See discussions, stats, and author profiles for this publication at: https://www.researchgate.

net/publication/331099691

Артемий Юрьевич Романов СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ МОЛОДЕЖНЫЙ СЛЕНГ

Book · January 2004

CITATIONS READS

0 110

2 authors, including:

Artemi Romanov
University of Colorado Boulder
15 PUBLICATIONS   39 CITATIONS   

SEE PROFILE

Some of the authors of this publication are also working on these related projects:

History of Russian Language teaching in the USA View project

Language Policy in the Baltic Region View project

All content following this page was uploaded by Artemi Romanov on 14 February 2019.

The user has requested enhancement of the downloaded file.

 Артемий Юрьевич Романов

СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ
МОЛОДЕЖНЫЙ СЛЕНГ

Verlag Otto Sagner

München 2004
2
3
4
 Предисловие

Во все времена и во всех странах молодежь говорила на языке, который отличался от

языка людей среднего и пожилого возраста. Яркой приметой молодежного языка является
особая лексика, жаргонные слова, которые обращают на себя внимание, вызывают
непонимание, раздражение или гнев, заставляют просто улыбнуться или громко
рассмеяться, помогают вспомнить собственные любимые выражения молодости или
становятся предлогом для нравоучительных бесед о культуре речи.
Современный молодежный сленг рассматривается как сложный объект языковой
культуры, который лучше поддается описанию при помощи междисциплинарного
подхода. В данном исследовании молодежный жаргон анализируется комплексно, с
помощью лексикологических, социолингвистических и психолингвистических методов.
В предлагаемой книге автор рассказывает об истории изучения жаргонов и
молодежного сленга в русской и зарубежной лингвистике. Читатели посвящаются в
весьма запутанные вопросы сленговой терминологии. В работе описывается динамика
развития сленга, обусловленная культурно-историческими особенностями
функционирования языка.
Подробно рассказывается о социально-психологических особенностях
мировосприятия и поведения молодежи, которые способствуют активному жаргонному
словотворчеству и распространению жаргонной лексики при внутригрупповом и
межгрупповом общении. В работе рассматриваются психолингвистические и
социолингвистические теории, с помощью которых становится легче осмыслить
специфический характер молодежного общения и причины использования сленга.
Лексический материал, представленный в работе, собран в результате
лексикологических опросов, проведенных в 2000 – 2003 годах, записей спонтанной
молодежной речи, а также в результате наблюдения над словоупотреблением в русских
молодежных сайтах на Интернете. Нас интересовала речь людей, которые принадлежат к
возрастной группе от 13 до 30 лет. В книге содержатся наблюдения над особенностями
молодежного общения в чатах на русскоязычных сайтах Интернета. С помощью
записанных разговоров в чатах прослеживаются тенденции языкового поведения
молодежи при виртуальном общении. В работе также используются данные
многочисленных словарей русской ненормативной лексики.
В книге уделено большое внимание словообразовательным особенностям жаргонной
лексики. На многочисленных примерах показано, какие способы словообразования и
какие словообразовательные форманты наиболее активны в производстве сленговых
существительных, глаголов, прилагательных и наречий. Описаны характерные черты
семантического словообразования в сленге, особенности метонимических и
метафорических переносов, благодаря которым образовано значительное количество
молодежных жаргонизмов.
В работе приводятся результаты недавних социолингвистических опросов, в которых
молодежь, а также люди других возрастных групп, высказывали свое мнение о причинах
употребления молодежного сленга, давали нормативную оценку отдельных жаргонизмов,
оценивали жаргонную лексику на наличие комической экспрессии, анализировали степень
актуальности жаргонных слов, уже давно употребляющихся в молодежном сленге. В
работе мы попытались определить, как пол, возраст, уровень образования и другие

5
социальные характеристики носителей языка влияют на восприятие и оценку
молодежного сленга. Особое внимание было уделено проблеме, привлекающей внимание
лингвистов и социологов во многих странах мира: различия в употреблении и восприятии
ненормативной лексики в речи мужчин и женщин.
Изучение русского молодежного сленга, проведение лексикологических и
социолингвистических опросов, результаты которых представлены в книге, стали
возможными благодаря грантам, предоставленным Американским Философским
Обществом (APS), а также Ученым Комитетом по Гуманитарным Исследованиям (GCAH)
и Советом по Науке и Творчеству (CRCW) Колорадского университета.
Хочется принести искреннюю благодарность профессору Петеру Редеру за его
доброжелательность и согласие опубликовать книгу в серии “Slavistische Beiträge”,
которая уже несколько десятилетий способствует продвижению славянских исследований
в мире.
С признательностью вспоминаю всех своих учителей и коллег в центре русского
языка и культуры и на филологическом факультете Санкт-Петербургского университета,
где в начале 80-х годов прошлого века лексикология и социолингвистика стали моим
научным увлечением.
Выражаю благодарность всем своим коллегам на кафедре германских и славянских
языков и литератур Колорадского университета. Придавив свои глубинные пуристические
пристрастия, которые, по моему убеждению, дремлют в душе большинства филологов, и
стискивая украдкой зубы от стилевого шока, коллеги благосклонно отнеслись к моему
академическому интересу и своими вопросами и комментариями на кафедральных
коллоквиумах, где не раз обсуждался материал книги, подталкивали автора в нужном
направлении.
Существенную помощь в редактировании работы оказала доцент Санкт-
Петербургского государственного университета, замечательный лексиколог и
лексикограф Любовь Михайловна Карамышева.
Целиком прочел рукопись мой добрый коллега и надежный друг Марк Липовецкий,
который многим из вас известен как замечательный литературный критик. Трудно найти
более доброжелательного, вдумчивого и дипломатичного постмодернистского редактора,
чем Марк.
Моя жена Алена провела большую работу по выявлению и устранению “темных
мест” в книге, а также по технической проверке рукописи. Книга бы просто не состоялась
без ее любви, заботы и постоянной поддержки!

6
 Оглавление

Предисловие 5
Оглавление 7
Введение 9

Глава I. Общие вопросы изучения и функционирования молодежного сленга 11

1. Соотношение жаргона, сленга, арго и просторечия 11
1.1. Просторечие 11
1.2. Арго 13
1.3. Жаргон 14
1.4. Сленг 15
1.5. Социолект, субъязык, интержаргон 16
2. История изучения русского жаргона 17
2.1. Русская внелитературная лексика в XIX и в начале XX века 17
2.2. Языковые процессы после 1917 года 18
2.3. Изучение ненормативной лексики в 30 – 50-е годы ХХ века 22
2.4. Изучение жаргонов в 60 – 80-е годы XX века 25
2.5. Изучение молодежного сленга в пост-советский период 27
3. Социально-психологические факторы порождения молодежного сленга 30
3.1. Теория социального обмена и коммуникационного приспособления 31
3.2. Теория группового общения в сленге 32
3.3. Возраст носителей языка и молодежный сленг 34
4. Особенности функционирования молодежного сленга 38
4.1. Оппозиционность сленга 41
4.2. Территориальные варианты молодежного жаргона 42
4.3. Жаргон и культура 46
4.4. Частотность молодежных жаргонизмов 50
4.5. Престижность молодежного сленга 51
4.6. Подъемы и спады в развитии молодежного сленга 52
5. Сбор ненормативного лексического материала. Новые возможности 53
5.1. Интернет в молодежной культуре 55
5.2. Молодежные чаты 56
5.3. Ники в молодежных чатах как пример сленговой номинации 57
5.4. Правила поведения в чате 58
5.5. Общение в молодежном чате 59
6. Молодежный жаргон и юмор 64
6.1. Жаргонный каламбур 64
6.2. Комический эффект при метафорических переосмыслениях в сленге 66
6.3. Общая комическая направленность сленга 66

Глава II. Словообразование в молодежном сленге. Источники пополнения

молодежного жаргона 71
1. Морфологическое словообразование в сленге 73
1.1. Словообразование существительных в сленге 73

7
 1.1.1. Суффиксация при образовании сленговых существительных 73
1.1.2. Сленговые однокоренные слова с разными суффиксами 92
1.1.3. Префиксация 93
1.1.4. Усечение 94
1.1.5. Словосложение 96
1.1.6. Аббревиатуры 102
1.2. Словообразование наречий 103
1.3. Словообразование прилагательных 104
2. Лексико-семантический способ словообразования в сленге. Метонимические и
метафорические переносы 107
2.1. Метафоры со значением лица 113
2.2. Предметные метафоры 117
2.3. Метафоры, связанные с обучением 120
2.4. Метафоры, связанные с описанием сексуальных отношений 123
2.5. Переносные значения глаголов 128
3. Источники пополнения молодежного жаргона 135
3.1. Переход лексических единиц из криминального жаргона
в молодежный сленг 135
3.2. Англицизмы и американизмы в молодежном жаргоне 137

Глава III. Социолингвистическое исследование молодежного жаргона 145

1. Молодежный сленг в оценке носителей языка 145
1.1. Методы сбора материала в социолингвистике 145
1.2. Социолингвистический опрос в Санкт-Петербурге 146
1.3. Результаты опроса 149
1.3.1. Взгляды на причины употребления жаргонизмов в речи молодежи 153
1.3.2. Нормативная оценка жаргонных слов 155
1.3.3. Восприятие комической экспрессии жаргонных слов 159
1.3.4. Восприятие актуальности/устарелости жаргонных слов 162
2. Сленг в языке женщин и мужчин 165
2.1. Различия в жаргонном словаре женщин и мужчин 170
2.1.1. Словник, составленный по анкетам мужчин 170
2.1.2. Словник, составленный по анкетам женщин 171
2.2. Результаты обследования 172
3. Языковая политика и молодежный жаргон 174

Заключение 180
Литература 184
Предметно-именной указатель 199

8
 Введение

Последние 15 лет были периодом своеобразной эмансипации русского литературного

языка, когда в условиях политической либерализации и нестабильности, а также развала
системы цензуры и редактирования (особенно в средствах массовой информации), в
русский литературный язык хлынул поток жаргонных слов и выражений. Многие
отечественные филологи выразили свое отношение к процессам активизации сленга
(сразу заметим, мы рассматриваем жаргон и сленг в качестве синонимов), проникновения
ненормативных слов в литературный язык и вульгаризации нормы (Дуличенко 1994,
Костомаров 1994, Крысин 2000, Шапошников 1998). Раздавались многочисленные
пуристические призывы выработать соответствующие меры языковой политики по
сдерживанию процесса жаргонизации и вульгаризации русского языка. При этом мнение
рядовых носителей русского языка по вопросу восприятия ими сленга не являлось
предметом изучения, хотя, как представляется, именно оно должно служить одним из
важных ориентиров при выработке мер языковой политики на национальном уровне.
В пост-советской России окончательно перестали действовать какие-либо
ограничения на сбор, систематизацию и публикацию внелитературных лингвистических
материалов. Были опубликованы десятки словарей по социальным и профессиональным
диалектам, включая работы по общему жаргону (Елистратов 2000; Мокиенко, Никитина
2000; Квеселевич 2003), криминальному арго (Балдаев 1997; Грачев 1997; Дубягина,
Смирнов 2001; Полубинский 1997; Хоменко 1999), жаргону музыкантов (Макловски и др.
1997), армейскому жаргону (Коровушкин 2000; Лихолитов 1997). Появились также
исследования, посвященные жаргону компьютерщиков (Лихолитов 1997, Садошенко
1995), профессиональному языку железнодорожников (Зиновьев 2001), жаргону
наркоманов (Грачев 1996), жаргону уличных торговцев (Лихолитов 1994), сленговым
выражениям в шоу-бизнесе (Тарасов, Меринов 1998), жаргону моряков (Каланов 2002).
Вышли в свет словари, посвященные описанию лексики молодежного сленга (Мазурова
1988; Максимов 2002; Никитина 1998, 2003; Стернин 1992; Шинкаренко1998).
Известно, что именно язык молодежи, как лингвистически наиболее активной части
общества, существенно влияет на формирование литературной нормы. Каково же
отношение молодежи к словам и выражениям молодежного сленга? Впервые в данной
работе сделана попытка выяснить, как возраст, пол, уровень образования и другие
социальные характеристики носителя языка влияют на практику употребления сленга в
собственной речи и отражаются на отношении к сленгу в речи друзей и знакомых, к
жаргонизмам в речи теле- и радиожурналистов, к употреблению сленговых слов в
общении на сайтах Интернета.
Молодежный жаргон состоит, конечно, не только из специфической лексики, но и
имеет определенные отличия, по сравнению с литературным языком, на всех языковых
уровнях, включая фонетику, словообразование и синтаксис. В то же время, элементы
языка, определяемые в качестве жаргонных, не составляют полных парадигм ни на одном
уровне языка; более того, для большинства носителей языка специфика жаргонной речи
на нелексических языковых уровнях едва заметна (Девкин 1984, 19). В настоящем
исследовании мы обращаемся, прежде всего, к анализу жаргонной лексики, поскольку, в
ответ на меняющиеся политические, экономические и культурные реальности, отчетливые
и достаточно быстрые изменения в сленге происходят именно на лексическом уровне.

9
 В последнее время не только в России, но и во всем мире, среди лексикологов и
лексикографов наблюдается устойчивый интерес и к молодежному сленгу, и к другим
групповым, профессиональным и социальным жаргонам. Судя по данным библиотечной
поисковой системы World Cat, за последние десять лет в мире было опубликовано более
1600 словарей и монографий по сленгу. Среди работ по молодежному сленгу выделяются
монографии, описывающие язык студентов в конкретных учебных заведениях, например,
сленг в университете Северной Каролины (Eble 1996), жаргон студентов университета
штата Калифорнии в Лос Анжелесе (Bonds & Munro 2001), сленг в Оберлинском колледже
(Logsworth 2003). Следует также отметить работы, описывающие сленг тинэйджеров и
прослеживающие динамику внутригрупповых отношений среди подростков в США
(Eckert 2000), в Англии (Stenstrom et al. 2002), во Франции (Lefkovitz 1991, Doran 2002), в
Норвегии (Dublin 1997). Общенациональный охват и лексикографическое описание
молодежного сленга без дифференциации по полу и возрасту имеют место в работах,
которые посвящены молодежному языку в Польше (Czeszewski 2001), Мексике (Tellez-
Gutierrez 1999), Финляндии (Saanilahti & Nahkolla 2000) и пр.
Изучение профессиональных и социальных жаргонов в английском и других
европейских языках велось самым активным образом. Сленг и жаргоны были
лексикографически описаны в самых разных, порой весьма неожиданных тематических
областях: жаргон американских преступников (Bentley, Corbett 1991; Encinas 2001),
американский полицейский жаргон (Poteet & Poteet 2000), спортивный английский сленг
(Hendrickson 1994; McBride 1997; Voorhees 2000), жаргон поклонников футбола во
Франции (Merle et al. 1998) и Уругвае (Balsas 2000); жаргон наркоманов (Johnson et al.
1997), медицинский жаргон (Segen 1995). Были выпущены словари и справочники по
английским жаргонным словам и выражениям, описывающим сексуальные
взаимоотношения (Norris 1992; Paros 2003), книги по ненормативному языку авто- и
мотолюбителей (Poteet & Poteet 1997), бизнес-сленгу (Burke 1997), жаргону авиаторов
(Poteet & Stone 1997), сленгу гомосексуалистов (Baker 2002; Leap 1996), немецкому сленгу
в Интернете (Rosenbaum 2001), жаргонным словам, описывающим физиологические
отправления (Green 2001), рифмованному сленгу (Green, Rawle 2000), жаргону
сицилийской мафии (Schenirer 1998) и даже сленгу вампиров (Adams 2003). Были
опубликованы работы прикладного характера – об изучении и правильном употреблении
сленга в практических целях на родном языке (Burke 1991, 1992; Reid 2000; Decharne
2001) и при изучении иностранного языка (Hassan 2000).
Из 1600 работ по сленгу около 80% относятся к разряду традиционных
лексикографических трудов. При всем богатстве, а иногда и избыточности исследований,
посвященных профессиональным и социальным жаргонам (например, около десятка работ
по русскому криминальному арго или более двух десятков работ по американскому
армейскому жаргону), нельзя не заметить почти полного отсутствия
социолингвистических и психолингвистических изысканий, направленных на изучение
социальных диалектов, и в частности молодежного сленга. Комплексный
междисциплинарный подход при исследовании молодежного сленга, использование
лексикологических и лексикографических методов параллельно с методами, принятыми в
социолингвистике и психолингвистике, позволяет представить гораздо более полную
картину общения современной молодежи.

10
 Глава I. Общие вопросы изучения и функционирования
молодежного сленга

1. Соотношение жаргона, сленга, арго и просторечия

В чате на популярном молодежном сайте идет активный обмен короткими сообщениями.

Некто с ником Крендель обращается к участнику/це чата с ником Сисястенькая со
следующим упреком: “Застебали меня твои выкидоны...”. Через три секунды на экране
компьютера появляется лаконичный ответ Сисястенькой: “За базар ответишь! Сам
глюкнутый!”
К какой лексической категории относятся слова застебать – ‘надоесть, наскучить
кому-л.; утомить, измучить кого-л.’, выкидон – ‘предосудительный, странный, смешной
поступок’, базар – ‘слова и выражения, употребляемые в речи’, глюкнутый –
‘сумасшедший; странный, необычный, абсурдный’?
Отмеченные слова в данных значениях, скорее всего, не входят в русский
литературный язык, ибо не зафиксированы (пока, во всяком случае) в академических
словарях литературного языка. Принадлежат ли они к одной из разновидностей
внелитературного языка: жаргону, сленгу, арго или просторечию? Мини-опрос среди
коллег-филологов показал, что в этом вопросе позиции среди специалистов не совпадают.
Высказывались мнения и за жаргон, и за просторечие, и за арго, и за сленг.
Начиная исследование лексики молодежной речи, хотелось бы, прежде всего,
поставить точки над i в использовании специальной терминологии. Постараемся
разобраться, как современная лингвистика определяет просторечие и арго, жаргон и сленг;
какой или какие из этих терминов являются предпочтительнее для описания
ненормативных слов в языке молодежи.

