Содержание

Введение 7

Глава 1. Гонадолиберин 16
1.1. Факторы, влияющие на миграцию гонадолиберин- 16
продуцирующих нейронов
1.2. Структура гонадолиберина 23
1.3. Регуляция экспрессии генов, кодирующих 25
гонадолиберин
1.4. Гонадолиберин-пульсирующий генератор 31
1.5. Рецептор и сигнальные пути гонадолиберина 40
Глава 2. Гонадотропины 52
2.1. Структура гонадотропинов 52
2.2. Рецепторы гонадотропинов 59
2.3. Рецептор фолликулостимулирующего гормона 62
2.4. Рецептор лютеинизирующего гормона и 78
хорионического гонадотропина человека
2.5. Внутриклеточные сигнальные пути 85
гонадотропинов
2.5.1. Аденилатциклазная сигнальная система 87
2.5.2. Аррестиновые пути 99
2.5.3. Фосфоинозитидные пути 105
2.6. Множественные активированные конформации 109
рецепторов гонадотропинов, как основа активации
различных сигнальных путей
2.6.1. Bias-Лиганды 111

2.6.2. Bias-Рецепторы 113

Глава 3. Гликозилирование гонадотропинов 117
3.1. Механизмы N-гликозилирования гонадотропинов 118
3.2. N-гликозилирование лютеинизирующего гормона 123
3.3. N- и О-гликозилирование хорионического 128
гонадотропина человека
3.4. N-гликозилирование фолликулостимулирующего 131
гормона
Глава 4. Хорионический гонадотропин – 144
структурно-функциональная организация,
изоформы, физиологическая активность и
применение в клинике
4.1. Структура хорионического гонадотропина 144
человека и его изоформы
4.2. Методики определения уровней различных 151
изоформ хорионического гонадотропина человека
4.3. Роль хорионического гонадотропина человека в 154
имплантации эмбриона и инвазии трофобласта
4.4. Клинические аспекты мониторинга уровня 158
хорионического гонадотропина человека
4.5. Использование хорионического гонадотропина 162
человека во вспомогательных репродуктивных
технологиях
Глава 5. Регуляция продукции гонадотропинов 166
5.1. Гонадотропин-ингибирующий гормон 166
5.2. Активины, ингибины и фоллистатин 173
5.2.1. Активины 173
5.2.2. Ингибины 177
5.2.3. Фоллистатин 180

5.3. Лептин 183

5.3.1. Лептин и его сигнальная система 184
5.3.2. Влияние лептина на половое созревание и 189
репродуктивные функции
5.3.3. Гипоталамические механизмы действия лептина 191
на репродуктивную систему
5.3.4. Гипофизарные механизмы действия лептина на 197
репродуктивную систему
5.3.5. Действие лептина на семенники и яичники 199
Глава 6. Применение гонадотропинов во 206
вспомогательных репродуктивных
технологиях
6.1. Гормональная регуляция фолликулогенеза 208
6.2. Применение фолликулостимулирующего гормона 218
во вспомогательных репродуктивных технологиях
6.2.1. Сравнение мочевого и рекомбинантного 218
фолликулостимулирующего гормона по
эффективности во вспомогательных
репродуктивных технологиях
6.2.2. Факторы, влияющие на активность и 230
эффективность различных форм
фолликулостимулирующего гормона во
вспомогательных репродуктивных технологиях
6.2.3. Фармакодинамика и фармакокинетика различных 239
форм мочевого и рекомбинантного
фолликулостимулирующего гормона
6.2.4. Повышение эффективности препаратов 245
фолликулостимулирующего гормона при их
комбинировании с гонадотропинами,
наделенными ЛГ-подобной активностью
6.3. Влияние гонадотропинов с ЛГ-активностью на 255
синтез прогестерона

6.4. Влияние гонадотропинов с ЛГ-активностью на 259

качество эмбрионов
Глава 7. Вспомогательные репродуктивные 265
технологии и здоровье ЭКО-потомков
7.1. Функциональное состояние сердечно-сосудистой 267
и репродуктивной систем и метаболические
показатели у детей, зачатых с помощью ВРТ
7.2. Эпигенетические модификации, индуцируемые в 273
процессе вспомогательных репродуктивных
технологий
Глава 8. Витамин D, как регулятор 282
репродуктивных функций
8.1. Витамин D3: продукция, метаболизм, функции и 282
сигнальные механизмы
8.1.1. Продукция и метаболизм витамина D3 и его 282
производных, потребность в витамине D
8.1.2. Функции витамина D3 в тканях-мишенях 290
8.1.3. Геномные механизмы действия витамина D3 294
8.2. Взаимосвязь между статусом витамина D и 296
активностью женской репродуктивной системы,
беременностью и деторождением
8.3. Витамин D и вспомогательные репродуктивные 308
технологии
8.4. Взаимосвязь между статусом витамина D и 315
мужской репродуктивной системой
Глава 9. Влияние метформина на репродукцию и 323
перспективы его применения в ВРТ
9.1. Метформин и механизмы его действия 325
9.2. Метформин и женская репродуктивная система 332
9.3. Метформин и мужская репродуктивная система 342

Глава 10. Некоторые рекомендации Европейского 350

Общества репродукции и эмбриологии
человека
Цитируемая литература 363

Об авторе 507

ВВЕДЕНИЕ

Функционирование репродуктивной системы определяется

активностью гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, которая
включает три основных уровня регуляции (гипоталамические
нейроны, передняя доля гипофиза, гонады – яичники у женщин и
семенники у мужчин). Эта ось является важнейшей гуморальной
составляющей многоуровневых и многофункциональных
коммуникационных взаимодействий между нервной, эндокринной
и репродуктивной системами. Основными ее молекулярными
блоками являются: (1) гонадолиберин (gonadotropin-releasing
hormone, GnRH), рилизинг-фактор лютеинизирующего (ЛГ) и
ф ол л и кул о с т и м ул и ру ю щ е го го рм о н о в ( Ф С Г ) , кото р ы й
синтезируется и в дальнейшем секретируется
специализированными GnRH-экспрессирующими нейронами,
лока лизованными в гипот а ламиче ских ст руктурах, (2)
гликопротеиновые гонадотропные гормоны – ЛГ и ФСГ, которые
продуцируются гонадотрофами передней доли гипофиза, а также
(3) женские и мужские половые стероидные гормоны, которые
синтезируются фолликулярными и тестикулярными клетками и
мишенями которых являются различные ткани-мишени, включая
компоненты гонадной оси. Гонадотропины играют ведущую роль в
функционировании гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси,
интегрируя в единую систему как ее центральные (регуляторные),
так и периферические (эффекторные) звенья. Действуя на половые
железы – яичники и семенники, гонадотропины контролируют
выработку половых стероидных гормонов, осуществляют
регуляцию процессов фолликулогенеза, оогенеза и сперматогенеза,
влияют на протекание менструального цикла, контролируют
половое поведение, суточную и сезонную половую активность.
Через посредство влияния на функциональную активность
гипоталамических структур и других отделов мозга гонадотропины
осуществляют контроль функций нейроэндокринной системы,
включая гипоталамические звенья тиреоидной и надпочечниковой
систем, регулируют психо-эмоциальную сферу, когнитивные
функции, модулируют центральные механизмы регуляции
энергетического гомеостаза и пищевого поведения (Asarian, Geary,

2013; Fink, 2015; Plant, 2015; Bhatta et al., 2018; Gurvich et al., 2018;
Mills et al., 2018; Szymańska et al., 2018; Epelbaum, Terrien, 2019;
Fischer et al., 2019). Наряду с ЛГ и ФСГ, которые вырабатываются
гонадотрофами гипофиза, важнейшим регулятором гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси является хорионический гонадотропин
человека (ХГЧ), структурный и функциональный аналог ЛГ,
который может иметь как гипофизарное, так и негипофизарное
происхождение (Fournier et al., 2015; Nwabuobi et al., 2017;
Lunenfeld et al., 2019). Плацентарная форма ХГЧ продуцируется в
первом триместре беременности сначала эмбрионом, а затем
плацентой, в то время как гипофизарные формы ХГЧ
продуцируются на протяжении всей жизни гонадотрофами, как у
мужчин, так и у женщин (Choi, Smitz, 2014; Theofanakis et al., 2017).
Еще в середине 20-го века Джеффри Харрисом была
разработана концепция нейрональной регуляции гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси, согласно которой она находится под
неослабевающим контролем множества нейрогуморальных
ф а к т о р о в , в ы р а б ат ы в а е м ы х н е р в н о й с и с т е м о й , а е е
функциональное состояние в значительной степени зависит от
активности определенных областей мозга, в первую очередь,
гипоталамических структур (Harris, 1955). Уникальность
концепции, разработанной Джеффри Харрисом, состоит в том, что
она была сформулирована задолго до начала эры нейрохимии и
молекулярной эндокринологии, когда еще практически ничего не
было известно о гипоталамических нейрогормонах и рилизинг-
факторах, включая GnRH, а также о регулируемых ими сигнальных
системах. Более того, представления о гонадотропинах, как о
ключевых регуляторах гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, в те
годы только начинали формироваться, а информация об их
структуре, молекулярных мишенях и механизмах действия была
скудной и неточной. В общих чертах концепция нейрональной
регуляции гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси Джеффри
Харриса является справедливой и в настоящее время. Однако
реализуемая через посредство ЦНС регуляция этой оси оказалась
намного сложнее и включает большое число различных по природе
и механизмам действия нейрогормонов и периферических
факторов, множество нейрональных и нейроэндокринных систем,

 10

которые находятся в непрерывном интегративном взаимодействии

друг с другом, образуя многофункциональные информационно-
регуляторные сети.
Основным посредником между ЦНС и аденогипофизом,
определяющим функциональную активность гонадотрофов,
является сравнительно небольшой нейропептид – GnRH, который
был открыт и охарактеризован группой Эндрю Шали в 1971 году
(Schally et al., 1971). Открытие GnRH, а также открытие ряда
других гипоталамических регуляторов в 1977 году было удостено
присуждением Эндрю Шали и Роже Гиймену Нобелевской премии
по физиологии и медицине. С этого начался период бурного
изучения GnRH и его сигнальных каскадов. Всего за 10 лет было
синте зировано более двух тысяч аналогов GnRH (его
первоначально называли люлиберином, считая, что он является
рилизинг-фактором только одного гонадотропина – ЛГ),
проводились исследования по созданию на основе этих аналогов
лекарственных препаратов, спо собных эффективно
восстанавливать репродуктивные функции в условиях эндокринных
расстройств. Большое число исследований было направлено на
расшифровку механизмов регуляции экспрессии и секреции GnRH.
Долгое время считали, что основную роль здесь играют
гонадотропины и половые стероидные гормоны, которые через
м еха н и зм ы о б р ат н о й с вя з и ко н т р ол и ру ют а кт и в н о с т ь
гипоталамических GnRH-экспрессирующих нейронов и секрецию
ими этого рилизинг-фактора. Однако в последние годы стало ясно,
что механизмы регуляции секреции GnRH и осуществляемого этим
рилизинг-фактором контроля продукции гонадотропинов гораздо
сложнее (Newton et al., 2018). Появились свидетельства того, что
активность GnRH-продуцирующих нейронов, секреция ими GnRH,
чувствительность гонадотрофов к действию этого рилизинг-
фактора и собственно сам синтез гонадотропинов в гонадотрофах
находятся под постоянным контролем большого числа других
эндогенных регуляторов как гипоталамиче ского, так и
негипоталамического происхождения. Наиболее важными из них
являются гонадотропин-ингибирующий гормон, кисспептин,
пептиды меланокортинового семейства, лептин, адипонектин,
фоллистатин, а также активины и ингибины, являющиеся

 11

представителями семейства TGFβ-подобных факторов. Изменения

в содержании и активности каждого из этих регуляторов самым
непосредственным образом влияют на продукцию GnRH и
гонадотропинов, а, следовательно, определяет функциональное
состояние всей гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси. Выявлено
регуляторное влияние на нее и ряда классических нейромедиаторов
и нейгормонов, эффекты которых еще сравнительно недавно никак
не связывали с функционированием гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси и репродуктивной системы.
Все вышесказанное свидетельствует об очень сложных,
иерархических взаимосвязях между компонентами гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси, с одной стороны, и гормональными и
нейромедиаторными системами, функционирующими в
гипоталамусе, в других отделах ЦНС и на периферии, с другой. Эти
взаимосвязи необходимо учитывать при разработке новых подходов
и лекарственных препаратов, предназначенных для контроля
функций репродуктивной системы. Не исключено, что уже в
ближайшем будущем понятие «гипоталамо-гипофизарно-гонадная
ось» и представления о ее структурно-функциональной
организации и архитектуре претерпят концептуальные изменения.
В нее будут включены дополнительные регуляторы и модуляторы,
что обеспечит новые уровни регуляции гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси и зависимых от нее функций.
Функциональные нарушения в гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси приводят к широкому спектру заболеваний
репродуктивной системы, в том числе к мужскому и женскому
бесплодию (Айламазян и др., 2012, 2015; Baran et al., 2014; Chirico
et al., 2014; Forni, Wray, 2014; Liu et al., 2016; Topaloglu, Kotan, 2016;
Trofimova et al., 2017). Функциональные нарушения в ней тесно
ассоциированы и взаимосвязаны с заболеваниями щитовидной
железы (Айламазян и др., 2008; Mintziori et al., 2012; Castañeda
Cortés et al., 2014), сахарным диабетом (Шпаков, 2010; Дедов,
Шестакова, 2016; Айламазян и др., 2017; Jangir, Jain, 2014;
Costanzo, Knoblovits, 2016), ожирением (Klenov, Jungheim, 2014;
Davidson et al., 2015; Махмадалиева и др., 2017; Kahn, Brannigan,
2017; Glenn et al., 2019), дисфункциями почек (Edey, 2017),
состоянием микробиоты (Айламазян и др., 2016), ВИЧ-инфекцией

 12

(Kietsiriroje, 2015), хламидийными инфекциями (Савичева и др.,

2015), острыми и хроническими стрессовыми состояниями и
психическими расстройствами (Castañeda Cortés et al., 2014;
Toufexis et al., 2014; Blair et al., 2015; Nargund, 2015; Selvaraj et al.,
2019), алкоголизмом (Burnham, Thornton, 2015; Gawałek, Sliwowska,
2015), наркоманией (du Plessis et al., 2015), множеством других
болезней и патологических состояний (Barnes, Chemaitilly, 2014;
Tarín et al., 2015). Нарушения в регуляции гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси и вызванные этим дисфункции в
репродуктивной системе могут стать результатом применения
лекарственных препаратов, и рассматриваются в этом случае как
побочные эффекты от их применения в клинике (Zatelli et al., 2014;
Samplaski, Nangia, 2015; Semet et al., 2017).
Поскольку традиционно основными регуляторами
гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси являются GnRH и
гонадотропины, такие вопросы, как структурно-функциональная
организация, мишени и механизмы действия и регуляторные
свойства GnRH, ФСГ, ЛГ и ХГЧ, а также их роль в
функционировании этой оси будут подробно изложены и
обсуждены в монографии. Также будет представлен всесторонний
анализ фармакологических препаратов, в первую очередь
гонадотропинов различного происхождения, которые применяются
в настоящее время в медицине для коррекции репродуктивных
дисфункций и во вспомогательных репродуктивных технологиях.
Значительное внимание будет уделено другим регуляторам
гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, таким как гонадотропин-
ингибирующий гормон, кисспептин, лептин, активины, ингибины,
фоллистатин, витамин D, которые вырабатываются как в звеньях
самой этой оси, так и в других органах и тканях, а также могут
иметь экзогенное происхождение.
В настоящее время ведутся поиск и разработка
лекарственных препаратов, способных регулировать различные
звенья гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, и это является
одним из инновационных подходов для восстановления функций
эндокринной, нейроэндокринной и репродуктивной систем и для
лечения бесплодия (Бекетова и др., 2014; Назаренко, Балахонцева,
2015; Назаренко и др., 2015; Краснопольская и др., 2016а;

 13

Абдулкадырова и др., 2019а; Абубакиров и др., 2019а, 2019б;

Шпаков и др., 2019; Shpakov et al., 2019). Несмотря на
з н ач и т е л ь н ы е у с п е х и , д о с т и г н у т ы е в э т о й о б л а с т и ,
фармакологические препараты гонадотропинов и GnRH, которые
широко используются для лечения заболеваний репродуктивной
системы и во вспомогательных репродуктивных технологиях,
имеют ряд существенных недостатков и побочных эффектов. Так
препараты гонадотропинов, выделяемые из природных источников,
характеризуются наличием биологически активных примесей и, в
зависимости от источника и способа получения, могут варьировать
по активности. В свою очередь, получаемые генно-инженерным
путем рекомбинантные формы ЛГ, ХГЧ и ФСГ отличаются от их
природных форм как по посттрансляционным модификациям, так и
по специфической биологической активности. При использовании
гонадотропинов во вспомогательных репродуктивных технологиях
необходимо принимать во внимание чувствительность к ним
фолликулярных клеток яичников, гормональный и метаболический
статус женщины, включая уровни адипокинов и активность
регулируемых ими сигнальных систем, что указывает на
целесообразность использования персонализированного подхода
при выборе оптимальной стратегии стимуляции яичников и
контролируемой индукции овуляции. В одних случаях
целесообразно применять более активные формы гонадотропинов и
более высокие их дозы, для чего в большей степени подходят их
рекомбинантные формы, в то время как в других случаях в большей
степени показаны более мягко и селективно действующие
природные формы гонадотропинов. Обнадеживающие результаты
достигаются при комбинированном применении природных и
рекомбинантных форм, что позволяет менять интенсивность и
характер стимулирующего воздействия на различных этапах
стимуляции яичников и контролируемой индукции овуляции. При
этом крайне важным является разработка стратегии совместного
или последовательного применения различных форм ЛГ/ХГЧ и
ФСГ, поскольку на каждой стадии фолликулогенеза и индукции
овуляции требуются запуск различных сигнальных путей в клетках-
мишенях и активация различных внутриклеточных эффекторных
систем.

 14

Исключительно важная роль в контроле репродукции

отводится метаболическому статусу женщины, поскольку при
недостатке массы тела и жировой ткани или при патологическом
ожирении нарушаются продукция и баланс адипокинов, в первую
очередь, лептина и его функциона льного ант агонист а
адипонектина, важнейших регуляторов гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси (Рыжов, Шпаков, 2018; Шпаков, 2018, 2019; Шпаков,
Деркач, 2019б). Вследствие этого репродуктивные функции как при
голодании и истощении организма, т ак и в условиях
метаболических расстройствах, для которых характерно сильно
выраженное ожирение, в значителной степени снижаются.
Вследствие этого еще до начала системного применения
вспомогательных репродуктивных технологий целесообразна
коррекция метаболических и гормональных показателей у
женщины, что не только повысит результативность самих
применяемых технологий, но и, возможно, позволит достичь
желаемого результата – нормальной клинической беременности и
рождения здорового ребенка, без их применения. В монографии
подробно рассматриваются различные аспекты влияния лептина на
репродуктивный статус, а также обсуждаются положительные
эффекты метформина – препарата, широко используемого для
лечения метаболических расстройств и улучшающего не только
инсулиновую, но и лептиновую сигнализацию, на эффективность
вспомогательных репродуктивных технологий и на фертильность в
целом (Tarlatzis et al., 2008; Sivalingam et al., 2014; Palomba et al.,
2014; Birch Petersen et al., 2016; Martis et al., 2018; Priya, Kalra, 2018;
Vanlalhruaii et al., 2018; Kadoura et al., 2019). Большое внимание
уделено взаимосвязи между репродукцией и статусом витамина D и
его метаболитов, тем более что в последние годы витамин D все
чаще включается в схемы лечения репродуктивных дисфункций и
является одним из компонентов вспомогательных репродуктивных
технологий (Skowrońska et al., 2016; Moslehi et al., 2017; Баклейчева
и др., 2018; Chu et al., 2018; Беспалова и др., 2019; Fichera et al.,
2019; Kadoura et al., 2019; Kalaitzopoulos et al., 2019).
В монографии не обойден вниманием и вопрос о
безопасности вспомогательных репродуктивных технологий. Не
вызывает сомнений тот факт, что дети, рожденные с

 15

использованием этих технологий, могут иметь повышенные риски

развития ряда заболеваний, что во многом обусловлено
имеющимися проблемами со здоровьем у их родителей, причем
здесь одинаково важную роль играют как здоровье матери, так и
«мужской» фактор. Однако в последние годы появились
свидетельства того, что сами процедуры экстракорпорального
оплодотворения (ЭКО) и интрацитоплазматической инъекции
сперматозоида (ИКСИ) способны вносить определенный вклад в
этиологию метаболических, неврологических, эндокринных и ряда
других заболеваний у ЭКО/ИКСИ-потомков. И ключевую роль
здесь играют эпигенетические изменения и нарушения, которые
выявляются у эмбриона и могут сохраняться у ЭКО/ИКСИ-
потомков на протяжении всего онтогенеза, вплоть до глубокой
старости, и даже передаваться следующим поколениям.
Предотвратить негативное влияние ЭКО и ИКСИ на качество
эмбриона, его развитие и имплатнацию, а также на здоровье
новорожденного ребенка и взрослых ЭКО/ИКСИ-потомков
способны как оптимизация самих этих процедур, так и
качественный мониторинг эпигенетического статуса генеративных
к л е т о к , ко т о р ы е и с п о л ь з у ю т с я в о в с п о м о г а т е л ь н ы х
репродуктивных технологиях.
В заключение необходимо отметить, что в монографии
основной акцент сделан на фундаментальных аспектах
гормональной регуляции гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, в
том числе при заболеваниях репродуктивной системы и при
использовании вспомогательных репродуктивных технологий. В
свою очередь, клинические аспекты применения гонадотропинов,
аналогов GnRH, метформина и других регуляторов гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси, а также современные методы и
подходы проведения ЭКО/ИКСИ и показания к использованию
вспомогательных репродуктивных технологий, в том числе при
различных патологических состояниях, подробно рассмотрены в
большом числе отечественных монографий, практических пособий
и обзоров (Сухих и др., 2014; Аншина и др., 2015; Руководство по
вспомогательным…, 2015; Краснопольская и др., 2016б, 2018;
Назаренко и др., 2016, 2017; Денисова и др., 2017; Назаренко, 2017;

 16

Назаренко, Краснопольская, 2017; Половнева и др., 2018; Юренева

и др., 2018; Вартянян и др., 2019; Корсак и др., 2019).

ГЛАВА 1
ГОНАДОЛИБЕРИН

Основным регулятором секреции обоих гонадотропинов –

ЛГ и ФСГ, является гонадолиберин (GnRH), который представляет
собой декапептид, секретируемый специализированными
гипоталамическими нейронами. В связи с этим весьма важным
представляется вопрос о структурно-функциональной организации
GnRH и его рецептора, о регуляции их функциональной активности
и сигнальных каскадах, запускаемых GnRH в клетках-мишенях, а
также о формировании GnRH-продуцирующих нейронов в
онтогенезе и факторах, контролирующих этот процесс. Ослабление
синтеза и секреции GnRH, снижение функциональной активности
зависимых от него сигнальных каскадов, а также нарушения
формирования в раннем онтогенезе GnRH-продуцирующих
нейронов приводят к дисфункциям ГГГ оси и заболеваниям
репродуктивной системы, включая гипогонадотропные состояния и
снижение фертильности (Wierman et al., 2011; Maggi et al, 2016;
Шпаков, Деркач, 2019а).

 17

1.1. Факторы, влияющие на миграцию гонадолиберин-

продуцирующих нейронов

Нейроны, которые продуцируют GnRH, представляют собой

уникальную популяцию нервных клеток, которые на ранних
стадиях онтогенеза появляются вне ЦНС (Cho et al., 2019). В
экспериментах с мышами установлено, что в процессе
онтогенетического развития GnRH-продуцирующие нейроны
вместе с вомероназальными аксонами мигрируют из медиальной
обонятельной плакоды развивающейся полости носа через носовую
перегородку и входят в передний мозг вместе с терминальным
нервом, выгибаясь в септально-преоптическую область и
гипоталамус. Точная локализация GnRH-продуцирующих нейронов
заметно варьирует среди различных видов животных (Schwanzel-
Fukuda, Pfaff, 1989; Yoshida et al., 1995). Типичный GnRH-
продуцирующий нейрон в гипоталамусе взрослого организма имеет
две дендритные проекции, которые простираются на расстояние 2–
3 мм от тела нейрона (Herbison, 2015). У человека выявлено от 1000
до 1500 GnRH-продуцирующих нейронов. Их совместная
локализация с множеством нейронов, в которых экспрессируются
различные нейрогормоны и нейромедиаторы и которые находятся
под контролем большого числа внешних сигналов, лежит в основе
многоуровневого и многофункционального интегративного
взаимодействия GnRH-продуцирующих нейронов с другими
регуляторными (нейроэндокринными, нейрогуморальными)
системами гипоталамуса и других отделов мозга (Millar, 2005).
Нарушение миграции GnRH-продуцирующих нейронов в процессе
раннего онтогенеза приводит к неправильному их встраиванию в
общую нейрональную сеть гипоталамуса и становится
первопричиной многих репродуктивных дисфункций –
гипогонадотропного гипогонадизма и задержки полового
созревания у мужчин и нарушений овуляции и бесплодия у женщин
(Wierman et al., 2011).
В настоящее время выявлено большое число различных по
химической природе, происхождению и функциональным

 18

свойствам эндогенных факторов, которые вовлечены в контроль

миграции GnRH-продуцирующих нейронов (Kaprara, Huhtaniemi,
2018). К ним относятся различные классы молекул клеточной
адгезии. Среди них ассоциированный с внеклеточным матриксом
гликопротеин аносмин, полисиалированная форма молекулы
клеточной адгезии нейронов (PSA-NCAM) (Yoshida et al., 1999),
обогащенный концевыми остатками лактозамина поверхностный
гликоконъюгат, специфичный для клеток обонятельного эпителия
(Bless et al., 2006), назальный эмбриональный LHRH фактор
(NELF) (Kramer, Wray, 2000), а также эфрины – семейство белков,
которые, действуя на специфичные к ним рецепторы, регулируют
процессы аксонального наведения (Gamble et al., 2005).
Наибольшее значение среди приведенных выше факторов,
регулирующих миграцию GnRH-продуцирующих нейронов, имеет
аносмин, продукт KAL1 гена, локализованного в локусе Xp22.3 X-
хромосомы человека. Он представляет собой гликопротеин с
молекулярным весом 85–100 кДа, который включает около 680
аминокислотных остатков (Legouis et al., 1991; Hardelin et al., 1999).
Аносмин экспрессируется во внеклеточном пространстве и с
высокой аффинностью связывается с гепаринсульфат-содержащими
протеогликанами, которые тесно ассоциированы с клеточной
поверхностью. В основе молекулярных механизмов действия
аносмина лежит его способность усиливать функциональное
взаимодействие между фактором FGF8 и специфичным к нему
рецептором FGFR1 (Esteban et al., 2013). Активация рецептора
FGFR1 приводит к стимуляции 3-фосфоинозитидных сигнальных
путей через активацию p110α-изоформы фосфатидилинозитол-3-
к и н а з ы ( Ф И - 3 - К ) . В вед е н и е в о б о н я т е л ь н у ю п л а код у
четырехдневных эмбрионов цыплят соединения LY294002,
являющегося ингибитором всех изоформ ФИ-3-К, а также
ингибитора, специфичного по отношению только к p110α-изоформе
фермента, полностью блокирует миграцию GnRH-продуцирующих
нейронов в передний мозг и предотвращает ее стимуляцию
аносмином (Hu et al., 2013). Наряду с активацией FGFR1-
зависимых путей, аносмин негативно влияет на активность фактора
роста BMT5, относящегося к BMT-семейству (“bone morphogenetic
proteins”), и сигнального белка WNT3A, который играет важную

 19

роль в эмбриогенезе, отвечая за структурные перестройки тканей.

Аносмин участвует в формировании нервного гребня, а также
обеспечивает нормальное протекание процесса миграции ряда
нейронов, отличных от гипоталамических GnRH-продуцирующих
нейронов.
Снижение функциональной активности аносмина является
основной причиной синдрома Каллмана у мужчин, который
сочетается с гипогонадотропным гипогонадизмом и нарушением
обоняния, а также приводит к первичной аменорее у женщин (Bick
et al., 1992). В этой связи следует отметить, что генетически
гипогонадотропный гипогонадизм ассоциирован с X-хромосомой и
может наследоваться как по аутосомно-доминантному, так и по
аутосомно-рецессивному типу, а его основной причиной является
снижение продукции и секреции GnRH и нарушение активности
его сигнальных каскадов (Miraoui et al., 2013; Valdes-Socin et al.,
2014; Kim, 2015). Обследование пациентов с синдромом Каллмана
показало наличие у них различных дефектов в KAL1 гене, таких как
сдвиги рамки считывания, делеции, преждевременное прерывание
считывания (Hu et al., 2011). Синдром Каллмана отмечается
примерно у 60 % пациентов с гипогонадотропным гипогонадизмом.
У оставшихся 40 % пациентов этот синдром не выявляется, о чем
свидетельствует сохранение у них нормальной чувствительности к
запахам. При этом у пациентов с мутацией в гене KAL1 снижение
чувствительности к запахам может быть выражено слабо, и
выявляться только при более тщательном объективном их
обследовании. Так имеется исследование, авторы которого
показали, что у пациента с гипогонадотропным гипогонадизмом и
нормальным восприятием запахов имеется мутация (c.542-1G>C),
которая приводит к пропуску экзона 5 в транскрипте гена,
кодирующего аносмин-1. После тщательного обследования у него
было выявлено снижение чувствительности к запахам, хотя и слабо
выраженное (Gonçalves et al., 2017). Вследствие этого,
субъективное представление пациента о наличии у него
нормального восприятия запахов не является основанием для
отказа от его тестирования на мутации в гене KAL1.
Как отмечалось выше, наряду с аносмином, имеется много
других факторов, регулирующих миграцию GnRH-продуцирующих

 20

нейронов и, как следствие, определяющих формирование

функционально активной ГГГ оси. В пользу этого свидетельствует
то, что, наряду мутацией в гене KAL1, у пациентов с
наследственными формами гипогонадотропного гипогонадизма и
синдрома Каллмана выявляются мутации еще, по крайней мере, в
25 генах. Важно, что многие из этих мутаций затрагивают
эффекторные и регуляторные белки, вовлеченные прямо или
опосредованно во взаимодействие с аносмином и его сигнальными
путями (Kaprara, Huhtaniemi, 2018).
При изучении роли полисиалированной формы NCAM в
миграции GnRH-продуцирующих нейронов использовали два
подхода – инъекцию эмбрионам мышей эндонейроаминидазы N,
отщепляющей от олигосахаридных цепей гликопротеина концевые
остатки сиаловой кислоты, а также выключение генов, кодирующих
NCAM или его изоформу NCAM-180. Десиалирование NCAM на
12-й день эмбрионального развития приводило к блокированию
миграции примерно половины GnRH-продуцирующих нейронов, в
то время как отсутствие NCAM и его изоформы NCAM-180 не
вызывало такого негативного эффекта. Однако у нокаутных мышей
отмечали нарушение маршрута миграции, вследствие чего
большинство GnRH-продуцирующих нейронов скапливалось во
вспомогательной обонятельной луковице и не поступало в
гипоталамическую область мозга (Yoshida et al., 1999).
Поверхностный гликоконъюгат, обогащенный остатками
лактозамина, в мозге эмбрионов мышей в большом количестве
выявляется на поверхности клеток обонятельного эпителия и тесно
а с с о ц и и р о в а н с н ач а л а с п р е д ш е с т в е н н и к а м и G n R H -
п р од у ц и ру ю щ и х н е й р о н о в , а з ат е м с с а м и м и G n R H -
продуцирующими нейронами, уже после их миграции в передний
мозг. Наряду с ним, в GnRH-продуцирующих нейронах
экспрессируется фермент β1,3-N-
ацетилглюкозаминилтрансфераза-1 (beta3GnT1), который требуется
для модификации боковых олигосахаридных цепей глюкоконъюгата
остатками лактозамина. Необходимо отметить, что этот фермент в
высокой концентрации присутствует на всем пути миграции GnRH-
продуцирующих нейронов. У эмбрионов мышей на 13-й день
развития (Е13), когда миграция GnRH-продуцирующих нейронов

 21

достигает своего пика, 80 % этих нейронов демонстрируют

положительную реакцию на beta3GnT1. В то же время на 18-й день
развития (Е18), после окончания миграции, таких GnRH-
продуцирующих нейронов становится намного меньше – всего 30
%. У мышей, нокаутных по гену, кодирующему beta3GnT1, не
только резко снижается доля гликоконъюгата, содержащего
концевой лактозамин, но и практически полностью блокируется
миграция GnRH-продуцирующих нейронов в область переднего
мозга (Bless et al., 2005, 2006).
Фактор NELF экспрессируется в периферической и
центральной нервной системе в процессе эмбрионального развития
– им обогащены сенсорные обонятельные клетки и
предшественники GnRH-продуцирующих нейронов. Эксперименты
с подавлением активности NELF с помощью антисенс-
олигонуклеотидов показали, что ослабление экспрессии гена,
кодирующего этот фактор, уменьшает рост аксонов обонятельных
нейронов и приводит к снижению числа GnRH-продуцирующих
нейронов, мигрирующих из полости носа в передний мозг (Kramer,
Wray, 2000).
Эфрины и их рецепторы Eph, наделенные тирозинкиназной
активностью, вовлечены в регуляцию сегментации, аксонального
наведения, ангиогенеза, причем действие агониста (эфрина) и его
рецептора могут быть разнонаправленными. Так, например,
повышение экспрессии рецептора Eph приводит к рассасыванию
конуса роста аксона, в то время как эфрины при прохождении
реверсионного сигнала, когда сигнальный каскад активируется на
соседней клетке, напротив, сохраняют конус роста аксона.
Показано, что у мышей линии GNR23 с повышенной экспрессией
рецептора EphA5 в GnRH-продуцирующих нейронах (с 11-го дня
эмбрионального развития), при сохранении в обонятельных
нейронах нормального уровня экспрессии эфринов A3 и A5,
миграция GnRH-продуцирующих нейронов из обонятельной
плакоды в значительной степени снижается. Причиной этого было
образование дефектных кластеров клеток на аксонах обонятельных
нейронов у трансгенных мышей. В результате мыши линии GNR23
имели менее 15 % нормально мигрирующих GnRH-
продуцирующих нейронов, что во взрослом состоянии приводило к

 22

их бесплодию. Эти данные свидетельствуют о том, что некоторые

случаи гипогонадотропного гипогонадизма и нарушений
репродуктивных функций могут быть связаны с мутациями в генах,
кодирующих молекулы эфринов и специфичные к ним рецепторы
(Gamble et al., 2005).
Миграцию GnRH-продуцирующих нейронов регулируют
нейротрансмиттеры, включая γ-аминомасляную кислоту (ГАМК)
(Bless et al., 2005), ряд пептидных гормонов и ростовых факторов, в
том числе холецистокинин (Giacobini et al., 2004) и фактор-8 роста
фибробластов (FGF8), действующий через рецептор FGF8 (FGFR1)
(Kim et al., 2008), некоторые транскрипционные факторы, включая
фактор Ebf2, которые специфично экспрессируются в GnRH-
продуцирующих нейронах (Corradi et al., 2003), а также
прокинетицин-2 (PROK2) и его рецептор (PROKR2), которые
идентифицированы у человека (Dodé et al., 2006) и грызунов
(Matsumoto et al., 2006). Установлено, что мутации в гене,
кодирующем прокинецитин-2, являются одной из причин
гипогонадотропного гипогонадизма без потери обоняния (аносмии)
(Martin et al., 2011). Выявлены факторы, регулирующие различные
этапы миграции GnRH-продуцирующих нейронов – одни из них
направляют эти нейроны к переднему мозгу, в то время как другие
через крибриформную пластинку к гипоталамусу. К первым
относятся семафорины, плексины (Wierman et al., 2011) и реелин
(Cariboni et al., 2005). Вторая группа включает фактор роста
гепатоцитов (HGF) (Giacobini et al., 2002), рецепторные
тирозинкиназы Axl и Tyro3, хемокиновые аттрактанты и
транскрипционные факторы, в том числе фактор Nhlh2 (Wierman et
al., 2011).
Заключение
Одним из важнейших путей регуляции процесса
формирования гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси в
онтогенезе является контроль путей миграции GnRH-
продуцирующих нейронов из медиальной обонятельной
плакоды развивающейся полости носа в гипоталамическую
область еще на эмбриональных стадиях развития. В регуляции
этого процесса участвует множество сигнальных молекул,
ключевую роль среди которых играет полипептид аносмин и

 23

его внут риклеточные сигнальные пути. Нарушения

функциональной активности аносмина и регулируемых им
сигнальных каскадов в раннем онтогенезе приводят к
значительным нарушениям миграции GnRH-продуцирующих
нейронов, что во взрослом состоянии становится причиной
гипогонадотропного гипогонадизма, задержки полового
созревания и снижения фертильности у мужчин, а также
вызывает нарушение овуляции и бесплодие у женщин. В
настоящее время разрабатываются подходы для диагностики
нарушений в системах контроля путей миграции GnRH-
продуцирующих нейронов, что в будущем позволит
идентифицировать у пациентов репродуктивные дисфункции,
которые непосредственно вызваны этими нарушениями. Важно
и то, что выявление генетических дефектов в сигнальных
каскадах аносмина и других регуляторов миграции GnRH-
продуцирующих нейронов у родителей позволит предсказать
развитие патологии репродуктивной системы у их детей и в
перспективе разработать пути их своевременной коррекции.

1.2. Структура гонадолиберина

Гонадолиберин, рилизинг-фактор ЛГ и ФСГ, представляет

собой декапептид pGlu-His-Trp-Ser-Tyr-Gly-Leu-Arg-Pro-Gly-NH2,
ко т о р ы й с е к р е т и р у е т с я г и п о т а л а м и ч е с к и м и G n R H -
продуцирующими нейронами, и был открыт почти полвека назад
(Schally et al., 1971). Он синтезируется из более сложного белка-
предшественника, который содержит 92 аминокислотных остатка.
В его состав входят N-концевой сигнальный пептид длиной 23
аминокислотных остатка, отщепляемый в ходе процессинга
прекурсорного белка, декапептидный фрагмент, соответствующий
зрелой молекуле GnRH, сайт Gly-Lys-Arg для амидирования и
протеолитического расщепления, а также GnRH-ассоциированный
полипептид длиной 56 аминокислотных остатков (Ikemoto, Park,
2006).
Гонадолиберин может продуцироваться не только
гипоталамическими нейронами, но также и в некоторых других

 24

отделах мозга, но роль его внегипоталамической продукции в ЦНС

до конца не выяснена. Предполагается, что в плаценте, иммунной
системе, гонадах, тканях эндокринной системы GnRH может
функционировать как аутокринный и(или) паракринный фактор
(Chen et al., 2002; Sakamoto et al., 2003; Pierantoni et al., 2009; Sasaki,
Norwitz, 2011; Pazaitou-Panayiotou et al., 2013; Plant, 2015).
Молекулы гонадолиберина и GnRH-прекурсорного белка
выявлены у различных представителей позвоночных и
протохордовых животных, хотя сильно различаются по первичной
структуре и функциональным свойствам (Millar, 2005).
Большинство позвоночных животных имеют две формы GnRH –
GnRH-I и GnRH-II. Необходимо отметить, что впервые вторая
форма GnRH была идентифицирована в гипоталамусе цыпленка
(Miyamoto et al., 1984; White et al., 1998). Молекула GnRH-II
представляет собой декапептид, который в большом количестве
содержит ся в среднем мозге и функционирует как
нейротрансмиттер, который влияет на активность и проводимость
ионных каналов в нервной системе. Так у лягушки он является
мощным ингибитором калиевых каналов в симпатических ганглиях
(Millar, 2003). GnRH-II отличается от GnRH-I по трем
аминокислотным остаткам, локализованным в позициях 3, 5 и 8 –
[His5, Trp7, Tyr8]GnRH, и является более распространенным в
организме нейропептидом в сравнении с GnRH-I (White et al.,
1998). Так если GnRH-I присутствует в основном в ЦНС, то GnRH-
II обнаруживается в большом числе органов и тканей (Fernald,
White, 1999; Lee et al., 2008). При этом уровень GnRH-II в почках и
предстательной железе соответственно в 30 и 40 раз выше, чем в
мозге (White et al., 1998). Необходимо подчеркнуть, что оба
н е й р о п е п т и д а в од и н а ко в о й с т е п е н и п р ед с т а вл е н ы у
филогенетически различных групп позвоночных животных.
У человека, как и у большинства млекопитающих, имеются
две формы GnRH, причем доминирующей является GnRH-I. Ген,
кодирующий GnRH-I, расположен в хромосоме 8p11.2-p21 и
включает четыре экзона, разделенные тремя интронами. Ген
GnRH2, кодирующий вторую форму GnRH, расположен в
хромосоме 20p13 (Lee et al., 2008). По своей структуре оба гена
близки, но ген GnRH2 (2.1 kb) короче, чем ген GnRH1 (5 kb),

 25

поскольку интроны 2 и 3 в гене GnRH1 более протяженные

(Seeburg, Adelman, 1984; White et al., 1998).
Заключение
Гонадолиберин-I (GnRH-I), важнейший регулятор
гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, имеет длину 10
аминокислотных остатков (декапептид) и продуцируется в
основном в гипоталамических GnRH-продуцирующих
нейронах. Его синтез осуще ствляет ся в следствие
конт ролируемого гидролитиче ского расщепления
прекурсорного белка, включающего 92 аминокислотных
о с т ат ка . Го н а д ол и бе р и н о б н а руже н у бол ь ш и н с т в а
позвоночных животных, хотя механизмы его влияния на
репродуктивные функции могут существенно различаться.
Следует отметить, что у GnRH-I, который функционирует как
гипоталамический регулятор гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси, имеется структурный двойник – декапептид
GnRH-II, который лишь в небольшой степени отличается от
GnRH-I по аминокислотной последовательности, но имеет
совершенно иные физиологические функции. Этот двойник
продуцируется в различных органах и тканях, и лишь в
небольшой степени экспрессируется в ЦНС.

1 . 3 . Ре г ул я ц и я э кс п р е с с и и ге н ов , код и ру ю щ и х
гонадолиберин

Промоторные области обоих генов (GnRH1 и GnRH2)

содержат связывающие участки для различных транскрипционных
факторов, что обусловливает различия в их экспрессии и
регуляции. 5’-Концевой участок гена GnRH1 высоко гомологичен
для генов человека, крысы и мыши. В гене GnRH1 крысы выявлены
оба, промоторный и энхансерный, участки, определяющие его
транскрипционную активность. Промоторный участок имеет длину
173 bp, в то время как энхансерный участок более протяженный и
имеет длину 300 bp. Энхансерный участок локализован в сегменте
(-1863)–(-1571) по отношению к сайту инициации транскрипции.
Последовательность (-3446)–(-2078) в гене мыши содержит

 26

участок, который имеет около 90 % гомологии по отношению к

энхансерному участку в гене крысы, и также является энхансером,
как это продемонстрировано в условиях in vivo при экспрессии гена
GnRH1 в гипоталамусе мыши. В то же время в яичниках мыши тот
же участок выполняет функции репрессора транскрипции (Lee et
al., 2008).
У человека имеют ся два различающихся по
местоположению в гене GnRH1 сайта инициации транскрипции,
первый из которых функционирует в гипоталамусе, второй – во
внегипоталамических тканях, таких как яичники, семенники,
плацента и молочная железа. Первый сайт расположен на 61 bp
раньше контакта между первыми интроном и экзоном, в то время
как второй сайт находится на 579 bp раньше гипоталамического
сайта инициации транскрипции (Dong et al., 1993). Важным для
регуляции экспрессии гена GnRH1 человека также является участок
(-992)–(-763) (Wolfe et al., 2002).
У человека ген GnRH1 экспрессируется в гипоталамусе в
пульсирующем ритме, что хорошо согласуется с пульсирующим
характером секреции самого GnRH-I. Ответственным за такую
пульсирующую экспрессию является участок (-2012)–(-1597) (Kepa
et al., 1996). В регуляцию экспрессии гена GnRH1 вовлечены
катионы кальция и ряд кальций-связывающих белков, а также
регулятор DREAM (downstream regulatory element antagonist
modulator), которые осуществляют коммуникацию между
цитоплазмой и ядром, необходимую для поддержания
пульсирующего характера экспрессии гена (Leclerc, Boockfor,
2007). Различные гормоны и системы вторичных посредников
вовлечены в регуляцию экспрессии гена GnRH1 у человека и
млекопитающих.
У крысы промоторный участок гена содержит два сайта, с
которыми специфически связывается октамер-связывающий
транскрипционный фактор-1, что в значительной степени
определяет экспрессию гена GnRH1 (Eraly et al., 1998). Внутри
энхансерного участка также имеются два сайта, с которыми
связываются транскрипционные факторы, относящиеся к POU-
семейству, такие как специфичный для гипофиза фактор Pit-1
(Pituitary-specific positive transcription factor 1), октамерные

 27

транскрипционные факторы Oct1 и Oct2 и нейрональный

транскрипционный фактор Unc-86 (Clark, Mellon, 1995). В
р е г ул я ц и ю т р а н с к р и п ц и и ге н а G n R H 1 во вл еч е н ы д ва
гомеодоменных белка – Msx1 (Msh homeobox 1) и Dlx2 (distalless
homeobox 2), первый из которых является репрессором
транскрипции, в то время как второй ее активирует. Важную роль в
регуляции экспрессии гена, кодирующего GnRH-I, играют
сигнальные пути, реализуемые с участием протеинкиназы С (Lee et
al., 2008), а также достаточно короткие отрицательные обратные
связи, которые запускаются GnRH и его аналогами (Han et al.,
1999).
Промоторный участок гена GnRH2 человека включает
последовательность (-1124)–(-750), в то время как энхансерный
участок включают последовательность от -793 до -750 bp и
содержит два E-бокс-связывающих сайта – (-790)–(-785) и (762)–
(-757) и один Ets-подобный элемент – (-779)–(-776). Все эти
элементы в нетранслируемой области гена GnRH2 человека
определяют его базальную активность. Значительный вклад в
регуляцию транскрипции этого гена вносят p65-белок, а также
ядерные рецепторы – рецептор ретиноевой кислоты и рецептор
ретиноида X (Lee et al., 2008). Поскольку рецептор ретиноида X
также является важнейшим компонентом, определяющим
функциональную активность генов, регулируемых тиреоидными
гормонами (в первую очередь, трийодтиронином) (Шпаков, 2016б),
то на уровне транскрипции гена, кодирующего GnRH-II, может
осуществляться функциональная взаимосвязь между тиреоидной
системой и GnRH-II-зависимыми физиологическими ответами.
Оценка эффекта стероидных гормонов на экспрессию генов,
кодирующих прекурсорные белки GnRH-I, является весьма
проблематичной. Так Шиверс и соавторы еще в 1983 году с
помощью иммунохимических методов показали, что в GnRH-
продуцирующих нейронах отсутствуют рецепторы к эстрогенам
(Shivers et al., 1983). На основании этого факта было выдвинуто
предположение о том, что эстрадиол напрямую на экспрессию гена
GnRH1 не влияет. Однако в дальнейшем появились данные о
возможности воздействия эстрогенов на уровень экспрессии GnRH-
I, синтезируемого в гипоталамических нейронах. Экспрессия

 28

функционально активных рецепторов эстрогенов в GnRH-

продуцирующих нейронах была продемонстрирована в условиях in
vivo (Kalló et al., 2001; Hrabovszky et al., 2007). Эти данные
получили свое подтверждение в экспериментах in vitro при
изучении GnRH-экспрессирующих линий нервных клеток (Roy et
al., 1999; Navarro et al., 2003). В то же время иммунохимические
исследования показали, что эстрогеновые рецепторы хотя и
экспрессируются в гипоталамусе, но отсутствуют в GnRH-
продуцирующих нейронах (Herbison et al., 1995). Показано, что
уровень экспрессии рецепторов эстрогенов был сравнительно
высоким в нейронах, секретирующих кисспептин, а также в
глиальных клетках, афферентных по отношению к GnRH-
продуцирующим нейронам (Langub, Watson, 1992; Dungan et al.,
2006).
Установлено, что тестостерон по механизму обратной связи
оказывает на экспрессию гена GnRH1 и на высвобождение GnRH-I
гипоталамическими нейронами ингибирующее воздействие.
Однако иммунохимические исследования, проведенные на
гипоталамических структурах барана, показали, что GnRH-
продуцирующие нейроны не содержат андрогеновых рецепторов,
вследствие чего было высказано предположение о том, что эффекты
тестостерона реализуются опосредованно через нейроны,
продуцирующие кисспептин, которые образуют с GnRH-
продуцирующими нейронами интегративные регуляторные связи
(Bliss et al., 2010). Не исключен и другой механизм, в основе
которого лежит превращение тестостерона в эстрадиол. Однако и в
этом случае воздействие эстрадиола на экспрессию гена GnRH1, по
всей видимости, реализуется опосредованно, через другие типы
г и п от а л а м и ч е с к и х н е й р о н о в . О б н а руже н о т а к же , ч то
глюкокортикоиды подавляют транскрипцию гена GnRH1 и
высвобождение GnRH-I (Attardi et al., 1997), а
дегидроэпиандростерона сульфат (DHEAS) в значительной степени
ингибирует экспрессию гена GnRH1 у самцов крыс (Li et al., 1995).
Показано, что голодание является фактором, в значительной
степени подавляющим функциональную активность гонадной оси.
Обнаружено, что инсулин оказывает стимулирующее влияние на
промотор гена GnRH1 мыши и его регуляторное действие

 29

реализуется через каскад митогенактивируемых протеинкиназ

(mitogen-activated protein kinase, MAPK) (DiVall et al., 2007).
Инсулиноподобный фактор ро ста-1, функциональный и
структурный гомолог инсулина, также усиливает экспрессию гена
GnRH1, как у человека, так и у грызунов. Этот эффект, как и в
случае инсулина, реализуется через каскад MAPK. В случае
инсулиноподобного фактора роста-1 этот каскад включает Ras-
белок, Raf1-киназу и ERK1/2-киназы, а также транскрипционный
фактор c-Fos (Zhen et al., 1997). В то же время нейрогормон
мелатонин и вторичный посредник монооксид азота (NO), который
синтезируется различными формами NO-синтаз, подавляют
транскрипционную активность гена GnRH1 (Belsham et al., 1996;
Roy et al., 2001). Разнонаправленные эффекты оказывают
различные формы ретиноевой кислоты. Так транс-ретиноевая
кислота стимулирует экспрессию гена GnRH1, в то время как цис-
ретиноевая кислота, напротив, ее ингибирует (Cho et al., 2001).
Обработка GnRH-продуцирующих нейронов крысы с помощью
ГАМК приводит к повышению в них экспрессии гена GnRH1,
причем в основе регуляторного эффекта ГАМК лежит вызываемая
этим нейромедиатором гиперполяризация нейронов. При этом
воздействие ГАМК на эмбриональные GnRH-продуцирующие
нейроны крысы вызывает противоположный эффект – снижение
экспрессии гена GnRH1 и подавление выработки нейронами GnRH-
I (Funabashi et al., 2002).
Заключение
Прекурсор GnRH-I кодируется геном GnRH1, структура
которого высоко консервативная у человека и других
млекопитающих. В промоторе гена имеется много специальных
участков, которые являются мишенями для регуляции
различными транскрипционными факторами, мишенями
множества сигнальных молекул. Одними из таких молекул
являются локализованные в ЦНС инсулин и
инсулиноподобный фактор роста-1, которые способны
непосредственно воздействовать на гипоталамические
нейроны, в том числе продуцирующие GnRH-I. Это позволяет
связать физиологические состояния и патологии, при которых
меняется уровень этих гормонов в мозге, с функциональной

 30

активностью GnRH-I-продуцирующей системы гипоталамуса.

Зависимость экспрессии гена GnRH1 от уровня мелатонина,
основного гормона эпифиза, регулирующего суточные ритмы,
может быть одним из механизмов контроля циркадных ритмов
синтеза и секреции GnRH-I. Таким образом, пищевое поведение
(голодание, гиперфагия), режим сна и бодрствования способны
самым непосредственным образом влиять на продукцию
GnRH-I и, следовательно, на функциональную активность всей
гонадной оси. Патологические состояния (сахарный диабет,
метаболический синдром, ожирение, стеатоз печени, анорексия,
нарушения сна, депрессивные состояния), ассоциированные с
нарушением уровня и функциона льной активности
регуляторов экспрессии гена GnRH1, могут приводить к
репродуктивным дисфункциям, вызванным ослаблением
продукции GnRH-I или нарушением суточного ритма секреции
этого рилизинг-фактора.

1.4. Гонадолиберин-пульсирующий генератор

После специфичного протеолиза, «созревшая» молекула

GnRH-I по аксональному пути (тубероинфундибулярному тракту)
транспортируется к срединному возвышению гипоталамуса, откуда
GnRH-I поступает в циркуляцию портальной системы гипофиза.
Период полужизни GnRH-I составляет всего 2–4 мин, что связано с
быстрым его расщеплением по амидным связям, соединяющим 5-й
и 6-й, 6-й и 7-й, 9-й и 10-й аминокислотные остатки, вследствие
чего этот рилизинг-фактор отно сят к короткоживущим
нейрогормонам. Гипот аламиче ская с екреция GnRH-I в
значительной степени возрастает во время постнатального развития
и в период полового созревания.
Секреция GnRH-I гипоталамическими нейронами может
происходить в двух режимах – пульсирующем и волновом (Maeda
et al., 2010). Пульсирующий режим высвобождения GnRH-I,

 31

являющийся основным, был впервые описан у

овариэктомированных макак-резусов, и только затем обнаружен и
подробно изучен у людей (Antunes et al., 1978). Пульсирующий
режим представляет собой эпизодическое высвобождение GnRH-I в
определенном пульсирующем (цирхоральном) ритме, который
составляет одну пульсацию в течение 60–90 мин. При
пульсирующем режиме в систему портальной циркуляции
подаются отдельные импульсы GnRH-I, в то время как
концентрацию GnRH-I в интервалах между этими импульсами
определить довольно сложно. Возможны значительные отклонения
ритма пульсации GnRH-I от значений 60–90 мин, причем как в
сторону более высокой, так и более низкой частоты секреции
рилизинг-фактора. Такие колебания пульсирующего ритма
выработки GnRH-I могут являться нормальным физиологическим
процессом, но в ряде случаев могут быть следствием дисфункций в
ЦНС и эндокринной системе и приводят к заболеваниям
репродуктивной системы.
Частота пульсации GnRH-I регулируется пульсовым
генератором ритма, который расположен в медиобазальном
гипоталамусе. В пользу этого свидетельствует эпизодически
возникающая многоуровневая электрическая активность в этой
области гипоталамуса (Wilson et al., 1984). Функционально
«генератор GnRH-I пульсации» опирается на сложные
взаимодействия и взаимосвязи между различными типами
нейронов, которые содержат различные нейромедиаторы
(норадреналин, дофамин, серотонин, ГАМК, глутамат, нейропептид
Y, галанин). При этом глутамат и галанин стимулируют
репродуктивную систему именно на этапе секреции GnRH-I, в то
время как ГАМК препятствует ее стимуляции. Важную роль в
контроле пульсации GnRH играет ряд других нейромедиаторов и
сигнальных систем, локализованных как в гипоталамусе, так и в
других отделах ЦНС, в том числе сигнальные пути, включающие
кисспептин, нейрокинин B, эндогенные опиоидные пептиды (Ezzat
et al., 2015).
В физиологических условиях пульсовой генератор получает
информацию о выделении ЛГ и ФСГ гипофизом по системе
короткой обратной связи, так как специальные сфинктеры

 32

регулируют градиенты давлений в воротной системе кровотока, и

часть крови из гипофиза поступает обратно в гипоталамус, что
обеспечивает высокую концентрацию гонадотропинов в
гипоталамусе. Сразу после открытия дифференцированной
пульсации GnRH-I было высказано предположение о том, что от ее
характера во многом зависит функциональный ответ гонадотрофов
на действие GnRH-I (Knobil, 1988), что в последующем
подтвердилось.
Волновой режим секреции GnRH-I отмечается только у
женщин. Он позволяет более строго контролировать концентрацию
секретируемого в кровоток рилизинг-фактора. Следует отметить,
что у женщин оба способа секреции GnRH-I и их различные
комбинации являются необходимыми для оптимального синтеза и
секреции гонадотропинов, но пульсирующий ритм играет более
важную роль в контроле репродуктивных функций и представляет
наибольший интерес для клинической эндокринологии (Limonta et
al., 2018).
Установлено, что в зависимости от частоты и амплитуды
выброса гипоталамическими нейронами GnRH-I меняется
концентрация обоих гонадотропинов, причем частота пульсации
является более значимым фактором для их продукции, чем
концентрация GnRH-I (Glanowska et al., 2014; Czieselsky et al., 2016;
Stamatiades, Kaiser, 2018). Изменение частоты выброса GnRH-I
меняет как количество ЛГ и ФСГ, секретируемых гонадотрофами
гипофиза, так и их соотношение, в то время как даже значительное
(в 10 раз) повышение количества секретируемого GnRH-I
существенно не влияет на секрецию ЛГ и лишь в небольшой
степени повышает уровень ФСГ. При замедлении частоты
пульсации снижается секреция ЛГ, но существенно повышается
секреция ФСГ, что приводит к значительному снижению
соотношения ЛГ/ФСГ и в физиологических условиях во многом
предопределяет функциональное состояние репродуктивной
системы (Glanowska et al., 2014; Limonta et al., 2018). Нельзя
исключить и того, что изменение частоты пульсации может влиять
на степень гликозилирования гонадотропинов и, тем самым,
определять их биологическую активность и время жизни в

 33

кровотоке. Однако этот вопрос, который, безусловно, требует

серьезного рассмотрения, пока остается мало изученным.
Скорость ответа гонадотрофов на секрецию GnRH-I очень
высока – уже через 2–5 мин после выброса рилизинг-фактора
гипоталамическими нейронами отмечается подъем уровня ЛГ в
крови. Важно отметить, что при значительном повышении частоты
ритма выброса GnRH-I секреция гонадотропинов сначала заметно
ослабляется (при повышении частоты в два раза уровни ЛГ и ФСГ
снижаются в среднем в 2–3 раза), а затем полностью блокируется.
Это связано с истощением хранилищ гонадотропинов в
гонадотрофах, а также с нарушением функциональной активности
компонентов регулируемых GnRH-I сигнальных путей. Необходимо
отметить, что при цирхоральном ритме пульсации сигнальные пути
GnRH-I успевают восстановиться, и, кроме того, отмечается
восстановление запасов ЛГ и ФСГ (Czieselsky et al., 2016). Все это
указывает на то, что GnRH-I при нормальной частоте пульсации
функционирует, как либерин, а при высокой частоте ритма
проявляет свойства ст атина, блокирующего выработку
гонадотропинов. Разнонаправленность действия GnRH-I на
гонадотропную функцию гипофиза требует разработки
оптимальных схем применения его препаратов в клинической
эндокринологии, основанных на введении GnRH-I в соответствии с
его естественными пульсациями. Так показано, что только
импульсное введение GnRH-I и его аналогов, соответствующее по
частоте цирхоральному ритму, вызывает восстановление
менструального цикла у женщин.
Как отмеча ло сь выше, важнейшим регулятором
пульсирующего выброса GnRH-I является кисспептин, который
п р ед с т а вл я е т с о б о й п ол и п е п т и д , и м е ю щ и й д л и н у 5 4
аминокислотных остатка (KISS-54). Прекурсором кисспептина
является полипептид длиной 145 аминокислотных остатков,
который кодируется геном KiSS1. Полипептид KISS-54 далее может
расщепляться до более коротких фрагментов, которые содержат 14,
13 и 10 аминокислотных остатков, но на С-конце каждого из них
обязательно присутствует фрагмент Arg-Phe-NH2 (Kotani et al.,
2001). Ген, кодирующий прекурсорный белок для кисспептина, был
идентифицирован в 1996 году, как супрессор метастазирования

 34

злокачественной меланомы человека. Он локализован в хромосоме

1q32 и включает четыре экзона, из которых два первых экзона не
транслируются (West et al., 1998). Поиск рецептора для
кисспептина привел к выявлению орфанового рецептора GRP54,
относящегося к суперсемейству G-белок-сопряженных рецепторов
(GPCR), специфичного по отношению к этому полипептиду.
Впервые рецептор для кисспептина был идентифицирован в мозге
крыс (Ohtaki et al., 2001). У человека он кодируется геном, который
расположен в хромосоме 19p13.3 и имеет пять экзонов. Ген Grp54
кодирует белок, содержащий 398 аминокислотных остатков (Muir et
al., 2001). Рецепторы к кисспептину обнаружены в различных
органах и тканях, включая мозг, гипофиз, плаценту, гонады,
желудочно-кишечный тракт, печень, сердечно-сосудистую систему
(Clarke, Dhillo, 2016). После связывания с рецептором GRP54,
который сопряжен с гетеротримерными Gq/11-белками, кисспептин
активирует фосфолипазу С, что приводит к синтезу вторичных
посредников – инозитол-3,4,5-трифосфата и диацилглицерина.
Результатом этого является мобилизация катионов кальция из
внутриклеточных депо и стимуляция кальций-зависимых
эффекторных белков, а также активация различных изоформ
протеинкиназы С и зависимых от этого фермента сигнальных путей
(Constantin et al., 2009).
В гипоталамусе человека нейроны, экспрессирующие
кисспептин, локализованы в ростральной преоптической области и
инфундибулярном ядре. В то время как локализация этих нейронов
в воронке и дугообразном ядре сохраняется у всех видов
млекопитающих, популяция кисспептиновых нейронов в
ростральной области является видоспецифичной (Hrabovszky et al.,
2010). Многочисленные исследования, проведенные как на людях,
так и на экспериментальных животных, показали стимулирующую
роль кисспептина в секреции GnRH-I и гонадотропинов (Thompson
et al., 2004; Dhillo et al., 2005; Lehman et al., 2019). Аксоны
гипоталамических нейронов, экспрессирующих кисспептин,
образуют перикапиллярные сплетения в воронковом стебле, где
происходит секреция GnRH (Hrabovszky et al., 2010). В свою
очередь, в GnRH-продуцирующих нейронах экспрессируются
рецепторы кисспептина, что делает их чувствительными к

 35

регуляторному влиянию кисспептина (Messager et al., 2005).

Некоторые исследования указывают на то, что, наряду со
стимуляцией синтеза гонадотропинов, опосредованной через
усиление выброса GnRH-I, кисспептин может непосредственно
стимулировать продукцию ЛГ и ФСГ, действуя на гонадотрофы
передней доли гипофиза и регулируя высвобождение ими
гонадотропинов. Такое предположение базируется на обнаружении
экспрессии гена, кодирующего кисспептин, и выявлении самого
кисспептина в гонадотрофах (Richard et al., 2008). Установлено, что
у человека и грызунов стимулирующий эффект кисспептина на
продукцию ФСГ менее выражен и менее стабилен в сравнении с
таковым в отношении ЛГ (Navarro et al., 2005; George et al., 2011).
Экспрессия кисспептина и специфичного к нему рецептора
GRP54 в гипоталамусе повышается в период полового созревания,
причем это справедливо как для человека, так и для других
млекопитающих (Navarro et al., 2004; Shahab et al., 2005). Роль
кисспептина в функционировании репродуктивной системы была
установлена при изучении его сигнальных каскадов у пациентов с
репродуктивными дисфункциями. У пациентов с
гипогонадотропным гипогонадизмом и нарушениями развития в
пубертатном периоде были идентифицированы инактивирующие
точечные мутации и делеции в генах, кодирующих прекурсор
кисспептина и рецептор кисспептина (de Roux et al., 2003; Seminara
et al., 2003). Например, миссенс-мутации в гене KISS1, который
кодирует прекурсор кисспептина, были обнаружены у трех детей,
не являющихся прямыми родственниками, с преждевременным
половым созреванием центрального генеза. Кодируемые
дефектным геном кисспептин и родственные ему пептиды обладали
повышенной устойчивостью к протеолизу в условиях in vitro и при
этом сохраняли высокое сродство к рецептору кисспептина, что
приводило к повышению их биодоступности и гиперактивации
кисспептиновых сигнальных путей. Именно такая повышенная
активность кисспептина, по мнению авторов, и является основной
причиной преждевременного полового созревания у детей (Silveira
et al., 2010). Наряду с этим была выявлена корреляция между
энергетическим статусом и функциональной активностью системы
кисспептина, которая может вносить определенный вклад в

 36

нарушение пубертатного развития в условиях отрицательного

энергетического баланса.
Как показано в экспериментах с обезьянами, мышами и
крысами, в условиях голодания экспрессия мРНК для гена,
кодирующего кисспептин, а также секреция гонадотропинов
отчетливо снижаются (Castellano et al., 2005; Roa et al., 2009; Wahab
et al., 2011). В основе этого, как полагают, лежит снижение
функциональной активности лептиновых сигнальных путей в
гипоталамических нейронах вследствие понижения уровня лептина
в условиях дефицита пищевых ресурсов. Установлено, что
лептиновый рецептор отсутствует в GnRH-продуцирующих
нейронах, но при этом обнаруживается примерно в 40 %
экспрессирующих кисспептин нейронов в дугообразном ядре
гипоталамуса мыши (Smith et al., 2006). Снижение секреции
кисспептина рассматривают как один из возможных механизмов
развития гипогонадотропного гипогонадизма у пациентов с
ожирением, метаболическим синдромом и сахарным диабетом 2-го
типа, тем более что в условиях диабетической патологии частота
развития дисфункций репродуктивной системы достоверно
повышена и это негативно сказывается на фертильности
диабетических пациентов (Шпаков, 2010). В пользу этого
механизма свидетельствуют данные о том, что крысы с
экспериментальными моделями сахарного диабета имеют не только
низкие уровни гонадотропинов и половых стероидных гормонов,
но и сниженную экспрессию кисспептина в гипоталамических
н е й р о н а х . П р и э том в в ед е н и е к и с с п е п т и н а ч а с т и ч н о
восстанавливает функционирование гонадной оси и препятствует
развитию нарушений в репродуктивной системе (Castellano et al.,
2009; George et al., 2010).
В 2009 году было установлено участие нейрокинина B в
гипоталамической регуляции гонадной оси. При изучении
пациентов с репродуктивными дисфункциями было показано, что
миссенс-мутации в гене TAC3, который кодирует прекурсор
нейрокинина B, и в гене TAC3R, кодирующем рецептор
нейрокинина B, приводят к развитию гипогонадотропного
гипогонадизма (Topaloglu et al., 2009). Двумя годами ранее другой
группой исследователей было показано, что в интегративных сетях

 37

нейронов аркуатного ядра гипоталамуса овцы встречаются

нейроны, в которых экспрессируются кисспептин и нейрокинин B.
В тех же нейронах был идентифицирован нейропептид динорфин,
наделенный свойствами эндогенного агониста опиоидных
рецепторов (Goodman et al., 2007). По первым буквам в названиях
трех пептидов экспрессирующие их нейроны стали называть как
«KNDy». В отличие от кисспептина и нейрокинина B, которые
стимулируют высвобождение GnRH-I, динорфин ингибирует
секрецию этого рилизинг-фактора (Cheng et al., 2010). Это
указывает на то, что в KNDy-нейронах осуществляется
разнонаправленная регуляция секреции GnRH-I, зависящая от
соотношения нейропептидов и функциональной активности
регулируемых ими сигнальных каскадов, что обеспечивает тонкую
регуляцию всей ГГГ оси.
Установлено, что половые стероидные гормоны – эстрогены
и тестостерон, оказывают на секрецию GnRH-I и гонадотропинов
ингибирующее воздействие, которое осуществляется через
посредство эстрогеновых рецепторов (ER) (Smith et al., 2005). В
случае тестостерона сначала происходит превращение этого
стероидного гормона в эстрогены с помощью фермента ароматазы,
а затем полученные таким образом эстрогены связываются с ER. В
эксперимент ах с крыс ами было показано, что низкие
(пикомолярные) концентрации эстрогенов через ER α-типа
запускают отрицательные обратные связи, приводящие к
подавлению секреции GnRH-I. В то же время более высокие
(наномолярные) концентрации эстрадиола, действуя через ER β-
типа, напротив, усиливают секрецию GnRH-I (Krsmanovic et al.,
2009). Необходимо отметить, что ER α-типа экспрессируются в
нейронах, продуцирующих кисспептин, но отсутствуют в нейронах,
продуцирующих GnRH-I (Herbison, 2008). Предполагается, что
э с т р о ге н ы с вя з ы ва ют с я с E R α - т и п а н а к и с с п е п т и н -
продуцирующих нейронах и вызывают ингибирование
высвобождения ими кисспептина, что в дальнейшем оказывает
негативное влияние на секрецию GnRH-I. Другими словами,
эффект эстрогенов на секрецию GnRH-I является опосредованным
и реализуется через кисспептиновые нейроны. В пользу этого
свидетельствует то, что у гонадэктомированных людей и животных

 38

на фоне снижения уровней половых стероидов отмечается

повышение уровней кисспептина, GnRH-I и гонадотропинов. Более
того, блокирование рецепторов кисспептина с помощью
селективных антагонистов предупреждает повышение уровня
гонадотропинов (Smith et al., 2005; Chan et al., 2009).
Несмотря на то, что в большинстве исследований основное
внимание уделяют регуляторным эффектам эстрадиола, важную
роль в контроле кисспептиновой системы играет и другой
стероидный гормон – прогестерон. На это указывает присутствие
специфичного к проге стерону рецептора в нейронах,
продуцирующих кисспептин. Важно отметить, что рецептор
прогестерона, как и ER, отсутствует в GnRH-продуцирующих
нейронах (Rudolph et al., 2016). Совместная локализация ER и
рецепторов прогестерона в кисспептиновых нейронах позволяет
предположить, что эстрогены и прогестерон действуют на
экспрессию кисспептина согласованно, но молекулярные
механизмы такого влияния до конца не изучены.
Заключение
С екреция GnRH-I гипот а ламиче скими GnRH-
продуцирующими нейронами происходит в двух режимах –
пульсирующем и волновом, причем пульсирующий режим
превалирует. Волновой режим выявлен только у женщин.
Частота пульсации выброса GnRH-I регулируется пульсовым
генератором ритма, который расположен в медиобазальном
гипоталамусе и находится под контролем большого числа
нейромедиаторов и нейгормонов. В физиологических условиях
работа пульсового генератора в значительной степени зависит
от уровня ЛГ и ФСГ. Концентрация гонадотропинов и
соотношение ЛГ/ФСГ, в свою очередь, зависят от частоты и
амплитуды выброса гипоталамическими нейронами GnRH-I,
причем частота пульсации является более значимым фактором
д л я п р од у к ц и и го н а д от р о п и н ов , ч е м ко н ц е н т р а ц и я
высвобождаемого GnRH-I. При замедлении частоты пульсации
снижается секреция ЛГ, но повышается секреция ФСГ, что
приводит к снижению соотношения ЛГ/ФСГ и предопределяет
физиологическое состояние репродуктивной системы. При
значительном повышении частоты выброса GnRH-I или при

 39

длительном действии высоких доз рилизинг-фактора секреция

гонадотропинов сначала заметно ослабляется, а затем
полностью блокируется, что используется во вспомогательных
репродуктивных технологиях для подавления эндогенного
синтеза гонадотропинов при обработке пациентов высокими
дозами агонистов GnRH-I. Одним из важнейших регуляторов
продукции GnRH-I является полипептид кисспептин, который
с екретирует ся гипот а ламиче скими кисспептин-
п р од у ц и ру ю щ и м и K N D y - н е й р о н а м и . Д е й с т вуя н а
кисспептиновые рецепторы, расположенные на поверхности
GnRH-продуцирующих нейронов, кисспептин регулирует
экспрессию гена GnRH1 и процессинг белка, прекурсора GnRH-
I. Опосредованно, через кисспептиновую систему, на секрецию
гена GnRH1 в GnRH-продуцирующих нейронах действует и
адипокин лептин, чьи рецепторы в большом количестве
имеются на KNDy-нейронах. Влияние стероидных гормонов на
продукцию GnRH-I, как положительное, так и отрицательное,
согласно современным представлениям, реализуется
опосредованно, через нейроны, которые функционально
взаимодействуют с GnRH-продуцирующими нейронами
гипоталамуса (в первую очередь через кисспептин-
продуцирующие нейроны), поскольку рецепторы к стероидным
гормонам (эстрогенам, андрогенам, прогестерону) в GnRH-
продуцирующих нейронах не выявлены. Нормализация
режима выброса GnRH-I и циркадного ритма экспрессии гена
GnRH1 – наиболее перспективные пути для восстановления
функциональной активности гипоталамо-гипофизарно-
гонадной оси на гипоталамическом уровне и для повышения
репродуктивного потенциала в целом.

1.5. Рецептор и сигнальные пути гонадолиберина

Связывание GnRH со специфичными к нему рецепторами,

расположенными на поверхности гонадотрофов, приводит к
активации сразу нескольких сигнальных путей, что опосредует
ш и р о к и й с п е к т р р е г ул я т о р н ы х в л и я н и й G n R H - I н а

 40

функциональную активность гонадотрофов. Мутации в рецепторе

GnRH вызывают идиопатические формы гипогонадотропного
гипогонадизма, который является аутосомно-наследственным
заболеванием (Janovick et al., 2003).
Как и кисспептиновые рецепторы, рецепторы GnRH
относятся к суперсемейству сопряженных с гетеротримерными G-
белками гептагеликальных рецепторов (GPCR) с характерным для
них трансмембранным доменом, включающим семь гидрофобных
трансмембранных участков, соединенных тремя сравнительно
небольшими внеклеточными (ВП1–ВП3) и тремя
цитоплазматическими петлями (ЦП1–ЦП3). Особенностью
структурной организации рецептора GnRH человека является
отсутствие в нем внутриклеточного С-концевого домена (СКД)
(Millar et al., 2004; Cheng, Leung, 2005). В большинстве GPCR этот
домен является основной мишенью для негативной регуляции
функциональной активности рецепторов серин/треониновыми
протеинкиназами, специфичными по отношению к GPCR (GRK-
киназами), а также регуляторными белками β-аррестинами.
Молекулярной основой этого является присутствие в СКД
большого числа Ser/Thr-содержащих сайтов для фосфорилирования
GRK-киназами, а также участков взаимодействия с β-аррестинами
и другими селективными регуляторами GPCR-опосредуемого
сигналинга (Lethimonier et al., 2004). Отсутствие СКД в рецепторе
GnRH человека делает его нечувствительным к негативной
регуляции GRK-киназами, а также исключает функциональное
взаимодействие активированного рецептора с β-аррестинами.
Ген, кодирующий рецептор GnRH, содержит три экзона,
разделенные двумя интронами, и у человека локализован в
хромосоме 4q21.2. Он имеет ряд уникальных особенностей,
связанных с локализацией в нем дополнительных сайтов
инициации транскрипции и TATA-боксов (Kakar, 1997). Ген
HGnRHR имеет ряд сплайсинговых вариантов, которые
идентифицированы как в нормальном гипофизе, так и в аденомах
гипофиза (Grosse et al., 1997, 2000). В норме рецептор GnRH
экспрессируется в гонадотрофах, тиреотрофах и соматотрофах
передней доли гипофиза (Sanno et al., 1997). Наряду с этим он
может экспрессироваться в плаценте человека – в клетках

 41

цитотрофобласта и синцитиотрофобласта, в желтом теле,

лютеинизированных клетках гранулезы, тканях предстательной
железы, а также в клетках карциномы яичников, рака
предстательной железы и рака молочной железы. Рецепторы GnRH
также идентифицированы в печени, сердце, скелетных мышцах,
почках, в мононуклеарных клетках периферической крови (Cheng,
Leung, 2005; Pazaitou-Panayiotou et al., 2013). Несмотря на то, что
связывание GnRH-I с рецепторами в семенниках и яичниках
человека не выявлено (Clayton, Huhtaniemi, 1982), с помощью
количественной ПЦР в семенниках обнаружена мРНК, кодирующая
как сам GnRH-I, так и его рецептор (Bahk et al., 1995).
Установлено, что экспрессия рецептора GnRH в гипофизе
регулируется его агонистом – GnRH-I. Когда уровень GnRH-I
снижается вследствие физиологических процессов (лактация,
переедание или голодание, сезонные периоды репродуктивного
угасания, нарушения цикла сон-бодрствование), уровень
экспрессии и число функционально активных рецепторов GnRH в
гонадотрофах гипофиза существенно снижаются. При этом
экспозиция гонадотрофов с эффективными концентрациями GnRH-
I достаточно быстро стимулирует экспрессию рецепторов GnRH и
восстанавливает их число до нормального уровня, возвращая
чувствительность аденогипофиза к регуляторному действию
GnRH-I. В этом процессе задействованы кальций-зависимые
механизмы. Увеличение экспре ссии рецептора GnRH в
значительной степени определяется ритмом пульсации секреции
рилизинг-фактора, вследствие чего изменения такого ритма
приводят к существенным колебаниям количества функционально
активных рецепторов на поверхности гонадотрофов и влияют на их
чувствительность к GnRH-I (Tsutsumi et al., 1995).
Механизмы GnRH-I-зависимой регуляции экспрессии
рецепторов GnRH в гонадотрофах сильно варьируют у различных
видов животных, зависят от пола и физиологического состояния. В
экспериментах с культивируемыми клетками аденогипофиза крысы
максимальная стимуляция экспрессии рецепторов GnRH
наблюдалась при частоте пульсации GnRH-I, равной 30 мин (Kaiser
et al., 1997). При обработке клеток рака яичников человека и
мононуклеарных клеток периферической крови отмечали

 42

двухфазный эффект GnRH-I на экспрессию рецепторов GnRH (Chen

et al., 1999; Kang et al., 2000). При этом длительная экспозиция
клеток с GnRH-I и его аналогами с агонистической активностью
приводила к даун-регуляции рецепторов GnRH и подавлению
синтеза ЛГ и ФСГ этими клетками. Индукция десенситизации
рецепторов GnRH при продолжительной обработке высокими
дозами агонистов применяется в медицине для предотвращения
преждевременного полового созревания у мальчиков, имеющего
гипоталамическое происхождение, а также при фармакологическом
подавлении рака предстательной железы. Наряду с этим, агонисты
рецептора GnRH с пролонгированным действием, например
аналоги GnRH-I с повышенной устойчивостью к протеолизу,
широко используются для подавления активности репродуктивной
оси (Lahlou et al., 2000). Необходимо отметить, что GnRH-II и его
аналоги существенно ингибируют экспрессию рецепторов GnRH,
вне зависимости от схемы применения и используемой
концентрации препаратов (Kang et al., 2001).
Эстрогены подавляют экспрессию рецептора GnRH как в
гипофизе, так и во внегипофизарных тканях через механизм,
включающий активацию ER (Quinones-Jenab et al., 1996; Cheng et
al., 2003). Показано, что 17β-эстрадиол блокирует промотор гена
для рецептора GnRH, и этот его эффект реализуется через ER α-
типа и мотив, специфичный к белку-активатору транскрипции
AP-1. Необходимо отметить, что с этим же мотивом связывается
множество транскрипционных факторов, включая факторы c-Jun и
c-Fos. При добавлении форболового эфира (12-миристоил-13-
ацетата) происходит фосфорилирование фактора c-Jun по остатку
Ser 63 , следствием чего является рекрутирование CREB-
связывающего белка (cAMP response element binding protein
(CREB)-binding protein, CBP), коактиватора транскрипции, и снятие
ингибирующего воздействия 17β-эстрадиола на экспрессию гена
GnRHR. Повышенная экспрессия белка CBP также приводит к
подавлению репрессорного эффекта эстрогенов (Cheng et al., 2003).
Сходным образом действует и прогестерон, который, как и
эстрогены, ингибирует экспрессию рецептора GnRH в гипофизе
(Laws et al., 1990).

 43

Полипептидный фактор активин стимулирует синтез

рецептора GnRH в культуре клеток гипофиза крысы, в то время как
его функциональный антагонист фоллистатин, напротив, снижает
экспрессию гена, кодирующего рецептор GnRH (Fernandez-Vazquez
et al., 1996). Активин А, действуя в концентрации 20 нг/мл,
повышал уровень мРНК для гена GnRHR более чем в два с
половиной раза. При этом фоллистатин в дозе 100 нг/мл полностью
блокировал стимулирующий эффект активина, а также на 33 %
снижал базальный уровень экспрессии гена GnRHR.
Обнаружено также, что ХГЧ подавляет синтез рецептора
GnRH в семенниках крысы, действуя по механизму отрицательной
обратной связи (Botte et al., 1999). При этом он увеличивает
транскрипцию гена, кодирующего рецептор GnRH, в клетках JEG-3
хориокарциномы человека (Cheng, Leung, 2002). Это указывает на
то, что регуляторные эффекты гонадотропинов, а возможно и
других агентов, в значительной степени определяются типом ткани-
мишени, а также пролиферативным потенциалом клеток.
Связывание GnRH-I с рецептором осуществляется с
высокоаффинным лигандсвязывающим сайтом, который
расположен внутри трансмембранного канала рецептора,
сформированного его трансмембранными участками. При этом за
первичное узнавание молекулы GnRH-I отвечают ВП рецептора, с
которыми рилизинг-фактор связывается с низкой аффинностью,
чтобы затем транслоцироваться в трансмембранный канал.
Специфическое связывание молекулы GnRH-I с рецептором
вызывает изменение конформации его ЦП2 и ЦП3, функционально
взаимодействующих с различными типами гетеротримерных G-
белков (Pratap et al., 2017). Основной мишенью активированного
р е ц е п т о р а G n R H в го н а д о т р о ф а х г и п о ф и з а я в л я е т с я
гетеротримерный Gq/11-белок, активация которого приводит к его
диссоциации на два сигнальных компонента – связанную с ГТФ
мономерную Gαq/11-субъединицу и Gβγ-димер (Grosse et al., 2000;
Kaprara, Huhtaniemi, 2018). Через посредство Gαq/11-субъединицы и
Gβγ-димера стимулируется активность фосфолипазы С, которая
катализирует синтез сразу двух вторичных посредников –
инозитол-3,4,5-трифосфата и диацилглицерина. Инозитол-3,4,5-
трифо сфат активирует транспорт катионов кальция из

 44

внутриклеточных депо через активируемые им кальциевые каналы,

что ведет к повышению уровня [Ca2+]i и стимуляции кальциевых
сигнальных путей, в то время как диацилглицерин активирует
чувствительные к этому липиду изоформы протеинкиназы С (рис.
1).
Основным результатом повышения уровня [Ca 2+ ] i в
гонадотрофах является стимуляция быстрой секреции уже
синтезированных гонадотропинов (Stojilkovic et al., 1994).
Ключевую роль в этом процессе играют активируемые
повышенными концентрациями катионов кальция Ca 2+ /
кальмодулин-зависимые протеинкиназы I-го и II-го типов (Ca2+/
calmodulin-dependent protein kinases, CaMK-I, CaMK-II) (Haisenleder
et al., 2003a, 2003b; Lim et al., 2007). Следствием GnRH-
индуцируемой активации чувствительных к диацилглицерину
изоформ протеинкиназы С является стимуляция различных форм
MAPK, включая ERK-киназы, JNK-киназы и p38-MAPK (рис. 1).
Запуск каскада MAPK приводит к фосфорилированию множества
цитозольных и ядерных белков, результатом чего является
повышение транскрипционной активности генов, кодирующих
субъединицы гонадотропинов (Mulvaney, Roberson, 2000; Liu et al.,
2002).
В настоящее время обоснованно полагают, что зависимость
функционального ответа гонадотрофов от частоты воздействия на
них GnRH-I в значительной степени определяется особенностями
активации MAPK-каскада, который вовлечен в реализацию GnRH-I-
индуцированной регуляции транскрипции генов, кодирующих
гонадотропины.

 45

Рис. 1. Сигнальные пути гонадолиберина в гонадотрофах (по

Kaprara, Huhtaniemi, 2018).
Условные обозначения: Gs, Gq/11 – гетеротримерные Gs- и Gq/11-белки,
АЦ – аденилатциклаза, ПКА, ПКС – протеинкиназы А и С, ФЛС –
фосфолипаза С, ДАГ – диацилглицерин, IP3 – инозитол-3,4,5-
трифосфат, Ras – малые G-белки Ras-семейства, Raf1, ERK, MEKK, JNK
– серин/треониновые протеинкиназы, компоненты MAPK-каскада,
CDC42 – белок, вовлеченный в регуляцию клеточного цикла (сell
division control protein 42 homolog), с-Src – нерецепторная
тирозинкиназа, CREB – цАМФ-зависимый транскрипционный фактор.

 46

Показано, что обработка культуры клеток LβT2 с помощью

GnRH-I, подаваемого с различной частотой, приводит к различиям
в экспрессии генов, кодирующих β-субъединицы ЛГ и ФСГ. При
этом активация ERK1/2-киназ была более быстрой и более
устойчивой в клетках LβT2, которые обрабатывали GnRH-I с
низкой частотой пульсации.
Установлено, что при низкой частоте пульсации GnRH-I в
основном стимулирует экспрессию гена, кодирующего β-
субъединицу ФСГ, в то время как при высокой частоте пульсации
он повышает продукцию β-субъединицы ЛГ. На основании этого
был сделан вывод, что ERK-зависимые каскады более важны для
синтеза β-субъединицы ФСГ (Kanasaki et al., 2005). Необходимо
отметить, что MAPK-каскад по механизму отрицательной обратной
связи регулируется фосфатазами (MAPK phosphatase, MKP),
специфичными по отношению к фосфорилированным формам
ERK, JNK и p38-MAPK. Установлено, что GnRH-I активирует
экспрессию фосфатазы MKP-2 в первичной культуре и клеточных
линиях гонадотрофов, а в условиях in vivo повышает экспрессию
сразу двух форм фосфатаз – MKP-1 и MKP-2, что коррелирует с
ослаблением вызываемой GnRH-I стимуляции MAPK-каскада
(Zhang, Roberson, 2006). Добавление ингибитора транскрипции
циклогексимида приводило к блокированию экспрессии MKP и, как
следствие, обеспечивало сохранение высокой активности ERK1/2-
киназ (Caunt et al., 2008; Armstrong et al., 2009). Существование
эффективного механизма ингибирования активности MAPK-
каскада в гонадотрофах с помощью MKP может иметь большое
значение, поскольку в рецепторе GnRH, как отмечалось выше,
от сут ствует цитоплазматиче ский СКД, отвечающий за
десенситизацию рецептора и прекращение гормональной
стимуляции (Willars et al., 1999).
Имеются данные о том, что рецептор GnRH также может
быть сопряжен с Gs-белком, который при взаимодействии с
активированным рецептором диссоциирует на ГТФ-связанную Gαs-
субъединицу и Gβγ-димер. Мономерная Gα s -субъединица
взаимодействует с регуляторными участками каталитического
домена фермента аденилатциклазы (АЦ) и активирует его,

 47

индуцируя синтез вторичного посредника цАМФ из АТФ. В

результате повышается внутриклеточная концентрация цАМФ,
результатом чего является опосредуемая через зависимую от цАМФ
протеинкиназу А (ПКА) активация фактора CREB (Perrett, McArdle,
2013). Фактор CREB, который специфично связывается с CRE-
сайтом на промоторе гена, кодирующего β-субъединицу ФСГ, не
только контролирует экспрессию этого гена в гонадотрофах, но и
опосредует влияние на нее различных по частоте пульсаций GnRH-
I. Показано, что высокая частота пульсаций рилизинг-фактора
приводит к повышению экспре ссии и активации
транскрипционного фактора ICER, который специфично
связывается с CRE-сайтом и блокирует стимулирующее влияние на
него фактора CREB. Результатом этого является подавление GnRH-
I-индуцированной экспрессии гена, кодирующего β-субъединицу
ФСГ. Таким образом, снижение экспрессии β-субъединицы ФСГ
при высокой частоте пульсации GnRH-I может быть обусловлено
запуском негативной регуляции CREB-зависимой ее транскрипции,
в то время как при низкой частоте пульсации рилизинг-фактора
этот механизм подавлен, что обеспечивает сохранение экспрессии
β-субъединицы ФСГ на высоком уровне (Ciccone et al., 2010). В
этой связи необходимо отметить, что экспрессия гена, кодирующего
β-субъединицу ФСГ, находится на постоянном, достаточно высоком
уровне, и может снижаться при определенных обстоятельствах,
например при запуске механизма отрицательной обратной связи, в
то время как экспрессия гена, кодирующего β-субъединицу ЛГ,
находится на низком уровне и усиливается при действии GnRH-I
или других регуляторов (Bousfield, Dias, 2011).
Сигнальные механизмы действия GnRH-I в
малигнизированных клетках репродуктивной системы человека, а
также в культурах трансформированных клеток существенно
отличаются от таковых в нормальных тканях (Grundker et al., 2001;
Kraus et al., 2001). Это связано с тем, что в опухолевых и
генетически трансформированных клетках репродуктивной
системы рецепторы GnRH функционально сопряжены не только с
Gq/11- и Gs-белками, но и также могут взаимодействовать с Gi/o-
белками, которые функционально сопряжены как с АЦ, ингибируя
ее активность через посредство Gαi/o-субъединицы, так и с

 48

фосфолипазой С, осуществляя ее позитивную регуляцию через

посредство Gβγ-димера. Как известно, G i/o -белок является
основным донатором Gβγ-димера в сигнальных каскадах (Shpakov,
2013, 2017). Вследствие этого активация фосфолипазы С обычно
происходит либо с участием Gαq/11-субъединицы, генерируемой из
Gq/11-белка, либо с участием Gβγ-димера, который высвобождается
при активации Gi/o-белка. Активированный рецептор GnRH также
может вызывать активацию рецептора эпидермального фактора
роста (ЭФР), нерецепторных тирозинкиназ Src-семейства,
запускать сигнальные каскады, независимые от протеинкиназы С
(Grundker et al., 2001; Kraus et al., 2001).
Необходимо упомянуть и о втором типе рецептора GnRH,
который обнаружен у значительного числа позвоночных (Roch et
al., 2014). При этом если первый тип рецептора представлен у всех
млекопитающих и у большинства других позвоночных животных,
включая довольно примитивных кистеперых и хрящевых рыб, то
второй тип рецептора GnRH распространен в меньшей степени и у
большинства млекопит ающих либо редуцирован, либо
функционально не активен. Это справедливо и для человека, в
геноме которого ген, кодирующий рецептор GnRH второго типа,
хотя и присутствует, но не экспрессируется (Stewart et al., 2009).
Важной структурной особенностью рецептора GnRH II-го
типа является присутствие в его структуре протяженного
цитоплазматического СКД, который содержит сайты для
модификации киназами GRK-семейства и потенциально может
участвовать во взаимодействии с β-аррестинами (McArdle et al.,
2002). Вследствие этого, в отличие от рецептора GnRH I-го типа,
лишенного СКД, он может подвергаться десенситизации после
активации агонистом, а также запускать аррестиновые сигнальные
каскады, которые вовлечены как в активацию эффекторных белков,
например ERK1/2-киназ, так и в процессы эндоцитоза и
рециклизации комплексов рецептор-лиганд. Можно предположить,
что активация этого рецептора GnRH должна вызывать его даун-
регуляцию и десенситизацию, но этот вопрос пока не изучен.
Отметим, что связывание с агонистом рецептора GnRH I-го типа не
только не приводит к потере его функциональной активности, но на
первом этапе запускает процессы, повышающие чувствительность

 49

клеток-мишеней к действию GnRH-I, что является весьма

необычным явлением для GPCR.
Заключение
С в о и р е г у л я т о р н ы е э ф ф е к т ы н а п р од у к ц и ю
гонадотропинов GnRH-I оказывает, специфически связываясь
с рецепторами GnRH, расположенными на поверхности
гонадотрофов аденогипофиза. Эти рецепторы, относящиеся к
суперсемейству G-белок-сопряженных рецепторов, имеют
уникальную особенность – они лишены цитоплазматического
С-концевого домена, являющегося мишенью для рецептор-
специфичных протеинкиназ и β-аррестинов, которые
вызывают десенситизацию рецептора и его даун-регуляцию.
Вследствие этого на начальном этапе связывание рецепторов
GnRH с GnRH-I приводит к повышению чувствительности
гонадот рофов к GnRH-I и усилению продукции
гонадотропинов. Активация рецептора GnRH агонистом
приводит к запуску сразу нескольких сигнальных каскадов,
наиболее важными из которых являются кальций-зависимые
каскады и каскад митогенактивируемых протеинкиназ. Одним
из механизмов ингибирования этих каскадов является
вызываемая GnRH-I активация специфичных фосфатаз,
кото р ы е д е ф о сф о р и л и ру ют м и то ге н а к т и в и руе м ы е
протеинкиназы и подавляют их сигнальные пути.
Продукция гонадотропинов зависит от режима
воздействия GnRH-I на гонадотрофы – при низкой частоте
пульсации стимулируется преимущественно продукция β-
субъединицы ФСГ, в то время как при высокой частоте
пульсации – β-субъединицы ЛГ. Парадоксально, но снижение
уровня GnRH-I приводит к снижению экспрессии и числа
активных рецепторов GnRH в гонадотрофах, причем эти
показатели быстро восстанавливаются при экспозиции
гонадотрофов с GnRH-I. Однако длительная экспозиция
гонадотрофов с большими дозами GnRH-I и его аналогов-
агонистов вызывает десенситизацию рецепторов GnRH и
подавляет синтез гонадотропинов. Этот эффект сходен с
т аковым при использовании аналогов GnRH-I с
антагонистической активностью. Подавление функций GnRH-

 50

продуцирующих нейронов при обработке пациентов

агонистами и антагонистами GnRH-I широко применяется в
клинической практике, в том числе для ингибирования
эндогенного синтеза гонадотропинов при проведении
вспомогательных репродуктивных технологий.
Помимо GnRH-I, экспрессию и активность рецептора
GnRH регулируют ряд других факторов и гормонов, причем их
действие является разнонаправленным и сильно зависит от
физиологического состояния организма. Так стероидные
гормоны – эстрогены и прогестерон, а также фоллистатин и
гонадотропины ингибируют экспрессию гена рецептора GnRH,
в то время как активины, напротив, ее повышают.
Как активность GnRH-I-зависимых сигнальных путей,
так и регуляция экспрессии рецептора GnRH существенно
меняются в трансформированных клетках, что необходимо
учитывать при наличии у пациента злокачественных
новообразований. Так в малигнизированных клетках
репродуктивной системы GnRH-I способен трансактивировать
сигнальные пути эпидермального фактора роста и повышать
активность нерецепторных тирозинкиназ, обладающих ярко
выраженным онкогенным потенциалом. Вследствие этого
применение агонистов рецептора GnRH требует осторожности и
оценки возможных онкогенных рисков.

ГЛАВА 2
ГОНАДОТРОПИНЫ

 51

2.1. Структура гонадотропинов

Гонадотропины – лютеинизирующий гормон (ЛГ),

хориониче ский гонадот ропин человека (ХГЧ) и
фолликулостимулирующий гормон (ФСГ), регулирующие функции
репродуктивной системы, относятся к семейству гипофизарных
гликопротеиновых гормонов. Их отличительной особенностью
является формирование αβ-гетеродимерного комплекса с
молекулярной массой около 30 кДа, причем α-субъединица в
различных гонадотропинах идентична по первичной структуре, в то
время как β-субъединицы вариабельны и высоко специфичны для
определенного типа гонадотропина. Секреция ЛГ и ФСГ
контролируется гонадолиберином (GnRH), который вырабатывается
и секретируется гипоталамическими GnRH-продуцирующими
нейронами (см. Главу 1). Наряду с GnRH, продукция
гонадот ропинов регулирует ся рядом других факторов
полипептидной природы – кисспептином, активинами, ингибинами,
гонадотропин-ингибирующим гормоном, фоллистатином,
лептином, адипонектином, и по механизму обратной связи
стероидными гормонами (Shacham et al., 2001; Bernard et al., 2010;
Jin, Yang, 2014). ЛГ и ФСГ вырабатываются специальными
клетками передней доли гипофиза – гонадотрофами, в то время как
ХГЧ, структурный и функциональный гомолог ЛГ, может
в ы р а б ат ы в ат ь с я го н а д о т р о ф а м и г и п о ф и з а и л и и м е т ь
внегипофизарное происхождение. Так в первом триместре
беременности большие количества ХГЧ продуцируется эмбрионом
и плацентой.

Первичная структура гонадотропинов

α-Субъединицы гонадотропинов и тиреотропного гормона
(ТТГ), который также относится к семейству гипофизарных
гликопротеиновых гормонов, представляют собой полипептидные
цепи длиной в среднем 116 аминокислотных остатков. При
сравнении α-субъединиц человека и человекообразных обезьян
выявляется 98–100 % идентичных аминокислотных остатков, в то
время как при сравнении α-субъединицы человека с таковыми

 52

крысы, мыши, быка, свиньи, собаки, кошки, кролика степень

идентичности аминокислотных последовательностей снижается до
75–76 %. При сравнении α-субъединиц человека и млекопитающих
с их ортологами у других позвоночных (птицы, амфибии, рептилии,
рыбы) степень идентичности составляет около 70–75 %. Следует
отметить, что для большинства полипептидных гормонов,
выявленных у различных классов позвоночных животных, 70%
идентичности первичной структуры свидетельствует в пользу
высокой их консервативности в эволюции, и это в полной мере
справедливо для α-субъединиц всех гликопротеиновых гормонов
(Шпаков, 2016б, 2017б).
В отличие от α-субъединиц, β-субъединицы, входящие в
состав гонадотропинов, сильно различаются по аминокислотной
последовательности, определяя типовую принадлежность
гликопротеинового гормона. При сравнении основной части
последовательности β-субъединиц ЛГ, ХГЧ и ФСГ человека
выявлено всего 36 позиций, в которых во всех трех β-субъединицах
локализованы одинаковые аминокислотные остатки (33 %
идентичности). При этом высоко консервативными являются все
остатки цистеина, определяющие пространственную структуру β-
субъединиц и ответственные за их способность образовывать
функционально активные αβ-гетеродимерные комплексы. Следует
отметить, что степень идентичности последовательностей 45–153
β-субъединицы ЛГ и 29–139 β-субъединицы ХГЧ выше и
составляет 83 %, что свидетельствует об их структурном и
функциональном родстве и определяет способность этих гормонов
специфично связываться с одним и тем же рецептором.
Гомология первичных структур β-субъединиц, входящих в
состав одного гонадотропина, существенно отличается среди
различных видов животных, но в среднем также является высокой
(Hearn, Gomme, 2000; Fournier et al., 2015). Так при сравнении β-
субъединиц ЛГ человека и человекообразных обезьян идентичность
первичной структуры составляет от 95 до 99 %, при сравнении с β-
субъединицами других приматов она находится в пределах 86–89
%, при сравнении с β-субъединицами ЛГ крысы, мыши, кролика,
кошки и других млекопитающих – снижается до 72–75 %. При этом
среди различных видов приматов гомология β-субъединиц ЛГ по

 53

отношению к соответствующим субъединицам хорионического

гонадотропина (ХГ) была заметно выше, чем при их сравнении с β-
субъединицами ЛГ у животных, не относящихся к приматам, что
свидетельствует о сравнительно поздней дивергенции β-
субъединиц ЛГ и ХГ в эволюции высших позвоночных. Сходная
картина наблюдается и для β-субъединиц ФСГ, где наибольшей
гомологией характеризуются соответствующие субъединицы
человека и обезьян, в то время как степень идентичности между β-
субъединицами ФСГ человека и млекопитающих, не относящихся к
приматам, не превышает 75 %.
β-Субъединицы ХГ выявлены в основном у приматов,
причем степень гомологии между ними достаточно высокая. Она
снижается при сравнении β-субъединицы ХГЧ и ХГ обезьян с ХГ
лошади и некоторых других парнокопытных. При этом
идентификация у них ортолога β-субъединицы ЛГ, как β-
субъединицы ХГ, вызывает сомнения, поскольку эта β-субъединица
в большей степени является изоформой β-субъединицы ЛГ, чем β-
субъединицей ХГ. Предполагается, что дивергенция β-субъединиц
ЛГ и ХГ произошла только у приматов, а для других видов
млекопитающих этот процесс не был характерен или, по крайней
мере, не завершился (Шпаков, 2017б).

Пространственная структура гетеродимерных

комплексов гонадотропинов
В 1994 году на основе данных рентгеноструктурного
анализа была расшифрована пространственная структура
гетеродимерного комплекса ХГЧ (Lapthorn et al., 1994; Wu et al.,
1994). В дальнейшем была расшифрована пространственная
структура гетеродимерных комплексов ЛГ и ФСГ (Fox et al., 2001;
Puett et al., 2007). При изучении структуры ХГЧ было показано, что
основной характеристикой входящих в состав гонадотропина α- и
β-субъединиц является присутствие в них внутримолекулярных
дисульфидных связей, которые соединяют удаленные друг от друга
сегменты α- и β-субъединиц. Благодаря этому сегменты
перекрещиваются между собой и формируют жесткую узловую
структуру, называемую цистиновым узлом (cystine-knot).
Цистиновые узлы локализованы в центральной части молекул α- и

 54

β-субъединиц гонадотропинов и стабилизируют исходящие из нее

петли L1, L2 и L3. Две петли (L1 и L3) являются жесткими по
структуре и имеют форму шпильки (так называемые hairpin-
структуры), в то время как петля L2 более подвижна и
располагается с противоположной стороны от центра молекулы
гонадотропина (Hearn, Gomme, 2000; Puett et al., 2007). В
гетеродимере α- и β-субъединицы расположены симметрично по
отношению друг к другу, имеют вытянутую форму и
характеризуются очень большим отношением площади
поверхности к объему молекулы, что свидетельствует об
отсутствии у ХГЧ и других гонадотропинов гидрофобного кора,
характерного для большинства глобулярных белков.
Полипептид, который соответствует С-концевой области β-
субъединицы, выходит за пределы скрепленной цистиновыми
узлами центральной части молекулы и функционирует как «ремень
безопасности», оборачиваясь вокруг антипараллельных α-спиралей,
формирующих L2-петлю α-субъединицы. Пространственная
структура «ремня безопасности» стабилизируется посредством
внутримолекулярной дисульфидной связи, в формировании которой
принимают участие локализованный ближе к С-концу полипептида
остаток Cys110 и расположенный в L1-петле β-субъединицы остаток
Cys26. Необходимо отметить, что сегмент 93–100, формирующий
центральную часть «ремня безопасности» в β-субъединице, в
значительной степени определяет специфичность взаимодействия
гормона с рецептором. При этом важную роль играет заряд этого
сегмента. В β-субъединицах ЛГ и ХГЧ сегмент 93–100 имеет
суммарный положительный заряд, в то время как в β-субъединице
ФСГ он обогащен отрицательно заряженными аминокислотными
остатками и, как следствие, заряжен отрицательно (Ward, Moore,
1979; Campbell et al., 1991; Huang et al., 1993; Dias et al., 1994;
Grossmann et al., 1997; Puett et al., 2007). Во взаимодействие
гонадот ропина с рецептором т акже вовлечен с егмент,
формирующий L2-петлю β-субъединицы, поскольку нарушение его
целостности и мутации в этом сегменте заметно ослабляют или
даже полно стью подавляют специфиче скую активно сть
гонадотропинов.

 55

Замена остатка Arg43 в β-субъединице ХГЧ на остаток

гидрофобного лейцина, нарушающая распределение заряженных
аминокислотных остатков в L2-петле, приводит к ослаблению
связывания мутантного гонадотропина с рецептором (Chen, Puett,
1991). Природная мутация, которая состоит в замене остатка Gln54
на аргинин в β-субъединице ЛГ, вызывает значительное снижение
аффинности связывания мутантного ЛГ с его рецептором (Weiss et
al., 1992). Замена сегмента LVY37–39 в β-субъединице ФСГ на
остатки аланина вызывает 20-тикратное снижение связывания с
рецептором ФСГ и полностью подавляет способность мутантного
гормона активировать этот рецептор. Значение ID50, которое для
нормального ФСГ составляет около 0.3 нМ, в случае мутантной
формы его β-субъединицы (AAA37–39) повышается до 7 нМ. Замены
соседних сегментов, TRDL34–37 и RPKI44–47, на сегменты AAAA34–37
и APAA44–47 также ослабляют аффинность связывания с рецептором
ФСГ – значения ID50 в этом случае повышаются до 1.1 и 1.9 нМ,
соответственно. Важно отметить, что замена сегмента QKTCT48–52
на AAACA48–52 приводит к нарушению способности мутантной β-
субъединицы ФСГ образовывать гетеродимер, но сравнительно
слабо влияет на аффинность гормона к рецептору ФСГ (Roth, Dias,
1995). В связывании с рецепторами также принимает участие С-
концевой сегмент 88–92 α-субъединиц ХГЧ и ФСГ, хотя в
кристаллических структурах гетеродимерных комплексов ХГЧ и
ФСГ локализация и конформация этого сегмента существенно
различаются (Chen et al., 1992; Yoo et al., 1993; Arnold et al., 1998).
Важной структурной особенностью α- и β-субъединиц ЛГ,
ФСГ и ХГЧ является их способность к сайт-специфичному
гл и ко з и л и р о ва н и ю , ч то о бу с л о вл и ва е т м а к р о - и
микрогетерогенность гонадотропинов. Гликозилирование играет
исключительно важную роль в регуляции фолдинга, созревания,
внутриклеточного везикулярного транспорта гонадотропинов,
определяет их стабильность и время полужизни в кровотоке (Davis
et al., 2014; Шпаков, 2017а). Несмотря на то, что α-субъединицы во
всех трех гонадотропинах идентичны по первичной структуре, они
существенно различаются по степени гликозилирования и
локализации в них олигосахаридных цепей (Weisshaar et al., 1991a,
1991b; Hiyama et al., 1992; Dalpathado et al., 2006). Степень

 56

гликозилирования и структура гликанов в α-субъединицах вносят

заметный вклад в специфичность образования ими гетеродимерных
комплексов с β-субъединицами и определяют, таким образом,
специфическую биологическую активность гонадотропинов
(Gotschall, Bousfield, 1996; Davis et al., 2014). Гликозилирование β-
субъединиц также влияет на эффективность связывания
гонадотропинов с рецепторами, определяет специфичность
регуляции ими эффекторных систем в клетках-мишенях, вносит
существенный вклад в стабильность молекул гонадотропинов,
влияя на время их жизни в кровотоке (Bousfield, Dias, 2011).
Сайты, которые модифицируются олигосахаридными
цепями, расположены во всех трех петлях (L1–L3) α- и β-
субъединиц гонадотропинов (Gervais et al., 2003; Bousfield, Dias,
2011; Bousfield et al., 2015; Fournier et al., 2015; Fournier, 2016).
Установлено, что α-субъединицы подвергаются только N-
гликозилированию. Мишенями в этом случае являются боковые
цепи остатков аспарагина, причем модифицируются оба остатка
Asn52 и Asn78, входящие в состав сайтов для N-гликозилирования с
консенсусной структурой Lys-Asn-(Val/Ile) и (Glu/Tyr)-Asn-His. β-
Субъединицы ЛГ и ФСГ также подвергаются только N-
гл и ко з и л и р о в а н и ю , п р и ч е м β - с у бъ е д и н и ц а Л Г м ож е т
гликозилироваться по одному сайту, в то время как β-субъединица
ФСГ – по двум сайтам. В отличие от них, β-субъединица ХГЧ
подвергается гликозилированию не только по двум остаткам
аспарагина (N-гликозилирование), но и дополнительно по четырем
остаткам серина (O-гликозилирование), расположенным в С-
концевом сегменте молекулы β-субъединицы (de Medeiros, Norman,
2009). Более подробно паттерн и структура гликанов, механизмы
гликозилирования и его функциональная роль для специфической
биологической активности гонадотропинов будут обсуждены
позднее (см. Главу 3).
Заключение
В с е го н а д о т р о п и н ы п р е д с т а в л я ю т с о б о й α β -
гетеродимеры с молекулярной массой около 30 кДа, в которых
имеются одинаковые по первичной структуре α-субъединицы и
вариабельные β-субъединицы, определяющие видовую
специфичность гонадотропина. При сравнении α-субъединиц

 57

гонадотропинов человека и млекопитающих обнаруживается

высокая степень их гомологии. Сходная картина отмечается и
для β-субъединиц, что указывает на высокую консервативность
гонадотропинов в эволюции. Комплекс между α- и β-
субъединицами образуется вследствие формирования ими
очень устойчивой узловой структуры (подобно завязанным
шнуркам на ботинках). При этом внутримолекулярные
дисульфидные мостики, образуемые высоко консервативными
остатками цистеина, функционируют как «застежки»,
стабилизирующие эту узловую структуру, но не участвуют в
образовании межмолекулярных ковалентных связей. Такая
с т р у к т у р а оч е н ь с т а б и л ь н а – о н а ус т о й ч и в а п р и
физиологических изменениях окислительно-
восстановительного потенциала, кислотности и ионной силы
среды, вследствие чего даже при экскреции с мочой
з н ач и т е л ь н а я ч а с т ь го н а д от р о п и н ов с ох р а н я е т α β -
гетеродимерные комплексы, что позволяет использовать
препараты мочевых ФСГ и ХГЧ в клинической практике.
Важную роль играют различные модификации молекул
гонадотропинов, оказывающие критическое влияние на их
функциональную активность, устойчивость и
фармакологический профиль, и здесь ведущую роль играет
дифференцированное N-гликозилирование α- и β-субъединиц.
Мут ации в α- и β-субъединицах гонадот ропинов,
затрагивающие их функционально важные участки, приводят
к нарушению связывания с рецепторами и к снижению или
полной потере их активности. Результатом этого является
неспособность мутантных форм гонадотропинов активировать
специфичные к ним рецепторы и влиять на функционирование
репродуктивной системы.

2.2. Рецепторы гонадотропинов

Оба рецептора гонадотропинов, как и рецепторы GnRH,

относятся к суперсемейству GPCR. Рецепторы ЛГ/ХГЧ и ФСГ

 58

входят в состав группы δ GPCR, в которую также включены

рецепторы ТТГ, релаксина и инсулинподобного пептида-3
(Banerjee, Mahale, 2015). Рецепторы гонадотропинов, как и все
представители суперсемейства GPCR, содержат семь гидрофобных
спиральных участков – трансмембранных сегментов (ТМ), которые
п р о н и з ы в а ю т п л а з м ат и ч е с к у ю м е м б р а н у и о б р а зу ю т
гептагеликальный трансмембранный канал. В отличие от
большинства GPCR, имеющих сравнительно небольшой
внеклеточный N-концевой участок, рецепторы ЛГ/ХГЧ и ФСГ
характеризуются значительным по размеру внеклеточным доменом
(эктодоменом), который содержит 340–420 аминокислотных
остатков и большое число повторов, обогащенных остатками
лейцина (leucine-rich repeats, LRR) (Шпаков, 2009). Присутствие
LRR является характерной особенностью всех GPCR, относящихся
к группе δ. Наряду с LRR-содержащим субдоменом в эктодомене
имеется обогащенный остатками цистеина N-концевой участок,
который характеризуется сильно выраженной вариабельностью
первичной структуры среди различных рецепторов
гликопротеиновых гормонов, а также спейсерный участок, который
соединяет LRR-субдомен с первым ТМ (ТМ1) и заканчивается
обогащенным остатками цистеина сегментом (Puett et al., 2010).
В эктодомене рецепторов гонадотропинов локализован
высокоаффинный лигандсвязывающий сайт, с которым
специфически связываются ЛГ, ФСГ и ХГЧ. Необходимо отметить,
что в других GPCR, этот сайт, как правило, расположен внутри
трансмембранного канала, и для того, чтобы специфично с ним
связаться, лиганд должен полностью или какой-то своей частью
проникнуть в трансмембранный канал. При связывании
гонадотропинов с лигандсвязывающим сайтом меняется
конформация не только внеклеточных участков рецептора, но также
трансмембранного канала, образованного семью ТМ, и
цитоплазматических участков, ответственных за функциональное
взаимодействие с гетеротримерными G-белками. Результатом этого
является реализуемая через G-белки активация внутриклеточных
сигнальных каскадов и большого числа зависимых от них
эффекторов и транскрипционных факторов.

 59

Установлено, что связывание гонадотропинов с рецептором

приводит к активации нескольких внутриклеточных сигнальных
каскадов, что обусловлено их взаимодействием с различными
типами гетеротримерных G-белков, в первую очередь с Gs- и Gq/11-
белками, а также с регуляторами G-белкового сигналинга (β-
аррестинами) и адапторными белками APPL-семейства (Шпаков,
2009; Ulloa-Aguirre et al., 2013; Banerjee, Mahale, 2015). Через
посредство Gs-белков осуществляется активация фермента АЦ, что
ведет к повышению внутриклеточного уровня цАМФ, стимуляции
активности ПКА, цАМФ-активируемых обменных факторов
семейства Epac и, как следствие, к активации цАМФ-зависимых
транскрипционных факторов. Этот путь играет исключительно
важную роль в регуляции гонадотропинами стероидогенеза
(Бахтюков, Шпаков, 2016). Через посредство G q/11 -белков
осуществляется стимуляция активности фосфолипазы С,
катализирующей образование таких вторичных посредников, как
инозитол-3,4,5-трифосфат и диацилглицерин, что приводит к
повышению уровня внутриклеточного кальция и активации
кальций-зависимых путей. Взаимодействие активированных
рецепторов с регуляторными белками – β-аррестинами (этот путь
независим от гетеротримерных G-белков) вызывает стимуляцию
MAPK-каскада (Ulloa-Aguirre et al., 2013; Riccetti et al., 2017a,
2017b). Показано, что кальций-зависимые и аррестиновые
сигнальные пути, так же как и аденилатциклазная сигнальная
система, вовлечены в регуляцию синтеза и секреции стероидных
гормонов, контролируют рост и дифференцировку клеток
репродуктивной системы. Аррестиновые сигнальные пути играют
исключительно важную роль в механизмах интернализации,
эндоцитоза и рециклизации комплексов гонадотропинов с их
рецепторами и определяют, таким образом, чувствительность
тканей к гонадотропинам.
Заключение
Гонадотропины специфически связываются с G-белок-
сопряженными рецепторами: ЛГ и ХГЧ с рецептором ЛГ/ХГЧ,
ФСГ – с рецептором ФСГ. Уникальной особенностью
рецепторов гонадотропинов является наличие значительного
по размеру эктодомена, с которым с высоким сродством

 60

связывается αβ-гетеродимерный комплекс гонадотропина.

Взаимодействие гонадотропина с эктодоменом приводит к
снятию его ингибирующего влияния на рецептор, активации
рецептора и запуску сразу нескольких внутриклеточных
сигнальных каскадов, среди которых как зависимые от
гетеротримерных G-белков, так и аррестиновые пути,
независимые от G-белков. Необходимо отметить, что в случае
подавляющего большинства других G-белок-сопряженных
рецепторов механизм их активации иной – гормон проникает
в н у т р ь т р а н с м е м б р а н н о го ка н а л а и с вя з ы в а е т с я с
расположенным там лигандсвязывающим сайтом. Эти
различия предопределяют принципиально иные стратегии для
разработки с елективных регуляторов рецепторов
гонадотропинов.

2.3. Рецептор фолликулостимулирующего гормона

Рецептор ФСГ человека содержит 695 аминокислотных

о с т ат ко в , 1 7 и з ко т о р ы х с о о т в е т с т ву ю т с и г н а л ь н о й
последовательности, которая впоследствии при «созревании»
рецептора отщепляется. «Зрелая» молекула рецептора ФСГ
включает 678 аминокислотных остатков и, по данным гель-
электрофореза, имеет молекулярный вес около 75 кДа (Dias et al.,
2002). Следует, однако, отметить, что N-гликозилирование
рецептора ФСГ по трем или четырем имеющимся в нем Asn-
содержащим сайтам способно повысить молекулярный вес
молекулы рецептора до 80–87 кДа (Ulloa-Aguirre et al., 2013). У
человека рецептор ФСГ кодируется геном FSHR, который
расположен в хромосоме 2p21–p16, включает 10 экзонов размером
от 69 до 1234 bp, а также 9 интронов размером от 108 bp до 15 kb
(Gromoll et al., 1996a).
Рецептор ФСГ с высокой аффинностью связывается с αβ-
гетеродимерным комплексом ФСГ в клетках гранулезы яичников у
женщин, результатом чего является созревание фолликулов, а также
с клетками Сертоли в семенниках мужчин, стимулируя в них

 61

процесс сперматогенеза (Foulkes et al., 1993; Robker, Richards,

1998). Как и другие GPCR, рецептор ФСГ после синтеза в
шероховатом эндоплазматическом ретикулуме подвергается
посттрансляционным модификациям – N-гликозилированию и
пальмитоилированию, после чего молекулы рецептора образуют
функционально активные олигомерные комплексы, которые в
со ставе везикул аппарата Гольджи транслоцируются к
плазматической мембране клетки. Молекула ФСГ сначала
взаимодействует с поверхностью LRR-домена рецептора ФСГ. Это
обеспечивает высокоаффинное связывание ФСГ с локализованным
в эктодомене лигандсвязывающим сайтом, причем ключевую роль в
таком связывании играет сульфатированный остаток Tyr335 (Jiang et
al., 2012). Отрицательно заряженная сульфогруппа тирозина играет
исключительно важную роль в специфическом связывании с
молекулой ФСГ, взаимодействуя через систему водородных связей
с концевыми амидными группами остатков Gln27 и Asn15 α-
субъединицы ФСГ, а также с атомами азота в амидных связях
остатков Val38 и Tyr39 в основной цепи β-субъединицы ФСГ. Таким
образом, сульфатированный остаток Tyr335, локализованный в
нижней части ФСГ-связывающего кармана, стабилизирует
конформацию гонадотропина, необходимую для его эффективного
связывания с рецептором. С боковыми стенками ФСГ-
связывающего кармана взаимодействуют гидрофобные остатки
Pro16, Leu17, Phe18 и Phe74, расположенные в петлях L1 и L3 α-
субъединицы ФСГ, гидрофобные остатки Leu37, Tyr39 и Pro45,
расположенные в петле L2 β-субъединицы, и локализованный в β-
субъединице положительно заряженный остаток Arg35. Большое
число гидрофобных остатков обеспечивает поддержание низкой
константы диэлектрической проницаемости в лигандсвязывающем
с а й т е р е ц е п т о р а Ф С Г, ч т о п р и в о д и т к у с и л е н и ю
электростатического взаимодействия между остатком Arg35 в
молекуле ФСГ и остатком сульфатированного Tyr335 в рецепторе
ФСГ (Jiang et al., 2012). Несмотря на небольшую площадь
взаимодействия, контакт между Arg35 и сульфатированным Tyr335
является критичным для активации рецептора (Costagliola et al.,
2002; Bonomi et al., 2006). Установлено, что моноклональные
антитела 106–105, которые связываются с нативным рецептором

 62

ФСГ в этом сайте или вблизи него, полностью блокируют

вызываемую ФСГ стимуляцию активности АЦ и предотвращают
повышение внутриклеточного уровня цАМФ (Lindau-Shepard et al.,
2 0 0 1 ) . Ре зул ьт атом и зм е н е н и я з а р я д а и ко н ф о рма ц и и
сульфатированного Tyr335 при связывании рецептора ФСГ с
гормоном является изменение пространственной структуры
спейсерного участка, ответственного за взаимодействие эктодомена
и внеклеточных петель рецептора ФСГ, что приводит к изменению
конформации эндодомена, включающего трансмембранный канал и
цитоплазматические петли рецептора, ответственные за
взаимодействие с G-белками и β-аррестинами и за их активацию.
В р е ц е п то р е Ф С Г, ка к и в д ру г и х р е ц е п то р а х
гликопротеиновых гормонов, сенсорная и сигнал-передающая
функции отделены друг от друга. За сенсорную функцию отвечает
эктодомен, в то время как за сигнал-передающую функцию –
эндодомен. Это было изящно доказано в экспериментах с
мутантными рецепторами ФСГ. Олигомерный комплекс,
образованный рецептором ФСГ, который сохранял способность
эффективно связывать гормон, но был лишен сигнал-передающих
функций, и рецептором ФСГ, который был лишен способности
связываться с ФСГ, но был наделен сигнал-передающими
функциями, оказался активным и опосредовал ФСГ-индуцируемую
стимуляцию G-белков и зависимых от них сигнальных каскадов. В
основе этого была способность мутантных форм рецептора ФСГ
трансактивировать друг друга в составе олигомерного комплекса.
Следует однако отметить, что при такой трансактивации, в
зависимости от типа мутантных рецепторов, была обнаружена
активация только одного эффекторного белка – АЦ или
фосфолипазы С (Ji et al., 2004). Молекулярной основой механизма
трансактивации, как полагают, является способность эктодомена
одной молекулы рецептора ФСГ функционально взаимодействовать
с внеклеточными петлями эндодомена другой молекулы рецептора
ФСГ.
Связывание рецептора ФСГ с гормоном приводит к
активации сразу нескольких сигнальных каскадов внутри клетки:
(1) каскад, стимулирующий (через Gs-белки) активность АЦ –
является основной мишенью для регуляции ФСГ, (2) каскад,

 63

ингибирующий (чере з G i/o -белки) активно сть АЦ, (3)

фосфолипазный каскад (через Gq/11-белки), (4) аррестиновый путь
(через регуляторные белки β-аррестины) (Quintana et al., 1994;
Ulloa-Aguirre et al., 2013). Наряду с этим, ФСГ вызывает
стимуляцию ряда важнейших эффекторных белков. Среди них
различные классы MAPK – ERK1/2 (extracellular signal-regulated
kinase, MAPK3/1) и p38 MAPK (Maizels et al., 1998; Cottom et al.,
2003), активируемая 3-фосфоинозитидами протеинкиназа B (Akt-
киназа) и киназа, которая активируется компонентами сыворотки и
глюкокортикоидами (serum and glucocorticoid-induced kinase, Sgk)
(Gonzalez-Robayna et al., 2000). После передачи сигнала с рецептора
на эффекторные белки и возвращения G-белков в исходное, ГДФ-
связанное, состояние, комплекс между ФСГ и его рецептором
подвергается интернализации, эндоцитозу и рециклизации, причем
в норме большинство таких комплексов возвращается к
плазматической мембране и лишь сравнительно небольшая их
часть деградирует в протеосомах (Krishnamurthy et al., 2003b).
За активацию рецептора ФСГ гормоном, за специфичность
трансдукции сигнала от активированного рецептора к
определенным эффекторным белкам, а также за десенситизацию и
эндоцитоз лиганд-рецепторного комплекса отвечают молекулярные
детерминанты, локализованные во внеклеточных (ВП) и
цитоплазматических (ЦП) петлях рецептора и в расположенном
внутри клетки С-концевом домене (СКД), а также в ТМ,
формирующих трансмембранный канал рецептора (рис. 2).
Сходная картина показана и для большинства других GPCR
(Shpakov et al., 1996; Шпаков, 1996, 2002, 2003).
Внеклеточные петли рецептора ФСГ
При изучении структурно-функциональной организации
рецептора ФСГ была продемонстрирована важность всех трех ВП
для его активации гормоном и трансдукции сигнала к эффекторным
белкам (Шпаков, 2009). Наиболее протяженной из этих петель
является ВП1 (22 аминокислотных остатка). С ней по длине
сопоставима ВП2 (20 аминокислотных остатков), в то время как
ВП3 содержит всего 11 аминокислотных остатков.

 64

Рис. 2. Структурно-функциональная организация рецептора ФСГ

(без эктодомена).
Приведены семь трансмембранных участков (I–VII), соединенных
между собой тремя ВП и тремя ЦП. Аминокислотные остатки,
закрашенные серым цветом, соответствуют природным мутациям.
Черными квадратиками отмечены аминокислотные остатки, критичные
для транслокации рецептора ФСГ в плазматическую мембрану и его
перемещения в ней. Звездочками отмечены аминокислотные остатки,
ответственные за связывание ФСГ. Черными треугольниками отмечены
аминокислотные остатки, ответственные за трансдукцию сигнала к
аденилатциклазной сигнальной системе и определяющие вызываемое
ФСГ повышение уровня внутриклеточного цАМФ. Знаками «диез»
отмечены аминокислотные остатки, определяющие интернализацию
комплексов ФСГ–рецептор ФСГ. Номера аминокислотных остатков
приведены без учета сигнального пептида длиной 17 аминокислотных
остатков, внеклеточный домен (1–349) не представлен (по Banerjee,
Mahale, 2015).

С помощью замен первых пяти аминокислотных остатков в

ВП1 рецептора ФСГ на остатки аланина было показано, что
мутация His407Ala приводит к снижению аффинности связывания
ФСГ с мутантным рецептором, в то время как замены остатков

 65

Asp 405 , Thr 408 и Lys 409 на аланин полностью блокируют

стимулирующее влияние ФСГ на активность АЦ (Ji, Ji, 1995).
Природная мутация, которая состоит в замене Asn431Ile в ВП1, не
снижает стимулирующее влияние ФСГ на сперматогенез, но
заметно снижает уровень ФСГ в крови. Причиной этого является
ослабление десенситизации и интернализации комплексов
рецептора ФСГ с гормоном вследствие нарушения взаимодействия
мутантного рецептора с β-аррестинами (Casas-González et al., 2012).
Антитела к пептиду, соответствующему участку 405–426 ВП1
рецептора ФСГ, подавляли способность ФСГ связываться с
рецептором и стимулировать АЦ (Dupakuntla, Mahale, 2010). Таким
образом, ВП1 рецептора ФСГ влияет на стабильность активной
конформации расположенного в эктодомене лигандсвязывающего
сайта и опосредует взаимодействие активированного рецептора с
Gs-белками и β-аррестинами.
В большинстве GPCR ВП2 играет определяющую роль в
связывании лигандов и определяет селективность влияния гормона
на внутриклеточные каскады, и рецептор ФСГ в этом отношении не
исключение. Экспрессия химерного рецептора, включающего
эктодомен рецептора ФСГ человека и эндодомен рецептора LGR2
мухи дрозофилы, приводит к повышению базальной активности
АЦ, что связано со снятием ингибирующего влияния эктодомена
химерного рецептора на эндодомен, который отвечает за
взаимодействие с Gs-белками (Nishi et al., 2002). Предполагается,
что ключевую роль здесь играет отсутствие ВП2 в химерном
рецепторе ФСГ. Замена ВП2 в рецепторе ФСГ на ВП2 рецептора
ЛГ/ХГЧ ослабляет ФСГ-индуцированную активацию АЦ и
нарушает интернализацию комплекса ФСГ–рецептор ФСГ
(Dupakuntla et al., 2012).
Гомозиготная мутация Pro519Thr в рецепторе ФСГ, которая
состоит в замене высоко консервативного остатка пролина,
определяющего пространственную организацию ВП2, приводит к
развитию первичной аменореи у женщин. Это связывают с
нарушением способности мутантного рецептора нормально
встраиваться в плазматическую мембрану, что приводит к
снижению связывания ФСГ и ослаблению вызываемой ФСГ
стимуляции АЦ (Meduri et al., 2003). Гетерозиготная мутация

 66

Met512Ile, также локализованная в ВП2, обнаружена у женщин с

синдромом гиперстимуляции яичников, причем эта мутация
приводит к нарушению ФСГ-индуцированной активации как
цАМФ-зависимых, так и 3-фосфоинозитидных путей (Uchida et al.,
2013). Следует отметить, что одной из причин синдрома
гиперстимуляции яичников, представляющего увеличение размеров
я и ч н и ко в в с л е д с т в и е р а з в и т и я в н и х н е с ко л ь к и х
лютеинизированных фолликулярных кист, является высокий
уровень ХГЧ во время беременности (Ludwig et al., 1998) и, в
редких случаях, сильно повышенный уровень ТТГ у женщин с
гипотиреозом (Nappi et al., 1998). Синдром гиперстимуляции
яичников, который развивается в процессе экстракорпорального
оплодотворения при обработке гонадотропинами, может быть
вызван мутацией Val514Ala (Delbaere et al., 2004). Замена остатка
Val514 на другие аминокислотные остатки повышает число
рецепторов ФСГ на поверхности фолликулярных клеток яичников,
усиливает их связывание с гормоном и, как следствие, снижает
эффективную концентрацию ФСГ, необходимую для максимальной
стимуляции АЦ и цАМФ-зависимых сигнальных каскадов.
Предполагается, что именно генетически обусловленная
гиперчувствительность яичников к действию ФСГ в большинстве
случаев приводит к такому тяжелому осложнению ВРТ, как
синдром гиперстимуляции яичников (Desai et al., 2015).
Необходимо отметить, что остатки Val514 и Pro519, расположенные в
ВП2 рецептора ФСГ, являются высоко консервативными не только
в рецепторе ФСГ, но и в рецепторе ЛГ/ХГЧ, что указывает на их
важно сть для функциональной активно сти рецепторов
гликопротеиновых гормонов.
Однако определяющую роль для функциональной
активности и процессинга рецептора ФСГ играют не только высоко
ко н с е р в а т и в н ы е с р е д и р е ц е п т о р о в г о н а д о т р о п и н о в
аминокислотные остатки ВП2, но и остатки, специфичные для
рецептора ФСГ. При изучении шести таких остатков в ВП2 были
установлены следующие факты. Замена остатка Leu 501 на
фенилаланин ослабляла взаимодействие с β-аррестинами, что было
ассоциировано со снижением интернализации рецептора,
подавлением стимулирующего эффекта ФСГ на активность АЦ и

 67

киназы ERK1/2 (Banerjee et al., 2015). Замена Ile505Val также

снижала ФСГ-индуцированную активацию MAPK. Молекулярное
моделирование показывает, что остатки Leu501 и Ile505 ответственны
з а фу н к ц и о н а л ь н о в а ж н ы е ко н т а к т ы , о п р е д е л я ю щ и е
взаимодействие этой петли и эктодомена. Важно отметить, что
специфичные аминокислотные остатки в ВП2 рецептора ЛГ/ХГЧ
также исключительно важны для его интернализации и
способности стимулировать АЦ (Li et al., 2001). Таким образом,
ВП2 в рецепторе ФСГ, в том числе локализованные в ней
специфичные для рецептора ФСГ аминокислотные остатки,
ответственны за транслокацию рецептора и его встраивание в
плазматическую мембрану, за специфическое связывание с ФСГ,
активацию АЦ, аррестинового и 3-фосфоинозитидного путей и
каскада MAPK, а также за интернализацию гормон-рецепторного
комплекса (Banerjee, Mahale, 2015).
Важная роль ВП3 рецептора ФСГ в регуляции связывания
гормона и в реализации его биологических эффектов определяется
способностью этой петли взаимодействовать с α-субъединицей
ФСГ. При изучении комплекса ФСГ–рецептор ФСГ установлено,
что эктодомен специфично взаимодействует в основном с β-
субъединицей, в то время как ВП3 – с α-субъединицей ФСГ (Sohn et
al., 2003). Моноклональные антитела, выработанные против
пептида 581–591, соответствующего ВП3 рецептора ФСГ,
связывались с рецептором и подавляли его взаимодействие с
гормоном, ослабляя способность ФСГ активировать АЦ
(Dupakuntla, Mahale, 2010). Следовательно, ВП3 можно
рассматривать, как второй сайт для связывания с ФСГ, который,
хотя и не характеризуется высокой аффинностью, но играет
важную роль в кооперативном связывании молекулы ФСГ и в
р е а л и з а ц и и р е г ул я то р н о го вл и я н и я го н а д от р о п и н а н а
внутриклеточные каскады.
В пользу важности ВП3 для связывания ФСГ и сигнал-
передающих функций рецептора ФСГ свидетельствуют данные по
природным мутациям в ВП3, а также результаты сайт-
направленного мутагенеза. Природная мутация Leu583Val в ВП3
рецептора ФСГ в значительной степени ослабляла ФСГ-
индуцированную активацию АЦ (Touraine et al., 1999). Она была

 68

ассоциирована с первичной аменореей у молодой девушки,

развившейся на фоне нормального пубертатного развития.
Фолликулы у этой пациентки развивались нормально вплоть до
антральной стадии, но затем быстро деградировали. При этом
уровень ФСГ был существенно выше нормы, что указывает на
снижение чувствительности тканей яичников к ФСГ (Touraine et al.,
1999).
Замены или делеции остатков Leu583 и Ile584 в ВП3
повышают аффинность рецептора к ФСГ, но при этом снижают
стимулирующий эффект ФСГ на активность АЦ (Ryu et al., 1998;
Sohn et al., 2002). Снижение этого эффекта отмечали и при замене
остатка Lys590. Замены каждого из остатков – Leu583, Ile584 и Lys590,
блокировали способность ФСГ при связывании с мутантными
рецепторами активировать фосфолипазу С и кальций-зависимые
сигнальные пути (Sohn et al., 2002). Замещение этих остатков на
соответствующие им по локализации аминокислотные остатки в
рецепторе ЛГ/ХГЧ приводило к мутантному рецептору ФСГ с
повышенной способностью к интернализации в составе
гормонрецепторного комплекса. При этом аффинность связывания
с ФСГ и стимуляция активности АЦ не менялись (Dupakuntla et al.,
2012). Таким образом, ВП3 рецептора ФСГ играет важную роль во
взаимодействии между рецептором и ФСГ, в интернализации
комплекса ФСГ–рецептор ФСГ и в ФСГ-индуцированной
активации АЦ и фосфоинозитидного каскада.
Цитоплазматические петли рецептора ФСГ
ЦП в большинстве GPCR отвечают за взаимодействие с G-
белками и β-аррестинами, определяя функциональный ответ клетки
на гормональный стимул, а также за процессы даун-регуляции и
интернализации рецептора, в основе которых лежит специфичное
фосфорилирование рецепторов по серин/треонин-содержащим
сайтам, локализованным в СКД и других цитоплазматических
участках рецептора (Lefkowitz, 1998; Шпаков, 2002, 2003; Shpakov,
Pertseva, 2007). В случае рецептора ФСГ фосфорилирование
участков ЦП определяет активность рецептора после его
связывания с гормоном. За этот процесс отвечают различные типы
GPCR-специфичных протеинкиназ (G-protein-coupled receptor

 69

kinases, GRK) – GRK2, GRK3, GRK5 и GRK6 (Quintana et al., 1994;

Lazari et al., 1999).
Одной из основных мишеней для GRK являются остатки
серина и треонина, расположенные в ЦП1 рецептора ФСГ – Thr369,
Ser371 и Thr376. Их замены (Thr369Ile, Ser371Ile, Thr376Asn) приводят к
р е ц е п то р а м , кото р ы е и м е ют с н и же н н ы й у р о в е н ь
фосфорилирования и повышенную базальную активность.
Поскольку связывание мутантных рецепторов с ФСГ не меняется,
то причиной перехода рецепторов в конституитивно активную
форму может быть только снижение фосфорилирования и
ослабление интернализации гормонрецепторных комплексов
(Nakamura et al., 1998a). Предотвращение фосфорилирования ЦП1
подавляет взаимодействие рецептора с β-арре стинами,
ответственными за интернализацию и эндоцитоз (Krishnamurthy et
al., 2003a).
ЦП1 включает молекулярные детерминанты, ответственные
за взаимодействие с адапторным белком APPL1 (adaptor protein
containing PH domain, PTB domain, and leucine zipper motif),
определяющим специфично сть активации различных
внутриклеточных каскадов. Одной из таких детерминант является
остаток Lys376, поскольку замена Lys376Ala, хотя и не влияет на
связывающие характеристики мутантного рецептора и его
способность стимулировать АЦ, но полностью блокирует
взаимодействие рецептора с белком APPL1 и способность ФСГ
стимулировать кальциевый сигналинг (Thomas et al., 2011). Следует
отметить, что белок APPL1 также вовлечен в активацию Akt-киназы
и контролирует, таким образом, выживаемость фолликулярных
клеток яичников (Nechamen et al., 2004). Вследствие этого
целостность ЦП1 необходима для контроля соотношения про- и
антиапоптотических процессов в репродуктивных тканях.
ЦП2 содержит участки, ответственные за взаимодействие с
tau-белком 14-3-3, который опосредует удерживание рецептора
ФСГ в эндоплазматическом ретикулуме (Cohen et al., 2004). Замены
сегментов Thr-Leu-Glu447-449 и Arg-Trp-His450-452 ЦП2 на остатки
аланина приводят к потере способности мутантного рецептора
взаимодействовать с tau-белком 14-3-3 (Dias et al., 2010). При
замене His452Ala отмечается снижение интернализации рецептора и

 70

блокируется его способность активировать АЦ, что указывает на

важную роль ЦП2 не только в процессинге рецептора ФСГ, но и в
его функциональной активности и даун-регуляции. В этой связи
наибольший интерес представляет характерный для рецепторов
гликопротеиновых гормонов ERW-мотив, расположенный на N-
конце ЦП2. Экспрессия в HEK293-клетках мутантных форм
рецептора ФСГ с заменами остатка Arg467 в этом мотиве на
гистидин и аланин приводила к неактивным формам рецептора,
связывание с которыми не вызывало активации АЦ (Timossi et al.,
2002). Экспрессия в HEK293-клетках минигенов, кодирующих
ЦП2, снижала на 40% стимулированную ФСГ продукцию цАМФ,
что связано с конкуренцией между рецептором ФСГ и ЦП2-
производным пептидом за связывание с α-субъединицей Gs-белка.
При этом экспре ссия минигенов, кодирующих ЦП2 с
инактивирующими мутациями (Arg467Ala и Arg467His), не влияла на
ФСГ-индуцированную стимуляцию АЦ, что свидетельствует об
отсутствии у таких пептидов способности взаимодействовать с Gs-
белком (Timossi et al., 2002). К ослаблению способности
активировать АЦ у мутантного рецептора ФСГ приводила замена
остатка Thr470, мишени для протеинкиназ А и С. Экспрессия
минигена с мутацией Thr470Ala, как и в случае мутаций Arg467Ala/
His, не влияла на активность АЦ, что указывает на важность
остатка Thr470 для ФСГ-индуцированной стимуляции цАМФ-
зависимых сигнальных каскадов. Замена высоко консервативного
остатка Leu477 повышала базальную активность рецептора, а
миниген, кодирующий ЦП2 с этой мутацией, подавлял ФСГ-
индуцированную стимуляцию АЦ. Все эти данные указывают на
то, что в ЦП2 рецептора ФСГ локализованы несколько
молекулярных детерминант, определяющих его взаимодействие с
Gs-белком, причем мотив ERW и остаток Thr470 важны для
активации АЦ, а остаток Leu477 – для стабильности активированной
конформации рецептора (Timossi et al., 2002). О важности сайтов
фосфорилирования в ЦП2 рецептора ФСГ свидетельствуют
данные, полученные при замене обоих остатков треонина –
Thr451Ala и Thr453Val, а также при замене тех же остатков в ЦП2 в
сочетании с заменами всех семи остатков серина и треонина в ЦП3
– Thr536Ala, Thr541Ala, Ser544Ala, Ser545Ala, Ser546Ala, Ser547Ala и

 71

Thr549Ala. Результатом таких замен было сильно выраженное

снижение фосфорилирования мутантных рецепторов и подавление
стимуляции АЦ, в то время как связывание мутантных рецепторов
с ФСГ менялось слабо (Nakamura et al., 1998a).
Имеются многочисленные свидетельства того, что ЦП3 в
большинстве GPCR играет ключевую роль в связывании и
активации различных типов G-белков (Шпаков, 2002, 2003;
Shpakov, Pertseva, 2007; Shpakov, 2011a, 2011b; Shpakov, Shpakova,
2014), и это в полной мере относится к рецептору ФСГ (Шпаков,
2009). Наиболее важны кластеры положительно заряженных
аминокислотных остатков, формирующих BBXXB и подобные им
мотивы (B – положительно заряженный аргинин или лизин, X –
любой аминокислотный остаток, исключая пролин). С наибольшей
частотой такие мотивы встречаются в С-концевой части ЦП3
(Шпаков, 2003). Нарушение структуры BXXBB-мотива в С-
концевом сегменте ЦП3 рецептора ФСГ вследствие мутаций
ингибирует способность мутантного рецептора стимулировать АЦ
в случае мотивов AXXBB и BXXBA, но слабо влияет на этот
показатель в случае мотива BXXAB. При этом ни один из
видоизмененных мотивов не влиял на связывание ФСГ (Timossi et
al., 2004). Имеется ряд мутаций, затрагивающих BXXBB-мотив,
которые влияют на функциональную активность рецептора ФСГ.
Среди них замена остатка Arg556 на цистеин у женщин с вторичной
аменореей, для которых характерен высокий уровень ФСГ и
резистентность к действию гонадотропина (Beau et al., 1998).
Основным результатом такой мутации является ослабление ФСГ-
индуцированной активации АЦ без заметного влияния на
связывающие характеристики мутантного рецептора.
Вблизи BXXBB-мотива расположен очень важный остаток
Asp , который способен экранировать положительный заряд
567

BXXBB-мотива и модулировать активацию Gs-белка. Природная

мутация, которая заключается в замене Asp567Gly, вызывает
гиперстимуляцию АЦ, что является причиной развития у женщин
синдрома спонт анной гиперстимуляции яичников, а у
гипофизэктомированных мужчин автономно поддерживает
сперматогенез (Gromoll et al., 1996b; Smits et al., 2003). Мутация
Asp567Asn приводит к усилению базальной стимуляции АЦ и потере

 72

специфичности рецептора ФСГ, поскольку мутантный рецептор

приобретает способность активироваться не только ФСГ, но также
ХГЧ и ТТГ (Smits et al., 2003). Функциональное значение остатка
Asp567, как полагают, определяется еще и тем, что он находится
вблизи от остатков серина, мишеней протеинкиназы CK2.
Вызываемое CK2-киназой фосфорилирование рецептора ФСГ
определяет его взаимодействие с β-аррестинами и, как следствие,
интернализацию гормонрецепторного комплекса и его дальнейшую
деградацию (Lin et al., 2002; Dias et al., 2005). Природные мутации,
заключающиеся в замене остатка Asp567, приводят к накоплению
рецептора ФСГ внутри клетки вследствие подавления его
деградации после интернализации комплекса ФСГ–рецептор ФСГ
(Kluetzman et al., 2011).
Как отмечалось выше, в ЦП3 рецептора ФСГ имеется много
сайтов для фосфорилирования. Замена всех семи остатков серина и
треонина, мишеней для протеинкиназ, на аланин (Thr536Ala,
Thr541Ala, Ser544Ala, Ser545Ala, Ser546Ala, Ser547Ala, Thr549Ala)
приводит к мутантным рецепторам с повышенной базальной
активностью в отношении цАМФ-зависимых сигнальных каскадов
(Nakamura et al., 1998a). В сочетании с заменами остатков серина и
треонина в ЦП1 (Thr451Ala и Thr453Val) и СКД (Ser624Ala), утрата
сайтов фосфорилирования в ЦП3 приводит к более выраженным
функциональным изменениям активности рецептора, но при этом
слабо влияет на связывание ФСГ. Таким образом, ЦП3 в рецепторе
ФСГ вовлечена во взаимодействие с G-белками, в первую очередь с
G s - б е л ком , о т в е т с т в е н н а з а м од и ф и к а ц и ю р е ц е п т о р а
протеинкиназами и за процесс убиквитинирования.
В N-концевом сегменте СКД рецептора ФСГ имеются ряд
детерминант, которые вовлечены в процессинг, эндоцитоз,
везикулярный транспорт и рециклизацию рецептора. В
большинстве GPCR в непосредственной близости от ТМ7
локализован консервативный мотив F(X)6LL, где X – любой
аминокислотный остаток, а L – либо лейцин, либо родственный ему
изолейцин (Duvernay et al., 2004). Этот мотив в рецепторе ФСГ
(FRRDFILLL616–624) отвечает за перемещение созревшей молекулы
рецептора из эндоплазматического ретикулума и за правильное ее
встраивание в плазматическую мембрану (Ulloa-Aguirre, Conn,

 73

2009). Другой детерминантой, определяющей процесс эндоцитоза

го рм о н р е ц е п то р н о го ком п л е кс а , я вл я ют с я с а й т ы
пальмитоилирования, которые в СКД рецептора ФСГ представлены
двумя высоко консервативными остатками цистеина, Cys629 и
Cys655, и вариабельным остатком Cys627 (Uribe et al., 2008). В случае
рецепторов ФСГ с одиночной заменой Cys629Ala, двойными
заменами Cys627/Cys629Ala и Cys629/Cys655Ala или тройной заменой
Cys627/Cys629/Cys655Ala снижается связывание ФСГ, что вызвано
уменьшением числа рецепторов на поверхности клетки. Замена
остатка Cys655 приводила к снижению интернализации рецептора
ФСГ, в то время как одиночные замены Cys629Ala и Cys655Ala/Ser/
Thr, двойная замена Cys627/Cys629Ala или тройная замена Cys627/
Cys629/Cys655Ala подавляли ФСГ-индуцированную продукцию
цАМФ. Ослабление интернализации было показано для рецептора
ФСГ, лишенного восьми С-концевых аминокислотных остатков. В
отличие от полноразмерного рецептора, его укороченная форма
была локализована не только в эндосомах, но и в лизосомах, что
указывает на ее быструю деградацию (Krishnamurthy et al., 2003b).
Снижение фосфорилирования мутантных рецепторов ФСГ
крысы с заменами в СКД – Thr638Ala, Thr640Ala, Ser641Ala, Ser642Ala
и Thr644Ala, также приводило к ослаблению их интернализации
(Kara et al., 2006). В случае гипофосфорилированных форм было
выявлено повышение продукции цАМФ вследствие нарушения
процесса десенситизации и ослабления взаимодействия рецепторов
с β-аррестинами. С помощью химерных конструкций и
флуоресцентных методов была продемонстрирована роль СКД в
формировании олигомерных комплексов рецептора ФСГ (Thomas et
al., 2007; Mazurkiewicz et al., 2015). Эти комплексы начинают
формироваться еще в процессе транслокации рецепторов в
плазматическую мембрану. В пользу олигомеризации рецепторов
ФСГ и участия в этом процессе СКД свидетельствуют результаты
исследований, в которых изучали ассоциацию и активность смеси
рецепторов ФСГ дикого типа и с мутациями Arg556Ala в ЦП3 или
Arg618Ala в СКД. При увеличении доли мутантного рецептора
отмечали снижение связывания гибридных форм рецептора ФСГ с
гормоном и ослабление ответа АЦ на стимуляцию ФСГ (Zariñán et
al., 2010). На важную роль СКД для активности рецептора ФСГ

 74

указывают данные клинических исследований по полиморфизму

p.Asn680Ser (rs6166). Этот полиморфизм является маркером для
предсказания ответа яичников на различные воздействия, которые
предпринимаются при проведении ВРТ (Perez-Mayorga et al., 2000;
Behre et al., 2005; Jun et al., 2006; Loutradis et al., 2006; Wunsch et al.,
2007; Boudjenah et al., 2012; Desai et al., 2013). Таким образом, СКД
в рецепторе ФСГ отвечает за транслокацию созревшего рецептора к
плазматической мембране, за его взаимодействие с β-аррестинами и
за пальмитоилирование, вовлеченные в контроль интернализации,
эндоцитоза и рециклизации комплексов ФСГ–рецептор ФСГ.
Заключение
ФСГ специфично связывается с эктодоменом рецептора
ФСГ, причем в этот процесс вовлечены как α-, так и β-
субъединицы гормона. β-Субъединица в большей степени
отвечает за специфичность связывания с рецептором, в то
время как α-субъединица – за эффективность взаимодействия
агонист-связанного эктодомена с внеклеточными петлями
рецептора. Эти данные свидетельствуют о том, что для
функциональной активности ФСГ необходима гетеродимерная
структура гонадотропина. В рецепторе ФСГ за сигнал-
передающие функции отвечает эндодомен, включающий
трансмембранный канал и цитоплазматические петли.
Функциона льно активными являют ся олигомерные
комплексы рецептора ФСГ, вследствие чего соотношение
между ФСГ и его рецепторами обычно существенно ниже
единицы. Активация рецептора ФСГ приводит к запуску
нескольких сигнальных каскадов, которые опосредуют
активацию цАМФ-зависимых и ка льций-зависимых
сигнальных путей через гетеротримерные Gs-белки и Gq/11-
белки, а также процессы интернализации рецепторов и
активацию каскада митогенактивируемых протеинкиназ через
регуляторные белки β-аррестины. Все три внеклеточные петли
рецептора ФСГ являются исключительно важными для
передачи волны конформационных перестроек с эктодомена на
эндодомен, в то время как все три цитоплазматических петли
участвуют в активации G-белков и внутриклеточных
сигнальных каскадов. В свою очередь, расположенный в

 75

цитоплазме С-концевой домен рецептора ФСГ отвечает за

транслокацию рецептора к плазматической мембране, за его
модификации (фосфорилирование, пальмитоилирование) и
фу н к ц и о н а л ь н о е в з а и м од е й с т в и е с β - а р р е с т и н а м и ,
определяющими интернализацию, эндоцитоз и рециклизацию
лигандрецепторных комплексов – ФСГ–рецептор ФСГ.
Мутации в различных участках рецептора ФСГ
являются первопричинами большого числа репродуктивных
д и с ф у н к ц и й и м о г у т п р и в од и т ь к а к к с н и ж е н и ю
чувствительности рецептора к гонадотропину (слабый ответ
яичников на ФСГ), так и к повышенной чувствительности
рецептора ФСГ к гормону, что может стать причиной синдрома
гиперстимуляции яичников. Изменение уровня ФСГ в крови
очень часто определяется чувствительностью к нему
рецепторов. Таким образом, анализ мутаций в рецепторе ФСГ
имеет первостепенное значение для выбора правильной
стратегии лечения репродуктивных дисфункций и при
проведении вспомогательных репродуктивных технологий.

