Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Лыкова
История языкознания
в текстах и лицах
Учебное пособие
Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2016
УДК 80/81(075.8)
ББК 81я73
Л88
Лыкова Н.Н.
Л88 История языкознания в текстах и лицах [
] : учеб. пособие / Н.Н. Лыкова. — 2- ., . — М.
: ФЛ , 2016. — 192 с.
ISBN 978-5-9765-0920-7
В учебном пособии представлены фрагменты произведений языкове-
дов китайской, индийской и греко-латинской лингвистической традиций.
История изучения языка прослеживается с помощью трудов философов и
языковедов, принадлежащих к разным школам, направлениям, националь-
ным традициям. Пособие содержит ряд практических заданий и контроль-
ных вопросов, способствующих формированию у студентов навыков само-
стоятельной работы с первоисточниками и теоретической литературой.
Для студентов языковых и филологических факультетов и вузов; может
быть востребовано магистрантами, обучающимися по направлению «Линг-
вистика», и аспирантами языковедческих специальностей.
УДК 80/81(075.8)
ББК 81я73
Предисловие ...................................................................................................................... 6
1. Китайская и индийская языковедческая мысль ........................................... 9
Конфуций ..................................................................................................................... 9
Лао-цзы .......................................................................................................................10
Чжуан-цзы .................................................................................................................11
Ригведа ........................................................................................................................12
Задания и вопросы ..................................................................................................16
3
4. Всеобщая и рациональная грамматика ..........................................................60
Антуан Арно и Клод Лансло................................................................................60
Задания и вопросы ..................................................................................................63
9. Младограмматизм ...................................................................................................93
Герман Остгоф и Карл Бругман ........................................................................93
Герман Пауль ...........................................................................................................95
Бертольд Дельбрюк ............................................................................................ 100
Задания и вопросы ............................................................................................... 100
7
научная парадигма, новые концепции требуют отдельного осве-
щения.
Задания и вопросы в конце каждого раздела нацелены на
осмысление прочитанного, на выделение проблематики, затро-
нутой в представленных произведениях, на выявление связей,
сходств и различий во мнениях и подходах к исследованию язы-
ковых явлений. Ряд заданий сформулирован таким образом,
чтобы побудить студентов к поиску дополнительных материа-
лов в сети Интернет, к использованию возможностей глобаль-
ной сети в получении необходимой информации.
1. КИТАЙСКАЯ И ИНДИЙСКАЯ
ЯЗЫКОВЕДЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
Лунь юй
Цзы-лу спросил:
– Вэйский правитель намеревается привлечь вас к управле-
нию [государством]. Что вы сделаете прежде всего?
Учитель ответил:
– Необходимо начать с исправления имен.
Цзы-лу спросил:
– Вы начинаете издалека. Зачем нужно исправлять имена?
Учитель сказал:
– Как ты необразован, Ю! Благородный муж проявляет
осторожность по отношению к тому, чего не знает. Если име-
на неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если
слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осущест-
вляться. Если дела не могут осуществляться, то ритуал и музыка
не процветают. Если ритуал и музыка не процветают, наказания
не применяются надлежащим образом. Если наказания не при-
меняются надлежащим образом, народ не знает, как себя вести.
Поэтому благородный муж, давая имена, должен произносить
их правильно, а то, что произносит, правильно осуществлять.
9
В словах благородного мужа не должно быть ничего неправиль-
ного1 (Конфуций: 91).
10
Имени нет – Неба – Земли это – начало.
Имя есть – всех вещей это – мать.
Вечно бесстрастно оно? В этом видна его скрытая суть.
Вечно в страстях оно – в этом видна его дальняя грань.
Оба они – одно и то же – явились они – имена их различны.
Равно их называют: Мрак.
Мрак... и в нем тот же Мрак. Врата всех и всяких тайн (Лао-
цзы: 161–162).
2
Безымянное и обладающее именем.
11
но ли есть такая разница? Или же ее нет? Почему так скрыто
дао, что существует истинное и ложное? Почему речь так темна,
что существуют правда и ложь? Куда же удалиться дао, чтобы
прекратилось его существование? Где же пребывать речи, чтобы
быть неуместной? Дао затемняется [человеческой] односторон-
ностью; речь затемняется цветистостью. <...>
Нет [в мире] вещи, которая не была бы тем, и нет вещи, ко-
торая не была бы этим; через то невозможно познать, через это
познаваемо все. Поэтому говорится: «То возникает из этого, а
это зиждется на том». Таково учение о том, что то и это взаим-
но порождают друг друга. Во всяком случае только тогда, когда
существует жизнь, существует смерть; только тогда, когда су-
ществует смерть, существует жизнь <...>. Вследствие того что
существует правда, существует неправда; вследствие того что
существует неправда, существует правда. <...>
Дорога возникает, когда ее протопчут [люди]; вещи стано-
вятся тем, что они есть, [когда люди] дадут им названия. <...>
(Чжуан-цзы: 472-473).
Изменения названий, соответствующие [изменениям ве-
щей] и не соответствующие им, объединяются в пределах при-
роды, [свободно] следуют бесконечным переменам и поэтому
полностью исчерпывают [естественный] срок существования.
Что означает «Объединяются в пределах природы»? Отвечу:
[существуют] правда и неправда, естественное и неестественное.
Если правда действительно является правдой, то она отличается
от неправды, и не о чем тут спорить. Если естественное действи-
тельно является естественным, то оно отличается от неесте-
ственного, и тоже не о чем тут спорить. <...> (Чжуан-цзы: 479).
12
традиции. Название «Ригведа» состоит из двух санскритских корней:
рич – «хвала, стихи» и веда – «знание». Включает 1028 гимнов, многие
из которых предназначены для различных жертвенных ритуалов.
13
5. Я ведь сама глаголю то,
(Что) радует богов и людей.
Кого возлюблю, того делаю могучим,
Того – брахманом, того – риши, того – мудрым.
6. Я натягиваю лук для Рудры,
Чтобы (его) стрела убила ненавистника священного слова.
Я вызываю состязание среди народа.
Я пропитала (собой) небо и землю.
7. Я рождаю отца на вершине этого (мира),
Мое лоно в водах, в океане.
Оттуда расхожусь я по всем существам
И касаюсь теменем того неба.
8. Я ведь вею, как ветер,
Охватывая все миры:
По ту сторону неба, по ту сторону этой земли –
Такая стала я величием (Ригведа-1).
X, 71. Познание
14
поэты-риши, которые дали имена вещам и тем самым сделали
тайное проявленным (стих 1). Мысль их служила фильтром для
речи (2), и создание речи представляется как жертвоприноше-
ние (3). Сакральная речь доступна лишь немногим избранным
(4). Последующие стихи интересны тем, что в них описывается
древнейшая корпорация поэтов и певцов, называемая содруже-
ством (sakhya). Тех членов корпорации, кто остановился в сво-
ем творческом развитии, перестают посылать на состязания (5).
Члены содружества обязаны поддерживать друг друга на состя-
заниях (6), хотя они могут очень различаться по своим способ-
ностям (7, 8, 9), и победа одного певца является общей победой
всех его товарищей (10). В последнем стихе перечислены четы-
ре основных типа жрецов и их обязанности (11).
15
6. Кто бросил в беде друга-единомышленника,
Нет тому больше права на Речь!
Что он и слышит, втуне слышит:
Он не узнал пути благого деяния.
7. Друзья, имеющие глаза (и) имеющие уши,
Бывают (все же) неодинаковыми по порывам духа.
Одни выглядят, как пруды, (где вода) до рта (или) до плеч,
Другие же, как пруды для купания.
8. Когда брахманы (как) друзья вместе приносят жертву,
А в сердце отточены порывы духа,
То кого-то умышленно оставляют позади,
Другие же, чьи молитвы ценятся, выступают вперед.
9. Кто не движется ни вперед, ни назад,
(Кто) не (настоящие) брахманы (и) не участвующие в при-
готовлении сомы,
Те, плохо владея Речью,
Ткут по утку (негодную) тряпку, не сознавая (этого).
10. Все товарищи радуются за (своего) товарища,
Пришедшего со славой, победителя в состязании.
Он спасает их от греха, добывает им питание.
Он достаточно подготовлен, посланный на состязание.
11. Кто-то сидит, приводя к процветанию гимны,
Кто-то поет мелодию к (стихам) шаквари.
Кто-то – брахман – провозглашает знание происхождения
(начал),
А кто-то измеряет меру жертвоприношения (Ригведа-2).
Задания и вопросы
16
3. Приведите цитаты китайских мыслителей, которые свидетель-
ствуют о том, что связь между именами и вещами понимается:
а) как природная; б) как произвольная.
4. Прочитав фрагмент из трактата Чжуан-цзы, как бы вы опреде-
лили, чем человеческая речь отличается от «щебета птенца»?
5. Ознакомившись с фрагментами Ригведы, сформулируйте, что
такое язык и какова его роль в человеческом обществе, соглас-
но воззрениям древних?
6. Найдите в Интернете с помощью ключевых слов – веды, ведий-
ская культура, ведийский язык, санскрит, нирукта, индийская
языковедческая традиция – дополнительную информацию по
этим вопросам.
7. Найдите интернет-сайты с информацией о грамматике Па-
нини.
2. ЛИНГВОФИЛОСОФСКАЯ И ГРАММАТИЧЕСКАЯ
МЫСЛЬ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ И ДРЕВНЕМ РИМЕ
Фрагмент 19
1. Секст adv. math. VII 132. Хотя этот логос существует веч-
но, люди не понимают его – ни прежде, чем услышат о нем, ни
услышав впервые. Ведь все совершается по этому логосу, а они
уподобляются невеждам, когда приступают к таким словам и
к таким делам, какие я излагаю, разделяя каждое по природе и
18
разъясняя по существу. От остальных же людей скрыто то,
что они делают, бодрствуя, точно так же, как они свои сны за-
бывают.
2. [92] Секст VII 133. Поэтому необходимо следовать все-
общему. Но, хотя логос всеобщ, большинство людей живет так,
как если бы имело собственное понимание.
8. Враждующее соединяется, из расходящихся – прекрас-
нейшая гармония, и все происходит через борьбу.
10. [59] [Аристотель] de mundo 5.39 в 7. Связи: целое и не-
целое, сходящееся и расходящееся, согласное и разногласное, и
из всего – одно, и из одного – все (Фрагменты).
Фрагмент 51
19
Фрагмент 26
(Прокл, комментарий к Кратилу XVI)
Протагор
(ок. 480–410 гг. до н.э.)
Древнегреческий философ, виднейший из софи-
стов. Его обучил философии Демокрит. Преподавал
в разных греческих городах, общался с Периклом и
Еврипидом. Указывает на относительность нашего
знания, на элемент субъективности в нем. В Афинах
обвинялся в атеизме. Все его многочисленные про-
изведения утеряны.
20
О Протагоре
Диоген Лаэртий. Жизнь философов, IX, 53–54
Платон
(428 или 427 г. до н.э. – 348 или 347 г. до н.э.)
Древнегреческий философ-идеалист, ученик
Сократа, учитель Аристотеля. Родился в Афинах
или Эгине в семье, имевшей аристократическое
происхождение. Основал в Афинах школу ок.
387 г. Практически все известные произведения
Платона написаны в форме высокохудожествен-
ных диалогов. Важнейшие из них: «Апология
Сократа», «Федон», «Пир», «Федр» (учение о
идеях), «Государство», «Теэтет» (теория позна-
ния), «Парменид» и «Софист» (диалектика кате-
горий), «Тимей» (натурфилософия).
21
другое, а тем, прежним, звать больше не будет, то более позднее
будет ничуть не менее правильным, чем первое, подобно тому
как мы меняем имена рабов: ведь никакое имя никому не врож-
дено от природы, но принадлежит на основании закона и обы-
чая тех, которые этот обычай установили и называют.
<...> Сократ – Возможно, ты и говоришь что-нибудь дель-
ное, Гермоген. Рассмотрим. Каким именем, говоришь, кто уста-
новил называть всякую вещь, это и есть имя всякой вещи?
Г. – Мне так кажется.
С. – Называет ли частное лицо или община – безразлично?
Г. – Да, я утверждаю. <...> (АТЯиС: 41).
С. – <...> Итак, не следует ли и нам сначала отделить глас-
ные, затем из остальных, по видам, безгласные и притом без-
звучные <...>, а также те, которые, не будучи гласными, не
являются и беззвучными; и среди самих гласных все те, которые
имеют отличный друг от друга вид? И после того как мы все это
разделим, хорошо бы разделить и все то сущее, чему надо назна-
чить имена, если только есть нечто, к чему все восходит, подоб-
но тому как это было у букв алфавита, на основании чего можно
узнать самые вещи, и есть ли у них определенные виды, так же
точно, как и у букв алфавита? Хорошо рассмотрев все это, надо
уметь соотнести каждую вещь по сходству, придется ли отнести
одно к одному, или многое к одному, смешав это многое, подоб-
но тому как живописцы, желая отобразить что-либо, наносят на
картину иногда только пурпур, иногда другую краску, а бывает
и так, что смешивают много красок, как, например, когда они
составляют краску телесного цвета, или что-нибудь другое в
этом роде, думается, сообразно тому, как, по их мнению, всякое
изображение нуждается в той или иной краске. Так и мы будем
соотносить буквы алфавита с вещами – и одну к одной, где это
нам покажется нужным, и многие, создавая то именно, что на-
зывают слогами, и соединяя между собой слоги, из чего состав-
ляются имена и речения; а из имен и речений мы опять-таки
составим уже нечто великое, прекрасное и целое; подобно тому
как там – с помощью живописи – живое существо, здесь – с по-
22
мощью ономастики или риторики или каким бы то ни было та-
кое искусство – предложение. <...> (АТЯиС: 53–54).
С. – А буква ρο, как я говорю, тому, кто устанавливал име-
на, показалась прекрасным орудием движения в смысле уподоб-
ления порыву, и он часто пользуется ею для этого. Во-первых,
в самом слове ρεϊν (течь) и ροη (течение) он подражает порыву
с помощью этой буквы <...>. Он замечал, думается, что язык
при произнесении ρο совсем не остается в покое, а приводится
в сильное сотрясение <...>. А буквой ι (иота) он воспользовал-
ся для всего тонкого, что может легче всего пройти через все.
<...>. Заметив, что язык больше всего скользит на λ (ламбде), он
в целях уподобления дал имя гладкому (λεία), <...>, лосняще-
муся (λιπαρον) и склеивающему (κολλωδες) и всему подобному.
<...>. И все прочее законодатель, по-видимому, приводил таким
же образом к буквам и слогам, когда создавал для каждой вещи
знак и имя, а затем уже из букв и слогов составлял прочее путем
подражания. <...> (АТЯиС: 54–55).
С. – Выражать вещи могут и подобные и неподобные буквы,
случайные, по привычке и договору. <...> Ведь по привычке, ви-
димо, можно выражать вещи как с помощью подобного, так и с
помощью неподобного (ИЛУ ДМ: 135).
С. – Я хочу сказать вот что: случается, что одни живопис-
цы – хуже, а другие – лучше?
К. – Разумеется.
С. – Следовательно, так же и у законодателей: у одних то,
что они делают, получается лучше, у других хуже. <...>. Так что
и среди имен одни будут хорошо сделаны, а другие – худо. <...>
Ведь ясно, что первый учредитель имен устанавливал их в соот-
ветствии с тем, как он постигал вещи. <...> Значит, если он по-
стигал их неверно, а установил имена в соответствии с тем, как
он их постигал, то чтό ожидает нас, доверившихся ему и за ним
последовавших? Что, кроме заблуждения? <...>
С. – Ведь имя тоже в некотором роде есть подражание
(µίµηµα), как и картина. <...> Да ведь смешные вещи, Кратил,
творились бы с именами и вещами, которым принадлежат эти
имена, если бы они были во всем друг другу тождественны. Тог-
23
да все бы словно раздвоилось, и никто не мог бы сказать, где он
сам, а где его имя (ИЛУ ДМ: 139).
С. – Искусство наименования, видимо, связано не с таким
подражанием, когда кто-то подражает этим свойствам вещей.
Это дело с одной стороны музыки, а с другой – живописи. <...>
А подражание, о котором мы говорим, чтό собой представляет?
Не кажется ли тебе, что у каждой вещи есть еще и сущность?
<...> Так что же? Если кто-то мог бы посредством букв и сло-
гов подражать в каждой вещи именно этому, сущности, разве не
смог бы он выразить каждую вещь, которая существует? Или
это не так?
Г. – Разумеется, так (ИЛУ ДМ: 143).
Об истолковании
24
3. Подобно тому как письмена не одни и те же у всех людей,
так и слова не одни и те же. Но представления, находящиеся в
душе, которых непосредственные знаки суть слова, у всех одни
и те же, точно так же и предметы, отражением которых являют-
ся представления, одни и те же. <...>
4. Подобно тому как мысль иной раз появляется в душе без
отношения к истине или лжи, другой раз так, что она необходи-
мо должна быть одним из двух, точно также и слова, ибо истина
и ложь состоят в соединении и разделении.
5. Имена же сами по себе и глаголы подобны мысли без со-
единения или разъединения, например «человек» или «белое»,
пока ничего не прибавляется; такое слово не ложно и не истин-
но, хотя и обозначает нечто; ведь слово τραγέλαφος («олень-ко-
зел») тоже обозначает нечто, но оно до тех пор не истинно или
ложно, пока не присоединено к нему существование или несу-
ществование, притом безусловное или же временное.
Гл. 2. 1. Имя есть звук с условным значением, без отношения
ко времени, отдельная часть которого (звука) ничего не обозна-
чает. <...>
3. От природы нет имен; они получают условное значение,
когда становятся символом, ибо ведь и нечленораздельные зву-
ки поясняют собою нечто, как, например, у животных, хотя ни
один из этих звуков не есть имя. <...> (АТЯиС: 65).
5. Филона же или Филону и тому подобные выражения не
суть имена, а падежи имени. Понятие же в этом случае остается
тем же самым <...>.
Гл. 3. 1. Глагол есть слово, которое обозначает еще и время,
часть которого в отдельности не имеет значения, и которое слу-
жит всегда обозначением для высказываемого об ином. <...>
3. Далее, глагол служит всегда обозначением чего-либо
сказанного об ином, например, о подлежащем или о том, чтό в
подлежащем. <...>
5. Подобным же образом, «он был здоров» и «он будет
здоров» – не суть глаголы, а падежи глагола и отличаются от
глагола тем, что глагол обозначает собой нынешнее время, а па-
дежи – время до и после нынешнего. <...>
25
Гл. 4. 1. Предложение есть звук, имеющий условное значе-
ние, в котором (звуке) и отдельная часть имеет некоторое зна-
чение, как высказывание, но не как утверждение или отрицание,
как, например, «человек» обозначает нечто, но не обозначено,
существует ли он или нет, утверждение же или отрицание полу-
чается в том случае, когда прибавить нечто. <...> (АТЯиС: 66).
4. Но не всякое предложение есть суждение, а лишь то, в
котором заключается истинность или ложность чего-либо; так,
например, пожелание есть предложение, но не истинное или
ложное. <...>
Гл. 5. <...> 2. Необходимо, чтобы всякое суждение заключа-
ло в себе глагол или падеж глагола, ибо выражение «человек»
не есть суждение до тех пор, пока не присоединено «есть» или
«был», или «будет», или нечто подобное. <...>
5. Одно имя или один глагол назовем высказыванием, ибо
таким способом нельзя ответить на вопрос, нельзя и просто
разъяснить, когда сам что-либо произносишь. К предложениям
же относится, во-первых, простое суждение, например, когда
что-либо приписывается чему-либо или отнимается у чего-либо,
а во-вторых, состоящее из простых, как, например, сложное
предложение.
Поэтика
26
нескольких звуков одного, имеющего значение. Он ставится и в
начале и в середине, если его нельзя поставить в начале предло-
жения самостоятельно. <...> (АТЯиС: 67).
7. Член – не имеющий самостоятельного значения звук, ко-
торый показывает начало, или конец, или разделение предложе-
ния. <...>
8. Имя – это составной, имеющий самостоятельное значе-
ние, без оттенка времени, звук, часть которого не имеет ника-
кого самостоятельного значения сама по себе. Ведь в сложных
именах мы не придаем самостоятельного значения каждой ча-
сти, например в слове Теодор (Богдар) – дор (дар) не имеет са-
мостоятельного значения.
9. Глагол – составной, имеющий самостоятельное значение,
с оттенком времени, звук, в котором отдельные части не име-
ют самостоятельного значения так же, как в именах. Например,
«человек» или «белое» не обозначают времени, а «идет» или
«пришел» имеют добавочное значение; одно – нынешнего вре-
мени, другое – прошедшего.
10. Падеж имени или глагола – это обозначение отношений
по вопросам «кого», «кому» и т.п., или – обозначение единства
или множества, например «люди» или «человек», или отноше-
ний выразительности, например вопрос, приказание: «пришел
ли?», «иди!». Это глагольные падежи, соответствующие этим
отношениям.
11. Предложение – составной звук, имеющий самостоятель-
ное значение, отдельные части которого также имеют самостоя-
тельное значение. Не всякое предложение состоит из глаголов и
имен. Может быть предложение без глаголов, например опреде-
ление человека. Однако какая-нибудь часть предложения всегда
будет иметь самостоятельное значение (например, в предложе-
нии «идет Клеон» – «Клеон»). <...> (АТЯиС: 68).
27
например «земля». А из сложных одни состоят из части имею-
щей и части не имеющей значения (но только имеющей это зна-
чение не в самом имени), а другие состоят из частей, имеющих
определенное значение. Имя может быть и трех-, и четырех-,
и многосложное, например, большая часть напыщенных слов,
вроде Гермокаикоксанф.
Всякое имя бывает или общеупотребительное, или глос-
са, или метафора, или украшение, или сочиненное, или укоро-
ченное, или измененное. Общеупотребительным я называю то,
которым все пользуются; глоссой – которым пользуются неко-
торые, так что, очевидно, одно и то же имя может быть и глос-
сой и общеупотребительным, но не у одних и тех же людей,
например, слово σίγυνον [дротик] у жителей Кипра – общеупо-
требительное, а для нас – глосса. Метафора есть перенесение
необычного имени или с рода на вид, или с вида на род, или с
вида на вид, или по аналогии. С рода на вид я разумею, <напри-
мер>, в выражении: «вон и корабль мой стоит», так как «стоять
на якоре» есть часть понятия «стоять». С вида на род, напри-
мер, «истинно, тьму славных дел Одиссей совершает», так как
«тьма» значит «много», то [поэт] и воспользовался тут [этим
словом] вместо «много». С вида же на вид, например, «вычер-
пав душу медью» и «отсекши несокрушимой медью», так как
здесь «вычерпать» в смысле «отсечь», а «отсечь» в смысле «вы-
черпать», а оба [эти слова] значат «отнять» что-нибудь. А под
аналогией я разумею [тот случай], когда второе относится к
первому так же, как четвертое к третьему; поэтому [поэт] может
сказать вместо второго четвертое или вместо четвертого второе;
а иногда прибавляют [к метафоре] и то имя, к которому отно-
сится заменяющая его метафора, то есть, например, чаша так
же относится к Дионису, как щит к Арею; следовательно, [поэт]
может назвать чашу щитом Диониса, а щит – чашею Арея. Или:
чтó старость для жизни, то и вечер для дня; поэтому можно на-
звать вечер старостью дня, а старость – вечером жизни или, как
Эмпедокл, закатом жизни. Для некоторых из аналогий нет соб-
ственного названия, но тем не менее может употребляться об-
разное выражение; например, «разбрасывать семена» – значит
28
«сеять», а для разбрасывания света солнцем названия нет; но
оно так же относится к солнцу, как сеяние к семенам, поэтому
сказано: «сея богоданный свет». Этим родом метафоры можно
пользоваться еще и иначе, прибавив чуждое слово так, чтобы оно
уничтожило какую-нибудь часть собственного значения [упо-
требленного слова], например, если бы «щит» назвать не «чашею
Арея», а «чашею без вина». Сочиненное слово – такое, которое
вообще никем не употреблялось и составлено самим поэтом; та-
ковы, кажется, некоторые слова вроде ρνύγες [отростки] вместо
κέρατα [рога] и аρητήρ [проситель] вместо ερεύς [жрец]. Удлинен-
ное же или укороченное слово получается – первое, если вос-
пользовались гласным, более долгим, чем свойственный [этому
слову], или вставкою слога, а второе – если от него что-нибудь
отняли; удлиненное слово, например, πόλεως – πόληος, Πηλέος –
< Πηλείδου> – Πηληιάδεω; укороченное же, например, κρΐ, δώ и
µία γίνεται аµφοτέρων бψ. Измененное слово бывает тогда, когда в
употребительной форме одна часть остается, а другая сочиняет-
ся, например, δεξιτερòν κατа µαζόν [в правую грудь] вместо δεξιόν.
Из собственных имен одни мужского, другие – женского, а
третьи – среднего рода. Мужского все, оканчивающиеся на ν, ρ
<и σ> и сложные из нее буквы, каковых две – ψ и ξ. Женско-
го рода все, кончающиеся из гласных – не всегда долгие, како-
вы η и ω, и из удлиняющихся – на α, так что число окончаний
мужского и женского рода оказывается одинаково; ψ и ξ отно-
сятся к одному окончанию <σ>. На безгласный не оканчивается
ни одно имя, а также и на гласный всегда краткий. На ι окан-
чиваются только три имени: µέλι [мед], κόµµι [камедь] и πέπερι
[перец]; на υ – пять. А слова среднего рода оканчиваются на эти
[гласные] и на ν и σ (Поэтика).
