ПОЭЗИЯ, ЧАЙ И ВИНО В ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Лёгкий речной ветерок.

Чай хорош! И вино хорошо!
И лунная ночь хороша!
Мацуо Басё (1644-1694), перевод В.Н.Марковой

ПОЭЗИЯ
Стихи дворцов и полей
Поэзия всегда занимала совершенно особое место в жизни японцев. Из поэзии в
искусство пришла сезонная тематика, в которой каждому времени года соответствовали
определённые растения, птицы, животные с характерными образными и символическими
значениями. Именно в поэзии оформились важнейшие эстетические категории, которые
стали ключевыми в японском изобразительном и декоративно-прикладном искусстве.
Зародившись в народной среде в форме обрядовых песен, поэзия, проходя этапы
становления и дальнейшего развития, во многом определила специфику мышления и
мировосприятия японцев, в котором Природа заняла основополагающее место.
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я:
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звёзд ладья луны.
Какиномото Хитомаро (кон.7-нач.8 в), перевод А.Е.Глускиной
Позднее в японской культуре обрядовые традиции, связанные с природой,
получили удивительную форму сезонных фестивалей, сложение которых во многом
отталкивалось от поэтической сезонной тематики. Образы сезонных любований
продолжали вдохновлять поэтов и обрели широкое отражение в разных видах японского
искусства.
Вишен цветы
Будто с небес упали –
Так хороши!
Кобаяси Исса (1763-1827), перевод В.Н.Марковой
В древности крестьяне во время различных праздников, наряду с
соответствующими обрядами, водили хороводы, во время которых экспромтом слагались
песни. Молодёжь пользовалась такой возможностью для выражения своих чувств
избраннице или избраннику.
Песня девушки
Когда бы знала, что любимый мой
 2

Придёт ко мне,
Везде в саду моём,
Покрытом только жалкою травой,
Рассыпала бы жемчуг дорогой!
Песня юноши (ответная)
Зачем мне дом, где жемчуг дорогой
Рассыпан всюду,
Что мне жемчуга?
Пусть то лачуга, вся поросшая травой,
Лишь были б вместе мы, любимая моя!
(Из «Манъёсю», перевод А.Е. Глускиной)
Собственно, это были стихи, но, поскольку в те времена они существовали только в
звучащей форме, их стали определять как песни. Поэтому первоначально поэт в Японии
назывался утабито (человек песни), позднее стали употреблять слово ёмибито
(читающий человек), что говорит о продолжении чтения вслух. Красота звучащего слова с
переливами ритмических, омонимических нюансов, так или иначе, продолжала
существовать в японской поэзии, сохраняя, по словам замечательной переводчицы
В.Н.Марковой, выразительную эвфонию (греч. благозвучие).
Первая крупная поэтическая антология – «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»)
была составлена в 8 веке и насчитывала 4,5 тысячи стихов, записанных в 20 книгах
(свитках). В неё вошли произведения разных авторов, а также безымянные образцы и
народные песни, создававшиеся в период примерно с 4 по 8 вв. В «Манъёсю» включены
нагаута (длинная песня), к тому времени уже уходившая в прошлое, сэдока (песня
рыбаков) – шестистишие, которое тоже не получило большого распространения и
мидзикаута или танка (короткая песня), ставшая классической формой средневековой
поэзии. Стихи «Манъёсю» на протяжении столетий высоко ценились всеми слоями
общества и считались образцом высочайшего поэтического мастерства –
непревзойдёнными по простоте изложения, безыскусности, благородной сдержанности. В
этой антологии пятистишия предстают сложившейся поэтической формой, состоящей из
31 слога, с определённым чередованием слогов в пяти строках: 5 – 7 – 5 – 7 – 7 (в данной
антологии иногда встречаются отклонения от этой схемы, но в дальнейшем их уже не
будет).
В «Манъёсю» упоминаются имена около пятиста авторов. Двое из них –
Какиномото Хитомаро и Ямабэ Акахито (перв.пол. 8 в) были выделены как «два гения
японской поэзии».
В сказке «Девушка с чашей на голове» героиня на вопрос, что она умеет делать,
отвечает, что мать научила её игре на нескольких музыкальных инструментах и стихам из
 3

«Манъёсю», «Кокинсю», повести «Исэ-моногатари». Она и сама прекрасно слагает стихи,

выражая свои сердечные переживания, сетуя на тяжёлую жизнь.
Поэзия развивалась вместе с обществом, и в ней отражались все основные
тенденции формирования национальной культуры. В эпоху Хэйан (794-1185) определяющее
значение в этом процессе принадлежало аристократическому сословию. В этой среде
происходило становление и закрепление философско-эстетической системы
мировосприятия, в которой культивировалась утончённая рафинированность,
распространявшаяся на все сферы человеческого существования – от мыслей и чувств до
быта.
О ветер осенний,
Осторожнее дуй, не порви…
В жилище моём прореху
Притаил от взгляда чужого
Паук своей паутинкой.
Сонэ Ёситада (кон.10-нач.11 в), перевод В.С.Сановича
Вся жизнь императорского окружения была погружена в поэтическую атмосферу –
стихи создавались как отклики на разные события, ими обменивались дамы и кавалеры,
особенно после ночных свиданий, они звучали на поэтических турнирах, их писали в
личных дневниках.
В самом начале 10 века по приказу императора началась работа по составлению
новой поэтической антологии. Возглавил этот труд и довёл до завершения выдающийся
поэт Ки-но Цураюки (?-945).
Эта антология получила название «Кокинвакасю» («Собрание старых и новых
песен Японии»). Обычно её именуют просто «Кокинсю». Она также состоит из двадцати
свитков, но включает лишь 1100 стихов, тематически разделённых на сезонные циклы,
песни любви, песни разлуки, песни странствий и т.д. «Кокинсю» стала ещё одним вкладом в
классический багаж японской средневековой литературы. Среди её авторов были выделены
роккасэн – «Шесть магов поэзии». (Илл.1). Наиболее знамениты из них Аривара Нарихира
(819-893) и поэтесса Оно-но Комати (годы жизни неизвестны).
Думала всё о нём
И нечаянной дрёмой забылась.
И тогда увидала его.
О, постичь бы, что это сон, -
Разве бы я проснулась?
Оно-но Комати (перевод В.С.Сановича)
 4

