Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Большаков
Л. Ф. Новицкая
ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ В ЕЕ ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ
(от зарождения
до эпохи Возрождения)
ПРЕДИСЛОВИЕ
В этой книге речь пойдет не об истории культуры в обычном понимании, хотя рассмотрение
особенностей культуры в развитии предполагает обращение к ее истории. Несмотря на обилие
историко-культурологических исследований, вопросы о том, где, когда и как начинается
становление культуры в собственном смысле слова, и как далее происходит изменение ее
особенностей, – до сих пор остаются, едва ли не самыми дискуссионными. Ведь и постановка
этих вопросов и те или иные попытки ответов на них зависят от того, что мы понимаем под
культурой, отличаем ли мы ее, скажем, от цивилизации, и как отличаем, и что из этого следует.
Важно и то, что мы имеем в виду, говоря о ценностях вообще и о ценностях именно культуры.
Соотносятся ли для нас как-то понятия культуры и культурности? Выделяются ли нами уровни
культуры?
Причем, обо всем этом, о смысле культуры мы размышляем сегодня, а культура со времени
ее возникновения могла измениться чуть ли до неузнаваемости. Но тогда как рассматривать ее
начало, ее становление, ее развитие?
Все же, видимо, нет другого пути, как попытаться в который раз уже осмыслить, уточнить,
что представляет собой культура в нашем современном понимании, учитывая то, что мы знаем о
ее прошлом. И, исходя из этого, – снова взглянуть на ее историческое бытие, чтобы проследить,
как появилась она, с ее особенностями, как эти особенности изменились, и есть ли в их
жизненном движении нечто инвариантное, изначально сущностное, что в известной мере
определило ее последующее и нынешнее состояние. И вместе с тем, что появилось нового,
своеобразного в культуре, в разное время, в разных эпохах.
При этом авторы считают перспективным один из вариантов современного аксиологического
понимания культуры, который пока что слабо используется в историко-культурологических
исследованиях, в том числе и в претендующих на философичность. В соответствии с этим
пониманием, культура, в сущности – это обработка, оформление, одухотворение,
облагораживание людьми окружающей среды и самих себя. Речь идет об особой “обработке”,
особом оформлении природы (природно-вещной среды), самого человека (его тела, движений,
мыслей, чувств, намерений, действий, отношений с другими людьми). Оформлении, имеющем
ценностный смысл, ценностное содержание: “...культура начинается там, где духовное
содержание ищет себе верную и совершенную форму” [1]. Но что означает этот поиск, о какой
форме для какого содержания может идти речь применительно к культуре, и когда все-таки
начинается культура, не столько по времени, сколько по сути?
Валерий Большаков
Людмила Новицкая
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ КУЛЬТУРЫ КАК ПРОБЛЕМА
Когда, как и почему возникает культура, т. е. образуется то, что И. Ильин называл духовным
содержанием? Что означает “совершенность и верность формы”, которую это духовное
содержание себе ищет? И почему только при условии такого поиска начинается культура, если
начинается?
Попытки ответов на эти вопросы требуют обращения к самым основам происхождения
человечества. Не разбирая специально концепций его происхождения, повторим то, что не
вызывает никакого сомнения, а именно – то, что человек, в отличие от всех остальных живых
существ рождается без врожденной программы жизнедеятельности. Тогда как животное от
рождения определено к особому роду деятельности, ему на генетическом уровне заданы и
способы встраивания в пищевые ряды и формы общения с себе подобными, и способы
продолжения рода, и т. д. То есть, вся жизнь от ее начала и до конца задана. Потому животное
едино со средой своего обитания, оно есть продолжение этой среды, естественно слито с нею,
находится с ней в гармонии, а, следовательно, гармонично и с самим собой. Иначе говоря,
животное в норме находится в состоянии счастья, ибо, что такое счастье как не гармония с
самим собой и окружающим миром?
Человеку же в счастье отказано от века. Отсутствие врожденной программы
жизнедеятельности ставит человека в принципиально иное положение – положение естественной
дисгармонии. То есть, всегда присутствует разрыв между человеком и средой его обитания.
Разрыв сущего и должного в самом человеке. И как в плане удовлетворения витальных
потребностей, так и в отношении к более высоким духовным запросам, человек должен сам
задавать себе программу деятельности. Он открытая система, а потому, он вечно себе не
тождествен. Стремление к гармонии (читай – к счастью) движет человеком и в его
материальной, и, тем более, в духовной деятельности. Вот этот разрыв, отрыв человека от
естественной связи с миром, неопределимость его значимости и ценности естественным
порядком вещей, порождает и остро актуализирует потребность самоопределения. Последняя, и
может быть удовлетворена путем создания собственного духовного мира, мира собственных
ценностей и значимостей. Духовные конструкты и рождаются как ответ на потребность
самообретения человека – в мире, никоим образом в человеке не заинтересованном. Иначе
говоря, происходит реализация нужды в создании собственной программы жизнедеятельности,
которая позволяет, как бы завершить себя, и хотя бы на какое-то время, в результате этой
завершенности, испытать чувство гармонии.
Таким образом, мир культуры есть адекватное воплощение реализации потребности человека
в самообретении. В этом мире он находит и воплощает свое
как бы на пустом месте, он не имеет никаких заранее данных ориентиров. Более того, все
создаваемое человеком, носит характер принципиальной новизны, созданное не имеет аналогов в
природной сфере. Как и сам он не имеет своего природного аналога, а потому обречен искать
свой собственный образ всю свою жизнь.
Ситуация такова: богатый потенциями и возможностями, но бедный реальными
достижениями, человек – в контексте полной своей невостребованности окружающей
действительностью. Единственный стимул, – выживание, – не восполняет действительной
потребности в обретении гармонии с собой и миром. И происходит то, о чем написал М. К.
Мамардашвили: “Должно родиться движение души, которое есть поиск человеком ее же” [3].
Иначе говоря, созидание культуры идет вместе с самосознанием человека. Более того, следует
отметить, что это вообще-то единый процесс, один процесс. В нем идет рождение человека как
человека в процессе им же самим создаваемых духовных конструктов. “...Человек есть
искусственное существо, рожденное не природой, а саморожденное через культурно
изобретенные устройства, такие как ритуалы, мифы, магия и т.д., которые не есть представления
о мире..., а есть способ конструирования человека из природного, биологического материала”
[4].
То, что мифы древности не просто сказки, отмечено давно. Но древняя мифология была и не
просто одним из способов осмысления мира, а особым способом, особой формой его освоения,
культурной формой, посредством которой (хотя не только через нее) человек в большей мере
становился человеком. Поэтому мифология была тогда настолько важна, что, например, по
свидетельству А. П. Элкина, у австралийских аборигенов создавались специальные культовые
сообщества и группы, несшие ответственность за ее сохранение, передачу, интерпретацию и
применение.
Кем именно создавались мифы, ритуалы – было абсолютно неважно. Они, как и почти все в
зарождающейся культуре, были и сверхтрадиционными (вроде бы точно повторяемые), и, в то
же время, каждый раз как бы рождались заново, действительно проживались людьми, которые
были если не авторами, то соавторами мифов, ритуалов, а не просто слушателями,
исполнителями, функционально потребляющими кем-то созданное [5].
В отличие от функционального потребления (когда даже ценность культуры выступает в
лучшем случае в качестве символа притязания человека на какой-то уровень культуры),
ценности культуры при действительной их реализации – внутренне проживаются, являясь для
человека его собственным духовным опытом, со всеми его издержками, муками, восторгами. Это
происходит вообще в культуре, но особенно выразительно в искусстве, когда оно:
“...не читки требует с актера,
а полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
созданное им стало его достоянием, оно должно пройти путь отчуждения – воплощения в
объективное, независимое и временами даже враждебное ему существование.
Самопознание происходит путем отчуждения “своего-иного” во внешний мир, утверждения
его там, в качестве чуждого, а временами даже подавляющего человека феномена.
Все структурные элементы культуры создаются человеком для организации своего духовного
бытия. Посредством этих “конструктов” человек, их созидающий, – осваивает мир,
структурирует его, придает ему человеческую форму, тем самым, осваивая, структурируя и
очеловечивая себя самого. Но вот это освоение и мира и себя возможно для человека только
путем отчуждения – обретения. Это значит, что первоначально произведенные на свет
организующие конструкты выступают чуждыми человеку. Они выглядят порой даже
подавляющими человека господствующими над ним. И только взаимодействуя с ними, человек
“узнает” себя, и у него появляется возможность присвоить это “чужое” как свое. Таким путем и
происходит снятие человеком своей для себя чуждости и обретение мира культуры как своего.
Внешние формы, до сей поры выступавшие в качестве чужеродных, превращаются в “органы”
человеческого действия. И помимо данных от природы человеческих органов, появляются
“органы” сугубо человеческого воздействия на мир, в котором человек живет, и воздействия его
на себя. Тем самым реализуется возможность культивации “мира” и гармонизации
человеческого бытия в нем.
Таким образом, культура в ее исходно сущностном смысле является воплощением самой
очеловеченности человека в формах, создаваемых им, формах разнообразных, и с самого начала
истории дающих возможность его культурной реализации. Начинается это в период, который
называется по-разному: антропосоциогенез, эпоха первобытности, первобытная формация и т. д.
В качестве культурных и окультуривающих жизнь форм при этом выделяют и хозяйство, и
половые отношения, и ритуал и магию. Но особое внимание обычно уделяют верованиям и
мифологии. И это понятно, ибо: “...само отношение человека к сверхъестественному есть тигль
его формирования в качестве человека; с этого открытия можно датировать появление
человечества. Человек создает себя в качестве человека через отношение к чему-то
сверхчеловеческому, сверхъестественному и освящаемому (то есть священному), в чем хранится
память поколений – там закодирован весь опыт” [8]. Еще более четко сформулирована эта
позиция следующим образом: “...одновременно мы “рождаемся” в том, что больше нас самих”
[9]. Этим, помимо всего прочего, во многом определяется специфичность исторического
становления культуры.
сообществ то, что мы именуем цивилизацией и то, что культурой, в наибольшей мере
совпадает. Ведь и то, и другое предполагает появление чего-то существенного в действиях и
отношениях живых существ, что отличает их от существ природных. Хотя может быть одна из
основных особенностей допервобытных и первобытных сообществ – их сбалансированность в
отношениях с природой, относительная невыделенность из нее, которая, однако, – именно
относительная. И сами существа (те, кого мы называем людьми) и их сообщества не являются
биологическими. Характер и результаты их действий и отношений во многом не природны, они
“обработаны”, особо оформлены, фактически окультурены.
Это выразилось в первую очередь в том, что человек, в отличие от других “детей” природы,
не имел заданной программы жизнедеятельности. Он был свободен (в смысле снятия с него
природной определенности), но эта свобода, в отличие от “связности” животного с природой,
ничего ему не давала кроме возможности беспрепятственно погибнуть, в силу “выброшенности”
из ладного, так хорошо подогнанного для запрограммированной жизни, мира. Так уж случилось,
что прачеловек оказался ограблен неведомо кем, и ограблен в самом важном. Он оказался в
положении, когда ему, опять же в отличие от других животных, не было известно не только чем
и как жить, но и зачем жить. Другим, “не ограбленным”, это впрочем, тоже известно не было, но
им не было известно и то, что им это неизвестно. Тогда как прачеловек, лишившись блаженного
незнания, обрел кучу мучительных проблем, которые и предоставили ему возможность
реализоваться в качестве человека.
Прежде чем начать описывать тот путь, которым прачеловек выбирался из такой ситуации,
надо специально отметить что все глаголы, которые будут здесь употребляться, неточны в
описании состояний и действий первобытного человека. В языке нет слов, которые бы могли
тонко и адекватно протеканию описать тот смутный и тяжкий путь (именно потому, что он был
смутен), что прошли наши предки, прежде чем обрели возможность более или менее ясно
обозначать и свои действия, и свои намерения.
Итак, будучи, в положении ненужных природе существ, пралюди были вынуждены решать
задачу выживания в этих условиях. В самом простом варианте задача эта представляет собой,
прежде всего, необходимость встраивания в пищевые и деятельностные ряды в природе. Но там
человека не ждали. Ему там места не было.
По-видимому, с этим связано появление и использование сначала естественных, а потом, и
главное – искусственных орудий: от примитивных до очень совершенных (отщепы, ручные
рубила, палки-копалки, каменные ножи и топоры, копья, бумеранги, духовые трубки, луки и т.
д.). Пралюди занимались собирательством (занятие преимущественно женщин и детей), охотой,
а там, где были водоемы – рыболовством (дела мужчин).
Запрет потребления тотема в пищу не носит абсолютного характера. Иногда его просто
нельзя есть, но убивать можно. Но даже тогда, когда и есть и убивать запрещено, в одном случае
это все-таки делается: при исполнении магических обрядов. Но здесь потребление не носит
сугубо гастрономического характера. Тотема едят не для того, чтобы насытиться, хотя,
возможно, насыщение и происходит. Цель такого потребления – подтверждение связи человека и
тотема. Иначе говоря, оно есть символ утверждения: “Мы с тобой одно”.
А это – основание магической связи человека и тотема, при которой они могут взаимно
влиять друг на друга. Это очень важно, так как тотем обычно представляется как существо
доброе в отношении к своему роду: он помогает людям во всех их делах, может предупредить об
опасности, спасти от смерти. К нему же обращаются женщины для того, чтобы вымолить себе
ребенка. Идея родственности животного с человеком конституирует последнего в качестве
естественного природного существа, во всяком случае – в представлении первобытного
человека. “Однако наиболее интересным выражением единства природы и человека – пишет Г.
Элкин – является классификационный тотемизм” [20]. Вера в то, что человек и природные
явления и существа образуют общие группы (называемые фратриями, родами или классами) в
которых человек не отделен, но, скорее, объединен с природой. Притом, что и природа разделена
на фратрии. Так что дикарь может указать на деревья, животных и другие природные явления
как на то, что принадлежит к одной с ним фратрии, или к чуждой ему группе.
Можно предположить, что со специфической ролью тотема в жизни наших предков связан
запрет инцеста в первобытности.
Проблема, почему в первобытности существовал запрет на кровнородственные половые
связи довольна любопытна. Ее решение существенно для понимания того, каков был человек в
те давние времена. Дело в том, что знания первобытного человека отнюдь не давали ему
возможности однозначно определить пагубность такого рода полового общения для потомства,
как это иногда пытаются представить. Ничто из того, что он знал и понимал, никоим образом не
вело к запрету инцеста. Более того, генетики до сегодняшнего дня не пришли к однозначному
выводу о влиянии на потомство такого рода браков. Древний же человек вовсе не мог до этого
додуматься по множеству причин: и потому, что срок жизни был столь невелик (около 20 лет),
что не позволял выделить никаких закономерностей, и потому, что язык был беден и в высшей
степени конкретен. Бедность и конкретность языка – это ведь бедность и конкретность
мышления. Да к тому же язык очень быстро менялся, вследствие совершенно специфического
отношения к слову в первобытности. У нас сейчас слово только знак, выражающий
определенное значение, хотя психолингвистика разрабатывает проблемы зависимости звучания
и значения. В те далекие времена слово было не знаком, а как бы самой вещью. Такая
онтологизация слова сохраняется довольно долго в истории человечества. Некоторые аспекты
такого
были возможны с представителями другого тотемного рода. В этом случае нет никаких
ограничений. Когда же неупорядоченные половые взаимоотношения сменились браком – тогда
эта норма приобрела универсальный характер.
Антропоморфические ориентации первобытного человека в утверждении им своего
единства с природой
В мифологических представлениях первобытных людей имело место и представление о том,
что все природные предметы, как то: деревья, реки, ручьи, камни, горы, пещеры и пр. – обладают
душой. Это представление получило название анимизма (от лат. anima – душа).
Дикарь довольно рано ухватил понимание нецелостности своего бытия. Сон, обморок,
галлюцинаторное действие наркотических веществ (которые были известны в некоторых
регионах), а также алкоголь вводят человека в состояние, в котором он видит действительность
несколько отличной от обычного ее бытия. Да и сама раздвоенность человека, помимо прочего,
дает знать ему, что есть иная действительность, где может пребывать что-то во мне, но не весь я
целиком. Так вырабатывалось представление о душе, некоей невидимой, но, тем не менее,
ощущаемой части человеческого существа.
А коль скоро душа есть у человека, так она есть и у природных предметов, в силу нашего с
ними единства.
Представление об одушевленности мира природы создает довольно серьезные трудности в
бытии дикаря. Кроме действительных практических дел, первобытный человека должен в своей
деятельности постоянно учитывать присутствие некоторых невидимых душ, а посему ему
следует совершать некоторые церемонии, направленные на ублаготворение этих душ. Или, во
всяком случае, действуя, – никак не обижать и не “задевать” эти души. Кроме душ, которые
живут в природных предметах, еще существуют души умерших, то есть души, не имеющие
предмета, в котором они воплощаются. И существуют эти души в пространстве вокруг человека.
Они очень обидчивы, и любое действие может быть ими истолковано в обидном и, естественно,
опасном для человека смысле, так как души эти мстительны. Поэтому ритуальное поведение
первобытного человека содержит в себе много такого, что не может быть понято с точки зрения
современного рационализма.
Так, прежде чем срубить дерево, стараются выманить дух этого дерева, для чего наливают
недалеко от него на землю пальмовое масло. Дух выскочит полакомиться, и за это время дерево
срубают. Если же, по верованиям дикарей, этого не сделать, то дух дерева может разорвать
порубщиков на куски.
Дикари очень боятся воды. И человека тонущего никогда даже и не пытаются спасать, так как
по их воззрениям человек тонет не потому, что стал тяжелее воды,
нахлебавшись ее, а потому что его утягивает к себе дух данного водоема. Если же начнешь
вытаскивать, то и тебя дух воды затянет в пучину. Поэтому, если дикарю необходимо
преодолеть водную преграду, он перед началом этого, в высшей степени рискованного, действия
несколько раз сбегает к реке и сообщит ее духу, что сегодня он переправляться не будет, а,
пожалуй, будет завтра. Уверив, таким образом, духа реки в том, что ему нынче ничем не
поживиться и уверившись, сам в том, что дух реки, разочаровавшись, ушел с этого места и не
поджидает его, человек спокойно переправляется на другой берег.
