительно более
поздних примеров здесь невозможно представить ссылки. Провансальская
форма feuz зафиксирована 9 июня 956 (Hist, de Languedoc, т. V. n° 100).
(164) A. Miraeus, Donationes belgicae, II, XXVII.
(165) В поэме Heliand (822-840) два понятия, с которыми соотносятся
французский феод и немецкий Lehn (лен), любопытно соединились в выра­
жении lehnifeho = удачно присвоенный (стих. 1548).
448
 Примечания

(166) Примеры феодов за военную службу (le feuum sirventale на Юге:

см. Hist, de Languedoc, т. V, n° 1037) хорошо известны. Точно так же, как
feudum presbyterale. Относительно феодов за ремесло см. М. Bloch, Unprobleme
d'histoire comparee: la ministerialite en France et en Allemagne в Revue historique du
droit, 1928, стр. 54-55.
(167) Gislebert de Mons, ed. Pertz, стр. 35. - Red Book of the Exchequer, ed.
H. Hall, т. I, стр. 283.
(168) Cartulaire de Saint-Sernin de Toulouse, ed. Douais, n° 155.
(169) H. Round, Feudal England Londres, 1907; H. M. Chew, The English
ecclesiastical tenants-in-chief and knight-sewice, especially in the thirteenth and
fourteenth century. О Зальцбурге SS, т. XI, гл. 25, стр. 46.
(170) 5. Stephani. Lemovic CartuL, ed. Font-Reaulx, ne XCI и XVIII.
(171) Lambert d'Ardre, Chroniquede Guines, ed. Menilglaise, гл. CI.
(172) По крайней мере в глубоко феодализированных районах, как это
было в большинстве районов Франции. В Италии было по-другому.
(173) G.-G. Dept, Les influences anglaise etfrancaise dans le comte de Flandre,
1928; Kienast, Die deutschen Fursten im Dienste der Westmachte, т. I, 1924, стр. 159;
т. И, стр. 76, п. 2; 105, п. 2; 112; H.-F. Delaborde , > я я dejoinville, n° 341.
(174) Относительно английских drengs - лучшее изложение Lapsley в
Victoria County Histories Durham, т. I, стр. 284; см. также Jolliffe, Northumbrian
institutions в English Historical Review, т. XLI, 1926.
(175) P. Guidi et E. Pellegrinetti, Inventari del vescovato, della caltedrale e di
altre chiese di Lucca в Studi e Testi pubblicati per cura degli scrittori della Biblioteca
Vaticana, т. XXXIV, 1921, n° 1.
(176) Capitularia, т. I, n° 88.
(177) В булле, относящейся к Террачина 26 декабря 1000 года. См. также:
Jordan, Das Eindringen des Lehnwesens in das Rechtsleben der romischen Kurie в
Archiv.fur Verkundenforschung, 1931.
(178) CM. L. Huttebrauker, Das Erbe Heinrichs der Lowen в Studien und
Vorarbeiten zum historischen Atlas Niedersachsens, H. 9, Gottingen, 1927.
(179) Aethelstan, II, 2. - Среди договоров, заключенных в Мерсене в 847
году сыновьями Людовика Благочестивого, был капитулярий Карла Лысого,
который гласит следующее: «Volumus etiam ut unusquisque liber homo in nostro
regno seniorem, qualem voluerit, in nobis et in nostris fidelibus accipiat». Изуче­
ние аналогичных документов, касающихся раздела, в других частях империи
показывает, что «volumus* означает здесь «мы позволяем», и ни в коем случае
не «мы приказываем».
(180) Robert deTorigny, ed. L. Delisle, т. I, стр. 320.
(181) Относительно учреждений Астуро-Леонского королевства я обязан
ценными сведениями любезному P. Bernard, работнику архива в Савойе.
(182) Е. Lesne, Histoire de la propriete ecclesiastique en France, т. II, 2,
стр. 251-252.
(183) Pm ecclesiae libertatum defensione, в Migne, PL., т. CXXV, col. 1050.
i 184) Mon. Germ., ЕЕ, т. V, стр. 290, n° 20; Loup de Ferrieres, ed. Levillain, т. II,
n° 122. - Wartmann, Urkundenbuch derAbtei Sanct-Gallen, т. II, n° 386.
(185) Le Couronnement de Louis, ed. E. Langlois, ст. 83.

449
 Примечания

(186) Metais, Cartulaire de Vabbave cardinale de La Trinite de Vendome, т. I,

n° LXV1 et LXVII.
(187) Cantatorium S. Huberti в SS., т. VII, стр. 581-582.
(188) Братья достаточно рано стали иметь особые привилегии - см.,
например, закон Конрада II, - и поскольку права более старшего поколе­
ния обычно уважались больше, то иной раз они имели преимущества перед
сыновьями, CM.G. Garaud в Bullet. Soc. Antiquaires Ouest, 1921.
(189) Вольфрам фон Эшенбах, Парсифаль, I, ст. 4-5.
(190) Некоторые историки объясняют существование этого налога тем,
что когда-то сеньоры сами экипировали своих вассалов, поэтому выданный
доспех должен был вернуться к хозяину по смерти его слуги. Но с тех пор, как
феод стал переходить к новому слуге-вассалу, к чему подобное возвращение?
Предложенное объяснение имеет только то преимущество, что подчеркивает
сходство феодального рельефа с другими повинностями: например, платой за
вхождение во владение собственностью ремесленников, которую вносили
предметами, которые изготовлял будущий владелец.
(191) Те же трудности возникли в Англии в 1290 в связи с введением тре­
бования обязательного подчинения в связи с передачей феода, что означало
по сути невозможность самостоятельного отчуждения земельного владения.
Покупатель с этого времени должен был получать землю от сеньора своего
продавца.
(192) Mon. Germ. Constitutiones, т. I, n° 447, гл. 5.
(193) Н. Mitteis, Lehnrecht und Staatsgewalt стр. 103 и W. Kienast в Historische
Zeitschrift, т. CXLI, 1929-1930, считают, что нашли более ранние примеры. Но
главный пример раздвоения обязательств - это разделение власти в Риме меж­
ду папой и императором: двойственность господства, а не взаимоотношений
между господином и подчиненным. Уложение Санкт-Галлена, которое не на­
шли ни М. Ganshof, ни М. Mitteis и которое находится в Urkundenbuch le п°
440, ставит передачу земли в зависимость от арендной платы.
(194) Ruodliebt ed. F. Seiler, I, v. 3. - K. Lehmann, Dos Langobardische
Lehnrecht, II, 2, 3. - W. Lippert, Die deutschen Lehnsbiicher, стр. 2.
(195) Vita Burchardi, ed. de la Ronciere, стр. 19; ср. стр. XVII.
(196) Ganshof, Depuis quand a-t-on pit en France etre vassal de plusieurs
seigneurs? в «Melanges Paul Fournier», 1929. - Us. Bare, с 25.
(197) Для дополнительных сведений см. работы, перечисленные в биб­
лиографии; к ним можно прибавить относительно двух монастырей: Arch. Nat.,
LL 1450 А, лист 68, г et v° (1200-1209); относительно Мориньи: Bibl. Nat., lat.
5648, лист ПО г° (1224, dec); относительно рабов: Marc Bloch, Rois et Serfs, 1920,
стр. 23, п. 2.
(198) Leges Henrici, 43, 6 и 82, 5; 55, 2 и 3; Us. Barcin., гл. 36.
(199) Chartes du Forez, n° 467.
(200) Mon. Germ., ЕЕ., т. V, стр. 127, nc 34.
(201) Haskins, Norman institutions, стр. 15. - Round, Family Origins, 1930,
стр. 208; Chew, The English ecclesiastical tenants-in-chief and knight-service,
especially in the thirteenth and fourteenth century. - Gleason, An ecclesiastical
barony of the middle ages, 1936. - H. Navel, Uenquete de 1133, 1935, стр. 71.

450
 Примечания

(202) Hariulf, Chronique, III, 3, ed. Lot, стр. 97. - Us. Bare, гл. CXXIV. -
Du Cange, Dissertations surVhist. de Saint Louis, V, ed. Henschel, т. VII, стр. 23.
(203) В Англии названия в конце концов разделились: «помощь» стала
относиться к вассалам, «талья* к более бедным и скромным зависимым.
(204) Первый картулярий de Saint-Serge, восстановленный Marchegay.
Arch. Maine-et-Loire, H. Fol. 293. Разумеется, на феодах церкви повинности
были другими, например, на землях, принадлежавших епископству в Байо,
деньги собирали на паломничество епископа в Рим, на поновление собора, на
восстановление после пожара епископского дворца (Gleason, An ecclesiastical
barony, стр. 50).
(205) Книга I, гл. Ill, ч. IV наст. изд.
(206) Steinmeyer, Sievers, Althochdeutschen Glossen, I, стр. 268 и 23.
(207) Flodoard, Hist. Remensis eccl., Ill, 26, в SS.,T. XIII, стр. 540; см. также
Actuspontificum Cenomannensium, стр. 134 et 135 (616: «nutritura»), - Commynes,
VI, 6 (ed. Mandrot, т. II, стр. 50).
(208) Codex Euricianus, с 310. Вассал, о котором упоминает синод Компь-
ени в 757 году, из-за того, что два его следующих друг за другом господина
женили его, был, по существу, рабом и нас в данном случае не интересует.
(209) Ordonnances, т. XII, стр. 295. - EL de Saint Louis, I, гл. 67. - Stenton,
Thefirstcentury of English feudalism (1066-1166), стр. 33-34.
(210) Tres ancien Coutwnier, XXXV 5.
(211) Le Roman de Thebes, ed. L. Constans, т. I, ст. 8041 и далее, ст. 8165 и
далее. - Arch. Nat., X 1Л, 6, лист 185; ср. О. Martin, Histoire de la coutume de la
prevoteetvicomte de Paris, т. I, стр. 257, n. 7.
(212) Fourgous et Bezin, Les Fors de Bigorre («Travaux sur Thistoire du droit
meridional» fasc. 1, 1901), гл. 6.
(213) «Жирар Руссильонскнй». пер. Р. Meyer, стр. 100 (ed. Foerster,
Romanische Suldien, т. V, ст. 3054). - Prem. cartul de Saint Serge, restitution
Marchegay, Arch. Maine-et-Loire, H, лист 88. - Doon de Maience, ed. Guessard,
стр. 276.
(214) Например, «Жирар Руссильонский», пер. P. Meyer, стр. 83; Garin le
Lorrain, ed. P. Paris, т. И, стр. 88. - Concile: Migne, P.L., т. CXLII, col. 400.
(215) Alfred, в Liebermann, Die Gesetze derAngelsaclisen, т. 1, стр. 47 (49, 7);
Leges Henrici, 75, 1. - Gislebert de Mons, ed. Pertz, стр. 30. - Philippe de Novare, ed.
Kohler, стр. 20.
(216) Tfie Christ of Cynewulf, ed. A. S. Cook, v. 457. - Migne, P. L., т. CXCHI,
col. 523 et 524. - L. Gougaud, Devotions et pratiques du moyen age, 1925, стр. 20 и
далее.
(217) Richer, IV, 78. Другие примеры (вплоть до XIII века), Jolliffe, The
constitutional history of medieval England, стр. 164.
(218) Alfred, XLII, 6. - Two of the Saxon chronicles, ed. Plumraer, т. I, стр. 4 8 -
49 (755). - К. Lehmann, Das Langobardische Lehnrecht: Vulgata, II, 28, 4.
(219) Leges Henrici, 55, 3. - «Рауль де Камбре» ст. 1381. - С/ггоп. топ. de
Abingdon (S. S.), т. II, стр. 133 (1100-1135).- Renaudde Montauban, ed. Michelant,
стр. 373, ст. 16.
(220) J. Depoin, Recueil de Chartes et documents de Saint-Martin-des-
Champs, т. I, ne 47, и Liber Testamentorum S. Martini, n° XVIII.

451
 Примечания

(221) Например, феод живописца, В. de Broussillon, Cartulaire de Vabbaye

de Saint-Aubin dfAngers, т. II, nc CCCCVIIL.
(222) Ch.-V. Langlois, Textes relatifs a Vhistoire du Parlement, n° CXL, с 5 bis.
(223) К французским примерам можно прибавить, например: Chalandon,
Histoire de la domination normande en Italie et en Sidle, т. II, стр. 565; Homeyer,
System des Lehnrechts der sachsischen Rechtsbiicher в Sachsenspiegel (т. II, 2, Berlin,
стр. 273); Kienast, Die deutschen Fursten im Dienste der Westmochte bis zum Tode
Philipps des Schonen von Frankreich, т. II, стр. 44.
(224) Мало обращали внимание на следующее: французский ордонанс
1188 года, ведя речь о мелких вассалах по поводу налога на крестовый поход,
утверждает, что у каждого из них только один сеньор - абсолютный.
(225) Сар., т. I, п° 132, гл. 5.
(226) Lesort, Chronique et chartes... de Saint-Michel, ne 33.
(227) Acta Murensia в Quellen zurschweizer Geschichte, т. Ill , 2, стр. 68, гл.
22.
(228) Chartes du Forez anterieures au XIV siecle, n° 500 (т. IV).
(229) Monumenta Histohae Patriae, т. XIII, col. 711.
(230) Olim, т. I, стр. 661, n° HI.
(231) Suger, De rebus, id. Lecoy de La Marche, гл. Х, стр. 167.
(232) Cap., I, n° 162, с 3; n° 50 с 2.
(233) LexRomana Visigothorum, ed. Haenel, Cod. Theod., V, 10, 1 и Interpretatio.
(234) A. Bernard et A. Brael, Rec. des chartes de... Cluny, т. IV, ne 3024.
(235) Bibl. de Tours, ms. 2041, feuillet de garde. - Histor. de France, т. XII,
стр. 340. - Cartulaire de Saint-Vaast, стр. 177.
(236) Coutumes de Montchauvet (concedees primitivement vers 1101-1137) в Мёт.
Soc. archeol. Rambouillet, т. XXI, 1910, стр. 301. - См. также Ordonn., т. XI, стр.
286 (Saint-Germain-des-Bois).
(237) Pierre de Fontaines, Le Conseil de Pierre de Fontaines, ed. A.-J. Marnier,
XXI, 8, стр. 225. - Marc Bloch, Les transformations du servage в «Melanges d'histoire
du Moyen Age offerts a M. F. Lot», 1925, стр. 55 и далее.
(238) Perrin, Recherches sur la seigneurie rurale en Lorraine d'apres les plus
anciens censiers, стр. 225 и далее; Chronique de Vabbaye de Saint-Benigne..., ed.
E. Bougaud J. Gamier, стр. 396-397 (1088-1119).
(239) Charte de Codalet en Confient, 1142, в В. Alart, Privileges et titres relatifs
auxfranchises... de Roussillon, т. 1, стр. 40.
(240) В последний раз эту проблему ставил J. Caimette в Annates du Midi,
1928.
(241) Н. Prentout, Les origines de la maison de Bellfine, в «Etudes sur quelques
points d'histoire de Normandie», 1926.
(242) Bibliotheca Casinensis, т. IV, стр. 151.
(243) Mon. Germ. LL., т. IV, стр. 557, col. 2, 1. 6.
(244) Hariulf, Chronique, ed. Lot, стр. 308; см. стр. 300. - Monumenta boica
т. XXVIII, 2, стр. 27, n° XVII.
(245) Richer, Histoires, I, гл. 15.
(246) Serment de paix de Beauvais (Клятва о мире в Бовэ), в Pfister,
Etudes sur le regne de Robert le Pieux, 1885, стр. LXI.

452
 Примечания

(247) Deloche, Cattulaire de Vabbaye de Beaulieu, n° 1. - Casus S. Galli, стр.

48.
(248) Fritz Meyer, Die Stande... dargestellt nach den altfr. Artus- und
Abenteuerrotnanen, 1892, стр. 114. - Песнь о моем Сиде, ed. Menendez Pidal, ст. 918.
(249) H. Derenbourg, Ousama Ibn Mounkidh, т. 1 (Publications Ec. Langues
Orientates, 2e serie, т. XII, 1), стр. 476.
(250) Ed. Appel, n° 40; сравните, например, Girart de Vienne, ed. Yeandle,
ст. 2108 и далее.
(251) Hartmann von Aue, Gregorius, ст. 1547-1553.
(252) «Песнь о Гильоме», ed. Suchier, ст. 1055 и далее.
(253) Orderic Vidal, Histoire ecclesiastique, ed. Le Prevost, т. Ill, стр. 248.
(254) Guillaume le Marechal, ed. P. Meyer, ст. 2777 и 2782 (впрочем, речь
идет о рыцарях, которые странствуют по турнирам).
(255) Pons de Capdeuil, в Raynouard, Choix, IV, стр. 89 и 92.
(256) Erdmann, Die Entstehung des Kreuzzugsgedankens, 1935 («Forschungen
zur Kirchen- und Geistesgeschichte», VI), стр. 312-313.
(257) Geoffroi de Vigeois, I, 6 в Labbe, Bibliotheca, т. II, стр. 281.
(258) BertranddeB.,ed. Appel, 10, 2; 35, 2; 37, 3; 28, 3.
(259) Guibert de Nogent, De vita, ed. Bourgin, I, гл. 13, стр. 43. - «Жирар Рус-
сильонский», пер. P. Meyer, стр. 42.
(260) Относительно добычи и трофеев, например, Codex Euricianus, гл. 323;
Marlot, Histoire de Veglise de Reims, т. Ill, P. just. n° LXVII (1127); - повозки:
Garin le Lorrain, ed. P. Paris, 1.1, стр. 195 и 197. - Жалобы монахов Канигу:
Luchaire, La societefrancaise au temps de Philippe Auguste, 1909, стр. 265.
(261) Huon, ed. F. Guessard, стр. 41, ст. 1353-54. - Louis IX, Enseignemens,
гл. 23, в Ch. V. Langlois, La vie spirituelle, стр. 40. - В. de Born, 26, ст. 15.
(262) «Жирар Руссильонский», пер. Р. Meyer, § 633 et 637. - Vita Heinrici,
ed. W. Eberhard, с 8.
(263) Casus S. Galli, гл. 43.
(264) Vitajohatmis ep. Tetvanensis, гл. 12, в SS., т. XIV, 2, стр. 1146.
(265) MiraculaS. Benedicti, ed. Certain, VIII, гл. 16.
(266) Regies de Robert Grossetete в Walter of Henley's, Husbandry, ed. E. Lamond.
(267) Mare Bloch, Les caracteres originaux de Vhistoire rurale francaise, 1931,
стр. 148.
(268) Fors de Bigorre, гл. XIII.
(269) Lambert d'Ardres, Chronique, гл. LXXXVIII. - Garin le Lorrain, ed.
P. Paris, т. II, стр. 244.
(270) Ch. Metais, Cartulaire de Vabbaye... de la Triniti de Vendome, т. I,
n° CCLXI.
(271) Относительно турниров кроме литературы, указанной в библиогра­
фии см. Waitz, Deutsche Verfassungsgeschichte, т. V, 2е ed., стр. 456. - Guillaume le
Marechal, ed. P. Meyer, т. HI, стр. XXXVI и далее. - Chronique de Gislebert de
Mons, ed. Pertz, стр. 92-93; 96; 102; 109-110; 128-130; 144. - Raoulde Cambrai,
ст. 547.
(272) Joinville, гл. CIX.
(273) Rangerius, Vita Anselmi в SS., XXX, 2, стр. 1252, ст. 1451.

453
 Примечания

(274) Joinville, гл. CLIX.

(275) «Жирар Руссильонский» пер. P. Meyer, S. 257 et 299. Ср. La Mort de
Garin, ed. E. du Meril, стр. XL. И среди прочих, сцена деликатно окрашенная
сладострастием, в Lancelot, ed. Sommer, The vulgate version of the Arthurian
romances, т. Ill, стр. 383.
(276) Относительно куртуазной любви и посвященной ей лирической
поэзии возникало время от времени мнение, что этот феномен возник не без
арабского влияния. На мой взгляд, подтверждающих это мнение аргументов
представлено не было. Ср. Al. Jeanroy, Lapoesie lyrique des troubadours, т. II, стр.
366, отчет С. Appel в Zeitschrift fur romanische Philologie, т. LI I, 1932, стр. 770.
(277) Albert de Malaspina в С. Appel, Provenzalische Chrestomathie, 3K ed.,
n° 90, ст. 19 и далее.
(278) Geoffroi de Vigeois, I, 69 в Labbe, Bibliotheca, т. 11, стр. 322.
(279) Raimon Lull, Libro de la orden de Caballeria, ed. J. R. de Luanco. Фран­
цузский перевод в P. Allut, «Etude biographique et historique sur Symphorien
Champien>, Lyon, 1859, IV, II. - Lambert d'Ardres, Chronique, гл. XCI.
(280) Haskins, Norman institutions, 1918, стр. 282, гл. 5.
(281) Rec. des Histor. de France, т. XV, стр. 187.
(282) Ed. Rolhari, с 359. Церковными службами, связанными с посвяще­
нием в рыцари, занимались недостаточно. В библиографии указаны исследо­
вания, которыми я пользовался, изучая этот вопрос. Подбор и классифика­
ция этой литературы стал возможен только благодаря помощи моего коллеги
из Страсбурга, г-на аббата Мишеля Андриё.
(283) Jehan et Blonde, ed. H. Suchier (CEuvres poetiques de Ph. de Remi, т. II.
ст. 5916 и далее).
(284) Policraticust VI, 10 (ed. Webb, т. 11, ст. 25).
(285) Guillaume Durant, Rationale, IV, 16.
(286) Pierre deBlois,ep. XCIV.
(287) Der Welsche Gast, ed. Ruckert, ст. 7791-92.
(288) Anselme, Ep. I, (P. L.y т. CLVIII, col. 1147). - S. Bernard, De laude novae
militiae, 77, гл. 2.
(289) Raimon Lull, op. cit.y I, 9. Весь пассаж просто удивителен.
(290) Старинное «Правило»: G. Schnurer, Die ursprungliche Templerregel,
1903. - «Правило* по французски: Н. de Curzon, La regie du Temple (Soc. de
I'hist. de France), гл. 431; 445; 446; 448. - To же самое и у госпитальеров, основ­
ное уложение от 19 сентября 1262: Delaville Le Roulx, Cartulaire general т. Ill,
стр. 47, гл. 19.
(291) Constitutions, т. I, стр. 197, гл. 10; стр. 451, гл. 20. - Н. Niese, Die
Gesetzgebung der norm. Dynastie, стр. 67. - Marca, Marca Hisp., col. 1430, гл. 12. -
Papon, Histoire generale de Provence, т. Ill, стр. 423. - Siete Partidas, Part. II, т XXI,
1 , 2 . - Ср. относительно Португалии: Prestage, Chivalry: a series of studies to
illustrate its historical significance and civilizing influence, by members oj Kings's
College, London, Londres, 1928, стр. 143. - Относительно Франции количество
отсылок так велико, что приводить их затруднительно; ср. Petit-Dutaiilis, Lessor
des Etats d'Occident, стр. 22 и далее.