Сложилась особая культура написания стихов, в которой важное значение имели

бумага, почерк и даже сорт туши. Письменные принадлежности хранились в специальных
шкатулках. (Илл. 2).
«Кокинсю» прочно вошла в жизнь образованных хэйанцев. Знание её стихов было
обязательным для любого придворного. О личных достоинствах или недостатках человека
судили в зависимости от того, насколько хорошо он знал японскую, китайскую поэзию и
был искусен в стихосложении.
В этом контексте интересным примером выступает история Таро Лежебоки, героя
одноимённой сказки. Он жил в деревне, но не желал выполнять крестьянскую работу, даже
если ему приходилось голодать. Его послали служить в город, и он почувствовал себя на
своём месте - мигом забыл о лени и проявлял сноровку и сообразительность. Он оказался
также мастером сочинять стихи. По окончании службы Таро решил жениться на молодой
красавице из богатой семьи. Девушку ужасала его внешность – он был грязный, нечёсаный,
в заношенной одежде. Вместе с тем, когда она слышала стихи, которые он сочинял по
разным поводам, то невольно поражалась его дарованию и тонкости чувств. Побеждённая
его талантом, она согласилась выйти за него замуж. Таро отмыли, одели в приличное
платье, и он оказался настоящим красавцем, под стать своему поэтическому дару. Попав
впервые в покои своей любимой, он поскользнулся на гладком полу и упал на драгоценную
цитру, которой хозяйка очень дорожила. Девушка заплакала и в отчаянии сложила первые
три строчки танки:
Цитра моя разбита!
В чём я усладу найду?
Порваны звонкие струны…
Таро, опечаленным её состоянием, не успев подняться, закончил стихотворение:
Можешь меня приструнить,
Я покорюсь смиренно.
Подобное деление танки на две части было закреплено отдельными терминами –
трёхстишие получило название хокку, а завершающее двустишие – агэку. Танка могла
создаваться сразу, но бывало, что сначала появлялись или хокку или агэку, которые потом
дополнялись до пятистишия.
Танка характеризуют точные, ёмкие образы, выразительные метафоры, игра слов,
мастерство тонкого намёка. Определённые ключевые и сезонные слова давали возможность
в столь лаконичной форме передать и восхищение миром природы, и любовные
переживания, и размышления о бренности жизни…
 5

Много замечательных поэтов появилось и после эпохи Хэйан, из которых были

выбраны Сандзю роккасэн (Тридцать шесть магов поэзии). Среди них выделяется великий
Сайгё (1118-1190):
Невольно душе мила
Обветшавшая эта застреха.
Рядом слива цветёт.
Я понял сердце того,
Кто раньше жил в этом доме.
(Перевод В.Н.Марковой)
К 15 веку сложился обычай слагать стихи вдвоём, втроём, как бы передавая друг
другу поэтическую эстафету из трёхстиший и двустиший. Это поэтическое направление
получило наименование рэнга (нанизанные строфы). Рэнга, окончательно разделив танку на
две части, дала со временем рождение новой, ещё более краткой форме – хокку
(трёхстишию). Практически равнозначны термины хайкай и хайку.
Поэзия трёхстиший стала одним из ярких и наиболее характерных явлений
городской культуры эпохи Эдо (1603-1868).
Расцвет поэзии хокку связан с именем великого поэта – Мацуо Басё (1644-1694).
Его стихи удивительны – просты и утончённы, искренни и мудры, добры и чутки:
Зимняя ночь в саду.
Ниткой тонкой – и месяц в небе,
И цикады чуть слышный звон.
(Перевод В.Н.Марковой)
Басё много путешествовал. Однажды в ночь полнолуния ему не захотелось
останавливаться на ночлег, и он продолжил свой путь, любуясь лунными пейзажами. На
окраине деревни он увидел компанию крестьян, которые устроили небольшую пирушку и
сочиняли хайку. Басё остановился и с интересом стал слушать. Его заметили и пригласили
к застолью. Решили, что каждый из присутствующих должен сочинить трёхстишие о
полной луне и первому предложили выступить гостю, рассчитывая позабавиться за счёт
неотёсанного бродячего монаха. Басё немного подумал и произнёс: «Это было
новолунье». Все засмеялись, при чём тут новолунье? Однако стали слушать дальше. Басё
прочитал:
Это было новолунье!
С тех пор я ожидал -
И вот! Сегодня ночью!
Все были поражены, поскольку было ясно, что перед ними большой поэт. Когда по
их настоятельной просьбе Басё назвал себя, перед ним почтительно извинились, потому
что и в этой глубинке знали его славное имя.i
 6

Данная история показывает, насколько широко и глубоко поэзия пронизала все

слои японского общества.
Поэзия всегда была многогранно вплетена в жизнь японцев, отражая их духовные,
эмоциональные и материальные критерии. Без знакомства с этим явлением невозможно
приблизиться к пониманию японской культуры. Но…естественно возникает вопрос об
адекватности восприятия этого явления представителями других культур.
По мнению американского поэта Роберта Фроста (1874-1963) поэзия – это то, что
теряется при переводе. Действительно, как передать в переводе неповторимое звучание
японских стихов с их виртуозной игрой слов, россыпями метафор, аллегорий, гипербол,
омонимов, выразительной ритмикой поэтического строя?
Хоро хоро то С шелестом облетели Будто на ветру
Ямабуки тиру ка горных роз лепестки. лепестки опавших роз -
Таки но ото. Дальний шум водопада. плещет водопад…
Мацуо Басё Перевод В.Н.Марковой Перевод А.Долина
Ямабуки – кустарник из семейства роз, но его жёлтые цветки с крупными
лепестками мало похожи на западные розы. Это растение встречается в японской поэзии
со времени «Манъёсю» и имеет свою «образную ауру», которую, к сожалению, не может
почувствовать иностранный читатель.
«Красота стихотворения во многом объясняется нежным звучанием слова
хорохоро, передающим ленивое падение лепестков желтых роз и контрастирующее с
образом ревущего водопада».ii
И всё-таки лучшим переводчикам, тем не менее, удаётся донести нечто, что даёт
возможность зарубежным читателям почувствовать выразительность и значимость
оригинала. В первую очередь, конечно, воздействует образ.
Я в весеннее поле пошёл за цветами,
Мне хотелось собрать там фиалок душистых,
И поля
Показались так дороги сердцу,
Что всю ночь там провёл средь цветов до рассвета!
Ямабэ Акахито (перв.пол 8 в), перевод А.Е.Глускиной
В японской поэзии на протяжении многих столетий разрабатывались важнейшие
философские и эстетические понятия, которые кардинально повлияли на культуру в
целом.
В эпоху Хэйан ведущим принципом в поэзии стало моно-но аварэ, которое обычно
переводится как «тайное очарование вещей». Точно обозначить эту категорию, также как
и другие, чрезвычайно затруднительно, потому что они выходят за границы конкретных
представлений, требуя душевного отклика, эстетического переживания. Для хэйанцев
 7