Знаменательно, что человек нисколько не страшится обманывать духа. Очевидно, дух мог
нанести некоторый вред и его следовало опасаться, но бояться его вообще как чего-то
сверхъестественного, необъяснимого не было никаких оснований. Эти духи не были чем-то
запредельным, ужасным и непереносимым. Они не обладали большим знанием, чем человек,
почему собственно и возможен обман. Так, Богораз-Тан писал, что северные народы, чтобы
избежать мести духа, погубленного ими тюленя, сообщали ему, что это не они его убили, а
русские. И видимо бывали совершенно уверены, что обман не вскроется. Отношение к духам
можно назвать даже “панибратским”. Их хотя и опасаются, но ужаса не испытывают. Нет, духи
вполне естественны для человека, нужно только по отношению к ним соблюдать некоторую,
если так можно выразиться, “технику безопасности”.
“Мы одно” – говорит человек природе, приписав ей душу. “Мы одно” – говорит человек
природе, постулировав свою единосущность со зверем. Двумя разными путями, но в одном
направлении движется дикарь – в направлении возврата в материнское лоно природы, где есть
гармония и простота, столь желанная, и столь уже недоступная человеку.
Первобытный фетишизм действует в том же направлении. Фетиш – священный предмет,
предмет, которому приписаны сверхъестественные (в нашем понимании) свойства. Фактически
фетишами являются амулеты, славянские “обереги”, священные камни. Вещь, предмет в данном
случае выступает как заместитель, представитель чудесного свойства, которое необходимо
человеку в его жизни. И как это ни странно, вера в особую силу фетишей, помогала человеку.
Важен был именно момент веры. То же самое касалось идолопоклонства (близкого фетишизму),
а также колдовства и магии. Первобытные люди отрабатывали “механизм” веры как способа
преодоления непреодолимого в мире, как путь, каким создается новое, как путь, каким создается
собственно сам человек.
Особость человеческого положения в мире такова, что человек практически ни к чему не
готов. Он приходит в мир, не умея ничего. И для того, чтобы что-то создать, ему необходимо
поверить в то, что он это сможет сделать. Между человеком и тем, что он должен сделать, лежит
пропасть (под названием “не могу”), которую нужно “перепрыгнуть”. Это оказывается
возможным только в том случае, когда вера создает мостки на трудном пути творения нового.
Что-то сделать, тем более новое, для человека, возможно только, если поверишь, что
сможешь. И наши далекие предки создали для нас этот, в принципе культурный, механизм.
Они научились верить и заложили развивающийся опыт веры в воспитательный процесс. Он
сохранился и воспроизводится из поколения в поколение, способствуя движению человека за
заданные ему пределы. Собственно этим же определяется и культурообразующая роль магии.
Роль первобытной магии
Первобытная магия – это совокупность представлений о возможности воздействовать на мир.
На наш рационалистический взгляд, магический путь воздействия представляется
сверхъестественным. Для первобытного человека ничего особенного в таком воздействии не
было. Ибо вера в него покоилась, во-первых, на представлении о единосущности человека с
миром, обеспечивающим способность человека воздействовать на последний. И, во-вторых,
магия опирается на понимание мира, как имеющего объективные закономерности
взаимодействий. Она и пыталась установить эти закономерности. Другое дело, что подчас они
оказывались поверхностными. А, установив некоторые “закономерности”, первобытные люди
полагали себя вправе использовать их для необходимого им изменения окружающей
действительности. В магии вообще первобытные люди декларировали свою веру в то, они могут
достичь желаемой цели с помощью магического воздействия на мир. Дж. Фрезер писал [22], что
на ранней стадии люди, не зная тех узких пределов, в которых они могут вмешиваться в
природу, присваивали себе такие функции, которые мы сейчас считаем сверхъестественными.
Он же называл магию псевдонаукой. И действительно, как отмечал Малиновский: “Магия
сродни науке в том смысле, что и та и другая направлены к определенным целям, тесно
связанным с человеческой природой, потребностями и стремлениями людей” [23]. Ложность
этой псевдонауки Б. Малиновский видит в том, что “Магия основывается на специфическом
опыте особых эмоциональных состояний, в которых человек наблюдает не природу, а самого
себя, в которых истина постигается не разумом, а раскрывается в игре чувств, охватывающих
человека. Наука стоит на убеждении в универсальной значимости опыта, практических усилий и
разума; магия – на вере в то, что человеческая надежда не может не сбыться, желание – не
исполниться. В теории познания центральное место отводится логике, в теории магии –
ассоциации идей под воздействием желаний” [24].
Магию можно различать по сферам применения: промысловая, военная, вредоносная,
лечебная, любовная, воздействующая на атмосферные явления, и др. Во всех этих сферах
магические действия покоятся на разных принципах, различаются по способу действия, что
позволяет выделить разные виды магии.
Так, магия имитационная или гомеопатическая, покоится на принципе -подобное производит
подобное или следствие похоже на причину, его
дешевых жемчужин, зарыть их в землю. Вскоре разбогатеешь, так как только очень богатые
могут швыряться жемчугом.
Естественно, используется магия и в любовных делах. У южных славян девушка берет землю
из следа возлюбленного, наполняет ею горшок, садит неувядающие бархатцы – также
неувядаема будет его любовь.
Второй вид магии – магия контактная или контагиозная. Принцип этой магии – вещи,
которые однажды пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать и
после прекращения контакта. А потому можно совершить некоторые действия по отношению к
некоей вещи, то ли бывшей частью человека (например, его остриженные ногти или волосы), то
ли принадлежавшей ему. Тем самым будет оказано воздействие на самого человека.
Довольно широко применяется это во вредоносной магии. Обычно изготавливается фигурка
человека из воска, глины или еще чего-нибудь. В нее вкладывают какие-то принадлежащие
объекту воздействия вещи: волосы, ногти, зубы, может быть, кусочек ткани одежды. И эту
фигурку протыкают в том или ином месте для нанесения урона тому или другому органу тела.
Но не только для причинения вреда, а и в других сферах деятельности этот тип магии
находит применение. Так в племени ку-ку-ку-ку сын поедает мозг умершего отца с тем, чтобы
мудрость и духовная сила последнего передалась ему [26].
Этот тип магии стал основой для большого количества табу. Табу – (полинезейское) нельзя.
Просто запрет, смысл которого часто непонятен. Но если рассмотреть его в контексте магии, в
особенности, контагиозной, то многое становится понятным. Например, пищевые ограничения.
На Мадагаскаре воины не едят мясо дикобраза, полагая, что могут стать боязливыми как это
животное. Или если съесть погибшего в битве петуха, то и самому возможно придется погибнуть
в битве.
Существует большое количество запретов во время разнообразной деятельности. Например,
при рытье ямы во время загонной охоты, нельзя чесаться (иначе яма развалится), плевать
(добыча отвернется от ямы), смеяться (осядут стенки), и т. д. Есть запреты на некоторые виды
деятельности женщин во время военных или охотничьих походов мужчин. Например, нельзя
прясть, так как добыча будет вертеться как веретено.
Распространены запреты на прикосновения к определенным людям-магам, родственникам
определенной степени родства, вождям и т. д.
В конечном итоге, табу были сориентированы на защиту социально-значимых форм
жизнедеятельности общества. Табу воспринималось довольно специфично, во всяком случае его
нарушение (обычно случайное или по незнанию) поражало нарушителя таким ужасом, что часто
становилось причиной смерти.
Третий вид магических процедур “может быть назван проективной магией” [27]. Этот тип
магии описан как широко практикуемый в жизни австралийских
аборигенов. Смысл данной магии в том, что исполнитель ритуала насылает желаемый
результат на свою жертву, без использования чего-либо ранее этой жертве принадлежащего, или
того, что ее изображает. Действие здесь носит совершенно символический характер и
обозначается как “указание или указание костью” [28]. Используется как вредоносная магия.
Обычно она становится причиной по мнению дикарей внезапной болезни или смерти человека.
Довольно труден вопрос о том как, собственно, действует магический ритуал. Или, проще
говоря, сам ли человек путем магических действий, напевов, заговоров добивается
предполагаемого изменения в природе, или действия человека только активизируют природные
силы, а те уже сами двигаясь в заданном направлении, достигают нужного человеку результата.
Тогда получается, что эти природные силы существуют независимо от вызвавшего их к жизни
человека, и что они значительно больше его самого, и над ними он не имеет полной власти. В
таком случае для человека есть прямая необходимость соблюдения некоторых охранных
процедур. По наличию такого рода охранных процедур, наверное, и можно было бы судить о
том, какова роль человека, совершающего магический ритуал в достижении предполагаемого
результата.
В литературе существуют разные мнения на этот счет. Так А. П. Элкин полагает, что дикарь
понимает, что не собственными силами он добивается нужного ему результата, а только
спровоцировав природные магические силы на необходимое действие. В особенности это
касается черной, то есть вредоносной, магии. Дикари по его мнению опасаются, что в результате
неправильного действия, силы, которые они будят своими действиями, могут обернуться против
них самих. Он же приводит пример, когда два этнографа уговорили старика показать как
пользуются специальными палочками для нанесения вреда. Старик бросил палочки, но потом
сильно испугался и стал говорить, что часть злой магической силы вошла в его голову. И это
беспокойство было вызвано тем, что не он сам сделал эту палочку, не он совершил напев над
ней, и не знал, что за магическая сила в ней содержится [29]. Потому такого рода действия могут
выполняться только специально подготовленными людьми.
Б. Малиновский, напротив, настаивает на том, что “магическая сила не растворена в
универсуме бытия, не присуща чему бы то ни было вне человека. Магия – это специфическая и
уникальная власть, которая принадлежит только человеку и обнаруживает себя только в
магическом искусстве, изливается человеческим голосом и передается волшебной силой обряда”
[30]. И даже указание на то, что по верованиям туземцев Меланезии испорченное колдовство
остается в брюхе мага, или что волшебная сила может сосредоточиться в гортани, и тому
подобное, трактуется им как чисто человеческая способность и действие. Она никогда –
утверждает Б. Малиновский – не считалась в первобытной культуре природной силой, а “магия ,
не только является существенным достоянием человека, но и буквально находится внутри
человека в любой момент его жизни, а
также может передаваться только от человека к человеку по строгим правилам посвящения в
таинство, наследования и инструкции” [31].
Вообще дикарь не признает пределов своей власти над природой. Если в случае вредоносной
магии требовалась специальная выучка, хотя бы для овладения специальными заклинаниями и
умением действовать, не нанося вреда себе, то в обыденной жизни каждый человек был магом
сам себе.
Громадная, чрезвычайная важность таких магических действий человека состояла в том, что
человек, производя эти действия, вселял и укреплял в себе уверенность в благоприятном исходе
предпринимаемого дела. Магия дикарями используется далеко не всегда, а только тогда, когда
нет большой надежды на удачу. И потому укрепление в себе уверенности действительно
способствует достижению успеха в задуманном деле. Уверенность действует успокаивающе, что
позволяет снять напряженность, сосредоточиться, произвести все необходимые действия более
четко и вдумчиво, не расходуя свои силы на посторонние, отвлекающие от дела, эмоции. Потому
и достижение желаемого здесь более вероятно.
Уверенность во многом зиждилась на первичных знаниях людей о свойствах, скажем
целебных трав, и некоторых других веществ. Причины той же целебности были неизвестны, но
благотворное действие, как результат чего-то, – оно очевидно было. Для магии конечно
характерен и психологический механизм, когда отмечаются совпадения значимых событий и
того, что им предшествовало. До сих пор существует, например, вера в вещие сны. Когда нет
совпадения (что чаще всего), запоминать нечего, а когда есть – это отмечается. Но вообще
говоря, представления о возможности магических, колдовских действий, не вовсе
бессмысленны. На людей и на события действительно возможно разнообразно воздействовать.
Вопрос только в том, какие связи, какие “пружины” при этом срабатывают, почему
воздействуют вещи, слова, жесты, звуки и т. д.?
Понимание природы как одушевленной и единосущностной с человеком задает
определенные представления о том, что, как и почему в этом мире происходит. В обыденной
жизни всегда значимо понимание того, что выступает причинным основанием происходящих
событий. В особенно острой форме вопрос об этом возникает тогда, когда случается некое
экстраординарное событие: несчастный случай, смерть, неурожай, болезни и пр. В такой
ситуации естественно возникало напряжение и в первобытной общности людей. Стрессовая
ситуация, испуг, неуверенность должны были быть сняты, чтобы можно было дальше
продолжать жить и действовать. Для этого следовало определить причину случившейся беды.
Поскольку природный мир мыслился как система личностных взаимоотношений, то и причины
событий в мире также имели личный характер. Причина бедствия находилась, но она почти
всегда бывала не “что”, а “кто”. Это значит, что довольно часто причиной бедствия в понимании
дикаря оказывалось не объективное положение дел, но чье-то злое желание. Это могло быть
колдовство, наговор, магическое воздействие.
При этом надо отметить, что и там, где возможно было проследить неличную причину
действия, дикарь, тем не менее, не отказывался от представления о том, что кто-то устроил ему
эту беду. Для колдовства место все-таки находилось. Так, Э. Э. Эванс-Причард приводит такой
пример: в племени азанде, как-то раз, один из подростков, когда был в лесу, споткнулся о пенек,
ранка на ноге не была очищена и начала гноиться. И хотя причина болезни была очевидна, тем
не менее пострадавший считал, что здесь замешано колдовство. Он соглашался с тем, что удар о
пенек привел к возникновению ранки. Но почему же споткнулся? Ведь он всегда очень
внимателен. Значит, кто-то заколдовал его, и это обусловило то, что он не увидел пенек и
споткнулся. Дикари отнюдь не отвергают естественной причинности, а только утверждают, что
“колдовство ставит человека в такое отношение к событиям, что он терпит неудачу” [32].
Потому и лечение болезни всегда включает в себя специальные процедуры знахарей,
призванных снять заклятие, которое-то и есть истинная причина заболевания, по их мнению.
Тогда как внешние проявления заболевания (анамнез) есть только проявления этой причины. И
если вылечить человека и все симптомы болезни исчезнут, то это еще не значит, что человек
выздоровел. Нужно еще устранить причину, а это доступно только специально обученному
знахарю.
Но даже когда все процедуры были пройдены, и ничто не помогло человеку, и он умер,
дикари не делали вывода об объективности процессов в природе и в человеческом теле. По-
прежнему оставалось убеждение, что все существует по чьей-то воле. И больной умер потому,
что его болезнь была наказанием за нарушение табу. Или же, как считали аборигены Австралии,
наговор в данном случае был совершен без применения каких-либо необходимых предметов. А
тогда избавить человека от болезни оказывается значительно труднее (в случае правильного
использования при вредоносной магии нужных палочки, кости, камня – знахарь как бы извлекал
их из тела больного и тот начинал выздоравливать), или вовсе невозможно.
Понятно поэтому, что за каждым событием в природе стоит чей-то интерес. Что бы ни
произошло, всегда это происходит скорее зачем-то, а не почему. Идея безличной
закономерности, на этом этапе развития человеческого сообщества, по-видимому, ему
недоступна. И не только на этом этапе. Довольно часто желание поквитаться за неудачу и сейчас
застилает глаза на объективную невозможность успеха, и человек стремится выместить на ком-
то, как на виновнике, все свое недовольство. В древней Греции недаром существовал
“институт”козла отпущения – фармак. Часто в селении даже специально держали человека, –
преступника или раба, или неполноценного – чтобы в случае каких-либо бедствий именно на
нем выместить свою злобу и горечь.
В целом мифы (еще не те, которые будут сложными в древних цивилизациях и античности),
верования (еще даже не собственно языческие) и действия (колдовские, магические) становятся
моментом обработки жизни людей, обработки самого человека, оформления первично-
человеческого в нем. Они
задают как бы направление для будущего развития ценностных систем. Все это, с одной
стороны, кажется еще не вполне определенным в плане очеловечивания человека, по крайней
мере на наш взгляд. Например, с верой в магическую силу жизни и был связан первобытный
каннибализм. Скажем папуасы, верили, что плоть и кровь человека хранят в себе ману – высшую
жизненную силу, которая может увеличивать мужество. И если они убивали миссионера, то
потому, что нуждались в его мане, так как им угрожали враги. Иногда каннибализм объясняют и
желанием спасти душу умершего, переселить ее в души съевших его. Где уж тут связь с
культурой в ее аксиологической трактовке?
Однако этот и некоторые другие моменты (как и более поздние человеческие
жертвоприношения), так или иначе, были изжиты. А механизм верований имел-таки не это
частное, а общее значение. Направление развития ценностных систем, которое, повторяем, не
было четко определено в плане культуры в ее современном понимании, был достаточно
определенным, чтобы образовывать традиционность жизни, создавать отлаженные механизмы
отношений человека с природой (при его относительной выделенности из нее) и механизмы
межчеловеческих отношений – родоплеменных, – позволяющих еще и сейчас некоторым
сообществам людей существовать в сложной гармонии и с окружающей средой и, в ничуть не
менее сложной, противоречивой, гармонии внутренней, основанной на организации,
регулировании важнейших сфер жизни: размножения, воспитания. И вообще – обеспечения
жизни не только в материальном плане, но и в примитивно-духовном.
КУЛЬТУРНЫЙ СМЫСЛ БЫТОВОЙ ЖИЗНИ
И ОТНОШЕНИЙ ЛЮДЕЙ
Ранее было сказано о хозяйственной деятельности первобытных людей, об особой ценности
еды в их жизни, о ритуальности пиршеств. И с одной стороны, это говорит вроде бы о примате
витальных ценностей над всеми остальными. Но, с другой стороны, и об оформлении, обработке
процесса потребления пищи и об отношении к ней. В крестьянской среде до ХХ века будет
держаться уважительное отношение ко всякой снеди, но особенно к хлебу.
Та же неоднозначность характерна для бытия и других важнейших ценностей и особенностей
культуры в их становлении. Это касается вообще сферы быта, сфер размножения и половых
отношений, возрастных отношений, организации первобытного воспитания.
Во всей жизни первобытных племен огромную роль играли половые и возрастные различия.
Не только в хозяйственной стороне жизни, но и в других, различна роль мужчин и женщин,
взрослых и детей. Разное половое доминирование в разных регионах – в разное время в разных
моментах
Выказывая терпение в перенесении страданий, юноши убеждают тем самым членов своего
племени, что они стойки настолько, что, сколько бы их враг не мучил, они все могут выдержать,
и не предадут интересов своего рода.