Категории
29
(logos tes oysias) разная, как, например, dzoon означает и челове-
ка и изображение. Ведь у них только имя общее, а соответству-
ющая этому имени речь о сущности разная, ибо если указывать,
что значит для каждого из них быть dzoon, то [в том и другом
случае] будет указано особое понятие (logos).
Соименными называются те предметы, у которых и имя
общее, и соответствующая этому имени речь о сущности одна
и та же, как, например, «живое существо» (dzoon) – это и че-
ловек и бык. В самом деле, и человек и бык называются об-
щим именем «живое существо» и речь о сущности [их] одна и
та же. Ведь если указывать понятие того и другого, что значит
для каждого из них быть dzoon, то будет указано одно и то же
понятие.
Наконец, отыменными называются предметы, которые по-
лучают наименование от чего-то в соответствии с его именем,
отличаясь при этом окончанием слова, как, например, от «грам-
матики» – «грамматик», от «мужества» – «мужественный» (Ка-
тегории).
30
Письмо к Геродоту
31
Диоген из Эноанды
Фрагмент Х–ХI
Представитель Эпикурейской школы, автор записи эпикурейско-
го учения, сделанной ок. 200 г. н.э. на каменной стене зала в его городе
Эноанды, между Ликией и Фригией (Малая Азия).
О природе вещей
32
Но еще многообразнее тел родовых сочетанья,
Чтобы оттуда могли возникать разнородные вещи. <...>
I 908 Много имеет значения, как сочетаются тельца
Эти первичные и в положенье каком пребывают;
Также какое движенье друг другу дают и приемлют,
Так что, чуть-чуть изменив сочетанья, они образуют
Пламя из дерева. Это и в самых словах мы заметим.
Звуками мы отличаем понятия ligna от ignes,
В буквах почти одинаковых слегка изменивши порядок.
<...> (АТЯиС: 70-71).
V 1027 Что же до звуков, какие язык производит, – природа
Вызвала их, а нужда подсказала названья предметов
Тем же примерно путем, как и малых детей, очевидно,
К телодвиженьям ведет неспособность к словам, понуждая
Пальцем указывать их на то, что стоит перед ними. <...>
1040 А потому полагать, что кто-то снабдил именами
Вещи, а люди словам от него научились впервые, –
Это безумие, ибо, раз мог он словами означить
Все и различные звуки издать языком, то зачем же
Думать, что этого всем в то же время нельзя было сделать?
Кроме того, коли слов и другие в сношеньях взаимных
Не применяли, откуда запало в него представленье
Пользы от этого иль возникла такая способность,
Чтобы сознанье того, что желательно сделать, явилось?
Также не мог он один насильно смирить и принудить
Многих к тому, чтоб они названья вещей заучили. <...>
1055 Что же тут странного в том, наконец, если род человеков,
Голосом и языком одаренный, означил предметы
Разными звуками все, по различным своим ощущениям?
Ведь и немые скоты и даже все дикие звери
Не одинаковый крик испускают, а разные звуки,
Если охвачены страхом иль чувствуют боль или радость.
<...>
1086 Стало быть, коль заставляют различные чувства животных
Даже при их немоте испускать разнородные звуки,
Сколь же естественней то, что могли первобытные люди
33
Каждую вещь означать при помощи звуков различных!
<...> (Лукреций: 177–178).
1440 Жизнь проводили уже за оградою крепкою башен
И, на участки разбив, обрабатывать начали землю,
Море тогда зацвело кораблей парусами, и грады
Стали в союзы вступать и взаимно оказывать помощь,
Как появились певцы, воспевшие века деянья;
А незадолго пред тем изобретены были и буквы.
Вот отчего мы о том, что до этого было, не знаем
Иначе, как по следам, истолкованным разумом нашим
(ИЛУ ДМ: 246).
Историческая библиотека, I, 8
34
Диоген Вавилонский
(ок. 240–150 гг. до н.э.)
Философ-стоик, называемый еще Диоген
из Селевкии. Ученик Хрисиппа. Автор не до-
шедших до нас сочинений «О риторике», «О ве-
дущей части души», «Об Афине», «Этика», «О
законах», «Мантика», «Музыка» и др. Вслед за
Зеноном и Хрисиппом помещал ведущее начало
души в сердце. Затрагивал теологические, логи-
ческие, этические вопросы. Уделял внимание теории общества и го-
сударства, риторике, музыке. Учениками Диогена Вавилонского были
Антипатр из Тарса, Аполлодор из Селевкии, Архедем из Тарса, Апол-
лодор Афинский, Боэт Сидонский и др.
Фрагмент 20
Фрагмент 22
35
речи, означающий нечто приведенное в сочетание с чем-либо
единым или многим, например: пишу, говорю.
Союз – беспадежная часть речи, связывающая часть речи.
Член – падежный элемент речи, разграничивающий роды и
числа имен (АТЯиС: 75).
Хрисипп
(ок. 280–208/205 гг. до н.э.)
Древнегреческий философ, главный си-
стематизатор раннего стоицизма. Возглавлял
стоическую школу, а также считался её вторым
основателем.
Хрисипп создал учение о периодическом
сожжении и возрождении мира божеством. Од-
ним из его учеников был Диоген Вавилонский.
Разрабатывал логику высказываний. Ввел прин-
цип двузначности: каждое высказывание либо
«истинно», либо «ложно».
Фрагмент 144
Фрагмент 146
36
Дионисий Фракиец (170–90 гг. до н.э.)
Античный грамматист, видный представитель Александрийской
грамматической школы. О его жизни известно лишь то, что он жил
(возможно, и родился) в Александрии, а ок. 144 г. до н.э., после изгна-
ния оттуда его учителя – Аристарха Самофракийского, последовал за
ним на Родос, где предположительно и умер. Прозвище Фракиец за-
ставляет предполагать фракийское происхождение ученого. Известен
как автор греческой грамматики, оказавшейся одной из немногих со-
хранившихся грамматик Александрийской школы. В грамматике Дио-
нисия были определены некоторые базовые лингвистические понятия
(грамматика, пунктуация, слог, тон, слово), а также предложена и по-
ныне используемая для описания европейских языков система частей
речи, позаимствованная Фракийцем у Аристарха и слегка модифици-
рованная.
Грамматика
Грамматика – это практическое знание (эмпирия) главным
образом того, что говорится у поэтов и прозаиков.
Слово – это наименьшая часть связного предложения.
Предложение – соединение слов, выражающее законченную
мысль.
Имя – склоняемая часть речи, обозначающая тело или вещь
(бестелесную), например: «камень», «воспитание».
Глагол – это беспадежная часть речи, которая может прини-
мать времена, лица, числа, выражает действие или страдание.
Причастие – это слово, имеющее свойства глаголов и имен.
Оно обладает теми же признаками, что имя и глагол, кроме лиц
и наклонений.
Местоимение – слово, употребляемое вместо имени, кото-
рое указывает на определенные лица.
Предлог – это часть речи, которая стоит перед всеми частя-
ми речи – и в составе слова, и в составе предложения.
Наречие – это несклоняемая часть речи, которая характери-
зует глагол или добавляет что-либо к нему.
37
Союз – это слово, связывающее мысль в определенном по-
рядке и показывающее разрыв в выражении мысли (ИЛУ ДМ:
216–221).
Против грамматиков
<...> это не только неясно, но и оказывается достойным
смеха искажением. Вот что получается «по аналогии». Следо-
38
вательно, как я сказал, нужно пользоваться не этой последней,
а обычаем. <...> Для чистоты греческой речи аналогию надо от-
брасывать, а пользоваться надо наблюдением за обычаем. <...>
(ИЛУ ДМ: 212).
О латинском языке, IX
16. Из бытующих в обиходе слов, нарушающих аналогию,
одни могут быть легко устранены, другие же укоренились в речи;
те слова, которые легко поколебать и внести в них изменения без
того, чтобы вызвать неудовольствие (говорящих), следует сразу
же исправлять в соответствии с аналогией; тех же слов, что уко-
ренились в языке, а потому не представляется возможным не-
медленно их исправить, следует по мере возможности избегать:
благодаря этому они выйдут из употребления, а когда они забу-
дутся, легче будет их поправить. <...> (ИЛУ ДМ: 211).
17. Речевой обиход находится в постоянном движении, а по-
этому хорошее может ухудшаться, а дурное улучшаться (ИЛУ
ДМ: 242)
51. Аналогией именуется сходное склонение сходных слов.
<...> (ИЛУ ДМ: 212).
40
Элий Донат (IV в.)
Римский писатель и грамматист IV в., ритор, автор жизнеописа-
ния Вергилия, комментариев к классическим сочинениям. О жизни
Доната известно лишь то, что он был учителем Иеронима Стридонско-
го. Больше всего известен как составитель авторитетной грамматики
латинского языка «Ars grammatica», до наших дней почти полностью
сохранились его комментарии к Теренцию и частично – к Вергилию.
В Средние века (с XVI в. и на Руси) грамматика Доната неоднократ-
но переписывалась и переиздавалась как школьный учебник, его имя
стало нарицательным для обозначения латинской грамматики. Это
единственное исключительно текстовое произведение, которое было
издано в виде блочной книги (вырезано как гравюра на дереве, без ис-
пользования подвижных литер).
41
Междометие есть часть речи, помещаемая между другими
частями речи для выражения душевных переживаний (ИЛУ
ДМ: 252–253).
42
Задания и вопросы
44
в стольких же [отношениях], в скольких и тождество. А тожде-
ство устанавливается трояко: во-первых, по роду: так, например,
человек – то же самое, что и лошадь, поскольку у обоих один и
тот же род – животное. Во-вторых, по виду: так, Катон – то же,
что и Цицерон, поскольку оба по виду люди. В-третьих, по чис-
лу, как, например, Туллий и Цицерон – числом ведь он один.
Точно так же и отличие устанавливается либо по роду, либо по
виду, либо по числу (Утешение философией: 145–157).
45
точнейшими рассуждениями отделяет истинное от ложного. [2]
Четвертая – арифметика, которая содержит в себе основания
и деления чисел. Пятая – музыка, которая состоит в песнях и
пении. [3] Шестая – геометрия, которая заключает в себе изме-
рение и меры земли. Седьмая – астрономия, которая содержит
законы небесных светил.
3
Перевод с латинского выполнен нами. – Н.Л.
46
отправился с церковно-дипломатическим поручением в Италию и
встретился там с Карлом Великим, который приблизил его к себе. В
793 г. Алкуин переселяется в Аахен и становится во главе придворной
школы. Он основал знаменитую Академию, которая стала крупным
центром распространения классических знаний в Европе. Идеал Ака-
демии – соединение античной формы с христианским духом. Аббат
Турского монастыря.
47
Франк. На чем основывается такое разделение?
Сакс. Гласные произносятся отдельно и сами по себе состав-
ляют слог; согласные же не могут быть ни выговорены, ни со-
ставить слова.
Ученики. Нет ли, наставник, другого основания такого раз-
деления?
Учитель. Есть: гласные составляют душу, а согласные –
тело; душа приводит в движение и себя, и тело; тело же непод-
вижно и бездушно. Таковы бывают согласные без гласных: они
могут быть написаны сами по себе, но не могут быть без гласных
выговорены и не имеют смысла <...> (Алкуин).
48
CОЧИНЕНИЯ. Пролог к «Да и Нет»
Миланские глоссы
Имена и глаголы имеют двойственное значение: одно от-
носится к вещи, другое – к познанию. Они обозначают вещи и
49
приводят к познанию их природы и их свойств. Слово воспро-
изводит представления, находящиеся в уме человека, и рождает
аналогичные представления в уме слушателя. Вещи естествен-
ным образом предшествуют понятиям; человек, прежде чем
найти слово для именования вещи, постигает ее природу. Имя
дается вещи для того, чтобы могло возникнуть понятие (ИЛУ
СЕ: 262).
Диалектика
<...> является ли вещами то, что говорится в предложении?
<...> то, что говорится в предложении, не есть вещь, хотя и со-
общает о поведении вещей по отношению друг к другу (modus
rerum se hebendi ad invicem) (ИЛУ СЕ: 263).
50
быть. Но для всех вещей такого рода невозможно вечное бытие;
коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь
перейдет в него. Если же все может не быть, то когда-нибудь в
мире ничего не будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего
нет; ибо не-сущее не приходит к бытию иначе, как через нечто
сущее. Итак, если бы не было ничего сущего, невозможно было
бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было
бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случай-
но, но в мире должно быть нечто необходимое. Однако все не-
обходимое либо имеет некоторую внешнюю причину своей
необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно, чтобы
ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость
друг друга, уходил в бесконечность (таким же образом, как это
происходит с производящими причинами, что доказано выше).
Поэтому необходимо положить некую необходимую сущность,
необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины
своей необходимости, но самое составляющую причину необхо-
димости всех иных; по общему мнению, это есть бог. <...>
Наше естественное познание берет свое начало от ощу-
щения. Отсюда следует, что наше естественное познание мо-
жет простираться до тех пределов, до которых им руководит
чувственное восприятие. Но от чувственных ощущений наш
интеллект не может дойти до созерцания сущности бога, ибо
чувственно воспринимаемые творения суть следствия боже-
ственной силы, неадекватные своей причине. Потому сила бога
не может быть познана во всей своей полноте из познания чув-
ственно воспринимаемых вещей, из чего следует, что его сущ-
ность не может быть созерцаема. Поскольку, однако, творения
суть следствия, зависимые от причины, то мы можем от них
дойти до познания в отношении бога, того, что он есть, а также
того, что с необходимостью ему приличествует как всеобщей
первопричине, превосходящей всю совокупность своих след-
ствий <...> (Сумма теол., I, q. 12, 12 c.).
Поскольку мир возник не случайным образом, но сотво-
рен богом через посредство активного интеллекта, как то будет
показано ниже, необходимо, чтобы в божественном уме была
51
форма, по подобию которой сотворен мир. А в этом и состоит
понятие «идеи». <...> (Сумма теол., I, q. 15, 1 с.).
Сущность есть в собственном смысле слова то, что выра-
жается в дефиниции. Дефиниция же объемлет родовые, но не
индивидуальные основания. Отсюда явствует, что в вещах, со-
ставленных из материи и формы, сущность означает не одну
форму и не одну материю, но то, что составлено из общей фор-
мы и материи в соответствии с родовыми основаниями. Однако
то, что составлено из «этой материи» и «этой формы», опреде-
ляется ипостась и через лицо. Ибо душа, плоть, кости опреде-
ляются как «человек»; но «эта душа», «эта плоть», «эти кости»
определяются как «этот человек». Таким образом, ипостась и
лицо прибавляют и потому с сущностью не совпадают, насколь-
ко это относится к вещам, составленным из материи и формы.
<...> (Сумма теол., I, q. 29, 2 ad 3).
Чувственное восприятие не схватывает сущности вещей, но
только их внешние акциденции. Равным образом и представле-
ние схватывает всего лишь подобия тел. Лишь один интеллект
схватывает сущность вещей. <...> (Сумма теол., I, q. 57, 1 ad 2)
(Фома Аквинский).
52
и опытному знанию, должны удаляться из науки. Считается одним из
отцов современной эпистемологии и современной философии в целом,
а также одним из величайших логиков всех времен.
53
совершенное, сохраненное божественным могуществом знание
о вещи несуществующей, то благодаря несоставному интуитив-
ному знанию разум с очевидностью постиг бы, что эта вещь не
существует. <...> Далее, интуитивное знание таково, что когда
мы постигаем несколько вещей, из которых одна связана с дру-
гой, или одна удалена от другой, или находится в каком-либо
ином отношении с другой, то мы благодаря этому несоставно-
му знанию этих вещей немедленно узнаем, связана ли (одна)
вещь (с другой) или не связана, удалена ли она (от нее) или не
удалена, и узнаем о других случайных истинах, если только это
знание не слишком слабое и если нет других препятствий. <...>
Абстрагированное же знание – это знание, посредством которо-
го нельзя с очевидностью знать, существует ли нечто случайное
или нет. Тем самым абстрагированное знание абстрагируется
от существования или несуществования, ибо посредством это-
го знания в противоположность интуитивному знанию нельзя
знать, существует ли то, что существует, или не существует то,
чего нет. <...>
Необходимо, однако, знать, что универсалии бывают двух
видов: универсалия по природе, то есть естественный знак, ко-
торый может сказываться о многих вещах, подобно тому как
дым, естественно, указывает на огонь, стон – на страдания боль-
ного, смех – на внутреннюю радость; и такая универсалия есть
лишь интенция души, и потому никакая субстанция вне души
и ни одна акциденция вне души не есть такая универсалия. Об
универсалии этого вида мы поговорим в последующих главах.
Другой вид – это универсалия по установлению (voluntaria ins-
titutione). В этом смысле и произнесенное слово, которое поис-
тине есть некое качество, представляет собой универсалию, ибо
оно знак, установленный для обозначения множества вещей.
Поэтому, так же как говорят, что произнесенное слово общеупо-
требительно, так и можно сказать, что оно универсалия, но не
по природе, а только по установлению... <...> В самом деле, так
же как мастер, видя дом или какое-нибудь строение вне (души),
создает в своей душе образ подобного ему дома, а затем строит
подобный ему дом вовне, который лишь численно отличается
54
от предыдущего, так и в нашем случае образ, созданный в уме
на основании того, что мы видели внешнюю вещь, есть образец,
ибо, так же как образ дома, если тот, кто создает этот образ, име-
ет реальную способность производить, есть для самого мастера
образец, так и тот образ есть образец для того, кто создает его. И
сей (образ) можно назвать универсалией, ибо он образец и оди-
наково относится ко всем единичным внешним вещам и ввиду
этого сходства в объектном бытии может замещать вещи, кото-
рые обладают сходным бытием вне разума. <...> Таким образом,
в этом смысле универсалия такова не первично, а получается
через абстрагирование, которое есть не что иное, как некий вид
создания образов. <...>
Я утверждаю, что слова суть знаки, подчиненные понятиям
или интенциям души, не потому, что если слово «знак» взять в
собственном смысле, то сами слова обозначают понятия души
в первую очередь и в собственном смысле, а потому, что слова
предназначены для того, чтобы обозначать то же самое, что обо-
значают понятия ума. Так что сначала по природе понятие обо-
значает что-то, а затем слово обозначает то же самое, поскольку
слово по установлению обозначает то, что обозначено понятием
ума. И если это понятие изменит свое значение, то тем самым
и слово без всякого нового соглашения изменит свое значение.
<...> (Оккам).
<...> обозначать не есть свойство самого слова, а свойство
разума через слово. <...> Концепт или интенция души обознача-
ет «естественным» образом то, что обозначает; слово, сказанное
или написанное, «обозначает» лишь в силу добровольного уста-
новления людей. <...> Одна интенция души воплощается в име-
нах, иные – в глаголах или в других частях речи: местоимениях,
наречиях, союзах, предлогах (ИЛУ СЕ: 282).
<...> произнесенное или написанное слово может сколь
угодно изменять свое значение, мысленное же слово (концепт)
не может изменить своего значения ни по чьему желанию. <...>
Синонимы образовывались не из потребности обозначения,
а для украшения речи. То, что обозначается синонимами, от-
лично могло бы обозначаться одним словом, так как множе-
55
ственности синонимов не отвечает множественность концептов
(ИЛУ СЕ: 285).
Комментарии
Чистому логику безразлично, являются ли универсалии,
каковые суть термины предложений, вещами вне человеческой
души или в душе, или представляют собой звуки или написание
<...> (ИЛУ СЕ: 278).
Для наглядного познания необходима сама вещь без какого-
либо промежуточного звена (sine omni medio) между ней и са-
мим актом рассмотрения или усвоения (ИЛУ СЕ: 280).
Модисты
В конце XIII в., в период общекультурного подъёма в Западной Ев-
ропе, формируется грамматическое учение модистов. Колыбелью грам-
матики модистов оказался Парижский университет, дальнейшая её
разработка велась в университетах Эрфурта, Болоньи, Праги. Предста-
вители – Симон Дакийский, Боэций Дакийский, Мартин Дакийский,
Иоанн Дакийский, отчасти Иоанн Дунс Скот, Мишель из Марбэ, Сигер
из Куртрэ, Радульф Бритон. Самый знаменитый из модистов – Томас
Эрфуртский. Модисты интересовались не столько фактами латинско-
го языка (где они в основном следовали Присциану), сколько общими
свойствами языка и его отношениями к внешнему миру и к миру мыс-
лей. Модисты впервые пытались установить связь между грамматиче-
скими категориями языка и глубинными свойствами вещей. Модисты
внесли также вклад в изучение синтаксиса, недостаточно разработан-
ного в античной науке. Грамматическое учение модистов представляет
собой вершину достижений западноевропейской науки позднего Сред-
невековья, первую теорию языка в европейской научной традиции.
Симон Дакийский
Является ли грамматика наукой о речи? <...> Та наука, ко-
торая абстрагируется от всякой речи, не является наукой о речи.
56
Однако грамматика такова. Основной довод: если бы естествен-
ная философия абстрагировалась в своем изучении от всяких
движущих сил, тогда ее бы не называли естественной фило-
софией, потому что она говорит о движущих, побудительных
силах. <...> Дополнительный довод: грамматика абстрагирует-
ся от всякой речи на греческом, латинском языках и т.д. <...>
Хотя грамматика и абстрагируется от всякой конкретной речи,
то есть речи греческой или латинской, она, тем не менее, не аб-
страгируется от речи в ее простоте и универсальности (всеобщ-
ности), так как простая и всеобщая речь содержит больше, чем
речь конкретная (Modistes: 24).
Томас Эрфуртский
57
Хотя все языки – это грамматика, не обязательно тот, кто
знает все языки, знает то же самое, что и тот, кто знает латин-
ский язык в его «причинах» (основаниях); также не обязатель-
но, что они умеют правильно указать причины соответствия и
совершенства своего языка: один может знать по опыту и упо-
треблению, а другой может знать «почему» благодаря науке
<...> (Modistes: 35).
Есть одна и та же логика во всех языках, значит, есть также
одна и та же грамматика. Все языки – это одна грамматика <...>
(Modistes: 37)4.
Поскольку природы вещей и модусы существования и по-
нимания, от которых берет начало грамматика, сходны у всех, то
по этой причине сходны и модусы обозначения... и так вся грам-
матика, которая есть в одном языке, сходна с той, которая есть
в другом языке... поэтому знающий грамматику в одном языке
знает ее и в другом, поскольку это касается всего того, что со-
ставляет существенные особенности грамматики (Модисты).
Иоанн Дакийский
Грамматика берет свое начало от вещей, ибо она не есть соз-
дание разума, ведь созданию разума ничто не соответствует в
мире вещей вне души. Но природы вещей и по виду и по суще-
ству одни и те же у всех, следовательно, одни и те же свойства
вещей, которые суть модусы существования, от которых берут
начало модусы понимания и вследствие этого модусы обозначе-
ния, а затем и модусы построения (Модисты).
4
Перевод выполнен нами. – Н.Л.
58
же вещь, поэтому и модусы существования, модусы познания и
модусы обозначения по существу суть одно и то же, хотя они и
различаются между собой побочными признаками (Модисты).
Задания и вопросы
60
Работа над грамматиками различных языков часто приво-
дила меня к необходимости исследовать внутреннюю сущность
некоторых явлений, которые либо являются общими для всех
языков, либо свойственны некоторым из них. Так как иногда
меня останавливали трудные случаи, с которыми я встречал-
ся в ходе работы, я обращался с ними к одному из своих дру-
зей, никогда до того не занимавшемуся этого рода наукой. И
он смог предложить мне много идей для разрешения моих сом-
нений; более того, мои вопросы даже послужили причиной его
долгих размышлений о подлинных основах искусства речи,
о которых он и сообщил мне в беседе; я же, найдя его доводы
чрезвычайно фундаментальными, почувствовал, что моя со-
весть не позволяет мне не принять их во внимание, тем более
что ни у древних грамматистов, ни у новых я не встречал ниче-
го, что было бы более интересным и более верным в этом отно-
шении. Поэтому, воспользовавшись вновь его добротой ко мне,
я добился, что он продиктовал мне свои соображения в свобод-
ные часы. Таким образом, собрав их и расположив в порядке, я
составил этот небольшой трактат. <...> Те, кто питает уваже-
ние к философским сочинениям (ouvrages de raisonnement),
найдут, возможно, в данной работе немало того, что могло бы
удовлетворить их любознательность и заинтересовать самим
предметом изложения, ибо речь является одним из великих
преимуществ человека, а потому должно владеть этим преи-
муществом со всем совершенством, присущим человеческому
роду, что значит не только сносно владеть обиходом, а проник-
нуть в основания речи, дабы делать на научных основаниях то,
что другие делают единственно по заведенному обычаю (GGR5
1968, 1–2).
Говорить – это выражать свои мысли с помощью знаков, ко-
торые люди изобрели для этой цели. Было обнаружено, что наи-
более удобными знаками являются звук и голос. Но так как эти
звуки преходящи, то изобрели другие знаки, дабы продлить их
жизнь во времени и сделать их обозначимыми. Эти знаки – зна-
5
GGR – Универсальная грамматика.