уловить моно-но аварэ означало проникнуться сокровенной красотой вещи, пейзажа,

явления.
Когда б не плыли по воде
Эти листья багряные
О Тацута-река!
Кто бы подумал,
Что осень в твоих волнах?
Саканоэ Корэнори (пер.пол. 10 в), перевод И.А.Борониной
Чуть позднее буддийское осознание непостоянства мира, мимолётности явлений и
состояний приводит к переосмыслению в поэзии моно-но аварэ.
«Красота «аварэ» постепенно утрачивает свои реальные очертания, становится
неуловимой, приобретает налёт призрачности. Складывается новый эстетический идеал –
«югэн». Основные значения этого термина – «таинственность» и «глубина». Разработке
эстетики «югэн» и посвятил свои теоретические труды учёный поэт Фудзивара Сюндзэй…
Основным средством выражения красоты «югэн» становится «ёдзё» эмоциональное
содержание, «которое нельзя выразить в слове и увидеть в облике». В качестве примера
«югэн» приводится танка неизвестного автора:
В тумане утреннем
Акасской бухты
Чёлн уплывает вдаль,
Едва мелькая меж островов,
И мысль меня уносит вслед...
И рассветный туман, и уплывающий вдаль челн, который еле виден, - все
это создает впечатление неясности, неопределенности, таинственности, оставляя большой
простор для домысливания. Это – суггестивный образ в стиле «югэн».iii
Фудзивара Тэйка (1162-1241), сын Сюндзэя, был также знаменитым поэтом и
теоретиком. «Сложив немало шедевров в стиле «югэн», он выдвинул другой поэтический
принцип. Это был новый эстетический идеал – «ёэн» («чарующей красоты» или, как он
сам называл, «чарующей красоты избыточного чувства»). Ёэн – это призрачная,
неуловимая красота. Это, по существу, трансформация красоты «югэн» в направлении
дальнейшего отхода от реальности».iv
Все эти аспекты восприятия и осмысления красоты, появлявшиеся в поэтике,
соответствующим образом формировали мышление японцев и во многом определили
направленность национальной художественной культуры, в которой идея красоты стала
ведущим понятием. Несмотря на то, что одни категории сменялись другими, все они
оставляли свой след в поэзии и японской культуре. Так, например, югэн найдёт отражение
в категории ваби, которая станет определяющей в классической чайной церемонии.
 8

В начальных формах чаепитий моно-но аварэ проявлялось в пристальном

внимании к подбору красивых, редких вещей. В дальнейшем, по мере оттачивания
церемонии вырабатывались новые критерии, для которых огромное значение приобрели
понятия ваби и саби, которые также изначально возникли в поэзии. (Илл. 3).
Упоминания о чае встречаются уже в поэтических антологиях 9 в. Например, в
«Рёунсю» («Собрание уносящихся вдаль облаков») автор говорит о своём пребывании в
загородном доме, где он ловит удочкой рыбу, слушает музыку, пьёт чай и сочиняет
стихи.v Чай не стал поэтической темой, как таковой, поскольку чаепитие получило
распространение довольно поздно, когда в поэзии уже сформировались тематические
каноны. Тем не менее, поэзия, с её теоретическими разработками этических и
эстетических критериев, во многом определила внутреннюю содержательность и внешний
характер чайной церемонии.
Поэзия активно включалась в процесс чайного действа в виде стихотворных
текстов, написанных на свитках. Они вешались в нишу в чайных помещениях и
определяли тему, настроение чайной церемонии. Сочиняли стихи и сами чайные мастера.
Наиболее значимым образцам чайной утвари давали индивидуальные названия, которые
нередко брались из поэтических образов.
В качестве примера можно привести чайницу знаменитого мастера Кобори Энсю
(1579-1647). В молодости он не обращал на этот предмет особого внимания. В зрелом же
возрасте, когда был накоплен знаточеский опыт, острее стал глаз, он почувствовал
притягательность чайницы, её соответствие своему душевному настрою. Он дал ей имя
«Асукагава» («стремительно струящийся поток»). Название было взято из стихотворной
строки – «время бежит как река Асукагава». Этим Кобори Энсю выразил своё
изменившееся отношение к чайнице, произошедшее со временем.vi
В рассказе Ихара Сайкаку (1642-1693) «Бумажный фонарь и цветы вьюнка»
описана следующая история:
«А ещё был случай, когда некий человек пожелал, чтобы чайная церемония
совершилась в китайском стиле, и тогда хозяин выставил утварь, что была привезена из
Танской земли, и только на картине в нише красовалось стихотворение Абэ-но Накамаро:
«На высокие своды небес я гляжу. Как они высоки! О луна, что встаёт над горою Микаса,
над Касуга, дальней землей!». Гости пришли в восхищение:
- Ведь это стихотворение Абэ-но Накамаро сложил в Танском государстве, тоскуя о
родине! – и долго рассматривали и хвалили утварь и всё прочее, что приготовил хозяин.
 9