454
 Примечания

(292) Raimon Lull, op. cit., Ill, 8. - *Жирар Руссильонский>\ пер. Р.

Meyer, стр. 28 (ср. ed. Foerster, Roman. Studien. См. стр. 940 и далее).
(293) P.Thomas, TexteshistoriquessurLille, т. II, 1936, стр. 237.
(294) Sec. des Hist, de France, т. XXII, стр. 18.
(295) Otton de Freising, Gesta, II, 23.
(296) Hist, de Languedoc, 2e 6dM т. VIII, col. 1747.
(297) Annal Colmar, в SS.f т. XVII, стр. 208, 1. 15; ср. стр. 224, L 31.
(298) Barthelemy, De la qualification de chevalier в «Revue nobiliaire» 1868,
стр. 123, а также Etude sur les lettres d'anoblissement, в «Revue nobiliaire», 1869,
стр. 205.
(299) Usatici Barcin., гл. 9 et 8. - Ch. Poree, Etudes historiques sur le Gevaudan,
1919 (et Bibl. Ec. Chartes, 1907), стр. 62, гл. 1. - Charte depaix du Hainaut (1200),
в 55., XXI, стр. 619.
(300) Summa de legibus в Tardif, т. II, xiv, 2. - F. Benoit, Recueil des actes des
comtes de Provence, т. II, n° 246, c; IX a, 275, c; V a, 277, 278 (1235-1238). -
Guilhiermoz, Essai sur les origines de la noblesse en France au moyen dge, 1902,
стр. 481, n. 5.
(301) Annates Colonienses max. в SS., т. XVII, стр. 845.
(302) Barthelemy, Etude sur les lettres d'anoblissement, стр. 198.
(303) Beaumanoir, т. II § 1434.
(304) См. выше стр. 287.
(305) Работы A. Schulte, DerAdel unddie deutsche Kirche im Mittelalter, 2e ed.,
Stuttgart, и dom Ursmer Berliere, Le recrutement dans les monasteres benedictins aux
XHIe etXIVsiecles (Mem. Acad, royale Belgique, in-8°, 2e serie, т. XVIII) дают боль­
шое количество сведений на этот счет. Но хронология в них и анализ неудов­
летворительны. Что бы ни думал на этот счет Schulte, из цитируемых текстов -
как бы широко ни употреблялись в старину слова nobiles (благородные) ои
ignobiles (неблагородные) - явствует, что монополия благородных в прямом
смысле этого слова повсюду была явлением недавним. Что же касается до­
пуска несвободных, общепринятого или нет, то это совсем иная проблема.
(306) ОПт, т. I, стр. 427, п° XVII (Chandeleur, 1255). - F. Benoit, Recueil des
actes, пассаж, цитируемый ниже, стр. 453, п. 300. - М. Z. Isnard, L/vr<e des privileges
deManosque, 1894, n'XLVIL, стр. 154.
(307) Ср. Е. и A. G. Porritt, The unreformed House of Commons, 2ced. 1909, т. I,
стр. 122.
(308) Относительно Прованса: Kiener, Verfassungsgeschichte der Provence
seit der Ostgothenherrschaft bis zur Errichtung der Konsulate (510-1200), Leipzig,
стр. 107. Относительно «bacheliers», ср. Е. P.Jacob, Studies in the period of baronial
Reform, 1925 (Oxford Studies in social and legal history, VIII), стр. 127 и далее.
(309) Usatici., с. 6.
(310) Там же, с. 6.
(311) Ср. F. Tout, Chapters in administrative history, т. Ill, стр. 136 и далее.
(312) Относительно герцога Бретани: Dom Morice, Histoire de Bretagne Pr.,
t. I, col. 1122. - Относительно притязаний пэров, ср. Petit-Dutaillis, Lessor des
Etatsd*Occident, стр. 266-267.
(313) Borrelli de Serres, Recherches sur divers services publics, t. Ill, 1909,
p. 276.

455
 Примечания

(314) Сведения по этой теме можно найти во многих работах, указан­

ных в библиографии в разделе: «Сержанты и институт сержантов* (к ним
нужно еще прибавить: Roth von Schreckenstein, Die Ritterwurde und der
Ritterstand...), понятно, что я ограничился минимальным количеством ссылок.
(315) «Жирар Руссильонский», пер. P. Meyer, § 620 (ed. Foerster, ст. 9139).
(316) Sur les rputes de Vemigration. Memoires de la duchesse de Saulx-Tavannes,
ed. de Valous, 1934, Introduction, стр. 10.
(317) О том, что этот человек был рабом - свидетельствует тот факт, что
король после его смерти воспользовался правом «мертвой руки»: W. М.
Newman, Le domaine royal sous les premiers Capitiens, 1937, стр. 24, n. 7.
(318) Quellenwerk zur Entstehung der schweizerischen Eidgenossenschaft, n° 1650.
(319) K. Rost, Die Historia pontificum Romanorum ans ZwettU Greifswald, 1932,
стр. 177, п. 4.
(320) См. в первую очередь: Z. N. Brooke в Cambridge Historical Journal,
т. II, стр. 222.
(321) Ср. Книга I, гл. VI, ч. I наст. изд.
(322) Jacques P. Migne, P. L.,i. CLXXXIX, col. 146. - P. Abaelardi, Opera, ed.
V. Cousin, т. I, стр. 572.
(323) A. Wauters, Les libertes communales. Preuves, Bruxelles, 1869, стр. 83
(1221, апрель). - Ср. Marc Bloch в Anuariode historia del derecho espanol, 1933, стр.
79 и далее.
(324) L. Raynal, Histoire du Berry, т. I, 1845, стр. 477, n° XI (1071, 23 апре­
ля - 1093, 22 апреля. - Saint-Silvain de Levroux).
(325) Guibert de Nogent, Histoire de sa vie, I, 11 (ed. Bourgin, стр. 31). -
Thietmar de Mersebourg, Chronicon, II, 27 (ed. Hoitzmann, стр. 72-73). - Харак­
терный эпический текст: Garin le Lorrain, ed. P. Paris, т. I, стр. 2.
(326) Есть тенденция приписывать папам эпохи грегорианской реформы
стремление сделаться феодальными сеньорами некоторых королей. На деле
папы иной раз требовали и получали клятву верности, но специально «фео­
дального» ничего в этих клятвах не было. Оммаж приносили обычно просто
князья (норманнские, правящие на юге Италии, лангедокские). Правда, Иоанн
Безземельный принес оммаж папе, но это было значительно позже (1213).
(327) Jaffe-Wattenbach, Regesta pontificum, т. I, n° 3564. - Rathier de Verone,
dans Migne, P. L., т. CXXXVI, col. 249. - Thietmar, Chronicon, I, 26 (стр. 34-35).
(328) Один из самых ранних примеров - часто опускаемый: G. Busson et
Ledru, Actus pontificum Cenomannensium, стр. 299 (832).
(329) Joinville, гл. CXXXVI.
(330) Ср. парижский синод 1212: Mansi, Concilia, т. XXII, col. 851, гл. 8
(feneratoribus et exactoribus).
(331) A. Giry, Documents sur les relations de la royauti avec les villes, 1885,
n° XX, стр. 58.
(332) Лига мира в Лане (1128, 26 августа) в Warnkoenig et Stein, Franzosische
Staats- und Rechtsgeschichte, т. I, Urkundenbuch, стр. 31, гл. 2.
(333) Cartulaire du prieure de N.~D. de Longpont, ed. Marion, n° 25.
(334) Ortlieb de Zwiefalten, Chronicon, I, гл. 9 в SS; т. Х, стр. 78.
(335) Monumenta Gildhallae Londoniensis (Rolls Series), т. I, стр. 66.
(336) Roger de Hoveden, Chronica (Rolls Series), т. I, 228.
456
 Примечания

(337) Warnkoenig et Stein, op. cit., стр. 34, с. 22.

(338) Rangerius, Vita Anselmi, в SS., XXX, 2, стр. 1256, ст. 4777 и далее.
(339) Diplom. region etimp., т. Ill, n° 34. - Histor. de France, т. XV, стр. 144,
n° CXIV.
(340) Flodoard, Historia Remensis ecclesiae, т. IV, 5, в SS, т. XIII, стр. 563.
(341) Liudprand, Antapodosis, II, гл. 26.
(342) Wiponis, Opera, ed. Bresslau, стр. 3 et 106.
(343) Hermann Bloch, в Neues Archiv, 1897, стр. 115.
(344) Существует мнение, что титул герцог Франции, который носили
после Роберта 1-го Робертины, означал что-то вроде вице-короля по отноше­
нию к королевству. Вполне возможно, некоторые современники так и воспри­
нимали его, но я не нашел этому подтверждения в текстах (оборот dux
Galliarum, который употребляет Рихер, II, 2, всего лишь ученый перевод dux
Franciae; II, 39, omnium Galliarum ducem constituit напоминает о том, что Гуго
Великий был не только герцогом Франции, но и Бургундии). Но нет сомне­
ния, что первоначальный смысл этого титула был связан с владением терри­
торией. Если принять противоположную гипотезу, то как понять предприня­
тую Гуго попытку объединить три герцогства? Вполне возможно, что во
Франции так же, как в Германии, почетный титул «граф палат» (имеется в
виду королевских) стал должностью и в каждом герцогстве появился свой
«граф палат*: и может быть, таким образом можно объяснить, почему титул
граф палатин требовали для себя во «Франции» графы Фландрии, в Бургун­
дии графы Труа (потом Труа стало Шампанью), в Аквитании графы Тулузы.
Относительно трехсоставного королевского титула см. Rec. des Hist de France,
т. IX, стр. 578 et 580 (933 et 935).
(345) Gislebert de Mons, ed. Pertz, стр. 223-224 et 58.
(346) Monumenta Boica, т. XXIX, 1, ne CCCCXCI; Wurtemberger
Vrkundenbuch, т. II, n° CCCLXXXIII.
(347) Suger, Vie de Louis VI, ed. Waquet, стр. 228.
(348) Нет ни одного подробного исследования, посвященного передаче
прав на владение в послекаролингской Франции, что является серьезнейшим
пробелом в изучении Средневековья и заполнить который настоятельно не­
обходимо. В Германии этот вопрос изучался - не без теоретических издер­
жек - в связи с системой юриспруденции и правосудия.
(349) Mem. Soc. archeol. Eure-et-Loir, т. X, стр. 36, и Gallia christ; т. VIII, instr.,
col. 323.
(350) De rebus, ed. Lecoy de La Marche, стр. 168.
(351) Diplom. regum et imperatorum, т. Ill, n° 509.
(352) Bonizo, Liber de vita Christiana, ed. Perels, 1930 (Texte zur Geschichte des
romischen und kanonischen Rechts), Vil, 248.
(353) Cartulaire de Redon, ed. de Courson, стр. 298, n° CCCXLVII; ср. стр.
449. - Siegfried Hirsch, Jahrbiicher des Deutschen Reiches unter Heinrich II, т. Ill,
стр. 174.
(354) Et. de Saint Louis, I, 53.
(355) Bigelow, Placita Anglo-Normannica, стр. 145.
(356) Constitutions regum et imp., т. I, n° xin, стр. 28-29.
(357) SS. rer., Langob. Saec. VI-IX (Mon. Germ.), стр. 385, гл. 166.
457
 Примечания

(358) Cartulaire de Saint-Aubin d*Angers, ed. B. de Broussillon, т. 11, ne DCCX,

1138, 17 сентября.)
(359) Constitutiones, т. I, стр. 643, гл. 30. - Two of the Saxon Chronicles, ed.
Plummer, т. I, стр. 220. - Нет смысла злоупотреблять всевозможными истори­
ями. Но можно привести одну, чтобы стал ясен колорит эпохи. Генрих I Анг­
лийский не слывет в истории диким зверем, однако вот что рассказывает о
нем Ордерик Витал: муж одной из его незаконнорожденных дочерей ослепил
сына королевского вассала, после чего король приказал ослепить собствен­
ных внучек.
(360) М. Ashdown, English and Norse documents relating to the reign of Ethelred
the Unready, 1930, стр. 137. - Knut, Lois, II, 21.
(361) Работы, посвященные истории «Божьего мира»: Huberti, Studienzur
Rechtsgeschichte der Gottesfrieden und Landesfrieden: I, Die Friedens-ordnungen in
Frankreich, Ansbach, 1892; Gorris, De denkbeelden over oorlog en de bemoeeiingen
voor vrede in de elfde eeuw (Идеи относительно войны и усилия, направленные
на достижение мира в XI веке), Nimegue, 1912 (Diss. Leyde), содержат много
отсылок к общедоступным источникм, поэтому не нужно удивляться, если в
моем тексте встречаются цитаты без отсылки на эти источники.
(362) На юге полуострова «Божьи перемирия» были введены папой-фран­
цузом Урбаном II и нормандскими баронами: Jamison, в Papers of the British
School at Rome, 1913, стр. 240.
(363) Histoire de Languedoc, т. V, col. 15.
(364) R. Busquet в Les Bouches-du-Rhone, Encyclopedie departementale. Пер­
вая часть, т. II. Antiquite et moyen age, 1924. стр. 563.
(365) SS., т. XXIII, стр 361. Ср. Frensdorff в Nachr. vonderKgl Gesellsch. zu
Gottingen. Phil.-hist. KL, 1894. Те же перемены произошли в Каталоюш и Арагоне.
(366) См. Книга II, гл. III, ч. V и далее наст. изд.
(367) По свидетельству Конона Лозаннского, налог, собранный по пово­
ду смерти Филиппа Августа, составил 1200 парижских ливров (SS., т. XXIV,
стр. 782). Годовой доход аббатства Святой Женевьевы в Париже по ведомости
церковной десятины в 1246 году: 1810 парижских ливров; Biblioth. Sainte-
Genevieve, ms. 356, стр. 271. Первая цифра кажется нам завышенной, вторая
заниженной. Однако изменение цен между двумя этими датами кажется нам
правдоподобным. Одним словом, контраст производит впечатление.
(368) Richer, IV, 80.
(369) Gestaep. Cameracensium, III, 2, SS.f XVII, стр. 466; ср. HI, 40, стр. 481.
(370) Tardif, Cartons des rots, n° 264.
(371) Esprit des Lois, XXXI, 30.
(372) Lettres, ed. Havet, ne 12 et 37.
(373) Marc Bloch, La vie de S. Edouard le Confesseur par Osbert, в Analecta
Bollandiana, т. XLI, 1923, стр. 22 et 38.
(374) Кроме библиографии (в разделе: « Национальности») см. Lot, Les
derniers carolingiens, стр. 308 и далее. - Lapotre, LEurope et le Saint-Siege, 1895,
стр. 330 и далее. - F. Kern, DieAnfangederfranzdsischenAusdehnungspolitik, 1910,
стр. 124 et s. - M. L. Bulstthiele, Kaiserin Agnes, 1933, стр. 3, n. 3.

458
 Примечания

(375) Abbo, De bello Parisiaco, ed. Pertz, I, ст. 618; П. ст. 344 и 452. -
Ademarde Chabannes, Chronique, ed. Chabanon, стр. 151. - Gesta ep. Leodensium,
II, 26 в SS., т. VII, стр. 204. - Widukind, ed. P. Hirsch, I, 9 и 11; II, 3. -Thietmar
de Mersebourg, ed. R. Holtzmann, V, 12 и 19.
(376) SS., т. VI, стр. 339 и 41-42.
(377) Пролог к Heliand, ed. E. Sievers, стр. З. Выделение королевских вас­
салов Teutisciquam et Langobardi было сделано в итальянском акте 845 (Muratori,
Ant., t. II, col. 971). - Annales Juvavenses maximi, в SS; т. XXX, 2, стр. 738.
(378) Liudprand, Legatio, гл. 7.
(379) Walafrid Strabo, De exordiis, гл. 7, в Capitularia reg. Francorum, т. II,
стр. 481.-Richer, I, 20.
(380) Eudes de Deuil, в SS., т. XXVI, стр. 65.
(381) Ekkehard d'Aura, в SS.t т. VI, стр. 218.
(382) <• Жирар Руссильонский», пер. P. Meyer, § 631; ed. Foerster (Romanische
Studien, V), ст. 9324.
(383) Espfit des Lois, XXX, I. - Voltaire, Fragments sur quelques revolutions
dansVInde, II (ed. Gamier, т. XXIX, стр. 91).
(384) G. Lefebvre, Lespaysans du Nord, 1924, стр. 309.
(385) Например, Е. Lodge, Serfdom in the Pyrenees в Vierteljahrschr. fiir Soz.
und WG„ 1905, стр. 31. - Sanchez-Albonoz, Estampasde la vida en Leon, 2e ed., стр.
86, n. 37. - Perreciot, De Гetat civil des personnes, т. II, 1786, p. 193, n. 9.
(386) Dudon de Saint-Quentin, ed. Lair, Mem. Soc. Antiquaires Normandie,
т. XXIII, 111,43-44(1933).
(387) P. Hevin, Consultations et observations sur la coutume de Bretagne, 1724,
стр. 343.
(388) P.Thomas, Textes historiques sur Lille et le Nord, т. II, 1936, стр. 285 (1385
и 1397); см. стр. 218 (ne 68).
(389) Т. F. Toot, Chapters in the administrative history, т. IV, 1928, стр. 62.
(390) Colbert, Lettres, ed. P. Clement, т. II, стр. XXX. Относительно старин­
ных «обещаний дружбы» см. J. Quicherat, Rodrigue de Villandrando, 1879, p. just.,
ne XIX.
(391) Ch.'Aimond, Histoire de la ville de Varermes, 1925, стр. 50.
(392) Manegold de Lautenbach, в Libelli de lite (Mon. Germ.), т. I, стр. 365. -
Wenrich, Ibid., стр. 289. - Paul de Bemried, Vita Gregorii, гл. 97 в Watterich,
Romanorum pontificum vitae, т. I, стр. 532.
(393) Landr. W, 78, 2. Оспаривается у Zeumer Zeitschrift der Savigny-Stiftung, G.
A. 1914, стр. 68-75; поддерживается Kern, Gottesgnadentum und Widerstandsrecht
im friiheren Mittelatter, 1914.
 БИБЛИОГРАФИЯ

Том I
ФОРМИРОВАНИЕ ОТНОШЕНИЙ ЗАВИСИМОСТИ

Несколько слов относительно библиографии

Библиография по взятой для исследования теме «Феодальное общество»

потребовала бы огромного количества страниц, с одной стороны, а с другой -
стала бы одним из вариантов уже существующих обширных списков, неми­
нуемо неполных. Поэтому, когда речь идет об источниках, я ограничиваюсь
ссылкой на те исчерпывающие описи, которые были сделаны крупными зна­
токами. Исключение в этом томе сделано только для основополагающих юри­
дических документов. Что касается исторических исследований, то по темам,
которых мы едва касаемся в нашем исследовании: менталитет, религиозная
жизнь, литературный уровень, - мы отсылаем нашего читателя к другим то­
мам 1'Evolution deVHumanite (Эволюции человечества), в которых эти пробле­
мы будут рассмотрены. Исключение сделано для нескольких вопросов, кото­
рые привлекли наше особое внимание и вряд ли будут рассматриваться
отдельно в других местах, например, ожидание конца света в 1000 году. Зато
я постарался дать наиболее полный перечень книг по теме «нашествия» и по
теме «социальная структура общества». Этот перечень дополнен уже суще­
ствующими библиографиями. Специалисты, разумеется, обнаружат в моей
библиографии лакуны, часть из них непреднамеренна, другая вполне созна­
тельна: если я не мог достать исследования, то не помещал его в список со
слов других; бывало и по-другому: исследование не казалось мне достойным
запоминания.
Для второго тома, посвященного изучению классов и управлению людь­
ми в эпоху феодализма, составлена своя библиография, касающаяся тех про­
блем, которые затронуты во второй части исследования. И мы сразу отсыла­
ем к этой части библиографии наших читателей по тем вопросам, которые
только затронуты в первом томе и будут изучены во втором.
Библиография классифицирована. Классификация, разумеется, несовер­
шенна. Но какова бы она ни была, с ней удобнее, чем просто с длинным спис­
ком.
Представляем читателям рубрикатор. Внутри каждой рубрики есть свои
подразделения, иногда тематические, иногда просто алфавитные, которые, как
мы надеемся, не затруднят пользования. Если не указано места издания, зна­
чит, книга издана в Париже.