2.4. Рецептор лютеинизирующего гормона и

хорионического гонадотропина человека

Рецептор ЛГ/ХГЧ, с которым специфично связываются как

ЛГ, так и ХГЧ, располагает той же структурно-функциональной
организацией, что и рецептор ФСГ, вследствие чего многие
молекулярные детерминанты, локализованные в ВП и ЦП
рецепторов ЛГ/ХГЧ и ФСГ, либо совпадают, либо имеют черты
сходства. Эктодомен рецептора ЛГ/ХГЧ включает 330
аминокислотных остатков и содержит высокоаффинный
лигандсвязывающий сайт, способный специфично связываться с
αβ-гетеродимерными комплексами ЛГ и ХГЧ. В настоящее время
создана трехмерная (3D) модель эктодомена рецептора ЛГ/ХГЧ
(Puett et al., 2005, 2007, 2010). Она сходна с пространственной
моделью для эктодомена рецептора ФСГ (Fan, Hendrickson, 2005).

 76

Заметные различия между эктодоменами рецепторов ЛГ/ХГЧ и

ФСГ затрагивают лишь пространственную локализацию повторов
LRR5 и LRR9 (Puett et al., 2007).
Анализ 3D-модели и экспериментальные данные позволили
и д е н т и ф и ц и р о ват ь а м и н о к и с л от н ы е о с т ат к и , кото р ы е
стабилизируют неактивную конформацию рецептора (в отсутствие
агониста) и ответственны за ее переход в активированную
конформацию в результате связывания рецептора ЛГ/ХГЧ с
агонистом или вследствие активирующих мутаций в его молекуле.
Определяющую роль в конформационных переходах рецептора ЛГ/
ХГЧ играют ERW-мотив, расположенный в интерфейсе между ТМ3
и Ц П 2 , о с т ат к и A rg464 и A s p564, р а с п о л ож е н н ы е н а
цитоплазматических концах ТМ3 и ТМ6, и остатки Asp578 и Asn615,
локализованные в ТМ6 и ТМ7 внутри трансмембранного канала.
Важнейшим показателем функционального состояния любого G-
белок-сопряженного рецептора является до ступная для
растворителя площадь поверхности (solvent accessible surface area,
SAS) на выходе из его трансмембранного канала в цитоплазму –
фактически, это площадь соприкосновения с растворителем
интерфейсов ТМ–ЦП. Если в случае замен или делеций
аминокислотных остатков, например, вследствие природных
мутаций, значение SAS превышает установленный для данного
рецептора порог, то речь может идти об активирующей мутации
(Fanelli et al., 2009). Обратная ситуация соответствует
инактивирующей мутации. Все эти принципы были успешно
применены к рецептору ЛГ/ХГЧ (Zhang et al., 2007; Angelova et al.,
2008; Feng et al., 2008; Puett et al., 2010). В настоящее время для
рецептора ЛГ/ХГЧ описано большое число как активирующих
мутаций, локализованных в ТМ1, ТМ2, ТМ3, ТМ5 и ТМ6, так и
инактивирующих мутаций, представляющих собой замены
аминокислотных остатков в экзонах 1, 4–8, 10 эктодомена, в ЦП1 и
ЦП3, а также в ТМ1, ТМ4–ТМ7 (Segaloff, 2009).
При изучении взаимодействия ХГЧ с эктодоменом
рецептора ЛГ/ХГЧ были выявлены значимые взаимодействия
между отдельными аминокислотными остатками β-субъединицы
Х Г Ч и а м и н о к и с л от н ы м и о с т ат ка м и , ф о рм и ру ю щ и м и
лигандсвязывающий сайт рецептора. Так петля β-субъединицы

 77

ХГЧ, которая определяет связывание с рецептором, содержит два

положительно заряженных остатка Arg94 и Arg95 и отрицательно
заряженный остаток Asp99. Остаток Arg94 взаимодействует с
остатком Glu206 рецептора ЛГ/ХГЧ, остаток Arg95 – с Glu154, остаток
Asp99 – с Asn107. Сходным образом с рецептором ЛГ/ХГЧ
взаимодействуют и соответствующие аминокислотные остатки,
локализованные в β-субъединице ЛГ человека. В этой связи
необходимо отметить, что в детерминирующей петле β-
субъединицы ФСГ расположены отрицательно заряженные
аминокислотные остатки Asp88, Asp90 и Asp93. В β-субъединице ХГЧ
важными для связывания с молекулой рецептора являются остатки
Lys104 и Asp105, которые взаимодействуют с остатками Glu79 и Tyr58
рецептора ЛГ/ХГЧ. Значимую роль в связывании гормона и
передаче активирующего сигнала с эктодомена на эндодомен
рецептора ЛГ/ХГЧ играет спейсерный участок эктодомена, так
называемый «hinge region» (Zeng et al., 2001; Bruysters et al., 2008).
В пользу этого свидетельствует тот факт, что конструкт,
включающий эктодомен рецептора ЛГ/ХГЧ, ковалентно сшитый с
α- и β-субъединицами ХГЧ, но лишенный спейсерного участка
(«hinge region»), был неактивным (Fralish et al., 2003).
В случае ковалентной сшивки молекул ХГЧ и рецептора
ЛГ/ХГЧ в один конструкт генерируется конституитивно
активированная молекула рецептора, которая осуществляет
гиперактивацию внутриклеточных сигнальных каскадов.
Активностью обладают конструкты, которые включают различные
варианты соединения α- и β-субъединиц ХГЧ – сначала α-
субъединица и затем β-субъединица, или наоборот. Полученные
конструкты в дальнейшем экспрессировали как в различных
культурах клеток, так и у трансгенных мышей (Narayan et al., 2000;
Meehan et al., 2005; Coonce et al., 2009). При этом не до конца ясно,
сшитый с рецептором гормон действует, активируя ту молекулу
рецептора ЛГ/ХГЧ, к которой он ковалентно присоединен (цис-
активация), или его активирующий эффект реализуется вследствие
взаимодействия с другой молекулой рецептора ЛГ/ХГЧ,
образующей олигомерный комплекс с конструктом ХГЧ–рецептор
ЛГ/ХГЧ (транс-активация). Сшивка ХГЧ с рецепторами ФСГ и
ТТГ также приводила к их активации, хотя в случае рецептора ФСГ

 78

эффект сшивки был выражен слабо (Schubert et al., 2003). Для

сохранения конституитивной активности конструкта необходимо,
чтобы в его состав входили обе субъединицы ХГЧ, поскольку
конструкты, включавшие только α-субъединицу или только β-
субъединицу были неактивными (Narayan et al., 2002). Более того,
включение в конструкт укороченных форм β-субъединиц ХГЧ, даже
в том случае, когда они включали детерминирующую петлю,
ответственную за взаимодействие с лигандсвязывающим сайтом
р е ц е п то р а Л Г / Х Г Ч , в з н ач и т е л ь н о й с т е п е н и с н и ж а л о
конституитивную активность конструкта. Это связано с
необходимостью наличия в молекуле β-субъединицы ряда
спейсерных последовательностей, оптимизирующих 3D-структуру
детерминирующей петли для ее эффективного связывания с
рецептором ЛГ/ХГЧ (Schubert, Puett, 2003).
Д л я в ы я с н е н и я р ол и у ч а с т ко в а м и н о к и с л от н о й
последовательности, локализованных в интерфейсах ТМ–ЦП
рецептора ЛГ/ХГЧ, использовали сайт-направленный мутагенез, и
это позволило показать исключительную важность для активации
Gs-белков интерфейса, включающего цитоплазматический конец
ТМ3 и N-концевой сегмент ЦП2 (Angelova et al., 2008). При
последовательной замене всех остатков в участке 459–482,
включающем этот интерфейс и ЦП2, было показано, что мутации
Ile460Ala, Thr461Ala, Arg464Ala, His466Ala, Thr467Ala, Ile468Ala,
Tyr Ala, Ile Ala и Leu Ala подавляют стимулирующий эффект
470 472 478

ХГЧ на продукцию цАМФ в HEK293-клетках с экспрессированным

в них мутантным рецептором ЛГ/ХГЧ. Наиболее критичными были
замены Arg464 и Ile468. Мутантные рецепторы Arg464Ala и Ile468Ala
имели в 8 и 3.5 раза более высокие значения EC 50 для
стимулирующего АЦ эффекта ХГЧ в сравнении с природной
формой рецептора, а максимальный АЦ эффект гонадотропина был
снижен в 20 раз и более. Замена в ERW-мотиве предшествующего
аргинину остатка Glu463 нарушала процессинг рецептора, а замена
остатка Trp465, напротив, повышала способность рецептора
опосредовать стимуляцию АЦ гонадотропином. Остатки Ile460,
Thr461 и His466 в большей степени ответственны за переход
рецептора в конформацию, обеспечивающую эффективное
взаимодействие с Gs-белком, в то время как остатки Arg464, Thr467,

 79

Ile468 и Tyr470 формируют G-белоксвязывающую поверхность

рецептора ЛГ/ХГЧ.
Замены остатков в ЦП3 и в ее интерфейсах с ТМ являются
не столь критичными для активности рецептора ЛГ/ХГЧ.
Наибольшее значение здесь имеют замены Ile549Ala, Tyr550Ala и
Asp564Ala (Angelova et al., 2008), а также нарушение целостности и
заряда BBXXB-мотива, локализованного в С-концевом сегменте
ЦП3 (Schultz et al., 1999). Замена остатка Lys569 в рецепторе ЛГ/
ХГЧ, как и замена соответствующего ему Lys555 в рецепторе ФСГ,
слабо влияли на сопряжение мутантного рецептора ЛГ/ХГЧ с Gs-
белком, но усиливали его интернализацию. Замена остатка Lys570 в
рецепторе ЛГ/ХГЧ, соответствующего остатку Arg556 в рецепторе
ФСГ, нарушала сопряжение с G s -белком и блокировала
вызываемую ХГЧ активацию АЦ. В то же время, в отличие от
рецептора ФСГ, замена остатка Lys566 в рецепторе ЛГ/ХГЧ,
соответствующего остатку Arg552 в рецепторе ФСГ, не влияла на
стимуляцию АЦ гонадотропином (Schultz et al., 1999).
О важности ЦП3 для функционирования рецептора ЛГ/ХГЧ
свидетельствуют наши данные, полученные при изучении
синтетического пептида Asn-Lys-Asp-Thr-Lys-Ile-Ala-Lys-Lys-Nle-
Ala562–572-амид, соответствующего С-концевому участку ЦП3
рецептора ЛГ/ХГЧ крысы, и его ацилированных гидрофобными
радикалами производных. Этот пептид и его аналоги, хотя и с
различной эффективностью, стимулировали базальную активность
АЦ в плазматических мембранах семенников и яичников крыс
(Шпакова и др., 2013; Шпакова, Шпаков, 2013). Их действие было
специфичным в отношении рецепторов ЛГ/ХГЧ (Шпаков и др.,
2011; Шпакова, Шпаков, 2013). Модификация пептида 562–572
остатками жирных кислот повышала его активность, но это
происходило только в том случае, когда гидрофобный радикал
располагался с С-конца молекулы пептида – там, где в рецепторе
находится ТМ6, и был сопоставимым с ним по размеру. Среди
ацилированных аналогов наиболее активным был Asn-Lys-Asp-Thr-
Lys-Ile-Ala-Lys-Lys-Nle-Ala562–572-Lys(Palm)-Ala-амид (662–572-
Lys(Palm)A). Сравнительно высокой активностью характеризовался
и аналог, модифицированный с двух концов деканоильными
радикалами (Шпакова и др., 2017). Пептид 662–572-Lys(Palm)A был

 80

активен в условиях in vivo при обработке им самцов крыс. При

интратестикулярном его введении (200 мкг/кг) самцам крыс
повышался уровень тестостерона в крови. Через 1, 3 и 5 ч
концентрация тестостерона повышалась на 74, 44 и 35 % в
сравнении с контрольными животными (Деркач и др., 2014б).
В СКД рецептора ЛГ/ХГЧ расположено много сайтов для
фосфорилирования, причем в функционально активном состоянии
часть из них подвергается фосфорилированию, что отличает
рецептор ЛГ/ХГЧ от рецептора ФСГ, в котором в активном
состоянии СКД не фосфорилирован (Nakamura et al., 1998a, 1998b).
Остаток Cys644 в рецепторе ЛГ/ХГЧ, соответствующий остатку
Cys629 в рецепторе ФСГ, является сайтом для пальмитоилирования.
Вблизи него локализован высоко консервативный во всех
рецепторах гликопротеиновых гормонов положительно заряженный
остаток Lys645. Его присутствие является обязательным для
эффективного ацилирования SH-группы цистеина (Belanger et al.,
2001). Замена остатка Cys644 на другие аминокислотные остатки
нарушает процессинг рецептора ЛГ/ХГЧ и приводит к потере им
активности (Galet et al., 2004).
Большое значение для функциональной активности
рецептора ЛГ/ХГЧ, как и в случае рецептора ФСГ, играет
образование ди- и олигомерных рецепторных комплексов.
Показано, что рецептор ЛГ/ХГЧ имеет ряд форм с молекулярным
весом 67, 84, 166 и 240 кДа, причем 67 кДа-форма соответствует
незрелому предшественнику рецептора ЛГ/ХГЧ, форма с
молекулярным весом 84 кДа – зрелому мономерному рецептору,
расположенному в плазматической мембране, а формы с
молекулярным весом 166 и 240 кДа – ди- и олигомерным
комплексам (Tao et al., 2004). При обработке гонадотропинами
удельное количество ди- и олигомерных форм существенно
возрастает, что указывает на повышение способности рецепторов
ЛГ/ХГЧ к комплексообразованию при связывании с гормоном.
Димерные и высокоорганизованные олигомерные комплексы
рецептора ЛГ/ХГЧ, расположенные на поверхности клеток,
фу н к ц и о н а л ь н о ко м п е т е н т н ы х к Л Г и Х Г Ч , б ы л и
идентифицированы с помощью флуоресцентного мечения и
ре зонансного перено с а энергии биолюмине сценции

 81

(bioluminescence resonance energy transfer, BRET) (Roess et al., 2000;

Urizar et al., 2005; Guan et al., 2009; Zhang et al., 2009). О важности
таких комплексов свидетельствуют данные о трансактивации
рецепторов ЛГ/ХГЧ, когда, связываясь с одной молекулой
рецептора, гонадотропин активирует другую молекулу, входящую в
состав олигомерного комплекса (Ji et al., 2002; Lee et al., 2002;
Jeoung et al., 2007). В пользу механизма трансактивации
свидетельствует то, что совместная экспрессия изоформ рецептора
ЛГ/ХГЧ, одна из которых не способна связывать гормон, а другая
лишена сигнальных функций, приводит к функционально
активному олигомерному комплексу, который при связывании с
гонадотропином опосредует активацию внутриклеточных
сигнальных каскадов (Rivero-Muller et al., 2010). Сходные
механизмы обнаружены и для других GPCR. Основную роль в
процессе димеризации молекул рецептора ЛГ/ХГЧ играют ТМ4,
ТМ5 и ТМ6 (Fanelli, 2007; Fanelli et al., 2009).
Заключение
Как и в случае рецептора ФСГ, в рецепторе ЛГ/ХГЧ за
связывание с гонадотропинами (ЛГ и ХГЧ) отвечает
з н ач и т е л ь н ы й п о р а зм е ру э к тод ом е н , в к л юч а ю щ и й
высокоаффинный лигандсвязывающий сайт, который
образован большим числом повторов, обогащенных остатками
лейцина. Для активации рецептора ЛГ/ХГЧ необходимы обе
субъединицы, поскольку мономерные α- и β-субъединицы ЛГ и
ХГЧ либо не активны, либо выступают в качестве
антагонистов, блокируя лигандсвязывающий сайт рецептора.
Связывание с агонистом приводит к снятию ингибирующего
влияния эктодомена на эндодомен рецептора ЛГ/ХГЧ, и
запускает множество ЛГ-зависимых внутриклеточных
сигнальных каскадов. За активацию каждого из них отвечают
определенные участки рецептора, расположенные как в
трансмембранном канале, так и в цитоплазматических его
петлях. Наиболее важную роль в активации гетеротримерных
G-белков, основных компонентов ЛГ/ХГЧ-компетентных
сигнальных систем, играют вторая и третья
цитоплазматические петли и их интерфейсы с
трансмембранным каналом, в то время как за взаимодействие с

 82

регуляторными белками β-аррестинами, вовлеченными в

и н т е р н а л и з а ц и ю р е ц е п то р ов и а к т и в а ц и ю ка с ка д а
митогенактивируемых протеинкиназ, отвечает
цитоплазматический С-концевой домен рецептора ЛГ/ХГЧ.
Важно отметить, что если в случае рецептора ФСГ
фосфорилирование С-концевого домена вызывает снижение его
функциональной активности, то в случае рецептора ЛГ/ХГЧ
о н о , н ап р от и в , с т а б и л и з и руе т е го а к т и в и р ов а н н у ю
конформацию и способствует сигнальной трансдукции.
И м е ют с я в е с к и е о с н ов а н и я сч и т ат ь , ч то д л я
функциональной активности рецептора ЛГ/ХГЧ необходимо
образование олигомерных комплексов, поскольку в основе
механизма трансдукции ЛГ/ХГЧ-сигнала лежит процесс
трансактивации рецепторов. В этом случае связывание
гонадотропина осуществляется с одной молекулой рецептора
ЛГ/ХГЧ, но активируется при этом другая молекула рецептора.
В отсутствие олигомеризации такой механизм становится
невозможным.
Мутации в рецепторе ЛГ/ХГЧ могут приводить к
ослаблению его функциональной активности и к снижению или
полной потере способности связываться с гормоном
(инактивирующие мутации) или, напротив, вызывают
повышенную чувствительность к ЛГ и ХГЧ, усиливая сродство
мутантного рецептора к гонадотропину. Все это необходимо
у ч и т ы в ат ь п р и р а з р а б о т ке с т р ат е г и и п р и м е н е н и я
го н а д от р о п и н ов с Л Г - а к т и в н о с т ь ю в к л и н и ч е с ко й
э н д о к р и н ол о г и и , в том ч и с л е во в с п омо г ат е л ь н ы х
репродуктивных технологиях.

2.5. Внутриклеточные сигнальные пути гонадотропинов

Активация рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ гонадотропинами

приводит к активации сразу нескольких сигнальных каскадов.
Каноническим среди них является аденилатциклазный сигнальный
каскад, включающий активированный гормоном рецептор, Gs-
белок, фермент АЦ и цАМФ-зависимые эффекторные белки – ПКА

 83

и цАМФ-активируемые обменные факторы семейства Epac

(Шпаков, 2016а). Этот каскад для рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ
впервые был описан более четверти века назад (Means et al., 1974;
Northup et al., 1980; Dattatreyamurty et al., 1987).
Другой каскад – фосфолипазный, наряду с рецептором
включает G q/11 -белок, фосфолипазу Сβ, катализирующую
образование вторичных посредников – инозитол-3,4,5-трифосфата
и диацилглицерина. Оба этих посредника вызывают два важных с
точки зрения сигнальной трансдукции эффекта – активацию
различных изоформ протеинкиназы С, результатом чего является
изменение активно сти эффекторных белков, мишеней
протеинкиназы С, и повышение внутриклеточной концентрации
ионов Ca2+ вследствие их высвобождения из внутриклеточных депо
при связывании инозитол-3,4,5-трифосфата со специфичными к
нему рецепторами, опосредующими транспорт Ca2+ из цистерн
эндоплазматического ретикулума в цитоплазму.
В последние годы открыты и интенсивно изучаются другие
сигнальные пути гонадотропинов, в первую очередь, реализуемые
через регуляторные белки β-арре стины, которые также
функционально сопряжены с рецепторами ФСГ и ЛГ/ХГЧ (Ulloa-
Aguirre et al., 2011, 2013; Riccetti et al., 2017a, 2017b).
Ниже приведены основные сигнальные пути, которые
активируются в клетках-мишенях ФСГ (рис. 3). При этом
сигнальные пути, которые активируются гонадотропинами с ЛГ-
активностью (ЛГ и ХГЧ), сходны с теми, которые являются
мишенями ФСГ, что свидетельствует об универсальности
зависимой от гонадотропинов сигнальной трасндукции.

 84

Рис. 3. Сигнальные каскады, активируемые при связывании ФСГ

с рецептором.
Условные обозначения: Gi, Gs – гетеротримерные Gi- и Gs-белки, GRK –
GRK-киназа, βarr – β-аррестин, APPL1 – адапторный APPL1-белок,
PTEN – фосфатаза, EPAC – цАМФ-зависимый обменый фактор Epac,
PKA – протеинкиназа А, PI3K – фосфатидилинозитол-3-киназа, p38,
ERK – митогенактивируемые протеинкиназы, p70S6K – рибосомальная
p70-киназа, Akt – протеинкиназа В (Akt-киназа), CDK4 –
циклинзависимая киназа-4, rpS6 – рибосомальный белок S6, AMPK –
АМФ-зависимая протеинкиназа, GSK3β – киназа-3β гликогенсинтетазы
(по Landomiel et al., 2014).

2.5.1. Аденилатциклазная сигнальная система

Стимуляция аденилатциклазной системы является одним из

основных сигнальных событий, которые происходят при обработке

 85

гонадотропинами клеток репродуктивной системы. Результатом

этого является повышение уровня цАМФ в клетке, следующая за
этим активация цАМФ-зависимых эффекторных белков и усиление
экспрессии большого числа цАМФ-зависимых генов. Свои
стимулирующие эффекты на АЦ гонадотропины оказывают через
посредство гетеротримерных Gs-белков (включают три типа
субъединиц – Gα s -, Gβ и Gγ), трансдукторных звеньев
трехкомпонентной системы рецептор (рецептор ФСГ или рецептор
Л Г / Х Г Ч ) – G s - б е л о к – А Ц ( Ш п а ко в , 2 0 1 6 а ) . Н а р я д у с о
стимулирующим активность АЦ каскадом, в настоящее время
выявлен ингибирующий каскад, который вместо Gs-белка включает
G i / o - бе л о к и п р и в од и т к с н и же н и ю с т и м ул и р о ва н н о й
гонадотропинами активности АЦ. В случае гонадотропинов это
наиболее короткая отрицательная обратная связь, позволяющая
ослабить (демпфировать) их длительный или избыточный
стимулирующий эффект на цАМФ-зависимые сигнальные пути
(Landomiel et al., 2014).
Общие принципы функционирования аденилатциклазной
сигнальной системы
После активации рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ аффинность
Gα s -субъединицы G s -белка к ГДФ (неактивное состояние)
снижается и ГДФ заменяется на ГТФ (активированное состояние),
что снижает сродство ГТФ-связанной Gα s -субъединицы к
активированному рецептору и Gβγ-димеру (Dohlman, Jones, 2012;
Shpakov, 2013, 2017). Процесс ГДФ/ГТФ обмена в Gαs-субъединице
G s -белка конт ролирует ся ГТФ-связывающими белками
цитоскелета, в первую очередь тубулином, которые тесно
ассоциированы с гетеротримерными G-белками (Schappi et al.,
2014). Диссоциация Gαsβγ-гетеротримерного комплекса генерирует
свободную форму ГТФ-связанной Gαs-субъединицы и свободную
форму Gβγ-димера, что позволяет им регулировать активность
большого числа эффекторных белков. В дальнейшем вследствие
присущей Gαs-субъединице ГТФазной активности происходит
гидролиз ГТФ до ГДФ, что ведет к ассоциации ГДФ-связанной Gαs-
субъединицы с Gβγ-димером и переходу Gs-белка в неактивное
состояние, в котором он специфично связывается с рецептором и
снова готов к циклу активации. Стимуляция ГТФазной активности

 86

Gαs-субъединицы требует присутствия белков RGS-семейства

(Regulators of G protein Signaling), которых в настоящее время
насчитывается до 30 и которые обладают высокой селективностью
по отношению к определенным типам Gα-субъединиц. ГТФазная
активность может стимулироваться также при взаимодействии
ГТФ-связанной α-субъединицы G-белка с некоторыми формами
АЦ, фосфолипазой С, цГМФ-специфичной фосфодиэстеразой.
Приведенный механизм активации и инактивации G-белков
является универсальным для всех их типов и высоко консервативен
в сигнальной трансдукции эукариот (Shpakov, 2006, 2007a; Shpakov,
Pertseva, 2008).
Гетеротримерные Gs-белки обнаружены во всех типах
клеток и тканей репродуктивной системы. Хотя Gαs-субъединица
кодируется одним геном (GNAS), в результате его альтернативного
сплайсинга генерируются две изоформы Gαs-субъединицы –
укороченная и удлиненная с N-конца. В отличие от повсеместно
распространенной укороченной Gαs, ее удлиненная изоформа GαsXL
экспре ссируется в о сновном в надпочечниках, сердце,
панкреатических островках, мозге и гипофизе (Pasolli et al., 2000).
Мембранносвязанная АЦ, каталитический компонент
аденилатциклазной системы, осуществляет процесс синтеза
универсального вторичного посредника цАМФ из субстрата АТФ и
требует для этой реакции катионов магния (Tesmer et al., 1999). Все
девять типов мембранносвязанных АЦ, выявленных у человека и
млекопитающих, активируются Gαs-субъединицей или ГТФ.
Активность ферментов (за исключением АЦ 9-го типа)
стимулируется дитерпеном форсколином, который связывается
непосредственно с каталитическим сайтом фермента. Все
мембранносвязанные формы АЦ имеют сходную топологию в
мембране – за сравнительно коротким цитоплазматическим N-
концевым участком следует трансмембранный домен, включающий
шесть ТМ, и большой (40 кДа) цитоплазматический домен (С1).
Этот мотив вновь повторяется в С-концевой половине молекулы
АЦ, в которой локализованы еще шесть ТМ и второй
цитоплазматический домен (С2). В N-концевой половине каждого
из цитоплазматических доменов выделяют протяженные высоко
консервативные участки, обозначаемые как субдомены C1A и C2A.

 87

Субдомены C1A и C2A формирует каталитический сайт АЦ, с

которым взаимодействуют Gαs-субъединица или форсколин. Для
сохранения активности АЦ необходимы целостность этих
субдоменов и эффективное взаимодействие между ними (Шпаков,
2016а). Необходимо отметить, что структурно-функциональная
организация АЦ сформировалась еще на уровне простейших
организмов и не претерпела принципиальных изменений в
эволюции беспозвоночных и позвоночных животных (Shpakov,
2007b; Shpakov, Pertseva, 2008).
цАМФ гидролизуется до АМФ с помощью ферментов –
3′,5′-циклический нуклеотид-фосфодиэстераз (ФДЭ), которые
высоко специфичны по отношению к цАМФ (ФДЭ 4-го, 7-го и 8-го
типов) или имеют низкую специфичность, гидролизуя как цАМФ,
так и цГМФ (ФДЭ 1-го, 2-го, 3-го, 10-го и 11-го типов). ФДЭ 1-го, 2-
го, 3-го и 4-го типов экспрессируется во всех тканях, в то время как
другие изоформы характеризуются тканевой специфичностью. В
большинстве клеток цАМФ-гидролизующая активно сть
ассоциирована с ФДЭ 3-го и 4-го типов. ФДЭ подтипа 8А широко
представлена в клетках Лейдига, где она регулирует ответ этих
клеток на стимуляцию гонадотропинами и контролирует
стероидогенез, в том числе синтез и секрецию тестостерона (Vasta
et al., 2006). Ключевая роль цАМФ-специфичных ФДЭ в регуляции
уровня цАМФ внутри клетки делает этот фермент важнейшим
компонентом цАМФ-зависимых сигнальных путей, а также
мишенью для большого числа фармакологических препаратов
(Francis et al., 2011; Azevedo et al., 2014). Наибольший интерес
представляют селективные ингибиторы цАМФ-специфичных ФДЭ,
которые в отсутствие гормонального воздействия повышают
уровень цАМФ и активируют цАМФ-зависимую транскрипцию
генов.
Повышение уровня цАМФ в клетке приводит к стимуляции
ПКА – фермента, относящегося к семейству серин/треониновых
протеинкиназ. ПКА в неактивном состоянии представляет собой
гетеротетрамерный комплекс, состоящий из двух регуляторных и
двух каталитических субъединиц (Dwivedi, Pandey, 2011). Каждая
регуляторная субъединица содержит по два цАМФ-связывающих
сайта и по два участка в N-концевой области, взаимодействующих с

 88

каталитическими субъединицами. Регуляторная субъединица,

находясь в связанном с каталитической субъединицей состоянии,
делает ПКА неактивной, вследствие чего ее называют
ингибирующей. При взаимодействии с цАМФ аффинность
регуляторных субъединиц к каталитическим субъединицам
снижается, и гетеротетрамерный комплекс диссоциирует.
Высвободившиеся каталитические субъединицы активируются и
катализируют перенос γ-фосфатной группы с АТФ на серин/
треонин-содержащий сайт фосфорилируемого белка. Основной
мишенью ПКА являются цАМФ-зависимые транскрипционные
факторы, в том числе фактор CREB (cAMP-responsive element
binding protein), который контролирует экспрессию множества
генов (Шпаков, 2016а).
Другой мишенью для цАМФ являются факторы Epac
(Exchange Protein directly Activated by Cyclic AMP), которых
выявлено две изоформы – Epac-1 (cAMP-GEF-I) и Epac-2 (cAMP-
GEF-II). Экспрессия гена, кодирующего Epac-1, максимальна на
ранних стадиях онтогенеза, затем снижается, в то время как
экспрессия гена для Epac-2 достигает максимума во взрослом
состоянии (Grandoch et al., 2010). Поскольку значения Kd для
связывания цАМФ с факторами Epac и ПКА близки, то они
активируются при одинаковом повышении уровня цАМФ.
Следовательно, выбор между ними осуществляется на основе
доступности Epac и ПКА в каждом конкретном микродомене
клетки, а также зависит от их микроокружения и функционального
состояния клетки (Dao et al., 2006). Первоначально считали, что
Epac-1 и Epac-2 функционируют как факторы обмена гуаниновых
нуклеотидов для малых G-белков Rap-семейства – Rap1 и Rap2
(Kawasaki et al., 1998). Однако в дальнейшем появились данные,
что они способны стимулировать малые G-белки Ras-семейства,
контролируя реорганизацию цитоскелета и кальций-зависимые
процессы (Li et al., 2006; López de Jesús et al., 2006). Наряду с этим,
факторы Epac могут регулировать активность фосфолипазы С-ε
(Oestreich et al., 2007), фосфолипазы D (López de Jesús et al., 2006),
фосфатидилинозитол-3-киназы (ФИ-3-К) (Misra et al., 2008) и
MAPK (Keiper et al., 2004), что указывает на их роль в регуляции
широкой сети сигнальных каскадов клетки. Предполагают, что

 89

многие взаимовлияния между аденилатциклазной сигнальной

системой и другими сигнальными путями осуществляется через
посредство гормонозависимой активации факторов Epac-семейства.
Влияние ФСГ на аденилатциклазную сигнальную
систему
Еще в 1974 году было обнаружено, что ФСГ в семенниках
самцов крыс стимулирует активность ПКА (Means et al., 1974).
Позднее было показано, что ФСГ стимулирует активность АЦ
(Northup et al., 1980), а его регуляторные эффекты на
аденилатциклазную сигнальную систему в семенниках быка
осуществляются через Gs-белки, причем активация последних
непосредственно влияет на связывание ФСГ с его рецептором
(Dattatreyamurty et al., 1987). Более 40 лет назад было показано, что
индуцированное ФСГ повышение уровня цАМФ в клетке приводит
к активации цАМФ-специфичной ФДЭ, которая подавляет
стимулирующий эффект ФСГ на цАМФ-зависимые сигнальные
пути (Fakunding et al., 1976).
В ы з ы в а е м а я Ф С Г а к т и в а ц и я П К А п р и в од и т к
фосфорилированию большого числа эффекторных белков, которые
являются ключевыми компонентами многих сигнальных каскадов,
причем мишени ПКА могут быть расположены как в цитозоле, так
в ядре. Так ПКА опосредует стимулирующее влияние ФСГ на
активность MAPK – ERK1/2 (Crépieux et al., 2001; Kara et al., 2006).
При этом рассматриваются два механизма такой активации. В
соответствии с первым из них, ПКА сначала фосфорилирует
протеинфосфатазу, мишенью которой являются протеинкиназа
ERK1/2. Это приводит к диссоциации комплекса этой фосфатазы с
ERK1/2. Высвобождение ERK1/2 делает ее мишенью для MEK-
киназы, результатом чего является переход ERK1/2 в активную
фосфорилированную форму и запуск зависимых от нее каскадов
(Cottom et al., 2003). Другой механизм состоит в ПКА-
индуцированном фосфорилировании киназы Raf1, которая
а к т и в и р у е т M E K - к и н а зу. В д а л ь н е й ш е м M E K - к и н а з а
фосфорилирует ERK1/2 и переводит ее в активную форму (Yang,
Roy, 2006; Ongeri et al., 2007). Подавление активности ПКА
вызывает нарушение ФСГ-индуцированной стимуляции p38-
MAPK, что ведет к нарушению сперматогенеза (Maizels et al., 1998;

 90

Yu et al., 2005). Эти данные указывают на то, что p38-MAPK также

является участником ПКА-опосредуемых каскадов, активируемых
ФСГ.
В ы з ы в а е м а я Ф С Г а к т и в а ц и я П К А п р и в од и т к
фо с форилированию зависимого от этого фермент а
транскрипционного фактора CREB, который, в свою очередь,
активирует экспрессию генов, в промоторных участках которых
имеются регуляторные элементы CRE. Для идентификации генов,
экспрессия которых регулируется ФСГ через посредство цАМФ-
зависимых каскадов, была использована конституитивно
активированная форма ПКА, имеющая высокую базальную
активность, которая не зависела от уровня цАМФ в клетке. Было
показано, что как при обработке ФСГ, так и в присутствии
конституитивно активированной формы ПКА повышалась
экспрессия 108 генов, в то время как экспрессия еще 48 генов
стимулировалась только ФСГ, по независимым от ПКА
механизмам. Так экспрессия гена, который кодируют белок Star,
осуществляющий транспорт холестерина в митохондрии на
начальной, скорость-лимитирующей, стадии стероидогенеза, а
также экспрессия генов, кодирующих ключевые ферменты
с т е р о и д о г е н е з а – ц и т о х р о м P 4 5 0scc и 3 β -
гидроксистероиддегидрогеназу, усиливалась и при обработке ФСГ,
и в присутствии активной формы ПКА. В то же время экспрессия
генов, кодирующих фермент ароматазу (цитохром P450arom) и
рецептор ЛГ/ХГЧ, усиливалась только при действии ФСГ и не
зависела от активности ПКА (Escamilla-Hernandez et al., 2008).
Для выяснения роли фактора CREB в ФСГ-опосредуемой
регуляции экспрессии генов в клетках Сертоли использовали
аденовирусную конструкцию, кодирующую фактор CREB с
мутацией, предотвращающей его фосфорилирование с помощью
ПКА (AdCREBm1). Добавление аденовирусной конструкции в
первичную культуру клеток Сертоли подавляло способность ФСГ
стимулировать экспрессию ряда генов, в том числе гена c-fos.
Экспрессия мутантного фактора CREB в семенных канальцах
крысы хотя и не влияла на выживаемость клеток Сертоли, но
приводила к апоптозу сперматоцитов уже через 4 дня после
введения аденовирусной конструкции. В дальнейшем у животных

 91

отмечали нарушение сперматогенеза, что выражалось в снижении

на 75 % морфологически нормальных сперматид. Следовательно,
ингибирование активно сти фактора CREB приводит к
значительным нарушениям репродуктивных функций (Scobey et al.,
2001).
Экспрессия гиперактивированной Gαs-субъединицы с
заменой Gln227Leu, делающей ее неспособной гидролизовать ГТФ,
в недифференцированных клетках гранулезы, так же как и в случае
экспрессии в этих клетках конституитивно активной формы ПКА,
усиливала экспрессию большого числа генов, причем их набор
совпадал с таковым, полученным при изучении мутантной формы
ПКА. В то же время, экспрессия генов ароматазы и рецептора ЛГ/
ХГЧ в этом случае не менялась, что свидетельствует об отсутствии
влияния на нее уровня цАМФ (Zeleznik et al., 2003). Эти данные
указывают на то, что хотя экспрессия большей части (примерно
двух третей) генов регулируются гонадотропинами через цАМФ-
зависимые механизмы, экспрессия остальной части (около трети)
генов регулируется через независимые от цАМФ сигнальные
каскады (Ulloa-Aguirre et al., 2011).
Действительно, многие гены, зависимые от ФСГ, не
содержат в промоторном участке регуляторный элемент CRE,
мишень для фактора CREB. И здесь возможны три механизма
регуляции – (1) либо эти гены регулируются вследствие активации
ПКА, но без участия CREB, (2) либо вследствие активации АЦ, но
без участия ПКА, (3) либо через цАМФ-независимые механизмы. В
пользу первого механизма свидетельствуют следующие данные.
ФСГ-индуцированная активация ПКА может приводить к ПКА-
зависимому фосфорилированию по Ser 10 гистона H3,
взаимодействующего с промоторными участками генов c-fos, serum/
glucocorticoid-inducible serine/threonine protein kinase (SGK) и α-
inhibin, что влияет на процессы ремоделирования хроматина и
обеспечивает ПКА-опосредуемую, но CREB-независимую
регуляцию транскрипции генов (Salvador et al., 2001). Генная
экспрессия при воздействии на клетки ФСГ может меняться
опосредованно, вследствие активации β-аррестинов, которые
способны модифицировать гистоны и влиять на структурную

 92

организацию хроматина, в том числе модулировать доступность

промоторных участков генов для фактора CREB.
Второй механизм включает вызываемую повышением
уровня цАМФ активацию обменных факторов Epac (Wayne et al.,
2007). Как известно, при связывании с цАМФ эти факторы
стимулируют обмен гуаниновых нуклеотидов (ГДФ/ГТФ) в малых
G-белках Rap-семейства, что приводит к активации клеток
гранулезы и клеток поверхностного эпителия яичников (Wayne et
al., 2007; Choi et al., 2009). Наряду с этим, ФСГ-опосредуемая
активация Rap-белков, реализуемая через Epac, ведет к стимуляции
активности Akt-киназы и различных типов MAPK (p38, ERK1/2)
(Wayne et al., 2007; Choi et al., 2009). В пользу участия факторов
Epac в стимулирующих Akt-киназу эффектах ФСГ свидетельствуют
данные по воздействию ФСГ, форсколина и негидролизуемого
аналога цАМФ – 8-бромо-цАМФ, на активность Akt-киназы.
Обнаружено, что в присутствии H89, селективного ингибитора
ПКА, эффекты всех трех агентов на активность Akt-киназы не
менялись, в то время как в присутствии LY294002 и вортманнина,
ингибиторов ФИ-3-К, чья активность может регулироваться через
посредство факторов Epac, эффект ФСГ, форсколина и 8-бромо-
цАМФ, полностью блокировался. Эти данные указывают на
возможное участие в сигнальном каскаде факторов Epac-семейства
(Gonzalez-Robayna et al., 2000).
В пользу третьего механизма свидетельствуют данные об
участии в ФСГ-опосредуемой регуляции генной экспрессии
аррестиновых путей, независимых от ПКА и фактора CREB. Так
при подавлении способности рецептора ФСГ активировать АЦ
способность ФСГ регулировать транскрипционную активность
генома полностью не утрачивается, хотя и редуцируется (Wehbi et
al., 2010a, 2010b; Tranchant et al., 2011). При этом ряд регуляторных
эффектов ФСГ может сочетать различные механизмы. Так при
ФСГ-индуцированной активации белка Sgk его фосфорилирование
может осуществляться как через посредство ПКА, поскольку
блокируется ее ингибитором H89, так и через посредство ФИ-3-К и
p38-MAPK, на что указывает подавление стимулирующего эффекта
ФСГ ингибиторами этих ферментов – LY294002 (ФИ-3-К) и
SB203580 (p38-MAPK). Ингибиторы ПКА и ФИ-3-К также

 93

подавляли стимулирующие эффекты ФСГ, форсколина и 8-бромо-

цАМФ на фосфорилирование p38-MAPK, что указывает на участие
в этом процессе цАМФ-зависимых и 3-фосфоинозитидных
каскадов (Gonzalez-Robayna et al., 2000).
Одним из модуляторов стимулирующего эффекта ФСГ на
АЦ является адапторный белок 14-3-3τ, который способен
взаимодействовать с участками ЦП2 рецептора, в том числе с ERW-
мотивом, которые взаимодействуют с Gs-белком (Cohen et al., 2004).
Таким образом, повышенная экспрессия белка 14-3-3τ или его
рекрутирование к комплексу ФСГ–рецептор ФСГ подавляет
регуляторное влияние ФСГ на АЦ. Предполагается, что
физиологическая роль взаимодействия рецептора ФСГ и белка
14-3-3τ состоит в демпфировании повышения уровня цАМФ в
ответ на ФСГ (Dias et al., 2010).
Влияние ЛГ и ХГЧ на аденилатциклазную сигнальную
систему
Как и в случае ФСГ, аденилатциклазная сигнальная система
является одной из основных мишеней для гонадотропинов с ЛГ-
активностью – ЛГ и ХГЧ. Следует, однако, отметить, что
стимулирующий активность АЦ потенциал ЛГ и ХГЧ сильно
различается. ХГЧ гораздо в большей степени активирует цАМФ-
зависимые каскады и активирует ПКА в сравнении с ЛГ. В то же
время ХГЧ слабее, в сравнении с ЛГ, активирует независимые от
цАМФ каскады – аррестиновые и 3-фосфоинозитидные, что в
значительной степени предопределяет различия
фармакологического профиля препаратов ЛГ и ХГЧ. При сравнении
стимулирующих АЦ эффектов ХГЧ и ЛГ человека в COS-7-клетках
было установлено, что значение ED50 для ХГЧ составило 107±14
пM и было в 5 раз ниже такового для ЛГ (530±51 пM), что
указывает на более высокую эффективность ХГЧ в сравнении с ЛГ
при активации АЦ. При этом максимальный стимулирующий
эффект ЛГ на уровень цАМФ достигался намного быстрее (через
10 мин), чем в случае ХГЧ (более 1 ч). При обработке ХГЧ
первичной культуры клеток гранулезы яичников человека также
отмечали более выраженный подъем уровня цАМФ в сравнении с
обработкой эквивалентными дозами рекомбинантного ЛГ, что
выражалось в более эффективной ХГЧ-индуцированной

 94

стимуляции стероидогенеза (синтез прогестерона). При обработке

клеток гранулезы яичников козы с помощью ХГЧ было выявлено
более выраженное повышение уровня цАМФ в сравнении с ЛГ
(Gupta et al., 2012). Сходную картину наблюдали при обработке
ХГЧ и ЛГ культуры клеток Лейдига мыши, где стимулирующий
эффект ХГЧ на уровень цАМФ в 10 раз превышал таковой ЛГ
(Riccetti et al., 2017a). В то же время, активирующее действие ЛГ на
активность ERK1/2-киназ и Akt-киназы как в культурах клеток
гранулезы яичников человека и козы, так и в культуре клеток
Лейдига мыши было выражено намного сильнее, чем таковое ХГЧ
(Casarini et al., 2012; Gupta et al., 2012; Riccetti et al., 2017a).
Следует, однако, отметить, что конечный результат действия ХГЧ и
ЛГ на цАМФ-сигнальные каскады в клетках Лейдига, который
состоял в повышении уровня фосфорилирования CREB и
экспрессии белка Star, контролирующего первую скорость-
лимитирующую стадию синтеза стероидных гормонов, для этих
гонадотропинов отличался не столь значительно (Riccetti et al.,
2017a). Возможно, это связано с активацией цАМФ-специфичной
ФДЭ или запуском других механизмов, демпфирующих
гиперактивацию цАМФ-зависимых сигнальных каскадов при
действии ХГЧ.
Специфичность действия ХГЧ и ЛГ в отношении
внутриклеточных каскадов усиливается при их совместном
применении с ФСГ, причем механизм этого не до конца ясен. В
экспериментах in vitro при обработке грануло-лютеиновых клеток с
помощью смеси ФСГ и ХГЧ в дозах, которые применяются для
ВРТ, было выявлено пятикратное усиление стимулирующего
эффекта ХГЧ на уровень цАМФ, фосфорилирование фактора CREB
и продукцию прогестерона. На стероидогенный эффект ЛГ и
активацию им АЦ добавление ФСГ не влияло, но при этом заметно
усиливало стимулирующий эффект ЛГ на активность ERK1/2-киназ
и Akt-киназы, результатом чего было подавление апоптотических
процессов в клетках гранулезы и повышение их выживаемости
(Casarini et al., 2016b). Эти данные подтверждают наблюдаемый в
у с л о в и я х i n v i v o и у п а ц и е н то в в к л и н и ке м о щ н ы й
пролиферативный эффект ЛГ, выявляемый во время фолликулярной
фазы и после формирования трофобласта, и реализуемый через

 95

аденилатциклазную сигнальную систему мощный стероидогенный

эффект ХГЧ, который необходим для поддержания беременности
после завершения лютеиновой фазы (Casarini et al., 2016b).
О различиях в эффективности действия ХГЧ и ЛГ на
цАМФ-зависимые пути свидетельствуют данные, полученные при
исследовании мутантного рецептора ЛГ/ХГЧ с делецией 10-го
экзона. Этот рецептор сохранял способность связываться с обоими
гонадотропинами. Однако ХГЧ в этом случае стимулировал
активность АЦ и повышал уровень цАМФ в клетке, в то время как
ЛГ был в этом отношении не активен. При этом обработка
коклюшным токсином, выключающим из сигнальной трансдукции
ингибирующие активность АЦ Gi/o-белки, которые также способны
взаимодействовать с рецептором ЛГ/ХГЧ, не восстанавливала
стимулирующий эффект ЛГ. Не было выявлено существенных
различий в степени десенситизации мутантного рецептора при его
связывании с гонадотропинами (Muller et al., 2003). В пользу этого
свидетельствуют данные, полученные на клетках Лейдига мыши, о
сходстве кинетики изменений уровня внутриклеточного цАМФ
после удаления ЛГ и ХГЧ из культуральной среды (Klett et al.,
2016). На основании этого был сделан вывод о том, что причиной
выявленных различий являются особенности конформационных
перестроек, которые вызывают ХГЧ и ЛГ при связывании с
рецептором, и более выраженная спо собно сть ХГЧ
стабилизировать активированную конформацию рецептора, которая
необходима для активации Gs-белка (Muller et al., 2003). Показано
также, что комплекс ХГЧ с рецептором ЛГ/ХГЧ существует более
длительное время в сравнении с комплексом ЛГ–рецептор ЛГ/ХГЧ,
что может опосредовать более длительную стимуляцию АЦ при
использовании ХГЧ (Riccetti et al., 2017b).

2.5.2. Аррестиновые пути

Общие сведения о β-аррестинах и их роли в сигнальной
трансдукции
Регуляторные белки β-аррестины представлены во всех
типах клеток и тканей, являясь многофункциональными
адапторными белками, регулирующими широкий спектр

 96

физиологических и биохимических процессов (Smith, Rajagopal,

2016; Jean-Charles et al., 2017; Ranjan et al., 2017). По структуре они
близки зрительному белку аррестину, название которого произошло
от способности блокировать (“arrest”) родопсиновые сигнальные
пути в сетчатке. В настоящее время, наряду со зрительным
аррестином, в группу аррестинов включают βarr1 и βarr2, которые
иногда обозначают как β-аррестины-2 и -3. βarr1 и βarr2 имеют
длину 410–418 аминокислотных остатков, характеризуются 78%
гомологии первичной структуры. Оба они присутствуют в
цитоплазме, в то время как βarr1 может располагаться в ядре.
Сигнальные функции β-аррестинов в значительной степени
определяются типом клеток и тканей, а также зависят от
соотношения их изоформ (Reiter, Lefkowitz, 2006; Xiao et al., 2007,
2010). Для функциональной активности β-аррестинов крайне
важны их посттрансляционные модификации, в первую очередь
фосфорилирование. Для того чтобы обеспечить интернализацию
GPCR и его перемещение в раннюю эндосому необходимо, чтобы
изначально фосфорилированная молекула β-аррестина была
дефосфорилирована в ее С-концевой области. При этом сайты для
фосфорилирования в β-аррестинах различаются: в βarr1 – остаток
Ser412, в βarr2 – остаток Thr383 (Lin et al., 1997). В то же время
д е ф о с ф о р и л и р о в а н и е β - а р р е с т и н о в н е т р е бу е т с я д л я
десенситизации GPCR, поскольку этот процесс контролируется
с о от н о ш е н и е м р а з л и ч н ы м и з о ф о рм β - а р р е с т и н о в , и х
перемещением внутри клетки, взаимодействием с другими
сигнальными и адапторными белками. Дефосфорилирование β-
аррестинов, которое осуществляется вслед за активацией рецептора
и трансдукцией сигнала через G-белки, абсолютно необходимо для
проявления сигнальных функций β-аррестинов, основными из
которых являются обеспечение интернализации рецептора и
активация каскада MAPK и других эффекторных белков.
Модификация β-аррестина убиквитином стабилизирует его
комплекс с GPCR и способствует продолжительной активации
каскада MAPK. При этом если убиквитинирование β-аррестина
требуется для осуществления им интернализации рецептора, то
убиквитинирование GPCR необходимо для деградации рецептора в
лизосоме (Shenoy, Lefkowitz, 2003). На способность β-аррестинов

 97

регулировать интернализацию и рециклизацию гормонрецепторных

комплексов влияют такие модификации, как S-нитрозилирование и
сумоилирование (Ozawa et al., 2008; Wyatt et al., 2011). Установлено,
что в процессе десенситизации рецептора β-аррестины
взаимодействуют с его с айт ами, которые подверглись
фо с форилированию GRK-киназами (гомологиче ская
десенситизация) или протеинкиназами А и С (гетерологическая
десенситизация), причем для эффективного взаимодействия β-
аррестинов с GPCR необходимо не только фосфорилирование
рецептора, но и его переход в активированную конформацию
вследствие связывания с гормоном.
Среди сигнальных каскадов, которые регулируются β-
аррестинами, наибольшее значение имеет каскад MAPK. Как
гетеротримерные G-белки, так и β-аррестины активируют ERK1/2-
киназы, причем действуют на них различными путями. Усиление
взаимодействия GPCR с β-аррестинами ингибирует сопряжение
рецептора с G-белками и подавляет опосредуемую G-белками
быструю фазу стимуляции ERK1/2. Наряду с этим, β-аррестины
влияют на взаимодействие между Raf1-киназой, MEK-киназой и
ERK1/2, а также между c-Jun N-концевыми киназами (c-Jun N-
terminal kinase, JNK) и вышележащими в каскаде
фосфорилирования киназами MKK4 и MKK7 (Kook et al., 2013).
Активация p38-MAPK также осуществляется с участием β-
аррестинов, хотя прямого взаимодействия между киназой p38-
MAPK и β-аррестинами не выявлено (Bruchas et al., 2006).
β-Аррестины ответственны за процесс трансактивации
GPCR и рецептора ЭФР, в основе чего лежит вызываемая β-
арре стинами стимуляция трансмембранной матриксной
металлопротеиназы, которая расщепляет мембранносвязанный
лиганд для рецептора ЭФР и индуцирует активацию им рецептора
ЭФР (Noma et al., 2007). β-Аррестины ингибируют активность
провоспалительного фактора NF-κB, стабилизируя его комплекс с
IκBa, ингибитором этого фактора (Gao et al., 2004). β-Аррестины
также влияют на функциональную активность гистондеацетилаз и
гистонацетилаз, изменяя, таким образом, структуру хроматина и
транскрипционную активность генома (Kang et al., 2005).
Уникальной особенностью β-аррестинов является их способность

 98

влиять на сигнальные функции активированных лигандами

рецептора паратиреоидного гормона и V2-вазопрессинового
рецептора, после того как они оказываются в первичных эндосомах
и продолжают функционировать внутри клетки, синтезируя
вторичные посредники. Такая регуляция блокируется в случае
нокаута генов, кодирующих β-аррестины (Feinstein et al., 2013;
Wehbi et al., 2013). Сходная ситуация отмечается для β2-
адренергического рецептора, который остается способным
активировать Gs-белок и АЦ и повышать уровень цАМФ после
перемещения внутрь клетки в составе ранней эндосомы (Irannejad
et al., 2013). Все это противоречит выдвинутой ранее парадигме о
том, что основной функцией β-аррестинов в сигнальной
трансдукции является подавление опосредованного G-белками
сигналинга (Smith, Rajagopal, 2016).
Влияние ФСГ на аррестиновые пути
После активации гормоном рецептор ФСГ подвергается
фосфорилированию киназами GRK2, GRK3, GRK5 и GRK6
(Nakamura et al., 1998b; Lazari et al., 1999; Troispoux et al., 1999;
Marion et al., 2002; Krishnamurthy et al., 2003a; Kara et al., 2006).
Основным сайтом для взаимодействия с β-аррестинами является С-
концевой сегмент рецептора ФСГ, который содержит пять остатков
серина и треонина, мишеней для GRK2/GRK3-киназ, которые
играют ключевую роль в фосфорилировании рецептора ФСГ и
регуляции его взаимодействия с β-аррестинами (Kara et al., 2006).
Существенный вклад в фосфорилирование цитоплазматических
участков рецептора ФСГ также вносят киназы GRK5 и GRK6. При
этом β-аррестины, фосфорилированные различными формами
GRK-киназ, имеют различные функции в ФСГ-сигналинге (Kara et
al., 2006). Так GRK2/GRK3-опосредуемое фосфорилирование
приводит в основном к интернализации рецептора ФСГ, в то время
как GRK5/GRK6-фосфорилирование – как к интернализации, так и
к деградации рецептора ФСГ в лизосомах.
Наряду с участием в рециклизации и деградации рецептора
ФСГ, GRK5/GRK6-опосредуемое фосфорилирование участвует в
регуляции ряда сигнальных каскадов, реализуемых через β-
аррестины, в первую очередь каскада MAPK (Kara et al., 2006;
R e i t e r, L e f k o w i t z , 2 0 0 6 ) . Т а к в з а и м од е й с т ву ю щ и е с

 99

фосфорилированным рецептором ФСГ β-аррестины стимулируют

активность ERK1/2, причем, в отличие от быстрой (достижение
максимума в течение 2–5 минут) G-белок-опосредуемой активации
ERK1/2, их активация β-аррестинами осуществляется медленнее
(достижение максимума в течение 5–10 минут). При этом в случае
G-белок-опосредуемой активации ERK1/2 эффект ФСГ является
транзиторным, а в случае активации ERK1/2 через аррестиновый
путь он сохраняется длительное время (до 1 ч и более) (Kara et al.,
2006). При действии на рецептор ФСГ нативной формы ЛГ лошади,
а также дегликозилированной по Asn56 формы этого гормона
отмечается усиление интернализации рецепторов ФСГ, которое
вызвано привлечением к ним молекул β-аррестинов. В
концентрации 1 нМ обе формы гонадотропина активируют ERK1/2
и вызывают фосфорилирование рибосомального S6-белка. В
клетках, лишенных β-аррестинов, эти эффекты ЛГ не выявляются.
Показано, что обе формы ЛГ, нативная и дегликозилированная, при
совместном использовании с ФСГ, вызывают снижение
стимулирующего АЦ эффекта ФСГ, выступая в роли антагонистов
цАМФ-зависимого сигналинга. Причиной этого является усиление
в присутствии ЛГ рекрутирования β-аррестинов к
цитоплазматическим петлям рецептора ФСГ и блокирование
взаимодействия активированного гормоном рецептора ФСГ с Gs-
белком (Wehbi et al., 2010b).
Регуляторные эффекты β1- и β2-аррестинов на ФСГ-
сигналинг различаются, хотя в обоих случаях основным
результатом их взаимодействия с GRK-фосфорилированным
рецептором ФСГ являются его интернализация и рециклизация
(Nakamura et al., 1998b; Lazari et al., 1999; Kishi et al., 2002; Kara et
al., 2006; Piketty et al., 2006). Следует отметить, что от соотношения
фосфорилированных форм рецептора ФСГ, паттерна β-аррестинов
и ряда других факторов зависит, какая доля активированных
гормоном рецепторов вследствие рециклизации возвратится в
плазматическую мембрану, а какая будет подвергаться деградации в
лизосомах, а также будут ли запускаться зависимые от β-
аррестинов MAPK-сигнальные пути. Необходимо отметить, что в
норме большая часть рецепторов ФСГ рециклизуется, и лишь

 100

сравнительно небольшая часть деградирует (Krishnamurthy et al.,

2003b; Kluetzman et al., 2011).
Влияние ЛГ на аррестиновые пути
В настоящее время ключевая роль β-аррестинов в
интернализации рецептора ЛГ и в функционировании ЛГ-
зависимых каскадов считается доказанной (Nakamura et al., 1999;
Ayoub et al., 2015, 2016; Casarini et al., 2016a; Riccetti et al., 2017b). В
отличие от ХГЧ, действие которого ориентировано в основном на
стимуляцию АЦ-пути и не столь выражено в отношении
аррестиновых сигнальных путей, соотношение активируемых ЛГ
внутриклеточных каскадов иное, и это несмотря на то, что оба
гонадотропина действуют на один и тот же рецептор ЛГ/ХГЧ. Как
отмечалось выше, ЛГ намного эффективнее, чем ХГЧ,
взаимодействует с β-аррестинами и активирует MAPK, в первую
очередь ERK1/2, а также 3-фосфоинозитидные пути. Это
продемонстрировано с использованием культур клеток гранулезы
яичников и клеток Лейдига (Casarini et al., 2012; Gupta et al., 2012;
Riccetti et al., 2017a). С помощью BRET (резонансного переноса
энергии биолюминесценции) показано, что конформационные
и з м е н е н и я в м о л е к ул е β 2 - а р р е с т и н а , с в я з а н н о г о с
цитоплазматическими участками рецептора ЛГ/ХГЧ, при
активации рекомбинантным ХГЧ менее выражены в сравнении с
таковыми при активации рекомбинантным ЛГ человека.
Различается и спектр конформационных изменений в молекуле β2-
арре стина, что указывает на спо собно сть ХГЧ и ЛГ
стабилизировать различные конформации этого белка и по-разному
влиять на аррестиновые каскады, зависимые от ЛГ и ХГЧ (Riccetti
et al., 2017b). Множественность конформаций β2-аррестинов при их
взаимодействии с GPCR является тем механизмом, который
определяет селективность передачи сигнала от GPCR к
эффекторным системам клетки (Shukla et al., 2006; Lee et al., 2016;
Nuber et al., 2016).
Различные механизмы влияния гонадотропинов на
пространственную структуру и активность β-аррестинов,
связанных с активированным рецептором ЛГ/ХГЧ, определяют
дифференцированную регуляцию гонадотропинами синтеза
стероидных гормонов – прогестерона и тестостерона (Ayoub et al.,

 101

2016). Так ингибирование экспрессии гена, кодирующего β2-

аррестин, с помощью микро-РНК в mLTC-1-клетках приводило к
ч а с т и ч н ом у, н о с и л ь н о в ы р а ж е н н ом у с н и ж е н и ю Л Г -
индуцированной продукции прогестерона. Это свидетельствует о
том, что ЛГ является частичным агонистом аррестиновых путей,
которые, наряду с цАМФ-зависимыми путями, вовлечены в синтез
и секрецию прогестерона. При этом снижение экспрессии гена для
β2-аррестинов не влияло на стимулирующий эффект ЛГ на уровень
цАМФ. В свою очередь, стимулирующий эффект ХГЧ на
продукцию прогестерона в mLTC-1-клетках с подавленной
экспрессией β2-аррестина менялся слабо, что вызвано меньшим, в
сравнении с ЛГ, влиянием ХГЧ на рекрутирование β2-аррестинов.
При этом цАМФ-зависимый синтез тестостерона, который
осуществляется исключительно через активацию АЦ, не зависел от
способности ХГЧ взаимодействовать с β2-аррестинами.
Обнаружено, что соотношение цАМФ-зависимых и аррестиновых
путей в различных типах клеток и при различных физиологических
условиях сильно варьирует, что имеет большое значение для
регуляции стероидогенеза, фолликулогенеза и сперматогенеза на
различных стадиях репродуктивных циклов и в онтогенезе (Riccetti
et al., 2017b).

2.5.3. Фосфоинозитидные пути

Активация ФИ-3-К и комплекса mTOR играет важную роль

в реализации многих регуляторных эффектов ФСГ, включая его
влияние на пролиферацию клеток репродуктивной системы. ФСГ
через посредство ФИ-3-К регулирует транскрипцию большого
числа генов (Шпаков, 1999; Park et al., 2005; Musnier et al., 2009;
Dupont et al., 2010). Установлено, что в недифференцированных
клетках репродуктивной системы ФСГ стимулирует активность
ФИ-3-К и накопление 3-фосфоинозитидов, продуктов этого
фермента. В то же время в дифференцированных клетках, например
в клетках Сертоли крысы, ФСГ повышает экспрессию и
функциональную активность фосфатазы PTEN, негативного
регулятора 3-фосфоинозитидных путей, и, тем самым, вызывает

 102

снижение внутриклеточного содержания 3-фосфоинозитидов,

функционируя как ингибитор зависимых от них эффекторных
белков, в первую очередь Akt-киназы (Dupont et al., 2010). Таким
образом, в зависимости от степени дифференцировки и стадии
развития клеток репродуктивной системы ФСГ разнонаправлено
действует на сигнальный путь, включающий ФИ-3-К, Akt-киназу и
Akt-зависимые эффекторные белки.
Процесс вызываемой ФСГ активации ФИ-3-К и Akt-киназы
изучен достаточно подробно (Gonzalez-Robayna et al., 2000; Alam et
al., 2004, 2009; Meroni et al., 2004; Nechamen et al., 2004; Park et al.,
2005; McDonald et al., 2006; Chen et al., 2007; Fan et al., 2008, 2010).
Активация Akt-киназы приводит к фосфорилированию и
инактивации киназы-3 гликогенсинтетазы (Alam et al., 2009; Fan et
al., 2010), а также к фосфорилированию и инактивации АМФ-
активируемой протеинкиназы (AMP-activated kinase, AMPK),
основного энергетического сенсора клетки (Kayampilly, Menon,
2009). Наряду с этим, Akt-киназа инактивирует транскрипционные
факторы FoxO3a и FoxO1, которые вносят значительный вклад в
регуляцию экспрессии большого числа Akt-зависимых генов
(Cunningham et al., 2003; Nechamen et al., 2004; Park et al., 2005;
Chen et al., 2007; Fan et al., 2008; Musnier et al., 2009). Основной
мишенью Akt-киназы является комплекс mTOR, который
подвергается фосфорилированию и переходит в активное состояние
(Chen et al., 2007; Fan et al., 2008; Musnier et al., 2009). Следует,
однако, отметить, что существует и Akt-независимый механизм
ФСГ-индуцированной активации mTOR. Он включает вызываемую
ФСГ активацию киназы ERK1/2, которая фосфорилирует белок
TSC2 и выключает его из негативной регуляции белка Rheb,
который, находясь в ГТФ-связанном состоянии, активирует mTOR
(Alam et al., 2004; Lécureuil et al., 2005; Kayampilly, Menon, 2007).
Следствием активации комплекса mTOR является повышение
э ф ф е к т и в н о с т и р и б о с о м а л ь н о го с и н т е з а б е л ко в , ч т о
свидетельствует о способности ФСГ регулировать не только
процесс экспрессии генов, но и трансляционную их активность
(Gloaguen et al., 2011).
Важную роль в ФСГ-опосредуемой активации 3-
фосфоинозитидного пути играет адапторный белок APPL1, который

 103

взаимодействует с различными участками ЦП1 и ЦП2 рецептора

ФСГ (Nechamen et al., 2004). Активация ФИ-3-К и Akt-киназы,
вызываемая ФСГ через APPL1-зависимый механизм, приводит к
Akt-зависимому фосфорилированию транскрипционного фактора
FoxO1a, что препятствует его нахождению в ядре и ингибирует его
в л и я н и е н а э к с п р е с с и ю г е н о в . П о с ко л ь к у п р о ц е с с
фосфорилирования фактора FoxO1a реализуется в сигналосомах,
с од е р ж а щ и х а кт и в и р о ва н н ы е р е ц е п то р ы Ф С Г, м ож н о
предположить, что перемещение внутрь клетки и направленный
транспорт везикул, включающих эти рецепторы, является одним из
механизмов регуляции FoxO1a-зависимой транскрипции (Dias et al.,
2010). Белок APPL1 может быть вовлечен и в другие ФСГ-
регулируемые пути, включая фосфолипазный путь, ответственный
за регуляцию уровня внутриклеточного кальция (Thomas et al.,
2011).
Заключение
Рецепторы ФСГ и ЛГ/ХГЧ функционально сопряжены с
большим числом внутриклеточных сигнальных путей, что
обусловлено множе ственностью их активированных
конформаций, образующихся вследствие связывания с
гонадотропинами. Эти пути можно подразделить на зависимые
от гетеротримерных G-белков, осуществляемые через
различные их типы, и на независимые от G-белков,
осуществляемые через β-аррестины и адапторные белки APPL-
семейства. Среди G-белок-зависимых путей наибольшее
з н ач е н и е и г р а ю т ц А М Ф - з а в и с и м ы е п у т и , к о т о р ы е
активируются вследствие стимуляции активности фермента
аденилатциклазы. Через посредство цАМФ-зависимых
механизмов регулирует ся основная часть генов,
контролируемых гонадотропинами (в случае ФСГ – более двух
третей). При этом такая регуляция может осуществляться либо
вследствие активации протеинкиназы А, либо, хотя и в
существенно меньшей степени, вследствие активации цАМФ-
зависимых факторов семейства Epac.
Установлено, что стимулирующий эффект ХГЧ на
аденилатциклазную сигнальную систему существенно
превосходит таковой ЛГ как по величине, так и по

 104

длительности. Поскольку цАМФ-зависимые механизмы

вовлечены в контроль стероидогенеза, то более мощный
стероидогенный эффект ХГЧ обусловлен его способностью
более эффективно в сравнении с ЛГ стимулировать
аденилатциклазу и экспрессию зависимых от цАМФ генов
стероидогенеза. В свою очередь, ЛГ более эффективно
стимулирует аррестиновые сигнальные пути, независимые от
G-белков, и ряд других сигнальных каскадов, ответственных за
регуляцию процессов роста и пролиферации и вовлеченных в
контроль апоптоза. Именно этим обусловлен более мощный в
сравнении с ХГЧ пролиферативный потенциал ЛГ, а также его
отчетливо выраженное влияние на выживаемость клеток
репродуктивной системы. Различия в мишенях действия ЛГ и
ХГЧ обусловлены тем, что ХГЧ в большей степени
стабилизирует активированную конформацию рецептора ЛГ/
ХГЧ, необходимую для активации аденилатциклазной
сигнальной системы, а ЛГ повышает долю активированной
конформации, в которой рецептор ЛГ/ХГЧ эффективно
взаимодействует с β-аррестинами.
Исключительно важно, что при совместном действии
ФСГ и гонадотропинов с ЛГ-активностью регуляторные
эффекты последних усиливаются. В случае совместного
применения ФСГ и ХГЧ усиливается стимулирующий эффект
ХГЧ на цАМФ-зависимые каскады и стероидогенез, а в случае
совместного применения ФСГ и ЛГ повышается способность
ЛГ активировать каскад митогенактивируемых протеинкиназ
и другие сигнальные пути, вовлеченные в пролиферативную
активность и повышение выживаемости клеток.
Соотношение регулируемых гонадотропинами цАМФ-
зависимых и аррестиновых сигнальных путей в различных
типах клеток репродуктивной системы и при различных
физиологических условиях сильно варьирует, что имеет
б о л ь ш о е з н ач е н и е д л я р е г ул я ц и и с т е р о и д о г е н е з а ,
фолликулогенеза и сперматогенеза на различных стадиях
репродуктивных циклов и в онтогенезе. Разработка новых
стратегий для дифференцированного переключения и
модуляции этих путей может рассматриваться, как один из

 105

перспективных подходов для повышения эффективности и

таргетности действия гонадотропинов в клинике и при
проведении процедур вспомогательных репродуктивных
технологий.

2.6. Множественные активированные конформации

рецепторов гонадотропинов, как основа активации
различных сигнальных путей

В соответствии с классической моделью, GPCR может

находиться либо в неактивной (в отсутствие агониста), либо в
активированной конформации (при связывании с агонистом). Обе
эти конформации находятся в динамическом равновесии.
Связывание агониста с GPCR приводит к смещению равновесия в
сторону активированной конформации, в то время как диссоциация
агониста вызывает переход GPCR в неактивную конформацию.
Однако в последнее время установлено, что GPCR могут иметь не
одну, а несколько активированных конформаций. В соответствии с
новой парадигмой рецептор, в зависимости от микроокружения,
природы взаимодействий с регуляторными и адапторными белками,
мутаций и модификаций его структуры (фосфорилирование,
гликозилирование, сумоилирование, ацилирование), может
принимать определенные энергетически выгодные конформации и,
пребывая в них, будет регулировать определенные сигнальные пути
внутри клетки (Galandrin et al., 2007; Kobilka, 2011; Nygaard et al.,
2013; Reiter et al., 2012; Violin, Lefkowitz, 2007; Шпаков, 2013;
Wacker et al., 2013; Шпаков, Деркач, 2015). Следствием такой
парадигмы является то, что отличающиеся по структуре агонисты
могут различным образом влиять на стабильность определенных
активированных конформаций GPCR и, таким образом, определять
активацию тех или иных внутриклеточных сигнальных каскадов.
Это позволяет разработать агонисты, селективные в отношении
внутриклеточных эффекторов и зависимых от них процессов, и
предупредить развитие побочных эффектов, которые связаны с их
низкой селективностью при использовании в клинике (Whalen et al.,

 106

2011). Специфичность экспрессии и функциональной активности

белков, взаимодействующих с GPCR, а также изменения
микроокружения GPCR в условиях патологии также сильно влияют
на селективность активации различных сигнальных путей.
Регуляторные и адапторные белки, взаимодействующие с GPCR и
непосредственно влияющие на их активность, относят к семейству
белков, модифицирующих активность GPCR (receptor activity-
modifying proteins, RAMP) (Christopoulos et al., 2003). Контроль
экспрессии и функциональной активности RAMP – это один из
перспективных подходов для направленной регуляции активности
GPCR и контролируемых ими каскадов.
Таким образом, смещение сигналинга (‘Biased signalling”) в
случае системы ФСГ–рецептор ФСГ и системы ЛГ или ХГЧ–
рецептор ЛГ/ХГЧ может быть обусловлено тремя компонентами
сигнального каскада: 1) bias-лигандом, который может быть
предст авлен различными формами гонадот ропинов,
отличающимися по степени и природе гликозилирования и другими
модификациями, и антителами, специфичными по отношению к
гонадотропинам или рецепторам ФСГ и ЛГ/ХГЧ; 2) bias-
рецептором ФСГ или ЛГ/ХГЧ, который может иметь различные
мутации и полиморфизмы, влияющие на его связывающие и
сигналпередающие функции; и 3) регуляторными и адапторными
белками (RAMP), вовлеченными во взаимодействие с рецепторами
ФСГ и ЛГ/ХГЧ, которые в различных типах клеток и при
различных физиологиче ских со стояниях варьируют по
стехиометрии, модификациям, способности к образованию
функционально активных комплексов (Landomiel et al., 2014).
Определенное значение для активности рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ
имеют физико-химические свойства мембраны, поскольку
конформация трансмембранного канала GPCR и структурная
организация интерфейсов ТМ–ЦП во многом зависят от текучести
и заряда липидной фазы плазматической мембраны.

2.6.1. Bias-Лиганды

 107

С т о ч к и з р е н и я ф а р м а ко л о г и и и к л и н и ч е с ко й
эндокринологии большое значение имеет разработка селективных в
отношении внутриклеточных эффекторных систем форм
гонадотропинов. Гонадотропины различаются по степени и
природе N-гликозилирования, что непосредственно влияет на
стабильность и набор активированных конформаций рецепторов
ФСГ и ЛГ/ХГЧ в гормон-связанном состоянии (Arey, Lopez, 2011;
Ulloa-Aguirre et al., 2011). Вследствие этого, контроль степени
гликозилирования и структуры N-гликанов – наиболее
перспективный путь создания селективных bias-лигандов на основе
ФСГ, ЛГ и ХГЧ. Так модификация ФСГ N-гликанами с низким
содержанием сиаловых кислот, приводящая к менее кислым
формам гормона, для которых характерна более высокая
специфическая активность, индуцирует колоколообразные кривые
зависимости доза-эффект при ФСГ-индуцированной стимуляции
активности АЦ. Это свидетельствует в пользу переключения
взаимодействия между рецептором ФСГ и G s -белком,
опосредующим активацию АЦ, наблюдаемого при низких
концентрациях гормона, на взаимодействие между рецептором
ФСГ и другими типами G-белков, Gq и(или) Gi/o, при более высоких
его концентрациях (Timossi et al., 1998, 2000; Ulloa-Aguirre et al.,
2003). В то же время повышение степени N-гликозилирования ФСГ
и усиление отрицательного заряда, генерируемого сиаловыми
кислотами и сульфатированным N-ацетилгалактозамином,
приводит к менее активным формам ФСГ, которые более
селективны в отношении стимуляции аденилатциклазной
сигнальной системы. Сходная зависимость была выявлена для
стимулирующего АЦ эффекта ФСГ человека в клетках насекомых
(Arey et al., 1997).
Дегликозилированная по остатку Asn56 форма ЛГ лошади
блокировала стимулирующий эффект ФСГ на АЦ в HEK293-
клетках с экспрессированным в них рецептором ФСГ, выступая в
качестве антагониста. В то же время в отсутствие ФСГ мутантная
форма ЛГ стимулировала аррестиновые пути, вызывая активацию
таких мишеней β-аррестинов, как ERK1/2-киназы, причем цАМФ-
зависимые пути в эти эффекты не были вовлечены (Wehbi et al.,
2010b). При этом нормально гликозилированная форма ЛГ на

 108

активность рецептора ФСГ практически не влияла. Все это

у ка з ы ва е т н а то , ч то м и к р о - и м а к р о ге т е р о ге н н о с т ь
гонадотропинов, вызванная различиями в их N-гликозилировании,
самым непосредственным образом влияет на их специфичность и
сигнальные функции, наделяя гонадотропины свойствами bias-
лигандов. Более подробный анализ гликозилированных форм
гонадотропинов и их фунциональной активности и механизмов
действия представлен в Главе 3.
Весьма интересным является направление, в рамках
которого разрабатываются антитела, специфичные по отношению к
гонадотропинам, в частности к ФСГ. Они меняют структуру и
фармакологический профиль нативного αβ-гетеродимерного ФСГ.
Усиление активности ФСГ в присутствии поликлональных антител,
выработанных против β-субъединицы ФСГ, выявлено у карликовых
мышей линии Snell (Ferasin et al., 1997). Сходный потенцирующий
эффект был получен при использовании моноклональных антител
против ФСГ быка (Glencross et al., 1993). Потенцирующее влияние
на активность рецептора ФСГ оказывали антитела, выработанные к
гетерологичному гонадотропину – ХГ лошади. Присутствие этих
антител коррелировало с повышенной фертильностью и
наступлением беременности при искусственном оплодотворении у
коз (Herve et al., 2004). При этом моновалентный фрагмент (Fab) по
активности в отношении ФСГ-зависимого сигналинга не уступал
бивалентным антителам к ХГ лошади. Различные комплексы,
включающие ХГ лошади и антитела к нему, по-разному влияли на
сигнальные пути, вызывая преимущественную активацию либо
цАМФ-зависимых каскадов, либо аррестиновых путей (Wehbi et al.,
2010a). Все это свидетельствует о том, что разработка конструктов,
включающих различные формы гонадотропинов и специфичные к
ним антитела, является многообещающим подходом для создания
высокоселективных регуляторов зависимых от гонадотропинов
сигнальных путей.
Большие надежды при разработке bias-лигандов рецепторов
ФСГ и ЛГ/ХГЧ связывают с низкомолекулярными агонистами,
которые взаимодействуют с аллостерическим сайтом рецепторов,
локализованным в их трансмембранном канале, и с высокой
селективностью запускают определенный сигнальный каскад

 109

(Heitman, Ijzerman, 2008; Шпаков, 2015а, 2015б). К наиболее

эффективным низкомолекулярным агонистам рецептора ЛГ/ХГЧ
относят тиенопиримидиновые производные, которые успешно
разрабатываются в настоящее время, в том числе в лаборатории
молекулярной эндокринологии и нейрохимии Института
эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова
Российской академии наук (van Koppen et al., 2008; Shpakov,
Shpakova, 2009; van de Lagemaat et al., 2009, 2011; Gerrits et al.,
2013; Деркач и др., 2014а, 2016, 2017; Шпаков и др., 2014а, 2014б;
Шпаков, 2015а, 2015б; Бахтюков и др., 2017; Derkach et al., 2017).

2.6.2. Bias-Рецепторы

Мутации и полиморфизмы в рецепторах ФСГ и ЛГ/ХГЧ

оказывают существенное влияние на специфичность активации
нижележащих сигнальных каскадов. Это необходимо учитывать как
при оценке роли таких мутаций в этиологии и патогенезе
заболеваний репродуктивной системы, так и при прогнозировании
последствий применения фармакологических препаратов
(различных форм гонадотропинов, низкомолекулярных агонистов)
при их лечении, а также при ВРТ. Идентификация и
функциональный анализ мутаций и полиморфизмов в рецепторах
гонадотропинов является одной из наиболее острых проблем
персонализированной медицины.
Показано, что мутация Ala189Val в эктодомене рецептора
ФСГ снижает ассоциацию рецептора с плазматической мембраной
и ослабляет его активность. Однако нарушение сигнальных
функций является избирательным. Так мутантный рецептор теряет
способность активировать АЦ и повышать уровень цАМФ в клетке,
что ведет к ряду функциональных расстройств. Однако у него
сохраняется способность активировать аррестиновый путь и
повышать активность ERK1/2-киназ, причем в наибольшей степени
этот эффект выявляется, когда в клетках даже в небольших
количествах экспрессируются рецепторы ФСГ дикого типа.
Установлено, что ФСГ не влияет на активность АЦ при совместной
экспрессии мутантного и нормального рецепторов ФСГ (Tranchant

 110

et al., 2011). Другая мутация в рецепторе ФСГ, Asn431Ile,

препятствует интернализации и десенситизации мутантного
рецептора, что указывает на отсутствие его взаимодействия с β-
аррестинами, но при этом не сказывается на ФСГ-регулируемом
сперматогенезе. Причиной этого является не только сохранение, но
даже усиление способности мутантного рецептора активировать
цАМФ-зависимые пути. В связи с этим логичным представляется
тот факт, что у мужчин с этой мутацией сперматогенез протекает
нормально, в то время как уровень ФСГ в крови снижен (Casas-
González et al., 2012). Мутация Asn680Ser в СКД рецептора ФСГ
влияет на фосфорилирование рецептора и приводит к ряду
клинических проявлений – женщины с мутантным рецептором
ФСГ менее чувствительны к ФСГ в сравнении с женщинами,
имеющими нормальный рецептор (Daelemans et al., 2004; Greb et
al., 2005). При этом в условиях in vitro значимых различий между
рецептором ФСГ с заменой Asn680Ser и рецептором дикого типа в
отношении активации АЦ и ПКА-зависимых путей выявлено не
было, что, возможно, определяется тем, что эта мутация влияет на
сопряжение рецептора с β-аррестинами (Simoni et al., 1999; Sudo et
al., 2002). Это представляется вполне логичным, поскольку СКД
рецептора ФСГ содержит все о сновные молекулярные
детерминанты для взаимодействия с β-аррестинами, в то время как
за активацию АЦ в большей степени ответственны ЦП2 и ЦП3.
Заключение
Выбор сигна льного каскада, запускаемого
гонадот ропином, определяет ся той активированной
конформацией рецептора ФСГ или ЛГ/ХГЧ, которая в
наибольшей степени стабилизируется при образовании лиганд-
рецепторного комплекса. Стабильность той или иной
активированной конформации рецептора определяется целым
рядом факторов. К ним относятся: (1) структурные
модификации молекулы гонадотропина и его субъединиц,
которые предопределяют стабильность образуемых ими
гетеродимерных комплексов, и их аффинность к рецептору, (2)
структура самих рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ, которые могут
иметь различные мутации и модификации структуры,
различаться по способности образовывать олигомерные

 111

комплексы, (3) паттерн, соотношение и функциональная

активность регуляторных и адапторных белков, вовлеченных
во взаимодействие между рецепторами ФСГ и ЛГ/ХГЧ и
нижележащими эффекторными белками.
Соответственно, разработка селективных в отношении
сигнальных каскадов форм гонадотропинов (так называемых
bias-лигандов) или их функциональных аналогов позволит
таргетно активировать определенный сигнальный каскад и
добиться необходимого физиологического эффекта, не
затрагивая «нежелательные» сигнальные каскады и
предотвращая, таким образом, развитие побочных эффектов.
Наибольший интерес здесь вызывают различающиеся по
степени гликозилирования формы гонадотропинов, поскольку
их модификация N-гликанами играет определяющую роль как
в связывании гонадотропинов с рецепторами, так и в
реализации функциональной активности ФСГ, ЛГ и ХГЧ.
Наряду с гонадотропинами, в этом отношении большие
надежды связывают с низкомолекулярными агонистами
рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ и с моноклональными антителами,
специфичными по отношению к эктодоменам этих рецепторов.
Необходимо отметить, что мутации и модификации структуры
рецепторов ФСГ и ЛГ/ХГЧ также определяют векторность
сигнальной трансдукции, что должно учитываться при выборе
стратегии их активации гонадотропинами.

 112

ГЛАВА 3
ГЛИКОЗИЛИРОВАНИЕ ГОНАДОТРОПИНОВ

Ключевую роль в функционировании гонадотропинов

играет процесс N-гликозилирования их молекул, с помощью
которого контролируются фолдинг, созревание и внутриклеточный
транспорт гонадотропинов, их стабильность и время жизни в
кровотоке, способность образовывать αβ-гетеродимерные
комплексы, регуляторные свойства и специфическая активность
(Davis et al., 2014). Несмотря на то, что α-субъединицы в различных

 113

гонадотропинах идентичны по первичной структуре, они

существенно различаются по степени N-гликозилирования,
структуре N-гликанов и их локализации (Weisshaar et al., 1991a,
1991b; Hiyama et al., 1992; Dalpathado et al., 2006). Паттерн N-
гликозилирования α-субъединиц вносит заметный вклад в
специфичность образования αβ-гетеродимерных комплексов ФСГ,
ЛГ и ХГЧ и определяет их активность по отношению к основной
мишени гонадотропинов – репродуктивной системе (Gotschall,
Bousfield, 1996; Davis et al., 2014). В свою очередь, N-
гликозилирование β-субъединиц является исключительно важным
фактором, определяющим связывающие свойства гонадотропинов,
их специфическую активность, оказывает значительное влияние на
стабильность и фармакокинетику гонадотропинов. Установлено,
что ФСГ, ЛГ и ХГЧ могут подвергаться гликозилированию по всем
петлям α- и β-субъединиц. При этом α-субъединицы подвергаются
только N-гликозилированию, и мишенями для гликозилтрансфераз в
них являются боковые цепи остатков аспарагина – Asn52 и Asn78. β-
Субъединицы ЛГ и ФСГ также подвергаются только N-
гликозилированию, причем β-субъединица ЛГ гликозилируется по
одному сайту, β-субъединица ФСГ – по двум (рис. 4). В отличие от
н и х , β - субъ ед и н и ц а Х Г Ч м оже т п од ве р г ат ь с я ка к N -
гликозилированию по о ст аткам аспарагина, т ак и O-
гликозилированию по остаткам серина, хотя, как и в случае ЛГ и
ФСГ, N-гликозилирование является основной модификацией β-
с у бъ е д и н и ц ы Х Г Ч . Н а р я д у с р а з л и ч и я м и в с т е п е н и
гликозилирования важную роль играют структура и заряд
олигосахаридных цепей. Так в α- и β-субъединицах ЛГ
значительная часть олигосахаридных цепей заканчиваются
сульфатированным N-ацетилгалактозамином (GalNAc), в то время
как в α- и β-субъединицах ФСГ на концах этих цепей обычно
локализованы остатки сиаловой кислоты, а сами цепи более
разветвленные (Bousfield, Dias, 2011) (рис. 4).

3.1. Механизмы N-гликозилирования гонадотропинов

 114

П р о ц е с с N - гл и ко з и л и р о в а н и я и н и ц и и р у е т с я
гетероолигомерным ферментом олигосахарилтрансферазой
(oligosaccharyl transferase, OST), который осуществляет перенос
олигосахаридной части предварительно синтезированного в
эндоплазматическом ретикулуме предшественника Dol-PP-
GlcNAc2Man9Glc3 на остаток аспарагина, локализованный в сайте
N-гликозилирования белка-мишени (Шпаков, 1995; Шпаков,
Деркач, 1996; Helenius, Aebi, 2004). Фермент OST обладает высокой
консервативностью среди всех эукариотических организмов, что
обусловлено его эволюционной древностью и исключительной
важностью для осуществления процесса N-гликозилирования. У
дрожжей идентифицированы две изоформы OST, которые
различаются по одной субъединице – включают субъединицы Ost3p
или Ost6p, соответственно (Yan, Lennarz, 2005). У млекопитающих
имеются гомологи этих субъединиц – N33 и IAP (Kelleher et al.,
2003). Различные формы фермента OST у млекопитающих
различаются по каталитической субъединице STT3, которая
представлена двумя изоформами STT3A и STT3B. Эти изоформы
универсальны и обнаружены в геноме не только позвоночных, но и
беспозвоночных животных.

 115

 116

Рис. 4. Сайты гликозилирования α- и β-субъединицах ЛГ, ХГЧ и

ФСГ.
Во всех субъединицах гонадотропинов показаны сайты для N-
гликозилирования, включающие остатки аспарагина, в β-субъединице
ХГЧ – также четыре С-концевых сайта для O-гликозилирования,
включающие остатки серина. Приведены наиболее типичные структуры
N-гликанов. Концевые остатки сиаловой кислоты обозначены не
закрашенными квадратиками, концевые остатки сульфатированного N-
ацетилгалактозамина (GalNAc) – закрашенными кружочками.
Изоформа STT3A играет важную роль в осуществлении ко-
трансляционного N-гликозилирования растущей полипептидной
цепи при ее продвижении в люменальное пространство
шероховатого эндоплазматического ретикулума. Изоформа STT3B
осуществляет посттрансляционное N-гликозилирование, а ее
мишенями являются Asn-содержащие сайты, которые расположены
вблизи С-конца еще несвернутого белка. Инактивация STT3A
нарушает фолдинг белков и инициирует реакцию несвернутых
белков, как триггер стресса эндоплазматического ретикулума, в то
время как ингибирование STT3B не приводит к столь негативным
последствиям (Ruiz-Canada et al., 2009). При изучении β-
субъединиц ЛГ и ТТГ была выявлена высокая степень их N-
гликозилирования, в то время как в случае β-субъединиц ХГЧ и
ФСГ степень N-гликозилирования была ниже, что во многом
определяется более высокой плотностью сайтов для N-
гликозилирования в этих субъединицах и, как следствие,
проблемами с их доступностью для OST. Действительно,
способность OST гликозилировать β-субъединицы ФСГ и ХГЧ
снижена, что ведет к уменьшению доли остатков аспарагина,
мишеней OST, модифицированных олигосахаридными цепями
(Walton et al., 2001). Высказывается предположение и о другой
причине снижения степени N-гликозилирования β-субъединиц ФСГ
и ХГЧ. Это связывают со снижением экспрессии и функциональной
активности STT3B, что ведет к нарушению посттрансляционного
N-гликозилирования (Muyan et al., 1994). При этом степень N-
гликозилирования для α-субъединиц является сходной – они, как
правило, полностью гликозилированы.

 117

После присоединения олигосахаридной цепи к остатку

аспарагина белка-мишени происходит дальнейшая модификация
этой цепи в аппарате Гольджи, которая осуществляется с участием
большого числа ферментов. В результате формируется «зрелая»
олигосахаридная структура (N-гликан) с определенным типом
ветвления, индивидуальным набором гликозильных остатков и
п о с л ед о ват е л ь н о с т ь ю и х с о ед и н е н и я , с ха р а кт е р н ы м
распределением заряда, что обеспечивает правильное сворачивание
белковой молекулы и определяет ее специфическую биологическую
активность. Нарушение процессинга олигосахаридных цепей
приводит к нарушению сворачивания белка и его дальнейшего
транспорта в цитоплазму, что заканчивается деградацией белка в
протеосомах (Helenius, Aebi, 2004). Ключевую роль в регуляции
процесса ветвления N-гликана играют представители семейства N-
а ц е т и л гл ю ко з а м и н и л т р а н с ф е р а з ( G l c N A c - Т ) , ко т о р ы е
осуществляют присоединение остатка N-ацетилглюкозамина
( G l c N A c ) к о с т а т к а м м а н н о з ы , ко т о р ы е ф о р м и р у ю т
пентасахаридный о стов. В дальнейшем с помощью
гликозилтрансфераз к остаткам GlcNAc могут присоединяться
другие гликозильные остатки, что ведет к формированию «зрелого»
N-гликана. В случае ХГЧ и ЛГ образуются преимущественно
гибридные и двухантенные N-гликаны, в то время как в структуре
ФСГ широко представлены трех-, четырех- и даже пятиантенные N-
гликаны. В процесс формирования «зрелых» N-гликанов в
молекулах гонадотропинов вовлечены пять типов GlcNAc-
трансфераз – MGAT1 (GlcNAc трансфераза I), MGAT2 (GlcNAc
трансфераза II), MGAT3, (GlcNAc трансфераза III), MGAT4
(GlcNAc трансфераза IV) и MGAT5 (GlcNAc трансфераза V). В
геноме человека и мыши представлено по одной копии генов,
кодирующих MGAT1, MGAT2 и MGAT3, в то время как для
четвертого и пятого типов фермента имеются по два гена,
кодирующие различные их изоформы. Важно отметить, что в
синтезе N-гликанов в молекулах ЛГ и ХГЧ участвуют либо MGAT1,
либо совместно MGAT1 и MGAT2, чем и объясняется большое
количество в α- и β-субъединицах этих гонадотропинов гибридных
и двухантенных форм N-гликанов. В то же время в синтез N-
гликанов в молекуле ФСГ вовлечены в основном GlcNAc-

 118

трансферазы MGAT4 и MGAT5, ответственные за синтез более

разветвленных N-гликанов.
Необходимо отметить, что в гонадот рофах, где
экспрессируется ЛГ, преобладают MGAT1 и MGAT2, в то время как
в гонадотрофах, где осуществляется синтез ФСГ, отмечается
высокая активность MGAT4 и MGAT5. Таким образом, локализация
синтеза гонадотропинов полностью предопределяет характер их N-
гликозилирования и структурную организацию N-гликанов. В
пользу этого свидетельствует тот факт, что структура N-гликанов в
гипофизарной форме ХГЧ, которая синтезируется в ЛГ-
секретирующих гонадотрофах, сходна с таковой в ЛГ, в то время
как характер N-гликозилирования α- и β-субъединиц плацентарного
ХГЧ, продуцируемого дифференцированными
синцитиотрофобластами, отличается как от гипофизарного ХГЧ,
так и от ЛГ.
О важности трансферазы MGAT1 свидетельствует тот факт,
что нокаут гена этого фермента у мышей приводит к смерти
животных уже в эмбриональном периоде, в то время как нокаут
гена Mgat1 только в ооцитах приводит к нарушению овуляции и
бесплодию (Williams, Stanley, 2009). Утрата трансферазы MGAT2 у
мышей также приводит к 100 %-ной летальности в эмбриональном
периоде, в то время как мутации в гене Mgat2, снижающие
активность фермента, вызывают патологические изменения,
которые имеют черты сходства с врожденным заболеванием
гликозилирования II-a типа у человека (Wang et al., 2001). У самцов
мышей с мутацией в гене Mgat2 отмечали сильно выраженные
нарушения сперматогенеза, что приводило к их стерильности. В
этой связи следует отметить, что у мужчин с врожденным
заболеванием гликозилирования II-a типа также отмечают атрофию
семенников и бесплодие.
Заключение
П р о ц е с с N - гл и ко з и л и р ов а н и я го н а д от р о п и н ов
осуществляется большим числом ферментов, которые сначала
переносят олигосахаридный предшественник на сайт для N-
гликозилирования (олигосахарилтрансфераза), затем
модифицируют олигосахаридные цепи и формируют конечную
структуру N-гликана. Механизмы формирования N-гликанов в

 119

каждом типе клеток существенно различаются, что

обусловлено набором и соотношением в них специфичных
гликозилтрансфераз. В гонадотрофах, в которых синтезируется
ЛГ, превалируют GlcNAc-трансферазы 1-го и 2-го типов
(MGAT1, MGAT2), которые отвечают за формирование слабо
разветвленных N-гликанов – гибридных и двухантенных. В
гонадотрофах, где синтезируется ФСГ, имеется большое
количество GlcNAc-трансфераз 4-го и 5-го типов (MGAT4,
MGAT5), что приводит к синтезу сильно разветвленных N-
гликанов, характерных для α- и β-субъединиц ФСГ.
Гипофизарная форма ХГЧ, которая экспрессируется в ЛГ-
продуцирующих гонадотрофах, имеет сходный с ЛГ паттерн N-
гликозилирования, в то время как плацентарная форма ХГЧ,
экспрессируемая эмбрионом и плацентой, отличается по
структуре N-гликанов от гипофизарных форм гонадотропина.
Степень N-гликозилирования во многом зависит от
р а с п о л ож е н и я с а й т ов , м и ш е н е й д л я м од и ф и к а ц и и
олигосахарилтрансферазой, и при увеличении плотности таких
сайтов, вследствие стерических препятствий для фермента,
снижается. Так степень N-гликозилирования β-субъединиц
ФСГ и ХГЧ, которые содержат больше сайтов для N-
гликозилирования, в среднем ниже, чем степень N-
гликозилирования β-субъединицы ЛГ. В то же время степень N-
гликозилирования α-субъединиц, сходных в различных
гонадотропинах, обычно не различается. Нарушение процесса
N-гликозилирования белков приводит к очень тяжелым
последствиям – к летальности еще в эмбриональном периоде, в
то время как нокаут генов гликозилтрансфераз только в
репродуктивных тканях, вызывающих нарушение N-
гликозилирования гонадотропинов, приводит к бесплодию как
у женщин, так и у мужчин.

3.2. N-Гликозилирование лютеинизирующего гормона

 120

Наряду с двумя сайтами для N-гликозилирования,

локализованными в общей для всех гонадотропинов α-субъединице,
в β - субъ ед и н и ц е Л Г и м е е т с я е щ е од и н с а й т д л я N -
гликозилирования, включающий остаток Asn30. При этом, в отличие
от ХГЧ и ФСГ, в N-гликанах, локализованных как в α-, так и в β-
с у б ъ е д и н и ц а х Л Г, с в ы с о ко й ч а с т о т о й в с т р е ч а ю т с я
сульфатированные остатки GalNAc, расположенные на концах
олигосахаридных цепей, а сами N-гликаны имеют сравнительно
низкую степень разветвленности. Концевые сульфатные группы
содержатся в 49–73 % N-гликанах, имеющихся в молекуле ЛГ, в то
время как содержание концевых сиаловых кислот в них
существенно меньше, чем в молекулах ФСГ и ХГЧ, и составляет
22–39 % для каждого сайта N-гликозилирования (в среднем 28 %).
Важно отметить, что концевые сиаловые кислоты присоединены к
N-гликанам как с помощью α2-3-, так и с помощью α2-6-связей, что
расширяет спектр регуляторных влияний сиалирования на
специфическую активность ЛГ. Преобладание концевых
сульфатных групп над концевыми остатками сиаловой кислоты
характерно не только для ЛГ человека, но и для ЛГ других
млекопитающих. Таким образом, повышенное содержание
сульфатированного GalNAc в ЛГ может рассматриваться как
важная структурная характеристика этого гормона, отличающая его
от других гонадотропинов. Сходная ситуация отмечается для
гипофизарной формы ХГЧ, которая также экспрессируется в ЛГ-
секретирующих гонадотрофах передней доли гипофиза.
Значение сульфатных групп для функциональной
активности ЛГ до конца не выяснено. Ранее предполагали, что
сульфатированные N-гликаны являются молекулярными
детерминантами, которые определяют транслокацию молекулы ЛГ
из транс-сети аппарата Гольджи в секреторную гранулу и(или)
обеспечивают специфическое удерживание ЛГ в секреторной
грануле при выходе из нее других белков (Kohli, Muralidhar, 1990;
Boime et al., 1999; Bousfield et al., 2006). Однако в дальнейшем в
экспериментах in vitro с клетками GH3, в которых экспрессируются
молекулы ЛГ, такое предположение не получило своего
подтверждения (Pearl, Boime, 2009). Увеличение содержания
сульфатных групп в N-гликанах повышает их отрицательный заряд,

 121

поскольку сульфатированный GalNAc существенно более кислый в

сравнении со слабокислыми сиаловыми кислотами. Вследствие
этого отрицательный заряд молекулы ЛГ повышается, что важно
для эффективного взаимодействия с рецептором ЛГ/ХГЧ и для
активации зависимых от ЛГ внутриклеточных сигнальных каскадов
(Stanton et al., 1996). Установлено также, что повышенное
содержание сульфатных групп способствует выведению ЛГ из
циркуляции, что предопределяет его фармакокинетику и
цикличность изменения концентрации этого гонадотропина в крови
(Baenziger et al., 1992; Wide et al., 2009).
Одна из важнейших проблем современной репродуктологии
со сто и т в том, что п р и мен я емые в н астоя щ ее в р емя
фармакологические препараты ЛГ сильно различаются по степени
N-гликозилирования и составу N-гликанов, что, безусловно, влияет
на их терапевтический потенциал и может стать причиной
побочных эффектов при лечении репродуктивных дисфункций и
ВРТ. Это в полной мере относится к рекомбинантному ЛГ, который
широко применяется в медицине (Hershko Klement, Shulman, 2017).
Рекомбинантный ЛГ обчно экспрессируется в клетках яичников
китайского хомячка (CHO), где паттерн, соотношение и механизмы
регуляции OST и других ферментов, катализирующих реакции
сборки N-гликанов, существенно отличаются от таковых в
гонадотрофах гипофиза человека, где синтезируется эндогенный
ЛГ. С помощью масс-спектрометрии высокого разрешения было
показано, что рекомбинантный ЛГ, синтезируемый в CHO-клетках,
не содержит достаточного количества сульфатированного GalNAc, а
их место занимают остатки сиаловой кислоты (Gervais et al., 2003).
Наряду со сниженным содержанием сульфатных групп, в
рекомбинантной форме гормона отсутствуют концевые остатки
сиаловой кислоты, связанные с гликановым остовом α2-6-связями.
Как отмечалось выше, синтез N-гликанов в молекуле ЛГ
осуществляется трансферазами MGAT1 и MGAT2, которые
формируют гибридные и двухантенные N-гликаны, в то время как
более разветвленные структуры в ЛГ представлены в минорных
количествах. В то же время в рекомбинантном ЛГ выявлены, хотя и
в небольшом количестве, трех-, четырех- и даже пятиантенные N-
гликаны, типичные для ФСГ. Все это, как отмечалось выше,

 122

определяются особенностями аппарата N-гликозилирования в

различных типах клеток.
Структурные особенности N-гликанов заметно влияют на
специфическую биологическую активность и фармакокинетику
рекомбинантного ЛГ, и обусловливают существенные его отличия
от природной формы гормона. Отсутствие концевых сульфатов и
α2-6-связанных остатков сиаловой кислоты приводит к снижению
клиренса рекомбинантного ЛГ в печени и повышает время
полужизни гормона в крови, что влияет на его терапевтический
потенциал. Следует, однако, отметить, что в клинике при
проведении процедуры индукции овуляции препараты ЛГ, как
триггер созревания ооцитов, часто заменяют на ХГЧ, время
п о л у в ы в е д е н и я ко т о р о го в ы ш е , ч е м у п р и р од н ы х и
рекомбинантных форм ЛГ.
В ходе менструального цикла отмечаются значительные
вариации степени N-гликозилирования молекул ЛГ. Выявлены
молекулы ЛГ как с двумя, так и с тремя N-гликанами, причем
содержание дигликозилированной формы ЛГ в фолликулярной и
лютеиновой фазах цикла существенно ниже, чем
тригликозилированной формы, в то время как в середине цикла
с од е р ж а н и е о бе и х ф о рм п р и бл и з и т е л ь н о од и н а ко в о е .
Вариабельность концентрации дигликозилированной формы в ходе
менструального цикла значительно выше, чем формы ЛГ,
содержащей три N-гликана (Wide, Eriksson, 2013). Необходимо
отметить, что концентрация дигликозилированой формы ЛГ
положительно коррелирует с концентрацией дигликозилированной
формы ФСГ, что может указывать на сходство регуляции N-
гликозилирования для обоих гонадотропинов на различных стадиях
менструального цикла. Показано, что дигликозилированная форма
Л Г, к а к и с о о т в е т с т в у ю щ а я ф о р м а Ф С Г, в к л ю ч а е т
гликозилированную по двум остаткам аспарагина α-субъединицу и
лишенную гликозильных остатков β-субъединицу ЛГ (Weisshaar et
al., 1991a, 1991b).
Заключение
Молекула ЛГ содержит т ри с айт а для N-
гликозилирования – два в α-субъединице и один в β-
субъединице, и может быть как частично гликозилированной

 123

(два N-гликана, оба в α-субъединице), так и полностью

гл и к о з и л и р о в а н н о й ( т р и N - гл и к а н а ) . С т е п е н ь N -
гликозилирования меняется циклически как в ходе
менструального цикла, так и в течение жизни. Чем менее
гликозилирована молекула ЛГ, тем она активнее, поскольку
легче взаимодействует с эктодоменом рецептора ЛГ/ХГЧ.
Наибольшее соотношение ди- и тригликозилированных форм
ЛГ отмечается в середине цикла, когда активность ЛГ должна
быть максимальной.
Отличительной особенностью структуры N-гликанов в
α- и β-субъединицах ЛГ является большое количество
концевых сульфатированных остатков GalNAc, для которых
характерен значительный отрицательный заряд. В то же время
слабокислых остатков сиаловой кислоты, которых много в
ФСГ и плацентарном ХГЧ, в N-гликанах ЛГ существенно
м е н ь ш е . Э т о п р и д а е т м о л е к ул е Л Г з н ач и т е л ь н ы й
отрицательный заряд, который необходим для эффективного
с вя з ы в а н и я с р е ц е п то р ом . N - гл и ка н ы в Л Г с л а бо
разветвленные – превалируют гибридные и двухантенные их
формы, что важно для адекватной регуляции внутриклеточных
сигнальных каскадов.
В рекомбинантных формах ЛГ, которые синтезируются
в клетках-реакторах, отличных от естественных гонадотрофов,
паттерн N-гликозилирования и структура N-гликанов
существенно отличаются от таковых в природных формах ЛГ,
что влияет на функциональную активность и физиологические
эффекты рекомбинантного ЛГ, и это необходимо учитывать при
его применении в медицинской практике.

3 . 3 . N - и O - гл и ко з и л и р ов а н и е хо р и о н и ч е с ко го
гонадотропина человека

Несмотря на то, что степень модификации гликанами

каждого отдельного сайта для N- и O-гликозилирования в молекуле

 124

ХГЧ ниже, чем в случае ЛГ, но вследствие того, что самих таких
сайтов намного больше, молекула ХГЧ является более
гликозилированной – в среднем около 30 % массы гонадотропина
составляют олигосахаридные остатки. По этому показателю она
превосходит как ЛГ, так и ФСГ. Необходимо, однако, принять во
внимание тот факт, что, в отличие от ЛГ и ФСГ, молекулы ХГЧ в
организме человека и некоторых млекопитающих могут иметь
разное происхождение и, как следствие, сильно различаются по
степени и характеру гликозилирования (см. Главу 4).
В ХГЧ олигосахаридные цепи, обогащенные GlсNAc,
присоединены к остаткам аспарагина (N-гликозилирование), в то
время как олигосахаридные цепи, обогащенные GalNAc,
ковалентно присоединены к остаткам серина (O-гликозилирование).
α-Субъединица ХГЧ, как и в других гонадотропинах, содержит два
сайта для N-гликозилирования, в то время как β-субъединица ХГЧ
включает два сайта для N-гликозилирования и еще 4 сайта для O-
гликозилирования, причем последние расположены в С-концевой
части молекулы (de Medeiros, Norman, 2009) (рис. 4). Секреторные
свойства, специфическая биологическая активность и время
полужизни молекулы ХГЧ в значительной степени зависят от
макро- и микрогетерогенности ХГЧ, что определяется паттерном и
соотношением гликозилированных форм, а также природой и
структурой гликанов (Fournier et al., 2015; Fournier, 2016).
Микрогетерогенность отчетливо прослеживается при проведении
двухмерного электрофореза препаратов ХГЧ, который позволяет
идентифицировать несколько гликозилированных изоформ
гонадотропина. Показано, что содержание отрицательно
заряженных остатков сиаловой кислоты в олигосахаридных цепях
ХГЧ определяет его изоэлектрическую точку и, как следствие,
влияет на способность гонадотропина связываться с рецептором
ЛГ/ХГЧ и определяет выведение ХГЧ из кровотока (O’Connor et al.,
1994).
Гипергликозилированные формы ХГЧ, которые также
называют инвазивным антигеном трофобласта (invasive trophoblast
antigen, ITA), выявлены в моче пациентов с хориокарциномой
(Kardana et al., 1991). Для идентификации таких
гипергликозилированных форм используют антитела B-152 к С-

 125

концевой области молекулы β-субъединицы, несущей большое

число олигосахаридных цепей, присоединенных к остаткам серина
(Birken et al., 1999). Гипергликозилированная форма ХГЧ по
молекулярному весу (40-43 кДа) существенно превосходит формы
гонадотропина с небольшой долей олигосахаридных остатков
(36-38 кДа), хотя при этом никаких различий в аминокислотной
последовательности между этими формами не выявлено.
Гипергликозилированные формы ХГЧ содержат большое число
сильно разветвленных (трехантенных) олигосахаридных цепей,
присоединенных к аспарагину, а также удвоенные по размеру
олигосахаридные цепи (шесть гликозильных остатков вместо
обычных трех), присоединенные к остатку серина (Cole, 2010).
Повышение степени гликозилирования может приводить к
функционально неактивным формам ХГЧ. Известно, что в
условиях трисомии 21-й хромосомы (синдром Дауна) нарушается
формирование и развитие ворсинчатого хориона в первой половине
беременности. Одной из первопричин этого является повышение
степени гликозилирования β-субъединицы ХГЧ. В результате
нарушается формирование функционально активного αβ-
гетеродимерного комплекса и повышается концентрация свободной
гипергликозилированной β-субъединицы ХГЧ в кровотоке матери.
Взаимосвязь между дефектами в формировании
синцитиотрофобласта и нарушением гликозилирования β-
субъединицы ХГЧ при трисомии 21-й хромо сомы
продемонстрирована в экспериментах in vitro (Frendo et al., 2004).
Установлено, что избыточно гликозилированный ХГЧ теряет
способность эффективно взаимодействовать с рецептором ЛГ/ХГЧ
и активировать зависимые от него сигнальные каскады и
транскрипционные факторы (Pidoux et al., 2007).
Наряду с плацентарным ХГЧ и эктопически
экспрессируемыми формами ХГЧ в опухолевой ткани, в организме
мужчин и женщин на протяжении всей жизни синтезируется
гипофизарная форма ХГЧ, уровень которой в крови, как правило,
повышается с возрастом. Эта форма по паттерну и характеру N-
гликозилирования сходна с ЛГ, что связано с синтезом обоих
гонадотропинов, гипофизарного ХГЧ и ЛГ, в одних и тех же
гонадотрофах гипофиза. Более подробно вопросы, касающиеся

 126

структурно-функциональной организации ХГЧ и его изоформ, а

также роли гликозилирования в их функциональной активности и
терапевтическом потенциале рассмотрены в Главе 4.
Заключение
Молекула ХГЧ содержит четыре сайта для N-
гликозилирования – по два в α- и β-субъединицах, а также
может подвергаться O-гликозилированию по остаткам серина,
локализованным в С-концевой части β-субъединицы.
Плацентарный ХГЧ имеет более высокое содержание
гл и ко з и л ь н ы х о с т ат ков , ч е м Л Г, хотя с т е п е н ь е го
гликозилирования ниже. Это связано с тем, что самих сайтов
для гликозилирования в молекуле ХГЧ больше, чем в молекуле
ЛГ. N-Гликаны в плацентарном ХГЧ по разветвленности
сходны с таковыми в ЛГ, но содержат преимущественно
остатки сиаловой кислоты и лишь небольшое количество
сульфатированного GalNAc. Следует отметить, что
г и п о ф и з а р н а я ф о рм а Х Г Ч , кото р а я п р од у ц и руе т с я
гонадотрофами гипофиза, по структуре N-гликанов сходна с ЛГ.
Избыточное повышение степени гликозилирования в
гипергликозилированных формах ХГЧ приводит к нарушению
образования αβ-гетеродимерного комплекса и генерации
свободной гипергликозилированной β-субъединицы, которая не
способна взаимодействовать с рецептором ЛГ/ХГЧ, но при этом
приобретает способность активировать онкогенные факторы.
Таким образом, характер гликозилирования, в первую очередь
N-гликозилирования, различных форм ХГЧ полностью
предопределяет их специфическую биологическую активность
и должен тщательно контролироваться при использовании
этого гонадотропина во вспомогательных репродуктивных
технологиях.

3.4. N-Гликозилирование фолликулостимулирующего

гормона

 127

При изучении структуры ФСГ были идентифицированы

четыре сайта для N-гликозилирования с консенсусной структурой
Asn-Xaa-Thr, по два сайта в каждой субъединице (Imperiali,
Shannon, 1991). Показано, что, как и в других гонадотропинах, α-
субъединица в ФСГ полностью гликозилирована – модифицирована
олигосахаридными цепями по остаткам Asn52 и Asn78. При этом, в
отличие от α-субъединиц в ЛГ и ХГЧ, которые модифицированы
гибридными и двухантенными N-гликанами, α-субъединица ФСГ
модифицирована в основном сильно разветвленными гликанами, на
концах которых преимущественно расположены остатки сиаловой
кислоты (рис. 4). β-Субъединица ФСГ, выделенная из различных
организмов (человек, лошадь, макака-резус, японская макака),
модифицируется как одним, так и двумя N-гликанами, также с
высокой степенью разветвленности (Bousfield et al., 1996, 2007;
Walton et al., 2001; Davis et al., 2014). Мишенями для N-
гликозилирования в этом случае являются остатки Asn7 и Asn24,
локализованные в N-концевой части (L1-петле) β-субъединицы
ФСГ.
Олигосахаридные цепи, присоединенные к боковой группе
аспарагина, в α- и β-субъединицах ФСГ включают остатки
маннозы, GlcNAc, галактозы, а также расположенные на концах
этих цепей отрицательно заряженные остатки сиаловой кислоты и,
в очень небольшом количестве, сульфатированного GalNAc.
Отрицательно заряженные гликозильные остатки определяют заряд
N-гликанов, а соответственно заряд и изоэлектрическую точку
всего ФСГ. В зависимости от степени N-гликозилирования α- и β-
субъединиц, ФСГ может быть кислым и иметь изоэлектрическую
точку в диапазоне от 3 до 4, что обусловлено содержанием
большого числа концевых остатков сиаловой кислоты и
сульфатированного GalNAc, или иметь слабокислую реакцию и
значение изоэлектрической точки ближе к нейтральной области pH,
в диапазоне от 5 до 6.
При исследовании структуры N-гликанов в ФСГ, который
продуцируется ФСГ-секретирующими гонадотрофами, показано,
что они могут быть отнесены, по крайней мере, к одиннадцати
семействам, представители каждого из которых составляют не
менее 4 % от общего числа N-гликанов. Пять семейств

 128

соответствовали двухантенным N-гликанам, пять – трехантенным,

одно семейство имело четырехантенную структуру. Отмечали
также фракцию пятиантенных N-гликанов. Паттерн N-гликанов в
ФСГ, циркулирующем в кровотоке и выделенном из мочи
постменопаузальных женщин, в сравнительно небольшой степени
отличался от такового в ФСГ, выделенном непосредственно из
ткани гипофиза. В гормоне, выделенном из мочи, было
представлено больше семейств N-гликанов с четырехантенной
структурой. Полученные данные свидетельствуют о том, что
структура нейтрального кора N-гликанов в ФСГ из крови, гипофиза
и мочи является сходной. Другими словами, в процессе секреции из
передней доли гипофиза, циркуляции в крови и дальнейшей
экскреции ФСГ с мочой, олигосахаридная компонента гормона не
претерпевает существенных изменений. Это имеет важное
диагностическое значение, поскольку позволяет по паттерну N-
гликанов в ФСГ из мочи адекватно судить о протекании процесса
N-гликозилирования ФСГ в гипофизе. Кроме того, сохранение
структуры и количества N-гликанов в ФСГ из мочи является
необходимым условием для эффективного применения мочевого
препарата гонадотропина при ВРТ и при лечении заболеваний
репродуктивной системы (Bousfield et al., 2015).
Детальные исследования паттерна гликозилированных
форм β-субъединицы ФСГ человека были проведены с помощью
вестерн-блоттинга (Davis et al., 2014). Было показано, что β-
субъединица ФСГ, модифицированная олигосахаридными цепями
по двум остаткам аспарагина, имеет молекулярный вес 24 кДа. В
случае гликозилирования только по остатку Asn7 молекулярный вес
β-субъединицы снижался до 21 кДа, при гликозилировании только
по Asn24 – до 18 кДа. При обработке β-субъединицы с помощью
пептидил-N-гликаназы, которая вызывает отщепление всех
гликозильных о ст атков от олиго с ахаридных цепей, ее
молекулярный вес снижался до 15 кДа, что соответствует
лишенной олигосахаридных цепей изоформе β-субъединицы ФСГ.
Сходная ситуация была выявлена в случае экспрессии мутантной
формы β-субъединицы ФСГ человека, лишенной способности к N-
гликозилированию, в трансформированных гипофизарных GH3-
клетках и в гипофизе трансгенных мышей. С помощью

 129

хроматофокусирования было установлено, что первая выходящая с

хроматографической колонки слабокислая фракция ФСГ содержит
21 кДа β-субъединицу, следующая за ней фракция представляет
собой смесь 21 и 24 кДа изоформ, а на заключительном этапе с
колонки смывается наиболее кислая фракция, содержащая почти
исключительно 24 кДа β-субъединицу. Эти данные указывают на
то, что существует прямая взаимосвязь между степенью N-
гликозилирования и значением изоэлектрической точки молекулы
ФСГ (Walton et al., 2001; Bousfield et al., 2008).
Соотношение 24 и 21 кДа изоформ β-субъединицы ФСГ
человека в различных препаратах гормона, в том числе в ФСГ
человека, выделенном из гипофиза или из мочи женщин в
постменопаузальном периоде, а также в рекомбинантном ФСГ
человека, составляет в среднем 80 : 20 (Walton et al., 2001; Bousfield
et al., 2007). В то же время, в препарате ФСГ, полученном при
аутопсии гипофиза у двадцатилетних женщин, содержалось от 52
до 70 % менее кислой, 21 кДа изоформы β-субъединицы (Bousfield
et al., 2007, 2014). С увеличением возраста женщин с 24 до 55 лет
соотношение изоформ β-субъединицы ФСГ в гипофизе менялось,
что выражало сь в снижении содержания Asn7-
моногликозилированной изоформы и повышении содержания
полностью гликозилированных изоформ β-субъединицы. Это
указывает на отчетливо выраженное повышение степени N-
гликозилирования и увеличение соотношения 24 и 21 кДа изоформ
β-субъединицы при повышении возраста женщин. Преобладание
высокогликозилированных форм ФСГ в наибольшей степени было
выражено примерно за 6 лет до завершения менструального
периода, а также в период менопаузы, когда отмечается общее
компенсаторное повышение уровня циркулирующего в крови ФСГ.
Механизмы, ответственные за повышение содержания
высокогликозилированных изоформ β-субъединицы ФСГ в позднем
репродуктивном возрасте до конца не выяснены. Предполагается,
что основной причиной этого является нарастающее с возрастом
ослабление стероидогенеза в яичниках, что приводит к снижению
уровня эстрогенов в крови и ослаблению их ингибирующего
влияния на выработку ФСГ гипофизом (Randolph et al., 2011).
Необходимо отметить, что нарушение такого влияния отмечается и

 130

у овариэктомированных самок крыс и макак-резусов, следствием

чего является усиление секреции ФСГ гипофизом, причем
преобладают в этом случае высокогликозилированные формы
гормона с относительно высокой молекулярной массой (Bogdanove
et al., 1974; Peckham, Knobil, 1976). Заместительная терапия
э с т р о ге н а м и н е тол ь ко н о рма л и зуе т п р од у к ц и ю Ф С Г
гонадотрофами, но и снижает степень N-гликозилирования
гормона.
Выработка ФСГ также может регулироваться активинами и
и н г и б и н а м и – п о л и п е п т и д н ы м и ф а к т о р а м и , ко т о р ы е
разнонаправлено влияют на уровень ФСГ. Усиление секреции ФСГ
гипофизом может быть связано со снижением продукции ингибина-
B в перименопаузальный период, поскольку содержание эстрогенов
при этом меняется в незначительной степени. Однако данные о
влиянии ингибинов на N-гликозилирование ФСГ в гонадотрофах
отсутствуют. В случае активина-A в экспериментах in vitro
обнаружено, что обработка этим фактором ФСГ-секретирующих
гонадотрофов, выделенных из гипофиза крыс, стимулирует
секрецию ими более кислых изоформ ФСГ, что свидетельствует об
усилении степени N-гликозилирования β-субъединицы гормона под
действием активина-A (Ulloa-Aquirre et al., 1991). В свою очередь,
обработка крыс эстрогенами приводит к снижению экспрессии в
гипофизе гена, кодирующего α2-3-сиалилтрансферазу, результатом
чего является уменьшение количества сиаловых кислот,
присоединенных к олигосахаридным цепям β-субъединицы ФСГ на
заключительных стадиях N-гликозилирования, и повышение
изоэлектрической точки гормона (Damian-Matsumura et al., 1999).
Важную роль в регуляции N-гликозилирования ФСГ играет GnRH,
вырабатываемый гипоталамическими GnRH-продуцирующими
нейронами. Обработка им мальчиков и девочек пубертатного
возраста приводила к секреции менее кислых изоформ ФСГ
(Phillips, Wide, 1994; Wide et al., 1996). Сходные результаты были
получены в экспериментах in vitro при обработке GnRH культуры
клеток передней доли гипофиза, причем добавление в среду
эстрогенов практически не влияло на способность GnRH снижать
степень N-гликозилирования ФСГ (Ulloa-Aquirre et al., 1991).

 131

Еще в 1980–1990-е годы, в экспериментах in vitro было

показано, что слабокислые изоформы ФСГ, содержащие меньшее
число N-гликанов и концевых остатков сиаловых кислот, более
эффективно, в сравнении с кислыми и сильнокислыми формами
гонадотропина, связываются с рецептором ФСГ и стимулируют
стероидогенез в клетках-мишенях (Ulloa-Aguirre, Chappel, 1982;
Wide, Hobson, 1986; Bishop et al., 1994, 1995; Valove et al., 1994).
Следует, однако, отметить, что в условиях in vivo как слабокислые,
так и сильнокислые формы ФСГ по своей активности различались
в существенно меньшей степени. Более высокая активность
сильнокислых форм ФСГ в этом случае объяснялась более
продолжительной их циркуляцией в кровотоке, что компенсировало
менее выраженную, в сравнении со слабокислыми формами,
способность сильнокислых форм ФСГ связываться с рецептором
ФСГ и активировать его (Wide, 1986; Wide, Hobson, 1986). Следует
отметить, что результаты экспериментальных и клинических
исследований активности слабокислых, кислых и сильнокислых
изоформ ФСГ, полученные разными группами авторов, часто
противоречат друг другу. Это обусловлено тем, что используемые
п р е п а р ат ы Ф С Г х а р а к т е р и з у ю т с я в ы с о ко й с т е п е н ь ю
гетерогенности и содержат изоформы β-субъединиц, которые
существенно различаются по степени N-гликозилирования,
структуре и заряду N-гликанов, их локализации в молекуле
гормона. Наряду с этим, часто используются рекомбинантные
формы препаратов ФСГ, паттерн N-гликозилирования которых
может очень существенно отличаться от такового в природных
формах ФСГ. И все же исследования последних лет позволили
выявить следующую общую тенденцию – чем ниже степень N-
гликозилирования и суммарный отрицательный заряд молекулы
ФСГ, тем она более эффективно активирует рецептор ФСГ и
зависимые от него сигнальные каскады.
В исследованиях Bousfield и соавторов, о результатах
которых было сообщено в 2014 году, было проведено
сравнительное изучение различных по степени N-гликозилирования
изоформ β-субъединиц ФСГ (Bousfield et al., 2014). Показано, что
смесь двух моногликозилированных изоформ β-субъединиц с
молекулярным весом 18 и 21 кДа обладает более высокой

 132

активностью в сравнении как с комбинацией 21 и 24 кДа изоформ,

так и с высокоочищенной 24 кДа изоформой. Причиной этого была
более быстрая ассоциация ФСГ, содержащего 18/21 кДа изоформы
β-субъединицы, с рецептором ФСГ, а также повышение в 2–3 раза
общего связывания ФСГ, содержащего эти изоформы, с рецептором
(Bousfield et al., 2014). Повышение общего связывания частично
гликозилированных изоформ ФСГ с рецептором обусловлено тем,
что олигосахаридные цепи создают стерические препятствия при
контакте молекулы гормона с эктодоменом рецептора ФСГ, снижая
эффективность образования комплекса ФСГ–рецептор ФСГ.
Изучение кристаллической структуры комплекса, в котором с
внеклеточным доменом рецептора ФСГ был ассоциирован
обработанный эндогликозидазой F и потому полностью
дегликозилированный ФСГ, показало, что каждый эктодомен
рецептора связывается примерно с одной молекулой гормона (Jiang
et al., 2012). Присоединение олигосахаридной цепи к остатку Asn52
α-субъединицы ФСГ создавало некоторые препятствия для
эффективного связывания ФСГ, вследствие чего только часть
э ктод ом е н о в р е ц е п то р о в Ф С Г с ох р а н я л а с п о с о б н о с т ь
взаимодействовать с гормоном. Удаление N-гликана, связанного с
A s n 5 2 , и з п о л н о с т ь ю гл и ко з и л и р о в а н н о й м о л е к у л ы
рекомбинантного ФСГ в три раза повышало связывание частично
дегликозилированной молекулы ФСГ с рецептором (Jiang et al.,
2014). Общее связывание с рецептором гормона, имеющего в своем
составе моногликозилированные 18 и 21 кДа изоформы β-
субъединицы, также было в 2–3 раза выше в сравнении с
полностью гликозилированной формой ФСГ (Davis et al., 2014). Эти
данные указывают на то, что не только олигосахаридная цепь,
присоединенная к остатку Asn52 α-субъединицы, которая согласно
данным рентгеноструктурного анализа непосредственно влияет на
взаимодействие между гонадотропином и рецептором, но и
олигосахаридные цепи, присоединенные к остаткам Asn7 и Asn24 β-
субъединицы ФСГ, которые в ходе такого взаимодействия
направлены в сторону от лигандсвязывающего сайта, определяют
доступность эктодомена рецептора ФСГ для связывания с
гормоном. Поскольку рецептор ФСГ образует олигомерные
комплексы (преимущественно трехмерные), то олигосахаридные

 133

цепи α- и β-субъединиц ФСГ, в том числе направленные в сторону

от лигандсвязывающего сайта, могут экранировать соседние
эктодомены, делая их недоступными для эффективного
взаимодействия с гормоном. Это приводит к снижению
рецепторной «емкости» и снижению максимального связывания
ФСГ с клетками-мишенями.
Этот вывод подтверждается результатами исследования, в
котором изучали гибридные формы гонадотропинов, содержащих
α-субъединицу ХГЧ и моногликозилированные 18 и 21 кДа
изоформы β-субъединицы ФСГ. С помощью радиолигандного
метода, который использовали для оценки связывания меченого
радиоактивным йодом гормона с рецептором ФСГ, было показано,
что частично гликозилированные формы α-ХГЧ/β-ФСГ(21 кДа) и α-
ХГЧ/β-ФСГ(18 кДа) были в 9 и 26 раз более активны в сравнении с
полностью гликозилированной формой гибридного гонадотропина,
содержащего 24 кДа изоформу β-субъединицы ФСГ. Общее
связывание гибридных изоформ частично гликозилированного
гонадотропина было в два раза выше, чем для
высокогликозилированной изоформы α-ХГЧ/β-ФСГ(24 кДа).
Полученные данные свидетельствуют о том, что, как и в случае
ч а с т и ч н о гл и ко з и л и р о в а н н о й ф о р м ы Ф С Г, ч а с т и ч н о
гликозилированный гибридный гонадотропин более эффективно
связывается с рецептором ФСГ в сравнении с полностью
гликозилированной его формой (Bousfield et al., 2014).
Большое значение для эффективного связывания
го н а д о т р о п и н а с р е ц е п т о р ом и м е е т р а з м е р , с т е п е н ь
разветвленности и заряд олигосахаридных цепей, поскольку
уменьшение числа гликозильных остатков, снижение ветвления
олигосахаридных цепей и снижение их отрицательного заряда, по
крайней мере, частично устраняют создаваемые ими стерические
препятствия, а также влияют на распределение заряда на
поверхности молекулы ФСГ. Несмотря на то, что среди
олигосахаридных цепей в ФСГ преобладают значительные по
размеру трех- и четырехантенные N-гликаны, модифицированные
сиаловой кислотой, молекулы гормона также содержат
укороченные формы N-гликанов и олигосахаридные цепи,
лишенные остатков сиаловой кислоты или содержащие другие

 134

заряженные гликозильные остатки (Renwick et al., 1987; Green et al.,

1988a, 1988b; Bousfield et al., 2015). Число таких нетипичных для
молекулы ФСГ N-гликанов может сильно варьировать и во многом
зависит от физиологического состояния и эндокринного статуса
организма, возраста, генетических факторов, сопутствующих
заболеваний. Наряду с этим, паттерн N-гликозилирования, как
отмечалось выше, может сильно меняться в рекомбинантных
формах ФСГ, которые синтезируются в клетках-реакторах,
отличающихся по машинерии N-гликозилирования от таковой в
ФСГ-секретирующих гонадотрофах гипофиза. Все это необходимо
учитывать при разработке новых препаратов ФСГ и при их
использовании в ВРТ, а также при диагностике и мониторинге
нарушений репродуктивных функций. Это определяется тем, что
макро- и микрогетерогенность ФСГ и других гонадотропинов,
обусловленная различиями в их N-гликозилировании, способна в
значительной степени изменить их фармакологический профиль, а
также наделять препараты ФСГ свойствами инверсионных
(частичных) агонистов или нейтральных антагонистов рецепторов
ФСГ (Fares, 2006). Все сказанное выше справедливо для препаратов
ЛГ и ХГЧ.
Выявленное у женщин возрастное снижение содержания
высокоактивной 21 кДа изоформы β-субъединицы ФСГ при
компенсаторном нарастании содержания сильно кислых форм
гормона свидетельствует об ослаблении активирующего влияния
ФСГ на стероидогенез и другие ФСГ-зависимые функции при
приближении к возрасту, когда начинает ся затухание
репродуктивных функций. Изменение соотношения
гликозилированных форм ФСГ, а соответственно и их
функциональной активности, тесно связано с функционированием
репродуктивной системы женщины в онтогенезе. Нарушения
динамики таких изменений могут влиять на репродуктивное
здоровье женщины и быть одной из первопричин репродуктивных
дисфункций.
Необходимо подчеркнуть, что снижение активности
п р е п а р ат о в Ф С Г в с л е д с т в и е п о в ы ш е н и я с т е п е н и N -
гликозилирования гонадотропина не является негативным
фактором при его использовании в ВРТ. Имеются многочисленные

 135

свидетельства того, что гиперактивация ФСГ-зависимых

сигнальных путей в яичниках с помощью слабогликозилированных
форм ФСГ может приводить к неселективной активации множества
сигнальных каскадов (см. Главу 2), в том числе тех, которые могут
препятствовать нормальному развитию фолликулов и нарушать
процессы их атрезии. В физиологических условиях концентрация
ФСГ является достаточно низкой (по крайней мере, существенно
ниже таковой при фармакологическом введении препаратов ФСГ), а
сам гормон поступает в определенном пульсирующем режиме, что
обусловливает эффективную работу механизмов обратной связи и
предупреждает возникновение «поломок» ФСГ-опосредуемой
сигнальной трансдукции. Вследствие этого большая доля
слабокислых и, соответственно, высокоактивных форм ФСГ в
общем пуле гонадотропина в этом случае не несет никаких рисков.
Имеются основания полагать, что применение высокоактивных
(слабогликозилированных, слабокислых) форм ФСГ в ВРТ
оправдано в том случае, когда имеется слабый ответ яичников на
стимуляцию гонадотропинами, причиной чего обычно является
снижение чувствительно сти репродуктивных клеток к
регуляторному влиянию ФСГ. В других же случаях более
целесообразно использовать менее активные
(высокогликозилированные, кислые и сильнокислые) формы ФСГ,
которые более мягко и физиологично регулируют процессы
фолликулогенеза и оогенеза.
Соотношение сильнокислых и слабокислых изоформ, а
также степень N-гликозилирования ФСГ в значительной степени
меняются в ходе менструального цикла (Wide, Eriksson, 2013). В
течение него концентрация ФСГ дважды достигает пиковых
значений – первый максимум приходится на 5–7-й дни, второй,
более выраженный, на середину цикла (концентрация ФСГ выше 6
МЕ/л). В дальнейшем, на 24-й день цикла, концентрация ФСГ
снижается до 2.5 МЕ/л. При этом содержание полностью
гликозилированных, сильнокислых форм ФСГ находится на
высоком уровне с 5-го по 15-й дни цикла, а затем начинает заметно
снижаться. Одновременно с этим в середине цикла резко
повышается содержание частично гликозилированных, слабо
кислых, форм ФСГ, что ассоциировано со значительным снижением

 136

на 13–15-й дни цикла отрицательного заряда молекулы ФСГ.

Рассчитанное количество остатков сиаловой кислоты в расчете на
одну молекулу ФСГ в ходе цикла имеет два пика: первый на 8–12-й
дни, второй – на 18–24-й дни. В промежутке между пиками
отмечается значительное падение этого показателя, что хорошо
соответствует снижению в этот период изоэлектрической точки для
ФСГ и степени гликозилирования гормона. Содержание
сульфатированного GalNAc повышается в начале и в конце цикла, в
то время как с 4-го по 22-й дни оно отчетливо снижено (Wide,
Eriksson, 2013). Все это указывает на то, что в середине
менструального цикла резко повышается доля активных, слабо
гликозилированных форм ФСГ, причем это повышение совпадает с
повышением слабо гликозилированных форм ЛГ, которые также с
высокой эффективностью активируют рецептор ЛГ/ХГЧ. Для
каждого дня менструального цикла характерен свой паттерн
гонадотропинов, как ФСГ, так и ЛГ, что в конечном итоге и
определяет их регуляторный потенциал и смену стадий цикла с
характерными для них физиологическими и функциональными
изменениями.
Заключение
Молекула ФСГ содержит четыре сайта для N-
гликозилирования – по два в α- и β-субъединицах, и может быть
как частично гликозилирована (два N-гликана, оба в α-
субъединице, или три N-гликана, два в α-субъединице и один в
β-субъединице), так и полностью гликозилирована (четыре N-
гликана). В отличие от ЛГ и плацентарного ХГЧ, которые в
основном модифицированы гибридными и двухантенными N-
гликанами, α- и β-субъединицы ФСГ модифицированы более
р а з в е т вл е н н ы м и N - гл и ка н а м и , н а ко н ц а х кото р ы х
преимущественно расположены остатки сиаловой кислоты.
Высокогликозилированные, а соответственно и более кислые
изоформы ФСГ с меньшей эффективностью связываются с
эктодоменом рецептора ФСГ и потому менее активны. В то же
время слабогликозилированные формы гонадотропина,
напротив, очень активны, связываясь с рецептором ФСГ в
соотношении, близком 1:1, причем наиболее активными
являются дигликозилированные формы ФСГ, в которых β-

 137

субъединица не содержит N-гликанов. Показано, что степень N-

гликозилирования ФСГ существенно меняется в ходе
менструального цикла, снижаясь в середине цикла, что
ассоциировано со значительным повышением в этот период
ФСГ-ассоциированной активности. Соотношение
слабогликозилированных и высокогликозилированных форм
ФСГ меняется в течение всей жизни, достигая максимума у
молодых девушек в период полового созревания (активность
ФСГ сильно повышена) и в значительной степени снижаясь
перед менопаузой и в постменопаузальный период, когда
репродуктивные функции затухают (доля активных форм ФСГ
снижена). Большую роль здесь играет не только число N-
гликанов в молекуле ФСГ, но и их структура и заряд, которые
циклическим образом меняются в ходе онтогенеза. Важно
отметить, что разнообразие N-гликанов в α- и β-субъединицах
ФСГ огромно (выявлено до 30-50 различных их структур, что
соответствует более 1010 вариантов молекул ФСГ) и, как можно
полагать, индивидуально для каждой женщины. Это в своем
р од е « б и ох и м и ч е с к и е Ф С Г - о т п еч ат к и » , в о м н о гом
определяющие репродуктивный потенциал женщины и ее
о т в е т н а п р и м е н е н и е э к з о г е н н ы х го н а д о т р о п и н ов .
Современные достижения в аналитической биохимии, в первую
очередь применение масс-спектрометрии белков высокого
разрешения, уже в ближайшем будущем позволят считывать
индивидуальную карту ФСГ для каждого пациента, что имеет
бол ь ш о е з н ач е н и е д л я в ы я вл е н и я о с о бе н н о с т е й
функционирования его гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси
и при необходимости осуществлять оптимальный выбор
стратегии для коррекции нарушений в репродуктивной
системе. Можно заключить, что вся репродуктивная история
женщины в значительной степени зависит от паттерна и
соотношения форм ФСГ, динамики их изменений – как в
краткосрочной перспективе, так и в течение всей жизни.
Процесс N-гликозилирования ФСГ регулируется
многими факторами, среди которых гонадолиберин,
секретируемый гипоталамическими GnRH-продуцирующими
нейронами, стероидные гормоны, в первую очередь эстрогены,

 138

а также ингибины и активины. Обработка мальчиков и

девочек пубертатного возраста гонадолиберином приводит к
повышению доли слабогликозилированных форм ФСГ с
повышенной активностью. В свою очередь возрастное
снижение уровня эстрогенов приводит не только к усилению
выработки ФСГ гонадотрофами гипофиза, но и ассоциировано
с повышением степени их N-гликозилирования.
Характеристики N-гликозилирования ФСГ имеют
большое значение для применения препаратов ФСГ во
вспомогательных репродуктивных технологиях и для
эффективного лечении бесплодия. Высокое содержание
высокогликозилированных форм в препаратах ФСГ,
получаемых из мочи постменопауза льных женщин,
ассоциировано со снижением их специфической активности.
Однако препараты ФСГ со сниженной («мягкой») активностью
имеют определенные преимущества, поскольку предупреждает
гиперактивацию ФСГ-зависимых каскадов в яичниках при
контролируемой индукции овуляции. Гиперактивация этих
к а с к а д ов , в ы з ы в а е м а я с л а б о гл и к о з и л и р ов а н н ы м и ,
высокоактивными формами ФСГ в дозах, существенно
превышающих физиологические (что типично для применения
гонадот ропинов в клинике), может препят ствовать
нормальному развитию фолликулов, нарушает процесс их
атрезии, ослабляет процессы отбора качественных яйцеклеток.
В физиологических условиях концентрация ФСГ является
достаточно низкой и гормон воздействует на яичники в строго
з а п р о г р а м м и р ов а н н ом п ул ь с и р у ю щ е м р е ж и м е , ч т о
обусловливает эффективную работу механизмов обратной связи
и предупреждает возникновение «поломок» в ФСГ-
контролируемом сигналинге. Применение высокоактивных,
слабогликозилированных форм ФСГ оправдано в случае
ослабленного ответа яичников на стимуляцию ФСГ вследствие
снижения чувствительности фолликулярных клеток к ФСГ.