61
ки письменности, которые у греков называют γραµµατα, откуда
и происходит слово грамматика (Там же, 3).
<...> нельзя хорошо понять различные виды значений, за-
ключенных в словах, не поняв предварительно того, что проис-
ходит в наших мыслях, ибо слова были изобретены только для
выражения мыслей (Там же, 46).
Представление – это простой взгляд рассудка на вещи;
это явление или чисто духовное, как в случае представления
существования, продолжительности, мысли, бога, или сопро-
вождающееся чувственными образами, как в том случае, когда
мы представляем себе квадрат, круг, собаку, лошадь. Сужде-
ние – это утверждение того, что вещь, которую мы представляем
себе, является такой-то или таковой не является; так, например,
представив себе, что такое «земля» и что такое «округлость», я
утверждаю, что земля – круглая. Умозаключение, или рассуж-
дение, – это выведение из двух суждений третьего (Там же).
Каждое предложение обязательно имеет два члена: субъект
(sujet), т.е. то, о чем утверждается, как, например, земля, и атри-
бут (attribut), т.е. то, что утверждается, например круглая. Кроме
того, имеется связка между этими членами – est ‘есть’. Легко заме-
тить, что оба первых члена суждения относятся к первой операции
рассудка, поскольку являются тем, что мы себе представляем и
что является объектом наших мыслей; связка же принадлежит
второй операции рассудка, которую собственно можно назвать
действием нашего ума и образом наших мыслей (Там же, 47).
<...> Объекты наших мыслей представляют собой или
вещи... которые обычно называют субстанцией, или же образы
этих вещей, как, например, быть круглым, красным, твердым и
т.д., что называется акциденцией (Там же, 48).
<...> Это способствовало возникновению основного разли-
чия между словами, обозначающими объекты мыслей. Те слова,
которые обозначают субстанции, были названы именами суще-
ствительными, а те, которые обозначают акциденции, – имена-
ми прилагательными (Там же, 49).
<...> субстанции – это то, что существует самостоятельно,
то именами существительными будут названы все имена, суще-
62
ствующие самостоятельно в речи и не нуждающиеся в другом
имени, даже если они и обозначают акциденции. И наоборот,
будут названы прилагательными даже те имена, которые обо-
значают субстанцию, если по способу обозначения они долж-
ны быть присоединены в речи к другим именам (Там же)
(Пор-Рояль).
Задания и вопросы
63
5. СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
64
<...> Как только берешься за исследование языка, так сейчас
же замечаешь, что имеются две различные стороны, с которых
он может быть рассмотрен, что соответствует двум частям язы-
ка. Первая из них – это грубая и свободная материя, без которой
язык вообще не существует, другая состоит из более или менее
разнообразных форм и связей, без которых материя может быть
зафиксирована в письме, но без помощи которой народ не мо-
жет говорить, да и сам язык не может быть создан; первая – это
отдельные слова (лексика), вторая – это изменение их форм и
способы связи, или строй языка (грамматика).
Если мы сравним несколько языков, стремясь к тому, чтобы
это сравнение было полным и дало нам возможность судить об
их родстве, древности и прочих отношениях, то мы должны не-
пременно иметь в виду обе эти стороны языка и особенно не за-
бывать о грамматике, так как опыт показывает, что лексические
соответствия являются в высшей степени ненадежными.
<...> Грамматические соответствия являются гораздо более
надежным признаком родства или общности происхождения,
так как известно, что язык, который смешивается с другим, чрез-
вычайно редко или, вернее, никогда не перенимает форм скло-
нения и спряжения у этого языка, но, наоборот, скорее теряет
свои собственные. Так, например, английский язык не перенял
форм склонения и спряжения у скандинавского или француз-
ского, но, напротив, потерял многие древние англосаксонские
флексии. Таким же образом ни датский язык не перенял немец-
ких окончаний, ни испанский – готских или арабских.
<...> Язык, имеющий наиболее богатую формами граммати-
ку, является наименее смешанным, наиболее первичным по про-
исхождению, наиболее древним и близким к первоисточнику;
это обусловлено тем обстоятельством, что грамматические фор-
мы склонения и спряжения изнашиваются по мере дальнейшего
развития языка, но требуются очень долгое время и малая связь
с другими народами, чтобы язык развился и организовался по-
новому. Так, датский язык в грамматическом отношении проще
исландского, английский проще англосаксонского; такие же от-
ношения существуют между новогреческим и древнегреческим,
65
итальянским и латинским, немецким и мизиготским, и так же
обстоит дело во всех известных нам случаях.
<...> Язык, каким бы смешанным он ни был, принадлежит
вместе с другими к одной группе языков, если наиболее суще-
ственные, материальные, необходимые и первичные слова, со-
ставляющие основу языка, являются у них общими. Напротив
того, нельзя судить о первоначальном родстве языка по словам,
которые возникают не естественным путем, т.е. по словам веж-
ливости и торговли, или по той части языка, необходимость
добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана
взаимным общением народов, образованием и наукой; форми-
рование этой части языка зависит от множества обстоятельств,
которые могут быть познаны только исторически. <...> Следует
отметить, что местоимения и числительные исчезают самыми
последними при смешении с другим неоднородным языком; в
английском языке, например, все местоимения готского, а имен-
но саксонского, происхождения.
<...> Когда в двух языках имеются соответствия именно в
словах такого рода и в таком количестве, что могут быть выведе-
ны правила относительно буквенных переходов из одного языка
в другой, тогда между этими языками имеются тесные родствен-
ные связи; особенно если наблюдаются соответствия в формах и
строении языка <...>.
<...> Но даже слова, являющиеся фактически тождествен-
ными в обоих языках, очень редко в них употребляются в той же
самой связи, так как значение и употребление слов очень редко
совпадают в двух даже близкородственных языках <...> (Иссле-
дования: 40–51).
66
языка, насколько таковой проявляется во флексиях и словообразова-
нии, и первый объяснил, «что сходство языков обозначает происхож-
дение их от одного общего первобытного языка».
67
дится в самой тесной связи с греческим, латинским, германским
и т.д. языками, в результате чего было создано твердое основа-
ние для понимания грамматической связи обоих названных
классических языков и их отношений к германскому, литовско-
му, славянскому. Кто бы мог каких-нибудь 50 лет тому назад
мечтать о том, что из далекого Востока к нам придет язык, ко-
торый по совершенству своих форм не уступает, а иногда и пре-
восходит греческий и оказывается способным внести ясность в
борьбу диалектов греческого, указывая, в каких из них сохраня-
ются древнейшие явления. <...>
В санскрите и родственных ему языках существует два
класса корней; из первого и более многочисленного возникают
глаголы и имена (существительные и прилагательные), которые
находятся в родственной связи с глаголами, а не развиваются из
них, не производятся ими, но вырастают совместно, как побе-
ги единого ствола. Однако ради различения и в соответствии с
господствующей традицией мы называем их «глагольными кор-
нями»; глагол также находится в близкой формальной связи с
ними, так как из многих корней посредством простого примы-
кания необходимых личных окончаний образуются все лица на-
стоящего времени. Из второго класса возникают местоимения,
все первичные предлоги, союзы и частицы. Мы называем этот
класс «местоименными корнями», так как все они выражают
местоименное значение, которое заключается в более или ме-
нее скрытом виде в предлогах, союзах и частицах. Все простые
местоимения ни по их значению, ни по их форме нельзя свести
к чему-либо более общему – их тема склонения6 есть одновре-
менно и их корень. Между тем индийские грамматики выводят
все слова, включая и местоимения, из глагольных корней, хотя
большинство местоименных основ уже и по своей форме про-
тиворечит этому, так как они в большинстве случаев оканчива-
ются на -а, а некоторые и состоят только из одного а. Среди же
глагольных корней нет ни одного с конечным -а, хотя долгое а
6
Под темой склонения Ф. Бопп понимал неизменяемую основу (при-
меч. сост. – Н.Л.).
68
и все другие гласные, за исключением âи, встречаются в конеч-
ных буквах глагольных корней. Имеют место также случайные
внешние совпадения, например i в качестве глагольного корня
означает «ходить», а в качестве местоименной основы – «этот».
Глагольные корни, как и местоименные, состоят из одного
слога, и признаваемые за корни многосложные формы содержат
или редупликационный слог, как jâgar, jâgr – «бодрствовать»,
или сросшийся с корнем предлог, как ava-dhir – «презирать»,
или же развились из имен, как kumâr – «играть», которое я вы-
вожу из kumâra – «мальчик». Кроме закона односложности, сан-
скритские глагольные корни не подлежат никаким дальнейшим
ограничениям, и односложность может выступать во всевоз-
можных формах, как в самых кратких, так и в самых распростра-
ненных, так же как и в формах средней степени. Это свободное
пространство было необходимо, когда язык в пределах одно-
сложности должен был охватить все царство основных поня-
тий. Простые гласные и согласные оказались недостаточными,
необходимо было создать также и корни, где несколько соглас-
ных сливаются в нераздельное единство, выступая одновремен-
но как простые звуки; например: stha – «стоять» есть корень, в
котором давность слияния s и th подтверждается однозначными
свидетельствами почти всех членов нашего семейства языков...
Предположение, что уже в древнейший период языка было до-
статочно одного гласного, чтобы выразить глагольное понятие,
доказывается тем замечательным совпадением, с каким почти
все члены индоевропейского семейства языков выражают поня-
тие «ходить» посредством корня i. <...>
При историческом изучении языков, при определении бо-
лее близкой или более далекой степени родства различных
языков речь идет не о том, чтобы установить внешние разли-
чия в известных частях грамматики, а о том, чтобы выяснить,
не обусловлены ли эти различия общими законами и нельзя ли
вскрыть те скрытые процессы, посредством которых язык от
своего предполагаемого прежнего состояния пришел к своему
нынешнему. Различия перестают быть различиями, как только
устанавливаются законы, в силу которых то, что ранее имело
69
определенную форму, либо должно было тем или иным образом
перемениться, либо с известной свободой сохраняло прежний
вид, либо на место старой формы ставило новую. Подобного
рода законы, которые частично обязательны, а частично можно
игнорировать, я надеюсь открыть в славянском и тем самым раз-
решить загадку отличия его типа склонения от типа склонения
родственных ему языков (Сравнительная грамматика: 30–35).
70
быть врожденным человеку; врожденный язык сделал бы людей
животными, язык-откровение предполагал бы божественность
людей. Остается только думать, что язык по своему происхож-
дению и развитию – это человеческое приобретение, сделанное
совершенно естественным образом. Ничем иным он не может
быть; он – наша история, наше наследие.
Но язык и мышление не существуют изолированно для
каждого отдельного человека. Напротив, все языки представля-
ют собой уходящее в историю единство, они соединяют мир. Их
многообразие служит умножению и оживлению движения идей.
Вечно обновляющийся и меняющийся род человеческий пере-
дает это драгоценное, доступное всем приобретение в наслед-
ство потомкам, которые обязаны сохранять его, пользоваться
им и умножать полученное достояние, так как здесь усвоение и
обучение непосредственно и незаметно проникают друг в друга
(Гримм: 58).
<...> необходимо предположить не две, а три ступени разви-
тия человеческого языка: первая – создание, так сказать, рост и
становление корней и слов; вторая – расцвет законченной в сво-
ем совершенстве флексии; третья – стремление к ясности мыс-
ли, причем от флексии, вследствие ее неудовлетворительности,
снова отказываются; и если в первый период связь слов и мысли
происходила примитивно, если во второй период были достиг-
нуты великолепные образцы этой связи, то в дальнейшем она,
с прояснением разума, устанавливается еще более сознательно.
<...> Сам факт обязательного существования первого, неизвест-
ного нам периода, предшествовавшего двум другим, известным
нам, как мне кажется, полностью устраняет ложные представле-
ния о божественном происхождении языка, потому что божьей
мудрости противоречило бы насильственное навязывание того,
что должно свободно развиваться в человеческой среде, как
было бы противно его справедливости позволить дарованному
первым людям божественному языку терять свое первоначаль-
ное совершенство у потомков. Язык сохраняет все, что в нем
есть божественного, потому что божественное присутствует в
нашей природе и в нашей душе вообще (Гримм: 59–60).
71
<...> Только после удачного выделения флексии и расчле-
нения производных слов – что явилось великой заслугой про-
ницательного ума Боппа – были выделены корни, и стало ясно,
что флексии в огромной части возникли из присоединения к
корням тех самых слов и представлений, которые в третьем пе-
риоде обычно позиционно предшествуют им в качестве само-
стоятельных слов. В третьем периоде появляются предлоги и
четко выраженные сложные слова; второму периоду свойствен-
ны флексии, суффиксы и более смелое словосложение; первый
период характеризуется простым следованием отдельных слов,
обозначающих вещественные представления, для выражения
всех случаев грамматических отношений. Древнейший язык
был мелодичным, но растянутым и несдержанным; язык средне-
го периода полон сконцентрированной поэтической силы; язык
нового времени стремится заменить потерю в красоте гармони-
ей целого и, располагая меньшими средствами, достигает боль-
шего (Гримм: 61).
<...> Но какие бы картины ни открывались перед нашим
взором при изучении истории языка, повсюду видны живое
движение, твердость и удивительная гибкость, постоянное
стремление в высь и падения, вечная изменчивость, которая ни-
когда еще не позволяла достичь окончательного завершения;
все свидетельствует нам о том, что язык является произведени-
ем людей и несет на себе отпечаток добродетелей и недостатков
нашей натуры (Гримм: 63).
Александр Христофорович
Востоков (1781–1864)
Русский филолог, поэт, академик Санкт-
Петербургской академии наук (1841). Иссле-
дователь русского стихосложения, памятников
древнеславянской письменности, грамматики
славянских языков. Ввёл термин «старосла-
вянский язык» (1820) в работе «Рассуждение о
72
славянском языке, служащее введением к Грамматике сего языка, со-
ставляемой по древнейшим оного письменным памятникам». В этой
же работе выделил три периода истории славянских языков: древний
(IX–XIII вв.), средний (XIV–XV вв.) и новый (с XV в.). Установил
регулярные фонетические соответствия между гласными звуками сла-
вянских языков, открыл носовые гласные (юсы) в старославянском.
Был также автором грамматик современного русского языка («полнее
изложенная» и «сокращённая» русские грамматики, 1831). Впервые
издал Остромирово Евангелие (1843).
73
сомнения, в самой глубокой уже древности у разных поколений
славянских, не касалась в то время еще до склонений, спряже-
ний и других грамматических форм, а состояла большею частью
только в различии выговора и в употреблении некоторых осо-
бенных слов. Например, русские славяне издревле говорили во-
лость вместо власть, город вместо град, берег вместо брег и пр.;
щ в словах нощь, пещь, вращати и пр. заменяли они издревле
буквою ч: ночь, печь, ворочати, так, как поляки в тех же случа-
ях щ заменяют буквою ц: noć, pieć, wracać, сербы ħ (ть): ноħ, njeħ,
враħати. Таким же образом церковнославянское жд заменяется
у русских одинаким ж: вожь вместо вождь, дажь вместо дождь,
у поляков dz: wodz; у сербов ђ (дь): вођ. Русские не имели так-
же звуков, выражаемых буквами @, # кирилловской азбуки, а
вместо оных \, > выговаривали. Особенные слова, коими от-
личался русский диалект от церковнославянского в древнем
оного периоде, были некоторые частицы, местоимения, наречия
и тому подобные; например, оже вместо еже, аже и аче вместо
аще, ать вместо да, оли и олны вместо даже до и проч.
Но чем глубже в древность идут письменные памятники
разных славянских диалектов, тем сходнее они между собою
(Востоков: 49).
<...> По сему почти заключать можно, что во время Кон-
стантина и Мефодия все племена славянские, как западные, так
и восточные, могли разуметь друг друга так же легко, как те-
перь, например, архангелогородец или донской житель разумеет
москвича или сибиряка.
Грамматическая разность диалектов русского, сербского,
хорватского между славянами восточного племени стала ощути-
тельною уже спустя, может быть, 300 или 400 лет после прело-
жения церковных книг и потом, увеличиваясь с течением веков
и с политическим разделением народов, дошла, наконец, до той
степени, в какой мы видим ее ныне, когда каждый из сих диа-
лектов сделался особенным языком.
<...> Каждый из новославянских языков и диалектов сохра-
нил какие-нибудь особенные, потерянные другими слова, окон-
чания и звуки общего их прародителя, древнего словенского,
74
как сие можно видеть, сличая их грамматики и словари с памят-
никами, от древнего языка оставшимися (Востоков: 50).
Задания и вопросы
76
Создание языка обусловлено внутренней потребностью че-
ловечества. Язык – не просто внешнее средство общения людей,
поддержания общественных связей, но заложен в самой приро-
де человека и необходим для развития его духовных сил и фор-
мирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет
достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным
мышлением. <...> (О различии: 51).
Существование языка доказывает, однако, что бывают тво-
рения духа, которые вовсе не передаются от отдельного инди-
вида ко всему обществу, но могут родиться лишь благодаря
одновременной самодеятельности всех. Поскольку форма язы-
ков национальна, они всегда в подлинном и прямом смысле тво-
рятся нациями как таковыми. <...> (О различии: 65).
Духовное своеобразие и строение языка народа пребывают в
столь тесном слиянии друг с другом, что коль скоро существует
одно, то из этого обязательно должно вытекать другое. В самом
деле, умственная деятельность и язык допускают и вызывают к
жизни только такие формы, которые удовлетворяют их запро-
сам. Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык
народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно пред-
ставить себе что-либо более тождественное. <...> Впрочем, не
пытаясь определять приоритет одного или другого, мы должны
видеть в духовной силе народа реальный определяющий прин-
цип и подлинную определяющую основу для различий языков,
так как только духовная сила народа является самым жизнен-
ным и самостоятельным началом, а язык зависит от нее. <...> В
практических целях очень важно <...> в качестве твердой основы
для объяснения влияния духовного начала на образование язы-
ков принять то положение, в соответствии с которым строение
языков человеческого рода различно потому, что различными
являются духовные особенности наций. <...> (О различии: 68).
Язык следует рассматривать не как мертвый продукт (Er-
zeugtes), но как созидающий процесс (Erzeugung). <...> (О раз-
личии: 69).
По своей действительной сущности язык есть нечто посто-
янное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. <...>
77
Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (En-
ergeia). Его истинное определение может быть поэтому только
генетическим. Язык представляет собой постоянно возобнов-
ляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать ар-
тикулируемый звук пригодным для выражения мысли. <...> в
подлинном и действительном смысле под языком можно пони-
мать только всю совокупность актов речевой деятельности. В
беспорядочном хаосе слов и правил, который мы по привычке
именуем языком, наличествуют лишь отдельные элементы, вос-
производимые – и притом неполно – речевой деятельностью;
необходима вся повторяющаяся деятельность, чтобы можно
было познать сущность живой речи и составить верную картину
живого языка. <...> (О различии: 70).
Так как каждый язык наследует свой материал из недо-
ступных нам периодов доистории, то духовная деятельность,
направленная на выражение мысли, имеет дело уже с готовым
материалом: она не создает, а преобразует. <...>
Постоянное и единообразное в этой деятельности духа, воз-
вышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое
во всей совокупности своих связей и систематичности, и состав-
ляет форму языка.
При таком определении форма языка предстает как бы
плодом научной абстракции. Было бы, однако, совершенно не-
правильным рассматривать ее в качестве таковой, то есть как
продукт ума, не имеющий реального бытия. В действительно-
сти же она представляет собой сугубо индивидуальный порыв
(Drang), посредством которого тот или иной народ воплощает в
языке свои мысли и чувства. <...> (О различии: 71).
В языке таким чудесным образом сочетается индивидуаль-
ное с всеобщим, что одинаково правильно сказать, что весь род
человеческий говорит на одном языке, а каждый человек обла-
дает своим языком. <...> (О различии: 74).
Язык есть орган, образующий мысль (Die Sprache ist das bil-
dende Organ des Gedanken). Интеллектуальная деятельность,
совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая в из-
вестном смысле бесследно, посредством звука материализуется
78
в речи и становится доступной для чувственного восприятия.
Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой
поэтому единое целое. В силу необходимости мышление всегда
связано со звуками языка; иначе мысль не сможет достичь от-
четливости и ясности, представление не сможет стать понятием.
<...> (О различии: 75).
Как отдельный звук встает между предметом и человеком,
так и весь язык в целом выступает между человеком и приро-
дой, воздействующей на него изнутри и извне. Человек окружа-
ет себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и переработать
мир вещей. <...> Человек преимущественно – да даже и исклю-
чительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его
представлений, – живет с предметами так, как их преподносит
ему язык. Посредством того же самого акта, в силу которого он
сплетает (herausspinnt) язык изнутри себя, он вплетает (eins-
pinnt) себя в него; и каждый язык описывает вокруг народа, ко-
торому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь
постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка.
Освоение иностранного языка можно было бы уподобить завое-
ванию новой позиции в прежнем ви&дении мира; до известной
степени фактически так дело и обстоит, поскольку каждый язык
содержит всю структуру понятий и весь способ представлений
определенной части человечества (О различии: 80).
<...> насколько язык объективно действен и самостояте-
лен, настолько же он субъективно пассивен и зависим. <...> его
как бы омертвелая часть должна всегда заново порождаться
мыслью, оживать в речи или в понимании, целиком переходя в
субъект; и тем не менее самому же акту этого порождения как
раз свойственно превращать язык в объект: язык тут каждый раз
испытывает на себе воздействие индивида, но это воздействие с
самого начала сковано в своей свободе всем тем, чтó им произ-
водится и произведено. Истинное разрешение этого противо-
речия кроется в единстве человеческой природы. <...> Язык
принадлежит мне, ибо каким я его вызываю к жизни, таким он
и становится для меня; а поскольку весь он прочно укоренился
в речи наших современников и в речи прошлых поколений – в
79
той мере, в какой он непрерывно передавался от одного поколе-
ния к другому, – постольку сам же язык накладывает на меня
при этом ограничение. <...>
Если подумать о том, как на каждое поколение народа, фор-
мируя его, воздействует всё, что усвоил за прошедшие эпохи его
язык, и как всему этому противостоит только сила одного-един-
ственного поколения, <...>, то становится ясно, до чего ничтож-
на сила одиночки перед могущественной властью языка. <...> И
все-таки каждый со своей стороны в одиночку, но непрерывно
воздействует на язык, и потому каждое поколение, несмотря ни
на что, вызывает в нем какой-то сдвиг, который, однако, часто
ускользает от наблюдения. <...> (О различии: 83–84).
Только в речи индивида язык достигает своей окончатель-
ной определенности. Никто не понимает слово в точности так,
как другой, и это различие, пускай самое малое, пробегает, как
круг по воде, через всю толщу языка. Всякое понимание поэто-
му всегда есть вместе и непонимание, всякое согласие в мыслях
и чувствах – вместе и непонимание. В том, как язык видоизме-
няется в устах каждого индивида, проявляется, вопреки описан-
ному выше могуществу языка, власть человека над ним. <...>
(О различии: 84).
Под словами следует понимать знаки отдельных понятий.
Слог образует звуковое единство, но становится словом только
тогда, когда получает значение, для чего часто необходимо со-
единение из нескольких слогов. Таким образом, в слове всегда
наличествует двоякое единство – звука и понятия. Посредством
этого слова превращаются в подлинные элементы речи, по-
скольку слоги, лишенные значения, нельзя назвать таковыми.
<...> (О различии: 90).
Истинное развитие протекает постепенно, и то, что возника-
ет вновь, образуется по аналогии с уже существующим. <...>
<...> звуковая форма есть то, на чем главным образом осно-
вываются различия языков. Это заключается в самой природе
звуковой формы, так как в действительности только матери-
альные, действительно оформленные звуки составляют язык,
и звук допускает значительно большее разнообразие различий,
80
чем внутренняя форма языка, которая неизбежно несет в себе
больше единообразия. <...> (О различии: 97).
Язык образуется речью <...>, а речь – выражение мысли
или чувства. Образ мысли и мироощущение народа, придающие
<...> окраску и характер его языку, с самого начала воздейству-
ют на этот последний. С другой стороны, чем больше продви-
нулся язык в формировании своей грамматической структуры,
тем, естественно, меньше остается случаев, когда в ней нужно
было бы что-то решать заново. Увлеченность способами выра-
жения мысли ослабевает, и чем больше дух опирается на уже
созданное, тем больше коснеет его творческий порыв, а с ним и
его творческая сила. К тому же накапливается множество фоне-
тически оформившегося материала, и эта внешняя масса, в свою
очередь воздействующая на наш дух, требует соблюдения своих
собственных законов и мешает свободному и самостоятельно-
му действию ума (Intelligenz). <...> чтобы лучше проследить за
переплетением духа с языком, мы опять же должны отличать
грамматический и лексический строй как нечто устойчивое и
внешнее от внутреннего характера, который живет в языке, как
душа живет в теле, и придает ему то яркое своеобразие, которое
захватывает нас, едва мы начинаем его осваивать. <...> (О раз-
личии: 163).