И вот когда все испытания пройдены, наступает собственно праздничное действо; здесь и
угощение и ритуальные танцы. Тогда же происходит торжественная церемония наделения
неофитов знаками мужского статуса, которая включает в себя ритуальные действия, призванные
обеспечить покровительство духов, или тотемов. У разных народов – разные символы, разные
ритуалы, но смысл общий. Теперь эти юноши полноправные члены рода, могут принимать
участие во взрослой деятельности, могут жениться. Теперь они могут посещать мужской дом.
Это самое важное, самое значимое событие в жизни человека первобытного общества. Так,
самый известный африканец, живший до начала ХХ века, зулус Чака тоже прошел через
церемонию инициации. У зулусов она, видимо, в силу развитости племени, носила несколько
менее сложный характер. Обычно эта церемония проводилась после достижения ребенком
половой зрелости. Он сам оповещал племя о происшедшем, но в весьма деликатной форме, а
именно, после первой ночной поллюции подросток покидал свою хижину до восхода солнца,
тайком выводил весь скот из крааля и угонял его в вельд. Потом к нему присоединялись пастухи.
Вечером стадо домой не возвращалось. За ним посылались девушки с прутьями в руках, они
устраивали бой подросткам, и пригоняли их, вместе с коровами, домой. А вот потом мальчик,
ставший причиной этих треволнений, получал из рук своего отца различные снадобья, воду,
нагретую раскаленным топором, и фартук – умушта, который носят взрослые. Потом подростки
и взрослые задавали ему трепку, а потом уже совершались обряды, включающие временную
изоляцию, омовения и пост [35]. Воспитанию девочек обычно не придалось такого значения.
Быт мужчин и женщин
Для всего быта первобытных людей характерно довольно выразительное половое
разграничение. Это связано с тем, что сама деятельность разделяется по половому признаку. И
потому то, как проводят время мужчины и женщины, довольно серьезно разнится. Более того,
многие вещи, которые делают мужчины, просто табуированы для женщин, в частности это
относится к исполнению некоторых ритуалов. И если женщина случайно станет свидетельницей
исполнения такого ритуала, то ее ждет смерть. Так в племени форе женщина не должна видеть
играющего на дудке мужчину [36]. В одном из племен Новой Гвинеи есть специальный
торжественный диалект, на котором могут говорить только мужчины, женщина не просто не
может на нем говорить, она и слышать его не должна. Если же это случится, то “она должна
вонзить в живот бамбуковый холим мертвого врага с такой силой, чтобы сразу умереть” [37]. В
племени
желание как можно более выразительно украсить себя. В особенности это касается мужской
половины рода человеческого. У женщин это бывает по-разному. В некоторых племенах
женщины также украшают себя, в некоторых же женщины более чем скромны во внешнем своем
проявлении. Церемониальные костюмы дикарей чрезвычайно красочны и сложны, в них
используются перья птиц, шкуры, когти животных, также разная краска для лица, волос, и так
далее. Но даже в обычной жизни, когда не одевается церемониальный костюм, дикарь старается
хоть чем-то скрасить свой обычный вид. И эта страсть довольно сильна. Леви-Строс описывает
мужчин одного племени: “Многие надевают короны: меховые повязки, украшенные перьями;
плетеные венчики, также с перьями; или что-то вроде чалмы из когтей ягуара, вставленных в
деревянный круг. Но они приходят в восхищение от сущего пустяка: высушенная соломенная
полоска... наскоро подправленная и раскрашенная, составляет хрупкий головной убор... Иногда
для той же цели обрывают все цветки с дерева. Кусок коры, несколько перьев дают неутомимым
модельерам повод к изготовлению потрясающий ушных подвесок” [39]. А потому мужской дом
временами становится мастерской, в которой в разных углах мужчины, строгают, полируют,
клеят, и для того только, чтобы несколько часов покрасоваться в новом наряде. Женщины этого
племени также украшают себя, и такими же способами. Вообще, наряды их весьма богаты и
разнообразны. Так, бороро носят еще изготовленные из волос жены длинные плетеные шнурки,
которые наматывают на голове в виде тюрбанов, подвески в форме полумесяцев из когтей
броненосца, украшенные инкрустациями из перламутра, бахромой из перьев. Разные другие
головные уборы из перьев аиста, попугаев и других птиц. Настолько значимы для дикарей
украшения, что они даже специально приручают попугаев, ощипывают их живьем и всегда
имеют перья для причесок, как это делают индейцы племени бороро.
Хотя первобытные народы очень заботятся о своей внешности, не надо думать, что их
особенно беспокоит лишь внешняя привлекательность своего лица и тела. Наверное, этот
момент присутствует в их внимании к внешности, но он не основной. Леви-Строс пишет, что у
племени намбиквара одним словом обозначается и молодой и красивый, и точно так же
некрасивый и старый обозначаются одним словом. Не красоты и привлекательности добиваются
дикари своей раскраской и особой формой тех немногих одеяний, что у них есть. А утилитарный
смысл их одежды часто вовсе отсутствует. Видимо смысл здесь состоит в чем-то другом – это
знак определенной обработанности, окультуренности внешности. Ведь только животные не
изменяют себя. Постольку, поскольку я человек, я могу и должен свое лицо и тело обозначить
как человеческое, то есть специально и сознательно измененное. Так, Леви-Строс пишет,
исследуя стиль росписей племени кадиувеу (Латинская Америка), что индейцы сами ответили на
вопрос о том, для чего эти росписи служат: “Росписи на лице прежде всего придают личности
человеческое достоинство; они совершают переход от природы к культуре, от “тупого”
животного к культурному
человеку . Затем, будучи различными по стилю и композиции в разных кастах, они выражают
в сложном обществе иерархию статусов” [40].
А вот то, что после этого лицо и тело становятся значительно красивее, на взгляд
первобытного человека, это уже следствие первоначального замысла. При этом взгляд на то, что
красиво, а что нет, у дикарей до того отличен от нашего, что нам, видимо, никогда не понять
друг друга. Так индейцы, называющие себя “мунде”, удаляли с себя все волосы. И с
отвращением смотрели на европейцев, у которых были брови, ресницы на лице. Видимо,
последние казались им дикарями.
Праздник в жизни первобытных людей
Обыденная жизнь человека первобытности наполнена трудами и заботами. Добывание пищи:
охота, рыбалка, собирательство. Время от времени племя мигрирует, поспевая вслед за урожаем
того или иного плода. Иногда приходится принимать участие в военных действиях. Случаются
события, которые вызывают особый резонанс в жизни племени. Это может быть рождение
двойни, неожиданная смерть, связанная, по мнению соплеменников, с колдовством и др. В целом
же, жизнь довольно однообразна. Но ткань однотонного бытия разрывается праздниками,
которые играют громадную роль в жизни первобытного сообщества.
Праздник всегда событие экстраординарное, даже если праздник заранее “запланирован”. Это
особое время, которое не просто прерывает будни, но во время которого снимаются некоторые
очень важные в обычной жизни запреты. Праздник позволяет человеку реализоваться иным,
более выразительным, образом, а тем самым снять эмоциональное напряжение, вызванное
монотонностью и тяготами обыденности. Более того, праздник структурирует бытие человека,
разрывая время на определенные отрезки. Кроме того, праздник всегда за пределами работы, это
что-то, что противоположно работе. То есть на нем делаешь не то, к чему принужден
обстоятельствами и жизнью, а то, что хочется. Как правило, в доисторические эпохи, а это
сохранилось и в последующем – праздником отмечалось окончание какой-то очень важной и
трудной деятельности, напряжение которой снималось в ходе праздничной деятельности именно
за счет свободного делания того, что обычно было запретным. А также за счет более
выразительного эмоционального проявления человека. Напряжение человека первобытности,
вынужденного жить в условиях неестественного для него бытия, снимается на празднике в виде
асоциального поведения, когда позволяется деструктивная деятельность, направленная на
“выпускание пара”. Ритуальная часть праздника в очередной раз подтверждает ценности
единения общины внутри себя и ее единения с тотемом, тем самым как бы успокаивая человека
на сей счет. Все в порядке, ничего не изменилось и не изменится, а посему возможны и
некоторые отклонения.
Более того, праздник, как правило, содержит в себе момент эмоционального выхлеста в виде
танцев, песен, игр, когда накопленное напряжение снимается эмоционально-позитивной
деятельностью.
Праздник в первобытности обычно предполагал и употребление обычно табуированных
алкогольных или наркотических веществ, одурманивающих и создающих некий иной мир. Так
как для дикаря не было разницы между действительным миром и миром сна, галлюцинации или
видения, то он с полным доверием относился к тому, что ему привиделось. А это означало еще и
то, что праздник – это время, когда приоткрывается некая завеса и можно приобщиться к иным
пластам бытия. В празднике выполнялась не только функция снятия эмоционального
напряжения, подтверждения единства рода, но здесь происходило как бы приобщение к
глубинным, значимым основам бытия человека. Таким образом, праздник был не просто
действием бытового порядка, а он скорее носил характер мировоззренчески ориентирующего
действа. То есть праздник, – это не менее, а может даже и более серьезно, чем сама обыденная
трудовая жизнь, направленная на поддержание жизни рода. Праздник также выполнял именно
эту функцию, но иным образом.
Вообще, всякая активность первобытного человека была нацелена на сохранение жизни.
ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ЕГО САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ В ПЕРВОБЫТНЫХ
СООБЩЕСТВАХ
Для людей первобытного сообщества факт собственной окультуренности имел громадное
значение. По-видимому, основная причина этого состояла в понимании того, что только этот
путь позволит выжить. И потому, кроме подчеркивания своей особости сравнительно с
остальными, это понимание рождало еще и столь долго сохраняющийся у человечества настрой
на неизменность, неизменяемость, принципиальную консервативность бытия. Основным
аргументом для утверждения истинности того или другого положения, действия, обычая долгое
время в жизни человечества оставался аргумент, что так заповедано предками.
Это же составило и основу общей нелюбви человечества ко всякого рода новизне. Не только
традиционное общество имеет такую тенденцию, но и до сегодняшнего дня новое, в особенности
в сфере взаимоотношений людей, принимается чрезвычайно трудно, если вообще принимается.
Так, например, такая развитая страна как Япония всеми силами противится хотя бы каким-то
изменениям в области межличностных взаимоотношений, да и вообще во всей сфере быта и
культуры страны, стремясь сохранить тот тип жизни, что был у народа многие и многие века.
Сопротивление настолько мощное, что создаются
школы для научения тех японцев, которые в силу обстоятельств, либо довольно долго
прожили вне своей страны, либо, что значительно хуже, родились за ее пределами. Когда они
возвращаются, их ждут эти школы, для того чтобы сделать из них настоящих японцев. А именно,
– насадить, привить им те нормы бытия, что существуют неизменно вот уже многие
тысячелетия.
В первобытности эта тенденция понятна: слишком большой риск. Ведь то, что от нового
будет какой-то толк еще неизвестно, а вот разрушить основы социальности, которые только и
составляют возможность существовать в этом мире, оно может. Потому человечество так
медленно развивалось, в особенности в рассматриваемую эпоху, и потому же долгое время
человечество вынуждено было камуфлировать новое под старое. Камуфляж шел отнюдь не как
сознательное действие обмана. Только то новое могло быть принято, которое сумело проявить и
доказать свою теснейшую связь и единосущность с уже утвержденным.
Общая консервативная установка человека первобытности есть то основание, на котором
произрастает и такая характерная норма, как уважение к старости. Во-первых, потому что
старики были носителями социальности, а еще потому, что любое традиционное общество имеет
единственный источник научения уму-разуму, – это собственный опыт. Потому, – чем старше,
тем мудрее, а, следовательно и уважение выше. И потому в те времена в моде была солидность
как свидетельство прожитых лет.
Ценность собственной социальности была столь высока, а консервативность столь сильна,
что она не позволяла признать нечто другое в той же мере ценным. Только то, что есть здесь и
сейчас может быть принято как истинное, любое отклонение – негативно. Это стало основой
требования неизменности, жесткой затвержденности поведения человека того времени.
Вариативность деятельности не только не приветствовалась, но жесточайшим образом каралась
по вышеприведенным причинам. Канон поведения и деятельности был не просто жестким, он
был единственно возможным. Всякая норма бытия была не просто единственной, она была
единственной в том виде, в котором она задавалась. Насаждение именно такого типа поведения
было основой воспитания достойного члена общины. И именно в этом жестко затверженном
виде ценность того или иного действия расшифровывалась членами сообщества. Иначе, любое,
даже малое изменение в действии, делало воплощенную в нем ценность неузнаваемой.
Не нужно понимать это так, что будто кто-то в общине насаждал жестко заданные нормы,
тогда как остальная часть стремилась к более свободным формам самовыражения. Вовсе нет.
Способы реализации были очень небогаты, и они и мыслились единственно возможными. И
нарушения, если они происходили, носили совершенно случайный характер. Сами эти
нарушения были просто убийственны для нарушителя. Особенно выразительно это видно в
случае нарушения табу. Человек, сотворивший это по неведению, переносил совершенно
невероятные муки, которые иногда даже вели к смерти.
Другим следствием такой жесткости была полная неспособность восприятия иного типа
бытия, а потому и негативное отношение представителей одного племени к представителям
другого племени. Общий тип отношений между племенами был таков: мы – хорошие,
культурные, они – плохие, некультурные. Некультурность других состояла только в том, что они
были не таковы как мы. Неважно, может эта их инаковость способствовала выживанию и
укоренению человека в большей степени, чем привычный для данного племени тип бытия. Это
не имело значения. Плохи уже потому, что другие. Думается, что именно этот тип восприятия,
родившийся в столь отдаленные времена и сохранившийся до сих пор, и составляет основу
всякого национализма и расизма.
Самовосприятие человека данной эпохи носило совершенно специфичный характер. Кроме
отмеченного ранее стремления слиться с природой, что было характерно на
“макроуровне”общины, в индивидуальном плане человек не отделял себя от родовой общины.
Он был в социальном плане с нею слит. Не просто представитель данной общины (в таком
случае есть уже понимание индивидуальной жизни), а именно слиянный с нею во всех аспектах
своей жизни человек. Первое деление общества на “мы”и “они”именно это и фиксирует.
Индивида еще нет, он всеми своими помыслами, действиями, ожиданиями, чувствами, и прочее
и прочее, – есть “орган” рода. Нет смысла говорить о порабощении индивида или о
коллективизме, что иногда еще встречается в литературе. Ни того, ни другого здесь нет. Ибо
порабощение предполагает некое насилие над человеком, тогда как здесь эта слиянность столь
естественна, что если бы можно было представить первобытному человеку ту свободу, которой
пользуется современный человек, то он воспринял бы ее как кошмар. Первобытному человеку
комфортно в тех условиях, он не просто не хочет других, он и помыслить их себе не в состоянии.
Ему совершенно необходима та слиянность, в которой он пребывает. Наверное, это возможно –
представить процесс становления человека в истории как аналогию процесса индивидуального
становления человека. Как маленькому ребенку для своего развития некоторое время
совершенно необходима слиянность его с матерью, отцом, семьей, так и всему человечеству,
чтобы прийти к человеку, как отдельному автономному существу, нужно было пройти стадию
вот такой слиянности. Стадию, когда по словам А. Ф. Лосева, “личность еще не проснулась”. Не
могло быть речи и о коллективе, так как последний предполагает единение отдельных личностей
по тому или иному поводу. Здесь же совершенно нерасчленная форма. Она как кокон, в котором
человек в качестве личности вызревает, чтобы потом, когда это свершится, отделиться и навеки
потерять благостное ощущение слиянности и единения. Уже в античности раздадутся голоса,
тоскующие о “золотом веке”, когда все были вместе и не противостоял человек человеку.
Не нужно думать, что это было совершенно беспроблемное, в плане взаимоотношений
людей, время. Нет, конечно. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что нормы
взаимоотношений уже существовали. Но регулировали они
отношения людей, имея в виду не интерес отдельного человека. Они были достаточно
ритуализованы. Основные значимые в жизни общины действия были строго очерчены, по
большей части по существу, но и довольно часто по форме проявления. Смысл заданного
значения действия имел в виду интерес сообщества, а не отдельного человека. И регуляция
поведения предполагала, что люди будут и должны себя вести таким образом и порядком, чтобы
интерес всех был соблюден. Можно подумать, что это очень жесткое давление на человека, но
между тем, интерес общины в целом состоял, в первую очередь, в том, чтобы сохраниться, а
значит и сохранить жизни ее членов. В сферах же, где интерес сообщества не был четко
выражен, или вовсе не был выражен никак (в понимании современников), вариативность и
индивидуальность поведения вовсе не подавлялась. Выше уже говорилось о способах украшения
себя, которые для определенных церемоний были жестко фиксированы, так как определенные
виды украшений несли в себе смысловую нагрузку. И в сакральное время вольности были
недопустимы. Тогда как обычное время позволяло действовать с большей свободой.
Что-то похожее выразилось и в развитии так называемого первобытного искусства. Никакого
искусства в нашем понимании тогда не было и быть не могло. Характер изобразительной,
песенно-танцевальной (если ее можно так назвать) и иной прахудожественной активности,
видимо целиком, определялся ритуально-магическими представлениями и необходимостью
практической. Обрядовые пляски первобытных людей, наскальные изображения животных,
орнаменты, театрализованные действа – явно связаны с производственно-охотничьей магией, с
культом плодородия (женские статуэтки – “неолитические Венеры”). Во всем этом недаром
видится синкретизм религиозного, практического и зачатков эстетически-художественного
начал. Последнее есть, ибо есть зримый, слышимый механизм передачи духовного опыта. Есть
эмоциональная окрашенность изображений, их выразительность, выразительность движений,
ритмичность, образность, иногда, пожалуй, даже поэтичность И, по-видимому, наряду с
очевидной традиционностью изображений, движений, образов – во всем этом проявлена и
первичная потребность в самовыражении, удовлетворяя которую человек развивает
художественные средства, художественные и иные языки. Создавая их, сохраняя и их и
результаты деятельности (осуществленной с их помощью), как ценности, значимые даже более,
чем современные музейные, человек начал утверждать таким образом свою ценность, ценность
своей человеческой сущности.
Конечно, ценность человека в первобытности определялась именно в связи с ценностью той
общины, к которой он принадлежал. “Патриотизм” покоился на определении собственной
значимости в связи с чем-то, какой-то организационной структурой, к которой “я” принадлежу.
И чем в большей степени человек соответствовал стандартам, задаваемым данным сообществом,
тем в большей степени он был ценен не только в восприятии современников, но и в собственном.