 139

ГЛАВА 4
ХОРИОНИЧЕСКИЙ ГОНАДОТРОПИН –
СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ
ОРГАНИЗАЦИЯ, ИЗОФОРМЫ,
ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ АКТИВНОСТЬ И
ПРИМЕНЕНИЕ В КЛИНИКЕ

4.1. Структура хорионического гонадотропина человека и

его изоформы

ХГЧ, эндогенный агонист рецептора ЛГ/ХГЧ, в организме

человека представлен несколькими формами, которые, несмотря на
идентичность первичных структур их α- и β-субъединиц,
различаются по степени N-гликозилирования и другим
посттрансляционным модификациям, что приводит к различиям в
их пространственной структуре. Результатом этого является
вариабельность экспонируемых на поверхность молекул ХГЧ
участков, ответственных за функциональное взаимодействие с
рецепторами и за стабильность αβ-гетеродимерных комплексов.
Структурные изменения различных форм ХГЧ ведут к
существенным различиям в их специфической биологической
активности, молекулярных механизмах и мишенях действия. Все
в ы ш е с ка з а н н о е с в и д е т е л ь с т вуе т о том , ч то и зу ч е н и е
посттрансляционных модификаций имеет исключительно важное
значение для установления роли различных изоформ ХГЧ в
регуляции репродуктивных функций и для адекватной оценки
эффективности ХГЧ, как фармакологического препарата для
индукции овуляции в ВРТ и при лечении гонадотропин-
дефицитных состояний (Fournier et al., 2015; Nwabuobi et al., 2017).
Как отмечалось выше, ХГЧ представляет собой αβ-
гетеродимер, состоящий из α-субъединицы, общей для всех

 140

го н а д от р о п и н о в , и ва р и а бе л ь н о й β - субъ ед и н и ц ы ( 1 4 5
аминокислотных остатков, молекулярный вес 22.2 кДа).
Гетеродимерный комплекс с молекулярным весом около 37 кДа
представляет собой устойчивую узловую структуру, несмотря на
отсутствие межмолекулярных ковалентных связей между α- и β-
субъединицами. β-Субъединица по первичной структуре наиболее
близка β-субъединице ЛГ (80–85 % идентичности), что
предопределяет связывание ЛГ и ХГЧ с общим рецептором ЛГ/
ХГЧ (Stenman et al., 2006; Stenman, Alfthan, 2013).
α-Cубъединица кодируется геном CGA, который у человека
локализован в хромосоме 6q21.1-23 (Fiddes, Goodman, 1981), в то
время как β-субъединица ХГЧ кодируется шестью неаллельными
генами (CGB1, 2, 3, 5, 7 и 8), причем все они локализованы в
хромосоме 19q13.3 (Boorstein et al., 1982; Rull et al., 2008).
Геномный кластер, включающий гены CGB-семейства, возник
вследствие многократной дупликации гена LHB, кодирующего β-
субъединицу ЛГ, на что указывает высокий уровень гомологии
нуклеотидной последовательности генов CGB1- и LHB-семейств –
от 85 до 99 % идентичности пар нуклеотидных оснований (Hallast
et al., 2007). Экспрессия генов CGB1-семейства регулируется
стероидными гормонами, GnRH-I, фактором роста эндотелия
сосудов, плацентарным гормоном роста, фактором-α некроза
опухолей, лигандами ряда транскрипционных факторов,
регуляторами гомеобокс-гена DLX3 и другими сигнальными
молекулами (Knofler, 1999; Handschuh et al., 2007, 2009; Murthi et
al., 2013). Кортикостероиды, прогестерон, 17β-эстрадиол,
эпидермальный фактор роста, GnRH-I, интерлейкин-6, лептин,
форболовые эфиры (активаторы протеинкиназы С), лиганды
ядерного рецептора PPARγ и агонисты рецептора RXRα оказывают
стимулирующее влияние на продукцию ХГЧ трофобластом, в то
время как трансформирующий ростовой фактор-β1 (transforming
growth factor-β1, TGFβ1), ингибирующий лейкемию фактор
(leukemia inhibitory factor, LIF) и агонисты рецептора RARα,
напротив, подавляют продукцию ХГЧ (Fournier et al., 2015).
Основное различие между β-субъединицами ХГЧ и ЛГ
состоит в том, что в структуре β-субъединицы ХГЧ имеется
дополнительный протяженный С-концевой сегмент 121–145,

 141

который содержит сайты для O-гликозилирования. Поскольку

сайты для O-гликозилирования в β-субъединице ЛГ отсутствуют, то
это принципиально отличает спектр посттрансляционных
модификаций ЛГ и ХГЧ. Сходство первичной структуры β-
субъединиц ЛГ и ХГЧ приводит к тому, что во многих случаях
антитела к ХГЧ опознают также ЛГ и, в свою очередь, антитела к
ЛГ способны кросс-связываться с антителами к ХГЧ (Stenman,
Alfthan, 2013).
В м о л е к ул е Х Г Ч и м е ю т с я в о с е м ь с а й т о в д л я
гликозилирования – по два сайта N-гликозилирования в α- (Asn52,
Asn78) и β-субъединицах (Asn13, Asn30), и еще четыре сайта для O-
гликозилирования в С-концевом сегменте β-субъединицы (Ser121,
Ser127, Ser132 и Ser138) (рис. 4). Степень гликозилирования, структура
и степень разветвленности гликанов, а также содержание в них
отрицательно заряженных гликозильных остатков (сиаловых
кислот, сульфатированного GalNAc) в значительной степени
определяют устойчивость и время полужизни ХГЧ в кровотоке, его
сродство и эффективность связывания с рецептором ЛГ/ХГЧ, а
также селективность по отношению к внутриклеточным
сигнальным каскадам. От всего этого, в конечном итоге, зависит
специфическая активность ХГЧ и возможности его использования
в клинике и при проведении ВРТ.
Выделяют три основные αβ-гетеродимерные формы ХГЧ –
плацентарный («регулярный») ХГЧ (hCG-P), продуцируемый
дифференцированными синцитиотрофобластами,
сульфатированный ХГЧ (hCG-S), продуцируемый гонадотрофами
передней доли гипофиза вместе с ЛГ, и гипергликозилированный
ХГЧ (hCG-H), который секретируется цитотрофобластами и, в
отличие от hCG-P и hCG-S, действует как ауто- и паракринный
фактор (Kovalevskaya et al., 2002a, 2002b; Cole, 2012a; Berndt et al.,
2013; Nwabuobi et al., 2017). Важной отличительной особенностью
hCG-H является то, что он способен также специфично связываться
с рецептором TGFβ1 (TGFβR), в то время как hCG-P и hCG-S, хотя
и с различным сродством, связываются только с рецептором ЛГ/
ХГЧ (табл. 1).

 142

Таблица 1. Основные формы хорионического гонадотропина

человека, источники их продукции, специфичные рецепторы и
клетки-мишени
Форма ХГЧ Источник Рецептор Мишени

hCG-P Синцитиотрофо- Рецептор ЛГ/ Желтое тело,

бласт ХГЧ гладкомышечные
клетки миометрия,
эндотелиальные и
децидуальные
клетки
hCG-H Цитотрофобласт Рецептор Эндотелиальные и
TGFβ, децидуальные
рецептор ЛГ/ клетки,
ХГЧ (?) аутокринная
регуляция
hCG-S Гонадотрофы Рецептор ЛГ/ Клетки гранулезы и
гипофиза ХГЧ тека-клетки
яичников
Свободная β- Опухолевые Рецептор ЛГ/ Иммунные клетки,
субъединица клетки, ХГЧ, рецептор клетки стромы,
hCG-S экспрессирую- TGFβ (?) опухолевые клетки
щие β-hCG-S

Изоформы гонадотропина – hCG-P и hCG-S, активируя

рецептор ЛГ/ХГЧ, осуществляют регуляцию цАМФ-зависимых
сигнальных путей (через посредство Gs-белков и фермента АЦ),
кальций-зависимых каскадов (через посредство Gq/11-белков и
фосфолипазы C), а также каскада MAPK (через посредство
активации различных типов G-белков или β-аррестинов).
Взаимодействие рецептора ЛГ/ХГЧ с hCG-P и hCG-S приводит к
запуску проце ссов, ответ ственных за даун-регуляцию,
рециклизацию и деградацию рецепторов, что определяет
чувствительность тканей к ЛГ и ХГЧ, и основную роль здесь
играют GRK-киназы и β-аррестиновые пути (Casarini et al., 2012;
Maymo et al., 2012). При этом hCG-H и мономерная форма β-
субъединицы ХГЧ (hCGβ) с высоким сродством связываются с
рецепторами TGFβR-семейства, запуская внутриклеточные

 143

сигнальные каскады, которые не связаны с рецепторами ЛГ/ХГЧ

(Iles et al., 2010; Cole, Butler, 2012; Berndt et al., 2013). В основе
такого взаимодействия лежит структурное сходство между
молекулами hCG-H и фактора TGFβ, которые оба формируют
конформационно жесткие вытянутые узловые структуры,
стабилизированные внутримолекулярными дисульфидными
связями. Высокая степень гликозилирования молекулы hCG-H
приводит к изменению конформации входящих в ее состав
субъединиц, что вызывает снижение устойчиво сти αβ-
гетеродимерного комплекса. В результате β-субъединица
становится более доступной для эффективного взаимодействия с
лиганд-связывающим доменом TGFβR. Еще более высоким
сродством к TGFβR характеризуется полностью свободная,
мономерная β-субъединица ХГЧ (Fournier et al., 2015).
Основной пул гипофизарного ХГЧ метаболизируется в
печени, и только около 20% циркулирующего в крови гормона
выводится почками. Плацентарный ХГЧ, вырабатываемый в
больших количествах во время беременности, подвергается
метаболическим изменениям в крови и различных органах,
включая плаценту, печень и почки. В процессе экскреции часть
пула гонадотропина деградирует до мономерных субъединиц,
причем в случае β-субъединиц ХГЧ превалируют
дегликозилированные укороченные формы. Эти формы,
обозначаемые как hCGβcf, содержат связанные между собой
дисульфидными связями участки 6–40 и 55–92 (Nisula et al., 1989).
Необходимо отметить, что на ранних стадиях беременности
уровень hCGβcf в моче сравнительно низкий, в то время как во
втором триместре беременности он достигает 80% от всего пула
иммунореактивного ХГЧ (Norman et al., 1987; Stenman et al., 2006).
Наряду с укороченными формами hCGβcf, в процессе сайт-
специфичного протеолиза ХГЧ генерируются его nicked-формы,
для которых характерно расщепление пептидной связи между
остатками 44 и 45 или между остатками 46 и 47 в β-субъединице.
Необходимо отметить, что nicked-формы β-субъединиц могут
находиться как в составе αβ-гетеродимерного комплекса, так и в
свободной форме (Cole, 2012a, 2012b). Их структура была

 144

сравнительно недавно установлена и верифицирована с помощью

масс-спектрометрии высокого разрешения (Lund et al., 2012, 2014).
Во время беременности в результате тканеспецифичного
метаболизма ХГЧ и клиренса гормона соотношение различных его
форм в крови, моче и плаценте сильно варьирует. В крови, плаценте
и моче выявлены функционально активные гетеродимерные формы
ХГЧ, обнаруживаются nicked-димерные формы, свободные β-
субъединицы и гипергликозилированные свободные α-субъединицы
с большой молекулярной массой. В крови и моче, наряду с ними,
имеются nicked-формы свободных α- и β-субъединиц, в то время
как в моче дополнительно и в значительных количествах
обнаруживаются дегликозилированные укороченные формы
hCGβcf. Такое соотношение гетеродимерных форм ХГЧ и их
субъединиц хорошо отражает процесс постепенной деградации
молекул ХГЧ, который начинается в плаценте, а затем усиливается
последовательно в крови и при экскреции с мочой (Fournier et al.,
2015). В этом отношении ХГЧ существенно отличается от ФСГ,
паттерн которого в гипофизе, крови и моче различается в
небольшой степени, что обусловлено исключительной
устойчивостью ФСГ к протеолизу и деградации.
Исследование устойчивости в кровотоке различных
препаратов ХГЧ показало, что время полужизни эндогенного и
экзогенного ХГЧ существенно различается, что необходимо
принимать во внимание при сравнении их терапевтического
потенциала. Так время полувыведения эндогенного гонадотропина
характеризуется тремя основными фазами, продолжительность
которых составляет 3.6, 18 и 53 ч, соответственно, в то время как
время полувыведения препарата очищенного ХГЧ характеризуется
двухфазным паттерном – быстрая фаза составляет 5–6 ч, медленная
фаза – около 24–33 ч (Wehmann, Nisula, 1981; Korhonen et al., 1997).
Показано, что α-субъединица эндогенного ХГЧ деградирует гораздо
быстрее, чем β-субъединица, что приводит к накоплению
свободных β-субъединиц в кровотоке. В свою очередь, эндогенная
α-субъединица имеет большее время полувыведения в сравнении с
α-субъединицей экзогенного ХГЧ, что связано со снижением
степени гликозилирования ХГЧ в процессе его выделения и
очистки. Известно, что высоко гликозилированные формы,

 145

обогащенные остатками сиаловой кислоты и, как следствие,

имеющие значительный отрицательный заряд, более устойчивы к
деградации. Так наименьшие значения времени полужизни в
кровотоке имеют лишенные гликанов мономерные hCGβcf-
субъединицы, а также изоформы ХГЧ с очень низким содержанием
сиаловых кислот (Rosa et al., 1984; Liu et al., 1989). Таким образом
при использовании очищенных форм ХГЧ предпочтение должно
отдаваться тем из них, которые имеют нормальный (сопоставимый
с эндогенными формами ХГЧ) или немного более высокий уровень
гликозилирования, что обе спечивает ст абильно сть αβ-
гетеродимерного комплекса ХГЧ и предотвращает нежелательное
накопление мономерных форм β-субъединиц.
Заключение
ХГЧ представляет собой αβ-гетеродимерный комплекс,
состоящий из общей для всех гонадотропинов α-субъединицы и
вариабельной β-субъединицы, которые образуют прочную
узловую структуру. У человека β-субъединица ХГЧ кодируется
шестью неаллельными генами, которые все берут начало от
гена, кодирующего β-субъединицу ЛГ.
В настоящее время выделяют три основные αβ-
гетеродимерные формы ХГЧ: (1) плацентарный ХГЧ (hCG-P),
продуцируемый дифференцированными
синцитиотрофобластами, (2) сульфатированный ХГЧ (hCG-S),
продуцируемый гонадотрофами передней доли гипофиза вместе
с ЛГ, и (3) гипергликозилированный ХГЧ (hCG-H), который
секретируется цитотрофобластами и, в отличие от hCG-P и
hCG-S, способен также связываться с рецептором TGFβ1
(TGFβR). Гетеродимерные формы hCG-P и hCG-S связываются
только с рецептором ЛГ/ХГЧ и запускают сопряженные с ним
сигнальные каскады, в первую очередь цАМФ-зависимые,
которые отвечают за стимуляцию стероидогенеза.
Плацентарный ХГЧ, вырабатываемый в больших
кол и ч е с т в а х во в р е м я бе р е м е н н о с т и , п од в е р г а е т с я
метаболическим изменениям в крови и различных органах,
включая плаценту, печень и почки, в то время как
гипофизарный ХГЧ метаболизируется в основном в печени. В
процессе экскреции часть пула αβ-гетеродимерных hCG-P и

 146

hCG-S деградирует до мономерных субъединиц, причем в

случае β-субъединиц превалируют дегликозилированные
укороченные формы (hCGβcf), которые содержат связанные
между собой дисульфидными связями участки 6–40 и 55–92.
Наряду с ними, в процессе протеолиза генерируются nicked-
формы ХГЧ, для которых характерно расщепление пептидной
связи между остатками 44 и 45 или между остатками 46 и 47 в
β-субъединице, причем nicked-формы могут находиться как в
составе αβ-гетеродимерного комплекса, так и в свободной
форме. В крови, плаценте и моче выявлены гетеродимерные
формы ХГЧ, nicked-димерные формы, свободные β-
субъединицы и гипергликозилированные свободные α-
субъединицы. В крови и моче наряду с ними имеются nicked-
формы свободных α- и β-субъединиц, а в моче также
дегликозилированные укороченные формы hCGβcf. Такое
соотношение гетеродимерных и мономерных форм ХГЧ
отражает процесс постепенной деградации молекул ХГЧ,
который начинается в плаценте и усиливается в крови и при
экскреции с мочой.

4.2. Методики определения уровней различных изоформ

хорионического гонадотропина человека

На начальном этапе были разработаны радиоиммунные

методы определения ХГЧ в присутствии ЛГ, для чего использовали
антисыворотку кролика, специфичную по отношению к ХГЧ
(Vaitukaitis et al., 1972). В дальнейшем были разработаны наборы
д л я о п р е д е л е н и я Х Г Ч , о с н о ву ко т о р ы х с о с т а в и л и
стандартизированные радиоиммунные и иммунохимические
подходы. Пришитые к твердой подложке моноклональные антитела
к гетеродимерному ХГЧ специфично связывались с ХГЧ, после
чего дистальная часть молекулы гонадотропина опознавалась
вторичными моноклональными или поликлональными антителами,
которые были конъюгированы с красителем или радиоактивной
меткой (Montagnana et al., 2011).

 147

В настоящее время идентифицированы пять эпитопов на α-

субъединице (α1–α5) и семь эпитопов на β-субъединице ХГЧ (β1–β5,
β8 и β9), которые используют для выработки моноклональных
антител к различным изоформам этого гонадотропина. Антитела на
эпитопы β2 и β4, локализованные в β-субъединице, являются высоко
специфичными и позволяют опознать как димерные формы ХГЧ,
так и мономерные β-субъединицы ХГЧ, в том числе hCGβcf-
субъединицу, в то время как антитела на эпитопы β8 и β9,
расположенные в С-концевом сегменте β-субъединицы, опознают
все формы ХГЧ, за исключением hCGβcf, поскольку в этом случае
С-концевой сегмент отсутствует. Остальные эпитопы β-
субъединицы, как впрочем и эпитопы на α-субъединице, менее
специфичны и демонстрируют перекрестную реакцию с ЛГ. Для
коммерческих наборов, как правило, используют моноклональные
антитела, выработанные на эпитопы β8 и β9 (Stenman et al., 2006;
Stenman, Alfthan, 2013). Образцы крови в большинстве случаев
используют для количественного определения ХГЧ, в то время как
для определения ХГЧ в образцах мочи, где содержание ХГЧ
намного ниже, например, при проведении теста на беременность,
чаще используют полуколичественные методы определения.
Полуколичественные методы обычно применяют для выявления
ложноположительных результатов при идентификации ХГЧ в
образцах крови. В крови одновременно определяют как димерные
формы ХГЧ, так и мономерную β-субъединицу ХГЧ, которые
иммунологически не различимы. В образцах мочи, в зависимости
от применяемого набора, одновременно определяют димерные
формы ХГЧ, мономерную β-субъединицу ХГЧ и hCGβcf-
субъединицу (Cole, Butler, 2002; McChesney et al., 2005).
Ложноположительные результаты присутствия ХГЧ в
образцах крови имеют много причин. Так, например, они могут
быть обусловлены присутствием гетерофильных антител, которые
д а ют п е р е к р е с т н ы е р е а к ц и и с р а з л и ч н ы м и к л а с с а м и
иммуноглобулинов. Для верификации результатов проводят
измерение уровня ХГЧ в присутствии блокирующих антител,
например иммуноглобулинов G мыши, используют другие
коммерческие наборы для определения ХГЧ или параллельно
измеряют уровень гонадотропина в моче (Stenman, Alfthan, 2013).

 148

Поскольку уровень ХГЧ может в значительной степени повышаться

п р и о н ко л о г и ч е с к и х з а б о л е в а н и я х , с о п р я ж е н н ы х с
гиперпродукцией ХГЧ, а также у пациентов с наследственной
гиперпродукцией этого гонадотропина, то при обнаружении
высокой концентрации ХГЧ в крови необходимо учитывать эти
возможности и проводить дополнительные клинические
обследования.
Заключение
В настоящее время широко применяют коммерческие
наборы для количественного (в крови) и полуколичественного
(в моче) определения концентрации ХГЧ, для чего используют
моноклональные антитела, выработанные на различные
эпитопы α- и β-субъединиц ХГЧ. Наиболее часто используют
эпитопы β8 и β9, локализованные на β-субъединице, что
позволяет идентифицировать как гетеродимерные формы
гонадотропина, так и мономерные формы β-субъединицы ХГЧ.
Часто приходится сталкиваться с ложноположительными
результатами присутствия ХГЧ в образцах крови, что требует
более детальных исследований.

4.3. Роль хорионического гонадотропина человека в

имплантации эмбриона и инвазии трофобласта

Процесс имплантации эмбриона происходит через 8–10

дней после овуляции и включает ряд этапов, такие как: 1)
прикрепление бластоцисты к поверхности эндометрия, 2)
начальная стадия адгезии на эндометрии, 3) конвергенция
микроворсинок трофобласта с микровыступами, исходящими из
апикального конца эпителия матки, 4) миграция трофобласта через
поверхностный эпителий эндометрия, 5) инвазия цитотрофобласта
в децидуальную оболочку, 6) ремоделирование сосудистого русла
эндометрия и формирование трофобластических лакун, которые
сообщаются друг с другом и с кровеносными лакунами слизистой
оболочки матки (Norwitz et al., 2001; Tarrade et al., 2002; Dey et al.,

 149

2004). В конечном итоге, бластоциста к десятому дню полностью

вст раивает ся в децидуальную оболочку. Этот проце сс
сопровождается слиянием цитотрофобластов, результатом чего
является формирование синцитиотрофобласта, продолжающееся в
течение всей беременности.
Способность ХГЧ стимулировать сигнальный каскад,
включающий рецептор ЛГ/ХГЧ, Gs-белок, ферменты АЦ и ПКА,
является тем основным молекулярным механизмом, который лежит
в основе ХГЧ-опосредуемой регуляции двух процессов – слияния
моноядерных цитотрофобластов в многоядерный
синцитиотрофобласт и формирования микроворсинок трофобласта.
Реализация этих процессов обеспечивает секреторную активность
синцитиотрофобласта и его спо собно сть о суще ствлять
эффективный газообмен и транспорт пищевых молекул (Keryer et
al., 1998). Негидролизуемые аналоги цАМФ, 8-бромо-цАМФ или
Sp-8-бромо-цАМФ-S, активируют ПКА, имитируя стимулирующие
эффекты гонадотропина на цАМФ-зависимые каскады, и в
отсутствие ХГЧ индуцируют формирование синцитиотрофобласта,
в то время как Rp-8-бромо-цАМФ-S, антагонист цАМФ, и
соединение H-89, ингибитор каталитической субъединицы ПКА,
напротив, подавляют процесс слияния цитотрофобластов (Keryer et
al., 1998).
О с н о в ы в а я с ь н а р е з ул ьт а т а х и с с л е д о в а н и й п о
оплодотворению ооцитов в условиях in vitro, Resnik и соавторы в
2014 году показали, что мономерная β-субъединицы ХГЧ начинает
секретироваться всего через два дня после оплодотворения, на
стадии эмбриона, состоящего из восьми клеток. В то же время
секреция гетеродимерных форм ХГЧ осуществляется позднее,
только через 8 дней после оплодотворения яйцеклетки. Таким
образом, повышение уровня ХГЧ между пятым и девятым днями
по сле оплодотворения яйцеклетки обусловлено почти
исключительно усилением экспрессии мономерной β-субъединицы,
в то время как уже на 22-й день основной пул функционально
а к т и в н о го Х Г Ч п р е д с т а в л е н е го к л а с с и ч е с к и м и α β -
гетеродимерными формами (Resnik et al., 2014). Не исключено, что
на ранних стадиях развития эмбриона, вместе с мономерной β-
субъединицей ХГЧ экспре ссируют ся и другие формы

 150

гонадотропина, которые не опознаются стандартными методами

выявления ХГЧ, например, укороченные формы или молекулы
ХГЧ, сильно отличающиеся по паттерну гликозилирования. Эти
формы ХГЧ могут образовывать комплексы между собой и с
мономерной β-субъединицей ХГЧ, существенно меняя спектр
общей ХГЧ-подобной активности. Необходимо признать, что в
настоящее время паттерн форм ХГЧ, их функциональная роль и
биологическая активность на ранних стадиях эмбриогенеза
исследованы в недостаточной степени. Это во многом обусловлено
тем, что эксперименты с оплодотворенными яйцеклетками в
условиях in vitro не могут в полной мере отразить ту ситуацию,
которая имеет место в организме женщины. С другой стороны,
именно благодаря экспериментам in vitro и ex vivo, удалось выявить
регуляторные системы и процессы, которые являются мишенями
для ХГЧ на ранних стадиях эмбриогенеза.
Результаты исследований, проведенных на культуре
эпителиальных клеток эндометрия, демонстрируют исключительно
важную роль ХГЧ в процессе имплантации бластоцисты в стенку
матки. Инкубация этих клеток с рекомбинантным ХГЧ приводила к
значительному повышению продукции факторов, ответственных за
имплантацию эмбриона. Среди таких факторов наибольшее
значение имеют фактор, ингибирующий лейкемию (leukemia
inhibitory factor, LIF), прокинетицин 1 (prokineticin), фактор роста
эндотелия сосудов (VEGF), интерлейкин-11 (IL-11), а также
хемокины CX3CL1, CCL14 и CCL4 (Evans et al., 2009; Paiva et al.,
2011; Salamonsen et al., 2016). При этом бластоциста сама
осуществляет синтез и секрецию факторов, способствующих
имплантации, в том числе продуцирует ХГЧ (Evans, 2016).
В течение первых 11 недель беременности трофобласты
активно секретируют ХГЧ, причем значительную часть общего
пула ХГЧ составляют высокогликозилированные формы hCG-H
(Kovalevskaya et al., 2002a, 2002b; Handschuh et al., 2007;
Guibourdenche et al., 2010; Evans et al., 2015). Повышением уровня
hCG-H во многом обусловлен пик концентрации ХГЧ в первом
триместре беременности. Установлено, что hCG-H функционирует
не только как эндокринный фактор, но и как паракринный и
аутокринный фактор, который осуществляет стимуляцию

 151

инвазивной активности трофобластов и процесса ангиогенеза. При

этом эндокринное влияние hCG-H обусловлено в основном
активацией рецепторов ЛГ/ХГЧ, в то время как стимулирующие
эффекты hCG-H на ангиогенез и инвазию реализуются
преимущественно через рецепторы TGFβR-семейства, в первую
очередь через рецептор TGFβRII. В пользу этого свидетельствуют
данные о том, что SB431542, специфичные антитела к TGFβRII,
полностью подавляют ангиогенез, индуцированный hCG-H (Berndt
et al., 2013). Результатом активации TGFβRII является подавление
активности ингибиторов металлопротеиназ 1-го, 2-го и 3-го типов
и, как следствие, стимуляция их активности (Fluhr et al., 2008; Cole,
2012). Поскольку стимулирующий эффект hCG-H на ангиогенез
выявлялся в клетках эндотелия мышей с нокаутированным геном
для рецептора ЛГ/ХГЧ, имеются веские основания полагать, что
рецепторы ЛГ/ХГЧ либо не вовлечены в ре а лизацию
стимулирующего влияния этого гонадотропина на ангиогенез, либо
играют вспомогательную роль в его осуществлении (Berndt et al.,
2013).
Показано, что ХГЧ выполняет функции иммуномодулятора
в интерфейсе мать-плод и, таким образом, вносит важный вклад в
процессы имплантации и инвазии трофобластов (Nwabuobi et al.,
2017). Ключевую роль здесь играет вызываемая ХГЧ стимуляция
фермента индоламин-2,3-диоксигеназы в дендритных клетках, что
приводит к снижению активности Т-клеток и ослабляет секрецию
ими цитокинов. Наряду с этим, ХГЧ усиливает рекрутирование
Treg-клеток, обеспечивая высокий уровень их иммуносупрессорной
активно сти, и подавляет цитотоксиче скую активно сть
циркулирующих в крови NK-клеток (Schumacher et al., 2009, 2013;
Bansal et al., 2012).
Заключение
Н а р а н н и х с т а д и я х э м б р и о ге н е з а Х Г Ч ч е р е з
аденилатциклазный сигнальный механизм, активация
которого ведет к повышению уровня цАМФ внутри клеток-
мишеней, обеспечивает процесс слияния моноядерных
цитотрофобластов в многоядерный синцитиотрофобласт и
участвует в формировании микроворсинок трофобласта.
Необходимо отметить, что в этот период развития эмбриона

 152

среди изоформ ХГЧ превалирует мономерная β-субъединица

ХГЧ, а интенсивная продукция гетеродимерных форм ХГЧ
начинает осуществляться позднее, через 8 дней после
оплодотворения яйцеклетки. Таким образом, повышение
уровня ХГЧ между пятым и девятым днями после
оплодотворения обусловлено в основном усилением экспрессии
мономерной β-субъединицы, а на 22-й день основной пул ХГЧ
представлен уже его αβ-гетеродимерными формами. Не
исключено, однако, что на ранних стадиях эмбриогенеза, вместе
с мономерной β-субъединицей экспрессируются и другие формы
ХГЧ, которые не детектируются стандартными методами
определения гонадотропина. ХГЧ вызывает повышение
продукции факторов, ответственных за имплантацию
эмбриона, что свидетельствует о его ключевой роли в
реализации этого процесса. В течение первых 11 недель
беременности трофобласты активно секретируют ХГЧ, причем
в общем пуле значительную часть сост авляют его
высокогликозилированные формы (hCG-H), которые
фу н к ц и о н и ру ют ка к э н до к р и н н ый , п а р а к р и н н ый и
аутокринный факторы, стимулируя инвазивную активность
трофобластов и процесс ангиогенеза. Эндокринные эффекты
hCG-H обусловлены активацией рецепторов ЛГ/ХГЧ, в то
время как стимулирующие эффекты hCG-H на ангиогенез и
инвазию реализуются преимущественно через рецепторы
TGFβR-семейства. Различные формы ХГЧ функционируют как
иммуномодуляторы в интерфейсе мать-плод и вносят важный
вклад в процессы имплантации и инвазии трофобластов.

4.4. Клиниче ские аспекты мониторинга уровня

хорионического гонадотропина человека

В клиниче ской практике измерение уровня ХГЧ

традиционно используют как для диагностики, так и для
мониторинга беременности, причем исследуют как димерные
формы гонадотропина, так и их комбинации с мономерной β-
субъединицей ХГЧ. При интерпретации результатов исследования

 153

уровня ХГЧ в крови необходимо учитывать его продукцию ЛГ-

секретирующими гонадотрофами передней доли гипофиза.
Гипофизарная изоформа hCG-S присутствует в крови у мужчин и
небеременных женщин, хотя ее концентрация в этих случаях
довольно низкая. Так у женщин, находящихся в репродуктивном
возрасте, в норме верхний предел концентрации гипофизарного
ХГЧ составляет 3 МЕ/л, в постменопаузальном периоде
повышается до 6 МЕ/л (Stenman et al., 1987). Для сравнения при
нормально развивающейся беременности через 12 дней после
переноса эмбриона уровень плацентарного ХГЧ достигает средних
значений 126 МЕ/л (Poikkeus et al., 2002). Необходимо отметить,
что при неудачно складывающейся беременности уровень ХГЧ в
крови не превышает 76 МЕ/л, а при потере беременности он
начинает стремительно снижаться (Korhonen et al., 1994). Резкое
снижение уровня ХГЧ на ранних стадиях беременности является
важнейшим диагностическим маркером, указывающим на потерю
беременности, которая отмечается у 20–30 % женщин в течение
первых дней после имплантации эмбриона (O’Connor et al., 1998;
Kovalevskaya et al., 2002a, 2002b).
Мониторинг концентрации ХГЧ в крови может быть
использован для диагностики внематочной беременности.
Показано, что задержка подъема уровня ХГЧ в крови всего на
полтора дня свидетельствует о задержке имплантации эмбриона
(Korhonen et al., 1996). Некоторая, хотя и сравнительно небольшая,
часть эктопических беременностей также ассоциирована с
небольшим, но хорошо определяемым повышением уровня ХГЧ.
При этом повышение концентрации мономерной β-субъединицы
ХГЧ выше значений 1500–2000 мМЕ/мл без доказательств
внутриутробной беременности с помощью ультразвуковой
диагностики является важным признаком развития внематочной
беременности или указывает на пропущенный аборт (Seeber et al.,
2006). Необходимо, однако, отметить, что жизнеспособная
внутриутробная беременность может сопровождаться повышением
уровня ХГЧ на 50% и менее от нормальных среднестатистических
значений концентрации гонадотропина.
Изменение уровней ХГЧ отмечается при преэклампсии –
синдроме, который выявляется у 5–10% беременных женщин после

 154

20 недель беременности и является основным фактором

перинатальной смертности. При беременности, осложненной
преэклампсией, идентифицируется большое число
синцитиотрофобластов, не способных к инвазии (Huppertz, 2008;
Norris et al., 2011). При этом данные разных групп исследователей о
характере изменений уровня ХГЧ при преэклампсии заметно
варьируют, что связано как с тем, что в ходе ИФА-анализа
определяются различные формы ХГЧ, так и с тем, что уровни ХГЧ
исследуются на разных стадиях преэклампсии. Имеются все
основания полагать, что наиболее важным признаком преэклампсии
является изменение паттерна и степени гликозилирования ХГЧ, в
результате чего развиваются иммунные реакции, вызывающие в
различной степени выраженные нарушения развития плода
(Kalkunte et al., 2010; Norris et al., 2011).
Оценка уровня мономерной hCGβ-субъединицы в первом
триместре беременности имеет важное прогностическое значение
для диагностики синдрома Дауна, поскольку этот синдром
ассоциирован с повышенными уровнями hCGβ и определенных
гетеродимерных форм ХГЧ (Kagan et al., 2008). Основным
маркером синдрома Дауна является повышение концентрации
мономерных hCGβcf- и hCGβ-субъединиц и гетеродимерной
гипергликозилированной формы hCG-H в моче беременных
женщин (Cuckle, 2000). Во втором триместре беременности при
развитии синдрома Дауна отмечается значительное повышение
уровня hCGβcf и соотношения hCGβcf/hCG-H в моче беременных
женщин. Однако, учитывая высокую вариабельность паттерна
изоформ ХГЧ в моче и его зависимость от многих факторов,
необходимо с определенной осторожностью относиться к
диагностике синдрома Дауна по соотношению изоформ ХГЧ в
образцах мочи. Молекулярными причинами генерации hCGβcf и
гипергликозилированной формы hCG-H при синдроме Дауна
является изменение степени гликозилирования ХГЧ, что
обусловлено повышением активно сти фермент а
сиалилтрансферазы-1, ответственной за добавление остатков
с и а л о во й к и с л от ы к ко н ц а м N - гл и ка н о в , и ф е рм е н т а
фукозилтрансферазы-1, которая присоединяет остаток фукозы к

 155

первому в N-гликане остатку N-ацетилглюкозамина (Frendo et al.,

2004).
С паттерном ХГЧ тесно связаны неопластические процессы
в плаценте, которые приводят к развитию гестационной
трофобластической болезни, представляющей собой спектр
заболеваний, для которых характерен аномальный рост
трофобластической ткани. У 20 % пациентов с трофобластической
болезнью развиваются злокачественные новообразования, которые
продуцируют большое количество ХГЧ, что приводит к
значительному повышению уровня гонадотропина в крови
(Stenman et al., 2006). Важным показателем является соотношение
различных форм ХГЧ и, в первую очередь относительное
содержание hCGβ-субъединиц. Так при высоко агрессивных
формах трофобластических опухолей молярная доля мономерных
hCGβ-субъединиц среди всех изоформ ХГЧ превышает 5%
(Berkowitz et al., 1989). Показано, что высокие уровни hCGβ
указывают на резистентность опухоли к химиотерапии, а резкое
повышение уровня hCGβ в послеоперационный период
свидетельствует о развитии метастаз и неблагоприятном прогнозе
(Vartiainen et al., 2002).
Заключение
Измерение уровня ХГЧ традиционно используют для
диагностики и мониторинга беременности, а также для
выявления внематочной беременности. Установлено, что
повышение концентрации мономерной β-субъединицы ХГЧ
выше 1500–2000 мМЕ/мл без доказательств внутриутробной
беременности является важным признаком развития
внематочной беременности или указывает на пропущенный
аборт. Значительные изменения уровня ХГЧ отмечаются при
п р е э к л а м п с и и , к о гд а м е н я е т с я п ат т е р н и с т е п е н ь
гликозилирования ХГЧ, что ведет к иммунным реакциям,
вызывающим нарушения развития плода.
Повышение уровня мономерных hCGβcf- и hCGβ-
субъединиц и гетеродимерной гипергликозилированной формы
hCG-H в первом триместре беременности имеет важное
прогностическое значение для диагностики синдрома Дауна.
Молекулярными причинами генерации hCGβcf и

 156

гипергликозилированной формы hCG-H при синдроме Дауна

является изменение степени гликозилирования ХГЧ
вследствие гиперактивации ряда ферментов, участвующих в
синтезе N-гликанов. Повышение уровня ХГЧ и доли
мономерных hCGβ-субъединиц указывает на развитие
неопластических процессов в плаценте, что является причиной
гестационной трофобластической болезни.

4.5. Использование хорионического гонадотропина

ч е л ов е ка во в с п омо г ат е л ь н ы х р е п р од у к т и в н ы х
технологиях

Резкое повышение уровня ЛГ в середине менструального

цикла является необходимым условием для нормального
созревания ооцитов и индукции овуляции (Stenman et al., 2006). Для
контролируемой индукции овуляции вместо ЛГ наиболее часто
используют препараты плацентарного ХГЧ, выделенного из мочи
беременных женщин, а в последние годы, наряду с ними,
применяют рекомбинантные формы ХГЧ. Их вводят для
завершения созревания ооцитов и овуляции во время
контролируемой стимуляции яичников у женщин, а также для
обеспечения адекватного выбора времени для извлечения ооцитов
(Filicori et al., 2005; Bagchus et al., 2017). Несмотря на то, что в
физиологических условиях фактором, вызывающим созревание
ооцитов и овуляцию является ЛГ, применение ХГЧ приводит к
очень хорошим результатам (Hershko Klement, Shulman, 2017).
Установлено, что введение препаратов ХГЧ реципиентам
увеличивает толщину эндометрия в день переноса эмбрионов и
улучшает эффективность процесса прикрепления эмбриона к
эндометрию (Tesarik et al., 2003). При этом, как отмечалось выше
(см. Главу 2), молекулярные механизмы действия ХГЧ и ЛГ на
клетки репродуктивной системы существенно различаются, и их
мишенями являются различные сигнальные каскады (Casarini et al.,
2012; Riccetti et al., 2017a, 2017b). Различия в сигнальных путях ЛГ
и ХГЧ выражаются в том, что ХГЧ в основном действует на
стероидогенез, стимулируя аденилатциклазную сигнальную

 157

систему, в то время как ЛГ обладает более выраженным

пролиферативным и антиапоптотическим эффектами, активируя
аррестиновые сигнальные пути и каскад митогенактивируемых
протеинкиназ (Casarini et al., 2011, 2016b). Это необходимо
учитывать при разработке оптимальных схем применения
гонадотропинов с ЛГ-активностью в ВРТ-технологиях.
В настоящее время в ВРТ, как для экстракорпорального
оплодотворения (ЭКО), так и для интрацитоплазматической
инъекции сперматозоида в ооцит (ИКСИ) используют две формы
ХГЧ. Первая из них – это ХГЧ, выделенный из мочи беременных
женщин, вторая форма – рекомбинантный ХГЧ, который получают
генно-инженерным путем, используя для его синтеза различные
клетки-реакторы, в большинстве случаев клетки яичников
к и т а й с ко го хом я ч ка ( C H O ) . Ре зул ьт ат ы м е т а - а н а л и з а
эффективности клинического применения природной формы ХГЧ
из мочи и рекомбинантной формы этого гонадотропина в ВРТ,
изложенные в масштабных кокрейновских обзорах последних лет,
показали, что между ними нет существенных различий (Youssef et
al., 2011, 2016). Так в обзоре 2016 года были проанализированы
результаты 15 исследований, в которых проводили сравнение
природной и рекомбинантной форм ХГЧ (выборка более 2700
пациентов). На основании проведенного анализа был сделан вывод
о том, что как по эффективности в ВРТ (ЭКО, ИКСИ), которую
оценивали по частоте наступления беременности и рождению
детей, так и по выраженности побочных эффектов (частота
развития синдрома гиперстимуляции яичников, частота
выкидышей) природные и рекомбинантные формы ХГЧ достоверно
не различались (Youssef et al., 2011, 2016).
Сравнительное изучение фармакокинетиче ских и
ф а рма код и н а м и ч е с к и х ха р а кт е р и с т и к Х Г Ч и з м оч и и
рекомбинантной формы ХГЧ также не выявило между ними
заметных различий (Trinchard-Lugan et al., 2002; Bagchus et al.,
2017). Наиболее полное исследование фармакокинетических
характеристик природного и рекомбинантного ХГЧ было
осуществлено в конце 2017 года немецкими и швейцарскими
учеными, которые исследовали фармакокинетический профиль
различных препаратов ХГЧ у женщин-пациенток из Японии и

 158

стран Кавказа (Bagchus et al., 2017). Интересно, что при сходстве

о с н о в н ы х о ц е н и в а е м ы х п о к а з ат е л е й д л я м оч е в о го и
рекомбинантного ХГЧ, были отмечены некоторые различия в
эффективности их действия и фармакокинетике у женщин,
представителей различных этнических групп, что связывают с
генетическими особенностями жителей Японии и Кавказа. Так,
например, для рекомбинантного ХГЧ значение максимальной
концентрации (Cmax) гонадотропина у женщин, выходцев с Кавказа,
составило 158 МЕ/л, в то время как у японских женщин – 126 МЕ/
л. Время, необходимое для до стижения максимальной
концентрации гонадотропина (tmax), в случае ХГЧ из мочи и
рекомбинантной формы гонадотропина было сопоставимым, и
составило в среднем 18 и 22 ч. Некоторые различия в
фармакокинетике препаратов ХГЧ могут быть обусловлены
разными путями их введения, поскольку ХГЧ из мочи вводили
внутримышечно, в то время как рекомбинантный ХГЧ – подкожно.
Частота встречаемости побочных эффектов и нежелательных
реакций при использовании природного и рекомбинантного ХГЧ не
различа лись, что свидетельствует об от сут ствии
предпочтительности какого-то из этих препаратов по изученным
показателям. Сопоставимой была и эффективность обоих
препаратов, как индукторов овуляции. Однократное введение 250
мкг рекомбинантного ХГЧ (подкожно) или 5000 МЕ ХГЧ из мочи
(внутримышечно) оказывало сходный стимулирующий эффект на
овуляцию у женщин, относящихся к различным этническим
группам (из Японии и стран Кавказа) (Bagchus et al., 2017).
Сравнительное изучение эффективности природных форм
ХГЧ и рекомбинантного ЛГ не выявило существенных различий
между ними ни по эффективности, ни по безопасности, что
демонстрируют как отдельные исследования, так и кокрейновские
обзоры (Youssef et al., 2016; Hershko Klement, Shulman, 2017). Что
крайне важно отметить, не было выявлено каких-либо
преимуществ рекомбинантного ЛГ перед препаратами природного
ХГЧ, что делает традиционно применяемые препараты мочевого
ХГЧ более предпочтительными при использовании в ВРТ (Hershko
Klement, Shulman, 2017). Это во многом обусловлено тем, что
характер N-гликозилирования ХГЧ из мочи является естественным,

 159

в то время как N-гликозилирование рекомбинантного ЛГ в

значительной степени отличается от такового в природном ЛГ, и это
способно непредсказуемо повлиять на его терапевтический
потенциал и, что самое важное, на генетический статус и
энергетику ооцитов и, как следствие, на дальнейшее развитие
эмбриона.
Заключение
В настоящее время во вспомогательных
репродуктивных технологиях для контролируемой индукции
овуляции вместо ЛГ, физиологического регулятора овуляции,
наиболее часто используют препараты плацентарного ХГЧ,
выделенного из мочи беременных женщин, а также
рекомбинантные формы ХГЧ, которые получают в клетках-
реакторах генно-инженерным путем. Препараты ХГЧ вводят
для завершения созревания ооцитов и овуляции во время
контролируемой стимуляции яичников у женщин, а также для
обеспечения адекватного выбора времени для извлечения
ооцитов. Применение ХГЧ приводит к очень хорошим
результатам, несмотря на то, что механизмы действия этого
гонадотропина и ЛГ на сигнальные системы фолликулярных
клеток заметно различаются.
Основываясь на большом числе клиниче ских
исследований, было установлено, что существенных различий
между природными и рекомбинантными формами ХГЧ как по
эффективности во вспомогательных репродуктивных
технологиях (ЭКО, ИКСИ), оцениваемой по частоте
наступления беременности и деторождению, так и по
выраженности побочных эффектов (синдром гиперстимуляции
яичников, частота выкидышей) не имеется. Сходной была
эффективность природных форм ХГЧ и в сравнении с
рекомбинантной формой ЛГ, что делает традиционно
применяемые препараты мочевого ХГЧ более
предпочтительными при использовании во вспомогательных
репродуктивных технологиях.

 160

ГЛАВА 5
РЕГУЛЯЦИЯ ПРОДУКЦИИ
ГОНАДОТРОПИНОВ

Несмотря на то, что основным регулятором секреторной

активности гонадотрофов является GnRH, имеется еще много
факторов, которые не только вовлечены в такую регуляцию, но и в
значительной степени определяют как уровень, так и
функциональную активность ФСГ, ЛГ и ХГЧ. Наибольший интерес
среди них представляют гонадотропин-ингибирующий гормон,
ингибины, активины, фоллистатин, а также адипокины, которые
связывают пищевое поведение и энергетический статус организма с
функциональной активностью ГГГ оси и с продукцией
аденогипофизом гонадотропинов, как важнейшего регуляторного
звена этой оси.

5.1. Гонадотропин-ингибирующий гормон

Наряду с GnRH, важную роль в контроле высвобождения

гонадотропинов гонадотрофами гипофиза играет гонадотропин-
ингибирующий гормон (gonadotropin-inhibitory hormone, GnIH),
открытый в 2000 году (Tsutsui et al., 2000). Этот гормон также
обозначают как RFRP-3В по аббревиатуре кодирующего его гена
(Iwasa et al., 2017). Свое название GnIH получил в связи со
способностью подавлять секрецию гипофизарных гонадотропинов.
Он представляет собой декапептид Ser-Ile-Lys-Pro-Ser-Ala-Tyr-Leu-
Pro-Leu-Arg-Phe-NH2, и был первоначально идентифицирован у
птиц, и уже существенно позднее – у млекопитающих (Tsutsui et al.,
2012; Parhar et al., 2016). В настоящее время GnIH и его ортологи

 161

выявлены у человека и большого числа позвоночных животных.

Они вариабельны по длине и первичной структуре, но имеют
высококонсервативный С-концевой мотив – Leu-Pro-Leu-Arg-Phe-
амид (Tsutsui et al., 2012; Iwasa et al., 2017).
Нейроны, в которых экспрессируется ген Rfrp, кодирующий
GnIH, расположены в паравентрикулярном ядре гипоталамуса
(Ukena et al., 2003). Этот нейропептид ингибирует высвобождение
и синтез β-субъединиц ЛГ и ФСГ, осуществляя свое действие через
посредство специфичного к нему рецептора GPR147, относящегося
к семейству GPCR. Рецепторы GPR147 локализованы в гипофизе и
на поверхности GnRH-продуцирующих нейронов у птиц и
млекопитающих (Tsutsui et al., 2012; Tsutsui, Ubuka, 2016). Показано
также, что нейропептид и специфичный к нему рецептор
присутствуют в клетках репродуктивной системы, ответственных за
биосинтез стероидных гормонов и созревание гамет (McGuire,
Bentley, 2010). У хомячков GnIH обнаружен в семенных канальцах,
в то время как экспрессия рецепторов GPR147 выявлена в
сперматоцитах и сперматидах (Zhao et al., 2010). У макак-резусов
GnIH экспрессировался в клетках Лейдига, клетках Сертоли,
сперматогониях и сперматоцитах (McGuire, Bentley, 2010). Эти
данные указывают на вовлечение GnIH в контроль стероидогенеза
и гаметогенеза.
Исходя из функциональной активности GnIH и локализации
пептида и его рецептора, сделан вывод о том, что ингибирующее
влияние GnIH на продукцию гонадотропинов и гонадную ось
может осуществляться как непосредственно при его воздействии на
гипоталамические GnRH-продуцирующие нейроны, так и при его
действии на гонадотрофы гипофиза. Обнаружено, что GnIH
подавляет индуцированное GnRH высвобождение гонадотропинов
и снижает амплитуду повышения концентрации ЛГ у овец (Clarke et
al., 2008; Tsutsui, Ubuka, 2016). Эти данные свидетельствуют об
исключительно важной роли GnIH и регулируемых этим
нейропептидом сигнальных каскадов в регуляции гонадной оси и
сохранении нормального репродуктивного потенциала.
Одним из факторов, подавляющих активность GnIH,
является повышение уровня эстрадиола, как результат усиления
GnRH- и ЛГ-опо средуемой сигнализации, что было

 162

продемонстрировано у самок хомячков (Gibson et al., 2008; Tsutsui,

Ubuka, 2016). Об ингибирующем влиянии повышенных
концентраций эстрогенов свидетельствуют и результаты,
полученные при изучении самцов и самок мышей, у которых в
условиях повышенного уровня эстрадиола E2 отмечали снижение
экспрессии мРНК для гена, кодирующего GnIH (Poling et al., 2012).
Нейропептид GnIH является одним из тех основных
факторов, который опосредует негативное влияние стресса на
активность ГГГ оси (рис. 5). Так установлено, что в условиях
стрессовых воздействий в гипоталамусе в значительной степени
повышается число клеток с положительной реакцией на антитела к
GnIH и возрастает экспрессия гена, кодирующего этот
нейропептид. Именно гиперактивация GnIH-сигнальных путей
рассматривается, как основная молекулярная причина нарушений
репродуктивных функций при стрессе. Обнаружено, что как при
остром (3 ч), так и при хроническом иммобилизационном стрессе
(14 суток, по 3 ч стрессовых воздействий ежедневно) отмечается
усиленная экспрессия GnIH в нейронах дорсомедиального
гипоталамуса, и повышение уровня нейропептида отрицательно
коррелирует с содержанием ЛГ в крови самцов крыс. В дополнение
к этому показано, что 53% нейронов, экспрессирующих GnIH,
содержат глюкокортикоидные рецепторы. На тесную взаимосвязь
между глюкокортикоидной системой и экспрессией GnIH
указывают данные, полученные при изучении
адреналэктомированных животных, у которых иммобилизационный
стресс не влияет на экспрессию гена, кодирующего GnIH (Kirby et
al., 2009). В свою очередь, обработка кортикостероном
гипоталамических клеток rHypoE23, которые экспрессируют GnIH,
приводила к повышению экспрессии гена Rfrp, кодирующего GnIH
(Gingerich et al., 2009). Этот эффект кортикостерона полностью
блокируется антагонистами глюкокортикоидных рецепторов
(Gojska, Belsham, 2014; Son et al., 2014). Экспозиция самок мышей с
дексаметазоном в ходе неонатального периода повышает
экспрессию гена Rfrp, следствием чего является снижение
экспрессии гена для GnRH и задержка начала пубертатного периода
(Soga et al., 2012). Крайне интересен тот факт, что даже у таких
удаленных в эволюционном плане от человека животных, как

 163

рыбы, введение кортизола повышает экспре ссию гена,

кодирующего GnIH, и снижает экспрессию GnRH и уровень ЛГ в
крови (Choi et al., 2017). Все вышесказанное свидетельствует о том,
что гипоталамическая система, включающая GnIH, интегрирует
супрессорный эффект глюкокортикоидов на ГГГ ось в условиях
физиологического стресса. В 2017 году было показано, что
повышенная экспрессия гена Rfrp и гиперактивация GnIH-
зависимых каскадов подавляют сексуальное созревание и половое
поведение у социально подавленных (недоминантных) самок крыс,
живущих в колонии, где имеется доминирующая группа животных
(Peragine et al., 2017). Эти данные свидетельствуют о том, что GnIH
м оже т о п о с р ед о ват ь с т р е с с - и н д у ц и руе м о е п од а вл е н и е
репродуктивных функций.
Установлено, что на активность GnIH-зависимых каскадов в
гипоталамических нейронах влияет и иммунный стресс. При
введении самкам крыс бактериального липополисахарида в дозе 5
мг/кг, вызывающей сепсис, уже через 6 ч отмечали повышение
экспрессии гена Rfrp и гена, кодирующего рецептор GPR147. При
этом снижались экспрессия GnRH в гипоталамусе и концентрация
ЛГ в крови, причем уровень экспрессии гена Rfrp отрицательно
коррелировал с уровнем экспрессии GnRH1 и концентрацией ЛГ
(Iwasa et al., 2014). Введение животным более низкой дозы
бактериального липополисахарида, 500 мкг/кг, не вызывало
изменений экспрессии генов Rfrp и GPR147, но также приводило к
снижению концентрации ЛГ.

 164

Рис. 5. Влияние гонадотропин-ингибирующего гормона на

репродуктивное поведение в физиологических условиях и в
условиях стрессовых воздействий.
(А) Вызываемая GnIH регуляция функциональной активности GnRH-
продуцирующих нейронов и зависимого от них синтеза гонадотропинов
в физиологических условиях. Активность GnIH снижается под влиянием
высокой концентрации эстрогенов во время значительного подъема
концентрации GnRH и ЛГ при их ритмическом выбросе. Это повышение
индуцирует овуляцию и позитивно влияет на репродуктивное поведение,
тем самым, способствуя наступлению беременности.
(Б) GnIH может приводить к дисфункциям репродуктивной системы в
условиях стресса. Экспрессия и функциональная активность этого
нейропептида существенно повышаются при стрессовых воздействиях,
что приводит к подавлению активности ГГГ оси вследствие
ингибирования секреции GnRH и гонадотропинов. При этом также
нарушается репродуктивное поведение и снижается вероятность
наступления беременности. Одним из факторов, влияющих на
гиперактивацию GnIH-зависимых каскадов, является повышение
секреции кортикостерона надпочечниками в условиях стресса (по Iwasa
et al., 2017).

Эти данные указывают на то, что механизмы, связывающие

иммунный стресс и функциональные нарушения в гонадной оси, во
многом определяются тяжестью стресса, и только при тяжелых его
формах GnIH непосредственно участвует в негативной регуляции
выброса GnRH и гонадотропинов. Имеются все основания
полагать, что важную роль в конт роле экспре ссии и
функциональной активности GnIH при иммунном стрессе играют
глюкокортикоиды и провоспалительные цитокины (Iwasa et al.,
2017).
Установлена роль GnIH в регуляции репродуктивного
поведения у некоторых видов млекопитающих. Так у самцов крыс
интрацеребральная инъекция GnIH резко снижает сексуальную
активность и подавляет репродуктивные функции (Johnson et al.,
2007). У самок хомячков введение GnIH снижает мотивацию к
спариванию, хотя сравнительно слабо влияет на процесс
коупуляции (Piekarski et al., 2013; Parhar et al., 2016). Показано, что
мишенями GnIH являют ся нейроны, расположенные в

 165

преоптической области гипоталамуса, миндалевидном теле и ряде

других областей мозга, которые непосредственно отвечают за
сексуальное поведение у самок. Поскольку, как отмечалось выше,
стрессовые воздействия влияют на активность GnIH-сигнальной
системы, то были изучены взаимосвязи между хроническим
стрессом и сексуальным поведением. Хронический (3 ч/день в
течение 18 дней) иммобилизационный стресс у самок крыс
приводил к повышению экспрессии гена, кодирующего GnIH, в
гипоталамических нейронах как сразу после окончания
стрессорного воздействия, так и через 4 дня после стресса.
Хронический стресс не влиял на эстральный цикл, но в
значительной степени нарушал сексуальное поведение и снижал
частоту наступления беременности, а также повышал резорбцию
эмбрионов в том случае, когда спаривание крыс происходило через
4 дня после иммобилизационного стресса. При этом генетическое
выключение гена Rfrp полностью восстанавливало сексуальное
поведение и нормализовало частоту наступления беременности
(Geraghty et al., 2015). Таким образом, функциональные изменения
в GnIH-зависимых сигнальных путях при стрессе являются одной
из основных причин стресс-индуцированных нарушений
сексуального поведения, которые часто ведут к бесплодию,
вследствие чего GnIH рассматривают, как важнейшую мишень для
разработки лекарственных препаратов, предотвращающих такие
дисфункции и нормализующих функциональную активность GnRH
и других компонентов гонадной оси.
Заключение
Одним из важнейших регуляторов продукции
гонадотропинов гонадотрофами является гонадотропин-
ингибирующий гормон, который представляет собой
декапептид, синтезируемый нейронами паравентрикулярного
ядра гипоталамуса. Он ингибирует высвобождение и синтез β-
субъединиц ЛГ и ФСГ, осуществляя свое действие через
сигнальные пути, исходным компонентом которых является
специфичный к нему рецептор GPR147. Продукция
го н а д от р о п и н - и н г и б и ру ю щ е го го рмо н а п од а вл я е т с я
эстрогенами, что лежит в основе стимуляции эстрогенами
продукции гонадотропинов и обусловливает их позитивное

 166

влияние на половое поведение и репродуктивный потенциал. В

свою очередь, кортикостероиды и другие факторы,
вырабатываемые в условиях стрессовых воздействий,
напротив, усиливают продукцию гонадот ропин-
ингибирующего гормона, что приводит к снижению синтеза и
секреции гонадотропинов в условиях стресса. Результатом
этого является нарушение полового поведения и снижение
вероятности наступления беременности. Усиление продукции
гонадотропин-ингибирующего гормона происходит при
различных стрессовых воздействиях, включая иммунный
стресс, и определяющим фактором здесь является тяжесть и
продолжительность стресса – только при тяжелых его формах
уровень гонадотропин-ингибирующего гормона повышается в
значительной степени и тогда этот нейропептид начинает
играть «первую скрипку» в подавлении активности гонадной
оси. Гонадотропин-ингибирующий гормон играет важную роль
в регуляции полового поведения и сексуальной активности в
социальных группах, в значительной степени определяет
эффекты полового доминирования. Вследствие этого,
подавление функциональной активности этого нейропептида и
его сигнальных каскадов может существенно улучшить
репродуктивный потенциал у женщин и мужчин и повысить,
тем самым, вероятность наступления беременности, в том
числе при проведении вспомогательных репродуктивных
технологий.

5.2. Активины, ингибины и фоллистатин

Активин, ингибин и фоллистатин представляют собой

отдельную группу полипептидных факторов, которые вовлечены в
регуляцию синтеза и секреции гонадотропинов (Абдулкадырова и др.,
2019б), причем они регулируют продукцию ФСГ в большей
степени, чем продукцию ЛГ (Bernard, Tran, 2013).

5.2.1. Активины

 167

Активины являются представителями семейства фактора

роста тромбоцитов (TGFβ) и были идентифицированы на
основании их стимулирующего эффекта на продукцию ФСГ в
гонадотрофах гипофиза (Matzuk et al., 1996). В 1986 году при
выделении ингибинов и других регуляторов из фолликулярной
жидкости свиней были обнаружены два полипептидных фактора,
названные активинами А и АВ, которые обладали способностью
образовывать ди- и гетероолигомерные комплексы с ингибинами
(Vale et al., 1986). В дальнейшем было установлено, что активины
включают два типа β-субъединиц, βА и βВ, которые могут
образовывать три типа гомо- и гетеродимерных комплексов –
активин A (βAβA), активин AB (βAβB) и активин B (βBβB).
Необходимо отметить, что у человека идентифицировны еще две β-
субъединицы, βC и βD (Hashimoto et al., 2002), но их
функциональная роль не до конца ясна. Имеются лишь данные о
том, что активин С, включающий βС-субъединицу, способен
снижать функциональную активность активина А, а повышенная
экспрессия гена, кодирующего βС-субъединицу, приводит к
патологии семенников и предстательной железы у мышей (Gold et
al., 2009).
Несмотря на структурное сходство между активинами и
ингибинами (в состав последних входят α-субъединица и одна из β-
субъединиц), по функциональной активности они являются
антагонистами. При добавлении к культуре гонадотрофов гипофиза
активины стимулируют продукцию ФСГ, практически не влияя на
продукцию ЛГ, в то время как ингибины вызывают подавление
синтеза и секреции ФСГ. Большинство исследований указывают на
то, что основной мишенью активинов является экспрессия гена,
кодирующего β-субъединицу ФСГ, которая в значительной степени
стимулируется активинами, в первую очередь активином В (Carroll
et al., 1991; DePaolo et al., 1992; Pernasetti et al., 2001; Fortin et al.,
2015). Стимулирующее влияние активина на ГГГ ось не
ограничивается его активирующим воздействием на экспрессию
гена Fshb, но также включает стимуляцию экспрессии гена,
кодирующего рецептор GnRH (Braden, Conn, 1992; Fernández-
Vázquez et al., 1996). Это указывает на роль активинов в пара- и

 168

аутокринной регуляции чувствительности гонадотрофов к GnRH

(Fortin et al., 2015). Установлено также, что в гипофизе активины
повышают экспрессию гена Fst, кодирующего фоллистатин
(Bilezikjian et al., 1993; DePaolo et al., 1993), который специфично
связывается с активинами и нейтрализует их функциональную
активность, опосредованно вызывая снижение продукции ФСГ
гонадотрофами (Nakamura et al., 1990; Thompson et al., 2005). Этот
механизм короткой отрицательной обратной связи вовлечен в
регуляцию синтеза и секреции ФСГ.
Подобно другим факторам TGFβ-семейства активины
специфически связываются с гетеротетрамерными комплексами,
которые включают по две молекулы трансмембранных
рецепторных серин/треониновых протеинкиназ I-го и II-го типов
(ALK4/7 и ACVR2A), расположенных на поверхно сти
гонадотрофов. Основываясь на данных рентгеноструктурного
анализа комплекса активина А и рецептора II-го типа было
установлено, что рецептор и лиганд в нем находятся в соотношении
2:1, причем связывающая поверхность рецептора включает как
гидрофобные, так и заряженные аминокислотные остатки
(Thompson et al., 2003).
Связывание с активином приводит к фосфорилированию
рецептора II-го типа, переходу его олигомерного комплекса в
активированную форму и фосфорилированию эффекторного белка
SMAD-семейства (Drosophila mothers against decapentaplegic,
SMAD) (Wrana et al., 1994). Процесс фосфорилирования SMAD-
белков о суще ствляет ся чере з по средство рецепторной
протеинкиназы I-го типа. Активированные белки SMAD2 и
SMAD3, объединившись с белком SMAD4, транслоцируются в
ядро, где они функционируют как транскрипционные факторы,
связываясь с Smad binding element (SBE)-регуляторным элементом,
который является промоторным участком множества генов у
мышей и крыс. Через посредство SMAD-белков у грызунов
активины регулируют экспрессию генов, кодирующих β-
субъединицу ФСГ (Fshb), фоллистатин (Fst), рецептор GnRH
(Gnrhr) (Bernard, 2004; Sandoval-Guzmán et al., 2012; Bernard, Tran,
2013). Однако у других млекопитающих возможны и другие
механизмы регуляции активином экспрессии этих генов. Так у

 169

овцы показано, что активины связываются с TGFβ-активируемой

протеинкиназой TAK1, которая стимулирует активность каскада
MAPK. Реализуемое через TAK1 стимулирующее влияние активина
на p38-MAPK является тем механизмом, который вовлечен в
активин-индуцированную стимуляцию экспрессию гена Fshb, в то
время как SMAD2/SMAD3-механизм в этом случае не задействован
(Safwat et al., 2005; Jin, Yang, 2014). Наряду со SMAD-белками в
процессе регуляции экспрессии гена Fshb может участвовать
транскрипционный фактор FOXL2 (forkhead box L2), который
связывается с регуляторным элементом FBE (forkhead-binding
element), локализованным в промоторных участках генов Fshb
человека и свиньи (Lamba et al., 2009). Важно отметить, что FRE-
регуляторный элемент расположен вблизи SBE-регуляторного
элемента, что свидетельствует в пользу сходства их функций в
регуляции экспрессии гена Fshb (Bernard, Tran, 2013; Jin, Yang,
2014). В промоторных участках гена, кодирующего β-субъединицу
ЛГ, обнаружены регуляторные элементы, которые также могут быть
мишенями активинов, но данные о стимулирующем влиянии
активинов на экспрессию и функциональную активность ЛГ в
настоящее время отсутствуют (McNeilly et al., 2003; Jin, Yang,
2014).
Если сравнивать активины А и В по специфической
активности, то активин А более активен в отношении стимуляции
продукции ФСГ, что во многом определяется его более высокой
аффинно стью при связывании с серин/треониновой
протеинкиназой II-го типа в сравнении с активином В (del Re et al.,
2004). При этом, однако, активин B превосходит активин А по
способности подавлять апоптоз в клетках SH-SY5Y нейробластомы
человека и вызывать высвобождение инсулина при действии на
клетки MIN6 поджелудочной железы мыши (Tsuchida et al., 2004;
Kupershmidt et al., 2007). Эти данные свидетельствуют о том, что
спектр биологических эффектов активинов А и В может заметно
различаться, и если регуляторный потенциал активина А направлен
в основном на гонадную ось, то активин В вовлечен в контроль
других процессов, включая апоптоз и секреторную активность β-
клеток поджелудочной железы.

 170

5.2.2. Ингибины

Ингибины секретируются клетками Сертоли и

гранулезными клетками яичников. Они представляют собой
гетеродимеры, состоящие из общей α-субъединицы (20 кДа) и βА-
или βВ-субъединицы (13 кДа). Различают ингибин А (гетеродимер
αβA) и ингибин В (гетеродимер αβB). Как и активины, ингибины
относятся к семейству TGFβ-подобных факторов (Makanji et al.,
2014). Оба типа субъединиц, как α, так и βA/В, содержат большое
число остатков цистеина, образующих внутри- и межмолекулярные
дисульфидные связи. Эти связи стабилизируют биологически
активную конформацию ингибинов и определяют их способность к
комплексообразованию. При этом αβA-и αβB-гетеродимерные
комплексы ингибина стабилизированы дисульфидными связями,
образованными остатком Cys95 α-субъединицы и остатками Cys80
или Cys79 βA- и βB-субъединиц, соответственно, в то время как
βAβВ-комплексы активина стабилизированы дисульфидной связью
между Cys79 βA-субъединицы и Cys80 βB-субъединицы (Robertson et
al., 2002; Makanji et al., 2014). В α-субъединице ингибина
располагаются сайты для N-гликозилирования, включающие
остатки Asn 268 и Asn302. Первый из этих остатков всегда
гликозилирован, в то время как второй подвергается N-
гликозилированию избирательно. Молекулярный вес частично
гликозилированного ингибина составляет 31 кДа, в то время как у
полностью гликозилированной его формы он достигает 34 кДа. N-
Гликозилирование α-субъединицы, как и в случае гонадотропинов,
является важнейшей модификацией и в значительной степени
влияет на фолдинг ингибина, его секрецию и способность
подавлять стимулирующие эффекты активина (Antenos et al., 2007).
Модифицирующие α-субъединицу N-гликаны определяют
стабильность гетеродимерных комплексов, поскольку нарушение
N-гликозилирования предотвращает образование функционально
активных гетеродимеров и негативно влияют на продукцию
ингибинов (Walton et al., 2009).

 171

Среди молекулярных механизмов действия ингибина

первостепенное значение имеет его способность подавлять
регуляторные эффекты активина, в том числе его стимулирующие
эффекты на гонадную ось. В основе этого лежит нарушение
стабильности ββ-димерных комплексов активина и перевод их в
гетеродимерные αβ-комплексы ингибина. Однако взаимоотношения
между ингибинами и активинами сложнее и включают
конкуренцию между активинами и β-субъединицами, входящими в
состав ингибинов, за связывание с рецепторными киназами,
мишенями их действия (рис. 6). Замена всего двух аминокислотных
остатков в молекуле β-субъединицы, ответственных за связывание
активина с рецепторной киназой и ее активацию, на
соответствующие аминокислотные остатки α-субъединицы резко
снижает рецепторное связывание и лишает мутантный активин
биологической активности. Важную роль в блокировании
связывающего сайта в рецепторной киназе играет N-концевой
сегмент α-субъединицы, отсутствующий в β-субъединице, который
взаимодействует с внеклеточными петлями рецепторной киназы и
предотвращает ее активацию (Zhu et al., 2012).
Функциональная активность ингибинов во многом
определяется их взаимодействием с трансмембранными β-
гликанами, которые называют рецепторами TGFβ III-го типа. Более
правильно β-гликаны называть корецепторами, которые влияют на
функциональную активность TGFβ-рецепторного комплекса.
Низкое, по сравнению с активином, сродство ингибина к
рецепторной киназе компенсируется высоким сродством (Ki около
0.6 нМ) ингибина к внеклеточному домену β-гликана, что приводит
к повышению блокирующей способности ингибина (рис. 6).
З а в и с и м о е о т β - гл и к а н о в бл о к и р о в а н и е и н г и б и н а м и
стимулирующих эффектов активина продемонстрировано в
кортикот рофах гипофиза, клетках яичников и клетках
эритролейкемии (Lewis et al., 2000).

 172

Рис. 6. Механизмы действия ингибинов.

Антагонистическое влияние ингибинов в отношении стимулирующих
эффектов активинов опосредуется связыванием с рецепторными серин/
треониновыми киназами II-го типа, которые являются рецепторами
активинов, и с β-гликанами, которые ассоциированы с этими
рецепторами. Высокоаффинное связывание ингибинов с комплексом
рецепторной киназы и β-гликана предотвращает активацию этого
комплекса активином и блокирует стимулирующие эффекты активина на
транскрипцию генов, зависимую от SMAD-белков и других
транскрипционных факторов (по Makanji et al., 2014).

5.2.3. Фоллистатин

Одним из функциональных антагонистов активина и других

TGFβ-факторов является фоллистатин, причем с активинами он
связывается с высокой аффинностью. Несмотря на то, что
фоллистатин в основном присутствует в репродуктивных тканях
(он первоначально был выделен из фолликулярной жидкости) и в
гонадотрофах гипофиза, его экпрессия также была выявлена в
скелетных мышцах, плаценте, β-клетках поджелудочной железы,
костной ткани, цереброспинальной жидкости, кишечном эпителии,
тканях молочной железы (Makanji et al., 2014). Фоллистатин
представляет собой обогащенный остатками цистеина мономерный
белок, модифицированный гликозильныыми остатками, который
структурно близок семейству ингибиторов Kazal-сериновых
протеаз (Esch et al., 1987). Вследствие альтернативного сплайсинга,
затрагивающего С-концевую часть фоллистатина, генерируются
не сколько изоформ этого белка. Они различают ся по
молекулярному весу (288, 303 и 315 кДа) и по способности
связываться с гепаринсульфат-протеогликанами, расположенными
на поверхности клетки. Наиболее высокая аффиность связывания с
протеогликанами выявлена у 288 кДа-изоформы фоллистатина, в то
время как 315 кДа-изоформа с ними не связывается (Sugino et al.,
1993; Schneyer et al., 2004; Lerch et al., 2007). Молекула
фоллистатина включает четыре домена – вариабельный по
структуре N-концевой домен, а также три последовательно
расположенных фоллистатиновых домена – Fs1, Fs2 и Fs3, первые

 173

два из которых формируют активинсвязывающий сайт и

ответственны за связывание и выключение из сигнальной
трансдукции активина (Keutmann et al., 2004; Harrison et al., 2005;
Harrington et al., 2006). Определяющую роль в связывании с
активином играют остатки Arg192 и Ser201 в Fs2-домене. Необходимо
отметить, что те остатки в молекуле активина, которые вовлечены в
связывание со специфичной к нему рецепторной киназой, также
участвуют и в связывании с фоллистатином, вследствие чего
активин в комплексе с фоллистатином полностью утрачивает
способность активировать свой рецептор (Harrington et al., 2006).
Как антагонист активина, фоллистатин модулирует
опосредуемую активином секрецию ФСГ гонадотрофами гипофиза.
В свою очередь ФСГ стимулирует гонадотрофы гипофиза
секретировать фоллистатин (наиболее активную изоформу 288
кДа), что обеспечивает локальное связывание и нейтрализацию
активина (Kaiser et al., 1992). Мыши, лишенные гена, кодирующего
фоллистатин, погибают в течение нескольких часов после
рождения из-за неспособности дышать. У них выявляются сильно
выраженные аномалии развития, включая сниженную массу
диафрагмы и межреберных мышц, замедление роста, блестящую
тугую кожу, тяжелые дефекты развития скелета и зубов (Matzuk et
al., 1995). Для оценки функциональной роли различных изоформ
фоллистатина использовали трансгенных мышей, у которых
экспрессировался либо 288 кДа, либо 315 кДа фоллистатины
человека при отсутствии собственного фоллистатина. Показано, что
фоллистатин с молекулярным весом 315 кДа, но не его аналог с
массой 288 кДа, предотвращал гибель животных и некоторые
аномалии их развития. При этом у мышей с 315 кДа фоллистатином
проявлялись такие аномалии, как замедление роста, аномальное
формирование хвостов, неспособность к формированию желтого
тела, повышенная воспалительная активность в матке. При
экспрессии у мышей только одной формы фоллистатина массой 288
кДа животные доживали до взрослого состояния, но имели
нарушенные репродуктивные функции – у них отмечали быстрое
истощение резерва яичников, бесплодие, а также черты,
характерные для синдрома преждевременной недостаточности
яичников у женщин (Kimura et al., 2010, 2011). При выключении

 174

гена, кодирующего фоллистатин, только в клетках гранулезы

яичников у животных отмечали значительное снижение
показателей рождаемости и высокую смертность новорожденных
(Jorgez et al., 2004).
Необходимо отметить, что, наряду с фоллистатином, у
человека и млекопитающих обнаружен родственный ему белок,
который также специфично связывается с активинами и
супрессирует их активность, хотя и менее активен в сравнении с
фоллистатином. Этот белок имеет два названия – фоллистатин-
подобный белок или продукт фоллистатин-подобного гена
(follistatin-related gene, FLRG) (Schneyer et al., 2001, 2003; Tortoriello
et al., 2001). Показано, что FLRG, в отличие от фоллистатина, не
взаимодействует с поверхностными протеогликанами, что вызвано
отсутствием в его структуре гепаринсвязывающего домена (Sidis et
al., 2005). Это указывает на различия в молекулярных механизмах
ингибирующего влияния фоллистатина и FLRG на сигнальные пути
активина.
При повышении экспрессии FLRG у трансгенных мышей
отмечается снижение массы гонад, уменьшается количество
сперматозоидов и ухудшается качество спермы, у самцов и самок
снижается фертильность, что демонстрирует исключительно
важную роль FLRG в регуляции процессов развития гонадной
системы и гаметогенеза, которые находятся под стимулирующим
контролем активинов (Xia et al., 2004). У мышей, нокаутных по гену
для FLRG, также отмечали ряд аномалий, в том числе повышение
числа и размера панкреатических островков, гиперплазию β-клеток
поджелудочной железы, стеатоз печени, умеренную гипертензию –
характерные черты метаболического синдрома. Однако при этом
отмечали повышенную чувствительность к инсулину и снижение
массы висцерального жира, что противоречит классической
картине инсулиновой резистентности и дислипидемии при
метаболическом синдроме (Mukherjee et al., 2007). Предполагают,
что эти довольно неожиданные функциональные изменения в
организме мышей с нокаутом гена FLRG вызваны длительной
гиперактивацией регулируемых активином сигнальных путей, а
также повышением активности миостатинов, которые, наряду с
активинами, являются мишениями для FLRG и фоллистатина. При

 175

этом показано, что FLRG образует комплексы с миостатином и

рядом других представителей TGFβ-семейства более эффективно,
чем с активинами, и подавляет, таким образом, их функциональную
активность (Hill et al., 2003; Makanji et al., 2014).
Заключение
Полипептидные факторы – активин, ингибин и
фоллистатин вовлечены в регуляцию синтеза и секреции
гонадотропинов, причем они контролируют в основном
продукцию ФСГ, а не ЛГ. Действие на синтез и секрецию ФСГ у
них разнонаправленное – активины их стимулируют, в то
время как ингибины, фоллистатин и родственный ему
фоллистатин-подобный белок ее подавляют. В основе
ингибирующего влияния ингибинов и фоллистатина лежит
выключение активинов из связывания со специфичными к
активинам рецепторными протеинкиназами. Необходимо
отметить, что нокаут генов, кодирующих фоллистатин и
фоллистатин-подобный белок, приводит к значительным
нарушениям, а порой и фатальным последствиям для
мутантных животных, что указывает на исключительно
важную роль регуляции активности активин-компетентных
сигнальных систем по механизму отрицательной обратной
связи.

5.3. Лептин

Имеются многочисленные данные, что значительные

изменения массы тела и жировой ткани у женщин и мужчин при
патологическом ожирении, метаболическом синдроме и сахарном
диабете 2-го типа, а также вследствие длительного голодания и
несбалансированной диеты могут приводить к нарушению уровня
гонадотропинов и продукции стероидных гормонов, что ведет к
задержке полового развития, нарушениям сперматогенеза и
фолликулогенеза, и, в конечном итоге, может стать причиной
репродуктивных дисфункций и бесплодия (Teerds et al., 2011; Roa,
Tena-Sempere, 2014; Roumaud, Martin, 2015; Shpakov et al., 2015a,
2018). Взаимосвязь между содержанием жировой ткани и уровнем

 176

гонадотропинов и андрогенов отчетливо показана у животных с

экспериментальными моделями ожирения и сахарного диабета 2-го
типа, а также при недостатке пищевых ресурсов (Mounzih et al.,
1997; Pinto-Fochi et al., 2016). Все это свидетельствует в пользу
того, что гуморальные факторы – адипокины, продуцируемые
жировой тканью, могут играть исключительно важную роль в
контроле функций ГГГ оси и в регуляции стероидогенеза и
гаметогенеза. Среди таких факторов наибольший интерес
представляет лептин, поскольку уровень его в крови и активность
лептиновой сигнальной системы в тканях-мишенях претерпевают
значительные изменения в условиях метаболических расстройств,
причем эти изменения тесно ассоциированы с функциональным
состоянием гонадной оси и ослаблением синтеза половых
стероидных гормонов (Garcia-Galiano et al., 2014).

5.3.1. Лептин и его сигнальная система

Лептиновая сигнальная система играет ключевую роль в

регуляции энергетического метаболизма, пищевого поведения и
функций эндокринной системы. Ее регулятор лептин представляет
собой полипептид с молекулярной массой 16 кДа, кодируемый
геном ob, и вырабатывается главным образом жировой тканью, хотя
его экспрессия выявлена и в других тканях, включая гипофиз,
яичники и семенники (Zieba et al., 2005; Balasko et al.,2014; Park,
Ahima, 2015; Paz-Filho et al., 2015). Лептин относится к семейству
цитокинов и образует четыре антипараллельные α-спирали,
которые формируют его рецептор-связывающую поверхность
(Caprio et al., 2001; Zabeau et al., 2015). При избыточном
потреблении пищи и при ожирении уровень лептина в крови
повышается, что сначала приводит к гиперактивации лептиновой
системы, а затем к резистентности тканей-мишеней к лептину.
Снижение чувствительности к лептину вызывает нарушения
углеводного и липидного обмена и всасывания пищи, снижает
расход энергии и повышает запасы жировой ткани, что в еще
большей степени усугубляет лептиновую резистентность и, в
конечном итоге, приводит к метаболическому синдрому и

 177

сахарному диабету 2-го типа (Munzberg, Morrison, 2015; Sainz et al.,

2015; Шпаков, 2018).
Регуляторные эффекты лептина реализуются при его
связывании с лептиновыми рецепторами (Ob-R), которых имеется
шесть изоформ (Ob-Ra–Ob-Rf), генерируемых из одного гена в
результате альтернативного сплайсинга. Рецепторы лептина
относятся к цитокиновым рецепторам 1-го типа, один раз
пронизывающим плазматическую мембрану и имеющим
цитоплазматический домен с остатками тирозина, мишенями
нерецепторных тирозинкиназ (Ramos, Zamoner, 2014).
Функционально активной является только полноразмерная форма
рецептора – Ob-Rb, которая имеет длину 302 аминокислотных
о ст атка. По сле связывания с лептином, конформация
цитоплазматического домена рецептора Ob-Rb меняется, что
приводит к активации Janus-киназы 2-го типа (JAK2). Необходимо
отметить, что полноразмерная форма рецептора Ob-Rb с высокой
эффективностью экспрессируется в гипоталамусе, основной
мишени действия лептина (Smith et al., 2002). В укороченных
формах рецептора – Ob-Ra, Ob-Rс, Ob-Rd и Ob-Rf,
цитоплазматический домен значительно короче и не содержит
целого ряда функционально важных сайтов, необходимых для
взаимодействия с JAK2 и другими сигнальными белками. Все это
делает такие рецепторы способными связывать лептин, но лишает
их способности активировать JAK2 и запускать зависимые от
лептина сигнальные каскады (Caprio et al., 2001; Tu et al., 2008).
Исключение составляет рецептор Ob-Ra, который хотя и имеет
укороченный цитоплазматический домен (31 аминокислотный
остаток), но сохраняет способность стимулировать каскад MAPK
(Yamashita et al., 1998). Имеются основания полагать, что
укороченные формы лептинового рецептора выполняют функции
селективных транспортеров лептина через гематоэнцефалический
барьер (ГЭБ), а также являются молекулярными ловушками,
нейтрализующими высокие концентрации лептина. Показано, что в
эпителиальных клетках капилляров головного мозга рецепторы Ob-
Rа активно вовлечены в рецептор-опосредуемый транспорт
лептина через ГЭБ (Hileman et al., 2002). Поскольку рецептор Ob-
Ra найден в печени, почках, гонадах, поджелудочной железе и

 178

скелетных мышцах, то предполагают его участие в переносе и

связывании лептина и в этих тканях. Наряду с
мембранносвязанными формами, существует растворимая форма
лептинового рецептора Ob-Re, которая лишена не только
цитоплазматического, но и трансмембранного доменов. Она
функционирует как циркулирующий в кровотоке лептин-
связывающий белок и, как полагают, обеспечивает равновесие
между свободными и связанными формами лептина, определяя,
таким образом, его биодоступность (Tena-Sempere et al., 2001;
Zabeau et al., 2015).
Вызываемая лептином активация рецептора Ob-Rb
приводит к запуску целого ряда внутриклеточных сигнальных
каскадов, в которых участвует нерецепторная тирозинкиназа JAK2
(рис. 7). Активация JAK2-киназы индуцируется
конформационными изменениями в цитоплазматическом домене
рецептора Ob-Rb после его связывания с лептином. Киназа JAK2
фосфорилирует тирозин-содержащие сайты в цитоплазматическом
домене Ob-Rb, включающие остатки тирозина – Tyr985, Tyr1077 и
Tyr1138 (Munzberg, Morrison, 2015). Фосфорилирование остатка
Tyr985 вызывает активацию белка SHP-2 (src-homology-2 domain
protein) и каскада MAPK, что опосредует регуляторные эффекты
лептина на ро ст и дифференцировку клеток-мишеней.
Фосфорилирование остатка Tyr1138 обусловливает активацию
транскрипционного фактора STAT3 (signal transducer and activator of
transcription-3), регулирующего экспрессию генов, ответственных за
протекание метаболических и ростовых процессов и вовлеченных в
контроль пищевого поведения. Фосфорилирование остатка Tyr1077
вызывает активацию фактора STAT5, ответственного за регуляцию
энергетического обмена и функций эндокринной системы
(Munzberg, Morrison, 2015; Shpakov, 2016). Самки мутантных
мышей, имеющих замены остатков Tyr1077 и Tyr1138 в рецепторе Ob-
R b , х а р а к т е р и з у ю т с я в ы р а ж е н н о й г и п е р гл и к е м и е й ,
гиперинсулинемией и дислипидемией, сходно с тем, как это
наблюдается у мутантных мышей, лишенных функционально
активного лептина (ob/ob) или рецептора Ob-Rb (db/db). Нарушения
JAK2-индуцированого фосфорилирования приводят не только к
метаболическим, но и к эндокринным расстройствам. Так у самок

 179

мышей с заменой остатка Tyr1077 на фенилаланин, ингибирующей

активацию лептином STAT5-зависимого пути, были отчетливо
выражены нарушения со стороны репродуктивной системы
(Patterson et al., 2012). У животных нарушался эстральный цикл, в
значительной степени снижалась фертильность.
Еще одним механизмом действия лептина является
активация им 3-фосфоинозитидного пути, включающего (1)
инсулинрецепторные субстраты 1-го и 2-го типов (IRS1/2), (2) p85/
p 11 0 - г е т е р од и м е р н у ю ф о с ф ат и д и л и н о з и т о л - 3 - к и н а з у,
катализирующую синтез вторичного по средника
фсфатидилинозитол-3,4,5-трифосфата, и (3) серин/треониновую
к и н а зу A k t , од н о й и з м и ш е н е й ко т о р о й я в л я е т с я
многокомпонентный протеинкиназный комплекс mTOR
(mammalian target of rapamycin) (рис. 7). В гипоталамических
нейронах mTOR-киназный комплекс регулирует экспрессию генов
кисспептина и GnRH. Ингибирование mTOR-комплекса с помощью
антибиотика рапамицина подавляет продукцию кисспептина и
GnRH и секрецию ЛГ гонадотрофами гипофиза (Roa et al., 2009).
Необходимо отметить, что вызываемая лептином стимуляция
продукции кисспептина-1 в кисспептин-экспрессирующих
нейронах играет определяющую роль в активации синтеза GnRH в
GnRH-продуцирующих нейронах, основных мишенях кисспептина
(Roa et al., 2009). Функции энхансера экспрессии гена Kiss1,
кодирующего кисспептин-1, выполняет белок TORC1, который
т акже называют Creb1-регулируемым коактиватором-1
транскрипции (Creb1-regulated transcription coactivator-1, Crct1).
Мыши, нокаутные по гену Crct1, являются бесплодными, что
указывает на определяющую роль этого белка и всего 3-
фосфоинозитидного каскада в контроле фертильности (Castellano et
al., 2010; Tene-Sempere, 2010).

 180

Рис. 7. Лептиновые сигнальные пути в клетках Лейдига

семенников и в гранулезных клетках яичников.
Обозначения: ObR – рецептор лептина, JAK2 – Janus-киназа 2-го типа,
IRS – субстрат инсулинового рецептора, PI3K – фосфатидилинозитол-3-
киназа, AKT – серин/треониновая протеинкиназа B (Akt-киназа),
mTORC1 – сигнальный комплекс mTORC1 (mammalian target of
rapamycin complex 1), МАПК – митоген-активируемая протеинкиназа,
SHP2 – SH2-доменсодержащая фосфатаза 2-го типа (Src homology region
2 domain-containing phosphatase-2), CREB – цАМФ-зависимый
транскрипционный фактор (cAMP response element-binding protein),
STAT3, STAT5 – трансдукторы сигнала и активаторы транскрипции
(signal transducer and activator of transcription) 3-го или 5-го типов, Sp1 –
специфичный белок-1 (specificity protein-1), Nur77 – фактор роста
нервов IB-типа, c-Jun, c-Fos – транскрипционные факторы.

 181

5.3.2. Влияние лептина на половое созревание и

репродуктивные функции

Лептин играет важную роль в контроле полового созревания

и репродукции, в основе чего лежит регуляция им активности ГГГ
оси. Еще в 1972 году было установлено, что масса тела и жировой
ткани у молодых девушек в большей степени коррелирует с
наступлением менструации, чем их биологический возраст, что
предполагает участие в процессе полового созревания факторов,
вырабатываемых жировой тканью (Frisch, 1972). В дальнейшем
было установлено, что важнейшим из них является лептин. При
обработке лептином самок мышей у них отмечали более раннее
наступление полового созревания (Ahima et al., 1997). Напротив,
снижение на 70% потребления пищи неполовозрелыми самками
крыс, которое сопровождалось снижением уровня лептина,
приводило к задержке полового созревания, многократно снижало
количество зрелых ооцитов после индукции овуляции с помощью
ХГЧ. У голодающих крыс наблюдали двукратное уменьшение
массы яичников по сравнению с контролем и значительное
снижение уровня прогестерона в плазме крови. Их длительная
обработка лептином приводила к повышению количества зрелых
ооцитов, нормализации массы яичников и восстановлению до
контрольных значений уровня прогестерона в крови (Roman et al.,
2005). Сходная картина отмечалась и у самцов, где также была
выявлена положительная корреляция между уровнем лептина и
половым созреванием. Введение лептина неполовозрелым самцам
крыс вызывало у них значительное повышение уровней GnRH и
ЛГ, ускоряя наступление половой зрелости (Mounzih et al., 1997). В
препубертатный период у самцов наблюдали одновременное
повышение уровня тестостерона и лептина в крови. После
наступления пубертатного периода концентрации лептина и
тестостерона в крови синхронно возвращались к нормальным
значениям. У самок, напротив, отмечали отрицательную
корреляцию между уровнями тестостерона и лептина – чем выше
был уровень тестостерона в крови, тем в большей степени
снижалась концентрация лептина. При этом эстрадиол на

 182

различных стадиях полового созревания у самок способствовал

поддержанию концентрации лептина в крови на относительно
высоком уровне (Barash et al., 1996; Teerds et al., 2011). Показано
также, что лептин разнонаправлено влияет на уровень прогестерона
в яичниках самок крыс. Высокие дозы лептина приводили к
снижению уровня прогестерона, в то время как длительное
воздействие низких доз лептина вызывало повышение уровня
прогестерона (Di Yorio et al., 2013).
О роли лептина в функционировании гонадной оси
свидетельствуют результаты исследований пациентов с мутациями
в гене, кодирующем лептин, а также у животных, нокаутных по
этому гену. Мыши, нокаутные по гену для лептина (ob/ob), имели
з н ач и т е л ь н ы е н а ру ш е н и я р е п р од у кт и в н ы х фу н к ц и й и
характеризовались очень низкой фертильностью (Mounzih et al.,
1997). При системном введении им лептина отмечали наступление
половой зрелости и частичное восстановление репродуктивных
функций, что было ассоциировано с нормализацией секреции
основных регуляторов гонадной оси – GnRH и гонадотропинов
(Mounzih et al., 1997; Caprio et al., 2001; Landry et al., 2013). При
изучении мальчиков-подростков препубертатного возраста из
Турции и Пакистана, имеющих мутации в гене ob, наряду с
тяжелыми формами раннего ожирения и другими метаболическими
расстройствами, было отмечено значительное снижение уровней
Л Г, Ф С Г и т е с т о с т е р о н а и в ы я в л я л и с ь п р и з н а к и
гипогонадотрофного гипогонадизма (Farooqi, 2002).
Ре г ул я то р н ы е э ф ф е кт ы л е п т и н а н а фу н к ц и и
репродуктивной системы осуществляются на различных уровнях –
при его действии на гипоталамические нейроны, гонадотрофы
гипофиза и клетки семенников и яичников (рис. 8). Важно
отметить, что дозы и продолжительность введения лептина, а также
метаболическое состояние организма и степень повреждения
лептиновой системы в тканях-мишенях во многом предопределяют
ответ ГГГ оси на обработку лептином. Так при действии
физиологических, субнаномолярных, концентраций лептина на
GnRH-продуцирующие нейроны гипоталамуса секреция ими GnRH
усиливалась, в то время как в более высоких, микромолярных,
концентрациях лептин не вызывал стимулирующего эффекта на

 183

гонадную ось (Caprio et al., 2001; Tena-Sempere, Barreiro, 2002).

Однократное интрацеребровентрикулярное введение лептина овцам
и крысам повышало уровень ЛГ в крови, что свидетельствует об
активации секреторной функции GnRH-продуцирующих нейронов,
в то время как при длительном введении лептина этот эффект не
выявлялся, что, вероятно, обусловлено развитием лептиновой
резистентности. Введение лептина голодающим коровам с низким
уровнем эндогенного лептина усиливало как базальную, так и
стимулированную GnRH секрецию ЛГ, но было мало эффективным
в случае полноценно питающихся животных, у которых уровень
эндогенного лептина был близок к норме и обеспечивал
нормальную регуляцию репродуктивных функций (Hausman et al,
2012).

5.3.3. Гипоталамические механизмы действия лептина на

репродуктивную систему

Центральные эффекты лептина на гонадную о сь

осуществляется через посредство его взаимодействия с
лептиновыми рецепторами, локализованными на поверхности
нейронов аркуатных ядер гипоталамуса, экспрессирующих про-
опиомеланокортин (ПОМК), предшественник анорексигенных
пептидов меланокортинового семейства, являющихся агонистами
меланокортиновых рецепторов 3-го и 4-го типов, а также на
нейронах аркуатных ядер, экспрессирующих орексигенные
факторы – агути-подобный пептид (АПП), эндогенный антагонист
меланокортиновых рецепторов, и нейропептид Y (НПY) (Ha et al.,
2013). Следует отметить, что более 50 % ПОМК-нейронов
экспрессируют лептиновый рецептор ObRb. Высокая плотность
лептиновых рецепторов на нейронах аркуатных ядер гипоталамуса
выявлена и нами с помощью иммуногистохимических методов
(Romanova et al., 2018).

 184

Рис. 8. Влияние лептина на функциональную активность

компонентов гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси.
Обозначения: АПП – агути-подобный пептид, ГОБ – гематоовариальный
б а р ь е р , Г Т Б – ге матот е с т и кул я р н ы й б а р ь е р , Г Э Б –
гематоэнцефалический барьер, ЛГ – лютеинизирующий гормон, α-МСГ
– α-меланоцитстимулирующий гормон, НПY – нейропептид Y, Т –
тестостерон, Э – эстроген, GnRH – гонадолиберин, ObR – рецептор
лептина.

 185

Активация нейронов аркуатных ядер гипоталамуса

лептином вызывает стимуляцию (ПОМК-нейроны) или
ингибирование (АПП/НПY-нейроны) активно сти GnRH-
продуцирующих нейронов, поскольку сами эти нейроны не
экспрессируют рецепторы ObRb и, соответственно, не могут
являться мишенями для лептина (Quennell et al., 2009) (рис. 8).
Активация лептином ObRb на ПОМК-нейронах приводит к
усилению продукции меланокортиновых пептидов, в первую
очередь α-меланоцитстимулирующего пептида (α-МСГ), агониста
меланокортиновых рецепторов 3-го и 4-го типов (Loram et al, 2015).
α-МСГ с высоким сродством связывается с меланокортиновыми
рецепторами, расположенными на поверхно сти GnRH-
продуцирующих нейронов, и стимулирует выброс ими GnRH. В
пользу такого механизма свидетельствуют данные о том, что
введение лептина в преоптическую область гипоталамуса приводит
одновременно к повышению гипоталамического уровня α-МСГ и
стимуляции секреции GnRH (Watanobe et al., 2002). Следует
отметить, что при действии α-МСГ активируются не менее 70 % от
общего пула GnRH-продуцирующих нейронов (Roa, Herbison,
2012). Эффективным является и введение синтетического аналога
α-МСГ – меланот ана-II, который, действуя на GnRH-
продуцирующие нейроны, повышает секрецию ими GnRH (Roa,
H e r b i s o n , 2 0 1 2 ; R o a , 2 0 1 3 ) . В р е а л и з а ц и ю э ф ф е кто в
меланокортиновых пептидов на активность GnRH-продуцирующих
нейронов вовлечены оба типа меланокортиновых рецепторов, как 3-
го, так и 4-го типов. Мыши, нокаутные только по одному из них,
хотя и имеют выраженные нарушения функций репродуктивной
системы, но при этом сохраняют способность к размножению
(Sandrock et al., 2009; Begriche et al., 2011). В этой связи необходимо
отметить, что при регуляции энергетического гомеостаза и
п е р и ф е р и ч е с ко й и н сул и н о в о й ч у в с т в и т е л ь н о с т и
взаимозаменяемость меланокортиновых рецепторов 3-го и 4-го
типов в условиях ингибирования или отсутствия одного из этих
рецепторов была продемонстрирована нами на аутоиммунных и
генетических моделях дефицита этих рецепторов (Shpakov et al.,

 186

2015b, 2015c; Romanova et al., 2018) и другими авторами при

изучении мутантных Mc4r(-/-) мышей (Rowland et al., 2010).
Активация ПОМК-нейронов может осуществляться и
инсулином, который через посредство инсулинового рецептора и
IRS1/2-белков, как и лептин, стимулирует активно сть
фосфатидилинозитол-3-киназы и Akt-киназы (Шпаков, 2014). В
этом отношении действие инсулина и лептина является
синергичным. Более того, они могут в определенной степени
заменять друг друга, особенно в том случае, когда начальные звенья
инсулинового или лептинового сигнальных каскадов нарушены.
Возможно, этим объясняется тот факт, что нокаут рецептора ObRb у
мутантных db/db-мышей не приводит к полной потере ими
фертильности. При этом нарушение функций обоих рецепторов,
ObRb и инсулинового рецептора, приводит к сильно выраженным
нарушениям репродуктивных функций и бесплодию (Hill et al.,
2010). Показано также, что дефицит лептина и ослабление
л е п т и н о во го с и г н а л и н г а в П О М К - н е й р о н а х в ы з ы ва е т
компенсаторное усиление активации инсулиновой системы, и
частично восстанавливает регуляцию меланокортиновыми
пептидами гипоталамического звена гонадной оси (Nestor, 2014).
Как показано в эксперимент ах на грызунах,
функциональный ответ GnRH-продуцирующих нейронов на
воздействие меланокортиновых пептидов во многом определяется
стадией полового созревания животных. Так при обработке
половозрелых самок мышей и крыс с помощью меланотана-II
повышение уровня ЛГ в кровотоке отмечается уже через 15 мин,
что свидетельствует о высокой эффективности взаимодействия
между меланокортиновыми путями и эффекторной системой
GnRH-продуцирующих нейронов, ответственной за секрецию
GnRH. В то же время при воздействии меланотана-II на
неполовозрелых 28-тисуточных самок крыс существенного его
влияния на секрецию GnRH и уровень ЛГ выявлено не было
(Manfredi-Lozano et al., 2016).
Другой механизм регуляции лептином секреции GnRH,
включающий меланокортиновые пептиды, более сложный. В
соответствии с ним меланокортиновые пептиды сначала
взаимодействуют с меланокортиновыми рецепторами 3-го и 4-го

 187

типов, локализованными на нейронах аркуатных ядер и

п е р и в е н т р и к у л я р н о й о б л а с т и т р е т ь е г о ж е л уд о ч к а ,
экспрессирующих кисспептин (KNDy-нейронах). Кисспептин,
который высвобождается при активации KNDy-нейронов,
связывается со специфичными к нему рецепторами,
локализованными на GnRH-продуцирующих нейронах, и
стимулирует продукцию ими GnRH (Manfredi-Lozano et al., 2016).
Показано, что в аркуатных ядрах гипоталамуса отростки ПОМК-
нейронов непосредственно контактируют с телами KNDy-
нейронов, и выброс α-МСГ ПОМК-нейронами вызывает быструю
д е п о л я р и з а ц и ю K N D y - н е й р о н о в . Ф а р м а ко л о г и ч е с ко е
ингибирование меланокортиновых рецепторов 3-го и 4-го типов с
помощью синтетического антагониста SHU9119 вызывало
снижение экспрессии кисспептина на 45 %. Обнаружено также, что
стимулирующий эффект меланотана-II на продукцию ЛГ у мышей,
нокаутных по кисспептиновому рецептору GPR54, вызывает
значительное, хотя и неполное, подавление этого эффекта
(Manfredi-Lozano et al., 2016). Активность KNDy-нейронов и
экспрессия в них кисспептина контролируются по механизму
короткой положительной обратной связи половыми стероидными
гормонами. Это обусловлено экспрессией в KNDy-нейронах
рецепторов стероидных гормонов, в том числе рецепторов
эстрогенов (Kallo et al., 2011; Clarke, Arbabi, 2016).
Продуцируемые АПП/НПY-нейронами орексигенные
факторы АПП, эндогенный антагонист меланокортиновых
рецепторов 4-го типа, и НПY опосредуют ингибирующее влияние
лептина на продукцию ЛГ гонадотрофами гипофиза. При этом,
однако, деградация АПП/НПY-нейронов или нокаут в них гена
ObRb, делающие эти нейроны не чувствительными к лептину,
приводят к парадоксальному результату – запаздыванию полового
созревания у мышей и снижению фертильности (Ratra et al., 2014;
Egan et al., 2017). Это свидетельствует о том, что ингибирующее
влияние АПП и НПY необходимо для сохранения баланса
стимулирующих и ингибирующих влияний лептина на активность
KNDy-нейронов и GnRH-продуцирующих нейронов,
определяющих нормальное функционирование системы синтеза и
секреции GnRH и сохранение чувствительности гонадотрофов к

 188

GnRH. В этом отношении необходимо отметить, что длительная

обработка гонадотрофов GnRH и его аналогами приводит к
десенситизации рецепторов GnRH, нарушению секреции
гонадотропинов и функциональному выключению гонадной оси
(Filicori et al., 1998).
Наибольшее значение в регуляции репродуктивных
функций отводят НПY, который связывается с рецепторами Y1 и
Y5, расположенными на поверхности GnRH-продуцирующих
нейронов, и регулирует их функциональную активность (Gamba,
Pralong, 2006). Хроническая обработка животных с помощью НПY
ослабляет секрецию GnRH и снижает уровень ЛГ в крови (Pierroz et
al., 1995; Gonzales et al., 2004). Длительное введение НПY
прерывает нормальное протекание процесса полового созревания и
нарушает экстральный цикл у самок, снижая фертильность (Crown
et al., 2007; Muroi, Ishii, 2016). Следует отметить, что эффект НПY
на гонадную ось в значительной степени зависит от гормонального
статуса и схемы введения нейропептида. Однократное
интрацеребровентрикулярное введение НПY овариэктомированным
самкам, предварительно обработанным прогестероном, усиливало
выброс ЛГ, в то время как введение НПY тем же самкам, но без
обработки прогестероном, напротив, вызывало ослабление
секреции ЛГ (Kalra, Crowley, 1984; Gonzales et al., 2004).
Предполагают, что это определяется взаимодействием НПY с
различными типами рецепторов в отсутствие и в присутствии
половых стероидных гормонов. Так у овариэктомированных самок
после их обработки прогестероном сигнал, генерируемый НПY,
передается преимущественно через рецептор Y1, который
опосредует повышение экспрессии гена для GnRH и, как следствие,
стимуляцию выброса ЛГ гонадотрофами. В то же время в
отсутствие прогестерона, НПY связывается с рецептором Y5, через
который активируются сигнальные каскады, подавляющие
экспрессию GnRH (Toufexis et al., 2002). При длительной обработке
НПY самок крыс, как интактных, так и кормящих, отмечается
передача сигнала только через рецептор Y5, что приводит к
угнетению гонадной оси, причем снижение уровня гонадотропинов
в наибольшей степени выражено у кормящих самок. Это
обусловлено тем, что снижение выброса GnRH и гонадотропинов и

 189

угнетение эстрального цикла в период лактации препятствуют

созреванию новых фолликулов во время вскармливания потомства
и предупреждают нежелательную в этот период беременность
(Toufexis et al., 2002).
Лептин подавляет экспрессию НПY и предотвращает его
ингибирующее влияние на гонадную ось. Следует отметить, что
инсулин также подавляет активность АПП/НПY-нейронов и
снижает продукцию ими НПY (Crown et al., 2007). Это, наряду со
стимулирующим влиянием инсулина и лептина на ПОМК-нейроны,
может рассматриваться как еще один механизм активации функций
GnRH-продуцирующих нейронов, основанный на подавлении
ингибирующего влияния на них гипоталамических орексигенных
факторов АПП и НПY.

5.3.4. Гипофизарные механизмы действия лептина на

репродуктивную систему

Помимо стимулирующего эффекта на гонадную ось на

уровне гипоталамуса, лептин непосредственно воздействует на
гонадотрофы передней доли гипофиза, регулируя продукцию ими
ЛГ (Шпаков, 2018; Shpakov et al., 2018, 2019). В отличие от
гипоталамуса, куда лептин с помощью рецептор-опосредуемого
эндоцитоза поступает из кровотока, минуя ГЭБ, его источником в
гонадотрофах может быть как циркулирующий в крови, так и
синтезируемый в гонадотрофах de novo лептин. Экспрессия гена,
кодирующего лептин, выявлена в 30% гонадотрофах гипофиза
половозрелых самок и самцов (McDuffie et al., 2004). Поскольку в
90% гонадотрофах экспрессируется ген, кодирующий рецептор Ob-
Rb, то имеются веские основания считать, что в передней доли
гипофиза лептин функционирует как паракринный и аутокринный
фактор (Caprio et al., 2001; Sone et al., 2001; Landry et al., 2013). О
в ы с о ко й ч у в с т в и т е л ь н о с т и г о н а д о т р о ф о в к л е п т и н у
свидетельствуют данные о том, что лептин в сравнительно низких
концентрациях (10-9 и 10-11 М) при действии на первичную культуру
клеток, выделенных из гипофиза самцов крыс, стимулирует
секрецию ими ЛГ и ФСГ (Yu et al., 1997). Следует, однако,

 190

отметить, что в условиях in vivo лептин вызывает повышение

уровня ЛГ, не влияя на секрецию ФСГ (Yu et al., 1997). Экспрессия
гипофизарного лептина находится под контролем стероидных
гормонов, GnRH и ряда других факторов. Так показано, что GnRH и
НПY повышают экспрессию лептина гонадотрофами гипофиза, в то
время как гормон желудочно-кишечного тракта грелин, важнейший
регулятор пищевого поведения и функциональный антагонист
лептина, напротив, ее подавляет (McDuffie et al., 2004; Akhter et al.,
2011). Стимулирующий эффект GnRH на экспрессию и секрецию
лептина гонадотрофами усиливается в присутствии эстрадиола,
рецепторы к которому в значительных количествах присутствуют в
гонадотрофах.
Паракринное действие лептина в передней доле гипофиза
иллюстрируется тем фактом, что при переходе самок крыс из
стадии проэструса в стадию эструс, который сопровождается
значительным повышением уровня ЛГ и эстрогенов, в гипофизе
отмечается сначала сильно выраженное и стремительное
повышение уровня лептина, а затем столь же быстрое и резкое его
снижение. При этом уровень лептина в плазме крови меняется
слабо и, соответственно, не может быть ответственным за GnRH-
индуцированную секрецию ЛГ гонадотрофами. Все вышесказанное
свидетельствует о том, что именно лептин гипофизарного
происхождения, а не лептин, производимый жировой тканью и
циркулирующий в кровотоке, в наибольшей степени влияет на
функциональную активность гонадной оси и гормональный статус
репродуктивной системы на различных стадиях эстрального цикла
(Akhter et al., 2011).

5.3.5. Действие лептина на семенники и яичники

В настоящее время получены доказательства того, что

лептин не только опосредованно влияет на стероидогенез в клетках
Лейдига через регуляцию ГГГ оси, но и непосредственно
воздействует на эти клетки (Landry et al., 2013; Roumaud, Martin,
2015; Шпаков, 2018; Shpakov et al., 2018, 2019) (рис. 7, 8). На это
указывает ряд следующих фактов. Во-первых, наличие

 191

эффективного транспорта циркулирующего в крови лептина через

гематотестикулярный (ГТБ) и гематоовариальный барьеры (ГОБ) и
экспрессия гена, кодирующего лептин, в семенниках и яичниках
(Cioffi et al., 1997; Agarwal et al., 1999; Banks, Farrell, 1999; Caprio et
al., 2001; Rago et al., 2009; Muller et al., 2017). Во-вторых,
обнаружение экспрессии лептиновых рецепторов в клетках
Лейдига и фолликулярных клетках, и присутствие в них основных
компонентов лептинового сигнального пути, в том числе
вовлеченных в регуляцию стероидогенеза (Karlsson et al.,1997;
Caprio et al., 1999, 2001). В-третьих, результаты экспериментов in
vitro по влиянию лептина на систему стероидогенеза в культурах
клеток Лейдига (Karlsson et al.,1997; Roumaud, Martin, 2015).
В 1999 году было показано, что лептин, циркулирующий в
крови, способен преодолевать ГТБ, причем проницаемость в этом
случае была намного выше, чем в случае ГЭБ (Banks, Farrell, 1999).
Учитывая высокую скорость проникновения лептина через ГТБ, а
также проницаемость этого барьера для других белков, было
высказано предположение, что механизмы транспорта лептина
через ГЭБ и ГТБ различаются. Однако, учитывая высокую
плотность укороченной изоформы OB-Ra в эндотелиальных
клетках эпителия со судов, формирующих ГТБ, можно
предположить, что, как и в случае ГЭБ, транспорт лептина через
ГТБ является рецептор-опосредуемым, зависит от
функционального состояния лептиновой системы и снижается в
условиях лептиновой резистентности (Caprio et al., 2001). Другим
источником интратестикулярного лептина является лептин,
который синтезируется de novo в семенниках взрослых мужчин.
Наиболее высокий уровень экспрессии гена для лептина выявлен в
семенных канальцах, сперматоцитах и сперматозоидах (Herrid et al.,
2008; Caprio et al., 2003; Ishikawa et al., 2007; Rago et al., 2009;
Muller et al., 2017). В клетках Лейдига экспрессия лептина была
установлена только у свиней (Rago et al., 2009), и это
свидетельствует о том, что клетки Лейдига у человека и
большинства млекопитающих являются мишенями лептина, а не
местом его синтеза.
Наряду с короткой формой OB-Ra, которая вовлечена в
транспорт лептина через ГТБ, в плазматической мембране

 192

тестикулярных клеток, в том числе клеток Лейдига, выявлена

функционально активная форма OB-Rb (Caprio et al., 1999, 2001).
Необходимо отметить, что у половозрелых мужчин изоформа OB-
Rb экспрессируется только в клетках Лейдига, в то время как
источниками интратестикулярного лептина могут быть как
сперматозоиды, в которых экспрессируется ген ob, так и лептин,
поступающий через ГТБ из кровотока (Ishikawa et al., 2007).
Лептиновые рецепторы, хотя и в различной степени,
экспрессируются в семенниках на протяжении всего онтогенеза,
начиная с позднего эмбриогенеза (Caprio et al., 1999, 2003; Herrid et
al., 2008). У крыс максимальный уровень экспрессии лептиновых
рецепторов отмечается в период полового созревания, в возрасте 1–
3 месяцев, что положительно коррелирует с повышением
продукции тестостерона.
Внутриклеточные эффекторы, регулируемые лептином,
различным образом влияют на активность транскрипционных
факторов, контролирующих стероидогенез (Roumaud, Martin, 2015).
При стимуляции лептином Akt-киназы и каскада MAPK отмечается
фосфорилирование и активация транскрипционного фактора CREB,
который также является мишенью и для гонадотропинов,
активирующих его через цАМФ-зависимые сигнальные пути
(Schanton et al., 2018). Активация таких компонентов MAPK-
каскада, как p38-MAPK и c-Jun N-концевая киназа, приводит к
стимуляции транскрипционной активности факторов Nur77 и c-Jun,
соответственно (Han et al., 2006; Liu et al., 2007). Наряду с этим,
усиливается экспрессия фактора Sf-1, являющегося коактиватором
экспрессии целого ряда генов, кодирующих белки StAR и TSPO,
ответственные за транспорт холестерина в митохондрии – скорость-
лимитирующую стадию стероидогенеза, а также стероидогенные
ферменты цитохромы Cyp11a1 и Cyp17a1 и дегидрогеназу Hsd3b1
(Caron et al., 1997; Chau et al., 1997; Leers-Sucheta et al., 1997;
Whitby et al., 2011). Поскольку факторы Sf-1, CREB, Nur77 и c-Jun
усиливают стероидогенез в клетках Лейдига, то их стимуляция
лептином приводит к повышению продукции тестостерона.
Основными мишенями этих факторов являются гены, кодирующие
транспортные белки StAR и TSPO и цитохром P450scc,

 193

осуществляющий конверсию холестерина в прегненолон (Roumaud,

Martin, 2015).
С другой стороны, активация лептином транскрипционных
факторов STAT3 и STAT5, а также ERK1/2-зависимая активация
транскрипционного фактора c-Fos могут вызывать обратный
эффект и подавлять стероидогенез в клетках Лейдига. Повышение
активности киназ ERK1/2 может быть обусловлено длительным
воздействием лептина на систему Ob-Rb–JAK2, например, в
условиях гиперлептинемии, что вызывает активацию фосфатазы
SHP-2, функционально сопряженной с MAPK (Bjorbaek et al., 2001).
К снижению продукции тестостерона клетками Лейдига может
приводить и активация АМФ-активируемой протеинкиназы,
основного энергетического сенсора клетки, которая является
мишенью лептина как в ЦНС, так и на периферии. Следствием
активации АМФ-активируемой протеинкиназы является
ингибирование белка-1, связывающегося с регуляторным
элементом стеролов (sterol regulatory element-binding protein-1,
SREBP1) (Li et al., 2011). В этой связи необходимо отметить, что
имеются данные, что белок SREBP1 стимулирует экспрессию гена
StAR и усиливает стероидогенез (Shea-Eaton et al., 2001; Christenson
et al., 2001).
Помимо прямого воздействия на экспрессию генов
стероидогенеза, лептин может модулировать сигнальные пути
гонадотропинов, которые усиливают продукцию тестостерона
клетками Лейдига через цАМФ-зависимые пути. Как отмечалось
выше, ЛГ и ХГЧ через рецептор ЛГ/ХГЧ и Gs-белок стимулируют
АЦ, что ведет к повышению уровня цАМФ в клетке, активации
ПКА и стероидогенного цАМФ-зависимого фактора CREB.
Уровень цАМФ понижается вследствие его гидролиза цАМФ-
специфичными фосфодиэстеразами, что ведет к затуханию
генерируемого гонадотропинами сигнала и блокирует их
стимулирующий эффект на стероидогенез. Лептин подавляет
активность фосфодиэстераз, что обеспечивает сохранение
повышенного уровня внутриклеточного цАМФ и потенцирует
эффект гонадотропинов на стероидогенез. В пользу этого
свидетельствуют данные о том, что лептин усиливает
стимулирующий эффект ХГЧ на уровень цАМФ в культуре клеток

 194

Лейдига крысы (Caprio et al., 2003). Осуществляя регуляцию

синтеза те сто стерона клетками Лейдига, лептин также
контролирует массу и объем семенников, диаметр семенных
канальцев, процесс сперматогенеза, положительно влияет на
выживаемость клеток Лейдига (Condorelli et al., 2014; Ramos,
Zamoner, 2014).
Лептин регулирует стероидогенез и в яичниках (Shpakov et
al., 2018). Одним из доказательств этого является высокий уровень
экспрессии как короткой, так и полноразмерной форм лептинового
рецептора в клетках оболочки фолликула (клетках теки) и в
гранулёзных клетках фолликула (Karlsson et al.,1997). Уровень
экспрессии укороченных форм лептинового рецептора существено
выше, чем его полноразмерной формы, что может
свидетельствовать об интенсивном рецептор-опосредованном
транспорте лептина внутрь фолликула. Это подтверждается тем,
что уровень лептина в фолликулярной жидкости сопоставим с
таковым в плазме крови (Karlsson et al.,1997; Agarwal et al., 1999).
Показано также, что лептин экспрессируется в яичниках, сходно с
тем, как это происходит в семенниках, причем наиболее высокий
уровень экспрессии отмечается в клетках гранулезы и кумулюса
(Cioffi et al., 1997).
Влияние лептина на яичники было показано в основном в
экспериментах in vitro. В большинстве работ обнаружено, что
воздействие лептина на яичники приводит к снижению как
базального, так и стимулированного ХГЧ и инсулиноподобным
фактором роста-1 (ИФР-1) уровня эстрогенов в плазме крови
(Spicer, Francisco, 1997; Agarwal et al., 1999; Brannian et al., 1999;
Duggal et al., 2000). Регуляторные эффекты лептина на созревание
фолликулов зависят от стадии их развития. На ранних стадиях
созревания фолликула лептин не влияет на продукцию эстрадиола,
в то время как на поздних стадиях, напротив, подавляет продукцию
эстрадиола и повышает секрецию прогестерона (Gregoraszczuk et
al., 2003). При изучении фолликулов овец показано, что лептин
стимулирует их дальнейший рост, хотя и не влияет на количество
фолликулов. Предполагается, что в основе этого лежит вызываемое
лептином ингибирование активности ИФР-1-связывающего белка
и, как следствие, активация сигнальных путей ИФР-1 (Munoz-

 195

Gutierrez et al., 2005). Способность лептина усиливать ИФР-1-

сигна льные пути была подтверждена и при изучении
ростстимулирующего эффекта лептина при его действии на
фолликулы человека (Sirotkin et al., 2005).
С целью установления молекулярных мишеней лептина в
фолликулах, определяющих их созревание, разрыв фолликула и
процесс овуляции, проводили обработку лептином самок крыс,
возраст которых составил 21 сутки. При этом для индукции
овуляции одну группу самок предварительно обрабатывали ХГЧ, а
затем лептином в течение суток в дозе 25 мкг/крысу. Другую
группу самок обрабатывали лептином ежедневно на протяжении 10
суток в более низкой суточной дозе (3 мкг/крысу), после чего для
индукции овуляции вводили ХГЧ. Было показано, что однократное
действие высокой дозы лептина приводило к снижению
фо сфорилирования о сновных компонентов лептинового
сигналинга, включая транскрипционный фактор STAT3 и ERK1/2-
киназы, что препятствовало ХГЧ-индуцированной индукции
овуляции. В то же время длительное введение низких доз лептина,
напротив, стимулировало созревание фолликулов и повышало
уровень прогестерона, что сопровождалось повышением
фосфорилирования компонентов лептинового сигнального пути (Di
Yorio et al., 2013). В пользу дозо-зависимости эффектов лептина на
яичники свидетельствуют данные экспериментов in vitro. Высокие
дозы лептина снижали индуцированную ИФР-1 секрецию
эстрадиола и прогестерона фолликулярными клетками, а также
подавляли активность ароматазы, осуществляющей конверсию
тестостерона в эстрадиол, в то время как низкие дозы лептина не
оказывали негативного влияния на созревание фолликулов (Agarwal
et al., 1999; Brannian et al., 1999). Одной из возможных причин этого
является то, что высокие дозы лептина гиперактивируют
лептиновые рецепторы и вызывают повышение активности
негативных регуляторов лептинового сигналинга, что ведет к
снижению чувствительности клеток яичников к регуляторному
действию лептина и ослаблению регуляторного влияния лептина на
зависимые от ИФР-1 и гонадотропинов сигнальные каскады в
клетках яичниках.

 196

Следует отметить, что лептин влияет не только на процессы

фолликулогенеза и сперматогенеза, но также может влиять на
развитие плаценты, плода и новорожденного ребенка. Доказана
роль лептина и его сигнальных каскадов в обеспечении выживания
новорожденного, его адаптации к различным факторам, участие
лептинового сигналинга в регуляции роста и дифференцировки
клеток костной и хрящевой ткани, в нейрогенезе и формировании
памяти и когнитивных функций (Евсюкова, Айламазян, 2018).
Заключение
Полученные к настоящему времени данные о
молекулярных механизмах действия лептина на гонадную ось
указывают на то, что этот адипокин может рассматриваться,
как один из ключевых регуляторов репродуктивной системы у
мужчин и женщин. Поскольку лептиновая система тесно
связана с контролем пищевого поведения, липидным и
углеводным обменом, регуляцией расхода энергии, то через
посредство лептина и его сигнальных каскадов осуществляется
функциональное взаимодействие между энергетическим
гомеостазом и репродуктивными функциями.
Наряду с лептином, в это взаимодействие вовлечены и
другие адипокины – адипонектин, висфатин, апелин, которые
также влияют на уровни стероидных гормонов, сперматогенез,
фолликулогенез, оогенез (Dupont et al., 2015; Mathew et al., 2018;
Shpakov et al., 2018). Необходимо отметить, что как действие
этих адипокинов на пищевое поведение и энергетический
обмен, так и их влияние на активность гонадной оси могут
быть разнонаправленными.
Исключительно важная роль лептина в
функционировании репродуктивной системы является базисом
для разработки новых подходов для тонкой регуляции
различных звеньев гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси.
Перспективными в этом отношении являются аналоги
лептина, способные легко проникать через
гематоэнцефалический барьер и обладающие высокой
селективностью действия, а также препараты, повышающие
активность лептиновой сигнальной системы, включая
селективные ингибиторы протеинфосфотирозинфосфатазы 1B

 197

и других негативных регуляторов этой системы (Shpakov, 2016;

Sorokoumov, Shpakov, 2017).
Большое значение для нормального функционирования
репродуктивной системы имеет сбалансированное питание и
контроль метаболических и гормональных показателей,
предотвращающих развитие лептиновой резистентности,
негативно влияющей на активность гонадной оси и
фертильность.

ГЛАВА 6
ПРИМЕНЕНИЕ ГОНАДОТРОПИНОВ ВО
ВСПОМОГАТЕЛЬНЫХ РЕПРОДУКТИВНЫХ
ТЕХНОЛОГИЯХ

Наиболее важным направлением применения различных по

химической природе и механизмам действия стимуляторов
репродуктивной системы является контролируемая индукция
овуляции во вспомогательных репродуктивных технологиях. В
настоящее время для этой цели используется широкий спектр
фармакологических агентов, среди которых: 1) различные по своей
природе и источникам получения гонадотропины, 2) GnRH и его
аналоги – синтетические агонисты и антагонисты рецептора GnRH,
3) антагонисты эстрогенов (кломифена цитрат, летрозол и др.).
Наряду с контролируемой индукцией овуляции, гонадотропины и
аналоги GnRH применяются для коррекции заболеваний
репродуктивной системы и лечения бесплодия (Коган и др., 2015,
2017)). В настоящей главе будут приведены данные, касающиеся
некоторых аспектов современного со стояния проблемы

 198

использования гонадот ропинов во вспомогательных

репродуктивных технологиях.
Как отмечалось выше, в настоящее время при проведении
ВРТ широко применяют гонадотропины, выделенные из природных
источников, которые по многим своим характеристикам в полной
мере соответствуют гонадотропинам, циркулирующим в крови
человека и животных. Наряду с этим используют рекомбинантные
формы ФСГ, ЛГ и ХГЧ, которые экспрессируются в специальных
клетках-реакторах, отличных от тех клеток, где синтезируются
природные формы гонадотропинов. Многие годы ведутся
интенсивные споры вокруг того, какие из этих форм или их
комбинаций, а соответственно, и какие стратегии получения
фармакологических препаратов гонадотропинов являются наиболее
эффективными и приемлемыми с точки зрения их применения в
клинике, в том числе в ВРТ. Как у природных, так и у
рекомбинантных гонадотропинов имеются свои преимущества и
недостатки, вследствие чего сделать между ними обоснованный
выбор не всегда представляется возможным, тем более что очень
многое зависит от особенностей их производства, степени и
качества очистки, источников получения.
Одной из о сновных проблем при использовании
гонадотропинов, которые выделяют из природных источников,
является в значительной степени выраженная вариабельность их
качества у различных производителей и даже в различных партиях
препаратов, что обусловлено возможным присутствием в них
чужеродных биологически активных белков. Все это ведет к
непредсказуемой их эффективности и не исключает побочных
эффектов при использовании в клинике. В то же время
рекомбинантные формы гормонов, хотя, как правило, и имеют
более высокую степень гомогенности, но могут сильно отличаться
от природных форм гонадотропинов по способности к образованию
функционально активных комплексов, фармакокинетике,
специфической биологической активности, что во многом
определяется степенью и качеством их N-гликозилирования. Все
это заметно влияет на профиль их фармакологической активности,
а достаточно часто выявляемая более высокая удельная активность
в сравнении с природными аналогами не всегда является «плюсом»

 199

и зачастую приводит к негативным последствиям. Как природные,

так и рекомбинантные формы способны вызывать резистентность
тканей-мишеней к гонадотропинам, а также вызывать такие
побочные эффекты, как синдром гиперстимуляции яичников
(Аншина и др., 2013).
Таким образом, строго говоря, все имеющиеся в настоящее
время на фармацевтическом рынке препараты гонадотропинов
имеют определенные недостатки, и одной из актуальных задач
современной эндокринологии и репродуктологии является
минимизация побочных эффектов при их применении и разработка
подходов для повышения эффективности и селективности их
действия (Kahyaoğlu et al., 2017). При этом могут быть
использованы различные стратегии, включающие комплексное
применение различных препаратов гонадотропинов, а также
различных их комбинаций с агонистами и антагонистами GnRH.
Ниже будет приведен анализ современной литературы по этому
вопросу, в том числе с освещением различных точек зрения и с
привлечением исследований, в которых получены противоречивые
и дискуссионные результаты. Однако перед тем как перейти к
обсуждению применения гонадотропинов в ВРТ будет
представлено описание молекулярных основ и механизмов
регуляции фолликулогенеза.

6.1. Гормональная регуляция фолликулогенеза

 200

Фолликулы являются основными функциональными

единицами яичников у человека и млекопитающих. У человека
развитие фолликулов начинается еще в эмбриональном периоде, у
грызунов – в неонатальный период, когда происходит
формирование примордиальных фолликулов. В дальнейшем после
активации примордиальные фолликулы с одним слоем уплощенных
гранулезных клеток, окружающих примордиальный ооцит,
развиваются сначала в первичные фолликулы, затем во вторичные
и, в конечном итоге, в антральные фолликулы (McGee, Hsueh,
2000). Большинство ранних антральных фолликулов подвергаются
дегенерации – атрезии (Hsueh et al., 1994). Однако некоторые из них
под действием циклической стимуляции гонадотропинами,
п р о и сход я щ е й п о с л е п ол о во го с о з р е ва н и я , д о с т и г а ют
преовуляторной стадии. У женщин репродуктивного возраста
развившиеся таким образом преовуляторные/граафовы фолликулы
являются основным источником циклической секреции эстрогенов
тканью яичников (Zeleznik, 2001). В ответ на резкое повышение
ко н ц е н т р а ц и и го н а д от р о п и н а в п р е о вул я то р н у ю ф а зу
репродуктивного цикла доминирующий граафов фолликул
подвергается овуляции, вследствие чего из него высвобождается
зрелый ооцит, который в дальнейшем может подвергаться
оплодотворению. Оставшиеся клетки теки и гранулезы
подвергаются трансформации, и дают начало желтому телу, которое
обеспечивает синтез и секрецию прогестерона. Необходимо
отметить, что менструальные выделения у человека и приматов
являются следствием циклических изменений эндометрия матки и
контролируются стероидными гормонами – эстрогенами и
прогестероном, которые секретируются крупными антральными и
преовуляторными фолликулами.
Общее количество фолликулов в яичниках определяется
еще в раннем возрасте, а истощение этого пула приводит к
репродуктивному старению, которое не всегда коррелирует с
физиологическим старением. Судьба каждого отдельного
фолликула различается и контролируется как эндокринными, так и
паракринными факторами, причем паракринная регуляция является
даже более важной. Большинство работ, посвященных развитию

 201

фолликулов, сконцентрированы, в основном, на исследовании

фолликулов, находящихся на стадиях от раннего антрального до
преовуляторного фолликула, когда фолликул становится мишенью
для гонадотропинов (Fauser, Van Heusden, 1997; Zeleznik, 2001). На
этих заключительных стадиях фолликулогенеза основным
стимулятором развития фолликулов является ФСГ, что
предопределяет клиническое использование этого гонадотропина,
как терапевтического агента, для контроля перехода раннего
антрального фолликула в преовуляторный фолликул при лечении
бесплодия (Macklon et al., 2006). В меньшей степени изучена
гормональная регуляция роста и развития преантральных
фолликулов, включая активацию находящихся в состоянии покоя
первичных фолликулов и стадию развития первичных во
вторичные фолликулы с дальнейшим их переходом в раннюю
антральную стадию (Reddy et al., 2010; Hsueh et al., 2015).
Большинство авторов концентрируют свое внимание на
способности ФСГ стимулировать рост и предотвращать атрезию
антральных фолликулов, в то время как данные о регуляторных
эффектах ФСГ на фолликулы, находящиеся на более ранних,
преантральных, стадиях развития не столь многочисленны.
Показано, что рецепторы ФСГ экспрессируются в фолликулах,
находящихся на первичной, вторичной и преантральной стадиях
(Oktay et al., 1997). Обработка преантральных фолликулов с
помощью ФСГ усиливает их рост (McGee et al., 1997). Имеются
данные о том, что совместное применение ФСГ и ЛГ повышает
эффективность действия ФСГ. Несмотря на то, что фолликулы у
мышей, нокаутных по гену, кодирующему рецептор ФСГ (Abel et
al., 2000), а также фолликулы у женщин с гипофизэктомией и
отсутствием эндогенных ФСГ и ЛГ (Schoot et al., 1994) сохраняют
способность развиваться до преантральной стадии, рост
преантральных фолликулов у них происходит с очень низкой
эффективностью или вовсе прекращается. Обработка экзогенными
гонадотропинами в значительной степени усиливает рост и
стимулирует развитие преантральных фолликулов, что
свидетельствует о том, что именно дефицит ФСГ и ЛГ является
основной причиной нарушения раннего фолликулогенеза.

 202

Снижение уровня циркулирующих в крови гонадотропинов

у молодых крыс как после гипофизэктомии, так и вследствие
обработки антагонистами GnRH приводит к уменьшению массы
яичников на 19-й день, что ассоциировано со снижением числа
созревающих фолликулов и усилением атрезии оставшихся
фолликулов (McGee et al., 1997). К противоположному результату
приводит обработка с помощью ФСГ препубертатных или
гипофизэктомированных крыс, а также животных, обработанных
антагонистом GnRH, для которых характерны преантральные и
небольшие по размеру фолликулы. ФСГ вызывает в этом случае
увеличение массы яичников и индуцирует развитие фолликулов до
антральной стадии. Таким образом, стадии развития фолликулов
можно разделить на зависимые от гонадотропинов, и на
чувствительные к гонадотропинам, которые представлены
соответственно выше и ниже пунктирной линии на рисунке 9.
Так развитие фолликулов на антральной стадии
непосредственно зависит от присутствия ФСГ, как это показано у
мышей, нокаутных по гену для рецептора ФСГ (Abel et al., 2000), в
то время как преантральные фолликулы характеризуются
чувствительностью к ФСГ и уже способны реагировать на
обработку этим гонадотропином. В экспериментах in vitro на
культуре преантральных фолликулов было показано, что не только
ФСГ, но и ряд других факторов играют важную роль в индукции
ростовой активности преантральных фолликулов у разных видов
животных (Wright et al., 1999; Kreeger et al., 2005; Xu et al., 2009).
Полученные результаты поднимают ряд вопросов
относительно рутинного мониторинга роста антральных
фолликулов до преовуляторной стадии в период с 10-го по 14-й дни
цикла. Возможно, что преантральные фолликулы могут отвечать на
длительную, продолжающуюся более двух недель стимуляцию
ФСГ в том случае, когда пациенты имеют только преантральные
ф ол л и кул ы , ч то п р и в од и т к р а з в и т и ю а н т р а л ь н ы х и
преовуляторных фолликулов (Hsueh et al., 2015).
Наряду с ФСГ, важную роль в регуляции раннего
фолликулогенеза играет натрийуретический пептид C-типа (CNP),
наделенный фолликулостимулирующей активностью. CNP
относится к семейству, включающему три структурно связанных

 203

пептида – предсердный натрийуретический пептид (ANP),

натрийуретический пептид мозга (BNP) и собственно CNP. CNP
кодируется геном NPPC, который экспрессируется в различных
типах клеток и кодирует прекурсорный белок NPPC, из которого
генерируется CNP, содержащий 22 аминокислотных остатка. CNP
специфично связывается с рецептором натрийуретических
пептидов B-типа (NPRB), в цитоплазматической части которого
локализован гуанилатциклазный домен, катализирующий
образование вторичного посредника цГМФ. В отличие от ANP и
BNP, которые связываются с рецепторной гуанилатциклазой NPRA
и функционируют как гормоны, регулирующие кровяное давление
и предотвращающие гипертрофию миокарда, CNP является
аутокринным и паракринным фактором. Он вызывает
пролиферацию костной ткани, расслабляет кровеносные сосуды и
вовлечен в контроль функций репродуктивной системы (Suga et al.,
1992; Hobbs et al., 2004).

 204

 205

Рис. 9. Гормональная регуляция роста преантрального фолликула

(по Hsueh et al., 2015).
Селективные примордиальные фолликулы развиваются до стадии
первичных фолликулов под действием агентов, стимулирующих киназы
AKT и mTOR (начальный отбор), тогда как большинство
примордиальных фолликулов остаются неактивными вследствие
воздействия на них факторов покоя. После индукции роста
примордиальные фолликулы развиваются до стадии первичных и
вторичных фолликулов, прежде чем у них формируется антральная
полость.
Несмотря на то, что большинство ранних антральных фолликулов
подвергаются атрезии, происходит отбор некоторого числа антральных
фолликулов, что определяется циклическими изменениями в уровне
гипофизарных гонадотропинов – ФСГ и ЛГ. Эти фолликулы достигают
стадии преовуляции и способны высвобождать зрелые ооциты после
овуляции, готовые к оплодотворению (циклический отбор). Наряду с
хорошо изученной ролью ФСГ, как регулятора роста антральных
фолликулов (показано выше пунктирной линии), этот гонадотропин
вместе с большим числом паракринных факторов, секретируемых
ооцитом и клетками гранулезы, отвечает за контроль роста
преантрального фолликула (показано ниже пунктирной линии).
Развитие вторичных фолликулов в преантральные, а затем в антральные
фолликулы подавляется через посредство ингибирующего Hippo-
сигнального пути.

Еще в конце 1990-х годов было показано, что в гранулезных

и кумулюсных клетках антральных и преовуляторных фолликулов
экспрессируются как CNP, так и специфичный к нему рецептор,
причем уровень их экспрессии регулируется гонадотропинами
(Jankowski et al., 1997; Gutkowska et al., 1999). Обработка
комплексов, образованных кумулюсными клетками и ооцитом, с
помощью CNP вызывает повышение уровня цГМФ в кумулюсных
клетках и, тем самым, предотвращает мейоз и созревание ооцитов
(Zhang et al., 2010). Образовавшийся в кумулюсных клетках цГМФ
далее диффундирует в ооцит и подавляет в нем активность цАМФ/
цГМФ-специфичной фосфодиэстеразы 3-го типа, результатом чего

 206

является повышение уровня цАМФ внутри ооцита и остановка

процесса его созревания (Norris et al., 2009) (рис. 10).
Высокий уровень CNP в яичниках является одним из
основных факторов, который предотвращают преждевременное
созревание ооцитов до того момента, пока не начинается резкий
подъем уровня ЛГ во время овуляции. Повышение уровня ЛГ в
крови приводит к снижению уровня CNP как в ткани яичников, так
и в фолликулярной жидкости, как это показано у мышей и человека
(Kawamura et al., 2011).

 207

Рис. 10. Фактор CNP, как локализованный в яичниках регулятор

роста преантральных и антральных фолликулов и ингибитор
созревания ооцитов (по Hsueh et al., 2015).
Основываясь на данных экспериментов на мышах установлено, что CNP
секретируется гранулезными клетками вторичных и антральных
фолликулов в ответ на их стимуляцию ФСГ. Мишенью CNP является
специфичный к нему рецептор NPRB с гуанилатциклазной
активностью, который экспрессируется в клетках гранулезы вторичных
фолликулов. Результатом связывания CNP с рецептором NPRB является
повышение внутриклеточного уровня цГМФ и, как следствие,
стимуляция развития фолликула. Наряду с этим CNP связывается со
специфичными к нему рецепторами в кумулюсных клетках антрального
и преовуляторного фолликулов, стимулируя в них продукцию цГМФ.
Продуцируемый кумулюсными клетками цГМФ через щелевые
контакты переносится в ооциты и ингибирует в них цАМФ/цГМФ-
специфичную фосфодиэстеразу 3А-подтипа (PDE3A), что приводит к
повышению уровня цАМФ внутри ооцитов и ингибирует их созревание.
При этом преовуляторный подъем уровня ЛГ вызывает снижение уровня
CNP в преовуляторных фолликулах и обеспечивает мейотическое
созревание преовуляторных ооцитов.

Необходимо отметить, что еще задолго до открытия CNP в

экстрактах фолликулярной жидкости и в клетках гранулезы были
выявлены вещества с относительно небольшим молекулярным
весом, которые ингибировали созревание ооцитов (Tsafriri,
Pomerantz, 1986). В дальнейшем эти вещества и были
идентифицированы, как CNP.
У мышей, нокаутных по гену, кодирующему рецептор
NPRВ, отмечали остановку фолликулогенеза на стадии вторичных
фолликулов (Tamura et al., 2004). У мышей с мутациями,
вызывающими функциональные изменения в сигнальном пути,
включающем CNP и NPRB, большинство преовуляторных
фолликулов преждевременно вступали в мейоз, что было
обусловлено нарушением механизма блокирования этого процесса
(Kiyosu et al., 2012). В процессе раннего фолликулогенеза у мышей
повышались экспрессия генов NPPC и NPRB, а также уровень CNP
в ткани яичников (Sato et al., 2012). Обработка культуры

 208

преантральных фолликулов с помощью CNP вызывала стимуляцию

их роста, а обработка культуры эксплантатов яичников, полученных
от инфантильных мышей, с помощью CNP, как и в случае ФСГ,
приводила к увеличению массы яичников, причиной чего было
ускорение развития первичных и ранних вторичных фолликулов до
поздней вторичной стадии. Важно отметить, что обработка
эксплантатов яичников с помощью ФСГ повышала экспрессию
гена, кодирующего CNP, но не влияла на экспрессию гена,
кодирующего специфичный для него рецептор NPRB, что
свидетельствует о том, что CNP стоит ниже ФСГ в сигнальных
каскадах, регулирующих фолликулогенез (Sato et al., 2012).
Нарушения процесса фолликулогенеза у мышей, нокаутных по гену
NPRB, были выражены в гораздо большей степени, чем у мышей,
нокаутных по гену, кодирующему рецептор ФСГ. Это указывает на
важную роль сигнальной системы, включающей CNP и NPRB, в
регуляции роста и развития преантральных фолликулов (Abel et al.,
2000; Tamura et al., 2004).
На основании вышесказанного можно предположить, что
базальная активность сигнального пути CNP–NPRB обеспечивает
субоптимальный рост фолликулов в отсутствие функционально
активного сигнального пути, включающего ФСГ и его рецептор. В
то же время снижение функциональной активности NPRB, хотя и
влияет на мейотическую активность фолликулов, но все же не в
полной мере нарушает процесс нормального развития фолликулов.
Все это указывает на частичное перекрывание сигнальных путей,
запускаемых ФСГ и CNP, по крайней мере, на конечных,
эффекторных, их стадиях. В этой связи следует отметить, что
начальные звенья сигнальных каскадов, активируемых ФСГ и CNP,
различаются. Так действие ФСГ на фолликулы реализуется в
основном через сигнальную цепь, включающую ФСГ, рецептор
ФСГ, Gs-белок и АЦ, и приводит к повышению уровня цАМФ, в то
время как CNP стимулирует гуанилатциклазную активность NPRB,
что ведет к и повышению уровня цГМФ. Предполагается, что
основные различия в ФСГ- и CNP-активируемых каскадах в
фолликулах связаны с различным паттерном регулируемых ими
генов. Так ФСГ регулирует активность в основном цАМФ-

 209

зависимых генов, в то время как CNP – цГМФ-зависимых генов

(Hsueh et al., 2015).
В исследованиях in vivo показано, что ежедневные
инъекции препубертатным мышам только одного CNP (без
использования экзогенного ФСГ) способствуют росту яичников,
стимулируют рост и развитие преантральных фолликулов до
преовуляторной стадии, и обеспечивают, таким образом, высокую
эффективность индукции овуляции при обработке животных ХГЧ
(Sato et al., 2012). Зрелые ооциты, которые были извлечены после
обработки CNP, характеризовались высокой фертильностью и были
способны развиться в бластоцисты в условиях in vitro, давая в
дальнейшем жизнеспособное потомство. Таким образом,
секретируемый растущими фолликулами CNP спо собен
стимулировать рост преантральных и антральных фолликулов, что
указывает на перспективы применения CNP для обработки
пациентов, имеющих ослабленный ответ на ФСГ. Имеются веские
основания предполагать, что обработка пациентов CNP с низкой
вероятностью может вызвать сколько-нибудь ощутимые побочные
эффекты. Это связано как с ограниченной экспрессией рецепторов
NPRB, которые, помимо яичниковой ткани, выявляются только в
некоторых областях мозга, надпочечниках, клетках эпителия,
легких и почках, а также с краткосрочным характером такой
обработки и низкими дозами CNP, что предотвращает заметное
влияние CNP на костную ткань и сердечно-сосудистую и
выделительную системы, основные мишени действия этого
фактора (Barletta et al., 1998).
Заключение
Гонадотропины, в первую очередь ФСГ, осуществляют
регуляцию фолликулогенеза как на стадии антрального
фолликула, которая полностью конт ролирует ся
гонадотропинами, так и на более ранних стадиях, когда
фолликулы уже приобретают чувствительность к ФСГ. В
первом случае ФСГ обеспечивает переход раннего антрального
фолликула в преовуляторный фолликул, в то время как во
втором случае – нормальное развитие фолликула на ранней,
преантральной стадии и отбор качественных яйцеклеток на
этом этапе. Необходимо отметить, что гонадотропины с ЛГ-

 210

активностью на всех этапах усиливают эффекты ФСГ на

развитие фолликулов.
Все перечисленные выше регуляторные механизмы
имеют большое значение для оптимизации проведения
гормональной индукции овуляции, поскольку позволяют
обосновать и оптимизировать стратегию применения ФСГ и
его комбинаций с ЛГ или ХГЧ как на ранних, так и на поздних
этапах фолликулогенеза.
Наряду с гонадотропинами, важную роль в развитии и
созревании фолликулов играют и другие факторы, в первую
очередь натрийуретический пептид C-типа, наделенный
выраженной фолликулостимулирующей активностью, который
секретируется растущими фолликулами. Имеются все
основания считать, что натрийуретический пептид C-типа
стимулирует рост преантральных и антральных фолликулов и
потенцирует стимулирующие эффекты ФСГ, что указывает на
перспективы применения натрийуретического пептида C-типа
для обработки пациентов, имеющих ослабленный ответ
яичников на ФСГ.
Имеются экспериментальные доказательства того, что
нарушение продукции натрийуретического пептида C-типа и
снижение экспрессии специфичного к нему рецептора NPRВ
приводят к остановке фолликулогенеза на стадии вторичных
фолликулов, а в случае формирования преовуляторных
фолликулов – к преждевременному вступлению их в мейоз.
Таким образом, при проведении контролируемой индукции
овул я ц и и п р е д с т а в л я е т с я ц е л е с о о б р а з н ы м о ц е н к а
функциона льного состояния сигна льной системы
натрийуретического пептида C-типа и при необходимости ее
коррекция.