<...> каждый индивид употребляет его (язык. – Н.Л.) для
выражения именно своей неповторимой самобытности – неда-
ром речь всегда исходит от индивида и каждый пользуется язы-
ком прежде всего только для самого себя. Несмотря на это, язык
устраивает каждого – насколько вообще слово, всегда в чем-то
несовершенное, способно отвечать порыву задушевного чувства,
которое ищет себе выражения. <...> Он поистине соединяет в
себе оба противоположных свойства: в качестве единого языка
дробится внутри одной и той же нации на бесконечное множе-
ство языков, а в качестве этого множества сохраняет единство,
придающее ему определенный отличительный характер по срав-
нению с языками других наций. <...> (О различии: 165).
Отделяя характер языков от их внешней формы, без кото-
рой невозможно представить себе конкретный язык, и проти-
81
вопоставляя характер форме, мы обнаруживаем, что первый
заключается в способе соединения мысли со звуками. Взятый
в этом смысле, он подобен духу, который вселяется в язык и
одушевляет его, как из него же, духа, сотканное тело. Харак-
тер – естественное следствие непрекращающегося воздействия,
которое оказывает на язык духовное своеобразие нации. <...>
(О различии: 167).
<...> отразившись в человеке, мир становится языком, ко-
торый, встав между обоими, связывает мир с человеком и по-
зволяет человеку плодотворно воздействовать на мир. <...>
(О различии: 198).
82
Но мышление не просто зависит от языка вообще, – оно до
известной степени обусловлено также каждым отдельным язы-
ком. <...> (О сравн. изучении: 317).
Однако язык не является произвольным творением отдель-
ного человека, а принадлежит всегда целому народу; поздней-
шие поколения получают его от поколений предшествующих.
В результате того, что в нем смешиваются, очищаются, пре-
ображаются способы представлений всех возрастов, каждого
пола, сословия, характера и духовного различия данного пле-
мени, в результате того, что народы обмениваются словами и
языками, создавая в конечном счете человеческий род в целом,
язык становится великим средством преобразования субъ-
ективного в объективное, переходя от всегда ограниченного
индивидуального к всеобъемлющему бытию. <...> (О сравн.
изучении: 318).
Из взаимообусловленной зависимости мысли и слова яв-
ствует, что языки являются не только средством выражения уже
познанной истины, но и, более того, средством открытия ранее
неизвестной. Их различие состоит не только в отличиях звуков
и знаков, но и в различиях самих мировидений. В этом заключа-
ется основа и конечная цель всякого исследования языка. <...>
(О сравн. изучении: 319).
Задания и вопросы
83
7. НАТУРАЛИСТИЧЕСКОЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ
НАПРАВЛЕНИЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ
ЯЗЫКОЗНАНИИ
84
вущих языков. Так как языки все более и более исчезают и новые
при этом не возникают, то следует предположить, что первона-
чально было больше языков, чем ныне. В соответствии с этим и
количество праязыков было, по-видимому, несравненно боль-
шим, чем это можно полагать на основе еще живущих языков.
Жизнь языка (обычно именуемая историей языка) рас-
падается на два периода. 1. Развитие языка – доисторический
период. Вместе с человеком развивается язык, т. е. звуковое
выражение мысли. Даже простейшие языки есть результат по-
степенного процесса становления. Все высшие формы языка
возникли из более простых: агглютинирующие из изолирующих,
флективные из агглютинирующих. 2. Распад языка в отношении
звуков и форм, причем одновременно происходят значительные
изменения в функциях и строении предложения, – историче-
ский период. Переход от первого периода ко второму осущест-
вляется постепенно. Установление законов, по которым языки
изменяются в течение их жизни, представляет одну из основных
задач глоттики, так как без познания их невозможно понимание
форм языков, в особенности ныне живущих.
Посредством различного развития в разных областях своего
распространения один и тот же язык распадается на несколько
языков (диалектов, говоров) в течение второго периода, начало
которого, однако, также выходит за пределы исторических сви-
детельств. Этот процесс дифференциации может повторяться
многократно (Компендий: 108).
Языки, возникшие первыми из праязыка, мы называем
языками-основами; почти каждый из них дифференцируется в
языки, а языки могут далее распадаться на диалекты и диалек-
ты – на поддиалекты.
Все языки, происходящие из одного праязыка, образуют
языковой род, или языковое дерево, которое затем делится на
языковые семьи, или языковые ветви.
Индоевропейскими языками называют определенную груп-
пу языков Азии и Европы, которые обнаруживают настолько
тождественные и отличающиеся от всех прочих языков свой-
ства, что происхождение их от одного общего праязыка не вы-
85
зывает сомнений. <...> Древнейшие деления индоевропейского
вплоть до возникновения языков-основ и языковых семейств,
образующих родословное дерево, можно проиллюстрировать
следующей схемой. Длина линий обозначает на ней длитель-
ность периода, а отдаленность их друг от друга – степень род-
ственной близости (Компендий: 109).
германский
литовский
кий
славо -литовс
славянский
й
ски кельтский
ан
-герм й
аво ски италийский
л
индоевропейский с л ьт
-ке
праязык ар ло албанский
ио а
-гр ит
еко
-ит о- греческий
ал т ал
о-к и
ель ко- ки
й
тс гре ьтс
ки к е л иранский
й арий ский
индийский
86
менно в деятельности Штейнталя получила развитие традиция фило-
софии языка, восходящая к И. Гердеру и особенно В. фон Гумбольдту.
Основным предметом интереса Штейнталя был язык как проявление
психологии народа и «народного духа», что делало его фактически
основоположником этнопсихологии, хотя по сравнению с Гумбольдтом
он все более склонялся к изучению индивидуальной психологии.
87
т.е. о возникновении мыслей и волевых импульсов, а не о том,
какими они должны быть. <...> Языкознание упирается в об-
ласть психологии. Однако языковой материал, т.е. отдельные
языки, – это особые продукты человеческого ума, принадлежа-
щие уже не психологии, а истории, т.е. языкознанию, точно так
же, как отдельные определенные волевые импульсы и мысли
уже не являются предметом психологии. Но речь, говорение,
т.е., как уже было сказано выше, происходящее в настоящее
время или мыслимое как происходящее в настоящее время про-
явление языка, может быть предметом как языкознания, так
и собственно психологии, конечно, в различных взаимосвя-
зях. Поскольку в каждом речевом процессе дан язык вообще и
создается или применяется языковой материал, эти процессы
являются предметом языкознания. Но языковой материал со-
стоит из представлений, и даже простые звуки, артикуляции
обусловливаются духовным началом; как таковые они могут
быть подвергнуты чисто психологическому наблюдению, кото-
рое отвлекается от содержания продуктов духовной деятельно-
сти <...> (Грамматика: 110).
<...> мы предпочитаем называть язык системой, проистека-
ющей из единого принципа, индивидуальным духовным про-
дуктом. Но основа этого единства и индивидуальности языков
заложена в своеобразии народного духа. Уже в первой части
этой книги мы показали, что здесь мы целиком стоим на пози-
ции Гумбольдта (Грамматика: 111).
<...> современная психология есть индивидуальная психоло-
гия, т.е. ее предметом является психический индивидуум, как
он вообще проявляется в каждом одушевленном существе, в
человеке и до известной степени и в животном. Но существен-
ным определением человеческой души является то, что она
не является обособленным индивидуумом, но принадлежит к
определенному народу. Таким образом, индивидуальная пси-
хология требует существенного дополнения в виде психологии
народов. По своему рождению человек принадлежит к како-
му-либо народу; тем самым его духовное развитие обусловле-
но определенным образом. Следовательно, нельзя полностью
88
составить понятие об индивидууме, не принимая во внимание
той духовной среды, в которой он возник и живет (Граммати-
ка: 113–114).
<...> Ведь если и следует прослеживать возникновение и
развитие языка вообще из индивидуального духа – причем и
здесь уже наталкиваются на человека как на общественное су-
щество, – все же при рассмотрении действительного, созданного
и, следовательно, в то же время особого языка возникает вопрос:
кому он принадлежит? кто его создал? Не индивидуум сам по
себе; ведь индивидуум говорит в обществе. Его понимали, когда
он в процессе речи создавал язык; следовательно, то, что гово-
рил один и как он говорил, уже присутствовало до момента речи
и в уме слушающего. Итак, говорящий создал язык одновремен-
но из своей души и из души слушающего, и потому произнесен-
ное слово принадлежит не только ему, но и другому.
Таким образом, язык по своей сути есть продукт сообще-
ства, народа. Когда мы называем язык инстинктивным само-
сознанием, инстинктивным мировоззрением и логикой, это
означает, что язык является самосознанием, мировоззрением и
логикой духа народа (Грамматика: 115).
Задания и вопросы
89
8. АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВИЧ ПОТЕБНЯ
(1835–1891)
90
держанию, как в слове представление – к чувственному образу
или понятию. <...> (Мысль и язык: 22–23).
<...> наука невозможна без понятия, которое предполагает
представление; она сравнивает действительность с понятием и
старается уравнять одно с другим, но так как количество при-
знаков в каждом кругу восприятий неисчерпаемо, то и понятие
никогда не может стать замкнутым целым.
Наука раздробляет мир, чтобы сызнова сложить его в строй-
ную систему понятий; но эта цель удаляется по мере прибли-
жения к ней, система рушится от всякого не вошедшего в нее
факта, а число фактов не может быть исчерпано. Поэзия преду-
преждает это недостижимое аналитическое знание гармонии
мира; указывая на эту гармонию конкретными своими обра-
зами, не требующими бесконечного множества восприятий, и
заменяя единство понятия единством представления, она неко-
торым образом вознаграждает за несовершенство научной мыс-
ли и удовлетворяет врожденной человеку потребности видеть
везде цельное и совершенное. <...> (Мысль и язык: 38).
<...> в науке же нет образа, и чувство может иметь место
только как предмет исследования; единственный строительный
материал науки есть понятие, составленное из объективирован-
ных уже в слове признаков образа. <...> (Мысль и язык: 39).
Слово только потому есть орган мысли и непременное усло-
вие всего позднейшего развития понимания мира и себя, что
первоначально есть символ, идеал и имеет все свойства художе-
ственного произведения. Но слово с течением времени должно
потерять эти свойства, равно как и поэтическое произведение,
если ему дана столь продолжительная жизнь, как слову, конча-
ет тем, что перестает быть собою. То и другое изменяется <...>
по мере увеличения в говорящем и слушающем массы мыслей,
вызываемых образом, следовательно, так сказать, от своего соб-
ственного развития лишается своей конкретности и образности.
<...> (Мысль и язык: 40).
91
де познанного (А) посредством представления (а), как tertium
comparationis (Из записок: 133).
<...> Уже при самом возникновении слова между его зна-
чением и представлением, т.е. способом, каким обозначено это
значение, существует неравенство: в значении всегда заключено
больше, чем в представлении. Слово служит лишь точкой опоры
для мысли (Из записок: 134).
<...> При помощи слова человек вновь узнает то, что уже
было в его сознании. Он одновременно и творит новый мир из
хаоса впечатлений и увеличивает свои силы для расширения
пределов этого мира (Из записок: 134–135).
Задания и вопросы
1. Сравните понимание внутренней формы у В. фон Гумбольдта
и А.А. Потебни. Совпадает ли оно?
2. Найдите в приведенных фрагментах высказывания, которые
позволяют утверждать, что взгляды А.А. Потебни складыва-
лись под влиянием В. фон Гумбольдта и Г. Штейнталя.
3. Выделите черты, которые отличают язык поэзии от языка на-
уки, по мнению А.А. Потебни.
4. Какова роль слова в языке, по А.А. Потебне?
5. Какова роль сравнения в познании и жизни людей, по мнению
А.А. Потебни?
92
9. МЛАДОГРАММАТИЗМ
93
вместное действие этих факторов влияет на дальнейшее разви-
тие и преобразование языкового материала. С исключительным
рвением исследовали языки, но слишком мало – говорящего че-
ловека <...> (Предисловие: 147).
<...> во всех исследованиях внимание было постоянно на-
правлено в сторону праязыка. <...> Более поздние периоды раз-
вития языков рассматривались с известным пренебрежением,
как эпохи упадка, разрушения, старения, а их данные по воз-
можности не принимались во внимание. <...>
Мы должны намечать общую картину характера развития
языковых форм не на материале гипотетических праязыковых
образований и не на материале древнейших дошедших до нас
индийских, иранских, греческих и т.д. форм, предыстория ко-
торых всегда выясняется только с помощью гипотез и рекон-
струкций. Согласно принципу, по которому следует исходить из
известного и от него уже переходить к неизвестному, эту зада-
чу надо разрешать на материале таких фактов развития языков,
история которых может быть прослежена с помощью памят-
ников на большом отрезке времени и исходный пункт которых
нам непосредственно известен. <...> (Предисловие: 149).
Важнейшими методическими принципами «младограмма-
тического» направления являются два нижеследующих положе-
ния.
Во-первых: каждое звуковое изменение, поскольку оно про-
исходит механически, совершается по законам, не знающим ис-
ключений, т.е. направление, в котором происходит изменение
звука, всегда одно и то же у всех членов языкового сообщества,
кроме случаев диалектного дробления, и все без исключения
слова, в которых подверженный фонетическому изменению
звук находится в одинаковых условиях, участвуют в этом про-
цессе.
Во-вторых: так как ясно, что ассоциация форм, т.е. новооб-
разование языковых форм по аналогии, играет очень важную
роль в жизни новых языков, следует без колебаний признать
значение этого способа обогащения языка для древних и древ-
нейших периодов <...> и применить этот принцип объяснения
94
так, как он применяется для объяснения языковых явлений
позднейших периодов. <...> (Предисловие: 154).
95
чисто психической основе не существует <...>. Но стоит нам
вступить в область исторического развития, как рядом с пси-
хическими появляются еще и силы физические. Чтобы произ-
вести какой-либо продукт культуры, человеческий дух должен
постоянно взаимодействовать с человеческим телом и окружа-
ющей природой. Свойства продукта культуры и способ его воз-
никновения в одинаковой мере зависят как от физических, так
и психических условий; знание всех этих условий в равной мере
необходимо для полного понимания исторического процесса.
<...> (Принципы: 29–30).
Как только исследователь переступает за пределы простой
констатации единичных фактов, как только он делает попытку
уловить связь между явлениями и понять их, так сразу же на-
чинается область истории, хотя, быть может, он и не отдает себе
ясного отчета в этом. Научное оперирование материалом воз-
можно, конечно, не только тогда, когда перед нами различные
ступени развития одного языка, но и тогда, когда материал дан
в виде ряда сосуществующих фактов. Всего благоприятнее дело
обстоит, если нам при этом известны некоторые родственные
языки или диалекты. Тогда задачей науки является не только
констатация взаимных соответствий в родственных языках или
диалектах, но и по возможности реконструкция исходных форм
и значений на основе засвидетельствованных данных. Тем са-
мым сравнительное изучение языков явно превращается в исто-
рическое. <...> (Принципы: 43).
Подлинным объектом языкового исследования является сово-
купность проявлений речевой деятельности всех относящихся к
данной языковой общности индивидов в их взаимодействии. Все
звуковые комплексы, которые когда-либо произносил, слышал
или представлял себе какой-либо индивид, все ассоциирован-
ные с ними представления, символами которых они являются,
все многообразные отношения, в которые вступают между со-
бой элементы языка в душах отдельных лиц, – все это относится
к истории языка, и без учета всего этого невозможно, собствен-
но говоря, достичь полного понимания развития. <...>
96
К числу историко-языковых процессов относятся не толь-
ко говорение и слышание и не только всплывающие при этом
представления и смутно мелькающие в сознании языковые об-
разования. Самым значительным достижением современной
психологии является, быть может, открытие, что многие психиче-
ские процессы протекают не вполне осознанно и что все побывав-
шее в сознании остается как потенция в сфере бессознательного.
Эта истина имеет величайшее значение и для языкознания, и
Штейнталь весьма широко применял ее в языковедных целях.
Все проявления речевой деятельности вытекают из смутной
сферы бессознательного. Все языковые средства, используемые
говорящими, и можно сказать даже кое-что сверх того, чем он
пользуется в обычных условиях, хранятся в сфере бессозна-
тельного в виде сложнейшего психического образования, состо-
ящего из разнообразных сцеплений групп представлений. <...>
(Принципы: 46–47).
Прежде всего необходимо уяснить себе, что вообще следует
понимать под звуковыми законами. <...> Понятие звукового за-
кона не следует употреблять в том смысле, в каком мы говорим
о законах в физике или химии <...>. Звуковой закон не содер-
жит в себе указаний на то, что непременно должно наступить
всякий раз при данных общих условиях, он констатирует лишь
регулярность определенной группы исторических явлений.
<...>
<...> под последовательным действием звуковых законов
следует понимать лишь то, что в процессе звукового изменения
в данном диалекте все единичные случаи, характеризуемые оди-
наковыми звуковыми условиями, протекают вполне одинаково.
<...> (Принципы: 87–88).
Если при звуковом изменении, осуществляемом путем мно-
гократной подстановки незаметных различий, возникновение
нового сопровождается отмиранием старого, то при изменении
значения слова возникновение нового не исключает возмож-
ности сохранения старого. Здесь на первых порах новое, как
правило, присоединяется к старому, а если впоследствии, как
это часто бывает, старое и уступает место новому, то это уже со-
97
вершенно другой процесс, не вытекающий с неизбежностью из
первого.
Однако в другом отношении изменения значений слов очень
сходны с звуковыми изменениями; так же как и последние, они
осуществляются путем отклонений в индивидуальном употреб-
лении узуального и путем постепенного превращения такого ин-
дивидуального употребления в узуальное. <...> (Принципы: 93).
<...> в нашей психике происходит взаимопритяжение от-
дельных слов, вследствие чего слова образуют в ней множество
более или менее крупных групп. Это взаимное притяжение всег-
да основано на частичном совпадении звучания или значения от-
дельных слов, либо и звучания и значения одновременно. <...>
В группы объединяются не только отдельные слова, но так-
же и аналогичные пропорции между различными словами. Толч-
ком для образования таких групп пропорций, представляющих
собой в то же время своего рода пропорциональное уравнение,
является прежде всего только что упомянутое перекрещивание
вещественных и формальных групп. <...> (Принципы: 128–129).
Поскольку новообразование по аналогии представляет со-
бой решение пропорционального уравнения, то ясно, что для
составления такой пропорции необходимо наличие по крайней
мере трех подходящих для этого членов. Каждый из них дол-
жен в чем-то сопоставляться с другим; в данном случае это озна-
чает, что с одним из членов он должен быть схож в отношении
вещественного элемента, с другим – в отношении элемента фор-
мального. Так, например, в латинском можно составить уравне-
ние animus : animi = senatus : x, но не animus : animi = mensa : x.
Поэтому флексия того или иного слова может испытать на себе
аналогическое воздействие со стороны флексий других слов
лишь в том случае, если это слово обладает одной или несколь-
кими формами, образование которых совпадает с образованием
таких же форм у других слов. <...> (Принципы: 139).
<...> мы должны отличать психологическое подлежащее (или
соответственно сказуемое) от грамматического, поскольку <...>
они не всегда совпадают. <...> Психологическое подлежащее –
это та совокупность представлений, которая с самого начала
98
имеется в сознании говорящего (думающего) и к которой затем
присоединяется другая совокупность – психологическое сказу-
емое. <...>
В изолированном предложении психологическое сказуемое
является более важным элементом, вносящим нечто новое, и
поэтому на него всегда падает более сильное ударение. По-ви-
димому, мы вправе рассматривать это явление как закон, общий
для всех времен и народов. Вторым средством различения мог
бы стать порядок слов. <...> (Принципы: 147–149).
<...> звуковое изменение неизбежно является врагом и раз-
рушителем симметрии системы форм. Трудно себе представить,
сколь бессвязным, запутанным и непонятным в конечном счете
оказался бы язык, если бы он терпеливо сносил все разрушения,
производимые звуковыми изменениями, если бы ничто не проти-
водействовало этим разрушениям. Фактором, противодействую-
щим разрушительному действию звуковых изменений, является
образование по аналогии. С его помощью язык непрестанно до-
бивается более регулярных соотношений, более прочной спайки
и целесообразной группировки форм как в склонении и спряже-
нии, так и в словообразовании. В истории языка мы наблюдаем
постоянную борьбу двух противоположных тенденций. За каж-
дым разъединением следует воссоединение. Чем сильнее было
разрушительное воздействие звуковых изменений, тем активнее
деятельность новообразования. <...> (Принципы: 240).
<...> Среди всех членов предложения наиболее резко вы-
деляется психологическое сказуемое, поскольку оно является
важнейшим элементом, целью сообщения; благодаря этому на
него и падает самое сильное ударение. <...>
Наряду с психологическим сказуемым среди прочих членов
предложения особо выделяется психологическое подлежащее.
По своей значимости, а следовательно, и по силе ударения, ко-
торое на него падает, оно в наибольшей мере приближается к
психологическому сказуемому. Остальные члены выступают в
качестве связующих; они осуществляют связь между подлежа-
щим и сказуемым и уточняют характер этой связи. <...> (Прин-
ципы: 339–340).
99
Бертольд Дельбрюк (1842–1922)
Немецкий языковед. Получил образование
в университете Халле (филология), затем в Бер-
лине (санскрит). В 1866 г. защитил диссертацию
о синтаксисе в «Ригведе». Преподавал в Галле и
в Йене (сравнительное языкознание, санскрит),
в 1908–1913 гг. – ректор университета в Иене.
Заложил основы изучения сравнительного син-
таксиса индоевропейских языков. Многие его на-
блюдения и выводы не утратили своего значения
и по сей день. Издал «Ведийскую хрестоматию».
Задания и вопросы
1. За что критиковали младограмматики своих предшественников?
2. Как понимается ими звуковой закон?
3. Что должно являться объектом изучения в науке о языке, по
мнению младограмматиков?
4. Поясните, как действует принцип аналогии в языке. Приведи-
те примеры, опираясь на знание истории изучаемого языка.
5. Какими другими терминами могли бы вы заменить термины
«психологическое подлежащее», «психологическое сказуемое»?
100
10. МОСКОВСКАЯ И КАЗАНСКАЯ ШКОЛЫ
ЯЗЫКОЗНАНИЯ
Сравнительное языковедение
<...> Язык принадлежит людям, как членам того или дру-
гого общества; язык в числе других элементов сам образует и
поддерживает связи между членами общества, но связи в язы-
ке членов общества зависят в свою очередь и от связей членов
общества в других элементах. Язык с течением времени видо-
изменяется, язык имеет историю; но эту историю язык имеет
в обществе, т.е. как язык членов общественного союза, а обще-
ственный союз с течением времени изменяется сам, имеет свою
историю. Таким образом, исследование человеческого языка в
его истории входит по известным сторонам как составная часть
в науку о природе и жизни общественных союзов. <...>
Язык, как мы знаем, существует главным образом в процес-
се мышления и в нашей речи как в выражении мысли, а кроме
того, наша речь заключает в себе также и выражение чувство-
ваний. Язык представляет поэтому совокупность знаков глав-
101
ным образом для мысли и для выражения мысли в речи, а кроме
того, в языке существуют также и знаки для выражения чув-
ствований. <...> (Фортунатов: 241–242).
Наше мышление состоит из духовных явлений, называемых
представлениями, в их различных сочетаниях и из чувств соот-
ношения этих представлений. Представлением, как известным
духовным явлением, называют тот след ощущения, который
сохраняется некоторое время после того, как не действует уже
причина, вызвавшая ощущение, и который впоследствии может
воспроизводиться по действию закона психической ассоциации.
Все наши духовные явления (как первичные, называемые ощу-
щениями, так и различные сложные чувствования, а равно и са-
мые представления) способны воспроизводиться по действию
этого закона, а именно: духовные явления смежные, т. е. получа-
емые в опыте вместе или в непосредственной преемственности,
способны впоследствии воспроизводить одно другое, и точно
так же духовные явления, сходные между собою, способны вос-
производить впоследствии одно другое <...>.
Я вижу, например, снег и слышу звуковой комплекс снег,
который для меня, положим, еще не является словом. Впослед-
ствии, когда я увижу опять снег или когда у меня явится пред-
ставление снега, то вместе с тем способно будет воспроизвести и
ощущение звукового комплекса снег, полученное прежде вместе
со зрительным ощущением снега. Точно так же, когда я услышу
впоследствии такой звуковой комплекс или получу представ-
ление этого звукового комплекса, то способно будет явиться и
представление снега. Или, например, когда я вижу или пред-
ставляю себе снег, я могу получить при этом, по действию пси-
хической ассоциации, также и представление другого предмета
(т.е. воспроизведение ощущений другого предмета), сходного
со снегом, равно как и наоборот, ощущение или представление
другого предмета, сходного со снегом, способно вызвать за со-
бою представление снега.
Итак, духовные явления связываются между собою, ассо-
циируются по смежности или по сходству, т.е. два духовных яв-
ления, полученные в опыте или как смежные, или как сходные,
102
способны впоследствии воспроизводить одно другое. Что же
значит: «способны воспроизводить»? Это выражение имеет тот
смысл, что духовные явления, связанные между собой смеж-
ностью или сходством, воспроизводят в действительности одно
другое, как скоро в данный момент не препятствуют какие-ни-
будь другие условия. <...> (Фортунатов: 243).