1.1. Просторечие

Интерес к изучению просторечной и разговорной лексики возник в России еще в ХVIII

веке. Он постоянно подогревался лексикографическими потребностями, необходимостью
классифицировать лексический пласт, противостоящий высокой, книжной лексике.
Неоднократно отмечалось, что словари русского языка не отличаются однообразием в
определении статуса слова (Скляревская 1973), просторечное оно или разговорное.
Как известно, в дореволюционной лексикографии помета “разговорное” не
употреблялась (впервые она была употреблена в словаре Ушакова в 30-е годы ХХ века), и
всякому разговорному слову соответствовала помета “просторечное” (термин
“просторечие” впервые был использован в словаре Нордстета в 1782 году). В словаре
Академии Российской (1789-1794) и других дореволюционных словарях для слов,
свойственных социальным низам, употреблявшихся в речи людей, не имеющих
образования, использовалась помета “простонародное”.
К середине ХIХ века углубляется процесс проникновения простонародных и
просторечных слов и выражений в литературный обиход, в язык произведений

11
художественной литературы. Так в середине XIX века И.И. Давыдов констатировал, что
“с развитием народной словесности стали входить в литературный язык слова, доселе
считавшиеся простонародными; в современных повестях, романах и комедиях
встречаются речения, которые прежде составляли принадлежность низких слоев
общества” (1852, 212). Процесс перехода простонародных слов в просторечные и затем в
литературное употребление предопределил неустойчивость границ просторечного и
простонародного слоев лексики, их подвижность и изменчивость.
И в ХХ веке лексические слои, именуемые теперь разговорный и просторечный,
четкости границ не приобрели. Проблема определения просторечия и разграничения
просторечных и разговорных слов интересовала многих русских лингвистов, таких как,
Ю.А. Бельчиков (1983), Е.А. Земская (1996), Л.А. Капанадзе (1984), Е.Ф. Петрищева
(1984), А.Ю. Романов (1987), Л.И. Скворцов (1977), Г.Н. Скляревская (1973, 1998) и др.
Большинство исследователей согласно с тем, что, хотя термин просторечие прочно вошел
в практику отечественного языкознания, его наполнение противоречиво. Это является
следствием как сложности и своеобразия самого явления, так и разных подходов к его
определению и исследованию. Сравним некоторые определения просторечия: А.Ф.
Журавлев – “просторечие – социально обусловленная разновидность национального
русского языка, в которой реализуются средства, находящиеся за пределами литературной
нормы. От территориальных диалектов просторечие отличается отсутствием отчетливой
локальной закрепленности его особенностей... Социальную базу просторечия составляют
в основном горожане с невысоким уровнем образованности... Просторечно говорящего,
как правило, характеризует неразвитое языковое чутье и невосприимчивость к различиям
между нормативным и ненормативным в языке” (1997). Ю.А.Бельчиков – “просторечие –
одна из форм национального языка, ... составляет устную некодифицированную сферу
общенациональной речевой коммуникации – народно-разговорный язык; имеет
наддиалектный характер” (1990). Ф.П. Филин – “просторечие – слово, грамматическая
форма или оборот преимущественно устной речи, употребляемые в литературном языке
обычно в целях сниженной, грубоватой характеристики предмета речи, а также простая
непринужденная речь, содержащая такие слова, формы и обороты” (1979).
Среди критериев, по которым предлагалось отделять просторечие от литературного
языка и разговорной речи, нередко упоминался фактор образованности/необразованности
носителей языка, ибо “просторечие – это неподготовленная, непринужденная речь лиц, не
владеющих литературным языком” (Капанадзе 1984, 10). Высказывалось мнение о
постепенном устаревании и исчезновении просторечия из речевого обихода в связи со
сменой поколений и распространением всеобщей грамотности: “современное просторечие
– это язык необразованных слоев города, а значит, - прежде всего, язык старого
поколения. Старое московское просторечие уходит из жизни вместе с его носителями, на
наших глазах оно становится реликтовым явлением языка” (Капанадзе 1984, 7). В.Д.
Бондалетов выделил пять характеристик современного русского городского просторечия:
(1) ненормированность, (2) стилистическая недифференцированность, (3)
факультативность употребления, “необязательность для членов данного социума”, (4)
бесписьменность и (5) функциональная “монотонность” единиц, распространенность
полных синонимов/дублетов (Бондалетов 1987, 55).
Различие подходов и взглядов на просторечие отразилось в лексикографической
практике, и, в частности, в серьезном разнобое в проставлении пометы “просторечное”.
Г.Н. Скляревская, анализировавшая материалы русских толковых словарей ХХ века,

12
вообще считает, что в лексикографии употребление пометы “просторечное” неудачно, так
как помета “объединяет противоречивые признаки, охватывая разноплановые элементы:
коллоквиализмы, полудиалектизмы, профессионализмы, жаргонизмы, вульгаризмы”
(1973, 8). Неудивительно, что в одном из недавних толковых словарей под редакцией
Скляревской (1998) помета “просторечное” вообще не используется.
Из-за противоречивости и многозначности понятия просторечия мы также решили
отказаться от использования понятия просторечия (и соответствующей
лексикографической пометы) в нашем проекте по исследованию лексики в речи
современной молодежи.

1.2. Арго

Термин французского происхождения используется в лингвистике с конца ХVIII века. Как

определено в энциклопедическом лингвистическом словаре арго – “особый язык
некоторой ограниченной профессиональной или социальной группы, состоящей из
произвольно избираемых видоизмененных элементов одного или нескольких
естественных языков” (Шахнарович 1990, 43). Примечательно, что во французской
лингвистике ХIX – начала XX века имело место различное понимание арго, на что
обращал внимание Б.А. Ларин (1977, 181). Так, насчитывая в Париже 284 арго, автор
словаря A. Delvau писал: “В Париже каждый говорит на арго. Иностранец или француз-
провинциал, отлично знающий язык Боссюэ и Монтескье, - не поймет ни слова, когда
попадает в мастерскую художника или рабочую харчевню, будуар кокотки, редакцию
газеты ... в Париже слышится арго, меняющийся от квартала к кварталу, от улицы к
улице” (1876, 3). Другой же исследователь арго L. Sainean считал, что “разные
профессиональные классы когда-то имели свой специальный язык, насыщенный
арготизмами: кровельщики, каменщики, жнецы, шелкоделы, сукноделы,
льночесальщики... Это были профессиональные арго, т.е. тайные языки, доступные только
профессионалам, членам замкнутых цехов” (1920, 128). Однако, по мнению L.Sainean,
впоследствии профессии и ремесла перестали обслуживаться тайными языками, и арго
является, по сути, простонародной речью.
В современном французском языкознании термин арго имеет довольно широкое,
правильнее сказать, размытое значение (например, Fabrice 1998; Valdman 2000) и в целом
соответствует термину просторечие в русской лингвистической традиции XIX и ХХ веков.
В расширительном значении термин арго как ненормативная городская речь применяется
и в работах некоторых русских лексикологов и лексикографов (например, Елистратов
1994; Елистратов 2000). Лингвистическая традиция при использовании термина арго в
других европейских языках не проясняет терминологической картины. Например, в
немецкой лингвистике и арго и жаргон входят в понятие специальных языков, но в то же
время при описании некодифицированной немецкой речи немецкие лингвисты избегают
употребления термина арго, оставляя его лишь для описания французских социальных
диалектов (Timroth 1986, 71).
Проблема заключается в том, что в русской лингвистической традиции термин арго (с
конца XIX века) преимущественно использовался и продолжает использоваться в
довольно узком смысле (Бодуэн-де-Куртенэ 1963, Грачев 1997; Копорский 1927),

13
обозначая способ общения деклассированных элементов, распространенный в среде
преступного мира. Как указывает Л.И. Скворцов в энциклопедическом издании по
русскому языку, “в строго терминологическом смысле арго – это речь низов общества,
деклассированных групп и уголовного мира: нищих, воров и мошенников, картежных
шулеров и т.п.” (Скворцов 1997, 36). В отличиe от городской некодифицированной речи
молодежи арго “употреблялось, как правило, с целью сокрытия предмета коммуникации, а
также как средство обособления группы от остальной части общества” (Шахнарович 1990,
43). Арго различных профессий использует элементы, заимствованные из диалектов и
других языков, а также искусственно созданные “в целях конспирации (для сохранения
тайн своего ремесла и свободной беседы в присутствии ... чужих людей)” (Скворцов 1997,
36).
Судя по результатам социолингвистических обследований, по диалогам в
молодежных чатах и по материалу, зафиксированному в словарях некодифицированной
молодежной речи (Митрофанов, Никитина 1994; Никитина 1998; Щуплов 1998), очевидно,
что приемы “шифрования” и языковой конспирации (которым традиционно уделяли
значительное внимание исследователи арго) в целом нехарактерны для современной
молодежной среды. Также очевидно, что городская речь молодежи является более
широким объектом исследования, чем арго какой-либо конкретной профессиональной
группы. Те исследователи, которые продолжают употреблять термин арго для описания
ненормативной городской речи (например, Елистратов 2000), не приводят убедительных
аргументов в пользу его употребления, кроме того, что “данный термин представляется ...
наиболее нейтральным, свободным от “аспектуальности” ... или от общей оценочности ...,
а также весьма характерным для русской традиции” (Елистратов 2000, 577). Все-таки,
русская лингвистическая традиция употребления термина арго преимущественно в узком
значении подталкивает к выводу о нецелесообразности использования этого термина при
описании современной некодифицированной молодежной лексики.

1.3. Жаргон

Заимствованный из французского языка термин жаргон (очевидно связанный со

старофранцузским гнездом gargouiller – ‘булькать, урчать’; gargate – ‘горло, глотка’
(Черных 1994) начинает использоваться в русском языкознании с середины XIX века,
например, в работах В.И. Даля (1863 – 1866) и И.И. Срезневского (1959). В современной
русской лингвистике термин жаргон не вызывает особых разночтений. Ср. определения
жаргона: М.В. Арапов – “разновидность речи, используемой преимущественно в устном
общении отдельной относительно устойчивой социальной группой, объединяющей людей
по признаку профессии (жаргон программистов), положения в обществе (жаргон русского
дворянства в XIX веке), интересов (жаргон филателистов) или возраста (молодежный
жаргон)” (1990, 151); Л.И. Скворцов – “социальная разновидность речи,
характеризующаяся в отличие от общенародного языка, специфической (нередко
экспрессивно переосмысленной) лексикой и фразеологией, а также особым
использованием словообразовательных средств. Жаргон является принадлежностью
относительно открытых социальных и профессиональных групп людей, объединенных

14
общностью интересов, привычек, занятий, социального положения и т.п. (напр., жаргон
моряков, летчиков, спортсменов, музыкантов, учащихся, актеров)” (1997, 127).
Как указывает В.Д. Бондалетов, “жаргон порождается социально-психологической
общностью его носителей – обычно молодых людей, которым свойственна
“эмоциональная избыточность”, максимализм, свое представление о жизненных
ценностях, норме поведения, свой особый стиль и манеры, чувство солидарности и
группового духа. Жаргон – это и символ принадлежности к данной социальной группе, и
показатель его своеобразного языкового существования, и лингвистическое проявление ее
субкультуры” (Бондалетов 1987, 72). Молодежный жаргон отличается от
профессиональных жаргонов тем, что его существование не обусловлено потребностью
давать наименования новым профессиональным понятиям. Молодежный жаргон дает
общеизвестным предметам и понятиям свое обозначение, отмеченное экспрессией и
новизной, создавая параллельный ряд слов и выражений, синонимичных словам и
выражениям литературного языка.
Ненормативная речь современной городской молодежи, как вытекает из приведенных
определений, может быть отнесена к разряду социально-возрастного жаргона. Вопрос об
относительной открытости возрастных границ носителей молодежного жаргона будет
рассмотрен несколько позже, но, сразу заметим, что при анализе результатов проведенных
социолингвистических опросов к группе молодежи были отенесены информанты в
возрасте от 13 – 14 до 28 – 30 лет (совпадение с возрастными границами членства в
Комсомоле чисто случайное – А.Р.).

1.4. Сленг

Как отмечается в Лингвистическом энциклопедическом словаре, термин сленг обычно

используется в двух значениях: “(1) то же, что жаргон (в отечественной литературе
преимущественно по отношению к англоязычным странам), (2) совокупность
жаргонизмов, составляющих слой разговорной лексики, отражающей грубовато-
фамилиярное, иногда юмористическое отношение к предмету речи” (Арапов 1990, 461).
Термин сленг, как известно, пришел в русское языкознание из английского языка (где
используется с середины XVIII века). В английском языкознании термин претерпел
определенные изменения: в XVIII и XIX веках сленг обозначал особый секретный язык
преступников и фактически являлся синонимом французского арго (McKnight 1923, 38). В
ХХ веке значение термина сленг в англо-американском языкознании расширилось, и под
сленгом стала пониматься “стилистически сниженная речь, использующая лексические
элементы, не допустимые при формальном общении или в общении с людьми более
высокого статуса” (Dumas & Lighter 1978, 16). В этой же работе Dumas & Lighter
указывают на то, что сленг невозможно определить без указания на определенные
социальные отношения, складывающиеся между тем, кто использует сленг в речи, и тем,
кто является слушателем этой речи.
В другом исследовании по сленгу выделяются такие свойства сленга как эфемерность
и постоянное стремление к обновлению: “большинство элементов сленга популярны лишь
короткое время. По сравнению со стандартной литературной лексикой сленговые слова
живут недолго и сменяются с гораздо большей частотой. Нередко новая сленговая форма

15
сменяет уже имеющийся сленгизм или представляет собой еще один синоним для
указания предмета или явления, уже обозначенного в сленге” (Eble 1996, 13).
Как уже было отмечено в самом начале работы, за последние несколько десятилетий
опубликовано большое количество словарей по англо-американскому сленгу (например,
Chapman et al. 2000; Lighter 1994, Wentworth et al. 1975). Существуют десятки работ,
направленных на изучение различных аспектов американского молодежного сленга
(такие, как Bronner 1990; Cameron 1992; Gibbs et al. 1985; Nagase 1996 и др.).
Еще в 50-е годы английский термин сленг послужил предметом специального анализа
в Вопросах Языкознания, где автор статьи отмечал, что в лексикографической практике
составителей англо-русских словарей имеет место слишком широкое понимание сленга. К
сленгу относят военный, воровской, спортивный, студенческий и пр. жаргоны,
коллоквиализмы (не нарушающие литературную норму), окказионализмы, образные слова
и выражения, эвфемизмы и аббревиатуры (Гальперин 1956). Последние полвека термин
сленг активно употребляется русскими языковедами, однако полной терминологической
ясности в русском языкознании сленг не приобрел.
По мнению W.V. Timroth (1986, 82), термин сленг хорошо подходит для описания
городской молодежной ненормативной лексики, однако в советское время российских
языковедов отпугивали само англо-американское происхождение термина и
соответствующая негативная коннотация. Именно из-за идеологических соображений
термин сленг использовался советскими лингвистами для описания лексических явлений
лишь в английском языке. Позже, в условиях перестройки и гласности и в постсоветское
время, термин сленг стал гораздо более активно использоваться для описания русской
ненормативной лексики (см., например, Береговская 1996; Грачев, Гуров 1989; Мазурова
1988; Радзиховский, Мазурова 1989).

1.5. Социолект, субъязык, интержаргон и другие термины

Помимо просторечия, арго, жаргона и сленга существует еще несколько менее

распространенных терминов, с помощью которых исследователи пытались описать
некодифицированную речь. Так Л.И. Скворцов ввел в употребление термин
интержаргон, который, по его мнению, складывается из лексики отдельных
профессиональных жаргонов. “Из интержаргона или непосредственно из отдельных
жаргонов лексика и фразеология, социально ограниченная по своему происхождению,
может входить в более широкое употребление, сохраняя при этом заряд экспрессии,
эмоциональной оценки ...”( Скворцов 1979, 82). Другой исследователь неформальной
русской разговорной речи Ю.С. Скребнев пользовался термином субъязык (1985),
который в целом не приобрел популярности в русской лингвистической среде.
Более удачливым оказался термин социальный диалект или социолект, который,
утвердившись в европейской и американской социолингвистике, стал затем
использоваться, довольно широко, в русском языкознании (например, Жирмунским 1936,
Бондалетовым 1974, 1987, Швейцером и Никольским 1978; Береговской 1996;
Марочкиным 1998). По мнению В.Д. Бондалетова, общей характеристикой всех языковых
образований, относимых к социальным диалектам, является “ограниченность их
социальной основы: они выступают средством общения, причем, как правило,

16
дополнительным, отдельных социально-сословных, производственно-профессиональных,
групповых и возрастных коллективов, а не всего народа, как литературный язык, и не
всего населения региона, как территориальные диалекты” (Бондалетов 1987, 68). Таким
образом, молодежный жаргон, служащий средством общения для лиц, входящих в одну
возрастную группу, можно отнести к групповому или корпоративному социальному
диалекту.
Проблема использования термина социальный диалект при описании жаргонного
материала заключается в том, что в русской лексикологической и лексикографической
традиции слово диалект закрепилось за языковыми явлениями, относящимися, прежде
всего, к территориальным диалектам, за говорами и местными наречиями. При этом
сопоставление социальных диалектов с территориальными диалектами не позволяет
провести между ними какой-либо четкой границы, поскольку социальные диалекты
безусловно имеют определенные территориальные различия, а внутри местных говоров
наличествуют варианты, определяющиеся социальной принадлежностью носителей языка.
Хорошую иллюстрацию сказанному привел W. Timroth (1986, 61), который указал, что в
жаргоне фарцовщиков (социальном диалекте) имеются очевидные местные различия –
например, влияние финского языка на лексику ленинградских фарцовщиков и отсутствие
подобного влияния в лексике фарцовщиков в других крупных городах.
Сосуществование терминов просторечие, арго, жаргон, интержаргон, сленг, субъязык
и социолект, описывающих в общем-то схожие языковые явления, должно удручать
сторонников ясности и однозначности. Как мы попытались показать, такое
терминологическое изобилие объясняется тем, что в XIX и XX веках англо-американское,
французское и русское языкознание развивались довольно независимо друг от друга,
особенно в деле описания внелитературных форм языка. В нашем проекте для описания
внелитературных лексических единиц в речи молодежи мы используем термины сленг и
жаргон в качестве синонимов.