6.2. Применение фолликулостимулирующего гормона во

вспомогательных репродуктивных технологиях

 211

6 . 2 . 1 . С р а в н е н и е моч е в о го и р е ком б и н а н т н о го
фолликулостимулирующего гормона по эффективности во
вспомогательных репродуктивных технологиях

Как отмечалось выше, ФСГ является важнейшим

регулятором репродуктивных функций и играет определяющую
роль в ВРТ. При этом имеется довольно большое число
используемых в клинике препаратов ФСГ, которые различаются по
эффективности действия, побочным эффектам и ряду других
показателей. Все эти препараты можно разделить на две основные
группы – ФСГ, выделенные из мочи, которые являются
естественными, природными формами гонадотропина и хорошо
соответствуют по структуре и функциональным свойствам ФСГ
гипофизарного происхождения, и рекомбинантные формы ФСГ,
которые получают генно-инженерным путем в клетках-реакторах.
Даже сходные по происхождению и методам выделения препараты
ФСГ, как природного, так и рекомбинантного, имеют различную
степень гетерогенности, различный паттерн биологически
активных и нейтральных примесей, отличаются друг от друга
степенью и характером N-гликозилирования, соотношением
различных форм α- и β-субъединиц, присутствием гонадотропинов
с ЛГ-подобной активностью (ЛГ, различные формы гипофизарного
ХГЧ). Большую роль в клиническом ответе на ФСГ играют
особенности репродуктивной системы и эндокринного статуса
пациентов, а также чувствительность клеток репродуктивной
системы к ФСГ, определяемая функциональным состоянием ФСГ-
компетентных сигнальных каскадов в яичниках. Чувствительность
клеток к ФСГ определяется полиморфизмами гена, кодирующего
рецептор ФСГ, различиями в микроокружении рецептора ФСГ в
плазматической мембране, изменениями в ФСГ-активируемых
сигнальных путях, а также активностью множества факторов,
определяющих функциональное состояние компетентных к ФСГ
клеток-мишеней (Yilmaz et al., 2006). Таким образом, различия
фармакологического профиля препаратов ФСГ, выявляемые в
клинике при ВРТ и в экспериментальных условиях при работе с
животными или клеточными культурами могут быть обусловлены

 212

как особенностями состава препаратов ФСГ (фармакокинетические

различия), так и функционированием ФСГ-зависимых сигнальных
систем в клетках-мишенях (фармакогенетические различия). Все
это усложняет анализ клинических и экспериментальных данных
по применению различных препаратов ФСГ и затрудняет
выработку рекомендаций по эффективному их использованию в
ВРТ и при коррекции репродуктивных дисфункций.
Одно из первых ретроспективных исследований по
сравнительной эффективности ФСГ, выделенного из мочи, и
рекомбинантного ФСГ в ВРТ было осуществлено в 2000 году
(Frydman et al., 2000). Протокол контролируемой индукции
овуляции включал обработку 278 женщин агонистом GnRH, после
чего одна половина из них в течение шести дней получала ФСГ из
мочи (Metrodin HP), в то время как другая половина –
рекомбинантный ФСГ (Gonal-F), причем оба препарата давали в
одинаковой суточной дозе – 150 МЕ. На седьмой день дозы были
скорректированы в зависимости от ответа яичников на стимуляцию
ФСГ. Обработку ХГЧ, однократно, в дозе 10 000 МЕ проводили при
появлении одного фолликула диаметром более 18 мм или двух
фолликулов диаметров более 16 мм. Созревшие ооциты извлекали
через 36–38 ч после обработки ХГЧ. В результате, по крайней мере,
по одному фолликулу было извлечено у каждой из 113 (81 %)
женщин, получавших Metrodin HP, и у каждой из 128 (92 %)
женщин, получавших Gonal-F. Количество извлеченных ооцитов и
число эмбрионов у женщин, обработанных рекомбинантной
формой гормона, составило 11.0±5.9 и 5.1±3.7, и было несколько
выше, чем у женщин, получавших Metrodin HP – 8.8±4.8 и 3.5±2.9,
соответственно. Кроме того, при использовании Gonal-F
потребовалось меньше времени для индукции овуляции – в
среднем 11.7 суток, в то время как в случае ФСГ из мочи – 14.5
суток. Однако по таким показателям, как частота наступления
беременности и число новорожденных, статистически значимых
различий между Metrodin HP и Gonal-F выявлено не было. Так в
группе пациенток, которые получали Gonal-F, было 36
новорожденных, в группе с обработкой Metrodin HP – 33
новорожденных. Синдром гиперстимуляции яичников отмечали у
семи женщин с обработкой Gonal-F (5.0 %), в то время как в группе

 213

с обработкой Metrodin HP этот показатель был существенно ниже –

синдром гиперстимуляции яичников был выявлен только у трех
пациенток, что составляет 2.2 % (Frydman et al., 2000). Таким
образом, на основании этого, одного из наиболее ранних
сравнительных исследований препаратов ФСГ, был сделан вывод о
том, что по таким ключевым показателям, как частота наступления
беременности и число рождений, которые в конечном итоге и
определяют эффективность проведения ВРТ, мочевой и
рекомбинантный ФСГ не различаются. Важно отметить, что не
было выявлено положительной корреляции между числом
получаемых ооцитов и эмбрионов, с одной стороны, и
наступлением беременности и количеством новорожденных, с
другой. Вследствие этого более высокая эффективность препарата
Gonal-F в сравнении с Metrodin HP в отношении таких показателей,
как количество извлеченных ооцитов и число полученных
эмбрионов, полностью нивелировалась на заключительных стадиях
ко н т р о л и р у е м о й и н д у к ц и и о вул я ц и и , о п р е д е л я ю щ и х
результативность метода.
В б ол е е п о зд н е м с р а в н и т е л ь н ом и с с л ед о ва н и и ,
выполненном Jee и соавторами (Jee et al., 2010), были обобщены и
проанализированы результаты пяти клинических исследований. В
результате авторы сделали заключение о том, что при обработке
рекомбинантным ФСГ получается в среднем большее количество
ооцитов, чем при использовании менопаузального гонадотропина
человека (МГЧ), получаемого из мочи постменопаузальных
женщин, который, как правило, содержит сопоставимые количества
как ФСГ, так и гонадотропинов с ЛГ-активностью (ЛГ +
предположительно гипофизарные формы ХГЧ). Исключение
составило одно рассмотренное Jee и соавторами клиническое
исследование Kilani и соавторов (Kilani et al., 2003), где не было
показано преимущества рекомбинантного ФСГ над МГЧ по выходу
ооцитов. В пользу более высокого выхода ооцитов при
использовании рекомбинантного ФСГ в сравнении с МГЧ
свидетельствуют и результаты ряда других аналитических
исследований, проведенных в период с 2010 по 2013 годы (Lehert et
al., 2010; van Wely et al., 2012; Wex, Abou-Setta, 2013). В двух из них
было показано, что различия между количеством полученных

 214

ооцитов при использовании рекомбинантного ФСГ и МГЧ

статистически значимы и составляют в среднем 1.54 (95 % CI
0.56−2.53) (Lehert et al., 2010) и 1.96 (95 % CI 1.02–2.90) (Wex,
Abou-Setta, 2013). Ретроспективный анализ результатов
использования ФСГ в ВРТ в четырех европейских странах,
проведенный Trew и соавторами в 2013 году (Trew et al., 2013),
показал, что в случае рекомбинантного ФСГ выход ооцитов выше,
чем при использовании высокоочищенного МГЧ (highly purified
human menopausal gonadotropin, HP-HMG) (10.8 ± 6.0 против
9.8 ± 5.5 ооцитов, P < 0.01) (Trew et al., 2013). Следует, однако,
отметить, что по частоте наступления беременности и по числу
новорожденных во всех этих исследованиях статистически
значимых различий между мочевой и рекомбинантной формами
гонадотропина выявлено не было. Другими словами, выявленный в
условиях клиники более выраженный стимулирующий эффект
рекомбинантного ФСГ при индукции овуляции не приводил к
большему числу ооцитов высокого качества в сравнении с таковым
при использовании мочевых форм ФСГ. Напротив, полученные
данные косвенно указывают на то, что количество ооцитов
высокого качества при обработке МГЧ было выше, чем при
обработке пациенток с помощью рекомбинантной формы гормона.
Результатом этого и была сопоставимая результативность на стадии
имплантации эмбриона и развития нормальной беременности,
целевых показателей в ВРТ.
С 2003 по 2012 годы были опубликованы результаты
большого числа аналитических исследований, основанных на
значительных выборках пациентов, в которых также не было
выявлено преимуществ рекомбинантного ФСГ перед ФСГ,
выделенном из мочи постменопаузальных женщин, по целевым
показателям ВРТ (Al-Inany et al., 2003, 2005; Van Wely et al., 2003b,
2011, 2012; Baker et al., 2009; Al-Inany, Abou-Setta, 2012). Так при
сравнительном исследовании эффективности высокоочищенного
мочевого ФСГ – HP-HMG и рекомбинантного ФСГ в группах
пациенток (по 76 женщин в каждой), которым проводили
процедуру контролируемой индукции овуляции, было показано, что
оба препарата гонадотропина статистически значимо не
различаются не только по частоте наступления беременности (48.7

 215

против 44.7 %) и числу новорожденных (в обеих группах 38.2 %),

но и по числу извлекаемых ооцитов (16.3 против 17.1) (Baker et al.,
2009).
В недавнем исследовании, проведенном китайскими
медиками, установлено, что у женщин в возрасте старше 37 лет
применение ФСГ из мочи приводит к большему количеству
полноценных эмбрионов, чем применение рекомбинантного ФСГ
(Liu et al., 2015). В общей сложности были изучены 508 китаянок,
которые подвергались процедурам фертилизации in vitro (IVF) или
внутрицитоплазматической инъекции сперматозоидов (ICSI),
причем одна половина из них получала ФСГ из мочи, другая
половина – рекомбинантный ФСГ. Для обеих групп использовали
один и тот же протокол с супрессией гонадотропинов с помощью
агонистов GnRH. Пациентки, которые получали ФСГ из мочи,
имели более высокие показатели развития зиготы (87.4 против. 76.6
%, P<0.001) и эмбрионов 1-й степени (49.8 против 40.8 %, P<0.001),
большую толщину эндометрия в день обработки ХГЧ (11.8 против
11 . 2 м м , P = 0 . 0 0 6 ) и м е н ь ш е е кол и ч е с т в о н еуд ач н ы х
трансплантаций эмбрионов (1.2 против 5.3 %, P=0.019) в сравнении
с пациентками, получавшими рекомбинантный ФСГ. Эти
результаты, по мнению авторов, не только указывают на сходство в
эффективности действия ФСГ из мочи и рекомбинантной формы
гормона, но и на некоторую предпочтительность препаратов ФСГ,
выделенных из мочи, для проведения процедуры
экстракорпорального оплодотворения у пациенток среднего
возраста (Liu et al., 2015).
Для сравнения эффективности различных препаратов ФСГ
и их комбинаций в 2017 году иранскими учеными было
предпринято масштабное исследование, в котором использовали
четыре различных протокола контролируемой стимуляции
овуляции с помощью гонадотропинов. В каждой группе было по 40
пациенток. Первая группа (А) получала HP-HMG (Menogon®,
Ferring Pharmaceuticals A/S, Копенгаген, Дания), вторая группа (В) –
ФСГ из мочи (Fostimon®, IBSA Institut Biochimique SA, Женева,
Швейцария), третья группа (С) – рекомбинантный ФСГ (Gonal-F®,
Merck, Serono, Рим, Италия), и четвертая группа (D) сначала в
течение ше сти дней получа ла ФСГ из мочи и затем

 216

рекомбинантный ФСГ (Parsanezhad et al., 2017). При этом

обработку продолжали до тех пор, пока не получали по крайней
мере два фолликула диаметром 17–18 мм и несколько фолликулов
диаметром 14–16 мм. Когда лидирующий фолликул достигал
размера 18–20 мм и еще три фолликула имели диаметр 16–17 мм,
обработку препаратами ФСГ прекращали и пациенткам вводили
ХГЧ (10 000 МЕ, внутримышечно) для завершения созревания
ооцитов, а спустя 34–36 ч после инъекции ХГЧ осуществляли
процедуру извлечения ооцитов. Полученные авторами результаты
суммированы в Таблице 2 (Parsanezhad et al., 2017).
Полученные данные указывают на то, что по среднему
числу ооцитов, качеству эмбрионов, наступившей беременности, а
также по частоте рождений существенных различий между HP-
HMG, ФСГ из мочи и рекомбинантным ФСГ не было выявлено.
Лишь в группе D, в которой использовали последовательно ФСГ из
мочи и затем рекомбинантный ФСГ отмечали достоверно более
высокие значения числа фолликулов большого размера, что
положительно коррелировало с повышением в этой группе уровня
эстрадиола в крови пациентов (Parsanezhad et al., 2017).
Одним из показателей эффективности препаратов ФСГ в
ВРТ является оценка выхода ооцитов на один цикл при применении
сопоставимых по величине эффективных доз препаратов, а также
рассчитанная на основании этого стоимость цикла индукции
овуляции. На о сновании большого числа клиниче ских
исследований, несколькими группами авторов был проведен
сравнительный анализ эффективности препаратов ФСГ из мочи и
рекомбинантного ФСГ (Jee et al., 2010; Lehert et al., 2010; van Wely
et al., 2012; Wex, Abou-Setta, 2013; Levi Setti et al., 2015).
Анализировали две природных формы ФСГ – выделенный из мочи
высокоочищенный препарат ФСГ (highly purified follicle-stimulating
hormone, HP-FSH), который содержал не более 0.1 МЕ ЛГ-
подобной активности, и HP-HMG, который характеризовался более
высоким содержанием гонадотропинов с ЛГ-активностью (ЛГ и/
или ХГЧ гипофизарного происхождения). В результате было
установлено, что в большинстве случаев по выходу ооцитов
рекомбинантный ФСГ превосходит, хотя и в небольшой степени,
природные формы ФСГ, в первую очередь HP-HMG, хотя различия

 217

были выражены слабо и в большинстве случаев не были

статистически значимыми.

Таблица 2. Влияние различных стратегий стимуляции овуляции с

использованием высокоочищенного МГЧ (HP-HMG), ФСГ из мочи
и рекомбинантного ФСГ, а также комбинации ФСГ из мочи и
рекомбинантного ФСГ на число и качество извлеченных ооцитов,
на количество эмбрионов, частоту наступления беременности и
число рождений (по Parsanezhad et al., 2017).

Показатели А B C D

HP-HMG, мФСГ, рФСГ, мФСГ,

Menogon Fostimon Gonal-F рФСГ

Число больших фолликулов 9.9±4.7 8.9±4.8 10.8±7.0 12.5±5.4*

Общее число извлеченных 388 328 448 433

ооцитов

Соотношение числа 9.5±4.8 8.2±4.7 11.2±6.7 10.8±5.5

извлеченных ооцитов на
пациента

Дегенерировавшие ооциты 8 (2.1) 8 (2.4) 12 (2.7) 20 (4.6)

(n) (%)

GV ооциты (n) (%) 24 (6.3) 21 (6.4) 22 (5.0) 18 (4.2)

MI ооциты (n) (%) 32 (8.4) 30 (9.2) 35 (7.9) 27 (6.2)

MII ооциты (n) (%) 316 (83) 269 (82) 375 (85) 368 (85)

Соотношение числа 2.9±0.7 2.6±0.9 2.8±0.7 2.8±0.7

эмбрионов на пациента

Эмбрионы градации I (n) (%) 33 (28.9) 41 (39.42) 55 (50.0) 65 (59.1)

Эмбрионы градации II (n) (%) 52 (45.6) 37 (35.9) 36 (32.7) 35 (31.8)

Эмбрионы градации III (n) 29 (25.4) 26 (25.0) 19 (17.3) 10 (9.09)

(%)

Частота беременности по 22 (55) 22 (55) 22 (55) 28 (70)

биохимическим показателям
(n) (%)

 218

Частота беременности по 18 (45) 15 (37.5) 20 (50) 23 (57.5)

клиническим показателям (n)
(%)

Частота удачных 15.6±17.9 15.6±25.7 22.7±27.6 25.2±24.6

имплантаций на
перенесенный эмбрион (%)

Частота рождений на 11 (61) 9 (60) 16 (80) 19 (82)

беременность (n) (%)

Частота абортов на 2 (11.11) 2 (13.13) 3 (15) 8 (34.87)

беременность (n) (%)
Примечание. HP-HMG – высокоочищенный препарат МГЧ (highly purified
human menopausal gonadotropin), мФСГ – ФСГ, выделенный из мочи
постменопаузальных женщин, рФСГ – рекомбинантный ФСГ. * - P < 0.05.
В то же время, имеется ряд исследований, в которых такие
различия выявлены не были или отмечалась обратная ситуация,
ко гд а Ф С Г и з м оч и п о э ф ф е к т и в н о с т и п р е в о с ход и л
рекомбинантные формы ФСГ, хотя и в этом случае различия в
большинстве случаев не были статистически значимыми (Al-Inany
et al., 2003, 2005; Van Wely et al., 2003a, 2003b, 2011, 2012; Baker et
al., 2009; Al-Inany, Abou-Setta, 2012; Liu et al., 2015; Parsanezhad et
al., 2017).
По стоимости, нормированной к эффективности препарата,
ФСГ из мочи и рекомбинантные формы ФСГ, как правило, были
сопоставимыми. Основываясь на вышесказанном, можно
предположить, что по эффективности (соотношение дозы
препарата и числа извлеченных ооцитов) и по финансовым
расходам на получение одного качественного ооцита различия
между препаратами ФСГ, полученными генно-инженерным путем
или выделенными из природных источников (моча женщин), не
являются значительными. Ниже приведены некоторые факты,
подтверждающие это предположение и обобщенные в масштабном
исследовании итальянских ученых, проведенном в 2015 году (Levi
Setti et al., 2015). В нем представлены результаты сравнительного
анализа эффективности рекомбинантного ФСГ и МГЧ. В общей
сложности были проанализированы результаты 13 клинических
исследований по использованию различных препаратов ФСГ для
контролируемой индукции овуляции, в которых участвовало 3970

 219

пациенток. Краткое описание каждого из этих исследований

представлено в Таблице 3 (Levi Setti et al., 2015).
Результаты, полученные при оценке эффективности
препаратов в различных исследованиях, немного варьировали.
Одни авторы указывали на то, что суммарная доза
рекомбинантного ФСГ, необходимая для извлечения качественных
ооцитов, ниже таковой в случае применения ФСГ из мочи
(Westergaard et al., 2001; Rashidi et al., 2005; Andersen et al., 2006;
Hompes et al., 2008; Devroey et al., 2012; Ye et al., 2012).

Таблица 3. Характеристика 13 клинических исследований, которые

в дальнейшем были использованы для оценки сравнительной
эффективности рекомбинантного ФСГ и препаратов ФСГ,
п ол у ч е н н ы х и з м оч и , в к л юч а я H P - H M G , с од е р ж а щ и й
высокоочищенный ФСГ (по Levi Setti et al., 2015)
№ Пациенты N Процедура обработки А в т о р ы
исследования

1 Ж е н щ и н ы , 109 рФСГ и МГЧ с начальной Jansen et al.,

подвергнутые IVF дозой 150 МЕ для рФСГ и 1998
225 МЕ для МГЧ

2 Ж е н щ и н ы , 128 рФСГ и МГЧ с начальной Gordon et al.,

подвергнутые IVF дозой 225 МЕ, длинный 2001
протокол применения
аналогов GnRH в
лютеальной фазе

3 Ж е н щ и н ы , 40 рФСГ и МГЧ с начальной Ng, Ho, 2001

подвергнутые ICSI дозой 300 МЕ в течение 2
дней, затем 150 МЕ

4 Ж е н щ и н ы , 578 рФСГ и МГЧ с начальной Strehler et al.,

подвергнутые IVF дозой от 150 до 450 МЕ 2001
или ICSI

5 Ж е н щ и н ы , 379 рФСГ и МГЧ с начальной Westergaard et

подвергнутые IVF дозой 225 МЕ, длинный al., 2001
протокол применения
аналогов GnRH в
лютеальной фазе

 220

6 Ж е н щ и н ы , 60 рФСГ и МГЧ с начальной Balasch et al.,

подвергнутые ICSI дозой 150 МЕ, длинный 2003
протокол применения
аналогов GnRH в
лютеальной фазе

7 Ж е н щ и н ы , 100 рФСГ и HP-HMG с Kilani et al.,

подвергнутые IVF начальной дозой 150 МЕ, 2003
применение аналогов
GnRH

8 Ж е н щ и н ы , 60 рФСГ и МГЧ с начальной Rashidi et al.,

подвергнутые ICSI дозой 150 МЕ 2005

9 Женщины с 731 рФСГ и HP-HMG с Andersen et al.,

бе сплодием, начальной дозой 225 МЕ, 2006
подвергнутые IVF применение протокола с
антагонистами GnRH
Таблица 3. Продолжение.

№ Пациенты N Процедура обработки А в т о р ы

исследования

10 Женщины с 280 рФСГ и HP-HMG с Bosch et al.,

бе сплодием, начальной дозой 225 МЕ, 2008
подвергнутые IVF применение протокола с
или ICSI антагонистами GnRH

11 Женщины с 629 рФСГ и HP-HMG с Hompes et al.,

бе сплодием, начальной дозой 150 МЕ, 2008
подвергнутые IVF длинный протокол
применения аналогов
GnRH

12 Женщины с 749 рФСГ и HP-HMG с Devroey et al.,

бе сплодием, начальной дозой 150 МЕ, 2012
подвергнутые ICSI применение протокола с
антагонистами GnRH

13 Женщины с 127 рФСГ и HP-HMG с Ye et al., 2012

бе сплодием, начальной дозой 225 МЕ
подвергнутые IVF
или ICSI

 221

Примечание. IVF – in vitro fertilization, ICSI – intracytoplasmic sperm

injection. HP-HMG – высокоочищенный препарат МГЧ; рФСГ –
рекомбинантный ФСГ.

В то же время другие авторы отмечали обратную картину

(Jansen et al., 1998; Gordon et al., 2001; Ng, Ho, 2001; Strehler et al.,
2001; Balash et al., 2003; Kilani et al., 2003; Bosch et al., 2008). В
среднем суммарная доза для препаратов рекомбинантного ФСГ
находилась в диапазоне от 1353 до 2624 МЕ, в то время как для
препаратов МГЧ – в диапазоне от 1365 до 2508 МЕ (табл. 4).
Количество извлеченных ооцитов, полученных при
обработке рекомбинантным ФСГ, в большинстве исследований
превышало таковое при использовании МГЧ. Однако различия, как
правило, были статистически незначимыми. Расчеты показали, что
в среднем количество извлеченных ооцитов при обработке
рекомбинантным ФСГ составляет от 6.8 до 14.4, в то время как при
использовании препаратов МГЧ – от 7.2 до 12.9 (табл. 4).

Таблица 4. Сравнительная эффективность и сопоставление по

стоимости рекомбинантного ФСГ и МГЧ, выделенного из мочи (по
Levi Setti et al., 2015)

№ Суммарная доза, МЕ Число извлеченных А в т о р ы

ооцитов исследования

рФСГ МГЧ рФСГ МГЧ

1 1410 ± 228 1365 ± 228 11.2 ± 6.8 8.3 ± 6.2 Jansen et al.,
1998

2 2025 ± 350 1981 ± 570 12.0 ± 6.0 10.0 ± 7.0 Gordon et al.,
2001

3 1800 ± 270 1650 ± 270 12.6 ± 8.9 9.6 ± 8.1 Ng, Ho, 2001

4 2150 ± 797 1516 ± 545 12.3 ± 7.8 9.7 ± 5.9 Strehler et al.,
2001

5 2242 ± 375 2280 ± 435 12.9 ± 6.8 12.9 ± 6.7 Westergaard et

al., 2001

 222

6 2449 ± 885 1922 ± 379 11.8 ± 4.6 9.1 ± 4.4 Balasch et al.,
2003

7 2025 ± 795 1680 ± 530 6.8 ± 3.9 7.9 ± 4.6 Kilani et al.,
2003

8 2138 ± 800 2250 ± 800 8.7 ± 8.5 9 ± 6.2 Rashidi et al.,

2005

9 2385 ± 622 2508 ± 729 11.8 ± 5.7 10.0 ± 5.4 Andersen et al.,
2006

10 2624 ± 801 2481 ± 994 14.4 ± 8.1 11.3 ± 6.0 Bosch et al.,
2008

11 1760 1821 10.6 7.8 Hompes et al.,

2008

12 1353 ± 296 1433 ± 371 10.7 ± 5.8 9.1 ± 5.2 Devroey et al.,
2012

13 2163 ± 399 2219 ± 503 10.2 ± 5.2 7.2 ± 4.2 Ye et al., 2012
Примечание. рФСГ – рекомбинантный ФСГ.

При анализе финансовых затрат на получение одного

ооцита хорошего качества при использовании различных
препаратов ФСГ было найдено, что в случае рекомбинантного ФСГ
они составляют от 65 до 153 евро, в то время как в случае МГЧ – от
55 до 109 евро, что указывают на предпочтительность с
экономической точки зрения МГЧ. Следует, однако, отметить, что в
большинстве сравнительных исследований различия в финансовых
затратах на получение одного ооцита не были статистически
значимыми, и лишь в четырех исследованиях эти различия
превышали 32 евро (Strehler et al., 2001; Balash et al., 2003; Kilani et
al., 2003; Rashidi et al., 2005).

6.2.2. Факторы, влияющие на активность и эффективность

различных форм фолликулостимулирующего гормона во
вспомогательных репродуктивных технологиях

Противоречиво сть и неоднозначно сть данных по

эффективности рекомбинантных форм ФСГ и ФСГ из мочи

 223

обусловлена целым рядом обстоятельств. Это может быть связано

как с различиями в протоколах, используемых в ВРТ, так и с
различиями в выборках пациенток, которые могут сильно
р а з л и ч ат ь с я п о ч у в с т в и т е л ь н о с т и к го н а д от р о п и н а м ,
репродуктивному потенциа лу, на личию дис функций в
репродуктивной систем (в первую очередь, поликистозных
яичников), риску развития таких осложнений, как синдром
гиперстимуляции яичников.
Но даже при высоком уровне стандартизации исследований
отмечаются существенные различия в их результатах, и они могут
быть обусловлены различиями препаратов ФСГ, даже относящихся
к одной их группе. Так природные (получаемые из мочи) и
рекомбинантные формы ФСГ сильно варьируют по содержанию в
них биологически активной формы гонадотропина, наличию
приме сей, специфиче ской биологиче ской активно сти и
фармакокинетике, которые во многом определяются структурными
особенностями гонадотропинов. Показано, что в случае природных
форм ФСГ большое значение имеют: (1) источник получения
гонадотропина (моча женщин), для которого характерна
определенная степень вариабельности содержания и соотношения
различных форм ФСГ и сопутствующих им белков, и (2) процедура
переработки мочи, выделения и очистки из нее препарата ФСГ. В
случае препаратов рекомбинантного ФСГ важную роль играет тип
клеток-реакторов и технология наработки гонадотропина,
поскольку они предопределяют структуру α- и β-субъединиц ФСГ и
их комплексов, а также методики выделения и очистки ФСГ,
позволяющие с различной эффективностью очистить целевой
гонадотропин от биологически активных примесей, используемых
при генно-инженерном способе их синтеза. Вследствие этого,
результаты сравнительного изучения группы рекомбинантного ФСГ
и группы ФСГ из мочи как между собой, так и внутри самих этих
групп, во многом обусловлены тем, какие по своим физико-
химическим характеристикам препараты были предметом
исследования.
В качестве иллюстрации приведем результаты недавнего
исследования, в котором сравнивали между собой эффективность
при проведении контролируемой индукции овуляции двух

 224

препаратов ФСГ из мочи – Merional-HG и Menopur, причем оба, как

следует из описания препаратов, характеризовались высокой
степенью очистки и высоким содержанием биологически активного
ФСГ. В случае препарата Merional-HG в исследовании участвовали
78 женщин, в случае Menopur – 79 женщин. Несмотря на то, что
количество извлеченных ооцитов при использовании препаратов
Merional-HG и Menopur не отличалось (8.8±3.9 против 8.4±3.8), в
случае применения для индукции овуляции Merional-HG
количество созревших ооцитов было существенно выше в
сравнении с препаратом Menopur (78.3 против 71.4 %, P = 0.005).
Более того, доза препарата Merional-HG, расходуемая на один цикл
стимуляции овуляции, была существенно ниже, чем доза препарата
Menopur (2556±636 против 2969±855 МЕ, P < 0.001) (Alviggi et al.,
2013). Эти отличия сопоставимы с теми отличиями, на которые
акцентируют внимание при сравнении разных по происхождению
п р е п а р ато в Ф С Г – р е ком б и н а н т н ы х и м оч е в ы х ф о рм
гонадотропина. Вследствие этого, если в сравнительном
исследовании с рекомбинантным ФСГ будет использоваться
препарат Merional-HG и оцениваться такие показатели, как
количество созревших ооцитов и доза препарата на один цикл
стимуляции, то будут получены одни результаты, а при сравнении
рекомбинантного ФСГ с препаратом Menopur другие. И это лишь
один пример такого рода.
Различия в эффективности высокоочищенных препаратов
ФСГ из мочи во многом связаны с содержанием в них
гонадотропинов с ЛГ-активностью (ЛГ и/или гипофизарного ХГЧ),
которые сильно меняются в процессе очистки ФСГ от примесных
белков. Препараты ФСГ с очень высокой степенью очистки могут
быть в значительной степени свободны от гонадотропинов с ЛГ-
активностью. В том случае, когда гонадотропины с ЛГ-
активностью присутствуют в препаратах ФСГ, важным показателем
становится их удельное содержание, паттерн изоформ и
соотношение с ФСГ. В случае присутствия гонадотропинов с ЛГ-
активностью в препаратах ФСГ, некорректно говорить о
гомогенном препарате, поскольку необходимо учитывать вклад ЛГ
или ХГЧ, даже в том случае, когда они присутствуют в следовых
количествах, в общую активность препарата.

 225

Установлено, что по мере очистки ФСГ из мочи

постменопаузальных женщин при получении препарата МГЧ, в нем
резко снижается удельное количество ЛГ и, как следствие,
уменьшается соотношение ЛГ/ФСГ. Обычно для сохранения этого
соотношения к препаратам МГЧ уже после очистки добавляют ХГЧ
(van de Weijer et al., 2003; Wolfenson et al., 2005). В ряде случаев
препараты МГЧ, даже после их тщательной очистки, могут
содержать небольшие количества гипофизарного ХГЧ (подробнее
см. Главу 4), который в отличие от ЛГ, достаточно хорошо
соочищается с ФСГ. Так установлено, что в моче женщин в
постменопаузальном периоде присутствует как ФСГ, так и
некоторое количество различных изоформ гипофизарного ХГЧ, в
том числе его мономерных β-субъединиц и их дериватов (Ezcurra,
Humaidan, 2014). Не все эти компоненты могут опознаваться при
использовании стандартных процедур обнаружения ХГЧ в
препаратах МГЧ, и потому, в отличие от ЛГ, могут оказаться
неидентифицированными.
Присутствие гипофизарного ХГЧ в препаратах МГЧ, а
также добавки плацентарного или рекомбинантного ХГЧ к
очищенному препарату мочевого ФСГ могут заметно изменить их
фармакологические свойства и эффективность. Имеются данные о
том, что обусловленная ХГЧ активность при осуществлении
контролируемой индукции овуляции, по крайней мере, при
реализации некоторых протоколов, существенно повышает
эффективность этой процедуры, поскольку, как отмечалось выше,
активность ФСГ в присутствии гонадотропинов с ЛГ-активностью
заметно повышается. Вследствие этого, продемонстрированная
рядом автором высокая эффективность тех или иных препаратов
ФСГ может быть обусловлена не столько качеством самого ФСГ,
сколько присутствием в этих препаратах ЛГ-активности,
ассоциированной с ХГЧ. Однако, присутствие ХГЧ в препаратах
мочевого ФСГ, которое в целом имеет позитивный эффект и может
быть рекомендовано при проведении ВРТ, способно нести и
определенные риски. Одни из них – это снижение
чувствительности тканей яичников к эндогенному ЛГ при
длительном воздействии высоких доз ХГЧ, что обусловлено более
высокой удельной активностью препаратов ХГЧ в сравнении с

 226

таковой препаратов ЛГ (1 МЕ плацентарного ХГЧ эквивалентна по

активности 8 МЕ рекомбинантного ЛГ). Однако применение ХГЧ в
оптимальных концентрациях в значительной степени или даже
полностью исключает развитие резистентности тканей яичников к
ХГЧ. Это объясняется тем, что ХГЧ действует в основном на
аденилатциклазную сигнальную систему и, в отличие от ЛГ, слабо
затрагивает те сигнальные пути, которые вовлечены в
десенситизацию и даун-регуляцию рецепторов ЛГ/ХГЧ (см. Главу
2). Другие риски связаны с природой и гетерогенностью ХГЧ в
препаратах мочевого ФСГ, поскольку даже при применении
стандартных процедур очистки, не всегда ясно, какая доля
гипофизарного ХГЧ остается в каждом конкретном препарате и,
соответственно, какая доля ЛГ-подобной активности в нем
присутствует. Поскольку, в отличие от ФСГ, при экскреции с мочой
ХГЧ претерпевает существенные структурные изменения, то это
может привести к образованию смеси изоформ гипофизарного
ХГЧ, различающейся природой N-гликозилирования и
соотношением гетеродимерных и мономерных изоформ
гонадотропина. Это, в свою очередь, заметно влияет на
специфическую активность ХГЧ и время его полужизни в
кровотоке (Cole, 2010, 2012).
Наряду с гипофизарным ХГЧ в препаратах МГЧ имеются и
другие примеси, заметно влияющие на спектр биологической
активности гонадотропина, число которых определяется
процедурой очистки препарата. Несмотря на то, что очистка МГЧ
является многостадийной и включает аффинную, ионообменную и
обращенно-фазовую хроматографию, в препаратах МГЧ
обнаруживается до 30 % примесных белков – факторов роста,
гликопротеинов, трансферринов, иммуноглобулинов. Van de Weijer
и соавторы при исследовании состава недостаточно очищенного
МГЧ в значительных количе ствах выявили ингибитор
л е й ко ц и т а р н о й эл а с т а з ы , и н г и б и то р С - бе л ка и ц и н к -
ассоциированный α2-гликопротеин (van de Weijer et al., 2003).
Другие исследователи обнаружили в препарат ах МГЧ
эпидермальный фактор роста (ЭФР), связывающий белок-1 фактора
некроза опухолей, Tamm–Horsfall гликопротеин (Giudice et al., 1994;
Yarram et al., 2004). Как известно, ЭФР является мощным

 227

митогеном, индуцирующим пролиферацию и дифференцировку

стромальных и эпителиальных клеток. В норме ЭФР не участвует в
регуляции фолликулярной фазы цикла овуляции. Несмотря на то,
что в исследованиях in vitro обнаружена способность ЭФР
увеличивать число клеток кумулюса и ускорять созревание ооцитов
(Goud et al., 1998), присутствие экзогенного ЭФР в плохо
очищенных препаратах МГЧ может препятствовать нормальному
протеканию процессов пролиферации и дифференцировки клеток
эндометрия. В основе этого лежит взаимодействие ЭФР с
сигнальными путями, контролируемыми другими факторами роста,
в том числе ЭФР-подобными, вовлеченными в регуляцию
фолликулогенеза и созревания ооцитов, а также ЭФР-опосредуемое
функциональное замещение эстрадиола (Ashkenazi et al., 2005;
Ezcurra, Humaidan, 2014). Другим биологически активным
компонентом, который соочищается с гонадотропинами при
получении МГЧ, является белок-7, связывающий
инсулиноподобный фактор роста-1, который участвует в регуляции
клеточной пролиферации, адгезии, ангиогенеза, и способен
подавлять продукцию эстрогенов гранулезными клетками яичников
(Tamura et al., 2007).
Еще одну группу примесей, которая обнаружена в
выделенных из мочи постменопаузальных женщин препаратах
МГЧ и ХГЧ и в препаратах МГЧ, содержащих большие количества
ХГЧ, составляют прионные белки (Kuwabara et al., 2009; Van
Dorsselaer et al., 2011). Согласно Van Dorsselaer и коллегам,
прионные белки являются основной примесью в МГЧ (Van
Dorsselaer et al., 2011). Необходимо напомнить, что прионные белки
являются неправильно свернутыми формами нормальных
клеточных белков, первоначально выявленных в мозге, и
присутствие этих «патогенных» белков ассоциировано с рядом
нейродегенеративных заболеваний, в частности с болезнью
Кройцфельда-Якоби у человека. Следует, однако, отметить, что до
сих пор взаимо связи между применением препаратов
гонадотропинов и развитием болезни Кройцфельда-Якоби
выявлено не было, хотя исследования в этом направлении
проводились (Reichl et al., 2002; Ward et al., 2004; Balen, Lumholtz,
2005).

 228

Все вышесказанное указывает на то, что для получения

мочевого ФСГ необходима многостадийная процедура очистки
препарата, гарантирующая отсутствие биологически активных
примесей, а также значительных количеств гипофизарного ХГЧ.
Следует отметить, что присутствие гипофизарного ХГЧ, который
способен эффективно регулировать ранние стадии развития
эмбриона, не является критическим и даже, возможно, является
п ол ож и т е л ь н ы м ф а ктом . Од н а ко п р о бл е м а с о с то и т в
вариабельности состава гипофизарной формы ХГЧ, которая может
деградировать и давать начало мономерным и частично
разрушенным субъединицам с непредсказуемой функциональной
активностью. Другими словами, нежелательным является не сам
гипофизарный ХГЧ, а его дериваты. В случае высоко очищенного
от ЛГ и ХГЧ препарата ФСГ к нему целесообразно добавлять
гонадотропины с ЛГ-активностью, в первую очередь плацентарный
или рекомбинантный ХГЧ, реконструируя, таким образом,
функционально активную систему ФСГ–гонадотропин с ЛГ-
подобной активностью. Необходимо отметить, что примесные
белки, в том числе ростовые факторы и гормональные агенты с
высоким митогенным потенциалом, в различных количествах
присутствуют и в препаратах рекомбинантного ФСГ, причем
многие из этих примесей могут характеризоваться очень высокой
биологической активностью, крайне нежелательной при
проведении процедур ВРТ. Однако в этом случае в препаратах
рекомбинантного ФСГ, полученных в клетках-реакторах,
отсутствуют даже следы любых изоформ ХГЧ, что облегчает
процесс «добавления» ЛГ-подобной активности.
И все-таки наиболее важную роль в определении
специфической активности и качества препаратов рекомбинантного
ФСГ играют источник и методология его получения. Так недавно
была получена и исследована новая форма рекомбинантного ФСГ –
ФСГε, которая экспрессируется в линии клеток GlycoExpress
человека и характеризуется сравнительно высокой степенью N-
гликозилирования, что отчасти приближает ее к природным формам
гормона. Рекомбинантный ФСГε при многократном введении в
суточной дозе 150 МЕ рФСГε в гораздо большей степени усиливал
рост фолликулов в сравнении с применяемым в той же дозе

 229

препаратом Gonal-f, наиболее широко применяемой в настоящее

время формой рекомбинантного ФСГ. Отметим, что Gonal-f
экспрессируется в клетках яичников китайского хомячка (CHO-
клетках), которые по машинерии N-гликозилирования сильно
отличаются от ФСГ-секретирующих гонадотрофов аденогипофиза
человека. Показано также, что по выходу ооцитов рекомбинантный
ФСГε превосходил ФСГ из мочи (препарат Bravelle) (Abd-Elaziz et
al., 2017). Однако качество ооцитов и частота наступления
беременности в случае рекомбинантного ФСГε не отличались от
таковых при использовании природных форм ФСГ. В этой связи
необходимо отметить, что и в других исследованиях различия
между рекомбинантными и мочевыми формами ФСГ выявлены не
были, хотя есть работы, в которых отдается преимущество либо
рекомбинантным (Daya, 2002; Daya, Gunby, 2007), либо мочевым
формам ФСГ (Daya, 2002; van Wely et al., 2003a).
Различная устойчивость препаратов ФСГ к деградации –
еще один фактор, влияющий на их эффективность, поскольку
важное значение имеет достижение стабильного уровня ФСГ в
крови. В условиях недостаточной продукции эндогенного ФСГ и
ослабленного ответа яичников на действие эндогенного
гонадотропина препараты рекомбинантного ФСГ, особенно с
повышенной устойчивостью к деградации, могут иметь некоторые
преимущества перед препаратами ФСГ из мочи, поскольку уже
через 3–4 дня повторных инъекций рекомбинантного ФСГ уровень
гонадотропина в крови остается стабильно повышенным. У
пациенток с подавленной активностью ГГГ оси такое устойчивое
повышение уровня ФСГ в большей степени обеспечивает
нормальное протекание фолликулогенеза, даже на фоне низкого
уровня эндогенного ЛГ или гипофизарного ХГЧ в крови. Однако
использование различных форм рекомбинантного ФСГ у пациенток
с нормальными функциями гонадной оси и нормальным ответом
яичников на гонадотропины никаких преимуществ перед
природными формами ФСГ не имеет. Более того, длительное
повышение уровня ФСГ способно снизить чувствительность
я и ч н и ко в к Ф С Г и в ы з ват ь р я д п о б оч н ы х эфф е кто в ,
ассоциированных с гиперактивацией ФСГ-зависимых сигнальных
путей в яичниках. Следует также отметить, что применение

 230

высокоочищенных форм ФСГ из мочи, например, HP-FSH, также

позволяет эффективно стимулировать овуляцию у женщин с
ослабленным ответом яичников на гонадотропины (Di Stefano et al.,
2016). Здесь очень важно определить, что является причиной
ослабления чувствительности яичников к ФСГ – нарушения в ФСГ-
опосредуемой сигнализации или структурно-функциональные
изменения в фолликулярных клетках и сниженный овариальный
резерв.
Сравнительно недавно был проведен масштабный анализ
клинических результатов, полученных при использовании в ВРТ
различных препаратов ФСГ, в том числе рекомбинантной формы с
повышенной устойчиво стью к деградации – FSH-CTP
(corifollitropin alfa, Elonva) (Pouwer et al., 2015). В общей сложности
в рамках ше сти обследований была проанализирована
эффективность применения ежедневных инъекций ФСГ,
выделенного из мочи (с добавлением или без инъекций
гонадотропинов с ЛГ-активностью), рекомбинантного ФСГ с
обычной устойчивостью к деградации и рекомбинантного FSH-
CTP, устойчивого к деградации, для контролируемой индукции
овуляции у 3753 женщин в возрасте от 18 до 41 года со снижением
фертильности без каких-либо выраженных патологий. Однократное
введение FSH-CTP обеспечивало повышенный уровень ФСГ,
требуемый для роста большого числа фолликулов, в течение, по
крайней мере, одной недели, что заменяет семь ежедневных
инъекций ФСГ из мочи или обычного рекомбинантного ФСГ. При
этом сравнение препарата FSH-CTP с пролонгированным
действием, который применяли в средних дозах (от 150 до 180 мкг),
с регулярными препаратами ФСГ, как природным, так и
рекомбинантным, не выявило существенных различий в их влиянии
на коэффициент рождаемости и на частоту развития синдрома
гиперстимуляции яичников. В то же время при использовании
низких доз FSH-CTP (от 60 до 120 мкг) отмечали снижение
коэффициента рождаемости в сравнении с группами женщин,
получавших регулярные препараты ФСГ. Полученные данные
указывают на то, что рекомбинантный ФСГ с пролонгированным
действием, хотя и не требует ежедневного введения, как регулярные

 231

препараты ФСГ, но и не превосходит их по эффективности, а в

низких дозах даже существенно им уступает (Pouwer et al., 2015).
Ретроспективное исследование эффективности FSH-CTP
было проведено в 2017 году бразильскими учеными, которые
проанализировали результаты 132 циклов контролируемой
индукции овуляции, используя для этого различные формы ФСГ и
протокол с обработкой антагонистами GnRH (Souza et al., 2017).
При этом FSH-CTP (Elonva, Schering-Plough, Бразилия) вводили 26
пациенткам однократно в дозах 100 или 150 мкг (в зависимости от
массы тела), в то время рекомбинантный ФСГ (follitropin beta,
Puregon, Schering-Plough, Бразилия) или HP-HMG (Menopur,
Ferring, Бразилия) вводили 106 пациенткам в течение семи дней в
суточных дозах 150–225 МЕ. В результате общий выход ооцитов
при использовании FSH-CTP был лишь незначительно выше, чем
при использовании рекомбинантного ФСГ и HP-HMG (12.0±10
против 10.9±7.2, P > 0.05), способность к фертилизации и доля
перенесенных эмбрионов не различались, отмечали небольшое
повышение эффективности имплантации эмбрионов (Souza et al.,
2017). Все эти факты свидетельствуют о том, что заявленные на
начальных этапах преимущества препаратов рекомбинантного ФСГ
с пролонгированным действием, вследствие их устойчивости к
деградации, не столь очевидны. Более того, возможные побочные
эффекты таких препаратов до конца не исследованы. Таким
образом, о сновываясь на целом ряде ретро спективных
исследований можно заключить, что препараты рекомбинантного
Ф С Г с п о в ы ш е н н о й у с то й ч и во с т ь ю к д е г р а д а ц и и п о
эффективности в ВРТ не отличаются от регулярных препаратов
ФСГ – как природных, выделенных из мочи, так и регулярного
рекомбинантного ФСГ, в то время как безопасность таких
препаратов до конца не выяснена (Pouwer et al., 2015; Souza et al.,
2017).

6.2.3. Фармакодинамика и фармакокинетика различных форм

мочевого и рекомбинантного фолликулостимулирующего
гормона

 232

Важной характеристикой гонадотропинов является время их

полувыведения (время полужизни) и биодоступность. Препараты
ФСГ имеют достаточно низкие значения этих показателей, которые
в определенных пределах меняются среди различных по степени
очистки и способам выделения мочевых форм ФСГ, а также среди
различных по методам получения и структуре рекомбинантных
форм ФСГ. В экспериментах с рекомбинантными ФСГ показано,
что время полувыведения гонадотропина из крови составляет 24 ч,
в то время как его биодоступность при подкожном введении
составляет около 70 % (Porchet et al., 1994; le Cotonnec et al., 1998a,
1998b).
Как отмечалось выше, секреция ФСГ у здоровых
фертильных женщин идет в пульсирующем ритме, и зависит от
стадии менструального цикла. Уровень ФСГ в крови, который
вызывает рост фолликулов, индивидуален и сильно варьирует у
различных женщин, обычно находясь в диапазоне от 5.7 и 12 МЕ/л
(Van Wiessenbruch et al., 1993; van der Meer et al., 1994; Fauser, Van
Heusden, 1997). Усредненный уровень ФСГ в крови 42 здоровых
женщин с нормально протекающим менструальным циклом во
время фолликулярной фазы в первый день цикла составляет 4.0
МЕ/л (диапазон от 0.9 до 9.2 МЕ/л), затем повышается до 6.6 МЕ/л
(диапазон 4.3–12.5 МЕ/л), достигая максимума на 5-й день цикла,
после чего снижается до 3.3 МЕ/л (диапазон 0.8–5.7 МЕ/л) и
достигает минимума на 13-й день цикла (van Santbrink et al., 1995;
Fauser, Van Heusden, 1997). Следует, однако, отметить, что
концентрация ФСГ не может рассматриваться как основной
показатель активности гонадотропина, поскольку исключительно
важную роль играет паттерн изоформ ФСГ, в первую очередь
степень и характер N-гликозилирования молекул ФСГ (см. Главу 3).
Так суммарная активность повышенных концентраций ФСГ,
обогащенного низкоактивными сильно гликозилированными
формами, может уступать более низким концентрациям ФСГ, в
котором основной пул составляют более активные слабо
гликозилированные формы гонадотропина.
В постменопаузальном периоде секреция ФСГ многократно
увеличивает ся, причинами чего являют ся снижение
чувствительности ткани яичников к регуляторному действию ФСГ

 233

вследствие развития резистентности к гонадотропинам, что

приводит к нарушению отрицательных обратных связей, и
возрастное подавление продукции ингибирующих регуляторных
сигналов, контролирующих функциональную активность гонадной
оси, в том числе выработку ФСГ гонадотрофами. Все это относится
не только к ФСГ, но и к ЛГ, и справедливо не только для женщин,
но и для мужчин с той лишь разницей, что уровень ФСГ у мужчин
существенно ниже. Показано, что средний уровень ФСГ в крови
женщин после менопаузы повышается на порядок, и по данным
различных исследователей составляет 45.7 МЕ/л (результаты
обследования 157 женщин) (Henrich et al., 2006) и 51.9 МЕ/л
(результаты обследования 33 женщин) (Shin et al., 2008). При этом
ФСГ с высокой интенсивностью выводится с мочой, не претерпевая
значительных структурных изменений в процессе экскреции.
Вследствие того, что концентрация ФСГ в моче женщин,
находящихся в менопаузе, является очень высокой, уже на
протяжении 60 лет моча по стменопаузальных женщин
используется, как основной источник получения природных форм
ФСГ.
Поскольку препараты ФСГ, полученные из мочи, могут
быть загрязнены посторонними белками и различными
биологически активными факторами, способными вызывать
нежелательные эффекты и аллергические реакции, в последние
год ы п р е д п р и н я т ы п о п ы т к и р а з р а б о т ат ь и в н е д р и т ь
высокоочищенные препараты ФСГ, лишенные примесей.
Наибольшее применение в клинике среди них имеют уже
упоминавшие ся выше препараты HP-FSH и HP-HMG.
Исследования в области фармакокинетики и фармакодинамики
препаратов ФСГ направлены в основном на изучение этих форм
ФСГ, а также рекомбинантного ФСГ и его аналогов с
пролонгированным действием. Следует отметить, что
фармакокинетические характеристики препаратов ФСГ во многом
о п р ед е л я е т с я и х д о з а м и и ком б и н а ц и я м и с д ру г и м и
гонадот ропинами, спо собом их введения, а т акже
индивидуальными особенностями физиологического состояния
пациенток и их чувствительностью к гонадотропинам.

 234

Показано, что при однократном введении 300 МЕ HP-HMG

и HP-FSH кривые зависимости концентрации ФСГ от времени и
фармакокинетиче ские параметры для обоих препаратов
практически не отличаются. После однократной подкожной
инъекции оба препарата, HP-HMG и HP-FSH, являются
биоэквивалентными как по значению максимальной концентрации
(Cmax), так и по значению AUCt, представляющему собой
интегрированную площадь под кривой «время–концентрация ФСГ
в крови». Эквивалентными были и оба, подкожный и
внутримышечный, пути введения препаратов, на что указывает
сходство значений Cmax и AUCt (Di Stefano et al., 2016). В пользу
сходства фармакокинетики обоих препаратов ФСГ из мочи
свидетельствуют также данные по их специфической абсорбции
(Huisman et al., 1997).
Di Stefano и соавторы в 2016 году показали, что при
системном исследовании фармакокинетического профиля ФСГ
после его однократных подкожных или внутримышечных инъекций
в пяти различных дозах в диапазоне от 225 до 445 МЕ были
выявлены линейная фармакокинетика и отсутствие влияния на
биодоступность пути и способа введения препарата (подкожный
или внутримышечный) (Di Stefano et al., 2016). Сходные результаты
получены и другими группами авторов (Mannaerts et al., 1996a;
Voortman et al., 2000). Так при подкожном введении препарата HP-
FSH концентрация ФСГ в крови пациенток была пропорциональна
дозе этого препарата в диапазоне его доз от 225 до 445 МЕ.
Маннаертц и соавторы изучили фармакокинетику ФСГ
после многократных (в течение 7 дней) внутримышечных инъекций
рекомбинантного ФСГ в суточных дозах 75, 150 и 225 МЕ
пациентам с дефицитом гонадотропинов, а также после
многократных внутримышечных инъекций рекомбинантного ФСГ в
тех же суточных дозах и мочевого ФСГ в суточной дозе 150 МЕ
пациентам с подавленной функцией гипофиза (Mannaerts et al.,
1996b). Ими было установлено, что у пациентов с дефицитом
гонадотропина при многократном введении возрастающей дозы
ФСГ концентрация гормона в сыворотке крови повышалась дозо-
зависимым образом. Важно отметить, что стабильный уровень
концентрации ФСГ у них достигался через 3–5 дней. При

 235

многократном подкожном введении ФСГ уровень гормона в крови

увеличивался выше базовой физиологической концентрации и
достигал пика через 12 ч после последней инъекции, что
демонстрирует устойчивость повышения концентрации гормона в
ходе лечения. На устойчивость повышения уровня ФСГ в течение
пятидневного введения гормона указывают и другие авторы (Schoot
et al., 1994; Mannaerts et al., 1996a). Следует отметить, что после
прекращения курса ФСГ отмечалось плавное, сравнительно
небольшое, снижение концентрации гонадотропина, но уже через
192 ч после последней инъекции уровень гормона возвращался к
исходному базовому уровню (Mannaerts et al., 1996b).
При этом существенных различий в фармакокинетике
между рекомбинантным и мочевым ФСГ выявлено не было. Так
фармакокинетические параметры для ФСГ, которые были получены
после подкожных инъекций HP-FSH в течение пяти дней (Di
Stefano et al., 2016), в основном совпадали с
ф а р м а ко к и н е т и ч е с к и м и п а р а м е т р а м и п р и в в е д е н и и
рекомбинантного ФСГ (Mannaerts et al., 1996b; le Cotonnec et al.,
1998a; Voortman et al., 2000). И это несмотря на то, что введение
препаратов рекомбинантного ФСГ продолжалось в течение более
длительного срока – 7 дней. При этом, как видно из Таблицы 5,
показатели фармакокинетики для препаратов рекомбинантного
ФСГ, взятого в различных дозах, различаются между собой в
большей степени, чем при сравнении рекомбинантного ФСГ и
препаратов ФСГ, выделенных из мочи. Другими словами,
концентрационные факторы могут играть существенно большую
роль в определении фармакокинетики препаратов ФСГ, чем их
принадлежность к определенной группе гонадотропинов, хотя
структурные факторы также могут иметь немаловажное значение.
Фармакокинетика ФСГ тесно ассоциирована с выработкой
экстрадиола, что является одним из основных результатов действия
ФСГ на ткани яичников. Показано, что многократные инъекции
рекомбинантного и мочевого ФСГ женщинам с подавленной с
помощью аналогов или антагонистов GnRH функцией гипофиза,
стимулируют выработку эндогенного эстрадиола клетками
яичников.

 236

Таблица 5. Основные фармакокинетические параметры препаратов

ФСГ – рекомбинантного и выделенных из мочи (по Di Stefano et al.,
2016).

Препарат Cmax tmax (ч) AUCτ t½ (ч) Ссылка

(МЕ/л) (МЕ/л·ч)
р Ф С Г , 13.9±1.8 8.2±3.9 293±39 35.2±2.9 Voortman et
225 МЕ, п/к al., 2000
р Ф С Г , 6.4±2.3 9 (6–24) 129±47 16±4 le Cotonnec
150 МЕ, п/к et al., 1998a
ФСГ из мочи, 10.7±2.0 4.8±3.0 231±45 30±4 Mannaerts
150 МЕ, п/к et al., 1996b
H P - F S H , 14.9±2.9 11.6±5.5 323±58 28.7±9.6 Di Stefano
225 МЕ, п/к et al., 2016
Примечание. AUCτ – площадь под кривой концентрация ФСГ в плазме
крови – время в течение времени τ между двумя последовательными
дозами в условиях стационарного состояния, C max – пиковая
(максимальная) концентрация ФСГ, t½ – время полувыведения ФСГ, tmax –
время, которое необходимо для достижения C max , HP-FSH –
высокоочищенный ФСГ из мочи; рФСГ – рекомбинантный ФСГ. Значения
представлены, как M±SD.

При использовании HP-FSH пик уровня эстрадиола

достигался через 48 ч после последней, пятой, инъекции препарата,
а через семь дней после окончания обработки (через 192 ч после
последней инъекции) концентрация эстрадиола в крови снижалась
до исходного базового уровня (Di Stefano et al., 2016). Установлено,
что рост фолликулов и их развитие отмечаются и у женщин с очень
низким уровнем эстрадиола, получавших HP-FSH, причем
продукция эстрадиола фолликулярными клетками зависела от
концентрации ЛГ у пациенток на фоне введения препарата ФСГ
(Lunenfeld, 2004). При этом даже очень низкие концентрации
эндогенного ЛГ в крови оказывались достаточными для
поддержания на высоком уровне синтеза и секреции эстрадиола
при введении HP-FSH пациенткам с нормальным менструальным
циклом, даже в условиях подавления функции гипофиза (Devroey et

 237

al., 1994; Mannaerts et al., 1996b). После нескольких подкожных

инъекций HP-FSH отмечали увеличение среднего размера
фолликулов, и этот показатель положительно коррелировал с
повышением уровня эстрадиола и фармакокинетикой ФСГ.
Фармакодинамический эффект HP-FSH выявлялся на пятый день
обработки, когда большинство фолликулов, имевших начальный
размер 1–3 мм, достигали размера 7–9 мм. Женщины, которые
имели наиболее высокий уровень эстрадиола в конце обработки
(206 и 615 пг/мл), характеризовались наибольшим числом
фолликулов размером ≥7 мм. Через 12 дней эффект ФСГ на
фолликулогенез снижался (Di Stefano et al., 2016). Количество
фолликулов размером 7–9 и 10–12 мм, которые получали на пятый
день обработки с помощью 225 МЕ HP-FSH (Di Stefano et al., 2016),
практически не отличалось от количества фолликулов размером 8–
10 и 10–12 мм, которые получали в тот же день обработки
рекомбинантным ФСГ, который вводили в той же дозе (Voortman et
al., 2000).

6.2.4. Повышение эффективности препаратов

ф о л л и к ул о с т и м ул и р у ю щ е го го р м о н а при их
комбинировании с гонадотропинами, наделенными ЛГ-
подобной активностью

В 2017 году был проведен обширный мета-анализ, в рамках

которого сравнивали эффективность ФСГ, МГЧ и комбинаций ФСГ
с гонадотропинами, наделенными ЛГ-активностью (Santi et al.,
2017). Оценивали целый ряд показателей, в том числе число
извлеченных ооцитов на цикл индукции овуляции, соотношение
дозы ФСГ и числа извлеченных ооцитов, количество ооцитов
стадии MII, число эмбрионов, эффективность имплантации и
частоту развития беременности, число рождений. Установлено, что
с одной стороны применение монотерапии ФСГ приводило к
большему количеству извлеченных ооцитов при проведении
контролируемой индукции овуляции в сравнении с МГЧ и
комбинациями ФСГ с ЛГ и ХГЧ. С другой стороны,
комбинированное использование ФСГ с гонадотропинами,

 238

наделенными ЛГ-активностью, снижало дозу ФСГ, необходимую

для получения одного ооцита, и повышало частоту наступления
беременности. Это может свидетельствовать о том, что добавление
гонадотропинов с ЛГ-активностью усиливает вектор ЛГ-
опосредуемой регуляции фолликулогенеза, результатом чего
является жесткий отбор и снижение числа ооцитов. При этом
повышается их качество и репродуктивные свойства. Вследствие
этого на стадии MII различия между ФСГ и комбинациями ФСГ с
гонадотропинами, наделенными ЛГ-активностью, по количеству
ооцитов уже не выявляются. Показано также, что применение МГЧ,
сочетающего ФСГ и ЛГ, приводит к более высокому числу
эмбрионов и повышению эффективности имплантации по
сравнению с ФСГ. Соответственно, можно сделать важный в
практическом отношении вывод о том, что более высокая частота
беремен н о сти п ри и сп оль зован и и комби н ац и й ФСГ с
гонадотропинами, наделенными ЛГ-активностью, в условиях
протокола, основанного на применении агониста GnRH, в
сравнении с использованием только одного ФСГ, обусловлена
улучшением качества извлеченных ооцитов, их повышенной
способностью к оплодотворению и повышением скорости и
эффективности имплантации эмбрионов (Santi et al., 2017).
Предполагается, что одной из ключевых причин снижения
количества извлекаемых ооцитов при добавлении ЛГ к ФСГ
является усиление отбора фолликулов, в основе чего лежит
усиление стимулированного гонадотропинами апоптоза. Это может
быть связано с различными обстоятельствами. Так процедура
проведения циклов контролируемой индукции овуляции достаточно
далека от физиологического гормонального режима, поскольку
ориентирована и оптимизирована для созревания большого числа
фолликулов, что позволяет получить наибольшее количество
качественных здоровых ооцитов (Zech et al., 2015). В основе этой
процедуры лежит применение высоких доз экзогенных
гонадотропинов, которые существенно меняют функционирование
эндокринной системы у женщин. В результате естественный
м о н о о вул я т о р н ы й р е ж и м т р а н с ф о рм и р у е т с я в р е ж и м
множественной овуляции, что ассоциировано с нарушением
гормонального баланса и функциональных взаимосвязей между

 239

гонадотропинами и стероидными гормонами (Detti et al., 2011). В

результате меняется соотношение и активность факторов, которые
влияют на процессы апоптоза в клетках яичниках и на
выживаемость этих клеток. Так одной из основных функций ФСГ и
ЛГ/ХГЧ является регуляция селекции роста и созревания одного, а
не множества фолликулов. Вследствие этого, сочетанное
применение обоих гонадотропинов способно усилить в яичниках
апоптотические процессы, которые запускается гонадотропинами
преимущественно через активацию ПКА и цАМФ-зависимых
транскрипционных факторов, на что указывают исследования in
vitro с клетками гранулезы яичников (Amsterdam et al., 1999;
Casarini et al., 2012, 2016b; Gupta et al., 2012). При реализации
модели индукции множественной овуляции сравнительно быстро
достигается высокий уровень эстрогенов, которые повышают
выживаемость ооцитов и их созревание (Ting et al., 2015; Dewailly
et al., 2016).
При анализе данных, полученных с использованием МГЧ,
отмечается большая вариабельность его активности, что связано с
сильно выраженной неоднородностью препаратов МГЧ и, в первую
очередь, с различиями в содержании в нем остаточного эндогенного
ЛГ и гипофизарного ХГЧ (Lehert et al., 2010; Ezcurra, Humaidan,
2014). Установлено, что в препаратах МГЧ присутствует небольшое
количество гипофизарного ХГЧ, который обладает не только
стероидогенной активностью, что характерно для ФСГ и ЛГ, но и
влияет на рост, дифференцировку и апоптоз репродуктивных
клеток (Cole, 2012; Nwabuobi et al., 2017). Поскольку препараты
МГЧ могут содержать различные количества гипофизарного ХГЧ и
различные соотношения ЛГ/ХГЧ и ФСГ/ХГЧ, то это приводит к
существенным различиям фармакологического профиля препаратов
МГЧ в ВРТ. Возможно, этим объясняется тот факт, что замена ФСГ
на МГЧ лишь в отдельных случаях улучшает результативность
экстракорпорального оплодотворения.
Большое значение для эффективности различных
комбинаций гонадотропинов имеет использование в протоколе
контролируемой индукции овуляции лигандов рецептора GnRH.
Результаты мета-анализов, проведенных на большом числе
клинических исследований, показывают, что в зависимости от

 240

функционального состояния пациентов и их репродуктивной

системы, а также от риска развития побочных эффектов, могут
быть использованы как агонисты, так и антагонисты GnRH
(Orvieto, Patrizio, 2013; Al-Inany et al., 2016; Santi et al., 2017).
Обобщая большое число исследований можно прийти к
заключению, что агонисты GnRH обычно применяются у женщин с
индексом массы тела менее 25 кг/м2 (Rabinson et al., 2008), у
женщин с ослабленным ответом на гонадотропины (Berkkanoglu,
Ozgur, 2010; Al-Inany et al., 2016), а также в качестве конечного
триггера для минимизации развития синдрома гиперстимуляции
яичников (Alama et al., 2013). В то же время антагонисты GnRH
чаще используют при необходимости сократить продолжительность
контролируемой индукции овуляции и снизить затраты на
проведение этой процедуры. Они более приемлемы для достижения
мягкой стимуляции, которая показана для женщин с сильно
выраженным ответом на гонадотропины (Fauser, Devroey, 2005; Al-
Inany et al., 2016) и у пациентов с синдромом поликистоза яичников
(Gianaroli et al., 2012). Соответственно, эффективность ФСГ и его
комбинаций с гонадотропинами, наделенными ЛГ-активностью,
может сильно зависеть от использования в протоколе агонистов и
антагонистов GnRH, что подтверждается результатами
клинических исследований (Santi et al., 2017).
Важной проблемой является оптимизация выбора
гонадотропина с ЛГ-активностью для повышения эффективности
препаратов мочевого или рекомбинантного ФСГ. Здесь могут быть
использованы плацентарный ХГЧ природного происхождения
(выделенный из мочи беременных женщин), рекомбинантный ХГЧ,
синтезируемый генно-инженерным путем, и рекомбинантный ЛГ. В
случае МГЧ гонадотропины с ЛГ-активностью могут соочищаться
с ФСГ, и в этом случае добавление гонадотропинов с ЛГ-
активностью может быть необязательным и зависит в большей
степени от состава препарата МГЧ.
Как отмечалось выше, при повышении степени очистки
МГЧ – препарата, изначально содержащего ЛГ и ФСГ в
соотношении примерно 1:1, содержание ЛГ начинает снижаться,
что приводит к значительному снижению этого соотношения и
ослаблению ЛГ-подобной активности препарата МГЧ (van de Weijer

 241

et al., 2003; Wolfenson et al., 2005). Для компенсации этого к МГЧ

часто добавляют экзогенный ХГЧ. Как отмечалось выше, в
препаратах МГЧ, как правило, присутствует эндогенный
г и п о ф и з а р н ы й Х Г Ч , ко т о р ы й с од е р ж и т с я в м оч е
постменопаузальных женщин, но его количество сильно варьирует
от препарата к препарату и не поддается стандартизации. Так в
препарате Pergonal содержится в основном ЛГ, в препарате
Humegon – примерно одинаковое количество ЛГ и ХГЧ, в то время
как в препарате Menopur – преимущественно гипофизарный ХГЧ
(Giudice et al., 2001; van de Weijer et al., 2003; Wolfenson et al., 2005).
В препарате Menopur количество гипофизарного ХГЧ на порядок
превышает таковое ЛГ, а его удельная биологическая активность
составляет 95 % всей ЛГ-активности препарата МГЧ (табл. 6).
Значительные колебания содержания гипофизарного ХГЧ в
препаратах МГЧ, степень гетерогенности и доля активности ХГЧ в
общей ЛГ-активно сти суще ственно затрудняют оценку
эффективности и расчет доз препаратов МГЧ при их использовании
в ВРТ (Ezcurra, Humaidan, 2014).
Результаты целого ряда клинических исследований
демонстрируют более высокую эффективность ХГЧ в сравнении с
ЛГ в ВРТ, что обусловлено более высокой активностью в
отношении индукции овуляции и особенностями фармакокинетики
ХГЧ (Cole, 2010, 2012a, 2012b; Ezcurra, Humaidan, 2014). Высокая
эффективность ХГЧ обусловлена тем, что он связывается с
рецептором ЛГ/ХГЧ более эффективно и характеризуется более
высокой ЛГ-подобной активностью в сравнении с ЛГ (Casarini et
al., 2011). Применение рекомбинантного ЛГ, имеющего значительно
меньшее время полувыведения в сравнении с ХГЧ, для
поддержания норма льного развития фолликул т ребует
многократных инъекций препарата в течение дня (Cole, 2010).

Таблица 6. Содержание ЛГ и ХГЧ (по иммунореактивности) в

различных препаратах МГЧ, полученных из мочи женщин в
постменопаузе (по Ezcurra, Humaidan, 2014).

 242

Препарат ЛГ, МЕ ХГЧ, МЕ Соотно- Литературный

шение источник
ЛГ/ХГЧ
Pergonal 13.49 3.39 3.98 (Wolfenson et al.,
2005)
Humegon 5.77 6.86 0.84 (Wolfenson et al.,
2005)
Menopur 0.29 9.61 0.03 (Wolfenson et al.,
2005)
Menopur 0.48 9.05 0.05 (Wolfenson et al.,
2005)
Menopur 0.39 11.06 0.04 (Giudice et al., 2001)
Menopur 0.85 11.3 0.08 (van de Weijer et al.,
2003)

Несмотря на высокую ЛГ-подобную биологическую

активность ХГЧ, замена эндогенного ЛГ этим гонадотропином в
препаратах МГЧ, а также случаи применения ХГЧ вместо
рекомбинантного ЛГ требуют тщательного анализа. Здесь нужно
принимать во внимание паттерн используемых изоформ ХГЧ, а
также различия в происхождении и физиологических функциях ЛГ
и ХГЧ.
Так эндогенный гипофизарный ЛГ, продуцируемый
гонадотрофами, на начальный стадиях менструального цикла
активирует стероидогенную функцию клеток теки, что приводит к
синтезу андрогенов и дальнейшему их превращению в эстрогены
под действием ароматазы, стимулируемой ФСГ. Далее, когда
фолликулы достигают размера 8–12 мм, в гранулезных клетках
яичников под действием ФСГ начинают экспрессироваться
рецепторы ЛГ/ХГЧ, что делает их компетентными к ЛГ, вследствие
чего ЛГ включается в регуляцию процессов фолликулогенеза и
созревания ооцитов. Значительное повышение уровня ЛГ в
середине цикла приводит к овуляции, возобновлению мейоза в
ооцитах, формированию желтого тела, лютеинизации клеток теки и
гранулезных клеток, раннему синтезу прогестерона (Berger, Taymor,

 243

1971; Motola et al., 2007). В отличие от ЛГ, плацентарный ХГЧ,

широко применяемый в ВРТ, в физиологических условиях начинает
продуцироваться трофобластом уже на ранней стадии эмбриогенеза
(4–6 дни), после оплодотворения яйцеклетки, и его действие
ориентировано в основном на стимуляцию синтеза прогестерона
желтым телом и на регуляцию процессов, ведущих к имплантации
эмбриона. Через 3–4 недели функцию продукции как ХГЧ, так и
прогестерона берет на себя плацента, что обеспечивает
максимальные уровни плацентарного ХГЧ к 10-й неделе
беременности (Casarini et al., 2011). Однако, учитывая более
высокие концентрации плацентарного ХГЧ при его введении
пациентам в сравнении с присутствующим в крови эндогенным
гипофизарным ХГЧ, а также определенное сходство в механизмах
их действия, в первую очередь в отношении стимуляции
аденилатциклазной системы и цАМФ-зависимых сигнальных
путей, можно заключить, что регуляторный эффект экзогенного
плацентарного ХГЧ на стероидогенную функцию фолликулов
сопоставим с таковым эндогенного гипофизарного ХГЧ.
Заключение
Несмотря на то, что большинство клинических
исследований демонстрируют более высокую эффективность
рекомбинантных форм ФСГ по количеству получаемых
яйцеклеток, по таким целевым показателям, как частота
наступления беременности и количество новорожденных,
рекомбинантные и мочевые формы практически не
различаются. Причиной этого является то, что в случае
п р и м е н е н и я п р и р од н ы х ф о рм Ф С Г, кото р ы е бол е е
физиологичны и максимально приближают гормональную
регуляцию фолликулогенеза к таковой в естественных
условиях, выход качественных яйцеклеток сходен с таковым
при использовании рекомбинантных форм гормона. Важно
отметить, что в отличие от гонадотропинов с ЛГ-подобной
активностью, ФСГ в очень небольшой степени подвергается
структурным изменениям как при циркуляции в кровяном
русле, так и при экскреции с мочой, вследствие чего мочевые
формы ФСГ близки тем формам гормона, которые
п р од у ц и ру ют с я го н а д от р о ф а м и г и п о ф и з а . С ход с т во

 244

прослеживается как на уровне пространственной организации

αβ-гетеродимерного комплекса ФСГ, так и на уровне
модификаций молекулы гонадотропина, в первую очередь его
N-гликозилирования.
Как природные (мочевые), так и рекомбинантные
формы ФСГ имеют определенные недостатки, которые
н е о бхо д и м о у ч и т ы в а т ь п р и и х и с п о л ь з о в а н и и в о
вспомогательных репродуктивных технологиях. Эти
недостатки в значительной степени могут быть нивелированы
при оптимизации стратегии их применения в клинике, а также
при стандартизации методов получения и повышении степени
очистки препаратов ФСГ.
«Ахиллесовой пятой» мочевых форм ФСГ является
возможное присутствие в них биологически активных
примесей, среди которых ростовые факторы, гормональные
агенты и ферменты, существенно влияющие на
функциональное состояние клеток-мишеней. Наряду с этим в
препаратах мочевых ФСГ могут присутствовать различные
количества гипофизарного ХГЧ, который на протяжении всей
жизни вырабатывается гонадотрофами. Сам по себе
гипофизарный ХГЧ не мешает процессу контролируемой
индукции овуляции и, скорее наоборот, может потенцировать
эффект ФСГ, поскольку «добавляет» ЛГ-подобную активность
к препарату ФСГ, столь необходимую для усиления
эффективности его действия на яичники. Серьезные проблемы
могут быть обусловлены наличием дефектных форм
г и п о ф и з а р н о го Х Г Ч – е го ч а с т и ч н о р а з р у ш е н н ы х
гетеродимерных или мономерных изоформ, поскольку их
влияние на фолликулы трудно предсказуемо, а в ряде случаев
такие дефектные формы гонадотропина могут нарушать как
ФСГ-, так и ЛГ-зависимый сигналинг. Вследствие этого
требуется очень тщательное исследование не только (и не
столько) присутствия гипофизарного ХГЧ в препаратах
мочевого ФСГ, а сколько паттерна и соотношения изоформ
гонадотропина и его дефектных форм. Это позволит решить и
другую проблему, касающуюся мочевых ФСГ – осуществить их

 245

адекватную стандартизацию, как по возможным примесям, так

и по специфической ЛГ-подобной активности.
Часто в качестве недостатка мочевого ФСГ указывают
на более низкую активность этого препарата в сравнении с
теми формами ФСГ, которые циркулируют в крови женщин
репродуктивного возраста, и с рекомбинантными формами
ФСГ. Это обусловлено повышенной долей в мочевом ФСГ
сильно гликозилированных форм гормона, которые с меньшей
эффективностью в сравнении со слабо гликозилированными
формами активируют ФСГ-зависимые сигнальные пути в
яичниках. Причиной преобладания сильно гликозилированных
форм является то, что мочевой ФСГ выделяют из мочи
постменопаузальных женщин, у которых соотношение сильно и
слабо гликозилированных форм в значительной степени
смещено в сторону сильно гликозилированных, менее
активных форм. Однако снижение активности мочевого ФСГ
имеет ряд положительных следствий, поскольку не приводит к
гиперстимуляции ФСГ-зависимых сигнальных каскадов в
фолликулах, предотвращая десенситизацию рецепторов ФСГ и
снижение чувствительности ткани яичников к гормону, а
т акже обе спечивая высокую эффективность отбора
фолликулов в ходе их развития и созревания. Именно этим и
обусловлен сравнительно высокий выход качественных
яйцеклеток с нормальным репродуктивным потенциалом при
использовании мочевого ФСГ. Необходимо отметить, что в
последние годы отмечается тенденция к получению более
гликозилированных и менее активных форм рекомбинантного
ФСГ, что позволит сделать его регуляторное воздействие на
ткани яичников более «мягким» и селективным.
Рекомбинантные формы ФСГ характеризуются
бол ь ш е й гомо ге н н о с т ь ю с т ру к ту р ы и н е с од е р ж ат
гонадотропинов с ЛГ-активностью. Их наиболее существенным
недостатком является отсутствие «физиологичного» паттерна
модификаций структуры субъединиц и, как следствие,
существенно отличающаяся от природных форм биологическая
активность. Основной причиной этого является отличие в
степени и химической природе N-гликозилирования,

 246

поскольку, будучи синтезированы в клетках-реакторах,

которые существенно отличаются по машинерии N-
гликозилирования от гонадотрофов аденогипофиза человека,
молекулы рекомбинантного ФСГ содержат иной паттерн N-
гликанов. Изменение степени разветвленности N-гликанов и
содержания в них концевых отрицательно заряженных групп
меняет взаимодействие с рецептором ФСГ и, что самое важное,
способно изменить селективность активации ФСГ-зависимых
сигна льных каскадов, что от ражает ся на проце сс е
фолликулогенеза и качестве получаемых яйцеклеток. В
последние годы для решения этой проблемы ведутся
интенсивные работы по приближению клеток-реакторов, в
кото р ы х о су щ е с т вл я е т с я с и н т е з Ф С Г, к н ат и в н ы м
гонадотрофам человека, для чего используют
гуманизированные культуры клеток гипофиза. Однако и здесь
возникают проблемы, касающиеся воспроизведения регуляции
N-гликозилирования различными гормональными агентами,
которые реализуются в целостном организме, но недостижимы
в клеточных культурах. В то же время при слабом ответе
яичников на ФСГ рекомбинантные формы гонадотропина или
их комбинации с природными формами имеют явные
преимущества.
Имеются многочисленные свидетельства того, что
совместное применение ФСГ с гонадотропинами, наделенными
ЛГ-подобной активностью, не только повышает
эффективность их действия, но и сохраняет его селективность.
При этом, хотя число получаемых яйцеклеток заметно не
меняется, но их качество существенно повышается, что
обусловлено активацией механизмов отбора качественных
фолликулов при совместном действии ФСГ и ХГЧ/ЛГ. Для
восполнения ЛГ-активности при блокировании выработки
эндогенных гонадотропинов аналогами гонадолиберина могут
быть использованы как различные формы ХГЧ
(плацентарный или рекомбинантный), так и рекомбинантный
ЛГ, которые существенно не различаются по эффективности.
Следует отметить, что в тех случаях, когда описывают
способность ФСГ стимулировать овуляцию без добавок

 247

гонадотропинов с ЛГ-активностью, имеются все основания

полагать, что эта активность опосредована присутствием в
крови пациентов гипофизарного ХГЧ или его примесями в
препаратах ФСГ.

6.3. Влияние гонадотропинов с ЛГ-активностью на синтез

прогестерона

Стероидный гормон прогестерон, представляет собой

п р о ге с то ге н н ы й п ол о во й го рм о н , кото р ы й р е г ул и руе т
менструальный цикл, беременность и эмбриональное развитие
плода. Прогестерон является одним из ключевых соединений в
синтезе других эндогенных стероидов, включая тестостерон,
эстрогены, кортикостероиды. Многие физиологические эффекты
прогестерона усиливаются в присутствии эстрогенов, которые
повышают экспрессию рецепторов прогестерона. Прогестерон
называют гормоном беременности, поскольку он играет ключевую
роль в развитии эмбриона. Так он переводит эндометрий в его
секреторную фазу, чтобы подготовить матку к имплантации
яйцеклетки. В том случае, если оплодотворение не произошло,
уровень прогестерона снижается, что индуцирует менструацию. Во
время имплантации и беременности прогестерон обеспечивает
подавление иммунных реакций, что обеспечивает нормальное
развитие плода.
Б о л ь ш а я ч а с т ь ц и р к ул и р у ю щ е г о п р о г е с т е р о н а
продуцируется внутрифолликулярными компартментами
гранулезных клеток, причем основным индуктором синтеза
прогестерона являются активируемые гонадотропинами рецепторы
ЛГ/ХГЧ. Их активация обе спечивает превращение
внутрифолликулярного прогестерона в эстрадиол. Полагают, что
ЛГ и(или) ХГЧ, присутствующие в препаратах МГЧ, обеспечивают
синтез прогестерона и его конверсию в эстрогены, и в случае
применения только одного ФСГ, рекомбинантного или высоко
очищенного мочевого, который не содержит гонадотропинов с ЛГ-
подобной активностью, эти синтетические пути не могут
осуществляться (Ezcurra, Humaidan, 2014). Следует, однако,

 248

отметить, что имеется ряд работ, в которых показано, что синтез

прогестерона происходит и при использовании рекомбинантного
ФСГ. Не вызывает сомнений, что в этом случае функцию
активатора синтеза прогестерона выполняет остаточный ЛГ,
который вырабатывается вследствие предварительной обработки
женщин аналогами гонадолиберина, и(или) гипофизарный ХГЧ,
который в небольших количествах всегда вырабатывается
гонадотрофами, вне зависимости от воздействия на рецепторы
GnRH (Ng, Ho, 2001; Balasch et al., 2003; Tarlatzis et al., 2006).
Показано, что при введении плацентарного ХГЧ в различных дозах
(от 50 до 150 МЕ) совместно с рекомбинантным ФСГ (150 МЕ)
происходит значительное усиление продукции прогестерона,
причем это отмечается и на поздних стадиях фолликулярного цикла
(Thuesen et al., 2012, 2013). Превращение прогестерона,
локализованного в фолликулах, в эстрадиол во время индукции
завершающего этапа созревания фолликулов позволяет эндометрию
быть более восприимчивым к имплантации эмбриона. На
основании этого можно сделать вывод, что превращение
прогестерона в эстрадиол, которое вызывается ЛГ и(или) ХГЧ,
содержащимися в препаратах МГЧ, может быть более
эффективным и приводить к лучшим результатам, чем применение
только одного ФСГ (Andersen et al., 2006).
Однако имеется одно серьезное возражение в отношении
непосредственного влияния гонадотропинов с ЛГ-активностью на
синтез прогестерона и эстрадиола в фолликулярных клетках,
поскольку уровень экспрессии двух ключевых ферментов
стероидогенеза – цитохрома P450-17α (17α-гидроксилазы/C17,20
лиазы, cytochrome 17α-hydroxylase/C17,20 lyase), который
осуществляет конверсию свободного прогестерона в эстрадиол, и 3-
β-гидроксистероиддегидрогеназы (3βHSD), которая превращает
прегненолон в прогестерон, в этих клетках очень низкий (Smyth et
al., 1993). В то же время эти ферменты, как и другие ключевые
ферменты стероидогенеза интенсивно экспрессируются в тека-
интерстициальных клетках яичников, которые также являются
мишенями гонадотропинов с ЛГ-активностью. При этом в тека-
интерстициальных и вторично-интерстициальных клетках
яичников отсутствует фермент ароматаза, которая осуществляет

 249

конверсию андрогенов в эстрогены, вследствие чего основным

продуктом этих клеток являются андрогены, которые затем, уже в
фолликулярных клетках, в пролиферативную фазу цикла
превращаются в эстрогены, преимущественно в эстрадиол, а в
лютеиновую фазу цикла – в прогестерон.
В различных исследованиях выявляются различные
взаимосвязи между уровнем прогестерона и наступлением
беременности, что, как можно полагать, определяется различиями
протоколов, используемых в ВРТ, а также различиями в выборках
пациентов. Снижение частоты наступления беременности при
повышении уровня прогестерона отмечали при использовании
одного рекомбинантного ФСГ, в то время как при применении
МГЧ, включающего комбинацию ФСГ и ХГЧ, подобных
отрицательных корреляций не было выявлено. Так в группе
пациентов, которые получали рекомбинантный ФСГ, при уровне
прогестерона ниже 4 ммоль/л частота наступления беременности
была достоверно выше, чем при уровне гормона, превышающем
этот показатель. В то же время у пациентов, получавших МГЧ,
частота наступления беременности не зависела от уровня
прогестерона и была сходной как при его концентрациях выше 4
ммоль/л, так и ниже этого значения. Частота наступления
беременности у женщин, получавших МГЧ, при использовании
различных протоколов составила 29–30 % и была несколько выше,
чем при применении одного рекомбинантного ФСГ (27 %) (Devroey
et al., 2012). Результаты ряда исследований показывают, что
повышенное соотношение прогестерон/эстрадиол не только не
снижает частоту наступления беременности, но и облегчает
имплантацию эмбриона вследствие более низкой сократимости
матки (Fanchin et al., 2001; Lai et al., 2009). При сравнении уровня
внутрифолликулярного прогестерона при обработке женщин с
помощью МГЧ или смеси ЛГ и ФСГ различия отсутствовали. В
обеих группах пациенток не было обнаружено статистически
значимых различий и в частоте наступления беременности,
несмотря на то, что после обработки рекомбинантными формами
гонадотропинов было получено больше ооцитов в сравнении с
обработкой МГЧ – в среднем 16.5 против 11.8 (Requena et al., 2014).

 250

Таким образом, можно сделать вывод, что применение

гонадотропинов с ЛГ-активностью (плацентарный ХГЧ,
выделенный из мочи, МГЧ, рекомбинантный ЛГ) приводит к
повышению уровня прогестерона в крови. В то же время пороговые
значения повышения уровня прогестерона, сроки этого повышения
и его клинические последствия остаются до конца не изученными
(Ezcurra, Humaidan, 2014).
Заключение
Стероидный гормон прогестерон, большая часть
которого продуцирует ся внут рифолликулярными
компартментами клеток гранулезы яичников, переводит
эндометрий в его секреторную фазу, подготавливая матку к
имплантации яйцеклетки, а также во время имплантации и
беременности осуществляет подавление иммунных реакций,
обеспечивая нормальное развитие плода. Основную роль в
стимуляции синтеза прогестерона и в его превращении в
эстрогены играют гонадотропины с ЛГ-активностью, что и
является молекулярной основой их потенцирующего действия
при индукции овуляции с помощью препаратов ФСГ.

6.4. Влияние гонадотропинов с ЛГ-активностью на

качество эмбрионов

Несмотря на то, что применение рекомбинантного ФСГ как

одного, так и в комбинации с гонадотропинами с ЛГ-активностью
приводит к большему числу ооцитов в сравнении с использованием
препаратов МГЧ, но извлеченные ооциты после обработки МГЧ,
как правило, имеют более высокое качество (Smitz et al., 2007). Это
хорошо согласуется с приведенными выше клиническими данными
и определяется влиянием гонадотропинов с ЛГ-активностью,
присутствующих в препаратах МГЧ, на выживаемость и отбор
фолликулов (Detti et al., 2011; Zech et al., 2015; Santi et al., 2017).
Молекулярный механизм этого включает ЛГ/ХГЧ-индуцированную
регуляцию стероидогенеза в яичниках.

 251

После начала стимуляции уровни андростендиона и

свободного тестостерона в сыворотке крови и значение индекса
свободных андрогенов (free androgen index, FAI) в группе
пациенток, обработанных МГЧ, были достоверно выше
соответствующих показателей в группе, обработанной только
одним рекомбинантным ФСГ. В конце процедуры стимуляции
измеряли уровень прогестерона и эстрадиола в крови, и показали,
что в группе женщин, обработанных МГЧ, уровень прогестерона
был ниже, а уровень эстрадиола выше, чем у пациенток,
получавших рекомбинантный ФСГ. В фолликулярной жидкости
уровни ФСГ, ЛГ, ХГЧ, андростендиона, тестостерона, эстрадиола,
значение FAI, а также соотношения эстрадиол/андростендион,
эстрадиол/общий тестостерон и эстрадиол/прогестерон были выше
в группе, обработанной МГЧ, в то время как в группе с обработкой
рекомбинантным ФСГ был повышен только уровень прогестерона.
Таким образом, обработка женщин с помощью МГЧ, содержащего
гонадотропины с ЛГ-активностью, и с помощью рекомбинантного
ФСГ по-разному влияет на гормональный статус и, в первую
очередь, на содержание и соотношение стероидных гормонов в
крови и фолликулярной жидкости, что существенно влияет на
эндокринную регуляцию созревания ооцитов и, следовательно, на
их количество и качество. Основной вклад в эти различия, как
полагают, вносят следовые количества ЛГ и гипофизарный ХГЧ,
которые являются компонентами МГЧ (Smitz et al., 2007).
Значительное влияние на качество ооцитов и их имплантационный
потенциал может оказывать добавление к ФСГ препаратов
плацентарного ХГЧ или рекомбинантного ЛГ. При этом
повышается общее число ооцитов и количество ооцитов,
находящихся в метафазе II мейотического деления, а также
повышается эффективность оплодотворения яйцеклеток по
сравнению с пациентками без дополнительного введения
гонадотропинов с ЛГ-подобной активностью (Franco et al., 2009).
При изучении эффективности влияния препаратов
гонадотропинов на качество эмбрионов необходимо использовать
стандартизированные методики оценки этого показателя. Широко
используемые в настоящее время подходы, основанные на
морфологической оценке качества эмбрионов по числу клеток,

 252

степени их фрагментации и симметрии, являются субъективными и

неточными, и не дают полного представления о физиологическом
состоянии, жизнеспособности и имплантационном потенциале
эмбрионов. Сейчас в клинике используются ряд подходов,
основанных на детально разработанных субъективных методах
оценки качества эмбрионов, которые позволяют с отобрать те из
них, которые характеризуются высоким имплантационным
потенциалом (Van Royen et al., 1999; Gerris et al., 2004; Andersen et
al., 2006). Однако эти подходы до сих пор не стандартизированы,
что снижает их воспроизводимость в различных лабораториях.
Дополнительная и очень серьезная проблема при классификации
эмбрионов на основе морфологических критериев вызвана тем, что
уже в течение нескольких часов морфология эмбриона может
сильно меняться, что подтверждено многочисленными
исследованиями одиночных эмбрионов, и это приводит к большому
числу ошибок в отношении категоризации этапа развития эмбриона
и оценки его качества (Bavister, 1995; Montag et al., 2011).
Определенный прогресс в развитии новых технологий для
оценки качества эмбрионов был достигнут путем профилирования
экспрессии генов, которые могут являться биомаркерами для
идентификации ооцитов высокого качества. Наибольший интерес
здесь представляет изучение экспрессии генов, кодирующих
функционально важные белки кумулюсных клеток и ооцитов.
Ооциты и кумулюсные клетки постоянно обмениваются между
собой гормональными и метаболическими сигналами, что
необходимо для обеспечения компетентности развивающегося
ооцита и последующего эмбрионального развития (Albertini et al.,
2001). При этом изучают большой набор генов, ответственных за
широкий спектр метаболических и регуляторных процессов в
кумулюсных клетках и ооцитах, находящихся на различных
стадиях созревания (McKenzie et al., 2004; Assou et al., 2008, 2010;
Hamel et al., 2008; Van Montfoort et al., 2008; Adriaenssens et al.,
2010; Ouandaogo et al., 2011). Обнаружена отчетливо выраженная
корреляция между экспрессией генов HAS2, PTGS2 и GREM1 в
кумулюсных клетках и выходом ооцитов хорошего качества
(McKenzie et al., 2004). У эмбрионов хорошего качества была
идентифицирована повышенная экспрессия гена Pentraxin 3 (Zhang

 253

et al., 2005). Если на начальных этапах исследований основное

внимание было сосредоточено на экспрессии генов в кумулюсных
клетках, то в дальнейшем акцент был сделан на ооцитах.
Установлено, что экспрессия генов, которые связаны с регуляцией
клеточного цикла, выравниванием хромосом, разделением
сестринских хроматид, вовлечены в контроль окислительного
стресса и процесс убиквитинирования, сильно различается между
молодыми и более старыми ооцитами (Grondahl et al., 2010).
Выяснено, что важную роль в созревании ооцитов и развитии
эмбриона играют компоненты сигнальных путей, регулируемых
факторами Wnt-семейства и трансформирующим фактором роста-β
(Assou et al., 2011).
Следует отметить, что с помощью масштабного скрининга
геномных маркеров было установлено, что рекомбинантные формы
ЛГ и ФСГ в большей степени способствуют жизнеспособности
ооцитов в сравнении с препаратами МГЧ, что, однако, не
согласуется с данными клинических исследований. Так при
индукции овуляции по протоколу, включающему обработку
пациенток с помощью агонист а GnRH, применение
рекомбинантного ЛГ снижало апоптотические процессы в
кумулюсных клетках яичников, которые оценивали по скорости
фрагментации ДНК и активности каспазы-3. Улучшение
выживаемости кумулюсных клеток в этом случае было выше, чем
при использовании МГЧ и рекомбинантного ФСГ. Ослабление
апоптотических процессов в кумулюсных клетках должно было бы
положительно коррелировать с повышением качества ооцитов, их
имплантационным потенциалом и увеличением частоты
наступления беременности. В то же время, различий между
группами пациенток по этим показателям при проведении ВРТ
выявлено не было (Ruvolo et al., 2007). Все это указывает на
ограниченность молекулярно-биологического подхода для точного
прогнозирования эффективно сти препаратов ФСГ и их
комбинаций. Определенный вклад может вносить ошибочность в
интерпретации полученных молекулярно-биологических данных.
Так повышение выживаемости ооцитов может быть ассоциировано
с ослаблением механизма их отбора и, в конечном итоге, с
повышением доли некачественных яйцеклеток.

 254

Несмотря на все вышесказанное, работы по идентификации

генов, компетентных в плане оценки качества эмбрионов,
продолжаются. Показано, что при созревании ооцитов в
кумулюсных клетках повышается экспрессия гена PTGS2,
код и р у ю щ е г о п р о с т а гл а н д и н - э н д о п е р о к с и д с и н т а з у - 2 ,
(Prostaglandin-endoperoxide synthase 2), снижается экспрессия гена
VCAN, кодирующего белок Versican. При этом повышение
экспрессии генов PTGS2, SDC4 (кодирует белок Syndecan 4),
TRPM7 (кодирует Transient receptor potential cation channel,
subfamily M, member 7), ITPKA (кодирует Calmodulin 2 and Inositol
1,4,5-trisphosphate 3-kinase A), GREM1 (кодирует Gremlin 1),
ALCAM (кодирует Activated leukocyte cell adhesion molecule)
положительно коррелирует с получением ооцитов хорошего
качества. Исключение составил ген VCAN, повышение экспрессии
которого отрицательно коррелирует с качеством ооцитов.
Необходимо отметить, что для предсказания развития эмбриона
наибольший интерес представляет экспрессия генов TRPM7 и
ITPKA, в то время как для предсказания наступления беременности
– экспрессия генов SDC4 и VCAN. По мнению ряда авторов,
предсказательная ценность метода, основанного на оценке
экспрессии маркерных генов, с каждым годом повышается и в
будущем может составить до 90 % (Wathlet et al., 2011).
Заключение
П р и м е н е н и е Ф С Г с ов м е с т н о с п р е п а р ат а м и ,
содержащими ЛГ-подобную активность, существенно
повышает качество ооцитов, что указывает на необходимость
стимуляции овуляции с использованием совместно ФСГ и ЛГ/
ХГЧ. Как показали результаты клинических исследований,
качество ооцитов выше при использовании природных форм
ФСГ, которые, как правило, содержат остаточное количество
ЛГ-активности. Следует, однако, отметить, что развиваемые в
настоящее время молекулярно-биологические подходы,
основанные на оценке экспрессии ряда функционально важных
генов, вовлеченных в регуляцию фолликулогенеза, не всегда
подтверждают результаты, полученные в условиях клиники. С
другой стороны, сами эти подходы и интерпретация

 255

полученных с их помощью результатов не являются

однозначными и требуют совершенствования.
Все это указывает на необходимость разработки новых
вспомогательных репродуктивных технологий, основанных на
комплексном применении морфологических, биохимических и
генетических подходов, для объективной оценки качества
эмбрионов при проведении вспомогательных репродуктивных
технологий.
Некоторые рекомендации ESHRE (European Society of
Human Reproduction and Embryology) по применению
различных форм гонадотропинов, а также сравнительная их
э ф ф е к т и в н о с т ь и бе з о п а с н о с т ь п р и и с п ол ь з ов а н и и
гонадотропинов для стимуляции яичников представлены в
заключительной главе 10 (Section 6, Ovarian Stimulation for IVF/
ICSI, Guideline of the European Society of Human Reproduction
and Embryology, October 2019).

 256

ГЛАВА 7

ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ РЕПРОДУКТИВНЫЕ
ТЕХНОЛОГИИ И ЗДОРОВЬЕ ЭКО-ПОТОМКОВ

Впечатляющие успехи при использовании вспомогательных

репродуктивных технологий в 1990-е годы и возникающие новые
счастливые семьи делали в какой-то степени даже неэтичным сам
факт обсуждения возможных негативных по следствий
э кс т р а ко р п о р а л ь н о го о п л од от во р е н и я ( Э КО ) и
интрацитоплазматической инъекции сперматозоидов (ИКСИ) для
здоровья рожденных с их помощью детей. Специалисты
справедливо отмечали, что изначально многие родители, которые
обращаются за помощью к репродуктологам, имеют определенные
проблемы со здоровьем, вследствие чего и дети, рожденные в
результате вспомогательных репродуктивных технологий, должны
быть в большей степени, чем дети, рожденные естественным
путем, предрасположены к различным заболеваниям, включая
репродуктивные дисфункции. Однако уже в начале 2000-х годов
стало очевидным, что вопросы безопасности вспомогательных
репродуктивных технологий не только не должны замалчиваться, а,
напротив, должны стать предметом широкого обсуждения в
профессиональной среде (Hansen et al., 2002; Winston, Hardy, 2002;
Мосягина и др., 2012). Это обусловлено тем, что пороки развития у
детей, зачатых с использованием ЭКО и ИКСИ, встречаются чаще,
чем у детей, зачатых естественным путем, а также тем, что
оптимизация условий проведения ЭКО и ИКСИ и используемых

 257

для этого методологических подходов способны в значительной

степени улучшить здоровье ЭКО-потомков и повысить
эффективность вспомогательных репродуктивных технологий в
целом.
Проведенный в последние годы анализ больших массивов
данных позволил установить, что частота возникновения
врожденных дефектов у ЭКО-потомков составляет в среднем 3–4%,
что не намного больше, чем при естественном способе
воспороизводства, где она составляет около 2% (Simpson, 2014; Qin
et al., 2015). В целом это обнадеживает, поскольку, основываясь на
полученных результатах, авторы делают закономерный вывод о
том, что применение ЭКО и ИКСИ не является источником
опасности для нормального развития детей, зачатых и рожденных с
их помощью, а для родителей, которые имеют единственную
возможность родить ребенка при их применении, ЭКО и ИКСИ
являются величайшим благом и поистине божественным подарком
современной репродуктивной медицины.
Однако определенные риски, особенно в условиях все более
широкого и порой не очень разборчивого применения
вспомогательных репродуктивных технологий, все же имеются, и
для их минимизации и предотвращения необходимо всестороннее
изучение возможного негативного влияния этих технологий на
стабильность генома эмбрионов и на частоту развития ряда
заболеваний, в первую очередь неврологических расстройств, у
ЭКО-потомков. Практическая важность таких исследований
обусловлена тем, что негативные эффекты ЭКО и ИКСИ во многом
обусловлены низким качеством гамет, неадекватными условиями
проведения таких процедур, как контролируемая индукция
овуляции, доимплантационное ведение эмбриона и его дальнейшая
имплантация (El Hajj, Haaf, 2013; Uyar, Seli, 2014; Vrooman,
Bartolomei, 2017). Вследствие этого понимание молекулярных,
генетических и эпигенетических механизмов, лежащих в основе
этих негативных эффектов, может в значительной степени снизить
имеющиеся риски от применения ЭКО и ИКСИ (Барабанова и др.,
2013).
Первые фундаментальные работы, посвященные изучению
возможной роли вспомогательных репродуктивных технологий в

 258

развитии эпигенетических нарушений у ЭКО-потомков, а также в

повышении частоты возникновентия у них неврологических
расстройств, в том числе во взрослом возрасте, появились в 2013–
2014 годах (El Hajj, Haaf, 2013; Grafodatskaya et al., 2013; Lane et al.,
2014; Uyar, Seli, 2014). Современным представлениям и последним
достижениям в этой области посвящена настоящая глава. При этом
будут представлены как результаты клинических исследований, так
и данные, полученные при изучении экспериментальных
животных, зачатых с помощью вспомогательных репродуктивных
технологий, и моделей in vitro фертилизации, тем более что в
последние годы количество таких работ неуклонно увеличивается.

7.1. Функциональное состояние сердечно-сосудистой и

репродуктивной систем и метаболические показатели у
детей, зачатых с помощью ВРТ

Как при изучении животных, полученных путем

фертилизации in vitro, так и при обследовании детей, рожденных с
использованием технологии ЭКО и ИКСИ, отмечали повышение
частоты нарушений функционирования сердечно-сосудистой
системы, более высокую встречаемость репродуктивных
дисфункций в сравнении с остальной популяцией, а также ряд
других метаболических и функциональных нарушений.
Еще в исследовании 2012 года, испанские ученые показали,
что самцы мышей, рожденные в результате фертилизации in vitro в
субоптимальной среде, содержащей эмбриональную сыворотку
теленка, во взрослом состоянии имеют сниженную фертильность и
ряд других функциональных нарушений (Calle et al., 2012). У ЭКО-
самцов мышей отмечали более низкое количество и качество
сперматозоидов. Так в группе, полученной в результате
фертилизации in vitro, количество сперматозоидов составило
5.8×106, что существенно ниже, чем в контрольной группе
(14.5×106 сперматозоидов). Сперматозоиды у ЭКО-самцов имели
сниженную общую подвижность (49.6% против 72.8% в контроле)
и снижение доли прогрессивно-подвижных сперматозоидов (22.6%
п р о т и в 3 2 . 2 % в ко н т р о л е ) . Т е с т н а ф е р т и л ь н о с т ь

 259

продемонстрировал, что процент беременностей, которые отмечали

при спаривании нормальных самок мышей с ЭКО-самцами,
составил 35%, в то время как для контрольных самцов он достигал
86%. Выявленные нарушения функций сперматозоидов и снижение
их фертильности у взрослых ЭКО-самцов мышей были
ассоциированы с изменениями экспрессии ряда важных для
тестикулярной функции генов. В наибольшей степени менялась
экспрессия генов, участвующих в репарации ДНК и в процессах
апоптоза и аутофагии (Calle et al., 2012). Наряду с нарушениями
сперматогенеза ЭКО-самцы имели нарушенную толерантность к
глюкозе и высокую вариабельность массы тела и размеров печени,
причем эти изменения выявлялись и у следующих поколений
животных F1 и F2. Важно отметить, что у самок поколения F1
толерантность к глюкозе и морфометрические показатели от
контрольной группы достоверно не отличались. Исследование
экспрессии мРНК на стадии бластоцисты показало, что у
эмбрионов ЭКО-самцов мышей была достоверно снижена
экспрессия генов Kap1, Sox2, Hdac1, Dnmt1 и Dnmt3a, которые
вовлечены в процесс эпигенетического репрограммирования, что
позволило авторам выдвинуть гипотезу, что индукция и передача
аномальных фенотипов у ЭКО-самцов мышей обусловлены
эпигенетическими механизмами и вызываемыми ими генными
модификациями (Calle et al., 2012).
Изучение функций сердечно-сосудистой системы у ЭКО-
мышей показало, что их сосудистая сеть, в отличие от таковой у
животных, зачатых естественным путем, характеризовалась
фун кц и он а льн ыми и змен ен и ями , обусловлен н ыми
эпигенетическими модификациями генов, ответственных за
регуляцию вазодилатации сосудов (Rexhaj et al., 2013). В аорте
ЭКО-мышей отмечали изменение метилирования ДНК в
п р о м о т о р н о м у ч а с т ке г е н а e N O S , ко т о р ы й код и р у е т
эндотелиальную изоформу NO-синтазы, что было ассоциировано
со снижением экспрессии этого фермента и ослабленной
продукцией оксида азота, важнейшего вазодилататора, продукцию
которого в сосудах катализируется эндотелиальной NO-синтазой.
При этом введение мышам ингибитора деацетилазы нормализовало
метилирование гена eNOS и, тем самым, предотвращало развитие

 260

сосудистой патологии у ЭКО-потомства. Авторы предположили,

что причинами индуцированных ЭКО изменений метилирования
ДНК и транскрипционной активности генов, ответственных за
фомирование и функционирование сосудистой сети, являются
особенности гормональной регуляции процессов фолликулогенеза
и овуляции, а также состав среды культивирования эмбриона в
доимплант ационный период. Важно отметить, что
продолжительность жизни ЭКО-мышей, которые после рождения
были переведены на высокожировую диету, была в среднем на 25%
м е н ь ш е , ч е м т а ко ва я у ко н т р ол ь н ы х ж и в от н ы х . Э то
свидетельствует о том, что обусловленные эпигенетическими
изменениями дисфункции сосудистой системы усугубляются при
нарушении энергетического обмена и повышении потребления
атерогенных липидов (Rexhaj et al., 2013). В этой связи необходимо
подчеркнуть, что вспомогательные репродуктивные технологии
способствуют нарушению толерантности к глюкозе и развитию
инсулиновой резистентности, которые являются факторами риска
для развития атеросклероза и других нарушений функций
сердечно-сосудистой системы.
О значительных нарушениях энергетического обмена и
глюкозного гомеостаза у ЭКО-мышей свидетельствуют результаты
исследований группы американских ученых под руководством
Паоло Ринаудо (Donjacour et al., 2014). Эти нарушения в
значительной степени зависели от состава среды, в которой
находились яйцеклетка и эмбрион в доимплантационный период.
При культивировании эмбрионов в «Whitten medium» с
насыщением среды 20% кислородом ЭКО-самцы мышей в возрасте
19 недель имели непереносимость глюкозы, на что указывали
результаты глюкозотолерантного теста. У них также были
выявлены начальные стадии гипертрофии левого желудочка. При
культивировании эмбрионов в «K simplex optimized medium» с
добавлением аминокислот и насыщением среды 20% кислородом
заметных нарушений глюкозного гомеостаза у взрослых ЭКО-
самцов не отмечали. При этом ЭКО-самки мышей при
культивировании эмбрионов в обеих средах имели нормальную
толерантность к глюкозе и отсутствие морфометрических
изменений сердца (Donjacour et al., 2014).

 261

Данные в отношении функционального состояния сердечно-

сосудистой системы у детей, зачатых с использованием технологии
ЭКО и ИКСИ, противоречивы и, если их суммировать, указывают
на сравнительно небольшо е влияние вспомогательных
репродуктивных технологий на функции этой системы (Belva et al.,
2007, 2012; Ceelen et al., 2008). В работе голландских ученых
сделан вывод о том, что у ЭКО-потомков повышен, хотя и в
небольшой степени, риск развития сердечно-сосудистой патологии.
Ими были обследованы 225 детей и подростков в возрасте от 8 до
18 лет, которые были зачаты с применением ЭКО, и столько же
детей и подростков, зачатых естественным способом. Уровни
систолического и диастолического артериального давления у ЭКО-
потомков были выше, чем в контрольной группе (109±11 против
105±10 мм рт. ст., P < 0.001, и 61±7 против 59±7 мм рт. ст., P <
0.001, соответственно). ЭКО-потомки с большей вероятностью
находились в квартилях с наивысшим систолическим и
диастолическим артериальным давлением. В пубертатном возрасте
у ЭКО-потомков также отмечали достоверно более высокий
уровень глюкозы в плазме крови (5.0±0.4 в ЭКО-группе против
4.8±0.4 ммоль/л в контрольной группе; P = 0.005) (Ceelen et al.,
2008).
В исследовании 2015 года, проведенном китайскими
учеными, в котором принимали участие 100 подростков, зачатых с
помощью ЭКО, было установлено, что у них имелись значимые
изменения как систолической, так и диастолической функций
сердца, несмотря на отсутствие существенных морфометрических
изменений сердца (Liu et al., 2015). Это указывает на
потенциа льную взаимо связь между вспомогательными
репродуктивнцыми технологиями и повышением риска нарушений
сердечно-сосудистой системы у ЭКО-потомков в еще детском
возрасте.
В то же время в исследованиях бельгийских ученых
значимых различий функций сердечно-сосудистой системы между
детьми, рожденными в результате применения ИКСИ, и
контрольной группой не было выявлено. Исследовали подростков
(116 мальчиков и 101 девочку) в возрасте 14 лет, зачатых с
помощью ИКСИ. У девочек с ИКСИ было сравнимое

 262

систолическое (109±9 мм рт.ст.) и диастолическое (64±6 мм рт.ст.)

артериальное давление в состоянии покоя с таковыми в
контрольной группе (111±9 мм рт.ст., P = 0.20, и 66±7 мм рт.ст., P =
0.05). У мальчиков с ИКСИ было выявлено несколько более низкое
систолическое давление (113±10 мм рт.ст. против 116±9 мм рт.ст. в
контроле, P = 0.04), но сопоставимое диастолическое давление
(64±6 мм рт.ст. против 65±5 мм рт.ст. в контроле, P = 0.1). У девочек
и мальчиков с ИКСИ показатели систолического и диастолического
артериального давления при действии стрессовых воздействий
существенно не отличались от таковых в контрольной группе
(Belva et al., 2012).
Неблагоприятный кардиометаболический профиль у детей,
рожденных при использовании ИКСИ, может быть обусловен
вызываемыми ИКСИ эпигенетическими изменениями, которые
выражаются в аномальной экспрессии мРНК для ряда белков,
участвующих в контроле процесса свертывания крови, активации
комплемента, метаболизме железа и липидов (Kosteria et al., 2017).
У ИКСИ-детей была в значительной степени повышена экспрессия
ряда белков острой фазы воспаления, таких как α-1-кислый
гликопротеин (орозомукоид), α-1-антитрипсин, α-2-HS-
гликопротеин (AHSG), комплемент C1s, фактор B системы
комплемента, гаптоглобин и протромбин. Имеется четкая
корреляция между воспалением и метаболическим синдромом,
обусловленная ингибирующим воздействием провоспалительных
цитокинов, продуцируемых макрофагами, на чувствительность
тканей к инсулину. Другими авторами у детей, рожденных после
процедуры ЭКО, также были обнаружены повышенные уровни
экспрессии белков острой фазы воспаления, как нетрадиционных
маркеров инсулиновой резистентности (Sakka et al., 2013). У ЭКО-
детей также была повышена экспрессия ретинол-связывающего
белка-4 (RBP-4) и липокалина, ассоциированного с нейтрофильной
желатиназой (NGAL). Необходимо отметить, что уровни
классических факторов воспаления – интерлейкина-6 и
высокочувствительного С-реактивного белка (hsCRP), у ЭКО-детей
и в контрольной группе существенно не различались, что
свидетельствует о важности и прогностической ценности

 263

использования альтернативных маркеров метаболических

нарушений (Sakka et al., 2013).
Важно отметить, что у ИКСИ-детей был повышен уровень
трийодтиронина (Kosteria et al., 2017), что указывает на повышение
у них функциональной активности тиреоидной оси и продукции
тиреоидных гормонов, одной из основных мишеней которых
является миокард. Имеются основания полагать, что повышение
уровня трийодтиронина является компенсаторной реакцией,
которая запускается у ИКСИ-детей, для которых характерно
повышение массы тела и жировой ткани. В основе этого лежит
стимулирующее влияние лептина, продуцируемого адипоцитами
белой жировой ткани, на активность D2-дейодиназы – фермента,
катализирующего превращение тироксина в активную форму
трийодтиронина (Reinehr, 2010).
В 2017 году группа китайских ученых проанализировала
результаты 19 клинических исследований, включающих 2112 детей
и подростков, появившихся на свет благодаря процедурам ЭКО и
ИКСИ, и 4096 детей и подростков, зачатых естественным путем.
Значение артериального давления у ЭКО/ИКСИ-потомков было
достоверно выше, чем у детей и подростков, зачатых естественным
путем. У ЭКО/ИКСИ-потомков диастолическая функция сердца
имела отклонения от нормы, хотя и слабо выраженные, а толщина
сосудов была выше, чем в контрольной группе, что свидетельствует
о повышенном риске сердечно-сосудистых заболеваний у детей,
рожденных с помощью вспомогательных репродуктивных
технологий. У ЭКО/ИКСИ-потомков был более высокий уровень
тощакового инсулина, что может указывать на начальные признаки
развития инсулиновой резистентности и является предвестником
метаболического синдрома (Guo et al., 2017). Приведенные данные
указывают на то, что ЭКО и ИКСИ могут иметь негативное влияние
на функции сердечно-сосудистой системы у рожденных с их
помощью детей.
Как и в экспериментах с животными, использование
вспомогательных репродуктивных технологий приводит к
нарушениям репродуктивной функции у взрослых мужчин,
рожденных с помощью ИКСИ (Belva et al., 2016). Группа
бельгийских ученых под руководством Флоренции Белвы изучала

 264

сперму 54 молодых мужчин с ИКСИ и 57 мужчин, зачатых

естественным путем. У ИКСИ-мужчин усредненная концентрация
сперматозоидов (17.7 мл /мл), их общее количество (31.9 млн) и
общее число подвижных сперматозоидов (12.7 млн) были
достоверно снижены по сравнению со спонтанно зачатыми
мужчинами (37.0 млн/мл, 86.8 млн и 38.6 млн, соответственно).
При этом доля прогрессивно-подвижных сперматозоидов в общем
количестве подвижных форм, доля сперматозоидов с нормальной
морфологией и усредненный объем спермы между ИКСИ и
контрольной группами достоверно не различались (Belva et al.,
2016). При этом исследование уровней гормонов, контролирующих
функции репродуктивной системы, таких как ФСГ, ЛГ, тестостерон
и ингибин В, не выявило значимых различий между мужчинами,
рожденными при использовании ИКСИ, и контрольной группой
(Belva et al., 2017).

7.2. Эпигенетические модификации, индуцируемые в

процессе вспомогательных репродуктивных технологий

В настоящее время получены убедительные доказательства

того, что эпигенетические изменения, в том числе нарушения
импринтинга генов, являются основным механизмом негативного
влияния вспомогательных репродуктивных технологий на
функциональное состояние эмбриона и в дальнейшем на сердечно-
сосудистую, репродуктивную, нервную и другие системы ЭКО/
ИКСИ-потомков. Известно, что у бесплодных пар, которые для
зачатия прибегают к вспомогательным репродуктивным
технологиям, с более высокой вероятностью, чем при спонтанной
беременно сти, выявляются заболевания, обусловленные
нарушением геномного импринтинга (Lucifero et al., 2004; Li et al.,
2017; Choux et al., 2018; Cortessis et al., 2018; Uk et al., 2018; Hattori
et al., 2019). Среди заболеваний, вызываемых импринтингом генов,
у детей, рожденных с помощью ЭКО и ИКСИ, существенно чаще
встречаются синдром Беквита-Видеманна (Beckwith-Wiedemann)
(DeBaun et al., 2003; Gicquel et al., 2003; Maher et al., 2003; Chang et
al., 2005; Rossignol et al., 2006; Sutcliffe et al., 2006; Azzi et al., 2009;

н​​

 265

Lim et al., 2009; Lennerz et al., 2010; Mussa et al., 2017), синдром
Ангельмана (Angelman) (Cox et al., 2002; Orstavik et al., 2003;
Ludwig et al., 2005), синдром Прадера-Вилли (Prader-Willi)
(Matsubara et al., 2016), синдром Сильвера-Рассела (Bliek et al.,
2006; Kagami et al., 2007; Azzi et al., 2009; Chopra et al., 2010; Hiura
et al., 2012; Chiba et al., 2013; Cocchi et al., 2013; Vermeiden,
Bernardus, 2013). Предполагают, что значимый вклад
эпигенетические модификации могут вносить в развитие аутизма и
родственных ему неврологических расстройств у детей, рожденных
с помощью вспомогательных репродуктивных технологий (Liu et
al., 2017; Emberti Gialloreti et al., 2019; Novakovic et al., 2019), а
также в повышение встречаемости так называемой ретинопатии
недоношенных (Gao et al., 2019).
Первые доказательства того, что фертилизация in vitro и
культивирование эмбрионов в доимплантационный период
индуцируют изменения метилирования ДНК и транскрипционной
активности генов у ЭКО-потомства были получены еще на рубеже
1990–2000-х годов в экспериментах на животных (Roemer et al.,
1997; Dean et al., 1998; Doherty et al., 2000; Khosla et al., 2001). В
дальнейшем, по мере развития молекулярной биологии и
медицинской генетики и накопления данных по проблеме
молекулярных дефектов при проведении фертилизации in vitro,
была сформулирована концепция о причинно-следственных связях
между вспомогательными репродуктивными технологиями и
повышением встречаемости патологических эпигенетических
модификаций. В настоящее время установлено, что исключительно
важную роль в их реализации играют особенности проведения
процедуры контролируемой индукции овуляции, в том числе
гормональная регуляция фолликулогенеза и суперовуляции, а также
особенности доимплантационного развития эмбрионов. Большое
з н ач е н и е и м е е т и п р и р од а и с п о л ь з у е м ы х д л я э т о го
фармакологических препаратов гонадотропинов (ФСГ, ХГЧ и ЛГ) и
аналогов гонадолиберина (Hattori et al., 2019; La Rovere et al., 2019).
В 2010–2017 гг. группой канадских и американских ученых
под руководством Меллиссы Манн, с использованием в качестве
экспериментальной модели C57BL/6 мышей, было проведено
подробно е исследование влияния механизмов запуска

 266

суперовуляции и условий доимплантационного культивирования

эмбриона на импринтинговый домен MEST (mesoderm-specific
transcript; also known as paternally expressed gene 1) (Market-Velker et
al., 2010, 2012; Velker et al., 2017). Этот домен, локализованный в
седьмой хромосоме человека, отвечает за эпигенетические
модификации, ведущие к развитию синдрома Сильвера-Рассела,
который характеризуется пре- и постнатальной задержкой роста и
многочисленными функциональными расстройствами. В отличие
от большинства других импринтинговых доменов, которые
метилируются еще на стадии созревания гамет, домен MEST
подвергается метилированию позднее, что делает его более
уязвимым при проведении ЭКО. Было показано, что в ходе
суперовуляции и в процессе дальнейшего культивирования
эмбриона степень метилирования домена MEST достоверно
снижалась, причем этот процесс происходил не в процессе
оогенеза, а на стадии овуляции и позднее в раннем эмбриональном
периоде развития, на стадии бластоцисты (Market-Velker et al., 2010,
2012). Важно отметить, что применение как низкой (6.25 IU), так и
высокой (10.0 IU) дозы ХГЧ для индукции овуляции существенно
не влияло на степень снижения метилирования домена MEST
(Velker et al., 2017). Необходимо отметить, что степень
метилирования некоторых других дифференциально метилируемых
участков ДНК в гаметах (gametic differentially methylated region,
gDMR), в том числе доменов H19 и Snrpn, зависит от дозы
гонадотропина, что, вероятно, обусловлено различиями в
механизмах и сроках метилирования этих участков (Market-Velker
et al., 2010). Показано также, что при помещении эмбриона в среду,
обеспечивающую более высокую скорость его роста, степень
метилирования домена MEST существенно не менялась. Так у
быстро и медленно развивающихся зародышей снижение степени
метилирования в домене MEST составило 56.5 и 59.5%,
соответственно. В то же время в случае доменов H19 и Snrpn у
быстро развивающихся зародышей отмечали более высокий
уровень потери метилирования (Velker et al., 2017).
При нахождении оплодотворенной яйцеклетки и эмбриона в
маточной трубе он подвержен воздействию различных факторов,
таких как пищевое поведение, изменения метаболического статуса,

 267

активность воспалительных и аутоиммунных процессов, что, как

полагают, оказывает существенное влияние на его развитие,
включая регуляцию транскрипционной активности генома (Leese et
al., 2008; Lane et al., 2014). Не удивительно, что состав
культуральной среды, в которой эмбрион развивается до его
имплантации в матку, также играет немаловажную роль в
формировании его фенотипа и индукции эпигенетических
модификаций генома. Среди факторов культуральной среды,
влияющих на развитие эмбриона в условиях in vitro, необходимо
выделить содержание кислорода, температурный режим,
кислотность и осмоляльность среды, а также то, культивируется ли
эмбрион индивидуально или совместно с другими эмбрионами.
Воздействие какого-то одного, неоптимального, фактора делает
эмбрион более уязвимым для воздействия других неоптимальных
факторов, как это продемонстрировано для комбинированного
воздействия концентрации кислорода и наличия нескольких
эмбрионов в культуральной среде, а также для комбинированного
воздействия неоптимальных концентраций кислорода и ионов
аммония (Mani, Mainigi, 2018).
Сам процесс переноса эмбриона также способен
индуцировать эпигенетиче ские изменения, как это
продемонстрировано на примере потери метилирования
материнского аллеля локуса KvDMR1, что у человека является
одной из основных причин синдрома Беквита-Видеманна (Rivera et
al, 2008; Hori et al., 2010). При переносе эмбрионов телят было
показано, что гипометилирование локуса KvDMR1 индуцирует
повышенную экспрессию гена Kcnq1ot1 и снижает экспрессию гена
Cdkn1. Оба этих гена отвечают за координацию процессов роста.
Изменение их экспрессии приводило к более частому, чем в
остальной популяции, рождению телят с избыточной массой тела
(Hori et al., 2010). В этой связи необходимо отметить, что
характерной чертой синдрома Беквита-Видеманна является
избыточная масса тела в период пренатального и постнатального
развития. Чтобы снизить риски при переносе эмбрионов в
настоящее время ведется разработка специальных подходов для
реализации этой процедуры, что позволяет избежать даже
незначительных изменений условий окружающей среды и

 268

минимизировать их воздействие на механизмы регуляции

импринтинга генов (Canovas et al., 2017).
Поскольку жизнеспособность человеческого эмбриона
определяется качеством гамет, то большое значение для
устойчивости эмбриона к неоптимальным факторам культуральной
среды являются возраст пациента, этиология имеющихся у него
заболеваний, генетические особенности, а также используемая
стратегия стимуляции яичников (Stuppia et al., 2015; Gardner, Kelley,
2017; Choufani et al., 2019). При оценке вклада мужского фактора в
эпигенетические модификации эмбриона важную роль придают
качеству и количеству сперматозоидов. Так установлено, что у
мужчин, страдающих олигозооспермией, сперматозоиды имеют
различные изменения метилирования ДНК в локусах импринтинга
(Marques et al., 2008; Filipponi, Feil, 2009; Kobayashi H. Et al., 2009;
Stuppia et al., 2015; Kobayashi N. et al., 2017), что требует
тщательного анализа и отбора сперматозидов для их применения во
вспомогательных репродуктивных технологиях (Colaco, Sakkas,
2018). При этом эпигенетические модификации могут происходить
на различных этапах сперматогенеза (рис. 11).

 269

 270

Рис. 11. Эпигенетические модификации, происходящии в

процессе сперматогенеза (по Stuppia et al., 2015).
Н а р а з н ы х с т а д и я х с п е рм ато ге н е з а в ы я вл е н ы р а з л и ч н ы е
эпигенетические модификации, включающие метилирование ДНК и
модификацию гистонов.
(1) Прогениторные клетки подвергаются процессу деметилирования, в
котором участвуют как молекулы ДНК, где происходит стирание
импринтинга генов, так и молекулы гистонов (конкретно остатки Lys4 и
Lys9 в H3-гистоне). Определенный вклад в стирание импринтинга
вносит и процесс деацетилирования H4-гистона. В этот же период
отмечается повышение экспрессии и активности ДНК-метилтрансфераз
DNMT3A, DNMT3B и DNMT3L.
(2) На стадии сперматогоний происходит прогрессирующее
метилирование ДНК с установлением отцовского метилирования.
(3) На стадии сперматоцитов наблюдается метилирование H3-гистона по
остаткам Lys4 и Lys9.
(4) В ранних (круглых) сперматидах H4-гистон подвергается
интенсивному гиперацетилированию, повышается экспрессия ДНК-
метилтрансферазы DNMT1, а также происходит замена гистонов на
сперматид-специфичные транзиторные белки (transition proteins, TP).
(5) Поздние (удлиненные) сперматиды демонстрируют сохранение
метилирования ДНК вместе с деметилированием H3-гистона по остатку
Lys 9 . На этом этапе происходит замена транзиторных белков
протаминами.
(6) В зрелых сперматозоидах в норме отмечается сохранение
импринтинга генов.

Необходимо, однако, отметить, что ряд авторов указывают

н а о т с у т с т в и е н е п о с р е д с т в е н н о го в л и я н и я п р о ц е д у р
вспомогательных репродуктивных технологий на импринтинг генов
в сперматозоидах (Tang et al., 2017).
При сравнительном исследовании эпигенетического
профиля в плацентах женщин, которые забеременели в результате
проведения ЭКО/ИКСИ, были выявлены существенные различия в
сравнении с женщинами, которые забеременели в результате
го р м о н а л ь н о й и н д у к ц и и о вул я ц и и п р и е с т е с т в е н н ом
оплодотворении или путем внутриматочной инсеминации (Choufani

 271

et al., 2019). Основные различия состояли в снижении в плаценте

женщин, забеременевших с помощью ЭКО/ИКСИ, степени
метилирования ряда генов импринтинга, включая гены GNAS,
SGCE, KCNQT1OT1 и BLCAP/NNAT. Важно отметить, что с учетом
мужского фактора – сниженной фертильности спермы и увеличения
возраста мужчин-доноров – различия между группами становились
еще более значимыми. Совокупность полученных результатов
от ч е тл и во д е м о н с т р и руе т, ч то ч е л о веч е с ка я п л а ц е н т а
чувствительна к индукции эпигенетических дефектов, как при
использовании вспомогательных репродуктивных технологий, так и
при снижении репродуктивного потенциала мужчины (Choufani et
al., 2019).
На уровень метилирования ДНК в плаценте при
вспомогательных репродуктивных технологиях также влияют
полиморфизмы в генах и участках, контролирующих их
транскрипционную активность. В пользу этого свидетельствуют
результаты недавно проведенного финскими и эстонскими учеными
к л и н и ч е с ко го и с с л е д о в а н и я . В ход е н е го и зу ч а л и
распространенность и функциональную роль полиморфизма
rs10732516 G/A у 62 пар, которые имели по одной беременности,
полученной путем переноса свежего эмбриона (FRESH), 24 пар с
беременностью, полученной путем переноса замороженного
эмбриона (FET), и 157 пар со спонтанно зачатой беременностью в
качестве контроля. Полиморфизм rs10732516 G/A локализован в
шестом из семи сайтов участка импринтинга, предназначенного для
специфичного связывания домена «цинковых пальцев»
транскрипционного фактора CTCF, регулирующего активность
локуса IGF2/H19 и экспрессию входящего в него гена
инсулиноподобного фактора роста-II. Этот фактор, продукция
которого многократно повышается во время беременности,
с п е ц и ф и ч н о с в я з ы в а е т с я с р е ц е п т о р а м и и н с ул и н а и
инсулиноподобного фактора роста-I и, тем самым, стимулирует
процессы роста и дифференцировки в различных типах клеток.
Полиморфизм rs10732516 G/A ассоциирован со специфичной по
от н о ш е н и ю к о п р ед е л е н н ом у ге н от и п у т е н д е н ц и е й к
метилированию ДНК в CTCF-связывающем участке. Так в
плацентах женщин, которые забеременели с помощью

​​
 272

вспомогательных репродуктивных технологий, отмечали генотип-

специфичное снижение уровня метилирования в аллеле rs10732516
при генотипе «paternal A/maternal G», в то время как при генотипе
«paternal G/maternal A» уровень метилирования менялся слабо. В
группе FRESH также наблюдали специфичные для генотипа
различия в массе тела окружности головы новорожденного. Так
новорожденные в FRESH-группе с генотипом G/G имели массу
тела (P = 0.04) и окружность головы (P = 0.002), которые
превосходили таковые у новорожденных FRESH-группы с A/A-
генотипом. Наряду с этим, масса плаценты и масса тела
новорожденных с генотипом rs10732516 A/A достоверно
отличались в группах FRESH и FET. Плаценты и новорожденные в
группе FET имели большую массу тела по сравнению с группой
FRESH (P = 0.02 и P = 0.004, соответственно) (Marjonen et al.,
2018).
Заключение
Резюмируя сказанное выше, необходимо отметить, что
негативные последствия вспомогательных репродуктивных
технологий для новорожденных и уже взрослых ЭКО/ИКСИИ-
потомков хотя и существуют, но, как правило, сильно
преувеличены, особенно с учетом того, что пары, которые
обращаются за помощью к репродуктологам, имеют
определенные проблемы со здоровьем, включая генетическую
предрасположенность к заболеваниям. При этом оптимизация
условий проведения ЭКО/ИКСИ и выбор адекватных стратегий
вспомогательных репродуктивных технологий на основе
персонализированного подхода позволяют избежать или, по
крайней мере, минимизировать эти негативные последствия, в
п е р ву ю оч е р ед ь , с н и з и т ь ч а с тоту н а ру ш е н и й н а
эпигенетическом уровне, которые в дальнейшем могут стать
индукторами неврологических, эндокринных и
метаболических заболеваний.

ГЛАВА 8

 273

ВИТАМИН D, КАК РЕГУЛЯТОР

РЕПРОДУКТИВНЫХ ФУНКЦИЙ

8.1. Витамин D3: продукция, метаболизм, функции и

сигнальные механизмы

8.1.1. Продукция и метаболизм витамина D3 и его

производных, потребность в витамине D

Различают две формы витамина D – витамин D3

(холекальциферол) и витамин D2 (эргокальциферол). Основная
часть витамина D3 вырабатывается в коже в ходе реакции фотолиза
п р и в о з д е й с т в и и с о л н е ч н о г о с в е т а н а м о л е к ул у 7 -
дегидрохоле стерина (провитамина D), который сначала
превращается в прекурсор витамина D с последующей
изомеризацией до витамина D3 (рис. 12). Сравнительно небольшая
часть витамина D3 поступает в организм с пищей при потреблении
жирной рыбы, печени трески, яичного желтка. В свою очередь,
витамин D2 поступает в организм при потреблении грибов и
дрожжей. Витамины D2 и D3 имеют сходный метаболизм и
профиль биологической активности, вследствие чего их
сравнительно часто объединяют единым термином «витамин D»
(Christakos et al., 2016). Более того, поскольку витамин D3
существенно более распространен и составляет основной пул
витамина D, то последний обычно ассоциируют именно с
витамином D3.

 274

Рис. 12. Метаболизм витамина В (по Pike, Christakos, 2017).

Под действием солнечного света в коже инициируется реакция
фотолиза, в ходе которой 7-дегидрохолестерин превращается в витамин
D, который последовательно в печени под действием гидроксилазы
CYP2R1 превращается в 25-гидроксивитамин D3 и затем в почках под
действием гидроксилазы CYP27B1 в 1α,25-дигидроксивитамин D3,
основную активную форму витамина D. В почках гидроксилаза
CYP24A1 вызывает деградацию 25-гидроксивитамина D3 до неактивной
формы – 24,25-дигидроксивитамина D3. Эта же гидроксилаза
инактивирует 1α,25-дигидроксивитамин D3 как в почках, так и в других
тканях, превращая его в 1α,24,25-тригидроксивитамин D3, который в
дальнейшем метаболизируется до неактивной кальцитроевой кислоты.

Витамин D и его наиболее активная форма 1α,25-

дигидроксивитамин D3 (кальцитриол) представляют собой
гормоноподобные вещества, которые являются важнейшими
регуляторами гомеостаза кальция и фосфора у человека и
большинства высших позвоночных животных (DeLuca, 2004; Pike,
Christakos, 2017). Витамин D и его метаболиты, будучи
липофильными соединениями, легко проникают в клетку через
липидный бислой плазматической мембраны и специфично
связываются с внутриклеточными рецепторами, наделенными
свойствами транскрипционных факторов. Этим обусловлено

 275

регуляторное влияние витамина D на экспрессию большого числа

генов, контролирующих функции эндокринной, сердечно-
с о суд и с то й и и м м у н н о й с и с т е м , п р о ц е с с ы к л е точ н о й
пролиферации, дифференцировки и апоптоза, синтез гормонов,
метаболизм нутриентов и ксенобиотиков (Plum, DeLuca, 2010;
Feldman et al., 2014; Pike et al., 2016; Pike, Christakos, 2017; Sassi et
al., 2018). Наряду с «классическими» физиологическими
эффектами витамина D, в последние годы значительное внимание
уделяют его участию в регуляции эндокринных функций, в том
числе мужской и женской репродуктивных систем, а также роли
витамина D в этиопатогенезе заболеваний репродуктивной системы
(Boisen et al., 2017; Dovnik, Mujezinović, 2018; Guo et al., 2018; Pilz
et al., 2018c; Maugeri et al., 2019). Показана важная роль витамина D
и его сигнальной системы в развитии метаболических расстройств
– сахарного диабета и абдоминального ожирения, а также ряда
аутоиммунных заболеваний (Altieri et al., 2017; Savastano et al.,
2017).
Как отмечалось выше, основная часть активных форм
витамина D3 синтезируется в коже под действием солнечного света.
В дальнейшем в печени витамин D3 с помощью фермента 25-
гидроксилазы (CYP2R1) конвертируется в функционально
активную моногидроксилированную форму – 25-гидроксивитамин
D3. Мутации в гене CYP2R1, кодирующем 25-гидроксилазу,
приводят к острому дефициту витамина D3 и к функциональным
нарушениям зависимых от него биохимических и физиологических
процессов (Cheng et al., 2004; Al Mutair et al., 2012). Необходимо
отметить, что у мышей с нокаутированным геном CYP2R1 уровень
витамина D3 хотя и снижается, но в небольшой степени, что
указывает на возможное участие других гидроксилаз –
митохондриальной гидроксилазы CYP27A1 и микросомальных
гидроксилаз CYP2D11, CYP2D25, CYP2J2/3 и CYP3A4, в
биосинтезе гидроксилированных форм витамина D3 (Zhu et al.,
2013). В почках 25-гидроксивитамин D3 под действием
митохондриальной гидроксилазы CYP27B1 превращается в
дигидроксилированное производное – 1α,25-дигидроксивитамин
D3 (кальцитриол), наиболее активную форму витамина D (рис. 12).
Мутации в гене, кодирующем гидроксилазу CYP27B1, приводят к

 276

развитию витамин D-зависимого рахита 1-го типа (VDDR-1),

который ассоциирован с дефицитом 1α,25-дигидроксивитамина D3.
Выключение гена CYP27B1 у мышей также приводит к
функциональным и морфологическим нарушениям, типичным для
VDDR-1 у человека (Dardenne et al., 2001).
Экспрессия и активность гидроксилазы CYP27B1
регулируются множеством эндокринных факторов, которые
вырабатываются в ответ на изменения концентрации катионов
кальция и фосфат-анионов в крови, причем ключевую роль здесь
играет паратгормон, вырабатываемый паращитовидной железой
(рис. 13). Наряду с паратгормоном, уровень которого повышается в
ответ на гипокальциемию и который является основным
стимулятором продукции 1α,25-дигидроксивитамина D3, другим
важнейшим модулятором метаболизма витамина D является фактор
FGF23, ассоциированный с трансмембранным корецептором
αKlotho (Martin et al., 2012; Quarles, 2012). При этом паратгормон
стимулирует, в то время как фактор FGF23, напротив, подавляет
экспрессию гидроксилазы CYP27B1 в почках (Hu et al., 2013).
Повышение уровня 1α,25-дигидроксивитамина D3 приводит к
запуску механизма отрицательной обратной связи, посредством
которого подавляется экспрессия гена CYP27B1 в ткани почки,
ингибируются синтез и секреция паратгормона клетками
п а р а щ и то в и д н о й же л е з ы и п о в ы ш а е т с я э кс п р е с с и я и
функциональная активность фактора FGF23 в костной ткани
(Shimada et al., 2004; Jones et al., 2014; Clinkenbeard, White, 2016)
(рис. 13). Эспрессию гена CYP27B1 также могут регулировать
половые и надпочечниковые гормоны, пролактин и гормон роста
(Jones et al., 2014). Так, например, пролактин индуцирует
экспрессию гидроксилазы CYP27B1 посредством активации
транскрипционного фактора STAT5 (Ajibade et al., 2010). Имеются
данные о том, что гидроксилаза CYP27B1 экспрессируется не
только в почках, но и в ряде других тканей, хотя и в сравнительно
небольших количествах (Hewison et al., 2007). Вследствие этого
1α,25-дигидроксивитамин D3 может контролировать продукцию
активных форм витамина D3 в этих тканях как непосредственно,
так и через паракринные и аутокринные механизмы, причем

 277

независимо от его влияния на систему биосинтеза витамина D в

почках.

Рис. 13. Регуляция минерального гомеостаза и роль в ней

активной формы витамина D - 1α,25-дигидроксивитамина D3 (по
Pike, Christakos, 2017).
Паратгормон и фактор FGF23 «измеряют» внеклеточные концентрации
катионов кальция и фосфат-анионов и осуществляют регуляцию
минерального обмена в кишечнике, почках и костях через посредство
воздействия на метаболизм витамина D.

Время полужизни активных гидроксилированных форм

витамина D3 в кровотоке составляет около 2–3 недель. Учитывая
различные источники поступления витамина D в организм,
наибольшее значение для оценки его содержания имеет
концентрация гидроксилированных форм витамина D3 в крови.
При этом важно учитывать, что 85–90% витамина D ассоциировано
со связывающим белком DBP (vitamin D-binding protein), 10–15%
находится в комплексе с альбумином, и лишь около 1% находится в
свободном состоянии. Необходимо отметить, что, согласно
«гипотезе о свободной форме гормона» (“free hormone hypothesis”),

 278

только свободный витамин D способен эффективно проникать

через плазматическую мембрану в клетку и связываться там со
специфичным к нему рецептором, проявляя, тем самым,
специфическую биологическую активность (Bikle et al., 2017).
Следует, однако, отметить, что некоторые ткани, такие как
паращитовидная желе за, почки и плацент а, спо собны
аккумулировать DBP-связанные формы витамина D через
посредство мегалин/кубилиновых комплексов, вследствие чего
связанные формы витамина D также могут быть вовлечены в
регуляцию зависимых от него физиологических процессов.
Важным показателем является соотношение различных
гидроксилированных форм витамина D и содержание в общем пуле
наиболее активной его формы – 1α,25-дигидроксивитамина D3.
Деградация 1α,25-дигидроксивитамина D3 достигается при
воздействии на него гидроксилазы CYP24A1, микросомального
фермента, который экспрессируется в основном в почках, но также
в заметных количествах присутствует в других тканях (Omdahl et
al., 2002). Гидроксилаза CYP24A1 катализирует гидроксилирование
1α,25-дигидроксивитамина D3 по атому С24 с образованием
1α,24,25-тригидроксивитамина D3 или по атому С23 с
образованием 25-гидроксивитамина D3-26,23-лактона, причем оба
метаболита в дальнейшем окисляются до кальцитроевой кислоты и
углекислого газа (Jones et al., 2014). В почках гидроксилаза
CYP24A1 также метаболизирует 25-гидроксивитамин D3 в
функционально неактивную форму – 24,25-дигидроксивитамин D3.
Экспрессия CYP24A1 стимулируется 1α,25-дигидроксивитамином
D3, ингибируется паратгормоном и повышается под действием
фактора FGF23 (Hu et al., 2013; Christakos et al., 2016; Veldurthy et
al., 2016). Мутации в гене Cyp24a1, снижающие функциональную
активность гидроксилазы CYP24A1 и вызывающие потенцирование
ответа на 1α,24,25-тригидроксивитамин D3, обнаружены у
маленьких детей с идиопатической гиперкальциемией, а также у
взрослых пациентов с гиперкальциемией, гиперкальциурией и
рецидивирующими камнями в почках (Schlingmann et al., 2011;
Streeten et al., 2011; Tebben et al., 2012; Dinour et al., 2013).
Поскольку значительная часть витамина D и его
биоактивных форм синтезируется в коже под действием солнечного

 279

света, то оценка норм потребления витамина D представляет собой

непростую задачу. В основу рекомендаций по потреблению
витамина D в форме пищевых продуктов и(или) в форме
фармакологических препаратов, предложенных ведущими
медицинскими организациями, в том числе Scientific Advisory
Committee on Nutrition (SACN, https://www.gov.uk/government/
groups/scientific-advisory-committee-on-nutrition), положены дозы
витамина D, обеспечивающие условно нормальный его уровень в
крови при условии минимального воздействия на организм
с о л н еч н ы х л у ч е й и л и п о л н о го о т с у т с т в и я в н е ш н е го
ультрафиолетового излучения (Ross et al., 2011; German Nutrition
Society, 2012; EFSA NDA Panel, 2016; Pilz et al., 2018c).
Американские медики приводят значения суточных доз витамина
D, удовлетворяющие потребности 50 и 97.5% населения, как два
показателя – оценочная средняя потребность (estimated average
requirement, EAR) и рекомендуемая диетическая норма
(recommended dietary allowance, RDA) (Ross et al., 2011). При этом
значения RDA для 97.5% популяции составляют 600 IU/день, за
исключением мужчин и женщин в возрасте старше 71 года (800 IU/
день), а также детей в возрасте до одного года (400 IU/день), в то
время как значения EAR для всех возрастных групп составляют 400
IU/день. При этом значения дозы витамина D, выше которой могут
выявляться нежелательные эффекты, составляют для детей
возраста 0-6 месяцев, 6-12 месяцев, 1-3 года и 4-8 лет – 1000, 1500,
2000 и 3000 IU/день, соответственно. Для остальных возрастных
групп эти значения составляют 4000 IU/день. Следует отметить, что
концентрация 25-гидроксивитамина D3 в крови, соответствующая
приведенным выше значениям RDA, составляет 20 нг/мл (Ross et
al., 2011).
При беременности содержание и метаболизм витамина D
существенно меняются, и это имеет большое физиологическое
значение для нормального протекания беременности (Møller et al.,
2013; Kovacs, 2014; Hollis, Wagner, 2017; Ganguly et al., 2018; Karras
et al., 2018a, 2018b; O’Callaghan et al., 2018; Tsuprykov et al., 2018).
Установлено, что в сравнении с небеременными женщинами у
беременных наблюдается значительное повышение концентрации
1α,25-дигидроксивитамина D3, причем в первом триместре

 280

беременности уровни этого активного метаболита витамина D

повышаются в два раза, а в дальнейшем в еще большей степени – в
2–3 раза. Сразу после родов отмечается быстрое снижение уровня
1α,25-дигидроксивитамина D3 до его нормальных значений (Hollis,
Wagner, 2017). При беременности, наряду с синтезом 1α,25-
дигидроксивитамина D3 клетками почечных канальцев, отмечается
также синтез этой формы витамина D активированными клетками
иммунной системы – макрофагами. Наряду с паратгормоном, в
регуляцию синте за 1α,25-дигидроксивит амина D3 при
беременности может быть вовлечен пептид, родственный
паратгормону. У беременных женщин более четко выражена
положительная корреляция между концентрациями 1α,25-
д и г и д р о кс и в и т а м и н а D 3 и е го п р е д ш е с т в е н н и к а 2 5 -
гидроксивитамина D3. Это указывает на отчетливо выраженную
зависимость синтеза дигидроксилированного производного
витамина D3, который катализируется митохондриальной
гидроксилазой CYP27B1, от концентрации субстрата этой реакции,
25-гидроксивитамина D3, в почках беременных женщин (Hollis,
Wagner, 2017). Необходимо отметить, что плацента также способна
продуцировать 1α,25-дигидроксивитамин D3, но это влияет лишь
на его содержание в тканях плаценты и не вносит заметного вклада
в уровень 1α,25-дигидроксивитамина D3, циркулирующего в крови
(Pilz et al., 2018c).
При беременности отмечается повышение продукции
связывающего белка DBP, причем в начале третьего триместра
уровни этого белка на 40–50% выше, чем у небеременных женщин
(Karras et al., 2018a). Это во многом объясняется умеренным
повышением экспрессии этого белка на поверхности трофобластов
плаценты. Повышение уровня белка DBP является причиной
небольшого снижения концентрации свободных форм витамина D у
беременных женщин, несмотря на значительное повышение
концентрации общего витамина D (Tsuprykov et al., 2018).