Ценность личности таким образом, определялась внешним образом. Но надо
иметь ввиду, что община – это единственное, что действительно было ценно для человека
того времени. То единственное, где он становился человеком, хотя бы и в формах, которые будто
бы отрицали в нем и человеческое и индивидуальное, так как стандартизировали его проявления,
четко задавали набор определенных функций, которые были необходимы человеку в его
служебной, по отношению к общине, деятельности. Тем самым человек как бы оказывался в
совершенно сервильной позиции, где не могло быть и речи об индивидуальном развитии.
А между тем, только таким путем и могло что-то состояться в плане индивидуального
развития. Человек ведь становится человеком только на пути служения чему-то большему его
самого. Этот путь есть путь созидания не только того большего, чему человек служит, что он
силою своего духа созидает, но это тот же путь на котором он может состояться сам, на котором
он самосозидается. Только в контексте значимого действия реализуется человеческое в человеке.
Заканчивая рассмотрение древнейшей эпохи с точки зрения развития культуры, можно
подвести следующие итоги. Во-первых, первобытность, будучи первой стадией развития
человека, задала основные формы культурной реализации человека. Именно здесь были созданы
важнейшие механизмы самосозидания человека и общества.
Долгим и тяжким путем наши прародители создали механизм веры, позволивший людям
создать все, что было создано. Далее, громадную роль играет конструкт, который не совсем
точно можно было бы назвать системой ценностных ориентаций в мире, позволяющий человеку
выяснить для себя степень значимости того или иного действия или вещи. Механизм передачи
опыта и знаний, структурирование времени на будни и праздники, создание запредельных для
опыта, но ценностно-значимых форм опознания мира природы и мира человека, начальные еще
смутные и амбивалентные формы эстетического освоения мира, становление норм
взаимоотношений между людьми, – взаимоотношений между людьми и созданными ими же
богами, – не только создали человека, но и оставшись базовыми, задали определенный путь
становления человечества в целом.
Когда мы в конце ХХ века рассматриваем период становления культуры, надо помнить об
опасностях, которые подстерегают исследователя на этом пути, о чем предупреждал еще Тайлор.
Во-первых, об опасности недооценки архаических культур, когда европейцам индейцы или
бушмены кажутся людьми, которые ниже их по культурному развитию. Во-вторых, об опасности
и переоценки, когда идеализируют первобытную в основе “мораль”, создавая образ
суперблагородного индейца. Воспевают естественную простоту нравов и красоту
“райской”жизни в нетронутой природе. Тайлор, например, писал о племени караибов, которое
отличали одновременно и поражающая европейца честность и настолько же поражающая
утонченная жестокость в мучении военнопленных. Что касается вообще ценностей культуры,
всегда надо помнить о том, что их реализация в первобытности настолько непохожа на нашу, что
иногда их просто трудно узнать.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
СВОЕОБРАЗИЕ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ
РЕЧНЫХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ КУЛЬТУР
Общественные образования, которые называют древними, или древнейшими,
цивилизациями, стали появляться в разных регионах Земли не ранее чем 10 тыс. лет назад.
Примерно с этого времени в истории человечества наметились три “русла” развития. Часть
племен продолжает традиции древнекаменного века. Некоторые из них – вплоть до 20 столетия
(бушмены, пигмеи, аборигены Австралии, многие жители Океании, крайнего Севера, бассейна
Амазонки, отдельные горские народы и т. д.). Они остаются в основном собирателями,
охотниками, рыболовами. Но в разных регионах Земли происходило стихийное открытие
возможностей активного скотоводства и целенаправленного земледелия. На той и на другой
основах возникают более или менее крупные объединения племен, начинается формирование
этносов и становление (хотя бы в зачаточном виде) принципиально новой организации
общественной жизни – государственных устройств. И скотоводы и земледельцы для своего
специфического производства и для жизни, иной, чем у родоплеменных общностей нуждаются
(хотя и в разной степени) в развитии ремесел.
Но скотоводческие объединения исходно менее устойчивы, нежели земледельческие.
Развитое скотоводство требует постоянного передвижения скота (на новые пастбища).
Скотоводы – это кочевники. У них слабо оформляются центры объединений и ремесла. Да и
само ремесло ограничено нуждами скромного быта, приспособленного для перемещений, а
также – потребностями ведения войн, изготовления оружия. Перемещаясь, скотоводы,
неизбежно сталкивались с другими скотоводами и вторгались во владения земледельцев. При
серьезных вторжениях происходила ассимиляция, формировались новые общности людей.
Нередко победившие скотоводы, становясь элитой смешавшегося (с частью побежденных)
общества, усваивали обычаи, традиции, культуру покоренных земледельцев, хотя вносили во все
это и что-то свое. Собственно скотоводческие объединения (царства, ханства) как скифское,
гуннское или монгольское, были временами очень мощными прежде всего в военном
отношении. Они породили некоторые ценности своих цивилизаций, своей скотоводческой
культуры: сами приемы одомашнивания и разведения скота, выделки кожи, эпос, песни, нормы
отношений и т. д. И все-таки эти объединения оказались менее устойчивыми, чем
земледельческие – осёдлые, ценности их культур – менее овеществленными, не столь
разнообразными.
Все объединения людей, позже получившие название древних культур или древних
цивилизаций, были главным образом земледельческими, хотя они испытывали воздействия
скотоводов и сами занимались ограниченным скотоводством, наряду с земледелием. Причем,
первобытных культур, использовавших земледелие, было видимо довольно много. Но
цивилизовались только некоторые из них, попавшие в особые условия, в которых земледелие
могло стать основным фактором коренных изменений жизни людей. Это произошло там, где
земледелие оказалось эффективным видом хозяйственной деятельности (даже при примитивной
обработке земли), видом хозяйства, создающим существенные излишки производства. Для этого
подходили не любые климатические зоны. Все древние земледельческие цивилизации появились
в достаточно теплом климатическом поясе. Кроме этого, все они возникли в долинах крупных
рек или лощинах межгорий. Вода и природный речной ил или естественные минеральные
удобрения (в горных районах), давали возможность, при определенной технологии, получать
урожаи зерновых до 200, а то и до 300 зерен на одно посеянное зерно.
На базе земледельческого производства с такими богатыми возможностями развились все
особенности и достижения древних цивилизаций, древних культур. Их называют и
цивилизациями и культурами. И это вполне оправдано. Ибо различие между тем, что мы сегодня
считаем цивилизованностью и культурностью, в то время только начинает проявляться.
Достижения ранних цивилизаций, в том числе и использование созданного (открытого) людьми
первобытными (освоенный ими огонь, созданные искусственные орудия и приемы деятельности,
те или иные навыки), – все это выступало не только в собственно цивилизующей функции, но и в
окультуривающей, хотя бы на витальном уровне культуры. И все это также создает возможности
для порождения и развития культуры духовной, для хранения и передачи духовного опыта.
Переход к цивилизации был связан с отходом от естественного существования, с созданием
искусственной среды обитания, с расслоением населения, с появлением в жизни людей
организованного насилия, рабовладения. Но зато этот переход позволил создать организованное
общество, дал возможности использования все более разнообразных ресурсов для повышения
комфортности жизни и для появления знания, просвещения, для духовного роста, расцвета
строительства и архитектуры, для становления художественной деятельности.
Вместе взятые взаимосвязанные цивилизационные и культурообразующие процессы стали
возможными и реализовались там, где сложились общества осёдлых земледельцев. Это
произошло в долинах таких великих рек (с мощными разливами) как Тигр и Евфрат (Древняя
Месопотамия), Нил (Древний Египет), Инд и Ганг (Древняя Индия), Хуанхэ (Древний Китай).
Недаром эти культуры часто именуют земледельческими речными. Несколько позже по времени
подобные цивилизации сложились в лощинах гор Мезоамерики. Все названные и
жесточайшим образом, именно потому, что мыслилось как попытка подорвать власть
императора, к которому полагалось проявлять сыновнюю почтительность. Он считался
неограниченным властелином подданных и их собственности. “Нет земли, которая бы не
принадлежала императору; тот, кто есть плоды этой земли, – подданный императора” [1]. Вся
страна мыслилась как одна большая семья, где отец – император. Потому злодействовать против
отца, значит злодействовать против императора. Такого рода преступления карались с
невероятной жестокостью. И дело не только в том, что власть носила деспотичный характер.
Просто общество защищало себя от тех, кто способен был столкнуть его на уровень
бесструктурного состояния, на доцивилизационный уровень. Одно время были установлены
такие наказания за отцеубийство: убийцу четвертовали, его младших братьев обезглавливали,
дом разрушали, его главного учителя казнили через удушение, соседей, живущих справа и слева
наказывали, отрезая им уши (Они должны были слышать и донести куда следует), другим
выкалывали глаза (они должны были видеть и предотвратить преступление) [2]. Убийство отца,
конечно, страшное преступление, но жестокость наказания была связана именно со страхом
вернуться в бесструктурное состояние, “коммунитас”.
Самоощущение древним человеком самого себя как человека цивилизованного, культурного
воплощалось во многих, создаваемых им самим, факторах его бытия. Но главным оказывалось
вертикальное строение мира и определение своего места на определенной ступени в этом мире.
Это вносило в жизнь порядок, внутри которого человек мог ориентироваться и как-то
устраиваться. Очень важно было, что этот порядок приобрел внешний, и потому авторитарный,
характер. Все древнейшие государственные образования были по преимуществу тираническими
или тоталитарными. Одной из причин этого было то, что для древнего человека чрезвычайно
важен оказался авторитет некоего высшего в отношении к нему порядка. Некий идеально-
связующий пласт бытия, в соответствии с которым человек и жил. Иначе он чувствовал себя
потерянным, все было не так. У китайцев есть поговорка: “Ни старшего, ни младшего”. Смысл ее
в том, что в таком случае – все перемешалось и испортилось, то есть сломались
структурирующие общество нормы и градации. Именно поэтому во всех древних цивилизациях
устанавливалась четкая иерархия, и в осуществлении власти, и в положении слоев населения в
отношении друг к другу. Деление на варны (или касты) в Древней Индии – только самый
выразительный пример иерархии сословий. Их соотношение должно было сохраняться, ибо
иначе рушилась упорядоченность жизни, основанная на общих закономерностях вселенной.
Поэтому несправедливости в том, что были высшие и низшие слои, не ощущалось. Наоборот,
как это выражено в одном из древнеегипетских текстов: несправедливо, если в жалкое рубище
одет царевич, а сын бедняка и голодранца облечен в роскошные одежды. Важно именно
сохранение положения каждого, ибо жизненно значима упорядоченность бытия. Жители
древних государств знали, что нарушения этой упорядоченности вели к страшным бедствиям.
Ведь при этом
Уже было отмечено, что в древних цивилизациях жизнь начала ощущаться и осознаваться в
качестве ценности, или, может быть точнее сказать, – значимости. Правда, значимость ее была
различной, в зависимости от того, как в данной цивилизации люди представляли себе загробную
жизнь. Или, как в древней Месопотамии, в качестве ухудшенного мучительного аналога земного
существования. Или, как в древней Индии, – виделась возможность и ухудшения и улучшения
существования в новой (загробной) жизни, в сравнении с этой жизнью на земле. Однако, в том и
в другом случаях земная жизнь должны была быть прожита хорошо. В ней виделись возможные
удовольствия, радости, блага, ценности.
Примечательно, что главной ценностью жизни во всех древних цивилизациях (в отличие от
первобытности) оказалось имущество, богатство. Материально-вещная сторона жизни древнего
человека занимала важнейшее место в его бытии. Вся жизнь понималась как имеющая смысл
при том условии, что человек создавал и приумножал материальное благосостояние: свое, своей
семьи, своего рода. Материальное благополучие создавало ощущение укорененности,
незыблемости пребывания на земле и обеспечивало (скажем по древнеегипетским
представлениям) правильное погребение, а значит и хорошую жизнь после смерти. Это вполне
понятно. И в современности ощущение устойчивости бытия есть прежде всего у тех, у кого
имущественное положение достаточно прочно. А в древние времена само состояние
неустойчивости жизни воспринималось гораздо острее. Материальное благосостояние позволяло
притупить чувство неустроенности человека на земле.
Обладание вещами, землей, скотом, домом в те времена имело еще один смысл, почти
исчезнувший сейчас. Владение вещью означало и владение качествами, присущими этой вещи. В
книге, посвященной Месопотамии И. С. Клочков отмечал: “между человеком традиционного
общества и тем, чем он владеет, существовала тесная связь” [3]. Здесь осуществлялось просто и
естественно распредмечивание вещи, снимающее ее чисто функциональное потребление.
Отношение к вещи носило личностный характер. И сама вещь не была просто чем-то
неодушевленным; призванным исполнять вполне определенные функции, нет. Она была
личностным представителем своего владельца. Хорошая вещь могла быть и изготовлена
хорошим человеком и принадлежать только хорошему человеку. Клочков утверждал, что
“имущество в древней Месопотамии являлось одной из важнейших величин, конституирующих
человеческую личность, своеобразным “продолжением” человека за пределами тела” [4].
В одном из древневавилонских текстов отец писал сыну: с хорошо устроенным имуществом,
сынок, ничего не сравнится.
В разных цивилизациях шли сходные в этом плане процессы. Сформировалось особое
отношение к вещам, которыми владеешь. Чем лучше вещь, – тем благороднее человек, ею
владеющий. При этом устанавливалась
специфическая роль золота, серебра, драгоценных камней. Золотое имя фараона, золотая
маска мумии фараона в Египте. Желтый цвет, цвет золота – принадлежность императора
Поднебесной в Древнем Китае, нефритовое (цвета плевка, который считался самым
благородным) надгробие Будды. Кроме того, – многочисленные статуэтки богов из драгоценных
камней, а также многочисленные украшения из благородных металлов и самоцветов во всех
культурах. Качество вещи ценилось во всем, а не только в вещах созданных из этих
дорогостоящих материалов. Самые простые вещи, – как то: глиняная посуда, металлические
инструменты, деревянная мебель, да и все остальное, что использовали в быту, – делалось очень
хорошо и качественно. “Положительность” (по терминологии И. П. Вейнберга) вещи было
свидетельством положительности”человека [5].
Важно было не только качество вещи, но и количество вещей. Как отмечает И. П. Вейнберг,
есть прямая зависимость “между статусом человека и количеством вещей, его окружающих;
количество вещей воспринималось как показатель положительных качеств человека” [6]. Значит,
чем большим количеством вещей человек обладает, тем более он укоренен в жизни, тем
устойчивее его положение, в мире, тем надежнее закрепился род в этой жизни. В известном
сюжете из Библии об Иове, когда Бог, уверившись в преданности Иова, возвратил ему свое
расположение, то он не просто вернул все, что “забрал” (а там была и семья и дом, и имение
Иова), но удвоил возвращенное против того, что отнял, когда испытывал его. Очень важен
момент этого дважды увеличенного имения; он есть показатель того, что значило для древнего
человека владение им. Потому и грабеж в те времена мыслился как дело героическое, грабеж
ведь не только решал экономические проблемы грабителей, но едва ли не в первую очередь, был
лишением человека его ценности, его человеческой ценности. Личность оказывалась
ограбленной тогда, когда человек терял все свои вещи. В особенности тяжело было терять своих
идолов. Морально человек (или народ) оказывался совершенно раздавленным, и потому его
легче было обратить в рабство. Социальная ценность и значимость человека без вещей, терялась,
пропадала, и человек, становясь никем, был готов к рабскому положению.
Что-то от этого сохранилось и в ХХ веке. В фильме А. Тарковского “Иваново детство” в
самом начале есть эпизод, когда в разбитом в результате военных действий деревенском доме,
совершенно потерянный старик, очевидно, в шоке, пытается как-то восстановить былое
привычное жизненное пространство, и при разбитых стенах, разрушенной печи прибивает
фотографию в рамке на дверь.
Видимо, действительно, человек не есть только отграниченное кожей от мира тело человека.
И даже если присоединить к этому душевный мир, окажется, что это далеко не все. Человек для
себя – значительно больше и шире. Весь освоенный человеком мир есть человек. И разрушение
мира есть разрушение самого человека. М. М. Бахтин, рассуждая о принципиальной различности
восприятия человеком себя и другого, отмечал, что себя человек видит
со стремлением понудить землю принять в себя семя, брошенное в нее человеком. Поскольку
человек от природы не отделен, то, как мыслили наши далекие предки, возможна аналогия.
Посему и весенние праздники обычно сопровождались свободным сексуальным поведением,
снятием (только на время праздника) традиционных сексуальных табу. Праздник Ивана Купалы
у славян, Лиго у прибалтийских народов – как раз и есть эти самые весенние праздники,
призванные помочь земле зародить в себе жизнь.
В Древнем Египте в конце последнего зимнего месяца и начале первого весеннего
совершались мистерии Осириса. Осирис – бог производительных сил природы и бог подземного
царства. У него был довольно трудный жизненный путь, который привел к тому, что он занял
такое положение. Он считался сыном бога земли Геда и богини неба Нут, мужем и братом
Исиды. Осирис первым, согласно легенде, царствовал над Египтом, учил египтян разного рода
искусствам и ремеслам, в том числе врачеванию, строительству, религии. Его брат Сет из
зависти решил извести Осириса, и ему это удалось. Он убил его. Жена Осириса, Исида, нашла
тело мужа, чудесным образом извлекла из него жизненную силу и зачала от мертвого бога сына,
названного Гором. Когда Гор вырос он вступил в бой против убийцы своего отца Сета, победил
последнего и смог оживить своего отца. То есть, вся эта история повествует о том, как из
неживого возможно произойти живому, что выступает очевидной аналогией возрождения всего
на земле весной после зимнего анабиоза природы.
Французский исследователь Древнего Египта П. Монтэ склонен считать, что при посевах
древний египтянин акцентировал свое внимание не на моменте зарождения жизни, а на уходе
семени под землю, что означает захоронение, погребение. И это тоже вело к мысли об Осирисе,
боге, который дал людям полезные растения, да и сам символизировал возрождение после
смерти [11]. И. С. Клочков отмечает, что: “Связь между землей и владельцем... была очень
сильна... на периферии Месопотамии собственность на землю оставалась исключительным
правом коллектива общины; отчуждение земли за пределы общины или круга кровно связанных
родственников было невозможно .... Та же картина просматривается и на материале,
происходящем из других областей и относящимся к другим эпохам” [12].