2. История изучения русского жаргона

2.1. Русская внелитературная лексика в XIX и в начале XX века

Исследование лексики, находящейся за пределами русского литературного языка,

началось еще в ХIХ веке. Среди образованных людей русского общества того времени
появляется интерес к обычаям, обрядам, преданиям и суевериям народа, а также к
диалектам и жаргонам, бытующим в России. К середине ХIХ века одновременно с
процессом установления самобытных, национальных основ литературного языка
укрепляется понимание того, что лексико-стилистическое богатство языка основывается
на постоянной подпитке языка из местных наречий, диалектов, социальных и
профессиональных жаргонов. В деле изучения народной речи огромную роль сыграло
издание “Толкового словаря живого великорусского языка” (Даль 1863 – 1866). В 50-е
годы XIX века исследовательский интерес В. И. Даля был сосредоточен на сборе и
анализе слов и выражений, принадлежащих к “искусственным” языкам. Исследователь
уделил внимание разбойничьему языку волжских грабителей, кантюжному языку нищих и

17
воров в Рязанской и Тверской губернии (Даль 1852), байковому языку преступников в
Санкт-Петербурге и Москве. Любопытно, что в целом недолюбливая иностранные
заимствования, В.И. Даль, при описании собранного материала, старательно избегал
употребления широко распространенных к тому времени в европейской лексикографии
терминов “жаргон”, “арго” и “сленг”. Во второй половине века усилия российских
любителей словесности оказываются направленными на сбор слов и выражений из речи
крестьян и рабочих, портных и сапожников, семинаристов и университетских студентов,
бродячих торговцев и охотников, каторжных и нищих и т.п. (Голышев 1874;
Добровольский 1899; Кайдалов 1876; Крестовский 1867; Максимов 1871; Мельников-
Печерский 1909; Наумов 1882; Романов 1890; Романов 1876; Тиханов 1895; Чернышев
1898 и др.).
В начале ХХ века известный польский лингвист, профессор Петербургского
университета, Бодуэн де Куртенэ в своих наблюдениях над жаргонными языками
указывал, что условные и секретные языки гимназистов, семинаристов и учащихся
университетов по своей природе смыкаются с блатной музыкой. Отмечая то, как различия
в классе, уровне образования и социальном происхождении носителей языка сказываются
на их речи, он вместе с тем находил общие элементы в условных языках бродячих
торговцев, студентов и представителей “криминальных структур”, в частности, в
активном употреблении иноязычных заимствований в их жаргонах (Бодуэн де Куртенэ
1963). Бодуэн де Куртенэ также утверждал, что многие заимствованные слова в русской
блатной музыке являются интернационализмами и используются в языке
деклассированных элементов и в других странах, что отражает определенную общность
мышления представителей преступного мира вне зависимости от их национальной
принадлежности. “Как носители всемирных идей господства над людьми, социального
переустройства, науки, искусства, торговли и т.д., точно также и носители “блатного”
промысла и “блатных” профессий принадлежат не одному народу, а всему человечеству”
(1963, 162). Польский языковед одним из первых стал рассматривать жаргон в качестве
социального диалекта, ибо его “носителями являются люди, составляющие в известном
смысле отдельный класс, отдельное сословие” (Бодуэн де Куртенэ 1963, 161).
Как в ХIХ веке, так и в начале ХХ века, язык семинаристов продолжал привлекать
внимание языковедов. В своем исследовании сленга семинаристов Д. Зеленин (1905)
выделил следующие причины появления жаргонных выражений в речи учащихся
религиозных учебных заведений: стремление засекретить от посторонних некоторые
неприглядные дела слушателей семинарий; необходимость назвать вещи и явления, не
имеющие общепризнанного обозначения в литературном языке; заменить частотные
слова, потерявшие свою экспрессивность и ставшие монотонными, на более свежие и
яркие слова и значения (имея в виду, прежде всего переносные значения слов).

2.2. Языковые процессы после 1917 года

Колоссальные перемены, произошедшие в России после революции 1917 года, не могли

не найти своего отражения в языке. Как отмечали очевидцы происходящих изменений, “в
живой язык образованных людей ... широкой волной хлынуло просторечье –
провинциальные и профессиональные речения, вульгаризмы. Произошло “устранение”

18
некоторых норм литературного узуса, раздвижение их, пересмотр, в первые годы
революции представляющиеся почти стихийными” (Ржевский 1951, 12). В этих условиях
интерес к социальным диалектам (в понимании Бодуэна де Куртенэ) продолжал расти. С
одной стороны, надлежало дать лингвистическое описание речи пролетариата и выявить
ее отличия от речи паразитического класса буржуазии. С другой стороны, в 20-е годы, в
условиях гражданской войны и разрухи, при массовом росте деклассированных элементов
и беспризорников, жаргон последних неминуемо должен был вызвать интерес
исследователей.
В работе Р.О. Шор “Язык и общество” (1926), подчеркивающей важность
социолингвистического аспекта изучения языковых процессов, автор высказывает
убеждение в том, что социальное деление общества находит свои параллели в
лингвистическом делении, при котором в рамках единого общенационального языка
каждый класс или социальная группа обретают и развивают свой социальный диалект.
Носителям языка, принадлежащим к той или иной социальной группе, свойственно
подчеркивать свое лингвистическое отличие от языка других социальных классов.
Подобное стремление к языковому своеобычию в случае с социальным диалектом
люмпен-пролетариата (воров, нищих и проституток) приводит к возникновению особой
формы языковой изоляции, когда в жаргон вовлекаются иноязычные заимствования,
изменятся произношение отдельных слов, ряд слов начинает использоваться в новом, не
свойственном литературному языку значении. В случае с заимствованиями в социальных
диалектах, иноязычное слово нередко внедряется в жаргон, несмотря на существование
полного синонима.
В середине 20-х годов была развернута широкая компания по ликвидации
беспризорничества среди детей и подростков. В молодежной среде увлечение
разухабистой речью “братишек”, включение в речь жаргонных элементов стало
обыденным явлением. “Амба (‘конец, смерть’), арап (арапа заправлять – ‘обманывать’),
барахлить (‘говорить вздор или шуметь без толку’), барахольный, братва, бузотер,
влипнуть, гаврилка (‘галстук’), задрыга, зануда, заметано, загибать, заливать,
засыпаться, крыть, липа, трепач, трепло, хахаль, хай, шамать, шамовка, шатия, шухер
и т.д. – вытеснили своих литературных сородичей в языке школьников, рабфаковцев и
“вузовцев” того времени” (Ржевский 1951, 13).
В это же время появилась и интересная работа, посвященная изучению жаргона
беспризорников (Копорский 1927). В ней прослеживалось влияние воровской речи на
жаргон беспризорников и последующее влияние на речь учащихся школ. Автор
рассматривал экстралингвистические факторы, способствующие распространению
жаргона беспризорников в подростковой среде, особенно среди детей рабочих –
“отталкивание” от интеллигентской речи, стремление к пролетаризации языка, а также
внутрилингвистические факторы, обуславливающие привлекательность жаргона для
подростков, – интересный фонетический облик некоторых слов, яркая образность,
широкие возможности для создания комического эффекта и пр. (Копорский 1927, 10).
Относя язык малолетних преступников к разряду профессиональных говоров, Копорский
показывает, что блатная музыка служит для преступников средством самоопределения и
самовыражения в условиях враждебной среды. Для более детального знакомства с
историей изучения внелитературной лексики в России см. обзор W.V. Timroth (1986),
который подробно анализирует статьи Копорского и другие российские работы,
посвященные жаргонам в 20-е и 30-е годы.

19
 В работе видного слависта А.М. Селищева “Язык революционной эпохи. Из
наблюдений над русским языком последних лет (1917 – 1926)” была сделана попытка
осмыслить те явления в лексике, которые были порождены революцией. Пристальное
внимание было уделено массовым отклонениям от литературной нормы, жаргонизмам и
вульгаризмам, которыми, в частности, охотно пользовались ораторы революционных лет
(так называемое “большевистское заезжательство”) и которые употреблялись в
молодежном жаргоне. В разделе, посвященном вульгаризмам и блатной музыке, Селищев
утверждает: “российские революционеры, как в свое время и французские, не стесняются
употреблять в своей речи слова и выражения, считавшиеся фамильярными и грубыми...
Эта манера находит себе широкое распространение в советской общественности, в
особенности в молодом поколении” (1928, 68). К числу слов “низших городских слоев”,
вошедших в речь и партийных деятелей, и молодежи Селищев относит такие, как буза,
бузотер, лимон –‘миллион’, нехватка, потребиловка, пьянка, танцулька, трепач,
хабарник – ‘взяточник’, бузить, брякнуть, выпирать, глотничать – ‘кричать на
собрании’, объегорить, просадить, смазать, хорохориться и пр. (1928, 71). Из
воровского жаргона были почерпнуты такие слова и выражения, как мильтон, мура –
‘мелочь’, пушка – ‘револьвер’, сачок, шмара – ‘проститутка’, шпана – ‘воры, хулиганы’,
забуреть, бухтеть – ‘болтать, говорить глупости’, кимарить – ‘спать’, настрелять –
‘выпросить’, обмишуриться, шманаться – ‘ходить без дела’, липовый – ‘фальшивый’ пр.
(1928, 79), которые и в наши дни вполне употребительны. С другой стороны, Селищев
приводит и слова, которые уже ушли из современного жаргона, зачастую вместе с
явлением, которое они описывали: балчик – ‘базар, толкучка’, воробушки, гвозди –
‘деньги’, голуби – ‘воришки белья’, гуза – ‘трус’, зюга – ‘две копейки’, кант – ‘одна
копейка’, раковая шейка – ‘милиционер’, свеча – ‘винтовка’, снегирь – ‘милиционер’ и пр.
В этих и других словах и выражениях в речи молодежи Селищев видит приметы бытовой
и лингвистической распущенности и цитирует высказывание из статьи Е. Ярославского:
“мы должны решительно бороться против того, что среди нашей молодежи
некоммунистичным, некомсомольским объявляется отвращение к циничным выражениям,
к распущенности в языке, к похабщине” (1928, 75). Селищев также замечает, что
российская молодежь использует выражения воровского жаргона с тем, чтобы ее речь
отличалась от речи интеллигенции (1928, 80). Лексические новации в революционный
период вели к расшатыванию прежних лексических норм. Селищев разграничивал
носителей языка по их социальной и возрастной принадлежности и попытался показать,
как в условиях социальной нестабильности социально-возрастные различия говорящих
отражались на особенностях их словаря. В отличие от работ своих современников (Б.А.
Ларина 1928, 1931; Д.С. Лихачева 1935, 1993) Селищев опирался лишь на письменные
источники и пренебрег наблюдениями над живым словоупотреблением в
неподготовленной устной речи.
Влиянию революции на русский и другие языки в СССР посвящено и несколько
статей лингвиста и востоковеда Е.Д. Поливанова (1931, 1968), который рассматривал
изменения в контингенте языковых пользователей в качестве первопричины
лингвистических изменений. Поливанов указал, что в 20-е годы стандартный словарь
русского литературного языка пополнился за счет классовых и профессиональных
диалектов, а именно, в основном за счет словаря фабрично-заводских рабочих,
матросского словаря и жаргона людей “темных профессий” (1968, 194). Что же касается
молодежного жаргона в 20-е годы, то, по мнению Поливанова, революция 1917 года не

20
имела прямого влияния на жаргонизацию речи школьников и студентов, ибо “языковое
хулиганство” было характерно для языка школьников и семинаристов и в
дореволюционные годы. Суждение Поливанова о том, что жаргонизмы в речи школьника
свидетельствуют о стремлении к солидаризации с представителями той или иной
молодежной группы и являются лингвистической формой протеста против давления со
стороны учителей и родителей (1931), звучит вполне современно и не нуждается в
пересмотре. Обратившись к вопросу о взаимопроникновении жаргонных слов и
выражений, Поливанов показал, как в 20-е годы лексические единицы из жаргона моряков
и представителей люмпен-пролетариата были заимствованы в жаргон школьников и
студентов. Поливанов, как и многие другие языковеды в то время, напрямую не ставил
вопрос о различиях в употреблении жаргонизмов в речи школьников и школьниц, мужчин
и женщин. Тем не менее, в одной из своих работ, рассматривая фактор пола носителей
языка в процессе языковых изменений, Поливанов показал (на примере тюркских языков),
что, при пассивном языковом консерватизме женщин, активно влияют на процесс
языковой эволюции в основном лишь носители языка мужского пола (1968, 88).
Б.А. Ларин, известный славист и лексикограф, по праву может считаться и одним из
основателей современной русской социолингвистики. Б.А. Ларин одним из первых
доказал необходимость серьезной полевой работы с языковым материалом,
необходимость использования опросников для уточнения социально-возрастных
характеристик участников лингвистических исследований и применения статистических
методов для изучения лингвистического материала (1928, 62-64). Ларин также выдвинул
тезис об изучении городских арго, как особого направления в лингвистике, отдельного от
изучения литературного языка и областных диалектов. В 20-е годы Ларин рассматривал
арго не в качестве варианта отклонения от литературного языка, а как особый социальный
диалект, и, соответственно, носителей арго как билингвов, владеющих в первую очередь
арго, и во вторую – общим разговорным языком, который Ларин называл “городским
просторечием” (1928, 73). Ларин также уделил большое внимание исследованию
этимологии арготических слов и выражений (Ларин 1931), особенно из числа
западноевропейских заимствований.
Современники Ларина в конце 20-х годов наблюдали за тем, как многочисленные
жаргонизмы постепенно проникали в массовое употребление. Стадии этого процесса
описал В.В. Стратен, своеобразно используя кулинарную аналогию и привлекая фактор
лингвистической сознательности говорящих. По мнению Стратена, происходит
“просеивание отпавших от арго и нахлынувших на нас слов через несколько сит: сначала
эти слова почти целиком просеиваются в жаргон беспризорных; в языке школьников
некоторые слова уже отсеиваются; еще большее отсеивание происходит в языке
комсомольцев, затем рабочих, интеллигентов. И сравнительно немногие слова проходят
через все эти сита, выдерживают борьбу за права полного гражданства” (1929, 43). С
другой стороны, для многих лингвистов того времени было очевидно, что и сами сита
могут оказаться дырявыми. В качестве причин массового нарушения литературных
языковых норм отмечался достаточно низкий культурный уровень советских учителей, а
также то, что языковое чутье “среднего советского “образованного человека” в
значительно меньшей мере сопротивляется ненормативным формам словоупотребления,
чем это имело место у старших поколений” (Ржевский 1951, 14). Л. Ржевский приводит
характерный пример из своего преподавательского опыта конца 20-х – начала 30-х годов:

21
 “Скажите, почему у нас профессор Г. говорит всегда лаболатория вместо лаборатория?” –
спросила меня как-то студентка одного из московских институтов. “Он ведь должен
говорить правильно: литературовед!” Профессор Г. был членом партии, “выдвиженцем”,
окончил Институт красной профессуры и являлся даже автором распространенного
“стабильного” учебника по литературе. Но латинского языка он не знал. Я помню, как на
заседании кафедры, посвященном обсуждению трагического постановления о плате за
обучение в высшей школе, он испугался, когда кто-то из выступивших привел по поводу
этого постановления латинское “Dura lex sed lex”. Только когда ему перевели поговорку,
он успокоился, убедившись, что латинское “dura” не содержит хулы на законодателей”
(Ржевский 1951, 14).

То, к чему призывал Б.А. Ларин, – детальное полевое изучение жаргона, методом
погружения в языковую среду, было талантливо проведено Д.С. Лихачевым (1935), хотя и
не совсем по воле исследователя. Как известно, в 1929 году Д.С. Лихачев был арестован и
сослан на Соловки, а позже, в 30-е годы, принимал участие в строительстве Беломорско-
Балтийского канала. Вместе с политзаключенными в лагерях находились и обычные
преступники из воровской среды. Там и был собрал ценный материал, позволивший
описать характеристики воровской речи. Первой работой по жаргону Лихачева стала
небольшая заметка, посвященная картежным играм уголовников и опубликованная на
Соловках в 1930 году в местном журнале “Соловецкие острова” (Лихачев 1993). Молодой
ученый внимательно следил за игрой в карты, изучал шпанские – ‘распространенные
среди уголовников’, и фраерские – ‘не относящиеся к уголовному миру’, карточные игры,
и привел в своей работе красочное описание не только жаргонной карточной лексики, но и
нравов и особенностей поведения уголовников во время карточных игр:

“Отдать карточный долг – первейшая обязанность проигравшего. Если проигравший не

отдает в срок долга, он объявляется “заигранным” – вне закона, наряду с легавыми,
ссученными и пассивными педерастами... “Заигранным” человек признается только с
общего решения шпаны, и с него уже “получают кровью”. Избиение происходит
следующим образом: “заигранный” стоит, окруженный шпаной, и держит руки по швам и
не имеет права даже поднять руку, чтобы защититься от ударов: в противном случае ему
грозит расправа со стороны “бражки” (Лихачев 1993, 51).

В своей следующей работе, также написанной в лагерных условиях, Лихачев (1935)

провел интересные параллели между жаргоном охотников, содержащим большое
количество табуированных слов, отражающим охотничьи суеверия, и воровским
жаргоном. Лихачев подверг критике тезис о секретном характере воровского жаргона,
указав на относительно низкий процент арготических слов в речи преступников. Блатная
музыка в плане секретности, по мнению Лихачева, мало отличалась от жаргонов других
социальных групп. Исследователь отметил в воровском жаргоне высокое содержание
эротических слов, и лексических единиц, связанных с физиологическими отправлениями.
Наблюдения над семантикой воровского жаргона показали, что он содержит совсем
немного слов, выражающих абстрактные понятия; большое число полных синонимов
(квазисинонимов, по терминологии Лихачева) для обозначения предметов и действий,
важных для воровской среды; значительное количество слов с размытой семантикой,
значение которых проясняется лишь в контексте (Лихачев 1935, 72-73). Наш материал
показывает, что в целом наблюдения Д.С.Лихачева над особенностями семантики
воровского жаргона вполне приложимы к описанию и молодежного жаргона.