460
 Библиография

Рубрикатор
I. Источники. - 1. Главные описи документов. - 2. Историческая семан­
тика и взаимодействие различных языков. - 3. Историография. - 4. Разбор
литературных источников.
II. Мышление. - 1. Особенности чувств и образа мыслей, нравы; образо­
вание. - 2. Страхи в канун 1-го тысячелетия.
III. Общая история. - 1. Европа. - 2. История отдельных королевств.
IV. Юридическая и политическая структура. - 1. Основные юридичес­
кие источники. - 2. Главные исследования, посвященные истории права и со­
циальных институтов. - 3. Юридическое мышление и обучение праву. - 4. По­
литические идеи.
V. Последние нашествия. - 1.Общие работы. - 2. Сарацины в Альпах и
Италии. - 3. Венгры. - 4. Скандинавы и их вторжения. - 5. Изменения на
Севере. - 6. Следы и последствия оседлости скандинавов.
VI. Кровные узы.- 1.Общие работы, правовая солидарность. - 2. Род как
экономическое сообщество.
VII. Феодальные институты. - 1. Общие работы, истоки франкского
феодализма. - 2. Исследования по странам и провинциям. - 3. Дружина, вас­
салитет, оммаж. - 4. Бенефиций, феод и аллод. - 5. Феодальное право. - 6. Мно­
гочисленные сеньоры и абсолютный оммаж.
VIII.Феодальный строй как военный институт. - 1. Общие работы по
военному искусству и вооружению. - 2. Кавалерия и ее вооружение. - 3. Во­
енная служба по обязанности и за деньги. - 4.3амок.
IX. Зависимость в низших классах.
X. Страны без феодального строя.-1. Сардиния. - 2. Немецкие про­
винции на берегу Северного моря.

I. Источники
§ 1. Главные описи документов (кроме литературных произведений на раз­
говорном языке)
Potthast (August), Bibliotheca historien medii aevi, 2 vol., Berlin, 1875-96.
Manitius (*Max.), Geschichte der lateinischen Literatur dis Mittelalters, 3 vol.
Munich, 1911-1931 (Handbuch der Klassischen Altertumswissenschaft, herausgg. von
I. Muller.
Ueberweg (Friedrich), Grundriss der Geschichte der Philosophic, t. II, IIе ed., Berlin,
1928.
Bibliotheca hagiographica latina antiquae et mediae aetatis, 2 vol. et 1 vol. de
supplement, Bruxelles, 1898-1911.
Dahlmann-Waitz, Quellenkunde der deutschen Geschichte, 9e ed., Leipzig, 2 vol.,
1931-32.
Jacob (Karl), Quellenkunde der deutschen Geschichte im Mittelalter, Berlin, 1917
(Sammlung Goschen).
Jansen (M), et Schmitz-Kallenberg (L.), Historiographie und Que lien der deutschen
Geschichte bis 1500, 2C edit., Leipzig, 1914 (A. Meister, Grundriss, I, 7).
Vildhaut (H.), Handbuch der Quellenkunde zur deutschen Ceschichte bis zum
Ausgange der Staufer, 2C ed., 2 vol., Werl, 1906-09.

461
 Библиография

Wattenbach (W.), Deutschlands Geschichtsquellen in Mittelalter bis zur Mitte des

dreizehnten Jahrhunderts, t.1, 7e ed., Berlin, 1904, t. II, 6' ed., Berlin, 1874.
Wattenbach (W.) et Holtzmann (R.), Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter.
Deutsche Kaiserzeit, 1.1, fasc. 1, Berlin, 1938.
Gross (Charles), The sources and literature of English history from the earliest
times to about 1485, 2e ed., Londres, 1915.
Pirenne (Henri), Bibliographic de Vhistoire de Belgique, 3e ed., Bruxelles, 1931.
Ballester (Rafael), Fuentes narrativas de la historia de Espana durante la Edad
Media, Palma, 1912.
Ballester (Rafael), Bibliografia de la historia de Espana, Gerone, 1921.
Molinier (Auguste), Les sources de Vhistoire de France des origines aux guerres
d'ltalie, 6 vol., 1901-1906.
Egidi (Pietro), La storia medievale, Rome, 1922.
Oesterley (H.), Wegweiser durch die Literatur der Urkunden-Sammlung, 2 vol.,
Berlin, 1886.
Stein (Henri), Bibliographic generale des cartulaires francais ou relatifs a Vhistoire
de France, 1907.

§ 2. Историческая семантика и взаимодействие различных языков

Arnaldi (Fr.), Latinitatis Italicae medii aevi inde ab A. CDLXXVI usque ad
A. MDXX1I lexicon imperfectum dans Archicum latinitatis medii aevi, t. X, 1936.
Baxter (J.-H.), etc. Medieval latin word-list from British and Irish sources, Oxford,
1934.
Diefenbach (L.), Glossarium latino-germanicum mediae et infimae latinitatis,
Francfurt, 1857. Noimm Glossarium, Francfurt, 1867.
Du Cange, Glossarium mediae et infimae latinitatis. Ed. Henschel, 7 vol., 1830—
50. Reimpression, Niort, 1883-1887.
Habel (E.), Mittellateinisches Glossar, Paderborn, 1931.
Meyer-Lubke (W.), Romanisches Etymologisches Worterbuch, 3e ed., Heidelberg,
1935.
Kluge (Friedrich), Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache, IIе ed.,
Berlin, 1934.
Murray (J. A. H.), The Oxford English dictionary. Oxford, 1888-1928.
Bloch (Oscar) в сотрудничестве с W. von Wartburg, Dictionnaire etymologique
de la langue francaise, 1932.
Gamillscheg (E.), Etymologisches Worterbuch der franzosischen Sprache,
Heidelberg, 1928.
Wartburg (W. von), Franzosisches etymologisches Worterbuch, 1928 et suiv.
Brunei (CI.), Le latin des chartes в Revue des etudes latines, 1925.
Heck (Philippe), Uebersetzungsprobleme imfruheren Mittelalter, Tubingue, 1931.
Hegel (Karl), Lateinische Worter und deutsche Begriffe в Neues Archie der
Gesellschaft fur altere deutsche Ceschichtskunde, 1893.
Ogle (M.-B.), Some aspects of mediaeval latin style в Speculum, 1926.
Strecker (Karl), Introduction a Vetude du latin medieval, пер. Р. van de Woestijne,
Gand, 1933.
Traube (L.), Die lateinische Sprache des Mittelalters в Traube, Vorlesungen und
Abhandlungen, t. II, Munich, 1911.
Brunei (CI.), Les premiers exemples de Vemploi du provencal в Romania, 1922.

462
 Библиография

Merkel (Felix), Das Aufkommen der deutschen Sprache in den stadtischen Kanzleien
des ausgehenden Mittelalters, Leipzig, 1930 (Beitrdge zur Kulturgeschichte des
Mittelalters, 45).
Nelis (H.), Les plus anciennes chartes enflamand в Melanges d'histoire offerts a
H. Pirenne, Bruxelles, 1926, t. I.
Obreen (H.), Introduction de la langue vulgaire dans les documents diplomatiques
en Belgique et dans les Pays-Bas в Revue beige de philologie, 1935.
Vancsa (Max), Das erste Auftreten der deutschen Sprache in den Urkunden, Leipzig,
1895 (Preisschriften gekront... von derfurstlich Jablonowskischen Gesellschaft, histor-
nationalbkonom. Section XXX).

§ 3. Историография
Balzani (Ugo), Le cronache italiane nel medio evo, 2e ed.. Milan, 1900.
Gilson (E.)t Le moyen age etVhistoire в Gilson, L esprit de la philosophic medievale,
t. II, 1932.
Heisio (Karl), Die Oeschichtsmetaphysik des Rolandliedes und Hire Vorgeschichte
в Zeitschift fur romanische Philologie, t. LV, 1935.
Lehmann (Paul), Das literarische Bild Karls des Grossen, vomehmlich im
lateinischen Schrifttum des Mittelalters в Sitzungsber. der baverischen Akad.: Phii-
hist. KL; 1934.
Poole (R.-L.), Chronicles and annals: a brief outline of their origin and growth.
Oxford, 1926.
Schmidun (Joseph), Die geschichtsphilosophische und kirchenpolitische
Weltanschauung Ottos von Freising. Ein Beitrag zur mittelalterlichen Geistesgeschicht
Fribourg-en-Brisgau, 1906 (Studien und Darstellungen aus dem Gebiete der Geschichte,
hgg. von H. Grauert, IV, 2-3).
Sporl (Johannes), Grundformen hochmittelalterlicher Geschichtsanschauung,
Munich, 1935.

§ 4. Разбор литературных источников.

Acher (Jean), Les archa'ismes apparents dans la Chanson de «Raoul de Cambrai»
в Revue des langues romanes, 1907.
Falk (J.), Etude sociale sur les chansons de geste, Nykoping, 1879.
Kalbflfisch, Die Realien im altfranzbsischen Epos «Raoul de Cambrai». Giessen.
1897 (Wissenschaftliche Beilage zum Jahresbericht des Grh. Realgymnasiums).
Meyer (Fritz), Die Stande, ihr Leben und Treiben dargestellt nach den altfr. Artus-
und Abenteuerromaneu, Marbourg, 1892 (Ausg. und Abh. aus dem Gebiete der roman.
Philologie, 89).
Tamassia (G.), // diritto nelV epica francese dei secoli XII e XIII в Revistd italiana
per le scienze giuridiche, t. I, 1886.

II. Мышление
§ 1. Особенности чувств и образа мыслен, нравы, образование. (Библио­
графия очень общая, особенно относительно образования, но упомянутые ра­
боты обладают списками и более старых, и более основательных исследова­
ний).
Beszard (L.), Les larmes dans Гёрорёе. Halle, 1903.

463
 Библиография

Bilfinger, Die mittelalterlichen Horen und die modernen Stunde, Stuttgart, 1892.
Dobiache-Rodjesvensky, Les poesies des Goliards, 1931.
Dresdner (Albert), Kultur- und Sittengeschichte der italienischen Geistlichkeit im
10. und 11. Jahrhundert, Breslau, 1910.
Eicken (Heinrich V.), Geschichte und System der mittelalterlichen Weltanschauung,
Stuttgart, 1887.
Galbraith (V. H.), The literacy of the medieval English kings, в Proceedings of the
British Academy, 1935.
Ghellinck (J. de). Le mouvement theologique du Xlle siecle, 1914.
Glory (A.) et Ungerer (Th.), L'adolescent au cadran solaire de la cathidrale de
Strasbourg, в Archives alsaciennes d'histoire de Vart, 1932.
Haskins (Ch. H.), The renaissance of the twelfth century, Cambridge (Mass.), 1927.
Hofmeister (Ad.), Puer, iuvenis, senex: zum Verstandnis der mittelalterlichen
Altersbezeichnungen dans Papstum und Kaisertum... Forsch. P. Kehr dargebr., 1926.
Irsay (St. d*). Histoire des universites franqaises et etrangeres, 1.1, 1933.
Jacobius (Helene), Die Erziehung des Edelfrauleins im alten Frankreich nach
Dichtungen des XII., XIII. und XIV. Jahrhunderts, Halle, 1908 (Beihefte zur Zeitsch
fiir romanische Philologie, XVI).
Limmer (Rod.), Bildungszustande und Bildungsideen des 13. Jahrhunderts, Munich,
1928.
Pare (G.), Brunet (A.), Tremblay (P.), La renaissance du Xlle siecle: les ecoles et
Venseignement, 1933 (Publications de Vlnstitut dfetudes medievales d'Ottawa, 3).
Rashdall (H.), The Universities ofEurope in the middle ages, 2е ed. par F. M. Powicke
и А. В. Emden, 3 vol., Oxford, 1936.
Sass (Johann), Zur Kultur- und Sittengeschichte der sachsischen Kaiserzeit, Berlin,
1892.
Sussmilch (Hans), Die Lateinische Vagantenpoesie des 12. und 13. Jahrhunderts
als Kultiirerscheinung, Leipzig, 1917 (Beitrdge zur Kulturgesch. des Mittelalters und
der Renaissance, 25).

§ 2. Страхи в канун 1-го тысячелетия

Burr (G. L.), The year 1000 в American Histor. Review, 1900-01.
Eicken (H. von), Die Legende von der Erwartung des Weltuntergangs und der
Wiederkehr Christi im Jahre 1000 dans Forschungen zur deutschen Gesch.; t. ХХШ,
1883.
Ermini (Filippo), La fine del mondo nelV anno mille e il pensiero di Odone di
Cluny dans Studien zur lateinischen Dichtung des Mittelalters, Ehrengabefur K. Strecker
Dresde, 1931 (Schriftenreihe der Histor. Vierteljahrschrift, 1).
Grund (Karl), Die Anschauungen des Radulfus Glaber in seinen Historien:
Greifswald, 1910.
Orsi (P.), L'anno mille в Rivista storica italiana, IV, 1887.
Plaine (dom Francois), Les pretendues terreurs de Van mille в Revue des questions
historiques, t. XIII, 1873.
Wadstein (Ernst), Die eschatologische Ideengruppe: Antichrist- Weltsabbat-
Weltende und Weltgericht, Leipzig, 1896.

464
 Библиография

III. Общая история

§ 1. Европа
Barbagallo (Corrado), П medio evo, Turin, 1935.
Calmette (Joseph), Le monde feodal, s. d. (Clio, 4).
Tlie Cambridge Medieval history, 8 vol., Cambridge, 1911-1936.
Cartellieri (Alexander), Weltgeschichte als Machtgeschichte: 382-911. Die Zeit der
Reichsgriindungen. - Die Weltstellung des deutschen Reiches, 911-1047, 2 vol., Munich,
1927 et 1932.
East (Gordon), A historical geography of Europe, Londres, 1935.
Glotz (G.), Histoire generate: Histoire du moyen dge, 1.1, Les destinies de I 'Empire
en Occident, par F Lot, Chr. Pfister, F L. Ganshof, 1928-1935 - T. II. L Europe
occidentale de 888 a 1125, par A. Fliche, 1930. - T. IV, 2, Lessor des Etats d'Occident,
par Ch. Petit-Dutaillis et P. Guinard, 1937.
Haskins (Ch. H.), 77?* Normans in European history, Boston, 1915.
Pirenne (Henri), Histoire de VEurope, des invasions au XVIе siecle, 1936.
Volpe (G.), // medio evo, Florence [1926].

§ 2. История отдельных королевств (Работы, касающиеся провинций, со­

браны в библиографии следующего тома вместе с исследованиями по исто­
рии территориальных герцогств)
Gebhardt (Bruno), Handbuch der deutschen Geschichte, 1.1,7e ed., Stuttgart, 1930.
Jahrbticher der deutschen Geschichte, Berlin, depuis 1862 (относительно дета­
лей см. Dahlmann-Waitz, p. 640).
Натре (Karl), Herrschergestalten des deutschen Mittelalters, Leipzig [1927].
Lamprecht (Karl), Deutsche Geschichte, t. II et III, Berlin, 1892-93.
Biihler (Johannes), Deutsche Geschichte. Urzeit, Bauerntum und Aristocratie bis
urn 1100, Berlin, 1934.
Manitius (Max.), Deutsche Geschichte unterden sachsischen undsalischen Kaisern,
Stuttgart, 1889.
Cartellieri (Al.), Kaiser Otto 11 в Beitrage zur thiiringischen und sachsischen
Geschichte, Festschrift fur O. Dobenecker, 1929.
Cartellieri (Al.), Otto III, Kaiser der Romer в Judeich-Festschrift, 1929.
Ter Braak (Menno), Kaiser Otto III, Amsterdam, 1928.
Натре (Karl), Deutsche Kaiser geschichte in der Zeit der Salier und Staufer, 3e
ed., Leipzig.
Hunt (W.) et Poole (R. L.), The political history of England, t. I, To 1066, par
Th. Hodgkin, Londres, 1920; t. II, 1066-1216, par G. B. Adams, 1905; t. Ш, 1216-
1377, par T. F Tour, 1905.
Oman (C.-W. C), A history of England, t. I, Before the Norman Conquest, par
C. W. Oman, Londres, 1910; t. II, Under the Normans and Angevins, par H. W. C.
Davis, 1905.
Ramsay (J. H.), The foundations of England С. В. С. 55, A. D. 115 f) 2 vol.,
Londres, 1890. - Tlie Angevin Empire, 1154-1216, 1903. - The dawn of the constitution,
1908.
Hodgkin (R. H.), A history of the Anglo-Saxons, 2 vol. Oxford, 1935.
Lees (B. A.), Alfred the Great, Londres, 1915.
Plummer (Charles), The life and time of Alfred the Great, Oxford, 1902.

465
 Библиография

Larson (L. M.), Canute the Great, New York, 1912.

Stenton (F. M.), William the Conqueror and the rule of the Noimans, Londres,
1908.
Norgate (K.), Richard the Lion Heart, Londres, 1924.
Pirenne (Henri), Histoire de Belgique, t.1, 3e ed., Bruxelles, 1929.
Poupardin (Rene), Le royaume de Bourgogne (888-1038), 1907 (Biblioth. Ec. Hautes
Etudes, Se. histor. 163).
Altamira (R.), Historia de Espana у de la civilizacion espanola, t. 1 et II, 4e ed.,
Barcelone, 1928-29.
Ballesteros у Beretta (Antonio), Historia de Espania у su influencia en la historia
universal t. II, Barcelone, 1920.
Angles, Folch I Torres, Lauer (Ph.), d'Olwer (Nicolau), Puig I Cadafalch, La
Catalogue a Vepoque minane, Paris, 1932 (Universite de Paris, Bibliotheque d'art Catalan, П).
Lavisse (E.), Histoire de France, t. II, 1 (C. Bayet, С Pfister, A. Kleinclausz (E.); t.
II, 2 et Ш, 1 (A. Luchaire); t. Ill, 2 (Cli.-V. Langlois), 1901-1903.
Kalckstein (K. von), Geschichte des Franzosischcn Konigtums unter den ersten
Kapetingern, I. Der Kampf dur Robertmern and Karolingern, Leipzig, 1877.
Favre (E.), Eudes, comte de Paris et roi de France, 1893 (Bibliotheque Ec. Hautes
Etudes, Sc. histor., 99).
Eckel (A.), Charles le Simple, 1899 Bibliotheque Ec. Hautes Etudes, Sc. histor., 124
Lauer (Ph.), Robert I" et Raoul de Bourgogne, 1910.
Lauer (Ph.), Le regne de Louis IV d'Outre-Mer, 1900 (Bibliotheque Ec. Hautes
Etudes, Sc. histor., 127).
Lot (Ferdinand), Les derniers Carolingiens, 1891 (Bibliotheque Ec. Hautes Etudes,
Sc. histor., 87).
Lot (Ferdinand), Etudes sur le regne de Hugues Capot, 1903 (Bibliotheque Ec.
Hautes Etudes, Sc. histor., n° 147).
Pfister (C), Etudes sur le regne de Robert le Pieux, 1885 (Bibliotheque Ec. Hautes
Etudes, Sc. histor., 64).
Fliche (Augustin), Le regne de Philippe Vr, 1912.
Luchaire (Achille), Louis VI le Gros. 1890.
Cartellieri (Al.), Philipp II August, Leipzig, 1899-1922.
Petit-Dutaillis (Ch.), Etude sur la vie et le regne de Louis VIII, 1894.
Caspar (Erich), Roger II (1101-1154) und die Griindung der normannisch-sicilischen
Monarchie, Innsbruck, 1904.
Chalandon (R), Histoire de la domination normande en Italie et en Sicile, 2 vol.,
1907.
Monti (G. M.), // mezzogiorno d'Italia net medio evo, Bari, 1930.
Pontieri (E.), Leicht (P. S.) etc., // regno normanno. Milan, 1932.
Poupardin (R.), Le royaume de Provence sous les Carolingiens, 1901 (Biblioth. Ec.
Hautes Etudes, Sc. histor. 131).
Parisot (R.), Le royaume de Lorraine sous les Carolingiens (843-923), 1899.

IV. Юридическая и политическая структура

§ 1. Основные юридические источники
Capitularia regum Francorum, ed. A. Boretius et V. Krause, Hanovre, 1883-1897
(Mon. Germ., in-4°).

466
 Библиография

FormulaememwingicietKaroliniaevi, ed. K. Zeumer, Hanovre, 1886 (Мои. Germ.;

in-4°).
Sachsenspiegel, ed. K. A. Eckhardt, Hanovre, 1933 (Mon. Germ.; Fontes iuris
germanici. Nova series).
Attenborough (F. L.), The laws of the earliest English Kings, Cambridge, 1922.
Liebermann (F), Die Gesetze der Angelsachsen, 3 vol.. Halle, 1903-1916 (содер­
жит также судебники эпохи норманнов и ценный исторический указатель. От­
сылки на англосаксонские законы даны ниже по именам королей, отсылки на
судебники по их названиям).
Robertson (A. J.), The laws of the kings of England from Edmund to Henry I,
Cambridge, 1925.
Bracton, De legibus et consuetudinibus Angliae, ed. G.-E. Woodbine, 2 vol., New-
Haven (U. S.) 1915-1932 (Yale Hist. Publ. Ms. Ill); ed. Twiss, 6. vol., Londres, 1878-
83 (Rolls Series).
Glanvill, De legibus et consuetudinibus regni Angliae, ed. G. E. Woodbine, New-
Haven (U. S.), 1932 (Yale Historical Publications, Manuscripts, XIII).
Le Conseil de Pierre de Fontaines, 66. A.-J. Marnier, 1886.
Les Etablissements de Saint Louis, ed. P. Viollet, 4 vol., 1881-1886 (Soc. de VHist.
de France).
Fourgous (J.), et Bezin (G. de). Les Fors de Bigarre, Bagneres, 1901 (Travaux sur
Vhistoire du droit meridional, fasc. 1).
Philippe de Beaumanoir, Coutumes de Beauvaisis, ed. A. Salmon, 2 vol., 1899-
1900 (Coll. de textes pour servir а Г etude... de Г hist.).
Tardif (Joseph), Coutumiers de Normandie, 2 vol., Rouen, 1881-1903.
Munoz Romero (Т.), Coleccion defueros municipales у cartaspueblas de los reinos
de Castillo, Leon, Corona de Aragon у Navarra, 1.1, Madrid, 1847.
Usatges de Barcelona, editats amb una introduccio per R. d'Abadal i Vinyals i
F. Vails Taberner, Barcelone, 1913 (Textes de dret catala, I).
Acher (Jean), Notes sur le droit savant au moyen age dans Nouvelle Revue historique
du droit, 1906 (traite des hommages de J. de Blanot).
Guillaume Durand. Speculum judiciale. (Текст, созданный между 1271 и
1276 гг., неоднократно издавался).
Lehmann (Karl), Das Langobardische Lehnrecht (Handschriften, Textentwicklung,
altester Text und Vulgattext nebst den capitula extraordinaria), Gottingen, 1896.
/ Seckel (Em.), Uber neuere Editionen juristischer Schriften des Mittelalters в
Zeitschrift der Savigny Stiftung, G. A, 1900 (o Summae feudorum ХШ века).