Тот же автор пишет о социальном институте “мишарум” – справедливость. Смысл его
состоял в том, что время от времени месопотамские правители объявляли Справедливость, то
есть издавали указы, по которым прощались некоторые долги, а проданные земли и дома
возвращались к прежним владельцам [13].
В этой же работе И. С. Клочков подробно останавливается на доказательстве того, что вещи
не имели “голой”экономической или потребительской ценности, рассматривая процедуру купли-
продажи. Процедура эта была сложна, цена вещи не была чем-то простым и ясно выраженным в
деньгах. Кроме денег, за вещь отдавалась еще так называемая “приплата”, размер которой
устанавливался
с тем, когда необходимо покидать дом, лежали на плечах мужчин. Хотя в деревне работа в
поле могла одинаково выполняться как мужчинами, так и женщинами.
Большой ценностью в семейной жизни того времени считались дети. Семья собственно для
того и существует, чтобы продолжился род. Потому, чем больше детей, тем счастливее
считалась семья. У китайцев существует поговорка, что лучше быть многодетным и бедным, чем
богатым и бездетным. Чадолюбие сохранилось на Востоке и по сегодня. И политика (которая
проводится в Китае с 70-х годов), по сокращению населения за счет уменьшения рождаемости,
находилась под угрозой фиаско именно вследствие этого традиционного чадолюбия. В
особенности ценились мальчики. Женщина, родившая сына, тем самым как бы повышала свой
статус в семье. Судьба же бездетной была ужасна.
К женщине в те времена относились как к существу второсортному. Вне зависимости от
сословной принадлежности, она была обречена на вечное служение мужчинам, на вечное
выполнение однообразной домашней работы. Радости и праздники ей доставались чрезвычайно
редко. С детства девочку приучали к разного рода домашним делам. Довольно рано ее отрывали
от возможности общаться с другими детьми, в особенности с мальчиками даже своей семьи. В
Китае родители должны были научить девочек трем правилам и четырем добродетелям: “Три
правила подчинения: дома повиноваться отцу; когда выйдет замуж, повиноваться мужу; когда
останется вдовой, повиноваться сыну. Четыре добродетели: супружеская верность, правда в
речах, скромность в поведении, усердие в работе” [16].
Считалось, что лучшие качества женщин это покорность, робость, сдержанность, умение
приспосабливаться к характеру мужа [17].
Отец обладал абсолютной властью над своими сыновьями и дочерьми. Даже если дети
вырастали и уже имели свои семьи, они все еще находились под властью отца. Дочь, правда,
уйдя в другую семью теряла над собой власть отца, сын же всю свою жизнь находился под нею.
Более того, сыновья в Китае особенно ценились еще и потому, что именно на них лежала забота
о посмертном существовании человека.
Отношение к женщине особенно рельефно выступало в тех мотивах, которые присутствовали
в процессе заключения брака. Поскольку семья, как социальный институт, ценилась очень
высоко, постольку брак был делом высокой степени важности. К его заключению подходили с
пониманием ответственности за последствия, которые он влечет за собой. Найти невесту,
провести все необходимые переговоры, а потом и провести саму свадьбу – все это было делом
родителей. Невеста подыскивалась довольно долго, и должна была отвечать многим критериям.
Во-первых, она должна была быть хорошего рода, имеющего добрую славу в нескольких
поколениях, не запятнавшего себя никакими худыми действиями. Во-вторых, большое значение
имели гороскопы молодых (в Китае и Индии, в особенности). По ним определяли насколько
благоприятно расположены звезды к этому браку. Следующими требованиями к невесте – были
здоровье и
красота. Часто здоровье и означало красоту. И потом желательно было, чтобы девушка
происходила из рода, женщины которого отличались многодетностью. Кроме того, конечно, речь
шла о приданом, присматривались к благосостоянию семьи, и так далее. То есть, единственное, к
чему действительно проявлялось внимание – это внешняя, с современной точки зрения, сфера, а
самое главное – любовь, или хотя бы приязнь к человеку, с которым предстоит жить всю жизнь,
оставались без внимания. И не потому, что тупы или жестоки были родители, а потому, что и
самим молодым это не было особенно нужно. Личностное начало не было столь богато развито,
чтобы с ним считаться. Интегрированность в среду была столь высока, что любое действие,
желание, все поведение в целом должно было быть по сути однотипным. И это долженствование
носило не внешне принудительный характер, а присутствовало как момент самой личности.
Столь высока была значимость социального сообщества, что рождалось стремление к полной с
ним слиянности. И даже если и были какие-то личные предпочтения, они легко забывались
перед лицом необходимости быть как все. Собственная отличность не только не считалась чем-
то ценным, она не имела возможности проявиться в виде осознанного желания, в силу того, что
даже намек на некую особость подавлялся человеком едва ли не автоматически.
Невеста входила в дом как хозяйка, жена и мать, и этого от нее, собственно, и ждали. Круг ее
жизни, а значит, и образ ее личности был заранее определен и четко выверен. И от того, как она
справляется со своими новыми обязанностями и насколько полно соответствует заранее
заданному и одобренному образу, зависела и ее дальнейшая жизнь, определяющую роль в
которой будет играть отношение к ней родных ее мужа. Женщина, как и все остальные в этом
обществе, – не человек с собственным уникальным лицом, с которым она могла бы быть и
матерью, и женой, и дочерью, и бабушкой, но оставаться собой, ни на кого не похожей, и
представляющей ценность именно сама по себе. Она скорее представлялась сочетанием (в
зависимости от места) функций: функций жены, матери, дочери и др. И именно они определяли
ее социальное и человеческое лицо. Потому, по видимости, так одинаковы все лица в том
далеком времени. Впрочем, это если судить по оставшимся источникам, и на наш,
небезошибочный, взгляд.
Кроме того, внимание хотя бы к физическому облику спутника жизни уже существовало.
Выбирали красивого, полагая в том числе, что красота – лучшее свидетельство здоровья
человека. Красивым зачастую считался человек полный, обладающий достаточно объемным
телом. Худоба была показателем или болезни или скверного характера. Во всех древних
культурах полнота, в особенности для женщин, мыслилась одним из критериев красоты, разве
что, кроме Китая. В Китае же наоборот считалась красивой девушка, что “блистала гармонией
прямых линий” [18]. Для этого у китаянок бинтовали грудь, когда она начинала расти. Кроме
того, для китайских аристократок обязательным условием красоты являлась стопа,
изуродованная так, чтобы она напоминала лепесток лилии. Этим занимались с детства: девочкам
в возрасте 6-7 лет подгибали все пальцы, кроме
Единственное отличие загробной от земной жизни состояло в том, что на небе невозможно
добыть никаких продуктов, и вообще ничего. Базой разнообразного рода товаров для умерших
являлась земля. Причем, для того, чтобы у тебя после смерти была не скудная жизнь, на земле
кто-то должен был специально заниматься поставкой вещей на небо. В древнем Китае в этой
роли выступал первый сын в семье. Его так и называли – сын могилы. Именно на его плечи
ложилась забота о предках своей семьи. Именно он устраивал кормления и отправку вещей на
тот свет своим близким. В первую очередь он должен был заботиться о достойных похоронах
своих родителей. А это вовсе не простое дело. Почтительный сын уже при жизни должен был
уделять этому время и силы. Так почтительному сыну полагалось при жизни подарить
родителям на 59-летие смертную одежду. Обычно она была синего цвета с иероглифом шоу, что
означало долголетие. Эту одежду по торжественным случаям одевали и при жизни. Специально
заботился человек и о том, какой у него будет гроб. Он мог купить его сам. Но мог его подарить
опять же на день рождения, и сын. Это был очень хороший поступок. Гроб хранился дома, на
чердаке. Его обихаживали: красили, если облупился лак, заделывали щели, пазы и т. д.
Чрезвычайно важным было найти хорошее место для захоронения. Хорошим местом было то,
где стечение духов “фын-шуй” было особенно сильно. Такими местами обычно считались
холмы. Особенно хорошо, если холм был в виде какого-либо животного. Или – холм невдалеке
от воды, или роща. Место могли искать довольно долго, а тем, кто захоронил своего покойника
неудачно, приходилось делать все снова. Ибо неудачное захоронение означало расстройство
всех дел в семье, так как покойник мог рассердиться, и не только не помогать семье, а наоборот –
вредить. Семья обычно не жалела средств для поиска хорошего места для могилы.
При захоронениях, в могилу с покойником отправляли довольно много вещей – одежду, его
любимую книгу, трубку, предметы профессиональной деятельности и т. д. Богатые наполняли
гроб драгоценными камнями, золотом, серебром. Потом еще разжигался костер, в котором
сгорали необходимые покойнику в той жизни вещи. Довольно обременительно было семье
хоронить своих родных. Со временем реальные вещи стали заменять глиняными, деревянными,
и даже бумажными их имитациями. Мебель, посуда и другие предметы обихода (даже деньги)
изготавливались из бумаги в миниатюрном виде и сжигались “вдогонку” покойнику.
Кроме того, в любом китайском доме существовал домашний алтарь, на котором стояли
поминальные таблички предков. Обычно перед ними раскладывались жертвоприношения. Там
же выставлялись изображения богов. Домашний алтарь находился в храме предков (его имели
обычно зажиточные семьи). В бедных семьях специально выделялось священное место, где
устраивался этот алтарь. Отношение к поминальной табличке было точно такое же, как к идолу.
То есть она, по убеждениям китайцев, содержала в себе душу усопшего. Для вселения в табличку
души – устраивали специальную церемонию.
Табличка представляла собой дощечку до 30 см длиной и 10 см шириной. Она была покрыта
лаком красного цвета, и по нему золотой краской был написан титул, посмертное имя усопшего,
и имя старшего сына, который заказал табличку и к которому переходила забота о предках. На
табличке писали имя, которое покойник носил при жизни, время и место, как рождения, так и
смерти, а также название места погребения.
Кроме поминальной таблички, применялись еще и родовые свитки, на них записывали имена
умерших. В торжественные дни их вывешивали на видном месте. К ним относились с таким же
почтением, как и к табличкам. Был обычай рисовать портреты покойников. Все эти реликвии
передавались из поколения в поколение. Таким образом, человек даже после своей смерти как
бы присутствовал в семье. Во всяком случае при жизни, великое одиночество смерти не пугало
человека. Потому для китайца эмиграция – трагедия еще и в том смысле, что он оказывается
один не только при жизни, но и после смерти. Стремление вернуться на родную землю было
заветной мечтой всякого покинувшего Китай человека. Ну уж, хотя бы быть похороненным в
родной земле, на родовом кладбище.
Таким образом, усопшие как бы присутствовали в жизни семьи. И более того, они имели
возможность влиять на дела семьи. Если дела шли плохо, возникало подозрение, что предки чем-
то недовольны. И семья по совету специального человека, который мог толковать желания
покойника, совершала какие-то действия, призванные успокоить и задобрить предков. Довольно
часто приходилось менять место захоронения. И время от времени отправлять в мир теней
очередное количество продуктов и вещей. Иногда, кроме вещей для своих родных, делались
вещи и для бродячих духов, для тех, кто силою обстоятельств оказался без родственников на
земле, и о ком некому было позаботиться.
Довольно сложной была процедура соблюдения траура. Траур длился долго, обычно
несколько лет. Хотя это зависело от степени родства. Так жена по мужу должна была носить
траур в течение всей своей жизни. Правда, муж по жене – только год. Во время траура жизнь
приобретала совершенно аскетичный характер: ни праздников, никаких увеселений. Ничего, что
могло бы отвлечь человека от печальной созерцательности и сосредоточенности. Траур был
социально значимой традицией. Носящие траур имели некоторые привилегии. Так, им временно
позволялось оставить службу. Их нельзя было тревожить, отрывать от дум, выводить их из
состояния приличествующего скорбящему человеку.
Вообще, все связанное со смертью, составляло довольно обширный круг обязанностей и
занимало чрезвычайно важное место в жизнедеятельности китайской семьи. В контексте этого
понятно, почему для китайской семьи так важно иметь сына – собственно именно на сына
возлагалась ответственность за посмертное существование родителей и вообще всех предков. И
потому в Китае широкое распространение получила практика усыновления. Причем могли
усыновлять человека, у которого были свои родители. Просто он брал на себя заботу о двух
родах. Часто таким сыном оказывался муж дочери.
Традиция обязывала навещать могилы не менее одного раза в год. Праздник могил наступал в
апреле. Длится эта церемония до 30 дней, и смысл ее состоит в наведении порядка на могильном
кургане, принесении жертвоприношений, обращений к родным с просьбами о помощи в земных
делах, высказывании своей почтительности и верности семейному клану. С почившими родными
беседовали, рассказывали о семейных делах. Таким образом, осуществлялась связь времен, связь
разных поколений, сохранялась социальная память, создавался конструкт, который
определенным образом позволял человеку найти свое место в системе заданных извне связей и
сохранить наработанные социальные и нравственные формы бытия в мире. Отмеченное
отношение к смерти и посмертному существованию в Древнем Китае, при всей специфичности
китайских традиций и церемоний, проявлялось, по-своему, и в других древних культурах.
Погребальный культ, при этом, был лишь частью верований, которые стали важным моментом
жизни людей древности.
ЯЗЫЧЕСКИЕ ВЕРОВАНИЯ
В КУЛЬТУРАХ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Как бы хороша временами, как бы богата и комфортна ни становилась жизнь в уже
искусственной среде (и ведь не для всех, для избранных!), – природа была все равно мощнее
человека. Что-то распоряжалось жизнями людей, их благоденствием, куда-то уходили они после
смерти. Это “что-то” как раз и представлялось людям в виде божественных сил и божественной,
или даже сверхбожественной, судьбы. Представления о Богах, о судьбе складывались во всех
древних цивилизациях на ранних этапах их развития. Причем, первоначально, – на основе
верований родоплеменных. Многобожие, именно его развитие, помимо всего прочего,
объяснимо тем, что в каждом из племен (или союзов), объединяемых каждой из становящихся
древних цивилизаций, – была вера в своих Богов, божков и духов. При объединении племен и их
территорий, происходило и объединение верований и их изменение. Складывались
представления о взаимосвязях между разными Богами, в которых олицетворялись разные, или по
разному те же, – силы природы. Различные верования переплетались и создавался все более
сложный пантеон Богов в пределах каждой данной древней культуры.
Боги задавали в жизни человека древнейших цивилизаций основные жизненные и
мировоззренческие ориентиры, в силу того, что ничего иного в плане мировоззрения в древности
не было и не могло быть. Боги были той инстанцией, к которой человек обращался в поиске и
своего места в мире и самого себя. Создавая своих богов, человек создавал самого себя. Но он
мог создать и своих
богов только по своему и своего мира образу и подобию. Он закладывал в них то понимание
себя и мира, которым обладал. Но создавая себе богов, он и сам развивался и рос. В богах было
(в превосходной степени) представлено все, чего ждал человек от мира и себя, и чего он
опасался.
Все языческие боги олицетворяли собой те или иные силы природы. А поскольку природа
чрезвычайно разнообразна, постольку и богов в древности великое множество. В Китае и поныне
сохранились представления о существовании нескольких десятков тысяч богов и различного
рода духов. Эти боги внимательно следят за тем, как живут люди на земле. И вообще смысл их
существования в том, чтобы максимально активно присутствовать в жизни человека,
воздействуя на него, помогая или препятствуя достижению им поставленных целей.
Среди громадного количества богов обычно выделялся один бог, главный, основной, от
которого все произошло. Этот был бог-демиург, бог создатель всего, что есть на земле. Он
пользовался большим уважением, и порой вызывал у людей страх. Но при этом к нему
проявляли некоторое равнодушие, поскольку он отошел от дел и актуального значения в жизни
человека уже не имел. В Древнем Египте таким богом был бог Ра, у Шумеров – Мардук, в
китайском даосизме – Нефритовый бог.
Остальные боги, хотя и носили вторичный характер, но были более актуализированы в жизни
человека, ибо они занимались делами, важными для жизни человека постоянно. Пантеон богов
язычества был выстроен по иерархическому принципу. Были более далекие боги, занимающие
верхние ступени иерархии, и обладающие более широким спектром действия, и более близкие
боги, вплоть до домашних богов и даже личных богов человека. Где-то это напоминает
ситуацию с мужскими и личными тотемами в первобытности. Видимо, это было использованием
той же самой структуры.
Боги ощущались как нечто константно присутствующее в мире, здесь и сейчас. И с одной
стороны, это создавало атмосферу некоторой чудесности и опасности, с другой – человек
привыкал к тому, что в его делах могут принять участие боги. Домашние боги, хранители
домашнего очага, должны были помогать хозяину во всем, давать советы в трудной ситуации,
принимать участие в делах. Так в Египте большой популярностью в этом плане пользовался
Аменхотеп I, первый из фараонов Нового царства, устроивший свою усыпальницу в Долине
царей. После его смерти, к его статуе обращались за разрешением споров. И он помогал в этом
трудном деле. Причем всегда был справедлив [22].
Вообще-то участь человека мыслилась как служение богам. Но дела, которыми должно было
осуществляться это служение, были насущными бытовыми делами самого человека. И чем
лучше человек осуществлял свое предназначение на земле, тем более угоден он был богам.
Основная интенция человека того времени, таким образом, выступала как стремление
утвердиться на земле в качестве самодостаточного физического существа, способного
обеспечить
Более того, здесь присутствует характерная для нравственности черта – равенство всех перед
лицом морального закона. Здесь нет своих и чужих, как это присутствует в талионе. И потому
можно сказать, что это правило, – волюнтаристично по существу, а скорее, оно есть выражение
момента абсолютной истины во взаимоотношениях людей. Это совершенно беспристрастное
суждение, и обращение к человеку ни в коей мере не есть выделение его из ряда себе подобных.
Вообще-то нравственное отношение может состояться только тогда, когда агенты его равны и
нравственное требование может иметь по отношению ко всем им одинаковую силу.
3. Золотое правило нравственности, появившееся во времена Древнейших цивилизации,
свидетельствует о том, что развитие человека фактически дошло до начала его личностной
обособленности. Потому уже, что норма, содержащаяся в Золотом правиле нравственности, не
просто обеспечивает возможность совместного существования людей (это имело место и в
талионе), но она настаивает на уважительном отношении к человеку, ибо субъектом
нравственного требования выступает сам человек.
4. Золотое правило нравственности в снятом виде содержит представление о человеке, как
самостоятельном субъекте действия. В самом деле, Золотое правило нравственности
предполагает в индивидах способность действовать в соответствии с собственными желаниями.