22
 2.3. Изучение ненормативной лексики в 30 – 50-е годы ХХ века

В 30-е и 40-е годы возможности для изучения жаргонов СССР и публикации результатов
резко сократились. В условиях диктаторского режима Сталина и на фоне политических
репрессий и чисток, развернувшихся в СССР, в языковедческой среде появились свои
непререкаемые авторитеты с диктаторскими замашками. Сторонники набравшего силу
“нового учения о языке” Н.Я. Марра (автора пресловутой яфетической теории,
поддержанной Сталиным в 1930 г.), объявив традиционное сравнительно-историческое
языкознание устаревшим и несовместимым с марксизмом, начали преследования своих
научных оппонентов (например, Е.Д. Поливанова, уволенного из Института языка и
литературы, а позже арестованного и погибшего в лагерях), обвиняя их в идеализме,
формализме и даже расизме. В таких условиях особенно опасным стало обращение к
изучению социальных диалектов в русском языке, поскольку, согласно новым установкам,
в социалистическом обществе отсутствовали предпосылки для самого существования
жаргонов.
Лишь обращаясь к языковому материалу в феодальных или капиталистических
обществах, можно было в относительной безопасности описывать жаргоны. Этим и
воспользовался известный в последствии германист В.М. Жирмунский, проводя свои
наблюдения над социальными диалектами в английском и немецком языках (Жирмунский
1936). Описывая жаргоны школьников и студентов, Жирмунский отмечал, что
словообразовательные модели в этих жаргонах соответствуют существующим моделям в
общем языке. В этих жаргонах часто наличествуют лексические единицы с пародийными
или ироническими коннотациями. Служа средством эмоциональной экспрессии,
образного, эвфемистического, иронического словоупотребления, подобные лексические
элементы делают молодежный жаргон своего рода формой социального развлечения и
языковой игры, позволяющей пользователям жаргона достичь эмоциональной разрядки. С
другой стороны, при рассмотрении языка рабочих, Жирмунский видел во многих
жаргонных выражениях проявление классовой борьбы пролетариата со своими
угнетателями. Соответственно, по Жирмунскому, жаргоны деклассированных элементов
представляют менее осознанную критику сложившихся общественных отношений.
“Метафорические сдвиги и переосмысления, характерные для семантики арго,
раскрывают своеобразную идеологию, основанную на враждебности к социальным
идеалам и общественной морали господствующего класса, закрепленным в национальном
языке” (1936, 163).
Несмотря на крайнюю (вынужденную) политизированность и многочисленные
реверансы в сторону учения Н.Я. Марра, работы Жирмундского позволили ознакомить
советских языковедов с результатами исследования жаргонов на Западе, уточнить
терминологию, используемую для описания жаргонов.
На процесс изучения жаргонов в СССР в 50-е годы серьезным образом повлияла
публикация статей самого авторитетного советского языковеда, с чьим мнением
вынуждены были считаться все советские лингвисты. По словам академика А.С.
Чикобова, “история не знает случая, чтобы глава правительства направил бы развитие
научной мысли не в силу политического авторитета, а в силу научной
аргументированности мысли. Такой факт имеется в нашей действительности, в первом в

23
мире социалистическом государстве, которым руководит товарищ Сталин, корифей
социалистической науки” (цитата по книге Л. Ржевского “Язык и тоталитаризм” 1951, 46).
Как известно, в своих статьях, объединенных в книгу “Марксизм и вопросы
языкознания”, И.В. Сталин нашел принципиально важным разъяснение особенностей
социальных диалектов и по-марксистски точно, с классовых позиций, описал эти
особенности. “Язык, как средство общения людей в обществе, одинаково обслуживает
все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам. Но
люди, отдельные социальные группы, классы далеко не безразличны к языку. Они
стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои
особые термины, свои особые выражения” (Сталин 1952, 13). Далее в работе Сталин
поясняет, кто и каким образом создает социальные диалекты: “особенно отличаются в
этом отношении верхушечные слои имущих классов, оторвавшиеся от народа и
ненавидящие его: дворянская аристократия, верхние слои буржуазии. Создаются
“классовые” диалекты, жаргоны, салонные “языки”. В литературе нередко эти диалекты и
жаргоны неправильно квалифицируются как языки: “дворянский язык”, “буржуазный
язык”, в противоположность “пролетарскому языку”, “крестьянскому языку” (1952, 13).
Сталин задается вопросом, можно ли считать эти диалекты и жаргоны языками? И тут же
сам на него отвечает: “безусловно нельзя. Нельзя, во-первых, потому что у этих диалектов
и жаргонов нет своего грамматического строя и основного словарного фонда, - они
заимствуют их из национального языка. Нельзя, во-вторых, потому, что диалекты и
жаргоны имеют узкую сферу обращения среди членов верхушки того или иного класса и
совершенно не годятся, как средство общения людей, для общества в целом. Что же у них
имеется? У них есть: набор некоторых специфических слов, отражающих специфические
интересы аристократии или верхних слоев буржуазии; некоторое количество выражений и
оборотов речи, отличающихся изысканностью, галантностью и свободных от “грубых”
выражений и оборотов национального языка; наконец, некоторое количество иностранных
слов. Все же основное, т.е. подавляющее большинство слов и грамматический строй,
взято из общенародного национального языка” (Сталин 1952, 14).
Так, на примере краткого анализа типичных черт жаргона “членов верхушки” в
условиях капиталистического общества Сталин приходит к выводам о подчиненной роли
жаргонов в отношении общенационального языка и об отсутствии единой системы
жаргонных средств на всех языковых уровнях. Любопытно, как в учебном пособии
“Введение в языкознание”, выпущенном годом позже, Л.А.Булаховский иллюстрирует
тезис Сталина о наличии специфических слов и выражений, имеющих классовый оттенок:
“словами, ведущими к одному, а не к другому классу, нам, естественно, представляются,
например: элегантный, грациозный, благородный, благонамеренный, представительный,
корректный, шокирующий, высокопоставленный, карьера, хороший (дурной) тон, визит,
флирт, кокетство, комплимент, будуар, кабриолет, комфорт, жуировать, имение,
усадьба и т.д.” (Булаховский 1953, 109). Исходя из сегодняшнего понимания социальных
диалектов однозначное суждение о “классовой принадлежности” перечисленных слов,
безусловно, было бы большой натяжкой.
Таким образом, доминирование марристского учения, репрессии в отношении
отдельных лингвистов и заявления об отсутствии объективных условий для
существования жаргонов при социализме привели к тому, что в 40-е и 50-е годы изучение
жаргонов в СССР, и, в частности, молодежного жаргона, полностью прекратилось и
возобновилось лишь в 60-е годы. Так, например, статья Д.С. Лихачева (1964), написанная

24
в 1938 году и посвященная арготическим словам в профессиональной речи, пролежала в
ящике стола и была опубликована лишь 25 лет спустя. В статье Лихачев описал
особенности жаргонных слов и их отличия от слов, употребляемых в литературном языке.
Было показано, как за счет фонетического облика, использования иноязычных
заимствований, архаизмов, неожиданного столкновения смыслов при словосложении,
многие жаргонные слова приобретают потенциальный комический эффект, ибо “цель арго
– высмеять враждебную стихию” (1964, 346). Был обстоятельно освещен вопрос о
секретном характере арго. Хотя Лихачев и не исключил самой возможности
существования секретных языков, в случаях с профессиональными языками русских
торговцев и ремесленников в XIX веке, он на примерах доказал их несекретный в целом
характер.

2.4. Изучение жаргонов в 60 – 80-е годы XX века

В 60-е годы появилась первая специализированная работа, посвященная русскому

молодежному жаргону и языковой политике (Скворцов 1964). В дальнейшем Л.И.
Скворцов продолжал заниматься жаргонной тематикой, опубликовав еще целый ряд работ
(см., например, Скворцов 1972, 1977). Сквроцов призывает к тому, чтобы непредвзято
рассматривать молодежный жаргон, несмотря на своеобразную “печать отрицательных
вкусовых оценок”, которая накладывалась на понятие социальных диалектов в
российском языкознании. Молодежный жаргон в современных условиях, прежде всего,
определяется специфической жаргонной лексикой, которая “возникает и существует в
силу установки на интимный, фамильярно сниженный стиль речи при социально-речевой
общности той или иной группы носителей” (1964, 48).
По Скворцову, носителями и разработчиками современного молодежного жаргона
оказываются студенты, школьники, рабочие и служащие соответствующего возраста.
Скворцов подчеркивает, что внутри перечисленных категорий нужно учитывать и фактор
пола, ибо, прежде всего, мужчины склонны к употреблению жаргонных слов. Впрочем,
тут же предлагается различать среди пользователей-мужчин активных и неактивных
носителей жаргона.
Говоря о студенческом жаргоне как основном компоненте молодежного жаргона,
Скворцов предлагает разграничивать производственное ядро студенческой речи (слова и
выражения, связанные с процессом обучения) и общебытовой словарь студентов. Такое
разграничение, хотя и возможно, сегодня не представляется практически ценным, ибо
лексические единицы, относящиеся к процессу обучения, в молодежном жаргоне, судя по
данным словарей молодежной жаргонной лексики (Никитина 1998; Никитина 2003;
Мокиенко, Никитина 2000), составляют меньше 10% – 12% от общего количества
жаргонных слов. В рамках общебытовой лексики Скворцовым выделяется спортивная и
“лабушско-стиляжья” лексика, обладающая определенной социальной спецификой.
Жаргонизмы не только употребляются в речи одного поколения молодежи, но могут
сохраняться и для других поколений в качестве “возрастного наследства”.
Для нашей работы, основная ценность наблюдений Скворцова заключается в
фиксации значительного количества жаргонизмов, которые, в условиях господства
пуристических установок в советской лексикографии, в словарях просто не отмечались.

25
Теперь, два поколения спустя, нам проще судить об уходе из молодежного жаргона одних
слов и выражений (например, заколоть – ‘пропустить занятия’; штефкать – ‘есть,
закусывать’; запрессовать – ‘окончательно договориться о чем-л.; уладить какое-то дело’;
керосин – ‘вечеринка’; топталовка – ‘главная улица, место встреч и прогулок’; хруст –
‘рубль’) и сохранении других слов в молодежной речи (например, спихнуть – ‘сдать
экзамен или зачет’; накрыться – ‘исчезнуть, пропасть, не состояться’; поливать – ‘бить
мачом по воротам’, тачка – ‘автомобиль’; предки – ‘родители’). Не теряют своей
значимости и наблюдения Скворцова над процессом пополнения лексической базы
молодежного жаргона за счет жаргонов преступников и деклассированных элементов, при
одновременных семантических сдвигах внутри лексем обычно в плане приобретения
расширительного значения (1964, 58). Останавливаясь на словообразовательных моделях,
продуктивных в молодежном жаргоне, Скворцов отмечает образование существительных
на -он от глагольных основ: рубон, выпивон, закусон, выкидон, закидон, потрясон (1964,
59). Наш материал подтверждает продуктивность модели на -он для молодежного
жаргона, причем не только от глагольных (выгибон – ‘наглое, вызывающее поведение’;
вышибон – ‘изгнание, увольнение’; доходон – ‘слабый, болезненный человек’; дрючон –
‘девушка, легкого поведения, вступающая в половые контакты со многими членами
какой-л. группировки, компании’; загибон – ‘ложь, выдумка, измышление’; задвигон –
‘прогул, пропуск урока, лекции без уважительной причины; странность поведения,
навязчивая идея’; залепон – ‘нечто необычное, выдающееся, яркое, запоминающееся’;
неврубон – ‘непонимание чего-л’.; обдирон – ‘высокая цена, система высоких цен’;
откидон – ‘крайне возбужденное состояние человека’; перепихон – ‘половой акт,
совокупление’; походон – ‘походка’; причесон – ‘прическа’; расслабон – ‘облегчение,
состояние удовлетворения’; ужирон – ‘что-л. очень вкусное и аппетитное; состояние
чрезмерной сытости; пьянка, распитие спиртных напитков’; улыбон – ‘улыбка’; уписон –
‘что-л. забавное, смешное’), но и от адъективных и субстантивных основ (глупон –
‘глупый, несообразительный человек’; видон – ‘вид’; дублон – ‘дубленка’; куртон –
‘куртка’; лесбон – ‘лесбиянка’; метрон – ‘жетон для проезда в метро’; мильтон –
‘милиционер’; музон – ‘музыка’; муфлон – ‘глупый, упрямый человек’; прикидон –
‘модная, дорогая одежда; высокомерный, надменный человек’; сифон – ‘сифилис’;
фильмон – ‘фильм’; фужерон – ‘стакан’).
Скворцов уделил также внимание вопросам формирования и обновления жаргонной
лексики, рассмотрев, на небольшом количестве примеров, несколько типичных приемов
семантической деривации в жаргонах и иных приемов словообразования: семантическую
специализацию, при которой обычно происходит сужение смыслового значения слова;
метафорическое и метонимическое употребление общелитературных слов и выражений;
разного рода сокращение слов, их намеренное звуковое искажение и обыгрывание (1972,
50). Скворцов также предпринял попытку анализа этимологии жаргонных выражений,
таких как стрема, стремный, фарцовка, фрацовщик, халтура, ерунда. Впрочем
этимологический анализ небольшого количества отдельных жаргонных слов не
представил общей картины источников пополнения молодежного жаргона, а лишь
проиллюстрировал необходимость подобного рода усилий.
Рассматривая жаргон, как объект применения мер языковой политики по борьбе с
“уродливыми” явлениями в языке и проявлением “чуждой нам идеологии”, Скворцов
занимает позицию, в которой ставит под сомнение необходимость подобной борьбы, ибо,
с одной стороны, опыт показывает, что подобная борьба не приносит результатов, а с

26
другой, – “в нормальной речи людей, активно владеющих жаргонизмами, жаргонное
слово органически входит и в систему синонимических средств, и в контекст
высказывания” (1964, 61), а также несет определенный сигнал о совместной
характеристике участников диалога – т.е. выполняет нужные функции. Рассуждая об
использовании жаргонизмов вне самого молодежного жаргона, Скворцов совершенно
справедливо отмечает, что в художественной литературе “знание жаргонов необходимо
писателям для типизации речи героев, для реалистического изображения различных
социальных групп и категорий людей” (1964, 67). В то же время 60-е и 70-е годы являлись
периодом “полулегитимного” изучения жаргона, который приходилось таким образом
анализировать в курсах по культуре речи, чтобы не вызвать идеологических обвинений в
свой адрес. Этот акт балансирования хорошо проявляется, например, в следующей цитате
из работы Скворцова: “Жалок в своей беспомощности или смешон в нарочитой
вульгарности тот, кто вне студенческой или школьной среды, сыплет, как шелухой от
семечек, пустыми внутри и лихими внешне словечками, вроде клевый, колоссально,
прошвырнуться, хилять, базлать или чувиха...Жаргон убивает мысль, отучает думать его
“поклонников”. Больше того, известно, что для арготического словоупотребления
характерна смысловая расплывчатость, аморфность, приблизительность значения...
Против вульгарных, идеологически отрицательных окрашенных жаргонизмов успешную
работу ведут у нас писатели, журналисты, учителя, общественные организации, и в
первую очередь комсомол” (Скворцов 1972, 57).
Большой вклад в изучение русских социальных диалектов внес В.Д. Бондалетов.
Занимаясь исследованием жаргонов ремесленников, торговцев и нищих, Бондалетов
(1974) сумел описать отмирающие жаргоны, основываясь и на архивных записях и на
результатах лингвоэтнографических экспедиций. Хотя работа Бондалетова напрямую не
связана с изучением молодежного жаргона, метод классификации жаргонизмов,
предложенный ученым, вполне пригоден и для анализа молодежного жаргона. В
частности, Бондалетов выделяет восемь основных типов арготизмов: словарные,
словообразовательные (имеющие общую с соответствующими словами общенародного
языка корневую морфему и несходные аффиксы), словарно-фонетические (слова из
общенародного языка с измененным фонетическим обликом), фонетико-морфологические
(слова, перешедшие в иной морфологический тип из-за изменения фонетического облика),
фонетико-словообразовательные (с измененной словообразовательной структурой слова),
семантические, семантико-грамматические (измененное значение и принадлежность к
другой части речи) и функциональные арготизмы (1974, 35). В арго ремесленников и
торговцев, по подсчетам Бондалетова, около 70% слов составляют словарные арготизмы и
около 15 % - словарно-фонетические, тогда как удельный вес остальных групп
незначителен (1974, 60). Распределение жаргонизмов по типам в молодежном жаргоне
выявляет иную картину. Словарные и словообразовательные жаргонизмы в молодежном
жаргоне оказываются по количеству приблизительно равными семантическим
жаргонизмам, образованным за счет разного рода семантических сдвигов.
Однако изучение социальных диалектов и жаргонов в 70-е и 80-е годы по-прежнему
сдерживалось по идеологическим причинам. Так, например, практически замерла
лексикографическая работа по описанию социальных жаргонов: в это период в СССР не
было выпущено ни одного русского жаргонного или арготического словаря. Впрочем, это
не удивительно, ведь даже такой энтузиаст жаргоноведения, как Бондалетов, в своем
учебном пособии по социолингвистике повторяет идеологическую догму: “С

27
выдвижением при социализме литературных языков в качестве ведущей универсальной и
полифункциональной формы существования все другие формы существования
национального языка (территориальные диалекты, социальные диалекты, просторечие)
еще более суживают сферу своего бытования. Функциональная структура языка
социалистической нации такова, что в ней доминируют наиболее совершенные
литературно-образцовые формы общения” (Бондалетов 1987, 111).

2.5. Изучение молодежного сленга в пост-советский период

Конец 80-х и 90-е годы стали “золотым веком” в изучении внелитературной лексики.
После долгих лет господства пуристических настроений, поддерживаемых прежде всего
за счет советских идеологических догм, впервые в России интерес к внелитературной
лексике оказался легитимным и безопасным для карьеры исследователя – были
опубликованы десятки книг и статей, словарей и словариков, посвященных
профессиональным и групповым жаргонам, сленгу, арго и матерной лексике. По
остроумному замечанию А.И. Марочкина, “стало допустимым выйти за рамки
наблюдения за разговорной речью и просторечием и приняться за “блатную музыку”,
табуированную лексику, жаргоны хиппи, наркоманов и криминальных структур, не
мотивируя свое исследование желанием помочь правоохранительным органам, повысить
культуру речи и т.п.” (Марочкин 2000).
С другой стороны, коммерческий интерес к публикации жаргонных словарей в 90-е
годы привел к появлению на полках книжных магазинов недоработанных, непродуманных
публикаций, подготовленных недостаточно квалифицированными авторами. М.А. Грачев
убедительно суммирует недостатки подобных словарей: орфографические и
пунктуационные ошибки, неверная этимология, неточности в формулировке лексических
значений, отсутствие ссылок на источники и время фиксации того или иного слова,
“иногда составители арготических словарей списывали текст друг у друга, без ссылок на
предыдущего автора” (1997, 10).
Изучение жаргона в разной профессиональной среде привело к появлению
интересных работ по армейскому жаргону (Коровушкин 2000; Лихолитов 1997), жаргону
преступников (Балдаев 1997; Грачев 1997; Полубинский 1997), жаргону компьютерщиков
(Лихолитов 1997, Садошенко 1995), профессиональному языку железнодорожников
(Зиновьев 2001), жаргону наркоманов (Грачев 1996), жаргону уличных торговцев
(Лихолитов 1994), сленговым выражениям в шоу-бизнесе (Тарасов, Меринов 1998),
жаргону моряков (Каланов 2002). В этих работах отражены в основном
узкопрофессиональные реалии, с которыми соприкасается носитель жаргона в своей
профессиональной деятельности: фазан – ‘солдат весеннего призыва’, пингвин – ‘солдат
осеннего призыва’; бичевоз – ‘тепловоз с одним-двумя пассажирскими вагонами’,
ушастый – ‘безбилетный пассажир’; мыло – ‘адрес электронной почты’, глючить –
‘работать со сбоями’ (о компьютерной программе) и пр.
В некоторых случаях бывает трудно отличить узкопрофессиональную жаргонную
лексику от слов и выражений молодежного жаргона. Так, например, Лихолитов
утверждает, что слово тормоз в среде пограничников используется для называния солдат,
которые поступают нелепо, постоянно что-то забывают или путают (1997, 69). Судя же по

28
нашим опросам и данным словарей молодежного жаргона, тормоз в речи молодежи (не
обязательно армейской) означает ‘глуповатый, несообразительный человек’, ‘человек без
чувства юмора’ (Мокиенко, Никитина 2000, 592). Были также опубликованы историко-
этимологические словари русского жаргона (Грачев, Мокиенко 2000), и двуязычные
русско-английские и англо-русские словари сленга (Davie 1997; Квеселевич 2002;
Ротенберг, Иванова 1994; Frolova, Powers 2000).
Изучение лексики русского молодежного сленга в 90-е годы проводилось усилиями
Грачева (1997), Зайковской (1993), Максимова (2002), Марочкина (2000), Никитиной
(1998, 2003); Рожанского (1992), Уздинской (1991), Шинкаренко (1998) и др. Большинство
из отмеченных работ носили лексикологический и лексикографический характер. В
работах лексикографически описаны единицы молодежного жаргона, относящиеся к
лексико-семантическим группам, обрисовывающим разные аспекты молодежной
культуры. Описанные жаргонизмы характеризовали процесс обучения в школах,
университетах и других учебных заведениях; сексуальные и иные отношения между
полами, относились к сфере употребления алкоголя и наркотиков, физиологических
отправлений, взаимоотношений внутри групп молодежи, к молодежной музыкальной
культуре и пр.
Некоторые исследователи высказывали мнение, что молодежный жаргон не является
цельным языковым явлением, а членится на поджаргоны. Например, М.А. Грачев
предлагал дифференцированный подход к описанию молодежного сленга: “в
исследовании различаются общемолодежный жаргон, жаргон учащейся молодежи
(школьников, учащихся профтехучилищ, студентов), солдат и матросов срочной службы,
неформальных молодежных группировок и объединений (хулиганствующей молодежи,
хиппи, панков “металлистов”). Основным критерием такого разграничения является
принадлежность реалий, обозначаемых жаргонизмами, к определенной молодежной
среде” (1997, 16).
Часть работ была посвящена описанию особенностей словообразования в жаргоне
(Грачев 1997, Химик 2000), выявлению продуктивных аффиксов и способов
словообразования в попытке обнаружения различий между словообразованием в жаргоне
и в литературном языке. Жаргон как явление культуры рассматривался в работе
Елистратова (2000), который творчески применил учение М. Бахтина для выявления
культурологических функций жаргона.
Молодежный жаргон в культурологическим аспекте стал объектом и других
исследований. В работе Yoffe (1991) сленг рассматривается в контексте особенностей
молодежных движений и стилей: сленг стиляг, хиппи и металлистов, жаргон панков,
футуристов, дадаистов и т.д. В работе предпринята попытка определить социально-
классовый состав носителей молодежного сленга в 80-е годы. Учитывая социально-
экономический и культурно-образовательный уровень молодых людей, Yoffe выделяет
следующие социальные группы: традиционный рабочий класс (“нижние слои рабочего
класса с присущими им ограниченной социальной и географической мобильностью”),
современный рабочий класс, средний класс, высший класс (профессионалы высшего
уровня, партийная элита, высокопоставленные государственные чиновники) и
интеллектуальная элита (1991, 163-164). Принадлежность к среднему классу и к
интеллектуальной элите, по мнению Yoffe, предопределяет восприимчивость к идеям и
стилистике молодежных движений, а значит и более активному использованию
молодежного сленга.