Значения звуковой стороны слов для мышления состоят,
следовательно, в способности представлений звуковой стороны
слов сочетаться между собой в процессе мышления в качестве
заместителей, представителей других представлений в мысли, а
поскольку представления звуков слов являются заместителями
других представлений в мысли, постольку представляемые зву-
ки слов являются знаками для мысли, именно знаками как того,
что дается для мышления (т.е. знаками предметов мысли), так
и того, что вносится мышлением (т.е. знаками тех отношений,
которые открываются в мышлении между частями мысли или
между целыми мыслями).
Из того, что сказано мною о происхождении представлений
знаков для мысли, т.е. как заместителей других представлений в
мысли, вы видите, что для такого существования представлений
вовсе не требуется непосредственная по происхождению связь
между представляемыми знаками и тем, что ими обозначается.
Действительно, значения слов в любом языке по большей части
таковы, что между данными звуками слова и тем, что ими обо-
значается, не существует непосредственной связи; всякий звук
речи или всякий комплекс их сам по себе одинаково способен
иметь в языке всякие значения. Например, нет, понятно, ничего
общего между ощущениями сладкого и горького вкуса и звука-
ми слов сладкий, горький. <...> (Фортунатов: 247).
Предметы мысли, обозначаемые словами, частью даются в
наших ощущениях, частью образуются в мысли путем отвлече-
ния и комбинирования между собою принадлежностей, данных
в известных уже нам предметах мысли, и т.д. Понятно, что об
отвлеченных предметах мысли мы не можем думать иначе, как
при посредстве тех или других знаков, вследствие невозмож-
ности иметь непосредственные представления таких предметов
<...> (Фортунатов: 248).
103
Например, я не могу ни видеть, ни представить в уме (сле-
довательно, не имею ни зрительных ощущений, ни зрительных
представлений) белый цвет, не видя в то же время или не пред-
ставляя себе тех или других предметов, которые имеют белый
цвет, а между тем представление звукового комплекса белый
(или представления звуковых комплексов белая, белое) являет-
ся в моем мышлении представлением знака, отдельного от зна-
ков тех или других предметов, которые имеют белый цвет, иначе
сказать, предмет мысли, обозначаемый этим словом белый, есть
отдельное свойство белого цвета, существующее у каких бы то
ни было предметов, имеющих белый цвет.
Из данных мною примеров, я думаю, нетрудно уяснить
себе, что не только язык зависит от мышления, но что и мыш-
ление в свою очередь зависит от языка; при посредстве слов
мы думаем и о том, что без тех или других знаков не могло бы
быть представлено в нашем мышлении, и точно так же при
посредстве слов мы получаем возможность думать так, как
не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления по
отношению именно к обобщению и отвлечению предметов
мысли. Знаки языка для мысли становятся в процессе речи
знаками для выражения мысли или ее части, именно непосред-
ственно знаками для выражения той мысли или ее части, в со-
став которой входят представления произносимых слов. <...>
(Фортунатов: 249).
Язык как совокупность знаков для мышления и для вы-
ражения мысли и чувствований может быть не только языком
слов, т.е. языком, материалом для которого служат звуки речи,
но он может быть также и языком жестов и мимики, и такой
язык существует в человечестве рядом с языком слов. Предме-
том изучения в языковедении служит именно язык слов, кото-
рый по самой природе звуков речи способен достигать гораздо
большего совершенства сравнительно с языком жестов и ми-
мики, но, чтобы понять физические и духовные условия, дела-
ющие возможным появление языка, необходимо принимать во
внимание и другие выражения мыслей и чувствований в наших
движениях. <...> (Фортунатов: 253).
104
Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ
(1845–1929)
Русский и польский языковед. Родился под
Варшавой. Научную деятельность начинал под
руководством И.И. Срезневского. В 1875 г. учё-
ный стал профессором, а в 1897 г. членом-коррес-
пондентом Академии наук. Работал в Казанском
(1874–1883), Юрьевском (1883–1893), Краков-
ском (1893–1899), Петербургском (1900–1918)
университетах. В 1919–1929 гг. почётный про-
фессор Варшавского университета и заведую-
щий кафедрой сравнительного языкознания. В
течение многих лет изучал разные индоевропей-
ские языки, писал свои научные труды на русском, польском, немец-
ком, французском, чешском, итальянском, литовском и других языках.
Создал теорию фонем и фонетических чередований, которая изложена
в его «Опыте фонетических чередований» (1895). Первым начал при-
менять в лингвистике математические модели. Доказал, что на разви-
тие языков можно воздействовать, а не только пассивно фиксировать
все происходящие в них изменения. На основе его работ возникло но-
вое направление – экспериментальная фонетика. Подготовил третью
и четвёртую редакции словаря В.И. Даля, уточнив этимологии, ис-
правив разделение на гнёзда. Активно интересовался искусственными
языками, неоднократно выступал сторонником эсперанто. Работая в
Казани в 1874–1883 гг., основал Казанскую лингвистическую школу,
в рамках которой расцвёл талант выдающегося учёного В.А. Богоро-
дицкого, под его непосредственным влиянием проходило становление
замечательных русских лингвистов XX в. Л.В. Щербы и Е.Д. Полива-
нова.
105
Закон является здесь формулированием или обобщением
того, что при таких-то и таких-то условиях, после того-то и того-
то является то-то и то-то, или же что тому-то и тому-то в одной
области явлений, например в одном языке, соответствует то-то
и то-то в другой области. Так, например, один из общих законов
развития языка состоит в том, что звук или созвучие более труд-
ное заменяется с течением времени звуком или созвучием более
легким или что из представлений более конкретных развивают-
ся представления более абстрактные и проч. <...>
Общие причины, общие факторы, вызывающие развитие
языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедли-
во называть силами. Таковы, между прочим: 1) привычка, т.е.
бессознательная память; 2) стремление к удобству, выражаю-
щееся: а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более
легкие для сбережения действия мускулов и нервов, б) в стрем-
лении к упрощению форм (действием аналогии более сильных
на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному
для облегчения отвлеченного движения мысли; 3) бессознатель-
ное забвение и непонимание <...>; 4) бессознательное обобще-
ние, апперцепция, т. е. сила, действием которой народ подводит
все явления душевной жизни под известные общие категории.
<...> как небесное тело, выйдя из области влияния одной пла-
нетной системы, движется в пространстве особняком, пока, на-
конец, не подвергнется влиянию новой системы, так же точно и
известное слово или форма, связь которого или которой с дру-
гими тождественными или родственными забыта в чутье на-
рода (или, как при словах заимствованных, когда самое слово
или форма его не находились прежде ни в какой связи с данным
языком), стоит особняком в языке, пока, наконец, оно или она
не подвергнется влиянию новой семьи слов или же категории
форм действием народного словопроизводства, аналогии и т.п.;
5) бессознательная абстракция, бессознательное отвлечение,
бессознательное стремление к разделению, к дифференциров-
ке. Как предшествующая сила представляет в языке силу цен-
тростремительную, так эту силу (бессознательной абстракции)
можно сравнить со второй из двух сил, на которые разлагается
106
сила тяготения вообще, как их равнодействующая, т.е. с силой
центробежной. <...> (Бодуэн: 268–269).
Внешняя история языка тесно связана с судьбами его носи-
телей, т.е. с судьбами говорящих им индивидуумов, с судьбами
народа. В круг ее исследований входит распространение языка,
как географическое, так и этнографическое, общее влияние ино-
странных языков на данный язык и, наоборот, решение вопро-
сов, употребляется ли данный язык и как литературный, или же
он живет только в народе, каким сословиям принадлежат люди,
говорящие известным языком, в большом ли ходу язык (если он,
разумеется, литературный) за своими собственными пределами,
как по отношению к пространству (французский, немецкий, ан-
глийский и вообще так называемые универсальные языки), так
и по отношению ко времени (латинский, греческий, церковно-
славянский), и если он в употреблении у других народов, то для
каких именно целей, и т.д. – вот вопросы, принадлежащие внеш-
ней истории языка. Внутренняя же история языка занимается
развитием языка самого по себе, жизнью языка, разумеется, не
отвлекая его неестественным образом от его носителей, от лю-
дей, а, напротив того, понимая его всегда в связи с физическою
и психическою организацией говорящего им народа. Но она не
заботится о судьбах языка, а только обращает внимание на пере-
мены, происходящие внутри его же самого. Внутренняя история
языка исследует, как народ говорит в известное время или же в
течение многих веков и почему так говорит, внешняя – сколько
людей говорит и когда (границы языка). <...> Внешняя и вну-
тренняя история языка (объект науки, а не наука) влияют вза-
имно друг на друга. Влияние внешней на внутреннюю кажется
сильнее, чем наоборот. От влияния иностранных языков, от ли-
тературной обработки языка, от рода занятий людей, говорящих
данным языком, от географических условий страны, ими обита-
емой, и т. п. <...> (Бодуэн: 279).
Я не стану разбирать всех ошибок и заблуждений, прямо
или косвенно вытекающих из этого предубеждения, что язык
есть организм, и прежде чем выскажу окончательное определе-
ние языка, обращу предварительно внимание, с одной стороны,
107
на различие речи человеческой вообще как собрания всех язы-
ков, которые только где-нибудь и когда-нибудь существовали,
от отдельных языков, наречий и говоров и, наконец, от индиви-
дуального языка отдельного человека, с другой же стороны – на
различие языка как определенного комплекса известных состав-
ных частей и категорий, существующего только in potentia и в
собрании всех индивидуальных оттенков, от языка как беспре-
рывно повторяющегося процесса, основывающегося на общи-
тельном характере человека и его потребности воплощать свои
мысли в ощущаемые продукты собственного организма и сооб-
щать их существам, ему подобным, т. е. другим людям (язык –
речь – слово человеческое). Взвесив все сказанное мною, равно
как и все недосказанное и даже вовсе не высказанное, я делаю
следующее определение языка:
Язык есть слышимый результат правильного действия му-
скулов и нервов.
Или же:
Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных
звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного
народа [как комплекса (собрания) чувствующих и бессознатель-
но обобщающих единиц] и подходящих под ту же категорию,
под то же видовое понятие на основании общего им всем языка
(Бодуэн: 282–283).
Задания и вопросы
108
11. ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР (1857–1913)
109
Итак, изучение речевой деятельности распадается на две ча-
сти; одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть
нечто социальное по существу и независимое от индивида; это
наука чисто психическая; другая, второстепенная, имеет пред-
метом индивидуальную сторону речевой деятельности, то есть
речь, включая фонацию; она психофизична.
Несомненно, оба эти предмета тесно связаны между собой и
предполагают друг друга: язык необходим, чтобы речь была по-
нятна и тем самым была эффективна; речь в свою очередь необ-
ходима для того, чтобы сложился язык; исторически факт речи
всегда предшествует языку. <...> Таким образом, устанавлива-
ется взаимозависимость между языком и речью: язык одновре-
менно и орудие и продукт речи. Но все это не мешает языку и
речи быть двумя совершенно различными вещами (Курс: 57).
<...> обе стороны языкового знака психичны и связываются
в нашем мозгу ассоциативной связью. <...>
Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и
акустический образ. Этот последний является не материальным
звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком
звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством
наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную
природу, и если нам случается называть его «материальным»,
то только по этой причине, а также для того, чтобы противопо-
ставить его второму члену ассоциативной пары – понятию, в
общем более абстрактному. <...>
Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психи-
ческая сущность, которую можно изобразить следующим об-
разом:
Понятие
Акустический
образ
110
<...> Мы называем знаком соединение понятия и акусти-
ческого образа <...>. Мы предлагаем сохранить слово знак для
обозначения целого и заменить термины понятие и акустиче-
ский образ соответственно терминами означаемое и означающее
<...>.
Связь, соединяющая означающее с означаемым, произ-
вольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, <...> то ту
же мысль мы можем выразить проще: языковой знак произволен.
<...>
Слово произвольный <...> не должно пониматься в том
смысле, что означающее может свободно выбираться говорящим
<...>; мы хотим лишь сказать, что означающее немотивировано,
то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с
которым у него нет в действительности никакой естественной
связи. <...>
Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым
на слух, развертывается только во времени и характеризуется
заимствованными у времени признаками: а) оно обладает про-
тяженностью и б) эта протяженность имеет одно измерение –
это линия (Курс: 99–103).
<...> мы предпочитаем говорить о синхронической лингви-
стике и о диахронической лингвистике. Синхронично все, что от-
носится к статическому аспекту нашей науки, диахронично все,
что касается эволюции. Существительные синхрония и диахро-
ния будут соответственно обозначать состояние языка и фазу
эволюции (Курс: 114).
Синхроническая лингвистика должна заниматься логически-
ми и психологическими отношениями, связывающими сосуще-
ствующие элементы и образующими систему, изучая их так, как
они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием.
Диахроническая лингвистика, напротив, должна изучать
отношения, связывающие элементы, следующие друг за дру-
гом во времени и не воспринимаемые одним и тем же кол-
лективным сознанием, то есть элементы, последовательно
сменяющие друг друга и не образующие в своей совокупности
системы (Курс: 132).
111
Итак, в каждом данном состоянии языка все покоится на
отношениях. <...> C одной стороны, слова в речи, соединяясь
друг с другом, вступают между собою в отношения, основанные
на линейном характере языка, который исключает возможность
произнесения двух элементов одновременно. Эти элементы вы-
страиваются один за другим в потоке речи. Такие сочетания,
имеющие протяженность, можно назвать синтагмами. Таким
образом, синтагма всегда состоит минимум из двух следующих
друг за другом единиц (например, re-lire ‘пере-читать’, contre
tous ‘против всех’, la vie humaine ‘человеческая жизнь’, s’il fait
beau, nous sortirons ‘если будет хорошая погода, мы пойдем гу-
лять’ и т.п.). Член синтагмы получает значимость лишь в меру
своего противопоставления либо тому, что ему предшествует,
либо тому, что за ним следует, или же тому и другому вместе.
С другой стороны, вне процесса речи слова, имеющие между
собой что-либо общее, ассоциируются в памяти так, что из них
образуются группы, внутри которых обнаруживаются весьма
разнообразные отношения. Так, слово enseignement ‘обучение’
невольно вызывает в сознании множество других слов (напри-
мер, enseigner ‘обучать’, renseigner ‘снова учить’ и др., или arme-
ment ‘вооружение’, changement ‘перемена’ и др., или éducation
‘образование’, apprentissage ‘учение’ и др.), которые той или
иной чертой сходны между собой (Курс: 155).
Только часть знаков является абсолютно произвольной; у
других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие от-
нести их к произвольным в различной степени: знак может
быть относительно мотивированным.
<...> Не существует языков, где нет ничего мотивиро-
ванного; но немыслимо себе представить и такой язык, где
мотивировано было бы все. Между этими двумя крайними точ-
ками – наименьшей организованностью и наименьшей произ-
вольностью – можно найти все промежуточные случаи. Во всех
языках имеются двоякого рода элементы – целиком произволь-
ные и относительно мотивированные, – но в весьма разных про-
порциях, и эту особенность языков можно использовать при их
классификации (Курс: 165).
112
Диахроническая лингвистика изучает отношения не меж-
ду сосуществующими элементами данного состояния языка, а
между последовательными, сменяющими друг друга во времени
элементами (Курс: 173).
В то время как синхроническая лингвистика знает только
одну точку зрения, точку зрения говорящих, а следовательно,
один метод, диахроническая лингвистика предполагает одно-
временное наличие двух точек зрения или перспектив: про-
спективную – взгляд, направленный по течению времени, и
ретроспективную – взгляд, направленный вспять, против тече-
ния времени (Курс: 248).
113
<...> в принципе невозможно, чтобы какая-нибудь языковая
сущность (знак) была односоставной, поскольку язык предпола-
гает сочетание двух объектов, между которыми нет связи, соче-
тание понятия с символом, лишенным всякой внутренней связи
с этим понятием. <...> (Заметки: 94).
Ни предшествующие состояния, ни родственные языки, не
говоря уже о духе народа (l’esprit de la race), не имеют никакой
необходимой связи со способами выражения в данном языке.
Их судьба зависит от самого ничтожного изменения в гласном
звуке или в ударении, которое может случайно произойти через
некоторое время в этом языке. <...> (Заметки: 99).
<...> Осмелимся утверждать, что самым фундаментальным
законом языка является положение о том, что один член ни-
когда сам по себе ничего не значит (это прямое следствие того,
что языковые символы не связаны с тем, что они должны обо-
значать); следовательно, <а не в состоянии что-либо обозначать
без помощи b (<...>)>, а b ничего не может обозначать без помо-
щи а. Таким образом, оба члена имеют ценность только в силу
своих отличий друг от друга; иначе говоря, ни один член, даже
ни одна его часть (я имею в виду «корень» и т.д.) не могут иметь
ценности без подобного переплетения вечно отрицательных
различий. <...> (Заметки: 101).
<...> Для нас безразлично, представляет ли собой язык со-
циальное явление или нет; мы задаем другой вопрос: можно ли
в какой-либо иной области найти нечто сопоставимое с языком
и симметричное ему по условиям своего существования и изме-
нения?
– I В любой данный момент: 1) язык представляет собой си-
стему, внутренне упорядоченную во всех своих частях, 2) язык
зависит от обозначаемого объекта, но свободен и произволен по
отношению к нему. <...> (Заметки: 112).
Означивать (signifier) – это не только наделять знак поня-
тием, но также и подбирать знак понятию. Таким образом, ка-
кое-либо различие имеет грамматическую ценность, если только
оно означено = снабжено знаком. <...> (Заметки: 152).
Всегда состояние с исторической точки зрения и осознание
современного состояния противопоставлены друг другу. Это
114
два способа существования знака. Отсюда трудность, но и необ-
ходимость не смешивать их ни в чем и никогда. Они противо-
поставляются как два возможных состояния слова, и пока одно
из них не выбрано, слово есть ничто. Каждое слово находится
на пересечении диахронической и синхронической перспектив.
<...> (Заметки: 159).
Языковую деятельность можно свести к пяти-шести видам
ДВОЙСТВЕННОСТИ, или пар сущностей <...>.
Первая пара, или первая двойственность: <Две психические
стороны знака.>
Вторая пара, или вторая двойственность: Индивид | масса.
Язык, который сам по себе независим от существующей в дан-
ный момент массы людей, неразрывно связан с этой массой.
Другие формы: Язык социален, или он не существует. Язык,
прежде чем он навязывается индивиду, должен получить санк-
цию коллектива.
Знак, уже сам по себе двойственный в силу внутренней ас-
социации, которая его образует, и двойственный в силу своего
существования в двух системах, находится под двойным управ-
лением. <...> (Заметки: 170).
Третью пару сущностей образуют язык и речь (la langue et
la parole). Язык узаконен обществом и не зависит от индивида.
К Индивиду, то есть к Речи, относится: а) Все, что составляет
Фонацию, б) Все, что является сочетанием элементов. – Все, что
есть Воля.
Двойственность:
Речь Язык
Индивидуальная воля Социальная пассивность
115
то из двух сторон языкового знака и могла существовать неза-
висимо, то это была бы понятийная сторона, понятие как основа
знака.
Мы получаем язык из языковой деятельности, отделив его
от речи, и имеем такую часть, которая остается в душе говоря-
щих, чего нельзя сказать о речи. <...> (Заметки: 191).
Определение: если из Языковой деятельности (Langage)
вычесть все, что является Речью (Parole), то оставшуюся часть
можно назвать собственно Языком (Langue), который состоит
исключительно из психических элементов;
язык есть психическая связь (noeud) между понятием и зна-
ком, чего нельзя сказать о речи.
Но такой язык будет рассматриваться вне его социальной
реальности, будет ирреальным, ибо для существования язы-
ка необходима масса говорящих, которая пользуется Языком.
Язык пребывает в коллективной душе, и этот второй факт дол-
жен быть частью самого определения языка. Но это по-прежне-
му не Речь. Теперь перед нами потенциально возможный язык,
но вне исторической реальности.
Поскольку языковой знак произволен по своей природе,
поначалу кажется, что ничто не препятствует тому, чтобы [рас-
сматривать его как] свободную систему, зависящую только от
логических принципов и являющуюся предметом чистой науки,
изучающей абстрактные отношения.
<...> Язык не свободен, поскольку в нем действует принцип
непрерывности или безграничной солидарности с прошлыми
эпохами.
Непрерывность включает в себя факт изменения, которое
представляет собой смещение ценностей. <...> (Заметки: 192).
Задания и вопросы
1. Как разделяются язык и речь в Курсе общей лингвистики Ф. де
Соссюра?
2. В каких отношениях находятся: а) синонимы; б) подлежащее–
сказуемое–дополнение; в) слова с одинаковыми суффиксами;
116
г) префикс–корень–суффикс–окончание? Приведите приме-
ры синтагматических и парадигматических отношений на ма-
териале русского или изучаемых языков.
3. Приведите примеры мотивированных и немотивированных
слов.
4. Как Соссюр понимает социальное и индивидуальное в языке?
5. Как вы понимаете утверждение Соссюра: «Язык зависит от
обозначаемого объекта, но свободен и произволен по отноше-
нию к нему».
6. Как, по мнению Соссюра, соотносятся понятия речь, язык, язы-
ковая (речевая) деятельность?
7. Сравните значимость глагольных времен в русском и изучае-
мых языках.
8. О каких дихотомиях идет речь в предлагаемых фрагментах?
Какие соссюровские дихотомии не представлены в этом мате-
риале?
12. НЕОЛИНГВИСТИКА
118
и развиваются по свойственным им законам, а затем стареют и
умирают». Понятие фонетического закона, таким образом, от-
нюдь не изобретение младограмматиков, которые в отношении
теоретическом были бесплодны. Это положение вызывает рез-
кие возражения со стороны неолингвистов, которые считают,
что оно совершенно не соответствует действительности, что оно
неоправданно с философской точки зрения и что оно вредно
для лингвистических исследований. <...> (Бонфанте: 336).
3. Слепая необходимость. Фонетические законы, догмати-
чески прокламируют младограмматики, действуют со слепой
необходимостью. Неолингвист отрицает это. Поскольку фоне-
тическое изменение, как и всякое другое языковое изменение,
есть духовное явление, оно свободно и не связано никакой фи-
зической или физиологической необходимостью. Творцом язы-
ка является человек – в каждый данный момент, в соответствии
с его волей и силой его воображения. Язык отнюдь не навязан
человеку как внешний и законченный продукт таинственного
происхождения.
4. Язык – коллективное явление. Младограмматики рассма-
тривают язык и лингвистическое изменение как коллективное
явление, управляемое коллективными законами; <...>. Неолинг-
висты считают, что только данный наш собеседник является
конкретным и реальным – в конкретном и индивидуальном акте
его речи. Английский язык, итальянский язык – это абстракции;
не существует никаких «типичных» потребителей английской
или итальянской речи, точно так же как не существует «средне-
го человека».
5. Индивидуальное происхождение языкового изменения.
Неолингвисты считают поэтому, что всякое языковое измене-
ние – индивидуального происхождения; в своем начале – это
свободное творчество человека, которое имитируется и асси-
милируется (но не копируется!) другим человеком, затем еще
третьим, пока оно не распространится по более или менее значи-
тельной области. <...> Одна из основных ошибок младограмма-
тиков заключается в том, что они забывают об индивидуальном
происхождении лингвистических явлений. Для младограммати-
119
ков язык есть не что иное, как результат звуковых изменений,
совокупность фонетических законов. <...> (Бонфанте: 336–337).
8. Что такое язык? Для младограмматиков такие слова,
как французский, итальянский, английский, обозначают вещи,
которые обладают реальным существованием, реальным един-
ством. В действительности, однако, любой лингвистический ат-
лас и даже простое наблюдение показывают, что нет никакого
единства, но только огромное количество диалектов, изоглосс,
переходов и разного рода волнообразных движений – безгра-
ничное и бурное море борющихся друг с другом сил и течений.
<...> (Бонфанте: 338–339).
11. Лингвистические границы. Для младограмматиков каж-
дый язык имеет четкие и определенные границы; <...>. И, дей-
ствительно, никакая другая концепция и невозможна для них:
поскольку язык представляет комплекс фонетических законов,
эти фонетические законы по необходимости должны покрывать
определенную область с определенными границами. Как ныне
известно из бесчисленного количества примеров, подобного
рода лингвистических границ не существует. <...>
12. Языковые союзы. Так же как нет реальных границ или
барьеров между языками одной группы (например, француз-
ским, провансальским, итальянским и т. д.), так нет их и между
языками одного семейства (например, французским и немец-
ким или между немецким и чешским) или даже между языка-
ми различных семейств (например, русским и финским). В этом
случае неолингвисты в их борьбе против младограмматической
концепции монолитности языка предвосхитили один из наибо-
лее важных принципов пражской школы – принцип языковых
союзов (фактически не существует никаких теоретических рас-
хождений между неолингвистами и пражской школой, только
различная степень подчеркивания разных моментов или разли-
чие методов исследования). <...>
13. Теория родословного дерева. Отсюда следует, что теория
родословного дерева (Stammbautheorie) Шлейхера рушится. И
действительно, она логически связана с концепцией фонети-
ческих законов <...>. В соответствии с концепцией Шлейхера
120
языки (например, индоевропейские языки) «вырастают» из об-
щей праосновы, т.е. из индоевропейского праязыка, наподобие
ветвей из ствола дерева. Как только они отрастают от общего
ствола, они полностью изолируются друг от друга и навсегда
теряют взаимный контакт. Каждый из них живет и умирает в
одиночку, в абсолютной пустоте, без всякой связи с земной ре-
альностью. <...> Как хорошо известно, новая теория, которая,
напротив того, кладет географическое местоположение языков
в основу их классификации, была выдвинута Иоганном Шмид-
том и позднее развита, видоизменена и улучшена Жильероном
и неолингвистами. <...> (Бонфанте: 340–341).