§ 2. Главные исследования, посвященные истории права и социальных

институтов
Mayer (Ernst), Mittelalterliche Verfassunsgsgeschichte: deutsche undfranzosische
Geschichte vom 9. bis zum 14. Jahrhundert, 2 vol., Leipzig, 1899.
Below (Georg. v.), Der deutsche Staat des Mittelalters, 1.1, Leipzig, 1914.
Below (Georg v.), Vom Mittelalter zur Neuzeit, Leipzig, 1924 (Wissenschaft und
Bildung, 198).
Brunner (Heinrich), Deutsche Rechtsgeschichte, 2 vol., 2e ed., Leipzig, 1906 et
1928.
Keutgen (F), Der deutsche Staat des Mittelalters, Iena, 1918.
Meyer (Walter), Das Werk des Kanzlers Gislebert von Mons besonders als
verfassungsgeschichtliche Quelle betrachtet, Konigsberg, 1888.

467
 Библиография

Schroder (R.), Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte, 6 ed., Leipzig, 1919-

1922.
Waitz (G.), Deutsche Verfassungsgeschichte, t. 1 в VI en 2e ed., Berlin, 1880-
1896; t. VU et VIH, Kiel, 1876-78.
Chadwick (H. M), Tlie origin of the English nation, Cambridge, 1924.
Chadwick (H.-M.), Studies in Anglo-Saxon Institutions, Cambridge, 1905.
Holdsworth (W. S.), A history of English law, t. I, П et III, 3e ed., Londres, 1923.
Jolliffe (J. E. A.), The constitutional history of medieval England, Londres, 1937.
Maitland (F. W.), Domesday Book and Beyond, Cambridge, 1921.
Pollock (Frederick) et Maitland (F. W.), The history of English law before the time
of Edward I, 2 vol., Cambridge, 1898.
Pollock (F), The land laws, 3e ed., Londres, 1896.
Stubbs (William), Histoire constitutionnelle de VAngleterre, пер. Ch. Petit-Dutaillis
и G. Lefebvre, 3 vol., 1907-1927 (с отсылками к справочной литературе, сделан­
ными переводчиком).
Vinogradoff (P.), English society in the eleventh century. Oxford, 1908.
Gama-Barros (H. da), Historia da administracao publico em Portugal nos seculos
XII a XV, 2 vol., Lisbonne, 1885-96 (много сведений по Леону и Кастилии).
Mayer (Ernst), Historia de las instituciones sociales ypoliticas de Espana у Portugal
durante los sighs Va XIV, 2 vol., Madrid, 1925-26.
Riaza (Roman) et Gallo (Alfonso Garcia), Manual de historia del derecho espahol,
Madrid, 1935.
Sanchez-Albornoz (CI.), Conferencias en la Argentina в Anuario de historia del
derecho espanol, 1933.
Sanchez-Albornoz (CI.), La potestad real у los seiiorios en Asturias, Ledn у Castillo
dans Revista de Archivas, 3e serie, XXXI, 1914.
Besnier (Robert), La coutume de Normandie. Histoire externe, 1935.
Chenon (Emile), Histoire generale du droit francais public etprivi, 2 vol., 1926-
1929.
Esmein (A.), Cours elementaire d'histoire du droit francais, 14e ed., 1921.
Flach (J.), Les origines de Vancienne France, 4 vol., 1886-1917.
Fustel de Coulanges, Histoire des institutions politiques de Vancienne France, 6
vol., 1888-1892.
Haskins (Ch. H.), Norman institutions, Cambridge (Mass.), 1918 (Harvard Historical
Studies, XXIV). Kiener (Fritz), Verfassungsgeschichte der Provence seit der
Ostgothenherrschaft bis zur Errichtung der Konsulate (610-1200), Leipzig, 1900.
Luchaire (Achille), Manuel des institutions francaises. Periode des Capitiens directs,
1892.
Olivier-Martin, Histoire de la coutume de la prevote et vicomte de Paris, 3 vol.,
1922-1930.
Roge (Pierre), Les anciensfors de Beam, Toulouse, 1907.
Viollet (Paul), Histoire des institutions politiques et administratives de la France,
3 vol. 1890-1903.
Besta (E.), Fonti, legislazione e scienza giuridicha dellea caduta delVimpero romand
al sec. VX°, Milan, 1923 (Storia del diritto italiano... di P. Giudice).
Ficker (J.), Forschungen zurReichs- und Rechtsgeschichte Italiens, 4 vol., Innsbruck,
1868-74.
Leicht (P. S.), Ricerche sut diritto privato nei documentipreirneriani, 2 vol., Rome,
1914-1922.

468
 Библиография

Mayer (Ernst), Italienische Verfassungsgeschichte von der Gothenzeit zur

Zunftherrschaft, 2 vol., Leipzig, 1900.
Salvioli (G.), Storia del diritto italiano, 8e ed., Turin, 1921.
Solmi (A.), Storia del diritto italiano, 3e ed.. Milan, 1930.
Jamison (E.), The Norman administration of Apulia and Capua в Papers of the
British School at Rome, VI, 1913.
Niese (Hans), Die Gesetzgebung der twrmannischen Dynastie im regnum Siciliae,
Halle, 1910.

§ 3. Юридическое мышление и обучение праву

Chenon (E.), Le droit romain a la Curia regis в Melanges Fitting, 1.1, Montpellier,
1907 (Резюме J. Acher, Reo. generale de droit, XXXII. 1908).
Besta (E.), Uopira d'Irncrio, Turin, 1910.
Brie (S.), DieLehre vom Cewohnheitsrecht, I: Geschichtliche Grundlegung, Breslau,
1899.
Chiappelli (L.), Recherches surVetat des etudes de droit romain en Toscane au Xle
siecle dans Nouv. Revue histor. de droit, 1896.
Conrat (Max), Die Quellen und Literatur des Romischen Rechts im friiheren
Mittelalter, Leipzig, 1891.
Flach (J.), Etudes critiques sur Vhistoire du droit romain au moyen dge, 1890.
Fournier (P.), L'Eglise et le droit romain au XIIIe siecle в Nouv. Revue historique
de droit, 1890.
Garaud (Marcel), Le droit romain dans les chartes poitevines du IXe au Xle siecle
в Bull, de la Soc. des Antiquaires de VOuest, 1925.
Goetz (W.), Das Wiederaufleben des romischen Rechts im 12. Jahrhundert в Archiv
fur Kulturgeschichte, 1912.
Meynial (E.), Note sur la formation de la theorie du domaine divise... du, XIV au
XIV siecle в Melanges Fitting, t. II, Montpellier, 1908.
Meynial (E.), Remarques sur la reaction populaire contre I 'invasion du droit romain
en France aux XIle et XIIIe siecles в Melanges Chabaneau, Erlangen, 1907.
Olivier-Martin (Fr.), Le roi de France et les mauvaises coutumes в Zeitschrift der
Savigny Stiftung, G. A., 1938.
Vinogradoff (P.), Roman Law in medieval Europe, 2e ed.. Oxford, 1929.
/ Wehrle (R.), De la coutume dans le droit canonique, 1928.

§ 4. Политические идеи
Carlyle (R. W. et A. J.), A history of medieval political theory in the West, t. 1 a III,
Londres, 1903-1915.
Dempf (Alois), Sacrum imperium: Geschichts- und Staatsphilosophie des
Mittelalters und der politischen Renaissance, Munich, 1929.
Kern (Fritz), Recht und Verfassung in Mittelalter в Historische Zeitschrift, 1919.

V. Последние нашествия
§ 1. Общие работы
Lot (Ferdinand), Les invasions barbares et le peuplement de ГEurope: introduction
a Vintelligence des derniers traites de paix, 2 vol., 1937.

469
 Библиография

§ 2. Сарацины в Альпах и Италии (см. также Poupardin, p. 645)

Duprat (Eug.), Les Sarrasins en Provence в Les Bouches-de-Rhone.
Encyclopedie departementale, 1924.
Latouche (R.), Les idees actuelles sur les Sarrasins dans les Alpes в Revue de
geographie alpine, 1931.
Patrucco (Carlo E.), J Sarraceni nelle Alpi Occidentali в Biblioteca della Societa
storica subalpina, t. ХХХП, 1908.
Vehse (O.), Das Biindnis gegen die Sarazenen vom Jahre 915 в Quellen und Forsch.
ans italienischen Archives t. XIX, 1927.

§ 3. Венгры
Budinger (Max), Osterreichische Geschichte bis zum Ausgange des dreizehnten
Jahrhunderts, t.1, Leipzig, 1858.
Саго (G.), Der Ungarntribut unter Heinrich I. в Mitteilungen des Institutsfiir osterr.
Geschichtsforschung, t. XX, 1899.
Darko (E.), Influences touraniennes sur revolution de Vart militaire des Grecs,
des Romains et des Byzantins в Byzantion, 1935 et 1937.
Jokay (Z.), Die ungarische Ortsnamenforschung в Zeitschrift fiir
Ortsnamenforschung, 1935.
Kaindl (R. F.), Beitrdge zur alteren ungarischen Geschichte, Vienne, 1893.
Ltittich (Rudolph), Ungarnziige in Europa im 10. Jahrhundert, Berlin, 1910
(Ebering's Histor. Studien, 74).
Macartney (C. A.), The Magyars in the ninth century, Cambridge, 1930 (Резюме:
G. Moravsik, в Byzantinische Zeitschrift. 1933).
Marczali (Heinrich), Ungarns Geschichtsquellen im Zeitalter der Arpaden, Berlin,
1882.
Marquart (J.), Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge, Leipzig, 1903.
Sauvageot (A.), L'origine dupeuple hongrois в Revue des etudes hongroises, t. II,
1924.
Schonebaum (Herbert), Die Kenntnis der byzantinischen Geschichstsschreiber von
der altesten Geschichte der Ungarn vor der Landnahme, Berlin, 1922.
Sebestyen (Charles С S.), Varc et la fleche des Hongrois в Nouvelle Revue de
Hongrie, т. LI, 1934.
Steinacker (Harold), Uber Stand und Aufgabe der ungarischen
Verfassungsgeschichte dans Mitteilungen des Institutsfiir osterr. Geschichtsforschung,
т. XVIII, 1907.
Szinnyei, Die Herkunft der Ungarn, Hire Sprache und Urkultur, 2° ed., Berlin,
1923.
Zichy (Etienne), L'origine dupeuple hongrois в Revue des etudes hongroises, 1.1,
1923.

§ 4. Скандинавы и их нашествия
Arbman (Holger) et Stenberger (Marten), Vikingar i Vasserled (Викинги на до­
рогах Запада), Stockholm, 1935.
Bugge (Alexander), The Norse settlements in the British Islands в Transactions of
the Royal Historical Society, 1921.

470
 Библиография

Bugge (Alexander), Die Wikinger: Bilder ans der nordischen Vergangenheit. Halle,
1906.
Clapham (H. J.), The horsing of the Danes в English Historical Review, 1910.
Collingwood (W. G.), Scandinavian Britain, Londres, 1908.
Curtis (E.), The English and Ostmen in Ireland в English Historical Review, 1908.
Darlington (R. R.), The last phase of Anglo-Saxon history в History, 1937.
Falk (H.), Altnordisches Seewesen в Wdrter und Sachen, т. IV, 1912.
Garaud (Marcel), Les invasions des Normands en Poitou et leurs consequences в
Rev. historique, t. CLXXX, 1937.
Gosses (I. H.), Deensche Heerschappijen in Friesland gedurende den Noorman-
nentijd dans Mededeelingen der koninklijke Akademie van Wetenschappen, Afd. Let-
terkunde, Deel 56, Serie B, 1923.
Hofmeister (A.), Ein angeblicher Normannenzug ins Mittelmeer um S23 в
Historische Aufsatze K. Zeumer dargebracht, Weimar, 1909.
Jacobsen (Lis), Les Vikings suivant les inscriptions runiques du Danemark в Revue
Historique, т. CLVIII, 1938.
Joranson (Einar), The Danegeld m France, Rock-Island, 1923 (Augustana Library
Publ., 10).
Kendrick (T. D.), A history of the Vikings, Londres, 1930.
Lot (R), La grande invasion normande de 856-862, в Bibliotheque de VEcole des
Chartes, 1908.
Lot (F.), La Loire, VAquitaine et la Seine de 862 a 866, в Bibliotheque de VEcole
des Chartes, 1915.
Lot (R), Le monastere inconnu pille par les Normands en 845, в Bibliotheque de
VEcole des Chartes, 1909.
Montelius (Oskar), Kulturgeschichte Schwedens von den altesten Zeiten bis zum
elften Jahrhundert, Leipzig, 1906.
Montelius (Oskar), Sverige och Vikingafaderna vdsternt (Швеция и экспеди­
ции викингов на Запад) в Antikvarisk Tidskrift, t. XXI, 2.
Nordenstreng (Rolf), Die Ziige der Wikinger, пер. L. Meyn, Leipzig, 1925.
Oman (Charles W. C), The danish kingdom of York в The Archaeological Journal,
t. XCI, 1934.
Olrik (Axel), Viking Civilization, Londres, 1930.
Paulsen (R), Studien zur Wikingerkultur, Neumunster, 1933.
/Prentout (Henri), Etude critique sur Dudon de Saint-Quentin, 1916.
Prentout (Henri), Essai sur les origines et la formation du duche de Normandie,
Caen,1911.
Shetelig (Haakon), Les origines des invasions des Normands (Bergens Museums
Arbog, Historisk-antikvarisk rekke, nr. 1).
Shetelig (Haakon), Prehistoire de la Norvege, Oslo, 1926 (Instituttel for
sammenlignende Kulturforskning, Serie A, t. V).
Steenstrup (J.), Normandiets Historie under de syv forste Hertuger 911-1066 (c
резюме по-французски) в Memoires de VAcademie royale des sciences et des lettres
de Danemark, T Serie, Sections des Lettres, m. V, n° 1, 1925.
Steenstrup (J.), Normannerne, 4 vol., Copenhague, 1876-1882 (Том I был час­
тично переведен под названием «Первоначальные исследования истории нор­
маннов» в Bullet. Soc. Antiquaires Normandie, т. V et a part, 1881).
Van der Linden, Les Normands a Loavain в Revue historique, m. CXXIV, 1917.

471
 Библиография

Vogel (W.), Die Normannen und das frankische Reich bis zur Griindung der
Normandie (799-911), Heidelberg, 1906.
Vogel (Walther), Handelsverkehr, Stddtewesen und Staatenbildung in Nordeuropa
imfruheren Mittelalter в Zeitschrift der Gesellschaft fur Erdkunde zu Berlin, 1931.
Vogel (Walther), Wik-Orte und Wikinger: eine Studie zu den Anfdngen des
germanischen Stadtewesens в Hansische Geschichtsblatter, 1935.
Wadstein, Le mot viking, в Melanges dephilologie qfferts a M. Johan Vising, 1925.

§ 5. Изменения на Севере
Johnson (E. N.), Adalbert of Hamburg-Bremen в Speculum, 1934.
Maurer (Konrad), Die Bekehrung des norwegischen Stammes zum Christentum,
2 vol., Munich, 1855-1856.
Moreau (E. de), Saint Anschaire, Louvain, 1930.
Schmeidler (В.), Hamburg-Bremen und Nordwest-Europa von 9. bis 11. Jahrh.;
Leipzig, 1918.

§ 6. Следы и последствия оседлости скандинавов

Anderson (Olaf S.), The English hundred-names, Lund, 1934.
Brondal (Viggo), Le normand et la langue des Vikings в Normannia, 1930.
Ekwall (E.), How long did the Scandinavian language survive in England в
A grammatical miscellany offered to O. Jespersen, Copenhague, 1930.
Ekwall (E.), Scandinavians and Celts in the North-West of England, Lund, 1918
(Lunds Universitets Arsskrift, N. F, Afd. 1, Bd. 14).
Ekwall (E.), The Scandinavian element в A. Mawer et F. W. Stenton, Introduction
to the survey of English Place-Names, Part. I, Cambridge, 1929.
Ekwall (E.), The Scandinavian element в H. C. Darby, A historical geography of
England, Cambridge, 1936.
Emanuelli, La colonisation normande dans le departement de la Manche в Revue
de Cherbourg, 1907 и далее.
Jespersen (О.), Growth and structure of the English language, 7e ed., Leipzig,
1933.
Joret (Ch.), Les noms de lieu d'origine поп romane et la colonisation germanique
et Scandinave en Normandie в Congres du miUenaire de la Normandie, Rouen, 1912, t.
II et (developpe) a part, 1913.
Lindkvist, Middle English Place-Names of Scandinavian origin, Upsal, 1912.
Lot (Ferdinand), De Vorigine et de la signification historique des noms de lieux en
ville et en court в Romania 1933 (Cp. Marc Bloch, Reflexions d'un historien sur quelques
travaux de toponymie в Annales d'histoire economique, t. VI, 1934).
Mawer (A.), Problems of Place-Name study, Cambridge, 1929.
Mawer (A.), The Scandinavian settlements in England as reflected in English Place-
Names в Acta Philologica Scandinavica, т. VII, 1932-33.
Prentout (H.), Le rdle de la Normandie dans Vhistoire в Rev historique, m. CLX,
1929.
Shetelig (H.), Vikingeminner i Vest Europa (Археологические находки в За­
падной Европе, касающиеся викингов), Oslo, 1933 (Instittutetfor sammenlignende
kulturforksning. A, XVI).
Sion (Jules), Les paysans de la Normandie orientale, 1908.
Sjogren (A.), Le genre des mots d'emprunt norrois en normand, в Romania, 1928.

472
 Библиография

Stenton (F. M.), The Danes in England в History, 1920-21.

Stenton (F. M.), The Danes in England в Proceedings of the British Academy,
t. XILL, 1927.

VI. Кровные узы

§ 1. Общие работы, правовая солидарность
Roeder (Fritz), Die Familie bei den Angelsachsen, т. I, Halle, 1899 (Sludien zur
englischen Philologie, TV).
Brunner (Heinrich), Sippe und Wergeld in den niederdeutschen Rechten в Brunner,
Abhandltingen zur Rechtsgeschichte, т. 1, Weimar, 1931 (ранее Zeitschr. der Savigny-
St., G. А., Ш).
Cattier (F), La guerre privee dans le comte de Hainaut в Annales de la Faculte de
philosophic de Bruxelles, т. I, 1889-90.
Dubois (Pierre), Les asseurements au XIII siecle dans nos villes du Nord, 1900.
Espinas (G.), Les guerres famiHales dans la commune de Douai aux Xlle et XIIIе
siecles в Nouv. Revue historique de droit, 1900.
Frauenstadt (Paul), Blutrache und Todtschlagsiihne im deutschen Mittelalter, Leipzig,
1881.
Hinojosa (Eduardo de), Das germanische Element im spanischen Rechte в Zeitschrift
der Savigny-Stiftung, G. A., 1910.
His (R.), Gelobter und gebotener Friede im deutschen Mittelalter в Zeitschrift der
Savigny-Stifiung, G. A., 1912.
Petit-Dutaillis (Ch.), Documents nouveaux sur les mceurs populaires et le droit de
vengeance dans les Pays-Bas au XV siecle, 1908 (с библиографией).
Phillpotts (Bertha Surtees), Kindred and clan in the middle ages and after: a study
in the sociology of the Teutonic races, Cambridge, 1913 (Cambridge Archaeological
and Ethnological Series).
Valat (G.), Poursuite privee et composition picuniaire dans Vancienne Bourgogne,
Dijon, 1907.
Van Kempen (Georges), De la composition pour homicide d'apres la Loi Salique.
Son maintien dans les Coutumes de Saint-Omer jusqu д la fin du XVIe siecle, Saint-
Omer, 1902.
Wilke (Carl), Des Friedegebot: ein Beitrag zur Geschichte des deutschen Strafrechts,
Heidelberg, 1911 (Deutschrechtliche Beitrage, VI, 4).
Yver (J.), L'interdiction de la guerre privee dans le tres ancien droit normand (Вы­
держки из работ, посвященных истории нормандского права), Caen, 1928.

§ 2. Род как экономическое сообщество

Brunner (H.), Der Totenteil in germanischen Rechten в Brunner, Abhandlugen zur
Rechtsgeschichte, t. II, Weimar, 1937 (первоначально Zeitschrift der Savigny-St; G.
A., XDC).
Caillemer (Robert), Les idees coutumieres et la renaissance du droit romain dans
le Sud-Est de la France: I «Laudatio» des heritiers в Essays in legal history ed. by
P Vinogradoff, Oxford, 1913.
Caillemer (Robert), Le retrait lignager dans le droit provenqal в Studi guiridici in
onore di Carlo Fadda, t. IV, Naples, 1906.
Falletti (Louis), Le retrait lignager en droit coulumier francais, Paris, 1923.