29
 Анализируя смеховое начало молодежного жаргона, проявляющееся в частности в
текстах рок-музыкантов, Yoffe довольно неожиданно и не вполне оправданно связывает
его со стилистикой юродства и юродствующих, где в ход идут “ерничанье, дурачество,
балагурство, эпатаж, чрезвычайная экстравагантность, абсурдизм, скандализирование,
порой доходящее до грубости. Но за всем этим подразумевается глубокая мудрость и
попытка осуществления стилистической свободы” (1991, 221). Юродствующие, по
мнению Yoffe, сближаются с молодежными группировками в антисоциальности и в том,
что как те, так и другие, с помощью разных языковых средств, критикуют социальное
устройство мира.
При всем многообразии отечественных работ по социальным и профессиональным
жаргонам за последние 15 лет, в исследованиях, направленных на изучение речи
молодежи, просматриваются очевидные, на наш взгляд, лакуны. Большинство из
отмеченных работ по жаргонам, не ставили перед собой задач социолингвистического
описания молодежного жаргона. К сожалению, вопросы о том, как возраст, пол, уровень
образования, место проживания, особенности характера носителя языка влияют на его
речь и, в частности, на использование жаргонизмов в речи, не были поставлены в
отечественной лингвистике. В последние годы, как известно, появились новые формы
молодежного общения: набирает темпы процесс использования городской молодежью
чатов и форумов для виртуального общения на Интернете. Стоит признать, однако, что
русский молодежный сленг на Интернете не стал пока объектом активных исследований
российских лексикологов и социолингвистов.

3. Социально-психологические факторы порождения и

функционирования молодежного жаргона

Каждый человек ищет свое место в обществе. Полученное образование, место работы,
престижность квартиры, размер банковского счета – по этим и другим признакам
окружающие и сам человек судит о том, к какому классу, к какой группе в обществе он
принадлежит. Лингвистическая схожесть и лингвистические различия в речи людей
являются важным критерием определения места в обществе. Многочисленные
социолингвистические исследования (например, Trudgill 1983; Chambers 1992; Eckert &
McConnell-Ginet 1999) показывают, что люди одного возраста, социального класса и пола
оказывают наибольшее лингвистическое влияние на речь людей своего круга.
Применительно к молодежному сленгу не сложилось какой-либо доминирующей
психолингвистической или социолингвистической теории, которая бы адекватно и
всесторонне описывала социально-психологические особенности процесса молодежного
общения. В редких случаях какой-либо один теоретический подход полностью раскрывает
сложные процессы, связанные с языком и общением. Существует несколько теорий,
которые помогают выявить и объяснить существенные социально-психологические
факторы, отражающиеся в функционировании молодежного сленга.

30
 3.1. Теория социального обмена и коммуникационного приспособления

Используя язык, люди создают, поддерживают или расторгают отношения с другими

носителями языка. Языковое взаимовлияние при этом является неотъемлемой
характеристикой общения. Изучая психологию процесса коммуникации, Roloff (1981,
1987) выработал теорию социального обмена, которая описывает процесс
удовлетворительного и неудовлетворительного общения.
В соответствии с теорией социального обмена, при коммуникации, как и в процессе
денежного обмена, люди стараются общаться друг с другом, исходя из принципа
взаимной выгоды. Например, если в ходе разговора, один из участников высказывает
комплимент другому, то, как правило, в этой ситуации ожидается ответный комплимент.
Причем, для достижения положительного результата общения, промежуток времени
между актом “коммуникационной расплаты” должен быть сравнительно небольшим. То,
каким тоном, какими словами, с какими паузами, с какой мимикой говорит один из
участников общения, влияет на успешность процесса общения. Если один из
собеседников не заинтересован в успешном общении, он может прибегать к стратегии
уклонения от коммуникации, с тем, чтобы какой-либо коммуникационный обмен вообще
не состоялся. В соответствии с теорией социального обмена стилистический регистр
употребляемой лексики определенным образом влияет на общение. Употребляя
жаргонные слова и выражения, участник коммуникации ожидает ответного использования
жаргонизмов в речи партнера. В противном случае подается сигнал о
неудовлетворительном общении или общении неравных участников коммуникации.
Таким образом, с учетом теории социального обмена, высокочастотное употребление
жаргонизмов в процессе коммуникации двух или более участников разговора может
рассматриваться в качестве характеристики взаимовыгодного обмена для
коммуникационного процесса.
Теория коммуникационного приспособления (Street & Giles 1982; William & Giles 1996)
также весьма полезна для понимания и описания функционирования молодежного сленга.
Для иллюстрации самого понятия коммуникационного приспособления приведем пример.
Помню, еще в советское время моя бабушка снимала дачу и уезжала из Ленинграда на
лето в Усть-Нарву, популярное место отдыха в Эстонии. По возвращении в Ленинград
знакомые и родственники утверждали, что чувствовали в ее языке какой-то странный
“эстонский акцент”, при этом по-эстонски она знала всего несколько слов. Очевидно, моя
бабушка за два-три месяца на даче приспосабливалась к интонационной и
произносительной манере русских эстонцев и бессознательно копировала ее.
Люди подстраиваются друг под друга, конечно, не только в языке. Достаточно
посмотреть на то, как похоже поведение детей, играющих в песочнице; как похожe
поведение подростков на школьной дискотеке; как в администрации Ельцина все высшие
чиновники вдруг разом увлеклись теннисом, а в администрации Путина также дружно
заинтересовались горными лыжами; или как одинаково жалуются люди преклонного
возраста на одолевающие их болезни.
В молодежном сленге коммуникационное приспособление проявляется и на
лексическом, и на иных языковых уровнях. Люди, взаимодействуя друг с другом
лингвистически, стараются приспособиться друг к другу, используя вербальные и
невербальные средства. Street & Giles (1982) утверждают, что в основе стремления быть

31
лингвистически похожим на собеседника (похожая лексика, одинаковые паузы между
репликами, схожесть в манере прерывания друг друга) лежит неосознанная уверенность в
том, что похожесть в лингвистическом поведении делает вас более привлекательными для
участника разговора, и создает ощущение, что собеседники склонны разделять взгляды и
вкусы друг друга.
Люди изменяют свою речь, чтобы представить себя в лучшем свете партнеру по
общению, и, таким образом, добиться одобрения со стороны собеседника. Ключевым
моментом в этом процессе является чуткое восприятие особенностей чужой речи и
характер изменения речи. Если адаптация в речи воспринимается собеседником как
непроизвольный акт, то впечатление партнера от таких изменений более благоприятное.
Так, например, было установлено (Williams & Giles 1996), что в разговоре между
молодыми и пожилыми носителями языка, в случаях, когда пожилые делали больше
попыток приспособиться к речи молодых, был зафиксирован более высокий уровень
удовлетворения от общения среди молодых.
Нередко можно услышать, как родители школьников, услышав новые жаргонные
слова и выражения в устах своих детей, жалуются друг другу: “Набрался мой (моя)
словечек со двора (из школы)!” Теория коммуникационного приспособления позволяет
объяснить мотивы быстрой лексической адаптации молодых людей в плане привлечения в
собственную речь сленговых слов и выражений. С другой стороны, теория
коммуникационного приспособления помогает истолковать, почему молодые люди,
особенно подростки с недостатком социального опыта и уверенности в себе, оказываются
менее гибкими в коммуникативной оценке собеседников. Их неуверенность отражается в
полном и безоговорочном принятии норм молодежной речи и исключает какую-либо
гибкость в следовании этим нормам.

3.2. Теория группового общения в сленге

Хорошо известно, что молодые люди имеют тенденцию собираться в неформальные

компании и группы. Лингвистическое поведение в этих небольших коллективах
описывается в рамках теории группового общения (network communication), предложенной
социолингвистом L.Milroy (1980). Milroy взяла за основу своей теории социально-
психологические исследования по внутригрупповым связям. Исследования показывают,
что в любой группе людей, формальной или неформальной, функционирует особый
механизм, заставляющий членов группы подчиняться внутригрупповым нормам. Степень
лояльности члена группы напрямую связана с его отношением к групповым нормам и
ценностям. Некоторые группы, например, масоны или сицилийская мафия, в качестве
нормы поведения требовали от своих членов поддержания строгой секретности. За
нарушение режима секретности исключали из масонской ложи. В случае же разглашения
тайны на Сицилии мафия нередко убивала члена группировки (Schenirer 1998).
В современных молодежных группировках также действуют определенные нормы
поведения. Группировки панков и металлистов требуют от своих членов определенной
формы одежды, прически определенного стиля и не рассматривают в качестве “своих” тех
молодых людей и девушек, которые не подчиняются нормам в одежде и поведении. А вот
как описывает Н. Олесич значение университетской студенческой формы в начале ХХ

32
века: “Любопытно, что форменная одежда русского студента не была только знаком
корпоративного отличия... Мелькнула в толпе фигура в студенческой форме – и один ее
вид настораживал обывателя, вызывая недоверие и страх у квартирных хозяек;
настораживал дворников, они начинали следить за студентами; благовоспитанные девицы
опасливо сторонились: студенты слыли распутниками; гимназистов вид формы
завораживал, они страстно завидовали господам студентам. Студенческая фуражка –
тревожный сигнал для полиции. В 1905 году за студенческую фуражку можно было
поплатиться жизнью” (1999, 22).
Как правило, нарушение групповой нормы, в том числе и нормы лингвистического
поведения, членом группы ведет к снижению его статуса или к исключению из группы.
Таким образом, теория группового общения раскрывает механизм группового давления на
членов молодежной группы и объясняет причины широкого распространения тех или
иных сленговых слов и выражений.
Конечно, между полным соблюдением групповых норм и нарушением всех норм
лежит континуум вариантов поведения, возможность индивидуального самовыражения,
однако более или менее существенные отступления от норм обычно вызывают осуждение,
высказанное или невысказанное. Лингвистическое поведение в молодежной группе
является одним из критериев полноправного членства в группе. Соблюдение или
несоблюдение лингвистических норм в групповом общении аналогично следованию или
нарушению экстралингвистических норм. Чем в большей степени носитель языка
ощущает себя членом какой-либо группы, тем больше его языковое поведение
соответствует внутригрупповым лингвистическим нормам.
Наличие сильных внутригрупповых лингвистических норм обычно обнаруживается в
коллективах, однородных по возрасту, по социальной и этнической принадлежности,
например, среди гарлемских подростков в Нью-Йорке (Labov 1972); или тинэйджеров,
регулярно играющих на одной и той же детской площадке в английском городе Ридинге
(Cheshire 1982), или старшеклассников в одном из пригородов Дейтройта (Eckert 2000),
или группы безработных афро-американцев, живущих в центре Дейтройта (Edwards 1992).
В указанных исследованиях было продемонстрировано, что языковое поведение членов
группы коррелирует со степенью их вовлеченности в групповую деятельность.
Например, в речи школьников в пригороде Дейтройта, не вовлеченных в молодежные
группы (Eckert 2000), были выявлены определенные фонетические черты, отсутствующие
у активных участников групповых тусовок. В речи подростков из города Ридинга,
регулярно проводивших время на игровой площадке, были обнаружены высокий процент
нестандартного употребления what (в качестве относительного местоимения) и
семантический сдвиг в использовании never (в значении ‘не в этом случае’), которые
наблюдались гораздо реже в речи подростков, не посещающих площадку. В отличие от
лингвистических характеристик речи носителя территориального диалекта (которые
определяются местом, где родился и вырос человек), внутригрупповые лексические и
фонетические черты жестко не детерминированы и отчасти приобретаются членами
группы по их собственному выбору.
Среди факторов внутригруппового лингвистического давления обычно выделяют
плотность внутригрупповых связей (поддержание отношений не только с лидером
группы, но и с рядовыми членами); качество общения (например, краткое приветствие
друг друга на улице или же многочасовые беседы по телефону); регулярное участие в

33
совместной деятельности (дворовый футбол, игра в карты, походы в магазины или клубы
и т.д.).
Социолингвисты обратили также внимание на особенности лингвистического
поведения в группе отдельных членов, в частности, лидеров групп и рядовых членов. В
лингвистическом плане лидерами групп оказывались те члены, в речи которых
наблюдалось наиболее заметное отклонение от фонетического, лексического или
грамматического стандарта, а также те, кто наиболее активно распространял среди
участников группы сленговые произносительные варианты или жаргонные лексические
единицы.
В исследовании, проведенном на японском материале, T. Sibata (1999) попросил
школьников запомнить несколько искусственно созданных слов и обучить этим словам
своих товарищей по школе. По результатам исследования Sibata представил
социометрические диаграммы, демонстрирующие, насколько хорошо каждый школьник
выучил предъявленные слова и занимался их распространением. Результаты показали,
что несколько учеников оказались гораздо более активными в распространении
искуственных слов в своей школе. Sibata назвал их “языковыми лидерами” и обнаружил,
что практически у всех из них имеют место следующие личностные черты: (1) они веселы
и жизнерадостны, (2) популярны среди сотоварищей, (3) активны в социальной жизни
школы, (4) превосходят других в академических способностях, (5) более эмоциональны,
чем рациональны и (6) обычно имеют старших братьев или сестер. В соответствии с
выводами японского исследователя, подростки с этими качествами не обязательно
создают новые сленговые слова и выражения, но являются основными
“распространителями” жаргонных единиц.
Конечно, в любом обществе имеются не только групповые лидеры, но и те, которых в
социальных исследованиях называют аутсайдерами. Аутсайдеры из числа молодых людей
обычно одиноки, не стремятся или не могут влиться в молодежную группу, не разделяют
интересов и вкусов членов молодежных групп. В своем лингвистическом поведении
аутсайдеры отличаются тем, что гораздо реже, чем регулярные члены группы, прибегают
к сленговому синтаксису и жаргонным словам и выражениям. Так афро-американские
аутсайдеры в нью-йоркском Гарлеме редко использовали сленговое синтаксическое
построение с it (вместо стандартного there is) в качестве подлежащего (Labov 1972),
например, в предложении: It’s a policeman in that unmarked car, в то время как в речи
регулярных участников молодежной гарлемской тусовки вариант с it доминировал.
Российские лингвисты писали о социально-психологических факторах порождения
молодежного жаргона в самом общем плане: “жаргон порождается социально-
психологической общностью его носителей – молодых людей, которым свойственны
“эмоциональная избыточность”, максимализм, свое представление о жизненных
ценностях, норме поведения, свой особый стиль и манеры (внешний вид, одежда, жесты),
чувство солидарности и “группового духа”. Жаргон – и символ принадлежности к данной
социальной группе, и показатель ее своеобразного языкового существования, и
лингвистическое проявление ее субкультуры. Как разновидность формы существования
языка жаргон всегда вторичен, его использование факультативно” (Бондалетов 1987, 72).
Принадлежность представителей молодежи к той или иной социальной группе или
группировке безусловно сказывается на лексическом наполнении языка молодого
человека или девушки. Так на русском материале исследователи выделяли
специализированные молодежные жаргоны хиппи, панков, брейкеров, металлистов,

34
мажоров, чистильщиков (Грачев 1997, 179), хотя, к сожалению, без детального
социолингвистического или психолингвистического анализа этих социальных диалектов.
Отметим практически полное отсутствие эмпирических исследований, направленных на
комплексное изучение внутригрупповых связей и особенностей речевого поведения
среди русскоязычной молодежи.