«Если гости таковы, тогда только и стоит заниматься чайной церемонией», - справедливо
заметил некто». vii
ЧАЙ
Для монахов и мирян
Чай впервые был привезён в Японию буддийскими монахами, которые в период с
630 по 894 гг неоднократно отправлялись с посольской миссией в Китай. Этот чай был
спрессован в виде кирпича (дантя), его дробили, добавляли, как в Китае, некоторые
ингредиенты, в частности, соль, и затем настаивали, заливая кипятком, «но питие чая
являлось неким экзотическим действом, практиковавшимся в весьма узком кругу
придворной аристократии и среди части буддийского духовенства, оставаясь совершенно
неизвестным широким слоям населения страны».viii Затем связи с Китаем на некоторое
время прервались, и чай был практически забыт.
Следующий этап чайной экспансии был связан с распространением в Японии дзэн-
буддизма. Во второй половине 12 в. монах Эйсай дважды ездил в Китай, где познакомился
с доктриной и практикой чань-буддизма (яп. дзэн-буддизма). Вернувшись в Японию, он
основал дзэн-буддийское направление Риндзай. В 1191 г. Эйсай привёз в Японию семена
чая, которые были высажены в окрестностях Киото. Условия оказались очень
благоприятными, и в этом районе стали собирать листья чая высокого качества. Теперь
уже пили не дантя, а маття – порошкообразный чай, почти такой же, какой употребляют
сегодня.
В период с 14 в до середины 16 в существовали разные варианты чаепитий: его
пили в монастырях, в аристократических и военно-феодальных кругах. Постепенно новый
напиток начал распространяться за пределы дзэн-буддийских центров. Его оценили
монахи других буддийских школ, поскольку он хорошо помогал справляться с «тремя
отравами», мешавшими медитации – с сонливостью, рассеянностью мыслей и
неправильным положением тела.ix
В светских чаепитиях нашли отражение интересы разных слоёв населения. При
императорском дворе, продолжая давнюю традицию эстетических состязаний, угадывали
сорта чая. Крупные феодалы стали устраивать чаепития, которые давали возможность
приглашать нужных гостей, как союзников, так и противников, для обсуждения
политических проблем и ситуаций. Горожанам пришлись по душе чаепития, во время
которых можно было поговорить о разного рода торговых и прочих городских делах.
Проводились чаепития, в которых основной целью было представить дорогостоящую
чайную утварь; в других случаях акцентировался эстетический аспект – участники таких
 10

действ любовались тонко подобранными предметами, наслаждались общением с

единомышленниками. Устраивались и откровенно увеселительные пирушки. Таким
образом, светские чаепития имели, по большей части, развлекательную направленность.
Вплоть до второй половины 16 в происходил сложный процесс кристаллизации
разных форм чаепития, который завершился созданием классической чайной церемонии –
тяно-ю (букв. чайный напиток).
Среди большого числа чайных мастеров выделяются три знаковые фигуры,
деятельность которых имела определяющее значение для сложения тяною - Мурата Сюко
(1432-1502), Такэно Дзёо (1502-1555) и Сэн Рикю (1522-1591).Первые два мастера своей
деятельностью подготовили почву для создания классического типа чайного действа,
который окончательно был завершён Сэн Рикю.
Известно, что Сюко (или Дзюко) был монахом, сначала в одном из храмов Нара,
где увлекался монастырскими чаепитиями, затем он пришёл в известный дзэнский храм
Дайтокудзи в Киото, где стал учеником прославленного наставника Иккю Содзюна. (1394-
1481). Сюко, под руководством Иккю, осваивал дзэнский путь постижения истины,
включив в этот процесс чайное действо, которое подверг основательному
переосмыслению. Он значительно сократил помещение для проведения чаепития,
выделив отдельную комнату размером около 9 метров, что соответствовало размеру
монашеской кельи. Было уменьшено количество утвари до необходимого минимума, что
повышало их индивидуальную значимость. Дорогие изысканные китайские изделия,
которые высоко ценились в то время любителями чая, Сюко заменил неказистыми
грубоватыми образцами, среди которых были как китайские, так и японские вещи.
«Сюко претила бьющая в глаза красота и совершенство форм, лежащее, так
сказать, на поверхности. Акцент переносился на внутреннюю, в общем-то
труднопостигаемую обыкновенным человеком красоту вещи. (Илл.4). Характерны в этом
отношении слова самого Сюко, сохранившиеся в записках Нодзё Тоумона: «Луна, которая
не [проглядывает] сквозь облака, также неприятна». x Для Сюко чаепитие было такой же
дзэнской практикой, ведущей к просветлению, как и медитация. Известна легенда о том,
что Иккю, «наблюдая за Сюко, подумал, что тот чрезмерно увлекается чаем и
пренебрегает медитативной практикой. Однажды Иккю увидел своего ученика
наслаждающимся чайным напитком и, подойдя к нему, ударил палкой по чашке, которая
выпала из рук якобы нерадивого монаха. Однако Сюко остался невозмутимым. И тогда
Иккю воскликнул: «Дзэн есть в чае!». Идея о дзэне в чае стала основополагающим
принципом классической чайной церемонии («вкус дзэна и вкус чая един»)…xi
 11