8.1.2. Функции витамина D3 в тканях-мишенях

 281

Основной функцией 1α,25-дигидроксивитамина D3 является

поддержание нормальной концентрации катионов кальция и
фосфат-анионов, в то числе в условиях кальций-дефицитной диеты,
что необходимо для нормального протекания физиологических
процессов в организме и функционирования мышц, нервной ткани,
опорно-двигательного аппарата. В желудочно-кишечном тракте
1α,25-дигидроксивитамин D3 через связывание со специфичным к
нему внутриклеточным рецептором (vitamin D receptor, VDR)
контролирует экспрессию и активность белков, которые вовлечены
в процессы усвоения кальция и фосфора с пищей. Среди таких
белков кальбиндин D9K (S100g), натрий-кальциевый обменник
NCX1, Ca2+-селективный мембранный канал TRPV6 и Ca2+-
транспортирующая мембранная АТФаза 1-го типа (ATP2B1)
(Hoenderop et al., 2005). Основным результатом воздействия 1α,25-
дигидроксивитамина D3 на систему транспорта катионов кальция
является стимуляция всасывания этих ионов в желудочно-
кишечном тракте. Показано, что у мышей, нокаутных по гену,
кодирующему VDR, рахит и о стеомаляция могут быть
предотвращены при использовании профилактической диеты с
высоким содержанием кальция, фосфора и лактозы (Amling et al.,
1999; Masuyama et al., 2003).
В традиционной модели облегченной диффузии 1α,25-
дигидроксивитамин D3 регулирует следующие основные процессы:
1) поступление катионов кальция через апикальный кальциевый
канал TRPV6, 2) трансцеллюлярный перенос кальция в комплексе с
кальций-связывающим белком кальбиндином D, 3) выведение
катионов кальция из клетки через посредство Ca2+-чувствительной
АТФазы PMCA2b, локализованной в плазматической мембране.
Однако традиционная модель в настоящее время подвергается
сомнению, что обусловлено экспериментами с мутантными
мышами, у которых отсутствуют либо кальбиндин D9K, либо
кальциевый канал TRPV6. При нормальном содержании кальция в
рационе мутантные животные фенотипически ничем не отличаются
от мышей дикого типа (Benn et al., 2008; Kutuzova et al., 2008). С
другой стороны, специфичная для клеток эпителия кишечника
экспрессия гена, кодирующего кальциевый канал TRPV6, в
значительной степени увеличивает абсорбцию катионов кальция в

 282

желудочно-кишечном тракте и повышает плотность костной ткани

у мышей, нокаутных по гену для рецептора VDR, что указывает на
важную роль TRPV6 в процессе абсорбции кальция (Cui et al.,
2012). Все вышесказанное указывает на то, что традиционная
модель требует дальнейшего развития и должна быть дополнена
новыми биохимическими компонентами, которые, как можно
полагать, образуют сложную интегративную сеть, ответственную за
широкий спектр процессов, регулирующих кальциевый гомеостаз
(Lee et al., 2015). Необходимо отметить, что существует
функциональная и топологическая гетерогенность желудочно-
кишечного тракта в отношении регуляции поглощения кальция
1α,25-дигидроксивитамином D3, и наибольшее значение в этом
процессе придают двенадцатиперстной кишке и дистальным
отделам кишечника, где поглощается большая часть усваиваемого
кальция (Wasserman, 2004). Установлено, что повышенная
экспрессия или, напротив, подавление экспрессии рецептора VDR в
проксимальных и дистальных сегментах кишечника приводит к
наиболее выраженным изменениям витамин D3-опосредованного
гомеостаза кальция и минерализации костей (Christakos et al., 2013;
Reyes-Fernandez, Fleet, 2016). Понимание молекулярных
механизмов регуляции витамином D3 поглощения катионов
кальция в проксимальных и дистальных сегментах кишечника
является основой для разработки новых стратегий, направленных
на повышение эффективности поглощения кальция у пациентов с
высоким риском потери костной массы вследствие старения,
б а р и ат р и ч е с к и х о п е р а ц и й , ау то и м м у н н ы х п р о ц е с с о в ,
воспалительных заболеваний кишечника.
Установлено, что 1α,25-дигидроксивитамин D3 вызывает
мобилизацию катионов кальция и фосфат-анионов из костной
ткани скелета как через стимуляцию резорбции кости,
опосредованной активацией остеокластов, так и вследствие
индукции образования новых остеокластов из их клеточных
предшественников (Kim et al., 2006; Xiong, 2011). В основе этого
лежит способность 1α,25-дигидроксивитамина D3 индуцировать
продукцию хондроцитами, остеобластами и остеоцитами такого
важного аутокринного регулятора, как TNFα-подобный фактор
RANKL (Receptor Activator of NF-κB Ligand). Наряду с этим, 1α,25-

 283

дигидроксивитамин D3 модулирует экспрессию факторов,

регулирующих процессы минерализации костей, в том числе Spp1
(остеопонтина), MGP (матриксного белка gla), эстераз ENPP1 и
ENPP2 (фосфодиэстераз-1 и -2 эктонуклеотид-пирофосфатазы,
ectonucleotide pyrophosphatase phosphodiesterases 1 and 2), АНК
(белка прогрессирующего анкилоза, progressive ankylosis protein),
ALPL (кишечной щелочной фосфатазы, intestinal alkaline
phosphatase) (Lieben et al., 2012). Механизм высвобождения кальция
из костной ткани запускается и может приводить к очень тяжелым
последствиям в том случае, когда содержание Ca2+ и фосфата в
рационе недостаточно для поддержания нормального уровня этих
ионов во внеклеточном пространстве. Результатом гипокальциемии
и гипофосфатинемии является значительное повышение уровня
паратгормона и 1α,25-дигидроксивитамина D3 в крови. Если
уровни кальция и фосфата в крови длительное время не
нормализуются, то это приводит к резорбции кости и структурному
ослаблению скелета, что повышает риск перелома костей.
Суммируя приведенные выше данные, необходимо отметить, что
влияние 1α,25-дигидроксивитамина D3 на костную ткань может
осущестляться как непосредственно, так и косвенно через
регуляцию поступления кальция в кость посредством стимуляции
всасывания катионов кальция в кишечнике.
Наряду с контролем процессов минерализации костной
ткани, 1α,25-дигидроксивитамин D3 является важнейшим
регулятором процессов пролиферации и дифференцировки клеток,
и в этом отношении он сходен по активности со многими
стероидными гормонами. Все это указывает на то, что витамин D3
и его синтетические аналоги могут быть использованы для лечения
большого числа патологических состояний и болезней, включая
различные формы рака, заболевания кожи, дисфункции сердечно-
сосудистой системы, аутоиммунные заболевания (Pike, Christakos,
2017). Исследования на мышах с нокаутированным геном VDR,
кодирующим рецептор витамина D3, демонстрируют, что в
отсутствие этого рецептора повышается чувствительность тканей
мутантных мышей к действию химических канцерогенов. Это
приводит к повышению частоты развития опухолей кожи и
лимфатических узлов и опухолей, не экспрессирующих

 284

эстрогеновые рецепторы (Zinser et al., 2002; Zinser, Welsh, 2004). У

VDR-нокаутных мышей также развиваются гипертония и
гипертрофия сердца (Xiang et al., 2005). У мутантных мышей при
индукции у них экспериментальной модели колита развиваются
тяжелые воспалительные заболевания кишечника, что обусловлено
п о в ы ш е н и е м ко л и ч е с т в а T- к л е т о к , с е к р е т и р у ю щ и х
провоспалительные цитокины, такие как интерлейкин-17 и
инрерферон-γ, и отражает нарушение врожденного и адаптивного
иммунитета (Froicu et al., 2003; Cantorna, 2010).
Исключительно важную роль витамин D играет при
беременности как для плода, так и для матери. Плод полностью
зависит от статуса витамина D у матери, поскольку 1α,25-
дигидроксивитамин D3 не способен вырабатываться почками
плода. Этим обусловлена высокая степень корреляции между
уровнями гидроксилированных форм витамина D3 в крови матери
и в пуповинной крови (Kovacs, 2014). Прием витамина D способен
предотвратить гипокальциемию новорожденных, следствием
которой являются размягчение костей (краниотабес, различные
формы рахита) и, в тяжелых случаях, судороги и дилатационная
кардиомиопатия (Cashman et al., 2016). Витамин D необходим для
иммуномодуляции взаимоотношений между матерью и плодом
(Kovacs, 2014; Hollis, Wagner, 2017; Carmeliet, Bouillon, 2018;
Ganguly et al., 2018; Karras et al., 2018b), а также снижает
вероятность развтития преэкласмпсии (Hollis, Wagner, 2017).

8.1.3. Геномные механизмы действия витамина D3

Ген, кодирующий рецептор VDR, был сначала клонирован у

курицы (McDonnell et al., 1987), а затем у человека (Baker et al.,
1988) и крысы (Evans, 1988). Изучение структурной организации
рецептора VDR позволило отнести его к семейству рецепторов
стероидных гормонов (Evans, 1988; McDonnell et al., 1989; Jin et al.,
1996). В дальнейшем в гене, кодирующем рецептор VDR, были
выявлены мутации, ответственные за развитие наследственного
рахита, резистентного к 1α,25-дигидроксивитамину D3 (Ritchie et
al., 1989; Malloy et al., 1990; Hughes et al., 1991).

 285

Активированный 1α,25-дигидроксивитамином D3 рецептор

VDR функционирует как классический транскрипционный фактор,
который специфично связывается с регуляторными элементами
VDRE (vitamin D responsive DNA elements), имеющими длину 15
пар нуклеотидов и находящимися вблизи промоторных участков
генов. Регуляторный элемент VDRE представлен двумя прямыми
повторяющимися гексануклеотидными полусайтами (AGGTCA),
разделенными тремя парами нуклеотидов (Ozono et al., 1990). Через
посредство связывания с элементами VDRE активированный
лигандом рецептор VDR стимулирует экспрессию большого числа
генов, в том числе BGLP (остеокальцина) (Ozono et al., 1990), Spp1
(остеопонтина) (Noda et al., 1990) и Cyp24a1 (гидроксилазы
CYP24A1) (Zierold et al., 1994; Ohyama et al., 1996). В результате
активации рецептора VDR может также подавляться экспрессия
генов, кодирующих паратгормон, гидроксилазу CYP27B1 и
интерлейкин-17 (Joshi et al., 2011), причем в этом случае рецептор
VDR специфично связывается с «негативным» VDRE-элементом
(Demay et al., 1992). Функциональная активность рецептора VDR
определяется его способностью к гетеродимеризации с другим
транскрипционным фактором рецепторной природы – рецептором
ретиноида X (RXR), который является компонентом олигомерных
комплексов, образуемых другими внутриклеточными рецепторами,
в том числе рецептором трийодтиронина (Sone et al., 1991; Kliewer
et al., 1992; Mangelsdorf, Evans, 1995). Необходимо отметить, что
рецептор RXR важен не только для эффективного взаимодействия
рецептора VDR с ДНК, но и для регуляции и модуляции его
транскрипционной активности (Thompson et al., 2001; Pathrose et
al., 2002; Orlov et al., 2012).
Активированные формы рецептора VDR способны
рекрутировать эпигенетически активные корегуляторные
комплексы, включающие гистонацетилтрансферазы (HAT),
г и с то н д е а ц е т и л а з ы ( H D A C ) и р а з л и ч н ы е г и с то н о в ы е
метилтрансферазы, которые определяют структурную организацию
хроматина. С этим согласуются данные о том, что 1α,25-
дигидроксивитамин D3 влияет на количество и распределение
эпигенетических меток, регулируя, тем самым, как активность
перечисленных выше ферментов, так и транскрипционную

 286

активность генов, мишеней витамина D3 (Pike, Christakos, 2017).

Многие эпигенетические метки локализованы на гистонах H3 и H4,
играющих ключевую роль в транскрипционной активности
большого числа генов. Анализ модификаций гистонов, вызываемых
1α,25-дигидроксивитамином D3, демонстрирует то, что
значительную их долю составляют ацетилированные формы
гистонов H3K9, H3K27 и H4K5. Результатом таких модификаций
является повышение экспрессии генов, с которыми связывается
лиганд-активированный гетеродимерный рецепторный комплекс
VDR/RXR, включая гены Spp1, Cyp24a11, Lrp5 и Tnfsf11,
кодирующие остеопонтин, гидроксилазу CYP24A11, цитокин
семейства факторов некроза опухоли TNFSF11 (Tumor necrosis
factor ligand superfamily member 11) и белок LRP5, родственный
рецептору липопротеидов низкой плотности и являющийся
корецептором Frizzled-рецепторов (Low-density lipoprotein receptor-
related protein 5) (Pike et al., 2014, 2016).

8.2. Взаимосвязь между статусом витамина D и

активностью женской репродуктивной системы,
беременностью и деторождением

В настоящее время весьма популярной является точка

зрения о том, что в процессе эволюции, в результате давления
естественного отбора, наблюдается тенденция к посветлению кожи
с целью оптимизации синтеза витамина D, вызванного
ультрафиолетовым излучением (Yuen, Jablonski, 2010). Полагают,
что этим во многом обусловлено постепенное посветление кожи у
женщин, представителей негроидной расы, при их переселении в
страны с более низким уровнем солнечной радиации.
Предотвращение рахита вследствие интенсификации синтеза
активных форм витамина D3 и, как результат, снижение риска
сужения таза при обструктивных родах являются одними из причин
преимущества наличия светлой кожи в умеренных широтах для
нормального деторождения.
Однако большинство исследователей на первый план
выдвигают не способность витамина D предотвращать нарушения

 287

развития скелета, а непосредственное его регуляторное влияние на

женскую фертильность, что проанализировано в большом
количестве фундаментальных и клинических обзоров (Irani, Merhi,
2014; Lerchbaum, Rabe, 2014; Skowrońska et al., 2016; Muscogiuri et
al., 2017; Moslehi et al., 2017; Chu et al., 2018; Trummer et al., 2018a;
Fichera et al., 2019; Kalaitzopoulos et al., 2019). В этой связи
необходимо отметить, что в странах с умеренным или холодным
климатом наблюдаются сезонные колебания показателей
беременности с максимумом летом и осенью (Chu et al., 2018).
Именно в эти сезоны жостигаются наиболее высокие концентрации
25-гидроксивитамина D3 в сыворотке крови женщин (Muscogiuri et
al., 2017). Так показано, что в сравнении с женщинами, имеющими
дефицит витамина D или ослабленный его статус, женщины с
нормальным или повышенным содержанием витамина D в крови
имели больше живорождений (отношение шансов 1.33; 95%-ный
доверительный интервал от 1.08 до 1.65), больше положительных
тестов на беременность (отношение шансов 1.34; 95%-ный
доверительный интервал от 1.04 до 1.73) и больше клинических
беременностей (отношение шансов 1.46; 95%-ный доверительный
интервал от 1.05 до 2.02). При этом значимых различий между
группами с различным статусом витамина D по частоте выкидышей
выявлено не было (Chu et al., 2018). Сходные результаты по
взаимосвязи между уровнем витамина D у женщин, с одной
стороны, и их способностью к деторождению и результативностью
вспомогательных репродуктивных технологий, с другой, были
получены в рамках ряда других недавно выполненных клинических
мета-анализов (Lv et al., 2016; Zhao et al., 2018).
Частота ранней спонтанной потери беременности была
значительно повышена у женщин с концентрациями 25-
гидроксивитамина D3 в сыворотке крови ниже 50 нмоль/л по
сравнению с женщинами с более высокими концентрациями 25-
гидроксивитамина D3 (относительный риск 2.24; 95%-ный
доверительный интервал от 1.15 до 4.37) (Zhang et al., 2017). При
исследовании 1191 женщин, в том числе с предшествующими
потерями беременности, было обнаружено, что женщины с
концентрацией 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке крови ≥75
нмоль/л с большей вероятностью достигали клинической

 288

беременности и имели более высокую частоту живорождений в

сравнении с женщинами, имеющими более низкие концентрации
25-гидроксивитамина D3 (Hewison, 2018; Mumford et al., 2018).
Имеются данные о положительной взаимо связи между
концентрацией 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке крови с
некоторыми маркерами резерва яичников, в том числе с
антимюллеровым гормоном (Irani, Merhi, 2014; Skowrońska et al.,
2016; Moslehi et al., 2017). СПКЯ и эндометриоз, которые являются
тяжелыми дисфункциями женской репродуктивной системы и
снижают фертильность, также могут быть обусловлены дефицитом
витамина D или, по крайней мере, функционально с ним
взаимосвязаны (Muscogiuri et al., 2017; Trummer et al., 2018a).
Имеются данные о положительном влиянии компенсации
недостаточности витамина D у женщин с СПКЯ на фертильность и
некоторые метаболические и гормональные показатели,
ассоциированные с функционированием женской репродуктивной
системы (Trummer et al., 2018a, 2018b).
И м е ю т с я к л и н и ч е с к и е и с с л е д о в а н и я , ко т о р ы е
демонстрируют, что низкие уровни 25-гидроксивитамина D3 в
крови беременных женщин могут быть ассоциированы с
неблагоприятными исходами беременности и негативными
последствиями для новорожденных детей (Aghajafari et al., 2013;
Amegah et al., 2017; Dovnik, Mujezinović, 2018; Van der Pligt et al.,
2018; Баклейчева и др., 2018; Беспалова и др., 2019). Это во многом
обусловлено тем, что низкие концентрации 25-гидроксивитамина
D3 являются фактором риска для развития гипертонических
расстройств при беременности (преэклампсии), а также
гестационного сахарного диабета (Bodnar et al.,, 2007; Poel et al.,
2012; Hyppönen et al., 2013; Tabesh et al., 2013; Lu et al., 2016;
Purswani et al., 2017; Akbari et al., 2018; Amraei et al., 2018;
O’Callaghan, Kiely, 2018; Zhang et al., 2015, 2018). По данным
боль шинс тва м е т а- ан а ли зов н и зки е кон ц е нт р ац и и 2 5 -
гидроксивитамина D3 в сыворотке крови у беременных женщин
ассоциированы с повышенным риском развития у детей астмы,
одышки, инфекций верхних дыхательных путей, аллергического
ринита и экземы (Fried et al., 2016; Wei et al., 2016; Aryan et al.,
2017; Christensen et al., 2017; Song et al., 2017; Pacheco-González et

 289

al., 2018; Shen et al., 2018). В ряде исследований показано, что

статус витамина D и его биоактивных метаболитов важен для
развития мозга, становления когнитивных функций, психо-
эмоционального состояния, а также для проявлений аутизма и
сходных с ним расстройств (Pet et al., 2016; Veena et al., 2016; Wang
et al., 2016; Modabbernia et al., 2017). Обнаружены ассоциации
между низкими концентрациями 25-гидроксивитамина D3 в
сыворотке крови беременных женщин и повышением риска
развития маленьких для гестационного возраста (SGA) младенцев,
а также преждевременных родов (Wei et al., 2013; Qin et al., 2016;
Chen et al., 2017). Недостаточность витамина D, согласно данным
ряда мета-анализов, тесно взаимосвязана с развитием послеродовой
депрессии (Sparling et al., 2017a, 2017b; Aghajafari et al., 2018; Amini
et al., 2018; Trujillo et al., 2018). Имеются данные о негативном
влиянии недостаточности витамина D на рост костей у плода и на
созревание и формирование легочной ткани у новорожденных
(Galthen-Sørensen et al., 2014; Lykkedegn et al., 2015).
В настоящее время имеется много рандомизированных
к л и н и ч е с к и х и с с л ед о ва н и й и м е т а - а н а л и зо в , кото р ы е
свидетельствуют в пользу того факта, что добавление витамина D в
рацион беременным женщинам или его фармакологическое
введение положительно влияют как на протекание беременности,
так и на ее исходы и здоровье новорожденных (Hollis et al., 2011;
Thorne-Lyman, Fawzi, 2012; Harvey et al., 2014; Netting et al., 2014;
Cooper et al., 2016; De-Regil et al., 2016; Akbari et al., 2017; Behjat
Sasan et al., 2017; Chakhtoura et al., 2017; Khaing et al., 2017; Roth et
al., 2017, 2018; Sparling et al., 2017a; Vahdaninia et al., 2017; Wolsk et
al., 2017; Yakoob, Lo, 2017; Anderson et al., 2018; Fu et al., 2018;
Magnus et al., 2018; Rostami et al., 2018; Ali et al., 2019; Maugeri et
al., 2019).
Группа Roth и соавторов при изучении взаимосвязи статуса
витамина D и протекания и исхода беременности провели как
собственное исследование, так и мета-анализ 43 клинических
исследований, в которые были включены в общей сложности 8406
женщин. В ходе этого мета-анализа оценивали влияние приема
витамина D на исходы беременности, как для матери, так и для
новорожденных детей (Roth et al., 2017). Был изучен широкий

 290

диапазон доз витамина D, от 200 до 7542 МЕ в день, при средней

дозе 2000 МЕ/день. Несмотря на применение такого широкого
диапазона доз, авторы исследования не выявили каких-либо
значимых негативных последствий приема витамина D, в том числе
при использовании его высоких доз, как на протекание
беременности, так и на функциональное состояние и здоровье
плода и новорожденных. По результатам мета-анализа прием
витамина D вызывал значительное увеличение концентрации 25-
гидроксивитамина D3 в сыворотке пуповинной крови, что было
ассоциировано с повышением средней массы тела младенцев при
рождении в среднем на 58.3 г (95%-ный доверительный интервал –
от 18.9 до 98.0 г; n=5273; 30 клинических исследований; I2 43%), со
снижением риска появления маленьких для гестационного возраста
(SGA) младенцев (коэффициент суммарного риска 0.60, 95%-ный
доверительный интервал – 0.40-0.90; n=741; 7 клинических
исследований; I2 0%), а также со снижением риска развития астмы
или рецидивирующей/постоянной одышки у детей в возрасте 3 года
(коэффициент суммарного риска 0.81, 95%-ный доверительный
интервал – от 0.67 до 0.98; n=1387, два клинических исследования;
I 2 0%). При изучении влияния витамина D на развитие
гестационного сахарного диабета, при условии включения в мета-
анализ всех клинических испытаний, отмечали значимое снижение
риска развития этого тяжелого осложнения беременности при
приеме витамина D (95%-ный доверительный интервал – от 0.45 до
0.83, n=2643) (Roth et al., 2017).
Масштабный мета-анализ был проведен Bi и соавторами в
2018 году и включал результаты 24 клинических исследований (в
общей сложности 5405 пациентов) (Bi et al., 2018). Прием
препаратов витамина D приводил к снижению риска появления
маленьких для гестационного возраста (SGA) младенцев
(относительный риск 0.72, 95%-ный доверительный интервал – от
0.52 до 0.99; n=898; 6 клинических испытаний; I2 0%) и к
увеличению массы тела при рождении, в среднем на 75.4 г (95%-
ный доверительный интервал – от 22.9 до 127.9; n=4087; 17
клинических исследований; I2 44%). При обследовании беременных
женщин, получавших широкий диапазон доз витамина D, не было
обнаружено существенного влияния приема витамина D на

 291

внутриутробную или неонатальную смертность. Необходимо,

однако, отметить, что у беременных женщин, которые получали
витамин D в дозе ≤2000 МЕ, отмечали достоверное снижение
невынашивания беременности и уменьшение смертности
н о в о р ож д е н н ы х ( от н о с и т е л ь н ы й р и с к 0 . 3 5 ; 9 5 % - н ы й
доверительный интервал – от 0.15 до 0.80). В то же время у
беременных женщин, получавших витамин D в дозах выше 2000
МЕ в сутки, положительного влияния такой терапии на
внутриутробную или неонатальную смертность выявлено не было.
При этом авторы отмечают, что добавление витамина D во всех
изученных дозах в целом было безопасным для нормального
протекания беременно сти. Только в двух клиниче ских
исследованиях было показано увеличение толщины кожной
складки, что может указывать на избыточное накопление
подкожного жира, а также роста и массы тела младенцев в возрасте
3, 6, 9 и 12 месяцев. Наряду с этим, добавки витамина D повышали
уровень кальция в сыворотке крови беременных женщин на 0.19
мг/дл (95%-ный доверительный интервал – от 0.003 до 0.38 мг/дл;
n=1007; 9 клинических испытаний; I2 74%), а также повышали
баллы по шкале Апгар, с помощью которых оценивается состояние
ребенка в первые минуты жизни. Так баллы по шкале Апгар для
новорожденных у женщин, получавших витамин D, были
повышены через 1 мин до 0.09 (95%-ный доверительный интервал
– от 0.01 до 0.17; n=670; 4 клинических испытания; I2 40%) и через
5 мин до 0.08 (95%-ный доверительный интервал – от 0.02 до 0.14;
n=668; 4 клинических испытания; I2 13%), что указывает на
улучшение физиологического состояния новорожденных. Не было
выявлено значимых эффектов приема витамина D на такие
показатели, как преждевременные роды, инфекции, экзема или
аллергия новорожденных (Bi et al., 2018). Все это позволяет сделать
вывод о том, что прием витамина D в дозах ≤2000 МЕ в день во
время беременности снижает риск появления маленьких для
гестационного возраста (SGA) младенцев, улучшает ростовые
показатели и массу тела младенцев, а также позволяет снизить риск
внутриутробной и неонатальной смертности (Pilz et al., 2018b,
2018c).

 292

Однако имеются исследования, авторы которых указывают

на низкую эффективность приема витамина D в плане улучшения
протекания беременности и снижения риска ее невынашивания, а
также улучшения физиологического статуса и здоровья
новорожденных. Так в 2018 году были опубликованы результаты
клинических исследований по влиянию добавок витамина D на
протекание беременности и деторождение, в которых обследовали
1300 беременных женщин со сроками беременности от 17 до 24
недель. Им назначали плацебо или различные еженедельные дозы
витамина D – 4200, 16800 и 28000 МЕ (Roth et al., 2017). Была
выделена дополнительная группа беременных женщин, которым
назначали еженедельные дозы витамина D (28 000 МЕ) до родов и
затем дополнительные еженедельные дозы витамина D (28 000 МЕ)
в течение 26 недель после родов. Основным показателем для детей
был рост ребенка в возрасте 1 года, причем было проанализировано
1164 ребенка. В этом исследовании не было выявлено заметного
влияния приема витамина D на такие показатели, как масса тела
при рождении, риск появления маленьких для гестационного
возраста (SGA) младенцев, частота преждевременных родов,
гестационная гипертензия, общая заболеваемость или смертность
младенцев, а также их рост в возрасте 1 года. У получавших
витамин D беременных женщин отмечали значительное повышение
концентрации 25-гидроксивитамина D и концентрации ионов
кальция в крови, но при этом не было отмечено никакого
негативного влияния приема витамина D на состояние беременных
женщин и плода (Roth et al., 2017). Следует, однако, отметить, что в
группе, получавшей плацебо или низкие дозы витамина D (4200
МЕ еженедельно), отмечали случаи рахита у новорожденных детей,
в то время как в группах, получавших высокие дозы витамина D,
случаи рахита зафиксированы не были.
Имеются данные о том, что прием витамина D
беременными женщинами в дальнейшем уменьшал частоту
возникновения астматических рецидивирующих хрипов и одышки
у детей в возрасте 3 лет (Wolsk et al., 2017; Shen et al., 2018). В то
же время имеются исследования, в которых не было выявлено
достоверных различий в нарушении функции дыхания у детей при
их рождении матерями, получавшими добавки витамина D и без

 293

таковых (Pilz et al., 2018c). В ряде клинических исследований,

включая мета-анализы клинических данных, было показано, что
прием витамина D снижает относительный риск развития
преэклампсии у беременных (Khaing et al., 2017; Fu et al., 2018;
Rostami et al., 2018; Ali et al., 2019). Наряду с этим имеется
исследование, в рамках которого изучали влияние одиночных
инактивирующих мутаций в генах, связанных с синтезом и
метаболизмом витамина D, на частоту связанных с беременностью
гипертонических расстройств. Авторы не выявили положительной
корреляции между этими мутациями и риском повышения
артериального давления у беременных женщин, что характерно для
состояния преэклампсии (Magnus et al., 2018). Противоречивые
данные получены и в отношении влияния добавок витамина D на
снижение риска преждевременных родов и развития гестационного
сахарного диабета. Одни медики считают положительный
терапевтический эффект витамина D в этих случаях доказанным, в
то время как другие не сообщают о значимом влиянии витамина D
на развитие указанных осложнений беременности (Pilz et al.,
2018c).
Весьма важным представляется тот факт, что если у
небеременных женщин продукция биологически активной формы
1α,25-дигидроксивитамина D3 слабо зависит от концентрации 25-
гидроксивитамина D3 в сыворотке крови, то во время беременности
выявляет ся более сильная зависимо сть уровня 1α,25-
дигидроксивитамина D3 от моногидроксилированной формы
витамина при концентрации последней 100 нмоль/л (Hollis et al.,
2017; Karras et al., 2018a, 2018b). Эти данные указывают на то, что
потребность в витамине D при беременности может быть в полной
мере удовлетворена только при концентрации 25-гидроксивитамина
D3 в сыворотке крови не менее 100 нмоль/л, в то время как
рекомендуемый в настоящее время целевой уровень 25-
гидроксивитамина D3 составляет от 25 до 50 нмоль/л (Hollis et al.,
2017).
Суммируя имеющиеся данные, можно заключить, что
добавки витамина D во время беременности относительно
безопасны для функционального состояния матери и плода и
улучшают гомео стаз кальция, предотвращая нарушение

 294

формирования скелета у ребенка. В большинстве исследований

авторы демонстрируют благоприятные эффекты витамина D, такие
как улучшение протекания беременности, снижение осложнений
беременности (преэклампсии, гестационного диабета), повышение
роста и массы тела плода (новорожденного), снижение детской
смертности и частоты развития астматической одышки (Pilz et al.,
2018b, 2018c).
Отдельного рассмот рения заслуживает вопро с о
поступлении витамина D в организм ребенка при его естественном
молочном вскармливании. Имеется большое число исследований,
посвященных этому вопросу – содержанию витамина D в грудном
молоке и влиянию материнского витамина D на концентрацию
витамина D и 25-гидроксивитамина D в грудном молоке
(Oberhelman et al., 2013; Thiele et al., 2013; Jan Mohamed et al., 2014;
Hollis et al., 2015; Abe et al., 2016; Við Streym et al., 2016; Wall et al.,
2016; Stoutjesdijk et al., 2017). Содержание витамина D в грудном
молоке часто выражается, как показатель антирахитической
активности (antirachitic activity, ARA), представляющий собой
сумму витамина D и 25-гидроксивитамина D. Среднесуточное
потребление грудного молока составляет 780 мл. Для того чтобы
обеспечить такое же количество витамина D для младенцев, что и
ежедневная добавка препарата витамина D в суточной дозе 400 МЕ,
которая обычно рекомендуется для профилактики рахита, значение
ARA для грудного молока должно составлять не менее 513 МЕ/л
(Stoutjesdijk et al., 2017). При этом только минимальные количества
25-гидроксивитамина D, содержащегося в сыворотке крови матери,
способны переноситься в грудное молоко, вследствие чего
концентрация витамина D в грудном молоке составляет лишь 20%
от таковой в сыворотке крови. Вследствие этого, для того чтобы
обеспечить достаточное для младенца количество витамина D в
грудном молоке, потребление витамина D матерью во время
кормления грудью должно быть намного выше по сравнению с
потреблением этого витамина во время беременности (O’Callaghan
et al., 2018).
Оценка значений ARA для грудного молока в различных
странах мира показала, что средняя концентрация витамина D в
нем составляет 45 МЕ/л. При этом ни в одном из образцов

 295

концентрация витамина D не приближалась к значению 513 МЕ/л,

что могло бы обеспечить его потребление младенцами в суточной
дозе 400 МЕ (Stoutjesdijk et al., 2017). Для изучения влияния
различных доз витамина D на его статус у младенцев были изучены
женщины, которым через 4–6 недель после родов назначали
витамин D в суточных дозах 400, 2400 или 6400 МЕ, и они
получали его в течение 6 месяцев. При этом младенцы кормящих
матерей, получавших витамин D в дозе 400 МЕ, дополнительно
получали его в той же суточной дозе (400 МЕ), в то время как
младенцы кормящих матерей, получавших более высокие дозы
витамина D, вместо него получали плацебо (Hollis et al., 2015).
Младенцы, которые не получали добавку витамина D, но чьи
кормящие матери получали по 6400 МЕ витамина D в день, имели
то же количество витамина D в крови, что и младенцы, которые
ежедневно получали добавку витамина D в дозе 400 МЕ и чьи
матери получали по 400 МЕ витамина D в сутки. В группе
кормяших матерей, получавших по 2400 МЕ витамина D в день,
отмечали недостаточное содержание этого витамина у младенцев,
вследствие чего клиническое исследование в отношении этой
группы было остановлено. В дальнейшем для этой группы была
использована новая стратегия с добавками витамина D,
позволяющая достичь необходимого для нормального развития
ребенка статуса витамина D.
У ч и т ы в а я т о т ф а к т, ч т о п е р и о д п о л у р а с п а д а
фармакологически вводимого витамина D в сыворотке крови
составляет около 24 ч, имеются основания полагать, что кормящие
женщины должны отдавать предпочтение ежедневному приему
витамина D для поддержания его постоянно повышенного
содержания в грудном молоке. В пользу постоянного приема
витамина D свидетельствует то, что витамин D при его
потреблении в очень высоких разовых дозах может вызвать ряд
нежелательных эффектов, что обусловлено, в том числе, его
негеномными эффектами (Hollis et al., 2017; Pilz et al., 2018b).
Приведенные выше сведения о важности нормализации
статуса витамина D при беременности и у кормящих женщин
обусловлены широкой распространенностью в мире дефицита
витамина D, что в первую очередь вызвано недостаточным его

 296

потреблением (Blumfield et al., 2013; Koletzko et al., 2013; Wuertz et

al., 2013; Karras et al., 2016; Marvin-Dowle et al., 2016; Saraf et al.,
2016; Gellert et al., 2017; Kiely et al., 2017; Moon et al., 2017; Pilz et
al., 2017, 2018a; Curtis et al., 2018; Krieger et al., 2018; Larqué et al.,
2018; Wheeler et al., 2018; Windrim et al., 2018; Cashman et al., 2019;
Maugeri et al., 2019). Установлено, что во время беременности
концентрации 25-гидроксивитамина D3 ниже 50 и 25 нмоль/л
зафиксированы в крови 64 и 9% беременных женщин в США и 57 и
23% беременных женщин в европейских странах, причем
распространенность дефицита витамина D ожидаемо и в
значительной степени повышается в зимние месяцы (Saraf et al.,
2016). В Германии в осенне-зимний период 67% беременных
женщин имели концентрации 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке
крови ниже 25 нмоль/л (Gellert et al., 2017). Снижение
концентрации витамина D в зимние месяцы было выявлено в
образцах пуповинной крови (Wuertz et al., 2013). Помимо
беременных женщин, высокая распространенность дефицита
витамина D характерна для женщин, которые только планируют
беременность. Важно отметить, что широко используемые в
западных странах гормональные контрацептивы, где их принимает
до половины всех женщин репродуктивного возраста, приводят к
значительному повышению в сыворотке крови уровня белков,
связывающих витамин D (DBP). Результатом этого является
снижение уровня свободной, биологически активной формы
витамина D, даже на фоне повышения (в среднем на 26%) общего
пула витамина D, в том числе 25-гидроксивитамина D3 (Pilz et al.,
2018a). Это необходимо учитывать при оценке статуса витамина D
у женщин, принимающих контрацептивы, тем более что после их
отмены уровень общего витамина D немного снижается, в то время
как содержание свободной формы 25-гидроксивитамина D3 при
этом может заметно повыситься.
Имеются данные о том, что некоторые полиморфизмы,
обусловленные однонуклеотидными заменами, могут влиять на
изменение концентрации 25-гидроксивитамина D3 и на
физиологический ответ организма на добавки витамина D (Moon et
al., 2017). Не меньший интерес представляют эпигенетические
эффекты витамина D (Suderman et al., 2016; Xue et al., 2016),

 297

причем имеются основания полагать, что витамин D и его

метаболиты могут оказывать эпигенетическое воздействие как на
плод, так и на новорожденного, что непосредственно сказывается
на онтогенетическом развитии организма ребенка и на его здоровье
(Curtis et al., 2018).
Рекомендации по приему вит амина D во время
беременности и при естественном молочном вскармливании
ребенка до конца не проработаны. Согласно общепринятым
международным рекомендациям требуется потреблять витамин D в
диапазоне суточных доз от 400 до 800 МЕ, что позволяет достичь
целевых концентраций 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке крови
от 25 до 50 нмоль/л (Larqué et al., 2018). Однако следует учитывать,
что при беременности концентрации 25-гидроксивитамина D3 в
пуповинной крови составляют всего лишь от 50 до 80% от
концентрации этого метаболита витамина D в сыворотке крови. В
связи с этим во время беременности в крови беременной женщины
должны быть существенно более высокие концентрации 25-
гидроксивитамина D3, чтобы перенести достаточное его
количество развивающемуся плоду (O’Callaghan et al., 2018). Так
ирландскими медиками показано, что общее потребление витамина
D (добавки витамина D в виде препаратов плюс витамин D,
поступающий с пищей), которое составило около 1200 МЕ
витамина D в день, позволяет обеспечить концентрацию 25-
гидроксивитамина D3 в сыворотке пуповинной крови выше 30
нмоль/л у 95% новорожденных и выше 25 нмоль/л у 99%
новорожденных (O’Callaghan et al., 2018). Учитывая тот факт, что
среднесуточное потребление витамина D с пищей в большинстве
стран обычно не превышает 200 МЕ, беременным женщинам
необходимо рекомендовать дополнительное потребление витамина
D в суточной дозе около 1000 МЕ, что позволяет обеспечить
полноценное снабжение плода этим витамином. В отсутствие
беременности для нормального функционирования организма, в
том числе его скелетно-мышечной системы, может хватить и
относительно низкого уровня потребления витамина D, по крайней
мере, в течение ограниченного периода времени. В то же время при
беременности концентрации витамина D, необходимые для защиты
скелетно-мышечной системы, должны быть существенно выше и

 298

находиться на умеренно высоком уровне в течение всей

беременности (Hollis et al., 2017; Karras et al., 2018a, 2018b).
Вследствие этого в последние годы беременным женщинам и
женщинам, планирующим беременность, рекомендуют ежедневное
потребление витамина D в дозах 1500–2000 МЕ, что позволяет
поддерживать концентрацию 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке
крови на уровне 75 нмоль/л (Holick et al., 2011).
Однако недостаточность наших знаний о механизмах
действия и функциональных последствиях сравнительно высоких
доз витамина D на организм плода во внутриутробный период и о
возможных эпигенетических последствиях применения таких доз
ставит перед нами много вопросов в отношении выбора
оптимальных доз витамина D и рекомендаций по применению
витамина D в периоды беременности и ее планирования (Pilz et al.,
2012, 2018c; Heaney, 2012; Xue et al., 2016; Sempos et al., 2018).

8.3. Витамин D и вспомогательные репродуктивные

технологии

В большинстве клинических исследований установлено, что

дефицит витамина D и снижение функциональной активности
контролируемых им сигнальных путей оказывают пагубное
воздействие на фертильность женщин и результативность ЭКО у
женщин (Anifandis et al., 2010; Ozkan et al., 2010; Rudick et al., 2012;
Garbedian et al., 2013; Ciepiela et al., 2018; Zhao et al., 2018). В то же
время имеются исследования, в которых не выявлено критической
р ол и н ед о с т аточ н о с т и с т ату с а в и т а м и н а D в и сход е
вспомогательных репродуктивных технологий (Aleyasin et al., 2011;
Firouzabadi et al., 2014; Van de Vijver et al., 2016). Эти расхождения в
результатах по взаимосвязи статуса витамина D и эффективности и
исходов вспомогательных репродуктивных технологий могут быть
обусловлены различиями в среднем возрасте пациентов, их
этнической и расовой принадлежности, индексе массы тела,
социально-экономическом статусе и стране проживания, а также во
времени года, методах анализа и дизайне исследований (Nesby-
O’Dell et al., 2002; Zhao et al., 2018). Несмотря на расхождения,

 299

совокупные результаты отчетливо демонстрируют тот факт, что

дефицит витамина D оказывает заметное негативное влияние на
исход вспомогательных репродуктивных технологий, причем
имеется несколько возможных механизмов, которые опосредуют
эти расхождения.
Во-первых, витамин D может влиять на биохимические
процессы, протекающие в яичниках. Так установлено, что витамин
D может осуществлять регуляцию процессов развития фолликулов
и эмбриона. Еще двадцать лет назад было обнаружено, что у
мышей, нокаутных по гену VDR, кодирующему рецептор витамина
D, имеются значительные отклонения в процессе фолликулогенеза
и отмечается недостаточное развитие матки (Yoshizawa et al., 1997).
Витамин D оказывает благоприятное воздействие на активность
процессов стероидогенеза в яичниках, стимулирует выработку
белка-1, специфически связывающего инсулиноподобный фактор
роста-1 (insulin-like growth factor-binding protein-1, IGFBP-1) в
ткани яичников. Результатом этого является индуцированное
витамином D повышение продукции женских половых стероидных
гормонов – эстрадиола, эстрона и прогестерона (Parikh et al., 2010).
Поскольку уровень витамина D у женщин репродуктивного
возраста коррелирует с уровнем антимюллерова гормона в
сыворотке крови (Aflatoonian et al., 2010), то имеются все
основания считать, что витамин D участвует в выработке этого
гормона. Необходимо подчеркнуть, что антимюллеров гормон
секретируется клетками гранулезы яичников и является одним из
ключевых регуляторов фертильности и репродуктивных функций у
женщин (Dewailly et al., 2014; Bedenk et al., 2019).
Во-вторых, сигнальные пути витамина D функционально
активны в стромальных и эпителиальных клетках эндометрия и
в о в л еч е н ы в р е г ул я ц и ю р е ц е п т и в н о с т и э н д о м е т р и я ,
представляющей собой способность принять внедряющуюся
бластоцисту. Установлено, что рецептор витамина D с высокой
интенсивностью экспрессируется в эндометрии мышей (Zarnani et
al., 2010). Самки мышей, имеющие функционально неактивный
рецептор витамина D, характеризуются недостаточно развитой
маткой и, как следствие, являются бесплодными (Johnson, Deluca,
2001). Введение 1α,25-дигидроксивитамина D3 приводит к

 300

усилению экспрессии мРНК и белка для фактора HOXA10

(Homeobox protein Hox-A10) и вызывает стимуляцию HOXA10-
зависимых сигнальных путей в стромальных и эпителиальных
клетках эндометрия (Du et al., 2005; Lerchbaum, Obermayer-Pietsch,
2012). Необходимо отметить, что фактор HOXA10 играет ключевую
роль в контроле женской фертильности и имплантации эмбриона, а
его экспрессия в значительной степени возрастает в период окна
имплантации.
В экспериментах in vitro показано, что в культуре клеток
эндометрия человека в значительной степени повышается
активность фермента 1α-гидроксилазы, которая катализирует
синтез 1α,25-дигидроксивитамина D3, а в условиях in vivo
установлено, что активация этого фермента в стромальных клетках
эндометрия характерна для периода ранней беременности (Vigano
et al., 2006). При исследовании доноров ооцитов
скорректированные показатели клинической беременности и
живорождения у реципиентов с дефицитом витамина D были ниже,
чем у реципиентов с его нормальным или повышенным уровнем,
что убедительно доказывает положительное влияние витамина D на
репродукцию посредством нормализации функциональной
активности эндометрия и его имплантационной способности
(Rudick et al., 2014). В соответствии с вышесказанным, многие
негативные эффекты дефицита витамина D на результативность
в с п о м о г ат е л ь н ы х р е п р од у к т и в н ы х т е х н о л о г и й м о г у т
реализовываться именно на уровне эндометрия (Ozkan et al., 2010;
Polyzos et al., 2014; Rudick et al., 2014).
В-третьих, витамин D важен не только для нормального
фолликулогенеза и имплантации эмбриона, но и для всего процесса
протекания беременности и развития плода. Как отмечалось выше,
многочисленные клинические исследования демонстрируют, что
беременные женщины с дефицитом витамина D чаще страдают
преэклампсией и гестационным диабетом, а в процессе родов им
намного чаще требуется кесарево сечение (Bodnar et al.,, 2007;
Merewood et al., 2009; Shand et al., 2010; Soheilykhah et al., 2010;
Poel et al., 2012; Aghajafari et al., 2013; Hyppönen et al., 2013; Tabesh
et al., 2013; Lu et al., 2016; Amegah et al., 2017; Purswani et al., 2017;
Akbari et al., 2018; Amraei et al., 2018; Dovnik, Mujezinović, 2018;

 301

O’Callaghan, Kiely, 2018; Van der Pligt et al., 2018; Zhang et al., 2018).
Показано, что содержание витамина D и экспрессия фактора
HOXA10 при беременности функционально сопряжены не только в
эндометрии, но также в децидуальной оболочке и плаценте, где
этот фактор вовлечен в регуляцию процессов дифференцировки и
апоптоза (Evans et al., 2006).
И, наконец, витамин D характеризуется выраженным
иммуномодулирующим действием, что обусловливает его
положительное влияние на имплантацию эмбриона и обеспечивает
нормализацию иммунологических реакций и окислительно-
восстановительного баланса на этапе ранней беременности.
Показано, что витамин D способен подавлять активность
децидуальных Т-хелперов и снижать выработку некоторых
провоспалительных цитокинов, в том числе интерлейкинов-1 и -6,
фактора-α некроза опухолей (TNF-α), которые непосредственно
влияют на способность эндометрия к имплантации эмбриона и, тем
самым, контролируют рецептивность эндометрия (Vigano et al.,
2006; Pasco et al., 2008). В основе ингибирования активности
децидуальных Т-хелперов лежит способность витамина D
способствовать переходу Т-хелперов 1-го типа в толерантные Т-
хелперы 2-го типа, что сопровождается существенным изменением
паттерна секретируемых ими цитокинов. Низкий уровень витамина
D приводит к увеличению доли В-клеток, T-хелперов,
продуцирующих интерферон-α и натуральных киллеров (NK-
клеток), наделенных высокой цитотоксичностью, что является
фактором повышения риска прерывания беременности (Chen et al.,
2016).
Несмотря на то, что низкие уровни витамина D в плазме
крови ассоциированы с ослаблением фертильности и сниженной
результативностью вспомогательных репродуктивных технологий,
взаимосвязи между содержанием витамина D в фолликулярной
жидкости и протеканием фолликулогенеза более сложные и
неоднозначные. С одной стороны, имеются данные Ozkan и
сотрудников о положительной корреляции между уровнем 25-
гидроксивитамина D3 в фолликулярной жидкости и успешностью
экстракорпорального оплодотворения (Ozkan et al., 2010). С другой
стороны, ряд авторов продемонстрировали противоположные

 302

тенденции (Anifandis et al., 2010; Aleyasin et al., 2011; Ciepiela et al.,

2018). При изучении фолликулогенеза у трех групп пациенток с
различными уровнями витамина D в фолликулярной жидкости –
ниже 20 нг/мл, от 20 до 30 нг/мл и выше 30 нг/мл, было
установлено, что у женщин с дефицитом фолликулярного витамина
D достоверно повышены доля эмбрионов высокого качества и
клиническая частота беременности (CPR). Так клиническая
б е р е м е н н о с т ь в г р у п п е с в ы с о к и м с од е р ж а н и е м 2 5 -
гидроксивитамина D3 в фолликулярной жидкости наступала только
у 14.5% женщин, в то время как в группах с содержанием 25-
гидроксивитамина D3 ниже 20 нг/мл и в диапазоне от 20 до 30 нг/
мл – в 32.3 и 32.7% случаев (P = 0.047) (Anifandis et al., 2010). У
женщин с повышенным уровнем 25-гидроксивитамина D3 в
фолликулярной жидкости была снижена скорость оплодотворения
ооцитов, что указывает на отрицательную обратную связь между
с т ат у с о м в и т а м и н а D в ф о л л и к ул я р н о й ж и д ко с т и и
компетентностью ооцитов к фертилизации (Aleyasin et al., 2011).
В исследовании Ciepiela и сотрудников была установлена
сильно выраженная отрицательная взаимосвязь между уровнем 25-
гидроксивитамина D3 в фолликулярной жидкости и качеством
ооцитов (Ciepiela et al., 2018). Показано, что в фолликулярной
жидкости, в которой оплодотворение ооцитов протекает успешно,
уровень 25-гидроксивитамина D3 составляет 28.4 нг/мл, и
достоверно ниже такового в фолликулярной жидкости, в которой
этот процесс нарушен (34.0 нг/мл, P = 0.001). Эмбрионы высокого
качества на третий день после оплодотворения развивались из
ооцитов, собранных из фолликулов, имеющих значительно более
низкие концентрации 25-гидроксивитамина D3, в сравнении с
эмбрионами более низкого качества, получавшихся при
оплодотворении ооцитов, находящихся в фолликулярной жидкости
с высоким содержанием 25-гидроксивитамина D3 (24.5 против 29.6
нг/мл, P = 0.007). Более выраженная положительная реакция на
ХГЧ, более высокие частоты клинической беременности и
рождения здоровых детей были достигнуты в случае эмбрионов,
полученных из ооцитов, которые развивались в фолликулярной
жидкости со значительно более низкими уровнями 25-
гидроксивитамина D3. Концентрация 25-гидроксивитамина D3 в

 303

фолликулярной жидкости женщин с отрицательной реакцией на

ХГЧ составила 32.2±20.2 нг/мл, в то время как положительная
реакция на ХГЧ была ассоциирована с концентрацией этого
метаболита витамина D, равной 23.6±6.1 нг/мл. Клиническая
беременность достигалась при концентрации 25-гидроксивитамина
D3 в фолликулярной жидкости, равной 23.1±6.1 нг/мл, рождение
здоровых детей – при 23.4±6.1 нг/мл (во всех случаях P < 0.001).
Однако необходимо отметить, что женщины с уровнем 25-
гидроксивитамина D3 в сыворотке крови менее 20 нг/мл, наряду с
более высоким коэффициентом оплодотворения (71.0 против 61.6
%, P = 0.026) и более высоким уровнем клинической беременности
(48.2 против 25.0 %, P = 0.001), имели более высокую частоту
выкидышей (14.5 против 3.8 %, P = 0.013) по сравнению с
женщинами, уровень гидроксивитамина D3 в сыворотке крови
которых превышал значение 20 нг/мл (Ciepiela et al., 2018).
Таким образом, уровень 25-гидроксивитамина D3 в
фолликулярной жидко сти отрицательно коррелирует со
способностью ооцитов подвергаться оплодотворению и с
последующим развитием полноценных предимплантационных
эмбрионов. Ооциты, которые созревали в фолликулярной жидкости
с низкой концентрацией 25-гидроксивитамина D3, с большей
вероятностью давали начало эмбрионам высокого качества и
приводили к более высокой частоте беременности и родов. С
другой стороны, низкая концентрация витамина D в сыворотке
крови связана с существенно более высокой частотой выкидышей
(Ciepiela et al., 2018).
Противоречивость результатов по влиянию уровня
витамина D на успешность ЭКО во многом обусловлена
этническим и возрастным составом пациенток, а также
существенной ролью мужского фактора. Исследование Ciepiela и
сотрудников было выполнено исключительно на женщинах,
выходцах из стран Кавказа (Ciepiela et al., 2018), в то время как
другие исследования выполняли в смешанных в этническом плане
популяциях (Ozkan et al., 2010) или с участием представителей
других этнических групп, например иранцев (Aleyasin et al., 2011;
Firouzabadi et al., 2014; Farzadi et al., 2015) и греков (Anifandis et al.,
2010). При этом проблема выбора расы пациенток для

 304

исследования и моноэтничность являются весьма актуальными,

поскольку, согласно данным Rudick и соавторов, расовые
особенности сильно влияют на взаимосвязь между статусом
витамина D и частотой беременности после ЭКО. Так среди
неиспаноязычных представителей белой расы частота достижения
беременности снижается при уменьшении уровня витамина D, в то
время как среди представителей азиатских народов наблюдается
обратная тенденция (Rudick et al., 2012; Ciepiela et al., 2018).
В заключение приведем результаты некоторых клинических
исследований, направленных на установление взаимосвязи между
статусом витамина D и исходом вспомогательных репродуктивных
технологий (Zhao et al., 2018, с нашими дополнениями) (табл. 7).
При анализе приведенных данных необходимо различать
уровни витамина D и его статус в сыворотке крови, и уровни
витамина D и его метаболитов в фолликулярной жидкости, которые
могут меняться разнонаправлено, что обусловлено как
особенностями транспорта витамина D через гистогематические
барьеры, так и временем его полужизни в различных
биологических жидкостях.

8.4. Взаимосвязь между статусом витамина D и мужской

репродуктивной системой

Поскольку мужской фактор играет важную роль в

результативности и качестве вспомогательных репродуктивных
технологий, то необходимо кратко рассмотреть современное
состояние проблемы влияния витамина D и его сигнальных путей
на мужскую репродуктивную систему и качество сперматозоидов.
В пользу участия витамина D в контроле мужской
фертильности свидетельствует целый ряд фактов, в первую очередь
высокий уровень экспрессии и функциональной активности
рецептора VDR и ферментов, метаболизирующих витамин D, в
семенниках – в клетках Сертоли и Лейдинга, генеративных клетках,
сперматозоидах, а также в эпителиальных клетках, выстилающих
мужской репродуктивный тракт. Имеются свидетельства того, что
соматические и генеративные клетки семенников способны

 305

синтезировать и метаболизировать витамин D локально,

независимо от системного метаболизма витамина D в организме.
Широкое распространение рецепторов VDR в ткани семенников
указывает на способность витамина D оказывать аутокринное и
паракринно е воздействие на те стикулярную функцию,
контролируя, тем самым, репродуктивный потенциал мужчин (Cito
et al., 2019). В репродуктивной системе мышей экспрессия
рецептора VDR была продемонстрирована в предстательной
железе, семенных пузырьках, придатках яичка, а также в ткани
семенников – в основном в сперматогониях, сперматоцитах и
клетках Сертоли (Mahmoudi et al., 2013).

Таблица 7. Клинические исследования взаимосвязи между

статусом витамина D и успешно стью вспомогательных
репродуктивных технологий (по Zhao et al., 2018, с дополнениями)

№ Авторы, Протокол, число Уровень Основной

страна пациентов, витамина D) результат
забор образцов
1 Anifandis et Короткий <20 нг/мл; Более высокие
al. 2010, протокол 20-30 нг/мл; уровни 25-OH-
Греция ЭКО/ИКСИ с >30 нг/мл витамина D3 в
агонистом, 101 фолликулярной
пациент, во время жидкости связаны с
извлечения более низкими
ооцитов уровнями в ней
глюкозы и с более
низкими значениями
ЧКБ

2 Rudick et al. Длинный <20 нг/мл; Противоположные

2012, США протокол ЭКО/ 20-30 нг/мл; связи между
(различные ИКСИ с >30 нг/мл уровнями 25-OH-
этнические агонистом и витамина D3 и
и расовые антагонистом, результатами ЭКО в
группы) 188, после группах с различной
введения ХГЧ расовой
принадлежностью












 306

3 Garbedian et Длинный <75 нг/мл; Высокий уровень

al. 2013, протокол ЭКО с >75 нг/мл витамина D
США агонистом и ассоциирован с
антагонистом, более высокими
162, перед значениями ЧКБ
извлечением
ооцитов

4 Firouzabadi Длинный <10 нг/мл; Отсутствует

et al. 2014, протокол ЭКО с 10-29 нг/мл; значимая
Иран агонистом, 221, в 30-100 нг/мл взаимосвязь между
день забора уровнями 25-OH-
яйцеклетки витамина D3 в
фолликулярной
жидкости и
сыворотке крови и
значениями ЧКБ

5 Fabris et al. Яйцеклетки, <20 нг/мл; Низкий уровень

2014, полученые от 20-30 нг/мл; витамина D не
Испания доноров, 267, >30 нг/мл связан со снижением
через две недели ЧКБ при донорстве
после ГЗТ яйцеклеток

6 Paffoni et al. Длинный <20 нг/мл; Высокий уровень

2014, протокол ЭКО с >20 нг/мл витамина D
Италия агонистом и ассоциирован с
антагонистом, более высокими
335, до начала значениями ЧКБ
индукции
овуляции

7 Polyzos et al. Различные <20 нг/мл; Низкий уровень

2014, протоколы >20 нг/мл витамина D
Бельгия ассоциирован с
более низкими
частотами
беременности и
живорождения

8 Rudick et al. Яйцеклетки, <20 нг/мл; Более высокие

2014, США полученые от 20-30 нг/мл; уровни 25-OH-
доноров, 99, во >30 нг/мл витамина D3
время даун- ассоциированы с
регуляции более высокими
значениями ЧКБ и
коэффициента
рождаемости



















 307

9 Franasiak et Длинный <20 нг/мл; Значимого влияния

al. 2015, протокол 20-30 нг/мл; витамина D на
Канада переноса >30 нг/мл результаты
эмбриона/ИКСИ с экстракорпоральног
агонистом и о оплодотворения не
антагонистом, выявлено
517, в день
индукции
овуляции

10 Ciepiela et Длинный <20 нг/мл; Более низкие уровни

al., 2018, протокол ЭКО/ >20 нг/мл 25-OH-витамина D3
Польша ИКСИ с в фолликулярной
агонистом и жидкости
антагонистом, ассоциированы с
198, в день забора повышением
яйцеклетки способности
ооцитов к
оплодотворению и
высоким качеством
эмбрионов и
повышением
частоты
наступления
беременности
Примечание. ГЗТ – гормонозаместительная терапия; ЧКБ – частота
клинической беременности.

В сперматозоидах экспрессия рецепторов VDR обнаружена

в головке, шейке и в средней части хвоста сперматозоида, причем
отмечается кросс-взаимодействие с сигнальными путями, которые
запускаются эстрогенами через эстрогеновые рецепторы, которые в
значительной степени колокализованы с рецепторами VDR (Zanatta
et al., 2017). У мышей с дефицитом витамина D ослаблен синтез
тестостерона, что обусловлено снижением активности ферментов
стероидогенеза в клетках Лейдига (Fu et al., 2017).
Как отмечалось выше, рецептор VDR в функционально
а к т и в н ом с о с т оя н и и о б р а зу е т г е т е р од и м е р с д р у г и м
транскрипционным фактором – ядерным рецептором ретиноида X
(RXR). Экспрессия рецептора RXR продемонстрирована в
семенниках крыс, причем как у развивающихся животных, так и у
половозрелых. Изоформа рецептора RXR-α экспрессируется в








 308

клетках Лейдига, клетках Сертоли и генеративных клетках, в то

время как другая изоформа RXR-β – в основном в клетках Сертоли,
с повышением ее содержания по мере созревания клеток Сертоли.
Изоформа RXR-γ представлена в клетках Лейдига и Сертоли, в
сперматогониях, сперматоцитах и сперматидах (Gaemers et al., 1997;
Dufour, Kim, 1999; Vernet et al., 2006; Thomas et al., 2011). К
сожалению, исследования по экспрессии различных изоформ
рецептора RXR в клетках семенников у человека в настоящее время
отсутствуют.
Изучение распределения в семенниках грызунов ферментов,
ответственных за метаболизм витамина D, показало, что фермент
25-гидроксилаза (CYP2R1), который превращает витамин D в 25-
гидроксивитамин D, и фермент 1α-гидроксилаза (CYP27B1),
превращающий 25-гидроксивит амин D3 в 1α,25-
дигидроксивитамин D3, экспрессируются в различных типах
тестикулярных клеток. При этом 1α-гидроксилаза CYP27B1,
ответственная за продукцию наиболее активной формы витамина
D, выявлена не только в семенниках (в клетках Лейдига и Сертоли
и в генеративных клетках), но и в других отделах репродуктивного
тракта – семенных пузырьках, придатках яичка, предстательной
железе (Mahmoudi et al., 2013). В сперматозоидах человека высокий
уровень экспре ссии 25-гидроксилазы показан для
постакросомальной области, шейки и хвоста, в то время как 1α-
гидроксилаза экспре ссирует ся преимуще ственно в
постакросомальной области, шейке и средней части сперматозоида.
В репродуктивном тракте человека высокое содержание мРНК для
24-гидроксилазы и 25-гидроксилазы продемонстрировано в
предстательной железе, придатках яичка, семенных пузырьках и
яичках (Blomberg Jensen et al., 2010). При этом исследований
распределения и функциональной активности ферментов,
ответственных за синтез активных форм витамина D, в отдельных
типах репродуктивных клеток человека не проводилось (Cito et al.,
2019).
Имеются исследования, в которых показано взаимовлияние
статуса витамина D и функциональной активности мужской
репродуктивной системы. Показано, что в культуре клеток Лейдига
мыши MA-10 синтезируется 25-гидроксивитамин D3, и этот

 309

процесс усиливается при обработке клеток с помощью ХГЧ (De

Toni et al., 2014). При этом стимуляция синте за 25-
гидроксивитамина D3 отмечалась также при воздействии на
MA-10-клетки о стеокальцина, который вырабатывается
о стеобластами. Наряду со стимуляцией продукции 25-
гидроксивитамина D3, остеокальцин стимулировал выработку
тестостерона клетками Лейдига через посредство рецептора
GPRC6A, который является катион-чувствительным рецептором
GPCR-суперсемейства.
Лечение мужчин, страдающих гипогонадотропным
гипогонадизмом, с помощью ХГЧ приводит не только к стимуляции
п р од у к ц и и т е с т о с т е р о н а , н о т а к ж е и к п о в ы ш е н и ю
циркулирующего в крови уровня 25-гидроксивитамина D3 (La
Vignera et al., 2016). У пациентов с нарушенным сперматогенезом, а
также с Сертоли-клеточным синдромом, при котором нарушена
эмбриональная закладка тканей яичка, уровень циркулирующего в
крови 25-гидроксивитамина D3 был значительно ниже, чем у
здоровых мужчин (Foresta et al., 2011). Установлена положительная
корреляция между уровнем 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке
крови и подвижностью и морфологией сперматозоидов (Azizi et al.,
2019). Показано, что у мужчин с нормальной спермограммой
концентрация 25-гидроксивитамина D3 в сыворотке крови
составляет 80.9±23.3 нмоль/л, в то время как у мужчин с
патологически измененными параметрами спермограммы она
достоверно ниже – 64.6±24.2 нмоль/л (P < 0.001). Наряду с этим
отмечена положительная корреляция между концентрацией 25-
гидроксивитамина D3 и уровнем тестостерона в крови, и
отрицательная корреляция между уровнями циркулирующих в
крови 25-гидроксивитамина D3 и ЛГ (Rehman et al., 2018).
Важным связующим звеном между функциональным
состоянием семенников и статусом витамина D являются
регуляторы синтеза витамина D – паратгормон, который позитивно
влияет на опосредуемую гидроксилазой CYP27B1 продукцию
1α,25-дигидроксивитамина D3, и фактор FGF23, оказывающий на
этот процесс негативное влияние, а также компоненты сигнальной
трансдукции, контролирующие активность паратгормона и фактора
FGF23. Так мыши, нокаутные по гену для фактора FGF23, имеют

 310

значительно более высокий уровень экспрессии гидроксилазы

CYP27B1 в почках и семенниках. В то же время повышение
экспрессии гена трансмембранного корецептора αKlotho,
приводящее к повышению активности фактора FGF23, снижает
экспрессию этого фермента в почках и семенниках и вызывает
дефицит α,25-дигидроксивитамина D3 (Imai et al., 2004). В клетках
Лейдига и в других тестикулярных клетках грызунов обнаружены
пептиды, структурно и функционально родственные паратгормону,
а также специфичные к ним рецепторы (Usadin et al., 1996, 2008).
Родственный паратгормону пептид (PTH-like peptide, PLP),
который, как полагают, может быть вовлечен в контроль синтеза
витамина D в тестикулярной ткани, еще тридцать лет назад был
выявлен и в клетках Лейдига мужчин (Asa et al., 1990).
Уровень циркулирующего в крови 25-гидроксивитамина D3
не коррелирует с уровнем этого метаболита витамина D в
семенниках и семенной жидкости, и это во многом обусловлено
функциональной активностью ферментов метаболизма витамина D
в репродуктивном тракте мужчин. Показано, что экспрессия
гидроксилазы CYP24A1, вызывающей инактивацию витамина D,
положительно коррелирует с такими показателями как количество,
подвижность и морфология спрерматозоидов. Поскольку
экспре ссия гена гидроксилазы CYP24A1 по механизму
положительной обратной связи находится под контролем 1α,25-
дигидроксивитамина D3, то повышение экспрессии гена Cyp24a1
свидетельствует о повышении уровня этого активного метаболита
витамина D в семенной жидкости. В свою очередь, 1α,25-
дигидроксивитамин D3 активирует в сперматозоидах Ca2+-
зависимые сигнальные пути и повышает подвижно сть
с п е рмато зо и д о в . С о от ве т с т ве н н о , у р о ве н ь э кс п р е с с и и
гидроксилазы CYP24A1 в семенниках, ассоциированный с уровнем
1α,25-дигидроксивитамина D3 в семенной жидкости, может
рассматриваться, как один из важнейших маркеров фертильности
мужской спермы и использоваться для оценки репродуктивного
потенциала мужчин (Blomberg Jensen et al., 2012). Совокупность
представленных данных указывают на то, что статус витамина D
играет важную, если не определяющую роль в контроле мужской
фертильности, воздействуя как на стероидогенную функцию

 311

семенников, так и на процесс сперматогенеза. Все это необходимо

учитывать при оценке возможного влияния «мужского фактора» на
результативность вспомогательных репродуктивных технологий
(Boisen et al., 2017; de Angelis et al., 2017).
Заключение
Витамин D, который правильнее рассматривать как
классический гормон, является регулятором большого числа
генов и внутриклеточных процессов, ответственных за
протекание фолликулогенеза и сперматогенеза,
функционирование яичников и семенников, имплантацию
эмбриона и его раннее развитие. Все это указывает на большое
значение поддержания нормального статуса витамина D и
баланса его метаболитов при лечении бесплодия и при
проведении вспомогательных репродуктивных технологий.
Несмотря на то, что в настоящее время данные о возможных
негативных последствиях применения витамина D при ЭКО/
ИКСИ немногочисленны, необходимо принимать во внимание
то, что витамин D при длительном воздействии на клетки-
мишени в высоких дозах способен активировать в них
процессы апоптоза, приводя их к гибели. Вследствие этого
использование высоких доз витамина D нежелательно,
поскольку последствия этого для нормального протекания
фолликулогенеза могут быть весьма неблагоприятными.
Серьезные риски при заместительной терапии витамином D
о бус л овл е н ы п р о бл е м а м и в о п р ед е л е н и и и с т и н н о й
концентрации его активных форм в организме, что может
привести как к передозировкам витамина D, так и к его
недостаточности при кажущемся нормальном уровне этого
витамина в крови.

 312

ГЛАВА 9

ВЛИЯНИЕ МЕТФОРМИНА НА РЕПРОДУЦИЮ

И ПЕРСПЕКТИВЫ ЕГО ПРИМЕНЕНИЯ В ВРТ

Метформин, впервые синтезированный еще в 1958 году, в

настоящее время является основным препаратом для лечения
сахарного диабета 2 типа (СД2) и метаболического синдрома, а
также широко применяется для коррекции массы тела и
метаболических показателей при ожирении. После клинического
применения в течение 70 лет для лечения СД2 метформин оказался
безопасным и доступным по цене, что делает его в настоящее время
наиболее часто назначаемым пероральным антидиабетическим
препаратом в мире, который ежегодно принимают более 150
миллионов пациентов. В руководствах по лечению СД2,
опубликованных Американской ассоциацией диабета и
Европейской ассоциацией по изучению диабета в 2012 году,
метформин был рекомендован в качестве основного исходного

 313

препарата для лечения этой диабетической патологии (Inzucchi et al.

2012). Получены многочисленные клинические доказательства
того, что при лечении метформином пациентов с СД2, у них в
значительной степени снижается вероятно сть развития
онкологических заболеваний (Evans et al. 2005, Landman et al. 2010).
В основе его терапевтического эффекта лежит способность
повышать чувствительность тканей к инсулину, сниженную при
СД2 и метаболическом синдроме, и улучшать, тем самым, инсулин-
индуцированную утилизацию глюкозы, а также подавлять синтез
глюкозы в печени de novo и снижать абсорбцию глюкозы в
желудочно-кишечном тракте (Sliwinska, Drzewoski, 2015; An, He,
2016). Результатом этого является ослабление гипергликемии,
гиперинсулинемии, восстановление липидного обмена. Будучи
стабильным соединением, гидрофильным по природе, метформин
при введении в организм легко преодолевает гистогематические
барьеры, в том числе гематоэнцефалический барьер, и достигает
множества тканей, включая мышцы, печень, поджелудочную
железу, жировую ткань, гипоталамус, гипофиз, гонады. Его
проникновение внутрь клетки может происходить как посредством
ограниченной пассивной диффузии, так и с помощью
транспортеров органических катионов, таких как OCT1 (Organic
Cation Transporter-1), OCT2 и MATE1 (Multidrug And Toxin
Extrusion-1), причем активный транспорт метформина превалирует
над пассивным (Gong et al., 2012). Полиморфизмы в генах,
кодирующих транспортеры органических катионов, вызывают
значительные изменения в распределении метформина в тканях и
меняют его фармакологический профиль (Shu et al., 2008; Ohishi et
al., 2014; Wu et al., 2018; Chang et al., 2019).
В клинике для лечения пациентов с СД2 используют
метформин в дозах 30–50 мг/кг/сутки, что позволяет достичь
уровня этого препарата в сыворотке крови 10–40 мкмоль/л (Graham
et al., 2011). Метформин всасывается через тонкую кишку с
пиковыми концентрациями через 1–2 ч после перорального приема.
Период его полувыведения из крови составляет около 1–6 ч. Мыши
и крысы примерно в 5–10 раз менее чувствительны к МФ в
сравнении с человеком (Foretz et al., 2010; Hou et al., 2010; Graham
et al., 2011). Так у мышей после ежедневного введения в дозе 50 мг/

 314

кг массы тела концентрация метформина в сыворотке крови

составляет 1.5 мкмоль/л, а при приеме метформина в дозе 500 мг/кг
– 30 мкмоль/л (Gras et al., 2006; Hou et al., 2010).
Видоспецифичность эффектов метформина необходимо принимать
во внимание как для сопоставления его эффективных доз при
лечении человека и экспериментальных животных, так и для
правильной интерпретации полученных результатов.
В последние годы появились свидетельства того, что
метформин не только положительно влияет на метаболические
показатели, пищевое поведение и энергетический обмен при СД2 и
метаболическом синдроме, но и способен восстанавливать
нарушенные при этих патологических состояниях функции
репродуктивной системы. В дальнейшем появились свидетельства
того, что метформин, непосредственно воздействуя на различные
звенья гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси, способен
нормальзовать репродуктивный потенциал и может быть
использован во вспомогательных репродуктивных технологиях. В
настоящей главе представлены современные представления о
молекулярных механизмах действия метформина, а также о
д о с т и же н и я х и п е р с п е кт и ва х е го и с п ол ь з о ва н и я д л я
во сстановления функционирования женской и мужской
репродуктивной систем при метаболиче ских и других
заболеваниях.

9.1. Метформин и механизмы его действия

Сигнальные пути и мишени действия метформина,

несмотря на большое число посвященных этому исследований, до
сих пор остаются мало изученными (An, He, 2016; Шпаков, Деркач,
2017; Rena et al., 2017). Это во многом обусловлено различиями
механизмов действия метформина в различных типах клеток и у
различных представителей позвоночных животных, различными
дозами и стратегиями применения метформина, а также
различиями метаболического и энергетического статуса организма,
в том числе в условиях СД2, метаболического синдрома и других
метаболических расстройств.

 315

Основным механизмом ингибирующего действия

метформина на глюконеогенез считают активацию АМФ-
активируемой протеинкиназы (AMPK), основного энергетического
сенсора клетки (Hardie et al., 2012; Rena et al., 2017). Этот процесс
может реализовываться как при воздействии сравнительно низких
концентраций метформина на стабильность αβγ-гетеротримерного
комплекса AMPK (рис. 14), так и при ингибировании более
высокими концентрациями метформина комплекса 1 дыхательной
транспортной цепи митохондрий и фермента АМФ-дезаминазы
(рис. 15).

 316

Рис. 14. Ингибирование метформином продукции глюкозы

вследствие вызываемого им образования функционально
активного αβγ-гетеротримерного комплекса AMPK (по An, He,
2016).
Метформин повышает фосфорилирование α-субъединицы AMPK по
остатку Thr 172 , обеспечивая образование и устойчивость αβγ-
гетеротримерного комплекса фермента. Активированная AMPK
вызывает фосфорилирование по остатку Ser 436 фактора CBP,
являющегося коактиватором цАМФ-регулируемого транскрипционного
фактора CREB, результатом чего является диссоциация активного
транскрипционного комплекса CBP-CRTC2-CREB и ингибирование
CREB-зависимой транскрипции генов, ответственных за процесс
глюконеогенеза.

Показателем активации AMPK является фосфорилирование

α-субъединицы фермента по остатку Thr172, осуществляемое
протеинкиназой LKB1 (Zhou et al., 2001). Нокаут гена,
кодирующего LKB1, не только предотвращает фосфорилирование и
активацию AMPK, но и полностью блокирует ингибирующий
эффект метформина на глюконеогенез в печени (Shaw et al., 2005).
Стимулирующий эффект низких концентраций метформина на
активность AMPK обусловлен стабилизацией комплекса между
каталитической α-субъединицей и неактивными β- и γ-
субъединицами, что позволяет протеинкиназе LKB1 более
эффективно фосфорилировать AMPK и переводить ее в активное
состояние (Meng et al., 2015). Стабилизация гетеротримерного αβγ-
комплекса AMPK также препятствует дефосфорилированию α-
субъединицы AMPK фосфатазой PP2C, что позволяет AMPK более
длительное время оставаться в активной фосфорилированной
форме (рис. 14). Вызываемая МФ активация AMPK приводит к
фосфорилированию активатора транскрипции CBP по остатку
Ser436 с помощью атипичной протеинкиназы ι/λ, в результате чего
н а р у ш а е т с я а с с о ц и а ц и я C B P с ц А М Ф - р е г ул и р у е м ы м
транскрипционным фактором CREB (рис. 15). Это приводит к
подавлению экспрессии генов, ответственных за глюконеогенез, в
том числе кодирующих ферменты, катализирующие скорость-

 317

лимитирующие стадии глюконеогенеза, и снижает продукцию

глюкозы гепатоцитами (He et al., 2009). Регуляторный эффект
метформина на активность AMPK, обусловленный стабилизацией
гетерот римерного αβγ-комплекс а, ре а лизует ся при его
концентрациях в крови ниже 80 мкМ (как правило, от 40 до 70
мкМ), которые легко достигаются при пероральном приеме даже
относительно низких терапевтических доз метформина (He,
Wondisford, 2015).
В более высоких концентрациях метформин, ингибируя
митохондриальный комплекс 1 и активность АМФ-дезаминазы,
снижает продукцию АТФ митохондриями и вызывает накопление
АМФ внутри клетки, что приводит к увеличению соотношения
[АМФ]/[АТФ] и вызывает активацию AMPK (Owen et al., 2000;
Detaille et al., 2002; Guigas et al., 2006; Cao et al., 2014; Cameron et
al., 2018) (рис. 15).

 318

 319

Рис. 15. Молекулярные механизмы действия метформина,

осуществляемые путем активации AMPK и ингибирования
митохондриального комплекса I дыхательной цепи переноса
электронов (по Foretz et al., 2010; Faure et al., 2018).

Непосредственное ингибирующее воздействие метформина на

митохондриальный комплекс 1 приводит к снижению продукции АТФ,
что сопрповождается повышением уровня АМФ в клетке. Увеличение
соотношения концентраций АМФ и АТФ приводит к ингибированию
затратного с энергетической точки зрения процесса глюконеогенеза в
печени. Наряду с этим повышение этого соотношения приводит к
активации АМФ-активируемой протеинкиназы (AMPK), что ведет к
ослаблению липогенеза и усилению β-окисления жирных кислот, а
также улучшает чувствительность тканей к инсулину. Ингибирующее
влияние метформина на митохондриальную
глицерофосфатдегидрогеназу предотвращает использование лактата и
глицерина для процесса глюконеогенеза.

Однако, концентрации метформина, которые достоверно

повышают соотношения [АМФ]/[АТФ] и [АДФ]/[АТФ],
существенно превышают 250 мкМ (Foretz et al., 2010; Cao et al.,
2014), в то время как концентрации метформина, которые
вызывают значительное ингибирование митохондриального
комплекса 1 и АМФ-дезаминазы в печени, составляют в среднем
около 5 мМ (El-Mir et al., 2000; Owen et al., 2000; Ouyang et al.,
2011). Такие значения концентраций метформина являются
труднодостижимыми при клиническом его применении, если,
конечно, исключить эффекты тканеспецифичного накопления
(«абсорбции») препарата при его активном переносе в клетку
транспортерами органических катионов (Wilcock, Bailey, 1994; He,
Wondisford, 2015).
Независимо от механизмов индуцированной метформином
активации AMPK, следствием этого являются стимуляция
обеспечивающих выработку энергии катаболических путей,
опосредующих усиление поглощения глюкозы клетками,
повышение экспрессии и активности мембранных переносчиков

 320

глюкозы, усиление метаболических процессов, таких как гликолиз

и окислительное фо сфорилирование, нормализация
митохондриального биогенеза (рис. 15). В дополнение к этому,
стимуляция активности AMPK приводит к активации β-окисления
жирных кислот и к ингибированию процесса липогенеза,
результатом чего является ослабление зарактерной для СД2 и
метаболического синдрома дислипидемии и нормализация
липидного обмена.
Наряду с AMPK-зависимыми, имеются и не зависимые от
AMPK пути влияния метформина на эффекторные системы
различных типов клеток. Подавляя активность АМФ-дезаминазы,
метформин может вызвать АМФ-опосредуемое ингибирование
фермента аденилатциклазы, что ведет к снижению уровня
внутриклеточного цАМФ и ослаблению активности протеинкиназы
А (Miller et al., 2013) (рис. 15). Снижение активности цАМФ-
зависимых путей в печени, как и активация AMPK, ингибирует
синтез глюкозы гепатоцитами. Установлено, что при обработке
метформином (80 мкМ) первичной культуры гепатоцитов, которые
были предварительно инкубированы с негидролизуемым,
проникающим через мембрану аналогом цАМФ, повышающим
активность протеинкиназы А, одновременно повышались как
уровень АТФ в цитоплазме, так и активность AMPK. Это
свидетельствует о возможности независимого от соотношений
[АМФ]/[АТФ] и [АДФ]/[АТФ] стимулирующего влияния
метформина на активность AMPK и ее сигнальных путей (Cao et
al., 2014).
Метформин ингибирует митохондриальную челночную
глицерол-3-фосфатдегидрогеназу (mG3PDH), переносящую NADH
из цитоплазмы в митохондрии (Madiraju et al., 2014).
Ингибирование активности mG3PDH приводит к повышению
уровня NADH и к снижению уровня NAD+, результатом чего
является острый дефицит окисленной формы NAD+, который
вовлечен в реакцию превращения лактата в пируват. Поскольку
снижение активности mG3PDH ингибирует процесс превращения
лактата в глюкозу, то результатом является снижение
интенсивности глюконеогенеза в гепатоцитах и накопление лактата,

 321

что может вызывать лактоацидоз при длительном лечении

высокими дозами метформина (Madiraju et al., 2014, 2018).
Недавно была идентифицирована еще одна мишень
метформина – фермент H3K27me3-деметилаза KDM6A/UTX,
ответственная за транскрипционную активность некоторых генов
(Cuyàs et al., 2018). Ряд антидиабетических эффектов метформина
может быть обусловлен изменениями в микробиоте кишечника,
вследствие стимуляции роста бактерий, которые продуцируют
короткоцепочечные жирные кислоты (Bauer et al., 2017; Wu et al.,
2017). Модулируя состав микробиоты у грызунов с СД2 и
метаболическим синдромом, метформин снижает уровни
бактериальных липополисахаридов в крови (Shin et al., 2014), а
также активирует AMPK-зависимые пути в мукозном слое
кишечника, снижая абсорбцию глюкозы (Duca et al., 2015).
Показано, что метформин влияет на проницаемость внешней
мембраны митохондрий (Lablanche et al., 2011), а также является
регулятором апоптоза, контролируя, тем самым, выживаемость
клеток, как это продемонстрировано при изучении влияния
метформина на культивируемые нейроны (El-Mir et al., 2008).
Среди механизмов действия метформина, направленных на
усиление инсулиновых сигнальных путей, определяющую роль
играет ингибирование экспрессии и активности ядерного фактора
κB (NF-κB), вызывающего развитие инсулиновой резистентности, а
также снижение экспрессии фосфатазы PTEN (phosphatase and
tensin homolog), которая дефо сфорилирует
ф о с ф ат и д и л и н о з и тол - 3 , 4 , 5 - т р и ф о с ф ат д о н е а кт и в н о го
фосфатидилинозитол-4,5-дифосфата и, тем самым, предотвращает
стимуляцию инсулином Akt-киназы, ключевого эффекторного звена
3-фосфоинозитидного пути. Ингибирующее влияние метформина
на активность NF-κB-зависимых сигнальных путей осуществляется
в основном через стимуляцию AMPK (Hattori et al., 2006; Huang et
al., 2009; An, He, 2016). Поскольку фактор NF-κB играет ключевую
роль в воспалительных реакциях и в активации апоптотических
процессов, то вызываемое метформином его ингибирование
способствует ослаблению процессов воспаления и повышает
выживаемость клеток, причем эти эффекты метформина являются

 322

AMPK-зависимыми и предотвращаютсяь ингибиторами этого

фермента (Okamura et al., 2007; Lee et al., 2011; An, He, 2016).

9.2. Метформин и женская репродуктивная система

Наибольшее число клинических данных по применению

метформина для коррекции заболеваний женской репродуктивной
системы и повышения эффективности вспомогательных
репродуктивных технологий относятся к пациенткам с синдромом
поликистозных яичников (СПКЯ), который встречается в среднем у
5–10 % женщин репродуктивного возраста и гораздо чаще у
женщин с СД2, метаболическим синдромом и гестационным
диабетом (Balen, Michelmore, 2002). СПКЯ диагностируется по
трем основным критериям, наличия даже двух из которых
достаточно для постановки и верификации диагноза: (1) наличие
олиго- или ановуляции, (2) клинические или биохимические
признаки гиперандрогении, (3) наличие 12 или большего числа
фолликулов размером от 2 до 9 мм в каждом яичнике и(или)
увеличение объема яичников свыше 10 мл (Fauser, 2004; Cimino et
al., 2016; Даниелян, Гзгзян, 2017; Яковлев, Коган, 2018). Для СПКЯ
характерны резистентность к инсулину и лептину, повышение
активности факторов воспаления, нарушения липидного и
углеводного обмена. В настоящее время получено немало
доказательств в пользу эффективности метформина для
восстановления функций яичников у женщин с СПКЯ (Tarlatzis et
al., 2008; Sivalingam et al., 2014; Martis et al., 2018; Priya, Kalra,
2018). В ряде стран метформин целенаправленно назначают во
время беременности женщинам с СПКЯ и гестационным диабетом
(Network SIG, 2008; New Zealand Ministry of Health, 2014; National
Institute for Health and Care Excellence. 2015).Многими авторами
показано, что лечение метформином улучшает цикличность
функционирования яичников, а также ослабляет или даже
предупреждает гестационный диабет, хотя при этом существенно
не влияет на частоту кесарева сечения или преждевременных родов
(Tarlatzis et al., 2008; Tang et al., 2010, 2012; Bertoldo et al., 2014;

 323

Palomba et al., 2014; Birch Petersen et al., 2016; Brown et al., 2016;
Vanlalhruaii et al., 2018; Kadoura et al., 2019).
Результаты обследования 2150 женщин с СПКЯ,
полученные при проведении 27 клинических исследований,
показали, что МФ повышает частоту овуляции, улучшает
клинические показатели беременности, усиливает терапевтический
эффект кломифен-цитрата – препарата, широко применяемого для
лечения СКПЯ (Tang et al., 2010). При этом значимого эффекта
метформиновой терапии на рождаемость у пациенток с СПКЯ
отмечено не было. Полученные в 2010 году результаты в
дальнейшем были подтверждены в ходе еще более обширного
метаанализа, проведенного Tang и соавторами два года спустя (Tang
et al., 2012). Значительный интерес представляют результаты
недавно проведенного мет аана лиза, направленного на
сравнительное изучение индукции овуляции у пациенток с СПКЯ с
использованием метформина и его комбинаций с кломифен-
цитратом и летрозолом, нестероидным ингибитором ароматазы,
предотвращающим конверсию андрогенов в эстрогены (Yu et al.,
2017). В метаанализ были включены результаты обследования 2722
пациенток (26 рандомизированных клинических исследований).
Установлено, что при сочетанном применении метформина и
кломифен-цит рат а ст атистиче ски значимо улучшают ся
клинические показатели беременности (P = 0.01), и такая
комплексная терапия более эффективна, чем применение одного
кломифен-цитрата. Совместное применение метформина с
лет розолом не только повыша ло частоту наступления
беременности, но и приводило к возрастанию коэффициента
рождаемости. Эти положительные тенденции были более
выражены, чем в случае совместного применения метформина и
кломифен-цитрата, и сопоставимы с таковым в группе пациенток,
которые получали препараты ФСГ (Yu et al., 2017).
По результатам биохимических исследований было
установлено, что метформин снижает уровень андрогенов,
нормализует уровень ЛГ в крови, ослабляет гиперинсулинемию у
пациенток с СПКЯ и отсутствием овуляторного цикла (Barbieri,
2003). Длительный прием метформина (курсы
продолжительностью 4–6 месяцев) у большинства пациенток

 324

индуцировал менструации, которые сопровождались овуляцией, и,

тем самым, способствовал повышению фертильности. При этом
совместное применение метформина с кломифен-цитратом было
еще более эффективным для индукции овуляции в сравнении с
монотерапией теми же препаратами (Barbieri, 2003), что
согласуется с синергизмом действия метформина и кломифен-
цитрата, продемонстрированного другими авторами (Tang et al.,
2010, 2012; Yu et al., 2017). Вызываемое метформином снижение
уровня инсулина при лечении им пациенток с СПКЯ и СД2 имеет
большое значение, поскольку гиперинсулинемия усиливает синтез
андрогенов яичниками (Adashi et al., 1985; Barbieri et al., 1986), а
также снижает экспрессию глобулина, связывающего половые
стероидные гормоны (SHBG), повышая уровень свободных
андрогенов в крови и усиливая их негативное влияние на женскую
репродуктивную систему (Nestler et al., 1991). Тем самым,
гиперинсулинемия может рассматриваться, как один из ведущих
факторов, провоцирующих развитие СПКЯ и снижающих
репродуктивный потенциал яичников (Stepto et al., 2013).
Эффективность метформина в отношении контролируемой
индукции овуляции и повышения рождаемости, как при
монотерпии метформином, так и при сочетанном применении
метформина с кломифен-цитратом, в настоящее время активно
обсуждается, хотя единого мнения по этому вопросу до сих пор не
выработано (Tang et al., 2006, 2010, 2012; Palomba et al., 2009, 2011a,
2011b, 2014; Tso et al., 2009, 2015; Misso et al., 2013; Cassina et al.,
2014; Christianson et al., 2015; Birch Petersen et al., 2016; Al-Ruthia et
al., 2017; Faure et al., 2018). В этой связи следует подчеркнуть, что в
ряде клинических исследований и обобщающих их результаты
метаанализов не было выявлено значимого положительного
влияния метформиновой терапии на контролируемую индукцию
овуляцию и клинические показатели беременности у пациенток с
СПКЯ (Christianson et al., 2015; Al-Ruthia et al., 2017; Kalem et al.,
2017). При этом авторы отмечают, что метформин целесообразно
использовать для снижения инсулиновой резистентности и
восстановления метаболических показателей, что опосредованно
улучшает репродуктивные функции, а также для синхронизации
цикла и нормализации фолликулогенеза, что непосредственно

 325

повышает фертильность (Kalem et al., 2017). Имеются все

основания считать, что наиболее эффективным здесь является
применение персонализированного подхода, учитывающего
степень и природу метаболических нарушений, характер
взаимосвязей и ассоциаций между СПКЯ и метаболическими
расст ройствами – СД2 и мет аболиче ским синдромом,
являющимися о сновными показаниями для применения
метформина.
Ч у в с т в и т е л ь н о с т ь к м е т ф о рм и н о в о й т е р ап и и и
эффективность применения метформина для лечения женщин с
СПКЯ и диабетической патологией могут во многом определяться
особенностями транспорта и перераспределения метформина в
организме. Как отмечалось выше, несмотря на способность
метформина свободно проникать через гистогематические барьеры
и плазматическую мембрану клеток-мишеней, проникновение этого
препарата внутрь клетки в основном опосредуется транспортерами
органических катионов. Показано, что полиморфизмы rs683369 и
rs628031 в гене, кодирующем транспортер OCT1, ассоциированы
как с чувствительностью пациенток с СПКЯ к инсулину, так и с
эффективностью их лечения метформином. Это относится к тем
пациенткам, которые имеют аллель G в OCT1 rs683369 и аллель A в
OCT1 rs628031 (Chang et al., 2019). Довольно неожиданным
является тот факт, что полиморфизмы в гене, кодирующем
транспортер OCT2, который также эффективно переносит
метформин через мембрану, существенного влияния на
чувствительность к этому препарату не оказывают.
В пользу положительного эффекта метформина на качество
о о ц и т о в и н о р м а л ь н о е п р о т е к а н и е ф о л л и к ул о г е н е з а
свидетельствует то, что его основная мишень – фермент AMPK,
который экспрессируется во всех отделах яичников, как у женщин,
так и у различных видов млекопитающих и птиц (коровы, козы,
овцы, свиньи, крысы, мыши, курицы), вовлечен в регуляцию
созревания ооцитов и в процессы развития фолликулов. Делеция
α1-субъединицы AMPK в ооцитах мышей приводит к уменьшению
размера помета у мутантных животных на 27%. После
экстракорпорального оплодотворения мутантных мышей отмечали
снижение количества эмбрионов на 68%. Это обусловлено

 326

нарушением процесса клеточного деления, которое определяется

энергетическим статусом клетки, регулируемым через AMPK-
зависимые механизмы, и функциональным со стоянием
митохондрий (Bertoldo et al., 2015). Показано также, что в основе
положительного влияния метформина на оогенез и развитие
эмбриона лежит его способность предотвращать негативные
последствия гиперандрогении. Так лечение метформином (500 мг/
кг в течение 20 дней) мышей с индуцированной
дегидроэпиандро стероном моделью СПКЯ приводило к
нормализации числа ооцитов, находящихся в метафазе II
мейотического деления, восстанавливало потенциал внутренней
мембраны митохондрий, повышало содержание АТФ в ооцитах.
Наряду с этим, метформин ослаблял окислительный стресс, что
выражалось в снижении уровня активных форм кислорода и
нормализации содержания восстановленного глутатиона. В
результате у леченых метформином мышей повышалось качество
ооцитов и отмечалась нормализация начальных стадий развития
эмбриона (Huang et al., 2015).
Выявленные положительные эффекты метформина на
оогенез, индукцию овуляции и развитие эмбриона во многом
определяются его способностью активировать AMPK, хотя при
этом не исключают и других молекулярных механизмов действия
метформина. В экспериментах in vitro установлено, что метформин,
воздействуя на фолликулярные клетки, подавляет продукцию ими
андрогенов, ослабляя, тем самым, характерную для СПКЯ
гиперандрогению. Эти эффекты метформина на синтез андрогенов,
как полагают, опосредованы через регуляцию AMPK-зависимых
сигнальных путей (Tosca et al., 2005, 2007; Faure et al., 2018). Так
при действии на культуру клеток теки яичников человека, как в
базальном состоянии, так и при обработке форсколином,
метформин в концентрациях 50 и 200 мкМ стимулировал
активность AMPK и при этом снижал синтез андростендиона,
предшественника тестостерона, причем ингибирующий эффект
метформина был дозозависимым. Показано также, что в клетках
теки, стимулированных форсколином, метформин подавлял
экспрессию генов StAR и Cyp171a, кодирующих транспортный
белок StAR и 17α-гидроксилазу, ответственную за синтез

 327

андростендиона. При этом метформин практически не влиял на

экспрессию генов Hsd3b и Cyp11a1, кодирующих два других
стероидогенных фермента – 3β-дегидрогеназу и цитохром P450scc
(Attia et al., 2001).
Наряду с ослаблением гиперандрогении, метформин
ослабляет экспрессию гена, кодирующего фермент ароматазу в
фолликулярных клетках и, как результат, снижает продукцию
эстрогенов, в том числе индуцированную ФСГ и гормонами
инсулиновой группы (Mansfield et al., 2003; Rice et al., 2009, 2013;
Fuhrmeister et al., 2014). Как известно, у значительной части
же н щ и н , с т р а д а ю щ и х С П К Я , от м еч а е т с я п о в ы ш е н н а я
чувствительность клеток гранулезы яичников к ФСГ, инсулину и
инсулиноподобному фактору роста-1 (ИФР-1). В клетках гранулезы
у женщин с СПКЯ в значительной степени повышен уровень
экспрессии рецептора ФСГ и, как следствие, гиперактивированы
внутриклеточные мишени этого гонадотропина (Catteau-Jonard et
al., 2008; González-Fernández et al., 2011). Результатом этого
являются ускоренный рост и пролиферация фолликулярных клеток
в ответ на стимулирующее воздействие ФСГ, инсулина и ИФР-1,
что, в свою очередь, ведет к повышенной реактивности яичников и
преждевременной лютеинизации (Mason et al., 1994; Willis et al.,
1998). Метформин снижает экспрессию рецепторов ФСГ, инсулина
и ИФР-1 до их уровня в контроле, тем самым, нормализуя процесс
передачи через них гормонального сигнала. Метформин, подавляя
стимулирующие эффекты ФСГ, инсулина и ИФР-1 на
стероидогенез и пролиферативную активность клеток гранулезы,
замедляет эти процессы и нормализует протекание процессов
фолликулогенеза и овуляции. Фактически, метформин необходим
для того, чтобы отсрочить до определенного момента запуск
системы, обеспечивающей рост фолликулов, поскольку для
нормальной дифференцировки и развития когорты антральных
фолликулов, способных войти в менструальный цикл, требуется
значительный промежуток времени (около трех месяцев) и
метформин его обеспечивает (Rice et al., 2013). В пользу этого
положения свидетельствуют клинические данные о том, что
предварительная трехмесячная обработка пациенток с СПКЯ, как с
ожирением, так и без такового, с помощью метформина в

 328

значительной степени улучшает показатели беременности и число

новорожденных (Kjøtrød et al., 2011; Morin-Papunen et al., 2012;
Tang et al., 2012). Важен и тот факт, что, умеренно снижая
чувствительность яичников к гормональной стимуляции,
метформин способен предотвращать развитие СПКЯ, который
является наиболее частым осложнением при контролируемой
индукции овуляции. Показано, что в ходе проведения ЭКО/ИКСИ у
женщин с СПКЯ метформин статистически значимо снижает как
частоту развития этого синдрома (OR 0.27, 95% CI 0.16-0.46), так и
число выкидышей (OR 0.50, 95% CI 0.30-0.83) (Palomba et al., 2013).
Вследствие этого перспективным является совместное применение
метформиновой терапии и гормональных индукторов овуляции, что
подтверждается результатами клинических исследований (Palomba
et al., 2011a, 2013).
Ингибирующее действие метформина на гиперактивированые
ФСГ-зависимые сигнальные пути в фолликулярных клетках могут
реализовываться и на уровне эффекторных систем. Так метформин
снижает степень фо сфорилирования цАМФ-зависимого
транскрипционного фактора CREB, предотвращая зависимую от
него генную экспре ссию, а т акже подавляет проце сс
дефосфорилирования и транслокации в ядро активатора
т ранскрипции CRTC2, который необходим для с борки
активационного комплекса, включающего фактор CREB. Все эти
процессы независимы от AMPK, что указывает на вовлечение в
опосредуемую метформином регуляцию функциональной
активности яичников и стероидогенных процессов в них как
зависимых от AMPK, так и независимых от этого фермента
механизмов (Rice et al., 2013). В качестве иллюстрации ниже
представлена схема AMPK-независимых механизмов действия
метформина на ФСГ-индуцированный стероидогенез в клетках
гранулезы яичников (рис. 16).
В последние годы широко обсуждается вопрос об
эфф е кт и в н о с т и п р и м е н е н и и м е т ф о рм и н а д л я л еч е н и я
гестационного диабета и преэклампсии, что также имеет большое
значение для репродуктологии (Romero et al., 2017). В 2007–2013 гг.
было осуществлено, по крайней мере, пять рандомизированных
клинических исследований, в которых оценивали эффективность и

 329

безопасность метформина при лечении гестационного диабета,

сравнивая его с инсулиновой терапией (Moore et al., 2007; Rowan et
al., 2008; Ijas et al., 2011; Niromanesh et al., 2012; Tertti et al., 2013).
Результаты этих исследований были обобщены в метаанализе,
который показал, что лечение метформином в большей степени,
чем лечение инсулином, снижает прирост массы тела у беременных
женщин, а также снижает у них частоту развития и тяжесть
гестационной гипертонии (Gui et al., 2013). При этом
метформиновая терапия не влияла на частоту развития плодов с
маленькой (small-for-gestational-age, SGA) или повышенной (large-
for-gestational-age, LGA) массой тела для определенного
гестационного возраста, не оказывала заметного влияния на частоту
развития преэклампсии, а также не вызывала гипогликемических
эпизодов у матери и плода, наиболее частых и опасных осложнений
при использовании инсулиновой терапии. Сходные результаты
были получены в двух метаанализах, проведенных в 2017 году, в
которых была подтверждена высокая эффективность метформина,
как препарата, снижающего массу тела у матери и вероятность
развития гестационной гипертензии (Butalia et al., 2017; Feng, Yang,
2017).

 330

 331

Рис. 16. Возможные механизмы действия метформина на ФСГ-

регулируемую сигнальную систему в клетках гранулезы яичников
(по Rice et al., 2013).
Рецептор ФСГ при связывании с гонадотропином переходит в
активированную форму, в которой он стимулирует активность
гетеротримерного G s -белка и сопряженного с ним фермента
аденилатциклазыц (АЦ), запуская, тем самым, цАМФ-зависимые
сигнальные пути, включающие в качестве ключевого эффекторного
компонента протеинкиназу А (ПКA). Дитерпен форсколин (Фск)
способен непосредственно стимулировать активность АЦ, в
значительной степени повышая уровень внутриклеточного цАМФ.
Активация ПКА приводит к фосфорилированию транскрипционного
фактора CREB (pCREB), что позволяет последнему специфично
связываться с регуляторным элементом CRE, локализованным в
промоторном участке (PII) гена ароматазы CYP19. Активированная
форма ПКА также обеспечивает дефосфорилирование активатора
транскрипции CRTC2, что позволяет ему проникать в ядро и
связываться там с комплексом коактиваторов транскрипции CBP и
pCREB. Результатом этого является стимуляция транскрипционной
активности гена CYP19. Метформин снижает экспрессию и
функциональную активность рецептора ФСГ, что приводит к
ослаблению ФСГ-индуцированной стимуляции экспрессии гена
ароматазы и продукции эстрогенов (E2), причем эти процессы не
включают изменение уровня внутриклеточного цАМФ. Метформин
также снижает уровень фосфорилированной формы транскрипционного
фактора CREB (pCREB), что нарушает образование активационного
комплекса pCREB-CRTC2-CBP и, тем самым, ингибирует транскрипцию
гена CYP19. Это подтверждается снижением ФСГ-индуцированной
активации регуляторного элемента CRE при воздействии метформина.
Все эти процессы независимы от активации метформином AMPK.
Метформин также предотвращает процесс дефосфорилирования
фосфоформы фактора CRTC2, что обеспечивает его сохранение в
цитоплазме и не позволяет поступить в ядро и образовать там
активационный комплекс с факторами CREB и CBP. При этом
метформин не предотвращает дефосфорилирование и ядерную
транслокацию фактора CRTC2, вызванную стимулирующим
воздействием ФСГ и форсколина.

​​
 332

Основываясь на обширном клиническом материале

(Hickman et al., 2013; Spaulonci et al., 2013; Ibrahim et al., 2014;
Ruholamin et al., 2014; Ainuddin et al., 2015; Refuerzo et al., 2015),
Butalia и соавторы сделали вывод о том, что метформин в большей
степени, чем инсулин, предотвращает неонатальную гипогликемию,
снижает частоту развития плодов с LGA и уменьшает, тем самым,
число детей, которым сразу после рождения требуется интенсивная
терапия (Butalia et al., 2017).
При лечении метформином женщин с ожирением (ИМТ>35
кг/м ), которые не страдали СД2, отмечали 50%-ное снижение
2

частоты развития плодов с повышенной (LGA) массой тела. Такое

лечение также предотвращало избыточное повышение массы тела у
женщин во время беременности и в значительной степени снижало
частоту развития преэклампсии (Syngelaki et al., 2016). Лечение
метформином начинали между 12-й и 18-й неделями беременности
сначала в дозе 1 г/день, впоследствии повышая дозу на 0.5 г/неделю
до максимальной суточной дозы, равной 3 г/день. Необходимо
отметить, что имеются исследования, в которых не было
продемонстрировано значимого влияния метформиновой терапии
на клинические показатели беременности у женщин с ожирением
(Chiswick et al., 2015). При этом, однако, пациентки имели
меньшую массу тела (ИМТ>30 кг/м2), чем в исследовании Syngelaki
и соавторов, и получали более низкие суточные дозы метформина.
Важным аспектом при принятии решения о
целесообразности применения метформиновой терапии во
вспомогательных репродуктивных технологиях и для коррекции
репродуктивных дисфункций у женщин является оценка
эпигенетических последствий такой терапии для плода (Faure et al.,
2018). Показано, что у грызунов пренатальное воздействие
метформина изменяет экспрессию ряда генов в печени плода,
которые кодируют белки, участвующие в метаболизме холестерина,
липидов, жирных кислот и стероидных гормонов, а также заметно
снижает экспрессию чувствительного к инсулину переносчика
глюкозы GLUT4 в эпидидимальной жировой ткани (Bridgeman et
al., 2018). При изучении внутриутробного воздействия метформина
на плод при лечении женщин с гестационным диабетом было
замечено, что метформиновая терапия меняет характер

 333

распределения жира у детей в возрасте 2 лет – при сходной с

контрольной группой массе жировой ткани у них повышалась доля
подкожного жира (Rowan et al., 2011). Совокупность этих данных
указывает на присущие метформину эпигенетические эффекты,
которые могут проявляться уже в перинатальный период и требуют
специльного изучения.

9.3. Метформин и мужская репродуктивная система

У мужчин, как и у женщин, метформин назначают для

лечения СД2 и метаболического синдрома. Как известно, у мужчин
эти метаболические расстройства, в первую очередь длительно
текущие тяжелые формы СД2, сопровождаются снижением
фертильности, что обусловлено нарушениями сперматогенеза и
стероидогенеза, снижением количества и качества сперматозоидов
(Kort et al., 2006; Dupont et al., 2013; Sermondade et al., 2013).
Лечение метформином в течение шести месяцев (850 мг/день в
течение первой недели, 1700 мг/день в течение второй недели, 2550
мг/день до конца лечения) мужчин с метаболическим синдромом, у
которых были отмечены различные по степени тяжести нарушения
сперматогенеза (олиго спермия, тератозоо спермия,
астенозооспермия), приводило к повышению числа и подвижности
сперматозоидов, улучшало их морфологию и, по крайней мере,
частично восстанавливало фертильность. В основе этого было
повышение чувствительности тканей к инсулину, ослабление
гипергликемии и гиперинсулинемии, а также нормализация
андрогенного статуса, что было во многом обусловлено снижением
продукции белка, связывающего половые стероидные гормоны
(SHBG), и повышением уровня свободного тестостерона в крови
(Morgante et al., 2011).
Лечение пациентов метформином также восстанавливало
пульсирующий выброс ЛГ, что указывает на индуцированную
метформином активацию различных звеньев гипоталамо-
гипофизарно-гонадной оси, в том числе гипоталамических
нейронов, секретирующих гонадолиберин, рилизинг-фактор ЛГ и
ФСГ (Morgante et al., 2011). В этой связи следует отметить, что на

 334

уровне гипоталамуса метформин, подобно адипокину лептину,

нормализует активность AMPK и улучшает функциональное
состояние нейронов, продуцирующих про-опиомеланокортин,
предшественник α-меланоцитстимулирующего гормона и других
меланокортиновых пептидов (Derkach et al., 2019). Поскольку α-
меланоцитстимулирующий гормон является положительным
регулятором активности гонадолиберин-продуцирующих нейронов
(Loram et al., 2015; Mathew et al., 2018; Shpakov et al., 2018), то
следствием повышения его секреции является усиление продукции
гонадолиберина и активация всей гонадной оси, что и наблюдается
при лечении метформином мужчин, страдающих метаболическим
синдромом. Более того, многие эффекты метформина на
фертильность у женщин с СПКЯ и у мужчин с другими
метаболическими расстройствами также могут быть обусловлены
гипоталамическими механизмами действия метформина,
стимулирующие эффекты которого на гонадолиберин-
продуцирующие синергичны по отношению к таковым лептина,
важнейшего регулятора гонадной оси у мужчин и женщин
(Бахтюков, Шпаков, 2018).
Имеются экспериментальные исследования,
демонстрирующие положительное влияние метформиновой
терапии на сперматогенез и андрогенный статус у грызунов с
различными моделями метаболических заболеваний, имеющих
верифицированные нарушения функций репродуктивной системы
(Attia et al., 2009; Rabbani et al., 2010; Nasrolahi et al., 2013; Ayuob et
al., 2015; Yan et al., 2015; Amaral et al., 2018; Nna et al., 2018, 2019).
Показано, что обработка метформином самцов крыс с сахарным
диабетом, вызванным обработкой стрептозотоцином, не только
восстанавливает систему антиоксидантной защиты и окислительно-
восстановительный баланс в семенниках, но и предотвращает
снижение стабильности генома и изменения пролиферативной
активности соматических и генеративных тестикулярных клеток,
оказывая, тем самым, антигенотоксический эффект в условиях
острой диабетической патологии. Положительное влияние
метформина на функциональную активно сть генома в
тестикулярных клетках выявляется как при многократном, так и
при однократном введении этого препарата и характеризуется

 335

отчетливо выраженной дозозависимостью. Антигенотоксический

эффект метформина усиливается при повышении дозы препарата
при однократном его введении от 100 до 2500 мг/кг и при
длительной терапии (4 и 8 недель) – от 100 до 500 мг/кг (Attia et al.,
2009). Четырехнедельная обработка метформином (50 мг/кг/день) и
пиоглитазоном (1 мг/кг/день) самцов крыс Wistar с СД2, вызванным
обработкой стрептозотоцином и никотинамидом, в значительной
степени снижает долю дефектных форм сперматозоидов и
повышает количество каудальных сперматозоидов в сравнении с
необработанными животными (Rabbani et al., 2010). Другими
авторами также было показано, что лечение метформином
нормализовало массу яичек, морфологию семенников и
спермограмму у крыс со стрептозотоциновым диабетом, а также у
кроликов с аллоксановой моделью сахарного диабета (Naglaa et al.,
2010; Nasrolahi et al., 2013; Ayuob et al., 2015).
Лечение самцов крыс Sprague-Dawley с метаболическим
синдромом, вызванным высокожировой диетой, с помощью
метформина (100 мг/кг/сутки, 8 недель) приводило к
восстановлению уровней инсулина, лептина, эстрогенов и
тестостерона в крови, нормализации массы яичек, улучшению
показателей каче ства спермы, а т акже предотвращало
патологические изменения в тестикулярной ткани. В группе крыс с
метаболическим синдромом, леченых метформином, отмечали
существенно меньшее количество мелких, атрофированных,
неправильной формы семенных канальцев, нормализацию
количество сперматогоний, клеток Сертоли и Лейдига, а также
снижение интенсивности апоптотических и провоспалительных
процессов в тестикулярных клетках. Было показано, что
метформиновая терапия значимо повышает количество и
подвижность сперматозоидов, улучшает их морфологию (Yan et al.,
2015).
Принято счит ать, что о сновным механизмом
положительного влияния метформина на функции сперматозоидов
является его способность активировать AMPK в тестикулярной
ткани. Подавление активности AMPK с помощью специфичных
ингибиторов резко уменьшает долю сперматозоидов с
прямолинейным направленным движением, а также в значительной

 336

степени снижает скорость такого движения (Hurtado de Llera et al.,

2012). Необходимо отметить, что в клетках Лейдига и Сертоли и в
генеративных клетках семенников экспрессируются обе изоформы
α-субъединиц AMPK (Tartarin et al., 2012), причем по уровню
экспрессии α1-субъединица существенно превосходит α2-
субъединицу AMPK (соотношение экспрессии примерно 3 : 1)
(Cheung et al., 2000).
В недавних исследованиях Nna и соавторов было показано,
что четырехнедельная обработка самцов крыс Sprague Dawley со
стрептозотоциновой моделью сахарного диабета с помощью
метформина (300 мг/кг/день) приводила к повышению уровня
те сто стерона в сыворотке крови и ткани семенников,
н о рма л и зо ва л а кол и ч е с т во к л е то к Ле й д и г а , ул у ч ш а л а
морфологические показатели сперматозоидов, препятствовала
ДНК-фрагментации в ядрах сперматозоидов, восстанавливала
генную экспрессию и активность транспортного белка StAR и
стероидогенных ферментов – цитохрома CYP11A1 и дегидрогеназ
3β-HSD и 17β-HSD, а также повышала активность ферментов
антиоксидантной защиты, ослабляя провоспалительные и
апоптотические процессы в семенниках (Nna et al., 2018, 2019).
Во сстанавливающий эффект на функции семенников и
сперматогенез метформин оказывал и при обработке им крыс с
моделью тестикулярной ишемии/реперфузии, вызванной
перекрутом и деформацией яичек (Ghasemnejad-Berenji et al., 2018a,
2018b). В этом случае обработка крыс метформином снижала
уровень малонового альдегида, который является маркером
окислительного стресса, и ингибировала активность каспазы-3,
ключевого фермента апоптоза, в семенниках животных, а также
нормализовала активность системы антиоксидантной защиты уже
через 4 ч после перекрута/деформации яичек. Авторы отмечали
уменьшение морфологических нарушений семенных канальцев и
более высокое качество спермы в сравнении с животными без
обработки метформином (Ghasemnejad-Berenji et al., 2018b).
Несмотря на то, что метформин оказывает выраженный
восстанавливающий эффект на репродуктивные функции при
лечении им мужчин и экспериментальных животных с
метаболическими расстройствами, данные о внутриутробном

 337

влиянии метформина на тестикулярную функцию плода, а также

результаты исследований его воздействия на тестикулярные клетки
в условиях in vitro демонстрируют ряд потенциальных негативных
эффектов этого антидиабетического препарата. Введение
метформина беременным самкам мышей уменьшает размеры яичек
у новорожденных самцов, что указывает на негативное влияние
внутриутробного воздействия метформина на формирование
семенников у плода. Несмотря на то, что внутриутробное
воздействие метформина слабо влияет на общее число
тестикулярных клеток, показано, что число клеток Сертоли и
предшественников генеративных клеток в небольшой степени, но
статистически значимо, снижается. Число клеток Лейдига, а также
содержание андрогенов в семенниках в значительной степени
снижались в период раннего внутриутробного развития, но в
дальнейшем постепенно восстанавливались до контрольных
значений (Tartarin et al., 2012). Необходимо отметить, что в
условиях in vitro при воздействии метформина на культуры клеток
Лейдига отмечали снижение продукции ими тестостерона и
ослабление экспрессии генов, кодирующих стероидогенные белки
(Svechnikov et al., 2009; Tartarin et al., 2012). При воздействии на
клетки человека наименьшая концентрация метформина, в которой
он оказывал статистически значимый ингибирующий эффект на
стероидогенез, составила 50 мкмоль/л, в то время как в случае
воздействия на культуру клеток Лейдига мыши соответствующая
концентрация метформина была в 10 раз выше. Полагают, что
одним из факторов негативного влияния метформина на
стероидогенез в клетках Лейдига является индуцированное им
накопление лактата, ведущее к локальному и(или) системному
лактоацидозу (Tartarin et al., 2012). Показано также, что в основе
негативного влияния метформина на пролиферацию и
функциональную активность репродуктивных клеток может лежать
его способность воздействовать на клеточный цикл, что
обусловлено уменьшением пролиферации, индуцированной ФСГ,
повышением активности ингибиторов циклин-зависимой киназы
(Cyclin-Dependent Kinase Inhibitor, CDKI), таких как p19INK4d,
p21Cip1, и p27Kip1, а также ингибированием активности циклина

 338

D, как это было продемонстрировано в экспериментах с

первичными культурами клеток Сертоли мыши (Riera et al., 2012).
Нельзя не отметить, что имеются отдельные исследования,
авторы которых получили данные о снижении стероидогенной
активности и полового влечения у мужчин с СД2 при их лечении
метформином. Так, например, иракские ученые показали, что при
лечении мужчин с этой диабетической патологией, имевших
изначально сниженные уровни тестостерона и SHBG, с помощью
производных сульфанилмочевины отмечалась нормализация уровня
этих показателей, в то время как лечение метформином было не
эффективным и даже их снижало (Al-Kuraishy, Al-Gareeb, 2016;
Krysiak et al., 2016). Следует, однако, отметить, что полученные
результаты могут быть обусловлены небольшой выборкой
пациентов и отсутствием адекватного формирования их групп.
Подводя итоги, можно заключить, что метформин оказывает
восстанавливающее действие на репродуктивные функции у
мужчин с СД2 и метаболическим синдромом, в основе чего лежит
его положительное влияние на функции семенников и
сперматогенез, как вследствие нормализации сниженной при этих
заболеваниях активности AMPK в семенниках, так и путем
опосредованного влияния на гонадную ось через восстановление
метаболиче ского и гормонального статуса, о слабления
гипергликемии и гиперинсулинемии и ассоциированных с ними
окислительных и воспалительных процессов. Важную роль для
восстановления мужской и женской репродуктивной системы
играют гипоталамические механизмы действия метформина. Прямо
или опосредованно (через активацию про-опиомеланокортин- и
кисспептин-продуцирующих нейронов) воздействуя на
гипоталамические нейроны, продуцирующие гонадолиберин,
метформин нормализует функциональную активность всей
гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси. Это может быть
обусловлено восстановлением в гипоталамусе активности AMPK,
которая при СД2, метаболическом синдроме и ожирении в мозге, в
отличие от перифериче ских тканей, находит ся в
гиперактивированном состиоянии (Derkach et al., 2019), а также
улучшением интегративных связей между компонентами
нейромедиаторных и гормональных систем мозга, которые

 339

регулируют активность гонадолиберин-продуцирующих нейронов,

как это показано нами в экспериментах с лечеными метформином
грызунами с метаболическим синдромом (Деркач и др., 2018, 2019;
Derkach et al., 2019).

Заключение
Метформин относит ся к категории лекарств-
«небожителей», являясь препаратом первой линии выбора при
сахарном диабете 2-го типа и метаболическом синдроме. В
основе фармакологического действия метформина лежит его
способность нормализовать энергетический статус клетки,
восст анавливать соотношение кат аболиче ских и
анаболиче ских путей в ней, а т акже повышать
чувствительность тканей к инсулину. В связи с этим не
удивительно, что метформин, нормализуя функциональную
активность GnRH-экспрессирующих гипоталамических
нейронов, гонадотрофов аденогипофиза и различных типов
к л е то к в я и ч н и ка х и с е м е н н и ка х во с с т а н а вл и в а е т
репродуктивные функции и повышает результативность ЭКО/
ИКСИ в условиях метаболических и эндокринных расстройств.

 340

ГЛАВА 10.
НЕКОТОРЫЕ РЕКОМЕНДАЦИИ
ЕВРОПЕЙСКОГО ОБЩЕСТВА РЕПРОДУКЦИИ
И ЭМБРИОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА

Основной вопрос, который решается в шестом разделе

Рекомендаций ESHRE (European Society of Human Reproduction and
Embryology) состоит в том, как тип используемого для стимуляции
гонадотропина ассоциирован с эффективностью и безопасностью
вспомогательных репродуктивных технологий (Ovarian Stimulation
for IVF/ICSI, 2019, Section 6). Рекомендации ESHRE лежат в основе
д е й с т ву ю щ и х р е ко м е н д а ц и й Ро с с и й с ко й Ас с о ц и а ц и и
Репродуктологии Человека (РАРЧ).

10.1. Рекомбинантный ФСГ

10.1.1. Сравнение рекомбинантного ФСГ (rFSH) с
менопаузальным гонадотропином человека (human
menopausal gonadotropin, hMG)

Доказательная база.
Результаты значительного по выборке кокрановского мета-
анализа, который включал 3197 женщин, свидетельствуют о
существенно меньшем количестве новорожденных после
применения rFSH по сравнению с применением hMG для
стимуляции яичников (11 рандомизированных контролируемых
исследований, OR 0.84, 95% CI 0.72-0.99). В то же время этот мета-
анализ показал отсутствие значимых различий в частоте развития
синдрома гиперстимуляции яичников при использовании rFSH в
сравнении с использованием hMG (11 рандомизированных

 341

контролируемых исследований, OR 1.00, 95% CI 0.58-1.71) (van

Wely et al., 2011).
После опубликования этих результатов было проведено
несколько рандомизированных контролируемых исследований.
Авторы одного из них, которое включало 749 женщин, сообщили о
том, что высокоочищенный hMG в циклах с использованием
антагонистов гонадолиберина был столь же эффектимвен, что и
rFSH, в отношении общего коэффициента рождаемости (40% при
использовании hMG против 38% при использовании rFSH).
Синдром гиперстимуляции яичников отмечали у 3% (10 женщин)
как в группе с лечением hMG, так и в группе с лечение rFSH
(Devroey et al., 2012). Авторы сравнительно недавно выполненного
рандомизированного контролируемого исследования, включавшего
160 женщин, также не сообщили о существенных различиях в
показателях рождаемости между группами с использованием в
качестве стимуляторов hMG и rFSH. Общий коэффициент
рождаемости составил 27.5% (11/40) в группе с hMG против 40%
(16/40) в группе с rFSH (Parsanezhad et al., 2017).
Не показали заметных различий и два небольших
рандомизированных контролируемых исследования, проведенные в
2012-2013 годах. В одном из них участвовали 80 пациенток с
синдромом поликистозных яичников, которые после стимуляции
яичников с помощью hMG и rFSH не имели статистически
значимых различий по показателям рождаемости (23.1% против
35.7%) и лишь в небольшой степени выраженные различия по
частоте развития синдрома гиперстимуляции яичников (0.0% (0/38)
против 11.9% (5/42)) (Figen Turkcapar et al., 2013). Обследование
123 женщин с поздним репродуктивным возрастом показало
отсутствие значимых различий в показателях рождаемости между
группами со стимуляцией hMG и rFSH – 44.4% (28/63) против
29.7% (19/64) (Ye et al., 2012).

Рекомендация.
Для стимуляции яичников в одинаковой степени
подходит как использование рекомбинантного ФСГ (rFSH), так
и менопаузального гонадотропина человека (hMG) (STRONG, +
++).

 342

Обоснование.
Результаты мета-анализа указывают на несколько более
высокую эффективность hMG по сравнению с rFSH в циклах с
использованием агонистов гонадолиберина как в отношении
частоты клинической бкеременности, так и в отношении частоты
живорождений. Однако, согласно кокрановскому мета-анализу, это
различие нельзя считать клинически значимым, и, с учетом
отсутствия статистически значимых различий в безопасности
обоих препаратов гонадотропинов, можно сделать вывод о том, что
hMG не превосходит rFSH.
Для циклов с применением антагонистов гонадолиберина
данные не столь многочисленны, однако, согласно результатам,
полученым Devroey и соавторами, высокоочищенный hMG
является в той же степени эффективным, что и rFSH (Devroey et al.,
2012).
Исследования в отношении сопоставления hMG и rFSH у
женщин с синдромом поликистозных яичников и у женщин
позднего репродуктивного возраста относительно малочисленны,
вследствие чего нельзя исключить возможное потенциальное
различие между этими препаратами ФСГ на основании имеющихся
данных.

10.1.2. Сравнение рекомбинантного ФСГ (rFSH) с

очищенным ФСГ (purified FSH, p-FSH)

Доказательная база.
Результаты значительного по выборке кокрановского мета-
анализа, предпринятого в 2011 году, свидетельствуют о том, что
использование для стимуляции яичников rFSH не приводит к более
высокой вероятности живорождения по сравнению с p-FSH, когда
цикл осуществляется с помощью агонистов гонадолиберина (5
рандомизированных контролируемых исследований, OR 1.26,
0.96-1.64, 1430 женщин). Наряду с этим мета-анализ не выявил
суще ственных различий в частоте развития синдрома
гиперстимуляции яичников между группами с обработкой rFSH и

 343

p-FSH (6 рандомизированных контролируемых исследований, OR

1.79, 95% CI 0.89 to 3.62, 1490 женщин) (van Wely et al., 2011).

Рекомендация.
Для стимуляции яичников в одинаковой степени
подходит как использование рекомбинантного ФСГ (rFSH), так
и очищенного ФСГ (p-FSH) (STRONG, ++).

Обоснование.
Согласно данным кокрановского мета-анализа, у пациенток,
п од в е р г ш и хс я с т и м ул я ц и и я и ч н и ко в д л я Э КО / И КС И ,
использование p-FSH не является предпочтительным по сравнению
с применением rFSH в том случае, когда подавление гонадной оси
достигается с помощью агонистов гонадолиберина. Исследования,
в ходе которого сравнивали эффективность и безопасность
препаратов p-FSH и rFSH в циклах с использованием антагонистов
гонадолиберина, в настоящее время отсутствуют, что не позволяет
оценить применимость предложенной выше рекомендации к этому
случаю.

10.1.3. Сравнение рекомбинантного ФСГ (rFSH) с

высокоочищенным ФСГ (highly purified FSH, hp-FSH)

Доказательная база.
Результаты значительного по выборке кокрановского мета-
анализа, предпринятого в 2011 году, показали, что использование
rFSH не вызывает повышения частоты клинических беременностей
и живорождений по сравнению с hp-FSH (13 рандомизированных
контролируемых исследований, OR 1.03, 95% CI 0.86-1.22, 2712
женщин) при применении для супрессии гонадной оси агонистов
гонадолиберина (van Wely et al., 2011). Показатели частоты
развития синдрома гиперстимуляции яичников также не
различались между группами пациенток со стимуляцией rFSH и hp-
FSH (16 рандомизированных контролируемых исследований, OR
1.11, 95% CI 0.70-1.75, 3053 женщин) (van Wely et al., 2011).

 344

Эти данные и сделанные на их основе выводы были

подтверждены в по следующих рандомизированных
контролируемых исследованиях в циклах с агонистами
гонадолиберина (Gholami et al., 2010; Murber et al., 2011;
Parsanezhad et al., 2017; Selman et al., 2010, 2013). Результаты трех
рандомизированных контролируемых исследований, включающих
соответственно 70, 127 и 160 женщин, указывают на отсутствие
существенных различий в показателях рождаемости между rFSH и
hp-FSH – 31.3% против 31.4% (Murber et al., 2011), 16.1% против
18.4% (Parsanezhad et al., 2017) и 40% против 22.5% (Selman et al.,
2013), соответственно. Результаты еще двух рандомизированных
контролируемых исследований свидетельствуют об отсутствии
статистически значимых различий в частоте клинической
беременности у групп женщин при стимуляции яичников rFSH и
hp-FSH – 39.6% против 38.7% и 33.3% (21/65) против 39% (23/60),
соответственно (Gholami et al., 2010; Selman et al., 2010).
Отсутствие существенных различий в эффективности и
безопасности rFSH и hp-FSH отмечалось авторами двух
р а н д о м и з и р о в а н н ы х ко н т р о л и р у е м ы х и с с л е д о в а н и й ,
реализованных в 2010 и 2012 годах, в которых участвовали
соответственно 84 и 160 женщин с синдромом поликистозных
яичников (Aboulghar et al., 2010; Sohrabvand et al., 2012). В обеих
группах пациенток, с обработкой rFSH и hp-FSH, не было выявлено
значимых различий в частоте клинической беременности – 50%
(21/42) против 50.2% (22/42) и 41.2% (33/80) против 45% (36/80), а
также в количестве извлеченных ооцитов – 13.83 ± 7.07 против 17.1
± 8.66 и 13.03 ± 5.56 против 14.17 ± 4.89 (Aboulghar et al., 2010;
Sohrabvand et al., 2012). Наряду с этим Sohrabvand и соавторы
сообщили об отсутствии различий между группами со стимуляцией
яичников с помощью rFSH и hp-FSH по показателям рождаемости
(21.3% (17/80) против 23.8% (19/80)), а также по частоте развития
как слабой формы синдрома гиперстимуляции яичников (5% (4/80)
против 6.3% (5/80)), так и умеренно выраженной и тяжелой его
форм (2.5% (2/80) против 2.5% (2/80)) (Sohrabvand et al., 2012).

Рекомендация.

 345

Для стимуляции яичников в одинаковой степени могут

быть использованы как рекомбинантный ФСГ (rFSH), так и
высокоочищенный ФСГ (hp-FSH) (STRONG, +++).

Обоснование.
В соответствии с результатами кокрановского мета-анализа
и последующих за ним рандомизированных контролируемых
исследований, у пациенток, которые подвергались процедуре
стимуляции яичников, использование hp-FSH не является
предпочтительным по сравнению с использованием rFSH, когда
подавление гонадной оси осуществляется с помощью агонистов
гонадолиберина. Исследования, сравнивающие использование двух
препаратов FSH (hp-FSH и rFSH) в циклах с антагонистами
гонадолиберина, отсутствуют, что не позволяет оценить
применимость предложенной выше рекомендации к этому случаю.
Исследования в отношении сравнительной эффективности
hp-FSH и rFSH у пациенток с синдромом поликистозных яичников
ограничены, вследствие чего не представляется возможным
полностью исключить потенциальные различия между этими
препаратами в этих группах на основании имеющихся в настоящее
время данных.

10.1.4. Сравнение рекомбинантного ФСГ (rFSH) с

комбинацией рекомбинантного ФСГ и рекомбинантного
ЛГ (rFSH + rLH)

Доказательная база.
Результаты кокрановского мета-анализа, включающего 499
женщин, не предоставляют исчерпывающих доказательств в
отношении того, имеется ли различие в частоте живорождений у
пациенток, получавших комбинацию rFSH + rLH, по сравнению с
п а ц и е н т к а м и , п о л у ч а в ш и м и т о л ь ко од и н r F S H ( 4
рандомизированных контролируемых исследования, OR 1.32, 95%
CI 0.85-2.06) (Mochtar et al., 2017). В ходе проведения мета-анализа
в группах пациенток, получавших в качестве супрессоров агонисты
гонадолиберина, не было выявлено достоверных различий в

 346

показателях частоты живорождений между двумя сравниваемыми

группами (3 рандомизированных контролируемых исследования,
OR 1.73, 95% CI 0.95-3.16, 259 женщин). В то же время более
высокая вероятность продолжения беременности отмечалась в
г р у п п е , ко т о р а я п о л у ч а л а д о б а в к у r L H к r F S H ( 1 2
рандомизированных контролируемых исследований, OR 1.27, 95%
CI 1.02-1.57, 1980 женщин). При этом мета-анализ показал
отсутствие значимых различий в частоте развития синдрома
гиперстимуляции яичников при добавлении rLH к rFSH по
с р а в н е н и ю с и с п ол ь зо ва н и е м тол ь ко од н о го r F S H ( 6
рандомизированных контролируемых исследований, OR 0.38,
95%CI 0.14-1.01, 2178 женщин). При изучении подгрупп пациенток,
у которых при проведении процедур вспомогательных
р е п р од у к т и в н ы х т е х н о л о г и й и с п о л ь з о в а л и а г о н и с т ы
гонадолиберина, при добавлении rLH к rFSH отмечали более
низкую вероятность развития синдрома гиперстимуляции яичников
(Mochtar et al., 2017). Сравнительно недавно проведенное
рандомизированное контролируемое исследование, включавшее
238 женщин, позволило сделать вывод об отсутствии различий в
уровне рождаемости в группах с добавлением rLH к rFSH (RR 0.78,
95% CI 0.4-1.53) (Lahoud et al., 2017).
В небольшом рандомизированном контролируемом
исследовании у пациенток с ослабленным ответом яичников на
стимуляцию гонадотропинами было отмечено благоприятное
влияние добавления rLH к rFSH на частоту живорождений (OR
9.33, 95% CI 1.03-84.20, 43 женщины) (Ferraretti et al., 2014; Mochtar
et al., 2017). Тем не менее, более позднее и более развернутое
рандомизированное контролируемое исследование, включавшее
939 женщины, указывает на то, что добавление rLH к rFSH у
пациенток с ослабленным ответом яичников не влияет на
коэффициент рождаемости – 10.6% (49/462) против 11.7% (56/477)
(Humaidan et al., 2017). В этом исследовании, несмотря на большую
выборку, имелся лишь один случай раннего развития синдрома
гиперстимуляции яичников в группе rFSH + rLH.
В м е т а - а н а л и з е п о р е зул ьт ат а м т о л ь ко од н о го
рандомизированного контролируемого исследования, включавшего
женщин позднего репродуктивного возраста, не было выявлено

 347

статистически значимого влияния добавления rLH к rFSH на

коэффициент рождаемости (OR 0.94, 95% CI 0.48-1.85, 240
женщин) (Mochtar et al., 2017; Vuong et al., 2015).
Н е б ол ь ш о е р а н д ом и з и р о ва н н о е ко н т р ол и руе м о е
и с с л е д о в а н и е , в к л юч а в ш е е 6 6 ж е н щ и н с п о в т о р н о й
имплантационной недостаточностью, показало, что количество
клинических беременностей при применении комбинации rFSH +
rLH для стимуляции яичников было большим в сравнении с
применением только одного rFSH (20/29 против 9/32). Однако
авторы исследования указывают на отсутствие значимых различий
в количестве извлеченных ооцитов (7.2 ± 4.8 против 7.3 ± 5.3) и
зрелых ооцитов (5.8 ± 4.0 против 5.9 ± 4.3) (Rahman et al., 2017).

Рекомендация.
После детального анализа и широкого обсуждения
консенсус в отношении того, является ли комбинированное
применение rFSH + rLH более эффективным, чем применение
только одного rFSH, не был достигнут, вследствие чего было
принято решение не формулировать какие-либо рекомендации по
этому вопросу.

Обоснование.
Согласно большинству полученных результатов, как
добавление rLH к rFSH, так и комбинированное использование
препаратов rLH и rFSH приводит к сходным показателям
рождаемости по сравнению с применением одного rFSH. При этом
можно предположить, что если для широкого контингента
пациенток достаточных оснований для добавления rLH к rFSH не
имеется, то для конкретных групп пациенток, например для
женщин с World Health Organization type I-ановуляцией, такая
комбинация может оказаться более эффективной, чем применение
одного rFSH. Однако дальнейшие исследования должны быть
проведены, чтобы подтвердить это предположение для пациенток,
получавших антагонист гонадолиберина.
Имеющиеся данные большого рандомизированного
контролируемого исследования, включающего женщин с
ослабленным ответом яичников, не показали значимого

 348

положительного влияния комбинации rLH и rFSH на уровень

рождаемости в сравнении с одним rFSH. Результаты небольшого
рандомизированного контролируемого исследования, включавшего
женщин позднего репродуктивного возраста, также не
свидетельствуют в пользу положительного влияния добавления rLH
к rFSH на показатели рождаемости.
Необходимо отметить, что при сравнении различных
вариантов стимуляции яичников, различных дозировок препаратов
гонадотропинов и применения различных комбинаций и добавок
этих препаратов должны иметь место явные преимущества такого
подхода по сравнению со стандартными общепринятыми
стратегиями для стиуляции яичников.

10.2. Высокоочищенный ФСГ (hp-FSH) в сравнении

менопаузальным гонадротропином человека (hMG)

Доказательная база.
В т р е х р а н д ом и з и р о в а н н ы х ко н т р о л и р у е м ы х
исследованиях, в которые были включены соответственно 20, 80 и
218 женщин, сравнились между собой hp-FSH и hMG,
применяемые для стимуляции яичников в длинном протоколе с
использованием агонистов гонадолиберина. Было сообщено о
сходных значениях частоты клинической беременности – 10%
(1/10) против 10% (1/10), 37.5% (15/40) против 45% (18/40), 34%
(35/104) против 36% (41/114), и о сходных значениях количества
извлеченных ооцитов – 8 (4-11) против 13 (4-23), 13.4 ± 0.6 против
13.7 ± 0.7, 8.2 ± 4.7 против 9.5 ± 4.83, в группах с обработкой hp-
FSH или hMG (Duijkers et al., 1993; Parsanezhad et al., 2017;
Westergaard et al., 1996).

Рекомендация.
Для стимуляции яичников в одинаковой степени
подходит как использование высокоочищенного ФСГ (hp-FSH),
так и менопаузального гонадротропина человека (hMG)
(CONDITIONAL, ++).

 349

10.3. Менопаузальный гонадротропин человека (hMG) в

сравнении с комбинацией рекомбинантного ФСГ и
рекомбинантного ЛГ (rFSH + rLH)

Доказательная база.
В небольшом рандомизированном контролируемом
исследовании, включающем 122 пациентки, которым проводили
стимуляцию яичников с помощью агонистов гонадолиберина,
применение комбинации rFSH + rLH не приводило к увеличению
частоты клинической беременности по сравнению с hMG – 28.3%
(15/53) против 29.3 (17/58). Однако в группе rFSH + rLH было
отменено значительно большее количество циклов с целью
предотвратить синдром гиперстимуляции яичников по сравнению с
группой, получавшей hMG – 11.1% (7/53) против 1.7% (1/58)
(Pacchiarotti et al., 2010).

Рекомендация.
Применение комбинации рекомбинантного ФСГ и
рекомбинантного ЛГ (rFSH + rLH) для стимуляции яичников,
вероятно, не может быть рекомендовано по сравнению с
м е н о п ау з а л ь н ы м го н а д р от р о п и н ом ч е л ов е ка ( h M G )
(CONDITIONAL, +).

Обоснование.
Применение как hMG, так и комбинации rFSH + rLH, как
можно полагать, приводит к равной вероятности клинической
беременности в протоколах с использованием агонистов
гонадолиберина. Тем не менее, риск развития синдрома
поликистозных яичников при использовании комбинации rFSH +
rLH выше, чем при использовании hMG. Представленная выше
рекомендация не может быть применена для пациенток с
протоколом с использованимем антагонистов гонадолиберина.

10.4. Ингибиторы ароматазы

 350

Ком б и н а ц и я и н г и б и то р а а р омат а з ы л е т р о зол а с

гонадотропинами во время стимуляции яичников была предложена
в качестве метода для снижения потребности в общем
гонадотропине при проведении ЭКО. Наиболее перспективным
является использование летрозола совместно с гонадотропинами у
женщин, которые имеют плохие ответы на стимуляцию яичников
гонадотропинами (Goswami et al., 2004).

Доказательная база.
Хотя замещение препаратов ФСГ в ранней фолликулярной
фазе летрозолом исследовано в нескольких рандомизированных
контролируемых исследованиях, только небольшое их число
посвящено исследованию замены ФСГ летрозолом при проведении
стимуляции яичников.
Эффект замещения ФСГ летрозолом при стимуляции
яичников был изучен в рамках трех небольших рандомизированных
контролируемых исследований, включающих соответственно 70, 20
и 50 женщин (Ebrahimi et al., 2017; Verpoest et al., 2006; Yasa et al.,
2013). Ebrahimi и соавторы и Verpoest и соавторы сообщили об
отсутствии значимых различий в частоте клиниче ской
беременности при замене ФСГ летрозолом по сравнению с группой
без использования летрозола – 14.3% (5/35) против 11.3% (4/35) и
50% (5/10) против 20% (2/10), соответственно (Ebrahimi et al., 2017;
Verpoest et al., 2006). Другие исследователи, Yasa и соавторы,
сообщили об отсутствии значимых различий в продолжающейся
беременности в группах с обработкой летрозолом и без таковой –
20% (5/25) против 20% (5/25) (Yasa et al., 2013).

Рекомендация.
Летрозол, вероятно, не может быть рекомендован для
замещения гонадотропинов у женщин с ослабленным ответом
яичников на стимуляцию (CONDITIONAL, +).

10.5. Кломифен-цитрат

 351

Доказательная база.
Исследования, направленные на изучение преимуществ от
добавления кломифен-цитрата к гонадотропинам при стимуляции
овуляции, отсутствуют. Опубликованные работы посвящены
изучению замещения кломифен-цитратом гонадотропина только в
ранней фолликулярной фазе.

Рекомендация.
Данные, которые могут стать рекомендацией для замены
ФСГ кломифен-цитратом при стимуляции яичников, в настоящее
время отсутствуют.

10.6. Сравнение рекомбинантного ФСГ с

пролонгированным действием и ежедневных инъекций
регулярного рекомбинантного ФСГ

Доказательная база.
Осуществлен мета-анализ с целью изучить эффективность
rFSH пролонгированного действия по сравнению с ежедневными
и н ъ е к ц и я м и р е г ул я р н о го r F S H у 3 2 9 2 же н щ и н ( 3
рандомизированных контролируемых исследования) (Griesinger et
al., 2016). Он показал, что однократная инъекция rFSH
пролонгированного действия эквивалентна ежедневным инъекциям
регулярного rFSH как в отношении коэффициента рождаемости и
количества извлеченных ооцитов, с общей разницей -2.0% (95% CI
-5.0%-1.1%) для частоты живорождений и 1.0 (95% CI от 0.5 до 1.5)
для числа извлеченных ооцитов. Частота развития синдрома
гиперстимуляции яичников от умеренно выраженной до тяжелой
его форм была одинаковой в обеих исследованных группах – OR
1.29 (95% CI 0.81-2.05) (Griesinger et al., 2016).
Рандомизированное контролируемое исследование, в
котором участвовали 79 женщин с предварительно выявленным
ослабленным ответом яичников на гонадотропины, также не
выявило существенных различий в вероятности живорождения
(Kolibianakis et al., 2015).

 352

Рекомендация.
Применение рекомбинантного ФСГ пролонгированного
действия, используемого однократно, и регулярного
рекомбинантного ФСГ, используемого ежедневно, в одинаковой
степени рекомендуются для стимуляции яичников у женщин с
нормальным ответом в циклах с применением антагонистов
гонадолиберина (STRONG, +++).

Обоснование.
Никаких различий между группами с обработкой
рекомбинантным ФСГ пролонгированного действия, используемым
однократно, и регулярным рекомбинантным ФСГ, используемым
ежедневно, не было выявлено при проведении трех больших
рандомизированных контролируемых исследований и в небольшом
рандомизированном контролируемом исследовании у женщин с
ослабленным ответом яичников как в отношении вероятности
развития клинической беременности и количества извлеченных
ооцитов, так и в отношении частоты возникновения синдрома
гиперстимуляции яичников. В протоколе с антагонистом
гонадолиберина для стимуляции яичников рекомендуется
использовать rFSH пролонгированного действия.

Литература

Абубакиров А.Н., Адамян Л.В., Азиев О.В., Айламазян Э.К., Акулин

И.М., Андреева В.О., Андреева Е.Н., Аполихина И.А., Арсланян К.Н.,
Артымук Н.В., Ашрафян Л.А., Баисова Б.И., Байрамова Г.Р., Балан В.Е.,
Баранов И.И., Батырова З.К., Башмакова Н.В., Белоколодова Т.И.,
Белоцерковцева Л.Д., Бобкова М.В. и др. Гинекология, национальное
руководство / М.: «ГЕОТАР-Медиа». 2019а. 1008 с. eLIBRARY ID:
28429516.
Абубакиров А.Н., Адамян Л.В., Андреева Е.Н., Аншина М.Б.,
Веюкова М.А., Гависова А.А., Гзгзян А.М., Гусев Д.В., Долгушина Н.В.,
Исакова Э.В., Калинина Е.А., Калинина Е.А., Калугина А.С., Коган И.Ю.,
Кодылева Т.А., Козаченко И.Ф., Колода Ю.А., Корнеев И.А., Корнеева И.Е.,
Корсак В.С. и др. Женское бесплодие (современные подходы к
диагностике и лечению). Клинические рекомендации (протокол лечения) /

 353

М.: Издательство Министерства здравоохранения РФ. 2019б. 99 с.

eLIBRARY ID: 37530945.
Абдулкадырова З.К., Ярмолинская М.И., Гзгзян А.М.,
Джемлиханова Л.Х., Абашова Е.И. Значение ингибина как маркера
состояния репродуктивной системы. Часть 2. Клиническое значение
ингибинов в репродуктивной медицине // Журн. акушерства и женских
болезней. 2019б. Т. 68. № 5. С. 91–106.
Айламазян Э.К., Абашова Е.И., Аржанова О.Н., Баранов В.С.,
Боровик Н.В., Гзгзян А.М., Евсюкова И.И., Капустин Р.В., Коган И.Ю.,
Кузьминых Т.У., Мишарина Е.В., Мусина Е.В., Пакин В.С., Потин В.В.,
Тарасова М.А., Тиселько А.В., Шелаева Е.В. Сахарный диабет и
репродуктивная система женщины (руководство для врачей) / М.:
«ГЕОТАР-Медиа». 2017. 432 с. eLIBRARY ID: 30570310.
Айламазян Э.К., Айвазян Т.А., Барышев Б.А., Бахидзе Е.А.,
Зазерская И.А., Зайнулина М.С., Коган И.Ю., Логинов А.Б., Рябцева И.Т.,
Тарасова М.А., Шаповалова К.А. Руководство по гинекологии / СПб:
«МЕДпресс-информ». 2012. 512 с. eLIBRARY ID: 36374991.
Айламазян Э.К., Потин В.В., Крихели И.О., Логинов А.Б., Мусаева
Т.Т., Ткаченко Н.Н., Шелаева Е.В. Щитовидная железа и репродукция //
Медицинский академический журнал. 2008. Т. 8. № 1. С. 22–29.
Айламазян Э.К., Рябцева И.Т., Зайнулина М.С., Коган И.Ю.,
Кузьминых Т.У., Мозговая Е.В., Баранов В.С., Тарасова М.А. Акушерство,
9-е переработанное издание / М.: «ГЕОТАР-Медиа». 2015. 704 с.
eLIBRARY ID: 36375073.
Айламазян Э.К., Шипицына Е.В., Савичева А.М. Микробиота
женщины и исходы беременности // Журн. акушерства и женских
болезней. 2016. Т. 65. № 4. С. 6–14.
Аншина М.Б., Исакова Э.В., Калинина Е.А., Калинина Е.А.,
Корнеева И.Е., Корсак В.С., Назаренко Т.А., Смольникова В.Ю. Синдром
гиперстимуляции яичников, клинические рекомендации // Проблемы
репродукции. 2013. Т. 19. № 2. С. 8–14.
Аншина Н.Б., Исакова Э.Б., Калинина Е.А., Калинина Е.А., Корсак
В.С., Краснопольская К.В., Назаренко Т.А., Серебренникова К.Г., Смирнова
А.А., Смольникова В.Ю. Применение эстрогенов в программах ВРТ.
Научно-практические рекомендации // М.: Российская ассоциация
репродукции человека. 2015. 24 с. eLIBRARY ID: 36999662.
Баклейчева М.О., Ковалева И.В., Беспалова О.Н., Коган И.Ю.
Влияние витамина D на репродуктивное здоровье женщины // Журн.
акушерства и женских болезней. 2018. Т. 67. № 3. С. 4–19.