Собственно речь идет не столько о желании, сколько о воле человека к действию. Оно требует от
человека поступать в соответствии с обязанностями, которые он сам на себя накладывает.
Действовать не по внешнему принуждению, а из внутренней необходимости. Кроме того,
нравственное требование в Золотом правиле задает только общее направление действия, не
предписывая способа исполнения, оставляя на волю индивида решение того, что и как он будет
делать. То есть, оно дает большую свободу, которая кроме ответственности задает и высокий
уровень уважения к человеку.
Более того, нравственное требование в Золотом правиле содержит в себе возможность для
индивида выбирать основания своего действия самостоятельно, а, следовательно, дает
возможность проявить творчество. Не просто исходить из существующих норм, но и отнестись
критически к тому, что есть и двинуться дальше. Золотое правило нравственности содержит в
себе тенденцию движения в будущее, а не стремление задержать тот уровень развития, который
к данному моменту был достигнут.
В Золотом правиле не присутствует указания на санкцию в случае невыполнения правила.
И это тоже чрезвычайно важный показатель того, что оно нацелено не на внешнюю форму
послушания, а на внутренний мир личности, когда решение о действии принимается
индивидуально с полной мерой ответственности.
Можно сказать, что появление Золотого правила нравственности свидетельствует о
кардинальном изменении человека в ту эпоху, когда человек приобретает некоторую
независимость от подавляющего его окружения.
состояла в заявлении верности. В дружбе, с тех времен и до нынешних, более всего ценится
верность. После произнесения клятв производился следующий обряд: надрезались пальцы,
друзья смешивали свою кровь в сосуде, отведав этой крови, они становились побратимами, и
считалось, что ничто уже не разлучит их. Обязанности друзей состояли во взаимной помощи в
ратном деле (по большей части дружба была распространена среди воинов), помощи в быту,
помощи и заботе о семье в случае смерти друга. Ценилась дружба очень высоко, поэтому много
друзей не бывало, так как при множестве друзей невозможно хорошо исполнять свои дружеские
обязанности. Верность в дружбе в те давние времена была прочной. Не столь уж еретична мысль
о некоторой аналогичности между процессами духовного становления человечества и человека.
Дружба и в древние времена напоминала ее суть и становление в отношениях между
подростками всех времен и народов. В Илиаде Гомера изображается война древних людей (более
древних, чем это было в развитой древнегреческой античности). Одна из линий гомеровского
повествования касается дружбы двух ахейских воинов Ахилла и Патрокла. Оба они на десятом
году войны отказались воевать против троянцев, так как вождь ахейцев Агамемнон отнял у
героя-Ахилла его добычу, пленницу. Отказ Ахилла воевать вместе с Агамемноном и другими
ахейцами из-за обиды вполне понятен. Но ведь отказался и Патрокл, которого не обижали,
обидевшись вместе с другом, за него. В дружбе, стало быть, уже в то время важна была
эмоциональная поддержка. Дружба уже виделась в качестве бытия “одной души в двух телах”.
Оставить друга, не поддерживать его, считалось предосудительным. В случае с Ахиллом и
Патроклом, изображенным у Гомера, это ярко выявилось. Когда дела ахейцев (без Ахилла)
пошли совсем плохо, Патрокл попросил своего друга разрешить ему участвовать в сражении в
котором его и убили. Ахилл, узнав об этом, разъярился настолько, что забыл обиду, вступил в
сражение. Отомстил за друга, убив его убийцу, совершил еще много подвигов и затем погиб сам.
Ему было предсказано, что он либо погибнет на Троянской войне, либо проживет долгую жизнь.
Вроде бы разумным для Ахилла было устраниться от этой войны, хотя бы когда его обидели. Но,
во-первых, он был воином-героем, а во-вторых, не мог не отомстить за друга.
Инструментальность дружбы, которая казалось бы очевидна в связи с ее
институциализированностью, оказалась преодоленной. Друг ведь ценен не из-за чего-то, а сам по
себе. Способы же, формы, выражения ценности дружбы определяются временем, они различны
для древности и современности, хотя по сути дружба остается той же человеческой ценностью.
В этом же плане показательна и традиция одаривания. В дружбе она занимала значительное
место. Подарок, помимо всего прочего, был еще и выражением и подтверждением отношений и,
как бы добровольной передачей другу части своей души, воплощенной в даре. Возможно,
правда, что высокая ценность и эмоциональность дружбы, связаны с тем, что брак в древности
был слабоэмоционален.
Однако и отношения между людьми в браке и вообще отношения между полами развиваются
в древних цивилизациях в смысле проявлений эмоциональности и в смысле разнообразия форм
этих отношений, форм выражения чувств.
За редкими исключениями в древних государствах и в семьях тех времен главенствовали
мужчины. Отношение к женщинам в этих обществах было двойственным. С одной стороны, их
статус был явно ниже, чем статус мужчин, а подчиненное положение – обычным. В литературе,
скажем древнеегипетской, женщин называли сонмом всех пороков, мешком всевозможных
хитростей. Их описывали как легкомысленных, капризных, лживых, мстительных, неспособных
хранить тайну.
Но, с другой стороны, в древних сообществах людей появились и половая любовь, и
супружеская взаимная забота, и верность, и страдания в случае гибели одного из супругов или
возлюбленного, и наслаждение близостью, и физической и духовной, и культурные формы
взаимоотношений между полами. Женское очарование стало предметом любования, что
отразилось в поэзии и изобразительном искусстве. В одном из древнеегипетских текстов
влюбленный сетовал:
Семь дней не видал я любимой,
Болезнь одолела меня,
Наполнилось тяжестью тело,
Я словно в беспамятство впал.
Развитие чувственности в отношениях полов на Древнем Востоке (Индия, Китай) в любом
случае поразительно, хотя культурный смысл этой чувственности и форм ее выражения
трактуется сейчас неоднозначно и, очевидно, не без грубых искажений.
Конечно, надо иметь ввиду и то, что все древние цивилизации, кроме брачных отношений,
знали и развивали разнообразные формы внебрачных, в том числе разного рода проституцию (в
частности храмовую, культовую). Тем не менее, сама возможность наслаждения не только в
случае простой физиологической близости или почти физиологического же удовольствия от
созерцания красоты, возможность и потребность в действительной любви, в духовной и в то же
время чувственной близости, – появились в древних цивилизациях. Любовь как ценность
культуры рождается в эту древнюю эпоху. И реализация этой ценности происходила, хотя бы в
исключительных случаях. Вообще все то, что касается собственно жизни духа, духовного
развития, одухотворенности мыслей, чувств, намерений, действий человека, – все это впервые
становилось актуальным в древних цивилизациях.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ СВОЕОБРАЗИИ
СТАНОВЛЕНИЕ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
КАК МОРСКОЙ И ТОРГОВОЙ
Античной обычно называют культуру древнегреческой и древнеримской цивилизации. Сам
термин “античность” (от лат. “anticus” – древний) был введен в употребление итальянскими
гуманистами эпохи Возрождения для определения греко-римской культуры, древнейшей из
известных в их время. Позже стало ясно, что Восток древнее, что влияние на античность
оказывали и Древний Египет (довольно существенно), и Месопотамия (слабо), а может быть и
Древняя Индия (что проблематично). Однако античная цивилизация не была продолжением
развития этих эпох, и им подобных культур. Она самостоятельно, и очень своеобразно,
развивалась.
Ее становление (как с предисторией) связывают с так называемой эгейской культурой,
существовавшей в средиземноморском регионе уже во 2-ом тысячелетии до нашей эры. В
истории культуры Древней Греции выделяют архаический период, примерно до 500 г. д. н. э. и
классический: от 500 до 338 г. д. н. э., до времени, когда Греция попадает под власть Македонии.
Но древнегреческая культура не исчезла, оказалась продолжена. С одной стороны, в явлении
“эллинизма” (на Востоке), а с другой – в развитии римской цивилизации, сильное воздействие на
которую она оказала, будучи в ряде отношений с ней сходной. Римское государство возникло в
VIII в. д.н.э. и просуществовало до V в.н.э. Но и ее история далее продолжалась Византией,
наследовавшей что-то и от Древнего Рима и от Древней Греции. Таким образом, античная
цивилизация и культура развивалась примерно 3 тысячелетия.
Все культуры оригинальны, все ценны сами по себе. Но античная культура оказалась
необычайно значимой в истории мировой культуры, став существенным моментом культуры
европейской (в том числе и современной) и повлияв на развитие ряда восточных культур, с
которыми она взаимодействовала.
Древнегреческая цивилизация складывалась как земеледельческая, и это роднило ее с
речными земледельческими цивилизациями. Древние греки выращивали злаки, разводили
оливки, возделывали виноградники. Но они обрабатывали для этого неподатливую почву. В
Древней Греции не было ни таких масштабов земледелия, ни таких урожаев, как, скажем, в
Египте. И в Древнем Египте (и в древних Индии и Китае) – сложились цивилизации
“вертикального” типа, что было связано с ирригационым характером земледелия и
относительной замкнутостью культур. Там доминировали деспотический тип правления, четкая
сословная иерархия, мировоззрение, направленное более вверх и вниз, чем вдаль (ибо слишком-
то двигаться было непродуктивно), углубленная саморефлексия
было не только в заботе о своем здоровье, а в том, что нездоровое, хилое, некрасивое тело и
его неуклюжие движения оскорбляли эстетический вкус многих людей. Физические упражнения
(гимнастика в специальных местах – гимнасиях), спортивные состязания были ценны поэтому не
только в плане подготовки воинов и обеспечении здорового потомства, а именно в плане
культурного развития в стремлении к достижению гармонии, единства прекрасного тела и
прекрасной души. По мнению древних греков человек хороший должен был быть и красивым, а
красивый – хорошим. Надо было заботиться и о теле и об этосе (настрое души) о, говоря
современным языком, психическом и нравственном здоровье, о своем земном совершенстве в
целом. И не потому, что это обеспечит хорошее послеземное существование. Жизнь на земле для
древних греков была ценна сама по себе, и в отношении к загробному существованию она была
предпочтительнее. Ахилл, герой Илиады Гомера, говорил о том, что лучше быть на земле
простым погонщиком мулов, чем царем в царстве мертвых. И хотя погребальный культ и
уважение к умершим предкам в Древней Греции существовали, но они не имели такого
значения, как в традиционных древних обществах (например, в египетском).
Религиозные верования и ценности
Вообще верования древних греков развивались весьма своеобразно. Для Древней Греции
характерно прогрессирующее очеловечивание божественного, нарастание антропоморфности
религии. И именно поэтому из всех древних религий – греческая в наибольшей мере оказалась
феноменом культуры, выражением окультуривания жизни, отношений людей и природы, людей
с людьми. Религия эта была языческой, многобожием. Божественное проявлялось везде и всюду.
Согласно греческим представлениям, в лесах, в горах, в земле, под землей, в реках, морях жили
разнообразные существа: кентавры, циклопы, нимфы, мелкие божки и великие боги. Их роли и
значение менялись со временем. Очевидно, происхождение веры в них от первобытных
природных охотничьих верований и новых земледельческих культов. Но постепенно появились
и боги-покровители ремесла, торговли.
При этом сформировались как бы две линии верований. Одна, которую связывают с культом
Диониса, Деметры и других божеств природы, загробного мира, – сохраняющая многое от
первобытности, от представлений о грозных, слепых и таинственных силах, с которыми
возможны только эмоционально-мистические контакты. Эти верования дополнялись
проникновением различных варварских культов, отовсюду, но особенно с Востока. Это была
религия неистовая, экстатическая, чувственная, бежавшая от ясности, связанная с духовным и
физическим опьянением. В ней сохранилось то, что было первоначально в мифическом
мышлении греческих племен.
приносились, боги почитались, с ними (через оракулов) советовались. Но боги эти были уж
очень похожи на людей, как бы даже из плоти и крови. Один из героев Илиады Гомера ранил
богиню Афродиту, так что она закричала от боли. Эти боги ссорились между собой, мирились,
обманывали друг друга, прелюбодействовали. Но они были бессмертны, порой грозны,
величественны. Греки воздвигали им храмы, ставили их статуи, испытывали трепет перед ними.
Но не только трепет, а и радостные чувства. Боги не только карали, но и защищали, помогали.
Древние греки были людьми верующими. Но веровали они непринужденно. В древнегреческих
мифах, традициях человек зачастую бросал вызов богам, и не только богам, но и судьбе.
Как отмечает В. Л. Круглов: “…рок, судьба не есть нечто довлеющее в жизни эллина, а суть
“пред-назначение”, в русле которого проявляется и раскрывается человек” [3]. Религиозные
представления греков очеловечивались все более. Но, очеловечиваясь, религия становилась
мирской, светской. Религиозное чувство постепенно стало сливаться с полисным,
патриотическим, гражданским чувством. В каждом полисе чтили по предпочтению своих богов.
А в позднегреческой истории появился и явный скептицизм в отношении к богам в человеческом
облике, да и к богам вообще. От богов начали требовать справедливости. Это и многое другое
привело к сомнению в их существовании. В Древней Греции очевидно проявилась тенденция к
преодолению многобожия, к вере в одну высшую, в известной мере абстрактную, силу.
Тяготение к этому не в последнюю очередь продуцировалось характером развития античной
науки, древнегреческой философии.
Древнегреческая наука и философия
Наука сама по себе не является феноменом культуры. Но она связана и с цивилизацией и с
культурой теснейшим образом. Во-первых, цивилизация немыслима без познания, а прогресс ее
без научного познания. Во-вторых, культура: ее уровень, характер, функционирование, – зависит
от степени и характера развития познания. Тем более в условиях, в которых это знание еще во
многом целостно, когда еще нет развитой специализации наук и ученых, когда ученый, философ,
естествоиспытатель, гуманитарий – это одно лицо. В античности это именно так. Наука в это
время философична, а философия практична, хотя бы в намерении. И философия существует в
качестве любви к мудрости (филео – люблю; софия – мудрость).
Для античной науки и философии характерны, с одной стороны, утилитарность
(практичность), тяготение к рационализованности знания. Недаром выше всего ценилась
математика, а в пределах математики – геометрия. Но, с другой стороны, античная наука – еще
мифологична, ей свойственны образность
Нравственная культура
Развитие древнегреческой обыденной морали вроде бы типично для всех древних
цивилизаций. Сначала развиваются и осознаются добродетели воина: мужество, стойкость, и
добродетели земледельца-труженика: трудолюбие, умеренность. И в раннегреческой философии,
например у Демокрита, в качестве идеала жизни выдвигается умеренное удовлетворение людьми
своих жизненных потребностей. Меру же дает и позволяет соблюсти мудрость, которая ведет к
полезным действиям и отвращает от бесполезных: отказывайся от всякого удовольствия, которое
не полезно (Демокрит). То есть, самое главное – это жить спокойно, занимаясь своими делами, и
не лезть в чужие. Хотя в случае общей нужды – предполагалась взаимопомощь. И кроме того,
оказывать некоторые благодеяния другим считалось полезным, ибо это помогает преодолевать
одиночество, может вести к чувству дружбы.
Однако древние греки были не только земледельцами и воинами, но и мореплавателями, и
торговцами, и горожанами-ремесленниками. Их кругозор, в том числе и моральный, – довольно
широк. И дело не столько в том, что ценятся ловкость, хитрость, даже умение обмануть
противника, иногда подшутить над человеком. Важно то, что, во-первых, в Древней Греции (при
не очень сильно развитом культе предков) появляется полисная мораль с ее полисным
(гражданским) патриотизмом. Грекам были свойственны гордость за свой полис, способность к
переживанию его бед и радостей. Позже это чувство стало более широким – гордостью
свободного эллина, представителя цивилизованной Эллады, ее культуры.
Во-вторых, постепенно, с усложнением внутриполисных и внешних связей и отношений,
усложняются и нравственные проблемы. Это отражено в древнегреческой литературе, в
трагедиях Эсхила, Софокла, Эврипида. Так в трагедии “Антигона” Софокла разворачивается
проблема противоречия между фанатизмом порядка, традиции и силой любви, милосердия,
сострадания. По сути речь шла о борьбе нового духовного богатства со старыми моральными
нормами.
Как и везде, нравственная культура проявлялась на низшем уровне в требованиях обыденной
морали, довольно утилитарной. Мерилом этой морали являлась польза. Но у древних греков
появились и другие нравственные ценности. На первый план выдвинулась не практическая
польза, а долг гражданина, долг человека. На этой основе стало происходить утверждение норм
человеческих взаимоотношений. Древнегреческая философия и искусство много сделали в этом
направлении и помогли людям достаточно определенно в возможностях их развития выходить
на специализированный уровень нравственной культуры, на котором именно нравственность,
сама по себе, добродетель оказывалась высшей ценностью жизни. Некоторые из философов и
художников Древней Греции
Римляне были в гораздо большей степени воинами, чем греки, разве что, исключая
спартанцев. Колоссальные военные успехи Александра Македонского, при всей их значимости, –
это все же частность, отдельный всплеск. Римляне вели войны практически постоянно на
протяжении истории Рима. Войны же требовали развития железной дисциплины и
“добродетелей” воина: мужества, стойкости, верности, суровой непреклонности, гордого
достоинства, не допускавших и в мирной жизни шумного “детского” веселья. И в мирной жизни,
как и на войне, важнее всего оказывался долг: долг гражданина, долг отца, долг старшего.
Римляне были в целом и суровее и прагматичнее, нежели греки. И это сказывалось на всех
сторонах жизни, в том числе и жизни религиозной.
Римская религиозная жизнь и культура
Для Рима, с его серьезной и глубокой традиционностью, в большей мере, чем для Греции,
был характерным культ предков. В семейной и гражданской жизни римляне высоко ценили
старших. Власть отца семейства (т. е. фамилии – большой семьи) была на протяжении
длительного исторического периода полной и пожизненной. Лишь постепенно государство
ограничило эту власть. Умершим старшим поклонялись, сохраняя память о них, изготовляя
специальные бюсты (имагинас – изображения), которые хранились в домах, которые члены
семьи несли во время торжественных процессий. Римляне чтили семейных божеств, или как бы
божеств, духов. Среди них выделялись Лары, Весты (духи домашнего очага). И у Рима была своя
Веста, которой служили весталки (девы-жрицы).