16-8172 473
 Библиография

Forraentini (Ubaldo), Sulle origini e sulla costituzione d'un grande gentiliziofeodale

dans Atti della Societa ligure di storia patria, т. LIII, 1926.
Genestal (Robert), Le retrait lignager en droit normand в Travaux de la semaine
d'histoire du droit normand... 1923, Caen, 1925.
Laplanche (Jean de). La reserve coutumiere dans Vancien droit franqais, 1925.
Plucknett (Theodore F. Т.), Bookland and Folkland в The Economic history Review,
т. VI, 1935-1936 (с библиографией).
Рогёе (Charles), Les statuts de la communaute des seigneurs pariers de La Garde-
Guerin (1238-1313) в Bibliotheque de VEcole des Charles, 1907 и Etudes historiques
sur le Gevaudan, 1919.
Schultze (Alf.), Augustin und der Seelteil des germanischen Erbrechts в Abh. der
suchs. Akad. der Wiss., Phil. hist. Kl. 28.
Tamassio (G.), // diritto di prelazione e Vespropriazione forzata negli statuti dei
comuni italiani в Archivio giuridico, 1885.

VII. Феодальные институты

§ 1. Общие работы, истоки франкского феодализма (см. также ниже VIII, 2)
Bloch (Marc), Feudalism (Earopean) dans Encyclopaedia of the social sciences,
VI, 1931.
Bourgeois (Em.), Le capitulaire de Kiersy-sur-Oise: etude sur Vetat et le regime
politique de la societe carolingienne a la fin du IXе siecle d'apres la legislation de
Charles le Chauve, 1885.
Calmette (J.), La Societe fiodale, 1923 (Collection A. Colin).
Dopsch (A.), Benefizialwesen und Feudalitat в Mitteilungen des oesterreichischen
lnstitutsfur Geschichtsforschung, 1932.
Dopsch (A.), Die Leudes und das Lehnwesen в Mitteilungen des aisterr. Instituts
fiir Geschichtsforschung, 1926.
Dopsch (A.), Die Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit, 2 ed., Vienne, 1921—
1922.
Dumas (Auguste), Le serment defidelite et la conception du pouvoir du I" au IXе
siecle в Revue historique de droit, 1931 (Cp. Lot (F), Le serment defidelite а Гepoque
franque в Revue beige de philologie, 1933.
Dumas (A.), Le serment de fideliti a Vepoque franque, ibid, 1935.
Ganshof (F. L;), Note sur les origines de Vunion du benefice avec la vassaliti в
Etudes d'histoire dediies a la memoire de Henri Pirenne, Braxelles, 1937.
Guilhiermoz (A.), Essai sur les origines de la noblesse en France au moyen dge,
1902.
Halphen (L.), Л propos du capitulaire de Quierzy в Revue historique, т. CVI, 1911.
Kienast (W.), Die deutschen Fiirsten im Dienste der Westmdchte bis zum Tode
Philipps des Schonen von Frankreich, 2 vol., Utrecht, 1924-1931.
Kienast (W.), Lehnrecht und Staatsgewalt im Mittelalter в Histor. Zeitschrift,
t. CLVIII, 1938.
Krawinkel (H.), Zur Entstehung des Lehnwesens, Weimar, 1936.
Lesne (Em.), Histoire de la proprieti ecclisiastique en France, 4 vol., Lille, 1910—
1936.
Menzel (Viktor) Die Entstehung des Lehnwesens, Berlin, 1890.
Mayer (Ernst), Die Entstehung der Vasallitdt und des Lehnwesens в Festgube fiir
S. Sohm., Munich, 1914.
474
 Библиография

Mitteis (Н.), Lehnrecht und Staatsgewalt, Weimar, 1933.

Mitteis (H.), Politische Prozesse des friiheren Mittelalters in Deutschland und
Frankreich в Sitzungsber. der Heidelberger Akad. der Wissenschaften, 1926.
Roth (P.), Feudalitat und Vnterthanenverband, Weimar, 1863.
Societe Jean Bodin, Les liens de vassalite et les immunites, Bruxelles, 1936 (et
Revue de Vlnstitut de Sociologie, 1936).
Vinogradoff (P.), Foundations of Society и Feudalism в Cambridge Medieval
History, t. П и III.
Waitz (G.), Die Anfange des Lehnwesens в Waitz, Gesammelte Abhandlungen, 1.1,
Gottingen, 1896.

§ 2. Исследования по странам и провинциям

Beseler (Georg), System des gemeinen deutschen Privatrechts, т. П, Berlin, 1885.
Homeyer (C. G.), System des Lehnrechts der sdchsischen Rechtsbucher в
Sachsenspiegel, 6d. Homeyer, т. П, 2, Berlin, 1844.
Lippert (Woldemar), Die deutschen Lehnsbucher, Leipzig, 1903.
Adams (G. В.), Anglo-saxon feudalism в American Historical Review, т. VII,
1901-02.
Chew (H. M.), The English ecclesiastical tenants-in-chief and knightservice,
especially in the thirteenth and fourteenth century. Oxford, 1932.
Douglas (D. C), Feudal documents from the abbey of Bury St.-Edmunds, Londres,
1932 (Records of the Soc. and Ec. Hist, of England, VIII): важное введение.
Jolliffe (J. E. A.), Northumbrian institutions в English Historical Review, т. XLI,
1926.
Mac Kechnie, (W. S.), Magna Carta: a commentary, 2e ed., Glascow, 1914.
Round (H.), Feudal England, Londres, 1907.
Round (H.), Military tenure before the Conquest в English historical Review,
т. XII, 1897.
Stenton (F. M.), The changing feudalism of the middle ages в History, т. XIX,
1934-35.
Stenton (F. M.), Thefirstcentury of English feudalism (1066-1166), Oxford, 1932.
Menendez Pidal, La Espaha del Cid, 2 vol., Madrid, 1929. Сокращенный пере­
вод на английский The Cid and his Spain, 1934; на немецкий Das Spanien des Cid,
2 vol., Munich, 1936-37.
Munoz-Romero (Т.), Del estado de las personas en los reinos de Asturias у Leon в
Revista de Archivas, 1883.
Paz (Ramon), Un nuevo feudo castellano в Anuario de historia del der echo espanol,
1928.
Sanchez-Albornoz (CI.), Las behetrias et Muchas paginas mds sobre las behetrias
dans Anuario de historia del derecho espanol, 1924 et 1927.
Sanchez-Albomoz (CI.), Un feudo castellano del XIII в Anuario de historia del
derecho espanol, 1926.
Secretan (E.), De lafeodalite en Espagne в Rev. historique du droit, 1863.
Espinay (G. d*). Lafeodalite et le droit civil francais, Saumur, 1862 (Rec. de
VAcademie de Legislation de Toulouse. Livraison supplemental).
Dillay (Madeleine), Le «service» annuel en deniers desfiefsde la region angevine
в Melanges Paul Fournier, 1919.
Brutails (J.-A.), Lesfiefsdu roi et les alleux en Guienne в Annales du Midi, 1917.
16* 475
 Библиография

Lagouelle (Henri), Essai sur la conception feodale de la propriitefoncikre dans le

tres ancien droit normand, 1902.
Rabasse (Maurice), Du regime desfiefsen Normandie au moyen age, 1905.
Richardot (Hubert), Lefiefroturier a Toulouse aux XIIе et XIIIе siecles в Rev. histor.
de droit frangais, 1935.
Strayer (J. R.), Knight-Service in Normandy в Anniversary essays by students of
Ch. H. Haskins, 1929.
Yver (Jean), Les contrats dans le tres ancien droit normand, 1926.
Del Giudice (P.) et Calisse (C), Feudo в // Digesto italiano, т. XI, 2, 1892-1898.
Schneider (F.), Die Entstehung von Burg und Landgemeinde in Italien. Berlin, 1924
(Abhandi zurmittleren und neueren Gesch.; 68).
Wunderlich (Erich), Aribert von Antemiano, Erzbischof von Mailand, Halle, 1914.
Brooke (Z. N.), Pope Gregory VU's demand of fealty from William the Conqueror
в English Historical Review, т. XXVI, 1911.
Erdmann (Karl), Das Papsttum und Portugal im ersten Jahrhunderte der
portugiesischen Geschichte в Abh. der Preussischen Akademie, Phil.-hist. KL, 1938.
Jordan (Karl), Das Eindringen des Lehnwesens in das Rechtsleben der romischen
Kurie в Arcliiv. fur Urkundenforschung, 1931.
Kehr (R), Die Belehnungen der suditalienischen Normannenfursten durch die Papste
в Abhandi. der preussischen Akademie, Phil.-hist. Kl; 1934.
Kehr (R), Das Papsttum und der katalanische Prinzipat bis zur Vereinigung mit
Aragon в Abhandi. der preussischen Akademie, Phil.-hist. Kl., 1926.
Kehr (P.), Das Papsttum und die Konigreiche Navarra und Aragon bis zur Mille
des XII. Jahrhunderts dans Abh. derpr. Akademie, Phil.-hist. KL, 1928.
Kehr (P.), Wie und wann wurde das Reich Aragon ein Lehen der romischen Kirche,
в Sitzungsber. der preussischen Akademie, Phil.-hist. Kl; 1928.
Kolmel (W.), Rom und der Kirchenstaat im 10. und 11. Jahrhundert bis in die
Anfange der Reform, Berlin, 1935 (Abh. zurmittleren und neueren Gesch.; 78).
Tomassetti (G.), Feudalismo romano в Rivista internazionale di scienze sociale,
t.V, 1894.
Capasso (В.), Sul catalogo dei feudi e dei feudatari delle procincie napoletane
sotto la dominazione normanna в Atti della r. Accademia di archeologia, т. IV (1868-69)
Ceci (C), Normanni di lnghilterra e Normanni df Italia в Archivio Scientifico del
R. lstituto Sup. di Sc. Economiche... di Bari, т. VII, 1932-33.
Monti (G.-M.), Ancora sullafeudalita e i grandi domanifeudali del regno di Sicilia
в Rivistd di storia del diritto ital.; т. IV, 1921.
La Monte (J. L.), Feudal monarchy in the Latin Kingdom of Jerusalem, Cambridge
(U. S.), 1932 (Monographs of the Mediaeval Acad.; 4).

§ 3. Дружина, вассалитет, оммаж

Bloch (Marc), Les formes de la rupture de Vhommage dans Г ancien droit feodal, в
Nouvelle Revue historique de droit, 1912.
Brunner (H.), Zur Geschichte des frankischen Gefolgswesens в Forschungen zur
Geschichte des d. undfr. Rechtes, Stuttgart, 1894 (раньше Zeitschr. derSavigny St., G.
A; DC).
Calmette (Joseph). Le «comitatus» germanique et la vassalite в Nouvelle Revue
historique de droit, 1904.
Chenon (E.), Le role juridique de I'osculum dans Vancien droit frangais в Мёт.
Soc. nationale des Antiquaires, 8e Serie, т. VI, 1919-1923.
476
 Библиография

Doublier (Othmar), Formalakte beim Eintritt in die altnorwegische Gefolgschaft в

Mitteilungen des Instituts fur osterr Geschichtsforschung, Erganzungsband VI, 1901.
Ehrenberg (V.), Commendation und Huldigung nach frankischen Recht, 1877.
Ehrismann (G.), Die Worter fur «Herr» im Althochdeutschen в Zeitschrift fur
deutsche Wortforschung, т. VIL, 1905-06.
Grosse (Robert), Romische Militargeschichte von Gallientis bis zum Beginn der
byzantinischen Themenverfassung, Berlin, 1920.
His (Rudolf)» Todschlagsiihne und Mannschaft в Festgabe fur К. Giiterbock, Berlin,
1910.
Jud (J.), Zur Geschichte undHerkunft vonfrz. «dru» bArchivum romanicum, 1926.
Larson (L. M.), The King's Household in England before the Conquest, Madison,
1904.
Lecrivain (Ch.), Les soldats prives au Bas-Empire в Melanges d'archeologie et
d'histoire, 1890.
Leicht (P. S.), Gasindi e vassalli в Rendiconti della r. Accademia naz. dei Lincei,
Sc. morali, 6e Serie, т. Ш, 1927.
Little (A. G.), Gesiths and thegns в English historical Review, т. IV, 1887.
Меуег-Lubke (W.), Senyor, «Herr» в Worter und Sachen, т. Vffl, 1923.
Mirot (Leon), Les ordonnances de Charles VII relatives д la prestation des
hommages, в Memoires de la Societe pour VHistoire du droit et des institutions des
anciens pays bourguignons, fasc. 2, 1935.
Muller (Martin), Minne und Dienst in der altfranzosichen Lyrik, Marbourg, 1907.
Mtirick (Arthur В.), Feudal terminology in medieval religions poetry в The romanic
review, т. XI, 1920.
Petot (Pierre), La capacite testimoniale du vassal в Revue historique du droit, 1931.
Platon (G.), L'hommagefiodal comme moyen de contracter des obligations privies,
в Revue generale de droit, т. XXVI, 1902.
Ramos у Loscertales, La «devotio iberica» в Anuario de Historia del derecho
espanol, 1924.
Richter (Elise), Senior, Sire в Worter und Sachen, т. ХП, 1929.
Schubert (Can), Der Pflegesohn (nourri) imfranzosischen Heldenepos, Marbourg,
1906.
Seeck (Otto), Buccellarii в Pauly Wissowa, Real-Encyclopadie der classischen
Altertumswissenschaft, т. Ill, 1899.
Seeck (Otto), Das deutsche Gefolgswesen auf romischem Boden в Zeitschrift der
Savigny Stiftung, G. A., 1896.
Waitz (G.), Uber die Anfonge der Vasallitat в Waitz, Gesammelte Abhandl, т. I,
Gottingen, 1896.
Wechssler (Eduard), Frauendienst und Vasallitdt в Zeitschrift fur franzosische
Sprache, т. XXIV, 1902.
Wechssler (E.), Das Kulturproblem des Minnesangs, т. I, Halle, 1907.
Windisch, Vassus und vassallus в Berichte uber die Verhandl. der k. sachs.
Gesellschaft der Wissenschaften, 1892.

§ 4.Бенефиций, феод, аллод

Bloch (Marc), Un probleme d'histoire comparee: la ministerialite en France et en
Allemagne в Revue historique du droit, 1928.
Bonuroit, Les «precariae verbo regis» devant le concile de Leptinnes в Revue
d'histoire ecclisiastique, 1900.
477
 Библиография

Brunner (Н.), Die Landshienkungen der Merowinger und Agilolfinger в

Forschungen zur Geschichte des d. undfr. Rechites, Stuttgart, 1877 (ранее Sitzungsber.
derpr. Akad.; PhiL-hist. KL; 1885).
Chenon (E.), Etude sur Vhistoire des alleux, 1888.
Clotct (L.), Le benefice sous les deux premieres races в Comptes rendus du Congres
scientifique international des catholiques, 1891.
Gierke (O.), Allod в Beitrage zum Warterbuch der deutschen Rechtssprache, Weimar,
1908.
Gladiss (D. v.). Die Schenkungen der deutschen Kdnige zu privatem Eigen в
Deutsches Archiv fur Geschichte des Mittelalters, 1937.
Kern (H.), Feodum, fief в Memoires Soc. Linguistique Paris, т. II 1872.
Krawinkel (H.), Feudum, Weimar, 1938 (Forschungen zum d. Redit, ID, 2).
Krawinkel (H.), Untersuchungen zum frdnkischen Benefizialrecht, Weimar, 1936
(Forschungen zum d. Recht, П, 2).
Jolliffe (J. E. A.), Alod and fee в Cambridge historical journal, 1937.
Lesne (Em.), Les benificiers de Saint-Germain-des-Pres au temps de VabbeIrminon
в Revue Mabillon, 1922.
Lesne (Em.), Les diverses acceptions du mot «beneficium» du VIIIе au IXе siecle в
Revue historique du droit, 1921.
Lot (Ferdinand), Origine et nature du benefice в Anuario de historia del derecho
espanol, 1933.
Poschl (A.), Die Entstehung des geistlichen Benefiziums в Archiv. fur Kathol.
Kirchenrecht, 1926.
Roth (P.), Geschichte des Benefizialwesens von den altesten Zeiten bis ins zehnte
Jahrhundert, Erlangen, 1850.
Schafer (D.), Honor... im mittelalterlichen Latein в Sitzungsber. derpr. Akad.; PhiL-
hist. KL; 1921.
Stutz (U.), Lehen und PfrUnde в Zeitschrift der Savigny Stiftung, G. A.; 1899.
Wiart (Rene), Le regime des terres dufisc sous le Bas-Empire. Essai sur la precaria,
1894.

§ 5. Феодальное право (см. также Acher, p. 642)

Arbois de Jubainville (d*), Recherches sur la minorite et ses effets dans le droit
feodal francais в Bibliotheque de ГЁс. des Chartes, 1851 et 1852.
Bellette (Em.), La succession auxfiefsdans les coutumes flamandes, 1927.
Blum (Edgard), La commise feodale в Jijdschrift voor Rechtsgeschiedenis, IV,
1922-23.
Ermolaef, Die Sonderstellung der Frau im franzosischen Lehnrecht, Ostermun-
dingen, 1930.
Genestal (R.), La formation du droit d'atnesse dans la coutume de Normandie в
Normannia, 1928.
Genestal (R.), Le parage normand, Caen, 1911 (Biblioth. d'hist. du droit normand,
2e Serie, I, 2.)
Genestal (R.), Etudes de droit prive normand. I, La tutelle, 1930 (Biblioth. d'hist.
du drait normand, 2e serie, III).
Klatt (Kurt), Das Heergewate, Heidelberg, 1908 (Deutschrechtliche Beitrage, т. II,
fasc. 2).
Meynial (E.), Les particulates des successions feodales dans les Assises de
Jerusalem в Nouvelle Revue histor. de droit, 1892.
478
 Библиография

Mitteis (Heinrich), Zur Geschichte der Lehnsvormundschaft в Alfred Schulze

Festschrift, Weimar, 1934.
Schulze (H. J. P.), Das Recht der Erstgeburt in den deutschen Fttrstenhdusern und
seine Bedeutungfur die deutsche Staatsentwicklung, Leipzig, 1851.
Stutz (U.), «Romerwergeld» «und Herrenfall» в Abhandlungen der pr. Akademie,
Phil.-hist. Kl; 1934.

§ 6. Множество сеньров и абсолютный оммаж

Baist (G.), Lige, liege в Zeitschrift fur romanische Philologie, т. XXVIII, 1904,
стр. 112.
Beaudoin (Ad.), Homme lige в Nouvelle Revue historique de droit, т. VII, 1883.
Bloomfield, Salic «Litus» в Studies in honor ofH. Collitz, Baltimore, 1930.
Briich (Joseph), Zur Meyer-LUbke's Etymologischem Worterbuch в Zeitschrift fur
romanische Philologie, т. XXXVIII, 1917, стр. 701-702.
Ganshof (F. L.), Depuis quand a-t-on pu en France etre vassal de plusieurs
seigneurs? в Melanges Paul Fournier, 1929 (Резюме W. Kienast, Historische Zeitschrift,
т. CXLI, 1929-1930).
Pirenne (Henri), Qu'est-ce qu*un homme lige? в Acadimie royale de Belgique,
Bulletin de la classe des lettres, 1909.
Pohlmann (Can), Das ligische Lehensverhdltnis, Heidelberg, 1931.
Zeglin (Dorothea), Der «homo ligius» und die franzosische Ministerialitat, Leipzig,
1917 (Leipziger Historische Abhandlungen, XXXIX).

VIII. Феодальный строй как военный институт

§ 1. Общие работы по военному искусству и вооружению
Baltzer (Martin), Zur Geschichte des deutschen Kriegswesens in der Zeit von den
letzten Karolingern bis auf Kaiser Friedrich II, Leipzig, 1877.
Boutaric (Edgar), Institutions militaires de la France, 1863.
Delbriick (Hans), Geschichte der Kriegskunst im Rahmen der politischen Geschichte,
т. Ill, Berlin, 1907.
Delpech (H.), La tactique au XHIe siecle, 2 vol., 1886.
Frauenholz (Eugen v.), Entwicklungsgeschichte des deutschen Heerwesens, т. I,
Das Heerwesen der germanischen Friihzeit, des Frankenreiches und des ritterlichen
Zeitalters, Munich, 1935.
Kohler (G.), Entwicklung des Kriegswesens und der Kriegsfuhrung in der Ritterzeit,
3 vol., Breslau, 1886-1893.
Oman (Ch.), A history of the art of war. The middle ages from the fourth to the
fourteenth century, 2e ed., Londres, 1924.

§ 2. Проблемы кавалерии и вооружения

Bach (Volkmar), Die Verteidigungswaffen in den altfranzosischen Artus-und
Abenteuerromanen, Marbourg, 1887 (Ausg. und Abh. aus dem Gebiete der roman.
Philologie 70).
Brunner (Heinrich), Der Reiterdienst und die Anfdnge des Lehnwesens в
Forschungen zum d. und Jr. Recht, Stuttgart, 1874 (ранее Zeitschrift der Savigny-Stift.;
G. A.; VIE).

479
 Библиография

Demay (G.), Le costume au moyen dge d'apres les sceaux, Paris, 1880.
Gessler (E. A.), Die Trutzwaffen der Karolingerzeit vom VIII. bis zum XL
Jahrhundert, Bale, 1908.
Giesse (W.), Wqffen nach den provenzalischen Epen und Chroniken des XII. und
XIII. Jahrhunderts в Zeitschr. fur roman. Philologie, т. LII, 1932.
Lefebvre des Noettes, Vattelage et le cheval de selle a travers les ages, 2 vol.,
1931 (Cp. Marc В loch, Les inventions medievales, в Annates d'hist, economique, 1935).
Mangoldt-Gaudlitz (Hans von), Die Reiterei in den germanischen und frdnkischen
Heeren bis zumAusgang der deutschen Karolinger, Berlin, 1922 (Arbeiten zurd. Rechts
und Verfassungsgeschichte, IV).
Roloff (Gustav), Die Umwandlung des frankischen Heeres von Chlodwig bis Karl
den Grossen в Neue Jahrbucher fiir das klassische Altertum, т. IX, 1902.
Sanchez-Albomoz (CL), Los Arabes у los origines del feudalismo в Anuario de
historia del derecho espanol, 1929; Les Arabes et les origines de lafeodaliti в Revue
historique de droit, 1933.
Sanchez- Albornoz (CL), La caballeria visigoda в Wirtschaft undKultur: Festschrift
zum 70. Geburtstag von A. Dopsch, Vienne, 1938.
Schirling (V.), Die Verteidigungswaffen im altfranzosischen Epos, Marbourg, 1887
(Ausg. undAbh. aus dem Gebiete der roman. Philologie, 69).
Schwietering (Julius), Zur Geschichte vom Speer und Schwert im 12. Jahrhundert
в Mitteilungen aus dem Museum fiir Hamburgische Geschichte, № 3 (8. Beiheft, 2. Tei
zum Jahrbuch der Hamburgischen wissenschaftlichen Anstalten, XXIX, 1911).
Sternberg (A.), Die Angriffswqffen im altfranzosischen Epos, Marbourg, 1886 (Ausg.
und Abh. aus dem Gebiete der roman. Philologie, 48).