Такэно Дзёо до 30 лет профессионально занимался поэзией и был преподавателем

поэтического направления рэнга. Затем обратился к буддизму и прошёл обучение у
настоятеля храма Дайтокудзи, увлекавшегося чайным ритуалом. Это оказало влияние на
Дзёо, который, освоив чайное действо, продолжил его совершенствование..
«…Дзёо, как и Сюко, во главу угла ставил внутреннюю красоту, благородство
чайного действа, лишенное внешне какой-либо яркости или многоцветности. Отсюда и
типичное для такой эстетической установки понимание красоты как чего-то безыскусного,
лишенного эффектности, внешней привлекательности…
Критерии блеклости, грубоватости, безыскусности, простоты распространялось
Дзёо не только на оценку чайной утвари, но и на уголь и золу в очаге, на церемониал
чайного действа. Выбор Дзёо северной части чайного домика для проведения церемонии,
объясняется, кстати, тем, что свет, проникающий в комнату, изменяет цвет утвари, но при
северном освещении (т.е. когда окно выходит на север) чайная утварь «выглядит по-
настоящему»…
Безусловным новаторством Дзёо было введение в эстетику чайной церемонии
понятия ваби.».xii
Ваби в контексте эстетики чайной церемонии стало обозначать красоту, таящуюся
в простых, неброских вещах, открывающуюся в несовершенных, асимметричных формах.
Чайные мастера, следующие по пути вабитя (чай в стиле ваби), искали чайную утварь,
отвечавшую этой эстетике. В частности, использовали грубоватую керамику Юго-
Восточной Азии, несовершенство которой вполне соответствовала их взглядам. Отбирали
и отечественную керамику. Сохранилась история, которая на конкретном примере даёт
представление о менявшихся эстетических приоритетах.
В конце 16 в самурай невысокого ранга, проезжая через селение неподалёку от
Киото, остановился передохнуть в придорожном доме. Хозяйка подала ему чашку
горячего напитка из обжаренных и растёртых зёрен ячменя, заменявшего крестьянам чай,
который был для них слишком дорог. Гость заметил, что она взяла порошок из
маленького горшочка. Он был глиняный, красновато-коричневого цвета, с пятнами
блестящей чёрной глазури на оплечье. Эффект от разбрызганной глазури, хотя и
совершенно случайный, поражал своей выразительностью. Самурай, пленённый формой
сосуда и сияющими вкраплениями глазури на красноватой поверхности, не мог оторвать
от него глаз. Дело в том, что он принадлежал к числу любителей чаепитий, и увидел в
скромном изделии народного мастера воплощение нового понимания красоты вещи,
 12

которое утверждали чайные мастера, формировавшие классический тип чайной

церемонии.
Денег у него было мало, и он стал переживать, что не сможет купить этот
горшочек, который идеально подходил на роль чайницы. Крестьянка же ничего не знала о
чайной церемонии и о поисках чайными мастерами адекватной их эстетическим
представлениям утвари. Для неё этот горшочек был самым обычным предметом
скромного домашнего обихода. Она отказалась его продавать и предложила просто взять.
Самураю гордость не позволяла получить бесплатно понравившуюся вещь. Их громкий
спор привлёк соседей, один из которых предложил подходящий вариант. Самурай должен
был отдать все медные монеты из кошелька, а женщина получить их в обмен на горшочек.
Монет оказалось немного – сумма составила примерно две трети дневного заработка
ремесленника, и женщина спокойно взяла эту небольшую сумму.
У гостя и хозяйки оказались совершенно разные ценностные ориентиры. Для
простолюдинов простота и грубоватость вещей связывались исключительно с бедностью
и непритязательностью их жизни, а в «чайных кругах» происходило переосмысление
эстетических критериев, устоявшихся взглядов на мир и отношения к вещи. Гармоничная
простота, скромное достоинство маленького сосуда, в сочетании с удивительным
очарованием случайных эффектов, возникших в процессе изготовления, а также лёгкая
потёртость от употребления, полностью соответствовали понятиям ваби и саби, которые
становились ведущими категориями в складывающейся эстетике тяною.
Чайница несколько раз меняла владельцев, пока её не увидел Фурута Орибэ (1544-
1615), даймё (князь) и знаменитый мастер чайной церемонии. Он также пришёл в
восхищение и сказал, что никогда не видел столь замечательной чайницы. Сделали
крышечку из слоновой кости, сшили футляр из парчи – и маленький горшочек из
сельского жилища, созданный безвестным народным мастером, стал классическим
образцом чайной керамики и получил название «Хитоё» (жизнь).xiii(Илл. 5).
Основополагающее значение в вабитя имело обретение просветления, которое
невозможно достичь без «очищения сознания». Один из чайных мастеров определил этот
процесс следующим образом: «Осматривая свиток-какэмоно в нише-токонома и цветы в
вазе, очищают глаза; вдыхая аромат благовоний, очищают нос; слушая [звуки] кипящей в
котле воды и капель, падающих из бамбукового желоба, очищают уши; пробуя чай,
очищают рот; беря в руки чайную утварь, очищают [орган] осязания. Во время очищения
шести «корней» сознание само по себе очищается от скверны».xiv
 13

Завершил создание классической чайной церемонии Сэн Рикю (1522-91). Семья

Рикю жила в Сакаи, богатом торговом городе, где обитало много чайных мастеров. Отец
его был преуспевающим торговцем, но в семье сохранялись культурные традиции,
поскольку дед Сэнъами состоял на службе при сёгунах (военные правители) Асикага в
качестве знатока произведений искусства. От имени деда Рикю позднее получил имя Сэн.
Он с детства стал изучать чайную церемонию и к 16-17 годам достиг серьёзных успехов.
В это время он познакомился с Такэно Дзёо и стал его учеником.
Сохранилась история, рассказывающая о том, как Такэно Дзёо велел ему убрать
сад. Когда молодой человек вышел в сад, то увидел, что всё кругом тщательно выметено.
Он почувствовал, что вычищенному пространству не хватает гармонии и недолго думая,
тряхнул ствол ближайшего дерева, опавшие листья упали на землю. Дзёо похвалил
ученика за чуткое восприятие. Этот сюжет наглядно выражает ощущение Рикю ваби и
перекликается с идеальным представлением вабитя, обозначенным как «горная хижина в
городе».xv
Рикю, также как и его учитель Дзёо, постигал учение дзэн-буддизма под
руководством монахов из монастыря Дайтокудзи, стараясь с помощью дзэнского опыта
проникнуться «духом чая».
Рикю было уже за 60 лет, когда он был назначен главным чайным мастером у
Тоётоми Хидэёси, военного правителя, ведшего борьбу за объединение страны. Хидэёси
был большим ценителем и знатоком тяною, но со своими собственными приоритетами, в
числе которых были определённые политические цели, а также амбициозное желание
демонстрировать свою значимость и могущество.
Рикю приходилось по указанию Хидэёси устраивать чайные церемонии,
поражающие размахом и роскошью и имевшие «целевое назначение, т.е. в той или иной
степени несших политическую или деловую нагрузку». xvi Хидэёси настолько был увлечён
утверждением своего величия, что велел соорудить в своём замке золотую чайную
комнату, которая должна была наглядно выражать его всесильную власть (стены были
оклеены сусальным золотом, а вся утварь была изготовлена из золота и серебра).
Это разительно отличалось от вабитя Рикю, который к этому времени стал
наиболее авторитетным мастером в мире чая. Рикю завершил формирование чайной
церемонии, чётко обозначив как духовную содержательность, так и её материальное
выражение. (Илл. 6).
Когда Рикю спрашивали в чём суть искусства тяною, он отвечал, что нужно всего
лишь вскипятить воду, заварить чай и выпить его. Это простота дзэнского пути
 14