19. Этнические смешения – причина языковых изменений.
Младограмматики рассматривают каждый язык отдельно, пола-
гая, что он управляется или даже рабски подчиняется абсолют-
ной власти неумолимых и неизбежных законов. Неолингвисты,
подобно Леонардо, Гумбольдту и Асколи, думают, что языковые
изменения в большинстве случаев вызываются этническими
смешениями, под которыми они, конечно, понимают не расовые,
а культурные, т.е. духовные, смешения. В этом духовном смыс-
ле, и только в нем, допустимы такие термины, как «субстрат»,
«адстрат» и «суперстрат». <...> (Бонфанте: 343).
25. Язык и человек. Для младограмматиков язык есть явле-
ние, отдельное от человека. Он должен изучаться сам по себе,
без всякой связи с какой-либо человеческой деятельностью.
Язык – «лингвистическое» явление и должен изучаться «линг-
вистическими» средствами. Цель лингвистики – определить
себя и свои цели. <...> Для неолингвиста язык с полным правом
занимает место рядом с литературой, искусством и религией,
среди благороднейших созданий человеческого духа, и только
как духовное выражение он может быть понят. <...> (Бонфанте:
345–346).
28. Языковые изменения происходят в словах. Для младо-
грамматиков фонетические законы находятся над языком и вне
его; они управляют им и властвуют над ним, представляя таин-
ственную и неминуемую силу, которая толкает язык на предо-
пределенный для него путь. <...> Для неолингвиста, однако,
121
фонетические изменения (как и все языковые изменения) про-
исходят в словах, а не за их пределами; важно знать, что собой
представляют слова, кем они употребляются, когда и откуда они
произошли и т.д. Каждое слово должно тщательно изучаться
само по себе – в свойственной ему ситуации, отличающейся от
слова к слову. <...> (Бонфанте: 346–347).
39. Лингвистическая география. Младограмматики совер-
шенно игнорируют лингвистическую географию и ареальную
лингвистику; это лингвисты in abstracto, вне времени и про-
странства. Неолингвисты утверждают, что каждое слово имеет
не только свою историю, но (как и каждая форма, звук, пред-
ложение, поговорка) также и свою географию. Поэтому они
тщательно изучают географическое распределение лингвисти-
ческих явлений. <...> (Бонфанте: 351).
41. Язык как объект исследования. Для младограмматиков
язык и языковые явления – έργα> мертвые продукты, вещи,
объекты, которые можно наблюдать, классифицировать, взве-
шивать, измерять, изучать статистически, «объективно», как
они говорят. Неолингвисты считают, что язык – находящаяся в
вечном движении реальность, художественное творчество, часть
(и притом какая!) духовной жизни человека, ενέργεια и что он
может быть изучен и понят, как и все другие художественные
создания, только посредством воссоздания в нашей душе мо-
ментов его творчества. <...> (Бонфанте: 351–352).
46. Система фонем, структуральная лингвистика. Вся мла-
дограмматическая концепция языка, звуков и звуковых изме-
нений (фонетических законов) совершенно несовместима со
структуральной теорией. Это обусловливается двумя причи-
нами:
1. Младограмматики изучают каждое звуковое изменение
независимо от других. <...>
2. Для младограмматиков звуки и звуковые изменения – ме-
ханические бессознательные акты, в то время как вся фонема-
тичная теория строится – и неизбежно должна строиться – на
идее фонемы как сознательного акта, сознательно противопо-
ставленного другим. <...> (Бонфанте: 354–355).
122
Задания и вопросы
126
О так называемом актуальном членении предложения
(1947)
128
Таким образом, нет, собственно, никакого основания, за-
ставляющего предполагать единый индоевропейский праязык,
из которого якобы развились все индоевропейские языки. С
таким же основанием можно предполагать и обратную картину
развития, то есть предполагать, что предки индоевропейских
ветвей первоначально были непохожи друг на друга и только с
течением времени благодаря постоянному контакту, взаимным
влияниям и заимствованиям значительно сблизились друг с
другом, однако без того, чтобы вполне совпасть друг с другом.
История языков знает и дивергентное и конвергентное разви-
тие. Порою бывает даже трудно провести грань между этими
двумя видами развития. Романские языки, несомненно, все
восходят к одному латинскому (вульгарнолатинскому) язы-
ку. Но эпохе усвоения вульгарнолатинского языка иберами,
галлами, лигурами, этрусками, венетами, даками и т.д., несом-
ненно, предшествовал период приспособления языков всех
этих племен к латинскому языку, период, когда все эти языки
насыщались словарными заимствованиями из латинского и
видоизменяли свою грамматику и синтаксис в направлении,
сходном с латинским. И не подлежит сомнению, что и сам ла-
тинский язык именно в этот же период переживал сильнейшие
изменения, вызванные процессом встречного приспособления
к варварской речи. А в результате, когда варварские языки в
разных частях бывшей Римской Империи исчезли, уступив
место латинскому, этот латинский язык в каждой провинции
оказался несколько иным, так что полного языкового единства,
собственно, так и не получилось. После же вытеснения варвар-
ских языков латинским провинциальные разновидности это-
го языка стали развиваться в разных направлениях и в конце
концов породили современные романские языки, настолько от-
личающиеся друг от друга, что представители двух разных ро-
манских языков (а зачастую и двух говоров одного и того же
романского языка) уже не понимают друг друга. В то же время
в целом ряде частностей те же романские языки (особенно язы-
ки литературные) представляют и в дальнейшей своей истории
тенденцию к взаимному сближению. Таким образом, здесь кон-
129
вергенция и дивергенция с самого начала переплетаются друг с
другом. <...>
Таким образом, языковое семейство может быть продуктом
чисто дивергентного, или чисто конвергентного развития, или,
наконец, продуктом сочетания обоих типов развития в разных
пропорциях. Критериев, вполне объективно указывающих на
то, какому именно типу развития обязана своим происхождени-
ем данная группа языков, по-видимому, нет или почти нет. Для
семейств, состоящих из языков настолько близких, что почти
все словарные и грамматические элементы каждого из этих язы-
ков находятся (с закономерными звуковыми изменениями) во
всех или в большинстве других языков того же семейства, – для
таких семейств чисто дивергентное развитие, конечно, более ве-
роятно, чем чисто конвергентное. Быть может, некоторые ука-
зания можно почерпнуть и из внутреннего членения данного
языкового семейства. Существуют языковые семейства с се-
тевидным (или цепевидным) членением. Таковы, например,
славянские языки. Здесь почти каждый язык является как бы
связующим звеном между двумя другими, и связь между сосед-
ними языками осуществляется переходными говорами, причем
нити связи тянутся и поверх границ, между группами. <...>
Однако при сопоставлении славянских языков с прочи-
ми индоевропейскими это цепевидное членение прекращается.
Не подлежит сомнению, что из всех других индоевропейских
языков ближе всего к славянским стоят языки балтийские (ли-
товский, латышский и вымерший древнепрусский). Но нельзя
сказать, какой именно балтийский язык ближе всего к славян-
ским и какой именно славянский ближе всего к балтийским.
Вместо цепевидного членения здесь имеется иной тип членения,
который можно было бы назвать кирпичевидным. И, возмож-
но, что эти разные типы членения групп «родственных» языков
связаны с разными типами возникновения этих групп, то есть,
что цепевидное членение развивается при преобладании дивер-
генции, а кирпичевидное – при преобладании конвергенции.
Как бы то ни было, индоевропейское языковое семейство
не представляет особо тесной связи между отдельными сво-
130
ими ветвями. Каждая из ветвей индоевропейского семейства
обладает значительным числом словарных и грамматических
элементов, не имеющих точных соответствий в других индо-
европейских языках, – в этом отношении индоевропейское се-
мейство сильно отличается от таких языковых семейств, как
тюркское, семитское или семейство языков банту. А при таких
условиях предположение, что индоевропейское семейство полу-
чилось благодаря конвергентному развитию первоначально не-
родственных друг другу языков (предков позднейших «ветвей»
индоевропейского семейства), отнюдь не менее правдоподобно,
чем обратное предположение, будто все индоевропейские языки
развились из единого индоевропейского праязыка путем чисто
дивергентной эволюции. <...>
Соседние языки, даже не будучи родственны друг с дру-
гом, как бы «заражают друг друга» и в результате получают
ряд общих особенностей в звуковой и грамматической структу-
ре. Количество таких общих черт зависит от продолжительно-
сти географического соприкосновения данных языков. Все это
применимо и к языковым семействам. В большинстве случаев
языковое семейство представляет определенные особенности,
из которых одни объединяют его с одним соседним семей-
ством, а другие – с другим, тоже соседним. Таким образом, от-
дельные семейства образуют целые цепи. Так, угрофинские
языки и тесно с ними связанные языки самодийские представ-
ляют целый ряд структурных особенностей, общих с языками
«алтайскими» (т.е. тюркскими, монгольскими и маньчжуро-
тунгусскими). Алтайские языки в свою очередь некоторыми
структурными особенностями напоминают языки корейский и
японский, а этот последний, наряду с чертами, сближающими
его с алтайскими языками, обладает и другими чертами, сбли-
жающими его с языками малайско-полинезийскими. С другой
стороны, алтайские языки имеют общие черты и с так называ-
емыми «палеоазиатскими» языками («одульским» – юкагир-
ским, «нивхским» – гиляцким и камчатской группой, состоящей
из «ительменского» – камчадальского, «нымыланского» – ко-
рякского и «луораветланского» – чукотского), а эти языки (в
131
особенности их камчатская группа) по структуре явно напоми-
нают язык эскимосский и через него соединяются с некоторыми
другими североамериканскими языками. <...> (Трубецкой).
Функции Функциональные
литературного языка языки
Язык
1) коммуникативная 1) разговорный
сообщений
2) практически специальная 2) деловой
3) теоретически специальная 3) научный
4) эстетическая 4) поэтический
(Гавранек: 365).
Различие между функциональным языком и функциональ-
ным стилем заключается в следующем: функциональный стиль
определяется конкретной целью того или иного высказывания,
то есть «речи» (parole), в то время как функциональный язык
132
определяется общими задачами нормативного комплекса язы-
ковых средств и является функцией языка (langue) (Гавранек:
366).
Задания и вопросы
135
метод, с помощью которого можно понять данный текст, приме-
няя непротиворечивое и исчерпывающее описание. <...> (Про-
легомены: 276).
Поскольку лингвистическая теория начинает с текста как
единственно данного и пытается прийти к непротиворечивому
и исчерпывающему описанию этого текста путем анализа или
последовательного разделения, т.е. с помощью дедуктивного пе-
рехода от класса к сегменту и сегменту сегмента (стр. 273, 276),
постольку основные положения системы определений этой тео-
рии должны относиться к самому принципу анализа. <...> (Про-
легомены: 283).
Таким образом, анализ заключается в регистрации некото-
рых зависимостей между элементами, которые являются частя-
ми текста и которые существуют благодаря этим зависимостям
и только благодаря им. Тот факт, что мы можем считать эти эле-
менты частями текста, а всю процедуру – делением, или анали-
зом, основывается на том, что между этими элементами и целым
(текстом) обнаруживаются зависимости определенного вида, в
которые, как мы говорим, эти элементы вступают. Задача ана-
лиза и состоит в том, чтобы установить эти зависимости. <...>
(Пролегомены: 288).
Зависимость, отвечающую условиям анализа, мы назовем
функцией. Так, мы скажем, что существует функция между
классом и его сегментами (цепью и ее частями, или парадигмой
и ее членами) и между сегментами (частями или членами). Чле-
ны функции мы назовем функтивами, понимая под функтивом
объект, имеющий функцию к другим объектам. Говорят, что
функтив включается в функцию. Из данного определения сле-
дует, что функции могут быть функтивами, так как возможно
существование функции между функциями. Так, существует
функция между функцией, в которую взаимно включаются ча-
сти цепи, и функцией, в которую включаются цепь и ее части.
Функтив, не являющийся функцией, мы назовем сущностью
(entity).
В примере, приведенном нами выше, группы слогов, слоги и
части слогов будут сущностями. <...> (Пролегомены: 292–293).
136
Что язык является системой знаков, кажется a priori очевид-
ным и основным суждением, которое лингвистическая теория
должна принять на очень раннем этапе. Лингвистическая тео-
рия вместе с тем должна быть способной определить, какое зна-
чение нужно придать этому суждению и особенно слову «знак».
В настоящий момент нам придется удовлетвориться нечетким
понятием, установленным традицией. Согласно этому понятию,
«знак» (или, как мы скажем, забегая вперед [см. стр. 306], знако-
вое выражение) характеризуется прежде всего тем, что он явля-
ется знаком для чего-то. Эта особенность также должна вызвать
у нас интерес, так как она указывает, по-видимому, на то, что
«знак» определяется по функции. «Знак» функционирует, обо-
значает, указывает; «знак» в противоположность незнаку есть
носитель значения. <...> (Пролегомены: 302).
<...> все знаки строятся из незнаков, число которых ограни-
ченно и предпочтительно строго ограниченно. Такие незнаки,
входящие в знаковую систему как часть знаков, мы назовем фи-
гурами; это чисто операциональный термин, вводимый просто
для удобства. Таким образом, язык организован так, что с помо-
щью горстки фигур и благодаря их все новым и новым располо-
жениям может быть построен легион знаков. Если бы язык не
был таковым, он был бы орудием, негодным для своей задачи.
<...>
Это означает, что языки не могут описываться как чисто
знаковые системы. По цели, обычно приписываемой им, они
прежде всего знаковые системы; но по своей внутренней струк-
туре они прежде всего нечто иное, а именно – системы фигур,
которые могут быть использованы для построения знаков. <...>
(Пролегомены: 305).
137
ошибаюсь, и есть его понимание языка как чистой структуры
соотношений, как схемы, как чего-то такого, что противополож-
но той случайной (фонетической, семантической и т.д.) реали-
зации, в которой выступает эта схема.
<...> структурный подход к языку в собственном смысле
этого слова, т.е. изучение чистых отношений в языковой схеме
независимо от проявления или реализации ее, стал применять-
ся языковедами только в наше время.
<...> считаю и всегда буду считать именно такой структур-
ный подход к языку как схеме взаимных соотношений своей
главной задачей в области науки. Чтобы провести принципиаль-
ную грань между традиционным языковедением и чисто струк-
турным методом лингвистического исследования, для этого
метода предлагаю особенное название: глоссематика (от гре-
ческого слова γλώδδα – язык). <...> мои устремления будут на-
правлены на изучение языка – langue – в смысле чистой формы
или схемы независимо от практических реализаций. Де Соссюр
сам следующими словами определил главную идею своих лек-
ций: «Единственным и истинным объектом лингвистики явля-
ется язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». <...>
С другой стороны, я считаю нужным подчеркнуть, что не
следует отождествлять теорию глоссематики с теорией де Сос-
сюра. <...> (Метод: 422–423).
<...> пять основных черт, входящих, по моему определению,
в основную структуру каждого языка в традиционном смысле
слова, а именно:
1. Язык состоит из содержания и выражения.
2. Язык состоит из последовательного ряда (или текста) и
системы.
3. Содержание и выражение взаимно связаны в силу комму-
тации.
4. Имеются определенные соотношения в тексте и системе.
5. Соответствие между содержанием и выражением не яв-
ляется прямым соответствием между определенным элементом
одного плана и определенным элементом другого, но языковые
знаки могут разлагаться на более мелкие компоненты. Такими
138
компонентами знаков являются, например, так называемые
фонемы, которые я предпочел бы назвать таксемами выраже-
ния и которые сами по себе не имеют содержания, но могут
слагаться в единицы, имеющие содержание, например в слова
(Метод: 426).
Задания и вопросы
140
никакими рамками не ограничены; и это потому, что речь есть
чисто историческое наследие коллектива, продукт длительно-
го социального употребления. Она многообразна, как и всякая
творческая деятельность, быть может не столь осознанно, но все
же не в меньшей степени, чем религии, верования, обычаи, ис-
кусства различных народов (Язык: 29).
Язык есть чисто человеческий, не инстинктивный спо-
соб передачи мыслей, эмоций и желаний посредством системы
специально производимых символов. Эти символы – символы
прежде всего слуховые и производятся они так называемыми
«органами речи» (Язык: 31).
<...> сущность языка заключается в соотнесении условных,
специально артикулируемых звуков или их эквивалентов к раз-
личным элементам опыта. <...> Лишь тогда, когда все эти <...>
явления опыта автоматически ассоциируются с образом дома,
они начинают приобретать характер символа, слова, элемен-
та языка. <...> Ассоциация должна быть чисто символической;
иначе говоря, слово должно быть закреплено за образом, всег-
да и везде обозначать его, не должно иметь иного назначения,
кроме как служить фишкой, которой можно воспользоваться
всякий раз, как представится необходимым или желательным
указать на этот образ. Такая ассоциация, основанная на выборе
и в некотором смысле произвольная по своему характеру, тре-
бует значительного упражнения сознательного внимания. Но
с течением времени эта ассоциация делается в силу привычки
почти столь же автоматической, как и другие, и более быстрой,
чем большинство из них.
<...> Мир опыта должен быть до крайности упрощен и обоб-
щен для того, чтобы оказалось возможным построить инвентарь
символов для всех наших восприятий вещей и отношений; и этот
инвентарь должен быть налицо, чтобы мы могли выражать мыс-
ли. Элементы языка – символы, фиксирующие явления опыта, –
должны, следовательно, ассоциироваться с целыми классами
этих явлений, а не с единичными явлениями опыта (Язык: 34).
Неоднократно ставился вопрос, возможно ли мышление
вне речи, а также не являются ли речь и мышление лишь дву-
141
мя гранями одного и того же психического процесса. <...> Язык
мы вправе рассматривать как такое орудие, которое пригодно в
любых психических состояниях. Поток речи не только следует
за внутренним содержанием сознания, но он параллелен ему в
самых различных условиях, начиная с таких мыслительных со-
стояний, которые вызваны вполне конкретными образами, и
кончая такими состояниями, при которых в фокусе внимания
находятся исключительно абстрактные значения и отношения
между ними и которые обычно называются рассуждениями.
<...> границы языка и мышления в строгом смысле не совпада-
ют. В лучшем случае язык можно считать лишь внешней гранью
мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне сим-
волического выражения. Наш взгляд на природу языка можно
сформулировать еще следующим образом: язык по своей сути
есть функция до-рассудочная. Он смиренно следует за мыш-
лением, структура и форма которого скрыты и лишь при опре-
деленных обстоятельствах могут быть истолкованы; вопреки
распространенному, но наивному взгляду, язык не есть ярлык,
заключительно налагаемый на уже готовую мысль.
На вопрос, можно ли думать без слов, от большинства лю-
дей мы, вероятно, получим ответ: «Да, но это нелегкое дело; и
все-таки это возможно». Итак, язык только внешний покров?
Но не лучше ли сказать, что язык не покров, а скорее заранее
приготовленный путь или шаблон? И в самом деле, в высшей
степени правдоподобно, что язык есть орудие, первоначально
предназначенное для использования на уровне более низком,
чем уровень концептуальной структуры, и что мысль возни-
кает как утонченная интерпретация его содержания. Иными
словами, продукт развивается вместе с орудием, и говорить о
мышлении, что оно в своем генезисе и своем повседневном су-
ществовании немыслимо вне речи, столь же правомерно, как
утверждать невозможность математического рассуждения без
рычага соответствующей математической символики (Язык:
35–36).
Еще несколько слов о связи языка и мышления. Выдвину-
тая нами точка зрения ни в коей мере не исключает возмож-
142
ности развития речи в существенной зависимости от развития
мышления. Мы считаем возможным утверждать, что язык воз-
ник до-рассудочно; как именно и на каком именно уровне
умственной деятельности, – мы не знаем, но мы не должны во-
ображать, что высокоразвитая система речевых символов вы-
работалась сама собою ещё до появления точных значений, до
того, как сложилось мышление при помощи значений. Мы ско-
рее должны предположить, что появление мыслительных про-
цессов как особого рода психической деятельности относится
почти к самому началу развития речи, а также, что значение, раз
возникнув, неизбежно воздействовало на жизнь своего языково-
го символа, способствуя дальнейшему росту языка. Этот слож-
ный процесс взаимодействия языка и мышления мы со всей
наглядностью наблюдаем и теперь. Орудие делает возможным
продукт, продукт способствует усовершенствованию орудия.
Зарождению нового значения с неизбежностью сопутствует бо-
лее или менее суженное или расширенное использование преж-
него языкового материала; значение не получает своего особого
и независимого существования, пока оно не нашло своего спе-
циального языкового воплощения. В большинстве случаев но-
вый символ вырабатывается из уже существующего языкового
материала по образу и подобию наличных в языке прецедентов.
<...> Лишь тогда, когда в нашем распоряжении оказывается со-
ответствующий символ, мы начинаем владеть ключом к непо-
средственному пониманию того или иного значения. Были бы
мы готовы умереть за «свободу», бороться за «идеалы», если бы
сами эти слова не звучали уже в нашем сознании? Но, как мы
знаем, слова не только ключи; они могут стать и оковами (Язык:
37–38).
Нет более показательной общей характеристики языка, чем
его универсальность. <...> мы не знаем ни одного народа, кото-
рый бы не обладал вполне развитым языком (Язык: 41).
<...> язык представляет безмерно древнее достояние челове-
ческого рода <...>. Сомневаюсь, можно ли относить какое-либо
другое культурное достояние человечества, будь то искусство
добывания огня или обтесывания камня, к более древней эпохе,
143
чем язык. Я склонен полагать, что возникновение языка пред-
шествовало даже самому начальному развитию материальной
культуры и что само развитие культуры не могло, строго говоря,
иметь места, пока не оформился язык, инструмент выражения
значения (Язык: 42).
Подлинными значащими элементами языка обычно явля-
ются комбинации звуков, выступающие в качестве слов, знача-
щих частей слов и словосочетаний. Каждый из этих элементов
характеризуется тем, что он служит внешним знаком опреде-
лённой идеи, будь то единичное значение или единичный образ,
или же ряд таких значений или образов, связанных в одно целое
(Язык: 43).
Слово есть только форма, есть нечто определенным обра-
зом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из кон-
цептуального материала всей мысли в целом в зависимости
от «духа» данного языка. Поэтому-то отдельные корневые и
грамматические элементы, носители изолированных значений,
сравнимы при переходе от одного языка к другому, а целостные
слова – нет. <...> Формулируя вкратце, мы можем сказать, что
корневые и грамматические элементы языка, абстрагируемые
от реальности речи, соответствуют концептуальному миру нау-
ки, абстрагированному от реальности опыта, а слово, наличная
единица живой речи, соответствует единицам действительно
воспринимаемого опыта, миру истории и искусства. Предложе-
ние является логическим двойником законченной мысли лишь
постольку, поскольку оно воспринимается как состоящее из
корневых и грамматических элементов, скрытых в тайниках его
слов. Оно также – психологический двойник опыта, искусства,
поскольку оно воспринимается (как обычно и бывает в действи-
тельности) как искусная игра слова со словом (Язык: 49).
У языка есть свое окружение. Народ, на нем говорящий
принадлежит к какой-то расе <...>, т.е. к такой группе челове-
чества, которая своими физическими свойствами отличается от
прочих групп. Язык не существует и вне культуры, т.е. вне со-
циально унаследованной совокупности практических навыков
и идей, характеризующих наш образ жизни. У антропологов по-
144
велось изучать человека с трех сторон – расы, языка и культуры
(Язык: 185).
Не могу я признать и настоящей причинной зависимости
между культурой и языком. Культуру можно определить как то,
что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как ду-
мают (Язык: 193).
Само собой разумеется, что содержание языка неразрывно
связано с культурой. <...> В том смысле, что язык в своей лек-
сике более или менее точно отражает культуру, которую он об-
служивает, совершенно справедливо и то, что история языка и
история культуры развиваются параллельно. <...> Лингвист ни-
когда не должен впадать в ошибку отождествления языка с его
словарем (Язык: 194).
Языки для нас нечто большее, чем системы передачи мыс-
лей. Они – невидимые покровы, облекающие наш дух и придаю-
щие предопределенную форму всяческому его символическому
выражению. <...> Возможности индивидуального выражения
безграничны; язык, в частности, есть наиболее текучее из всех
средств выражения (Язык: 195).
145
нимался до конца жизни. Блумфилд считается одним из основателей
синхронного и сравнительно-исторического изучения языков этой се-
мьи как целого. В 1933 г. выходит его главная книга «Язык» (первона-
чальный вариант этой работы был опубликован ещё в 1914), ставшая
(наряду с трудами Соссюра, Сепира, Трубецкого и Ельмслева) одной
из самых известных лингвистических работ первой половины XX в.
и сыгравшая роль теоретического манифеста американского дескрип-
тивизма – течения, безраздельно господствовавшего в лингвистике
США вплоть до конца 1950-х годов. Один из основателей Американ-
ского лингвистического общества (1924).