§ 3. Военная служба по обязанности и за деньги

Fehr (Hans), Landfolge und Gerichstfolge im frankischen Recht в Festgabe fUr
R. Sohm, Munich, 1914.
Noyes (A. G.), The military obligation in mediaeval England, Columbus (Ohio),
1931.
Rosenhagen (Gustav), Zur Geschichte der Reichsheerfahrt von Heinrich VI. bis
Rudolf von Habsburg, Meissen, 1885.
Schmitthenner (Paul), Lehnkriegswesen und Soldnertum im abendlandischen
Imperium des Mittelalters в Histor. Zeitschrift, 1934.
Weiland (L.), Die Reichsheerfahrt von Heinrich V bis Heinrich VI. nach ihrer
staatsrechtlichen Seite в Forschungen zurd. Geschichte, t. VII, 1867.

§ 4. Замок
Armitage (E. S.), Early Norman Castles of the British Isles, Londres, 1913 (cf.
Round, English Historical Review, 1912, p. 544).
Coulin (Alexander), Befestigungshoheit und Befestigungsrecht, Leipzig, 1911.
Desmarez (G.), Fortifications de la frontiere du Hainaut et du Brabant au Xlle
siecle в Annates de la Soc. royale d'archeologie de Bruxelles, 1914.
Enlart (C), Manuel d'archeologie frangaise. Deuxieme partie. Т. П, Architecture
militaire et navale, 1932.
Painter (Sidney), English castles in the middle-ages в Speculum, 1935.
Round (J. H.), Castle-guard в The archaeological journal, LIX, 1902.
Schrader (Erich), Das Befestigungsrecht in Deutschland, Gottingen, 1909.

480
 Библиография

Schuchardt (С), Die Burg im Wandel der Geschichte, Potsdam, 1931.

Thompson (A. Hamilton), Military architecture in England during the middle-ages,
Oxford, 1912.

IX. Зависимость в низших классах

(В библиографии указаны только самые важные работы касающиеся лич­
ной зависимости. Более обширная библиография относительно сельских се­
ньорий и крестьянского населения будет дана ко второму тому, там же будут
указаны исследования по формированию сословий и классов.)
(см. CI. Sanchez-Albornoz, p. 654)
Below (G. v.), Geschichte der deutschen Landwirtschaft des Mittelalters, Jena, 1937.
Bloch (Marc), Les caracteres originaux de rhistoire rurale francaise, 1931.
Bloch (Marc), Les «coliberti», etude sur la formation de la classe servile в Revue
historique, т. CLVII, 1928.
Bloch (Marc), De la cour royale a la cour de Rome: le proces des serfs de Rosny-
sous-Bois в Studi di storia e diritto in onore di E. Besta, Milan, 1938.
Bloch (Marc), Liberteet servitudepersonnelles au moyen age BAnuario de historia
del derecho espanol, 1933.
Bloch (Marc), Les transformations du servage в Melanges d*histoire du moyen age
offerts aM.F. Lou 1925.
Boeren (P.-C), Etude sur les tributaires d'eglise dans le comte de Flandre du IXe
au XlVe siecle, Amsterdam, 1936 (Uitgaven van het Instituut voor middeleuwsche
Geschiedenis der... Universitet te Nijmegen, 3).
Саго (G.), Beitrage zur alteren deutschen Wirtschafts- und Verfassungsgeschichte,
Leipzig, 1905.
Саго (G.), Neue Beitrage zur deutschen Wirtschafts- und Verfassungsgeschichte,
Leipzig, 1911.
Coulton (G. G.), The medieval village, Cambridge, 1925.
Hinojosa (E. de), El regimen senorial у la cuestion agraria en Cataluna, Madrid,
1905.
Keller (Robert v.), Freiheitsgarantien fur Person und Eigentum im Mittelalter,
Heidelberg, 1933 (Deutschrechtliche Beitrage, XIV, 1).
Kielmeyer (0. A.), Die Dorfbefreiung auf deutschem Sprachgebiet, Bonn, 1931.
Luzzato (G.), / servi nelle grande proprieta ecclesiastiche italiane nei secoli IX e
X, Pise, 1910.
Minnigerode (H. v.), Wachzinsrecht в Vierteljahrschrift fur Sozial- und
Wirtschaftsgeschichte, 1916.
Perrin (Ch.-Edmond), Essai sur la fortune immobiliere de Vabbaye alsacienne de
Marmoutier, Strasbourg, 1935.
Perrin (Ch.-Edmond), Recherches sur la seigneurie rurale en Lorraine d'apres les
plus anciens censiers, Strasbourg.
Petit (A.), Coliberti ou culverts: essai d'interpretation des textes qui les concernent
(X-XIIе siecles), Limoges, 1926.
Petit (A.), Coliberti ou culverts: riponse a diverses objections, Limoges, 1930.
Petot (P.), Uhommage servile в Revue historique du droit, 1927 (см. того же ав­
тора: Petot (P.), La commendise personnelle в Melanges Paul Fournier, 1929 (см. Marc
Bloch, Ann. d'hist. iconom.; 1931, p. 254 и далее).

481
 Библиография

Pirenne (Henri), Liberte el propriite en Flandre du VIIе au IXе siecle в Bulletin

Academie royale de Belgique, CL Lettres, 1911.
Puigarnau (Jaime M. Mans), Las closes serviles bajo la monarquia visigoda у en
los estados cristianos de la reconquista espanola, Barcelone, 1928.
See (Henri), Les classes rurales et le regime domanial en France au moyen dge,
1901.
Seeliger (G.), Die soziale und politische Bedeutung der Grundherrschaft imfruheren
Mittelalter в Abhandlungen der suchsischen Gesellschaft der Wissensch., т. XX, 1903.
Societe Jean Bodin, Le servage, Bruxelles, 1937 (et Revue de VInstitutde Sociologie,
1937).
Societe Jean Bodin, La tenure, Bruxelles, 1938.
Tibault (Fabien), La condition despersonnes en France du IXе siecle au mouvement
communal в Revue historique de droit, 1933.
Vaccari (P.), Uaffrancazione dei servi delta gleba nelV Emilia e nella Toscana,
Bologne, 1925 (S. Accademia dei LinceL Commissione per gli atti delle assemblee
costituzionali).
Vanderkindere, Liberte et proprieti en Flandre du IXе au XIIе siecle в Bulletin
Academie royale de Belgique, CL des Lettres, 1906.
Verriest (L.), Le servage dans le comti de Hainaut в Academie royale de Belgique,
CL des Lettres. Memoires in-8°, 2e Serie, т. VI, 1910.
Vinogradoff (P.), Villainage in England, Oxford, 1892.
Weller (K.), Die freien Bauern in Schwaben в Zeitschrift der Savigny Stift.; G. A.,
1934.
Wittich (W.), Die Frage der Freibauern в Zeitschrift der Savigny Stift., G. A; 1934.

X. Страны без феодального строя

§ 1. Сардиния
Besta (E.), La Sardegna me dievale, 2 vol., Palerme, 1909.
Raspi (R.-C), Le classi sociali nella Sardegna medioevale, Cagliari, 1938.
Solmi (A.), Studi storici sulle istutizione della Sardegna net medio evo, Cagliari,
1917.

§ 2. Немецкие провинции на берегу Северного моря

Gosse (J. H.), De Friesche Hocfdeling в Mededeelingen dar KL Akademie van
Wetenschappen, Afd. Letterk., 1933.
Kohler (Johannes), Die Struktur der Dithmarscher Gerchlechte, Heide, 1915.
Marten (G.) et Mackelmann (K.), Dithmarschen, Heide 1927.
Sifbs (B E.), Grundlagen undAufbau ler altfriesischen Verlassung,
Breslau, 1933 (Untersuchungen zur deutschen Stoats und Rechtsgeschichte, 144).

482
 Библиография

Том II
СОСЛОВИЯ И УПРАВЛЕНИЕ ЛЮДЬМИ
Несколько слов о пользовании библиографией
Принцип составления библиографии тот же, что и у предыдущего тома.
За редким исключением, мы старались не повторять здесь названий, упомя­
нутых в библиографии 1-го тома, поэтому относительно общих работ по
феодальному обществу просим читателя обращаться к первой части. Спи­
сок окончен в феврале 1939 года.

Рубрикатор
I. Сословия как таковые и нобилитет. - 1. Общие работы по сосло­
виям и нобилитету. 2. Посвящение в рыцари: литургические тексты. - 3.
Тексты о рыцарстве. - 4. Работы о рыцарстве и посвящении в рыцари. - 5.
Превращение в сословие благородных. - 6. Образ жизни рыцарей и благо­
родных людей. - 7. Гербы. - 8. Сержанты и институт сержантов.
П. Церковь в феодальном обществе; передана права владения на зем­
лю церкви.
III. Суды.
IV. Мир и Божье перемирие.
V. Монархия.
VI. Территориальные власти.
VII. Национальность
VIII. Феодализм и сравнительная история.

I. Сословия как таковые и нобилитет

1. Общие работы по сословиям и нобилитету
Bloch (Marc), Sur le passe de la noblessefrancaise:quelques jalons de recherche
в Annales d'histoire economique et sociale, 1936.
Denholm-Young (N.), En remontant le passe de Varistocratie anglaise: le moyen
dge в Annales d'histoire economique et sociale, 1937.
Desbrousses (X.), Condition personnelle de la noblesse au moyen age, Bordeaux,
1901.
Du Cange, Des chevaliers bannerets. Des gentilshommes de пот et d'armes
(Dissertations surVhistoire de saint Louis, DC et X) в Glossarium, ed. Henschel, т. VIL.
Dungern (O. v.). Cornes, liber, nobilis in Urkunden des 11. bis 13. Jahrhundert в
Arcliv fur Urkundenforschung, 1932.
Dungern (O. v.), Der Herrenstand im Mittelalter, T. I. Papiermuhle, 1908.
Dungern (O. v.). Die Entstehung der Landeshoheit in Oesterreich, Vienne, 1930.
Ernst (Viktor), Die Entstehung des niederen Adels, Stuttgart, 1916.
Ernst (Viktor), Mittelfreie, ein Beitrag zur schwubischen Standesgeschichte, 1920.
Fehr (Hans), Das Waffenrecht der Bauern im Mittelalter в Zeitschrift der Savigny
Stiftung, G. A., 1914 et 1917.
Ficker (Julius), Worn Heerschilde, Innsbruck, 1862.
Forst-Battaglia (O.), Vom Herrenstande, Leipzig, 1916.
Frensdorff (F.), Die Lehnsfahigkeit der Burger в Nachrichten der K. Gessellschaft
der Wissensch. zu Gottingen, Phil.-hist. Kl; 1894.
483
 Библиография

Garcia Rives (A.), Closes sociales en Leon у Castillo (Siglos X-XII) в Revista de
Archivos, т. XLI et XLH, 1921 et 1922.
Guilhiermoz (A.), Essai sur les origines de la noblesse en France au moyen age,
1902.
Heck (Philipp), Beitrage zur Geschichte der Stande im Mittelalter, 2 vol., Halle,
190O-1905.
Heck (Ph.), Die Standesgliederung der Sachsen imfhihen Mittelalter, Tubingue,
1927.
Heck (Ph.), Ubersetzungsprobleme imfruheren Mittelalter, Tubingue, 1931.
Langlois (Ch.-V), Les origines de la noblesse en France в Revue de Paris, 1904, V.
La Roque (de), Traiti de la noblesse, 1761.
Lintzel (M.), Die stundigen Ehehindernisse in Sachsen в Zeitschr. der Savigny-
Stiftung, G. A; 1932.
Marsay (de). De Vage des privileges au temps des vanites, 1934 и Supplement,
1933.
Minnigerode (H. v.), Ebenburt und Echtheit. Untersuchungen zur Lehre von der
adeligen Heiratsebenburt vordem 13. Jahrhundert Heidelberg, 1932 (Deutschrechtliche
Beitrage, VIE, 1).
Neckel (Gustav.), Adel und Gefolgschaft в Beitrdge zur Gesch. der deutschen
Sprache, т. XVLI, 1916.
Neufbourg (de). Les origines de la noblesse в Marsay, Supplement.
Otto (Eberhard F.), Adel und Freiheit im deutschen Stoat desfruhen Mitteloiters,
Berlin, 1937 (Работа, спорная по своим установкам, но необыкновенно богатая
фактическим материалом и идеями).
Plotho (V.), Die Stande des deutschen Reiches im 12. Jahrhundert und ihre
Fortentwicklung в Vierteljahrschrift fur Wappen-Siegel und Familienkunde, т. XLV,
1917.
Reid (R. R.), Barony and Thanage в English historical Review, т. XXXV, 1920.
Round (J. A.), «Barons» and «knights» in the Great Charter в Magna Carta:
Commemoration essays, Londres, 1917.
Round (J. A.), Barons and peers в English historical Review, 1918.
Santifaller (Leo), Uber die Nobiles в Santifaller, Das Brixner Domkapitel in seiner
personlichen Zusammensetzung, т. I, стр. 59-64, Innsbruck, 1924 (Schleiern-Schriften, 7)
Schnettler (Otto), Westfalens Adel und seine Fuhrerrolle in der Geschichte,
Dortmund, 1926.
Schnettler (Otto), Westfalens alter Adel, Dortmund, 1928.
Schulte (Aloys), Der Adel und die deutsche Kirche im Mittelalter, 2e ed., Stuttgart.
Vogt (Friedrich), Der Bedeutungswandel des Wortes edel, Marbourg, 1909
(Marburger Akademische Reden, n° 20).
Werminghoff (Albert), Stdndische Probleme in der Geschichte der deutschen Kirche
des Mittelalters в Zeitschrift der Savigny-Stiftung, K. A., 1911.
Westerblad (C. A.), Baro et ses derives dans les langues romanes, Upsal, 1910.

2. Посвящение в рыцари: литургические тексты

Andrieu (Michel), Les ordines romani du haut moyen age: 1, Les manuscrits.
Lou vain, 1931 (Spicilegium sacrum lovaniense, 11).
Franz (Ad.), Die kirchlichen Benediktionen des Mittelalters, 2 vol. Fribourg en В.,
1909.

484
 Библиография

Benedictio ensis noviter succincti. Pontifical mayen^ais: ms. et ed. см. Andrieu,
стр. 178 et table mot ensis; facsimile Monaci, Archivio paleografico, т. II, n° 73.
Benediction de Гёрёе: Pontifical de Besancon: см. Andrieu, p. 445. Ed: Martene,
De antiquis eccl ritibus, т. П, 1788, стр. 239; Franz, т. П, стр. 294.
Liturgie de Tadoubement: Pontifical remois; см. Andrieu, стр. 112. Ed. Hittorp,
De divinis catholicae ecclesiae officiis, 1719, col. 178; Franz, т. 11, стр. 295.
Liturgie de Tadoubement: Pontifical de Guill. Durant. Ed. J. Catalani. Pontificate
romanum, т. I, 1738, стр. 424.
Liturgie de l'adoubement: Pontifical romain. Ed. (entre autres) Catalani, 1.1,
стр. 419.

3. Тексты о рыцарстве
Bonizo, Liber de cita Christiana, ed. Perels, 1930 (Texte zur Geschichte des
romischen und kanonischen Redits I), VII, 28.
Chretien de Troyes, Perceval le Gallois, ed. Potvin, т. II, ст. 2831 и далее.
Lancelot в Н. О. Sommer, Tfie vulgate version of the Arthurian romances, т. Ш, 1,
стр. 113-115.
Der Meissner, «Swer ritters name wil empfan...», в F. H. von Der Hagen,
Minnesinger, т. Ш, стр. 107, n° 10.
Navone (G.), Le rime di Folgore da San Gemignano, Bologne, 1880, стр. 45-49
(Scelta di curiosita letterarie, CLXXTJ).
UOrdene de Chevalerie в Barbazan, Fabliaux, 2e ed. par Мёоп, т. 1,1808, стр. 59-79.
Raimon Lull, Libro de la orden de Caballeria, ed. J. R. de Luanco, Barcelone,
R. Academja de Buenos Letras, 1901. Пер. на фр. в Р. Allut, Etude biographique et
historique sur Symphorien Champier, Lyon, 1859, стр. 266 и далее. Пер. на англ. The
book of the ordre of chivalry, translated and printed by W. Caxton, ed. Byles, 1926
(Early English Texts Soc; t. CLXVITJ).

4. Работы о рыцарстве и посвящении в рыцари

Barthelemy (Anatole de). De la qualification de chevalier в Revue nobiliaire, 1868.
Erben (Wilheim), Schwertleite und Ritterschlag: Beitrdge zu einerRechtsgeschichte
der Waffen в Zeitschrift fur historische Waffenkunde, т. VIII, 1918-1920.
Gautier (Leon), La chevalerie, 3e ed., S. d.
Massmann (Ernst Heinrich), Schwertleite und Ritterschlag, dargestellt auf Grund
der mittelhochdeutschen literarischen Quellen, Hambourg, 1932.
Pivano (Silvio), Lineamenti storici e giuridici della cavalleria medioevale в Memorie
della r. Accad. delle scienze di Torino, Serie П, т. LV, 1905, Scienze Morali.
Prestage (Edgar), Chivalry: a series of studies to illustrate Us historical significance
and civilizing influence, by members of King's College, London, Londres, 1928.
Roth von Schreckenstein (К. Н.), Die Ritterwiirde und der Ritterstand. Historisch-
politische Studien uber deutsch-mittelalterliche Standesverhdltnisse aufdem Lande und
in der Stadt, Fribourg-en-Brisgau, 1886.
Salvemini (Gaetano), La dignita cavalleresca nel Comune di Firenze, Florence,
1896.
Treis (K.), Die Formalitaten des Ritterschlags in der altfranzosischen Epik, Berlin,
1887.

485
 Библиография

5. Превращение в сословие благородных

Arbaumont (J.)» Des anoblissements en Bourgogne в Revue nobiliaire, 1866.
Barthelemy (Anatole de). Etude sur les lettres d* anoblissement в Revue
nobiliaire, 1869.
Kliiber (J. L.), De nobilitate codicillari в Kliiber, Kleine turistische Bibliothek,
t. VII, Erlangen, 1793.
Thomas (Paul), Comment Guy de Dampierre, comte de Flandre, anoblissait les
roturiers в Commission histor. du Nord, 1933; cp. P. Thomas, Textes historiques sur
Lille et le Nord, т. П, 1936, стр. 229.

6. Образ жизни рыцарей и благородных

Appel (Can), Bertran von Born, Halle, 1931.
Bormann (Ernst), Die Jagd in den altfranzosischen Artus und Abenteuerromanen,
Marbourg, 1887 (Ausg. undAbh. aus dem Gebiete der roman. Philologie, 68).
Du Cange, De I'origine et de Vusage des tournois. Des armes a outrance, des
joustes, de la Table Ronde, des behourds et de la quintaine (Dissertations sur Vhistoire
de saint Louis, VI et VII) в Glossarium, ed. Henschel, t. VII.
Dupin (Henri), La courtoisie au moyen dge (d'apres les textes du XIIе et du Х11Г
siecle) [1931].
Ehrismann (G.), Die Grundlagen des ritterlichen Tugendsystems в Zeitschrift flir
deutsches Altertum, т. LVI, 1919.
Erdmann (Cari), Die Entstehung des Kreuzzugsgedankens, Stuttgart, 1935
(Forschungen zur Kirchen- und Geistesgeschichte, VI).
George (Robert H.), The contribution of Flanders to the Conquest of England, в
Revue Beige de philologie, 1926.
Gilson (Etienne), Vamour courtois, в Gilson, La Thiologie Mystique de saint
Bernard, 1934, стр. 192-215.
Janin (R.), Les «Francs» au service des Byzantins в Echos d Orient, т. XXXDC.
1930.
Jeanroy, Alfred, La poisie lyrique des troubadours. 2 vol., 1934.
Ch.-V. Langlois, Un memoire inidit de Pierre du Bois, 1313: De torneamentis et
justis в Revue Historique, т. XLI, 1889.
Naumann (Hans), Ritterliche Standeskultur urn 1200 в Naumann (H.), Miiller
(Gunther), Hofische Kultur, Halle, 1929 (Deutsche Vierteljahrschrift fur Literatur-
wissenschaft und Geistesgeschichte, Buchreihe, т. XVTJ).
Naumann (Hans), Der staufische Ritter, Leipzig, 1936.
Niedner (Felix), Das deutsche Turnier im XII. und XIII. Jalirhundert, Berlin, 1881.
Painter (Sidney), William Marshal, knight-errant, baron and regent of England,
Baltimore, 1933 (The Johns Hopkins Historical Publications).
Rust (Ernst), Die Erziehung des Ritters in der altfranzosischen Epik, Berlin, 1888.
Schrader (Weroer), Studien fiber das Wort «hofisch» in der mittelhochdeutschen
Dichtung, Bonn, 1935.
Schulte (Aloys), Die Standesverhaltnisse der Minnesinger, в Zeitchrift fur deutsches
Altertum, т. XXXIX, 1895.
Schultz (Alwin), Das hofische Leben zur Zeit der Minnesinger, 2* ed, 2 vol., 1889.
Seiler (Friedrich), Die Entwicklung der deutschen Kultur im Spiegel des deutschen

486
 Библиография

Lehnworts, П. Von der Einfuhrung des Christentums bis zum Beginn der neueren Zeit
2e ed.. Halle, 1907.
Whitney (Maria P.), Queen of medieval virtues: largesse в Vassar Mediaeval Stidies...
edited by, С F. Fiske, New Haven, 1923.