постижения Истины, когда ум совершенно спокоен, и человек, соприкасаясь со своим

истинным Я, способен достичь состояния просветления (в дзэн - сатори). В своём
утверждении дзэнских критериев и эстетики ваби Рикю шёл по пути своих
предшественников, но он значительно их реформировал. Так, понимание сущности ваби
Рикю и его учителем Такэно Дзёо весьма различны. Представлению последнего
соответствует стихотворение Фудзивара Тэйка: «Посмотрев вокруг, не увидел цветов или
огненно-красных листьев. Поздний осенний вечер в крытой соломой хижине на
побережье». Ваби, выраженное в этом стихе, передаёт строгую, спокойную красоту
вечерних сумерек с одинокой хижиной на побережье. Это красота ускользающей пустоты.
Рикю в качестве иллюстрации своей трактовки ваби приводил стихотворение
Фудзивара-но Иэтака (1158-1237): «Тем, кто ожидает только цветов сакуры, показать бы
весенние ростки, пробивающиеся сквозь снег в горной деревне». Стихотворение
пронизано позитивной энергией обновления природы, и это полностью созвучно
интерпретации ваби Рикю, который творчески подходил к формированию чайного
ритуала. В его варианте тяною спокойствие, скромность, сдержанность были наполнены
чистотой, свежестью и жизненной активностью.xvii (Илл. 7).
Чайная церемония, как её определил Рикю, проходила в небольшом, отдельно
стоящем чайном домике (тясицу), который напоминал сельскую хижину. Входом для
гостей служил лаз (нидзиригути), размером примерно 60 на 60 см. Приглашённые должны
были оставлять обувь на улице и буквально на коленях вползать в помещение, благодаря
чему создавалась атмосфера равенства всех участников, смирение чувства собственной
важности. Центром внутреннего помещения была ниша (токонома), в которой
вывешивались каллиграфические и живописные свитки, ставились цветочные композиции
(икэбана) и ценные предметы чайной утвари (в зависимости от темы, вида чаепития и
т.д.).
Здесь же размещался очаг, тип которого зависел от сезона. Около него стояли
основные предметы тядогу (чайная утварь) – чайная чаша (тяван), чайница (тяирэ –
керамическая или нацумэ – лаковая) и бамбуковая ложечка, сосуд с холодной водой
(мидзусаси), сосуд для сливания воды после ополаскивания (кэнсуй). (Илл. 8, 9).
Рикю отказался от дорогих китайских вещей и предметов мэйбуцу (ценные
именные изделия) и стал использовать скромную продукцию японских керамических
центров. Он сам изготавливал некоторые предметы из бамбука – ложечки для чая, вазы
для цветов.
 15

Благодаря ему появились знаменитые чайные чаши «раку». Рикю заказал

керамисту по имени Тёдзиро, который славился своей кровельной черепицей, чайную
чашу, объяснив, какой она должна быть. Чаши «раку» по сей день делаются вручную, они
имеют толстые стенки с грубоватой фактурой. Бывают чёрные и красные чаши «раку».
Эти чаши получили большое признание у тядзинов (мастера чая). (Илл.10).
Значение имели абсолютно все вещи и действия людей. Важной подготовительной
частью предстоящей церемонии было прохождение приглашённых через родзи (росистая
земля), т.е. через небольшой чайный сад. Этот этап означал оставление позади
обыденного феноменального мира и переход в атмосферу сакрального духовного
состояния.
Чайный ритуал – это глубоко продуманный процесс формирования особой
«психосферы», которая возникает в результате взаимодействия всех составляющих
компонентов и приводит участников в состояние изменённого сознания (буд. самадхи).
Помимо дзэн-буддизма на чайную церемонию оказали также влияние
конфуцианство, даосизм и некоторые «небуддийские элементы».
В тяною вошло понятие древнекитайской натурфилософии о пяти стихиях, таких
как вода, огонь, дерево, металл, земля, противоположность и взаимодействие которых
«образует всё сущее».
«Центром пространства, в котором происходит чайное действо, является очаг со
стоящим на нём котлом. Эта зона – олицетворение гармонического единства пяти стихий
– воды (в котле), огня (в очаге), дерева (древесный уголь), металла (из него изготовлен
котел), земли (в ней вырыт очаг-ро, или же ее функцию выполняет зола в переносном
очаге-фуро). Кроме того, пять стихий пребывают во время церемонии в динамичном
состоянии (огонь поддерживается горением древесного угля вода кипит т.е. активна и т.д.)
. Таким образом перед нами символическая модель Вселенной…»xviii (Илл. 11).
Высокий духовный потенциал религиозно-эстетического действа, каким является
классическая чайная церемония, определил значение тяною как Тядо (или Садо) – Путь
чая.
Внутренние, и отчасти внешние, разногласия Рикю с Хидэёси привели к тому, что в
1591 году мастер по приказу правителя совершил сэппуку (харакири). Его последнее
чайное действо и последнее стихотворение свидетельствуют о том, что достиг
просветлённости.
 16