В религии римской, при всех моментах ее своеобразия, было использовано очень много
заимствованного. Что-то римляне взяли еще у этрусков и сабинян, что-то с Востока и от других
варваров. Но зрелое римское многобожие более всего схоже с древнегреческими верованиями.
Верховный бог римлян Юпитер – громовержец стал подобным Зевсу, Марс – Аресу, Юнона –
Гере, Венера – Афродите, Вулкан – Гефесту, Артемида – Диане, Меркурий – Гермесу, и т. д. Это
что касается олимпийской линии греческой религии. Диониссийское же начало проявилось в
Риме в культе Вакха – бога живой природы, в честь которого разворачивались известные
“вакханалии”, веселые разгульные действа с непристойными шутками в состоянии всеобщего
опьянения.
При всей внешней схожести греческого и римского политеизма, различия между ними
значительны. Т. Моммзен отмечал, что если у греков боги – живые, человекоподобные
(личностные?), олицетворенные (в мифах о них), то у римлян религиозность иная – искренняя,
но не возвышенная, не поэтическая. Римлянин хотел от богов прежде всего пользы. Он исполнял
обрядность и ждал, что боги за это будут к нему благосклонны. Римская религиозность в целом –
более прагматична. И ее окультуривающее воздействие на жизнь, на поведение людей –
поэты и римский театр. Театр в Риме, как и в Греции был связан с культовыми действами.
Это был один из видов “игр”во время празднеств. Но если в Греции появились великие трагики и
социально заряженные комедиографы (Аристофан, Менандр), то в Риме явное преимущество
имела комедия, которая начинает ориентироваться на буффонаду, комизм бытовых ситуаций,
комедию интриги. Такие римские комедиографы как Плавт и Теренций, заимствуя некоторые
сюжеты и приемы у греческих драматургов, осмеивали жажду накопления, ростовщичество.
Они, во всяком случае Плавт, стремились и умели возбуждать смех и создавать яркие
гротескные типажи.
Римская проза в ее становлении оказалась существенно связанной с ораторским искусством,
красноречием и историческими сочинениями (Цицерон, Цезарь, Тит Ливий, позже Тацит, и др.).
В I–II вв. н. э. в Риме появляется новая прозаическая форма, так называемый “античный
роман”, с сатирическим, комическим содержанием, низменно-бытовыми действиями героев и
шутками (“Сатирикон” Петрония и “Золотой осел” Апулея) [12]. Сатира, причем порой очень
злая, получила в Риме значительное развитие. Эпиграммы Марциала и сатиры Ювенала,
желчные, яростные, и сегодня производят огромное впечатление на читателей. Впрочем, это
были уже стихотворные сатиры, появившиеся тогда, когда поэзия достигла в Риме своего
расцвета, начавшегося в I в до н. э. Одним из первых поэтов этого периода был Катулл. Лирика
Катулла, особенно любовная, связанная с любовью к женщине под вымышленным именем
“Лесбия”, – до сих пор вызывает восхищение. И. М. Тронский напоминал, что Катулла любил и
переводил А. С. Пушкин. В ХХ веке, используя стихи Катулла, немецкий композитор Карл
Орфф создал музыкальный шедевр “Катулли Кармина” (песни Катулла). Римская поэзия
достигла своих высот в так называемый “век Августа”, “золотой век” римской литературы.
Известный Меценат был другом принцепса (фактически императора) Августа. К кружку
Мецената принадлежали такие поэтические знаменитости как Вергилий и Гораций. Примерно в
то же время разворачивается творчество Овидия, певца любви и любовного томления. Римские
поэты используют многое из того, что было создано их предшественниками – греками: сюжеты,
мотивы, жанры, и т.д. Но они достаточно своеобразны, чтобы развивать далее само поэтическое
искусство и теоретически осмыслять это развитие, как это делал Гораций в своем сочинении “Об
искусстве поэзии”.
В сравнении с греческой поэзией римская более разнообразна, более разработана в своих
приемах, но и более рационализована, порой более нравоучительна. Она вроде бы несколько
менее ориентирована на некоторые сферы жизненной практики, не выступает столь откровенно в
качестве военной, политической. Она, пожалуй более направлена на получение от нее чисто
художественного наслаждения, рассчитана на успех у читателей, организована для этого,
мастерски “выполнена”, и в этом смысле вполне классична.
Может быть она поэтому (кроме иных причин) оказала и продолжает оказывать мощное
воздействие на культуру Европы, а через это и на культуру всего мира.
При этом, надо помнить еще и о культуре Византии, восточно-римской империи, своеобразие
которой по-видимому удобнее рассматривать отдельно, в связи с развитием особенностей
славянских культур.
1. См.: Боннар А. Греческая цивилизация от Илиады до Парфенона. М., 1992. С.18.
2. Там же.
3. См.: Круглов В. Л. Эстетическое сознание Древней Греции. Основные характеристики
мифологемы. Учебно-метод. пособие. Красноярск, 1998. С.6.
4. Там же. С.7.
5. Моммзен Т. история Рима. СПб.: Лениздат, 1993. С.12.
6. Там же.
7. См. об этом подробнее: Культура Древнего Рима. М.: Наука, 1985. С.8 и далее.
8. См.: Культура Древнего Рима. С.8–9.
9. См. Виппер Р. Ю. История древнего мира. М.: Республика, 1993.
10. См. об этом: Культура Древнего Рима. М.: Наука, 1985. С.23–33.
11. См. об этом: Федорова Е. В. Люди императорского Рима. М.: МГУ, 1990.
12. См. об этом; напр.: Тронский И. М. История античной литературы. М.: Высшая школа,
1988. С.423.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА В ЕЕ ОСОБЕННОСТЯХ
Термин “средневековье” употреблялся и употребляется до сих пор в самых разных смыслах и
значениях. Долгое время к нему добавлялись эпитеты “мрачное”, “темное”. Общества так
называемых “средних”веков казались просвещенным европейцам по-варварски недоразвитыми.
Понятие средневековой цивилизации выглядело по меньшей мере странным. А средневековая
культура оценивалась в качестве низкой ступени культурного развития. При этом, средневековое
европейское общество во многом отличалось от подобных ему японского, китайского,
среднеазиатского, российского наконец. Оно и внутри себя не было однородным. Средневековье
на севере западной Европы и, скажем, в Италии или Испании, – разное.
Но ведь было и что-то общее, что проявилось в разных регионах Земли (и даже не в одно
время) в периоды после умирания древних цивилизаций, или там, где их не было, – выросло
прямо из первобытности. Очевидно, впрочем, что модель средневекового общества, которую
позже “наложили” на все похожие, была создана при осмыслении более чем тысячелетней жизни
Западной Европы, начиная с падения Рима, с V века нашей эры.
СТАНОВЛЕНИЕ ХРИСТИАНСКОЙ ЕВРОПЫ
Процесс формирования своеобразной европейской цивилизации и культуры начался даже
несколько ранее V века, и шел сложно местами до XV, а местами и до XVII века включительно.
А что касается европейских славянских стран, то этот процесс захватил XVIII и, в чем-то, даже
XIX века.
Средневековая европейская цивилизация возникла на развалинах античной: земледельческой,
морской, торговой. Но она многое взяла и от других культур, в том числе и типологически
отличных от античной. Римская империя, расширившаяся за счет овладения землями соседей-
варваров, уже с III века испытывала мощные варварские вторжения в свои пределы. Племена
аламанов, франков, готов, аланов, тайфалов, гуннов, сарматов, вандалов и т. д., – разрушали
империю извне. Внутри же империя с ее провинциями представляла собой конгломерат
разноязычных племен: галлов, германцев, разных азиатских этносов, и др.
Позиция Рима в отношении в варварам была, как отметил Ж. Ле-Гофф [1], явно
двойственной. Римляне воевали с ними, частично порабощали, но и селили пришлых на землях
империи, не препятствуя сохранению их нравов и обычаев. Римляне использовали их в своих
интересах, не считая полноценными людьми. Римские авторы описывали варваров как существ
диких, необузданных, жестоких,
вероломных, видя в них врагов. На деле римляне поздней империи едва ли не превосходили
своих противников в жестокости, вероломстве, пьянстве, разврате.
Варвары воевали с Римом, расселялись в пределах империи, смешивались с другими
племенами (с которыми тоже воевали). Они осваивали часть достижений римской цивилизации,
частично перенимали римские нравы. Их властители делали образованных римлян своими
советниками. Происходила сложная конвергенция римской и разных варварских культур. Рим
также варваризовался, разрушаясь и изнутри, и под ударами оседлых беженцев (спасавшихся от
орд кочевников) и кочевников. Новая цивилизация возникала на обломках старой. И начальный
этап ее возникновения недаром характеризуется как упадок и цивилизации и культуры.
Европа после падения Рима, казалось, утратила все, что дала или предлагала ей античность.
Прекрасные сухопутные римские дороги и города, ремесленные и торговые центры, –
разрушались. Торговля измельчала. Для нее, как пути, стали использоваться в основном реки.
Освоение морей для торговли и путешествий произойдет значительно позже, как бы заново.
Хозяйство в целом аграризовалось, став замкнутым, как для Европы в целом, так и в пределах
многочисленных маленьких ее областей. Главным богатством стала земля с домашним скотом.
Но технология и организация сельского хозяйства оказались примитивными, и эффективность
его – крайне низкой. Варвары, хотя и пытались воспринять от римской цивилизации и культуры
то, что от них оставалось, – больше утратили и разгромили.
Комфортность жизни, достигнутая верхушкой римского общества, теперь отсутствовала даже
у очень состоятельных людей, у родоплеменной знати раннего средневековья.
Раннесредневековый мир (как показывают разные его исследователи) был ослабевшим, нищим,
полуголодным, терзаемым эпидемиями. Сравнительно высокое развитие античной
нравственности – уже в римской империи, и особенно перед ее падением и после него, – было
фактически забыто. Процветали насилие, разбой, грабежи, всяческий разврат и, если была
возможность, – обжорство. Множество мелких властелинов-деспотов враждовало друг с другом.
Знаменитое римское право вспомнили значительно позже, а пока, если и действовали, то законы
наподобие “салической правды” (Кто вырвет другому руку, ногу, глаз или нос, платит 100
солидов, но если рука еще висит, то 63 солида...).
В этом, во многом еще языческом хаосе, начинается становление христианской Европы.
Христианская церковь занимает активную и ведущую позицию. Епископы и монахи к своей
религиозной роли именно на этом этапе добавили роль политическую. Они, наряду с рыцарями-
воинами, оказались также властителями в отношении к остальному населению. И не просто
духовными пастырями своих прихожан. Христианская церковь, скапливая земли, увеличивая
доходы, все лучше организуясь, – стремилась к полноте власти и в отдельных регионах и в
Европе в целом. Она, правда, наталкивалась при этом на
сопротивление слоя воинов, которые тоже хотели обогатиться, иметь неограниченную власть,
а поэтому были вынуждены как-то организовываться.
Крупная попытка организации европейского (германского) мира была предпринята в VIII–X
веках, когда на территории Франции, Северной Италии и Германии сложилась Каролингская (по
имени Карла I) империя, боровшаяся с мусульманами и горцами-басками в Испании. И
боровшаяся уже, вроде бы во имя Христа, с иноверцами. Папа римский вручил Карлу
императорскую корону. Империя каролингов приобрела на время солидную военную силу,
идеологическое единство, некоторый внешний блеск. Но она оказалась неустойчивой и быстро
разваливалась под ударами викингов, мусульман и мадьяр. И уже на развалинах этой империи
стали складываться европейские нации и государства, и вообще – западный христианский мир,
христианские цивилизация и культура. Может быть точнее – цивилизации и культуры, но
единые по типу и духовной основе.
Складывание этой цивилизации выразилось в медленном, но все-таки развитии торговли и
городов (торговых центров), некотором прогрессе сельского хозяйства, ремесла и строительства
(замкового и соборного). Постепенно шло увеличение населения Европы, которое с 27 млн в 700
году возросло до 73 млн в 1300 году. Замкнутое и слабое сельское хозяйство не могло
обеспечить его нужд. Освоение новых земель происходило повсеместно через уничтожение
лесов, осушение болот, отвоевывание участков земли у моря. Началось и военное продвижение
Европы, в основном на Восток и на Юг, связанное с имущественными и торговыми интересами и
с интересами церкви, осуществлявшей посредством крестовых походов насильственную или
полунасильст-венную христианизацию.
Походы на Восток, несмотря на то, что в военном отношении они не были очень удачными, –
расширили связи Европы с иным миром, породили новые потребности (в том числе и в роскоши)
у европейцев, для удовлетворения которых развились торговля с восточными странами, а также
некоторые ремесла. Оживление городов, становившихся центрами не только торговли и ремесла,
но и, в известной мере, христианства (с городскими соборами, школами, оттеснившими
монастырские), – вызвало к активной жизни расширившийся слой горожан – ремесленников и
купцов, наряду со слоями духовенства, крестьян и военных-феодалов.
Сословное деление населения постепенно приобрело определенность. Оно и вообще было
важно в жизни средневекового общества. Но в нем существенно выделение духовенства (как
специфического слоя), городских слоев (что особенно сказалось в позднем средневековье) и
рыцарей-феодалов, чьи отношения между собой и с крестьянами-земледельцами стали едва ли
не определяющими для общества данного типа, которое часто именуют феодальным.
Феодализм – это система личных связей иерархически объединяющих членов высшего слоя
общества, между которыми устанавливаются сеньоро-
вассальные отношения на основе так называемого “вассального договора”. Договор мог быть
и письменным и устным, когда будущий вассал заявлял сеньору: сир, я становлюсь Вашим
человеком Вассал обязывался участвовать в собраниях вассалов, оказывать сеньору военную и
иную помощь за жалованное пожизненное владение – феод (франц. – фьеф) или бенефиций.
Сначала можно было вступать в ряд вассальных связей, но потом стали добиваться вассальной
верности (особенно короли от вассалов своих королевств).
Центром каждой из мелких феодальных организаций был укрепленный замок сеньора
(герцога, графа, барона). Сеньор организовывал и осуществлял защиту вассалов округи и всего
населения сеньории. Ему принадлежала экономическая, политическая и судебная власть, хотя
вассальная зависимость была не всеобщей, а только прямой. Действовало правило: вассал моего
вассала – не мой вассал. Сеньоры и вассалы представляли собой “истинную знать”, рыцарей,
которые, впрочем, тоже делились на более и менее знатных, на богатых и бедных. Но крестьяне
(мужланы) были вполне зависимы от них. Зависимость эта могла быть неоформленной, но чаще
всего, хотя и по-разному, оформленной. В любом случае, и сами крестьяне и, тем более, феодалы
считали, что удел крестьянина – работать на феодала, на господина, защищавшего своих
крестьян от разбоя других феодалов.
В связи с развитием торговли и ремесла происходит укрепление городов, повышается их роль
в жизни регионов. Горожанам, особенно крупных торговых центров, стала выгодной тенденция к
централизации власти, к устранению мелочного деления земель данной местности на отдельные
независимые сеньории (каждая со своими порядками, а точнее – с произволом каждого
властителя). Наиболее крупные феодалы и горожане поэтому оказались едиными в борьбе за
установление и укрепление монархий, обеспечивающих необходимую для торговли степень
централизации, необходимый порядок, придающий цивилизации (в пределах этноса)
устойчивость, дающий некоторые возможности для культурного развития данного этноса,
складывающейся нации.
В средневековой Европе начинается становление национальных культур с их своеобразием
(английской, французской, немецкой, испанской, и т.д.). Причем, цивилизационная база
культуры во всех регионах примерно одинакова. В качестве же единой духовной основы, так или
иначе (на юге раньше, на севере позже); утвердилось христианство, взаимодействующее с
местными языческими культами. Постепенно начало складываться и общеевропейское торговое
пространство и его центры в разных странах.
БЛЕСК И НИЩЕТА СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И КУЛЬТУРЫ
Обработка среды обитания
достатке. Хлеб в это время недаром являлся объектом чудес. В разных странах Европы
слагались песни о еде и питье. Обжорство не только не было признаком дурного тона. Это был
идеал хорошей жизни. Обжорство прославлялось в литературных описаниях пиров. С оттенками
юмора, но и уважения, обжорство изображено, например, в книге Ф. Рабле “Гаргантюа и
Пантагрюэль”. Голод угрожал средневековому населению постоянно, и время от времени
уничтожал массы людей. Низкая урожайность и неумение обеспечить скот на зиму кормами,
плохое хранение продуктов, их отвратительное транспортирование, – все это приводило к
голоданию порой целых провинций, а иногда и стран. В этих условиях, и при отсутствии
элементарной гигиены, плодились полчища крыс, возникали эпидемии чумы, холеры, кожных
заболеваний, туберкулеза и других болезней. В 1032–34 г.г. был великий голод во Франции, во
время которого, судя по описанию: когда съели и диких зверей и птиц, неодолимый голод
заставил людей подбирать падаль и творить такие вещи, о каких и сказать страшно. Речь шла о
случаях людоедства, детоубийства.
Таким образом, общая нищета, бедствия, голод тогда были просто ужасающими. Но именно
поэтому столь существенны стали витальные ценности жизни и культуры. Й. Хейзинга
подчеркнул, что в условиях голода и холода, подбитый мехом плащ, жаркий огонь очага, мягкое
ложе, хорошая еда, вино- доставляли огромное наслаждение, которое стало едва ли не самым
ярким выражением житейских радостей вообще. Во всяком случае, в Средние века эти ценности
явно доминантны во всех слоях общества. Некоторое исключение составляла видимо только
незначительная, аскетически настроенная часть духовенства и, в позднем средневековье, тоже
небольшая, часть рыцарства, начавшая ценить богатство духа более, чем наслаждения плоти. Но
обе эти части населения были как раз неплохо обеспечены.
Элементарные формы и ценности цивилизованного быта, развитые во всех древних
обществах, в средневековой Европе “изобретаются” как бы заново и утверждаются с большим
трудом. Так, грязь, в том числе и телесная, была поначалу настолько привычной, что даже
короли не мылись иногда с рождения и до женитьбы. Есть описание, как одного такого короля
отмывали к его свадьбе. Тем не менее, быт, хотя и медленно, цивилизовался, окультуривался.
Бани, которых, скажем в Париже в 1292 г. было уже 26, становились вполне обычными. При
этом они были не только местами омовений, но и наслаждений разного рода. В описании
Эрфуртской парильни XIII века говорится об удобствах отдыха с намеками на возможность
эротических удовольствий.