Язык (1933)
Предположим, что Джек и Джилл идут вдоль изгороди.
Джилл голодна. Она видит яблоко на дереве. Она издает звук,
в образовании которого участвуют гортань, язык и губы. Джек
перепрыгивает через изгородь, влезает на дерево, срывает ябло-
ко, приносит его Джилл и кладет его ей в руку. Джилл ест ябло-
ко. Такую последовательность событий можно изучать с разных
сторон, но мы, изучающие язык, будем, естественно, различать
здесь самый акт речи и другие явления, которые мы назовем
практическими событиями. С указанной точки зрения все про-
исшедшее распадается во времени на три части:
A. Практические события, предшествовавшие акту речи.
B. Речь.
C. Практические события, последовавшие за актом речи.
Обратимся сначала к практическим событиям А и С. Со-
бытия А касаются главным образом говорящего – Джилл. Она
была голодна, то есть некоторые из ее мускулов сокращались
и выделялись определенные соки, особенно в ее желудке. Воз-
можно, она также испытывала и жажду: ее язык и горло были
сухими. Световые волны, отраженные от красного яблока, по-
пали ей в глаза. Рядом с собой она увидела Джека, и теперь в
действие вступают ее прежние отношения с Джеком. Предпо-
ложим, что они представляли собой какие-то обычные отноше-
ния – такие, как отношения между братом и сестрой или мужем
146
и женой. Все эти события, которые предшествуют речи Джилл и
касаются ее, мы называем стимулом говорящего.
Рассмотрим теперь С – практические события, которые
произошли после того, как Джилл заговорила. Они касаются
главным образом слушающего, Джека, и заключаются в том, что
он срывает яблоко и дает его Джилл. Практические события, ко-
торые следуют за речью и касаются слушающего, мы называем
реакцией слушающего. События, следующие за речью, касаются
также весьма существенным образом и Джилл: она берет яблоко
и съедает его.
С самого начала очевидно, что вся наша история зависит
от каких-то более отдаленных обстоятельств, связанных с А и
С. Не всякие Джек и Джилл вели бы себя подобным образом.
Если бы Джилл была застенчива или была бы плохого мнения
о Джеке, она могла бы испытывать голод, видеть яблоко и тем
не менее ничего не сказать. Если бы Джек плохо к ней относил-
ся, он мог бы не принести ей яблока, даже если бы она его об
этом попросила. Речевой акт (и, как мы увидим дальше, его во-
площение в слове), а также весь ход практических событий до и
после речи зависят от всей истории жизни говорящего и слуша-
ющего. В данном случае мы исходим из того, что все эти предо-
пределяющие факторы были таковы, что привели именно к той
истории, которую мы изложили. Сделав такое предположение,
мы хотим теперь выяснить, какую же роль играло во всей этой
истории речевое высказывание В. <...>
Вместо того чтобы перелезть через изгородь и взобраться на
дерево, она делает несколько слабых движений горлом и ртом
и производит легкий шум. И сразу же за нее начинает действо-
вать Джек. Он совершает то, что было бы не под силу Джилл,
и в конце концов она получает яблоко. Язык позволяет одно-
му человеку осуществить реакцию, когда другой человек имеет
стимул. <...>
Очевидно, связь между движением голосовых связок Джилл
и восприятием Джека очень мало подвержена каким бы то ни
было изменениям, поскольку она сопряжена только с прохож-
дением звуковых волн через воздух. Если мы представим эту
147
связь в виде пунктирной линии, мы можем изобразить два типа
человеческой реакции на стимул в виде двух следующих схем:
неречевая реакция: S R, реакция, опосредованная ре-
чью: S r . ...... s R.
Различие между двумя этими типами совершенно очевидно.
Неречевая реакция возникает только у того лица, которое ис-
пытывает стимул; человек, который получает стимул, является
единственным, кто может ответить на него реакцией. Ответная
реакция в свою очередь ограничена только теми действиями,
которые может совершить лицо, получившее стимул. В отличие
от этого реакция, опосредованная речью, может иметь место и
у того лица, которое практического стимула не испытало. Лицо,
которое получает стимул, может побудить другое лицо к той
или иной реакции, а это другое лицо может сделать то, что для
самого говорящего было бы невозможным. Стрелки на наших
схемах показывают последовательность событий в теле челове-
ка, последовательность, которая, как мы полагаем, вызывается
какой-то особенностью нашей нервной системы. Следовательно,
неречевая реакция может иметь место только в теле того чело-
века, который получил стимул. С другой стороны, при реакции,
опосредованной речью, имеется связующее звено – звуковые
волны, – оно изображается пунктирной линией. Реакция, опо-
средованная речью, может иметь место в теле любого человека,
слышащего речь; следовательно, в этом случае возможности ре-
акции возрастают бесконечно, поскольку разные слушающие
могут быть способны на самые разнообразные действия. Через
пропасть, существующую между телами говорящего и слуша-
ющего и разделяющую две нервные системы, перебрасывается
мост в виде звуковых волн. <...>
Конкретные звуки речи, которые произносят люди под вли-
янием конкретных стимулов, у разных групп людей не одина-
ковы. Люди говорят на многих языках. Группа людей, которая
использует одну и ту же систему речевых сигналов, представ-
ляет собой языковой коллектив. Очевидно, язык потому и вы-
полняет свое назначение, что разные люди используют его
одинаково. Каждый член той или иной социальной группы дол-
148
жен при соответствующих обстоятельствах произносить опре-
деленные звуки речи и, слыша, как эти звуки произносит кто-то
другой, надлежащим образом на них реагировать. Он должен
понятно говорить и должен понимать, что говорят другие. Это
положение сохраняет силу даже для наименее цивилизованных
народов; везде, где есть человек, он говорит.
Каждый ребенок, рожденный в определенном коллективе,
приобретает соответствующие навыки речи и реакции на речь
в первые же годы своей жизни. Это, без сомнения, величайший
интеллектуальный подвиг, который когда-либо приходится со-
вершать человеку. <...>
В принципе исследователя языка интересует только сама
речь (В); изучение ситуаций говорящего и реакций слушающего
эквивалентно всей сумме человеческих знаний. <...>
Изучение звуков речи в отрыве от значения – это абстрак-
ция; в действительности звуки речи используются в качестве
сигналов. Мы определили значение языковой формы как си-
туацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию,
которую она вызывает у слушающего. Ситуация, в которой
находится говорящий, и реакция слушающего тесно связаны
благодаря тому, что каждый из нас может в равной степени вы-
ступать и как говорящий, и как слушающий. <...> (Блумфилд).
149
ны работы по языкам индейцев юто-ацтекской семьи и семьи майя,
а также ряд статей более общего характера. Большое влияние на
Уорфа оказали лекции Э. Сепира, которые он слушал в 1930-е годы
в Йельском университете. Сепир, в свою очередь, оказывал разноо-
бразную поддержку научным исследованиям Уорфа; в частности, по
его приглашению Уорф в 1937–1938 гг. читал лекции по антрополо-
гии в Йеле.
150
го достигается взаимопонимание, т.е. с областью, являющейся
компетенцией презренного и с точки зрения естественной логи-
ки абсолютно бесполезного грамматиста. <...>
Когда лингвисты смогли научно и критически исследо-
вать большое число языков, совершенно различных по своему
строю, их опыт обогатился, основа для сравнения расширилась,
они столкнулись с нарушением тех закономерностей, которые
до того считались универсальными, и познакомились с совер-
шенно новыми типами явлений. Было установлено, что основа
языковой системы любого языка (иными словами, грамматика)
не есть просто инструмент для воспроизведения мыслей. На-
против, грамматика сама формирует мысль, является програм-
мой и руководством мыслительной деятельности индивидуума,
средством анализа его впечатлений и их синтеза. <...> Мы рас-
членяем природу в направлении, подсказанном нашим родным
языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и
типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самооче-
видны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопи-
ческий поток впечатлений, который должен быть организован
нашим сознанием, а это значит в основном – языковой систе-
мой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, орга-
низуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в
основном потому, что мы – участники соглашения, предписыва-
ющего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу
для определенного речевого коллектива и закреплено в системе
моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, никак и ни-
кем не сформулировано и лишь подразумевается <...>.
Это обстоятельство имеет исключительно важное значение
для современной науки, поскольку из него следует, что никто не
волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы свя-
заны с определенными способами интерпретации даже тогда, ког-
да считаем себя наиболее свободными. <...> Мы сталкиваемся,
таким образом, с новым принципом относительности, который
гласит, что сходные физические явления позволяют создать сход-
ную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере
при соотносительности языковых систем. <...> (Уорф: 169–182).
151
Чарлз Карпентер Фриз (1887–1967)
Американский языковед, академик Мичиганской академии
наук. Окончил Бакнеллский университет (1909). Преподавал там
же (1911–1920, с 1917 профессор) и в Мичиганском университете
(1920–1958). Президент Национального совета преподавателей ан-
глийского языка (1927–1928), президент Лингвистического обще-
ства США (1939), директор Лингвистического института (1936–1940,
1945–1947), основатель и директор Института английского языка при
Мичиганском университете (1941–1956). Основные труды в области
структурной лингвистики; исследовал английский язык в диахронии
и синхронии. Подготовил серию учебников английского языка для
иностранцев, разрабатывал лингвистические основы обучения ино-
странным языкам. Главный редактор (1928–1958) Словаря раннего
новоанглийского языка.
152
появление в речи. Правда, структуры сигнализируют об извест-
ных значениях, и эти значения должны быть описаны. Но значе-
ния не могут служить успешной идентификации и различению
структур. Каждая структура не только сигнализирует обычно о
нескольких различных значениях, но, что важнее в современном
английском языке, пожалуй, нет структурного значения, кото-
рое не сигнализировалось бы рядом различных структур.
Эти возражения против определенного применения значе-
ния, как уже было сказано, ни в коей мере не обозначают полно-
го отказа от всякого использования значения в лингвистическом
анализе. <...>
Какую же именно часть лингвистического анализа можно
проводить, абсолютно не прибегая ни к какому типу или виду
значения? Некоторые значения кажутся чрезвычайно суще-
ственными для самого первого этапа работы – выбора материа-
ла исследования и описания. Должна быть установлена какая-то
«система значений», в пределах которой и будет проводиться
исследование. <...>
Мы исходим, например, из того, что все языки обладают
каким-то типом значащих единиц – морфемами; что все язы-
ки имеют пучки контрастирующих звуков, которые разделяют,
выделяют или идентифицируют эти морфемы; что лексические
единицы обычно обладают какими-то противопоставляемыми
формальными признаками, которые дают возможность класси-
фицировать их по структурно-функциональным единствам; что
для всех языков характерно формальное расположение како-
го-то типа таких структурно-функциональных единств по кон-
трастным моделям, которые являются сигналами определенных
признаков значения; что число лингвистически значащих моде-
лей расположения структур ограниченно, значительно меньше,
чем общее количество морфем.
Итак, лингвистический анализ следует начинать, распола-
гая знанием большого количества «значений». Следовательно,
никто и не говорит о том, что в лингвистическом анализе можно
обойтись без значения; вопрос ставится иначе: можно ли прово-
дить надежный и полезный анализ, не обладая некоторым зна-
153
нием или не прибегая к проверке (например, через посредство
информанта) значения языковых форм, которые подвергаются
анализу. <...>
Лексическое значение и структурное значение составляют
лингвистическое значение наших высказываний. Лингвистиче-
ское значение таким образом состоит из лексических значений в
пределах структурных значений, т.е. из признаков «стимула ре-
акции», которые сопровождают противопоставительное струк-
турное расположение лексических единиц.
Но лингвистическое значение представляет собой лишь
часть общего значения наших высказываний. Помимо регулярно
повторяющихся реакций на лексические единицы и структур-
ные расположения, во всем языковом коллективе существуют
еще повторяющиеся реакции на конкретные высказывания или
последовательности высказываний как целое. <...> Настойчивое
заявление капризного ребенка, что он хочет есть, когда ему пора
ложиться спать, часто означает для его матери, что он просто не
хочет идти спать. Подобные «значения» я называю «социаль-
но-культурными». Лингвистическое значение без социально-
культурного значения составляет то, что называется «чистым
вербализмом». Таким образом, высказывания языка, практиче-
ски функционирующие в обществе, обладают как лингвистиче-
ским, так и социально-культурным значением. <...>
Что же касается лингвистических значений, то изучение
их следует строить, исходя из принципа, что все их сигналы –
формальные признаки, которые можно описать в физических
терминах формы, расположения и дистрибуции. С моей точки
зрения, задача лингвиста заключается в том, чтобы обнаружить,
испытать и описать внутри системы, в которой они функцио-
нируют, формальные признаки высказываний, используемых в
качестве сигналов значений, а именно: 1) противопоставитель-
ные признаки, составляющие повторяющиеся тождества форм
лексических единиц – пучки противопоставительных звуковых
признаков, при помощи которых идентифицируются морфе-
мы; 2) противопоставительные приметы, посредством которых
могут идентифицироваться группы морфем, имеющие струк-
154
турное функционирование; 3) противопоставительные модели,
которые составляют повторяющиеся тождества структурных
расположений, в пределах которых эти структурно-функциони-
рующие классы морфем действуют. При описании результатов
такого анализа необходимо привлекать лишь те физические тер-
мины формы, расположения и дистрибуции, которые поддают-
ся проверке. Если описание отклоняется от таких формальных
категорий, проблема не сможет быть решена. <...>
Социально-культурное значение, связанное с конкретным
высказыванием как целым или с последовательностью выска-
зываний, по-видимому, не входит в схему проверки лексических
или структурных форм. Хотя для различных аспектов лингви-
стического анализа проверка определенных типов значения бы-
вает существенной, однако ненаучно использовать значение в
качестве общего принципа анализа, когда понимание нами зна-
чения удерживает от того, чтобы отыскивать точные формаль-
ные сигналы, которые передают это значение (Фриз: 98–116).
155
действовали развитию когнитивных наук. Помимо лингвистических
работ, Хомский широко известен своими радикально-левыми поли-
тическими взглядами, а также критикой внешней политики прави-
тельств США.
7
Марковский процесс – специальный вид случайных процессов (при-
меч. сост. – Н.Л.).
156
трансформациях в случае иного разложения на непосредствен-
но составляющие. <...>
Вообще, по нашему мнению, понятие «понимание пред-
ложения» можно частично анализировать с помощью грамма-
тических понятий. Чтобы понять предложение, необходимо
(хотя, разумеется, недостаточно) воссоздать его представление
на каждом из уровней, включая трансформационный уровень,
где предложения ядра, лежащие в основе данного предложения,
могут восприниматься в некотором смысле в качестве «эле-
ментарных элементов содержания», из которых предложение
построено. Другими словами, один из результатов формаль-
ного изучения грамматической структуры состоит в том, что
выявляется синтаксический каркас, способный подкрепить се-
мантический анализ. При описании значения можно с успехом
обращаться к этому глубинному синтаксическому каркасу <...>
(Хомский: 412–527).
157
Анализ значения и составление словарей (1958)
159
Задания и вопросы
161
Лингвистический анализ и перевод
8
Соответствующих (примеч. сост. – Н.Л.).
163
плексом различных уровней анализа, постепенно умножая их
количество. Первая попытка сформулировать этот подход была
сделана в 1935 году, и пример его дальнейшей разработки дает
моя работа «Аспекты значения». Там я рассматриваю фоноло-
гический, фоноэстетический, грамматический и другие аспекты
с точки зрения лингвистического анализа, и я полагаю связать
эти аспекты значения с аспектами перевода, рассматривая их
именно в свете межъязыковых мостов. <...>
Давайте прежде всего признаем, что все лингвисты опира-
ются на общечеловеческий опыт, который является частично их
собственным опытом. На основании этого общечеловеческого
опыта мы можем делать обобщения и, я полагаю, создавать об-
щечеловеческие ситуации отвлеченного характера, что помогло
бы нам создавать мосты между исходным языком и языком пе-
ревода. В такой отвлеченной ситуации, объединяющей два язы-
ка, можно найти множество общих элементов, за исключением
самих текстов.
Если мы намерены предположить, что в такой ситуации есть
общие, универсальные вербальные элементы, их нельзя предста-
вить в терминах универсальной грамматики. Такой грамматики
не существует. Но между любыми двумя языками, особенно
если они родственны или подверглись взаимной ассимиляции,
может существовать грамматический мостик, в целом как-то
связанный с общей ситуацией. В таких случаях можно утверж-
дать, что в данной ситуации вербальность можно описать как
именную или глагольную (даже если категории имени и глаго-
ла в исходном языке и языке перевода не вполне соответствуют
друг другу). <...>
Существование перевода является серьезным вызовом
лингвистической теории и философии. Знаем ли мы, как мы пе-
реводим? Знаем ли мы хотя бы, что мы переводим? Если бы мы
могли ответить на эти вопросы в строго научных терминах, мы
значительно продвинулись бы вперед на пути создания новой
всеобъемлющей общей теории языка и базы для философских
обобщений (Фёрс).
164
Задания и вопросы
166
тельной связи) и трансляции (перехода слов из одной части речи в
другую), понятие грамматической правильности (впоследствии сы-
гравшее фундаментальную роль в концепции Хомского) и т.д. Все эти
понятия оказались необычайно плодотворны в истории дальнейших
синтаксических исследований, хотя приоритет Теньера, почти забыто-
го в 1950–1960 гг., не всегда был должным образом оценен и отмечен.
167
сложное вещество – поваренная соль, или хлористый натрий
(NaCl), – обладающее совершенно иными свойствами, нежели
составляющие его натрий и хлор.
7. Синтаксическая связь необходима для выражения мыс-
ли. Без нее мы не могли бы передать никакого связного со-
держания. Наша речь была бы простой последовательностью
изолированных образов и идей, ничем не связанных друг с дру-
гом. <...>
9. Построить предложение – значит вдохнуть жизнь в
аморфную массу слов, установив между ними совокупность
синтаксических связей.
10. И обратно, понять предложение – значит уяснить себе
совокупность связей, которые объединяют входящие в него
слова.
11. Понятие синтаксической связи является, таким образом,
основой всего структурного синтаксиса. Важность этого поня-
тия следует решительно подчеркивать (Основы: 22–23).
168
4. Одно и то же слово может одновременно зависеть от
одного слова и подчинять себе другое. Так, в предложении Mon
ami parle ‘Мой друг говорит’ слово ami ‘друг’ одновременно под-
чинено слову parle ‘говорит’ и подчиняет себе слово mon ‘мой’.
5. Таким образом, совокупность слов, входящих в состав
предложения, образует настоящую иерархию. Так, в предло-
жении Mon ami parle слово mon зависит от слова ami, которое в
свою очередь зависит от parle. И обратно: parle подчиняет слово
ami, которое в свою очередь подчиняет себе mon (Основы: 24).
169
ложении Alfred fourre toujours son nez partout ‘Альфред всегда
всюду сует свой нос’ имеется два сирконстанта: один – времени
(toujours ‘всегда’) и один – места (partout ‘всюду’).
8. Сирконстанты – это всегда наречия (времени, места, спо-
соба и пр.) или их эквиваленты. И напротив, именно наречия,
как правило, всегда берут на себя в предложении функцию сир-
константов.
9. Мы видели, что глагол является центром глагольного узла
и, следовательно, глагольного предложения. Он, таким образом,
выступает в качестве элемента, управляющего всем глагольным
предложением.
10. Некоторые грамматисты, сторонники логического под-
хода, утверждают, что в центре любого простого предложе-
ния находится глагол. Другие, оспаривая данное утверждение,
указывают на существование субстантивных, адъективных и
наречных предложений (phrases substantivales, adjectivales, ad-
verbiales). Возникает противоречие, на первый взгляд, непри-
миримое.
11. Дело в том, что сам вопрос поставлен неудачно и в слиш-
ком категоричных терминах. В простом предложении централь-
ным узлом не обязательно должен быть глагол. Но уж если в
предложении имеется глагол, он всегда центр этого предложе-
ния <...> (Основы: 117–118).
170
тов, которыми он способен управлять, и составляет сущность
того, что мы будем называть валентностью глагола.
Способ представления говорящим глагола с точки зрения
его валентности по отношению к возможным актантам явля-
ется тем, что в грамматике именуется залогом. Следовательно,
залоговые свойства глагола зависят главным образом от числа
актантов, которые он может иметь.
Необходимо отметить, что вовсе необязательно, чтобы все
валентности какого-либо глагола были заняты соответствую-
щими актантами, чтобы они были всегда, если можно так вы-
разиться, насыщены. Некоторые валентности могут оказаться
незанятыми, или свободными. Например, двухвалентный гла-
гол chanter ‘петь’ может быть употреблен без второго актанта.
Можно сказать Alfred chante ‘Альфред поет’, ср. Alfred chante une
chanson ‘Альфред поет песню’. Подобным же образом трехва-
лентный глагол donner ‘давать, подавать’ может употребляться
без второго или третьего актанта: Alfred donne aux pauvres ‘Аль-
фред подает нищим’, Alfred donne la main ‘Альфред подает руку’.
<...> (Основы: 250).
Задания и вопросы
172
извольно по отношению к означаемому, с которым у него нет
в действительности никакой естественной связи». Эта особен-
ность должна объяснять тот факт, в котором она сама проявля-
ется: обозначения для любого понятия изменяются во времени
и в пространстве и, следовательно, не имеют с понятием ника-
кой необходимой связи. <...>
Из приведенной выше цитаты видно, что Соссюр рассма-
тривает языковой знак как состоящий из означающего и озна-
чаемого. Существенно, что под означаемым он имеет в виду
понятие. Соссюр прямо пишет, что «языковой знак связывает не
вещь и имя, но понятие и акустический образ». Несколько ниже
Соссюр утверждает, что знак произволен по своей природе, по-
тому что у него нет никакой естественной связи с означающим.
В этом рассуждении содержится ошибка: неосознанное и
незаконное обращение к третьему члену, который не участву-
ет в исходных определениях. Этот третий член не что иное, как
сама вещь, действительность. Утверждая, что понятие сестра не
имеет необходимой связи с означающим s-ö-r, Соссюр не может
не иметь в виду действительность, соответствующую этому по-
нятию. Говоря о различии между b-ö-f и o-k-s, он невольно об-
ращается к тому факту, что эти оба термина относятся к одной
и той же действительности. И, таким образом, вещь, нарочно
исключенная сначала из определения знака, проникает в него с
заднего хода и порождает в нем противоречия. <...> (Бенвенист.
О природе: 459–460).
Настоящая проблема гораздо глубже. Она состоит в том,
что, наблюдая внешние проявления какого-либо феномена, мы
должны вскрыть его внутреннюю структуру и описать соотно-
шение между этой структурой и множеством внешних проявле-
ний данного феномена.
Все это относится и к языковому знаку. Один из компо-
нентов знака, акустический образ, – это означающее; второй
компонент, понятие, – означаемое. Связь между означающим
и означаемым отнюдь не произвольна; напротив, она необхо-
дима. Понятие («означаемое») бык неизбежно ассоциируется, в
языковом сознании француза, с последовательностью звуков –
173
«означающим» böf. Как же может быть иначе? Ведь и понятие
и соответствующая последовательность звуков вместе запечат-
лены в мозгу; в сознании они также возникают только вместе.
Между ними существует столь тесный симбиоз, что понятие
бык является как бы душой акустического образа böf. Разум не
терпит пустых форм и неоформленных понятий. <...>
Верно и обратное: разум принимает только такие звуковые
формы, которые служат носителями представлений, идентифи-
цируемых с помощью этих форм. В противном случае звуковые
формы отбрасываются как чужие или неизвестные. Означаю-
щее и означаемое, акустический образ и мысленное представле-
ние – это две стороны одного и того же. Означающее является
звуковым воплощением понятия, а понятие – мысленным соот-
ветствием означающего. Отсюда вытекает структурное единство
языкового знака. Здесь уместно еще раз напомнить слова самого
Соссюра: «Язык можно также сравнить с листом бумаги: мысль –
это лицевая, а звук – оборотная сторона листа; мы не можем раз-
резать лицевую сторону, не разрезав в то же время и оборотной
стороны. Точно так же в языке невозможно отделить ни звук от
мысли, ни мысль от звука. Этого можно достигнуть лишь посред-
ством абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психо-
логии, либо к чистой фонологии». То, что Соссюр говорит здесь
о языке, полностью относится к языковому знаку, в котором,
безусловно, запечатлены существенные свойства языка.
Итак, мы видим, что зону «произвольного» можно огра-
ничить. То, что именно этот, а не другой знак применяется для
обозначения того, а не другого элемента действительности, –
это в самом деле произвольно. В этом, и только в этом, смысле
можно говорить о случайности. Однако признание этого поло-
жения еще не позволяет решить нашу проблему. <...> (Бенве-
нист. О природе: 461–462).
Произвольность существует лишь по отношению к явле-
нию, или к объекту действительности, но ей нет места в самом
строении знака. <...>
Другая не менее важная проблема, с которой непосред-
ственно связано определение знака, – это проблема значимости
174
(valeur). Обращаясь к значимости, Соссюр искал здесь под-
тверждение своего взгляда: «Выбор данного звукового сегмента
для данного понятия совершенно произволен. Если бы это было
иначе, понятие значимости утратило бы некую черту из сво-
ей характеристики, так как в значимости появился бы привне-
сенный извне элемент. Однако в действительности языковые
значимости полностью относительны, и поэтому связь между
понятием и звучанием абсолютно произвольна». <...> (Бенве-
нист. О природе: 463).