Деятельность Рикю, его учеников и единомышленников способствовала

распространению чайной церемонии среди широких слоёв городского населения. Однако
далеко не все понимали и чувствовали истинное значение чайной церемонии.
В упоминавшемся выше рассказе Ихара Сайкаку приведён подобный случай.
«В столичном городе Нара, на улице Хигаси, жил в довольстве и досуге известный
человек. И вел он изысканный образ жизни, ежедневно с усердием упражняясь в
искусстве чайной церемонии, воду для коей черпали, по его указанию, из Колодца Цветов,
что в храме Кофуку.
Случилось однажды, что некие малопочтенные люди, проживавшие на той же
улице, попросили его устроить чайную церемонию при цветении вьюнка. В заранее
условленный день хозяин с четырёх часов утра начал приготовления, позаботился обо
всех мелочах и стал поджидать гостей, однако голоса, возвестившие их приход,
послышались у ворот лишь незадолго до полудня, хотя всем хорошо известно, что,
чайную церемонию с цветами вьюнка устраивают в строго определённое время рано
утром.
Рассерженный хозяин приказал впустить гостей во двор и вышел им навстречу,
держа в руках зажженный фонарь, однако невежественные гости, не сознавая своего
промаха, сочли весьма забавным, что он носит с собой фонарь, будто бродит в ночной
непроглядной тьме.
В досаде хозяин поставил в цветочную вазу листья батата, выпачканные в земле, но
гости и на это никакого внимания не обратили.
И поделом ему – следовало бы знать, каких гостей он у себя принимает. Ведь
чайная церемония может послужить источником наслаждения только при одном условии:
если и хозяин и гости в равной мере умеют ценить это искусство».xix
В обеих историях из рассказа Сайкаку очевидно, что в 17 в в чайной церемонии
получили преобладание эстетические аспекты, более отвечавшие взглядам и вкусам
основной части любителей чая.
Церемония вабитя определила магистральную тенденцию тяною или тядо. Рикю
стал своего рода стержнем, вокруг которого закрепилась эта традиция. Акцентирование
дзэнских аспектов и выверенная строгость правил вабитя были достаточно сложными для
основной массы адептов. Даже некоторые ученики и ближайшие соратники Рикю стали
вносить новшества и изменения в ритуал учителя.
Так, например, Фурута Орибэ, которого Рикю предполагал своим преемником,
значительно отошёл от вабитя и создал свой вариант церемонии, который получил
 17

определение как «отклоняющийся от нормы», поскольку в нём было много

эксцентричности. В первую очередь, это касалось утвари. Он создал новый тип
керамических изделий, получивший его имя – орибэ. Керамика орибэ – это толстостенные
фактурные изделия с асимметричными формами и характерными орнаментикой и
окраской. Стиль орибэ в керамическом производстве сохранился по сей день. (Илл.12).
Фурута Орибэ и его ученик Кобори Энсю, создав свои школы, вошли в историю
как выдающиеся мастера тяною. Стиль чаепитий Кобори Энсю получил определение
кирэй саби («прекрасная грусть»). Саби, также как и ваби, очень значимая эстетическая
категория, которая появилась в японской поэзии ещё в эпоху Хэйан.
В конце 17 и особенно в 18 в в на чайную церемонию большое влияние оказало
конфуцианство, которое стало официальной государственной идеологией. Тяною
приобрела статус общепризнанного явления национальной культуры, при этом претерпев
определённые изменения. Одни приверженцы чайной церемонии увлеклись внешней
стороной действа – стали приобретать дорогую эффектную утварь и выставлять её перед
гостями. Это приводило к превращению чайной церемонии в «праздное
времяпрепровождение». (Илл. 13). Другие акцентировали конфуцианские моральные
ценности и вводили в ритуал разделение гостей по статусному положению. «…Чаепития-
ваби, в собственном смысле этого слова, проводили лишь некоторые мастера школ дома
Сэн и опять-таки для весьма ограниченного числа знатоков». xx
Несмотря на то, что в тяною вносились коррективы, порой достаточно серьёзные,
дух и основные принципы вабитя, в той или иной степени, сохранялись во всех школах.
Кризис тяною в определённой степени способствовал появлению другого вида
чайной церемонии, получившей название от сорта использовавшегося чая – сэнтя.
В отличие от тяною, где чайные листья растирались в порошок, который взбивался
в тяване бамбуковым венчиком и пили чайную суспензию, в сэнтя чай заваривался в
чайнике и употребляли настой. Это значительно упрощало приготовление чайного
напитка. Чаепитие сэнтя имело китаизированную направленность. Его культивировали
китайские монахи, которые, приехав в Японию в середине 17 в, создали новую дзэн-
буддийскую школу – Обаку, Они пили заваренный чай, используя его в своей духовной
практике.
Центром этой школы стал храм Мампукудзи, в окрестностях Киото. Здесь
собирались не только кангакуся (учёные, занимавшиеся китайскими науками), но и
представители образованной части городского населения, в том числе и творческой
интеллигенции, которым были близки идеалы китайских вэньжэнь (образованные люди).
 18

Вэньжэнь провозглашали независимый образ жизни, не связанный с

государственной службой и предпочитали жить вдали от суетного мира, полагая основной
целью духовное самосовершенствование. Они занимались литературным творчеством,
каллиграфией, живописью и пили заваренный чай.
Естественно, что японские адепты китайской культуры переняли обычай пить
заваренный чай, но храм Мампукудзи не стал центром практикования сэнтя для мирян.
Новая церемония обрела форму частных неформальных чаепитий, которые, в отличие от
тяною, не ограничивались строгими ритуальными установками. Вместе с тем, в сэнтя
были свои духовные и эстетические критерии, которые определяли основную
направленность чаепития – способствовать созданию просветлённого состояния. Главным
в сэнтя был вкус чая, который пробуждал и возвышал дух, в то время как в тяною со
временем приоритет получила эстетизация материальной формы.
Один из японских монахов школы Обаку написал в конце 17 в поэму в прозе,
посвящённую сэнтя, в которой он, в частности, описывает безыскусный процесс
приготовления и употребления чая: «В железном котелке кипит вода пузырьками,
напоминающими глаза утки. Зелёным чаем наполняется корейская чаша. Гости пьют по
очереди, восклицая, что чай подобен нектару. На стенах драгоценные произведения
живописи и каллиграфии монахов Сигэна и Муци».xxi
Далее он говорит о том, что смиренные мужи не посещают пышных чаепитий, а
предпочитают простую жизнь в горной хижине. Когда кто-нибудь в такой хижине на
берегу озера, готовит сэнтя, «аромат заваривающихся листьев поднимается над горшком.
Не нужно ни ложечки для чая, ни веничка для взбивания. Хорошо заварившийся чай, во
время питья увлажняет все внутренности. После трёх чашек дух человека воспаряется. Он
ложится у окна и прислушивается к тростниковой флейте. Проходящие мимо знакомые
дзэнские монахи интересуются, что там происходит. В ответ им показываются чайные
чашки».xxii
К концу 18 – началу 19 в чаепитие сэнтя получило широкое распространение в
японском обществе, включая не только горожан, но и высшие социальные слои –
аристократию и военное сословие. Сегодня трудно представить, что было время, когда
сэнтя была более популярной формой чаепития, чем тяною.
Уэда Акинари (1734-1809), знаменитый писатель, поэт и учёный был одним из
ведущих апологетов сэнтя. Этот вид чаепития стал для него формой эскапизма, о чём он
сказал в одном из своих стихотворений: «Хотя я не могу убежать из этого испорченного
 19