 354

Барабанова Л.В., Мосягина И.В., Романова М.В., Корсак В.С.,

Иванов Д.О., Рулёв М.В. Вспомогательные репродуктивные технологии и
эпигенетические нарушения // Бюл. Федерального Центра сердца, крови и
эндокринологии им. В.А. Алмазова. 2013. № 2. С. 77–83.
Бахтюков А.А., Соколова Т.В., Дарьин Д.В., Деркач К.В., Шпаков
А . О . С р а в н и т е л ь н о е и з у ч е н и е с т и м ул и р у ю щ е г о э ф ф е к т а
низкомолекулярного агониста рецептора лютеинизирующего гормона и
хорионического гонадотропина на стероидогенез в клетках Лейдига крысы
// Рос. Физиол. журн. им. И.М. Сеченова. 2017. Т. 103. № 10. С. 1181–1192.
Бахтюков А.А., Шпаков А.О. Молекулярные механизмы
регуляции стероидогенеза в клетках Лейдига // Цитология. 2016. Т. 58. №
9. С 666–678.
Бахтюков А.А., Шпаков А.О. Молекулярные механизмы действия
лептина на гипоталамо-гипофизарно-гонадную ось // Цитология. 2018. Т.
60. № 10. C. 755–767. DOI: 10.7868/S0041377118100016.
Бекетова А.Н., Краснопольская К.В., Назаренко Т.А., Кабанова
Д.И. Мочевые и рекомбинантные гонадотропины в программах ЭКО //
Проблемы репродукции. 2014. Т. 20. № 3. С. 45–52.
Беспалова О.Н., Баклейчева М.О., Ковалева И.В., Толибова Г.Х.,
Траль Т.Г., Коган И.Ю. Экспрессия витамина D и его рецепторов в
ворсинчатом хорионе при неразвивающейся беременности // Акушерство
и гинекология. 2019. № 11. С. 89–96. doi: 10.18565/aig.2019.11.89-96.
Вартанян Э.В., Цатурова К.А., Девятова Е.А., Михайлюкова А.С.,
Левин В.А., Сагамонова К.Ю., Громенко Д.С., Овсянникова Т.В., Эрлихман
Н.М., Колосова Е.А., Сафронова Е.В., Фотина О.В., Красновская Е.В.,
Пожарищенская Т.Г., Аутлева С.Р., Гзгзян А.М., Нуриев И.Р., Воропаева
Е.Е., Пестова Т.И., Здановский В.М. и др. Подготовка к лечению
бесплодия методом экстракорпорального оплодотворения при сниженном
овариальном резерве // Акушерство и гинекология. 2019. № 8. С. 134–143.
Даниелян Р.М., Гзгзян А.М. Лечение бесплодия у женщин с
синдромом поликистозных яичников методами вспомогательных
репродуктивных технологий // Журн. акушерства и женских болезней.
2017. Т. 66. № 5. С. 37–45.
Дедов И.И., Шестакова М.В. Сахарный диабет и репродуктивная
система / М.: МИА. 2016. 176 с.
Денисова В.М., Исакова Э.В., Корсак В.С. Поддержка лютеиновой
фазы цикла в программах вспомогательных репродуктивных
технолгий // Проблемы репродукции. 2017. Т. 23. № 2. С. 37–46.
Деркач К.В., Бахтюков А.А., Шпаков А.А., Дарьин Д.В., Шпаков
А.О. Особенности регуляции гетеротримерных G-белков хорионическим

 355

гонадот ропином и низкомолекулярным агонистом рецептора

лютеинизирующего гормона // Цитология. 2017. Т. 59. № 7. С. 474–481.
Деркач К.В., Дарьин Д.В., Бахтюков А.А., Лобанов П.С., Шпаков
А.О. Изучение функциональной активности новых низкомолекулярных
агонистов рецептора лютеинизирующего гормона in vitro и in vivo // Биол.
мембраны. 2016. Т. 33. № 4. С. 263–271.
Деркач К.В., Дарьин Д.В., Лобанов П.С., Шпаков А.О.
Тиенопиримидиновые производные повышают уровень тестостерона при
их интратестикулярном, внутрибрюшинном и пероральном введении
самцам крыс // Докл. Академии наук. 2014а. Т. 459. № 3. С. 382–385.
Деркач К.В., Романова И.В., Зорина И.И., Бахтюков А.А.,
Перминова А.А., Иванцов А.О., Шпаков А.О. Влияние высокой дозы
метформина на метаболические показатели и функциональное состояние
печени у агути-мышей с меланокортиновым ожирением // Успехи
геронтологии. 2019. Т. 32. № 3. С. 431–438.
Деркач К.В., Сухов И.Б., Бондарева В.М., Шпаков А.О. Влияние
метформина на метаболические показатели и гипоталамические
сигнальные системы у крыс с ожирением, вызванным высокоуглеводной и
высокожировой диетой // Успехи геронтологии. 2018. Т. 31 (1). C. 139–146.
Деркач К.В., Шпакова Е.А., Шпаков А.О. Пальмитоилированный
пептид 562–572 рецептора лютеинизирующего гормона повышает уровень
тестостерона у самцов крыс // Бюл. экспер. биол. мед. 2014б. Т. 158. № 8.
С. 172–176.
Евсюкова И.И., Айламазян Э.К. Лептин и его роль в развитии
плода и новорожденного // Молекулярная медицина. 2018. Т. 16. № 1. С.
10–13.
Коган И.Ю., Гзгзян А.М., Джемлиханова Л.Х., Крихели И.О.
Б а з о в ы е п р о т о ко л ы с т и м ул я ц и и я и ч н и ко в в п р о т о ко л а х
экстракорпорального оплодотворения / СПб: «ЦОП Невский». 2015. 20 с.
eLIBRARY ID: 36374990.
Коган И.Ю., Гзгзян А.М., Лесик Е.А. Протоколы стимуляции в
циклах ЭКО, 2-е издание / М.: «ГЕОТАР-Медиа». 2017. 128 с. eLIBRARY
ID: 36374989.
Руководство по вспомогательным репродуктивным технологиям
для врачей и эмбриологов (Сделано в МЦРМ) (под ред. Корсака В.С.) / М.:
СИМК. 2015. 233 c.
Корсак В.С., Балахонов А.В., Бичевая Н.К., Кузнецова Р.А.,
Леонтьева О.А., Логинова Ю.А., Решетников И.В., Сайфитдинова А.Ф.,
Трофимова И.Л. Руководство по клинической эмбриологии / M.:

 356

Специальное издательство медицинских книг. 2019. 224 с. eLIBRARY

ID: 36998893.
Краснопольская К.В., Назаренко Т.А., Бекетова А.Н., Черкезов
Я.А., Бадалян Г.В. Приоритеты при выборе препаратов гонадотропинов
для контролируемой стимуляции в программах ЭКО // Проблемы
репродукции. 2016а. Т. 22. № 1. С. 44–49.
Краснопольская К.В., Назаренко Т.А., Ершова И.Ю. Современные
подходы к оценке рецептивности эндметрия // Проблемы репродукции.
2016б. Т. 22. № 5. С. 61–69.
Краснопольская К.В., Назаренко Т.А., Сесина Н.И., Захарченко
Е.О. Репродуктивная медицина у онкологических больных: что
реально? // Онкология. Журнал им. П.А. Герцена. 2018. Т. 7. № 1. С. 68–
74.
Махмадалиева М.Р., Коган И.Ю., Ниаури Д.А., Мекина И.Д.,
Гзгзян А.М. Влияние избытка массы тела и ожирения на эффективность
программ вспомогательных репродуктивных технологий // Журн.
акушерства и женских болезней. 2017. Т. 66. № 5. С. 37–45.
Мосягина И.В., Барабанова Л.В., Корсак В.С. Здоровье детей,
родившихся благодаря вспомогательным репродуктивным технологиям //
Проблемы репродукции. 2013. Т. 19. № 3. С. 43–46.
Назаренко Т.А. Эндокринные факторы женского и мужского
бесплодия: принципы гормонального лечения / М.: Издательство
«Медицинское информационное агентство». 2017. 132 с. eLIBRARY ID:
32287887.
Назаренко Т.А., Балахонцева О.С. Аналоги гонадотропин-
рилизинг-гормона в практике вспомогательных репродуктивных
технологий // Проблемы репродукции. 2015. Т. 21. № 3. С. 72–74.
Назаренко Т.А., Здановский В.М., Гордеева В.Л., Башмакова Н.В.,
Мазуров Д.О., Кожекина Ю.Н., Чермянинова О.В., Полумисков В.Е.,
Маясина Е.Н., Краснопольская К.В., Кузьмин А.В., Калинина Е.А.
Эффективность и безопасность гонадотропина фоллитроп для стимуляции
функции яичников в программах экстракорпорального оплодотворения //
Проблемы репродукции. 2015. Т. 21. № 5. С. 63–68.
Назаренко Т.А., Корсак В.С., Ших Е.В., Балахонцева О.С.
Эстрогены в репродуктивной медицине. Рекомендации для практического
применения / М.: МЕДпресс-информ. 2017. 56 с. eLIBRARY ID: 37109271.
Назаренко Т.А., Краснопольская К.В. Модификация схем
стимуляции яичников: показания и эффективность // Рос. Вестник
акушера-гинеколога. 2017. Т. 17. № 5. С. 57–61.

 357

Назаренко Т.А., Краснопольская К.В., Попов А.А., Перминова С.Г.,

Федоров А.А., Балахонцева О.С., Гордеева В.Л. ЭКО при гинекологических
и эндокринных заболеваниях / М.: «ГЕОТАР-Медиа». 2016. 176 с.
eLIBRARY ID: 25769297.
Половнева М.И., Корнеева И.Е., Бурменская О.В. Современные
методы оценки «окна имплантации» у пациенток, проходящих лечение в
программе экстракорпорального оплодотворения // Акушерство и
гинекология. 2018. № 7. С. 26–30.
Рыжов Ю.Р., Шпаков А.О. Адипонектин, как эндогенный
регулятор гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси // Трансляционная
м е д и ц и н а . 2 0 1 8 . Т. 5 . № 5 . С . 2 6 – 3 6 . d o i :
10.18705/2311-4495-2018-5-5-26-36.
Савичева А.М., Коган И.Ю., Мюллер В.С., Тапильская Н.И.,
Шипицына Е.В. Хламидийная инфекция: репродуктивные потери, неудачи
ЭКО / СПб: OOO «Свое издательство». 2015. 109 с. eLIBRARY
ID: 36348853.
Сухих Г.Т., Серов В.Н., Баранов И.И., Аполихина И.А., Баев О.Р.,
Байрамова Г.Р., Васильченко О.Н., Демидов В.Н., Дягтерева Е.И., Кан
Н.Е., Корнеева И.Е., Курашвили Ю.Б., Куземин А.А., Межевитинова Е.А.,
Перминова С.Г., Пырегов А.В., Рунихина Н.К., Тетруашвили Н.К.,
Тютюнник В.Л., Уварова Е.В. и др. Акушерство и гинекология,
клинические рекомендации, 4-е изд., перераб. и доп. / М.: «ГЕОТАР-
Медиа». 2014. 1024 с. eLIBRARY ID: 23915981.
Шпаков А.О. Долихол-сопряженный биосинтез олигосахаридного
предшественника для N-гликозилирования белков в шероховатом
эндоплазматическом ретикулуме // Укр. биохим. журнал. 1995. T. 67. № 2.
C. 3–17.
Шпаков А.О. Молекулярные детерминанты рецепторов и ГТФ-
связывающих белков, определяющие специфичность взаимодействий
между ними // Журн. эвол. биохим. физиол. 1996. T. 32. № 4. C. 488–510.
Шпаков А.О. Структурно-функциональная характеристика
гетеродимерных фосфатидилинозитол-3-киназ и молекулярные
механизмы их сопряжения с другими компонентами сигнальных систем //
Цитология. 1999. T. 41. № 11. C. 975–991.
Шпаков А.О. Молекулярные детерминанты в рецепторах
серпантинного типа, ответственные за их функциональное сопряжение с
гетеротримерными G-белками // Цитология. 2002. T. 44. № 3. C. 242–258.
Шпаков А.О. Участие заряженных аминокислотных остатков
цитоплазматических петель рецепторов серпантинного типа в процессе

 358

передачи гормонального сигнала // Журн. эволюц. биохимии и

физиологии. 2003. T. 39. № 3. C. 205–217.
Шпаков А.О. Структурно-функциональная организация
рецепторов полипептидных гормонов, содержащих LRR-повторы, и их
взаимодействие с гетеротримерными G-белками // Цитология. 2009. Т. 51.
№ 8. С. 638–649.
Шпаков А.О. Функциональное со стояние гипоталамо-
гипофизарно-гонадной системы при сахарном диабете // Проблемы
эндокринологии. 2010. Т. 56. № 5. С. 23–29.
Шпаков А.О. Достижения в изучении структуры и функций
рецепторов, сопряженных с G-белками // Журн. эвол. биохим. физиол.
2013. T. 49. № 5. С. 323–332.
Шпаков А.О. Сигнальные системы мозга, регулируемые
инсулином, ИФР-1 и лептином, в условиях преддиабета и сахарного
диабета 2-го типа // Цитология. 2014. Т. 56. С. 789–799.
Шпаков А.О. Новые достижения в разработке и изучении
механизмов действия низкомолекулярных агонистов рецепторов
тиреотропного и лютеинизирующего гормонов // Цитология. 2015а. Т. 57.
№ 3. С. 167–176.
Ш п а ко в А . О . Тиенопиримидины – новый класс
низкомолекулярных регуляторов репродуктивных функций // Проблемы
эндокринологии. 2015б. Т. 61. № 2. С. 45-49.
Шпаков А.О. Аденилатциклазная система в норме и при
диабетической патологии / С-Петербург: Издательство Политехнического
университета. 2016а. 188 с. ISBN 978-5-7422-5337-2. http://elibrary.ru/
item.asp?id=27391611.
Шпаков А.О. Тиреоидная система в норме и при сахарном диабете
1-го и 2-го типов / Санкт-Петербург: Издательство Политехнического
университета. 2016б. 222 с. ISBN 978-5-7422-5525-3. https://elibrary.ru/
download/elibrary_29744259_80097939.pdf.
Шпаков А.О. Гликозилирование гонадотропинов, как важнейший
механизм регуляции их активности // Рос. Физиол. журн. им. И.М.
Сеченова. 2017а. Т. 103. № 9. C. 1004–1021.
Ш п а ко в А . О . Ре г ул я ц и я и м ол е кул я р н ы е м еха н и зм ы
функционирования гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси / Санкт-
Петербург: Издательство Политехнического университета. 2017б. 284 с.
ISBN 978-5-7422-5876-6.
Шпаков А.О. Адипокины и их роль в регуляции репродуктивных
функций / Санкт-Петербург: ПОЛИТЕХ-ПРЕСС. 2018. 332 с. eLIBRARY
ID: 38320549.

 359

Шпаков А.О. Висфатин и его роль в регуляции репродуктивной

системы // Трансляционная медицина. 2019. Т. 6. № 2. C. 25–36. doi:
10.18705/2311-4495-2019-6-2-25-36.
Шпаков А.О., Дарьин Д.В., Деркач К.В., Лобанов П.С.
Стимулирующее влияние тиенопиримидиновых производных на
аденилатциклазную сигнальную систему в семенниках крыс // Доклады
Академии наук. 2014а. Т. 456. № 4. С. 494–498.
Шпаков А.О., Деркач К.В. Структурно-функциональная
характеристика ферментов долихольного цикла // Цитология. 1996. T. 38.
№ 9. C. 889–913.
Шпаков А.О., Деркач К.В. Гормональные системы мозга и
сахарный диабет 2-го типа / Санкт-Петербург: Издательство
Политехнического университета. 2015. 252 с. ISBN 978-5-7422-4955-9
https://elibrary.ru/download/elibrary_27391599_83231789.pdf.
Шпаков А.О., Деркач К.В. Молекулярные механизмы влияния
метформина на функциональную активность нейронов мозга //
Российский Физиологический журнал им. И.М. Сеченова. 2017. Т. 103 (5).
С. 504–517.
Шпаков А.О., Деркач К.В. Гонадолиберин – синтез, секреция,
молекулярные механизмы и мишени действия // Acta Biomedica Scientifica.
2019а. Т. 4. № 2. С. 7–15. DOI: 10.29413/ABS.2019-4.2.1.
Шпаков А.О., Деркач К.В. Роль апелина в функционировании
репродуктивной системы // Acta Biomedica Scientifica. 2019б. Т. 4. № 3. С.
7–17. doi: 10.29413/ABS.2019-4.3.1.
Шпаков А.О., Деркач К.В., Бахтюков А.А. Шпакова Е.А.
Сопряженные с G-белками рецепторы и их аллостерические регуляторы /
Санкт-Петербург: ПОЛИТЕХ-ПРЕСС. 2019. 446 c. eLIBRARY ID:
41337212.
Шпаков А.О., Деркач К.В., Дарьин Д.В., Лобанов П.С. Активация
аденилатциклазы тиенопиримидиновыми производными в семенниках и
яичниках крыс // Цитология. 2014б. Т. 56. № 5. С. 346–352.
Шпаков А.О., Шпакова Е.А., Тарасенко И.И., Деркач К.В.
Рецепторная и тканевая специфичность действия пептидов, производных
цитоплазматических участков рецепторов серпантинного типа // Биол.
мембраны. 2011. Т. 28. № 6. С. 453–462.
Шпакова Е.А., Деркач К.В., Шпаков А.О. Биологическая
активность липофильных производных пептида 562–572 рецептора
лютеинизирующего гормона крысы // Докл. Академии наук. 2013. Т. 452.
№ 4. С. 453–456.

 360

Шпакова Е.А., Сорокоумов В.Н., Акентьев А.В., Деркач К.В.,

Тенникова Т.Б., Шпаков А.О. Взаимосвязь между мицеллообразованием и
б и о л о г и ч е с ко й а к т и в н о с т ь ю п е п т и д а 5 6 2 – 5 7 2 р е ц е п т о р а
лютеинизирующего гормона, модифицированного деканоильными
радикалами // Цитология. 2017. Т. 59. № 2. C. 133–139.
Ш п а ко в а Е . А . , Ш п а ко в А . О . Р е г ул я ц и я а к т и в н о с т и
аденилатциклазы в семенниках крыс ацилированными производными
пептида 562–572 рецептора лютеинизирующего гормона // Цитология.
2013. Т. 55. № 10. С. 737–744.
Юренева С.В., Ермакова Е.И., Павлович С.В., Корнеева И.Е.,
Смольникова В.Ю., Мишиева Н.Г., Перминова С.Г. Ведение женщин с
менопаузальными расстройствами, 2-е изд. / М.: «ГЕОТАР-Медиа». 2018.
120 с. eLIBRARY ID: 38546261.
Яковлев П.П., Коган И.Ю. Эндометрий и синдром поликистозных
яичников // Журн. акушерства и женских болезней. 2018. Т. 67. № 4. С.
60–66.
Abd-Elaziz K., Duijkers I., Stöckl L., Dietrich B., Klipping C., Eckert
K., Goletz S. A new fully human recombinant FSH (follitropin epsilon): two
phase I randomized placebo and comparator-controlled pharmacokinetic and
pharmacodynamic trials // Hum. Reprod. 2017. V. 32 (8). P. 1639–1647. doi:
10.1093/humrep/dex220.
Abe S.K., Balogun O.O., Ota E., Takahashi K., Mori R.
Supplementation with multiple micronutrients for breastfeeding women for
improving outcomes for the mother and baby // Cochrane Database Syst. Rev.
2016. V. 2. P. CD010647. doi: 10.1002/14651858.CD010647.pub2.
Abel M.H., Wootton A.N., Wilkins V., Huhtaniemi I., Knight P.G.,
Charlton H.M. The effect of a null mutation in the follicle-stimulating hormone
receptor gene on mouse reproduction // Endocrinology. 2000. V. 141. P. 1795–
1803.
Aboulghar M., Saber W., Amin Y., Aboulghar M., Mansour R., Serour
G. Prospective, randomized study comparing highly purified urinary follicle-
stimulating hormone (FSH) and recombinant FSH for in vitro fertilization/
intracytoplasmic sperm injection in patients with polycystic ovary syndrome //
Fertil. Steril. 2010. V. 94 (6). P. 2332–2334. doi: 10.1016/
j.fertnstert.2010.01.051.
Adashi E.Y., Resnick C.E., D'Ercole A.J., Svoboda M.E., Van Wyk J.J.
Insulin-like growth factors as intraovarian regulators of granulosa cell growth
and function // Endocr. Rev. 1985. V. 6. P. 400–420. doi: 10.1210/edrv-6-3-400.
Adriaenssens T., Wathle S., Segers I., Verheyen G., De Vos A., Van der
Elst J., Coucke W., Devroey P., Smitz J. Cumulus cell gene expression is

 361

associated with oocyte developmental quality and influenced by patient and

treatment characteristics // Hum. Reprod. 2010. V. 25 (5). P. 1259–1270. doi:
10.1093/humrep/deq049.
Aflatoonian A., Mashayekhy M., Mohamadian F., Moghaddam F.M.
The correlation between follicular fluid anti-mullerian hormone levels and
fertilization and embryo quality in ART cycles // Iran J. Reprod. Med. 2010. V.
8. P. 157–160.
Agarwal S. K., Vogel K., Weitsman S. R., Magoffin D. A. Leptin
antagonizes the insulin-like growth factor-I augmentation of steroidogenesis in
granulosa and theca cells of the human ovary // J Clin. Endocrinol. Metab.
1999. V. 84. P. 1072–1076.
Aghajafari F., Letourneau N., Mahinpey N., Cosic N., Giesbrecht G.
Vitamin D deficiency and antenatal and postpartum depression: A systematic
review // Nutrients. 2018. V. 10. P. E478. doi: 10.3390/nu10040478.
Aghajafari F., Nagulesapillai T., Ronksley P.E., Tough S.C., O’Beirne
M., Rabi D.M. Association between maternal serum 25-hydroxyvitamin D level
and pregnancy and neonatal outcomes: Systematic review and meta-analysis of
observational studies // BMJ. 2013. V. 346. P. f1169. doi: 10.1136/bmj.f1169.
Ahima R. S., Dushay J., Flier S. N., Prabakaran D., Flier J. S. Leptin
accelerates the onset of puberty in normal female mice // J. Clin. Invest. 1997.
V. 99. P. 391–395.
Ainuddin J., Karim N., Hasan A.A., Naqvi S.A. Metformin versus
insulin treatment in gestational diabetes in pregnancy in a developing country: a
randomized control trial // Diabetes Res. Clin. Pract. 2015. V. 107 (2). P. 290–
299. doi: 10.1016/j.diabres.2014.10.001.
Ajibade D., Dhawan P., Fechner A., Meyer M., Pike J., Christakos S.
Evidence for a role of prolactin in calcium homeostasis: regulation of intestinal
transient receptor potential vanilloid type 6, intestinal calcium absorption, and
the 25-hydroxyvitamin D3 1α hydroxylase gene by prolactin // Endocrinology.
2010. V. 151 (7). P. 2974–2984. doi: 10.1210/en.2010-0033.
Akbari M., Moosazaheh M., Lankarani K.B., Tabrizi R., Samimi M.,
Karamali M., Jamilian M., Kolahdooz F., Asemi Z. The effects of vitamin D
supplementation on glucose metabolism and lipid profiles in patients with
gestational diabetes: A systematic review and meta-analysis of randomized
controlled trials // Horm. Metab. Res. 2017. V. 49 (9). P. 647–653. doi: 10.1055/
s-0043-115225.
Akbari S., Khodadadi B., Ahmadi S.A.Y., Abbaszadeh S., Shahsavar F.
Association of vitamin D level and vitamin D deficiency with risk of
preeclampsia: A systematic review and updated meta-analysis // Taiwan J.
Obstet. Gynecol. 2018. V. 57. P. 241–247. doi: 10.1016/j.tjog.2018.02.013.

 362

Akhter Т., Crane C., Childs G. Pituitary leptin – a paracrine regulator

of gonadotropes: a review // Open Neuroendocrinol. J. 2011. V. 4. P. 25–42.
Alam H., Maizels E. T., Park Y., Ghaey S., Feiger Z. J., Chandel N. S.,
Hunzicker-Dunn M. Follicle-stimulating hormone activation of hypoxia-
inducible factor-1 by the phosphatidylinositol 3-kinase/AKT/Ras homolog
enriched in brain (Rheb)/mammalian target of rapamycin (mTOR) pathway is
necessary for induction of select protein markers of follicular differentiation //
J. Biol. Chem. 2004. V. 279. P. 19431–19440. doi: 10.1074/jbc.M401235200.
Alam H., Weck J., Maizels E., Park Y., Lee E. J., Ashcroft M.,
Hunzicker-Dunn M. Role of the phosphatidylinositol-3-kinase and extracellular
regulated kinase pathways in the induction of hypoxia-inducible factor (HIF)-1
activity and the HIF-1 target vascular endothelial growth factor in ovarian
granulosa cells in response to follicle-stimulating hormone // Endocrinology.
2009. V. 150 (2). P. 915–928. doi: 10.1210/en.2008-0850.
Alama P., Bellver J., Vidal C., Giles J. GnRH analogues in the
prevention of ovarian hyperstimulation syndrome // Int. J. Endocrinol. Metab.
2013. V. 11 (2). P. 107–116. doi: 10.5812/ijem.5034.
Albertini D.F., Combelles C.M., Benecchi E., Carabatsos M.J. Cellular
basis for paracrine regulation of ovarian follicle development // Reproduction.
2001. V. 121. P. 647–653. doi: 10.1530/rep.0.1210647.
Aleyasin A., Hosseini M.A., Mahdavi A., Safdarian L., Fallahi P.,
Mohajeri M.R., Abbasi M., Esfahani F. Predictive value of the level of vitamin
D in follicular fluid on the outcome of assisted reproductive technology // Eur.
J. Obstet. Gynecol. Reprod. Biol. 2011. V. 159 (1). P. 132–137. doi: 10.1016/
j.ejogrb.2011.07.006.
Ali A.M., Alobaid A., Malhis T.N., Khattab A.F. Effect of vitamin D3
supplementation in pregnancy on risk of pre-eclampsia – Randomized
controlled trial // Clin. Nutr. 2019. V. 38 (2). P. 557–563. doi: 10.1016/
j.clnu.2018.02.023.
Al-Inany H., Aboulghar M.A., Mansour R.T., Serour G.I. Ovulation
induction in the new millennium: recombinant follicle-stimulating hormone
versus human menopausal gonadotropin // Gynecol. Endocrinol. 2005. V. 20
(3). P. 161–169. doi: 10.1080/09513590400027232.
Al-Inany H.G., Abou-Setta A.M. Are all human-derived FSH products
the same? A systematic review and meta-analysis using direct and adjusted
indirect analyses to determine if Fostimon® is more efficient than Metrodin-
HP® // Gynecol. Endocrinol. 2012. V. 28 (2). P. 94–101. doi:
10.3109/09513590.2011.569612.
Al-Inany H.G., Abou-Setta A.M., Aboulghar M.A., Mansour R.T.,
Serour G.I. HMG versus rFSH for ovulation induction in developing countries:

 363

a cost-effectiveness analysis based on the results of a recent meta-analysis //

Hum. Reprod. 2003. V. 18. P. 305–313. doi: 10.1093/humrep/deg088.
Al-Inany H.G., Youssef M.A., Ayeleke R.O., Brown J., Lam W.S.,
Broekmans F.J. Gonadotrophin-releasing hormone antagonists for assisted
reproductive technology // Cochrane Database Syst. Rev. 2016. V. 4. P.
CD001750. doi: 10.1002/14651858.CD001750.pub4.
Al-Kuraishy H.M., Al-Gareeb A.I. Erectile Dysfunction and Low Sex
Drive in Men with Type 2 DM: The Potential Role of Diabetic
Pharmacotherapy // J. Clin. Diagn. Res. 2016. V. 10 (12). P. FC21–FC26. doi:
10.7860/JCDR/2016/19971.8996.
Al Mutair A.N., Nasrat G.H., Russell D.W. Mutation of the CYP2R1
vitamin D 25-hydroxylase in a Saudi Arabian family with severe vitamin D
deficiency // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2012. V. 97 (10). P. E2022–2025. doi:
10.1210/jc.2012-1340.
Al-Ruthia Y.S., Al-Mandeel H., Al-Sanawi H., Balkhi B., Mansy W.,
AlGasem R., AlMutairi L. The effect of metformin use on pregnancy rates
among polycystic ovary syndrome patients undergoing in vitro fertilization: A
retrospective-cohort study // Saudi Pharm. J. 2017. V. 25 (6). P. 906–910. doi:
10.1016/j.jsps.2017.02.008.
Altieri B., Muscogiuri G., Barrea L., Mathieu C., Vallone C.V.,
Mascitelli L., Bizzaro G., Altieri V.M., Tirabassi G., Balercia G., Savastano S.,
Bizzaro N., Ronchi C.L., Colao A., Pontecorvi A., Della Casa S. Does vitamin
D play a role in autoimmune endocrine disorders? A proof of concept // Rev.
Endocr. Metab. Disord. 2017. V. 18 (3). P. 335–346. doi: 10.1007/
s11154-016-9405-9.
Alviggi C., Cognigni G.E., Morgante G., Cometti B., Ranieri A., Strina
I., et al. A prospective, randomised, investigator-blind, controlled, clinical study
on the clinical efficacy and tolerability of two highly purified hMG preparations
administered subcutaneously in women undergoing IVF // Gynecol.
Endocrinol. 2013. V. 29 (7). P. 695–699. doi: 10.3109/09513590.2013.788641.
Amaral S., Tavares R.S., Escada-Rebelo S., Sousa M.I., Silva A.,
Ramalho-Santos J. Can antidiabetic drugs improve male reproductive
(dys)function associated with diabetes? // Curr. Med. Chem. 2018. doi:
10.2174/0929867325666181101111404.
Amegah A.K., Klevor M.K., Wagner C.L. Maternal vitamin D
insufficiency and risk of adverse pregnancy and birth outcomes: A systematic
review and meta-analysis of longitudinal studies // PLoS ONE. 2017. V. 12. P.
e0173605. doi: 10.1371/journal.pone.0173605.

 364

Amini S., Jafarirad S., Amani R. Postpartum depression and vitamin D:

A systematic review // Crit. Rev. Food Sci. Nutr. 2018. V. 2. P. 1–7. doi:
10.1080/10408398.2017.1423276.
Amling M., Priemel M., Holzmann T., Chapin K., Rueger J.M., Baron
R., Demay M.B. Rescue of the skeletal phenotype of vitamin D receptor-ablated
mice in the setting of normal mineral ion homeostasis: formal
histomorphometric and biomechanical analyses // Endocrinology. 1999. V. 140
(11). P. 4982–4987. doi: 10.1210/endo.140.11.7110.
Amraei M., Mohamadpour S., Sayehmiri K., Mousavi S.F.,
Shirzadpour E., Moayeri A. Effects of vitamin D deficiency on incidence risk of
gestational diabetes mellitus: A systematic review and meta-analysis // Front.
Endocrinol. (Lausanne). 2018. V. 9. P. 7. doi: 10.3389/fendo.2018.00007.
Amsterdam A., Gold R.S., Hosokawa K., Yoshida Y., Sasson R., Jung
Y., et al. Crosstalk among multiple signaling pathways controlling ovarian cell
death // Trends Endocrinol. Metab. 1999. V. 10 (7). P. 255–262. doi: 10.1016/
S1043-2760(99)00164-2.
An H., He L. Current understanding of metformin effect on the control
of hyperglycemia in diabetes // J. Endocrinol. 2016. V. 228 (3). P. R97-R106.
doi: 10.1530/JOE-15-0447.
Andersen A.N., Devroey P., Arce J.C., MERIT Group. Clinical outcome
following stimulation with highly purified hMG or recombinant FSH in patients
undergoing IVF: a randomized assessor-blind controlled trial // Hum. Reprod.
2006. V. 21. P. 3217–3227. doi: 10.1093/humrep/del284.
Anderson C.M., Gillespie S.L., Thiele D.K., Ralph J.L., Ohm J.E.
Effects of Maternal Vitamin D Supplementation on the Maternal and Infant
Epigenome // Breastfeed. Med. 2018. V. 13. P. 371–380. doi: 10.1089/
bfm.2017.0231.
Angelova K., Fanelli F., Puett D. Contributions of intracellular loops 2
and 3 of the lutropin receptor in Gs coupling // Mol. Endocrinol. 2008. V. 22. P.
126–138.
Anifandis G.M., Dafopoulos K., Messini C.I., Chalvatzas N., Liakos N.,
Pournaras S., Messinis I.E. Prognostic value of follicular fluid 25-OH vitamin
D and glucose levels in the IVF outcome // Reprod. Biol. Endocrinol. 2010. V.
8. P. 91. doi: 10.1186/1477-7827-8-91.
Antenos M., Stemler M., Boime I., Woodruff T.K. N-linked
oligosaccharides direct the differential assembly and secretion of inhibin α- and
βA-subunit dimmers // Mol. Endocrinol. 2007. V. 21 (7). P. 1670–1684.
Antunes J.L., Carmel P.W., Housepian E.M., Ferin M. Luteinizing
hormone-releasing hormone in human pituitary blood // J. Neurosurg. 1978. V.
49. P. 382-386. doi:10.3171/jns.1978.49.3.0382.

 365

Arey B.J., Lopez F.J. Are circulating gonadotropin isoforms naturally

occurring biased agonists? Basic and therapeutic implications // Rev. Endocr.
Metab. Disord. 2011. V. 12 (4). P. 275-288.
Arey B.J., Stevis P.E., Deecher D.C., Shen E.S., Frail D.E., Negro-
Vilar A., Lopez F.J. Induction of promiscuous G protein coupling of the follicle-
stimulating hormone (FSH) receptor: a novel mechanism for transducing
pleiotropic actions of FSH isoforms // Mol. Endocrinol. 1997. V. 11. P. 517-526.
Armstrong S.P., Caunt C.J., McArdle C.A. Gonadotropin-releasing
hormone and protein kinase C signaling to ERK: spatiotemporal regulation of
ERK by docking domains and dual-specificity phosphatases // Mol. Endocrinol.
2009. V. 23 (4). P. 510–519.
Arnold C.J., Liu C., Lindau-Shepard B., Losavio M.L., Patrascu M.T.,
Dias J.A. The human follitropin alpha-subunit C terminus collaborates with a
beta-subunit cystine noose and an alpha-subunit loop to assemble a receptor-
binding domain competent for signal transduction // Biochemistry. 1998. V. 37
(7). P. 1762–1768.
Aryan Z., Rezaei N., Camargo C.A., Jr. Vitamin D status, aeroallergen
sensitization, and allergic rhinitis: A systematic review and meta-analysis // Int.
Rev. Immunol. 2017. V. 36. P. 41–53. doi: 10.1080/08830185.2016.1272600.
Asa S.L., Henderson J., Goltzman D., Drucker D.J. Parathyroid
hormone-like peptide in normal and neoplastic human endocrine tissues // J.
Clin. Endocrinol. Metab. 1990. V. 71. P. 1112–1118. doi: 10.1210/
jcem-71-5-1112.
Asarian L., Geary N. Sex differences in the physiology of eating //
Am. J. Physiol. Regul. Integr. Comp. Physiol. 2013. V. 305 (11). P. R1215–
R1267. doi: 10.1152/ajpregu.00446.2012.
Ashkenazi H., Cao X., Motola S., Popliker M., Conti M., Tsafriri A.
Epidermal growth factor family members: endogenous mediators of the
ovulatory response // Endocrinology. 2005. V. 146. P. 77–84. doi: 10.1210/
en.2004-0588.
Assou S., Boumela I., Haouzi D., Anahory T., Dechaud H., De Vos J.,
Hamamah S. Dynamic changes in gene expression during human early embryo
development: from fundamental aspects to clinical applications // Hum. Reprod.
Update. 2011. V. 17. P. 272–290. doi: 10.1093/humupd/dmq036.
Assou S., Haouzi D., De Vos J., Hamamah S. Human cumulus cells as
biomarkers for embryo and pregnancy outcomes // Mol. Hum. Reprod. 2010. V.
16. P. 531–538. doi: 10.1093/molehr/gaq032.
Assou S., Haouz D., Mahmoud K., Aouacheria A., Guillemin Y.,
Pantesco V., Reme T., Dechaud H., De Vos J., Hamamah S. A non-invasive test
for assessing embryo potential by gene expression profiles of human cumulus

 366

cells: a proof of concept study // Mol. Hum. Reprod. 2008. V. 14. P. 711–719.
doi: 10.1093/molehr/gan067.
Attardi B., Tsujii T., Friedman R., Zeng Z., Roberts J.L., Dellovade T.,
Pfaff D.W., Chandran U.R., Sullivan M.W., DeFranco D.B. Glucocorticoid
repression of gonadotropin-releasing hormone gene expression and secretion in
morphologically distinct subpopulations of GT1-7 cells // Mol. Cell.
Endocrinol. 1997. V. 131. P. 241–255.
Attia S.M., Helal G.K., Alhaider A.A. Assessment of genomic
instability in normal and diabetic rats treated with metformin // Chem. Biol.
Interact. 2009. V. 180. P. 296–304. doi: 10.1016/j.cbi.2009.03.001.
Attia G.R., Rainey W.E., Carr B.R. Metformin directly inhibits
androgen production in human thecal cells // Fertil. Steril. 2001. V. 76 (3). P.
517–524. doi: 10.1016/S0015-0282(01)01975-6.
Ayoub M.A., Landomiel F., Gallay N., Jégot G., Poupon A., Crépieux
P., Reiter E. Assessing Gonadotropin Receptor Function by Resonance Energy
Transfer-Based Assays // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2015. V. 6. P. 130.
Ayoub M.A., Yvinec R., Jégot G., Dias J.A., Poli S.M., Poupon A.,
Crépieux P., Reiter E. Profiling of FSHR negative allosteric modulators on LH/
CGR reveals biased antagonism with implications in steroidogenesis // Mol.
Cell. Endocrinol. 2016. V. 436. P. 10–22. doi: 10.1016/j.mce.2016.07.013.
Ayuob N.N., Hussam A.S.M., Soad S.A. Impaired expression of sex
hormone receptors in male reproductive organs of diabetic rat in response to
oral antidiabetic drugs // Folia Histochem. Cytobiol. 2015. V. 53. P. 35–48. doi:
10.5603/FHC.a2015.0005.
Azevedo M.F., Faucz F.R., Bimpaki E., Horvath A., Levy I., de
Alexandre R.B., Ahmad F., Manganiello V., Stratakis C.A. Clinical and
molecular genetics of the phosphodiesterases (PDEs) // Endocr. Rev. 2014. V.
35. P. 195–233.
Azizi E., Naji M., Shabani-Nashtaei M., Aligholi A., Najafi A., Amidi F.
Association of serum content of 25-hydroxy vitamin D with semen quality in
normozoospermic and oligoasthenoteratozoospermic men // Int. J. Reprod.
Biomed. (Yazd). 2018. V. 16 (11). P. 689-696.
Azzi S., Rossignol S., Steunou V., Sas T., Thibaud N., Danton F., Le
Jule M., Heinrichs C., Cabrol S., Gicquel C., Le Bouc Y., Netchine I. Multilocus
methylation analysis in a large cohort of 11p15-related foetal growth disorders
(Russell Silver and Beckwith Wiedemann syndromes) reveals simultaneous loss
of methylation at paternal and maternal imprinted loci // Hum. Mol. Genet.
2009. V. 18 (24). P. 4724–4733. doi: 10.1093/hmg/ddp435.
Baenziger J.U., Kumar S., Brodbeck R.M., Smith P.L., Beranek M.C.
Circulatory half-life but not interaction with the lutropin/chorionic

 367

gonadotropin receptor is modulated by sulfation of bovine lutropin

oligosaccharides // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1992. V. 89. P. 334–338.
Bagchus W., Wolna P., Uhl W. Single-dose pharmacokinetic study
comparing the pharmacokinetics of recombinant human chorionic gonadotropin
in healthy Japanese and Caucasian women and recombinant human chorionic
gonadotropin and urinary human chorionic gonadotropin in healthy Japanese
women // Reprod. Med. Biol. 2017. V. 17 (1). P. 52–58. doi: 10.1002/
rmb2.12066.
Bahk J.Y., Hyun J.S., Chung S.H., Lee H., Kim M.O., Lee B.H., Choi
W.S. Stage specific identification of the expression of GnRH mRNA and
localization of the GnRH receptor in mature rat and adult human testis // J.
Urol. 1995. V. 154 (5). P. 1958-1961.
Baker A.R., McDonnell D.P., Hughes M., Crisp T.M., Mangelsdorf
D.J., Haussler M.R., Pike J.W., Shine J., O’Malley B.W. Cloning and expression
of full-length cDNA encoding human vitamin D receptor // Proc. Natl. Acad.
Sci. USA. 1988. V. 85 (10). P. 3294–3298.
Baker V.L., Fujimoto V.Y., Kettel L.M., Adamson G.D., Hoehler F.,
Jones C.E., et al. Clinical efficacy of highly purified urinary FSH versus
recombinant FSH in volunteers undergoing controlled ovarian stimulation for in
vitro fertilization: a randomized, multicenter, investigator-blind trial // Fertil.
Steril. 2009. V. 91 (4). P. 1005–1011. doi: 10.1016/j.fertnstert.2008.01.064.
Balasch J., Peñarrubia J., Fábregues F., Vidal E., Casamitjana R.,
Manau D., Carmona F., Creus M., Vanrell J.A. Ovarian responses to
recombinant FSH or HMG in normogonadotropic women following pituitary
desensitisation by a depot GnRH agonist for assisted reproduction // Reprod.
Biomed. Online. 2003. V. 7. P. 35–42. doi: 10.1016/S1472-6483(10)61726-9.
Balasko M., Soos S., Szekely M., Petervari E. Leptin and aging:
Review and questions with particular emphasis on its role in the central
regulation of energy balance // J. Chem. Neuroanat. 2014. V. 61–62. P. 248–
255.
Balen A., Michelmore K. What is polycystic ovary syndrome? Are
national views important? // Hum. Reprod. 2002. V. 17 (9). P. 2219–2227. doi:
10.1093/humrep/17.9.2219.
Balen A.H., Lumholtz I.B. Consensus statement on the bio-safety of
urinary-derived gonadotrophins with respect to Creutzfeldt-Jakob disease //
Hum. Reprod. 2005. V. 20. P. 2994–2999. doi: 10.1093/humrep/dei209.
Banerjee A.A., Dupakuntla M., Pathak B.R., Mahale S. FSH receptor
specific residues L501 and I505 in extracellular loop 2 are essential for its
function // J. Mol. Endocrinol. 2015. V. 54. P. 193–204. doi: 10.1530/
JME-14-0275.

 368

Banerjee A.A., Mahale S.D. Role of the Extracellular and Intracellular

Loops of Follicle-Stimulating Hormone Receptor in Its Function // Front.
Endocrinol. (Lausanne). 2015. V. 6. P. 110. doi: 10.3389/fendo.2015.00110.
Banks W. A., Farrell C. L. Impaired transport of leptin across the
blood-brain barrier in obesity is acquired and reversible // Am J. Physiol. 2003.
V. 285. P. E10–E15.
Bansal A.S., Bora S.A., Saso S., Smith J.R., Johnson M.R., Thum M.Y.
Mechanism of human chorionic gonadotrophin-mediated immunomodulation in
pregnancy // Expert Rev. Clin. Immunol. 2012. V. 8. P. 747–753. doi: 10.1586/
eci.12.77.
Baran C., Mitchell G.C., Hellstrom W.J. Cycling-Related Sexual
Dysfunction in Men and Women: A Review // Sex. Med. Rev. 2014. V. 2 (3-4).
P. 93–101. doi: 10.1002/smrj.32.
Barash I. A., Cheung C. C., Weigle D. S., Ren H., Kabingting E. B.,
Kuijper J. L., Clifton D. K., Steiner R. A. Leptin is a metabolic signal to the
reproductive system // Endocrinology. 1996. V. 137. P. 3144–3147.
Barbieri R.L. Metformin for the treatment of polycystic ovary
syndrome // Obstet. Gynecol. 2003. V. 101 (4). P. 785–793.
Barbieri R.L., Makris A., Randall R.W., Daniels G., Kistner R.W., Ryan
K.J. Insulin stimulates androgen accumulation in incubations of ovarian stroma
obtained from women with hyperandrogenism // J. Clin. Endocrinol. Metab.
1986. V. 62 (5). P. 904–910. doi: 10.1210/jcem-62-5-904.
Barletta G., Lazzeri C., Vecchiarino S., Del Bene R., Messeri G., Dello
Sbarba A., Mannelli M., La Villa G. Low-dose C-type natriuretic peptide does
not affect cardiac and renal function in humans // Hypertension. 1998. V. 31 (3).
P. 802–808.
Barnes N., Chemaitilly W. Endocrinopathies in survivors of childhood
neoplasia // Front. Pediatr. 2014. V. 2. P. 101. doi: 10.3389/fped.2014.00101.
Bauer P.V., Duca F.A., Waise T.M.Z., Rasmussen B.A., Abraham M.A.,
Dranse H.J., Puri A., O'Brien C.A., Lam T.K.T. Metformin alters upper small
intestinal microbiota that impact a glucose-SGLT1-sensing glucoregulatory
pathway // Cell. Metab. 2017. V. 27 (1). P. 101–117. doi: 10.1016/
j.cmet.2017.09.019.
Bavister B.D. Culture of preimplantation embryos: facts and artifacts //
Hum. Reprod. Update. 1995. V. 1. P. 91–148. doi: 10.1093/humupd/1.2.91.
Beau I., Touraine P., Meduri G., Gougeon A., Desroches A.,
Matuchansky C., Milgrom E., Kuttenn F., Misrahi M. A novel phenotype related
to partial loss of function mutations of the follicle stimulating hormone receptor
// J. Clin. Invest. 1998. V. 102. P. 1352–1359. doi: 10.1172/JCI3795.

 369

Bedenk J., Vrtačnik-Bokal E., Virant-Klun I. The role of anti-Müllerian

hormone (AMH) in ovarian disease and infertility // J. Assist. Reprod. Genet.
2019. doi: 10.1007/s10815-019-01622-7.
Begriche, K., Levasseur, P. R., Zhang, J., Rossi, J., Skorupa, D., Solt,
L. A., Young, B., Burris,T. P., Marks, D. L., Mynatt, R. L., Butler, A. A. Genetic
dissection of the functionsof the melanocortin-3 receptor, a seven-
transmembrane G-protein-coupled receptor,suggests roles for central and
peripheral receptors in energy homeostasis // J. Biol. Chem. 2011. V. 286. P.
40771–40781.
Behjat Sasan S., Zandvakili F., Soufizadeh N., Baybordi E. The effects
of vitamin D supplement on prevention of recurrence of preeclampsia in
pregnant women with a history of preeclampsia // Obstet. Gynecol. Int. 2017. V.
2017. P. 8249264. doi: 10.1155/2017/8249264.
Behre H.M., Greb R.R., Mempel A., Sonntag B., Kiesel L., Kaltwasser
P. Significance of a common single nucleotide polymorphism in exon 10 of the
follicle-stimulating hormone (FSH) receptor gene for the ovarian response to
FSH: a pharmacogenetic approach to controlled ovarian hyperstimulation //
P h a r m a c o g e n e t . G e n o m i c s . 2 0 0 5 . V. 1 5 . P. 4 5 1 – 4 5 6 . d o i :
10.1097/01.fpc.0000167330.92786.5e.
Belanger C., Ansanay H., Qanbar R., Bouvier M. Primary sequence
requirements for S-acylation of β2-adrenergic receptor peptides // FEBS Lett.
2001. V. 499. P. 59–64.
Belsham D.D., Wetsel W.C., Mellon P.L. NMDA and nitric oxide act
through the cGMP signal transduction pathway to repress hypothalamic
gonadotropin-releasing hormone gene expression // EMBO J. 1996. V. 15 (3). P.
538–547.
Belva F., Bonduelle M., Roelants M., Michielsen D., Van Steirteghem
A., Verheyen G., Tournaye H. Semen quality of young adult ICSI offspring: The
first results // Hum. Reprod. 2016. V. 31. P. 2811–2820. doi: 10.1093/humrep/
dew245.
Belva F., Henriet S., Liebaers I., Van Steirteghem A., Celestin-
Westreich S., Bonduelle M. Medical outcome of 8-year-old singleton ICSI
children (born 32 weeks’ gestation) and a spontaneously conceived comparison
group // Hum. Reprod. 2007. V. 22. P. 506–515. doi: 10.1093/humrep/del372.
Belva F., Roelants M., De Schepper J., Roseboom T.J., Bonduelle M.,
Devroey P., Painter R.C. Blood pressure in ICSI-conceived adolescents // Hum.
Reprod. 2012. V. 27. P. 3100–3108. doi: 10.1093/humrep/des259.
Belva F., Roelants M., De Schepper J., Van Steirteghem A., Tournaye
H., Bonduelle M. Reproductive hormones of ICSI-conceived young adult men:

 370

the first results // Hum. Reprod. 2017. V. 32 (2). P. 439–446. doi: 10.1093/
humrep/dew324.
Benn B.S., Ajibade D., Porta A., Dhawan P., Hediger M., Peng J.B.,
Jiang Y., Oh G.T., Jeung E.B., Lieben L., Bouillon R., Carmeliet G., Christakos
S. Active intestinal calcium transport in the absence of transient receptor
potential vanilloid type 6 and calbindin-D9k // Endocrinology. 2008. V. 149 (6).
P. 3196–3205.
Berger M.J., Taymor M.L. The role of luteinizing hormone in human
follicular maturation and function // Am. J. Obstet. Gynecol. 1971. V. 111. P.
708–710.
Berkkanoglu M., Ozgur K. What is the optimum maximal
gonadotropin dosage used in microdose flare-up cycles in poor responders? //
Fertil. Steril. 2010. V. 94 (2). P. 662–665. doi: 10.1016/j.fertnstert.2009.03.027.
Berkowitz R., Ozturk M., Goldstein D., Bernstein M., Hill L., Wands
J.R. Human chorionic gonadotropin and free subunits’ serum levels in patients
with partial and complete hydatidiform moles // Obstet. Gynecol. 1989. V. 74.
P. 212–216.
Bernard D.J. Both SMAD2 and SMAD3 mediate activin-stimulated
expression of the follicle-stimulating hormone β subunit in mouse gonadotrope
cells // Mol. Endocrinol. 2004. V. 18 (3). P. 606–623.
Bernard D.J., Fortin J., Wang Y., Lamba P. Mechanisms of FSH
synthesis: what we know, what we don't, and why you should care // Fertil
Steril. 2010. V. 93. P. 2465–2485. doi: 10.1016/j.fertnstert.2010.03.034.
Bernard D.J., Tran S. Mechanisms of activin-stimulated FSH
synthesis: the story of a pig and a FOX // Biol. Reprod. 2013. V. 88. P. 78.
Berndt S., Blacher S., Munaut C., Detilleux J., Perrier d’Hauterive S.,
Huhtaniemi I., Evain-Brion D., Noel A., Fournier T., Foidart J.M.
Hyperglycosylated human chorionic gonadotropin stimulates angiogenesis
through TGF-β receptor activation // FASEB J. 2013. V. 27 (4). P. 1309–1321.
doi: 10.1096/fj.12-213686.
Bertoldo M.J., Faure M., Dupont J., Froment P. Impact of metformin
on reproductive tissues: an overview from gametogenesis to gestation // Ann.
Transl. Med. 2014. V. 2. P. 1–13. doi: 10.3978/j.issn.2305-5839.2014.06.04.
Bertoldo M.J., Guibert E., Faure M., Ramé C., Foretz M., Viollet B.,
Dupont J., Froment P. Specific deletion of AMP-activated protein kinase
(α1AMPK) in murine oocytes alters junctional protein expression and
mitochondrial physiology // PLoS ONE. 2015. V. 10 (3). P. e0119680. doi:
10.1371/journal.pone.0119680.

 371

Bhatta S., Blair J.A., Casadesus G. Luteinizing Hormone Involvement

in Aging Female Cognition: Not All Is Estrogen Loss // Front. Endocrinol.
(Lausanne). 2018. V. 9. P. 544. doi: 10.3389/fendo.2018.00544.
Bi W.G., Nuyt A.M., Weiler H., Leduc L., Santamaria C., Wei S.Q.
Association between vitamin D supplementation during pregnancy and
offspring growth, morbidity, and mortality: A systematic review and meta-
analysis // JAMA Pediatr. 2018. V. 172. P. 635–645. doi: 10.1001/
jamapediatrics.2018.0302.
Bick D., Franco B., Sherins R.J., Heye B., Pike L., Crawford J.,
Maddalena A., Incerti B., Pragliola A., Meitinger T., Ballabio A. Brief report:
intragenic deletion of the KALIG-1 gene in Kallmann's syndrome // N. Engl. J.
Med. 1992. V. 326. P. 1752–1755. doi:10.1056/NEJM199206253262606.
Bikle DD., Malmstroem S., Schwartz J. Current controversies: Are free
vitamin metabolite levels a more accurate assessment of vitamin D status than
total levels? // Endocrinol. Metab. Clin. N. Am. 2017. V. 46. P. 901–918. doi:
10.1016/j.ecl.2017.07.013.
Bilezikjian L.M., Corrigan A.Z., Vaughan J.M., Vale W.M. Activin-A
regulates follistatin secretion from cultured rat anterior pituitary cells //
Endocrinology. 1993. V. 133. P. 2554–2560.
Birch Petersen K.B., Pedersen N.G., Pedersen A.T., Lauritsen M.P.,
Freiesleben N. la C. Mono-ovulation in women with polycystic ovary
syndrome: a clinical review on ovulation induction // Reprod. Biomed. 2016. V.
32. P. 563–583. doi: 10.1016/j.rbmo.2016.03.006.
Birken S., Krichevsky A., O’Connor J., Schlatterer J., Cole L.,
Kardana A., Canfield R. Development and characterization of antibodies to a
nicked and hyperglycosylated form of hCG from a choriocarcinoma patient:
generation of antibodies that differentiate between pregnancy hCG and
choriocarcinoma hCG // Endocrine. 1999. V. 10 (2). P. 137–144.
Bishop L.A., Nguyen T.V., Schofield P.R. Both of the beta-subunit
carbohydrate residues of follicle-stimulating hormone determine the metabolic
clearance rate and in vivo potency // Endocrinology. 1995. V. 136. P. 2635–
2640.
Bishop L.A., Robertson D.M., Cahir N., Schofield P.R. Specific roles
for the asparagine–linked carbohydrate residues of recombinant human follicle
stimulating hormone in receptor binding and signal transduction // Mol.
Endocrinol. 1994. V. 8. P. 722–731.
Bjorbaek C., Buchholz R. M., Davis S. M., Bates S. H., Pierroz D.
D., Gu H., Neel B. G., Myers M. G., Jr., Flier J. S. Divergent roles of SHP-2 in
ERK activation by leptin receptors // J. Biol. Chem. 2001. V. 276. P. 4747–
4755.

 372

Blair J.A., McGee H., Bhatta S., Palm R., Casadesus G.

Hypothalamic-pituitary-gonadal axis involvement in learning and memory and
Alzheimer's disease: more than "just" estrogen // Front. Endocrinol. (Lausanne).
2015. V. 6. P. 45. doi: 10.3389/fendo.2015.00045.
Bless E., Raitcheva D., Henion T.R., Tobet S., Schwarting G.A.
Lactosamine modulates the rate of migration of GnRH neurons during mouse
development // Eur. J. Neurosci. 2006. V. 24. P. 654–660. doi:10.1111/
j.1460-9568.2006.04955x.
Bless E.P., Walker H.J., Yu K.W., Knoll J.G., Moenter S.M., Schwarting
G.A., Tobet S.A. Live view of gonadotropin-releasing hormone containing
neuron migration // Endocrinology. 2005. V. 146 (1). P. 463–468. doi:10.1210/
en.2004-0838.
Bliek J., Terhal P., van den Bogaard M.J., Maas S., Hamel B., Salieb-
Beugelaar G., Simon M., Letteboer T., van der Smagt J., Kroes H., Mannens M.
Hypomethylation of the H19 gene causes not only Silver-Russell syndrome
(SRS) but also isolated asymmetry or an SRS-like phenotype // Am. J. Hum.
Genet. 2006. V. 78 (4). P. 604–614. doi: 10.1086/502981.
Bliss S.P., Navratil A.M., Xie J., Roberson M.S. GnRH signaling, the
gonadotrope and endocrine control of fertility // Front. Neuroendocrinol. 2010.
V. 31. P. 322–340. doi: 10.1016/j.yfrne.2010.04.002.
Blomberg Jensen M., Jørgensen A., Nielsen J.E., Bjerrum P.J.,
Skalkam M., Petersen J.H., Egeberg D.L., Bangsbøll S., Andersen A.N.,
Skakkebaek N.E., Juul A., Rajpert-De Meyts E., Dissing S., Leffers H.,
Jørgensen N. Expression of the vitamin D metabolizing enzyme CYP24A1 at
the annulus of human spermatozoa may serve as a novel marker of semen
quality // Int. J. Androl. 2012. V. 35 (4). P. 499–510. doi: 10.1111/
j.1365-2605.2012.01256.x.
Blomberg Jensen M., Nielsen J.E., Jørgensen A., Rajpert-De Meyts E.,
Kristensen D.M., Jørgensen N., Skakkebaek N.E., Juul A., Leffers H. Vitamin D
receptor and vitamin D metabolizing enzymes are expressed in the human male
reproductive tract // Hum. Reprod. 2010. V. 25 (5). P. 1303–1311. doi: 10.1093/
humrep/deq024.
Blumfield M.L., Hure A.J., Macdonald-Wicks L., Smith R., Collins C.E.
A systematic review and meta-analysis of micronutrient intakes during
pregnancy in developed countries // Nutr. Rev. 2013. V. 71. P. 118–132. doi:
10.1111/nure.12003.
Bodnar L.M., Catov J.M., Simhan H.N., Holick M.F., Powers R.W.,
Roberts J.M. Maternal vitamin D deficiency increases the risk of
preeclampsia // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2007. V. 92. P. 3517–3522. doi:
10.1210/jc.2007-0718.

 373

Bogdanove E.M., Campbell G.T., Peckham W.D. FSH pleomorphism

in the rat--regulation by gonadal steroids // Endocr. Res. Commun. 1974. V. 1
(1). P. 87–99.
Boime I., Garcia-Campayo V., Hsueh A.J.W. The Glycoprotein
Hormones and Their Receptors / In: Barbieri R.L., editors. Yen and Jaffe's
Reproductive Endocrinology. Fifth Edition Elsevier. 1999. P. 75–92.
Boisen I.M., Bøllehuus Hansen L., Mortensen L.J., Lanske B., Juul A.,
Blomberg Jensen M. Possible influence of vitamin D on male reproduction // J.
Steroid. Biochem. Mol. Biol. 2017. V. 173. P. 215–222. doi: 10.1016/
j.jsbmb.2016.09.023.
Bonomi M., Busnelli M., Persani L., Vassart G., Costagliola S.
Structural differences in the hinge region of the glycoprotein hormone
receptors: Evidence from the sulfated tyrosine residues // Mol. Endocrinol.
2006. V. 20. P. 3351–3363.
Boorstein W.R., Vamvakopoulos N.C., Fiddes J.C. Human chorionic
gonadotropin β-subunit is encoded by at least eight genes arranged in tandem
and inverted pairs // Nature. 1982. V. 300 (5891). P. 419–422. doi:
10.1038/300419a0.
Bosch E., Vidal C., Labarta E., Simon C., Remohi J., Pellicer A.
Highly purified hMG versus recombinant FSH in ovarian hyperstimulation with
GnRH antagonists—a randomized study // Hum. Reprod. 2008. V. 23 (10). P.
2346–2351. doi: 10.1093/humrep/den220.
Botte M.C., Lerrant Y., Lozach A., Berault A., Counis R., Kottler M.L.
LH downregulates gonadotropin-releasing hormone (GnRH) receptor, but not
GnRH, mRNA levels in the rat testis // J. Endocrinol. 1999. V. 162. P. 409–415.
Boudjenah R., Molina-Gomes D., Torre A., Bergere M., Bailly M.,
Boitrelle F., Taieb S., Wainer R., Benahmed M., de Mazancourt P., Selva J.,
Vialard F. Genetic polymorphisms influence the ovarian response to rFSH
stimulation inpatients undergoing in vitro fertilization programs with ICSI //
PLoS One. 2012. V. 7. P. e38700. doi: 10.1371/journal.pone.0038700.
Bousfield G.R., Butnev V.Y., Bidart J.M., Dalpathado D., Irungu J.,
Desaire H. Chromatofocusing fails to separate hFSH isoforms on the basis of
glycan structure // Biochemistry. 2008. V. 47 (6). P. 1708–1720.
Bousfield G.R., Butnev V.Y., Butnev V.Y., Hiromasa Y., Harvey D.J.,
May J.V. Hypo-glycosylated human follicle-stimulating hormone
(hFSH(21/18)) is much more active in vitro than fully-glycosylated hFSH
(hFSH(24)) // Mol. Cell. Endocrinol. 2014. V. 382. P. 989–997.
Bousfield G.R., Butnev V.Y., Gotschall R.R., Baker V.L., Moore W.T.
Structural features of mammalian gonadotropins // Mol. Cell. Endocrinol. 1996.
V. 125. P. 3–19.

 374

Bousfield G.R., Butnev V.Y., Walton W.J., Nguyen V.T., Huneidi J.,
Singh V., Kolli V.S., Harvey D.J., Rance N.E. All-or-none N-glycosylation in
primate follicle-stimulating hormone beta-subunits // Mol. Cell. Endocrinol.
2007. V. 260–262. P. 40–48.
Bousfield G.R., Butnev V.Y., White W.K., Hall A.S., Harvey D.J.
Comparison of Follicle-Stimulating Hormone Glycosylation Microheterogenity
by Quantitative Negative Mode Nano-Electrospray Mass Spectrometry of
Peptide-N Glycanase-Released Oligosaccharides // J. Glycomics Lipidomics.
2015. V. 5 (1). pii: 129.
Bousfield G.R., Dias J.A. Synthesis and secretion of gonadotropins
including structure-function correlates // Rev. Endocr. Metab. Disord. 2011. V.
12 (4). P. 289–302. doi: 10.1007/s11154-011-9191-3.
Bousfield G.R., Jia L., Ward D.N. Gonadotropins: Chemistry and
Biosynthesis / In: Neill J.D., editor. Knobil and Neil's Physiology of
Reproduction. Third Edition Elsevier. 2006. P. 1581–1634.
Braden T.D., Conn P.M. Activin-A stimulates the synthesis of
gonadotropin-releasing hormone receptors // Endocrinology. 1992. V. 130. P.
2101–2105.
Brannian J. D., Zhao Y., McElroy M. Leptin inhibits gonadotrophin-
stimulated granulosa cell progesterone production by antagonizing insulin
action // Hum Reprod. 1999. V. 14. P. 1445–1458.
Bridgeman S.C., Ellison G.C., Melton P.E., Newsholme P., Mamotte
C.D.S. Epigenetic effects of metformin: from molecular mechanisms to clinical
implications // Diabetes Obes. Metab. 2018. V. 20 (7). P. 1553–1562. doi:
10.1111/dom.13262.
Brown J., Grzeskowiak L., Williamson K., Downie M.R., Crowther
C.A. Insulin for the treatment of women with gestational diabetes // Cochrane
Database Syst. Rev. 2016. V. 11. P. 1–294. doi: 10.1002/14651858.CD012037.
Bruchas M.R., Macey T.A., Lowe J.D., Chavkin C. Kappa opioid
receptor activation of p38 MAPK is GRK3- and arrestin-dependent in neurons
and astrocytes // J. Biol. Chem. 2006. V. 281. P. 18081–18089.
Bruysters M.W.P., Verhoef-Post M., Themmen A.P.N. Asp330 and Tyr331
in the C-terminal cysteine-rich region of the luteinizing hormone receptor are
key residues in hormone-induced receptor activation // J. Biol. Chem. 2008. V.
283. P. 25821–25828.
Burnham V.L., Thornton J.E. Luteinizing hormone as a key player in
the cognitive decline of Alzheimer's disease // Horm. Behav. 2015. V. 76. P.
48-56. doi: 10.1016/j.yhbeh.2015.05.010.
Butalia S., Gutierrez L., Lodha A., Aitken E., Zakariasen A., Donovan
L. Short- and long-term outcomes of metformin compared with insulin alone in

 375

pregnancy: a systematic review and meta-analysis // Diabet. Med. 2017. V. 34

(1). P. 27–36. doi: 10.1111/dme.13150.
Calle A., Miranda A., Fernandez-Gonzalez R., Pericuesta E., Laguna
R., Gutierrez-Adan A. Male mice produced by in vitro culture have reduced
fertility and transmit organomegaly and glucose intolerance to their male
offspring // Biol. Reprod. 2012. V. 87. P. 34. doi: 10.1095/
biolreprod.112.100743.
Cameron A.R., Logie L., Patel K., Erhardt S., Bacon S., Middleton P.,
Harthill J., Forteath C., Coats J.T., Kerr C., Curry H., Stewart D., Sakamoto
K., Repiščák P., Paterson M.J., Hassinen I., McDougall G., Rena G. Metformin
selectively targets redox control of complex I energy transduction // Redox
Biol. 2018. V. 14. P. 187–197. doi: 10.1016/j.redox.2017.08.018.
Campbell R.K., Dean-Emig D.M., Moyle W.R. Conversion of human
choriogonadotropin into a follitropin by protein engineering // Proc. Natl. Acad.
Sci. USA. 1991. V. 88. P. 760–764.
Canovas S., Ross P.J., Kelsey G., Coy P. DNA Methylation in Embryo
Development: Epigenetic Impact of ART (Assisted Reproductive Technologies)
// BioEssays. 2017. V. 39. P. 1700106. doi: 10.1002/bies.201700106.
Cantorna M.T. Mechanisms underlying the effect of vitamin D on the
immune system // Proc. Nutr. Soc. 2010. V. 69 (3). P. 286–289. doi: 10.1017/
S0029665110001722.
Cao J., Meng S.M., Chang E., Beckwith-Fickas K., Xiong L.S., Cole
R.N., Radovick S., Wondisford F.E., He L. Low Concentrations of Metformin
Suppress Glucose Production in Hepatocytes through AMP-activated Protein
Kinase (AMPK) // J. Biol. Chem. 2014. V. 289 (30). P. 20435–20446. doi:
10.1074/jbc.M114.567271.
Caprio M., Fabbrini E., Isidori A., Aversa A., Fabbri A. Leptin in
reproduction // Trends Endocrinol. Metab. 2001. V. 12. P. 65–72.
Caprio M., Fabbrini E., Ricci G., Basciani S., Gnessi L., Arizzi M.,
Carta A. R., De Martino M. U., Isidori A. M., Frajese G. V., Fabbri A.
Ontogenesis of leptin receptor in rat Leydig cells // Biol. Reprod. 2003. V. 68. P.
1199–1207.
Caprio M., Isidori A. M., Carta A. R., Moretti C., Dufau M. L., Fabbri
A. Expression of functional leptin receptors in rodent Leydig cells //
Endocrinology. 1999. V. 140. P. 4939–4947.
Cariboni A., Rakic S., Liapi A., Maggi R., Goffinet A., Parnavelas J.G.
Reelin provides an inhibitory signal in the migration of gonadotropin-releasing
hormone neurons // Development. 2005. V. 132. P. 4709–4718. doi:10.1242/
dev.02033.

 376

Carmeliet G., Bouillon R. How Important Is Vitamin D for calcium

homeostasis during pregnancy and lactation? // J. Bone Miner. Res. 2018. V. 33.
P. 13–15. doi: 10.1002/jbmr.3344.
Caron K. M., Soo S. C., Wetsel W. C., Stocco D. M., Clark B. J., Parker
K. L. Targeted disruption of the mouse gene encoding steroidogenic acute
regulatory protein provides insights into congenital lipoid adrenal hyperplasia //
Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1997. V. 94. P. 11540–11545.
Carroll R.S., Corrigan A.Z., Vale W., Chin W.W. Activin stabilizes
follicle-stimulating hormone-β messenger ribonucleic acid levels //
Endocrinology. 1991. V. 129. P. 1721–1726.
Casarini L., La Marca A., Lispi M., Longobardi S., Pignatti E., Simoni
M. Non-equivalence of LH and hCG: an in vitro study // Proc. the 27th Annual
Meeting of the European Society of Human Reproduction & Embryology, 3–6
July 2011, Stockholm, Sweden. 2011. P. 312.
Casarini L., Lispi M., Longobardi S., Milosa F., La Marca A.,
Tagliasacchi D., Pignatti E., Simoni M. LH and hCG action on the same
receptor results in quantitatively and qualitatively different intracellular
signalling // PLoS One. 2012. V. 7. P. e46682. doi: 10.1371/
journal.pone.0046682.
Casarini L., Reiter E., Simoni M. β-Arrestins regulate gonadotropin
receptor-mediated cell proliferation and apoptosis by controlling different
FSHR or LHCGR intracellular signaling in the hGL5 cell line // Mol. Cell.
Endocrinol. 2016a. V. 437. P. 11–21. doi: 10.1016/j.mce.2016.08.005.
Casarini L., Riccetti L., De Pascali F., Nicoli A., Tagliavini S., Trenti
T., La Sala G.B., Simoni M. Follicle-stimulating hormone potentiates the
steroidogenic activity of chorionic gonadotropin and the anti-apoptotic activity
of luteinizing hormone in human granulosa-lutein cells in vitro // Mol. Cell.
Endocrinol. 2016b. V. 422. P. 103–114. doi: 10.1016/j.mce.2015.12.008.
Casas-González P., Scaglia H.E., Pérez-Solís M.A., Durand G.,
Scaglia J., Zariñán T., Dias J.A., Reiter E., Ulloa-Aguirre A. Normal testicular
function without detectable follicle-stimulating hormone. A novel mutation in
the follicle-stimulating hormone receptor gene leading to apparent constitutive
activity and impaired agonist-induced desensitization and internalization // Mol.
Cell. Endocrinol. 2012. V. 364. P. 71–82. doi: 10.1016/j.mce.2012.08.011.
Cashman K.D., Dowling K.G., Škrabáková Z., Gonzalez-Gross M.,
Valtueña J., De Henauw S., Moreno L., Damsgaard C.T., Michaelsen K.F.,
Mølgaard C., Jorde R., Grimnes G., Moschonis G., Mavrogianni C., Manios Y.,
Thamm M., Mensink GB., Rabenberg M., Busch MA., Cox L., Meadows S.,
Goldberg G., Prentice A., Dekker J.M., Nijpels G., Pilz S., Swart K.M., van
Schoor N.M., Lips P., Eiriksdottir G., Gudnason V., Cotch M.F., Koskinen S.,

 377

Lamberg-Allardt C., Durazo-Arvizu R.A., Sempos C.T., Kiely M. Vitamin D

deficiency in Europe: Pandemic? // Am. J. Clin. Nutr. 2016. V. 103 (4). P. 1033–
1044. doi: 10.3945/ajcn.115.120873.
Cashman K.D., Sheehy T., O’Neill C.M. Is vitamin D deficiency a
public health concern for low middle income countries? A systematic literature
review // Eur. J. Nutr. 2019. V. 58 (1). P. 433–453. doi: 10.1007/
s00394-018-1607-3.
Cassina M., Dona M., Di Gianantonio E., Litta P, Clementi M. First-
trimester exposure to metformin and risk of birth defects: a systematic review
and meta-analysis // Hum. Reprod. 2014. V. 20. P. 656–669. doi: 10.1093/
humupd/dmu022.
Castañeda Cortés D.C., Langlois V.S., Fernandino J.I. Crossover of
the hypothalamic pituitary-adrenal/interrenal, -thyroid, and -gonadal axes in
testicular development // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2014. V. 5. P. 139. doi:
10.3389/fendo.2014.00139.
Castellano J. M., Bentsen A. H., Mikkelsen J. D., Tena-Sempere M.
Kisspeptins: bridging energy homeostasis and reproduction // Brain Res. 2010.
V. 1364. P. 129–138.
Castellano J.M., Navarro V.M., Fernandez-Fernandez R., Nogueiras
R., Tovar S., Roa J., Vazquez M.J., Vigo E., Casanueva F.F., Aguilar E., Pinilla
L., Dieguez C., Tena-Sempere M. Changes in hypothalamic KiSS-1 system and
restoration of pubertal activation of the reproductive axis by kisspeptin in
undernutrition // Endocrinology. 2005. V. 146 (9). P. 3917–3925. doi: 10.1210/
en.2005-0337.
Castellano J.M., Navarro V.M., Roa J., Pineda R., Sanchez-Garrido
M.A., Garcia-Galiano D., Vigo E., Dieguez C., Aguilar E., Pinilla L., Tena-
Sempere M. Alterations in hypothalamic KiSS-1 system in experimental
diabetes: early changes and functional consequences // Endocrinology. 2009. V.
150 (2). P. 784–794. doi: 10.1210/en.2008-0849.
Catteau-Jonard S, Jamin SP, Leclerc A, Gonzalès J, Dewailly D, di
Clemente N. Anti-Mullerian hormone, its receptor, FSH receptor, and androgen
receptor genes are overexpressed by granulosa cells from stimulated follicles in
women with polycystic ovary syndrome // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2008. V.
93 (11). P. 4456–4461. doi: 10.1210/jc.2008-1231.
Caunt C.J., Armstrong S.P., Rivers C.A., Norman M.R., McArdle C.A.
Spatiotemporal regulation of ERK2 by dual specificity phosphatases // J. Biol.
Chem. 2008. V. 283. P. 26612–26623.
Ceelen M., Van Weissenbruch M.M., Vermeiden J.P.W., Van Leeuwen
F.E., De Waal H.A.D.-V. Cardiometabolic Differences in Children Born After in

 378

Vitro Fertilization: Follow-Up Study // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2008. V. 93

(5). P. 1682–1688. doi: 10.1210/jc.2007-2432
Chakhtoura M., El Ghandour S., Shawwa K., Akl E.A., Arabi A.,
Mahfoud Z., Habib R., Hoballah H., El Hajj Fuleihan G. Vitamin D
replacement in children, adolescents and pregnant women in the Middle East
and North Africa: A systematic review and meta-analysis of randomized
controlled trials // Metabolism. 2017. V. 70. P. 160–176. doi: 10.1016/
j.metabol.2017.02.009.
Chan Y.M., Broder-Fingert S., Wong K.M., Seminara S.B. Kisspeptin/
Gpr54-independent gonadotrophin-releasing hormone activity in Kiss1 and
Gpr54 mutant mice // J. Neuroendocrinol. 2009. V. 21 (12). P. 1015–1023. doi:
10.1111/j.1365-2826.2009.01926.x.
Chang A.S., Moley K.H., Wangler M., Feinberg A.P., Debaun M.R.
Association between Beckwith-Wiedemann syndrome and assisted reproductive
technology: a case series of 19 patients // Fertil. Steril. 2005. V. 83 (2). P. 349–
354. doi: 10.1016/j.fertnstert.2004.07.964.
Chang H.H., Hsueh Y.S., Cheng Y.W., Ou H.T., Wu M.H. Association
between Polymorphisms of OCT1 and Metabolic Response to Metformin in
Women with Polycystic Ovary Syndrome // Int. J. Mol. Sci. 2019. V. 20 (7). P.
pii: E1720. doi: 10.3390/ijms20071720.
Chau Y. M., Crawford P. A., Woodson K. G., Polish J. A., Olson L. M.,
Sadovsky Y. Role of steroidogenic-factor 1 in basal and 3’-5’-cyclic adenosine
monophosphate-mediated regulation of cytochrome P450 side-chain cleavage
enzyme in the mouse // Biol. Reprod. 1997. V. 57. P. 765–771.
Chen A., Ganor Y., Rahimipour S., Ben-Aroya N., Koch Y., Levite M.
The neuropeptides GnRH-II and GnRH-I are produced by human T cells and
trigger laminin receptor gene expression, adhesion, chemotaxis and homing to
specific organs // Nat. Med. 2002. V. 8. P. 1421–1426. doi: 10.1038/nm801.
Chen F., Puett D. Contributions of arginines-43 and -94 of human
choriogonadotropin beta to receptor binding and activation as determined by
oligonucleotide-based mutagenesis // Biochemistry. 1991. V. 30 (42). P. 10171–
10175.
Chen F., Wang Y., Puett D. The carboxy-terminal region of the
glycoprotein hormone alpha-subunit: contributions to receptor binding and
signaling in human chorionic gonadotropins // Mol. Endocrinol. 1992. V. 6. P.
914–919.
Chen H.F., Jeung E.B., Stephenson M., Leung P.C. Human peripheral
blood mononuclear cells express gonadotropin-releasing hormone (GnRH),
GnRH receptor, and interleukin-2 receptor -chain messenger ribonucleic acids

 379

that are regulated by GnRH in vitro // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1999. V. 84.
P. 743–750. doi: 10.1210/jcem.84.2.5440.
Chen X., Yin B., Lian R.-C., Zhang T., Zhang H.-Z., Diao L.-H., Li Y.Y.,
Huang C.Y., Liang D.S., Zeng Y. Modulatory effects of vitamin D on peripheral
cellular immunity in patiens with recurrent miscarriage // Am. J. Reprod.
Immunol. 2016. V. 76 (6). P. 432–438. doi: 10.1111/aji.12585.
Chen Y., Zhu B., Wu X., Li S., Tao F. Association between maternal
vitamin D deficiency and small for gestational age: Evidence from a meta-
analysis of prospective cohort studies // BMJ Open. 2017. V. 7. P. e016404. doi:
10.1136/bmjopen-2017-016404.
Chen Y.-J., Hsiao P.-W., Lee M.-T., Mason J. I., Ke F.-C., Hwang J.-J.
Interplay of PI3K and cAMP/PKA signaling, and rapamycin-hypersensitivity in
TGFbeta1 enhancement of FSH-stimulated steroidogenesis in rat ovarian
granulosa cells // J. Endocrinol. 2007. V. 192. P. 405–419. doi: 10.1677/
JOE-06-0087.
Cheng C.K., Chow B.K., Leung P.C. An activator protein 1-like motif
mediates 17beta-estradiol repression of gonadotropin-releasing hormone
receptor promoter via an estrogen receptor alpha-dependent mechanism in
ovarian and breast cancer cells // Mol. Endocrinol. 2003. V. 17. P. 2613–2629.
doi:10.1210/me.2003-0217.
Cheng C.K., Leung P.C. Molecular biology of gonadotropin-releasing
hormone (GnRH)-I, GnRH-II, and their receptors in humans // Endocr. Rev.
2005. V. 26. P. 283–306. doi:10.1210/er.2003-0039.
Cheng G., Coolen L.M., Padmanabhan V., Goodman R.L., Lehman
M.N. The kisspeptin/neurokinin B/dynorphin (KNDy) cell population of the
arcuate nucleus: sex differences and effects of prenatal testosterone in sheep //
Endocrinology. 2010. V. 151. P. 301–311. doi:10.1210/en.2009-0541.
Cheng J.B., Levine M.A., Bell N.H., Mangelsdorf D.J., Russell D.W.
Genetic evidence that the human CYP2R1 enzyme is a key vitamin D 25-
hydroxylase // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2004. V. 101 (20). P. 7711–7715.
Cheng K.W., Leung P.C. Human chorionic gonadotropin-activated
cAMP pathway regulates human placental GnRH receptor gene transcription in
choriocarcinoma JEG-3 cells // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2002. V. 87. P.
3291–3299. doi:10.1210/jcem.87.7.8650.
Cheung P.C.F., Salt I.P., Davies S.P., Hardie D.G., Carling D.
Characterization of AMP-activated protein kinase γ-subunit isoforms and their
role in AMP binding // Biochem. J. 2000. V. 346 (Pt. 3). P. 659–669. doi:
10.1042/bj3460659.

 380

Chiba H., Hiura H., Okae H., Miyauchi N., Sato F., Sato A., Arima T.
DNA methylation errors in imprinting disorders and assisted reproductive
technology // Pediatr. Int. 2013. V. 55 (5). P. 542–549. doi: 10.1111/ped.12185.
Chirico V., Lacquaniti A., Salpietro V., Buemi M., Salpietro C., Arrigo
T. Central precocious puberty: from physiopathological mechanisms to
treatment // J. Biol. Regul. Homeost. Agents. 2014. V. 28 (3). P. 367–375.
Chiswick C., Reynolds R.M., Denison F., Drake A.J., Forbes S., Newby
D.E., Walker B.R., Quenby S., Wray S., Weeks A., Lashen H., Rodriguez A.,
Murray G., Whyte S., Norman J.E. Effect of metformin on maternal and fetal
outcomes in obese pregnant women (EMPOWaR): a randomised, double-blind,
placebo-controlled trial. Lancet Diabetes Endocrinol. 2015 Oct;3(10):778-86.
doi: 10.1016/S2213-8587(15)00219-3.
Cho H.J., Shan Y., Whittington N.C., Wray S. Nasal Placode
Development, GnRH Neuronal Migration and Kallmann Syndrome // Front.
Cell Dev. Biol. 2019. V. 7. P. 121. doi: 10.3389/fcell.2019.00121.
Cho S., Chung J., Han J., Ju L.B., Han K.D., Rhee K., Kim K. 9-cis-
Retinoic acid represses transcription of the gonadotropin-releasing hormone
(GnRH) gene via proximal promoter region that is distinct from all-trans-
retinoic acid response element // Brain Res. Mol. Brain Res. 2001. V. 87. P.
214–222.
Choi J.-H., Chen C.-L., Poon S.L., Wang H.-S., Leung P.C.K.
Gonadotropin-stimulated epidermal growth factor receptor expression in human
ovarian surface epithelial cells: involvement of cyclic AMP-dependent
exchange protein activated by cAMP pathway // Endocr. Relat. Cancer. 2009. V.
16. P. 179–188. doi: 10.1677/ERC-07-0238.
Choi J., Smitz J. Luteinizing hormone and human chorionic
gonadotropin: origins of difference // Mol. Cell. Endocrinol. 2014. V. 383 (1-2).
P. 203–213. doi: 10.1016/j.mce.2013.12.009.
Choi Y.J., Habibi H.R., Kil G.S., Jung M.M., Choi C.Y. Effect of
cortisol on gonadotropin inhibitory hormone (GnIH) in the cinnamon
clownfish, Amphiprion melanopus // Biochem. Biophys. Res. Commun. 2017.
V. 485. P. 342–348. doi : 10.1016/j.bbrc.2017.02.078.
Choufani S., Turinsky A.L., Melamed N., Greenblatt E., Brudno M.,
Bérard A. Impact of assisted reproduction, infertility, sex and paternal factors
on the placental DNA methylome // Hum. Mol. Genet. 2019. V. 28. P. 372–385.
doi: 10.1093/hmg/ddy321.
Chopra M., Amor D.J., Sutton L., Algar E., Mowat D. Russell-Silver
syndrome due to paternal H19/IGF2 hypomethylation in a patient conceived
using intracytoplasmic sperm injection // Reprod. Biomed. Online. 2010. V. 20
(6). P. 843–847. doi: 10.1016/j.rbmo.2010.02.025.

 381

Choux C., Binquet C., Carmignac V., Bruno C., Chapusot C., Barberet
J., Lamotte M., Sagot P., Bourc’his D., Fauque P. The epigenetic control of
transposable elements and imprinted genes in newborns is affected by the mode
of conception: ART versus spontaneous conception without underlying
infertility // Hum. Reprod. 2018. V. 33. P. 331–340. doi: 10.1093/humrep/
dex366.
Christakos S., Dhawan P., Verstuyf A., Verlinden L., Carmeliet G.
Vitamin D: Metabolism, molecular mechanism of action, and pleiotropic effects
// Physiol. Rev. 2016. V. 96. P. 365–408. doi: 10.1152/physrev.00014.2015.
Christakos S., Seth T., Hirsch J., Porta A., Moulas A., Dhawan P.
Vitamin D biology revealed through the study of knockout and transgenic
mouse models // Annu. Rev. Nutr. 2013. V. 33. P. 71–85.
Christensen N., Søndergaard J., Fisker N., Christesen H.T. Infant
respiratory tract infections or wheeze and maternal vitamin D in pregnancy: A
systematic review // Pediatr. Infect. Dis. J. 2017. V. 36. P. 384–391. doi:
10.1097/INF.0000000000001452.
Christenson L. K., Osborne T. F., McAllister J. M., Strauss J. F.
Conditional response of the human steroidogenic acute regulatory protein gene
promoter to sterol regulatory element binding protein-1a // Endocrinology.
2001. V. 142. P. 28–36.
Christianson M.S., Wu H., Zhao Y., Yemini M., Leong M., Shoham Z.
Metformin use in patients undergoing in vitro fertilization treatment: results of
a worldwide web-based survey // J. Assist. Reprod. Genet. 2015. V. 32 (3). P.
401–406. doi: 10.1007/s10815-014-0414-x.
Christopoulos A., Christopoulos G., Morfis M., Udawela M., Laburthe
M., Couvineau A., Kuwasako K., Tilakaratne N., Sexton P.M. Novel receptor
partners and function of receptor activity-modifying proteins // J. Biol. Chem.
2003. V. 278. P. 3293–3297.
Chu J., Gallos I., Tobias A., Tan B., Eapen A., Coomarasamy A.
Vitamin D and assisted reproductive treatment outcome: A systematic review
and meta-analysis // Hum. Reprod. 2018. V. 33. P. 65–80. doi: 10.1093/humrep/
dex326.
Ciccone N.A., Xu S.Y., Lacza T., Carroll R.S., Kaiser U.B. Frequency-
dependent regulation of follicle-stimulating hormone beta by pulsatile
gonadotropin-releasing hormone is mediated by functional antagonism of bZIP
transcription factors // Mol. Cell. Biol. 2010. V. 30 (4). P. 1028–1040.
Ciepiela P., Dulęba A.J., Kowaleczko E., Chełstowski K., Kurzawa R.
Vitamin D as a follicular marker of human oocyte quality and a serum marker
of in vitro fertilization outcome // J. Assist. Reprod. Genet. 2018. V. 35 (7). P.
1265–1276. doi: 10.1007/s10815-018-1179-4.

 382

Cimino I., Casoni F., Liu X., Messina A., Parkash J., Jamin S.P.,
Catteau-Jonard S., Collier F., Baroncini M., Dewailly D., Pigny P., Prescott M.,
Campbell R., Herbison A.E., Prevot V., Giacobini P. Novel role for anti-
mullerian hormone in the regulation of GnRH neuron excitability and hormone
secretion // Nat. Commun. 2016. V. 7. P. 1–12. doi: 10.1038/ncomms10055.
Cioffi J. A., Van Blerkom J., Antczak M., Shafer A., Wittmer
S., Snodgrass H. R. The expression of leptin and its receptor in pre-ovulatory
human follicles // Mol. Hum. Reprod. 1997. V. 3 (6). P. 467–472.
Cito G., Cocci A., Micelli E., Gabutti A., Russo G.I., Coccia M.E.,
Franco G., Serni S., Carini M., Natali A. Vitamin D and Male Fertility: An
Updated Review // World J. Mens Health. 2019. doi: 10.5534/wjmh.190057.
Clark M.E., Mellon P.L. The POU homeodomain transcription factor
Oct-1 is essential for activity of the gonadotropin-releasing hormone neuron-
specific enhancer // Mol. Cell. Biol. 1995. V. 15 (11). P. 6169–6177.
Clarke I. J., Arbabi L. New concepts of central control of reproduction,
integrating influence of stress, metabolic state, and season // Dom. Anim.
Endocrinol. 2016. V. 56. P. S165–S179.
Clarke I.J., Sari I.P., Qi Y., Smith J.T., Parkington H.C., Ubuka T.,
Iqbal J., Li Q., Tilbrook A., Morgan K., Pawson A.J., Tsutsui K., Millar R.P.,
Bentley G.E. Potent action of RFamide-related peptide-3 on pituitary
gonadotropes indicative of a hypophysiotropic role in the negative regulation of
gonadotropin secretion // Endocrinology. 2008. V. 149 (11). P. 5811–5821. doi:
10.1210/en.2008-0575.
Clarke S.A., Dhillo W.S. Kisspeptin across the human
lifespan:evidence from animal studies and beyond // J. Endocrinol. 2016. V.
229. P. R83–R98. doi: 10.1530/JOE-15-0538.
Clayton R.N., Huhtaniemi I.T. Absence of gonadotropin-releasing
hormone receptors in human gonadal tissue // Nature. 1982. V. 299. P. 56–59.
Clinkenbeard E.L., White K.E. Systemic Control of Bone Homeostasis
by FGF23 Signaling // Curr. Mol. Biol. Rep. 2016. V. 2 (1). P. 62–71. doi:
10.1007/s40610-016-0035-5.
Cocchi G., Marsico C., Cosentino A., Spadoni C., Rocca A., De
Crescenzo A., Riccio A. Silver-Russell syndrome due to paternal H19/IGF2
hypomethylation in a twin girl born after in vitro fertilization // Am. J. Med.
Genet. A. 2013. V. 161A (10). P. 2652–2625. doi: 10.1002/ajmg.a.36145.
Cohen B.D., Nechamen C.A., Dias J.A. Human follitropin receptor
(FSHR) interacts with the adapter protein 14-3-3tau // Mol. Cell. Endocrinol.
2004. V. 220. P. 1–7. doi: 10.1016/j.mce.2004.04.012.

 383

Colaco S., Sakkas D. Paternal factors contributing to embryo quality //

J. Assist. Reprod. Genet. 2018. V. 35. P. 1953–1968. doi: 10.1007/
s10815-018-1304-4.
Cole L.A. Hyperglycosylated hCG, a review // Placenta. 2010. V. 31. P.
653–664.
Cole L.A. hCG, the wonder of today’s science // Reprod. Biol.
Endocrinol. 2012a. V. 10. P. 24. doi: 10.1186/1477-7827-10-24.
Cole L.A. hCG, five independent molecules //Clin. Chim. Acta Int. J.
Clin. Chem. 2012b. V. 413. P. 48–65. doi: 10.1016/j.cca.2011.09.037.
Cole L.A., Butler S. Detection of hCG in trophoblastic disease. The
USA hCG reference service experience // J. Reprod. Med. 2002. V. 47. P. 433–
444.
Cole L.A., Butler S. Hyperglycosylated hCG, hCGβ and
Hyperglycosylated hCGβ: Interchangeable cancer promoters // Mol. Cell.
Endocrinol. 2012. V. 349. P. 232–238. doi: 10.1016/j.mce.2011.10.029.
Condorelli R., Calogero A., Vicari E., Mongioi L., Favilla V., Morgia
G., Cimino S., Russo G., La Vingera S. The gonadal function in obese
adolescents: review // J. Endocrinol. Invest. 2014. V. 37. P. 1133–1142.
Constantin S., Caligioni C.S., Stojilkovic S., Wray S. Kisspeptin-10
facilitates a plasma membrane-driven calcium oscillator in gonadotropin-
releasing hormone-1 neurons // Endocrinology. 2009. V. 150 (3). P. 1400–1412.
doi:10.1210/en.2008-0979.
Coonce M.M., Rabideau A.C., McGee S., Smith K., Narayan P. Impact
of a constitutively active luteinizing hormone receptor on testicular gene
expression and postnatal Leydig cell development // Mol. Cell. Endocrinol.
2009. V. 298. P. 33–41.
Cooper C., Harvey N.C., Bishop N.J., Kennedy S., Papageorghiou
A.T., Schoenmakers I., Fraser R., Gandhi S.V., Carr A., D’Angelo S., Crozier
S.R., Moon R.J., Arden N.K., Dennison E.M., Godfrey K.M., Inskip H.M.,
Prentice A., Mughal M.Z., Eastell R., Reid D.M., Javaid M.K.; MAVIDOS Study
Group. Maternal gestational vitamin D supplementation and offspring bone
health (MAVIDOS): A multicentre, double-blind, randomised placebo-
controlled trial // Lancet Diabetes Endocrinol. 2016. V. 4 (5). P. 393–402. doi:
10.1016/S2213-8587(16)00044-9.
Corradi A., Croci L., Broccoli V., Zecchini S., Previtali S., Wurst W., et
al. Hypogonadotropic hypogonadism and peripheral neuropathy in Ebf2-null
mice // Development. 2003. V. 130. P 401–410.
Cortessis V.K., Azadian M., Buxbaum J., Sanogo F., Song A.Y.,
Sriprasert I., Wei P.C., Yu J., Chung K., Siegmund K.D. Comprehensive meta-
analysis reveals association between multiple imprinting disorders and

 384

conception by assisted reproductive technology // J. Assist. Reprod. Genet.

2018. V. 35 (6). P. 943–952. doi: 10.1007/s10815-018-1173-x.
Costagliola S., Panneels V., Bonomi M., Koch J., Many M.C., Smits
G., Vassart G. Tyrosine sulfation is required for agonist recognition by
glycoprotein hormone receptors // EMBO J. 2002. V. 21. P. 504–513.
Costanzo P.R., Knoblovits P. Male gonadal axis function in patients
with type 2 diabetes // Horm. Mol. Biol. Clin. Investig. 2016. V. 26 (2). P. 129–
134. doi: 10.1515/hmbci-2016-0014.
Cottom J., Salvador L.M., Maizels E.T., Reierstad S., Park Y., Carr
D.W., Davare M.A., Hell J.W., Palmer S.S., Dent P., Kawakatsu H., Ogata M.,
Hunzicker-Dunn M. Follicle stimulating hormone activates extracellular signal-
regulated kinase but not extracellular signal-regulated kinase kinase through a
100-kDa phosphotyrosine phosphatase // J. Biol. Chem. 2003. V. 278. P. 7167–
7179. doi: 10.1074/jbc.M203901200.
Cox G.F., Burger J., Lip V., Mau U.A., Sperling K., Wu B.L.,
Horsthemke B. Intracytoplasmic sperm injection may increase the risk of
imprinting defects // Am. J. Hum. Genet. 2002. V. 71 (1). P. 162–164. doi:
10.1086/341096.
Crépieux P., Marion S., Martinat N., Fafeur V., Vern Y.L., Kerboeuf D.,
Guillou F., Reiter E. The ERK-dependent signalling is stage-specifically
modulated by FSH, during primary Sertoli cell maturation // Oncogene. 2001.
V. 20 (34). P. 4696–4709. doi: 10.1038/sj.onc.1204632.
Crown A., Clifton D.C., Steiner R.A. Neuropeptide signaling in the
integration of metabolism andreproduction // Neuroendocrinology. 2007. V. 86.
P. 175–182.
Cuckle H. Biochemical screening for Down syndrome // Eur. J. Obstet.
Gynecol. Reprod. Biol. 2000. V. 92. P. 97–101. doi: 10.1016/
S0301-2115(00)00431-0.
Cui M., Li Q., Johnson R., Fleet J.C. Villin promoter-mediated
transgenic expression of transient receptor potential cation channel, subfamily
V, member 6 (TRPV6) increases intestinal calcium absorption in wild-type and
vitamin D receptor knockout mice // J. Bone Miner. Res. 2012. V. 27 (10). P.
2097–2107. doi: 10.1002/jbmr.1662.
Cunningham M.A., Zhu Q., Unterman T.G., Hammond J.M. Follicle-
stimulating hormone promotes nuclear exclusion of the forkhead transcription
factor FoxO1a via phosphatidylinositol 3-kinase in porcine granulosa cells //
Endocrinology. 2003. V. 144. P. 5585–5594. doi: 10.1210/en.2003-0678.
Curtis E.M., Moon R.J., Harvey N.C., Cooper C. Maternal vitamin D
supplementation during pregnancy // Br. Med. Bull. 2018. V. 126. P. 57–77. doi:
10.1093/bmb/ldy010.

 385

Cuyàs E., Verdura S., Llorach-Pares L., Fernández-Arroyo S.,

Luciano-Mateo F., Cabré N., Stursa J., Werner L., Martin-Castillo B., Viollet
B., Neuzil J., Joven J., Nonell-Canals A., Sanchez-Martinez M., Menendez J.A.
Metformin directly targets the H3K27me3 demethylase KDM6A/UTX // Aging
Cell. 2018. V. 17 (4). P. e12772. doi: 10.1111/acel.12772.
Czieselsky K., Prescott M., Porteous R., Campos P., Clarkson J., Steyn
F.J., Campbell R.E., Herbison A.E. Pulse and Surge Profiles of Luteinizing
Hormone Secretion in the Mouse // Endocrinology. 2016. V. 157 (12). P.
4794-4802.
Daelemans C., Smits G., de Maertelaer V., Costagliola S., Englert Y.,
Vassart G., Delbaere A. Prediction of severity of symptoms in iatrogenic
ovarian hyperstimulation syndrome by follicle-stimulating hormone receptor
Ser680Asn polymorphism // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2004. V. 89. P. 6310–
6315.
Dalpathado D.S., Irungu J., Go E.P., Butnev V.Y., Norton K., Bousfield
G.R., Desaire H. Comparative glycomics of the glycoprotein follicle
stimulating hormone: glycopeptide analysis of isolates from two mammalian
species // Biochemistry. 2006. V. 45. P. 8665–8673.
Damian-Matsumura P., Zaga V., Maldonado A., Sanchez-Hernandez
C., Timossi C., Ulloa-Aguirre A. Oestrogens regulate pituitary alpha2,3-
sialyltransferase messenger ribonucleic acid levels in the female rat // J. Mol.
Endocrinol. 1999. V. 23 (2). P. 153–165.
Dao K.K., Teigen K., Kopperud R., Hodneland E., Schwede F.,
Christensen A.E., Martinez A., Døskeland S.O. Epac1 and cAMP-dependent
protein kinase holoenzyme have similar cAMP affinity, but their cAMP
domains have distinct structural features and cyclic nucleotide recognition // J.
Biol. Chem. 2006. V. 281. P. 21500–21511.
Dardenne O., Prud’homme J., Arabian A., Glorieux F., St-Arnaud R.
Targeted inactivation of the 25-hydroxyvitamin D(3)-1(alpha)-hydroxylase
gene (CYP27B1) creates an animal model of pseudovitamin D-deficiency
rickets // Endocrinology. 2001. V. 142 (7). P. 3135–3141.
Dattatreyamurty B., Figgs L.W., Reichert L.E. Physical and functional
association of follitropin receptors with cholera toxin-sensitive guanine
nucleotide-binding protein // J. Biol. Chem. 1987. V. 262. P. 11737–11745
Davidson L.M., Millar K., Jones C., Fatum M., Coward K. Deleterious
effects of obesity upon the hormonal and molecular mechanisms controlling
spermatogenesis and male fertility // Hum. Fertil. (Camb.). 2015. V. 18 (3). P.
184–193. doi: 10.3109/14647273.2015.1070438.

 386

Davis J.S., Kumar T.R., May J.V., Bousfield G.R. Naturally Occurring
Follicle-Stimulating Hormone Glycosylation Variants // J. Glycomics
Lipidomics. 2014. V. 4 (1). P. e117.
Daya S. Updated meta-analysis of recombinant follicle-stimulating
hormone (FSH) versus urinary FSH for ovarian stimulation in assisted
reproduction // Fertil. Steril. 2002. V. 77. P. 711–714.
Daya S., Gunby J. WITHDRAWN: Recombinant versus urinary
follicle stimulating hormone for ovarian stimulation in assisted reproduction
cycles // Cochrane Database Syst. Rev. 2007. V. 3. P. CD002810.
Dean W., Bowden L., Aitchison A., Klose J., Moore T., Meneses J.J.,
Reik W., Feil R. Altered imprinted gene methylation and expression in
completely ES cell-derived mouse fetuses: Association with aberrant
phenotypes // Development. 1998. V. 125. P. 2273–2282.
de Angelis C., Galdiero M., Pivonello C., Garifalos F., Menafra D.,
Cariati F., Salzano C., Galdiero G., Piscopo M., Vece A., Colao A., Pivonello R.
The role of vitamin D in male fertility: A focus on the testis // Rev. Endocr.
Metab. Disord. 2017. V. 18 (3). P. 285-305. doi: 10.1007/s11154-017-9425-0.
DeBaun M.R., Niemitz E.L., Feinberg A.P. Association of in vitro
fertilization with Beckwith-Wiedemann syndrome and epigenetic alterations of
LIT1 and H19 // Am. J. Hum. Genet. 2003. V. 72 (1). P. 156–160. doi:
10.1086/346031.
Delbaere A., Smits G., Olatunbosun O., Pierson R., Vassart G.,
Costagliola S. New insights into the pathophysiology of ovarian
hyperstimulation syndrome. What makes the difference between spontaneous
and iatrogenic syndrome? // Hum. Reprod. 2004. V. 19. P. 486–489. doi:
10.1093/humrep/deh124.
del Re E., Sidis Y., Fabrizio D.A., Lin H.Y., Schneyer A. Reconstitution
and analysis of soluble inhibin and activin receptor complexes in a cell-free
system // J. Biol. Chem. 2004. V. 279. P. 53126–53135.
DeLuca H.F. Overview of general physiologic features and functions
of vitamin D // Am. J. Clin. Nutr. 2004. V. 80 (6 Suppl.). P. 1689S–1696S.
Demay M.B., Kiernan M.S., DeLuca H.F., Kronenberg H.M.
Sequences in the human parathyroid hormone gene that bind the 1,25-
dihydroxyvitamin D3 receptor and mediate transcriptional repression in
response to 1,25-dihydroxyvitamin D3 // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1992. V.
89 (17). P. 8097–8101.
de Medeiros S.F., Norman R.J. Human choriogonadotrophin protein
core and sugar branches heterogeneity: basic and clinical insights // Hum.
Reprod. Update. 2009. V. 15. P. 69–95.

 387

DePaolo L.V., Bald L.N., Fendly B.M. Passive immunoneutralization

with a monoclonal antibody reveals a role for endogenous activin-B in
mediating FSH hypersecretion during estrus and following ovariectomy of
hypophysectomized, pituitary-grafted rats // Endocrinology. 1992. V. 130. P.
1741–1743.
DePaolo L.V., Mercado M., Guo Y., Ling N. Increased follistatin
(activin-binding protein) gene expression in rat anterior pituitary tissue after
ovariectomy may be mediated by pituitary activin // Endocrinology. 1993. V.
132. P. 2221–2228.
De-Regil L.M., Palacios C., Lombardo L.K., Peña-Rosas J.P. Vitamin
D supplementation for women during pregnancy // Sao Paulo Med. J. 2016. V.
134. P. 274–275. doi: 10.1590/1516-3180.20161343T2.
Derkach K., Zakharova I., Zorina I., Bakhtyukov A., Romanova I.,
Bayunova L., Shpakov A. The evidence of metabolic-improving effect of
metformin in Ay/a mice with genetically-induced melanocortin obesity and the
contribution of hypothalamic mechanisms to this effect // PLOS One. 2019. V.
14 (3). e0213779. doi: 10.1371/journal.pone.0213779.
Derkach K.V., Bakhtyukov A.A., Shpakov A.A., Dar’in D.V., Shpakov
A.O. Specificity of heterotrimeric G protein regulation by human chorionic
gonadotropin and low-molecular agonist of luteinizing hormone receptor // Cell
Tissue Biol. 2017. V. 11. P. 475–482. DOI: 10.1134/S1990519X17060037.
de Roux N., Genin E., Carel J.C., Matsuda F., Chaussain J.L.,
Milgrom E. Hypogonadotropic hypogonadism due to loss of function of the
KiSS1-derived peptide receptor GPR54 // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2003. V.
100 (19). P. 10972–10976. doi: 10.1073/pnas.1834399100.
Desai S.S., Achrekar S.K., Paranjape S.R., Desai S.K., Mangoli V.S.,
Mahale S.D. Association of allelic combinations of FSHR gene polymorphisms
with ovarian response // Reprod. Biomed. Online. 2013. V. 27 (4). P. 400–406.
doi: 10.1016/j.rbmo.2013.07.007.
Desai S.S., Achrekar S.K., Sahasrabuddhe K.A., Meharji P.K., Desai
S.K., Mangoli V.S., Mahale S.D. Functional characterization of two naturally
occurring mutations (val(514)ala and ala(575)val) in follicle-stimulating
hormone receptor // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2015. V. 100. P. 638–645. doi:
10.1210/jc.2014-3662.
Detaille D., Guigas B., Leverve X., Wiernsperger N., Devos P.
Obligatory role of membrane events in the regulatory effect of metformin on
the respiratory chain function // Biochem. Pharmacol. 2002. V. 63. P. 1259–
1272. doi : 10.1016/S0006-2952(02)00858-4.
De Toni L., De Filippis V., Tescari S., Ferigo M., Ferlin A., Scattolini
V., Avogaro A., Vettor R., Foresta C. Uncarboxylated osteocalcin stimulates 25-

 388

hydroxy vitamin D production in Leydig cell line through a GPRC6a-dependent

pathway // Endocrinology. 2014. V. 155 (11). P. 4266–4274. doi: 10.1210/
en.2014-1283.
Detti L., Saed G.M., Fletcher N.M., Kruger M.L., Brossoit M.,
Diamond M.P. Endometrial morphology and modulation of hormone receptors
during ovarian stimulation for assisted reproductive technology cycles // Fertil.
Steril. 2011. V. 95 (3). P. 1037–1041. doi: 10.1016/j.fertnstert.2010.12.025.
Devroey P., Mannaerts B., Smitz J., Coelingh Bennink H., Van
Steirteghem A. Clinical outcome of a pilot efficacy study on recombinant
human FSH (Org 32489) combined with various GnRH agonist regimens //
Hum. Reprod. 1994. V. 9. P. 1064–1069.
Devroey P., Pellicer A., Andersen A.N., Arce J.C. Menopur in GnRH
Antagonist Cycles with Single Embryo Transfer (MEGASET) Trial Group. A
randomized assessor-blind trial comparing highly purified hMG and
recombinant FSH in a GnRH antagonist cycle with compulsory single-
blastocyst transfer // Fertil. Steril. 2012. V. 97. P. 561–571. doi: 10.1016/
j.fertnstert.2011.12.016.
Dewailly D., Andersen C.Y., Balen A., Broekmans F., Dilaver N.,
Fanchin R., Griesinger G., Kelsey T.W., La Marca A., Lambalk C., Mason H.,
Nelson S.M., Visser J.A., Wallace W.H., Anderson R.A. The physiology and
clinical utility of anti-Mullerian hormone in women // Hum. Reprod. Update.
2014. V. 20 (3). P. 370-385. doi: 10.1093/humupd/dmt062.
Dewailly D., Robin G., Peigne M., Decanter C., Pigny P., Catteau-
Jonard S. Interactions between androgens, FSH, anti-Mullerian hormone and
estradiol during folliculogenesis in the human normal and polycystic ovary //
Hum. Reprod. Update. 2016. V. 22. P. 709–722. doi: 10.1093/humupd/dmw027.
Dey S.K., Lim H., Das S.K., Reese J., Paria B.C., Daikoku T., Wang H.
Molecular cues to implantation // Endocr. Rev. 2004. V. 25. P. 341–373. doi:
10.1210/er.2003-0020.
Dhillo W., Chaudhuri O., Patterson M., Thompson E., Murphy K.,
Badman M., McGowan B.M., Amber V., Patel S., Ghatei M.A., Bloom S.R.
Kisspeptin-54 stimulates the hypothalamic-pituitary-gonadal axis in human
males // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2005. V. 90. P. 6609–6615. doi:10.1210/
jc.2005-1468.
Dias J.A., Cohen B.D., Lindau-Shepard B., Nechamen C.A., Peterson
A.J., Schmidt A. Molecular, structural, and cellular biology of follitropin and
follitropin receptor // Vitam. Horm. 2002. V. 64. P. 249–322.
Dias J.A., Mahale S.D., Nechamen C.A., Davydenko O., Thomas R.M.,
Ulloa-Aguirre A. Emerging roles for the FSH receptor adapter protein APPL1
and overlap of a putative 14-3-3τ interaction domain with a canonical G-protein

 389

interaction site // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V. 329. P. 17–25. doi: 10.1016/
j.mce.2010.05.009.
Dias J.A., Nechamen C.A., Atari R. Identifying protein interactions in
gonadotropin action // Endocrine. 2005. V. 26. P. 241–247. doi: 10.1385/
ENDO:26:3:241.
Dias J.A., Zhang Y., Liu X. Receptor binding and functional properties
of chimeric human follitropin prepared by an exchange between a small
hydrophilic intercysteine loop of human follitropin and human lutropin // J.
Biol. Chem. 1994. V. 269. P. 25289–25294.
Dinour D., Beckerman P., Ganon L., Tordjman K., Eisenstein Z.,
Holtzman E.J. Loss-of-function mutations of CYP24A1, the vitamin D 24-
hydroxylase gene, cause longstanding hypercalciuric nephrolithiasis and
nephrocalcinosis // J. Urol. 2013. V. 190 (2). P. 552–557.
Di Stefano A.F., Rusca A., Radicioni M.M., Loprete L., Binelli D.,
Caccia G., Cometti B. Pharmacokinetics and pharmacodynamics of follicle-
stimulating hormone in healthy women receiving single and multiple doses of
highly purified human menotrophin and urofollitrophin // Clin. Drug Investig.
2016. V. 36 (12). P. 1031–1044. doi: 10.1007/s40261-016-0451-6.
DiVall S.A., Radovick S., Wolfe A. Egr-1 binds the GnRH promoter to
mediate the increase in gene expression by insulin // Mol. Cell. Endocrinol.
2007. V. 270. P. 64–72. doi:10.1016/j.mce.2007.02.007.
Di Yorio M.P., Bilbao M.G., Biagini-Majorel A.M., Faletti A.G.
Ovarian signalling pathways regulated by leptin during the ovulatory process //
Reproduction. 2013. V. 146. P. 647–658.
Dodé C., Teixeira L., Levilliers J., Fouveaut C., Bouchard P., Kottler
M.L., et al. Kallmann syndrome: mutations in the genes encoding
prokineticin-2 and prokineticin receptor-2 // PLoS Genet. 2006. V. 2. P. e175.
doi: 10.1371/journal.pgen.0020175.
Doherty A.S., Mann M.R., Tremblay K.D., Bartolomei M.S., Schultz
R.M. Differential Effects of Culture on Imprinted H19 Expression in the
Preimplantation Mouse Embryo // Biol. Reprod. 2000. V. 62. P. 1526–1535.
doi: 10.1095/biolreprod62.6.1526.
Dohlman H.G., Jones J.C. Signal activation and inactivation by the Gα
helical domain: a long-neglected partner in G protein signaling // Sci. Signal.
2012. V. 5. re2. doi: 10.1126/scisignal.2003013.
Dong K.W., Yu K.L., Roberts J.L. Identification of a major up-stream
transcription start site for the human progonadotropin-releasing hormone gene
used in reproductive tissues and cell lines // Mol. Endocrinol. 1993. V. 7. P.
1654–1666. doi:10.1210/mend.7.12.8145771.

 390

Donjacour A., Liu X., Lin W., Simbulan R., Rinaudo P.F. In Vitro
Fertilization Affects Growth and Glucose Metabolism in a Sex-Specific Manner
in an Outbred Mouse Model // Biol. Reprod. 2014. V. 90. P. 80. doi: 10.1095/
biolreprod.113.113134.
Dovnik A., Mujezinović F. The Association of Vitamin D Levels with
Common Pregnancy Complications // Nutrients. 2018. V. 10 (7). P. pii: E867.
doi: 10.3390/nu10070867.
Du H., Daftary G.S., Lalwani S.I., Taylor H.S. Direct regulation of
HOXA10 by 1,25-(OH)2D3 in human myelomonocytic cells and human
endometrial stromal cells // Mol. Endocrinol. 2005. V. 19. P. 2222–2233. doi:
10.1210/me.2004-0336.
Duca F.A., Cote C.D., Rasmussen B.A., Zadeh-Tahmasebi M., Rutter
G.A., Filippi B.M., Lam T.K. Metformin activates a duodenal Ampk-dependent
pathway to lower hepatic glucose production in rats // Nature Medicine. 2015.
V. 21 (5). P. 506–511. doi: 10.1038/nm.3787.
Dufour J.M., Kim K.H. Cellular and subcellular localization of six
retinoid receptors in rat testis during postnatal development: identification of
potential heterodimeric receptors // Biol. Reprod. 1999. V. 61. P. 1300–1308.
Duggal P. S., Van der Hoek K. H., Milner C. R., Ryan N. K., Armstrong
D. T., Magoffin D. A., Norman R. J. The in vivo and in vitro effects of
exogenous leptin on ovulation in the rat // Endocrinology. 2002. V. 141. P.
1971–1976.
Duijkers I.J., Vemer H.M., Hollanders J.M., Willemsen W.N.,
Bastiaans L.A., Hamilton C.J., Thomas C.M., Borm G.F. Different follicle
stimulating hormone/luteinizing hormone ratios for ovarian stimulation // Hum.
R e p r o d . 1 9 9 3 . V. 8 ( 9 ) . P. 1 3 8 7 – 1 3 9 1 . d o i : 1 0 . 1 0 9 3 /
oxfordjournals.humrep.a138266.
Dungan H.M., Clifton D.K., Steiner R.A. Minireview: kisspeptin
neurons as central processors in the regulation of gonadotropin-releasing
hormone secretion // Endocrinology. 2006. V. 147. P. 1154–1158. doi:10.1210/
en.2005-1282.
Dupakuntla M., Mahale S.D. Accessibility of the extracellular loops of
follicle stimulating hormone receptor and their role in hormone-receptor
interaction // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V. 315. P. 131–137. doi: 10.1016/
j.mce.2009.10.002.
Dupakuntla M., Pathak B., Roy B.S., Mahale S.D. Extracellular loop 2
in the FSH receptor is crucial for ligand mediated receptor activation // Mol.
Cell. Endocrinol. 2012. V. 362. P. 60–68. doi: 10.1016/j.mce.2012.05.008.

 391

du Plessis S.S., Agarwal A., Syriac A. Marijuana, phytocannabinoids,

the endocannabinoid system, and male fertility // J. Assist. Reprod. Genet.
2015. V. 32 (11). P. 1575–1588. doi: 10.1007/s10815-015-0553-8.
Dupont C., Faure C., Sermondade N., Boubaya M., Eustache F.,
Clément P., Briot P., Berthaut I., Levy V., Cedrin-Durnerin I., Benzacken B.,
Chavatte-Palmer P., Levy R. Obesity leads to higher risk of sperm DNA
damage in infertile patients // Asian J. Androl. 2013. V. 15 (5). P. 622–625. doi:
10.1038/aja.2013.65.
Dupont J., Musnier A., Decourtye J., Boulo T., Lécureuil C., Guillou
H., Valet S., Fouchécourt S., Pitetti J.-L., Nef S., Reiter E., Crépieux P. FSH-
stimulated PTEN activity accounts for the lack of FSH mitogenic effect in
prepubertal rat Sertoli cells // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V. 315. P. 271–276.
doi: 10.1016/j.mce.2009.09.016.
Dupont J., Pollet-Villard X., Reverchon M., Mellouk N, Levy R.
Adipokines in human reproduction // Horm. Mol. Biol. Clin. Investig. 2015. V.
24. P. 11–24.
Duvernay M.T., Zhou F., Wu G. A conserved motif for the transport of
G protein-coupled receptors from the endoplasmic reticulum to the cell
surface // J. Biol. Chem. 2004. V. 279. P. 30741–30750. doi: 10.1074/
jbc.M313881200.
Dwivedi Y., Pandey G.N. Adenylyl cyclase-cyclicAMP signaling in
mood disorders: role of the crucial phosphorylating enzyme protein kinase A //
Neuropsychiatr. Dis. Treat. 2008. V. 4. P. 161–176.
Ebrahimi M., Akbari-Asbagh F., Ghalandar-Attar M. Letrozole+
GnRH antagonist stimulation protocol in poor ovarian responders undergoing
intracytoplasmic sperm injection cycles: An RCT // Int. J. Reprod. Biomed.
(Yazd). 2017. V. 15 (2). P. 101–108.
Edey M.M. Male Sexual Dysfunction and Chronic Kidney Disease //
Front. Med. (Lausanne). 2017. V. 4. P. 32. doi: 10.3389/fmed.2017.00032.
EFSA NDA Panel (EFSA Panel on Dietetic Products, Nutrition and
Allergies). Scientific opinion on dietary reference values for vitamin D // EFSA
J. 2016. V. 14. P. 4547.
Egan O. K., Inglis M. A., Anderson G. M. Leptin signaling in AgRP
neurons modulates puberty onset and adult fertility in mice // J. Neurosci. 2017.
V. 37. P. 3875–3886.
El Hajj N., Haaf T. Epigenetic disturbances in in vitro cultured
gametes and embryos: Implications for human assisted reproduction // Fertil.
Steril. 2013. V. 99. P. 632–641. doi: 10.1016/j.fertnstert.2012.12.044.
El-Mir M.Y., Detaille D., R-Villanueva G., Delgado-Esteban M.,
Guigas B., Attia S., Fontaine E., Almeida A., Leverve X. Neuroprotective role of

 392

antidiabetic drug metformin against apoptotic cell death in primary cortical

neurons // J. Mol. Neurosci. 2008. V. 34 (1). P. 77–87. doi: 10.1007/
s12031-007-9002-1.
El-Mir M.-Y., Nogueira V., Fontaine E., Avéret N., Rigoulet M.,
Leverve X. Dimethylbiguanide inhibits cell respiration via an indirect effect
targeted on the respiratory chain complex I // J. Biol. Chem. 2000. V. 275 (1). P.
223–228. doi: 10.1074/jbc.275.1.223.
Emberti Gialloreti L., Mazzone L., Benvenuto A., Fasano A., Alcon
A.G., Kraneveld A., Moavero R., Raz R., Riccio M.P., Siracusano M., Zachor
D.A., Marini M., Curatolo P. Risk and Protective Environmental Factors
Associated with Autism Spectrum Disorder: Evidence-Based Principles and
Recommendations // J. Clin. Med. 2019. V. 8 (2). pii: E217. doi: 10.3390/
jcm8020217.
Epelbaum J., Terrien J. Aging of the neuroendocrine system: Insights
from nonhuman primate models // Prog. Neuropsychopharmacol. Biol.
Psychiatry. 2019. V. 28. P. 109854. doi: 10.1016/j.pnpbp.2019.109854.
Eraly S.A., Nelson S.B., Huang K.M., Mellon P.L. Oct-1 binds
promoter elements required for transcription of the GnRH gene // Mol.
Endocrinol. 1998. V. 12 (4). P. 469–481. doi:10.1210/mend.12.4.0092.
Escamilla-Hernandez R., Little-Ihrig L., Orwig K.E., Yue J., Chandran
U., Zeleznik A.J. Constitutively active protein kinase A qualitatively mimics the
effects of follicle-stimulating hormone on granulosa cell differentiation // Mol.
Endocrinol. 2008. V. 22 (8). P. 1842–1852.
Esch F.S., Shimasaki S., Mercado M., Cooksey K., Ling N., Ying S.,
Ueno N., Guillemin R. Structural characterization of follistatin: a novel follicle-
stimulating hormone release-inhibiting polypeptide from the gonad // Mol.
Endocrinol. 1987. V. 1 (11). P. 849–855. doi: 10.1210/mend-1-11-849.
Esteban P.F., Murcia-Belmonte V., García-González D., de Castro F.
The cysteine-rich region and the whey acidic protein domain are essential for
anosmin-1 biological functions // J. Neurochem. 2013. V. 124. P. 708-720. doi:
10.1111/jnc.12104.
Evans J. Hyperglycosylated hCG: A Unique human implantation and
invasion factor // Am. J. Reprod. Immunol. 2016. V. 75. P. 333–340. doi:
10.1111/aji.12459.
Evans J., Catalano R.D., Brown P., Sherwin R., Critchley H.O.,
Fazleabas A.T., Jabbour H.N. Prokineticin 1 mediates fetal-maternal dialogue
regulating endometrial leukemia inhibitory factor // FASEB J. 2009. V. 23. P.
2165–2175. doi: 10.1096/fj.08-124495.
Evans J., Salamonsen L.A., Menkhorst E., Dimitriadis E. Dynamic
changes in hyperglycosylated human chorionic gonadotrophin throughout the

 393

first trimester of pregnancy and its role in early placentation // Hum. Reprod.
2015. V. 30. P. 1029–1038. doi: 10.1093/humrep/dev016.
Evans J.M.M., Donnelly L.A., Emslie-Smith A.M., Alessi D.R., Morris
A.D. Metformin and reduced risk of cancer in diabetic patients // Br. Med. J.
2005. V. 330. P. 1304–1305.
Evans K.N., Nguyen L., Chan J., Innes B.A., Bulmer J.N., Kilby M.D.,
Hewison M. Effects of 25-hydroxyvitamin D3 and 1,25-dihydroxyvitamin D3
on cytokine production by human decidual cells // Biol. Reprod. 2006. V. 75
(6). P. 816–822. doi: 10.1095/biolreprod.106.054056.
Evans R.M. The steroid and thyroid hormone receptor superfamily //
Science. 1988. V. 240 (4854). P. 889–895.
Ezcurra D., Humaidan P. A review of luteinising hormone and human
chorionic gonadotropin when used in assisted reproductive technology //
Reprod. Biol. Endocrinol. 2014. V. 12. P. 95.
Ezzat A., Pereira A., Clarke I.J. Kisspeptin is a component of the pulse
generator for gonadotropin releasing hormone (GnRH) secretion in female
sheep but not THE pulse generator // Endocrinology. 2015. V. 156. P. 1828–
1837. doi: 10.1210/en.2014-1756.
Fabris A., Pacheco A., Cruz M., Puente J.M., Fatemi H., Garcia-
Velasco J.A. Impact of circulating levels of total and bioavailable serum vitamin
D on pregnancy rate in egg donation recipients // Fertil. Steril. 2014. V. 102. P.
1608–1612. doi: 10.1016/j.fertnstert.2014.08.030.
Fakunding J.L., Tindall D.J., Dedman J.R., Mena C.R., Means A.R.
Biochemical actions of follicle-stimulating hormone in the Sertoli cell of the rat
testis // Endocrinology. 1976. V. 98. P. 392–402. doi: 10.1210/endo-98-2-392.
Fan H.-Y., Liu Z., Cahill N., Richards J.S. Targeted disruption of Pten
in ovarian granulosa cells enhances ovulation and extends the life span of luteal
cells // Mol. Endocrinol. 2008. V. 22. P. 2128–2140. doi: 10.1210/
me.2008-0095.
Fan H.-Y., O’Connor A., Shitanaka M., Shimada M., Liu Z., Richards
J.S. Beta-catenin (CTNNB1) promotes preovulatory follicular development but
represses LH-mediated ovulation and luteinization // Mol. Endocrinol. 2010. V.
24. P. 1529–1542. doi: 10.1210/me.2010-0141.
Fan Q.R., Hendrickson W.A. Structure of human follicle-stimulating
hormone in complex with its receptor // Nature. 2005. V. 433. P. 269–277.
Fanchin R., Righini C., Schonauer L.M., Olivennes F., Cunha Filho
J.S., Frydman R. Vaginal versus oral E(2) administration: effects on
endometrial thickness, uterine perfusion, and contractility // Fertil. Steril. 2001.
V. 76. P. 994–998. doi: 10.1016/S0015-0282(01)02841-2.

 394

Fanelli F. Dimerization of the lutropin receptor: Insights from

computational modeling // Mol. Cell. Endocrinol. 2007. V. 260–262. P. 59–64.
Fanelli F., De Benedetti P.G., Raimondi R., Seeber M. Computational
modeling of intramolecular and intermolecular communication in GPCRs //
Curr. Prot. Pept. Sci. 2009. V. 10. P. 173–185.
Fares F. The role of O-linked and N-linked oligosaccharides on the
structurefunction of glycoprotein hormones: development of agonists and
antagonists // Biochim. Biophys. Acta. 2006. V. 1760. P. 560–567. doi: 10.1016/
j.bbagen.2005.12.022.
Farooqi I. S. Leptin and the onset of puberty: insights from rodent and
human genetics // Sem. Reprod. Med. 2002. V. 20. P. 139–144.
Farzadi L., Bidgoli H.K., Ghojazadeh M., Bahrami Z., Fattahi A.,
Latifi Z., Shahnazi V., Nouri M. Correlation between follicular fluid 25-OH
vitamin D and assisted reproductive outcomes // Iran J. Reprod. Med. 2015. V.
13 (6). P. 361–366.
Faure M., Bertoldo M.J., Khoueiry R., Bongrani A., Brion F., Giulivi
C., Dupont J., Froment P. Metformin in Reproductive Biology // Front.
Endocrinol. (Lausanne). 2018. V. 9. P. 675. doi: 10.3389/fendo.2018.00675.
Fauser B.C., Devroey P. Why is the clinical acceptance of
gonadotropin-releasing hormone antagonist cotreatment during ovarian
hyperstimulation for in vitro fertilization so slow? // Fertil. Steril. 2005. V. 83
(6). P. 1607–1611. doi: 10.1016/j.fertnstert.2005.02.011.
Fauser B.C.J.M. Revised 2003 consensus on diagnostic criteria and
long-term health risks related to polycystic ovary syndrome (PCOS) // Hum.
Reprod. 2004. V. 19. P. 41–47. doi: 10.1093/humrep/deh098.
Fauser B.C.J.M., Van Heusden A.M. Manipulation of human ovarian
function: physiological concepts and clinical consequences // Endocr. Rev.
1997. V. 18 (1). P. 71–106.
Feinstein T.N., Yui N., Webber M.J., Wehbi V.L., Stevenson H.P., King
J.D. Jr., Hallows K.R., Brown D., Bouley R., Vilardaga J.P. Noncanonical
control of vasopressin receptor type 2 signaling by retromer and arrestin // J.
Biol. Chem. 2013. V. 288. P. 27849–27860.
Feldman D., Krishnan A.V., Swami S., Giovannucci E., Feldman B.J.
The role of vitamin D in reducing cancer risk and progression // Nat. Rev.
Cancer. 2014. V. 14 (5). P. 342–357. doi: 10.1038/nrc3691.
Feng X.Y., Muller T., Mizrachi D., Fanelli F., Segaloff D.L. An
intracellular loop (IC2) residue confers different basal constitutive activities to
the human lutropin receptor and human thyrotropin receptor through structural
communication between IL2 and helix 6, via helix 3 // Endocrinology. 2008. V.
149. P. 1705–1717.

 395

Feng Y., Yang H. Metformin – a potentially effective drug for

gestational diabetes mellitus: a systematic review and meta-analysis // J.
Matern. Fetal Neonatal Med. 2017. V. 30 (15). P. 1874–1881. doi:
10.1080/14767058.2016.1228061.
Ferasin L., Gabai G., Beattie J., Bono G., Holder A.T. Enhancement of
FSH bioactivity in vivo using site-specific antisera // J. Endocrinol. 1997. V.
152. P. 355–363.
Fernald R.D., White R.B. Gonadotropin-releasing hormone genes:
phylogeny, structure, and functions // Front. Neuroendocrinol. 1999. V. 20. P.
224–240. doi: 10.1006/frne.1999.0181.
Fernandez-Vazquez G., Kaiser U.B., Albarracin C.T., Chin W.W.
Transcriptional activation of the gonadotropin-releasing hormone receptor gene
by activin A // Mol. Endocrinol. 1996. V. 10. P. 356–366. doi:10.1210/
mend.10.4.8721981.
Ferraretti A.P., Gianaroli L., Motrenko T., Feliciani E., Tabanelli C.,
Magli M.C. LH pretreatment as a novel strategy for poor responders // Biomed.
Res. Int. 2014. V. 2014. P. 926172. doi: 10.1155/2014/926172.
Fichera M., Török P., Tesarik J., Della Corte L., Rizzo G., Garzon S.,
Carlea A., Di Angelo Antonio S., Zito G., Panella M.M. Vitamin D,
reproductive disorders and assisted reproduction: evidences and perspectives //
I n t . J . F o o d S c i . N u t r . 2 0 1 9 . V. 5 . P. 1 – 1 0 . d o i :
10.1080/09637486.2019.1661978.
Fiddes J.C., Goodman H.M. The gene encoding the common alpha
subunit of the four human glycoprotein hormones // J. Mol. Appl. Genet. 1981.
V. 1. P. 3–18.
Figen Turkcapar A., Seckin B., Onalan G., Ozdener T., Batioglu S.
Human Menopausal Gonadotropin versus Recombinant FSH in Polycystic
Ovary Syndrome Patients Undergoing In Vitro Fertilization // Int. J. Fertil.
Steril. 2013. V. 6 (4). P. 238–243.
Filicori M., Cognigni G.E., Arnone R., Pocognoli P., Tabarelli C.,
Ciampaglia W., Taraborelli S., Casadio P. Subcutaneous administration of a
depot gonadotropin-releasing hormone agonist induces profound reproductive
axis suppression in women // Fertil. Steril. 1998. V. 69. P. 443–449.
Filicori M., Fazleabas A.T., Huhtaniemi I., Licht P., Rao Ch V., Tesarik
J., Zygmunt M. Novel concepts of human chorionic gonadotropin: Reproductive
system interactions and potential in the management of infertility // Fertil.
Steril. 2005. V. 84. P. 275–284. doi: 10.1016/j.fertnstert.2005.02.033.
Filipponi D., Feil R. Perturbation of genomic imprinting in
oligozoospermia // Epigenetics. 2009. V. 4. P. 27–30. doi: 10.4161/epi.4.1.7311.

 396

Fink G. 60 YEARS OF NEUROENDOCRINOLOGY: MEMOIR:

Harris' neuroendocrine revolution: of portal vessels and self-priming // J.
Endocrinol. 2015. V 226. P. T13–T24. doi: 10.1530/JOE-15-0130.
Firouzabadi R.D., Rahmani E., Rahsepar M., Firouzabadi M.M. Value
of follicular fluid vitamin D in predicting the pregnancy rate in an IVF program
// Arch. Gynecol. Obstet. 2014. V. 289. P. 201–206. doi: 10.1007/
s00404-013-2959-9.
Fischer S., Ehlert U., Amiel Castro R. Hormones of the hypothalamic-
pituitary-gonadal (HPG) axis in male depressive disorders - A systematic
review and meta-analysis // Front. Neuroendocrinol. 2019. V. 55. P. 100792.
doi: 10.1016/j.yfrne.2019.100792.
Fluhr H., Bischof-Islami D., Krenzer S., Licht P., Bischof P., Zygmunt
M. Human chorionic gonadotropin stimulates matrix metalloproteinases-2 and
-9 in cytotrophoblastic cells and decreases tissue inhibitor of
metalloproteinases-1, -2, and -3 in decidualized endometrial stromal cells //
Fertil. Steril. 2008. V. 90. P. 1390–1395. doi: 10.1016/j.fertnstert.2007.08.023.
Foresta C., Strapazzon G., De Toni L., Perilli L., Di Mambro A.,
Muciaccia B., Sartori L., Selice R. Bone mineral density and testicular failure:
evidence for a role of vitamin D 25-hydroxylase in human testis // J. Clin.
Endocrinol. Metab. 2011. V. 96 (4). P. E646–E652. doi: 10.1210/jc.2010-1628.
Foretz M., Hébrard S., Leclerc J., Zarrinpashneh E., Soty M., Mithieux
G., Sakamoto K., Andreelli F., Viollet B. Metformin inhibits hepatic
gluconeogenesis in mice independently of the LKB1/AMPK pathway via a
decrease in hepatic energy state // J. Clin. Invest. 2010. V. 120 (7). P. 2355–
2369. doi: 10.1172/JCI40671DS1.
Forni P.E., Wray S. GnRH, anosmia and hypogonadotropic
hypogonadism--where are we? // Front. Neuroendocrinol. 2015. V. 36. P. 165–
177. doi: 10.1016/j.yfrne.2014.09.004.
Fortin J., Ongaro L., Li Y., Tran S., Lamba P., Wang Y., Zhou X.,
Bernard D.J. Minireview: Activin Signaling in Gonadotropes: What Does the
FOX say… to the SMAD? // Mol. Endocrinol. 2015. V. 29 (7). P. 963-977. doi:
10.1210/me.2015-1004.
Foulkes N.S., Schlotter F., Pevet P., Sassone-Corsi P. Pituitary
hormone FSH directs the CREM functional switch during spermatogenesis //
Nature. 1993. V. 362. P. 264–267. doi: 10.1038/362264a0.
Fournier T. Human chorionic gonadotropin: Different glycoforms and
biological activity depending on its source of production // Ann Endocrinol
(Paris). 2016. V. 77 (2). P. 75–81. doi: 10.1016/j.ando.2016.04.012.

 397

Fournier T., Guibourdenche J., Evain-Brion D. Review: hCGs:

different sources of production, different glycoforms and functions // Placenta.
2015. V. 36 (Suppl. 1). P. S60–S65. doi: 10.1016/j.placenta.2015.02.002.
Fox K.M., Dias J.A., Van Roey P. Three-dimensional structure of
human follicle-stimulating hormone // Mol. Endocrinol. 2001. V. 15. P. 378–
389.
Fralish G.B., Dattilo B., Puett D. Structural analysis of yoked
chorionic gonadotropin-luteinizing hormone receptor ectodomain complexes by
circular dichroic spectroscopy // Mol. Endocrinol. 2003. V. 17. P. 1192–1202.
Franasiak J.M., Werner M.D., Juneau C.R., Tao X., Landis J., Zhan Y.,
Treff N.R., Scott R.T. Endometrial microbiome at the time of embryo transfer:
next-generation sequencing of the 16S ribosomal subunit // J. Assist. Reprod.
Genet. 2016. V. 33 (1). P. 129-136. doi: 10.1007/s10815-015-0614-z.
Francis S.H., Blount M.A., Corbin J.D. Mammalian cyclic nucleotide
phosphodiesterases: molecular mechanisms and physiological functions //
Physiol. Rev. 2011. V. 91. P. 651–690.
Franco J.G., Jr, Baruffi R.L., Oliveira J.B., Mauri A.L., Petersen C.G.,
Contart P., Felipe V. Effects of recombinant LH supplementation to
recombinant FSH during induced ovarian stimulation in the GnRH-agonist
protocol: a matched case–control study // Reprod. Biol. Endocrinol. 2009. V. 7.
P. 58. doi: 10.1186/1477-7827-7-58.
Frendo J.-L., Guibourdenche J., Pidoux G., Vidaud M., Luton D.,
Giovangrandi Y., Porquet D., Muller F., Evain-Brion D. Trophoblast production
of a weakly bioactive human chorionic gonadotropin in trisomy 21-affected
pregnancy // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2004. V. 89 (2). P. 727–732. doi:
10.1210/jc.2003-030668.
Fried D.A., Rhyu J., Odato K., Blunt H., Karagas M.R., Gilbert-
Diamond D. Maternal and cord blood vitamin D status and childhood infection
and allergic disease: A systematic review // Nutr. Rev. 2016. V. 74. P. 387–410.
doi: 10.1093/nutrit/nuv108.
Frisch R. E. Weight at menarche: similarity for well-nourished and
undernourished girls at differing ages, and evidence for historical constancy //
Pediatrics. 1972. V. 50. P. 445–450.
Froicu M., Weaver V., Wynn T.A., McDowell M.A., Welsh J.E.,
Cantorna M.T. A crucial role for the vitamin D receptor in experimental
inflammatory bowel diseases // Mol. Endocrinol. 2003. V. 17 (12). P. 2386–
2392. doi: 10.1210/me.2003-0281.
Frydman R., Howles C.M., Truong F. A double-blind, randomized
study to compare recombinant human follicle stimulating hormone (FSH;
Gonal-F) with highly purified urinary FSH (Metrodin) HP) in women

 398

undergoing assisted reproductive techniques including intracytoplasmic sperm

injection. The French Multicentre Trialists // Hum. Reprod. 2000. V. 15. P. 520–
525.
Fu L., Chen Y.H., Xu S., Ji Y.L., Zhang C., Wang H., Yu D.X, Xu D.X.
Vitamin D deficiency impairs testicular development and spermatogenesis in
mice // Reprod. Toxicol. 2017. V. 73. P. 241–249. doi: 10.1016/
j.reprotox.2017.06.047.
Fu Z.M., Ma Z.Z., Liu G.J., Wang L.L., Guo Y. Vitamins
supplementation affects the onset of preeclampsia // J. Formos. Med. Assoc.
2018. V. 117. P. 6–13. doi: 10.1016/j.jfma.2017.08.005.
Fuhrmeister I., Branchini G., Pimentel A., Ferreira G., Capp E., Brum
I., von Eye Corleta H. Human granulosa cells: insulin and insulin-like growth
factor-1 receptors and aromatase expression modulation by metformin //
Gynecol. Obs. Invest. 2014. V. 77 (3). P. 156–162. doi: 10.1159/000358829.
Funabashi T., Daikoku S., Suyama K., Mitsushima D., Sano A.,
Kimura F. Role of gammaaminobutyric acid neurons in the release of
gonadotropinreleasing hormone in cultured rat embryonic olfactory placodes //
Neuroendocrinology. 2002. V. 76. P. 193–202. 65950.
Gaemers I.C., van Pelt A.M., van der Saag P.T., Hoogerbrugge J.W.,
Themmen A.P., de Rooij D.G. Effect of retinoid status on the messenger
ribonucleic acid expression of nuclear retinoid receptors alpha, beta, and
gamma, and retinoid X receptors alpha, beta, and gamma in the mouse testis //
Endocrinology. 1997. V. 138. P. 1544–1551.
Galandrin S., Oligny-Longpre G., Bouvier M. The evasive nature of
drug efficacy: implications for drug discovery // Trends Pharmacol. Sci. 2007.
V. 28. P. 423–430.
Galet C., Hirakawa T., Ascoli M. The postendocytotic trafficking of
the human lutropin receptor is mediated by a transferable motif consisting of
the C-terminal cysteine and an upstream leucine // Mol. Endocrinol. 2004. V.
18. P. 4343–4346.
Galthen-Sørensen M., Andersen L.B., Sperling L., Christesen H.T.
Maternal 25-hydroxyvitamin D level and fetal bone growth assessed by
ultrasound: A systematic review // Ultrasound Obstet. Gynecol. 2014. V. 44. P.
633–640. doi: 10.1002/uog.13431.
Gamba M., Pralong F.P. Control of GnRH neuronal activity by
metabolic factors: the role of leptin and insulin // Mol. Cell Endocrinol. 2006.
V. 254–255. P. 133–139.
Gamble J.A., Karunadasa D.K., Pape J.R., Skynner M.J., Todman
M.G., Bicknell R.J., et al. Disruption of ephrin signaling associates with
disordered axophilic migration of the gonadotropin-releasing hormone

 399

neurons // J. Neurosci. 2005. V. 25. P. 3142–3150. doi:10.1523/

JNEUROSCI.4759-04.2005.
Ganguly A., Tamblyn J.A., Finn-Sell S., Chan S.Y., Westwood M.,
Gupta J., Kilby M.D., Gross S.R., Hewison M. Vitamin D, the placenta and
early pregnancy: Effects on trophoblast function // J. Endocrinol. 2018. V. 236.
P. R93–R103. doi: 10.1530/JOE-17-0491.
Gao H., Sun Y., Wu Y., Luan B., Wang Y., Qu B., Pei G. Identification
of β-arrestin2 as a G protein-coupled receptor-stimulated regulator of NF-κB
pathways // Mol. Cell. 2004. V. 14. P. 303–317.
Gao L., Shao W., Li N., Tian C., Jia H., Peng X., Shi Q. The Risk of
Retinopathy of Prematurity in the Infants following Assisted Reproductive
Technology: A Meta-Analysis // Biomed. Res. Int. 2019. V. 2019. P. 2095730.
doi: 10.1155/2019/2095730.
Garbedian K., Boggild M., Moody J., Liu K.E. Effect of vitamin D
status on clinical pregnancy rates following in vitro fertilization // CMAJ Open.
2013. V. 1. P. E77–E82. doi: 10.9778/cmajo.20120032.
Garcia-Galiano D., Allen S. J., Elias C. F. Role of the adipocyte-
derived hormone leptin in reproductive control // Horm. Mol. Biol. Clin.
Investig. 2014. V. 19. P. 141–149.
Gardner D.K., Kelley R.L. Impact of the IVF laboratory environment
on human preimplantation embryo phenotype // J. Dev. Orig. Health Dis. 2017.
V. 8. P. 418–435. doi: 10.1017/S2040174417000368.
Gawałek M., Sliwowska J.H. Neuronal basis of reproductive
dysfunctions associated with diet and alcohol: From the womb to adulthood //
Reprod. Biol. 2015. V. 15 (2). P. 69–78. doi: 10.1016/j.repbio.2015.04.001.
Gellert S., Ströhle A., Bitterlich N., Hahn A. Higher prevalence of
vitamin D deficiency in German pregnant women compared to non-pregnant
women // Arch. Gynecol. Obstet. 2017. V. 296. P. 43–51. doi: 10.1007/
s00404-017-4398-5.
George J.T., Millar R.P., Anderson R.A. Hypothesis: kisspeptin
mediates male hypogonadism in obesity and type 2 diabetes //
Neuroendocrinology. 2010. V. 91 (4). P. 302–307. doi:10.1159/000299767.
George J.T., Veldhuis J.D., Roseweir A.K., Newton C.L., Faccenda E.,
Millar R.P., Anderson R.A. Kisspeptin-10 is a potent stimulator of LH and
increases pulse frequency in men // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2011. V. 96 (8).
P. E1228–E1236. doi: 10.1210/jc.2011-0089.
Geraghty A.C., Muroy S.E., Zhao S., Bentley G.E., Kriegsfeld L.J.,
Kaufer D. Knockdown of hypothalamic RFRP3 prevents chronic stress-induced
infertility and embryo resorption // Elife. 2015. V. 4. P. e04316. doi: 10.7554/
eLife.04316.