Мы рассуждаем так: значимость есть элемент знака; если
знак, взятый сам по себе, не является произвольным (а, как нам
кажется, это было доказано), то «относительный» характер зна-
чимости не может зависеть от «произвольного» характера зна-
ка. Поскольку от соотнесенности знака с действительностью
необходимо абстрагироваться, то тем больше оснований рас-
сматривать значимость как атрибут формы, а не субстанции.
Следовательно, когда мы говорим, что значимости «относитель-
ны», это означает, что они относительны по отношению друг к
другу. Именно этим и доказывается их необходимость. Здесь
речь идет уже не об отдельном, изолированном знаке, а о языке
как системе знаков, и именно Соссюр, быть может, глубже всех
других исследователей осознал и описал сущность системности
языка. Система предполагает взаимосвязанность и взаимообус-
ловленность частей в рамках единой структуры, стоящей над
отдельными элементами и объясняющей их. В системе все не-
обходимо настолько, что любые изменения целого ведут к из-
менению частей, и обратно. Относительность значимостей есть
лучшее доказательство того, что они тесно зависят друг от друга
в пределах синхронной системы, всегда находящейся под угро-
зой изменений и всегда самовосстанавливающейся. Все значи-
мости противопоставлены друг другу и определяются только
через отличия друг от друга. Участвуя в противопоставлениях,
значимости взаимно необходимы друг для друга. Противопо-
ставление лежит в основе необходимости, а необходимость при-
водит к оформлению противопоставлений. Если язык – это не
просто хаотический конгломерат разрозненных понятий и слу-
175
чайных звуков, то это потому, что необходимость внутренне
присуща его структуре, как, впрочем, любой структуре.
Итак, оказывается, что в той мере, в какой случайность нахо-
дит себе место в языке, она затрагивает только наименование –
звуковой символ действительности, точнее – его отношение к
действительности. Что же касается связи между означающим и
означаемым в составе знака, этого основного элемента языковой
системы, то данную связь следует признать необходимой: оба
компонента знака в равной мере необходимы друг для друга. Та-
кое понимание абсолютного характера языкового знака влечет
за собой признание диалектической необходимости значимо-
стей, постоянно находящихся в противопоставлении, и приво-
дит к структуральному принципу в исследовании языка. <...>
(Бенвенист. О природе: 464).
176
тие уровня мы будем изучать применительно к языку как орга-
нической системе языковых знаков (Бенвенист. Уровни: 434).
Цель всей процедуры анализа заключается в том, чтобы выде-
лить элементы на основе связывающих их отношений. Эта проце-
дура состоит из двух взаимообусловленных операций, от которых
зависят и все остальные: 1) сегментация и 2) субституция. <...>
Постепенно, переходя от одного знака к другому, мы мо-
жем выявить всю совокупность элементов и для каждого из
них – совокупность возможных субституций. Таков вкратце
метод дистрибутивного анализа. Этот метод состоит в том, что-
бы определить каждый элемент через множество окружений,
в которых он встречается, и посредством двух отношений: от-
ношения к другим элементам, одновременно представленным в
том же отрезке высказывания (синтагматическое отношение), и
отношения элемента к другим, взаимоподставимым элементам
(парадигматическое отношение). <...> (Бенвенист. Уровни: 435).
Таким образом, мы приходим к выделению двух классов
минимальных элементов: элементы, одновременно поддающие-
ся операции сегментации и операции субституции, – фонемы и
элементы, поддающиеся только операции субституции, – разли-
чительные признаки фонем. Вследствие того, что различитель-
ные признаки фонем не имеют статуса сегментов, они не могут
образовывать синтагматических классов, но ввиду того, что они
поддаются субституции, они образуют парадигматические клас-
сы. Следовательно, анализ вскрывает и различает два уровня:
фонематический уровень, на котором возможны обе операции
(сегментация и субституция), и субфонематический уровень, то
есть уровень различительных признаков, на котором возмож-
на только операция субституции, но не операция сегментации.
Здесь предел лингвистического анализа. Все данные ниже это-
го предела, получаемые при помощи современной специальной
техники, относятся к физиологии или акустике и являются вне-
лингвистическими.
Таким путем мы приходим к двум нижним уровням ана-
лиза – к уровню минимальных сегментных единиц – фонем,
то есть уровню фонематическому, и к уровню различительных
177
признаков, которые мы предлагаем назвать меризмами (греч.
µέρισµα, -ατος – «отграничение»), то есть к меризматическому
уровню. <...> (Бенвенист. Уровни: 436).
В самом деле, осмысленность – это основное условие, кото-
рому должна удовлетворять любая единица любого уровня, что-
бы приобрести лингвистический статус. Подчеркиваем, единица
любого уровня. Фонема получает свой статус только как разли-
читель языковых знаков, а различительный признак в свою оче-
редь – как различитель фонем. Иначе язык не мог бы выполнять
свою функцию. <...> (Бенвенист. Уровни: 437).
Если фонема определима, то только как составная часть
единицы более высокого уровня – морфемы. Различительная
функция фонемы основана на том, что фонема включается в ту
или иную определенную единицу, которая только в силу этого
относится к высшему уровню.
Подчеркнем, языковая единица является таковой, только
если ее можно идентифицировать в составе единицы более вы-
сокого уровня. Приемы дистрибутивного анализа не выявляют
этого типа отношений между различными уровнями. <...> (Бен-
венист. Уровни: 437).
Между элементами одного уровня имеют место дистрибу-
тивные отношения, между элементами разных уровней – инте-
гративные. <...> (Бенвенист. Уровни: 441).
Форма и значение должны определяться друг через друга,
и повсюду в языке их членение совместно. Их отношение, как
нам представляется, заключено в самой структуре уровней и
в структуре соответствующих функций, которые мы назвали
«конститутивной» и «интегративной».
Когда мы сводим языковую единицу к ее составляющим,
то тем самым мы сводим ее к ее формальным элементам. Как
было сказано выше, разложение одной языковой единицы не
приводит автоматически к установлению других единиц. Даже
в единице самого высшего уровня, в предложении, разложение
на составляющие приводит к выявлению только формальной
структуры, как это происходит всякий раз, когда некоторое це-
лое разлагается на части. <...>
178
Итак, производя разложение языковых единиц, мы выделя-
ем из них лишь формальные конститутивные элементы.
Что же нужно для того, чтобы признать эти формальные
конституенты единицами определенного уровня? Необходимо
провести обратную операцию и проверить, будут ли конститу-
енты выполнять функцию интегрантов на более высоком уров-
не. Суть дела заключается именно в этом: разложение языковых
единиц дает нам их формальное строение; интеграция же дает
значимые единицы. <...> (Бенвенист. Уровни: 443).
<...> предложение не может быть интегрантом для еди-
ниц других типов. Это объясняется прежде всего той особен-
ностью, какая присуща только предложению и отличает его от
всех других единиц, т.е. предикативностью. Все другие свой-
ства предложения являются вторичными по отношению к этой
особенности. <...> «Синтаксис» предложения является только
грамматическим кодом, который обеспечивает правильное раз-
мещение его членов. <...> единственным признаком предложе-
ния является его предикативный характер. Предложение мы
отнесем к категорематическому уровню (греч. kategorema, лат.
praedicatum). <...> (Бенвенист. Уровни: 446).
<...> нужно признать, что категорематический уровень
включает только одну форму языковых единиц – предложение.
Оно не составляет класса различимых единиц, а поэтому не мо-
жет входить составной частью в единицу более высокого уров-
ня. Предложение может только предшествовать какому-нибудь
другому предложению или следовать за ним, находясь с ними в
отношении последовательности. Группа предложений не обра-
зует единицы высшего уровня по отношению к предложению.
Языкового уровня, расположенного выше категорематического
уровня, не существует.
Ввиду того, что предложение не образует формального клас-
са противопоставленных единиц, которые были бы потенци-
альными членами более высокого уровня, как это свойственно
фонемам или морфемам, оно принципиально отлично от других
языковых единиц. Сущность этого различия заключается в том,
что предложение содержит знаки, но само не является знаком.
179
Коль скоро мы это признаем, станет явной противоположность
между сочетаниями знаков, которые мы встречали на низших
уровнях, и единицами рассматриваемого уровня.
Фонемы, морфемы, слова (лексемы) могут быть пересчита-
ны. Их число конечно. Число предложений бесконечно. <...>
Предложение – образование неопределенное, неограничен-
но варьирующееся; это сама жизнь языка в действии. С пред-
ложением мы покидаем область языка как системы знаков и
вступаем в другой мир, в мир языка как средства общения, вы-
ражением которого является речь (le discours). <...> (Бенвенист.
Уровни: 447).
Предложение принадлежит речи. Именно так его и можно
определить: предложение есть единица речи. Подтверждение
этому состоит в том, что предложению присущи определенные
модальности. Повсеместно признано, что существуют предло-
жения yтвердительные, вопросительные, повелительные, отли-
чающиеся друг от дpyга специфическими чepтaми синтаксиса и
грамматики, но одинаково основанные на предикации. Эти три
модальности отражают три основные позиции говорящего, кото-
рый воздействует на собеседника своей речью; говорящий либо
хочет передать собеседнику элемент знания, либо получить от
него информацию, либо приказать что-то сделать. Именно эти
три связанные с общением функции речи запечатлены в трех
формах модальности предложения, соответствуя каждая одной
из позиций говорящего. <...> (Бенвенист. Уровни: 448).
180
исследований, мы очень слабо отдаем себе отчет в действиях,
выполняемых нами в процессе говорения. Другое свойство за-
ключается в том, что мыслительные операции независимо от
того, носят ли они абстрактный или конкретный характер, всег-
да получают выражение в языке. Мы можем сказать всё, что
угодно, и сказать это так, как нам хочется. Отсюда и происте-
кает то широко распространенное и так же неосознанное, как и
всё, что связано с языком, убеждение, будто процесс мышления
и речь – это два различных в самой основе рода деятельности,
которые соединяются лишь в практических целях коммуника-
ции, но каждый из них имеет свои области и свои самостоятель-
ные возможности; причем язык предоставляет разуму средства
для того, что принято называть выражением мысли. <...>
Конечно, язык, когда он проявляется в речи, использует-
ся для передачи «того, что мы хотим сказать». Однако явление,
которое мы называем «то, что мы хотим сказать», или «то, что у
нас на уме», или «наша мысль», или каким-нибудь другим име-
нем, – это явление есть содержание мысли; его весьма трудно
определить как некую самостоятельную сущность, не прибегая к
терминам «намерение» или «психическая структура», и т. п. Это
содержание приобретает форму, лишь когда оно высказывается,
и только таким образом. Оно оформляется языком и в языке,
который как бы служит формой для отливки любого возможно-
го выражения; оно не может отделиться от языка и возвыситься
над ним. Язык же представляет собой систему и единое целое.
Он организуется как упорядоченный набор различимых и слу-
жащих различению «знаков», которые обладают свойством раз-
лагаться на единицы низшего порядка и соединяться в единицы
более сложные. Эта большая структура, включающая в себя
меньшие структуры нескольких уровней, и придает форму со-
держанию мысли. Чтобы это содержание могло быть передано,
оно должно быть распределено между морфемами определенных
типов, расположенными в определенном порядке, и т.д. Короче,
это содержание должно пройти через язык, обретя в нем опре-
деленные рамки. В противном случае мысль если и не превра-
щается в ничто, то сводится к чему-то столь неопределенному и
181
недифференцированному, что у нас нет никакой возможности
воспринять ее как «содержание», отличное от той формы, кото-
рую придает ей язык. Языковая форма является тем самым не
только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее
реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковы-
ми рамками. Вне языка есть только неясные побуждения, воле-
вые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. <...>
Целиком признавая, что мысль может восприниматься,
только будучи оформленной и актуализованной в языке, следу-
ет поставить вопрос: есть ли у нас основания признать за мыш-
лением какие-либо особые свойства, которые были бы присущи
только ему и которые ничем не были бы обязаны языковому вы-
ражению? <...> (Бенвенист. Категории: 104–105).
Представляется удобным приступить к решению проблемы
исходя из «категорий», играющих посредствующую роль между
языком и мышлением. Они предстают не в одном и том же виде
в зависимости от того, выступают ли они как категории мышле-
ния или как категории языка. Само это расхождение уже может
пролить свет на сущность и тех и других. Например, мы сразу
отмечаем, что мышление может свободно уточнять свои кате-
гории, вводить новые, тогда как категории языка, будучи при-
надлежностью системы, которую получает готовой и сохраняет
каждый носитель языка, не могут быть изменены по произво-
лу говорящего. Мы видим и другое различие, заключающееся
в том, что мышление стремится устанавливать категории уни-
версальные, языковые же категории всегда являются катего-
риями отдельного языка. Все это на первый взгляд как будто
подтверждает положение о примате мышления над языком и
его независимости от языка. <...>
К счастью, мы располагаем как будто специально приго-
товленными для нашего анализа данными, объективно обра-
ботанными и представленными в хорошо известной системе:
это категории Аристотеля. Мы позволим себе, не вдаваясь в
специально философскую сторону вопроса, рассмотреть эти
категории просто как перечень свойств, которые греческий
мыслитель считал потенциальными предикатами любого объ-
182
екта и, следовательно, рассматривал как набор априорных по-
нятий, организующих, по его мнению, опыт. Для наших целей
этот источник представляет огромную ценность. <...> (Бенве-
нист. Категории: 106).
Итак, мы получили ответ на вопрос, который поставили в
начале и который привел нас к этому результату. Какова при-
рода отношений между категориями мысли и категориями язы-
ка? В той степени, в какой категории, выделенные Аристотелем,
можно признать действительными для мышления, они оказы-
ваются транспозицией категорий языка. То, что можно сказать,
ограничивает и организует то, что можно мыслить. Язык прида-
ет основную форму тем свойствам, которые разум признает за
вещами. Таким образом, классификация этих предикатов пока-
зывает нам прежде всего структуру классов форм одного кон-
кретного языка. <...> (Бенвенист. Категории: 111).
Без сомнения, не случайно современная эпистемология не
пытается построить систему категорий. Плодотворнее видеть в
мышлении потенциальную и динамичную силу, а не жесткие
структурные рамки для опыта. Неоспоримо, что в процессе на-
учного познания мира мысль повсюду идет одинаковыми пу-
тями, на каком бы языке ни осуществлялось описание опыта.
И в этом смысле оно становится независимым, но не от язы-
ка вообще, а от той или иной языковой структуры. Так, хотя
китайский образ мышления и создал столь специфические ка-
тегории, как дао, инь, ян, оно от этого не утратило способно-
сти к усвоению понятий материалистической диалектики или
квантовой механики, и структура китайского языка не служит
при этом помехой. Никакой тип языка не может сам по себе ни
благоприятствовать, ни препятствовать деятельности мыш-
ления. Прогресс мысли скорее более тесно связан со способ-
ностями людей, с общими условиями развития культуры и с
устройством общества, чем с особенностями данного языка. Но
возможность мышления вообще неотрывна от языковой спо-
собности, поскольку язык – это структура, несущая значение,
и мыслить – значит оперировать знаками языка. <...> (Бенве-
нист. Категории: 114).
183
Задания и вопросы
185
12. Гавранек – Гавранек Б. Задачи литературного языка и его
культура // Пражский лингвистический кружок: сборник статей. – М.:
Прогресс, 1967. – С. 338–377.
13. Грамматика – Штейнталь Г. Грамматика, логика и психология.
Их принципы и их взаимоотношения // В.А. Звегинцев. История язы-
кознания XIX–XX веков. – М.: Гос. учебно-пед. изд-во Мин-ва просве-
щения РСФСР, 1956. – С. 108–116.
14. Гримм – Гримм Я. О происхождении языка // В.А. Звегинцев.
История языкознания XIX–XX веков. – М.: Гос. учебно-пед. изд-во
Мин-ва просвещения РСФСР, 1956. – С. 53–64.
15. Демокрит – Демокрит // Хрестоматия по литературе Древ-
ней Греции: Эпоха культурного переворота / Пер. с др.-греч.; сост.
М. Позднев. – СПб.: Азбука-классика, 2004. – С. 913–914.
16. Задачи – Матезиус В. Задачи сравнительной фонологии //
Пражский лингвистический кружок: сборник статей. – М.: Прогресс,
1967. – С. 70–83.
17. Из записок – Потебня А.А. Из записок по теории словесно-
сти // А.А. Потебня. Теоретическая поэтика / Сост., вступ.ст., ком-
мент. А.Б. Муратова. – М.: Высшая школа, 1990. – С. 132–314.
18. Из лекций – Потебня А.А. Из лекций по теории словесности.
Басня. Пословица. Поговорка // А.А. Потебня. Теоретическая поэти-
ка / Сост., вступ. ст., коммент. А.Б. Муратова. – М.: Высшая школа,
1990. – С. 55–131.
19. ИЛУ ДМ – История лингвистических учений. Древний мир /
Отв. ред.: А.В. Десницкая, С.Д. Кацнельсон. – Л.: Наука ЛО, 1980. –
258 с.
20. ИЛУ СЕ – История лингвистических учений. Средневековая
Европа / Отв. ред. А.В. Десницкая, С.Д. Кацнельсон. – Л.: Наука ЛО,
1985. – 288 с.
21. Исследования – Раск Р. Исследования в области древнесевер-
ного языка, или Происхождение исландского языка // В.А. Звегинцев.
История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. –
Ч. 1. – М.: Просвещение, 1964. – С. 40–51.
22. Категории – Аристотель. Категории [Электронный ресурс] –
Режим доступа: http:// philosophy.ru/library/aristotle/kat/01.html.
186
23. Компендий – Шлейхер А. Компендий сравнительной грамма-
тики индоевропейских языков. Предисловие // В.А. Звегинцев. Исто-
рия языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. – Ч. 1. – М.:
Просвещение, 1964. – С. 107–109.
24. Конфуций – Конфуций. Лунь юй / Л.С. Переломов. – М.: Вос-
точная литература, 2001. – 168 с.
25. Курс – Соссюр Ф., де. Курс общей лингвистики // Ф. де Сос-
сюр. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977. – С. 31–273.
26. Лао-цзы – Конрад Н.И. Древнекитайская литература // Исто-
рия всемирной литературы: В 9 т. / АН СССР; Ин-т мировой лит. им.
А.М. Горького. – Т. 1. – М., 1983. – С. 144–205.
27. Лао-цзы-Дао – Дао дэ цзин // Дао: гармония мира. – М.:
ЭКСМО-Пресс; Харьков: Фолио, 2000. – С. 9–34.
28. Лукреций – Тит Лукреций Кар. О природе вещей // Античная
литература. Рим: хрестоматия / Сост. Н.А. Федоров, В.И. Мирошен-
кова. – М.: Высшая школа, 1981. – С. 161–181.
29. Метод – Ельмслев Л. Метод структурного анализа в лингви-
стике // В.А. Звегинцев. История языкознания XIX–XX веков. – М.:
Гос. учебно-пед. изд-во Мин-ва просвещения РСФСР, 1956. – С. 419–
426.
30. Мысль и язык – Потебня А.А. Мысль и язык // А.А. Потебня.
Теоретическая поэтика / Сост., вступ. ст., коммент. А.Б. Муратова. –
М.: Высшая школа, 1990. – С. 22–54.
31. Найда – Найда Ю. Анализ значения и составление словарей //
Новое в лингвистике. – Вып. 2. – М.: Изд-во иностранной литературы,
1962. – С. 45–71.
32. Оккам – Оккам У. Сочинения. Избранное. Виды знания.
[Электронный ресурс] – Режим доступа: http://antology.rchgi.spb.ru/
William_of_Ockham/Text_rus.htm.
33. О различии – Гумбольдт В., фон. О различии строения чело-
веческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества //
В. фон. Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию: Пер. с нем. /
Общ. ред. Г.В. Рамишвили; послесл. А.В. Гулыги и В.А. Звегинцева. –
М.: Прогресс, 2001. – С. 37–298.
34. О системе – Бопп Ф. О системе спряжения санскритского
языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и
187
германского языков // В.А. Звегинцев. История языкознания XIX–
XX веков. – М.: Гос. учебно-пед. изд-во Мин-ва просвещения РСФСР,
1956. – С. 28–30.
35. Основы – Теньер Л. Основы структурного синтаксиса: Пер. с
франц. – М.: Прогресс, 1988. – 656 с.
36. О сравн. изучении – Гумбольдт В., фон. О сравнительном изу-
чении языков применительно к различным эпохам их развития //
В. фон. Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию: Пер. с нем. /
Общ. ред. Г.В. Рамишвили; послесл. А.В. Гулыги и В.А. Звегинцева. –
М.: Прогресс, 2001. – С. 307–323.
37. Модисты – Перельмутер И.А. Грамматическое учение моди-
стов // История лингвистических учений. Позднее Средневековье. –
М., 1991. – С. 7–66.
38. Пор-Рояль – Всеобщая и рациональная грамматика Пор-Ро-
яля // Н.Ю. Бокадорова. Французская лингвистическая традиция
XVIII – начала XIX века. Структура знания о языке. – М.: Наука,
1987. – 152 с.
39. Поэтика – Аристотель. Поэтика [Электронный ресурс] – Ре-
жим доступа: http://nevmenandr.net/poetica/1457a31.php.
40. Предисловие – Остгоф Г., Бругман К. Предисловие к книге
«Морфологические исследования в области индоевропейских язы-
ков» // В.А. Звегинцев. История языкознания XIX–XX веков. – М.:
Гос. учебно-пед. изд-во Мин-ва просвещения РСФСР, 1956. – С. 147–
158.
41. Принципы – Пауль Г. Принципы истории языка: Пер. с нем. /
Под ред. А.А. Холодовича; вступ. ст С.Д. Кацнельсона. – М.: Изд-во
иностранной литературы, 1960. – 500 с.
42. Пролегомены – Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка //
Новое в лингвистике. – Вып. 1. – М.: Прогресс, 1960. – С. 264–389.
43. Ригведа-1 – Ригведа [Электронный ресурс] – Режим доступа:
http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_883.htm.
44. Ригведа-2 – Ригведа [Электронный ресурс] – Режим доступа:
http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_826.htm.
45. Сравнительная грамматика – Бопп Ф. Сравнительная грамма-
тика санскрита, зенда, армянского, греческого, латинского, литовского,
старославянского, готского и немецкого // В.А. Звегинцев. История
188
языкознания XIX–XX веков. – М.: Гос. учебно-пед. изд-во Мин-ва
просвещения РСФСР, 1956. – С. 30–35.
46. Тезисы – Тезисы Пражского лингвистического кружка //
Пражский лингвистический кружок: сборник статей. – М.: Прогресс,
1967. – С. 17–41.
47. Трубецкой – Трубецкой Н.С. Мысли об индоевропейской про-
блеме // Н.С. Трубецкой. Избранные труды по филологии. – М.: Про-
гресс, 1987. – С. 44–59.
48. Уорф – Уорф Б.Л. Наука и языкознание // Новое в лингви-
стике. – Вып. 1. – М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. – С. 169–
182.
49. Утешение философией – Боэций. «Утешение философией» и
другие трактаты. – М.: Наука, 1990. – 415 с.
50. Фёрс – Фёрс Дж.Р. Лингвистический анализ и перевод // Во-
просы теории перевода в зарубежной лингвистике. – М., 1978. – С. 25–
35.
51. Фома Аквинский – Фома Аквинский. Сочинения. Сумма те-
ологии [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://antology.rchgi.
spb.ru/ Thomas_Aquinas/Summa_Theologicae_TheoSci.rus.html.
52. Фортунатов – Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковеде-
ние // История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечени-
ях. – Ч. 1. – М.: Просвещение, 1964. – С. 238–262.
53. Фрагменты – Фрагменты Гераклита / Пер. М.А. Дынника
[Электронный ресурс] – Режим доступа: http:// philosophy.ru/antiq/
geraclit/ger_othe.html.
54. Фриз – Фриз Ч.К. Значение и лингвистический анализ // Но-
вое в лингвистике. – Вып. 2. – М.: Изд-во иностранной литературы,
1962. – С. 98–116.
55. Хомский – Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в
лингвистике. – Вып. 2. – М.: Изд-во иностранной литературы, 1962. –
С. 412–527.
56. Чжуан-цзы – Чжуан-цзы // Дао: гармония мира. – М.:
ЭКСМО-Пресс; Харьков: Фолио, 2000. – С. 467–514.
57. Эпикур – Эпикур. Письмо к Геродоту [Электронный ресурс] –
Режим доступа: http://philosophy.nsc.ru/BIBLIOTECA/History_of_
Philosophy/ EPIKUR/EPICUR.htm.
189
58. Язык – Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи // Э. Сепир.
Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М.: Прогресс:
Универс, 1993. – 655 с.
59. Etymologiarum libri XX – Isidorus Hispalensis. Etymologiarum
libri XX [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.hs-augs-
burg.de/ ~harsch/Chronologia/Lspost07/Isidorus/isi_et01.html≠c01.
60. Modistes – Rosier I. La grammaire spéculative des modistes. –
Lille: Presses universitaires, 1983. – 223 p.
Учебное издание
Учебное пособие
30.11.2015.
.