3.3. Возраст носителей языка и молодежный сленг

Социолингвистический подход к изучению молодежного сленга подталкивает к

постановке вопроса о возрасте носителя сленга. Если существуют особенности
молодежной речи, стало быть, закономерен и вопрос о специфике речи людей среднего
возраста и пожилых людей? Как провести возрастные границы молодежного жаргона? В
каком возрасте языковой консерватизм дает о себе знать, и носитель языка начинает
отказываться в своей речи от сленговых слов?
Как известно, процесс взросления является неотъемлемым компонентом жизни
людей. Как же взросление проявляется в лингвистическом поведении человека? Стабилен
ли лингвистический облик носителя языка на протяжении всей его жизни? Даже для
нелингвиста достаточно очевидно, что речь претерпевает изменения с возрастом. Для
изучения возрастных различий в языковом поведении людей социолингвисты
сопоставляют речь групп носителей языка с учетом их биологического/хронологического
возраста (скажем, в возрастных группах 15-20, 20-25, 25-30 лет и т.д., например, Edwards
1992; Trudgill 1972), принадлежности к той или иной возрастной категории ( речь детей,
подростков, молодежи, взрослых, пожилых людей, например, Horvath 1985), семейного
положения (речь детей, родителей, бабушек и дедушек, например, Labov 1991),
профессионально-образовательного статуса (дошкольники, школьники, студенты, рабочие
и служащие, пенсионеры, например, Eckert 1999; Labov 1994) или относительно каких-
либо исторических событий совпавших с жизнью человека (например, речь участников
афганской войны, речь постсоветского поколения в России; языковые особенности
поколения времен великой депрессии или поколения Вьетнамской войны в США, см.
Eckert 1997). Хотя семейное положение, принадлежность к той или иной социально-
экономической категории и профессионально-образовательный статус человека
коррелируют с возрастом, каждый из перечисленных подходов может по-своему
дополнить картину изменений в лингвистическом поведении человека.
Приобщение к молодежному жаргону и овладение молодежным сленгом происходит
в предпубертатный период, в возрасте 12 – 14 лет, в то время, когда подростки, учась в
школе, лишены еще прав взрослых людей и зависимы от взрослых. У подростков время,
проводимое в школе и среди сверстников, оказывается значительно больше времени,
проводимого в общении с членами семьи. Стремление к независимости от родителей,
учителей и других окружающих их взрослых, поиск собственного я, усилия по
самоутверждению в среде сверстников, членство и выполнение определенной роли в
неформальных молодежных группах (см. Eckert 1997, 1999) – все это, так или иначе,
влияет на языковое поведение подростка.
В западных странах, как, впрочем, в последние годы и в России, внешние атрибуты
молодежной независимости и протеста выражаются в особенностях прически; волосах,

35
окрашенных в оранжевый или зеленый цвета; кольцах в губах, языке, пупке и пр. частях
тела; потертых и порванных особым манером джинсах. Хотя опыт студентов в ВУЗах
отличается от опыта старшеклассников в школе, существует, как известно, много сходных
факторов, характерных для большинства представителей учащейся молодежи. Это
финансовая зависимость от родителей, отсутствие работы или, по крайней мере,
стабильной денежной работы, отсутствие пока еще собственной семьи и/или обязанностей
по воспитанию детей, интенсивные поиски друзей и подруг, партнеров противоположного
пола и т.д.
Окончание формального образования, получение стабильной работы, заведение семьи
и детей приходится, естественно, на разный возраст у разных людей, но в среднем,
изменение семейного и рабочего статуса в России происходит в возрасте 23 – 30 лет.
Приблизительно с этого возраста, очевидно, должно начинать меняться и языковое
поведение. В целом ряде исследований на материале английского языка (Labov 1966;
Trudgill 1974; Horvath 1985; Williams & Garret 2002) было показано, как более взрослое
поколение носителей языка проявляла черты большего консерватизма по сравнению с
языковым поведением молодежи.
Было отмечено, что у людей старше 30 лет проявляется стремление к большей
степени стандартности и литературности в собственной речи и одобрительное отношение
к высокой степени литературности в речи окружающих. Обычно это объясняется
следующими факторами: необходимостью использовать литературный язык на рабочем
месте (что весьма характерно для тех, кто стремится к продвижению по службе);
лингвистическим давлением в среде окружающих сверстников и коллег по работе;
установками на использование норм литературного языка и попытками внедрить в речь
ребенка правильные литературные формы при воспитании собственных детей (что
особенно характерно для женщин-матерей, Labov 1991). Как показали некоторые
социолингвистические работы, с достижением пенсионного возраста и выходом на
пенсию происходит ослабление тенденции к языковому консерватизму (особенно среди
мужчин, Labov 1972). С уходом на пенсию теряется необходимость придерживаться
литературных норм из-за карьерных соображений, а в присутствии уже взрослых детей
или в случае, когда взрослые дети уже покинули семью, не нужно обязательно говорить
литературно в воспитательных целях. Таким образом, пенсионеры, по крайней мере,
англоязычные пенсионеры, начинают говорить менее литературно и правильно, чем более
молодые и еще работающие люди.
Тенденция к языковому консерватизму может сосуществовать с тенденцией к
“консервации” речевых навыков с возрастом. Например, исследуя вопрос о социальной
маркированности языковых единиц, Л.П.Крысин (2000) проследил за употреблением γ
фрикативного вместо нормативного г среди лиц различного возраста. Было установлено,
что если в сравнительно молодом возрасте речь говорящего содержала эту
произносительную особенность, то в зрелом возрасте человек уже не мог отказаться от γ,
независимо от устремлений носителя языка к правильности речи.
В 70-е годы М. Копыленко утверждал, что на молодежном сленге говорят люди в
возрасте от 14 до 25 лет (Копыленко 1976, 79). Нижняя граница совпадала с возрастом
приема в комсомол, а верхняя граница “сленговладения” не доходила до 28 лет, видимо,
потому, что в последние три года нахождения в рядах комсомола молодые люди
взрослели идеологически и лингвистически до такой степени, что полностью исключали
из своей речи жаргонные слова и выражения. Приблизительно таким же образом

36
определяет возрастные границы жаргононосителей Е.Уздинская: “Молодежный жаргон –
это особый подъязык в составе общенационального языка, используемый людьми в
возрасте от 14 до 25 лет в непринужденном общении со сверстниками ... Носители – это
социально-демографическая группа в составе народа, которую объединяет, прежде всего,
возраст” (Уздинская 1991, 37). Описывая англоязычные элементы русского молодежного
сленга, Е.Г. Борисова-Лукашенец (1981, 86) отнесла к жаргонопользователям людей от 14
до 25 – 30 лет. По мнению А. Марочкина (2000), носителями сленга являются, как
правило, люди 12 – 30 лет.
Л.П. Крысин относит к носителям молодежного жаргона людей более зрелого
возраста, начиная от старшеклассников и кончая “молодой технической и гуманитарной
интеллигенцией в возрасте до 33 – 35 лет” (1989, 76). Наиболее широкие возрастные
рамки в описании носителей жаргона находим в работе М.А. Грачева, который
рассматривает в качестве жаргонопользователей и первоклассников, т.е. 6 – 7-летних
детей, и – 35-летних людей. Грачев признает, что при поступлении в школу количество
жаргонных слов в речи детей незначительно, но уже к седьмому классу школьники на 90%
осваивают молодежный жаргон (1997, 167).
Автор многочисленных статей по американскому молодежному сленгу C. Eble (1996)
ограничивает возраст своих информантов годами учебы в университете. Проблема при
таком подходе заключается в том, что хотя типичный американец получает степень
бакалавра в 22 года, имеется значительное количество студентов, продолжающих свое
обучение для получения следующих степеней (мастерской и докторской), а также
студентов, относящихся к разряду нетрадиционных, получающих высшее образование не
сразу после школы. Но даже и в случае с традиционными студентами возникает сомнение,
что после 22 лет и окончания университета характер использование молодежного сленга в
речи девушки или молодого человека сразу же изменяется.
Проблема установления возрастных границ существует не только применительно к
русскому английскому молодежному сленгу. При изучении верлана, французского
молодежного сленга, тоже проявляются разногласия. Одни исследователи считают, что
это молодежный язык, используемый подростками 13 – 17 лет (Lefkowitz 1991), в то
время как другие обнаруживают верлан в речи студентов университета (Bachmann &
Basier 1984). Третьи находят верлан в речи молодежи в возрасте от 13 до 25 лет (George
1993), подчеркивая, что в связи с уже хронически высокой безработицей среди молодых
выпускников французских университетов и профессиональных школ, в условиях
вынужденного безделья, многие из них продолжают поддерживать тесные отношения со
своими школьными и университетскими друзьями и сохраняют свои подростковые
языковые привычки.
В своих социолингвистических опросах к разряду молодежи мы относили людей в
возрасте от 13 до 30 лет, подразделяя их на промежуточные группы от 13 до 16, от 16 до
20, от 20 до 25, от 25 до 30. Состав сленговых слов и выражений, записанных в анкетах 13
– 16-летними несколько отличался от слов, полученных в группе 20 – 25-летних. В то же
время, жаргонные слова и выражения, приводимые в группах от 30 до 40, от 40 то 50 лет
достаточно резко отличались от жаргонного вокабуляра 13 – 16 летних. Таким образом,
хотя внутри группы молодых людей от 13 до 30 лет и выделяются подгруппы со своими
лингвистическими особенностями, различия между ними оказываются не такими
существенными по сравнению с различиями в возрастных группах, относящихся к иному
поколению носителей языка.

37
 В работе Stenstrom et al. (2002) была поставлена задача проследить, как среди
молодых носителей языка с возрастом меняется динамика употребления лексических черт
и грамматических элементов, характерных для английского молодежного жаргона.
Исследователи разбили своих наблюдаемых на следующие возрастные группы: 10 – 13; 14
– 16; 17 – 19; 20 – 29 и больше 30 лет. При использовании ненормативных грамматических
средств в передаче прямой речи в сленге было обнаружено, что пик употребления этих
жаргонных грамматических средств приходится на 14 – 16 лет (2002, 125). С другой
стороны, использование сленговых инвариантных вопросительных слов в конце
предложения, типа eh, yeah, innit, оказалось наиболее частотным в речи 17 – 19-летних
носителей жаргона (2002, 186). В отношении частотности при использовании жаргонной
лексики (среднее количество жаргонных слов на каждую тысячу употребленных
лексических единиц) авторы исследования зафиксировали наивысший индекс частотности
в возрастной группе 17 – 19 лет (2002, 105). К сожалению, в связи с небольшим
количеством информантов в группах старше 20 лет, исследование Stenstrom не может
считаться репрезентативным, и выводы о динамике в употреблении жаргонных
грамматических черт могут рассматриваться лишь как предварительные.
Попытка выявить корреляцию между возрастом носителя жаргона и языковыми
особенностями его речи подтолкнула автора работы к постановке двух взаимосвязанных
вопросов: В каком возрасте средний носитель языка достигает пика в употреблении
жаргонизмов в своей речи? В каком возрасте носители языка в среднем начинают
отказываться от употребления жаргонных слов? Эти вопросы обсуждаются в разделе,
посвященном описанию результатов социолингвистического анкетирования.

4. Особенности функционирования молодежного сленга

В работе, посвященной описанию криминального арго, М.А. Грачев (1997) выделяет

четыре функции, свойственных языку преступников: конспиративная, опознавательная,
номинативная и мировоззренческая. Подходит ли подобная классификация для описания
функций молодежного жаргона? Во-первых, сразу же заметим, что конспиративная
функция не свойственна молодежному сленгу. Какие-то элементы конспирации при
желании можно отыскать в школьном жаргоне: в кличках учителей, в обозначении
разного рода шпаргалок, но даже и в таких лексических единицах гораздо важнее общая
экспрессивная направленность и стремление вовлечь участников общения в языковую
игру.
Несомненно, молодежный жаргон выполняет опознавательную функцию. Функцию
идентификации можно проиллюстрировать диалогом, записанным на одном из
молодежных чатов:

Прикольный: Васька, это ты?

Старшой: А что не похож?
Прикольный: А чего ник сменил? Я тебя по базару вычислил, дурила.
Старшой: Ну-ну...

В соответствии с теорией коммуникационного приспособления молодые люди

используют общую лексику, характерную для данной молодежной группы. Жаргонизмы,

38
типичные для той или иной молодежной группировки, позволяют ее членам
идентифицировать друг друга даже заочно, например, при анонимном общении в
интернетовском чате. В отличие от профессиональных жаргонов в молодежном сленге не
стоит так остро вопрос об овладении соответствующим профессиональным словарем. В
молодежном мире обычно не наблюдается отчетливого стремления к обособлению,
которое проявляется в профессиональных жаргонах, особенно в языке преступного мира.
В молодежных группах обычно не задают прямого вопроса, как это принято у
преступников: “По фене ботаешь?” Тем не менее, и в среде молодежи незнание каких-
либо молодежных жаргонизмов обычно расценивается отрицательно: такой собеседник
идентифицируется либо как человек, относящийся к иной возрастной группе, либо как
приезжий, либо как замкнутый, необщительный или высокомерный человек.
В отличие от профессиональных жаргонов номинативная функция в молодежном
сленге не играет доминирующей роли. По нашим наблюдениям, лишь менее десяти
процентов молодежных жаргонизмов не имеет соответствий в общенародном языке. Это,
например, такие слова, как батискаф – ‘сбрасывание спящего в спальном мешке в реку,
озеро (в качестве развлечения, шутки)’, кальмар – ‘прическа, при которой длинные
волосы оставляют только сверху, а остальные коротко состригают’, кислотник –
‘поклонник музыки в стиле рейв’. В основном же в молодежном сленге имеет место
процесс повторной экспрессивной реноминации. Обновленная сленговая номинация
выполняет прежде всего эмотивную функцию. Для дальнейшего разграничения
эмотивных функций молодежного сленга можно воспользоваться установками,
предложенными В.В. Химиком (2000, 207) при описании современного просторечия.
Исследователь выделяет эксплетивное и реактивное использование ненормативных
единиц (образования типа блин), экпрессивное воздействие на адресата речи (слова, типа
брехло, пидор, урод), и лексические единицы как средство “аффектации речи,
форсирования или нюансировки эмоций” (Химик, там же), причем для выполнения
последней функции и задействовано большинство лексических средств молодежного
жаргона.
Мировоззренческая функция, несомненно, играет роль в молодежном сленге.
Словарный состав сленга отражает молодежный менталитет, сдвиги и изменения в
молодежной культуре, уходящие и нарождающиеся тенденции в молодежных движениях,
молодежной одежде, музыке и пр. Сленг хорошо иллюстрирует взаимоотношения между
членами молодежной группы, их взгляды на учебу или работу, их отношение к учителям и
преподавателям, представителям противоположного пола, этническим меньшинствам и
т.д.
Как уже указывалось, терминологические различия в работах по сленгу нередко
зависят от национальной принадлежности исследователей и объекта их изучения. В
работах французских лингвистов, направленных на изучение французского молодежного
сленга (Lefkowitz 1991; Mela 1997; Seux 1997), выделяются такие функции, как
людическая (игровая), криптологическая (функция засекречивания), функция
поддержания престижа и статуса в кругу товарищей и друзей, и идентификационная
функция, указывающая на принадлежность к определенной группе или социальному
кругу людей. Исследуя верлан, французский молодежный сленг, с помощью языковых
опросов, интервьюирования носителей сленга, а также с помощью непосредственного
наблюдения за их языковым поведением, исследователи доказывают, что все
перечисленные функции имеют место в современном французском молодежном жаргоне.

39
 Изучение молодежного сленга позволило американским исследователям (Dalzell 1996;
Ebble 1996) выделить три функциональные особенности молодежного жаргона, связанные
с социально-психологическими факторами: (1) жаргонная лексика создает условия для
неформального общения, (2) молодежная сленговая лексика в устах носителя языка
указывает на его принадлежность к той или иной группе молодежи, (3) молодежный сленг
нередко выражает протест против устоев в обществе. Как можно заметить, в
американском молодежном сленге исследователи не выделяют функции засекречивания; а
языковая игра, которая, несомненно, присутствует в сленге, не рассматривается в
качестве отдельной независимой функции, а, скорее, как явление сопутствующее
неформальному языковому поведению молодежи. Американские исследователи
отмечают, что неформальность слов и выражений сленга хорошо проявляется при
сравнении их с синонимами, отвечающими литературным нормам.
Функция групповой идентификации, характерная для молодежного жаргона,
привлекает внимание многих современных исследователей сленга (Ebble 1996; Eckert
2000; Golish & Caughlin 2002; Griffin 1993; Thurlow & McKay 2003; Химик 2000 и др.). По
мнению Ebble (1996), можно рассматривать использование жаргонной лексики как способ
утвердить себя в качестве полноправного члена какой-либо социальной группы. Обмен
одними и теми же сленговыми словами в процессе общения поддерживает чувство
общности среди членов группы, а также отделяет членов молодежной группы от тех, кто в
нее не входит. С этой точки зрения, употребление сленга по своей функции сходно с
использованием нелингвистических средств, указывающих на групповую солидарность
внутри молодежного коллектива – стиль одежды, особые прически, использование
татуировок, косметики; следование одним и тем же вкусам в выборе популярной музыки,
фильмов, видеоигр, телевизионных программ. Те же молодые люди, которые не разделяют
вкусы своих сверстников и не используют сленг молодежной группы, могут оказаться
исключенными из группового общения.
C. Ebble приводит целый ряд слов американского молодежного сленга, используемых
для обозначения тех, кто отличается по своим вкусам и языку от большинства: bourgie,
butthead, cheddar, cheese, cheeseball, cheeser, dork, dorkus pretentious, dumbfuck, dweeb,
geek, goob, goober, goober, goombah, lamo, nerd, nimrod, queen veen, random, schmuck,
shithead, un, wally, wannabe, zero (Ebble 1996, 120). Функция групповой идентификации,
исполняемая сленгом, определенным образом связана и со смеховой культурой
молодежного жаргона. Смех и юмор в молодежной группе, по мнению W. Martineau
(1972), могут выполнять контролирующую функцию, а также функцию по сдерживанию
или раздуванию конфликта. Обычно, если юмор сленгового выражения направлен на
называния или описание кого-либо вне данной социальной группы, то такое
словоупотребление выполняет контролирующую функцию – т.е. подчеркивает поведение,
внешний вид, вкусы, которые приемлемы или неприемлемы для данной группы.
Среди функций сленговых выражений выделяют также и катартическую функцию (от
катарсис), которая весьма характерна для инвективных жаргонных выражений.
Катартическая роль жаргонной инвективы сводится к снятию напряжения при стрессовой
ситуации. В качестве примера, Б.И. Желвис (1997, 38), изучавший аспекты вербальной
агрессии, приводит заметку из публицистической статьи:

Рассказывают такой случай. Идет операция на сердце. Хирург уже вскрыл сердечную
сумку и повернулся к хирургической сестре за очередным зажимом. Бедняжка впервые
увидела живое сердце, и с ней случился шок. В испуге, не отводя глаз от трепещущего

40
 сердца, она тычет рукой в инструменты, забыв, что надо хирургу, а судьбу пациента могут
решить доли секунд. Многоопытный старичок-профессор произносит только одно-
единственное слово: “Жопа!” Сестра тут же подает ему нужный зажим (“Аргументы и
Факты”, 1993, № 31).

Б.И. Желвис справедливо отмечает, что “положительная катартическая роль инвективы и

ее деструктивный аспект находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем грубее и
оскорбительнее инвектива, тем лучше она служит целям снятия напряжения” (1997, 38).
Также очевидно, что катартическая роль жаргонизма реализуется именно тогда, когда он
оказывается в окружении слов, принадлежащих к кодифицированному языку: снятие
напряжения наступает в результате как реализации стилевого диссонанса, так и
взламывания табу.
Таким образом, по мнению большинства исследователей сленга, молодежный жаргон
может выполнять многочисленные функции. К ним относятся номинативная,
опознавательная (функция идентификации), мировоззренческая, игровая,
контролирующая, катартическая функции, а также функция протеста, о которой говорится
в следующем разделе.