7. Гербы
Barthelemy (A. de). Essai sur Vorigine des armoiries, feodales в Мёт. soc.
antiquaires de VOuest, т. XXXV, 1870-71.
Ilgen (Th.), Zur Entstehung und Entwicklungsgeschichte der Wappen в
Korrespondenzblatt des Gesamtvereins der d. Geschichts- undAltertumsvereine, т. LXTX,
1921.
Ulmenstein (Chr. U. v.), Ober Ursprung und Entstehung des Wappenwesens, Weimar,
1935 (Forsch. zum deutschen Recht, I. 2.).

8. Сержанты и институт сержантов

(Немецкую и французскую библиографию до 1925 года, см. ниже в книге
Ganshof)
Bloch (Marc), Un probleme d'histoire comparee: la ministirialite en France et en
Angleterre, в Revue historique du droit, 1928.
Blum (E.), De lapatrimonialite des sergenteriesfieffees dans I 'ancienne Normandie,
в Revue ginirale de droit, 1926.
Ganshof (F. L.), Etude sur les ministeriales en Flandre et en Lotharingie, в Мёт.
Acad, royale Belgique, CI. Lettres, in-8°, 2e serie, XX, 1926.
Gladiss (D. v.), Beitrdge zur Geschichte der staufischen Ministerialitat; Berlin,
1934 (Ebering's Histor. Studien, 249).
Haendle (Otto), Die Dienstmannen Heinrichs des Lowen, Stuttgart, 1930 (Arbeiten
zur d. Rechts- und Verfassungsgeschichte, 8).
Kimball (E. G.), Serjeanty tenure in mediaecal England, New York, 1936 (Yale
Historical Publications, Miscellany, XXX).
Le Foyer (Jean), Loffice heriditaire de Focarius regis Angliae, 1931 (Biblioth.
d'histoire du droit normand, 2e serie, 4).
Stengel (Edmund E.), Ober den Ursprung der Ministerialitat в Papsttum und
Kaisertum: Forsch... P. Kehr dargebracht, Munich, 1925.

П. Церковь в феодальном обществе;

передача права владения на землю церкви
(Мы не ставили своей целью перечислить в данном разделе работы, по­
священные истории церкви в разных странах или специальным проблемам
истории церкви. Любому историку феодального общества стоит по общим
вопросам обратиться к необыкновенно основательным трудам: A. Hauck,
Kirchengeschichte Deutschlands, 5 vol., Leipzig, 1914-1920 и P. Fournies et G. Le
Bras, Histoire des collections canoniques en Occident depuis les Fausses Dicretales
jusqu'auDecretdeGratien, 2 vol, 1931-1932.
Что касается передачи прав владения на землю церкви, то многие немец­
кие исследователи рассматривают этот вопрос в области юриспруденции, и
эти работы будут указаны нами в разделе III нашей библиографии).

487
 Библиография

Genestal (R.), La patrimonialite de Varchidiaconat dans la province ecclesiastique

de Rouen в Melanges Paul Fournier, 1929.
Laprat (R.), Avoue в Dictionnaire d'histoire et de geographie ecclesiastique, т. V,
1931.
Lesne (Em.), Histoire de lapropriete ecclesiastique en France, 4 vol., Lille, 1910—
1938.
Merit (C. J.), Anschduungen iiber die Lehre unddasLeben derKirche im altfranzosische
Heldenepos, Halle, 1914 (Tjeilschrift fur romanische Philologie, Beiheft, 41).
Otto (Ebehard R), Die Entwicklung derdeutschen Kirchenvogtei im 10. Jahrhundert,
Berlin, 1933 (Abhandl. zur mittleren und neueren Geschichte, 72).
Pergameni (Ch.), L'avouerie ecclesiastique beige. Gand, 1907. Cp. Bonenfant (P.),
Notice sur lefaux dipldme d'Otton I'r в Bulletin Commission royale histoire, 1936.
Senn (Felix), L'institution des avoueries ecclesiastiques en France, 1903. Ср. ре­
зюме W. Sickel, Gottingische Gelehrte Anzeigen, т. CLVI, 1904.
Senn (Felix), L'institution des vidamies en France, 1907.
Waas (Ad.), Vogtei und Bede in der deutschen Kaiserzeit, 2 vol., Berlin, 1919-
1923.

III. Суды и судопроизводство

Ault (W. О.), Private Juridiction in England. New Haven, 1923 (Yale Historical
Publications. Miscellany, X).
Beaudoin (Ad.), Etude sur les origines du regime fiodal: la recommandation et la
justice seigneuriale в Annales de Venseignement superieur de Grenoble, I, 1889.
Beautemps-Beaupre, Recherches sur les juridictions de I'Anjou et du Maine, 1890.
Cam (Helen M.), Suitors and Scabini в Speculum, 1935.
Champeaux (Ernest), Nouvelles theories sur les justices du moyen uge в Revue
historique du droit, 1935, стр. 101-111.
Esmein (Ad.), Quelques renseignements sur Vorigine des juridictions privies в
Melanges d'archeologie et d'histoire, 1886.
Ferrand (N.), Origines des justices feodales в Le Moyen Age, 1921.
Freville (R. de). L'organisation judiciaire en Normandie aux XIIе et XIIIе siecles в
Nouv. Revue historique de droit, 1912.
Ganshof (Francois L.), Notes sur la competence des cours feodales en France в
Melanges d'histoire offerts a Henri Pirenne, 1926.
Ganshof (F.-L.), Contribution a Vetude des origines des cours feodales en France
в Revue historique de droit, 1928.
Ganshof (F.-L.), La juridiction du seigneur sur son cassai a Vepoque carolingienne
в Revue de VUniversite de Bruxelles, т. XXVIII, 1921-22.
Ganshof (F.-L.), Recherches sur les tribunaux de chdtellenie en Flandre, avant le
milieu du Xllle siicle, 1932 (Universiteit te Gent, Werken uitgg. door de Faculteit der
Wijsbegeerte en Letteren, 68).
Ganshof (P.-L.), Die Rechtssprechung des gruflichen Hofgerichtes in Flandern в
Zeitschrift der Savigny Stiftung, G. A., 1938.
Garaud (Marcel), Essai sur les institutions judiciaires du Poitou sous le
gouvernement des comtes indipendants: 902-1137, Poitiers, 1910.
Garcia de Diego (Vicenze), Historia judicial de Aragon en los siglos VIII al XII в
Anuario de historia del derecho espanol, т. XI, 1934.
Glitsch (Heinrich), Der alamannische Zentenar und sein Gericht в Berichte iiber

488
 Библиография

die Verhandlungen derk. sachsischen Ges. der Wissenschaften, Phii-histor. KL, t. LXIX,
1917.
Glitsch (H.), Untersuchungen zur mittelalterlichen Vogtgerichtsbarkeit, Bonn, 1912.
Halphen (L.), Les institutions judiciaires en France au XIе siecle: region angevine
в Revue historique, т. LXXVU, 1901.
Halphen (L.), Privots et voyers au XIе siecle; region angevine в Le Moyen Age,
1902.
Hirsch (Hans), Die hohe Gerichtsbarkeit im deutschen Mittelalter, Prague, 1922.
Hirsch (Hans), Die Klosterimmunitat seit dem Investiturstreit, Weimar, 1913.
Kroell (Maurice), Uimmuniti franque, 1910.
Lot (Ferdinand), La «vicaria» et le «vicarius» в Nouvelle Revue historique de droit,
1893.
Massiet du Biest (J.), A propos des plaids geniraux в Revue du Nord, 1923.
Morris (W.-A.), The frankpledge System, New York, 1910 Harvard Historical
Studies, XIV).
Perrin (Ch.-Edmond), Sur le sens du mot «centena» dans les chartes lorraines du
moyen age в Bulletin Du Cange, t. V, 1929-30.
Salvioli (Giuseppe), Vimmunitd et le giustizie delle chiese in Italia в Atti e memorie
delle R. R. Deputazioni di Storia Patria per le provincie Modenesi e Parmesi, Serie Ш,
т. V H V I , 1888-1890.
Salvioli (G.), Storia della procedura civile e criminale. Milan, 1925 (Storia del
diritto italiano pubblicata sotto la direzione di Pasquale del Giudice, т. Ш, часть I).
Stengel (Edmund E.), Die Immunitat in Deutschlandbis zum Ende des 11. Jahrhunderts
Teill, Diplomatik der deutschen Immunitdts-Privilegien, Innsbruck, 1910.
Thirion (Paul), Les echevinages ruraux auxXll* et XIIIе siecles dans les possessions
des eglises de Reims в Etudes d histoire du moyen dge dediees a G. Monod, 1896.

IV. Мир и Божье перемирие

Erdmann (С), Zur Oberlieferung der Gottesfrieden-Konzilien в Erdmann, op. cit.
(p. 667).
Gorris (G.-C.-W.), De denkbeelden over oorlog en de bemoeeiingen voor vrede in
de elfde eeuw (Идеи относительно войны и усилия, направленные на установ­
ление мира в XI веке). Nimegue, 1912 (Diss. Leyde).
Hertzberg-Frankel (S.), Die dltesten Land- und Gottesfrieden in Deutschland в
Forschungen zur deutschen Geschichte, т. ХХШ, 1883.
Huberti (Ludwig), Studien zur Rechtsgeschichte der Gottesfrieden und
Landesfrieden: 1, Die Friedensordnungen in Frankreich, Ansbach, 1892.
Kluckhohn (A.), Geschichte des Gottesfriedens, Leipzig, 1857.
Manteyer (G. de). Les origines de la maison de Savoie... La paix en Viennois (Anse,
17?juin 1025) в Bulletin de la Soc. de staristique de VIsere, 4e serie, т. VU, 1904.
Molinie (Georges), L organisation judiciaire, militaire etfinanciere des associations
de la paix: etude sur la Paix et la Treve de Dieu dans le Midi et le Centre de la France,
Toulouse, 1912.
Prentout (H.), La treve de Dieu en Normandie в Mimoires de ГAcad, de Caen,
Nouv. Serie, t. VI, 1931.
Quidde (L.), Histoire de la paix publique en Allemagne au moyen dge, 1929.
Schnelbogl (Wolfgang), Die innere Entwicklung des bayerischen Landfriedens des
13. Jahrhunderts, Heidelberg, 1932 (Deutschrechtliche Beitrage, ХШ, 2).

489
 Библиография

Semichon (E.), La Paix et la Treve de Dieu, 2e ed., 2 vol. 1869.

Yver (J.), Uinterdiction de la guerreprivee dans le tres ancien droit normand (Вы­
держки из работ сессии по истории нормандского права... mai 1927) 1928.
Wohlhaupter (Eugen), Studien zur Rechtsgeschichte der Gottes-und Landfrieden
in Spanien, Heidelberg, 1933 (Deutschrechtiiche Beitrdge XTV, 2).

V. Монархия
(В данном разделе мы ограничиваемся перечислением работ, касающихся
концепции монархии в целом и наиболее важных сторон монархического права).
Becker (Franz), Das Konigtum des Nachfolgers im deutschen Reich des Mittelalters,
1913 (Quelien und Studien zur Verfassung des d. Reiches, V, 3).
Bloch (Marc), LEmpire et Г idee d'Empire sous les Hohenstaufen, в Revue des
Cours et Conferences, т. XXX, 2, 1928-1929.
Bloch (Marc), Les rois thaumaturges: etude sur le caractere s и mature I attribui a
la puissance royale, particulierement en France et en Angleterre, Strasbourg, 1924
(Biblioth. de la Faculti des Lettres de Г Univ. de Strasbourg, XIX).
Euler (A.), Das Kdnigtum im altfranzosischen Karls-Epos. Marbourg, 1886
(Ausgaben und Abhandl. aus dem Gebiete der romanischen Philologie, 65).
Kampers (Fr.), Rex und sacerdos в Histor. Jahrbuch, 1925.
Kampers, Vom Werdegang der abendlandischen Kaisermystik, Leipzig, 1924.
Kern (Fritz), Gottesgnadentum und Widerstandsrecht im fruheren Mittelalter,
Leipzig, 1914.
Halphen (Louis), La place de la royautedans le systeme fiodal в Revue historique,
т. CLXXII, 1933.
Mitteis (Heinrich), Die deutsche Konigswahl: ihre Rechtsgrundlagen bis zur
Goldenen Bulle, Baden bei Wien [1938].
Naumann (Hans), Die magische Seite des altgermanischen Konigtums und ihr
Fortwirken в Wirtschaft und Kultur. Festschrift zum 70. Geburtstag von A. Dopsch,
Vienne, 1938.
Perels (Ernst), Der Erbreichsplan Heinrichs VI. Berlin, 1927.
Rosenstock (Eugen), Kdnigshaus und Stamme m Deutschland zwischen 911 und
950, Leipzig, 1914.
Schramm (Percy E.), Die deutschen Kaiser und Konige in Bildern ihrer Zeit, I,
751-1152, 2 vol., Leipzig, 1928 (Verqffentlichungen der Forschungsinstitute an der
Univ. Leipzig, lnstitutfur Kultur- und Universalgesch.; I).
Schramm (P.-E.), Geschichte des englischen Konigtums im Lichte der Kronung,
Weimar, 1937. Пер. на англ.: A history of the English coronation (с библиографией
относительно «священного» в Европе).
Schramm (P. E.), Kaiser, Rom und Renovatio, 2 vol. Leipzig, 1929 (Studien der
Bibliothek Warburg, XVII).
Schulte (Aloys), Anlaufe zu einerfesten Resident der deutschen Konige im Mittelalter
в Historisches Jahrbuch, 1935.
Schultze (Albert), Kaiserpolitik und Einheitsgedanken in den Karolingischen
Nachfolgestaaten (876-962), Berlin, 1926.
Viollet (Paul), La question de la Ugitimiti д Vavenement de Hugues Capet в Mem.
Acadimie Inscriptions, т. XXXTV, 1, 1892.

490
 Библиография

VI. Территориальные власти

Vaccari (Pietro), DalV unita romana al particolarismo giuridico del Medio evo,
Pavie, 1936.
Ficker (J.) et Puntschart (P.), Vom Seichsfiirstenstande, 4 vol. Innsbruck, Graz et
Leipzig, 1861-1923.
Halbedel (A.), Die Pfalzgrafen und ihrAmt: ein Vberblick в Halbedel, Frankische
Studien, Berlin, 1915 (Eberings Histor. Studien, 132).
Lawen (Gerhard), Stammesherzog und Stammesherzogtum. Berlin, 1935.
Lintzel (Martin), Der Ursprung der deutschen Pfalzgrafschaften в Zeitschrift der
Savigny Stiftung, G. A., 1929.
Parisot (Robert), Les origines de la Haute-Lorraine et sa premiere maison ducale, 1908
Rosenstock (Eugen), Herzogsgewalt und Friedensschutz: deutsche Provinzialver-
sammlungen des 9-12. Jahrhunderts, Breslau, 1910 (Untersuchungen zur deutschen
Staats- und Rechtsgeschichte, H; 104).
Schmidt (Gunther), Das wiirzburgische Herzogtum und die Graf en undHerren von
Ostfranken vom 11. bis zum 17. Jahrhundert, Weimar, 1913 (Quellen und Studien zur
Verfassungsgeschichte des deutschen Reiches, V, 2).
Werneburg (Rudolf), Gau, Grafschaft und Herrschaft in Sachsen bis zum Ubergang
in das Landesfurstentum Hannover, 1910 (Forschungen zur Geschichte Niedersachsens
Ш, 1).
Lapsley (G. Th.), The county palatine ofDurham, Cambridge, Mass., 1924 (Harvard
Historical Studies, Vffl).
Arbois de Jubainville (d'), Histoire des dues et comtes de Champagne, 7 vol., 1859-
1866.
Auzias (Leonce), UAquitaine carolingienne (778-897), 1937.
Barthelemy (Anatole de), Les origines de la maison de France, в Revue des questions
historiques, т. ХП1, 1873.
Boussard (J.), Le comte d'Anjou sous Henri Plantagenet et sesfils (1151-1204),
1938 (Biblioth. Ec. Hautes-Etudes, Se. histor. 271).
Chartrou (Josephe), L'Anjou de 1109 a 1151, 1928.
Chaume (M.), Les origines du duche de Bourbogne, 2 vol., Dijon, 1925-31.
Fazy (Max.), Les origines du Bourbonnais, 2 vol. Moulins, 1924.
Grosdidier de Matons (M.), Le comte de Bar des origines au traitede Bruges (vers
750-1301), Bar-le-Duc, 1922.
Halpnen (Louis), Le comte d'Anjou au Xle siecle, 1906.
Jaurgain (J. de). La Vasconie, 2 vol., Pau, 1898.
Jeulin (Paul), L'hommage de le Bretagne en droit et dans les faits в Annales de
Bretagne, 1934.
La Borderie (A. Le Moyne de), Histoire de Bretagne, т. П et Ш, 1898-99.
Latouche (Robert), Histoire du comte du Maine, 1910 (Biblioth. Ec. Hautes Etudes,
Sc. histor.; 183).
Lex (Leonce), Eudes, comte de Blois... (995-1007) et Thibaud, son frere (995-
1004), Troyes, 1892.
Lot (Ferdinand), Fideles ou vassaux?, 1904.
Powicke (F. M.), The loss of Normandy (1189-1204), 1913 (Publications of the
University of Manchester, Historical Series, XVI).
Sproemberg (Heinrich), Die Entstehung der Grafschaft Flandern. Teil 1: die
ursprungliche Grafschaft Flandern (864-892), Berlin, 1935, Cp. F. L. Ganshof, Us
origines du comte de Flandre, в Revue beige de philologie, 1937.

491
 Библиография

Valin (L.), Le due de Normandie et sa court 1909.

Valls-Taberner (F), La cour comtale barcelonaise, в Revue historique du droit,
1935. Les Bouches du Rhone, Encyclopedie departementale. Первая часть. Т. II.
Antiquite et moyen dge, 1924.
Kiener (Fritz), Verfassungsgeschichte der Provence seit der Ostgothenherrschaf
bis zur Erriclitung der Konsulate (510-1200), Leipzig, 1900.
Manteyer (G.), La Provence du Ier au XIIе siecle, 1908.
Previte-Orton (C. W.), The early history of the House of Savoy (1000-1223),
Cambridge, 1912.
Tournadre (Guy de), Histoire du comte de Forcalquier (XIIе siecle), [1930].
Grimaldi (Natale), La contessa Matilde e la sua stirpe feudale, Florence, [1928].
Hofmeister (Adolf), Markgrafen und Markgrafschaften im italienischen Konigreich
in der Zeit von Karl dem Grossen bis auf Otto den Grossen (774-962) в Mitteilungen
des Instituts fur cesterreichische Geschichtsforschung, VII, Ergdnzungsband, 1906.

VII. Национальности
Chaume (M.), Le sentiment national bourguignon de Gondeband a Charles le
Temeraire в Мёт. Acad. Sciences Dijon, 1922.
Coulton (G. G.), Nationalism in the middle ages в The Cambridge Historical
Journal 1935.
Hugelmann (K. G.), Die deutsche Nation und der deutsche Nationalstaat im
Mittelalter в Histor. Jahrbuch, 1931.
Kurth (G.), Francia et Francus в Etudesfranques,1919, т. I.
Monod (G.), Du rSle de Vopposition des races et des nationalites dans la dissolution
de VEmpire carolingien в Annuaire de I'Ec. Des Hautes Etudes, 1896.
Remppis (Max), Die Vorstellungen von Deutschland im altfranzosischen Heldenepos
und Roman undihre Quellen, Halle, 1911 (BeiheftezurZeitschriftfUrroman. Philologie,
234).
Schultheiss (Franz Guntram), Geschichte des deutschen Nationalgefiihls, т. I,
Munich, 1893.
Vigener (Fritz), Bezeichnungen fiir Volk und Land der Deutschen vom 10. bis zum
13. Jahrhundert, Heidelberg, 1901.
Zimmerman (K. L.), Die Beurteilung der Deutschen in der franzosischen Literatur
des Mittelalters mit besonderer Beriicksichtigung der Chansons de geste в Romanische
Forschungen, т. XIX, 1911.

VIII. Феодализм и сравнительная история

Hintze (О.), Wesen und Verbreitung des Feudalismus в Sitzungsber. derpreussischen
Akad.; Phil-histor. Ki, 1929.
Dalger (F), Die Frage des Grundeigentums in Byzans в Bulletin of the international
commission of historical sciences, t. V, 1933.
Ostrogorsky (Georg), Die wirtschaftlichen und sozialen Entwicklungsgrundlagen
des byzantinischen Reiches в VierteljahrschriftfiirSozial- und Wirtschaftsgeschichte,
1929.
Stein (Ernst), Untersuchungen zur spdtbyzantinischen Verfassungs- und
Wirtschaftsgeschichte в Mitteilungen zur osmanischen Geschichte, t. П, 1923-25.