Голод, по свидетельствам историков, часто свирепствовал, церковь призывала к постам.
Пищей крестьян была в основном жидкая каша и овощи. Но в праздники роскошествовали все,
каждый по своим возможностям. Крестьяне в декабре закалывали поросят. А уж верхушка
общества и в праздники, и не только, – предавалась всяческим излишествам. В поэмах о героях
сцены пиршеств
красочны и обычно занимают большое место (хотя потом буржуа превзойдут рыцарей в
гурманстве).
В целом же и еда, и жилище, и одеяния все более разнообразились. Й. Хейзинга, говоря о
контрастности средневековой культуры, в частности замечает, что неказистость и простота
одежд крестьянства явно контрастировала с блеском великолепия нарядов и оружия знати.
Противоречивость окультуривания человека
в Средние века
Обработка, окультуривание человека касалось всего, начиная с телесности. Конечно,
большинство населения средневековой Европы было физически нездорово. Болезни, недоедание
и тяжелый физический труд вели к нервным заболеваниям (эпилепсия, истерия). В сравнении с
античностью, уделявшей много внимания физическому здоровью и телесной, если не красоте, то
гармонии (и гармонии тела с душой), Средние века о теле вроде бы совсем не заботились. Ибо
утверждалась ценность бессмертной души. А тело, Григорий Великий, например, называл
“омерзительным одеянием души”. Людовик Святой считал, что когда человек умирает, он
излечивается от проказы, каковой является его тело. Монахи усмиряли свою плоть бичеваниями.
В монашеских уставах указывалось максимальное количество ванн и туалетных процедур. Это
считалось роскошью и проявлением изнеженности. Нагота телесная была всячески порицаема.
Но в то же время, физическая сила, крепость его, выносливость высоко ценились в этом
обществе воинов. И рыцарский идеал, идеал воинственности был вполне телесным. Юные герои
поэм – всегда атлетически сложены, кудрявы, белокуры, белокожи. Тела святых (а не только
души) вызывали поклонение, попытки их сохранить. Кроме того, одним из главных средств
выражения был телесный. Ж. Ле Гофф показывает насколько развита была культура жестов,
когда все клятвы и соглашения сопровождались жестами. Существенны были жесты молитвы,
покаяния, благословения и т. д. Жестами объяснялись. Это было настолько характерным, что у
Рабле в “Гаргантюа и Пантагрюэле” есть сатирическое описание ученого диспута,
проводившегося при помощи одних жестов. Во всяком случае жесты были необходимым
сопровождением выражения чувств и мыслей той эпохи.
Мышлению, познанию Средних веков оказались несвойственны ни свободное мудрое
миросозерцание древних, ни рассудочная рациональность послесредневековой (и
послевозрожденческой) Европы. Средневековое мышление неустойчиво, опасливо; оно ищет
прочной опоры. Оно поэтому в известной мере догматично, но и одновременно фантастично,
символично, аллегорично. Ле Гофф очень удачно определяет своеобразие этого мышления,
открывающего скрытые значения, как бы непрерывно священнодействующего. В этом плане
очень
большое значение имело слово, название. Назвать вещь уже значило ее объяснить. Диспут,
спор (часто именно о словах) были одними из основных инструментов познания. И
средневековая педагогика недаром выделяла грамматику, риторику и диалектику (тривиум) как
первый цикл обучения. И от буквы (буквального понимания) – шли к фигуральному,
аллегорическому смыслу явления (вскрывая его). Это касалось и чтения Библии и ее толкований.
Библия, была основным авторитетом в познании. Средневековое общество и в мысли
стремилось уйти от неустойчивости, опираясь на Священное писание, на традицию, на
авторитет. К авторитету Священного писания добавлялись авторитеты отцов церкви и святых.
На практике потребность в истине удовлетворялась просто цитированием. Но суждения
авторитетов часто трудно приложимы к практике, вследствие своей абстрактности. Поэтому они
прояснились специальными толкованиями-голоссами. При этом и авторитеты, конечно,
привлекались всякий раз по своему вкусу. Тем не менее, всякое новое при доказательствах
истины старались представить как старое, уже известное.
В доказательствах авторитетами, и в дополнение к ним, активно использовали логику,
успешно развивавшуюся средневековыми теологами и философами. Но и к этому прибавлялись
доказательства чудом, о чем, опять-таки, подробно пишет Ж. Ле Гофф. Средневековые умы
привлекало не то, что повторяется (закономерно), а то, что необычайно, сверхъестественно,
ненормально. Средневековая наука особенно интересовалась землетрясениями, кометами,
затмениями, и была очень близка к астрологии, а химия собственно и развивалась как алхимия. В
чудеса верили все, о них повсеместно рассказывали. Они могли быть и главными
доказательствами истины: и в науке и в судебных разбирательствах. Характерен средневековый,
так называемый “Божий суд”, смысл которого состоял в том, что Бог всегда на стороне правого.
Судебная практика в этом случае предполагала испытание подозреваемого огнем, водой.
Например, бросали связанного человека в воду: если Бог спасет, значит не виноват, а если утонет
– виноват. Или давали в руки кусок раскаленного железа, который надо было пронести
несколько шагов так, чтобы на коже рук не осталось следов. Истина, таким образом, могла
открыться по воле божьей.
Мог открыться и смысл события, явления, открыться за внешними его признаками,
символами. Символы в то время видели чуть ли не во всем: в растениях, животных, драгоценных
камнях, цветах, числах. Символика иногда была очень простой, иногда очень сложной.
Христианский крест символизировал распятие Христа, но в то же время, в качестве формы,
базирующейся на квадрате (четыре основных направления), он же символизировал
христианскую вселенную.
В Средние века распространена была любовь к ярким, сверкающим цветам и к свету, что
зримо проявилось в готической архитектуре с ее цветными витражами и общей устремленностью
ввысь. Дорога в рай у итальянского поэта Данте была восхождением к свету. Возможно в этом
сказывалось и общее стремление
средневековых людей “уйти” от земного суетного мира с его трудной жизнью, уйти в сон,
грезу, чудо.
Об этом по-разному пишут многие авторы (Ле Гофф, Й. Хейзинга и др.). С этим связывают
активное использование в Средние века возбуждающих средств, порождавших галлюцинации, а
также внимание к снам, которые явно заботили и тревожили людей. Во сне могла открыться
судьба, прилететь ангелы и подстеречь дьявол. Средневековый человек и наяву готов был верить
видимости, кажущемуся. Хотя церковь пыталась убеждать верующих относиться к видимому
земному миру и его ценностям с подозрением и презрением. Ведь земное: земная жизнь, земные
радости, видимость, чувственность, телесность, – все это бренный сор в сравнении с жизнью
вечной, жизнью души, о спасении которой только и надо заботиться.
Средневековый человек и на самом деле вынужден был заботиться о своей душе, ибо, хотя в
отдельные моменты он бывал удивительно крепок и стоек, но в целом душевно слаб и
неуравновешен. Многие авторы отмечают характерность для средневековых людей массовых
психических расстройств, повышенной возбудимости. Отсюда и религиозность этих людей
оказывалась неистовой. Представители всех сословий того времени отличались наивной
доверчивостью, которая не исключала хитрости. В них вполне уживались грубость, порою
черствость, видимая жестокость с трогательной жалостливостью, слезливостью. Впрочем, то, что
нам представляется жестокостью, им таковой не представлялось. Они жили в мире чрезвычайно
жестком, точнее жестоком незавуалированно, откровенно. Они с детства привыкали видеть грязь
и кровь, человеческие убожества и зверства. Они смотрели на казни, как на развлекающие
зрелища. Их во всем привлекала яркость: действий, выражения чувств, внешности. На фоне
ужасающей обыденности тяжелой жизни все необычайное становилось любопытным и
достойным внимания. И все поэтому было действительно ярче, чем сейчас. Й. Хейзинга,
описывая яркость и остроту жизни средневековых людей, отметил, что современному городу
неведомы непроглядная темень и мертвая тишина города средневекового. На этом фоне и свет и
звук, по контрасту, были ярче и громче. В общей унылости и бесцветности жизни процессии,
церемонии, выходы и выезды вельмож, казни – были ярчайшими зрелищами. Казнь и
обставлялась и строилась как спектакль. Без всего этого жизнь становилась совершенно пустой.
Именно пестрота форм (зрелищных прежде всего), затрагивавших умы и чувства, возбуждала и
разжигала страсти, проявлявшиеся в неожиданных взрывах восторга, грубой необузданности,
звериной жестокости, а порой и душевной отзывчивости. Причем, все это было переменчиво,
неустойчиво.
Странствующие проповедники легко возбуждали толпу. Мы, замечает Й. Хейзинга,
привыкшие к газетам (а я добавлю и к телевидению), выучившиеся в школах, едва ли можем
себе представить ошеломляющее воздействие звучащего слова на неискушенные,
невежественные умы. Современные средства массовой
было очень важным. Тем более, что этикет недаром иногда называют “эстетикетом”. Ибо
формы культуры, ее видимость (вовсе не только внешняя) связаны с развитием эстетического
чувства, эстетического и художественного вкуса, вообще сферы эстетических явлений и, в том
числе, искусства.
ЭСТЕТИЧЕСКАЯ И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Специфика средневековых эстетических ценностей
Что касается эстетических и художественных ценностей, их создания, функционирования, то,
при всем региональном своеобразии, для средневековой культуры в целом характерно и нечто
общее. Или новое, то, чего не было в древних цивилизациях, или какие-то изменения, в том, что
было. Способность осознавать собственную ценность эстетического наслаждения и умение
выразить это словесно дается Средним векам не сразу. Ученые утверждают, что даже в XV веке
само понятие о художественно-прекрасном еще отсутствовало. Не потому, что совсем не было
эстетических чувств, художественного мастерства и восприятия его результатов. А потому, что,
скажем красота искусства и природы, казалось чудесной, волшебной, повергала в трепет.
Ощущение красоты непосредственно выявилось как чувство божественной наполненности или
радости жизни. И, оно же смущало и пугало средневекового человека, очень не просто
совмещаясь с христианскими ценностями. Отношение к Красоте было явно двойственным.
Святой Августин, например, считал, что земная жизнь имеет свою прелесть, “благодаря
некоей своей красе и согласию со всеми земными предметами”. Но именно поэтому, с его точки
зрения, может легко проникать в душу грех. Соблазнительная чувственная красота способна
приводить к забвению Господа.
Музыка, которая могла цениться, если побуждала к набожности, оказывалась
предосудительной, поскольку направлена к услаждению слуха, увеселению. Зрелища, в том
числе и театральные – отдавали чем-то бесовским.
Как и во всем остальном, поскольку главная ценность этой эпохи – Бог, красота оценивалась,
исходя из этого, в сопоставлении и связи с божественным, с путем к Богу или отклонением от
него.
Когда красота все же начинает осмысляться, она сводится средневековыми мыслителями к
понятиям “совершенства”, “соразмерности”, блеска и сияния (ясности). Подлинная красота для
средневекового ума открывается в гармонии божьего мира. Все иное оценивается как
низкосортное, подозрительное, обольстительно-дьявольское. Эстетическое и художественное
чувство (и сознание) Средневековья колеблется между этими двумя ипостасями красоты.
Эстетический и художественный вкус того времени в чем-то груб, в чем-то тонок.
Обыденные “критерии” красоты наивно-зрелищны: блеск, яркий цвет, сочный звук (особенно
колокольный звон). В высших слоях общества большое
двускатной. В мощных стенах делались узкие проемы окон. Храм был массивен, слабо
освещен извне, со скромным интерьером. Все создавало впечатление величавости, строгости,
зачастую до суровости.
Светская архитектура этого периода была еще скромнее. Замки и городские здания переняли
кое-что от церковных строений.
На стенах романских храмов, при обилии свободных плоскостей, развились монументальная
фресковая живопись и скульптура в виде рельефов. Сюжеты изображений были религиозно-
поучительными, в назидание входящим в храм. Художники не стремились создавать иллюзию
реального мира, не искали правдоподобия в изображении фигур, помещали разновременные
события бок о бок, очень слабо использовали объемность. Но попадались верно схваченные,
художественно-выразительные детали. Хотя в целом изображения отличались наивной
непосредственностью.
Кардинальное изменение стиля, не только архитектуры, произошло в XIII – XIV веках, когда
расцвела “готика”. Термин, опять-таки, условный, возникший тогда, когда это искусство
казалось варварским (искусство готов). Но к реальному племени готов этот, северный по
происхождению, стиль не имел никакого отношения. Также как и вообще к варварству.
Главными отличительными чертами готики в архитектуре стало наличие в здании
стрельчатых арок и неудержимая устремленность ввысь всех форм и структурных элементов.
Готическая архитектура (и не только она, но и мода в одежде периода) выражала чувство
религиозного порыва эпохи, которая пережили массовый фанатизм крестовых походов за
овладение священной землей. В XIII–XIV вв. шел быстрый рост процветания средневековых
городов. Творческая деятельность в них стала определяться не только и не столько церковью,
сколько обогатившимся третьим сословием. Соборы становились гордостью именно городов, как
необычные строительные сооружения с пышно расцвеченными декоративными формами.
Громадные окна этих соборов заполнялись легким каменным переплетом, в интервалы которого
вставлялись цветные стекла. Образовалось как бы каменное кружево. Внутрь здания через
витражи лились потоки разноокрашенного света.
Фрески и рельефы, для которых не оказалось места на стенах, заместились скульптурой,
украшавшей и внутренность храма и его фасады. В каждом из храмов было огромное количество
скульптур; в некоторых – более 2-х тысяч. Тематика скульптурных изображений осталась
религиозной с элементами мистики и фантастики. Но повышалась и роль светских сюжетов,
усилилось правдоподобие деталей, активно использовалась объемность скульптуры. И все
скульптурные изображения в каждом храме подчинялись общему замыслу в связности
символики. Каждый храм по-своему отражал в этом плане как бы общую структуру
христианского мира, замысел его творца.
Замковая архитектура стала перенимать многое от готической соборной с ее основным
мотивом – устремленности в Богу, к небу, ввысь. Вертикальность
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Конечно, говорить об особенностях культуры в ее развитии можно по-разному. Можно (что
порой делается) сделать акцент на том, что в истории человечества существовали разные
культуры, каждая со своими особенностями. И это будет верным. Но, в то же время, в развитии
человеческих культур было нечто, что позволяет-таки объединять разные культуры по принципу
их однотипности (на различных основаниях). И более того, можно усмотреть и то, что К. Ясперс
в ХХ веке назвал “осью”, некоторую единую направленность, если не всех культур, то многих.
Согласно Ясперсу, при этом был и доосевой период существования культур. Но нам кажется, что
ось, проявившаяся ярко в эпоху древних цивилизаций, проявилась не случайно, т. е. не случайно
– именно эта ось. Да и в первобытности, в первых цивилизационно-культурных моментах жизни
становящихся людей, содержалось нечто, в известной мере определявшее особенности того, что
мы сейчас называем культурой и культурностью.
При всей противоречивости дальнейшего развития, многозначности и многовариантности
культуры, – постепенно все яснее обозначался ее ценностный смысл, не вполне осознаваемый
даже в начале нововременной эпохи, не говоря уж о Средневековье. И “гнусный” по выражению
Н. Данилевского, европоцентризм (в исследовательских подходах к культуре) – не случаен, ибо
именно в европейской цивилизации, в Новое (в широком смысле) время, становится наиболее
очевидным этот ценностный смысл, в связи с более чем где-либо реальными, обоснованными
опасениями его утраты.
Такие ценности культуры, как Истина, Добро, Вера, Красота, Любовь, Свобода, трудно
рождавшиеся в качестве ценностей, развивавшиеся в самой разнообразной содержательности
форм в культурах Древних цивилизаций, в Античности, Средневековье, – все эти ценности, в
которых воплощалось становление человеческого в человеке, были в Новое время высвечены,
рационализованно осмыслены, чувственно обогащены, и, в конце концов, вошли в противоречие
с феноменами и характером цивилизационных сдвигов, противоречие все более острое, чем
ближе к нынешним дням. Это противоречие оказалось обостренным, ибо, во-первых, культура и
цивилизация не исходные антагонисты, они во многом взаимопересекаются,
взаимодополняются, в чем-то и совпадают в плане реализации цивилизованности и
культурности. А во-вторых, потому что культура и внутренне противоречива, и чем дальше, тем
больше.
Поэтому из дней нынешних мы пытаемся вглядываться в прошлое культуры, которое ведь не
прошло, или не вполне прошло. Вглядеться, в частности, в особенности культуры,
развивавшейся до эпохи Возрождения, чтобы лучше понимать, что происходит с культурой,
начиная с этой эпохи и кончая сегодняшним состоянием и перспективами хотя бы ближайшего
будущего человеческой культуры и ее ценностей.
ЛИТЕРАТУРА
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ И РЕКОМЕНДУЕМАЯ
К первой главе
Алексеев В. П. Становление человека. М., 1994.
Бакли У. Автралийский Робинзон. М., 1966.
Борисковский П. И. Древнейшее прошлое человечества. М., 1990.
Бородай Ю. М. От фантазии к реальности. М., 1985.
Бородай Ю. М. Эротика – смерть – табу. М., 1996.
Васильев М. И. Основные черты и особенности культуры первобытного общества. Новгород,
1997.
Вильчек Вс. Алгоритм истории // Нева. 1991. № 7.
История искусства зарубежных стран. Первобытное общество. Древний Восток. Античность.
М., 1981.
История первобытного общества. М., 1986.
Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. М., 1983.
Леви-Брюль А. Сверхестественное в первобытном мышлении. М., 1994.
Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1995.
Лосев А. Ф. Миф – Число – Сущность. М., 1994.
Лосева И. Н. Миф и религия в отношении к рациональному познанию // Вопросы философии.
1992. № 7.
Магический кристалл. М., 1994 (Малиновский Б. Магия, наука и религия; Элкин А. П.
Австралийские аборигены; Эванс-Причард Э. Э. Колдовство, оракулы и магия).
Мамардашвили М. К. Необходимость себя. М., 1996.
Риттер Э. А. Зулус Чака. М., 1983.
Роуз Ф. Аборигены Австралии. М., 1989.
Столяр А. Д. Происхождение изобразительного искусства. М., 1985.
Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М., 1989.
Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1990.
Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1998.
Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.
Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994.
Ко второй главе
Артамонов С. Д. Сорок веков мировой литературы. Кн.1. Литератруа Древнего мира. М.,
1997.