 400

German Nutrition Society. New reference values for vitamin D // Ann.

Nutr. Metab. 2012. V. 60. P. 241–246. doi: 10.1159/000337547.
Gerris J., De Sutter P., De Neubourg D., Van Royen E., Vander Elst J.,
Mangelschots K., Vercruyssen M., Kok P., Elseviers M., Annemans L., Pauwels
P., Dhont M. A real-life prospective health economic study of elective single
embryo transfer versus two-embryo transfer in first IVF/ICSI cycles // Hum.
Reprod. 2004. V. 19. P. 917–923. doi: 10.1093/humrep/deh188.
Gerrits M., Mannaerts B., Kramer H., Addo S., Hanssen R. First
evidence of ovulation induced by oral LH agonists in healthy female volunteers
of reproductive age // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2013. V. 98. P. 1558–1566.
Gervais A., Hammel Y.-A., Pelloux S., Lepage P., Baer G., Carte N.,
Sorokine O., Strub J.M., Koerner R., Leize E., Van Dorsselaer A. Glycosylation
of human recombinant gonadotrophins: Characterization and batch-to-batch
consistency // Glycobiology. 2003. V. 13 (3). P. 179–189.
Ghasemnejad-Berenji M., Ghazi-Khansari M., Pashapour S., Jafari A.,
Yazdani I., Ghasemnejad-Berenji H., Saeedi Saravi S.S., Sadeghpour S.,
Nobakht M., Abdollahi A., Mohajer Ansari J., Dehpour A.R. Synergistic effect
of rapamycin and metformin against germ cell apoptosis and oxidative stress
after testicular torsion/detorsion-induced ischemia/reperfusion in rats //
Biomed. Pharmacother. 2018a. V. 105. P. 645–651. doi: 10.1016/
j.biopha.2018.06.012.
Ghasemnejad-Berenji M., Ghazi-Khansari M., Yazdani I., Nobakht M.,
Abdollahi A., Ghasemnejad-Berenji H., Mohajer Ansari J., Pashapour S.,
Dehpour A.R. Effect of metformin on germ cell-specific apoptosis, oxidative
stress and epididymal sperm quality after testicular torsion/detorsion in rats //
Andrologia. 2018b. V. 50 (2). doi: 10.1111/and.12846.
Gholami H., Vicari E., Molis M., La Vignera S., Papaleo E., Cappiello
F. Pregnancy outcome following in vitro fertilization-embryo transfer (IVF-ET)
in women aged < 37, undergoing ovulation induction with human FSH
compared with recombinant FSH: a randomised controlled study // Eur. Rev.
Med. Pharmacol. Sci. 2010. V. 14 (2). P. 97–102.
Giacobini P., Giampietro C., Fioretto M., Maggi R., Cariboni A.,
Perroteau I., Fasolo A. Hepatocyte growth factor/scatter factor facilitates
migration of GN-11 immortalized LHRH neurons // Endocrinology. 2002. V.
143. P. 3306–3315. doi: 10.1210/en.2002-220146.
Giacobini P., Kopin A.S., Beart P.M., Mercer L.D., Fasolo A., Wray S.
Cholecystokinin modulates migration of gonadotropin-releasing hormone-1
neurons // Neurosci. 2004. V. 24. P. 4737–4748. doi:10.1523/
JNEUROSCI.0649-04.2004.

 401

Gianaroli L., Racowsky C., Geraedts J., Cedars M., Makrigiannakis

A., Lobo R.A. Best practices of ASRM and ESHRE: a journey through
reproductive medicine // Fertil. Steril. 2012. V. 98 (6). P. 1380–1394. doi:
10.1016/j.fertnstert.2012.07.1164.
Gibson E.M., Humber S.A., Jain S., Williams W.P., III, Zhao S., Bentley
G.E., et al. Alterations in RFamide-related peptide expression are coordinated
with the preovulatory luteinizing hormone surge // Endocrinology. 2008. V.
149. P. 4958–4969. doi: 10.1210/en.2008-0316.
Gicquel C., Gaston V., Mandelbaum J., Siffroi J.P., Flahault A., Le
Bouc Y. In vitro fertilization may increase the risk of Beckwith-Wiedemann
syndrome related to the abnormal imprinting of the KCN1OT gene // Am. J.
Hum. Genet. 2003. V. 72 (5). P. 1338–1341. doi: 10.1086/374824.
Gingerich S., Wang X., Lee P., Dhillon S., Chalmers J., Koletar M., et
al. The generation of an array of clonal, immortalized cell models from the rat
hypothalamus: analysis of melatonin effects on kisspeptin and gonadotropin-
inhibitory hormone neurons // Neuroscience. 2009. V. 162. P. 1134–1140. doi:
10.1016/j.neuroscience.2009.05.026.
Giudice E., Crisci C., Altarocca V., O’Brien M. Characterisation of a
partially purified human menopausal gonadotropin preparation // J. Clin. Res.
2001. V. 4. P. 27–33.
Giudice E., Crisci C., Eshkol A., Papoian R. Composition of
commercial gonadotrophin preparations extracted from human post-
menopausal urine: characterization of non-gonadotrophin proteins // Hum.
Reprod. 1994. V. 9. P. 2291–2299.
Glanowska K.M., Burger L.L., Moenter S.M. Development of
gonadotropin-releasing hormone secretion and pituitary response // J. Neurosci.
2014. V. 34 (45). P. 15060–15069. doi: 10.1523/JNEUROSCI.2200-14.2014.
Glencross R.G., Lovell R.D., Holder A.T. Monoclonal antibody
enhancement of FSH-induced uterine growth in snell dwarf mice // J.
Endocrinol. 1993. V. 136. P. R5–R7.
Glenn T., Harris A.L., Lindheim S.R. Impact of obesity on male and
female reproductive outcomes // Curr. Opin. Obstet. Gynecol. 2019. V. 31 (4).
P. 201–206. doi: 10.1097/GCO.0000000000000549.
Gloaguen P., Crépieux P., Heitzler D., Poupon A., Reiter E. Mapping
the follicle-stimulating hormone-induced signaling networks // Front.
Endocrinol. (Lausanne). 2011. V. 2. P. 45. doi: 10.3389/fendo.2011.00045.
Gojska N.M., Belsham D.D. Glucocorticoid receptor-mediated
regulation of Rfrp (GnIH) and Gpr147 (GnIH-R) synthesis in immortalized
hypothalamic neurons // Mol. Cell. Endocrinol. 2014. V. 384. P. 23–31. doi:
10.1016/j.mce.2013.12.015.

 402

Gold E., Jetly N., O'Bryan M.K., Meachem S., Srinivasan D., Behuria
S., Sanchez-Partida L.G., Woodruff T., Hedwards S., Wang H., McDougall H.,
Casey V., Niranjan B., Patella S., Risbridger G. Activin C antagonizes activin A
in vitro and overexpression leads to pathologies in vivo // Am. J. Pathol. 2009.
V. 174 (1). P. 184–195. doi: 10.2353/ajpath.2009.080296.
Gonçalves C.I., Fonseca F., Borges T., Cunha F., Lemos M.C.
Expanding the genetic spectrum of ANOS1 mutations in patients with
congenital hypogonadotropic hypogonadism // Hum. Reprod. 2017. V. 32 (3). P.
704–711. doi: 10.1093/humrep/dew354.
Gong L., Goswami S., Giacomini K.M., Altman R.B., Klein T.E.
Metformin pathways: pharmacokinetics and pharmacodynamics //
C h e m o s p h e r e . 2 0 1 2 . V. 1 0 4 . P. 8 8 9 7 – 8 9 0 1 . d o i : 1 0 . 1 0 9 7 /
FPC.0b013e3283559b22.
Gonzales C., Voirol M.J., Giacomini M., Gaillard R.C., Pedrazzini T.,
Pralong F.P. The neuropeptide Y Y1 receptor mediates NPY-induced inhibition
of the gonadotrope axis under poor metabolic conditions // FASEB J. 2004. V.
18. P. 137–129.
González-Fernández R., Peña Ó., Hernández J., Martín-Vasallo P.,
Palumbo A., Ávila J. Patients with endometriosis and patients with poor ovarian
reserve have abnormal follicle-stimulating hormone receptor signaling
pathways // Fertil. Steril. 2011. V. 95 (7). P. 2373–2378.
Gonzalez-Robayna I.J., Falender A.E., Ochsner S., Firestone G.L.,
Richards J.S. FSH stimulates phosphorylation and activation of protein kinase
B (PKB/Akt) and serum and glucocorticoid-induced kinase (Sgk): evidence for
A kinase independent signaling in granulosa cells // Mol. Endocrinol. 2000. V.
14. P. 1283–1300. doi: 10.1210/mend.14.8.0500.
Goodman R.L., Lehman M.N., Smith J.T., Coolen L.M., de Oliveira
C.V., Jafarzadehshirazi M.R., et al. Kisspeptin neurons in the arcuate nucleus of
the ewe express both dynorphin A and neurokinin B // Endocrinology. 2007. V.
148. P. 5752–5760. doi: 10.1210/en.2007-0961.
Gordon U.D., Harrison R.F., Fawzy M., Hennelly B., Gordon A.C. A
randomized prospective assessor-blind evaluation of luteinizing hormone
dosage and in vitro fertilization outcome // Fertil. Steril. 2001. V. 75 (2). P. 324–
331. doi: 10.1016/S0015-0282(00)01701-5.
Goswami S., Das T., Chattopadhyay R., Sawhney V., Kumar J.,
Chaudhury K., Chakravarty B., Kabir S. A randomized single-blind controlled
trial of letrozole as a low-cost IVF protocol in women with poor ovarian
response: a preliminary report // Hum. Reprod. 2004. V. 19 (9). P. 2031–2035.
doi: 10.1093/humrep/deh359.

-­

 403

Gotschall R.R., Bousfield G.R. Oligosaccharide mapping reveals

hormone-specific glycosylation patterns on equine gonadotropin alpha-subunit
Asn56 // Endocrinology. 1996. V. 137. P. 2543–2557.
Goud P.T., Goud A.P., Qian C., Laverge H., Van der Elst J., De Sutter
P., Dhont M. In-vitro maturation of human germinal vesicle stage oocytes: role
of cumulus cells and epidermal growth factor in the culture medium // Hum.
Reprod. 1998. V. 13. P. 1638–1644. doi: 10.1093/humrep/13.6.1638.
Grafodatskaya D., Cytrynbaum C., Weksberg R. The health risks of
ART // EMBO Rep. 2013. V. 14. P. 129–135. doi: 10.1038/embor.2012.222.
Graham G.G., Punt J., Arora M., Day R.O., Doogue M.P., Duong J.K.,
Furlong T.J., Greenfield J.R., Greenup L.C., Kirkpatrick C.M., Ray J.E.,
Timmins P., Williams K.M. Clinical pharmacokinetics of metformin // Clin.
P h a r m a c o k i n e t . 2 0 1 1 . V. 5 0 ( 2 ) . P. 8 1 – 9 8 . d o i :
10.2165/11534750-000000000-00000.
Grandoch M., Roscioni S.S., Schmidt M. The role of Epac proteins,
novel cAMP mediators, in the regulation of immune, lung and neuronal
function // Br. J. Pharmacol. 2010. V. 159. P. 265–284.
Gras V., Bouffandeau B., Montravers P.H., Lalau J.D. Effect of
metformin on survival rate in experimental sepsis // Diabetes Metab. 2006. V.
32. P. 147–150. doi: 10.1016/S1262-3636(07)70261-6.
Greb R.R., Grieshaber K., Gromoll J., Sonntag B., Nieschlag E.,
Kiesel L., Simoni M. A common single nucleotide polymorphism in exon 10 of
the human follicle stimulating hormone receptor is a major determinant of
length and hormonal dynamics of the menstrual cycle // J. Clin. Endocrinol.
Metab. 2005. V. 90. P. 4866–4872.
Green E.D., Baenziger J.U. Asparagine-linked oligosaccharides on
lutropin, follitropin, and thyrotropin. I. Structural elucidation of the sulfated and
sialylated oligosaccharides on bovine, ovine, and human pituitary glycoprotein
hormones // J. Biol. Chem. 1988a. V. 263. P. 25–35.
Green E.D., Baenziger J.U. Asparagine-linked oligosaccharides on
lutropin, follitropin, and thyrotropin. II. Distributions of sulfated and sialylated
oligosaccharides on bovine, ovine, and human pituitary glycoprotein
hormones // J. Biol. Chem. 1988b. V. 263. P. 36–44.
Gregoraszczuk E. L., Wójtowicz A. K., Ptak A., Nowak K. In vitro
effect of leptin on steroids’secretion by FSH- and LH-treated porcine small,
medium and large, preovulatory follicles // Reprod. Biol. 2003. V. 3. P. 227–
239.
Griesinger G., Boostanfar R., Gordon K., Gates D., McCrary Sisk C.,
Stegmann B.J. Corifollitropin alfa versus recombinant follicle-stimulating

 404

hormone: an individual patient data meta-analysis // Reprod. Biomed. Online.

2016. V. 33 (1). P. 56–60. doi: 10.1016/j.rbmo.2016.04.005.
Gromoll J., Pekel E., Nieschlag E. The structure and organization of
the human follicle-stimulating hormone receptor (FSHR) gene // Genomics.
1996a. V. 35. P 308–311.
Gromoll J., Simoni M., Nieschlag E. An activating mutation of the
follicle stimulating hormone receptor autonomously sustains spermatogenesis
in a hypophysectomized man // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1996b. V. 81. P.
1367–1370. doi: 10.1210/jcem.81.4.8636335.
Grondahl M.L., Yding Andersen C., Bogstad J., Nielsen F.C., Meinertz
H., Borup R. Gene expression profiles of single human mature oocytes in
relation to age // Hum. Reprod. 2010. V. 25. P. 957–968. doi: 10.1093/humrep/
deq014.
Grosse R., Schmid A., Schoneberg T., Herrlich A., Muhn P., Schultz G.,
et al. Gonadotropin-releasing hormone receptor initiates multiple signaling
pathways by exclusively coupling to Gq/11 proteins // J. Biol. Chem. 2000. V.
275. P. 9193–9200.
Grosse R., Schoneberg T., Schultz G., Gudermann T. Inhibition of
gonadotropin-releasing hormone receptor signaling by expression of a splice
variant of the human receptor // Mol. Endocrinol. 1997. V. 11. P. 1305–1318.
doi:10.1210/mend.11.9.9966.
Grossmann M., Szkudlinski M.W., Wong R., Dias J.A., Ji T.H.,
Weintraub B.D. Substitution of the seat-belt region of the thyroid-stimulating
hormone (TSH) beta-subunit with the corresponding regions of
choriogonadotropin or follitropin confers luteotropic but not follitropic activity
to chimeric TSH // J. Biol. Chem. 1997. V. 272. P. 15532–15540.
Grundker C., Volker P., Emons G. Antiproliferative signaling of
luteinizing hormone-releasing hormone in human endometrial and ovarian
cancer cells through G protein i-mediated activation of phosphotyrosine
phosphatase // Endocrinology. 2001. V. 142. P. 2369–2380. doi:10.1210/
endo.142.6.8190.
Guan R., Feng X., Wu X., Zhang M., Zhang X., Hebert T.E., Segaloff
D.L. Bioluminescence resonance energy transfer studies reveal constitutive
dimerization of the human lutropin receptor and a lack of correlation between
receptor activation and the propensity for dimerization // J. Biol. Chem. 2009.
V. 284. P. 7483–7494.
Gui J., Liu Q., Feng L. Metformin vs insulin in the management of
gestational diabetes: a meta-analysis // PloS one. 2013. V. 8 (5). P. e64585.
Guibourdenche J., Handschuh K., Tsatsaris V., Gerbaud P., Leguy
M.C., Muller F., Brion D.E., Fournier T. Hyperglycosylated hCG is a marker of

-­

 405

early human trophoblast invasion // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2010. V. 95. P.

E240–E244. doi: 10.1210/jc.2010-0138.
Guigas B., Bertrand L., Taleux N., Foretz M., Wiernsperger N.,
Vertommen D., Andreelli F., Viollet B., Hue L. 5-Aminoimidazole-4-
carboxamide-1-B-D-ribofuranoside and metformin inhibit hepatic glucose
phosphorylation by an AMP-activated protein kinase–independent effect on
glucokinase translocation // Diabetes. 2006. V. 55 (4). P. 865–874. doi: 10.2337/
diabetes.55.04.06.db05-1178.
Guo H., Guo J., Xie W., Yuan L., Sheng X. The role of vitamin D in
ovarian cancer: epidemiology, molecular mechanism and prevention // J.
Ovarian Res. 2018. V. 11 (1). P. 71. doi: 10.1186/s13048-018-0443-7.
Guo X.-Y., Liu X.-M., Jin L., Wang T.-T., Ullah K., Sheng J.-Z., Huang
H.-F. Cardiovascular and metabolic profiles of offspring conceived by assisted
reproductive technologies: A systematic review and meta-analysis // Fertil.
Steril. 2017. V. 107. P. 622–631. e5. doi: 10.1016/j.fertnstert.2016.12.007.
Gupta C., Chapekar T., Chhabra Y., Singh P., Sinha S., Luthra K.
Differential response to sustained stimulation by hCG & LH on goat ovarian
granulosa cells // Ind. J. Med. Res. 2012. V. 135. P. 331–340. doi:
10.4103/0971-5916.93429.
Gurvich C., Hoy K., Thomas N., Kulkarni J. Sex Differences and the
Influence of Sex Hormones on Cognition through Adulthood and the Aging
Process // Brain Sci. 2018. V. 8 (9). pii: E163. doi: 10.3390/brainsci8090163.
Gutkowska J., Jankowski M., Sairam M.R., et al. Hormonal regulation
of natriuretic peptide system during induced ovarian follicular development in
the rat // Biol. Reprod. 1999. V. 61. P. 162–170.
Ha S., Baver S., Huo L., Gata A, Hairston J., Huntoon N., Li W., Zhang
T., Benecchi E. J., Ericsson M., Hentges S. T., Bjørbæk C. Somato-dendritic
localization and signaling by leptin receptors in hypothalamic POMC and AgRP
neurons // PLoS One. 2013. V. 8. P. e77622.
Haisenleder D.J., Burger L.L., Aylor K.W., Dalkin A.C., Marshall J.C.
Gonadotropin-releasing hormone stimulation of gonadotropin subunit
transcription: evidence for the involvement of calcium/calmodulin-dependent
kinase II (Ca/CAMK II) activation in rat pituitaries // Endocrinology. 2003a. V.
144 (7). P. 2768–2774. doi: 10.1210/en.2002-0168.
Haisenleder D.J., Ferris H.A., Shupnik M.A. The calcium component
of gonadotropin-releasing hormone-stimulated luteinizing hormone subunit
gene transcription is mediated by calcium/calmodulin-dependent protein kinase
type II // Endocrinology. 2003b. V. 144. P. 2409–2416.

 406

Hallast P., Rull K., Laan M. The evolution and genomic landscape of
CGB1 and CGB2 genes // Mol. Cell. Endocrinol. 2007. V. 260–262. P. 2–11.
doi: 10.1016/j.mce.2005.11.049.
Hamel M., Dufort I., Robert C., Gravel C., Leveille M.C., Leader A.,
Sirard M.A. Identification of differentially expressed markers in human
follicular cells associated with competent oocytes // Hum. Reprod. 2008. V. 23.
P. 1118–1127. doi: 10.1093/humrep/den048.
Han Y.G., Kang S.S., Seong J.Y., Geum D., Suh Y.H., Kim K. Negative
regulation of gonadotropinreleasing hormone and gonadotropin-releasing
hormone receptor gene expression by a gonadotrophin-releasing hormone
agonist in the rat hypothalamus // J. Neuroendocrinol. 1999. V. 11 (3). P. 195–
201.
Han Y.H., Cao X., Lin B., Lin F., Kolluri S. K., Stebbins J., Reed J.
C., Dawson M. I., Zhang X. K. Regulation of Nur77 nuclear export by c-Jun N-
terminal kinase and Akt // Oncogene. 2006. V. 25. P. 2974–2986.
Handschuh K., Guibourdenche J., Cocquebert M., Tsatsaris V., Vidaud
M., Evain-Brion D., Fournier T. Expression and regulation by PPARgamma of
hCG α- and β-subunits: Comparison between villous and invasive extravillous
trophoblastic cells // Placenta. 2009. V. 30. P. 1016–1022. doi: 10.1016/
j.placenta.2009.09.006.
Handschuh K., Guibourdenche J., Tsatsaris V., Guesnon M.,
Laurendeau I., Evain-Brion D., Fournier T. Human chorionic gonadotropin
produced by the invasive trophoblast but not the villous trophoblast promotes
cell invasion and is down-regulated by peroxisome proliferator-activated
receptor-γ // Endocrinology. 2007. V. 148. P. 5011–5019. doi: 10.1210/
en.2007-0286.
Hansen M., Kurinczuk J.J., Bower C., Webb S. The Risk of Major
Birth Defects after Intracytoplasmic Sperm Injection and in Vitro Fertilization //
N. Engl. J. Med. 2002. V. 346. P. 725–730. doi: 10.1056/NEJMoa010035.
Hardelin J.P., Julliard A.K., Moniot B., Soussi-Yanicostas N., Verney
C., Schwanzel-Fukuda M., et al. Anosmin-1 is a regionally restricted
component of basement membranes and interstitial matrices during
organogenesis: implications for the developmental anomalies of X
chromosome-linked Kallmann syndrome // Dev. Dyn. 1999. V. 215. P. 26–44.
Hardie D.G., Ross F.A., Hawley S.A. AMPK: a nutrient and energy
sensor that maintains energy homeostasis // Nat. Rev. Mol. Cell. Biol. 2012. V.
13 (4). P. 251–262. doi: 10.1038/nrm3311.
Harrington A.E., Morris-Triggs S.A., Ruotolo B.T., Robinson C.V.,
Ohnuma S., Hyvönen M. Structural basis for the inhibition of activin signalling
by follistatin // EMBO J. 2006. V. 25 (5). P. 1035–1045.

 407

Harris G.W. Neural control of the Pituitary Gland / London: Edward

Arnold. 1955.
Harrison C.A., Gray P.C., Vale W.W., Robertson D.M. Antagonists of
activin signaling: mechanisms and potential biological applications // Trends
Endocrinol. Metab. 2005. V. 16. P. 73–78.
Harvey N.C., Holroyd C., Ntani G., Javaid K., Cooper P., Moon R.,
Cole Z., Tinati T., Godfrey K., Dennison E., Bishop N.J., Baird J., Cooper C.
Vitamin D supplementation in pregnancy: A systematic review // Health
Technol. Assess. 2014. V. 18 (45). P. 1–190. doi: 10.3310/hta18450.
Hashimoto O., Tsuchida K., Ushiro Y., Hosoi Y., Hoshi N., Sugino H.,
Hasegawa Y. cDNA cloning and expression of human activin βE subunit // Mol.
Cell. Endocrinol. 2002. V. 194 (1-2). P. 117–122.
Hattori H., Hiura H., Kitamura A., Miyauchi N., Kobayashi N.,
Takahashi S., Okae H., Kyono K., Kagami M., Ogata T., Arima T. Association
of four imprinting disorders and ART // Clin. Epigenetics. 2019. V. 11 (1). P. 21.
doi: 10.1186/s13148-019-0623-3.
Hattori Y., Suzuki K., Hattori S., Kasai K. Metformin inhibits cytokine-
induced nuclear factor kappa B activation via AMP-activated protein kinase
activation in vascular endothelial cells // Hypertension. 2006. V. 47 (6). P.
1183–1188. doi: 10.1161/01.HYP.0000221429.94591.72.
Hausman G., Barb C., Lents C. Leptin and reproductive function //
Biochimie. 2012. V. 94. P. 2075–2081.
He L., Sabet A., Djedjos S., Miller R., Sun X.J., Hussain M.A.,
Radovick S., Wondisford F.E. Metformin and Insulin Suppress Hepatic
Gluconeogenesis through Phosphorylation of CREB Binding Protein // Cell.
2009. V. 137 (4). P. 635–646. doi: 10.1016/j.cell.2009.03.016.
He L., Wondisford F.E. Metformin Action: Concentrations Matter //
Cell. Metab. 2015. V. 21 (2). P. 159–162. doi: 10.1016/j.cmet.2015.01.003.
Heaney R.P. Vitamin D – Baseline status and effective dose // N. Engl.
J. Med. 2012. V. 367. P. 77–78. doi: 10.1056/NEJMe1206858.
Hearn M.T., Gomme P.T. Molecular architecture and biorecognition
processes of the cystine knot protein superfamily: part I. The glycoprotein
hormones // J. Mol. Recognit. 2000. V. 13. P. 223–278.
Heitman L.H., Ijzerman A.P. G protein-coupled receptors of the
hypothalamic-pituitary-gonadal axis: a case for Gnrh, LH, FSH, and GPR54
receptor ligands // Med. Res. Rev. 2008. V. 28. P. 975–1011.
Helenius A., Aebi M. Roles of N-linked glycans in the endoplasmic
reticulum // Annu. Rev. Biochem. 2004. V. 73. P. 1019–1049.
Henrich J.B., Hughes J.P., Kaufman S.C., Brody D.J., Curtin L.R.
Limitations of follicle-stimulating hormone in assessing menopause status:

 408

findings from the National Health and Nutrition Examination Survey

(NHANES 1999–2000) // Menopause. 2006. V. 13 (2). P. 171–177. doi:
10.1097/01.gme.0000198489.49618.96.
Herbison A.E. Estrogen positive feedback to gonadotropin-releasing
hormone (GnRH) neurons in the rodent: the case for the rostral periventricular
area of the third ventricle (RP3V) // Brain Res. Rev. 2008. V. 57. P 277–287.
doi:10.1016/j.brainresrev.2007.05.006.
Herbison A.E. Physiology of the adult gonadotropin-releasing
hormone neuronal network / In: Plant T.M., Zeleznik A.J., editors. Knobil and
Neill’s Physiology of Reproduction. San Diego, CA, USA. Elsevier Inc. 2015.
P. 399–467.
Herbison A.E., Horvath T.L., Naftolin F., Leranth C. Distribution of
estrogen receptor immunoreactive cells in monkey hypothalamus: relationship
to neurones containing luteinizing hormone-releasing hormone and tyrosine
hydroxylase // Neuroendocrinology. 1995. V. 61. P. 1–10.
Herrid M., O'Shea T., McFarlane J.R. Ontogeny of leptin and its
receptor expression in mouse testis during the postnatal period // Mol. Reprod.
Dev. 2008. V. 75. P. 874–880.
Hershko Klement A., Shulman A. hCG Triggering in ART: An
Evolutionary Concept // Int. J. Mol. Sci. 2017. V. 18 (5). pii: E1075. doi:
10.3390/ijms18051075.
Herve V., Roy F., Bertin J., Guillou F., Maurel M.C. Antiequine
chorionic gonadotropin (eCG) antibodies generated in goats treated with eCG
for the induction of ovulation modulate the luteinizing hormone and follicle-
stimulating hormone bioactivities of eCG differently // Endocrinology. 2004. V.
145. P. 294–303.
Hewison M. The earlier the better: Preconception vitamin D and
protection against pregnancy loss // Lancet Diabetes Endocrinol. 2018. V. 6 (9).
P. 680–681. doi: 10.1016/S2213-8587(18)30178-5.
Hewison M., Burke F., Evans K.N., Lammas D.A., Sansom D.M., Liu
P., Modlin R.L., Adams J.S. Extra-renal 25-hydroxyvitamin D3-1alpha-
hydroxylase in human health and disease // J. Steroid. Biochem. Mol. Biol.
2007. V. 103 (3–5). P. 316–321. doi: 10.1016/j.jsbmb.2006.12.078.
Hickman M.A., McBride R., Boggess K.A., Strauss R. Metformin
compared with insulin in the treatment of pregnant women with overt diabetes:
a randomized controlled trial // Am. J. Perinatol. 2013. V. 30 (6). P. 483–490.
Hileman S., Pierroz D., Masuzaki H., Bjorbaek C., El-Haschimi K.,
Banks W., Flier J. Characterization of short isoforms of the leptin receptor in rat
cerebral microvessels and of brain uptake of leptin in mouse models of
obesity // Endocrinology. 2002. V. 143. P. 775–783.

 409

Hill J.J., Qiu Y., Hewick R.M., Wolfman N.M. Regulation of myostatin
in vivo by growth and differentiation factor-associated serum protein-1: a novel
protein with protease inhibitor and follistatin domains // Mol. Endocrinol. 2003.
V. 17. P. 1144–1154.
Hill J. W., Elias C. F., Fukuda M., Williams K. W., Berglund E. D.,
Holland W. L., Cho Y., Chuang J., Xu Y., Choi M., Lauzon D., Lee C. E.,
Coppari R., Richardson J. A., Zigman J. M., Chua S., Scherer P. E., Lowell B.
B., Bruning J. C., Elmquist J. K. Direct insulin and leptin action on pro-
opiomelanocortin neurons is required for normal glucose homeostasis and
fertility // Cell Metab. 2010. V. 11. P. 286–297.
Hiura H., Okae H., Miyauchi N., Sato F., Sato A., Van De Pette M.,
John R.M., Kagami M., Nakai K., Soejima H., Ogata T., Arima T.
Characterization of DNA methylation errors in patients with imprinting
disorders conceived by assisted reproduction technologies // Hum. Reprod.
2012. V. 27 (8). P. 2541–2548. doi: 10.1093/humrep/des197.
Hiyama J., Weisshaar G., Renwick A.G. The asparagine-linked
oligosaccharides at individual glycosylation sites in human thyrotrophin //
Glycobiology. 1992. V. 2 (5). P. 401–409.
Hobbs A., Foster P., Prescott C., Scotland R., Ahluwalia A. Natriuretic
peptide receptor-C regulates coronary blood flow and prevents myocardial
ischemia/reperfusion injury: novel cardioprotective role for endothelium-
derived C-type natriuretic peptide // Circulation. 2004. V. 110. P. 1231–1235.
Hoenderop J.G.J., Nilius B., Bindels R.J.M. Calcium Absorption
Across Epithelia // Physiol. Rev. 2005. V. 85 (1). P. 373–422. doi: 10.1152/
physrev.00003.2004.
Holick M.F., Binkley N.C., Bischoff-Ferrari H.A., Gordon C.M.,
Hanley D.A., Heaney R.P., Murad M.H., Weaver C.M. Endocrine Society.
Evaluation, treatment, and prevention of vitamin D deficiency: An Endocrine
Society clinical practice guideline // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2011. V. 96. P.
1911–1930. doi: 10.1210/jc.2011-0385.
Hollis B.W., Johnson D., Hulsey T.C., Ebeling M., Wagner C.L.
Vitamin D supplementation during pregnancy: Double-blind, randomized
clinical trial of safety and effectiveness // J. Bone Miner. Res. 2011. V. 26. P.
2341–2357. doi: 10.1002/jbmr.463.
Hollis B.W., Wagner C.L. New insights into the vitamin D
requirements during pregnancy // Bone Res. 2017. V. 5. P. 17030. doi: 10.1038/
boneres.2017.30.
Hollis B.W., Wagner C.L., Howard C.R., Ebeling M., Shary J.R., Smith
P.G., Taylor S.N., Morella K., Lawrence R.A., Hulsey T.C. Maternal versus

 410

infant vitamin D supplementation during lactation: A randomized controlled

trial // Pediatrics. 2015. V. 136. P. 625–634. doi: 10.1542/peds.2015-1669.
Hompes P.G., Broekmans F.J., Hoozemans D.A., Schats R.
Effectiveness of highly purified human menopausal gonadotropin vs.
recombinant follicle-stimulating hormone in first-cycle in vitro fertilization-
intracytoplasmic sperm injection patients // Fertil. Steril. 2008. V. 89 (6). P.
1685–1693. doi: 10.1016/j.fertnstert.2007.05.039.
Hori N., Nagai M., Hirayama M., Hirai T., Matsuda K., Hayashi M.,
Tanaka T., Ozawa T., Horike S. Aberrant CpG methylation of the imprinting
control region KvDMR1 detected in assisted reproductive technology-produced
calves and pathogenesis of large offspring syndrome // Anim. Reprod. Sci.
2010. V. 122 (3–4). P. 303–312. doi: 10.1016/j.anireprosci.2010.09.008.
Hou M., Venier N., Sugar L., Musquera M., Pollak M., Kiss A.,
Fleshner N., Klotz L., Venkateswaran V. Protective effect of metformin in CD1
mice placed on a high carbohydrate-high fat diet // Biochem. Biophys. Res.
Commun. 2010. V. 397 (3). P. 537–542. doi : 10.1016/j.bbrc.2010.05.152.
Hrabovszky E., Ciofi P., Vida B., Horvath M.C., Keller E., Caraty A.,
Bloom S.R., Ghatei M.A., Dhillo W.S., Liposits Z., Kallo I. The kisspeptin
system of the human hypothalamus: sexual dimorphism and relationship with
gonadotropin-releasing hormone and neurokinin B neurons // Eur. J. Neurosci.
2010. V. 31 (11). P. 1984–1998. doi: 10.1111/j.1460-9568.2010.07239.x.
Hrabovszky E., Kalló I., Szlávik N., Keller E., Merchenthaler I.,
Liposits Z. Gonadotropinreleasing hormone neurons express estrogen receptor-
beta // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2007. V. 92. P. 2827–2830. doi:10.1210/
jc.2006-2819.
Hsueh A.J., Billig H., Tsafriri A. Ovarian follicle atresia: a hormonally
controlled apoptotic process // Endocr. Rev. 1994. V. 15. P. 707–724.
Hsueh A.J., Kawamura K., Cheng Y., Fauser B.C. Intraovarian control
of early folliculogenesis // Endocr. Rev. 2015. V. 36 (1). P. 1-24. doi: 10.1210/
er.2014-1020.
Hu M.C., Shiizaki K., Kuro-o M., Moe O.W. Fibroblast growth factor
23 and Klotho: physiology and pathophysiology of an endocrine network of
mineral metabolism // Annu. Rev. Physiol. 2013. V. 75. P. 503–533.
Hu Y., Bouloux P.M. X-linked GnRH deficiency: role of KAL-1
mutations in GnRH deficiency // Mol. Cell. Endocrinol. 2011. V. 346. P. 13–20.
doi: 10.1016/j.mce.2011.04.001.
Hu Y., Poopalasundaram S., Graham A., Bouloux P.M. GnRH
neuronal migration and olfactory bulb neurite outgrowth are dependent on FGF
receptor 1 signaling, specifically via the PI3K p110α isoform in chick embryo //
Endocrinology. 2013. V. 154 (1). P. 388–399. doi: 10.1210/en.2012-1555.

 411

Huang J., Ujihara M., Xia H., Chen F., Yoshida H., Puett D.
Mutagenesis of the ‘determinant loop’ region of human choriogonadotropin
beta // Mol. Cell. Endocrinol. 1993. V. 90. P. 211–218.
Huang N.L., Chiang S.H., Hsueh C.H., Liang Y.J., Chen Y.J., Lai L.P.
Metformin inhibits TNF-alpha-induced I kappa B kinase phosphorylation, I
kappa B-alpha degradation and IL-6 production in endothelial cells through
PI3K-dependent AMPK phosphorylation // Int. J. Cardiol. 2009. V. 134 (2). P.
169–175. doi: 10.1016/j.ijcard.2008.04.010.
Huang Y., Yu Y., Gao J., Li R., Zhang C. Impaired oocyte quality
induced by dehydroepiandrosterone is partially rescued by metformin treatment
// PLoS ONE. 2015. V. 10. P. e0122370. doi: 10.1371/journal.pone.0122370.
Hughes M., Malloy P., O’Malley B., Pike J., Feldman D. Genetic
defects of the 1,25-dihydroxyvitamin D3 receptor // J. Recept. Res. 1991. V. 11
(1–4). P. 699–716. doi: 10.3109/10799899109066437.
Huisman J.A., Paulussen R.J., Geurts T.B., Odink J., Rekers H.
Assessment of bioequivalence after subcutaneous and intramuscular
administration of urinary gonadotrophins // Hum. Reprod. 1997. V. 12. P. 34–
38. doi: 10.1093/humrep/12.1.34.
Humaidan P., Chin W., Rogoff D., D'Hooghe T., Longobardi S.,
Hubbard J., Schertz J. Efficacy and safety of follitropin alfa/lutropin alfa in
ART: a randomized controlled trial in poor ovarian responders // Hum. Reprod.
2017. V. 32 (3). P. 544–555. doi: 10.1093/humrep/dew360.
Huppertz B. Placental origins of preeclampsia: Challenging the current
hypothesis // Hypertension. 2008. V. 51. P. 970–975. doi: 10.1161/
HYPERTENSIONAHA.107.107607.
Hurtado de Llera A., Martin-Hidalgo D., Gil M.C., Garcia-Marin L.J.,
Bragado M.J. AMP-activated kinase AMPK is expressed in boar spermatozoa
and regulates motility // PLoS ONE. 2012. V. 7. P. e38840. doi: 10.1371/
journal.pone.0038840.
Hyppönen E., Cavadino A., Williams D., Fraser A., Vereczkey A.,
Fraser W.D., Bánhidy F., Lawlor D., Czeizel A.E. Vitamin D and pre-eclampsia:
Original data, systematic review and meta-analysis // Ann. Nutr. Metab. 2013.
V. 63. P. 331–340. doi: 10.1159/000358338.
Ibrahim M.I., Hamdy A., Shafik A., Taha S., Anwar M., Faris M. The
role of adding metformin in insulin-resistant diabetic pregnant women: a
randomized controlled trial // Arch. Gynecol. Obstet. 2014. V. 289 (5). P. 959–
965. doi: 10.1007/s00404-013-3090-7.
Ijas H., Vaarasmaki M., Morin-Papunen L., Keravuo R., Ebeling T.,
Saarela T., Raudaskoski T. Metformin should be considered in the treatment of

 412

gestational diabetes: a prospective randomised study // BJOG. 2011. V. 118 (7).

P. 880–885. doi: 10.1111/j.1471-0528.2010.02763.x.
Ikemoto T., Park M.K. Molecular and evolutionary characterization of
the GnRH-II gene in the chicken: distinctive genomic organization, expression
pattern, and precursor sequence // Gene. 2006. V. 368. P. 28–36. doi:10.1016/
j.gene.2005.10.004.
Iles R.K., Delves P.J., Butler S.A. Does hCG or hCGβ play a role in
cancer cell biology? // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V. 329. P. 62–70. doi:
10.1016/j.mce.2010.07.014.
Imai M., Ishikawa K., Matsukawa N., Kida I., Ohta J., Ikushima M.,
Chihara Y., Rui X., Rakugi H., Ogihara T. Klotho protein activates the PKC
pathway in the kidney and testis and suppresses 25-hydroxyvitamin D3
1alphahydroxylase gene expression // Endocrine. 2004. V. 25 (3). P. 229–234.
doi: 10.1385/ENDO:25:3:229.
Imperiali B., Shannon K.L. Differences between Asn-Xaa-Thr-
containing peptides: a comparison of solution conformation and substrate
behavior with oligosaccharyltransferase // Biochemistry. 1991. V. 30. P. 4374–
4380.
Inzucchi S.E., Bergenstal R.M., Buse J.B., Diamant M., Ferrannini E.,
Nauck M., Peters A.L., Tsapas A., Wender R., Matthews D.R. Management of
hyperglycaemia in type 2 diabetes: a patient-centered approach. Position
statement of the American Diabetes Association (ADA) and the European
Association for the Study of Diabetes (EASD) // Diabetologia. 2012. V. 55. P.
1577–1596.
Irani M., Merhi Z. Role of vitamin D in ovarian physiology and its
implication in reproduction: A systematic review // Fertil. Steril. 2014. V. 102.
P. 460–468. doi: 10.1016/j.fertnstert.2014.04.046.
Irannejad R., Tomshine J.C., Tomshine J.R., Chevalier M., Mahoney
J.P., Steyaert J., Rasmussen S.G., Sunahara R.K., El-Samad H., Huang B., von
Zastrow M. Conformational biosensors reveal GPCR signalling from
endosomes // Nature. 2013. V. 495. P. 534–538.
Ishikawa T., Fujioka H., Ishimura T., Takenaka A., Fujisawa M.
Expression of leptin and leptin receptor in the testis of fertile and infertile
patients // Andrologia. 2007. V. 39. P. 22–27.
Iwasa T., Matsuzaki T., Tungalagsuvd A., Munkhzaya M., Kawami T.,
Niki H., et al. Hypothalamic Kiss1 and RFRP gene expressions are changed by
a high dose of lipopolysaccharide in female rats // Horm. Behav. 2014. V. 66. P.
309–316. doi: 10.1016/j.yhbeh.2014.06.007.

 413

Iwasa T., Matsuzaki T., Yano K., Irahara M. Gonadotropin-Inhibitory

Hormone Plays Roles in Stress-Induced Reproductive Dysfunction // Front.
Endocrinol. (Lausanne). 2017. V. 8. P. 62. doi: 10.3389/fendo.2017.00062.
Jangir R.N., Jain G.C. Diabetes mellitus induced impairment of male
reproductive functions: a review // Curr. Diabetes Rev. 2014. V. 10 (3). P. 147–
157.
Jankowski M., Reis A.M., Mukaddam-Daher S., Dam T.V., Farookhi
R., Gutkowska J. C-type natriuretic peptide and the guanylyl cyclase receptors
in the rat ovary are modulated by the estrous cycle // Biol. Reprod. 1997. V. 56.
P. 59–66.
Jan Mohamed H.J., Rowan A., Fong B., Loy S.L. Maternal serum and
breast milk vitamin D levels: Findings from the Universiti Sains Malaysia
Pregnancy Cohort Study // PLoS ONE. 2014. V. 9. P. e100705. doi: 10.1371/
journal.pone.0100705.
Janovick J.A., Goulet M., Bush E., Greer J., Wettlaufer D.G., Conn
P.M. Structureactivity relations of successful pharmacologic chaperones for
rescue of naturally occurring and manufactured mutants of the gonadotropin-
releasing hormone receptor // J. Pharmacol. Exp. Ther. 2003. V. 305. P. 608–
614. doi:10.1124/jpet.102.048454.
Jansen C.A., van Os H.C., Out H.J., Coelingh Bennink H.J. A
prospective randomized clinical trial comparing recombinant follicle
stimulating hormone (Puregon) and human menopausal gonadotrophins
(Humegon) in non-down-regulated in vitro fertilization patients // Hum.
Reprod. 1998. V. 13 (11). P. 2995–2999. doi: 10.1093/humrep/13.11.2995.
Jean-Charles P.Y., Kaur S., Shenoy S.K. GPCR signaling via β-
arrestin-dependent mechanisms // J. Cardiovasc. Pharmacol. 2017. V. 70. P.
142–158. doi: 10.1097/FJC.0000000000000482.
Jee B.C., Suh C.S., Kim Y.B., Kim S.H., Moon S.Y. Clinical efficacy of
highly purified hMG versus recombinant FSH in IVF/ICSI cycles: a meta-
analysis // Gynecol. Obstet. Invest. 2010. V. 70 (2). P. 132–137. doi:
10.1159/000308458.
Jeoung M.K., Lee C.W., Ji I., Ji T.H. Trans-activation, cis-activation
and signal selection of gonadotropin receptors // Mol. Cell. Endocrinol. 2007.
V. 260–262. P. 137–143.
Ji I., Ji T.H. Differential roles of exoloop 1 of the human follicle-
stimulating hormone receptor in hormone binding and receptor activation // J.
Biol. Chem. 1995. V. 270. P. 15970–15973. doi: 10.1074/jbc.270.27.15970.
Ji I., Lee C., Jeoung M., Koo Y., Sievert G.A., Ji T.H. Trans-activation
of mutant follicle-stimulating hormone receptors selectively generates only one

 414

of two hormone signals // Mol. Endocrinol. 2004. V. 18. P. 968–978. doi:

10.1210/me.2003-0443.
Ji I., Lee C., Song Y., Conn P.M., Ji T.H. Cis- and trans-activation of
hormone receptors: The LH receptor // Mol. Endocrinol. 2002. V. 16. P. 1299–
1308.
Jiang X., Dias J.A., He X. Structural biology of glycoprotein hormones
and their receptors: insights to signaling // Mol. Cell. Endocrinol. 2014. V. 382.
P. 424–451.
Jiang X., Liu H., Chen X., Chen P.H., Fischer D., Sriraman V., Yu
H.N., Arkinstall S., He X. Structure of follicle-stimulating hormone in complex
with the entire ectodomain of its receptor // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2012.
V. 109. P. 12491–12496.
Jin C.H., Kerner S.A., Hong M.H., Pike J.W. Transcriptional activation
and dimerization functions in the human vitamin D receptor // Mol. Endocrinol.
1996. V. 10 (8). P. 945–957.
Jin J.M., Yang W.X. Molecular regulation of hypothalamus-pituitary-
gonads axis in males // Gene. 2014. V. 551 (1). P. 15–25. doi: 10.1016/
j.gene.2014.08.048.
Johnson L.E., Deluca H.F. Vitamin D receptor null mutant mice fed
high levels of calcium are fertile // J. Nutrition. 2001. V. 131. P. 1787–1791.
doi: 10.1093/jn/131.6.1787.
Johnson M.A., Tsutsui K., Fraley G.S. Rat RFamide-related peptide-3
stimulates GH secretion, inhibits LH secretion, and has variable effects on sex
behavior in the adult male rat // Horm. Behav. 2007. V. 51. P. 171–180. doi:
10.1016/j.yhbeh.2006.09.009.
Jones G., Prosser D.E., Kaufmann M. Cytochrome P450-mediated
metabolism of vitamin D // J. Lipid Res. 2014. V. 55 (1). P. 13–31. doi:
10.1194/jlr.R031534.
Jorgez C.J., Klysik M., Jamin S.P., Behringer R.R., Matzuk M.M.
Granulosa cell-specific inactivation of follistatin causes female fertility
defects // Mol. Endocrinol. 2004. V. 18. P. 953–967.
Joshi S., Pantalena L.C., Liu X.K., Gaffen S.L., Liu H., Rohowsky-
Kochan C., Ichiyama K., Yoshimura A., Steinman L., Christakos S., Youssef S.
1,25-dihydroxyvitamin D(3) ameliorates Th17 autoimmunity via transcriptional
modulation of interleukin-17A // Mol. Cell. Biol. 2011. V. 31 (17). P. 3653–
3669. doi: 10.1128/MCB.05020-11.
Jun J.K., Yoon J.S., Ku S.Y., Choi Y.M., Hwang K.R., Park S.Y., Lee
G.H., Lee W.D., Kim S.H., Kim J.G., Moon S.Y. Follicle-stimulating hormone
receptor gene polymorphism and ovarian responses to controlled ovarian

 415

hyperstimulation for IVF-ET // J. Hum. Genet. 2006. V. 51 (8). P. 665–670. doi:

10.1007/s10038-006-0005-5.
Kadoura S., Alhalabi M., Nattouf A.H. Effect of Calcium and Vitamin
D Supplements as an Adjuvant Therapy to Metformin on Menstrual Cycle
Abnormalities, Hormonal Profile, and IGF-1 System in Polycystic Ovary
Syndrome Patients: A Randomized, Placebo-Controlled Clinical Trial // Adv.
Pharmacol. Sci. 2019. V. 2019. P. 9680390. doi: 10.1155/2019/9680390.
Kagami M., Nagai T., Fukami M., Yamazawa K., Ogata T. Silver-
Russell syndrome in a girl born after in vitro fertilization: partial
hypermethylation at the differentially methylated region of PEG1/MEST // J.
Assist. Reprod. Genet. 2007. V. 24 (4). P. 131–136. doi: 10.1007/
s10815-006-9096-3.
Kagan K.O., Wright D., Baker A., Sahota D., Nicolaides K.H.
Screening for trisomy 21 by maternal age, fetal nuchal translucency thickness,
free β-human chorionic gonadotropin and pregnancy-associated plasma protein-
A // Ultrasound Obstet. Gynecol. Off. J. Int. Soc. Ultrasound Obstet. Gynecol.
2008. V. 31. P. 618–624. doi: 10.1002/uog.5331.
Kahn B.E., Brannigan R.E. Obesity and male infertility // Curr. Opin.
Urol. 2017. V. 27. P. 441–445. doi: 10.1097/MOU.0000000000000417.
Kahyaoğlu S., Yılmaz B., Işık A.Z. Pharmacokinetic,
pharmacodynamic, and clinical aspects of ovulation induction agents: A review
of the literature // J. Turk. Ger. Gynecol. Assoc. 2017. V. 18 (1). P. 48–55. doi:
10.4274/jtgga.2016.0107.
Kaiser U.B., Jakubowiak A., Steinberger A., Chin W.W. Differential
effects of gonadotropin-releasing hormone (GnRH) pulse frequency on
gonadotropin subunit and GnRH receptor messenger ribonucleic acid levels in
vitro // Endocrinology. 1997. V. 138. P. 1224–1231. doi:10.1210/
endo.138.3.4968.
Kaiser U.B., Lee B.L., Carroll R.S., Unabia G., Chin W.W., Childs G.V.
Follistatin gene expression in the pituitary: localization in gonadotropes and
folliculostellate cells in diestrous rats // Endocrinology. 1992. V. 130. P. 3048–
3056.
Kakar S.S. Molecular structure of the human gonadotropin-releasing
hormone receptor gene // Eur. J. Endocrinol. 1997. V. 137. P. 183–192.
Kalaitzopoulos D.R., Lempesis I.G., Athanasaki F., Schizas D.,
Samartzis E.P., Kolibianakis E.M., Goulis D.G. Association between vitamin D
and endometriosis: a systematic review // Hormones (Athens). 2019. doi:
10.1007/s42000-019-00166-w.

 416

Kalem M.N., Kalem Z., Gurgan T. Effect of metformin and oral

contraceptives on polycystic ovary syndrome and IVF cycles // J. Endocrinol.
Invest. 2017. V. 40 (7). P. 745–752. doi: 10.1007/s40618-017-0634-x.
Kalkunte S., Boij R., Norris W., Friedman J., Lai Z., Kurtis J., Lim
K.H., Padbury J.F., Matthiesen L., Sharma S. Sera from preeclampsia patients
elicit symptoms of human disease in mice and provide a basis for an in vitro
predictive assay // Am. J. Pathol. 2010. V. 177. P. 2387–2398. doi: 10.2353/
ajpath.2010.100475.
Kalló I., Butler J.A., Barkovics-Kalló M., Goubillon M.L., Coen C.W.
Oestrogen receptor beta-immunoreactivity in gonadotropin releasing hormone-
expressing neurones: regulation by oestrogen // J. Neuroendocrinol. 2001. V. 13
(9). P. 741–748.
Kallo I., Vida B., Molnar C. S., Hrabovszky E., Caraty A., Ciofi P.,
Coen C. W., Liposits Z. Co-localisation of kisspeptin with galanin or neurokinin
B in afferents to mouse GnRH neurons // J. Neuroendocrinol. 2011. V. 24. P.
464–476.
Kalra S. P., Crowley W. R. Norepinephrine-like effects of neuropeptide
Y on LH release in the rat // Life Sci. 1984. V. 35 (11). P. 1173–1186.
Kanasaki H., Bedecarrats G.Y., Kam K.Y., Xu S., Kaiser U.B.
Gonadotropin-releasing hormone pulse frequency-dependent activation of
extracellular signal-regulated kinase pathways in perifused LbetaT2 cells //
Endocrinology. 2005. V. 146 (12). P. 5503–5513. doi: 10.1210/en.2004-1317.
Kang J., Shi Y., Xiang B., Qu B., Su W., Zhu M., Zhang M., Bao G.,
Wang F., Zhang X., Yang R., Fan F., Chen X., Pei G., Ma L. A nuclear function
of β-arrestin1 in GPCR signaling: regulation of histone acetylation and gene
transcription // Cell. 2005. V. 123. P. 833–847.
Kang S.K., Choi K.C., Cheng K.W., Nathwani P.S., Auersperg N.,
Leung P.C. Role of gonadotropin-releasing hormone as an autocrine growth
factor in human ovarian surface epithelium // Endocrinology. 2000. V. 141. P.
72–80. doi:10.1210/endo.141.1.7250.
Kang S.K., Tai C.J., Nathwani P.S., Leung P.C. Differential regulation
of two forms of gonadotropin-releasing hormone messenger ribonucleic acid in
human granulosaluteal cells // Endocrinology. 2001. V. 142. P. 182–192.
doi:10.1210/endo.142.1.7895.
Kaprara A., Huhtaniemi I.T. The hypothalamus-pituitary-gonad axis:
Tales of mice and men // Metabolism. 2018. V. 85. P. 3–17. doi: 10.1016/
j.metabol.2017.11.018.
Kara E., Crépieux P., Gauthier C., Martinat N., Piketty V., Guillou F.,
Reiter E. A phosphorylation cluster of five serine and threonine residues in the
C-terminus of the follicle-stimulating hormone receptor is important for

 417

desensitization but not for beta-arrestin-mediated ERK activation // Mol.

Endocrinol. 2006. V. 20 (11). P. 3014–3026. doi: 10.1210/me.2006-0098.
Kardana A., Elliott M.M., Gawinowicz M.A., Birken S., Cole L.A. The
heterogeneity of human chorionic gonadotropin (hCG). I. Characterization of
peptide heterogeneity in 13 individual preparations of hCG // Endocrinology.
1991. V. 129. P. 1541–1550.
Karlsson C., Lindell K., Svensson E., Bergh C., Lind P., Billig
H., Carlsson L. M., Carlsson B. Expression of functional leptin receptors in the
human ovary // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1997. V. 28. P. 4144–4148.
Karras S.N., Koufakis T., Fakhoury H., Kotsa K. Deconvoluting the
biological roles of vitamin D-binding protein during pregnancy: A both clinical
and theoretical challenge // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2018a. V. 9. P. 259.
doi: 10.3389/fendo.2018.00259.
Karras S., Paschou S.A., Kandaraki E., Anagnostis P., Annweiler C.,
Tarlatzis B.C., Hollis B.W., Grant W.B., Goulis D.G. Hypovitaminosis D in
pregnancy in the Mediterranean region: A systematic review // Eur. J. Clin.
Nutr. 2016. V. 70. P. 979–986. doi: 10.1038/ejcn.2016.12.
Karras S.N., Wagner C.L., Castracane V.D. Understanding vitamin D
metabolism in pregnancy: From physiology to pathophysiology and clinical
outcomes //. Metabolism. 2018b. V. 86. P. 112–123. doi: 10.1016/
j.metabol.2017.10.001.
Kawamura K., Cheng Y., Kawamura N., Takae S., Okada A., Kawagoe
Y., Mulders S., Terada Y., Hsueh A.J. Pre-ovulatory LH/hCG surge decreases C-
type natriuretic peptide secretion by ovarian granulosa cells to promote meiotic
resumption of pre-ovulatory oocytes // Hum. Reprod. 2011. V. 26 (11). P. 3094–
3101. doi: 10.1093/humrep/der282.
Kawasaki H., Springett G.M., Mochizuki N., Toki S., Nakaya M.,
Matsuda M., Housman D.E., Graybiel A.M. A family of cAMP-binding proteins
that directly activate Rap1 // Science. 1998. V. 282. P. 2275–2279.
Kayampilly P.P., Menon K.M.J. Follicle-stimulating hormone increases
tuberin phosphorylation and mammalian target of rapamycin signaling through
an extracellular signal-regulated kinase-dependent pathway in rat granulosa
cells // Endocrinology. 2007. V. 148. P. 3950–3957. doi: 10.1210/en.2007-0202.
Kayampilly P.P., Menon K.M.J. Follicle-stimulating hormone inhibits
adenosine 5′-monophosphate-activated protein kinase activation and promotes
cell proliferation of primary granulosa cells in culture through an Akt-
dependent pathway // Endocrinology. 2009. V. 150. P. 929–935. doi: 10.1210/
en.2008-1032.
Keiper M., Stope M.B., Szatkowski D., Bohm A., Tysack K., Vom Dorp
F., Saur O., Oude Weernink P.A., Evellin S., Jakobs K.H., Schmidt M. Epac- and

 418

Ca2+-controlled activation of Ras and extracellular signal-regulated kinases by

Gs-coupled receptors // J. Biol. Chem. 2004. V. 279. P. 46497–46508.
Kelleher D.J., Karaoglu D., Mandon E.C., Gilmore R.
Oligosaccharyltransferase isoforms that contain different catalytic STT3
subunits have distinct enzymatic properties // Mol. Cell. 2003. V. 12. P. 101–
111.
Kepa J.K., Spaulding A.J., Jacobsen B.M., Fang Z., Xiong X.,
Radovick S., et al. Structure of the distal human gonadotropin releasing
hormone (hGnrh) gene promoter and functional analysis in Gt1-7 neuronal cells
// Nucleic Acids Res. 1996. V. 24. P. 3614–3620.
Keryer G., Alsat E., Tasken K., Evain-Brion D. Cyclic AMP-dependent
protein kinases and human trophoblast cell differentiation in vitro // J. Cell Sci.
1998. V. 111. P. 995–1004.
Keutmann H.T., Schneyer A.L., Sidis Y. The role of follistatin domains
in follistatin biological action // Mol. Endocrinol. 2004. V. 18. P. 228–240.
Khaing W., Vallibhakara S.A., Tantrakul V., Vallibhakara O.,
Rattanasiri S., McEvoy M., Attia J., Thakkinstian A. Calcium and vitamin D
supplementation for prevention of preeclampsia: A systematic review and
network meta-analysis // Nutrients. 2017. V. 9. P. E1141. doi: 10.3390/
nu9101141.
Khosla S., Dean W., Brown D., Reik W., Feil R. Culture of
Preimplantation Mouse Embryos Affects Fetal Development and the
Expression of Imprinted Genes // Biol. Reprod. 2001. V. 64. P. 918–926. doi:
10.1095/biolreprod64.3.918.
Kiely M., Hemmingway A., O’Callaghan K.M. Vitamin D in
pregnancy: Current perspectives and future directions // Ther. Adv.
Musculoskelet. Dis. 2017. V. 9. P. 145–154. doi: 10.1177/1759720X17706453.
Kietsiriroje N. Human Immunodeficiency Virus Infection and Male
Hypogonadism: A Review // J. Med. Assoc. Thai. 2015. V. 98 (10). P. 1045–
1055.
Kilani Z., Dakkak A., Ghunaim S., Cognigni G.E., Tabarelli C.,
Parmegiani L., Filicori M. A prospective, randomized, controlled trial
comparing highly purified hMG with recombinant FSH in women undergoing
ICSI: ovarian response and clinical outcomes // Hum. Reprod. 2003. V. 18 (6).
P. 1194–1199. doi: 10.1093/humrep/deg252.
Kim S., Yamazaki M., Zella L., Shevde N., Pike J. Activation of
receptor activator of NF-kappaB ligand gene expression by 1,25-
dihydroxyvitamin D3 is mediated through multiple long-range enhancers //
Mol. Cell. Biol. 2006. V. 26 (17). P. 6469–6486. doi: 10.1128/MCB.00353-06.

 419

Kim S.H. Congenital Hypogonadotropic Hypogonadism and Kallmann

Syndrome: Past, Present, and Future // Endocrinol. Metab. (Seoul). 2015. V. 30.
P. 456–466. doi: 10.3803/EnM.2015.30.4.456.
Kim S.H., Hu Y., Cadman S., Bouloux P. Diversity in fibroblast growth
factor receptor 1 regulation: learning from the investigation of Kallmann
syndrome // J. Neuroendocrinol. 2008. V. 20. P. 141-163. doi:10.1111/
j.1365-2826.2007.01627.x.
Kimura F., Bonomi L.M., Schneyer A.L. Follistatin regulates germ cell
nest breakdown and primordial follicle formation // Endocrinology. 2011. V.
152 (2). P. 697–706. doi: 10.1210/en.2010-0950.
Kimura F., Sidis Y., Bonomi L., Xia Y., Schneyer A. The follistatin-288
isoform alone is sufficient for survival but not for normal fertility in mice //
Endocrinology. 2010. V. 151 (3). P. 1310–1319. doi: 10.1210/en.2009-1176.
Kirby E.D., Geraghty A.C., Ubuka T., Bentley G.E., Kaufer D. Stress
increases putative gonadotropin inhibitory hormone and decreases luteinizing
hormone in male rats // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2009. V. 106. P. 11324–
11329. doi: 10.1073/pnas.0901176106.
Kishi H., Krishnamurthy H., Galet C., Bhaskaran R.S., Ascoli M.
Identification of a short linear sequence present in the C-terminal tail of the rat
follitropin receptor that modulates arrestin-3 binding in a phosphorylation-
independent fashion // J. Biol. Chem. 2002. V. 277. P. 21939–21946. doi:
10.1074/jbc.M111365200.
Kiyosu C., Tsuji T., Yamada K., Kajita S., Kunieda T. NPPC/NPR2
signaling is essential for oocyte meiotic arrest and cumulus oophorus formation
during follicular development in the mouse ovary // Reproduction. 2012. V. 144
(2). P. 187–193. doi: 10.1530/REP-12-0050.
Kjøtrød S.B., Carlsen S.M., Rasmussen P.E., Holst-Larsen T.,
Mellembakken J., Thurin-Kjellberg A., Haapaniemikouru K., Morin-Papunen
L., Humaidan P., Sunde A., von Düring V. Use of metformin before and during
assisted reproductive technology in non-obese young infertile women with
polycystic ovary syndrome: a prospective, randomized, double-blind, multi-
centre study // Hum. Reprod. 2011. V. 26 (8). P. 2045–2053. doi: 10.1093/
humrep/der154.
Klenov V.E., Jungheim E.S. Obesity and reproductive function: a
review of the evidence // Curr. Opin. Obstet. Gynecol. 2014. V. 26 (6). P. 455–
460. doi: 10.1097/GCO.0000000000000113.
Klett D., Meslin P., Relav L., Nguyen T.M., Mariot J., Jégot G.,
Cahoreau C., Combarnous Y. et al. Low reversibility of intracellular cAMP
accumulation in mouse Leydig tumor cells (MLTC-1) stimulated by human

 420

Luteinizing Hormone (hLH) and Chorionic Gonadotropin (hCG) // Mol. Cell.

Endocrinol. 2016. V. 434. P. 144–153. doi: 10.1016/j.mce.2016.06.028.
Kliewer S.A., Umesono K., Mangelsdorf D.J., Evans R.M. Retinoid X
receptor interacts with nuclear receptors in retinoic acid, thyroid hormone and
vitamin D3 signalling // Nature. 1992. V. 355 (6359). P. 446–449.
Kluetzman K.S., Thomas R.M., Nechamen C.A., Dias J.A. Decreased
degradation of internalized follicle-stimulating hormone caused by mutation of
aspartic acid 6.30(550) in a protein kinase-CK2 consensus sequence in the third
intracellular loop of human follicle-stimulating hormone receptor // Biol.
Reprod. 2011. V. 84. P. 1154–1163. doi: 10.1095/biolreprod.110.087965.
Knobil E. The neuroendocrine control of ovulation // Hum. Reprod.
1988. V. 3 (4). P. 469–472.
Knofler M. What factors regulate HCG production in Down’s
syndrome pregnancies? Regulation of HCG during normal gestation and in
pregnancies affected by Down’s syndrome // Mol. Hum. Reprod. 1999. V. 5. P.
895–897. doi: 10.1093/molehr/5.10.895.
Kobayashi H., Hiura H., John R.M., Sato A., Otsu E., Kobayashi N.,
Suzuki R., Suzuki F., Hayashi C., Utsunomiya T., Yaegashi N, Arima T. DNA
methylation errors at imprinted loci after assisted conception originate in the
parental sperm // Eur. J. Hum. Genet. 2009. V. 17 (12). P. 1582–1591. doi:
10.1038/ejhg.2009.68.
Kobayashi N., Miyauchi N., Tatsuta N., Kitamura A., Okae H., Hiura
H., Sato A., Utsunomiya T., Yaegashi N., Nakai K., Arima T. Factors associated
with aberrant imprint methylation and oligozoospermia // Sci. Rep. 2017. V. 7.
P. 42336. doi: 10.1038/srep42336.
Kobilka B.K. Structural insights into adrenergic receptor function and
pharmacology // Trends Pharmacol. Sci. 2011. V. 32 (4). P. 213–218. doi:
10.1016/j.tips.2011.02.005.
Kohli R., Muralidhar K. Effect of LH-RH on the release of sulfated
lutropin: a potential in vitro bioassay for LH-RH // Endocrinol. Jpn. 1990. V.
37. P. 27–37.
Koletzko B., Bauer C.P., Bung P., Cremer M., Flothkötter M., Hellmers
C., Kersting M., Krawinkel M., Przyrembel H., Rasenack R., Schäfer T., Vetter
K., Wahn U., Weissenborn A., Wöckel A. German national consensus
recommendations on nutrition and lifestyle in pregnancy by the ‘Healthy Start
—Young Family Network’ // Ann. Nutr. Metab. 2013. V. 63 (4). P. 311–322.
doi: 10.1159/000358398.
Kolibianakis E.M., Venetis C.A., Bosdou J.K., Zepiridis L.,
Chatzimeletiou K., Makedos A., Masouridou S., Triantafillidis S., Mitsoli A.,
Tarlatzis B.C. Corifollitropin alfa compared with follitropin beta in poor

 421

responders undergoing ICSI: a randomized controlled trial // Hum. Reprod.

2015. V. 30 (2). P. 432–440. doi: 10.1093/humrep/deu301.
Kook S., Zhan X., Kaoud T.S., Dalby K.N., Gurevich V.V., Gurevich
E.V. Arrestin-3 binds c-Jun N-terminal kinase 1 (JNK1) and JNK2 and
facilitates the activation of these ubiquitous JNK isoforms in cells via
scaffolding // J. Biol. Chem. 2013. V. 288. P. 37332–37342.
Korhonen J., Alfthan H., Ylostalo P., Veldhuis J., Stenman U.H.
Disappearance of human chorionic gonadotropin and its α- and β-subunits after
term pregnancy // Clin. Chem. 1997. V. 43. P. 2155–2163.
Korhonen J., Stenman U.H., Ylostalo P. Serum human chorionic
gonadotropin dynamics during spontaneous resolution of ectopic pregnancy //
Fertil. Steril. 1994. V. 61. P. 632–636. doi: 10.1016/S0015-0282(16)56638-2.
Korhonen J., Tiitinen A., Alfthan H., Ylostalo P., Stenman U.H. Ectopic
pregnancy after in vitro fertilization is characterized by delayed implantation
but a normal increase of serum human chorionic gonadotrophin and its subunits
// Hum. Reprod. 1996. V. 11 (12). P. 2750–2757. doi: 10.1093/
oxfordjournals.humrep.a019203.
Kort H.I., Massey J.O.E.B., Elsner C.W., Mitchell-leef D., Shapiro
D.B., Witt M.A., Roudebush W.E. Impact of body mass index values on sperm
quantity and quality // J. Androl. 2006. V. 27 (3). P. 1150–1152. doi: 10.2164/
jandrol.05124.
Kosteria I., Tsangaris G.T., Gkourogianni A., Anagnostopoulos A.,
Papadopoulou A., Papassotiriou I., Loutradis D., Chrousos G.P., Kanaka-
Gantenbein C. Proteomics of Children Born After Intracytoplasmic Sperm
Injection Reveal Indices of an Adverse Cardiometabolic Profile // J. Endocr.
Soc. 2017. V. 1. P. 288–301. doi: 10.1210/js.2016-1052.
Kotani M., Detheux M., Vandenbogaerde A., Communi D.,
Vanderwinden J.M., Le Poul E., et al. The metastasis suppressor gene KiSS-1
encodes kisspeptins, the natural ligands of the orphan G protein-coupled
receptor GPR54 // J. Biol. Chem. 2001. V. 276 (37). P. 34631–34636. doi:
10.1074/jbc.M104847200.
Kovacs C.S. Bone development and mineral homeostasis in the fetus
and neonate: Roles of the calciotropic and phosphotropic hormones // Physiol.
Rev. 2014. V. 94. P. 1143–1218. doi: 10.1152/physrev.00014.2014.
Kovalevskaya G., Birken S., Kakuma T., Ozaki N., Sauer M., Lindheim
S., Cohen M., Kelly A., Schlatterer J., O’Connor J.F. Differential expression of
human chorionic gonadotropin (hCG) glycosylation isoforms in failing and
continuing pregnancies: Preliminary characterization of the hyperglycosylated
hCG epitope // J. Endocrinol. 2002a. V. 172. P. 497–506. doi: 10.1677/
joe.0.1720497.

 422

Kovalevskaya G., Genbacev O., Fisher S.J., Caceres E., O’Connor J.F.
Trophoblast origin of hCG isoforms: Cytotrophoblasts are the primary source of
choriocarcinoma-like hCG // Mol. Cell. Endocrinol. 2002b. V. 194. P. 147–155.
doi: 10.1016/S0303-7207(02)00135-1.
Kramer P.R., Wray S. Novel gene expressed in nasal region influences
outgrowth of olfactory axons and migration of luteinizing hormone-releasing
hormone (LHRH) neurons // Genes Dev. 2000. V. 14 (14). P. 1824–1834.
Kraus S., Naor Z., Seger R. Intracellular signaling pathways mediated
by the gonadotropin-releasing hormone (GnRH) receptor // Arch. Med. Res.
2001. V. 32 (6). P. 499–509.
Kreeger P.K., Fernandes N.N., Woodruff T.K., Shea L.D. Regulation of
mouse follicle development by follicle-stimulating hormone in a three-
dimensional in vitro culture system is dependent on follicle stage and dose //
Biol. Reprod. 2005. V. 73. P. 942–950.
Krieger J.P., Cabaset S., Canonica C., Christoffel L., Richard A.,
Schröder T., von Wattenwyl B.L., Rohrmann S., Lötscher K.Q. Prevalence and
determinants of vitamin D deficiency in the third trimester of pregnancy: A
multicentre study in Switzerland // Br. J. Nutr. 2018. V. 119. P. 299–309. doi:
10.1017/S0007114517003634.
Krishnamurthy H., Galet C., Ascoli M. The association of arrestin-3
with the follitropin receptor depends on receptor activation and phosphorylation
// Mol. Cell. Endocrinol. 2003a. V. 204. P. 127–140. doi: 10.1016/
S0303-7207(03)00088-1.
Krishnamurthy H., Kishi H., Shi M., Galet C., Bhaskaran R.S.,
Hirakawa T., Ascoli M. Postendocytotic trafficking of the follicle-stimulating
hormone (FSH)-FSH receptor complex // Mol. Endocrinol. 2003b. V. 17. P.
2162–2176. doi: 10.1210/me.2003-0118.
Krsmanovic L.Z., Hu L., Leung P.K., Feng H., Catt K.J. The
hypothalamic GnRH pulse generator: multiple regulatory mechanisms // Trends
Endocrinol. Metab. 2009. V. 20. P. 402–408. doi: 10.1016/j.tem.2009.05.002.
Krysiak R., Gilowski W., Okopie B. The effect of testosterone on
cardiovascular risk factors in men with type 2 diabetes and late-onset
hypogonadism treated with metformin or glimepiride // Pharmacol. Rep. 2016.
V. 68 (1). P. 75–79. doi: 10.1016/j.pharep.2015.06.003.
Kupershmidt L., Amit T., Bar-Am O., Youdim M.B., Blumenfeld Z. The
neuroprotective effect of activin A and B: implication for neurodegenerative
diseases // J. Neurochem. 2007. V. 103. P. 962–971.
Kutuzova G.D., Sundersingh F., Vaughan J., Tadi B.P., Ansay S.E.,
Christakos S., Deluca H.F. TRPV6 is not required for 1alpha,25-
dihydroxyvitamin D3-induced intestinal calcium absorption in vivo // Proc.

 423

Natl. Acad. Sci. USA. 2008. V. 105 (50). P. 19655–19659. doi: 10.1073/
pnas.0810761105.
Kuwabara Y., Mine K., Katayama A., Inagawa T., Akira S., Takeshita
T. Proteomic analyses of recombinant human follicle-stimulating hormone and
urinary-derived gonadotropin preparations // J. Reprod. Med. 2009. V. 54. P.
459–466.
Lablanche S., Cottet-Rousselle C., Lamarche F., Benhamou P.Y.,
Halimi S., Leverve X., Fontaine E. Protection of pancreatic INS-1 β-cells from
glucose- and fructose-induced cell death by inhibiting mitochondrial
permeability transition with cyclosporine A or metformin // Cell Death Dis.
2011. V. 2. P. e134–e136. doi: 10.1038/cddis.2011.15.
Lahlou N., Carel J.C., Chaussain J.L., Roger M. Pharmacokinetics and
pharmacodynamics of GnRH agonists: clinical implications in pediatrics // J.
Pediatr. Endocrinol. Metab. 2000. V. 13 (Suppl. 1). P. 723–737.
Lahoud R., Ryan J., Illingworth P., Quinn F., Costello M. Recombinant
LH supplementation in patients with a relative reduction in LH levels during
IVF/ICSI cycles: a prospective randomized controlled trial // Eur. J. Obstet.
Gynecol. Reprod. Biol. 2017. V. 210. P 300–305. doi: 10.1016/
j.ejogrb.2017.01.011.
Lai T.H., Lee F.K., Lin T.K., Horng S.G., Chen S.C., Chen Y.H., Wang
P.C. An increased serum progesterone-to-estradiol ratio on the day of human
chorionic gonadotropin administration does not have a negative impact on
clinical pregnancy rate in women with normal ovarian reserve treated with a
long gonadotropin releasing hormone agonist protocol // Fertil. Steril. 2009. V.
92. P. 508–514. doi: 10.1016/j.fertnstert.2008.06.036.
Lamba P., Fortin J., Tran S., Wang Y., Bernard D.J. A novel role for
the forkhead transcription factor FOXL2 in activin A-regulated follicle-
stimulating hormone β subunit transcription // Mol. Endocrinol. 2009. V. 23. P.
1001–1013.
Landman G.W.D., Kleefstra N., van Hateren K.J.J., Groenier K.H.,
Gans R.O.B., Bilo H.J.G. Metformin Associated With Lower Cancer Mortality
in Type 2 Diabetes – ZODIAC-16 // Diabetes Care. 2010. V. 33. P. 322–326.
Landomiel F., Gallay N., Jégot G., Tranchant T., Durand G.,
Bourquard T., Crépieux P., Poupon A., Reiter E. Biased signalling in follicle
stimulating hormone action // Mol. Cell. Endocrinol. 2014. V. 382 (1). P. 452–
459. doi: 10.1016/j.mce.2013.09.035.
Landry D., Cloutier F., Martin L. Implications of leptin in
neuroendocrine regulation of male reproduction // Reprod. Biol. 2013. V. 13. P.
1–14.

 424

Lane M., Robker R.L., Robertson S.A. Parenting from before

conception // Science. 2014. V. 345. P. 756–760. doi: 10.1126/science.1254400.
Langub M.C. Jr, Watson R.E. Jr. Estrogen receptor-immunoreactive
glia, endothelia, and ependyma in guinea pig preoptic area and median
eminence: electron microscopy // Endocrinology. 1992. V. 130. P. 364–372.
doi:10.1210/endo.130.1.1727710.
Lapthorn A.J., Harris D.C., Littlejohn A., Lustbader J.W., Canfield
R.E., Machin K.J., Morgan F.J., Isaacs N.W. Crystal structure of human
chorionic gonadotropins // Nature. 1994. V. 369. P. 455–461.
La Rovere M., Franzago M., Stuppia L. Epigenetics and Neurological
Disorders in ART // Int. J. Mol. Sci. 2019. V. 20 (17). pii: E4169. doi: 10.3390/
ijms20174169.
Larqué E., Morales E., Leis R., Blanco-Carnero J.E. Maternal and
foetal health implications of vitamin D status during pregnancy // Ann. Nutr.
Metab. 2018. V. 72. P. 179–192. doi: 10.1159/000487370.
La Vignera S., Condorelli R.A., Cimino L., Russo G.I., Morgia G.,
Calogero A.E. Late-onset hypogonadism: the advantages of treatment with
human chorionic gonadotropin rather than testosterone // Aging Male. 2016. V.
19 (1). P. 34–39. doi: 10.3109/13685538.2015.1092021.
Laws S.C., Beggs J.M., Webster J.C., Miller W.L. Inhibin increases and
progesterone decrease receptor for gonadotropin-releasing hormone in ovine
pituitary cultures // Endocrinology. 1990. V. 127. P. 373–380. doi:10.1210/
endo-127-1-373.
Lazari M.F., Liu X., Nakamura K., Benovic J.L., Ascoli M. Role of G
protein-coupled receptor kinases on the agonist-induced phosphorylation and
internalization of the follitropin receptor // Mol. Endocrinol. 1999. V. 13. P.
866–878. doi: 10.1210/mend.13.6.0289.
Leclerc G.M., Boockfor F.R. Calcium influx and DREAM protein are
required for GnRH gene expression pulse activity // Mol. Cell. Endocrinol.
2007. V. 267. P. 70–79. doi: 10.1016/j.mce.2006.12.040.
Le Cotonnec J.Y., Loumaye E., Porchet H.C., Beltrami V., Munafo A.
Pharmacokinetic and pharmacodynamic interactions between recombinant
human luteinizing hormone and recombinant human follicle-stimulating
hormone // Fertil. Steril. 1998a. V. 69. P. 201–209.
le Cotonnec J.Y., Porchet H.C., Beltrami V., Munafo A. Clinical
pharmacology of recombinant human luteinizing hormone: Part I.
Pharmacokinetics after intravenous administration to healthy female volunteers
and comparison with urinary human luteinizing hormone // Fertil. Steril. 1998b.
V. 69. P. 189–194.

 425

Lécureuil C., Tesseraud S., Kara E., Martinat N., Sow A., Fontaine I.,
Gauthier C., Reiter E., Guillou F., Crépieux P. Follicle-stimulating hormone
activates p70 ribosomal protein S6 kinase by protein kinase A-mediated
dephosphorylation of Thr 421/Ser 424 in primary Sertoli cells // Mol.
Endocrinol. 2005. V. 19. P. 1812–1820. doi: 10.1210/me.2004-0289.
Lee C., Ji I., Ryu K., Song Y., Conn P.M., Ji T.H. Two defective
heterozygous luteinizing hormone receptors can rescue hormone action // J.
Biol. Chem. 2002. V. 277. P. 15795–15800.
Lee M.H., Appleton K.M., Strungs E.G., Kwon J.Y., Morinelli T.A.,
Peterson Y.K., Laporte S.A., Luttrell L.M. The conformational signature of beta-
arrestin2 predicts its trafficking and signalling functions // Nature. 2016. V. 531.
P. 665–668. doi: 10.1038/nature17154.
Lee S.K., Lee J.O., Kim J.H., Kim S.J., You G.Y., Moon J.W., Jung J.H.,
Park S.H., Uhm K.O., Park J.M., Suh P.G., Kim H.S. Metformin Sensitizes
Insulin Signaling Through AMPK-Mediated PTEN Down-Regulation in
Preadipocyte 3T3-L1 Cells // J. Cell. Biochem. 2011. V. 112 (5). P. 1259–1267.
doi: 10.1002/jcb.23000.
Lee S.M., Riley E.M., Meyer M.B., Benkusky N.A., Plum L.A., DeLuca
H.F., Pike J.W. 1,25-Dihydroxyvitamin D3 Controls a Cohort of Vitamin D
Receptor Target Genes in the Proximal Intestine That Is Enriched for Calcium-
regulating Components // J. Biol. Chem. 2015. V. 290 (29). P. 18199–18215.
Lee V.H., Lee L.T., Chow B.K. Gonadotropin-releasing hormone:
regulation of the GnRH gene // FEBS J. 2008. V. 275. P. 5458–5478. doi:
10.1111/j.1742-4658.2008.06676.x.
Leers-Sucheta S., Morohashi K., Mason J. I., Melner M. H. Synergistic
activation of the human type II 3beta-hydroxysteroid dehydrogenase/delta5-
delta4 isomerase promoter by the transcription factor steroidogenic factor-1/
adrenal 4-binding protein and phorbol ester // J. Biol. Chem. 1997. V. 272. P.
7960–7967.
Leese H.J., Hugentobler S.A., Gray S.M., Morris D.G., Sturmey R.G.,
Whitear S.-L., Sreenan J.M. Female reproductive tract fluids: Composition,
mechanism of formation and potential role in the developmental origins of
health and disease // Reprod. Fertil. Dev. 2008. V. 20. P. 1–8. doi: 10.1071/
RD07153.
Lefkowitz R.J. G protein-coupled receptors. III. New roles for receptor
kinases and β-arrestins in receptor signaling and desensitization // J. Biol.
Chem. 1998. V. 273. P. 18677–18680. doi: 10.1074/jbc.273.30.18677.
Legouis R., Hardelin J.P., Levilliers J., Claverie J.M., Compain S.,
Wunderle V., Millasseau P., Le Paslier D., Cohen D., Caterina D., et al. The
candidate gene for the X-linked Kallmann syndrome encodes a protein related

 426

to adhesion molecules // Cell. 1991. V. 67 (2). P. 423–435. doi:

10.1016/0092-8674(91)90193-3.
Lehert P., Schertz J.C., Ezcurra D. Recombinant human follicle-
stimulating hormone produces more oocytes with a lower total dose per cycle in
assisted reproductive technologies compared with highly purified human
menopausal gonadotrophin: a meta-analysis // Reprod. Biol. Endocrinol. 2010.
V. 16 (8). P. 112. doi: 10.1186/1477-7827-8-112.
Lehman M.N., He W., Coolen L.M., Levine J.E., Goodman R.L. Does
the KNDy Model for the Control of Gonadotropin-Releasing Hormone Pulses
Apply to Monkeys and Humans? // Semin. Reprod. Med. 2019. V. 37 (2). P. 71–
83. doi: 10.1055/s-0039-3400254.
Lennerz J.K., Timmerman R.J., Grange D.K., DeBaun M.R., Feinberg
A.P., Zehnbauer B.A. Addition of H19 ‘loss of methylation testing‘ for
Beckwith-Wiedemann syndrome (BWS) increases the diagnostic yield // J.
Mol. Diagn. 2010. V. 12 (5). P. 576–588. doi: 10.2353/jmoldx.2010.100005.
Lerch T.F., Shimasaki S., Woodruff T.K., Jardetzky T.S. Structural and
biophysical coupling of heparin and activin binding to follistatin isoform
functions // J. Biol. Chem. 2007. V. 282. P. 15930–15939.
Lerchbaum E., Obermayer-Pietsch B. Mechanisms in endocrinology:
vitamin D and fertility: a systematic review // Eur. J. Endocrinol. 2012. V. 166.
P. 765–778. doi: 10.1530/EJE-11-0984.
Lerchbaum E., Rabe T. Vitamin D and female fertility // Curr. Opin.
O b s t e t . G y n e c o l . 2 0 1 4 . V. 2 6 . P. 1 4 5 – 1 5 0 . d o i : 1 0 . 1 0 9 7 /
GCO.0000000000000065.
Lethimonier C., Madigou T., Munoz-Cueto J.A., Lareyre J.J., Kah O.
Evolutionary aspects of GnRHs, GnRH neuronal systems and GnRH receptors
in teleost fish // Gen. Comp. Endocrinol. 2004. V. 135. P 1–16.
Levi Setti P.E., Alviggi C., Colombo G.L., Pisanelli C., Ripellino C.,
Longobardi S., Canonico P.L., De Placido G. Human recombinant follicle
stimulating hormone (rFSH) compared to urinary human menopausal
gonadotropin (HMG) for ovarian stimulation in assisted reproduction: a
literature review and cost evaluation // J. Endocrinol. Invest. 2015. V. 38 (5). P.
497–503. doi: 10.1007/s40618-014-0204-4.
Lewis K.A., Gray P.C., Blount A.L., MacConell L.A., Wiater E.,
Bilezikjian L.M., Vale W. Betaglycan binds inhibin and can mediate functional
antagonism of activin signalling // Nature. 2000. V. 404 (6776). P. 411–414.
doi: 10.1038/35006129.
Li G., Yu Y., Fan Y., Li C., Xu X., Duan J., Li R., Kang X., Ma X., Chen
X., Ke Y., Yan J., Lian Y., Liu P., Zhao Y., Zhao H., Chen Y., Sun X., Liu J., Qiao
J., Liu J. Genome wide abnormal DNA methylome of human blastocyst in

 427

assisted reproductive technology // J. Genet. Genom. 2017. V. 44 (10). P. 475–

481. doi: 10.1016/j.jgg.2017.09.001.
L i S . , G a rc i a d e Ye b e n e s E . , P e l l e t i e r G . E ff e c t s o f
dehydroepiandrosterone (DHEA) on GnRH gene expression in the rat brain as
studied by in situ hybridization // Peptides. 1995. V. 16. P. 425–430.
Li S., Liu X., Min L., Ascoli M. Mutations of the second extracellular
loop of the human lutropin receptor emphasize the importance of receptor
activation and de-emphasize the importance of receptor phosphorylation in
agonist-induced internalization // J. Biol. Chem. 2001. V. 276. P. 7968–7973.
doi: 10.1074/jbc.M010482200.
Li Y., Asuri S., Rebhun J.F., Castro A.F., Paranavitana N.C., Quilliam
L.A. The RAP1 guanine nucleotide exchange factor Epac2 couples cyclic AMP
and Ras signals at the plasma membrane // J. Biol. Chem. 2006. V. 281. P.
2506–2514.
Li Y., Xu S., Mihaylova M. M., Zheng B., Hou X., Jiang B., Park O.,
Luo Z., Lefai E., Shyy J. Y., Gao B., Wierzbicki M., Verbeuren T. J., Shaw R. J.,
Cohen R. A., Zang M. AMPK phosphorylates and inhibits SREBP activity to
attenuate hepatic steatosis and atherosclerosis in diet-induced insulin-resistant
mice // Cell Metab. 2011. V. 13. P. 376–388.
Lieben L., Masuyama R., Torrekens S., Van Looveren R., Schrooten J.,
Baatsen P., Lafage-Proust M.H., Dresselaers T., Feng J.Q., Bonewald L.F.,
Meyer M.B., Pike J.W., Bouillon R., Carmeliet G. Normocalcemia is maintained
in mice under conditions of calcium malabsorption by vitamin D-induced
inhibition of bone mineralization // J. Clin. Invest. 2012. V. 122 (5). P. 1803–
1815. doi: 10.1172/JCI45890.
Lim D., Bowdin S.C., Tee L., Kirby G.A., Blair E., Fryer A., Lam W.,
Oley C., Cole T., Brueton L.A., Reik W., Macdonald F., Maher E.R. Clinical and
molecular genetic features of Beckwith-Wiedemann syndrome associated with
assisted reproductive technologies // Hum. Reprod. 2009. V. 24 (3). P. 741–747.
doi: 10.1093/humrep/den406.
Lim S., Luo M., Koh M., Yang M., bin Abdul Kadir M.N., Tan J.H., Ye
Z., Wang W., Melamed P. Distinct mechanisms involving diverse histone
deacetylases repress expression of the two gonadotropin beta-subunit genes in
immature gonadotropes, and their actions are overcome by gonadotropin-
releasing hormone // Mol. Cell. Biol. 2007. V. 27 (11). P. 4105–4120. doi:
10.1128/MCB.00248-07.
Limonta P., Marelli M.M., Moretti R., Marzagalli M., Fontana F.,
Maggi R. GnRH in the Human Female Reproductive Axis // Vitam. Horm.
2018. V. 107. P. 27–66. doi: 10.1016/bs.vh.2018.01.003.

 428

Lin F.T., Chen W., Shenoy S., Cong M., Exum S.T., Lefkowitz R.J.
Phosphorylation of beta-arrestin2 regulates its function in internalization of
beta2-adrenergic receptors // Biochemistry. 2002. V. 41. P. 10692–10699. doi:
10.1021/bi025705n.
Lin F.T., Krueger K.M., Kendall H.E., Daaka Y., Fredericks Z.L.,
Pitcher J.A., Lefkowitz R.J. Clathrin-mediated endocytosis of the β-adrenergic
receptor is regulated by phosphorylation/dephosphorylation of β-arrestin-1 // J.
Biol. Chem. 1997. V. 272. P. 31051–31057.
Lindau-Shepard B., Brumberg H.A., Peterson A.J., Dias J.A.
Reversible immunoneutralization of human follitropin receptor // J. Reprod.
Immunol. 2001. V. 49 (1). P. 1–19. doi: 10.1016/s0165-0378(00)00079-6.
Liu B., Wu J.F., Zhan Y.Y., Chen H.Z., Zhang X.Y., Wu Q. Regulation of
the orphan receptor TR3 nuclear functions by c-Jun N terminal kinase
phosphorylation // Endocrinology. 2007. V. 148 (1). P. 34–44. doi: 10.1210/
en.2006-0800.
Liu F., Usui I., Evans L.G., Austin D.A., Mellon P.L., Olefsky J.M.,
Webster N.J. Involvement of both Gq/11 and Gs proteins in gonadotropin-
releasing hormone receptor-mediated signaling in L beta T2 cells // J. Biol.
Chem. 2002. V. 277 (35). P. 32099–32108. doi: 10.1074/jbc.M203639200.
Liu H., Zhang Y., Gu H.-T., Feng Q.-L., Liu J.-Y., Zhou J., Yan F.
Association Between Assisted Reproductive Technology and Cardiac Alteration
at Age 5 Years // JAMA Pediatr. 2015. V. 169. P. 603–605. doi: 10.1001/
jamapediatrics.2015.0214.
Liu J.H., Patel B., Collins G. Central Causes of Amenorrhea / In: De
Groot L.J., Chrousos G., Dungan K., Feingold K.R., Grossman A., Hershman
J.M., Koch C., Korbonits M., McLachlan R., New M., Purnell J., Rebar R.,
Singer F., Vinik A., editors. Endotext [Internet]. South Dartmouth (MA):
MDText.com, Inc. 2000-2016.
Liu L., Gao J., He X., Cai Y., Wang L., Fan X. Association between
assisted reproductive technology and the risk of autism spectrum disorders in
the offspring: a meta-analysis // Sci. Rep. 2017. V. 7. P. 46207. doi: 10.1038/
srep46207.
Liu L., Southers J.L., Cassels J.W., Jr., Banks S.M., Wehmann R.E.,
Blithe D.L., Chen H.C., Nisula B.C. Structure-kinetic relationships of
choriogonadotropin and related molecules // Am. J. Physiol. 1989. V. 256. P.
E721–E724.
Liu X., Hao C., Wang J. Efficacy of Highly Purified Urinary FSH
versus Recombinant FSH in Chinese Women over 37 Years Undergoing
Assisted Reproductive Techniques // Int. J. Fertil. Steril. 2015. V. 8 (4). P. 385–
392. doi: 10.22074/ijfs.2015.4178.

 429

López de Jesús M., Stope M.B., Oude Weernink P.A., Mahlke Y.,
Börgermann C., Ananaba V.N., Rimmbach C., Rosskopf D., Michel M.C.,
Jakobs K.H., Schmidt M. Cyclic AMP-dependent and Epac-mediated activation
of R-Ras by G protein-coupled receptors leads to phospholipase D
stimulation // J. Biol. Chem. 2006. V. 281 (31). P. 21837–21847. doi: 10.1074/
jbc.M604156200.
Loram L.C., Culp M.E., Connoly-Strong E.C., Sturgill-Koszycki S.
Melanocortin peptides: potential targets in systemic lupus erythematosus //
Inflammation. 2015. V. 38 (1). P. 260-271. doi: 10.1007/s10753-014-0029-5.
Loutradis D., Patsoula E., Minas V., Koussidis G.A., Antsaklis A.,
Michalas S., Makrigiannakis A. FSH receptor gene polymorphisms have a role
for different ovarian response to stimulation in patients entering IVF/ICSI-ET
programs // J. Assist. Reprod. Genet. 2006. V. 23 (4). P. 177–184. doi: 10.1007/
s10815-005-9015-z.
Lu M., Xu Y., Lv L., Zhang M. Association between vitamin D status
and the risk of gestational diabetes mellitus: A meta-analysis // Arch. Gynecol.
Obstet. 2016. V. 293. P. 959–966. doi: 10.1007/s00404-016-4010-4.
Lucifero D., Chaillet J.R., Trasler J.M. Potential significance of
genomic imprinting defects for reproduction and assisted reproductive
technology // Hum. Reprod. Update. 2004. V. 10 (1). P. 3–18. doi: 10.1093/
humupd/dmh002.
Ludwig M., Gembruch U., Bauer O., Diedrich K. Ovarian
hyperstimulation syndrome (OHSS) in a spontaneous pregnancy with fetal and
placental triploidy: information about the general pathophysiology of OHSS //
Hum. Reprod. 1998. V. 13. P. 2082–2087. doi: 10.1093/humrep/13.8.2082.
Ludwig M., Katalinic A., Gross S., Sutcliffe A., Varon R., Horsthemke
B. Increased prevalence of imprinting defects in patients with Angelman
syndrome born to subfertile couples // J. Med. Genet. 2005. V. 42 (4). P. 289–
291. doi: 10.1136/jmg.2004.026930.
Lund H., Løvsletten K., Paus E., Halvorsen T.G., Reubsaet L. Immuno
MS-based targeted proteomics: highly specific, sensitive and reproducible hCG
determination for clinical diagnostics and doping analysis // Anal. Chem. 2012.
V. 84 (18). P. 7926–7932.
Lund H., Paus E., Berger P., Stenman U.H., Torcellini T., Halvorsen
T.G., Reubsaet L. Epitope analysis and detection of human chorionic
gonadotropin (hCG) variants by monoclonal antibodies and mass
spectrometry // Tumour Biol. 2014. V. 35 (2). P. 1013–1022. doi: 10.1007/
s13277-013-1135-y.
Lunenfeld B. Historical perspectives in gonadotrophin therapy // Hum.
Reprod. Update. 2004. V. 10 (6). P. 453–467. doi: 10.1093/humupd/dmh044.

 430

Lunenfeld B., Bilger W., Longobardi S., Alam V., D'Hooghe T.,
Sunkara S.K. The Development of Gonadotropins for Clinical Use in the
Treatment of Infertility // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2019. V. 10. P. 429.
doi: 10.3389/fendo.2019.00429.
Lv S.S., Wang J.Y., Wang X.Q., Wang Y., Xu Y. Serum vitamin D status
and in vitro fertilization outcomes: A systematic review and meta-analysis //
Arch. Gynecol. Obstet. 2016. V. 293. P. 1339–1345. doi: 10.1007/
s00404-016-4058-1.
Lykkedegn S., Sorensen G.L., Beck-Nielsen S.S., Christesen H.T. The
impact of vitamin D on fetal and neonatal lung maturation. A systematic review
// Am. J. Physiol. Lung Cell. Mol. Physiol. 2015. V. 308. P. L587–L602. doi:
10.1152/ajplung.00117.2014.
Macklon N.S., Stouffer R.L., Giudice L.C., Fauser B.C. The science
behind 25 years of ovarian stimulation for in vitro fertilization // Endocr. Rev.
2006. V. 27. P. 170–207.
Madiraju A.K., Erion D.M., Rahimi Y., Zhang X.-M., Braddock D.T.,
Albright R.A., Prigaro B.J., Wood J.L., Bhanot S., MacDonald M.J., Jurczak
M.J., Camporez J.P., Lee H.Y., Cline G.W., Samuel V.T., Kibbey R.G., Shulman
G.I. Metformin suppresses gluconeogenesis by inhibiting mitochondrial
glycerophosphate dehydrogenase // Nature. 2014. V. 510 (7506). P. 542–546.
doi: 10.1038/nature13270.
Madiraju A.K., Qiu Y., Perry R.J., Rahimi Y., Zhang X.-M., Zhang D.,
Camporez J.G., Cline G.W., Butrico G.M., Kemp B.E., Casals G., Steinberg
G.R., Vatner D.F., Petersen K.F., Shulman G.I. Metformin inhibits
gluconeogenesis via a redox-dependent mechanism in vivo // Nat. Med. 2018.
V. 24 (9). P. 1384–1394. doi: 10.1038/s41591-018-0125-4.
Maeda K., Ohkura S., Uenoyama Y., Wakabayashi Y., Oka Y.,
Tsukamura H., Okamura H. Neurobiological mechanisms underlying GnRH
pulse generation by the hypothalamus // Brain Res. 2010. V. 1364. P. 103–115.
doi:10.1016/j.brainres.2010.10.026.
Maggi R., Cariboni A.M., Marelli M.M., Moretti R.M., Andrè V.,
Marzagalli M., Limonta P. GnRH and GnRH receptors in the pathophysiology
of the human female reproductive system // Hum. Reprod. Update. 2016. V. 22
(3). P. 358–381. doi: 10.1093/humupd/dmv059.
Magnus M.C., Miliku K., Bauer A., Engel S.M., Felix J.F., Jaddoe
V.W.V., Lawlor D.A., London S.J., Magnus P., McGinnis R., Nystad W., Page
C.M., Rivadeneira F., Stene L.C., Tapia G., Williams N., Bonilla C., Fraser A.
Vitamin D and risk of pregnancy related hypertensive disorders: Mendelian
randomisation study // BMJ. 2018. V. 361. P. k2167. doi: 10.1136/bmj.k2167.

 431

Maher E.R., Brueton L.A., Bowdin S.C., Luharia A., Cooper W., Cole
T.R., Macdonald F., Sampson J.R., Barratt C.L., Reik W., Hawkins M.M.
Beckwith-Wiedemann syndrome and assisted reproduction technology (ART) //
J. Med. Genet. 2003. V. 40 (4). P. 62–64. doi: 10.1136/jmg.40.1.62
Mahmoudi A.R., Zarnani A.H., Jeddi-Tehrani M., Katouzian L.,
Tavakoli M., Soltanghoraei H., Mirzadegan E. Distribution of vitamin D
receptor and 1α-hydroxylase in male mouse reproductive tract // Reprod. Sci.
2013. V. 20 (4). P. 426–436. doi: 10.1177/1933719112459235.
Maizels E.T., Cottom J., Jones J.C.R., Hunzicker-Dunn M. Follicle
stimulating hormone (FSH) activates the p38 mitogen-activated protein kinase
pathway, inducing small heat shock protein phosphorylation and cell rounding
in immature rat ovarian granulosa cells // Endocrinology. 1998. V. 139. P.
3353–3356. doi: 10.1210/endo.139.7.6188.
Makanji Y., Zhu J., Mishra R., Holmquist C., Wong W.P., Schwartz
N.B., Mayo K.E., Woodruff T.K. Inhibin at 90: from discovery to clinical
application, a historical review // Endocr. Rev. 2014. V. 35. P. 747–794. doi:
10.1210/er.2014-1003.
Malloy P., Hochberg Z., Tiosano D., Pike J., Hughes M., Feldman D.
The molecular basis of hereditary 1,25-dihydroxyvitamin D3 resistant rickets in
seven related families // J. Clin. Invest. 1990. V. 86 (6). P. 2071–2079.
Manfredi-Lozano M., Roa J., Ruiz-Pino F., Piet R., Garcia-Galiano D.,
Pineda R., Zamora A., Leon S., Sanchez-Garrido M. A., Romero-Ruiz A.,
Dieguez C., Vazquez M. J., Herbison A. E., Pinilla L., Tena-Sempere M.
Defining a novel leptin – melanocortin – kisspeptin pathway involved in the
metabolic control of puberty // Mol. Metab. 2016. V. 5 (10). P. 844–857. doi:
10.1016/j.molmet.2016.08.003.
Mangelsdorf D.J., Evans R.M. The RXR heterodimers and orphan
r e c e p t o r s / / C e l l . 1 9 9 5 . V. 8 3 ( 6 ) . P. 8 4 1 – 8 5 0 . d o i :
10.1016/0092-8674(95)90200-7.
Mani S., Mainigi M. Embryo Culture Conditions and the Epigenome //
Semin. Reprod. Med. 2018. V. 36 (3-04). P. 211–220. doi: 10.1055/
s-0038-1675777.
Mannaerts B., Fauser B., Lahlou N., Harlin J., Shoham Shoham Z.,
Bennink H.C., Bouchard P. Serum hormone concentrations during treatment
with multiple rising doses of recombinant follicle stimulating hormone
(Puregon) in men with hypogonadotropic hypogonadism // Fertil. Steril. 1996a.
V. 65 (2). P. 406–410. doi: 10.1016/S0015-0282(16)58108-4.
Mannaerts B.M.J.L., Rombout F., Out H.J., Coelingh Bennink H.
Clinical profiling of recombinant follicle stimulating hormone (rFSH;

 432

Puregon): relationship between serum FSH and efficacy // Hum. Reprod.

Update. 1996b. V. 2 (2). P. 153–161. doi: 10.1093/humupd/2.2.153.
Mansfield R., Galea R., Brincat M., Hole D., Mason H. Metformin has
direct effects on human ovarian steroidogenesis // Fertil. Steril. 2003. V. 79. P.
956–962. doi: 10.1016/S0015-0282(02)04925-7.
Marion S., Robert F., Crepieux P., Martinat N., Troispoux C., Guillou
F., Reiter E. G protein-coupled receptor kinases and beta arrestins are
relocalized and attenuate cyclic 3′,5′-adenosine monophosphate response to
follicle-stimulating hormone in rat primary Sertoli cells // Biol. Reprod. 2002.
V. 66. P. 70–76. doi: 10.1095/biolreprod66.1.70.
Marjonen H., Auvinen P., Kahila H., Tšuiko O., Kõks S., Tiirats A.,
Viltrop T., Tuuri T., Soderstrom-Anttila V., Suikkari A.-M., et al. rs10732516
polymorphism at the IGF2/H19 locus associates with genotype-specific effects
on placental DNA methylation and birth weight of newborns conceived by
assisted reproductive technology // Clin. Epigenet. 2018. V. 10. P. 80. doi:
10.1186/s13148-018-0511-2.
Market-Velker B.A., Denomme M.M., Mann M.R. Loss of genomic
imprinting in mouse embryos with fast rates of preimplantation development in
culture // Biol. Reprod. 2012. V. 86 (5). P. 143 (1–16). doi: 10.1095/
biolreprod.111.096602.
Market-Velker B.A., Zhang L., Magri L.S., Bonvissuto A.C., Mann
M.R. Dual effects of superovulation: loss of maternal and paternal imprinted
methylation in a dose-dependent manner // Hum. Mol. Genet. 2010. V. 19 (1). P.
36–51. doi: 10.1093/hmg/ddp465.
Marques J., Costa P., Vaz B., Carvalho F., Fernandes S., Barros A.,
Sousa M. Abnormal methylation of imprinted genes in human sperm is
associated with oligozoospermia // Mol. Hum. Reprod. 2008. V. 14. P. 67–74.
doi: 10.1093/molehr/gam093.
Martin A., David V., Quarles L.D. Regulation and function of the
FGF23/klotho endocrine pathways // Physiol. Rev. 2012. V. 92 (1). P. 131–155.
Martin C., Balasubramanian R., Dwyer A.A., Au M.G., Sidis Y., Kaiser
U.B., et al. The Role of the Prokineticin 2 Pathway in Human Reproduction:
Evidence from the Study of Human and Murine Gene Mutations // Endocr. Rev.
2011. V. 32. P. 225–246. doi:10.1210/er.2010-0007.
Martis R., Crowther C.A., Shepherd E., Alsweiler J., Downie M.R.,
Brown J. Treatments for women with gestational diabetes mellitus: an overview
of Cochrane systematic reviews // Cochrane Database Syst. Rev. 2018. V. 8. P.
CD012327. doi: 10.1002/14651858.CD012327.pub2.
Marvin-Dowle K., Burley V.J., Soltani H. Nutrient intakes and
nutritional biomarkers in pregnant adolescents: A systematic review of studies

 433

in developed countries // BMC Pregnancy Childbirth. 2016. V. 16. P. 268. doi:

10.1186/s12884-016-1059-9.
Mason H.D., Willis D.S., Holly J.M., Franks S. Insulin preincubation
enhances insulin-like growth factor-II (IGF-II) action on steroidogenesis in
human granulosa cells // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1994. V. 78 (5). P. 1265–
1267.
Masuyama R., Nakaya Y., Katsumata S., Kajita Y., Uehara M., Tanaka
S., Sakai A., Kato S., Nakamura T., Suzuki K. Dietary calcium and phosphorus
ratio regulates bone mineralization and turnover in vitamin D receptor knockout
mice by affecting intestinal calcium and phosphorus absorption // J. Bone
Miner. Res. 2003. V. 18 (7). P. 1217–1226.
Mathew H., Castracane V. D., Mantzoros C. Adipose tissue and
reproductive health // Metabolism. 2018. V. 86. P. 18–32. doi: 10.1016/
j.metabol.2017.11.006.
Matsubara K., Murakami N., Fukami M., Kagami M., Nagai T., Ogata
T. Risk assessment of medically assisted reproduction and advanced maternal
ages in the development of Prader-Willi syndrome due to UPD(15)mat // Clin.
Genet. 2016. V. 89 (5). P. 614–619. doi: 10.1111/cge.12691.
Matsumoto S., Yamazaki C., Masumoto K.H., Nagano M., Naito M.,
Soga T., Hiyama H., Matsumoto M., Takasaki J., Kamohara M., Matsuo A.,
Ishii H., Kobori M., Katoh M., Matsushime H., Furuichi K., Shigeyoshi Y.
Abnormal development of the olfactory bulb and reproductive system in mice
lacking prokineticin receptor PKR2 // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2006. V. 103
(11). P. 4140–4145. doi:10.1073/pnas.0508881103.
Matzuk M.M., Kumar T.R., Shou W., Coerver K.A., Lau A.L.,
Behringer R.R., Finegold M.J. Transgenic models to study the roles of inhibins
and activins in reproduction, oncogenesis, and development // Recent Prog.
Horm. Res. 1996. V. 51. P. 123–154.
Matzuk M.M., Lu N., Vogel H., Sellheyer K., Roop D.R., Bradley A.
Multiple defects and perinatal death in mice deficient in follistatin // Nature.
1995. V. 374. P. 360–363.
Maugeri A., Barchitta M., Blanco I., Agodi A. Effects of Vitamin D
Supplementation During Pregnancy on Birth Size: A Systematic Review and
Meta-Analysis of Randomized Controlled Trials // Nutrients. 2019. V. 11 (2). P.
pii: E442. doi: 10.3390/nu11020442.
Maymo J.L., Perez Perez A., Maskin B., Duenas J.L., Calvo J.C.,
Sanchez Margalet V., Varone C.L. The alternative Epac/cAMP pathway and the
MAPK pathway mediate hCG induction of leptin in placental cells // PLoS
ONE. 2012. V. 7. e46216. doi: 10.1371/journal.pone.0046216.

 434

Mazurkiewicz J.E., Herrick-Davis K., Barroso M., Ulloa-Aguirre A.,

Lindau-Shepard B., Thomas R.M., et al. Single molecule analyses of fully
functional fluorescent protein tagged follitropin receptor reveals
homodimerization and specific heterodimerization with lutropin receptor //
Biol. Reprod. 2015. V. 92. P. 100. doi: 10.1095/biolreprod.114.125781.
McArdle C.A., Franklin J., Green L., Hislop J.N. Signaling, cycling
and desensitization of gonadotropin-releasing hormone receptors // J.
Endocrinol. 2002. V. 173. P. 1–11.
McChesney R., Wilcox A.J., O’Connor J.F., Weinberg C.R., Baird
D.D., Schlatterer J.P., McConnaughey D.R., Birken S., Canfield R.E. Intact
HCG, free HCG beta subunit and HCG beta core fragment: Longitudinal
patterns in urine during early pregnancy // Hum. Reprod. 2005. V. 20. P. 928–
935. doi: 10.1093/humrep/deh702.
McDonald C.A., Millena A.C., Reddy S., Finlay S., Vizcarra J., Khan
S.A., Davis J.S. Follicle-stimulating hormone-induced aromatase in immature
rat Sertoli cells requires an active phosphatidylinositol 3-kinase pathway and is
inhibited via the mitogen-activated protein kinase signaling pathway // Mol.
Endocrinol. 2006. V. 20. P. 608–618. doi: 10.1210/me.2005-0245.
McDonnell D., Scott R., Kerner S., O’Malley B., Pike J. Functional
domains of the human vitamin D3 receptor regulate osteocalcin gene
expression // Mol. Endocrinol. 1989. V. 3 (4). P. 635–644.
McDonnell D.P., Mangelsdorf D.J., Pike J.W., Haussler M.R.,
O’Malley B.W. Molecular cloning of complementary DNA encoding the avian
receptor for vitamin D // Science. 1987. V. 235 (4793). P. 1214–1217.
McDuffie I.A., Akhter N., Childs G.W. Regulation of leptin mRNA and
protein expression in pituitary somatotropes // J. Histochem. Cytochem. 2004.
V. 52. P. 263–273.
McGee E.A., Hsueh A.J. Initial and cyclic recruitment of ovarian
follicles // Endocr. Rev. 2000. V. 21 (2). P. 200–214. doi: 10.1210/
edrv.21.2.0394.
McGee E.A., Perlas E., LaPolt P.S., Tsafriri A., Hsueh A.J. Follicle-
stimulating hormone enhances the development of preantral follicles in juvenile
rats // Biol. Reprod. 1997. V. 57. P. 990–998.
McGuire N.L., Bentley G.E. Neuropeptides in the gonads: from
evolution to pharmacology // Front. Pharmacol. 2010. V. 1. P. 114. doi:
10.3389/fphar.2010.00114.
McKenzie L.J., Pangas S.A., Carson S.A., Kovanci E., Cisneros P.,
Buster J.E., Amato P., Matzuk M.M. Human cumulus granulosa cell gene
expression: a predictor of fertilization and embryo selection in women

 435

undergoing IVF // Hum. Reprod. 2004. V. 19. P. 2869–2874. doi: 10.1093/

humrep/deh535.
McNeilly A.S., Crawford J.L., Taragnat C., Nicol L., McNeilly J.R. The
differential secretion of FSH and LH: regulation through genes, feedback and
packaging // Reprod. Suppl. 2003. V. 61. P. 463–476.
Means A.R., MacDougall E., Soderling T.R., Corbin J.D. Testicular
adenosine 3′:5′-monophosphate-dependent protein kinase. Regulation by
follicle-stimulating hormone // J. Biol. Chem. 1974. V. 249. P. 1231–1238.
Meduri G., Touraine P., Beau I., Lahuna O., Desroches A., Vacher-
Lavenu M.C., et al. Delayed puberty and primary amenorrhea associated with a
novel mutation of the human follicle-stimulating hormone receptor: clinical,
histological, and molecular studies // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2003. V. 88. P.
3491–3498. doi: 10.1210/jc.2003-030217.
Meehan T.P., Harmon B.G., Overcast M.E., Yu K.K., Camper S.A.,
Puett D., Narayan P. Gonadal defects and hormonal alterations in transgenic
mice expressing a single chain human chorionic gonadotropin-lutropin receptor
complex // J. Mol. Endocrinol. 2005. V. 34 (2). P. 489–503. doi: 10.1677/
jme.1.01669.
Meng S., Cao J., He Q., Xiong L., Chang E., Radovick S., Wondisford
F.E., He L. Metformin activates AMP-activated protein kinase by promoting
formation of the alphabetagamma heterotrimeric complex // J. Biol. Chem.
2015. V. 290 (6). P. 3793–3802. doi: 10.1074/jbc.M114.604421.
Merewood A., Mehta S.D., Chen T.C., Bauchner H., Holick M.F.
Association between severe vitamin D deficiency and primary caesarean
section // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2009. V. 94. P. 940–945. doi: 10.1210/
jc.2008-1217.
Meroni S.B., Riera M.F., Pellizzari E.H., Galardo M.N., Cigorraga
S.B. FSH activates phosphatidylinositol 3-kinase/protein kinase B signaling
pathway in 20-day-old Sertoli cells independently of IGF-I // J. Endocrinol.
2004. V. 180. P. 257–265. doi: 10.1677/joe.0.1800257.
Messager S., Chatzidaki E.E., Ma D., Hendrick A.G., Zahn D., Dixon
J., Thresher R.R., Malinge I., Lomet D., Carlton M.B., Colledge W.H., Caraty
A., Aparicio S.A. Kisspeptin directly stimulates gonadotropinreleasing hormone
release via G protein-coupled receptor 54 // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2005.
V. 102 (5). P. 1761–1766. doi:10.1073/pnas.0409330102.
Millar R.P. GnRH II and type II GnRH receptors // Trends Endocrinol.
Metab. 2003. V. 14. P. 35–43.
Millar R.P. GnRHs and GnRH receptors // Anim. Reprod. Sci. 2005. V.
88. P. 5-28. doi:10.1016/j.anireprosci.2005.05.032.

 436

Millar R.P., Lu Z.L., Pawson A.J., Flanagan C.A., Morgan K.,

Maudsley S.R. Gonadotropin-releasing hormone receptors // Endocr. Rev. 2004.
V. 25. P. 235–275.
Miller R.A., Chu Q.W., Xie J.X., Foretz M., Viollet B., Birnbaum M.J.
Biguanides suppress hepatic glucagon signalling by decreasing production of
cyclic AMP // Nature. 2013. V. 494 (7436). P. 256–260. doi: 10.1038/
nature11808.
Mills E.G.A., Dhillo W.S., Comninos A.N. Kisspeptin and the control of
emotions, mood and reproductive behaviour // J. Endocrinol. 2018. V. 239 (1).
P. R1–R12. doi: 10.1530/JOE-18-0269.
Mintziori G., Anagnostis P., Toulis K.A., Goulis D.G. Thyroid diseases
and female reproduction // Minerva Med. 2012. V. 103 (1). P. 47–62.
Miraoui H., Dwyer A.A., Sykiotis G.P., Plummer L., Chung W., Feng
B., et al. Mutations in FGF17, IL17RD, DUSP6, SPRY4, and FLRT3 are
identified in individuals with congenital hypogonadotropic hypogonadism //
Am. J. Hum. Genet. 2013. V. 92. P. 725–743. doi: 10.1016/j.ajhg.2013.04.008.
Misra U.K., Kaczowka S., Pizzo S.V. The cAMP-activated GTP
exchange factor, Epac1 upregulates plasma membrane and nuclear Akt kinase
activities in 8-pCPT-2-O-Me-cAMP-stimulated macrophages: gene silencing of
the cAMP-activated GTP exchange Epac1 prevents 8-pCPT-2-O-cAMP
activation of Akt activity in macrophages // Cell. Signal. 2008. V. 20. P. 1459–
1470.
Misso M.L., Costello M.F., Garrubba M., Wong J., Hart R., Rombauts
L., Melder A.M., Norman R.J., Teede H.J. Metformin versus clomiphene citrate
for infertility in non-obese women with polycystic ovary syndrome: a
systematic review and meta-analysis // Hum. Reprod. 2013. V. 19 (1). P. 2–11.
doi: 10.1093/humupd/dms036.
Miyamoto K., Hasegawa Y., Nomura M., Igarashi M., Kangawa K.,
Matsuo H. Identification of the second gonadotropin-releasing hormone in
chicken hypothalamus: evidence that gonadotropin secretion is probably
controlled by two distinct gonadotropinreleasing hormone in avian species //
Proc. Natl. Acad. Sci. USA.1984. V. 81. P. 3874–3878.
Mochtar M.H., Danhof N.A., Ayeleke R.O., Van der Veen F., van Wely
M. Recombinant luteinizing hormone (rLH) and recombinant follicle
stimulating hormone (rFSH) for ovarian stimulation in IVF/ICSI cycles //
Cochrane Database Syst. Rev. 2017. V. 5. P. CD005070. doi:
10.1002/14651858.CD005070.pub3.
Modabbernia A., Velthorst E., Reichenberg A. Environmental risk
factors for autism: An evidence-based review of systematic reviews and meta-
analyses // Mol. Autism. 2017. V. 8. P. 13. doi: 10.1186/s13229-017-0121-4.

 437

Møller U.K., Streym S., Mosekilde L., Heickendorff L., Flyvbjerg A.,
Frystyk J., Jensen L.T., Rejnmark L. Changes in calcitropic hormones, bone
markers and insulin-like growth factor I (IGF-I) during pregnancy and
postpartum: A controlled cohort study // Osteoporos. Int. 2013. V. 24. P. 1307–
1320. doi: 10.1007/s00198-012-2062-2.
Montag M., Liebenthron J., Koster M. Which morphological scoring
system is relevant in human embryo development? // Placenta. 2011. V. 32
(Suppl. 3). P. S252–S256. doi: 10.1016/j.placenta.2011.07.009.
Montagnana M., Trenti T., Aloe R., Cervellin G., Lippi G. Human
chorionic gonadotropin in pregnancy diagnostics // Clin. Chim. Acta. 2011. V.
412. P. 1515–1520. doi: 10.1016/j.cca.2011.05.025.
Moon R.J., Harvey N.C., Cooper C., D’Angelo S., Curtis E.M., Crozier
S.R., Barton S.J., Robinson S.M., Godfrey K.M., Graham N.J., Holloway J.W.,
Bishop N.J., Kennedy S., Papageorghiou A.T., Schoenmakers I., Fraser R.,
Gandhi S.V., Prentice A., Inskip H.M., Javaid M.K.; Maternal Vitamin D
Osteoporosis Study Trial Group. Response to antenatal cholecalciferol
supplementation is associated with common vitamin D-related genetic
variants // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2017. V. 102 (8). P. 2941–2949. doi:
10.1210/jc.2017-00682.
Moore L.E., Briery C.M., Clokey D., Martin R.W., Williford N.J., Bofill
J.A., Morrison J.C. Metformin and insulin in the management of gestational
diabetes mellitus: preliminary results of a comparison // J. Reprod. Med. 2007.
V. 52 (11). P. 1011–1015.
Morgante G., Tosti C., Orvieto R., Musacchio M.C., Piomboni P., De
Leo V. Metformin improves semen characteristics of oligo-terato-
asthenozoospermic men with metabolic syndrome // Fertil. Steril. 2011. V. 95.
P. 2150–2152. doi: 10.1016/j.fertnstert.2010.12.009.
Morin-Papunen L., Rantala A.S., Unkila-Kallio L., Tiitinen A.,
Hippeläinen M., Perheentupa A., Tinkanen H., Bloigu R., Puukka K., Ruokonen
A., Tapanainen J.S. Metformin improves pregnancy and live-birth rates in
women with polycystic ovary syndrome (PCOS): a multicenter, double-blind,
placebo-controlled randomized trial // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2012. V. 97
(5). P. 1492–1500. doi: 10.1210/jc.2011-3061.
Moslehi N., Mirmiran P., Tehrani F.R., Azizi F. Current evidence on
associations of nutritional factors with ovarian reserve and timing of
menopause: A systematic review // Adv. Nutr. 2017. V. 8 (4). P. 597–612. doi:
10.3945/an.116.014647.
Motola S., Popliker M., Tsafriri A. Are steroids obligatory mediators of
luteinizing hormone/human chorionic gonadotropin-triggered resumption of

 438

meiosis in mammals? // Endocrinology. 2007. V. 148. P. 4458–4465. doi:

10.1210/en.2007-0445.
Mounzih K., Lu R., Chehab F. F. Leptin treatment rescues the sterility
of genetically obese ob/ob males // Endocrinology. 1997. V. 138. P. 1190–1193.
Muir A.I., Chamberlain L., Elshourbagy N.A., Michalovich D., Moore
D.J., Calamari A., et al. AXOR12, a novel human G protein-coupled receptor,
activated by the peptide KiSS-1 // J. Biol. Chem. 2001. V. 276 (31). P. 28969–
28975. doi:10.1074/jbc.M102743200.
Mukherjee A., Sidis Y., Mahan A., et al. FSTL3 deletion reveals roles
for TGF-β family ligands in glucose and fat homeostasis in adults // Proc. Natl.
Acad. Sci. USA. 2007. V. 104. P. 1348–1353.
Müller L., Kowalewski M. P., Reichler I. M., Kollár E., Balogh O.
Different expression of leptin and IGF1 in the adult and prepubertal testis in
dogs // Reprod. Domest. Anim. 2017. V. 52. P. 187–192.
Muller T., Gromoll J., Simoni M. Absence of exon 10 of the human
luteinizing hormone (LH) receptor impairs LH, but not human chorionic
gonadotropin action // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2003. V. 88. P. 2242–2249.
doi: 10.1210/jc.2002-021946.
Mulvaney J.M., Roberson M.S. Divergent signaling pathways requiring
discrete calcium signals mediate concurrent activation of two mitogen-activated
protein kinases by gonadotropin-releasing hormone // J. Biol. Chem. 2000. V.
275. P. 14182–14189.
Mumford S.L., Garbose R.A., Kim K., Kissell K., Kuhr D.L., Omosigho
U.R., Perkins N.J., Galai N., Silver R.M., Sjaarda L.A., Plowden T.C.,
Schisterman E.F. Association of preconception serum 25-hydroxyvitamin D
concentrations with livebirth and pregnancy loss: A prospective cohort study //
Lancet Diabetes Endocrinol. 2018. V. 6 (9). P. 725-732. doi: 10.1016/
S2213-8587(18)30153-0.
Muñoz-Gutiérrez M., Findlay P. A., Adam C. L., Wax G., Campbell B.
K., Kendall N. R., Khalid M., Forsberg M., Scaramuzzi R. J. The ovarian
expression of mRNAs for aromatase, IGF-I receptor, IGF-binding protein-2, -4
and -5, leptin and leptin receptor in cycling ewes after three days of leptin
infusion // Reproduction. 2005. V. 130. P. 869–881.
Munzberg H., Morrison C. Structure, production and signaling of
leptin // Metabolism. 2015. V. 64. P. 13–23.
Murber A., Fancsovits P., Ledo N., Szakacs M., Rigo J., Urbancsek J.
Impact of highly purified versus recombinant follicle stimulating hormone on
oocyte quality and embryo development in intracytoplasmic sperm injection
cycles // Acta Biol. Hung. 2011. V. 62 (3). P. 255–264. doi: 10.1556/
ABiol.62.2011.3.5.

 439

Muroi Y., Ishii T. A novel neuropeptide Y neuronal pathway linking

energy state and reproductive behavior // Neuropeptides. 2016. V. 59. P. 1–8.
Murthi P., Kalionis B., Cocquebert M., Rajaraman G., Chui A., Keogh
R.J., Evain-Brion D., Fournier T. Homeobox genes and down-stream
transcription factor PPARgamma in normal and pathological human placental
development // Placenta. 2013. V. 34. P. 299–309. doi: 10.1016/
j.placenta.2013.01.005.
Muscogiuri G., Altieri B., de Angelis C., Palomba S., Pivonello R.,
Colao A., Orio F. Shedding new light on female fertility: The role of vitamin
D // Rev. Endocr. Metab. Disord. 2017. V. 18. P. 273–283. doi: 10.1007/
s11154-017-9407-2.
Musnier A., Heitzler D., Boulo T., Tesseraud S., Durand G., Lécureuil
C., Guillou H., Poupon A., Reiter E., Crépieux P. Developmental regulation of
p70 S6 kinase by a G protein-coupled receptor dynamically modelized in
primary cells // Cell. Mol. Life Sci. 2009. V. 66. P. 3487–3503. doi: 10.1007/
s00018-009-0134-z.
Mussa A., Molinatto C., Cerrato F., Palumbo O., Carella M.,
Baldassarre G., Carli D., Peris C., Riccio A., Ferrero G.B. Assisted
Reproductive Techniques and Risk of Beckwith-Wiedemann Syndrome //
Pediatrics. 2017. V. 140 (1). P. e20164311. doi: 10.1542/peds.2016-4311.
Muyan M., Ryzmkiewicz D.M., Boime I. Secretion of lutropin and
follitropin from transfected GH3 cells: Evidence for separate secretory
pathways // Mol. Endocrinol. 1994. V. 8. P. 1789–1797.
Naglaa Z.H.E., Hesham A.M., Fadil H.A., Motal A.S.M. Impact of
metformin on immunity and male fertility in rabbits with alloxan-induced
diabetes // J. Am. Sci. 2010. V. 6. P. 417–426.
Nakamura K., Hipkin R.W., Ascoli M. The agonist-induced
phosphorylation of the rat follitropin receptor maps to the first and third
intracellular loops // Mol. Endocrinol. 1998a. V. 12. P. 580–591. doi: 10.1210/
mend.12.4.0087.
Nakamura K., Krupnick J.G., Benovic J.L., Ascoli M. Signaling and
phosphorylation-impaired mutants of the rat follitropin receptor reveal an
activation- and phosphorylation-independent but arrestin-dependent pathway
for internalization // J. Biol. Chem. 1998b. V. 273. P. 24346–24354.
Nakamura K., Lazari M.F., Li S., Korgaonkar C., Ascoli M. Role of the
rate of internalization of the agonist-receptor complex on the agonist-induced
down-regulation of the lutropin/choriogonadotropin receptor // Mol.
Endocrinol. 1999. V. 13. P. 1295–1304. doi: 10.1210/mend.13.8.0331.

 440

Nakamura T., Takio K., Eto Y., Shibai H., Titani K., Sugino H. Activin-
binding protein from rat ovary is follistatin // Science. 1990. V. 247. P. 836–
838.
Nappi R.G., Di Nero E., D’Aries A.P., Nappi L. Natural pregnancy in
hypothyroid woman complicated by spontaneous ovarian hyperstimulation
syndrome // Am. J. Obstet. Gynecol. 1998. V. 178. P. 610–611. doi: 10.1016/
S0002-9378(98)70448-X.
Narayan P., Wu C., Puett D. Genetic engineering of single chain
gonadotropins and hormone-receptor fusion proteins // Methods. 2000. V. 21. P.
59–66.
Nargund V.H. Effects of psychological stress on male fertility // Nat.
Rev. Urol. 2015. V. 12 (7). P. 373–382. doi: 10.1038/nrurol.2015.112.
Nasrolahi O., Khaneshi F., Rahmani F., Razi M. Honey and metformin
ameliorated diabetes-induced damages in testes of rat; correlation with
hormonal changes // Iran J. Reprod. Med. 2013. V. 11. P. 1013–1020.
Nataraja S.G., Yu H.N., Palmer S.S. Discovery and Development of
Small Molecule Allosteric Modulators of Glycoprotein Hormone Receptors //
Front. Endocrinol. (Lausanne). 2015. V. 6. P. 142. doi: 10.3389/
fendo.2015.00142.
National Institute for Health and Care Excellence (NICE). In:
Diabetes in Pregnancy. Management From Preconception to the Postnatal
Period. 2015. Available online at: https://www.nice.org.uk/guidance/ng3.
Navarro C.E., Saeed S.A., Murdock C., Martinez-Fuentes A.J., Arora
K.K., Krsmanovic L.Z., Catt K.J. Regulation of cyclic adenosine 3',5'-
monophosphate signaling and pulsatile neurosecretion by Gi-coupled plasma
membrane estrogen receptors in immortalized gonadotrophin-releasing
hormone neurons // Mol. Endocrinol. 2003. V. 17 (12). P. 1792–1804. doi:
10.1210/me.2003-0040.
Navarro V.M., Castellano J.M., Fernandez-Fernandez R., Barreiro
M.L., Roa J., Sanchez-Criado J.E., Aguilar E., Dieguez C., Pinilla L., Tena-
Sempere M. Developmental and hormonally regulated messenger ribonucleic
acid expression of KiSS-1 and its putative receptor, GPR54, in rat
hypothalamus and potent luteinizing hormone-releasing activity of KiSS-1
peptide // Endocrinology. 2004. V. 145 (10). P. 4565–4574. doi:10.1210/
en.2004-0413.
Navarro V.M., Castellano J.M., Fernandez-Fernandez R., Tovar S.,
Roa J., Mayen A., Barreiro M.L., Casanueva F.F., Aguilar E., Dieguez C.,
Pinilla L., Tena-Sempere M. Effects of KiSS-1 peptide, the natural ligand of
GPR54, on follicle-stimulating hormone secretion in the rat // Endocrinology.
2005. V. 146 (4). P. 1689–1697. doi:10.1210/en.2004-1353.

 441

Nechamen C.A., Thomas R.M., Cohen B.D., Acevedo G., Poulikakos

P.I., Testa J.R., Dias J.A. Human follicle-stimulating hormone (FSH) receptor
interacts with the adaptor protein APPL1 in HEK 293 cells: potential
involvement of the PI3K pathway in FSH signaling // Biol. Reprod. 2004. V. 71
(2). P. 629–636. doi: 10.1095/biolreprod.103.025833.
Nesby-O’Dell S., Scanlon K.S., Cogswell M.E., Gillespie C., Hollis
B.W., Looker A.C., Allen C., Doughertly C., Gunter E.W., Bowman B.A.
Hypovitaminosis D prevalence and determinants among African American and
white women of reproductive age: third National Health and nutrition
examination survey, 1988-1994 // Am. J. Clin. Nutr. 2002. V. 76 (1). P. 187–
192. doi: 10.1093/ajcn/76.1.187.
Nestler J.E., Powers L.P., Matt D.W. A direct effect of
hyperinsulinemia on serum sex hormone-binding globulin levels in obese
women with the polycystic ovary syndrome // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1991.
V. 72 (1). P. 83–89. doi: 10.1210/jcem-72-1-83.
Nestor C. C. Cross-talk between reproduction and energy homeostasis:
central impact of estrogens, leptin and kisspeptin signaling // Horm. Mol. Biol.
Clin. Invest. 2014. V. 17 (3). P. 109–128.
Netting M.J., Middleton P.F., Makrides M. Does maternal diet during
pregnancy and lactation affect outcomes in offspring? A systematic review of
food-based approaches // Nutrition. 2014. V. 30. P. 1225–1241. doi: 10.1016/
j.nut.2014.02.015.
Network SIG. In: Management of Diabetes. A National Clinical
Guideline (SIGN Publication No. 116.). 2008. Available online at:
www.sign.ac.uk/guidelines/fulltext/.
New Zealand Ministry of Health. In: Screening, Diagnosis
Management of Gestational Diabetes in New Zealand. A Clinical Practice
Guideline. 2014. Available online at: www.health.govt.nz.
Newton C.L., Riekert C., Millar R.P. Gonadotropin-releasing hormone
analog therapeutics // Minerva Ginecol. 2018. V. 70 (5). P. 497–515. doi:
10.23736/S0026-4784.18.04316-2.
Ng E.H., Ho P.C. Use of gonadotrophin releasing hormone (GnRH)
antagonist (cetrotide) during ovarian stimulation for in-vitro fertilization
treatment: multiple doses and single dose // J. Obstet. Gynaecol. Res. 2001. V.
27. P. 261–265. doi: 10.1111/j.1447-0756.2001.tb01267.x.
Niromanesh S., Alavi A., Sharbaf F.R., Amjadi N., Moosavi S., Akbari
S. Metformin compared with insulin in the management of gestational diabetes
mellitus: a randomized clinical trial // Diab. Res. Clin. Pract. 2012. V. 98 (3). P.
422–429.

 442

Nishi S., Nakabayashi K., Kobilka B., Hsueh A.J. The ectodomain of
the luteinizing hormone receptor interacts with exoloop 2 to constrain the
transmembrane region: studies using chimeric human and fly receptors // J.
Biol. Chem. 2002. V. 277. P. 3958–3964. doi: 10.1074/jbc.M109617200.
Nisula B.C., Blithe D.L., Akar A., Lefort G., Wehmann R.E. Metabolic
fate of human choriogonadotropin // J. Steroid Biochem. 1989. V. 33. P. 733–
737. doi: 10.1016/0022-4731(89)90485-8.
Nna V.U., Bakar A.B.A., Ahmad A., Mohamed M. Diabetes-induced
testicular oxidative stress, inflammation, and caspase-dependent apoptosis: the
protective role of metformin // Arch. Physiol. Biochem. 2018. doi:
10.1080/13813455.2018.1543329.
Nna V.U., Bakar A.B.A., Ahmad A., Mohamed M. Down-regulation of
steroidogenesis-related genes and its accompanying fertility decline in
streptozotocin-induced diabetic male rats: ameliorative effect of metformin //
Andrology. 2019. V. 7 (1). P. 110–123. doi: 10.1111/andr.12567.
Noda M., Vogel R.L., Craig A.M., Prahl J., DeLuca H.F., Denhardt
D.T. Identification of a DNA sequence responsible for binding of the 1,25-
dihydroxyvitamin D3 receptor and 1,25-dihydroxyvitamin D3 enhancement of
mouse secreted phosphoprotein 1 (SPP-1 or osteopontin) gene expression //
Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1990. V. 87 (24). P. 9995–9999. doi: 10.1073/
pnas.87.24.9995.
Noma T., Lemaire A., Naga Prasad S.V., Barki-Harrington L., Tilley
D.G., Chen J., Le Corvoisier P., Violin J.D., Wei H., Lefkowitz R.J., Rockman
H.A. β-Arrestin-mediated β1-adrenergic receptor transactivation of the EGFR
confers cardioprotection // J. Clin. Invest. 2007. V. 117. P. 2445–2458.
Norman R.J., Menabawey M., Lowings C., Buck R.H., Chard T.
Relationship between blood and urine concentrations of intact human chorionic
gonadotropin and its free subunits in early pregnancy // Obstet. Gynecol. 1987.
V. 69. P. 590–593.
Norris R.P., Ratzan W.J., Freudzon M., Mehlmann L.M., Krall J.,
Movsesian M.A., Wang H., Ke H., Nikolaev V.O., Jaffe L.A. Cyclic GMP from
the surrounding somatic cells regulates cyclic AMP and meiosis in the mouse
oocyte // Development. 2009. V. 136 (11). P. 1869–1878. doi: 10.1242/
dev.035238.
Norris W., Nevers T., Sharma S., Kalkunte S. Review: hCG,
preeclampsia and regulatory T cells // Placenta. 2011. V. 32. P. S182–S185. doi:
10.1016/j.placenta.2011.01.009.
Northup J.K., Sternweis P.C., Smigel M.D., Schleifer L.S., Ross E.M.,
Gilman A.G. Purification of the regulatory component of adenylate cyclase //

 443

Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1980. V. 77. P. 6516–6520. doi: 10.1073/
pnas.77.11.6516.
Norwitz E.R., Schust D.J., Fisher S.J. Implantation and the survival of
early pregnancy // N. Engl. J. Med. 2001. V. 345. P. 1400–1408. doi: 10.1056/
NEJMra000763.
Novakovic B., Lewis S., Halliday J., Kennedy J., Burgner D.P., Czajko
A., Kim B., Sexton-Oates A., Juonala M., Hammarberg K., Amor D.J., Doyle
L.W., Ranganathan S., Welsh L., Cheung M., McBain J., McLachlan R., Saffery
R. Assisted reproductive technologies are associated with limited epigenetic
variation at birth that largely resolves by adulthood // Nat. Commun. 2019. V.
10 (1). P. 3922. doi: 10.1038/s41467-019-11929-9.
Nuber S., Zabel U., Lorenz K., Nuber A., Milligan G., Tobin A.B.,
Lohse M.J., Hoffmann C. beta-Arrestin biosensors reveal a rapid, receptor-
dependent activation/deactivation cycle // Nature. 2016. V. 531. P. 661–664.
doi: 10.1038/nature17198.
Nwabuobi C., Arlier S., Schatz F., Guzeloglu-Kayisli O., Lockwood
C.J., Kayisli U.A. hCG: Biological Functions and Clinical Applications // Int. J.
Mol. Sci. 2017. V. 18 (10). pii: E2037. doi: 10.3390/ijms18102037.
Nygaard R., Zou Y., Dror R.O., Mildorf T.J., Arlow D.H., Manglik A.,
Pan A.C., Liu C.W., Fung J.J., Bokoch M.P., Thian F.S., Kobilka T.S., Shaw
D.E., Mueller L., Prosser R.S., Kobilka B.K. The dynamic process of beta(2)-
adrenergic receptor activation // Cell. 2013. V. 152. P. 532-542.
Oberhelman S.S., Meekins M.E., Fischer P.R., Lee B.R., Singh R.J.,
Cha S.S., Gardner B.M., Pettifor J.M., Croghan I.T., Thacher T.D. Maternal
vitamin D supplementation to improve the vitamin D status of breast-fed
infants: A randomized controlled trial // Mayo Clin. Proc. 2013. V. 88. P. 1378–
1387. doi: 10.1016/j.mayocp.2013.09.012.
O’Callaghan K.M., Hennessy Á., Hull G.L.J., Healy K., Ritz C., Kenny
L.C., Cashman K.D., Kiely M.E. Estimation of the maternal vitamin D intake
that maintains circulating 25-hydroxyvitamin D in late gestation at a
concentration sufficient to keep umbilical cord sera ≥25–30 nmol/L: A dose-
response, double-blind, randomized placebo-controlled trial in pregnant women
at northern latitude // Am. J. Clin. Nutr. 2018. V. 108 (1). P. 77–91. doi:
10.1093/ajcn/nqy064.
O’Callaghan K.M., Kiely M. Systematic review of vitamin D and
hypertensive disorders of pregnancy // Nutrients. 2018. V. 10. P. E294. doi:
10.3390/nu10030294.
O’Connor J., Birken S., Lustbader J., Krichevsky A., Chen Y., Canfield
R. Recent advances in the chemistry and immunochemistry of human chorionic

 444

gonadotropin: impact on clinical measurements // Endocr. Rev. 1994. V. 15. P.

650–683.
O’Connor J.F., Ellish N., Kakuma T., Schlatterer J., Kovalevskaya G.
Differential urinary gonadotrophin profiles in early pregnancy and early
pregnancy loss // Prenat. Diagn. 1998. V. 18. P. 1232–1240.
Oestreich E.A., Wang H., Malik S., Kaproth-Joslin K.A., Blaxall B.C.,
Kelley G.G., Dirksen R.T., Smrcka A.V. Epac-mediated activation of
phospholipase Cε plays a critical role in beta-adrenergic receptor-dependent
enhancement of Ca2+ mobilization in cardiac myocytes // J. Biol. Chem. 2007.
V. 282. P. 5488–5495.
Ohishi Y., Nakamuta M., Ishikawa N., Saitoh O., Nakamura H., Aiba
Y., Komori A., Migita K., Yatsuhashi H., Fukushima N., Kohjima M., Yoshimoto
T., Fukuizumi K., Ishibashi M., Nishino T., Shirabe K., Taketomi A., Maehara
Y., Ishibashi H., Nakamura M.; PBC Study Group of NHOSLJ. Genetic
polymorphisms of oct-1 confer susceptibility to severe progression of primary
biliary cirrhosis in japanese patients // J. Gastroenterol. 2014. V. 49. P. 332–342.
doi: 10.1007/s00535-013-0795-0.
Ohtaki T., Shintani Y., Honda S., Matsumoto H., Hori A., Kanehashi
K., Terao Y., Kumano S., Takatsu Y., Masuda Y., Ishibashi Y., Watanabe T.,
Asada M., Yamada T., Suenaga M., Kitada C., Usuki S., Kurokawa T., Onda H.,
Nishimura O., Fujino M. Metastasis suppressor gene KiSS-1 encodes peptide
ligand of a G-protein-coupled receptor // Nature. 2001. V. 411 (6837). P. 613–
617. doi:10.1038/35079135.
Ohyama Y., Ozono K., Uchida M., Yoshimura M., Shinki T., Suda T.,
Yamamoto O. Functional Assessment of Two Vitamin D-responsive Elements in
the Rat 25-Hydroxyvitamin D3 24-Hydroxylase Gene // J. Biol. Chem. 1996. V.
271 (48). P. 30381–30385. doi: 10.1074/jbc.271.48.30381.
Okamura H., Yoshida K., Sasaki E., Qiu L.H., Amorim B.R., Morimoto
H., Haneji T. Expression of PTEN and Akt phosphorylation in
lipopolysaccharide-treated NIH3T3 cells // Cell Biol. Int. 2007. V. 31 (2). P.
119–125. doi: 10.1016/j.cellbi.2006.09.014.
Oktay K., Briggs D., Gosden R.G. Ontogeny of follicle-stimulating
hormone receptor gene expression in isolated human ovarian follicles // J. Clin.
Endocrinol. Metab. 1997. V. 82. P. 3748–3751.
Omdahl J.L., Morris H.A., May B.K. Hydroxylase enzymes of the
vitamin D pathway: expression, function, and regulation // Annu. Rev. Nutr.
2002. V. 22. P. 139–166. doi: 10.1146/annurev.nutr.22.120501.150216.
Ongeri E.M., Verderame M.F., Hammond J.M. The TATA binding
protein associated factor 4b (TAF4b) mediates FSH stimulation of the IGFBP-3

 445

promoter in cultured porcine ovarian granulosa cells // Mol. Cell. Endocrinol.