492
 Библиография

Thurneyssen (R.). Das unfreie Lehen в Zeitschrift fur keltische Philologie, 1923;
Dasfreie Lehen, ibid, 1924.
Franke (O.), Feudalism: Chinese в Encyclopaedia of the social sciences, t. VI,
1931.
Franke (0.), Zur Beurteilung des chinesischen Lehnwesens в Sitzungsber. der
preussischen Akad.; Phil.-histor. Kl; 1927.
Erslev (Kr.), Europaeisk Feiidalisme og dansk Lensvaesen в Historisk Tidsskrift,
Copenhague, 7e serie, t. II, 1899.
Becker (С. Н.), Steuerpacht und Lehnwesen: eine historische Studie tiber die
Enstehung des islamischen Lehnwesens в Islam, t. V, 1914.
Belin, Du regime des fiefs militaires dans Vlslamisme et principalement en Turquie
в Journal Asiatique, 6e serie, t. XV, 1870.
Lybyer (A. H.), Feudalism: Sarracen and Ottoman в Encyclopaedia of the social
sciences, t. VI, 1931.
Asakawa (K.), The documents oflriki illustrative of the development of the feudal
institutions of Japan, New Haven, 1929 (Yale Historical Publ; Manuscripts and edited
texts, X). С очень важным предисловием.
Asakawa (К.), The origin of feudal land-tenure in Japan в American Historical
Review, XXX, 1915.
Asakawa (K.), The early sho and the early manor: a comparative study в Journal
of economic and business history, 1.1, 1929.
Fukuda (Tokusa), Die gesellschaftliche und wirtschaftliche Entwickelung in Japan,
Stuttgart, 1900 (Munchner volkswirtschaftliche Studien, 42).
Ruffini Avondo (Ed.), II feudalismo giapponese visto da un giurista europeo в
Rivista di storia del diritto italiano, t. Ш, 1930.
Sansom (J. В.), Le Japon: histoire de la civilisation japonaise, 1938.
Uyehara (Senroku), Gefolgschaft und Vasallitdt imfrdnkischen Reiche und in Japan
в Wirtschaft und Kultur. Festschrift zum 70. Geburtstag von A. Dopsch, Vienne, 1938.
Levi (Sylvain), Le Nepal, 2 vol., 1905 (Annales du Musee Guimet, Bibliotheque,
t. XVII et XVIII).
Hotzch (C. V), Adel und Lehnwesen in Russland und Polen в Historische Zeitschrift,
1912.
Wojciechowski (Z.), La condition des nobles et le probleme de la fiodaliti en
Pologne au moyen age в Revue historique du droit, 1936 et 1937 (с библиофафией).
Eck (Al.), Le moyen age russe, 1933.
 ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Аббон 91 Бабенберги 279

Абеляр 111, 112, 340 Балдуин Бульонский 85
Август 96, 166, 213, 382 Баярд 309
Августин 7, 95, 105, 160 Беда Достопочтенный 50
Авель Праведник 303 Без 94
Аганон 282 Бекет Томас 339,361
Адалар 187 Беллемы 279,326
Адальберон 379, 380 Бенедикт 96, 280, 294, 339
Адальберт 43 Бенжамен Герар 429
Адам Бременский 27 Бенуа де Сент-Мора 101
Адемар Шабанский 51,94 Беовульф 33, 152
Аймон 410 Беренгарий I 62, 374
Александр Македонский 33 Бернард Клервоский 92,311
Алексий 295 Бернард Шартрский 109
Алкуин 60, 62, 178 Бернард де Ретель 99
Аллен Крученая Борода 38 Бернье 225, 233
Альбан Майенский 308 Бертран 290
Альфонс Мудрый 314 Бертран де Борн
Альфред Великий 30, 31,48, 55, 60, 132, 227, 287, 289, 291, 294, 326
61,79,81, 114,227,228 Бодуэн (Балдуин, Бальдуин) II де Гин
Андре Ле Шаплен 302 109
Анно 105 Бодуэн (Балдуин, Бальдуин) II
Анна Радклиф 295 Иерусалимский 136
Ансгар 41, 42, 43 Бодуэн IV 298, 410
Ансельм Кентерберийский 107, 112, Бодуэн Железный 191
311 Бозон 370
Арибер 194 Бокэр 316
Аристотель 33,109 Бомануар 118, 124,126,128,129,
Арнуд'Ардр 104 135, 139, 176, 224, 309, 315, 316,
Арнуде Гин 221 320,358, 362
Арнул 128 Бонизон де Сутри 311,400
Арнульф Каринтийский 18, 368, Боэций 31
369, 370 Бренно де Берне 283
Арпад 22 Брунгильда 105
Аршамбо 135 Бруно 344
Аттила 105,106 Брушар 403
Аттониды 279 Буленвилье 5, 6, 146
Бурбоны 279, 438

494
 Именной указатель

Бурхард 96 Генрих VI 196, 197

Бушар Вандомский 416 Генрих Лев (Вельф) 176, 224, 419
Генрих Плантагенет 361, 400,413
В Генрих II Германский 399
Ваик 22 Генрих Щедрый 109
Ваккарий 121 Герар 429
Валерий Максим 109 Герберт 68,85,99,175,379,380,424
Валуа 225, 317 Герберт де Вермандуа 129, 229
Ваннете 38 Герберт Д'Орильяк 174
Вас 101 Герхох 111
Вегеций 109 Ги, епископ 406
Ведает 36 Ги де Мовуазен 126
Велундр 35 Гизо 146, 374
Велуто ди Буонкристиано 127, 128 Гильом Аквитанский 302
Вельфы ПО, 175,176, 278, 369, 371 Гильом I Благочестивый 389
Вермандуа 99, 298, 380 Гильом Дюран 213, 309, 312
Вивьен 98 Гильом Марешаль 291,301
Видукинд 8, 425 Гильом Оранжский 127
Виллардуэн 109 Гильом, граф Прованса 16
Вильгельм III Аквитанский 85 Гин 169, 297
Вильгельм Бастард (Вильгельм Гинкмар Реймсский 117,187
Завоеватель) 34, 46, 47, 50, 57, Гобино 5
60, 68, 80, 81, 85, 94, 130, 140, Гогенштауфены 337
166, 208, 265, 288, 290, 308, 404, Годфри д 103
421, 423, 424 Годфруа Лорренский 195
Вильгельм Длинный Клинок 51 Гормонт 98
Випо114 Готфрид Бульонский 428
Вольтер 429 Григорий Святой 105
Вольфрам фон Эшенбах 300 Григорий I Великий 41,48
Григорий VII 41, 48, 67,111,339,
Г 383,411,420
Гаральд Норвежский 222 Григорий Турский 45,93,153
Гардинг Стефан 68 ГугоАрльский 15,371
Гарен Лотарингский 137 Гуго Великий 379, 388
Гарнье 221 Гуго Капет 187, 208, 228, 378, 379,
Гарнье де Нантейль 221 381, 414,415,416
Гарольд 34 Гудмар 59
Гастон Парис 96, 104 Гундольф де Гундольфхейм 283
Гвиберт Ножанский 95,108, 349, Гунтер 105
428 Гуон Бордосский 291
Гельмольд 89 Гюг 189
Генрих I 78, 175, 223, 227, 373,
416, 418, 419, 424, 427 д
Генрих II 107,116,123,135,298,323, Деланд 438
376, 377, 401, 422, 423 Деоль 408
Генрих III 85,97, 323 Дибелин 141
Генрих IV 94, 152, 196, 291, 373, Диего Джельмирес 405
382,411,420 Дудон 36, 37, 45
Генрих V 196

495
 Именной указатель

Е 98, 100, 101, 103, 104, 127, 150,

155, 165, 175, 177, 187, 192, 207,
Евсевий Кесарийский 93 221, 225, 247, 301, 327, 332, 349,
Ж 354, 355, 368, 370,379-382, 384,
Жак Флаш 429 387,400, 408,418, 424,426,428
Жакд'Арк 138 Карл Лысый 27,35,49,67, 68,157,
Жан Ле Марешаль 137 168, 187-191, 196, 279, 298, 368,
Жанна д'Арк (Жанна Роме) 138, 378,415, 426,440
409 Карл Мартелл 8,151,161,155
Жильбер де Монс 169, 284 Карл Простоватый 37, 230,
Жируа 128, 141 282, 378, 427
Жискар Робер 326 Карл Толстый 27, 35,189,368
ЖозефБедье 100 Карл Лотарингский 379, 380
Жоффруа де Прейи 297 Карл VII 145
Жоффруа Красивый 109 Карломан 157
Жоффруа Мартелла 135, 193 Каролинги 18,35,36,41,46,47,49,
Жоффруа Рюдель 302 103,106,144,151,154-158,160,
Жуанвиль 126, 137, 170, 229 161,166-169,173-177,181, 184-
188, 191, 193, 200, 213, 224, 232,
3 235, 236, 240, 246, 251, 255, 263,
Зефингены 279 264, 269,271, 279, 287,308,327-
Зигфрид 105, 137, 279 329,342, 343, 352,353,356,360-
363, 365, 368-372, 376, 378-380,
384-387,390,393, 396-398, 400,
И 403,406,408,412, 413,415,416,
Иаков 101, 108 418, 423,426-428, 433-435,437
Иаков I Арагонский 314 Кнут 32,33,34,42, 47,50,59,71,
Иберта 99 114,178,404
Ибн-Хальдун 61 Конрад I 231,381
Ив Шартрский 208, 376, 380 Конрад I Зальцбургский, архиепис­
Иероним 93, 111 коп 166
Изабелла Роме 138 Конрад II 33, 68, 85, 94, 97, 194-
Изамбарт 98 196, 384, 401
Иоанн Безземельный 112,224 Конрад III 383
Иоанн Сольсберийский 309,310 Конрад IV 316
Иорнанд 372 Константин Великий 384
Иосиф II 191 Кретьен де Труа ПО, 310, 312,326
Ирнерий 121
Исидор 96 Л
Иштван (Стефан) 22, 23 Ламберт Ардрдский 295
Ламберт Герсфельдский 71,94
К Лев Мудрый 22
Капетинги 75, 163, 170, 192, 193, Лотарь 368,370,371
197, 204, 214, 279, 316, 323, 328, Лотарь II 27, 334, 426
337, 365, 379-382, 389, 410, ЛудеФерьер 187
414-416, 418, 428 Лев IX 344
Карл II Провансальский 314 Льюдольфингены 279
КарлУ 191 Людовик I Благочестивый 35, 41,
Карл Великий 16, 18, 20, 23, 27, 33, 45,49,60,95,113,157,160,164,

496
 Именной указатель

187, 188, 279, 281, 369, 383, 387 Оттон II 13, 85

Людовик II Немецкий 190, 226, Оттон III 85,89,97,174,308,384,
279, 298, 308,368 385,415
Людовик III Слепой 63,98, 371 Оттон Фрейзингенский 21, 23, 90,
Людовик IV Заморский 198,279, 96, 288,315,401
378, 379, 428 Отгоны 418
Людовик V 378
Людовик VI Толстый 75, 78, 92, п
260, 307, 372, 380, 381, 398, 410 Павел Диакон 280
Людовик VII 257 Павел Орозий 93
Людовик VIII 417 ПетрДамиани 103, 111
Людовик IX Святой 124,128,131, Петр Ломбардский 112
170, 208, 213, 241, 248, 257, 269, Пильгрим 22, 23
291,292, 299, 309,312, 314, Пипин 155, 381
316, 346,367,404,413,427 Плантагенеты 110, 170, 199, 216,
Людовик XI 318,437 223, 267, 269, 298, 361, 437
Людовик XIV 318,437 Платон 7
Пьер Флотт 86
м
Магнус Добрый 42 р
Макиавелли 86 Рабан Мавр 89
Марквард Данвейлер 337 Раймунд Луллий 305,310,313,314,
Меровинги 54,146-149,152,156, 340
160, 189, 277, 355, 381, 387, 393, Ранульф Глэнвилл 107,123
437 Рауль 38, 99, 192, 225, 378, 379
Мистраль 171 Рауль Безбородый, 409
Мовуазен 126 Рауль де Гуи 99
Монморанси 132 Рауль де Камбре 129
Монтескье 6, 417, 429 Регинон Прумский 94
Монфор 260 Рейнальд фон Дассель 112
Мориль 69 Ремигий Осерский 62
Мориньи 211 Рено де Монтобан 229
Мэтланд 9 Рибемон 99
Рихер 39, 186
н Ричард I Львиное Сердце 36, 197
Николай I 155 Ричард II 51,438
Ноткер 82 Робер Жискар 326
РобердеКлари 109,327
О Роберт I 38, 85, 191, 374, 378, 379
Одерик Виталь 392 Роберт Благочестивый 78, 85, 89,
Одон 68 373,410,417
Ожье 232 Роберт Сильный 190, 279, 387
Олаф Трюггвасон 32, 39,40 Робертин Оттон 198
Олаф Харальдсон (Святой) 39, 40, Робертины 191, 414, 415, 419
43,51 Рожер II Сицилийский 314, 316
Орваль Жиль д' 95 Ролл он 37,38,39,44, 51, 53, 57, 59
Оттон I Великий 8,16, 20,46, 63, 82, Рудольф Вельф 369,371
85,87,92,97, 308, 315,369,382- Рудольф Габсбург 338
384, 386, 402, 420 Рудольфьены 389

497
 Именной указатель

С Флодоард 21, 36, 38, 49

Салимбене 292 Франциск 129
Свейн Вилобородый 32, 378,379 Фридрих Барбаросса 121, 200-201,
Сергий II, папа римский 308 221, 224, 284, 314, 316, 378, 385,
Сигиберт де Жемблу 426 393, 401, 418-420
Сильвестр II 174,385 Фродо 422
Симеон 18 Фуке 438
Симон де Крепи 295 Фульберт Шартрский 71, 215, 224
Симон де Монфор 309 Фульк, архиепископ 377
Синевульф 228 Фульк ле Решен 94, 135
Снорри Стурлусон 41 Фульк Черный 135, 193
Солин, Гай Юлий (III в.) 109 Фюстель де Куланж 424
Спиноза 5
Стефан (Иштван) 22
х
Стефан Гардинг 68 Харальд Суровый Правитель 34, 47
Стефан Лэнгтон 112 Хариульф 100
Стефан (Этьен) Блуасский 136,423 Хлодвиг 153, 175, 373
Стюарт 325
Суассон, граф де 300 ц
Сугерий 243, 332 Цезарь Гай Юлий 96,153,426
Цезарь Арльский 353
т Цицерон 83
Тальмон 333
Тауторп 55
ш
Ш.-Эдмон Перрен 272
Тацит 152, 237, 278, 283, 306 Штауфены 170,197
Теодорих Великий 105
Тертуллиан 117
Тетмар 188
э
Эббон 25
Тит Ливии 93 Эберхард Бамбергский 227
Томасин 311 Эд 38, 191, 378, 379, 425
Тостиг 67 Эд Блуасский 414, 417
Турпин 98 Эдгар 55, 60
Эдит 424
у Эдуард Мученик 374
Урбан II 117 Эдуард Исповедник 34,46,181
Эйк фон Репгоф 263
Ф Эйнгард 164
Фенелон 5 Эльфред де Альвершам 283
Филипп I 78,337,373 Эмон 407
Филипп II Август 121, 123, 170, Эрментер 62
204, 213, 213, 223, 224, 247, 299, ЭрнодеДуэ 99
311,319,375,402,413,417,419 Эрнст 105
Филипп III Смелый 257, 316, 437 Этельред 32
Филипп IV Красивый 86, 131, 229, Этельстан 177, 180, 222
316,317,319 Этьен Марсель 318
Филипп Фландрский 221
Филипп Эльзасский 400
Флаш Жак 429
ю
Юстиниан 13, 122
 ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение 5

Том 1
ФОРМИРОВАНИЕ ОТНОШЕНИЙ ЗАВИСИМОСТИ

Ч а с т ь I. СРЕДА 12
Книга первая. Последние нашествия 12
Глава L Мусульмане и венгры 12
1. Осажденная Европа и завоеванная 12
2. Мусульмане 12
3. Натиск венгров 17
4. Конец венгерских набегов 20
Глава II. Норманны 23
1.06щая характеристика скандинавских вторжений 23
2. От набегов к поселениям 27
3. Скандинавы в Англии 30
4. Скандинавы во Франции 35
5. Христианизация Севера 39
6. В поисках первопричин 43
Глава III. Последствия и уроки эпохи нашествий 47
1. Потрясения 47
2. Языковые заимствования и топонимика 50
3. Особенности судопроизводства социальных структур 55
4. Пришельцы: проблемы происхождения 58
5. Уроки 59
Кита вторая. Условия жизни и духовная атмосфера 64
Глава I. Материальные условия и характер экономики 64
1. Два феодальных периода 64
2. Первый феодальный период: население 65
3. Первый феодальный период: коммуникации 67
4. Первый феодальный период: торговый обмен 71
5. Экономическая революция второго феодального периода 74
499
 Оглавление

Глава II. Особенности чувств и образа мыслей 77

1. Отношение человека к природе и времени 77
2. Средства выражения 80
3. Культура и общественные классы 84
4. Религиозное сознание 87
Глава III. Коллективная память 93
1. Историография 93
2. Эпос 97
Глава IV. Второй феодальный период: интеллектуальное
возрождение 107
1. Некоторые черты новой культуры 107
2. Рост самосознания 111
Глава V. Основы права 113
1. Господство обычая 113
2. Основные черты обычного права 117
3. Возрождение письменного права 120
Ч а с т ь II. ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ 125
Книга первая. Кровные узы 125
Глава I. Родовая солидарность 125
1. «Кровные друзья» 125
2. Кровная месть 127
3. Экономическая солидарность 132
Глава II. Характер и особенности родственных отношений 135
1. Семья 135
2. Структура родства 137
3. Родственные связи и феодальный строй 142
Книга вторая. Вассалитет и феод 143
Глава I. Оммаж вассала 143
1. Человек человека 143
2. Оммаж в эпоху феодализма 144
3. Происхождение отношений личной зависимости 146
4. Домашние воины 149
5. Вассалитет при Каролингах 154
6. Формирование классического вассалитета 158
Глава II. Феод 160
1. Бенефиций и феод: держание - вознаграждение 160
2. «Помещение» вассала 165

500
 Оглавление

Глава III. Обзор Европы 171

1. Франция: юго-восточные земли и Нормандия 171
2. Италия 173
3. Германия 175
4. За пределами владений Каролингов: англосаксонская Англия
и Астуро-Леонское королевство в Испании 177
5. Ввезенный феодализм 184
Глава IV. Каким образом феод стал наследственным владением
вассала 186
1. Проблема наследства: «почесть» и обычные феоды 186
2. Развитие: французский вариант 190
3. Развитие: имперский вариант 194
4. Что произошло с феодом с тех пор, как его стали передавать
по наследству 196
5. Торговля феодами 205
Глава V. Слуга многих господ 207
1. Многочисленные оммажи 207
2. Величие и упадок «абсолютного оммажа» 210
Глава VI. Вассал и сеньор 215
1. Помощь и защита 215
2. Вассалитет, заместивший родство 220
3. Связи и разрывы 223
Глава VII. Парадоксы вассальных отношений 226
1. Разноречивые свидетельства 226
2. Человеческие отношения и связи из чувства долга 230
Книга третья. Отношения зависимости в нижних сословиях 234
Глава I. Права сеньора и его поместье 234
1. Земля сеньора 234
2. Распространение сеньорий 235
3. Сеньор и держатели 242
Глава II. Рабство и свобода 248
1. Точка отсчета: каковы были условия существования человека
в эпоху франков 248
2. Серваж во Франции 254
3. Серваж в Германии 261
4. Англия: особенности вилланажа 265
Глава III. К новым формам сеньориального режима 270
1. Стабилизация повинностей 270
2. Изменение человеческих отношений 273

501
 Оглавление

Том II
СОСЛОВИЯ И УПРАВЛЕНИЕ ЛЮДЬМИ
Обращение к читателю 276
Книга первая. Сословия 277
Глава I. Знать 277
1. Исчезновение древних аристократов крови 277
2. Различные смыслы слова «благородный» в начале
феодального периода 280
2. Сословие благородных, сословие сеньоров 282
3. Воинское призвание 283
Глава II. Благородный образ жизни 286
1. Война 286
2. Благородный в собственном доме 292
3. Занятия и развлечения 296
4. Правила поведения 299
Глава III. Рыцарство 305
1. Посвящение в рыцари 305
2. Кодекс рыцарской чести 310
Глава IV. Превращение «благородных» по факту в «благородных»
по праву 313
1. Наследственное право посвященных и процесс превращения
в благородных 313
2. Превращение потомков рыцарей в привилегированное
сословие 318
3. Права благородных 320
4. Английские особенности 322
Глава V. Различные группы внутри аристократии 325
1. Иерархия власти, возможностей и положения 325
2. Помощники и рыцари-рабы 330
Глава VI. Духовенство и профессиональные группы 338
1. Место духовенства в феодальном обществе 338
2. Вилланы и буржуа-горожане 346
Книга вторая. Управление людьми 350
Глава I. Суды 350
1. Общий характер юридических учереждений 350
2. Множественность правосудий 352
3. Суд с помощью равных или суд господина? 360
4. Пережитки старого и ростки нового на пограничиях дробной
системы судов 362
502
 Оглавление

Глава II. Традиционная власть: королевства и империи 366

1. География королевств 366
2. Природа королевской власти и ее традиции 372
3. Передача королевской власти; династические проблемы 376
4. Империя 382
Глава III. От герцогств к округам, подчиненных сеньору 386
1. Герцогства 386
2. Графства и округа, подчиненные сеньорам 392
3. Церковная власть 393
Глава IV. Беспорядок и борьба против беспорядка 400
1. Границы власти 400
2. Насилие и стремление к миру 402
3. Мир и Божье перемирие 404
Глава V. На пути к восстановлению государства: национальные
варианты 412
1. Основания для перегруппировки сил 412
2. Новая монархия: Капетинги 414
3. Архаизированная монархия: Германия 418
4. Англо-нормандская монархия: последствия завоевания
и уцелевшие германские элементы 421
5. Национальность 424
Книга третья. Феодальный строй как тип социального
устройства 429
Глава I. Феодальный строй как тип социального устройства 429
1. Феодализм: единственное число или множественное? 429
2. Главные черты европейского феодализма 431
3. Срез сравнительной истории 434
Глава II. Последствия европейского феодализма 436
1. Пережитки и обновление 436
2. Идея войны и идея договора 439
Примечания 441
Библиография 460
Именной указатель 494