4.1.Оппозиционность сленга

Сленг является формой и способом выражения противостояния по отношению к

начальству, власти, вышестоящим группам людей. Оппозиция власти вообще характерна
для тех групп людей, которые не имеют политической или экономической власти, т.е. для
подростков, студентов, военнослужащих срочной службы, лиц, отбывающих срок
наказания в местах лишения свободы и пр. Сленг может являться вербальным средством
выражения этой оппозиции, которая проявляется в разных оттенках: от демонстрации
некоторого безразличия по отношению к власти, до явного и активного неподчинения.
Само использование альтернативных слов, отличных от стандартных литературных
единиц, может рассматриваться как фактор оппозиционности. Известно, например, что
школьные учителя в своей массе стараются запрещать использование жаргонных
выражений на уроках, и обычно расценивают как стилистическую ошибку, намеренную
или ненамеренную, использование сленговых слов, как в письменных заданиях, так и в
устных ответах учеников. В середине 60-х годов, во времена разгара борьбы за
гражданские права в США, лингвист J. Sledd, придерживавшийся левых убеждений,
высмеивал учителей-словесников за запрещение сленга на уроках: “Когда учитель
предупреждает ученика о недопустимости сленга, он тем самым подтверждает свою
приверженность существующему социальному строю... Благонадежные педагоги должны
выступать против сленга, поскольку сленг – это оружие против установленных порядков.
Ведь тот, кто использует сленг, отрицает свою приверженность существующему строю,
шутя или всерьез...” (Sledd 1965, 699).
Оппозиционность молодежного сленга отмечается и российскими исследователями.
Е.М. Береговская, например, рассуждает, используя редко встречающийся термин, о
депрециативности сленга, т.е. о том, что жаргон “весьма критически, иронически
относится ко всему, что связано с давлением государственной машины. Здесь ощущается
резко выраженный идеологический момент – ... сленг ... противопоставляет себя не только

41
старшему поколению, но и прогнившей насквозь официальной системе” (Береговская
1996, 38). Обсуждая мысль об оппозиционности арго, В.С. Елистратов (2000) соглашается
с тем, что арго противостоит официальному языку, и что в периоды политического
брожения и нестабильности арго может активизироваться.
Оппозиционность сленга вызвала даже появление нового термина, предложенного,
правда, не лингвистом, а американским антропологом – антиязык (Halliday 1976), т.е.
язык, идеологически направленный против истеблишмента. По мнению Eble (1996),
оппозиционность сленга проявляется в избыточной разработанности некоторых лексико-
семантических групп. Например, в литературном языке, отражающем общественные
морально-этические нормы, существует сравнительно небольшое количество слов,
описывающих сексуальные отношения и физиологические отправления. В то же время, в
американском студенческом сленге, по данным опроса, лишь в одном университете,
исследователями было зафиксировано 183 синонима для обозначения мужского полового
члена (Cameron 1992), а словарь Т.Г. Никитиной (1998) приводит синонимический ряд из
57 жаргонных слов, обозначающих пенис, и 62 синонима, описывающих половой акт в
русской молодежной речи. Таким образом, можно говорить о нарушении определенных
общественных норм и чувства вкуса в молодежном сленге, прежде всего, с точки зрения
представителей истеблишмента.
Особую форму оппозиционности, смесь пренебрежительности с иронией, можно
хорошо почувствовать в отношении к школьным и университетским преподавателям,
проявляющуюся в сленговых кличках: амеба – учительница биологии, зоологии; замуч –
завуч; мензурка, пробирка – учительница химии; шизичка – учительница физики.
Отметим, что в современном русском молодежном жаргоне, судя по материалам словарей
и по живому словоупотреблению в молодежных чатах, не было отмечено сколько-нибудь
значительного количества специальных слов и выражений, указывающих на
политическую оппозиционность молодых людей. Представляется, что современный
молодежный сленг в России конца XX века и начала XXI века достаточно аполитичен.

4.2. Территориальные варианты молодежного жаргона

Попадая на популярные сайты молодежных чатов, невольно обращаешь внимание на то,

что многие разговоры на чате начинаются с вопроса: “Откуда ты?”. Иногда, правда, и
спрашивать не приходится, так как подсказку дает сам ник участника чата, например:
милашка_СПб, крутые_из_Волгограда, старшак_из_Якутска и т.д. Несмотря на
различные временные пояса, в русскоязычных чатах одновременно общается молодежь из
Москвы и Хабаровска, Калининграда и Екатеринбурга, Новосибирска и Челябинска.
Следя за развивающимися дискуссиями, мы не только вели фиксацию и запись жаргонных
слов и выражений, но и пытались выяснить, всем ли участникам чата в равной степени
понятны употребляемые сленговые слова, имеются ли какие-либо заметные
территориальные различия в русском молодежном сленге.
Современный русский молодежный сленг безусловно не является чем-то единым и
монолитным. Заявив, что молодежный сленг это городское явление, можно тут же
предвидеть вопрос: как молодежный сленг в Москве отличается от жаргона молодежи в
Петербурге, похож ли сленг в Рязани на сленг в Вологде? Береговская, например, считает,

42
что “русский молодежный сленг клубиться главным образом в Москве и Петербурге. Но
какие-то его элементы доходят и до периферии” (1996, 37). Проведя анкетирование в
Москве, Смоленске и Иваново, Береговская показала, что по сравнению со столичной
молодежью в Смоленске и Иваново меньший процент респондентов смог правильно
семантизировать предъявленные жаргонные слова, почерпнутые из речи молодых
москвичей. Впрочем, это и не удивительно. Например, в случае со сленговыми
обозначениями топонимов, распознание их значения возможно лишь в результате
знакомства с городскими реалиями конкретного города. Вероятно, большой процент
московской молодежи знает следующие жаргонные топонимы или, во всяком случае,
может догадаться об их значении: Бастилия – ‘главное здание МГУ в Москве’; бляблино –
‘район Москвы Люблино’; Горбуха, Горбушка – ‘дворец культуры имени Горбунова в
Москве’; Дебилорусская – ‘станция метро “Белорусская” в Москве’; Плешка – ‘академия
народного хозяйства им. Плеханова’; Похмелецкая – ‘станция метро “Павелецкая” в
Москве’; Пургеневская – ‘станция метро “Тургеневская” в Москве’; Пушка – ‘площадь
Пушкина в Москве’; Савел – ‘Савеловский вокзал в Москве’; Спокойники – ‘станция
метро “Сокольники” в Москве’ и пр. В то же время, молодые москвичи вряд ли имеют
представление о петербургских сленговых топонимах: Болт – ‘Балтийский вокзал в
Петербурге’; Бонч – ‘Ленинградский электротехнический институт связи им. Бонч-
Бруевича’; Васька – ‘Васильевский остров в Санкт-Петербурге’; Тряпка, Тряпочка –
‘университет технологии и дизайна в Санкт-Петербурге (бывший Институт текстильной и
легкой промышленности)’; Уделанная – ‘станция метро “Удельная” в Санкт-Петербурге’;
Финбан – ‘Финляндский вокзал в Санкт-Петербурге’. Другими словами, для получения
более полных данных о понимании жаргонных выражений надо было бы не только
предъявить московские жаргонные выражения жителям Рязани и Иваново, но и включить
специфические рязанские или ивановские сленговые слова в анкету для жителей Москвы,
и лишь тогда делать вывод о “затухании” жаргона в провинциальных городах.
Нетрудно заметить, что жаргонные топонимы используются для обозначения мест в
городах, которые часто посещаются молодежью, служат удобным местом для встреч,
являются важными в культурной жизни молодежи. Очевидно также, что сленговые
синонимы подбираются именно к тем официальным топонимическим единицам, которые
имеют определенный потенциал для жаргонного переименования и фонетической
мимикрии. Приведем примеры из ряда многочисленных московских и петербургских
жаргонных топонимов.
Среди частотных жаргонных топонимов двух столиц можно выделить жаргонные
названия станций метро и вокзалов: Маньяковская – ‘станция метро “Маяковская” в
Москве’; Новогероиново, Новогонореево – ‘станция метро “Новогиреево” в Москве’;
Платонический зад – ‘станция метро “Ботанический Сад” в Москве’; Спокойники –
‘станция метро “Сокольники” в Москве’; Стебный Стан – ‘станция метро “Теплый
Стан” в Москве’; Щелчок – ‘станция метро “Щелковская ” в Москве’; Мужеская –
‘станция метро “Площадь Мужества” в Санкт-Петербурге’; Мясная – ‘станция метро
“Лесная” в Санкт-Петербурге’; Столичная – ‘станция метро “Московская” в Санкт-
Петербурге’; Хрюнденская – ‘станция метро “Фрунзенская” в Санкт-Петербурге’; Курок –
‘Курский вокзал в Москве’; Павел, Павлик – ‘Павелецкий вокзал в Москве’; Финбан –
‘Финляндский вокзал в Санкт-Петербурге’ и др.
Очевидным объектом топонимической жаргонизации являются названия учебных
заведений: Бонч – ‘Санкт-Петербургский электротехнический институт связи им. Бонч-

43
Бруевича’; Ипполитовка – ‘музыкальное училище им. Ипполитова-Иванова в Москве’;
Муха – ‘высшее художественно-промышленное училище им. Мухиной в Санкт-
Петербурге’; Плешка – ‘академия народного хозяйства им. Плеханова’; Строгач –
‘Строгановское училище в Москве; Тряпка, Тряпочка – университет технологии и дизайна
в Санкт-Петербурге (бывший Институт текстильной и легкой промышленности)’; Щепка
– ‘театральное училище им. М. Щепкина в Москве’; Щука – ‘театральное училище им. Б.
Щукина в Москве’.
Места в городах для проведения досуга, или места, имеющие особое символическое
значения для молодежи, также получают сленговые обозначения: Калина – Новый Арбат
(бывший проспект Калинина) в Москве; Казанка – место сбора на тусовки у Казанского
собора в Санкт-Петербурге; Камчатка – кочегарка на Зверинской улице в Санкт-
Петербурге, где работал В. Цой (лидер рок группы “Кино”); Конюшня – здание
выставочного зала в центре Москвы; Метла – кафе “Метелица” на Новом Арбате в
Москве.
Наконец, жаргонной реноминации подвергаются известные памятники архитектуры,
театры и стадионы, улицы и площади, гостиницы и больницы, а также целые городские
районы: Васька – ‘Васильевский остров в Санкт-Петербурге, храм Василия Блаженного в
Москве’; Лужа – ‘стадион “Лужники” и его окрестности в Москве’; Орехово-Долбалово,
Орехово-Кокосово – ‘Орехово-Борисово в Москве’; Пентагон – ‘Театр Российской армии
в Москве’; Пушка – ‘площадь Пушкина в Москве’; Савел – ‘Савеловский вокзал’;
Сексодром “Байконур” – ‘Гостиница “Космос”; Склиф – ‘институт скорой помощи им.
Н.В. Склифосовского’; Спидвей – ‘улица Миклухо-Маклая в Москве, ведущая к
университету дружбы народов им. П. Лумумбы’; Табакерка – ‘Мавзолей В.И. Ленина на
Красной площади’; Твикс – ‘скульптура В. Мухиной “Рабочий и колхозница”; Труба –
‘Трубная площадь в Москве’; Тыква – ‘здание спорткомплекса “Олимпийский”; Цветняк
– ‘Цветной бульвар в Москве’.
В начале ХХ века различие между жизнью молодежи в столичных городах и в
провинции было, несомненно, более ощутимым. “Молодые люди, особенно провинциалы,
попадая в город, погружались в стремительный бег его жизни. Время в столице текло
молниеносно, скорость импонировала жаждущей молодежи, она переходила как бы в
новое измерение. Но при этом, становясь петербуржцами, молодые переживали глубокое
потрясение от включения в петербургские конфликты бытия: власти, насилия, культуры.
Одни, более жизнеспособные, чувствовали необычайный прилив творческих сил, другие
испытывали жестокое разочарование, апатию, унижение и оскорбление – их город
уничтожал” (Олесич 1998), так характеризует исследователь университетский Петербург
начал ХХ века. В наши дни, средства массовой информации, общероссийское
телевидение, Интернет в известной степени нивелируют разницу между жизнью
молодежи в столицах и провинциальных городах.
Рассуждая о различиях между столичным и провинциальным вариантами молодежной
речи, можно, пожалуй, отметить, что в столичном молодежном жаргоне присутствует
несколько большее количество сленговых слов из числа иноязычных заимствований
(американизированный молодежный жаргон). Например, в словаре уральского
молодежного сленга (Шинкаренко 1998) практически отсутствуют слова с англоязычными
основами. Удивляться здесь не приходится, ибо возможности для контактов с
иностранцами, а также потребности в знании иностранных языков и потенциала выучить

44
иностранный язык несомненно выше в Москве и Петербург, чем в провинциальных
городах.
Н.А.Синдаловский (2002), собравший около 8 тысяч сленговых лексических единиц,
более 20 лет занимался поиском петербургских жаргонных слов и выражений в
бытописательских, мемуарных и дневниковых источниках. Помимо многочисленных
петербургских топонимов: Аликзадик – ‘Александровский сад, место встреч
гомосексуалистов’; Арсеналка – ‘женская тюрьма на Арсенальной улице’; Балдом – ‘театр
“Балтийский дом”, бывший театр им. Ленинского комсомола’; бассейка – ‘Ольгинский
водоем на углу проспектов Светлановского и Жака Дюкло’; будка – ‘дача, в которой жила
А.А. Ахматова’; говнотечка – ‘Волковский канал’; встречаются и немногочисленные, но
любопытные жаргонизмы, обозначающие людей, относящихся к тем или иным группам
жителей и гостей Санкт-Петербурга: адмиральша – ‘гомосексуалист, выпускник
Нахимовского училища’; васенец – ‘житель Васильевского острова’; водкотурист –
‘турист из Финляндии, приехавший в город, чтобы напиться дешевой водки’; дамбисты –
‘сторонники строительства дамбы в Финском заливе’; кобылки – ‘ученицы академии
балета им А.Я. Вагановой’; короед – ‘студент Лесотехнической академии’; мартышки –
‘петербургские дачники и садоводы пригородного поселка Мартышкино’; Собакевич,
Стульчак – ‘прозвища первого мэра Санкт-Петербурга А.А. Собчака’; фрунзяки –
‘выпускники Высшего военно-морского училища им. М.В. Фрунзе’; фучики – ‘студенты
Гуманитарного университета профсоюзов на улице Фучика’.
О бурном развитии молодежного жаргона вне российских столиц свидетельствует,
например, словарь Б.Б. Максимова (2002), собравшего в 90-е годы более 30 тысяч слов и
выражений молодежного жаргона в городе Магнитогорске. Информантами Максимова
были студенты магнитогорского университета, пединститута и консерватории, школьники
и лицеисты, учащиеся техникумов и профессионально-технических училищ, молодые
рабочие металлургического завода и метизного комбината.
Примеры сленга уральской молодежи находим в работе Ю. Шинкаренко (1998). Здесь
встречаем екатеринбургские сленговые топонимы: Аляска – ‘район улицы Амундсена и
Ануфриева’; Артек - ‘место молодежных разборок у кинотеатра “Мир”; Варежка –
‘памятник “Единство фронта и тыла”, где одна из скульптурных фигур – рабочий с
вытянутой рукой в рукавице’; Ебург – ‘Екатеринбург’; Куба – ‘район Верхне-Исетского
завода возле острова Баран’; Пентагон – ‘район между улицами Громова, Бардина,
Ануфриева и Ясной’; Пиночет – ‘часть жилого района “Уктус”; Плотинка – ‘район от
улицы 8-го Марта до улицы К. Либкнехта’; Централитет – ‘угол улиц С. Разина и
Фрунзе’. Помимо жаргонных топонимов в словаре встречается незначительное
количество местных екатеринбургских сленговых слов и выражений, не зафиксированных
в других словарях молодежного жаргона. В качестве примера приведем екатеринбургские
жаргонизмы из числа лексем, начинающихся на букву п: пазырь – ‘бутылка спиртного’;
пеликан - ‘невнимательный человек, разиня’; пирамиды – ‘широкие джинсы’; писатель -
‘человек, занимающийся перезаписью магнитофонных кассет’; ПТ – ‘приветствие
(сокращение от привет); положительная характеристика чего-либо или кого-либо’.
В работах по социальным жаргонам зафиксировано довольно значительное
количество территориально-специфических жаргонизмов в речи полукриминальных
молодежных группировок: “моталок” (группировок г. Казани), “кемерунцев”
(группировок г. Кемерово), “дзержинцев” (группировок г. Дзержинска Нижегородской
области), “люберов” (группировок г. Люберцы Московской области) и др. “Данные

45
группировки созданы по образу и подобию профессиональных банд. Они совершают
хулиганские поступки, занимаются вымогательством, нередко совершают изнасилования.
Так же, как и у профессиональных преступников, у них имеется общая касса (общак), куда
вносятся деньги, полученные в результате рэкета и добровольно-принудительных взносов
членами данных группировок” (Скворцов 1997, 179). Жаргон подобных групп имеет
смысл, по-видимому, рассматривать не как молодежный жаргон, а в качестве жаргона
преступников, тем более что, по подсчетам Скворцова, жаргонизмы из криминальной
среды в полукриминальных молодежных группировках составляют около 80%.
Несмотря на очевидные особенности сленговой топонимической лексики в
провинциальных и столичных словарях, сопоставление словников жаргонных словарей
(Грачев, Гуров 1989; Елистратов 2000; Максимов 2002; Мокиенко, Никитина 2000;
Никитина 1998, 2003; Стернин 1992; Шинкаренко 1998; Юганов И., Юганов Ф. 1997)
показывает, что 90 % – 95 % молодежных сленговых слов и выражений совпадает, хотя
возможны некоторые различия в толкованиях. Рассмотрим, например, как толкуется слово
бикса, проникшее в молодежный жаргон из языка уголовников. В словаре Елистратова
(2002) указано значение ‘девушка (обычно молодая, симпатичная)’; словаре Максимова
(2002) отмечены следующие значения:(1) ‘красивая девушка’, (2) ‘крутая девушка’, (3)
‘рано созревшая девушка’, (4) ‘сексуальная девушка плотного телосложения’, (5) ‘плохая
девушка’, (6) ‘подруга’; в словаре Никитиной (2003) находим следующие толкования: ‘(1)
девушка легкого поведения, проститутка’, (2) ‘девушка’, (3) ‘подруга, приятельница,
девушка из своей компании’; а в сборнике Шинкаренко (1998) слово толкуется как,
‘проститутка, женщина, девушка легкого поведения’. В редких случаях жаргонные
регионализмы могут вызывать затруднения в их понимании лицами из других городов.
“Регионализм полуторка, широко распространенный в речи челябинцев со значением
‘однокомнатная квартира’, имеет иное значение в литературном языке и в городском
просторечии других регионов: ‘машина грузоподъемностью полторы тонны’,
‘полутороспальная кровать’ и т.п. В связи с этим печатавшиеся в челябинских газетах
объявления об обмене полуторок приводили к недоразумениям с жителями других
городов” (Помыкалова и др. 1984, 166).
Изучение жаргона отдельного города позволяет проводить параллельно не только
лексикографическое, но и этнографическое и историко-этимологические описание
материала. Безусловно, насыщенность культурной жизни города, перипетии его истории,
да и просто размер мегаполиса определяет богатство и многообразие городского жаргона.
Так, например, в последние 10 лет опубликовано несколько монографий по историко-
этимологическому анализу сленга Нью-Йорка ( Allen 1993; Hendrickson 1998). Из этих
работ можно узнать, например, что в Нью-Йорке не просто существовали жаргонные
слова для обозначения выходцев из провинции hick, hillbilly, hayseed, fube, clodhopper,
yokel, bumkin, но и получить подробные сведения об этимологии этих слов, основаниях
для метафоризации и хронологии изменения их значений. Пока что подобных
исследований, основанных на русском жаргонном материале, к сожалению, появилось
немного. По своей направленности к этому жанру можно отнести работу Е.П. Иванова
(1989), описывающую некоторые особенности московских профессиональных жаргонов
(правда, лишь в ХIX веке), и “Словарь Петербуржца” Н. Синдаловского (2002), где
приводятся жаргонные городские топонимы, сопровождающиеся историко-
этимологическими пояснениями автора.

