ИСТОРИОГРАФИЯ

На первых порах изучения Сказания о Дракуле наибольшее внимание

уделялось вопросу авторства, проблеме оригинальности произведения и
происхождению сюжета. Идейные и социальные аспекты, назначение
Сказания начали привлекать внимание исследователей куда позднее. Зачем
вообще древнерусский автор обратился к сюжету о валашском господаре?
Что он хотел донести своим Сказанием, не дав при этом личностной оценки
герою? Ведь едва ли Дракула представлял интерес как историческое лицо,
совершавшее неординарные поступки. Эти вопросы занимали еще Н.М.
Карамзина. Упоминая о Сказании о Дракуле, он изумлялся отсутствием
морализаторства: «Автор мог бы заключить сию сказку прекрасным
нравоучением, но не сделал того, оставляя читателям самим судить о
философии Дракулы, который лечил своих подданных от злодейства,
пороков, слабостей, нищеты и болезней одним лекарством: смертью!»1. Ф.И.
Буслаев называл Сказание собранием анекдотов, «составленном в
местностях, ознаменованных подвигами Дракулы», или, иначе говоря, не
мыслил произведение как целостное и самобытное, как литературный
памятник2. А.И. Соболевский и вовсе считал Сказание о Дракуле переводом,
восходящим к «одному из немецких летучих листков XV в»3.
Первым, кто выдвинул предположение о русском происхождении
Сказания, был А.Х. Востоков. Он обратил внимание на указание о том, что
автор видел в Будине детей Дракулы, и помыслил автором не кого иного, как
посольского дьяка Ивана III Федора Курицына, который как раз в этом время
пребывал в Венгрии и Молдавии, где вполне мог слышать о Цепеше от
людей, лично его знавших4. Взгляд А.Х. Востокова впоследствии был
поддержан румынским славистом И. Богданом, который первым выпустил
специальную монографию о Дракуле5. Исследователь пришел к выводу, что
1
Н.М. Карамзин. История государства Российского, Т VII, Эксмо, 2016. – С. 140 – 142.
2
Буслаев Ф.И. Для определения иностранных источников Повести о мутьянском воеводе Дракуле //
Летописи русской литературы и древности. М., 1863, отд. III. – С. 84 – 86.
3
Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV – XVII. : СПБ, тип. Имп. АН, 1903. – С. 233.
4
Востоков А.Х. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. СПБ, 1842. – С. 511 – 512.
5
Bogdan I. Vlad Țepeș și narațiunile germane si rusești asupra lui. București, 1896. –
русская повесть куда ярче и шире по содержанию, нежели немецкие и
венгерские хроники, от которых первая была, скорее всего, независима6.
Отдельное историографическое исследование на труд И. Богдана был
предпринят А.И. Яцимирским7.
Уже в XX веке А.Д. Седельников предпринял исследование, носившее
текстологический характер: он широко привлек рукописную традицию о
Дракуле, установил две основных редакции Сказания (Кир.-Бел. и Рум.) и
построил генеалогическую схему происхождения списков8.
Наиболее объемное и фундаментальное исследование Сказания о Дракуле
было предпринято Я.С. Лурье. Он впервые уделяет основательное внимание
идеологическим аспектам, сущности и назначению Сказания. Сравнив
Сказание с иностранными рассказами, Лурье приходит к выводу, что идеи
произведения сопоставимы с воззрениями макиавеллистов и придворных
хронистов венгерского короля Матьяша, одним из которых был итальянец
Антонио Бонфини9. Идеология повести, по Я.С. Лурье, резко противоречит
иосифлянской политической доктрине10. Касательно истории сюжета
исследователь убежден, что источником Сказания о Дракуле был не
письменный памятник и не какое-либо единое произведение, а ряд преданий
и анекдотов, сложившихся еще при жизни «великого изверга»11. К такому же
выводу приходит и М.П. Одесский – «дракулесные» анекдоты явно восходят
к устным преданиям12. Последний также отождествляет Валашское
княжество с «антимиром», утопией, «тридевятым царством», а самого
воеводу называет «упырём»13.
О. Талмазан впервые в отечественной историографической традиции
поднял вопрос об авторском вымысле, вводя в научный оборот новые
6
Ibid. P. 119.
7
Яцимирский А.И. Повесть о мутьянском воеводе Дракуле в исследовании румынского ученого. СПБ, тип.
Имп. АН, 1897. – 24 с.
8
Седельников А.Д. Литературная история Повести о Дракуле. // Исследование по русскому языку и
словесности Академии наук. Т II, кн. 2, Л., АН СССР, 1929. – 39 с.
9
Лурье Я.С. Повесть о Дракуле: исследование и подготовка текстов. М.;Л., 1964. – С. 50 – 52.
10
Там же. С. 54.
11
Там же. С. 30.
12
Михайлова Т.А., Одесский М.П. Граф Дракула: опыт описания. М., ОГИ, 2009. – С. 65.
13
Там же. С. 93.
источники – письмо валашского господаря Дана III Басараба Матвею
Корвину и письмо Стефана Великого. Последнее содержит сведения,
отличные от сведений Сказания в отношении смерти Дракулы и его борьбы с
турками14. Исследователь приходит к выводу, что жестокость воеводы едва
ли стоит преувеличивать: отношение к смерти у средневекового человека
было отличным от современного, а казни и пытки были регулярными
явлениями15. Вследствие этого О. Талмазан отходит от общепринятой
концепции идентифицирования Дракулы как тирана и деспота, не знающего
ни милосердия, ни правил морали.
Образу Дракулы также посвящена работа А. Ранчина16. Исследователь
мыслит повесть как текст с политической составляющей, а также говорит о
нем как об объекте притчевого жанра, подкрепляя свой довод отсутствием в
Сказании пространственно-временной конкретики17. Наконец, впервые им
был высказан тезис о связности эпизодов друг с другом, о том, что ни между
рамкой и центром текста, ни внутри его центральной части противоречий не
обнаруживается18. Как покажет наше дальнейшее исследование, с доводами
О. Талмазана и А. Ранчина будет трудно не согласиться.

14
Талмазан О. Авторский вымысел в «Сказании о Дракуле воеводе» // Философский политолог…СПБ, 2018. -
№3. – С. 152 – 177.
15
Там же. С. 161.
16
Ранчин А. «Повесть о Дракуле» и представления о добродетельном и «злом» государе в древнерусской
книжности. Россия XXI, М., 2017. – С. 94 – 121.
17
Там же. С. 98.
18
Там же. С. 101.