2007. V. 278. P. 29–35. doi: 10.1016/j.mce.2007.08.004.
Orlov I., Rochel N., Moras D., Klaholz B.P. Structure of the full
human RXR/VDR nuclear receptor heterodimer complex with its DR3 target
DNA // EMBO J. 2012. V. 31 (2). P. 291–300. doi: 10.1038/emboj.2011.445.
Orstavik K.H., Eiklid K., van der Hagen C.B., Spetalen S., Kierulf K.,
Skjeldal O., Buiting K. Another case of imprinting defect in a girl with
Angelman syndrome who was conceived by intracytoplasmic semen injection //
Am. J. Hum. Genet. 2003. V. 72 (1). P. 218–219. doi: 10.1086/346030.
Orvieto R., Patrizio P. GnRH agonist versus GnRH antagonist in
ovarian stimulation: an ongoing debate // Reprod. Biomed. Online. 2013. V. 26
(1). P. 4–8. doi: 10.1016/j.rbmo.2012.11.001
Ouandaogo Z.G., Haouz D., Assou S., Dechaud H., Kadoch I.J., De
Vos J., Hamamah S. Human cumulus cells molecular signature in relation to
oocyte nuclear maturity stage // PLoS ONE. 2011. V. 6. P. e27179. doi:
10.1371/journal.pone.0027179.
Ouyang J.Y., Parakhia R.A., Ochs R.S. Metformin Activates AMP
Kinase through Inhibition of AMP Deaminase // J. Biol. Chem. 2011. V. 286
(1). P. 1–11. doi: 10.1074/jbc.M110.121806.
Ovarian Stimulation for IVF/ICSI. Guideline of the European Society
of Human Reproduction and Embryology, October 2019. ESHRE Reproductive
Endocrinology Guideline Group. 2019. 136 pp.
Owen M.R., Doran E., Halestrap A.P. Evidence that metformin exerts
its anti-diabetic effects through inhibition of complex 1 of the mitochondrial
respiratory chain // Biochem. J. 2000. V. 614 (Pt. 3). P. 607–614. doi: 10.1042/
bj3480607.
Ozawa K., Whalen E.J., Nelson C.D., Mu Y., Hess D.T., Lefkowitz R.J.,
Stamler J.S. S-nitrosylation of β-arrestin regulates β-adrenergic receptor
trafficking // Mol. Cell. 2008. V. 31. P. 395–405.
Ozkan S., Jindal S., Greenseid K., Shu J., Zeitlian G., Hickmon C., Pal
L. Replete vitamin D stores predict reproductive success following in vitro
fertilization // Fertil. Steril. 2010. V. 94. P. 1314–1319. doi: 10.1016/
j.fertnstert.2009.05.019.
Ozono K., Liao J., Kerner S.A., Scott R.A., Pike J.W. The vitamin D-
responsive element in the human osteocalcin gene. Association with a nuclear
proto-oncogene enhancer // J. Biol. Chem. 1990. V. 265 (35). P. 21881–21888.
Pacchiarotti A., Sbracia M., Frega A., Selman H., Rinaldi L.,
Pacchiarotti A. Urinary hMG (Meropur) versus recombinant FSH plus
recombinant LH (Pergoveris) in IVF: a multicenter, prospective, randomized

 446

controlled trial // Fertil. Steril. 2010. V. 94 (6). P. 2467–2469. doi: 10.1016/

j.fertnstert.2010.04.035.
Pacheco-González R.M., García-Marcos L., Morales E. Prenatal
vitamin D status and respiratory and allergic outcomes in childhood: A meta-
analysis of observational studies // Pediatr. Allergy Immunol. 2018. V. 29. P.
243–253. doi: 10.1111/pai.12876
Paffoni A., Ferrari S., Vigano P., Pagliardini L., Papaleo E., Candiani
M., Tirelli A., Fedele L., Somigliana E. Vitamin D deficiency and infertility
insights from in vitro fertilization cycles // J. Clin. Endocrinol. Metal. 2014. V.
99. P. 1–9. doi: 10.1210/jc.2014-1802.
Paiva P., Hannan N.J., Hincks C., Meehan K.L., Pruysers E.,
Dimitriadis E., Salamonsen L.A. Human chorionic gonadotrophin regulates
FGF2 and other cytokines produced by human endometrial epithelial cells,
providing a mechanism for enhancing endometrial receptivity // Hum. Reprod.
2011. V. 26. P. 1153–1162. doi: 10.1093/humrep/der027.
Palomba S., Falbo A., Carrillo L., Villani M.T., Orio F., Russo T., Di
Cello A., Cappiello F., Capasso S., Tolino A., Colao A., Mastrantonio P., La
Sala G.B., Zullo F., Cittadini E.; METformin in High Responder Italian Group.
Metformin reduces risk of ovarian hyperstimulation syndrome in patients with
polycystic ovary syndrome during gonadotropin-stimulated in vitro fertilization
cycles: a randomized, controlled trial // Fertil. Steril. 2011a. V. 96 (6). P. 1384–
1390. doi: 10.1016/j.fertnstert.2011.09.020.
Palomba S., Falbo A., Di Cello A., Cappiello F., Tolino A., Zullo F.
Does metformin affect the ovarian response to gonadotropins for in vitro
fertilization treatment in patients with polycystic ovary syndrome and reduced
ovarian reserve? A randomized controlled trial // Fertil. Steril. 2011b. V. 96. P.
1128–1133.
Palomba S., Falbo A., La Sala G.B. Effects of metformin in women
with polycystic ovary syndrome treated with gonadotrophins for in vitro
fertilisation and intracytoplasmic sperm injection cycles: a systematic review
and meta-analysis of randomised controlled trials // BJOG. 2013. V. 120 (3). P.
267–276. doi: 10.1111/1471-0528.12070.
Palomba S., Falbo A., La Sala G.B. Metformin and gonadotropins for
ovulation induction in patients with polycystic ovary syndrome: a systematic
review with meta-analysis of randomized controlled trials // Reprod. Biol.
Endocrinol. 2014. V. 12. P. 3. doi: 10.1186/1477-7827-12-3.
Palomba S., Pasquali R., Orio F. Jr., Nestler J.E. Clomiphene citrate,
metformin or both as first-step approach in treating anovulatory infertility in
patients with polycystic ovary syndrome (PCOS): a systematic review of head-

 447

to-head randomized controlled studies and meta-analysis // Clin. Endocrinol.

(Oxf.). 2009. V. 70. P. 311–321. doi: 10.1111/j.1365-2265.2008.03369.x.
Parhar I., Ogawa S., Ubuka T. Reproductive neuroendocrine pathways
of social behavior // Front. Endocrinol. 2016. V. 7. P. 28. doi: 10.3389/
fendo.2016.00028.
Parikh G., Varadinova M., Suwandhi P., Araki T., Rosenwaks Z.,
Poretsky L., Seto-Young D. Vitamin D regulates steroidogenesis and insulin-like
growth factor binding protein-1 (IGFBP-1) production in human ovarian cells //
Horm. Metab. Res. 2010. V. 42 (10). P. 754. doi: 10.1055/s-0030-1262837.
Park H., Ahima R. Physiology of leptin: energy homeostasis,
neuroendocrine function and metabolism // Metabolism. 2015. V. 64. P. 24–34.
Park Y., Maizels E.T., Feiger Z. J., Alam H., Peters C.A., Woodruff
T.K., Unterman T.G., Lee E.J., Jameson J.L., Hunzicker-Dunn M. Induction of
cyclin D2 in rat granulosa cells requires FSH-dependent relief from FOXO1
repression coupled with positive signals from Smad // J. Biol. Chem. 2005. V.
280. P. 9135–9148. doi: 10.1074/jbc.M504011200.
Parsanezhad M.E., Jahromi B.N., Rezaee S., Kooshesh L., Alaee S.
The Effect of Four Different Gonadotropin Protocols on Oocyte and Embryo
Quality and Pregnancy Outcomes in IVF/ICSI Cycles; A Randomized
Controlled Trial // Iran J. Med. Sci. 2017. V. 42 (1). P. 57-65.
Pasco J.A., Wark J.D., Carlin J.B., Ponsonby A.-L., Vuillermin P.J.,
Morley R. Maternal vitamin D in pregnancy may influence not only offspring
bone mass but other aspects of musculoskeletal health and adiposity // Med.
Hypothes. 2008. V. 71. P. 266–269. doi: 10.1016/j.mehy.2008.01.033.
Pasolli H.A., Klemke M., Kehlenbach R.H., Wang Y., Huttner W.B.
Characterization of the extra-large G protein α-subunit XLαs. I. Tissue
distribution and subcellular localization // J. Biol. Chem. 2000. V. 275. P.
33622–33632.
Pathrose P., Barmina O., Chang C.Y., McDonnell D.P., Shevde N.K.,
Pike J.W. Inhibition of 1,25-dihydroxyvitamin D3-dependent transcription by
synthetic LXXLL peptide antagonists that target the activation domains of the
vitamin D and retinoid X receptors // J. Bone Miner. Res. 2002. V. 17 (12). P.
2196–2205. doi: 10.1359/jbmr.2002.17.12.2196.
Patterson С., Villanueva E., Greenwald-Yarnell M., Rajala M.,
Gonzalez I. E., Saini N., Jones J., Myers M. G. Jr. Leptin action via LepR-b
Tyr1077 contributes to the control of energy balance and female reproduction //
Mol. Metab. 2012. V. 1. P. 61–69.
Pazaitou-Panayiotou K., Chemonidou C., Poupi A., Koureta M.,
Kaprara A., Lambropoulou M., Constantinidis T.C., Galaktidou G., Koffa M.,
Kiziridou A., Kakolyris S., Kolios G., Kortsaris A., Chatzaki E. Gonadotropin-

 448

releasing hormone neuropeptides and receptor in human breast cancer:

correlation to poor prognosis parameters // Peptides. 2013. V. 42. P. 15-24. doi:
10.1016/j.peptides.2012.12.016.
Paz-Filho G., Mastronardi C., Licinio J. Leptin treatment: Facts and
expectations // Metabolism. 2015. V. 64. P. 146–156.
Pearl C.A., Boime I. Sulfation of LH does not affect intracellular
trafficking // Mol. Cell. Endocrinol. 2009. V. 309 (1–2). P. 76–81.
Peckham W.D., Knobil E. The effects of ovariectomy, estrogen
replacement, and neuraminidase treatment on the properties of the
adenohypophysial glycoprotein hormones of the Rhesus monkey //
Endocrinology. 1976. V. 98. P. 1054–1060.
Peragine D.E., Pokarowski M., Mendoza-Viveros L., Swift-Gallant A.,
Cheng H.M., Bentley G.E., et al. RFamide-related peptide-3 (RFRP-3)
suppresses sexual maturation in a eusocial mammal // Proc. Natl. Acad. Sci.
USA. 2017. V. 114. P. 1207–1212. doi: 10.1073/pnas.1616913114.
Perez-Mayorga M., Gromoll J., Behre H.M., Gassner C., Nieschlag E.,
Simoni M. Ovarian response to follicle-stimulating hormone (FSH) stimulation
depends on the FSH receptor genotype // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2000. V.
85. P. 3365–3369. doi: 10.1210/jcem.85.9.6789.
Pernasetti F., Vasilyev V.V., Rosenberg S.B., Bailey J.S., Huang H.J.,
Miller W.L., Mellon P.L. Cell-specific transcriptional regulation of follicle-
stimulating hormone-β by activin and gonadotropin-releasing hormone in the
LβT2 pituitary gonadotrope cell model // Endocrinology. 2001. V. 142 (6). P.
2284–2295.
Perrett R.M., McArdle C.A. Molecular mechanisms of gonadotropin-
releasing hormone signaling: integrating cyclic nucleotides into the network //
Front. Endocrinol. (Lausanne). 2013. V. 4. P. 180. doi: 10.3389/
fendo.2013.00180.
Pet M.A., Brouwer-Brolsma E.M. The impact of maternal vitamin D
status on offspring brain development and function: A systematic review // Adv.
Nutr. 2016. V. 7. P. 665–678. doi: 10.3945/an.115.010330.
Phillips D.J., Wide L. Serum gonadotropin isoforms become more
basic after an exogenous challenge of gonadotropin-releasing hormone in
children undergoing pubertal development // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1994.
V. 79. P. 814–819.
Pidoux G., Gerbaud P., Marpeau O., Guibourdenche J., Ferreira F.,
Badet J., Evain-Brion D., Frendo J.L. Human placental development is
impaired by abnormal human chorionic gonadotropin signaling in trisomy 21
pregnancies // Endocrinology. 2007. V. 148 (11). P. 5403–5413.

 449

Piekarski D.J., Zhao S., Jennings K.J., Iwasa T., Legan S.J., Mikkelsen
J.D., et al. Gonadotropin-inhibitory hormone reduces sexual motivation but not
lordosis behavior in female Syrian hamsters (Mesocricetus auratus) // Horm.
Behav. 2013. V. 64. P. 501–510. doi: 10.1016/j.yhbeh.2013.06.006.
Pierantoni R., Cobellis G., Meccariello R., Cacciola G., Chianese R.,
Chioccarelli T., Fasano S. Testicular gonadotropin-releasing hormone activity,
progression of spermatogenesis, and sperm transport in vertebrates // Ann. N.Y.
Acad. Sci. 2009. V. 1163. P. 279–291. doi: 10.1111/j.1749-6632.2008.03617.x.
Pierroz D. D., Gruaz N. M., d'Alièves V., Aubert M. L. Chronic
administration of neuropeptide Y into the lateral ventricle starting at 30 days of
life delays sexual maturation in the female rat // Neuroendocrinology. 1995. V.
61. P. 293–300.
Pike J.W., Christakos S. Biology and Mechanisms of Action of the
Vitamin D Hormone // Endocrinol. Metab. Clin. North Am. 2017. V. 46 (4). P.
815-843. doi: 10.1016/j.ecl.2017.07.001.
Pike J.W., Lee S.M., Meyer M.B. Regulation of gene expression by
1,25-dihydroxyvitamin D3 in bone cells: exploiting new approaches and
defining new mechanisms // Bonekey Rep. 2014. V. 3. P. 482. doi: 10.1038/
bonekey.2013.216.
Pike J.W., Meyer M.B., Benkusky N.A., Lee S.M., St. John H., Carlson
A., Onal M., Shamsuzzaman S. Genomic Determinants of Vitamin D-Regulated
Gene Expression // Vitam. Horm. 2016. V. 100. P. 21–44. doi: 10.1016/
bs.vh.2015.10.011.
Piketty V., Kara E., Guillou F., Reiter E., Crepieux P. Follicle-
stimulating hormone (FSH) activates extracellular signal-regulated kinase
phosphorylation independently of beta-arrestin- and dynamin-mediated FSH
receptor internalization // Reprod. Biol. Endocrinol. 2006. V. 4. P. 33–44. doi:
10.1186/1477-7827-4-33.
Pilz S., Hahn A., Schön C., Wilhelm M., Obeid R. Effect of Two
Different Multimicronutrient supplements on vitamin D status in women of
childbearing age: A randomized trial // Nutrients. 2017. V. 9. P. 30. doi:
10.3390/nu9010030.
Pilz S., Obeid R., Schwetz V., Trummer C., Pandis M., Lerchbaum E.,
Pieber T.R., Obermayer-Pietsch B., Wilhelm M., Hahn A., Schön C. Hormonal
contraceptive use Is associated with higher total but unaltered free 25-
Hydroxyvitamin D serum concentrations // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2018a.
V. 103. P. 2385–2391. doi: 10.1210/jc.2018-00336.
Pilz S., Rutters F., Dekker J.M. Disease prevention: Vitamin D trials //
Science. 2012. V. 338. P. 883. doi: 10.1126/science.338.6109.883-c.

 450

Pilz S., Trummer C., Pandis M., Schwetz V., Aberer F., Grübler M.,
Verheyen N., Tomaschitz A., März W. Vitamin D: Current guidelines and future
outlook // Anticancer Res. 2018b. V. 38. P. 1145–1151. doi: 10.21873/
anticanres.12333.
Pilz S., Zittermann A., Obeid R., Hahn A., Pludowski P., Trummer C.,
Lerchbaum E., Pérez-López F.R., Karras S.N., März W. The Role of Vitamin D
in Fertility and during Pregnancy and Lactation: A Review of Clinical Data //
Int. J. Environ. Res. Public Health. 2018c. V. 15 (10). P. pii: E2241. doi:
10.3390/ijerph15102241.
Pinto-Fochi M. E., Pytlowanciv E. Z., Reame V., Rafacho A., Ribeiro
D. L., Taboga S. R., Góes R. M. A high-fat diet fed during different periods of
life impairs steroidogenesis of rat Leydig cells // Reproduction. 2016. V. 152. P.
795–808.
Plant T.M. 60 YEARS OF NEUROENDOCRINOLOGY: The
hypothalamo-pituitarygonadal axis // J. Endocrinol. 2015. V. 226. P. T41–T54.
doi: 10.1530/JOE-15-0113.
Plum L.A., DeLuca H.F. Vitamin D, disease and therapeutic
opportunities // Nat. Rev. Drug Discov. 2010. V. 9 (12). P. 941–955. doi:
10.1038/nrd3318.
Poel Y.H., Hummel P., Lips P., Stam F., van der Ploeg T., Simsek S.
Vitamin D and gestational diabetes: A systematic review and meta-analysis //
Eur. J. Intern. Med. 2012. V. 23. P. 465–469. doi: 10.1016/j.ejim.2012.01.007.
Poikkeus P., Hiilesmaa V., Tiitinen A. Serum HCG 12 days after
embryo transfer in predicting pregnancy outcome // Hum. Reprod. 2002. V. 17.
P. 1901–1905. doi: 10.1093/humrep/17.7.1901.
Poling M.C., Kim J., Dhamija S., Kauffman A.S. Development, sex
steroid regulation, and phenotypic characterization of RFamide-related peptide
(Rfrp) gene expression and RFamide receptors in the mouse hypothalamus //
Endocrinology. 2012. V. 153. P. 1827–1840. doi: 10.1210/en.2011-2049.
Polyzos N.P., Anckaert E., Guzman L., Schiettecatte J., Van Landuyt
L., Camus M., Smitz J., Tournaye H. Vitamin D deficiency and pregnancy rates
in women undergoing single embryo, blastocyst stage, transfer (SET) for IVF/
ICSI // Hum. Reprod. 2014. V. 29 (9). P. 2032–2040. doi: 10.1093/humrep/
deu156.
Porchet H.C., Le Cotonnec J.Y., Loumaye E. Clinical pharmacology of
recombinant human follicle-stimulating hormone. III. Pharmacokinetic-
pharmacodynamic modeling after repeated subcutaneous administration //
Fertil. Steril. 1994. V. 61. P. 687–695.

 451

Pouwer A.W., Farquhar C., Kremer J.A. Long-acting FSH versus daily
FSH for women undergoing assisted reproduction // Cochrane Database Syst.
Rev. 2015. V. 7. P. CD009577. doi: 10.1002/14651858.CD009577.pub3.
Pratap A., Garner K.L., Voliotis M., Tsaneva-Atanasova K., McArdle
C.A. Mathematical modeling of gonadotropin-releasing hormone signaling //
Mol. Cell. Endocrinol. 2017. V. 449. P. 42–55. doi: 10.1016/j.mce.2016.08.022.
Priya G., Kalra S. Metformin in the management of diabetes during
pregnancy and lactation // Drugs Context. 2018. V. 7. P. 212523. doi: 10.7573/
dic.212523.
Puett D., Angelova K., da Costa M.R., Warrenfeltz S.W., Fanelli F. The
luteinizing hormone receptor: insights into structure-function relationships and
hormone-receptor-mediated changes in gene expression in ovarian cancer
cells // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V. 329 (1–2). P. 47–55. doi: 10.1016/
j.mce.2010.04.025.
Puett D., Li Y., Angelova K., DeMars G., Meehan T.P., Fanelli F.,
Narayan P. Structure-function relationships of the luteinizing hormone receptor
// Ann. N.Y. Acad. Sci. 2005. V. 1061. P. 41–54.
Puett D., Li Y., DeMars G., Angelova K., Fanelli F. A functional
transmembrane complex: The luteinizing hormone receptor with bound ligand
and G protein // Mol. Cell. Endocrinol. 2007. V. 260–262. P. 126–136.
Purswani J.M., Gala P., Dwarkanath P., Larkin H.M., Kurpad A.,
Mehta S. The role of vitamin D in pre-eclampsia: A systematic review // BMC
Pregnancy Childbirth. 2017. V. 17. P. 231. doi: 10.1186/s12884-017-1408-3.
Qin J., Sheng X., Wang H., Liang D., Tan H., Xia J. Assisted
reproductive technology and risk of congenital malformations: A meta-analysis
based on cohort studies // Arch. Gynecol. Obstet. 2015. V. 292. P. 777–798. doi:
10.1007/s00404-015-3707-0.
Qin L.L., Lu F.G., Yang S.H., Xu H.L., Luo B.A. Does maternal vitamin
D deficiency increase the risk of preterm birth: A meta-analysis of observational
studies // Nutrients. 2016. V. 8. P. E301. doi: 10.3390/nu8050301.
Quarles L.D. Skeletal secretion of FGF-23 regulates phosphate and
vitamin D metabolism // Nat. Rev. Endocrinol. 2012. V. 8 (5). P. 276–286. doi:
10.1038/nrendo.2011.218.
Quennell J., Mulligan A., Tups A., Liu X., Phipps S., Kemp C.,
Herbison A. Grattan D., Anderson G. Leptin indirectly regulates gonadotropin-
releasing hormone neuronal function // Neuroendocrinology. 2009. V. 150. P.
2805–2812.
Quinones-Jenab V., Jenab S., Ogawa S., Funabashi T., Weesner G.D.,
Pfaff D.W. Estrogen regulation of gonadotropin-releasing hormone receptor

 452

messenger RNA in female rat pituitary tissue // Mol. Brain Res. 1996. V. 38. P.
243–250.
Quintana J., Hipkin R.W., Sanchez-Yague J., Ascoli M. Follitropin
(FSH) and a phorbol ester stimulate the phosphorylation of the FSH receptor in
intact cells // J. Biol. Chem. 1994. V. 269. P. 8772–8779. doi: 10.1210/
jbc.Fedrrv.2.5.0409.
Rabbani S.I., Devi K., Khanam S. Role of pioglitazone with metformin
or glimepiride on oxidative stress-induced nuclear damage and reproductive
toxicity in diabetic rats // Malays. J. Med. Sci. 2010. V. 17. P. 3–11. PMCID:
PMC3216142.
Rabinson J., Meltcer S., Zohav E., Gemer O., Anteby E.Y., Orvieto R.
GnRH agonist versus GnRH antagonist in ovarian stimulation: the influence of
body mass index on in vitro fertilization outcome // Fertil. Steril. 2008. V. 89
(2). P. 472–474. doi: 10.1016/j.fertnstert.2007.03.007.
Rago V., Aquila S., Guido C., Carpino A. Leptin and its receptor are
expressed in the testis and in the epididymis of young and adult pigs // Anat.
Rec. (Hoboken). 2009. V. 292. P. 736–745.
Rahman A., Francomano D., Sagnella F., Lisi F., Manna C. The effect
on clinical results of adding recombinant LH in late phase of ovarian
stimulation of patients with repeated implantation failure: a pilot study // Eur.
Rev. Med. Pharmacol. Sci. 2017. V. 21 (23). P. 5485–5490. doi: 10.26355/
eurrev_201712_13939.
Ramos C., Zamoner A. Thyroid hormone and leptin in the testis //
Front. Endocrinol. 2014. V. 5. P. 198.
Randolph J.F., Jr, Zheng H., Sowers M.R., Crandall C., Crawford S.,
Gold E.B., Vuga M. Change in follicle-stimulating hormone and estradiol across
the menopausal transition: effect of age at the final menstrual period // J. Clin.
Endocrinol. Metab. 2011. V. 96. P. 746–754.
Ranjan R., Dwivedi H., Baidya M., Kumar M., Shukla A.K. Novel
Structural Insights into GPCR-β-Arrestin Interaction and Signaling // Trends
Cell. Biol. 2017. V. 27 (11). P. 851–862. doi: 10.1016/j.tcb.2017.05.008.
Rashidi B.H., Sarvi F., Tehrani E.S., Zayeri F., Movahedin M.,
Khanafshar N. The effect of HMG and recombinant human FSH on oocyte
quality: a randomized single-blind clinical trial // Eur. J. Obstet. Gynecol.
Reprod. Biol. 2005. V. 120 (2). P. 190–194. doi: 10.1016/j.ejogrb.2004.11.007.
Ratra D. V., Elias C. F. Chemical identity of hypothalamic neurons
engaged by leptin in reproductive control // J. Chem. Neuroanat. 2014. V.
61-62. P. 233–238.

 453

Reddy P., Zheng W., Liu K. Mechanisms maintaining the dormancy and
survival of mammalian primordial follicles // Trends Endocrinol. Metab. 2010.
V. 21. P. 96–103.
Refuerzo J.S., Gowen R., Pedroza C., Hutchinson M., Blackwell S.C.,
Ramin S. A pilot randomized, controlled trial of metformin versus insulin in
women with type 2 diabetes mellitus during pregnancy // Am. J. Perinatol.
2015. V. 30 (2). P. 163–170. doi: 10.1055/s-0034-1378144.
Rehman R., Lalani S., Baig M., Nizami I., Rana Z., Gazzaz Z.J.
Association Between Vitamin D, Reproductive Hormones and Sperm
Parameters in Infertile Male Subjects // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2018. V.
9. P. 607. doi: 10.3389/fendo.2018.00607.
Reichl H., Balen A., Jansen C.A. Prion transmission in blood and
urine: what are the implications for recombinant and urinary-derived
gonadotrophins? // Hum. Reprod. 2002. V. 17. P. 2501–2508. doi: 10.1093/
humrep/17.10.2501.
Reinehr T. Obesity and thyroid function // Mol. Cell. Endocrinol.
2010. V. 316 (2). P. 165–171. doi: 10.1016/j.mce.2009.06.005.
Reiter E., Ahn S., Shukla A.K., Lefkowitz R.J. Molecular mechanism of
beta-arrestin-biased agonism at seven-transmembrane receptors // Annu. Rev.
Pharmacol. Toxicol. 2012. V. 52. P. 179–197.
Reiter E., Lefkowitz R.J. GRKs and beta-arrestins: roles in receptor
silencing, trafficking and signaling // Trends Endocrinol. Metab. 2006. V. 17. P.
159–165. doi: 10.1016/j.tem.2006.03.008.
Rena G., Hardie D.G., Pearson E.R. The mechanisms of action of
metformin // Diabetologia. 2017. V. 60 (9). P. 1577-1585. doi: 10.1007/
s00125-017-4342-z.
Renwick A.G., Mizuochi T., Kochibe N., Kobata A. The asparagine-
linked sugar chains of human follicle-stimulating hormone // J. Biochem. 1987.
V. 101. P. 1209–1221.
Requena A., Cruz M., Ruiz F.J., Garcia-Velasco J.A. Endocrine profile
following stimulation with recombinant follicle stimulating hormone and
luteinizing hormone versus highly purified human menopausal gonadotropin //
Reprod. Biol. Endocrinol. 2014. V. 12. P. 10. doi: 10.1186/1477-7827-12-10.
Resnik R., Creasy R.K., Iams J.D., Lockwood C.J., MHCM, Moore T.,
Greene M.F. Creasy & Resnik’s Maternal-Fetal Medicine: Principles and
Practice / 7th ed. Elsevier Saunders; Philadelphia, PA, USA. 2014.
Rexhaj E., Paoloni-Giacobino A., Rimoldi S.F., Fuster D.G., Anderegg
M., Somm E., Bouillet E., Allemann Y., Sartori C., Scherrer U. Mice generated
by in vitro fertilization exhibit vascular dysfunction and shortened life span // J.
Clin. Investig. 2013. V. 123. P. 5052–5060. doi: 10.1172/JCI68943.

 454

Reyes-Fernandez P.C., Fleet J.C. Compensatory Changes in Calcium

Metabolism Accompany the Loss of Vitamin D Receptor (VDR) From the
Distal Intestine and Kidney of Mice // J. Bone Miner. Res. 2016. V. 31 (1). P.
143–151. doi: 10.1002/jbmr.2600.
Riccetti L., De Pascali F., Gilioli L., Potì F., Giva L.B., Marino M.,
Tagliavini S., Trenti T., Fanelli F., Mezzullo M., Pagotto U., Simoni M.,
Casarini L. Human LH and hCG stimulate differently the early signalling
pathways but result in equal testosterone synthesis in mouse Leydig cells in
vitro // Reprod. Biol. Endocrinol. 2017a. V. 15 (1). P. 2. doi: 10.1186/
s12958-016-0224-3.
Riccetti L., Yvinec R., Klett D., Gallay N., Combarnous Y., Reiter E.,
Simoni M., Casarini L., Ayoub M.A. Human luteinizing hormone and chorionic
gonadotropin display biased agonism at the LH and LH/CG receptors // Sci.
Rep. 2017b. V. 7 (1). P. 940.
Rice S., Elia A., Jawad Z., Pellatt L., Mason H.D. Metformin inhibits
follicle-stimulating hormone (FSH) action in human granulosa cells: relevance
to polycystic ovary syndrome // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2013. V. 98 (9). P.
E1491–E500. doi: 10.1210/jc.2013-1865.
Rice S., Pellatt L., Ramanathan K., Whitehead S.A., Mason H.D.
Metformin inhibits aromatase via an extracellular signal-regulated kinase-
mediated pathway // Endocrinology. 2009. V. 150. P. 4794–4801. doi: 10.1210/
en.2009-0540.
Richard N., Galmiche G., Corvaisier S., Caraty A., Kottler M.L.
KiSS-1 and GPR54 genes are co-expressed in rat gonadotrophs and
differentially regulated in vivo by oestradiol and gonadotrophin-releasing
hormone // J. Neuroendocrinol. 2008. V. 20 (3). P. 381–393. doi:10.1111/
j.1365-2826.2008.01653.x.
Riera M.F., Regueira M., Galardo M.N., Pellizzari E.H., Meroni S.B.,
Cigorraga S.B. Signal transduction pathways in FSH regulation of rat Sertoli
cell proliferation // Am. J. Physiol. Endocrinol. Metab. 2012. V. 302. P. E914–
E923. doi: 10.1152/ajpendo.00477.2011.
Ritchie H., Hughes M., Thompson E., Malloy P., Hochberg Z.,
Feldman D., Pike J., O’Malley B. An ochre mutation in the vitamin D receptor
gene causes hereditary 1,25-dihydroxyvitamin D3-resistant rickets in three
families // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1989. V. 86 (24). P. 9783–9787. doi:
10.1073/pnas.86.24.9783.
Rivera R.M., Stein P., Weaver J.R., Mager J., Schultz R.M., Bartolomei
M.S. Manipulations of mouse embryos prior to implantation result in aberrant
expression of imprinted genes on day 9.5 of development // Hum. Mol. Genet.
2008. V. 17. P. 1–14. doi: 10.1093/hmg/ddm280.

 455

Rivero-Muller A., Chou Y.Y., Ji I., Lajic S., Hanyaloglu A.C., Jonas K.,
Rahman N., Ji T.H., Huhtaniemi I. Rescue of defective G protein-coupled
receptor function in vivo by intermolecular cooperation // Proc. Natl. Acad. Sci.
USA. 2010. V. 107. P. 2319–2324.
Roa J. Role of GnRH neurons and their neuronal afferents as key
integrators between food intake regulatory signals and the control of
reproduction // Int. J. Endocrinol. 2013. V. 2013. P. 518046.
Roa J., Garcia-Galiano D., Varela L., Sanchez-Garrido M.A., Pineda
R., Castellano J.M., Ruiz-Pino F., Romero M., Aguilar E., López M., Gaytan F.,
Diéguez C., Pinilla L., Tena-Sempere M. The mammalian target of rapamycin
as novel central regulator of puberty onset via modulation of hypothalamic
Kiss1 system // Endocrinology. 2009. V. 150 (11). P. 5016–5026. doi: 10.1210/
en.2009-0096.
Roa J., Herbison A. E. Direct regulation of GnRH neuron excitability
by arcuate nucleus POMC and NPY neuron neuropeptides in female mice //
Endocrinology. 2012. V. 153. P. 5587–5599.
Robertson D.M., Stephenson T., Pruysers E., McCloud P., Tsigos A.,
Groome N., Mamers P., Burger H.G. Characterization of inhibin forms and their
measurement by an inhibin α-subunit ELISA in serum from postmenopausal
women with ovarian cancer // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2002. V. 87 (2). P.
816–824. doi: 10.1210/jcem.87.2.8198.
Robker R.L., Richards J.S. Hormonal control of the cell cycle in
ovarian cells: proliferation versus differentiation // Biol. Reprod. 1998. V. 59. P.
476–482. doi: 10.1095/biolreprod59.3.476.
Roch G.J., Busby E.R., Sherwood N.M. GnRH receptors and peptides:
skating backward // Gen. Comp. Endocrinol. 2014. V. 209. P. 118–134.
doi:10.1016/j.ygcen.2014.07.025.
Roemer I., Reik W., Dean W., Klose J. Epigenetic inheritance in the
mouse // Curr. Biol. 1997. V. 7. P. 277–280. doi: 10.1016/
S0960-9822(06)00124-2.
Roess D.A., Horvat R.D., Munnelly H., Barisas B.G. Luteinizing
hormone receptors are self-associated in the plasma membrane //
Endocrinology. 2000. V. 141. P. 4518–4523.
Roman E. A., Ricci A. G., Faletti A. G. Leptin enhances ovulation and
attenuates the effects produced by food restriction // Mol. Cell Endocrinol.2005.
V. 242 (1–2). P. 33–41.
Romanova I. V., Derkach K. V., Mikhrina A. L., Sukhov I. B.,
Mikhailova E. V., Shpakov A. O. The leptin, dopamine and serotonin receptors
in hypothalamic POMC-neurons of normal and obese rodents // Neurochem.
Res. 2018. V. 43. P. 821–837. doi: 10.1007/s11064-018-2485-z.

 456

Romero R., Erez O., Hüttemann M., Maymon E., Panaitescu B.,
Conde-Agudelo A., Pacora P., Yoon B.H., Grossman L.I. Metformin, the aspirin
of the 21st century: its role in gestational diabetes mellitus, prevention of
preeclampsia and cancer, and the promotion of longevity // Am. J. Obstet.
Gynecol. 2017. V. 217 (3). P. 282-302. doi: 10.1016/j.ajog.2017.06.003.
Rosa C., Amr S., Birken S., Wehmann R., Nisula B. Effect of
desialylation of human chorionic gonadotropin on its metabolic clearance rate
in humans // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1984. V. 59. P. 1215–1219. doi:
10.1210/jcem-59-6-1215.
Ross A.C., Manson J.E., Abrams S.A., Aloia J.F., Brannon P.M.,
Clinton S.K., Durazo-Arvizu R.A., Gallagher J.C., Gallo R.L., Jones G., Kovacs
C.S., Mayne S.T., Rosen C.J., Shapses S.A. The 2011 report on dietary reference
intakes for calcium and vitamin D from the Institute of Medicine: What
clinicians need to know // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2011. V. 96. P. 53–58.
doi: 10.1210/jc.2010-2704.
Rossignol S., Steunou V., Chalas C., Kerjean A., Rigolet M., Viegas-
Pequignot E., Jouannet P., Le Bouc Y., Gicquel C. The epigenetic imprinting
defect of patients with Beckwith-Wiedemann syndrome born after assisted
reproductive technology is not restricted to the 11p15 region // J. Med. Genet.
2006. V. 43 (12). P. 902–907. doi: 10.1136/jmg.2006.042135.
Rostami M., Ramezani Tehrani F., Simbar M., Bidhendi Yarandi R.,
Minooee S., Hollis B.W., Hosseinpanah F. Effectiveness of prenatal vitamin D
deficiency screening and treatment program: A stratified randomized field
trial // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2018. V. 103 (8). P. 2936–2948. doi: 10.1210/
jc.2018-00109.
Roth D.E., Leung M., Mesfin E., Qamar H., Watterworth J., Papp E.
Vitamin D supplementation during pregnancy: State of the evidence from a
systematic review of randomised trials // BMJ. 2017. V. 359. P. j5237. doi:
10.1136/bmj.j5237.
Roth D.E., Morris S.K., Zlotkin S., Gernand A.D., Ahmed T., Shanta
S.S., Papp E., Korsiak J., Shi J., Islam M.M., Jahan I., Keya F.K., Willan A.R.,
Weksberg R., Mohsin M., Rahman Q.S., Shah P.S., Murphy K.E., Stimec J., Pell
L.G., Qamar H., Al Mahmud A. Vitamin D supplementation in pregnancy and
lactation and infant growth // N. Engl. J. Med. 2018. V. 379 (6). P. 535–546.
doi: 10.1056/NEJMoa1800927.
Roth K.E., Dias J.A. Scanning-alanine mutagenesis of long loop
residues 33–53 in follicle stimulating hormone beta subunit // Mol. Cell.
Endocrinol. 1995. V. 109. P. 143–149.
Roumaud P., Martin L. Roles of leptin, adiponectin and resistin in the
transcriptional regulation of steroidogenic genes contributing to decreased

 457

Leydig cells function in obesity // Horm. Mol. Biol. Clin. Invest. 2015. V. 24. P.
25–45.
Rowan J.A., Hague W.M., Gao W., Battin M.R., Moore M.P. Metformin
versus insulin for the treatment of gestational diabetes // New Engl. J. Med.
2008. V. 358 (19). P. 2003–2015.
Rowan J.A., Rush E.C., Obolonkin V., Battin M., Wouldes T., Hague
W.M. Metformin in gestational diabetes: the offspring follow-up (MiG TOFU):
body composition at 2 years of age // Diab. Care. 2011. V. 34. P. 2279–2284.
doi: 10.2337/dc11-0660.
Rowland N. E., Schaub J. W., Robertson K. L., Andreasen A., Haskell-
Luevano C. Effect of MTII on food intake and brain c-Fos in melanocortin-3,
melanocortin-4, and double MC3 and MC4 receptor knockout mice // Peptides.
2010. V. 31. P. 2314–2317.
Roy D., Angelini N.L., Belsham D.D. Estrogen directly respresses
gonadotropin-releasing hormone (GnRH) gene expression in estrogen receptor-
α (ERα)- and ERβ-expressing GT1-7 GnRH neurons // Endocrinology. 1999. V.
140. P. 5045-5053. DOI: 10.1210/endo.140.11.7117.
Roy D., Angelini N.L., Fujieda H., Brown G.M., Belsham D.D.
Cyclical regulation of GnRH gene expression in GT1-7 GnRH-secreting
neurons by melatonin // Endocrinology. 2001. V. 142. P. 4711–4720.
doi:10.1210/endo.142.11.8464.
Rudick B., Ingles S., Chung K., Stanczyk F., Paulson R., Bendikson K.
Characterizing the influence of vitamin D levels on IVF outcomes // Hum.
Reprod. 2012. V. 27. P. 3321–3327. doi: 10.1093/humrep/des280.
Rudick B.J., Ingles S.A., Chung K., Stanczyk F.S., Paulson R.J.,
Bendikson K.A. Influence of vitamin D levels on in vitro fertilization outcomes
in donor-recipient cycles // Fertil. Steril. 2014. V. 101. P. 447–452. doi:
10.1016/j.fertnstert.2013.10.008.
Rudolph L.M., Bentley G.E., Calandra R.S., Paredes A.H., Tesone M.,
Wu T.J., et al. Peripheral and Central Mechanisms Involved in the Hormonal
Control of Male and Female Reproduction // J. Neuroendocrinol. 2016. V. 28
(7). doi: 10.1111/jne.12405
Ruholamin S., Eshaghian S., Allame Z. Neonatal outcomes in women
with gestational diabetes mellitus treated with metformin in compare with
insulin: A randomized clinical trial // J. Res. Med. Sci. 2014. V. 19 (10). P. 970–
975.
Ruiz-Canada C., Kelleher D.J., Gilmore R. Cotranslational and
posttranslational N-glycosylation of polyppetides by distinct mammalian OST
isoforms // Cell. 2009. V. 136 (2). P. 272–283.

 458

Rull K., Hallast P., Uuskula L., Jackson J., Punab M., Salumets A.,
Campbell R.K., Laan M. Fine-scale quantification of HCG bata gene
transcription in human trophoblastic and non-malignant non-trophoblastic
tissues // Mol. Hum. Reprod. 2008. V. 14. P. 23–31. doi: 10.1093/molehr/
gam082.
Ruvolo G., Bosco L., Pane A., Morici G., Cittadini E., Roccheri M.C.
Lower apoptosis rate in human cumulus cells after administration of
recombinant luteinizing hormone to women undergoing ovarian stimulation for
in vitro fertilization procedures // Fertil. Steril. 2007. V. 87. P. 542–546. doi:
10.1016/j.fertnstert.2006.06.059.
Ryu K., Gilchrist R.L., Tung C.S., Ji I., Ji T.H. High affinity hormone
binding to the extracellular N-terminal exodomain of the follicle-stimulating
hormone receptor is critically modulated by exoloop 3 // J. Biol. Chem. 1998.
V. 273. P. 28953–28958. doi: 10.1074/jbc.273.44.28953.
Safwat N., Ninomiya-Tsuji J., Gore A.J., Miller W.L. Transforming
growth factor beta-activated kinase 1 is a key mediator of ovine follicle-
stimulating hormone beta-subunit expression // Endocrinology. 2005. V. 146. P.
4814–4824.
Sainz N., Barrenetxe J., Moreno-Aliaga M., Martinez J. Leptin
resistance and diet-induced obesity: central and peripheral actions of leptin //
Metabolism. 2015. V. 64. P. 35–46.
Sakamoto Y., Harada T., Horie S., Iba Y., Taniguchi F., Yoshida S., et
al. Tumor necrosis factor--induced interleukin-8 (IL-8) expression in
endometriotic stromal cells, probably through nuclear factor-B activation:
gonadotropin-releasing hormone agonist treatment reduced IL-8 expression // J.
Clin. Endocrinol. Metab. 2003. V. 88. P. 730–735. doi:10.1210/jc.2002-020666.
Sakka S.D., Margeli A., Loutradis D., Chrousos G.P., Papassotiriou I.,
Kanaka-Gantenbein C. Gender dimorphic increase in RBP-4 and NGAL in
children born after IVF: an epigenetic phenomenon? // Eur. J. Clin. Invest.
2013. V. 43 (5). P. 439–448. doi: 10.1111/eci.12066.
Salamonsen L.A., Evans J., Nguyen H.P., Edgell T.A. The
Microenvironment of Human Implantation: Determinant of Reproductive
Success // Am. J. Reprod. Immunol. 2016. V. 75. P. 218–225. doi: 10.1111/
aji.12450.
Salvador L.M., Park Y., Cottom J., Maizels E.T., Jones J.C., Schillace
R.V., Carr D.W., Cheung P., Allis C.D., Jameson J.L., Hunzicker-Dunn M.
Follicle-stimulating hormone stimulates protein kinase A-mediated histone H3
phosphorylation and acetylation leading to select gene activation in ovarian
granulosa cells // J. Biol. Chem. 2001. V. 276 (43). P. 40146–40155.

 459

Samplaski M.K., Nangia A.K. Adverse effects of common medications

on male fertility // Nat. Rev. Urol. 2015. V. 12 (7). P. 401–413. doi: 10.1038/
nrurol.2015.145.
Sandoval-Guzmán T., Göngrich C., Moliner A., Guo T., Wu H.,
Broberger C., Ibáñez C.F. Neuroendocrine control of female reproductive
function by the activin receptor ALK7 // FASEB J. 2012. V. 26 (12). P. 4966–
4976. doi: 10.1096/fj.11-199059.
Sandrock M., Schulz A., Merkwitz C., Schoneberg T., Spanel-Borowski
K., Ricken A. Reduction in corpora lutea number in obese melanocortin-4-
receptor-deficient mice // Reprod. Biol. Endocrinol. 2009. V. 7. P. 24.
Sanno N., Jin L., Qian X., Osamura R.Y., Scheithauer B.W., Kovacs K.,
Lloyd R.V. Gonadotropin-releasing hormone and gonadotropin releasing
hormone receptor messenger ribonucleic acid expression in nontumorous and
neoplastic pituitaries // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1997. V. 82. P. 1974–1982.
doi:10.1210/jcem.82.6.3976.
Santi D., Casarini L., Alviggi C., Simoni M. Efficacy of Follicle-
Stimulating Hormone (FSH) Alone, FSH+Luteinizing Hormone, Human
Menopausal Gonadotropin or FSH+Human Chorionic Gonadotropin on
Assisted Reproductive Technology Outcomes in the “Personalized” Medicine
Era: A Meta-analysis // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2017. V. 8. P. 114.
doi: 10.3389/fendo.2017.00114.
Saraf R., Morton S.M., Camargo C.A., Jr., Grant C.C. Global
summary of maternal and newborn vitamin D status – A systematic review //
Matern. Child Nutr. 2016. V. 12. P. 647–668. doi: 10.1111/mcn.12210.
Sasaki K., Norwitz E.R. Gonadotropin-releasing hormone/
gonadotropin-releasing hormone receptor signaling in the placenta // Curr.
Opin. Endocrinol. Diabetes Obes. 2011. V. 18. P. 401–408. doi: 10.1097/
MED.0b013e32834cd3b0.
Sassi F., Tamone C., D'Amelio P. Vitamin D: Nutrient, Hormone, and
Immunomodulator // Nutrients. 2018. V. 10 (11). P. pii: E1656. doi: 10.3390/
nu10111656.
Sato Y., Cheng Y., Kawamura K., Takae S., Hsueh A.J. C-type
natriuretic peptide stimulates ovarian follicle development // Mol. Endocrinol.
2012. V. 26. P. 1158–1166.
Savastano S., Barrea L., Savanelli M.C., Nappi F., Di Somma C., Orio
F., Colao A. Low vitamin D status and obesity: role of nutritionist // Rev.
Endocr. Metab. Disord. 2017. V. 18 (2). P. 215–225. doi: 10.1007/
s11154-017-9410-7.
Schally A.V., Arimura A., Kastin A.J., Matsuo H., Baba Y., Redding
T.W., Nair R.M., Debeljuk L., White W.F. Gonadotropin-Releasing Hormone:

 460

One Polypeptide Regulates Secretion of Luteinizing and Follicle-Stimulating

Hormones // Science. 1971. V. 173. P. 1036–1038.
Schanton M., Maymo J. L., Perez-Perez A., Sanchez-Margalet
V., Varone C. L. Involvement of leptin in the molecular physiology of the
placenta // Reproduction. 2018. V. 155. P. R1–R12.
Schappi J.M., Krbanjevic A., Rasenick M.M. Tubulin, actin and
heterotrimeric G proteins: coordination of signaling and structure // Biochim.
Biophys. Acta. 2014. V. 1838. P. 674–681.
Schlingmann K.P., Kaufmann M., Weber S., Irwin A., Goos C., John
U., Misselwitz J., Klaus G., Kuwertz-Bröking E., Fehrenbach H., Wingen A.M.,
Güran T., Hoenderop J.G., Bindels R.J., Prosser D.E., Jones G., Konrad M.
Mutations in CYP24A1 and idiopathic infantile hypercalcemia // N. Engl. J.
Med. 2011. V. 365 (5). P. 410–421. doi: 10.1056/NEJMoa1103864.
Schneyer A., Schoen A., Quigg A., Sidis Y. Differential binding and
neutralization of activins A and B by follistatin and follistatin like-3 (FSTL-3/
FSRP/FLRG) // Endocrinology. 2003. V. 144. P. 1671–1674.
Schneyer A., Tortoriello D., Sidis Y., Keutmann H., Matsuzaki T.,
Holmes W. Follistatin-related protein (FSRP): a new member of the follistatin
gene family // Mol. Cell. Endocrinol. 2001. V. 180. P. 33–38.
Schneyer A.L., Wang Q., Sidis Y., Sluss P.M. Differential distribution of
follistatin isoforms: application of a new FS315-specific immunoassay // J.
Clin. Endocrinol. Metab. 2004. V. 89. P. 5067–5075.
Schoot D.C., Harlin J., Shoham Z., Mannaerts B.M., Lahlou N.,
Bouchard P., et al. Recombinant human follicle-stimulating hormone and
ovarian response in gonadotropin deficient women // Hum. Reprod. 1994. V. 9
(7). P. 1237–1242.
Schubert R.L., Narayan P., Puett D. Specificity of cognate ligand-
receptor interactions: Fusion proteins of human chorionic gonadotropin and the
heptahelical receptors for human luteinizing hormone, thyroid-stimulating
hormone, and follicle-stimulating hormone // Endocrinology. 2003. V. 144. P.
129–137.
Schubert R.L., Puett D. Single-chain human chorionic gonadotropin
analogs containing the determinant loop of the β-subunit linked to the α-subunit
// J. Mol. Endocrinol. 2003. V. 31. P. 157–168.
Schulz A., Schoneberg T., Paschke R., Shultz G., Gudermann T. Role of
the third intracellular loop for the activation of gonadotropin receptors // Mol.
Endocrinol. 1999. V. 13. P. 181–190.
Schumacher A., Brachwitz N., Sohr S., Engeland K., Langwisch S.,
Dolaptchieva M., Alexander T., Taran A., Malfertheiner S.F., Costa S.D., et al.
Human chorionic gonadotropin attracts regulatory T cells into the fetal-

 461

maternal interface during early human pregnancy // J. Immunol. 2009. V. 182.

P. 5488–5497. doi: 10.4049/jimmunol.0803177.
Schumacher A., Heinze K., Witte J., Poloski E., Linzke N., Woidacki K.,
Zenclussen A.C. uman chorionic gonadotropin as a central regulator of
pregnancy immune tolerance // J. Immunol. 2013. V. 190. P. 2650–2658. doi:
10.4049/jimmunol.1202698.
Schwanzel-Fukuda M., Pfaff D.W. Origin of luteinizing hormone-
releasing hormone neurons // Nature. 1989. V. 338. P. 161–164. doi:
10.1038/338161a0.
Scobey M., Bertera S., Somers J., Watkins S., Zeleznik A., Walker W.
Delivery of a cyclic adenosine 3′,5′-monophosphate response element-binding
protein (creb) mutant to seminiferous tubules results in impaired
spermatogenesis // Endocrinology. 2001. V. 142 (2). P. 948–954.
Seeber B.E., Sammel M.D., Guo W., Zhou L., Hummel A., Barnhart
K.T. Application of redefined human chorionic gonadotropin curves for the
diagnosis of women at risk for ectopic pregnancy // Fertil. Steril. 2006. V. 86. P.
454–459. doi: 10.1016/j.fertnstert.2005.12.056.
Seeburg P.H., Adelman J.P. Characterization of cDNA for precursor of
human luteinizing hormone releasing hormone // Nature. 1984. V. 311. P. 666–
668.
Segaloff D.L. Diseases associated with mutations of the human
lutropin receptor / In: Tao Y.-X., editor. Progress in Molecular Biology and
Translational Science: G Protein-Coupled Receptors in Health and Disease, Part
B. Elsevier; London. 2009. P. 97–114.
Selman H., Pacchiarotti A., El-Danasouri I. Ovarian stimulation
protocols based on follicle-stimulating hormone glycosylation pattern: impact
on oocyte quality and clinical outcome // Fertil. Steril. 2010. V. 94 (5). P. 1782–
1786. doi: 10.1016/j.fertnstert.2009.10.005.
Selman H., Pacchiarotti A., Rinaldi L., Crescenzi F., Lanzilotti G.,
Lofino S., El-Danasouri I. Simultaneous administration of human acidic and
recombinant less acidic follicle-stimulating hormone for ovarian stimulation
improves oocyte and embryo quality, and clinical outcome in patients with
repeated IVF failures // Eur. Rev. Med. Pharmacol. Sci. 2013. V. 17 (13). P.
1814–1819.
Selvaraj K., Manickam N., Kumaran E., Thangadurai K., Elumalai G.,
Sekar A., Radhakrishnan R.K., Kandasamy M. Deterioration of
neuroregenerative plasticity in association with testicular atrophy and
dysregulation of the hypothalamic-pituitary-gonadal (HPG) axis in
Huntington's disease: A putative role of the huntingtin gene in steroidogenesis //

 462

J. Steroid. Biochem. Mol. Biol. 2019. V. 197. P. 105526. doi: 10.1016/

j.jsbmb.2019.105526.
Semet M., Paci M., Saïas-Magnan J., Metzler-Guillemain C., Boissier
R., Lejeune H., Perrin J. The impact of drugs on male fertility: a review //
Andrology. 2017. V. 5 (4). P. 640–663. doi: 10.1111/andr.12366.
Seminara S.B., Messager S., Chatzidaki E.E., Thresher R.R., Acierno
J.S. Jr, Shagoury J.K., et al. The GPR54 gene as a regulator of puberty // N.
Engl. J. Med. 2003. V. 349 (17). P. 1614–1627. doi:10.1056/NEJMoa035322.
Sempos C.T., Heijboer A.C., Bikle D.D., Bollerslev J., Bouillon R.,
Brannon P.M., DeLuca H.F., Jones G., Munns C.F., Bilezikian J.P., Giustina A.,
Binkley N. Vitamin D assays and the definition of hypovitaminosis D: Results
from the First International Conference on Controversies in Vitamin D // Br. J.
Clin. Pharmacol. 2018. V. 84 (10). P. 2194–2207. doi: 10.1111/bcp.13652.
Sermondade N., Dupont C., Faure C., Boubaya M., Cédrin-Durnerin
I., Chavatte-Palmer P., Sifer C., Lévy R. Body mass index is not associated with
sperm-zona pellucida binding ability in subfertile males // Asian J. Androl.
2013. V. 15 (5). P. 626–629. doi: 10.1038/aja.2013.10.
Shacham S., Harris D., Ben-Shlomo H., Cohen I., Bonfil D., Przedecki
F., Lewy H., Ashkenazi I.E., Seger R., Naor Z. Mechanism of GnRH receptor
signaling on gonadotropin release and gene expression in pituitary
gonadotrophs // Vitam. Horm. 2001. V. 63. P. 63–90.
Shahab M., Mastronardi C., Seminara S.B., Crowley W.F., Ojeda S.R.,
Plant T.M. Increased hypothalamic GPR54 signaling: a potential mechanism for
initiation of puberty in primates // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2005. V. 102 (6).
P. 2129–2134. doi:10.1073/pnas.0409822102.
Shand A.W., Nassar N., Von Dadelszen P., Innis S.M., Green T.J.
Maternal vitamin D status in pregnancy and adverse pregnancy outcomes in a
group at high risk for pre-eclampsia // BJOG. 2010. V. 117. P. 1593–1598. doi:
10.1111/j.1471-0528.2010.02742.x.
Shaw R.J., Lamia K.A., Vasquez D., Koo S.H., Bardeesy N., DePinho
R.A., Montminy M., Cantley L.C. The kinase LKB1 mediates glucose
homeostasis in liver and therapeutic effects of metformin // Science. 2005. V.
310 (5754). P. 1642–1646. doi: 10.1126/science.1120781.
Shea-Eaton W. K., Trinidad M. J., Lopez D., Nackley A., McLean M. P.
Sterol regulatory element binding protein-1a regulation of the steroidogenic
acute regulatory protein gene // Endocrinology. 2001. V. 142. P. 1525–1533.
Shen S.Y., Xiao W.Q., Lu J.H., Yuan M.Y., He J.R., Xia H.M., Qiu X.,
Cheng K.K., Lam K.B.H. Early life vitamin D status and asthma and wheeze: A
systematic review and meta-analysis // BMC Pulm. Med. 2018. V. 18. P. 120.
doi: 10.1186/s12890-018-0679-4.

 463

Shenoy S.K., Lefkowitz R.J. Trafficking patterns of β-arrestin and G

protein-coupled receptors determined by the kinetics of β-arrestin
deubiquitination // J. Biol. Chem. 2003. V. 278. P. 14498–14506.
Shimada T., Hasegawa H., Yamazaki Y., Muto T., Hino R., Takeuchi Y.,
Fujita T., Nakahara K., Fukumoto S., Yamashita T. FGF-23 is a potent regulator
of vitamin D metabolism and phosphate homeostasis // J. Bone Miner. Res.
2004. V. 19 (3). P. 429–435. doi: 10.1359/JBMR.0301264.
Shin N.R., Lee J.C., Lee H.Y., Kim M.S., Whon T.W., Lee M.S., Bae
J.W. An increase in the Akkermansia spp. population induced by metformin
treatment improves glucose homeostasis in diet-induced obese mice // Gut.
2014. V. 63 (5). P. 727–735. doi: 10.1136/gutjnl-2012-303839.
Shin S.Y., Lee J.R., Noh G.W., Kim H.J., Kang W.J., Kim S.H., Chung
J.K. Analysis of serum levels of anti-Müllerian hormone, inhibin B, insulin-like
growth factor-I, insulin-like growth factor binding protein-3 and follicle-
stimulating hormone with respect to age and menopausal status // J. Korean
Med. Sci. 2008. V. 23 (1). P. 104–110. doi: 10.3346/jkms.2008.23.1.104.
Shivers B.D., Harlan R.E., Morrell J.I., Pfaff D.W. Absence of
oestradiol concentration in cell nuclei of LHRH-immunoreactive neurones //
Nature. 1983. V. 304. P. 345–347.
Shpakov A.O. Molecular basis of the functional coupling of receptors
to GTP-binding proteins // Membr. Cell Biol. 1996. V. 9. № 5. P. 467–488.
Shpakov A.O. Structural-functional organization of signaling systems
coupled to G-proteins in ameba Dictyostelium discoideum // J. Evol. Biochem.
Physiol. 2006. V. 42. P. 536–558. DOI: 10.1134/S0022093006050036.
Shpakov A.O. Serpentine type receptors and heterotrimeric G-proteins
in yeasts: structural functional organization and molecular mechanisms of
action // J. Evol. Biochem. Physiol. 2007a. V. 43. P. 1–25. DOI: 10.1134/
S0022093007010012.
Shpakov A.O. Structure-functional organization of adenylyl cyclases of
unicellular eukaryotes and molecular mechanisms of their regulation // Cell
Tissue Biol. 2007b. V. 1. P. 97–114. doi:10.1134/S1990519X07020010
Shpakov A.O. Signal protein-derived peptides as functional probes and
regulators of intracellular signaling // J. Amino Acids. 2011a. V. 2011. Article
656051. doi: 10.4061/2011/656051.
Shpakov A.O. GPCR-based peptides: structure, mechanisms of action
and application // Global J. Biochem. 2011b. V. 2. № 2. P. 96–123. http://
www.simplex-academic-publishers.com/abstracts/105637219.aspx
Shpakov A.O. Heterotrimeric G proteins // Brenner’s Online
Encyclopedia of Genetics, 2nd edn. Editors-in-Chief: Stanley Maloy and Kelly
Hughes. ISBN: 978-0-08-096156-9. 2013. P. 454–456.

 464

Shpakov A. O. The brain leptin signaling system and its functional

state in metabolic syndrome and type 2 diabetes mellitus // J. Evol. Biochem.
Physiol. 2016. V. 52. P. 177–195.
Shpakov A.O. Heterotrimeric G proteins (CH_06522) // In: Reference
Module for Life Sciences, Elsevier, 2017. http://dx.doi,org/10.1016/
B978-0-12-809633-8.06522-5.
Shpakov A.O., Derkach K.V., Bakhtyukov A.A., Dar’in D.V. The low
molecular weight ligands of the gonadotropin receptors as the new generation
of the regulators of the reproductive functions and steroidogenesis // In: “
Innovations in Assisted Reproduction Technology” (Eds. N. Sharma, S.
Chakrabarti). Intech Open Access Publisher, Rijeka, Croatia. 2019. doi:
10.5772/intechopen.88498.
Shpakov A.O., Derkach K.V., Berstein L.M. Brain signaling systems in
the type 2 diabetes and metabolic syndrome: promising target to treat and
prevent these diseases // Future Science OA (FSO). 2015a. V. 1. FSO25. doi:
10.4155/fso.15.23.
Shpakov A. O., Derkach K. V., Zharova O. A., Shpakova E. A. The
functional activity of the adenylyl cyclase system in the brain of rats with
metabolic syndrome that induced by immunization with the 11–25 peptide of
the melanocortin receptor of the fourth type // Neurochem. J. 2015b. V. 9. P.
29–38.
Shpakov A. O., Derkach K. V., Zharova O. A., Shpakova E. A.,
Bondareva V. M. Alterations in adenylyl cyclase sensitivity to hormones in the
brain, myocardium and testes of rats immunized with BSA-conjugated peptide
269–280 of type 3 melanocortin receptor // Biochemistry (Moscow). Suppl. Ser.
A: Membr. Cell Biol. 2015c. V. 9. P. 124–134.
Shpakov A.O., Pertseva M.N. The peptide strategy as a novel
approach to the study of G protein-coupled signaling systems // In: Signal
Transduction Research Trends (Ed. N.O. Grachevsky). Nova Science
Publishers, Inc. 2007. P. 45–93. ISBN: 1600214878. ISBN-13(EAN):
9781600214875.
Shpakov A.O., Pertseva M.N. Signaling systems of lower eukaryotes
and their evolution // Int. Rev. Cell Mol. Biol. 2008. V. 269. P. 151–282.
Shpakov A.O., Ryzhov Ju.R., Bakhtyukov A.A., Derkach K.V. The
regulation of the male hypothalamic-pituitary-gonadal axis and testosterone
production by adipokines (Chapter 2) // In: Advances in Testosterone Action
(Ed. by M. Estrada). Intech Open Access Publisher, Rijeka, Croatia. 2018. P.
25–57. http://dx.doi.org/10.5772/intechopen.76321.
Shpakov A.O., Shpakova E.A. Low-molecular regulators of
polypeptide hormone receptors containing LGR-repeats // Biochemistry

 465

(Moscow). Suppl. Ser. B: Biomedical Chemistry. 2009. V. 3. P. 351–360.

doi:10.1134/S1990750809040040
Shpakov A.O., Shpakova E.A. The use of peptides derived from G
protein-coupled receptors and heterotrimeric G proteins in the study of their
structure and functions. Chapter 4 // In: “Protein Purification and Analysis III -
Methods and Applications”. 2014. ISBN: 978-1-922227-65-2. iConcept Press
Ltd. http://www.iconceptpress.com/books/protein-purification-and-analysis-iii--
methods-and-applications/ 35 pages.
Shu Y., Brown C., Castro R.A., Shi R.J., Lin E.T., Owen R.P.,
Sheardown S.A., Yue L., Burchard E.G., Brett C.M., Giacomini K.M. Effect of
genetic variation in the organic cation transporter 1, OCT1, on metformin
pharmacokinetics // Clin. Pharmacol. Ther. 2008. V. 83 (2). P. 273–280. doi:
10.1038/sj.clpt.6100275.
Shukla A.K., Violin J.D., Whalen E.J., Gesty-Palmer D., Shenoy S.K.,
Lefkowitz R.J. Distinct conformational changes in beta-arrestin report biased
agonism at seven-transmembrane receptors // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2008.
V. 105. P. 9988–9993. doi: 10.1073/pnas.0804246105.
Sidis Y., Schneyer A.L., Keutmann H.T. Heparin and activin-binding
determinants in follistatin and FSTL3 // Endocrinology. 2005. V. 146. P. 130–
136.
Silveira L.G., Noel S.D., Silveira-Neto A.P., Abreu A.P., Brito V.N.,
Santos M.G., Bianco S.D., Kuohung W., Xu S., Gryngarten M., Escobar M.E.,
Arnhold I.J., Mendonca B.B., Kaiser U.B., Latronico A.C. Mutations of the
KISS1 gene in disorders of puberty // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2010. V. 95
(5). P. 2276–2280. doi:10.1210/jc.2009-2421.
Simoni M., Gromoll J., Hoppner W., Kamischke A., Krafft T., Stahle
D., Nieschlag E. Mutational analysis of the follicle-stimulating hormone (FSH)
receptor in normal and infertile men: identification and characterization of two
discrete FSH receptor isoforms // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1999. V. 84 (2). P.
751–755.
Simpson J.L. Birth defects and assisted reproductive technologies //
Semin. Fetal Neonatal Med. 2014. V. 19. P. 177–182. doi: 10.1016/
j.siny.2014.01.001.
Sirotkin A. V., Mlyncek M., Kotwica J., Makarevich A. V., Florkovicová
I., Hetényi L. Leptin directly controls secretory activity of human ovarian
granulosa cells: possible inter-relationship with the IGF/IGFBP system // Horm.
Res. 2005. V. 64. P. 198–202.
Sivalingam V.N., Myers J., Nicholas S., Balen A.H., Crosbie E.J.
Metformin in reproductive health, pregnancy and gynaecological cancer:

 466

established and emerging indications // Hum. Reprod. Update. 2014. V. 20 (6).

P. 853–868. doi: 10.1093/humupd/dmu037.
Skowrońska P., Pastuszek E., Kuczyński W., Jaszczoł M., Kuć P., Jakiel
G., Wocławek-Potocka I., Łukaszuk K. The role of vitamin D in reproductive
dysfunction in women—A systematic review // Ann. Agric. Environ. Med.
2016. V. 23. P. 671–676. doi: 10.5604/12321966.1226865.
Sliwinska A., Drzewoski J. Molecular action of metformin in
hepatocytes: an updated insight // Curr. Diabetes Rev. 2015. V. 11 (3). P.
175-181. doi: 10.2174/1573399811666150325233108.
Smith G., Jackson L., Foster D. Leptin regulation of reproduction
function and fertility // Theriogenology. 2002. V. 57. P. 73–96.
Smith J.S., Rajagopal S. The β-Arrestins: Multifunctional Regulators
of G Protein-coupled Receptors // J. Biol. Chem. 2016. V. 291 (17). P. 8969–
8977. doi: 10.1074/jbc.R115.713313.
Smith J.T., Acohido B.V., Clifton D.K., Steiner R.A. KiSS-1 neurones
are direct targets for leptin in the ob/ob mouse // J. Neuroendocrinol. 2006. V.
18 (4). P. 298–303. doi:10.1111/j.1365- 2826.2006.01417.x.
Smith J.T., Dungan H.M., Stoll E.A., Gottsch M.L., Braun R.E., Eacker
S.M., Clifton D.K., Steiner R.A. Differential regulation of KiSS-1 mRNA
expression by sex steroids in the brain of the male mouse // Endocrinology.
2005. V. 146 (7). P. 2976–2984. doi:10.1210/en.2005-0323.
Smits G., Olatunbosun O., Delbaere A., Pierson R., Vassart G.,
Costagliola S. Ovarian hyperstimulation syndrome due to a mutation in the
follicle-stimulating hormone receptor // N. Engl. J. Med. 2003. V. 349. P. 760–
766. doi: 10.1056/NEJMoa030064.
Smitz J., Andersen A.N., Devroey P., Arce J.C. Endocrine profile in
serum and follicular fluid differs after ovarian stimulation with HP-hMG or
recombinant FSH in IVF patients // Hum. Reprod. 2007. V. 22. P. 676–687. doi:
10.1093/humrep/del445.
Smyth C.D., Miro F., Whitelaw P.F., Howles C.M., Hillier S.G. Ovarian
thecal/interstitial androgen synthesis is enhanced by a follicle-stimulating
hormone-stimulated paracrine mechanism // Endocrinology. 1993. V. 133. P.
1532–1538.
Soga T., Dalpatadu S.L., Wong D.W., Parhar I.S. Neonatal
dexamethasone exposure down-regulates GnRH expression through the GnIH
pathway in female mice // Neuroscience. 2012. V. 218. P. 56–64. doi: 10.1016/
j.neuroscience.2012.05.023.
Soheilykhah S., Mojibian M., Rashidi M., Rahimi-Saghand S., Jafari F.
Maternal vitamin D status in gestational diabetes mellitus // Nutr. Clin. Pract.
2010. V. 25. P. 524–527. doi: 10.1177/0884533610379851.

 467

Sohn J., Ryu K., Sievert G., Jeoung M., Ji I., Ji T.H. Follicle-
stimulating hormone interacts with exoloop 3 of the receptor // J. Biol. Chem.
2002. V. 277. P. 50165–50175. doi: 10.1074/jbc.M207646200.
Sohn J., Youn H., Jeoung M., Koo Y., Yi C., Ji I., Ji T.H. Orientation of
follicle-stimulating hormone (FSH) subunits complexed with the fsh receptor //
J. Biol. Chem. 2003. V. 278 (48). P. 47868–47876. doi: 10.1074/
jbc.M307751200.
Sohrabvand F., Sheikhhassani S., Bagheri M., Haghollahi F.,
Shabihkhani M., Shariat M., Nasr Esfahani M. Comparison of highly purified
urinary versus recombinant FSH: Effect on ART outcomes in polycystic ovary
syndrome // Iran. J. Reprod. Med. 2012. V. 10. P. 229–236.
Son Y.L., Ubuka T., Narihiro M., Fukuda Y., Hasunuma I., Yamamoto
K., et al. Molecular basis for the activation of gonadotropin-inhibitory hormone
gene transcription by corticosterone // Endocrinology. 2014. V. 155. P. 1817–
1826. doi: 10.1210/en.2013-2076.
Sone M., Nagata H., Takekochi S., Osamura R.Y. Expression and
localization of leptin receptor in the normal rat pituitary gland // Cell Tissue
Res. 2001. V. 305. P. 351–356.
Sone T., Kerner S., Pike J.W. Vitamin D receptor interaction with
specific DNA. Association as a 1,25-dihydroxyvitamin D3-modulated
heterodimer // J. Biol. Chem. 1991. V. 266 (34). P. 23296–23305.
Song H., Yang L., Jia C. Maternal vitamin D status during pregnancy
and risk of childhood asthma: A meta-analysis of prospective studies // Mol.
Nutr. Food Res. 2017. V. 61. P. 1600657. doi: 10.1002/mnfr.201600657.
Sorokoumov V.N., Shpakov A.O. Protein phosphotyrosine phosphatase
1B: Structure, function, role in the development of metabolic disorders and
their correction by the enzyme inhibitors // J. Evol. Biochem. Physiol. 2017. V.
53. P. 259–270.
Souza P.M.G., Carvalho B.R., Nakagawa H.M., Rassi T.R.E., Barbosa
A.C.P., Silva A.A. Corifollitropin alfa compared to daily rFSH or HP-HMG in
GnRH antagonist controlled ovarian stimulation protocol for patients
undergoing assisted reproduction // JBRA Assist. Reprod. 2017. V. 21 (2). P.
67–69. doi: 10.5935/1518-0557.20170017.
Sparling T.M., Henschke N., Nesbitt R.C., Gabrysch S. The role of diet
and nutritional supplementation in perinatal depression: A systematic review //
Matern. Child Nutr. 2017a. V. 13. doi: 10.1111/mcn.12235.
Sparling T.M., Nesbitt R.C., Henschke N., Gabrysch S. Nutrients and
perinatal depression: A systematic review // J. Nutr. Sci. 2017b. V. 6. P. e61.
doi: 10.1017/jns.2017.58.

 468

Spaulonci C.P., Bernardes L.S., Trindade T.C., Zugaib M., Francisco

R.P. Randomized trial of metformin vs insulin in the management of gestational
diabetes // Am. J. Obstet. Gynecol. 2013. V. 209 (1). P. 34 (e1–7). doi: 10.1016/
j.ajog.2013.03.022.
Spicer L.J., Francisco C.C. The adipose obese gene product, leptin:
evidence of a direct inhibitory role in ovarian function // Endocrinology. 1997.
V. 138. P. 3374–3379.
Stamatiades G.A., Kaiser U.B. Gonadotropin regulation by pulsatile
GnRH: Signaling and gene expression // Mol. Cell. Endocrinol. 2018. V. 463. P.
131–141. doi: 10.1016/j.mce.2017.10.015.
Stanton P.G., Burgon P.G., Hearn M.T., Robertson D.M. Structural and
functional characterisation of hFSH and hLH isoforms // Mol. Cell. Endocrinol.
1996. V. 125. P. 133–141.
Stenman U.H., Alfthan H. Determination of human chorionic
gonadotropin // Best Pract. Res. Clin. Endocrinol. Metab. 2013. V. 27. P. 783–
793. doi: 10.1016/j.beem.2013.10.005.
Stenman U.H., Alfthan H., Ranta T., Vartiainen E., Jalkanen J.,
Seppala M. Serum levels of human chorionic gonadotropin in nonpregnant
women and men are modulated by gonadotropin-releasing hormone and sex
steroids // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1987. V. 64. P. 730–736. doi: 10.1210/
jcem-64-4-730.
Stenman U.H., Tiitinen A., Alfthan H., Valmu L. The classification,
functions and clinical use of different isoforms of HCG // Hum. Reprod.
Update. 2006. V. 12. P. 769–784. doi: 10.1093/humupd/dml029.
Stepto N.K., Cassar S., Joham A.E., Hutchison S.K., Harrison C.L.,
Goldstein R.F., Teede H.J. Women with polycystic ovary syndrome have
intrinsic insulin resistance on euglycaemic-hyperinsulaemic clamp // Hum.
Reprod. 2013. V. 28 (3). P. 777–784. doi: 10.1093/humrep/des463.
Stewart A.J., Katz A.A., Millar R.P., Morgan K. Retention and
silencing of prepro-GnRH-II and type II GnRH receptor genes in mammals //
Neuroendocrinology. 2009. V. 90. P. 416–432. doi: 10.1159/000233303.
Stojilkovic S.S., Reinhart J., Catt K.J. Gonadotropin-releasing
hormone receptors: structure and signal transduction pathways // Endocr. Rev.
1994. V. 15. P. 462–499. doi:10.1210/edrv-15-4-462.
Stoutjesdijk E., Schaafsma A., Nhien N.V., Khor G.L., Kema I.P., Hollis
B.W., Dijck-Brouwer D.A.J., Muskiet F.A.J. Milk vitamin D in relation to the
‘adequate intake’ for 0-6-month-old infants: A study in lactating women with
different cultural backgrounds, living at different latitudes // Br. J. Nutr. 2017.
V. 118. P. 804–812. doi: 10.1017/S000711451700277X.

 469

Streeten E.A., Zarbalian K., Damcott C.M. CYP24A1 mutations in

idiopathic infantile hypercalcemia // N. Engl. J. Med. 2011. V. 365 (18). P.
1741–1742. doi: 10.1056/NEJMc1110226.
Strehler E., Abt M., El-Danasouri I., De Santo M., Sterzik K. Impact of
recombinant follicle-stimulating hormone and human menopausal
gonadotropins on in vitro fertilization outcome // Fertil. Steril. 2001. V. 75 (2).
P. 332–336. doi: 10.1016/S0015-0282(00)01696-4.
Stuppia L., Franzago M., Ballerini P., Gatta V., Antonucci I.
Epigenetics and male reproduction: the consequences of paternal lifestyle on
fertility, embryo development, and children lifetime health // Clin. Epigenetics.
2015. V. 7. P. 120. doi: 10.1186/s13148-015-0155-4.
Suderman M., Stene L.C., Bohlin J., Page C.M., Holvik K., Parr C.L.,
Magnus M.C., Håberg S.E., Joubert B.R., Wu M.C., London S.J., Relton C.,
Nystad W. 25-Hydroxyvitamin D in pregnancy and genome wide cord blood
DNA methylation in two pregnancy cohorts (MoBa and ALSPAC) // J. Steroid
Biochem. Mol. Biol. 2016. V. 159. P. 102–109. doi: 10.1016/
j.jsbmb.2016.03.005.
Sudo S., Kudo M., Wada S., Sato O., Hsueh A.J., Fujimoto S. Genetic
and functional analyses of polymorphisms in the human FSH receptor gene //
Mol. Hum. Reprod. 2002. V. 8. P. 893–899.
Suga S., Nakao K., Itoh H., Komatsu Y., Ogawa Y., Hama N., Imura H.
Endothelial production of C-type natriuretic peptide and its marked
augmentation by transforming growth factor-beta. Possible existence of “
vascular natriuretic peptide system” // J. Clin. Invest. 1992. V. 90 (3). P. 1145–
1149. doi: 10.1172/JCI115933.
Sugino K., Kurosawa N., Nakamura T., Takio K., Shimasaki S., Ling
N., Titani K., Sugino H. Molecular heterogeneity of follistatin, an activin-
binding protein. Higher affinity of the carboxyl-terminal truncated forms for
heparan sulfate proteoglycans on the ovarian granulosa cell // J. Biol. Chem.
1993. V. 268 (21). P. 15579–15587.
Sutcliffe A.G., Peters C.J., Bowdin S., Temple K., Reardon W., Wilson
L., Clayton-Smith J., Brueton L.A., Bannister W., Maher E.R. Assisted
reproductive therapies and imprinting disorders—a preliminary British survey //
Hum. Reprod. 2006. V. 21 (4). P. 1009–1011. doi: 10.1093/humrep/dei405.
Svechnikov K., Spatafora C., Svechnikova I., Tringali C., Söder O.
Effects of resveratrol analogs on steroidogenesis and mitochondrial function in
rat Leydig cells in vitro // J. Appl. Toxicol. 2009. V. 29. P. 673–680. doi:
10.1002/jat.1456.
Syngelaki A., Nicolaides K.H., Balani J., Hyer S., Akolekar R.,
Kotecha R., Pastides A., Shehata H. Metformin versus Placebo in Obese

 470

Pregnant Women without Diabetes Mellitus // N. Engl. J. Med. 2016. V. 374

(5). P. 434–443. doi: 10.1056/NEJMoa1509819.
Szymańska K., Kałafut J., Rivero-Müller A. The gonadotropin system,
lessons from animal models and clinical cases // Minerva Ginecol. 2018. V. 70
(5). P. 561–587. doi: 10.23736/S0026-4784.18.04307-1.
Tabesh M., Salehi-Abargouei A., Tabesh M., Esmaillzadeh A. Maternal
vitamin D status and risk of pre-eclampsia: A systematic review and meta-
analysis // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2013. V. 98. P. 3165–3173. doi: 10.1210/
jc.2013-1257.
Tamura K., Matsushita M., Endo A., Kutsukake M., Kogo H. Effect of
insulin-like growth factor-binding protein 7 on steroidogenesis in granulosa
cells derived from equine chorionic gonadotropin-primed immature rat
ovaries // Biol. Reprod. 2007. V. 77 (3). P. 485–491. doi: 10.1095/
biolreprod.106.058867.
Tamura N., Doolittle L.K., Hammer R.E., Shelton J.M., Richardson
J.A., Garbers D.L. Critical roles of the guanylyl cyclase B receptor in
endochondral ossification and development of female reproductive organs //
Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2004. V. 101. P. 17300–17305.
Tang L., Liu Z., Zhang R., Su C., Yang W., Yao Y., Zhao S. Imprinting
alterations in sperm may not significantly influence ART outcomes and
imprinting patterns in the cord blood of offspring // PLoS One. 2017. V. 12 (11).
P. e0187869. doi: 10.1371/journal.pone.0187869.
Tang T., Glanville J., Orsi N., Barth J.H., Balen A.H. The use of
metformin for women with PCOS undergoing IVF treatment // Hum. Reprod.
2006. V. 21 (6). P. 1416–1425.
Tang T., Lord J.M., Norman R.J., Yasmin E., Balen A.H. Insulin-
sensitising drugs (metformin, rosiglitazone, pioglitazone, D-chiro-inositol) for
women with polycystic ovary syndrome, oligo amenorrhoea and subfertility //
C o c h r a n e D a t a b a s e S y s t . R e v. 2 0 1 0 . V. 1 . C D 0 0 3 0 5 3 . d o i :
10.1002/14651858.CD003053.pub4.
Tang T., Lord J., Norman R., Yasmin E., Balen A. Insulin-sensitising
drugs (metformin, rosiglitazone, pioglitazone, D-chiro-inositol) forwomenwith
polycystic ovary syndrome, oligo amenorrhoea and subfertility // Cochrane
D a t a b a s e S y s t . R e v . 2 0 1 2 . V. 5 – 7 . P. C D 0 0 3 0 5 3 . d o i :
10.1002/14651858.CD003053.pub5.
Tao Y.X., Johnson N.B., Segaloff D.L. Constitutive and agonist-
dependent self-association of the cell surface human lutropin receptor // J. Biol.
Chem. 2004. V. 279. P. 5904–5914.
Tarín J.J., García-Pérez M.A., Hamatani T., Cano A. Infertility
etiologies are genetically and clinically linked with other diseases in single

 471

meta-diseases // Reprod. Biol. Endocrinol. 2015. V. 13. P. 31. doi: 10.1186/

s12958-015-0029-9.
Tarlatzis B.C., Fauser B.C., Kolibiankis E.M., Diedrich K., Rombauts
L., Devroey P. GnRH antagonists in ovarian stimulation for IVF // Hum.
Reprod. Update. 2006. V. 12. P. 333–340. doi: 10.1093/humupd/dml001.
Tarlatzis B.C., Fauser B.C., Legro R.S. Consensus on infertility
treatment related to polycystic ovary syndrome // Hum. Reprod. 2008. V. 23. P.
462–477.
Tarrade A., Goffin F., Munaut C., Lai-Kuen R., Tricottet V., Foidart
J.M., Vidaud M., Frankenne F., Evain-Brion D. Effect of matrigel on human
extravillous trophoblasts differentiation: Modulation of protease pattern gene
expression // Biol. Reprod. 2002. V. 67. P. 1628–1637. doi: 10.1095/
biolreprod.101.001925.
Tartarin P., Moison D., Guibert E., Dupont J., Habert R., Rouiller-
Fabre V., Frydman N., Pozzi S., Frydman R., Lecureuil C., Froment P.
Metformin exposure affects human and mouse fetal testicular cells // Hum.
Reprod. 2012. V. 27. P. 3304–3314. doi: 10.1093/humrep/des264.
Tebben P.J., Milliner D.S., Horst R.L., Harris P.C., Singh R.J., Wu Y.,
Foreman J.W., Chelminski P.R., Kumar R. Hypercalcemia, hypercalciuria, and
elevated calcitriol concentrations with autosomal dominant transmission due to
CYP24A1 mutations: effects of ketoconazole therapy // J. Clin. Endocrinol.
Metab. 2012. V. 97 (3). P. E423–427. doi: 10.1210/jc.2011-1935.
Teerds K. J., de Rooij D. G., Keijer J. Functional relationship between
obesity and male reproduction: from humans to animal models // Hum. Reprod.
Update. 2011. V. 17. P. 667–683.
Tena-Sempere M. Kisspeptins and the metabolic control of
reproduction: physiologic roles and physiopathological implications // Ann.
Endocrinol. 2010. V. 71 (3). P. 201–202. doi: 10.1016/j.ando.2010.02.018.
Tena-Sempere M., Barreiro M. Leptin in male reproduction: the testis
paradigm // Mol. Cell Endocrinol. 2002. V. 188. P. 9–13.
Tena-Sempere M., Manna P., Zhang F-P., Pinilla L., Gonzalez L.,
Dieguez C., Huhtaniemi I., Aguilar E. Molecular mechanisms of leptin action in
adult rat testis: potential targets for leptin-induced inhibition of steroidogenesis
and pattern of leptin receptor messenger ribonucleic acid expression // J.
Endocrinol. 2001. V. 170. P. 413–423.
Tertti K., Ekblad U., Koskinen P., Vahlberg T., Ronnemaa T. Metformin
vs. insulin in gestational diabetes. A randomized study characterizing metformin
patients needing additional insulin // Diab. Obes. Metab. 2013. V. 15 (3). P.
246–251.

 472

Tesarik J., Hazout A., Mendoza C. Luteinizing hormone affects uterine

receptivity independently of ovarian function // Reprod. Biomed. Online. 2003.
V. 7. P. 59–64. doi: 10.1016/S1472-6483(10)61729-4.
Tesmer J.J.G., Sunahara R.K., Johnson R.A., Gilman A.G., Sprang
S.R. Two metal ion catalysis in adenylyl cyclase // Science. 1999. V. 285. P.
756–760.
Theofanakis C., Drakakis P., Besharat A., Loutradis D. Human
Chorionic Gonadotropin: The Pregnancy Hormone and More // Int. J. Mol. Sci.
2017. V. 18 (5). pii: E1059. doi: 10.3390/ijms18051059.
Thiele D.K., Senti J.L., Anderson C.M. Maternal vitamin D
supplementation to meet the needs of the breastfed infant: A systematic
r e v i e w / / J . H u m . L a c t . 2 0 1 3 . V. 2 9 . P. 1 6 3 – 1 7 0 . d o i :
10.1177/0890334413477916.
Thomas K., Sung D.Y., Chen X., Thompson W., Chen Y.E., McCarrey
J., Walker W., Griswold M. Developmental patterns of PPAR and RXR gene
expression during spermatogenesis // Front. Biosci. (Elite Ed.). 2011. V. 3. P.
1209–1220.
Thomas R.M., Nechamen C.A., Mazurkiewicz J.E., Muda M., Palmer
S., Dias J.A. Follice-stimulating hormone receptor forms oligomers and shows
evidence of carboxyl-terminal proteolytic processing // Endocrinology. 2007. V.
148. P. 987–995. doi: 10.1210/en.2006-1672.
Thomas R.M., Nechamen C.A., Mazurkiewicz J.E., Ulloa-Aguirre A.,
Dias J.A. The adapter protein APPL1 links FSH receptor to inositol 1,4,5-
trisphosphate production and is implicated in intracellular Ca2+ mobilization //
Endocrinology. 2011. V. 152. P. 1691–1701. doi: 10.1210/en.2010-1353.
Thompson E., Patterson M., Murphy K., Smith K., Dhillo W., Todd J.,
Ghatei M.A., Bloom S.R. Central and peripheral administration of kisspeptin-10
stimulates the hypothalamic – pituitary –gonadal axis // J. Neuroendocrinol.
2004. V. 16 (10). P. 850–858. doi:10.1111/j.1365-2826.2004.01240.x.
Thompson P.D., Remus L.S., Hsieh J.C., Jurutka P.W., Whitfield G.K.,
Galligan M.A., Encinas Dominguez C., Haussler C.A., Haussler M.R. Distinct
retinoid X receptor activation function-2 residues mediate transactivation in
homodimeric and vitamin D receptor heterodimeric contexts // J. Mol.
Endocrinol. 2001. V. 27 (2). P. 211–227.
Thompson T.B., Lerch T.F., Cook R.W., Woodruff T.K., Jardetzky T.S.
The structure of the follistatin: activin complex reveals antagonism of both type
I and type II receptor binding // Dev. Cell. 2005. V. 9. P. 535–543.
Thompson T.B., Woodruff T.K., Jardetzky T.S. Structures of an
ActRIIB:activin A complex reveal a novel binding mode for TGF-β
ligand:receptor interactions // EMBO J. 2003. V. 22. P. 1555–1566.

 473

Thorne-Lyman A., Fawzi W.W. Vitamin D during pregnancy and

maternal, neonatal and infant health outcomes: A systematic review and meta-
analysis // Paediatr. Perinat. Epidemiol. 2012. V. 26 (Suppl. 1). P. 75–90. doi:
10.1111/j.1365-3016.2012.01283.x.
Thuesen L.L., Loft A., Egeberg A.N., Smitz J., Petersen J.H., Nyboe
Andersen A. A randomized controlled dose–response pilot study of addition of
hCG to recombinant FSH during controlled ovarian stimulation for in vitro
fertilization // Hum. Reprod. 2012. V. 27. P. 3074–3084. doi: 10.1093/humrep/
des256.
Thuesen L.L., Loft A., Smitz J., Nyboe Andersen A. Reply: HCG
supplementation of controlled ovarian stimulation cycles // Hum. Reprod. 2013.
V. 28. P. 284. doi: 10.1093/humrep/des379.
Timossi C.M., Barrios-de-Tomasi J., Gonzalez-Suarez R., Arranz M.C.,
Padmanabhan V., Conn P.M., Ulloa-Aguirre A. Differential effects of the charge
variants of human follicle-stimulating hormone // J. Endocrinol. 2000. V. 165.
P. 193–205.
Timossi C.M., Barrios de Tomasi J., Zambrano E., Gonzalez R., Ulloa-
Aguirre A. A naturally occurring basically charged human follicle-stimulating
hormone (FSH) variant inhibits FSH-induced androgen aromatization and
tissue-type plasminogen activator enzyme activity in vitro //
Neuroendocrinology. 1998. V. 67. P. 153–163.
Timossi C., Maldonado D., Vizcaíno A., Lindau-Shepard B., Conn
P.M., Ulloa-Aguirre A. Structural determinants in the second intracellular loop
of the human follicle-stimulating hormone receptor are involved in G(s) protein
activation // Mol. Cell. Endocrinol. 2002. V. 189. P. 157–168. doi: 10.1016/
S0303-7207(01)00720-1.
Timossi C., Ortiz-Elizondo C., Pineda D.B., Dias J.A., Conn P.M.,
Ulloa-Aguirre A. Functional significance of the BBXXB motif reversed present
in the cytoplasmic domains of the human follicle-stimulating hormone
receptor // Mol. Cell. Endocrinol. 2004. V. 223. P. 17–26. doi: 10.1016/
j.mce.2004.06.004.
Ting A.Y., Xu J., Stouffer R.L. Differential effects of estrogen and
progesterone on development of primate secondary follicles in a steroid-
depleted milieu in vitro // Hum. Reprod. 2015. V. 30 (8). P. 1907–1917. doi:
10.1093/humrep/dev119.
Topaloglu A.K., Kotan L.D. Genetics of Hypogonadotropic
Hypogonadism // Endocr. Dev. 2016. V. 29. P. 36–49. doi: 10.1159/000438841.
Topaloglu A.K., Reimann F., Guclu M., Yalin A.S., Kotan L.D., Porter
K.M., et al. TAC3 and TACR3 mutations in familial hypogonadotropic

 474

hypogonadism reveal a key role for Neurokinin B in the central control of

reproduction // Nat. Genet. 2009. V. 41. P. 354–358. doi:10.1038/ng.306.
Tortoriello D.V., Sidis Y., Holtzman D.A., Holmes W.E., Schneyer A.L.
Human follistatin-related protein: a structural homologue of follistatin with
nuclear localization // Endocrinology. 2001. V. 142. P. 3426–3434.
Tosca L., Chabrolle C., Uzbekova S., Dupont J. Effects of metformin
on bovine granulosa cells steroidogenesis: possible involvement of adenosine 5′
monophosphate-activated protein kinase (AMPK) // Biol. Reprod. 2007. V. 76
(3). P. 368–378. doi: 10.1095/biolreprod.106.055749.
Tosca L., Froment P., Solnais P., Ferre P., Foufelle F. Adenosine 5-
monophosphate-activated protein kinase regulates progesterone secretion in rat
granulosa cells // Endocrinology. 2005. V. 146 (10). P. 4500–4513. doi:
10.1210/en.2005-0301.
Toufexis D.J., Kyriazis D., Woodside B. Chronic neuropeptide Y Y5
receptor stimulation suppresses reproduction in virgin female and lactating
rats // J. Neuroendocrinol. 2002. V. 14. P. 492–497.
Toufexis D., Rivarola M.A., Lara H., Viau V. Stress and the
reproductive axis // J. Neuroendocrinol. 2014. V. 26 (9). P. 573–586. doi:
10.1111/jne.12179.
Touraine P., Beau I., Gougeon A., Meduri G., Desroches A., Pichard
C., et al. New natural inactivating mutations of the follicle-stimulating hormone
receptor: correlations between receptor function and phenotype // Mol.
Endocrinol. 1999. V. 13. P. 1844–1854. doi: 10.1210/mend.13.11.0370.
Tranchant T., Durand G., Gauthier C., Crepieux P., Ulloa-Aguirre A.,
Royere D., et al. Preferential beta-arrestin signalling at low receptor density
revealed by functional characterization of the human FSH receptor A189 V
mutation // Mol. Cell. Endocrinol. 2011. V. 331 (1). P. 109–118.
Trew G.H., Brown A.P., Gillard S., Blackmore S., Clewlow C.,
O’Donohoe P., Wasiak R. In vitro fertilisation with recombinant follicle
stimulating hormone requires less IU usage compared with highly purified
human menopausal gonadotrophin: results from a European retrospective
observational chart review // Reprod. Biol. Endocrinol. 2013. V. 8 (8). P. 137.
Trinchard-Lugan I., Khan A., Porchet H.C., Munafo A.
Pharmacokinetics and pharmacodynamics of recombinant human chorionic
gonadotrophin in healthy male and female volunteers // Reprod. Biomed.
Online. 2002. V. 4. P. 106-115.
Trofimova T., Lizneva D., Suturina L., Walker W., Chen Y.H., Azziz R.,
Layman L.C. Genetic basis of eugonadal and hypogonadal female reproductive
disorders // Best. Pract. Res. Clin. Obstet. Gynaecol. 2017. pii:
S1521-6934(17)30069-X. doi: 10.1016/j.bpobgyn.2017.05.003.

 475

Troispoux C., Guillou F., Elalouf J. M., Firsov D., Iacovelli L., Blasi
A.D., Combarnous Y., Reiter E. Involvement of G protein-coupled receptor
kinases and arrestins in desensitization to follicle-stimulating hormone action //
Mol. Endocrinol. 1999. V. 13. P. 1599–1614. doi: 10.1210/me.13.9.1599.
Trujillo J., Vieira M.C., Lepsch J., Rebelo F., Poston L., Pasupathy D.,
Kac G. A systematic review of the associations between maternal nutritional
biomarkers and depression and/or anxiety during pregnancy and postpartum //
J. Affect. Disord. 2018. V. 232. P. 185–203. doi: 10.1016/j.jad.2018.02.004.
Trummer C., Pilz S., Schwetz V., Obermayer-Pietsch B., Lerchbaum E.
Vitamin D, PCOS and androgens in men: A systematic review // Endocr.
Connect. 2018a. V. 7. P. R95–R113. doi: 10.1530/EC-18-0009.
Trummer C., Schwetz V., Kollmann M., Wölfler M., Münzker J., Pieber
T.R., Pilz S., Heijboer A.C., Obermayer-Pietsch B., Lerchbaum E. Effects of
vitamin D supplementation on metabolic and endocrine parameters in PCOS: A
randomized-controlled trial // Eur. J. Nutr. 2018b. doi: 10.1007/
s00394-018-1760-8.
Tsafriri A., Pomerantz S.H. Oocyte maturation inhibitor // Clin.
Endocrinol. Metab. 1986. V. 15. P. 157–170.
Tso L.O., Costello M.F., Albuquerque L.E.T., Andriolo R.B., Macedo
C.R. Metformin treatment before and during IVF or ICSI in women with
polycystic ovary syndrome // Cochrane Database Syst. Rev. 2009. V. 2. P.
CD006105. doi: 10.1002/14651858.CD006105.pub3.
Tso L.O., Costello M.F., Albuquerque L.E.T., Andriolo R.B.,
Marjoribanks J., MacEdo C.R. Metformin treatment before and during in vitro
fertilization or intracytoplasmic sperm injection in women with polycystic
ovary syndrome: summary of a cochrane review // Fertil. Steril. 2015. V. 104. P.
542–544. doi: 10.1016/j.fertnstert.2015.05.038.
Tsuchida K., Nakatani M., Yamakawa N., Hashimoto O., Hasegawa Y.,
Sugino H. Activin isoforms signal through type I receptor serine/threonine
kinase ALK7 // Mol. Cell. Endocrinol. 2004. V. 220. P. 59–65.
Tsuprykov O., Buse C., Skoblo R., Haq A., Hocher B. Reference
intervals for measured and calculated free 25-hydroxyvitamin D in normal
pregnancy // J. Steroid Biochem. Mol. Biol. 2018. V. 181. P. 80–87. doi:
10.1016/j.jsbmb.2018.03.005.
Tsutsui K., Saigoh E., Ukena K., Teranishi H., Fujisawa Y., Kikuchi
M., et al. A novel avian hypothalamic peptide inhibiting gonadotropin release //
Biochem. Biophys. Res. Commun. 2000. V. 275. P. 661–667. doi: 10.1006/
bbrc.2000.3350.

 476

Tsutsui K., Ubuka T. GnIH control of feeding and reproductive

behaviors // Front. Endocrinol. 2016. V. 7. P. 170. doi: 10.3389/
fendo.2016.00170.
Tsutsui K., Ubuka T., Bentley G.E., Kriegsfeld L.J. Gonadotropin-
inhibitory hormone (GnIH): discovery, progress and prospect // Gen. Comp.
Endocrinol. 2012. V. 177. P. 305–314. doi: 10.1016/j.ygcen.2012.02.013.
Tsutsumi M., Laws S.C., Rodic V., Sealfon S.C. Translational regulation
of the gonadotropin-releasing hormone receptor in T3–1 cells // Endocrinology.
1995. V. 136. P. 1128–1136. doi:10.1210/endo.136.3.7867566.
Tu H., Kastin A., Hsuchou H., Pan W. Soluble receptor inhibits leptin
transport // J. Cell. Physiol. 2008. V. 214. P. 301–305.
Uchida S., Uchida H., Maruyama T., Kajitani T., Oda H., Miyazaki K.,
et al. Molecular analysis of a mutated FSH receptor detected in a patient with
spontaneous ovarian hyper stimulation syndrome // PLoS One. 2013. V. 8. P.
e75478. doi: 10.1371/journal.pone.0075478.
Uk A., Collardeau-Frachon S., Scanvion Q., Michon L., Amar E.
Assisted reproductive technologies and imprinting disorders: results of a study
from a French congenital malformations registry // Eur. J. Med. Genet. 2018. V.
61 (9). P. 518–523. doi: 10.1016/j.ejmg.2018.05.017.
Ukena K., Ubuka T., Tsutsui K. Distribution of a novel avian
gonadotropininhibitory hormone in the quail brain // Cell Tissue Res. 2003. V.
312. P. 73–79. doi: 10.1007/s00441-003-0700-x.
Ulloa-Aguirre A., Chappel S.C. Multiple species of follicle-stimulating
hormone exist within the anterior pituitary gland of male golden hamsters // J.
Endocrinol. 1982. V. 95. P. 257–266.
Ulloa-Aguirre A., Conn P.M. Targeting of G protein-coupled receptors
to the plasma membrane in health and disease // Front. Biosci. (Landmark Ed).
2009. V. 14. P. 973–994. doi: 10.2741/3290.
Ulloa-Aguirre A., Crepieux P., Poupon A., Maurel M.C., Reiter E.
Novel pathways in gonadotropin receptor signaling and biased agonism // Rev.
Endocr. Metab. Disorders. 2011. V. 12. P. 259–274.
Ulloa-Aguirre A., Dias J.A., Bousfield G., Huhtaniemi I., Reiter E.
Trafficking of the follitropin receptor // Methods Enzymol. 2013. V. 521. P. 17–
45.
Ulloa-Aquirre A., Schwall R., Cravioto A., Zambrano E., Damian-
Matsumura P. Effects of gonadotrophin-releasing hormone, recombinant
activin-A and sex steroids upon the folllicle-stimulating isohormones secreted
by rat anterior pituitary cells in culture // J. Endocrinol. 1991. V. 134. P. 97–
106.

 477

Ulloa-Aguirre A., Timossi C., Barrios-de-Tomasi J., Maldonado A.,

Nayudu P. Impact of carbohydrate heterogeneity in function of follicle-
stimulating hormone: studies derived from in vitro and in vivo models // Biol.
Reprod. 2003. V. 69. P. 379–389.
Uribe A., Zariñán T., Pérez-Solis M.A., Gutiérrez-Sagal R., Jardón-
Valadez E., Piñeiro A., et al. Functional and structural roles of conserved
cysteine residues in the carboxyl-terminal domain of the follicle-stimulating
hormone receptor in human embryonic kidney 293 cells // Biol. Reprod. 2008.
V. 78. P. 869–882. doi: 10.1095/biolreprod.107.063925.
Urizar E., Montanelli L., Loy T., Bonomi M., Swillens S., Gales C.,
Bouvier M., Smits G., Vassart G., Costagliola S. Glycoprotein hormone
receptors: Link between receptor homodimerization and negative
cooperativity // EMBO J. 2005. V. 24. P. 1954–1964.
Usdin T.B., Bonner T.I., Harta G., Mezey E. Distribution of
parathyroid hormone-2 receptor messenger ribonucleic acid in rat //
Endocrinology. 1996. V. 137. P. 4285–4297.
Usdin T.B., Paciga M., Riordan T., Kuo J., Parmelee A., Petukova G.,
Camerini-Otero R.D., Mezey E. Tuberoinfundibular Peptide of 39 residues is
required for germ cell development // Endocrinology. 2008. V. 149 (9). P. 4292–
4300. doi: 10.1210/en.2008-0419.
Uyar A., Seli E. The impact of assisted reproductive technologies on
genomic imprinting and imprinting disorders // Curr. Opin. Obstet. Gynecol.
2014. V. 26. P. 210–221. doi: 10.1097/GCO.0000000000000071.
Vahdaninia M., Mackenzie H., Helps S., Dean T. Prenatal intake of
vitamins and allergic outcomes in the offspring: A systematic review and meta-
analysis // J. Allergy Clin. Immunol. Pract. 2017. V. 5. P. 771–778. doi:
10.1016/j.jaip.2016.09.024.
Vaitukaitis J.L., Braunstein G.D., Ross G.T. A radioimmunoassay
which specifically measures human chorionic gonadotropin in the presence of
human luteinizing hormone // Am. J. Obstet. Gynecol. 1972. V. 113. P. 751–
758. doi: 10.1016/0002-9378(72)90553-4.
Valdes-Socin H., Rubio Almanza M., Tomé Fernández-Ladreda M.,
Debray F.G., Bours V., Beckers A. Reproduction, smell, and
neurodevelopmental disorders: genetic defects in different hypogonadotropic
hypogonadal syndromes // Front. Endocrinol. (Lausanne). 2014. V. 5. P. 109.
doi: 10.3389/fendo.2014.00109.
Vale W., Rivier J., Vaughan J., McClintock R., Corrigan A., Woo W.,
Karr D., Spiess J. Purification and characterization of an FSH releasing protein
from porcine ovarian follicular fluid // Nature. 1986. V. 321 (6072). P. 776–779.

 478

Valove F.M., Finch C., Anasti J.N., Froehlich J., Flack M.R. Receptor
binding and signal transduction are dissociable functions requiring different
sites on follicle-stimulating hormone // Endocrinology. 1994. V. 135. P. 2657–
2661.
van de Lagemaat R., Raafs B.C., van Koppen C., Timmers C.M.,
Mulders S.M., Hanssen R.G. Prevention of the onset of ovarian
hyperstimulation syndrome (OHSS) in the rat after ovulation induction with a
low molecular weight agonist of the LH receptor compared with hCG and rec-
LH // Endocrinology. 2011. V. 152. P. 4350–4357.
van de Lagemaat R., Timmers C.M., Kelder J., van Koppen C.,
Mosselman S., Hanssen R.G. Induction of ovulation by a potent, orally active,
low molecular weight agonist (Org 43553) of the luteinizing hormone
receptor // Hum. Reprod. 2009. V. 24. P. 640–648.
van der Meer M., Hompes P.G.A., Scheele F., Schoute E., Veersema S.,
Schoemaker J. Follicle stimulating hormone (FSH) dynamics of low dose set-
up ovulation induction with FSH in patients with polycystic ovary syndrome //
Hum. Reprod. 1994. V. 9. P. 1612–1617.
Van der Pligt P., Willcox J., Szymlek-Gay EA., Murray E., Worsley A.,
Daly R.M. Associations of maternal vitamin D deficiency with pregnancy and
neonatal complications in developing countries: A systematic review //
Nutrients. 2018. V. 10. P. E640. doi: 10.3390/nu10050640.
Van de Vijver A., Drakopoulos P., Van Landuyt L., Vaiarelli A.,
Blockeel C., Santos-Ribeiro S., Tournaye H., Polyzos N.P. Vitamin D deficiency
and pregnancy rates following frozen–thawed embryo transfer: a prospective
cohort study // Hum. Reprod. 2016. V. 31 (8). P. 1749–1754. doi: 10.1093/
humrep/dew107.
van de Weijer B.H., Mulders J.W., Bos E.S., Verhaert P.D., van den
Hooven H.W. Compositional analyses of a human menopausal gonadotrophin
preparation extracted from urine (menotropin). Identification of some of its
major impurities // Reprod. Biomed. Online. 2003. V. 7. P. 547–557. doi:
10.1016/S1472-6483(10)62071-8.
Van Dorsselaer A., Carapito C., Delalande F., Schaeffer-Reiss C.,
Thierse D., Diemer H., McNair D.S., Krewski D., Cashman N.R. Detection of
prion protein in urine-derived injectable fertility products by a targeted
proteomic approach // PLoS ONE. 2011. V. 6. P. e17815. doi: 10.1371/
journal.pone.0017815.
van Koppen C.J., Zaman G.J., Timmers C.M., Kelder J., Mosselman S.,
van de Lagemaat R., Smit M.J., Hanssen R.G. A signaling-selective, nanomolar
potent allosteric low molecular weight agonist for the human luteinizing

 479

hormone receptor // Naunyn Schmiedebergs Arch. Pharmacol. 2008. V. 378. P.

503–514.
Vanlalhruaii D.R., Ramachandran R., Mathews J.E., Regi A., Thomas
N., Gupta V., Visalakshi P., Asha H.S., Paul T., Thomas N. How safe is
metformin when initiated in early pregnancy? A retrospective 5-year study of
pregnant women with gestational diabetes mellitus from India // Diabetes Res.
Clin. Pract. 2018. V. 137. P. 47–55. doi: 10.1016/j.diabres.2018.01.002.
Van Montfoort A.P., Geraedts J.P., Dumoulin J.C., Stassen A.P., Evers
J., Ayoubi T.A. Differential gene expression in cumulus cells as a prognostic
indicator of embryo viability: a microarray analysis // Mol. Hum. Reprod. 2008.
V. 14. P. 157–168. doi: 10.1093/molehr/gam088.
Van Royen E., Mangelschots K., De Neubourg D., Valkenburg M., Van
de Meerssche M., Ryckaert G., Eestermans W., Gerris J. Characterization of a
top quality embryo, a step towards single-embryo transfer // Hum. Reprod.
1999. V. 14. P. 2345–2349. doi: 10.1093/humrep/14.9.2345.
van Santbrink E.J.P., van Dessel H.J.H.M., Hop W.C., De Jong F.H.,
Fauser B.C.J.M. Decremental follicle-stimulating hormone and dominant
follicle development during the normal menstrual cycle // Fertil. Steril. 1995. V.
64. P. 37–43.
van Wely M., Bayram N., van der Veen F. Recombinant FSH in
alternative doses or versus urinary gonadotrophins for ovulation induction in
subfertility associated with polycystic ovary syndrome: a systematic review
based on a Cochrane review // Hum. Reprod. 2003a. V. 18. P. 1143–1149.
Van Wely M., Kwan I., Burt A.L., Thomas J., Vail A., Van der Veen F.,
Al-Inany H.G. Recombinant versus urinary gonadotrophin for ovarian
stimulation in assisted reproductive technology cycles // Cochrane Database
Syst. Rev. 2011. V. 2. P. CD005354.
van Wely M., Kwan I., Burt A.L., Thomas J., Vail A., Van der Veen F.,
Al-Inany H.G. Recombinant versus urinary gonadotrophin for ovarian
stimulation in assisted reproductive technology cycles. A Cochrane review //
Hum. Reprod. Update. 2012. V. 18 (2). P. 111. doi: 10.1093/humupd/dmr048.
Van Wely M., Westergaard L.G., Bossuyt P.M., Van der Veen F. Human
menopausal gonadotropin versus recombinant follicle stimulation hormone for
ovarian stimulation in assisted reproductive cycles // Cochrane Database Syst.
Rev. 2003b. V. 1. P. CD003973.
Van Wiessenbruch M.M., Schoemaker H.C., Drexhage H.A.,
Schoemaker J. Pharmaco-dynamics of human menopausal gonadotrophin
(HMG) and follicle-stimulating hormone (FSH). The importance of the FSH
concentration initiating follicular growth in polycystic ovary-like disease //
Hum. Reprod. 1993. V. 8. P. 813–821.

 480

Vartiainen J., Alfthan H., Lehtovirta P., Stenman U.H. Elevated hCG
and a high proportion of hCGβ in serum preceding the diagnosis of
trophoblastic disease by seven months // BJOG Int. J. Obstet. Gynaecol. 2002.
V. 109. P. 589–590. doi: 10.1016/S1470-0328(02)00195-7.
Vasta V., Shimizu-Albergine M., Beavo J.A. Modulation of Leydig cell
function by cyclic nucleotide phosphodiesterase 8A // Proc. Natl. Acad. Sci.
USA. 2006. V. 103. P. 19925–19930.
Veena S.R., Gale C.R., Krishnaveni G.V., Kehoe S.H., Srinivasan K.,
Fall C.H. Association between maternal nutritional status in pregnancy and
offspring cognitive function during childhood and adolescence; a systematic
review // BMC. Pregnancy Childbirth. 2016. V. 16. P. 220. doi: 10.1186/
s12884-016-1011-z.
Veldurthy V., Wei R., Campbell M., Lupicki K., Dhawan P., Christakos
S. 25-Hydroxyvitamin D2 24-Hydroxylase: A Key Regulator of 1,25(OH)2 D3
Catabolism and Calcium Homeostasis // Vitam. Horm. 2016. V. 100. P. 137–
150. doi: 10.1016/bs.vh.2015.10.005
Velker B.A.M., Denomme M.M., Krafty R.T., Mann M.R.W.
Maintenance of Mest imprinted methylation in blastocyst-stage mouse embryos
is less stable than other imprinted loci following superovulation or embryo
culture // Environ. Epigenet. 2017. V. 3. P. dvx015. doi: 10.1093/eep/dvx015.
Vermeiden J.P., Bernardus R.E. Are imprinting disorders more
prevalent after human in vitro fertilization or intracytoplasmic sperm
injection? // Fertil. Steril. 2013. V. 99 (3). P. 642–651. doi: 10.1016/
j.fertnstert.2013.01.125.
Vernet N., Dennefeld C., Rochette-Egly C., Oulad-Abdelghani M.,
Chambon P., Ghyselinck N.B., Mark M. Retinoic acid metabolism and signaling
pathways in the adult and developing mouse testis // Endocrinology. 2006. V.
147 (1). P. 96–110. doi: 10.1210/en.2005-0953.
Verpoest W., Kolibianakis E., Papanikolaou E., Smitz J., Steirteghem
A., Devroey P. Aromatase inhibitors in ovarian stimulatio for IVF/ICSI: A pilot
study // Reprod. Biomed. Online. 2006. V. 13 (2). P. 166–172. doi: 10.1016/
s1472-6483(10)60611-6.
Vigano P., Lattuada D., Mangioni S., Ermellino L., Vignali M.,
Caporizzo E., Panina-Bordignon P., Besozzi M., Di Blasio A.M. Cycling and
early pregnant endometrium as a site of regulated expression of the vitamin D
system // J. Mol. Endocrinol. 2006. V. 36 (3). P. 415–424. doi: 10.1677/
jme.1.01946.
Violin J.D., Lefkowitz R.J. Beta-arrestin-biased ligands at seven-
transmembrane receptors // Trends Pharmacol. Sci. 2007. V. 28. P. 416–422.

 481

Við Streym S., Højskov C.S., Møller U.K., Heickendorff L., Vestergaard
P., Mosekilde L., Rejnmark L. Vitamin D content in human breast milk: A 9-mo
follow-up study // Am. J. Clin. Nutr. 2016. V. 103. P. 107–114. doi: 10.3945/
ajcn.115.115105.
Voortman G., Mannaerts B.M., Huisman J.A. A dose proportionality
study of subcutaneously and intramuscularly administered recombinant human
follicle-stimulating hormone (Follistim*/Puregon) in healthy female
volunteers // Fertil. Steril. 2000. V. 73. P. 1187–1193. doi: 10.1016/
S0015-0282(00)00542-2.
Vrooman L.A., Bartolomei M.S. Can assisted reproductive technologies
cause adult-onset disease? Evidence from human and mouse // Reprod. Toxicol.
2017. V. 68. P. 72–84. doi: 10.1016/j.reprotox.2016.07.015.
Vuong T.N., Phung H.T., Ho M.T. Recombinant follicle-stimulating
hormone and recombinant luteinizing hormone versus recombinant follicle-
stimulating hormone alone during GnRH antagonist ovarian stimulation in
patients aged >/=35 years: a randomized controlled trial // Hum. Reprod. 2015.
V. 30 (5). P. 1188–1195. doi: 10.1093/humrep/dev038.
Wacker D., Wang C., Katritch V., Han G.W., Huang X.P., Vardy E.,
McCorvy J.D., Jiang Y., Chu M., Siu F.Y., Liu W., Xu H.E., Cherezov V., Roth
B.L., Stevens R.C. Structural features for functional selectivity at serotonin
receptors // Science. 2013. V. 340. P. 615–619.
Wahab F., Ullah F., Chan Y.M., Seminara S.B., Shahab M. Decrease in
hypothalamic Kiss1 and Kiss1r expression: a potential mechanism for fasting-
induced suppression of the HPG axis in the adult male rhesus monkey (Macaca
mulatta) // Horm. Metab. Res. 2011. V. 43 (2). P. 81–85. doi:10.1055/
s-0030-1269852.
Wall C.R., Stewart A.W., Camargo C.A., Jr., Scragg R., Mitchell E.A.,
Ekeroma A., Crane J., Milne T., Rowden J., Horst R., Grant C.C. Vitamin D
activity of breast milk in women randomly assigned to vitamin D3
supplementation during pregnancy // Am. J. Clin. Nutr. 2016. V. 103 (2). P.
382–388. doi: 10.3945/ajcn.115.114603.
Walton K.L., Makanji Y., Wilce M.C., Chan K.L., Robertson D.M.,
Harrison C.A. A common biosynthetic pathway governs the dimerization and
secretion of inhibin and related transforming growth factor β (TGFβ) ligands //
J. Biol. Chem. 2009. V. 284. P. 9311–9320.
Walton W.J., Nguyen V.T., Butnev V.Y., Singh V., Moore W.T., Bousfield
G.R. Characterization of human follicle-stimulating hormone isoforms reveals a
non-glycosylated β-subunit In addition to the conventional glycosylated β-
subunit // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2001. V. 86. P. 3675–3685.

 482

Wang T., Shan L., Du L., Feng J., Xu Z., Staal W.G., Jia F. Serum
concentration of 25-hydroxyvitamin D in autism spectrum disorder: A
systematic review and meta-analysis // Eur. Child Adolesc. Psychiatry. 2016. V.
25. P. 341–350. doi: 10.1007/s00787-015-0786-1.
Wang Y., Tan J., Sutton-Smith M., Ditto D., Panico M., Campbell R.M.,
et al. Modeling human congenital disorder of glycosylation type IIa in the
mouse: Conservation of asparagine-linked glycan-dependent functions in
mammalian physiology and insights into disease pathogenesis // Glycobiology.
2001. V. 11 (12). P. 1051–1070.
Ward D.N., Moore W.T. Animal models for research / In: Alexander
N.J. (Ed.), Fertility and Contraception, Harper and Row, Baltimore, MD. 1979.
P. 151–164.
Ward H.J., Balen A., Will R.G. Creutzfeldt-Jakob disease and urinary
gonadotrophins // Hum. Reprod. 2004. V. 19. P. 1236–1237. doi: 10.1093/
humrep/deh175.
Wasserman R.H. Vitamin D and the dual processes of intestinal
calcium absorption // J. Nutr. 2004. V. 134 (11). P. 3137–3139. doi: 10.1093/jn/
134.11.3137.
Watanobe H. Leptin directly acts within the hypothalamus to stimulate
gonadotropin-releasing hormone secretion in vivo in rats // J. Physiol. 2002. V.
545. P. 255–268.
Wathlet S., Adriaenssens T., Segers I., Verheyen G., Van de Velde H.,
Coucke W., Ron El R., Devroey P., Smitz J. Cumulus cell gene expression
predicts better cleavage-stage embryo or blastocyst development and pregnancy
for ICSI patients // Hum. Reprod. 2011. V. 26. P. 1035–1051. doi: 10.1093/
humrep/der036.
Wayne C.M., Fan H.Y., Cheng X., Richards J.S. Follicle-stimulating
hormone induces multiple signaling cascades: evidence that activation of Rous
sarcoma oncogene, RAS, and the epidermal growth factor receptor are critical
for granulosa cell differentiation // Mol. Endocrinol. 2007. V. 21 (8). P. 1940–
1957.
Wehbi V., Decourtye J., Piketty V., Durand G., Reiter E., Maurel M.C.
Selective modulation of follicle-stimulating hormone signaling pathways with
enhancing equine chorionic gonadotropin/antibody immune complexes //
Endocrinology. 2010a. V. 151 (6). P. 2788–2799.
Wehbi V.L., Stevenson H.P., Feinstein T.N., Calero G., Romero G.,
Vilardaga J.P. Noncanonical GPCR signaling arising from a PTH receptor-
arrestin-Gβγ complex // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2013. V. 110. P. 1530–
1535.

 483

Wehbi V., Tranchant T., Durand G., Musnier A., Decourtye J., Piketty
V., et al. Partially deglycosylated equine LH preferentially activates beta-
arrestin-dependent signaling at the follicle-stimulating hormone receptor // Mol.
Endocrinol. 2010b. V. 24 (3). P. 561–573.
Wehmann R.E., Nisula B.C. Metabolic and renal clearance rates of
purified human chorionic gonadotropin // J. Clin. Investig. 1981. V. 68. P. 184–
194. doi: 10.1172/JCI110234.
Wei S.Q., Qi H.P., Luo Z.C., Fraser W.D. Maternal vitamin D status
and adverse pregnancy outcomes: A systematic review and meta-analysis // J.
Matern. Fetal Neonatal Med. 2013. V. 26. P. 889–899. doi:
10.3109/14767058.2013.765849.
Wei Z., Zhang J., Yu X. Maternal vitamin D status and childhood
asthma, wheeze, and eczema: A systematic review and meta-analysis // Pediatr.
Allergy Immunol. 2016. V. 27. P. 612–619. doi: 10.1111/pai.12593.
Weiss J., Axelrod L., Whitcomb R.W., Harris P.E., Crowley W.F.,
Jameson J.L. Hypogonadism caused by a single amino acid substitution in the
beta subunit of luteinizing hormone // N. Engl. J. Med. 1992. V. 326. P. 179–
183.
Weisshaar G., Hiyama J., Renwick A.G. Site-specific N-glycosylation
of human chorionic gonadotrophin--structural analysis of glycopeptides by one-
and two-dimensional 1H NMR spectroscopy // Glycobiology. 1991a. V. 1. P.
393–404.
Weisshaar G., Hiyama J., Renwick A.G., Nimtz M. NMR investigations
of the N-linked oligosaccharides at individual glycosylation sites of human
lutropin // Eur. J. Biochem. 1991b. V. 195. P. 257–268.
West A., Vojta P.J., Welch D.R., Weissman B.E. Chromosome
Localization and Genomic Structure of the KiSS-1 Metastasis Suppressor Gene
(KISS1) // Genomics. 1998. V. 54. P. 145–148. doi:10.1006/geno.1998.5566.
Westergaard L.G., Erb K., Laursen S., Rasmussen P.E., Rex S. The
effect of human menopausal gonadotrophin and highly purified, urine-derived
follicle stimulating hormone on the outcome of in vitro fertilization in down-
regulated normogonadotrophic women // Hum. Reprod. 1996. V. 11 (6). P.
1209–1213. doi: 10.1093/oxfordjournals.humrep.a019357.
Westergaard L.G,. Erb K., Laursen S.B., Rex S., Rasmussen P.E.
Human menopausal gonadotropin versus recombinant follicle-stimulating
hormone in normogonadotropic women down-regulated with a gonadotropin-
releasing hormone agonist who were undergoing IVF and ICSI: a prospective
randomized study // Fertil. Steril. 2001. V. 76 (3). P. 543–549. doi: 10.1016/
S0015-0282(01)01973-2.

 484

Wex J., Abou-Setta A.M. Economic evaluation of highly purified

human menopausal gonadotropin versus recombinant human follicle-
stimulating hormone in fresh and frozen in vitro fertilization/intracytoplasmic
sperm-injection cycles in Sweden // Clinicoecon Outcomes Res. 2013. V. 9 (5).
P. 381–397. doi: 10.2147/CEOR.S48994.
Whalen E.J., Rajagopal S., Lefkowitz R.J. Therapeutic potential of
beta-arrestin- and G protein-biased agonists // Trends Mol. Med. 2011. V. 17. P.
126–139.
Wheeler B.J., Taylor B.J., de Lange M., Harper M.J., Jones S.,
Mekhail A., Houghton L.A. A Longitudinal study of 25-Hydroxy vitamin D and
parathyroid hormone status throughout pregnancy and exclusive lactation in
New Zealand mothers and their infants at 45° S // Nutrients. 2018. V. 10. P.
E86. doi: 10.3390/nu10010086.
Whitby R. J., Stec J., Blind R. D., Dixon S., Leesnitzer L. M., Orband-
Miller L. A., Williams S. P., Willson T. M., Xu R., Zuercher W. J., Cai F.,
Ingraham H. A. Small molecule agonists of the orphan nuclear receptors
steroidogenic factor-1 (SF-1, NR5A1) and liver receptor homologue-1 (LRH-1,
NR5A2) // J. Med. Chem. 2011. V. 54. P. 2266–2281.
White R.B., Eisen J.A., Kasten T.L., Fernald R.D. Second form of
gonadotropin-releasing hormone in humans // Proc. Natl. Acad. Sci. USA.
1998. V. 95. P. 305–309.
Wide L. The regulation of metabolic clearance rate of human FSH in
mice by variation of the molecular structure of the hormone // Acta Endocrinol.
(Copenh). 1986. V. 112. P. 336–344.
Wide L., Albertsson-Wikland K., Phillips D.J. More basic isoforms of
serum gonadotropins during gonadotropin-releasing hormone agonist therapy in
pubertal children // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1996. V. 81. P. 216–221.
Wide L., Eriksson K. Dynamic changes in glycosylation and glycan
composition of serum FSH and LH during natural ovarian stimulation // Ups. J.
Med. Sci. 2013. V. 118. P. 153–164.
Wide L., Eriksson K., Sluss P.M., Hall J.E. Serum Half-life of Pituitary
Gonadotropins is Decreased by Sulfonation and Increased by Sialylation in
Women // J. Clin. Endocrinol. Metab. 2009. V. 94 (3). P. 958–964. doi: 10.1210/
jc.2008-2070.
Wide L., Hobson B. Influence of the assay method used on the
selection of the most active forms of FSH from the human pituitary // Acta
Endocrinol. (Copenh). 1986. V. 113. P. 17–22.
Wierman M.E., Kiseljak-Vassiliades K., Tobet S. Gonadotropin-
releasing hormone (GnRH) neuron migration: initiation, maintenance and

 485

cessation as critical steps to ensure normal reproductive function // Front.

Neuroendocrinol. 2011. V. 32. P. 43–52. doi: 10.1016/j.yfrne.2010.07.005.
Wilcock C., Bailey C.J. Accumulation of Metformin by Tissues of the
Normal and Diabetic Mouse // Xenobiotica. 1994. V. 24 (1). P. 49–57. doi:
10.3109/00498259409043220.
Willars G.B., Heding A., Vrecl M., Sellar R., Blomenröhr M., Nahorski
S.R., Eidne K.A. Lack of a C-terminal tail in the mammalian gonadotropin-
releasing hormone receptor confers resistance to agonist-dependent
phosphorylation and rapid desensitization // J. Biol. Chem. 1999. V. 274. P.
30146–30153.
Williams S.A., Stanley P. Oocyte-specific deletion of complex and N-
glycans leads to defects in preovulatory and cumulus mass development //
Reproduction. 2009. V. 137. P. 321–331.
Willis D.S., Watson H., Mason H.D., Galea R., Brincat M., Franks S.
Premature response to luteinizing hormone of granulosa cells from anovulatory
women with polycystic ovary syndrome: relevance to mechanism of
anovulation // J. Clin. Endocrinol. Metab. 1998. V. 83 (11). P. 3984–3991. doi:
10.1210/jcem.83.11.5232.
Wilson R.C., Kesner J.S., Kaufman J.M., Uemura T., Akema T., Knobil
E. Central Electrophysiologic Correlates of Pulsatile Luteinizing Hormone
Secretion in the Rhesus Monkey // Neuroendocrinology. 1984. V. 39. P. 256–
260.
Windrim C.M., Crosby D.A., Mitchell K., Brophy C., Mahony R.,
Higgins M. Vitamin D supplementation in pregnancy-a survey of compliance
with recommendations // Ir. J. Med. Sci. 2018. V. 187. P. 709–712. doi:
10.1007/s11845-017-1707-8.
Winston R.M., Hardy K. Are we ignoring potential dangers of in vitro
fertilization and related treatments? // Nat. Cell Biol. 2002. V. 4. P. s14–s18.
doi: 10.1038/ncb-nm-fertilityS14.
Wolfe A., Kim H.H., Tobet S., Stafford D.E., Radovick S. Identification
of a discrete promoter region of the human GnRH gene that is sufficient for
directing neuronspecific expression: a role for POU homeodomain transcription
factors // Mol. Endocrinol. 2002. V. 16. P. 435–449. doi:10.1210/
mend.16.3.0780.
Wolfenson C., Groisman J., Couto A.S., Hedenfalk M., Cortvrindt
R.G., Smitz J.E., Jespersen S. Batch-to-batch consistency of human-derived
gonadotrophin preparations compared with recombinant preparations // Reprod.
Biomed. Online. 2005. V. 10. P. 442–454. doi: 10.1016/S1472-6483(10)60819-
X.

 486

Wolsk H.M., Chawes B.L., Litonjua A.A., Hollis B.W., Waage J.,
Stokholm J., Bønnelykke K., Bisgaard H., Weiss S.T. Prenatal vitamin D
supplementation reduces risk of asthma/recurrent wheeze in early childhood: A
combined analysis of two randomized controlled trials // PLoS ONE. 2017. V.
12. P. e0186657. doi: 10.1371/journal.pone.0186657.
Wrana J.L., Attisano L., Wieser R., Ventura F., Massagué J.
Mechanism of activation of the TGF-β receptor // Nature. 1994. V. 370. P. 341–
347.
Wright C.S., Hovatta O., Margara R., et al. Effects of follicle-
stimulating hormone and serum substitution on the in-vitro growth of human
ovarian follicles // Hum. Reprod. 1999. V. 14. P. 1555–1562.
Wu C., Qiu S., Zhu X., Lin H., Li L. OCT1-mediated metformin uptake
regulates pancreatic stellate cell activity // Cell. Physiol. Biochem. 2018. V. 47.
P. 1711–1720. doi: 10.1159/000491003.
Wu H., Esteve E., Tremaroli V., Khan M.T., Caesar R., Mannerås-Holm
L., Ståhlman M., Olsson L.M., Serino M., Planas-Fèlix M., Xifra G., Mercader
J.M., Torrents D., Burcelin R., Ricart W., Perkins R., Fernàndez-Real J.M.,
Bäckhed F. Metformin alters the gut microbiome of individuals with treatment-
naive type 2 diabetes, contributing to the therapeutic effects of the drug // Nat.
Med. 2017. V. 23 (7). P. 850–858. doi: 10.1038/nm.4345.
Wu H., Lustbader J.W., Liu Y., Canfield R.E., Hendrickson W.A.
Structure of human chorionic gonadotropin at 2.6 Å resolution from MAD
analysis of the selenomethionyl protein // Structure. 1994. V. 2. P. 545–558.
Wuertz C., Gilbert P., Baier W., Kunz C. Cross-sectional study of
factors that influence the 25-hydroxyvitamin D status in pregnant women and
in cord blood in Germany // Br. J. Nutr. 2013. V. 110. P. 1895–1902. doi:
10.1017/S0007114513001438.
Wunsch A., Sonntag B., Simoni M. Polymorphism of the FSH receptor
and ovarian response to FSH // Ann. Endocrinol. (Paris). 2007. V. 68. P. 160–
166. doi: 10.1016/j.ando.2007.04.006.
Wyatt D., Malik R., Vesecky A.C., Marchese A. Small ubiquitin-like
modifier modification of arrestin-3 regulates receptor trafficking // J. Biol.
Chem. 2011. V. 286. P. 3884–3893.
Xia Y., Sidis Y., Schneyer A. Overexpression of follistatin-like 3 in
gonads causes defects in gonadal development and function in transgenic
mice // Mol. Endocrinol. 2004. V. 18. P. 979–994.
Xiang W., Kong J., Chen S., Cao L.P., Qiao G., Zheng W., Liu W., Li
X., Gardner D.G., Li Y.C. Cardiac hypertrophy in vitamin D receptor knockout
mice: role of the systemic and cardiac renin-angiotensin systems // Am. J.

 487

Physiol. Endocrinol. Metab. 2005. V. 288 (1). P. E125–132. doi: 10.1152/

ajpendo.00224.2004.
Xiao K., Mcclatchy D.B., Shukla A.K., Zhao Y., Chen M., Shenoy S.K.,
Yates J.R., III, Lefkowitz R.J. Functional specialization of beta-arrestin
interactions revealed by proteomic analysis // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2007.
V. 104. P. 12011–12016. doi: 10.1073/pnas.0707349104.
Xiao K., Sun J., Kim J., Rajagopal S., Zhai B., Villen J., Haas W.,
Kovacs J.J., Shukla A. K., Hara M.R., Hernandez M., Lachmann A., Zhao S.,
Lin Y., Cheng Y., Mizuno K., Ma’ayan A., Gygi S.P., Lefkowitz R.J. Global
phosphorylation analysis of beta-arrestin-mediated signaling downstream of a
seven transmembrane receptor (7TMR) // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2010. V.
107. P. 15299–15304. doi: 10.1073/pnas.0610100104.
Xiong J., Onal M., Jilka R.L., Weinstein R.S., Manolagas S.C., O’Brien
C.A. Matrix-embedded cells control osteoclast formation // Nat. Med. 2011. V.
17 (10). P. 1235–1241. doi: 10.1038/nm.2448.
Xu M., West-Farrell E.R., Stouffer R.L., Shea L.D., Woodruff T.K.,
Zelinski M.B. Encapsulated three-dimensional culture supports development of
nonhuman primate secondary follicles // Biol. Reprod. 2009. V. 81. P. 587–594.
Xue J., Schoenrock S.A., Valdar W., Tarantino L.M., Ideraabdullah F.Y.
Maternal vitamin D depletion alters DNA methylation at imprinted loci in
multiple generations // Clin. Epigenet. 2016. V. 8. P. 107. doi: 10.1186/
s13148-016-0276-4.
Yakoob M.Y., Lo C.W. Nutrition (micronutrients) in child growth and
development: A systematic review on current evidence, recommendations and
opportunities for further research // J. Dev. Behav. Pediatr. 2017. V. 38. P. 665–
679. doi: 10.1097/DBP.0000000000000482.
Yamashita T., Murakami T., Otani S. Leptin receptor signal
transduction: OBRa and OBRb of fa type // Biochem. Biophys. Res. Commun.
1998. V. 246. P. 752–759.
Yan A., Lennarz W. Two oligosaccharyl tranferase complexes exist in
yeast and associate with two different translocons // Glycobiology. 2005. V. 15
(12). P. 1407–1415.
Yan W.J., Mu Y., Yu N., Yi T.L., Zhang Y., Pang X.L., Cheng D., Yang J.
Protective effects of metformin on reproductive function in obese male rats
induced by high-fat diet // J. Assist. Reprod. Genet. 2015. V. 32 (7). P. 1097–
1104. doi: 10.1007/s10815-015-0506-2.
Yang P., Roy S.K. A novel mechanism of FSH regulation of DNA
synthesis in the granulosa cells of hamster preantral follicles: involvement of a
protein kinase C-mediated MAP kinase 3/1 self-activation loop // Biol. Reprod.
2006. V. 75. P. 149–157. doi: 10.1095/biolreprod.106.051813.

 488

Yarram S.J., Jenkins J., Cole L.A., Brown N.L., Sandy J.R., Mansell
J.P. Epidermal growth factor contamination and concentrations of intact human
chorionic gonadotropin in commercial preparations // Fertil. Steril. 2004. V. 82.
P. 232–233. doi: 10.1016/j.fertnstert.2003.11.051.
Yasa C., Bastu E., Dural O., Celik E., Ergun B. Evaluation of low-dose
letrozole addition to ovulation induction in IVF // Clin. Exp. Obstet. Gynecol.
2013. V. 40 (1). P. 98–100.
Ye H., Huang G., Pei L., Zeng P., Luo X. Outcome of in vitro
fertilization following stimulation with highly purified hMG or recombinant
FSH in downregulated women of advanced reproductive age: a prospective,
randomized and controlled trial // Gynecol. Endocrinol. 2012. V. 28 (7). P. 540–
544. doi: 10.3109/09513590.2011.650742.
Yilmaz B., Kelekci S., Savan K., Oral H., Mollamahmutoglu L.
Addition of human chorionic gonadotropin to clomiphene citrate ovulation
induction therapy does not improve pregnancy outcomes and luteal function //
Fertil. Steril. 2006. V. 85. P. 783–786.
Yoo J., Zeng H., Ji I., Murdoch W.J., Ji T.H. COOH-terminal amino
acids of the alpha subunit play common and different roles in human
choriogonadotropin and follitropin // J. Biol. Chem. 1993. V. 268. P. 13034–
13042.
Yoshida K., Rutishauser U., Crandall J.E., Schwarting G.A. Polysialic
acid facilitates migration of luteinizing hormone-releasing hormone neurons on
vomeronasal axons // J. Neurosci. 1999. V. 19 (2). P. 794–801.
Yoshida K., Tobet S.A., Crandall J.E., Jimenez T.P., Schwarting G.A.
The migration of luteinizing hormone-releasing hormone neurons in the
developing rat is associated with a transient, caudal projection of the
vomeronasal nerve // J. Neurosci. 1995. V. 15. P. 7769–7777.
Yoshizawa T., Handa Y., Uematsu Y., Takeda S., Sekine K., Yoshihara
Y., Kawakami T., Arioka K., Sato H., Uchiyama Y., Masushige S., Fukamizu A.,
Matsumoto T., Kato S. Mice lacking the vitamin D receptor exhibit impaired
bone formation, uterine hypoplasia and growth retardation after weaning // Nat.
Genet. 1997. V. 16 (4). P. 391–396. doi: 10.1038/ng0897-391.
Youssef M.A., Abou-Setta A.M., Lam W.S. Recombinant versus urinary
human chorionic gonadotrophin for final oocyte maturation triggering in IVF
and ICSI cycles // Cochrane Database Syst Rev. 2016. V. 4. CD003719.
Youssef M.A., Al-Inany H.G., Aboulghar M., Mansour R., Abou-Setta
A.M. Recombinant versus urinary human chorionic gonadotrophin for final
oocyte maturation triggering in IVF and ICSI cycles // Cochrane Database Syst
Rev. 2011. V. 13 (4). CD003719. doi: 10.1002/14651858.CD003719.pub3.

 489

Yu F.-Q., Han C.-S., Yang W., Jin X., Hu Z.-Y., Liu Y.-X. Activation of
the p38 MAPK pathway by follicle-stimulating hormone regulates
steroidogenesis in granulosa cells differentially // J. Endocrinol. 2005. V. 186. P.
85–96. doi: 10.1677/joe.1.05955.
Yu W.H., Kimura M., Walczewska A., Karanth S., McCann S.M. Role
of leptin in hypothalamic-pituitary function // Proc. Natl. Acad. Sci. 1997. V.
94. P. 1023–1028.
Yu Y., Fang L., Zhang R., He J., Xiong Y., Guo X., Du Q., Huang Y.,
Sun Y. Comparative effectiveness of 9 ovulation-induction therapies in patients
with clomiphene citrate-resistant polycystic ovary syndrome: a network meta-
analysis // Sci. Rep. 2017. V. 7 (1). P. 1–12. doi: 10.1038/s41598-017-03803-9.
Yuen A.W., Jablonski N.G. Vitamin D in the evolution of human skin
colour // Med. Hypotheses. 2010. V. 74. P. 39–44. doi: 10.1016/
j.mehy.2009.08.007.
Zabeau L., Peelman F., Tavernier J. Leptin: From structural insights to
the design of antagonists // Life Sci. 2015. V. 140. P. 49–56.
Zanatta A.P., Brouard V., Gautier C., Goncalves R., Bouraïma-Lelong
H., Mena Barreto Silva F.R., Delalande C. Interactions between oestrogen and
1α,25(OH)2-vitamin D3 signalling and their roles in spermatogenesis and
spermatozoa functions // Basic Clin. Androl. 2017. V. 27. P. 10. doi: 10.1186/
s12610-017-0053-z.
Zariñán T., Perez-Solís M.A., Maya-Núñez G., Casas-González P.,
Conn P.M., Dias J.A., et al. Dominant negative effects of human follicle-
stimulating hormone receptor expression-deficient mutants on wild-type
receptor cell surface expression. Rescue of oligomerization-dependent defective
receptor expression by using cognate decoys // Mol. Cell. Endocrinol. 2010. V.
321. P. 112–122. doi: 10.1016/j.mce.2010.02.027.
Zarnani A.H., Shahbazi M., Salek-Moghaddam A., Zareie M., Tavakoli
M., Ghasemi J., Rezania S., Moravej A., Torkabadi E., Rabbani H., Jeddi-
Tehrani M. Vitamin D(3) receptor is expressed in the endometrium of cycling
mice throughout the estrous cycle // Fertil. Steril. 2010. V. 93 (8). P. 2738–2743.
doi: 10.1016/j.fertnstert.2009.09.045.
Zatelli M.C., Ambrosio M.R., Bondanelli M., Degli Uberti E. Pituitary
side effects of old and new drugs // J. Endocrinol. Invest. 2014. V. 37 (10). P.
917–923. doi: 10.1007/s40618-014-0133-2.
Zech N.H., Zech M., Baldauf S., Comploj G., Murtinger M., Spitzer D.,
et al. Ovarian stimulation in ART – unwinding pressing issues // Minerva
Ginecol. 2015. V. 67 (2). P. 127–147.
Zeleznik A.J. Follicle selection in primates: “many are called but few
are chosen” // Biol. Reprod. 2001. V. 65. P. 655–659.

 490

Zeleznik A.J., Saxena D., Little-Ihrig L. Protein kinase B is obligatory

for follicle-stimulating hormone-induced granulosa cell differentiation //
Endocrinology. 2003. V. 144 (9). P. 3985–3994.
Zeng H., Phang T., Song Y.S., Ji I., Ji T.H. The role of the hinge region
of the luteinizing hormone receptor in hormone interaction and signal
generation // J. Biol. Chem. 2001. V. 276. P. 3451–3458.
Zhang H., Huang Z., Xiao L., Jiang X., Chen D., Wei Y. Meta-analysis
of the effect of the maternal vitamin D level on the risk of spontaneous
pregnancy loss // Int. J. Gynaecol. Obstet. 2017. V. 138. P. 242–249. doi:
10.1002/ijgo.12209.
Zhang M., Feng X., Guan R., Hebert T.E., Segaloff D.L. A cell surface
inactive mutant of the human lutropin receptor (hLHR) attenuates signaling of
wild-type or constitutively active receptors via heterodimerzation // Cell.
Signal. 2009. V. 21. P. 1663–1671.
Zhang M., Su Y.Q., Sugiura K., Xia G., Eppig J.J. Granulosa cell
ligand NPPC and its receptor NPR2 maintain meiotic arrest in mouse oocytes //
Science. 2010. V. 330. P. 366–369.
Zhang M.X., Pan G.T., Guo J.F., Li B.Y., Qin L.Q., Zhang Z.L. Vitamin
D deficiency increases the risk of gestational diabetes mellitus: A meta-analysis
of observational studies // Nutrients. 2015. V. 7. P. 8366–8375. doi: 10.3390/
nu7105398.
Zhang T., Roberson M.S. Role of MAP kinase phosphatases in GnRH-
dependent activation of MAP kinases // J. Mol. Endocrinol. 2006. V. 36 (1). P.
41–50.
Zhang X., Jafari N., Barnes R.B., Confino E., Milad M., Kazer R.R.
Studies of gene expression in human cumulus cells indicate pentraxin 3 as a
possible marker for oocyte quality // Fertil. Steril. 2005. V. 83 (Suppl. 1). P.
1169–1179. doi: 10.1016/j.fertnstert.2004.11.030.
Zhang Y., Gong Y., Xue H., Xiong J., Cheng G. Vitamin D and
gestational diabetes mellitus: A systematic review based on data free of
H a w t h o r n e e ff e c t / / B J O G . 2 0 1 8 . V. 1 2 5 . P. 7 8 4 – 7 9 3 . d o i :
10.1111/1471-0528.15060.
Zhao J., Huang X., Xu B., Yan Y., Zhang Q., Li Y. Whether vitamin D
was associated with clinical outcome after IVF/ICSI: A systematic review and
meta-analysis // Reprod. Biol. Endocrinol. 2018. V. 16. P. 13. doi: 10.1186/
s12958-018-0324-3.
Zhao S., Zhu E., Yang C., Bentley G.E., Tsutsui K., Kriegsfeld L.J.
RFamide–related peptide and messenger ribonucleic acid expression in
mammalian testis: association with the spermatogenic cycle // Endocrinology.
2010. V. 151. P. 617–627. doi:10.1210/en.2009-0978.

 491

Zhen S., Zakaria M., Wolfe A., Radovick S. Regulation of

gonadotropin-releasing hormone (GnRH) gene expression by insulin-like
growth factor I in a cultured GnRHexpressing neuronal cell line // Mol.
Endocrinol. 1997. V. 11. P. 1145–1155. doi:10.1210/mend.11.8.9956.
Zhou G.C., Myers R., Li Y., Chen Y.L., Shen X.L., Fenyk-Melody J., Wu
M., Ventre J., Doebber T., Fujii N., Musi N., Hirshman M.F., Goodyear L.J.,
Moller D.E. Role of AMP-activated protein kinase in mechanism of metformin
action // J. Clin. Invest. 2001. V. 108 (8). P. 1167–1174. doi: 10.1172/JCI13505.
Zhu J., Lin S.J., Zou C., Makanji Y., Jardetzky T.S., Woodruff T.K.
Inhibin α-subunit N terminus interacts with activin type IB receptor to disrupt
activin signaling // J. Biol. Chem. 2012. V. 287. P. 8060–8070.
Zhu J.G., Ochalek J.T., Kaufmann M., Jones G., Deluca H.F. CYP2R1
is a major, but not exclusive, contributor to 25-hydroxyvitamin D production in
vivo // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 2013. V. 110 (39). P. 15650–15655. doi:
10.1073/pnas.1315006110.
Zieba D., Amstalden M., Williams G. Regulatory roles of leptin in
reproduction and metabolism: A comparative review // Domest. Anim.
Endocrinol. 2005. V. 29. P. 166–185.
Zierold C., Darwish H.M., DeLuca H.F. Identification of a vitamin D-
response element in the rat calcidiol (25-hydroxyvitamin D3) 24-hydroxylase
gene // Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 1994. V. 91 (3). P. 900–902. doi: 10.1073/
pnas.91.3.900.
Zinser G.M., Sundberg J.P., Welsh J. Vitamin D(3) receptor ablation
sensitizes skin to chemically induced tumorigenesis // Carcinogenesis. 2002. V.
23 (12). P. 2103–2109. doi: 10.1093/carcin/23.12.2103.
Zinser G., Welsh J. Effect of Vitamin D3 receptor ablation on murine
mammary gland development and tumorigenesis // J. Steroid Biochem. Mol.
Biol. 2004. V. 89–90 (1–5). P. 433–436. doi: 10.1016/j.jsbmb.2004.03.012.

 492

Об авторе

Шпаков Александр Олегович, доктор биологических наук,

заведующий лабораторией молекулярной эндокринологии и
нейрохимии Федерального государственного бюджетного
учреждения науки Института эволюционной физиологии и
биохимии им. И.М. Сеченова Российской академии наук (ИЭФБ
РАН), заместитель директора по науке ИЭФБ РАН. Является одним
из ведущих специалистов в области молекулярной эндокринологии
и биохимии гормонов. Основные направления научной
деятельности – изучение молекулярных основ функционирования
гормональных сигнальных систем в норме и в условиях патологии,
расшифровка и исследование молекулярных механизмов действия
гормонов и ростовых факторов на нервную, эндокринную и другие
системы организма, а также поиск и разработка новых регуляторов
эндокринных функций.
Шпаков А.О. является автором более тысячи научных
трудов, включая около 400 статей и обзоров в научных журналах,

 493

индексируемых в международных базах «Web of Sciences» (ID:

R-6581-2016) и «Scopus» (ID: 35231150500), 12 глав в престижных
международных изданиях, восьми монографий, в том числе
«Гормональные системы мозга и сахарный диабет 2-го типа»
(2016), «Тиреоидная система в норме и при сахарном диабете 1-го и
2-го типов» (2016), «Гонадотропины – от теории к клинической
практике» (2018), «Адипокины и их роль в регуляции
репродуктивных функций» (2018), «Сопряженные с G-белками
рецепторы и их аллостерические регуляторы» (2019).