46
 Большой процент совпадающих жаргонных лексем подтверждает то, что русский
молодежной жаргон является единой языковой системой с незначительными
территориальными различиями. У носителей молодежного жаргона имеются возможности
для интенсивного обмена лексическим материалом: учебные заведения, студенческие
общежития собирают под своими крышами молодых людей из разных областей России.
Русские молодежные форумы и чаты на Интернете являются важным средством для
языкового обмена, популяризации слов и выражений молодежного жаргона, для
нивелирования территориальных различий в сленге.

4.3. Жаргон и культура

В работах по ненормативной лексике практически не делалось попыток описать русский

жаргон как элемент общей культуры. Одной из немногих работ в отечественной
аргологии, выходящей за рамки традиционного лексикографического и
лексикологического подхода к жаргонам, является труд В.С. Елистратова “Арго и
культура”, опубликованный вместе со словарем (Елистратов 2000). Елистратов определяет
арго приблизительно так, как в данной работе было решено определять жаргон и сленг.
Елистратов справедливо замечает, что хотя “арго, как правило, априорно расценивается
как нечто стоящее за рамками официальной культуры” (579), соотношение жаргонов и
культуры остается нерешенной проблемой. Сложности изучения жаргона Елистратов
видит в том, что существуют сотни жаргонов различных групп людей, отличающихся
друг от друга в территориальном, возрастном, социальном и профессиональном
отношениях (впрочем, так же, как и национальная культура, которая состоит из сотен
подкультур), причем лексический материал арго этих социально-профессиональных групп
крайне неустойчив. Елистратов афористически определяет арго, как “черновик будущей
культуры” (582), поскольку арго отражает культуру в ее динамике. Арготический
материал можно рассматривать как собрание лингвистических частностей, которые могут
и не просуществовать нескольких месяцев, но могут и закрепиться в арготическом
материале на многие поколения. Елистратов показывает, что в арго сосуществуют две
противоположные тенденции, связанные с функционированием арго как закрытой и
открытой системы.
Замкнутость системы арго (Елистратов называет ее “герметический” комплекс)
предопределяется тремя мотивами герметичности: логосическая герметика, в которой
доминирует “идея кастовости, некой аристократической общности, единомыслия” и
которая проявляется в арго йогов, астрологов, экстрасенсов, уфологов, теософов и пр.;
профессиональная герметика, в которой “мотив сохранения тайны” от непосвященных
разбавляется чисто прагматическими соображениями, типа борьбы с конкурентами (для
профессиональных арго) или защиты от властей (для уголовников); игровая герметика,
которая реализуется в семье где “арго является не только отражением, но отчасти и
основанием специфического семейного мирка, понятного и доступного до конца только ее
членам” (598), в дружеском кругу и, особенно, в детской компании, где условные слова и
выражения используются ради языковой игры и экспрессии.
Арго как разомкнутая система, по Елистратову, имеет установку на “переоценку
общепризнанных, официальных ценностей, выворачивание общепризнанных идей,

47
образов, слов, эталонов наизнанку, демонстрацию их абсурдности через публичное
снижение, обнажение, осмеяние” (605) и проявляется в киническом комплексе, где киник
(например, современный хиппи) демонстрирует свое аутсайдерство, свою
непринадлежность обществу и миру. Киническое арго активизируется в переходные
политические эпохи и выражается в варваризации языка, при которой происходит
смешение стилей и расшатывание стилистических иерархий. В качестве примера эпох
господства кинического арго на русской почве Елистратов приводит четыре эпохи
варваризации за последние двести лет: пушкинско-карамзинскую, разночинскую,
варваризацию 20-х годов и варваризацию, начавшуюся в конце 80-х годов и
продолжающуюся по настоящее время (или как минимум до 2000 года, когда и вышел
труд Елистратова). По мнению Елистратова, типичными жанрами кинического комплекса
являются афоризм, анекдот и сказ.
При полном самораскрытии герметического и кинического арго происходит его
плебеизация. “Самый главный признак открытого арго – это полное отсутствие как
связующей доктрины, характерной для герметики, так и настроения критического
философствования, рефлексии или эстетического императива, свойственных кинизму.
Единственной “философией” открытого арго является здравый смысл, выражаемый в
народной поэтике смешного, в смехе” (2000, 620). Вслед за М. Бахтиным (1965)
тенденцию к абсолютной открытости в арго Елистратов называет раблезианским
комплексом или раблезианством, для которого характерен карнавальный, гротесковый
смех.
Признавая, что молодежь в лингвистическом отношении является наиболее
мобильной и экспериментирующей группой среди носителей языка, Елистратов считает,
тем не менее, что молодежную тему в жаргонах и культуре не следует изучать как
специфическое явление, ибо, с одной стороны, “молодежная культура и молодежное арго
не являются чем-то завершенным и монолитным” (2000, 654), а с другой – молодежный
жаргон пополняется в основном за счет лексических единиц из профессиональных
жаргонов и иностранных заимствований. Елистратов рассматривает молодежный жаргон в
рамках своей теории о видах закрытости/открытости арго и относит его к киническому
арго, т.е. к полуоткрытому типу жаргона.
Продолжая размышления М. Бахтина (1965), который считал, что по окончании
средневекового периода в Европе, карнавальный смех постепенно измельчал и истощился
и произошла его бытовизация, Елистратов несколько неожиданно утверждает, что
“раблезианский комплекс в современной России представлен мощнее, чем в
средневековой Европе” (2000, 623). В качестве примера процветающих российских
дискурсов с богатой арготической поэтикой приводятся жанры распития и драки:
“повсеместно (в России – А.Р.) человека подстерегает “опасность” напиться или
подраться. С точки зрения “цивилизованного человека” это свинство. Но это чисто
карнавальное, чисто средневековое свинство” (Елистратов, там же). Иллюстрируя свою
мысль длинным рядом жаргонизмов, относящихся к лексико-семантической группе со
значением ‘пить, выпить, напиться’, Елистратов отмечает: именно
нерегламентированность русского праздника, его потенциальные повсеместность и
постоянство, его “средневековость” составляют то обаяние, которое трудно отрицать и
которое так привлекает в России иностранцев и отталкивает убежденно-
“цивилизованного” человека” (Елистратов 2000, 636). “В центре арготического космоса

48
находится человек со всеми его жизненными проявлениями – от высокоинтеллектуальных
до физиологических” (636).
Без сомнения, антропоцентричность проявляется во всех национальных арго.
Береговская (1996), например, отмечает, что в молодежном жаргоне, наиболее развитые
семантические поля – ‘человек’ (с дифференциацией по полу, родственным отношениям,
по профессии, по национальности), ‘внешность’, ‘одежда’, ‘жилище’, ‘досуг’ (вечеринка,
музыка, выпивка, курение, наркотики). Интересы самих носителей жаргона определяют
важность тем в молодежном жаргоне. По наблюдению Бондалетова, к кругу предметов и
понятий, являющихся ключевыми в молодежном жаргоне относятся: “человек, его оценка,
одежда, основные действия и состояния, учеба, быт, отдых, спорт, любовь, красота,
поведение, развлечение, слова-оценки и т.д.” (Бондалетов 1987, 72). По Елистратову, для
раблезианского русского арго чрезвычайно важна тема человеческого тела, ибо мир
осмеивается через тело или через те функции, что свойственны телу – еда, выпивка,
физиологические отправления: “арго, со всем его словесным, фонетическим,
словообразовательным, риторическим составом, есть грандиозная смеховая метафора
тела” (627). При существование десятков и сотен синонимичных слов и выражений
(многие из которых приводятся Елистратовым) для обозначения половых органов,
органов пищеварения и удаления физиологических отходов, и для называния
физиологических процессов, важность фаллоса (смехового субъекта), брюха (“локуса,
поглощающего мир”) и зада (“смехового объекта, вмещающего в себя идею
страдательности”) в русском раблезианском жаргоне действительно не вызывают
сомнения.
Не вполне можно согласиться с утверждением Елистратова о том, что обозначения
женских репродуктивных органов играют меньшую роль в русском жаргоне, чем
реноминации, связанные с мужским половым органом. Если следовать логике и
приведенным примерам Елистратова и признать универсальность эмблемы полового акта,
русский раблезианский жаргон, казалось бы, должен строится на основе обыгрывания
гомосексуальных отношений. На самом же деле, материал жаргонных словарей и записи
жаргона из молодежного чата свидетельствуют о том, что половые отношения в жаргоне
обыгрываются и описываются в основном как гетеросексуальный акт и что существуют
десятки жаргонных метафорических наименований женских половых органов: балалайка,
бюджет, гитара, иллюминатор, империя, касса, кастрюля, качалка, копилка, коробка,
котлета, котлован, кошелка, лохматка, нора, норка, передница, передок, пилотка
(большого размера), пирог, пирожок, пирожное, принадлежность, причендалы, прорубь,
розочка, соловей, телевизор, типография, топка, фазенда, фактура, чесалка, шахта,
щель, эдельвейс.
Используя терминологию Елистратова, можно сказать, что молодежный сленг имеет
признаки разомкнутой арготической системы с ее киническим комплексом и признаки
раблезианства, в рамках которых проявляется игровая направленность молодежного
жаргона. В частности, игровой принцип молодежного жаргона, по мнению Е.М.
Береговской, реализуется в массированной и преувеличенной англизированности сленга,
“которая служит как бы коллективной маской, приемом карнавализации” (1996, 40).
Сама идея помещения современного жаргона в контекст культурологических
исследований заслуживает явного одобрения. Некоторые же аспекты подхода В.С.
Елистратова к описанию жаргона нуждаются в уточнениях. Так, рассматривая арго в
континууме закрытости/открытости и обосновывая трехчленную оппозицию (закрытые,

49
полуоткрытые, открытые жаргоны), Елистратов, на наш взгляд, преувеличивает значение
закрытости, герметичности для таких видов арго, как жаргон преступников, экстрасенсов
или астрологов. Большинство исследований по криминальному жаргону придерживается
той точки зрения, что арго не выполняет конспиративной функции (среди них, Грачев
1997, Лихачев 1964, Поливанов 1968). В жаргоне преступников отсутствуют слова,
образованные с помощью маскировочных аффиксов, лексика деклассированных
создавалась стихийно, а не посредством механического засекречивания слов (Грачев 1997,
99). Также вызывает сомнение тезис о доминировании функции осмеяния в арго.
Гротесковый смех, нацеленность на комический эффект, игровая функция в арго
несомненно присутствуют, но их существование никак не уменьшают, на наш взгляд,
значение опознавательной, мировоззренческой, протестной и других функций сленга.

4.4. Частотность молодежных жаргонизмов

В предисловии к одному из новейших словарей, посвященному толкованию слов и

выражений молодежного сленга, его автор Т.Г. Никтина (2003) помещает послание
десятиклассника, написанное на молодежном жаргоне и переведенное на литературный
язык.

Штрихи на уважухе! Не впадло вам стрематься за невъездом в тусовую феню. Спешел-

фор-ю заморочилась профа педушная из-под кликухи Nikita и нехилую букварилу
замутила (само собой не без нашего хелпаря). Так что вяжите крошить батон на уши про
непрохилу и недотопу. Втыкайтесь в нашу ботву, врубайте фишку, и давайте не будем
гнать картину. А за свой бэзэр мы пишемся. Пашеко Дрюн (десюк) и туса кентов – фанатов
ру. ☺

Уважаемые взрослые! Не стоит расстраиваться, если Вы не понимаете сленговых слов и

выражений. Специально для Вас профессором пединститута Т.Г. Никитиной составлен
довольно полный словарь (естественно не без нашей помощи). Так что не упрекайте нас в
желании быть непонятыми. Постарайтесь осмыслить, понять нашу речь, и давайте жить
дружно. А за свои слова мы отвечаем. Павел Андреев (ученик 10-го класса) и группа его
товарищей, интересующихся русским языком (Никтина 2003, 3).

Письмо десятиклассника явилось, можно надеяться, неплохой рекламой для нового

словаря сленга, вышедшего с подзаголовком “Слова, непонятные взрослым”. С другой
стороны, всем, кто интересуется молодежным языком, достаточно очевидно, что
жаргонные слова в естественном живом молодежном сленге обычно не встречаются в
такой высокой концентрации. В письме есть высоко частотные слова впадло (хотя более
распространен вариант впадлу), заморочиться, хелпарь, зафиксированные в десятках
тысячах текстов на Интернете (Blair et al. 2002); существенно менее частотны слова
невъезд и недотоп (в основном употребляется в значении ‘недоподача тепла’ в
профессиональном жаргоне работников коммунального хозяйства). Некоторые же слова,
приведенные в письме десятиклассника, не встречаются в текстах русскоязычного
Интернета, и, очевидно, являются авторскими жаргонообразными окказионализмами. Так,
поиск в Интернете на крупнейшем российском поисковом сервере www.yandex.ru показал,

50
что слова букварила, педушный, непрохил вообще не зафиксированы ни в молодежных
чатах, ни в молодежных форумах, ни на одной странице русского Интернета.
Если говорить о частотности жаргонизмов в молодежных текстах, то гораздо более
типичным является употребление нескольких жаргонизмов на целый абзац. Приведем
пример из рассказа молодого путешественника, помещенного на одном из туристических
русских сайтов:

“Мы с Васей экстремальщики. Языков никаких не знаем, только русский. В этом году
решили поехать на Новый Год на Кубу. В Шереметьево приехали за два часа до вылета.
Регистрации ещё не было, и мы пошли размяться пивком. Пока ждали – по три бутылки
приговорили. Народ на рейс ломился. Мы стали всех расталкивать (нам это не сложно –
каждый больше центнера весом) и пробились к стойке. Тёлка дала нам места в хвосте
самолёта, хорошо, что хоть рядом. В самолёте взяли вискаря - «Джонни Волкер блю лэбл».
Распили на двоих. Курить в самолёте не дают. Все ныкаются по туалетам. Потом взяли
водки. Опять выпили. А дальше нас понесло! Пиво, водка, снова пиво – лететь-то 12 часов.
Ещё познакомились с чуваками – они тоже летели в Гавану по бабам. Вася пошёл курить в
туалет. Прошло минут пятнадцать. Я забеспокоился. Стал ему долбить в дверь.
Стюардесса на меня стала орать. Пришлось её послать. Я ей говорю: «У меня там кореш
погибает!» Вася вышел весь белый. Я у него спрашиваю: «Чё, блевал?» Он говорит
«Ага...». Сам весь белый. Перед отлётом нажрался картофана с солёными огурцами – ими
и блевал. Потом в этот туалет никто не заходил”.

В повествовании о веселом перелете в Гавану именно известная разреженность

жаргонных слов и выражений создает оптимальный контекст для выполнения ими своей
эмотивной функции. Что же касается передачи мировоззренческих установок, то тут
бывает достаточно и одного сленгизма на все высказывание.

4.5. Престижность молодежного сленга

Престижность тех или иных речевых форм определяется носителями языка субъективно.
Традиционно, считается, что диалектные формы речи расцениваются носителями
литературного языка как непрестижные, а, например, использование в речи большого
количества книжных слов, иностранных заимствований и других лексических единиц,
свидетельствующих о высоком уровне образования носителя языка, является, напротив,
престижным.
Английский социолингвист P. Trudgill (1972) предложил разделять языковые формы,
являющиеся явно престижными, и формы, имеющие скрытый или потенциальный
престиж. Trudgill показал, что, например, нелитературные формы английского языка
могут иметь скрытый престиж, и для некоторых носителей сленга этот скрытый престиж
перевешивает очевидный престиж литературных форм. Престижны ли формы
молодежного сленга? Если да, то является ли их престиж явным или потенциальным?
В культурах западных стран, начиная с 50 – 60-х годов прошлого века наблюдался
постепенный подъем в значимости молодежной культуры для культуры всех других слоев
общества. Молодежные тенденции в одежде, в музыке, в речи становились постепенно
доминирующими в общей культуре. Отсюда вытекает и мода на слова и выражения
молодежного сленга, что хорошо просматривается, например, на французском материале

51
(Seux 1997; Wise 2000). Новые веяния в американской музыке убедительно коррелируют с
модностью и престижностью слов и выражений в американском молодежном сленге. Так,
в работе T. Dalzell (1996) убедительно показано, как джазовый мейнстрим и контр-
культура битников 50-х, музыка и стиль жизни хиппи 60-х, музыка металлистов 70-х,
увлечение хип-хопом, брейкдансингом и рэпом в 80-х и 90-х проявились в десятках
популярных и престижных слов в молодежном жаргоне.
До последнего времени лингвисты не проводили эмпирических исследований по
выяснению вопроса о престижности нелитературных форм русского языка. Пробное
анкетирование, проведенное в 2000 году (Романов 2003), дало следующие результаты. На
вопрос: Является ли престижным употребление сленговых и жаргонных слов в речи при
общении в кругу молодежи? 33% анкетируемых ответили “да, является”, 42 % - “кажется,
да”, 11% - “кажется, нет” и 12% - “нет”. В 2002 году автором было проведено более
масштабное анкетирование, которое также включало вопрос о престижности молодежного
сленга. Результаты анкетирования 2002 года и их анализ представлены в третьей главе
книги, описывающей результ