мира, я могу приготовить чай на воде из горного потока и дать моему сердцу
отдохновеие».xxiii
Японские бундзин (аналог вэньжэнь) оказали значительное влияние на развитие
сэнтя, и у них сложился свой собственный вариант – бундзинтя (чай бундзин). Среди
бундзин было немало художников, которые создали новую школу живописи Бундзинга
(живопись образованных людей) или Нанга (живопись южной школы). Образцом для
японских мастеров стала китайская Вэньжэньхуа (живопись вэньжэнь). (Илл. 14).
Бундзин регулярно проводили сёгакай – дружеские встречи, на которых спонтанно
создавали живописные и каллиграфические работы исключительно для самовыражения,
что отвечало идеалам интеллектуалов. Во время этих творческих сессий они пили чай.
Бундзин распространили свои эстетические критерии на чайную утварь сэнтя
посредством взаимодействия с керамистами и другими ремесленниками, заказывая им
определённые изделия, иногда по своим эскизам. Ярким представителем культуры
бундзин был Аоки Мокубэй (1767-1833) – художник, каллиграф и керамист. Он создавал
керамику для сэнтя, ориентируясь на китайские образцы. (Илл.15).
В сэнтя сложился свой ритуал проведения чаепития, более простой и свободный
по сравнению с тяною.
Оба варианта чаепития, каждый по-своему, отражают глубокие духовные,
интеллектуальные и эстетические поиски смысла и значимости человеческого бытия.
Музей располагает целым рядом предметов, имеющих отношение к тяною и
сэнтя. Это – небольшая группа вещей, из которой складывается своего рода мозаика,
дающая возможность познакомиться с обеими традициями. (Илл. 16, 17, 18)
Наиболее ранние образцы - тяваны (чайные чаши), чайницы, коробочки для
благовоний, сосуды для воды позволяют получить представление об эстетических
воззрениях патриархов тяною - Мурата Сюко и Такэно Дзёо.
Обе чайные церемонии оказали значительное влияние на развитие японской
керамики. Экспонаты выставки дают наглядное представление о разнообразии чайной
керамики. В современной Японии зелёный чай продолжает оставаться самым
распространённым напитком. Его пьют из стаканов – юноми, которые изготавливаются из
фарфора, фаянса и керамики, т.е. глины разного состава. В музее имеется небольшая, но
интересная коллекция юноми второй половины 20 в, которую можно назвать периодом
расцвета производства бытовой керамики. (Илл. 19).

САКЭ
 20

Сакэ - японский алкогольный напиток, изготавливаемый из риса. За пределами

Японии его называют обычно японской водкой, иногда вином, но по технологии
производства сакэ ближе к пиву. По-японски оно называется нихонсю – «японское вино».
Способ приготовления сакэ попал в Японию из Китая. В раннем средневековье сакэ
производили на винокурнях синтоистских храмов и императорского двора. Если
придворные аристократы употребляли сакэ как хмельной напиток, то в синтоизме оно
имело сакральную функцию и использовалось в различных религиозных ритуалах.
Японская национальная система верований – синто (Путь богов) обожествляла
окружавший человека мир, считая, что горы, скалы, водопады, могучие старые деревья и
другие природные объекты являются воплощениями божеств (ками). Священным было и
поле, где произрастал рис. В обычные для земледельческих культур обряды, связанные с
посадкой, выращиванием и сбором урожая, японские крестьяне включали поклонение и
божеству поля, и самому рису. Сакэ, производимое из риса, с раннего времени
использовалось для подношений синтоистским божествам. Эта традиция сохранилась до
наших дней.
Позднее, примерно с 12 века, крестьяне также освоили изготовление этого напитка.
Сакэ прочно вошло в жизнь японцев разных социальных слоёв. До сих пор сохранился
синтоистский ритуал бракосочетания «сан сан кудо» - «трижды три девять». Молодожёны
отпивают по очереди по три глотка из трёх чаш. После этого они официально считаются
мужем и женой.
Как и чай, сакэ различается по сортам, месту изготовления, вкусу и аромату.
Качество сакэ, в первую очередь, зависит от достоинств воды и риса. Крепость
варьируется от 16 до 20 градусов.
Первые упоминания о сакэ встречаются уже в «Кодзики» («Записи о деяниях
древности», нач 8 в). В повествовании о боге ветра Сусаноо есть история о том, как он
победил восьмиголового дракона, напоив его сакэ.
По сравнению с китайской поэзией, где вино играло немаловажную роль в
процессе поэтического творчества, в японской классической поэзии тема сакэ не получила
какого-либо развития. Исключением является цикл из 13 стихов поэта Отомо Табито (665-
731), помещённых в «Манъёсю». Темой каждого из этих пятистиший выступает сакэ.
Если ты не будешь знать,
Что же делать, что сказать,
Из всего, что в мире есть,
Ценной будет вещь одна –
Чарка крепкого вина!
Перевод А.Е.Глускиной
 21

В классическом романе «Гэндзи-моногатари» во многих эпизодах говорится об

употреблении сакэ аристократами, но в стихах, которыми пронизан роман, упоминаний об
этом напитке нет.
Сакэ, конечно, пользовалось популярностью у населения, и это наглядно
подтверждает фольклор – народные песни и сказки. О том, что сакэ было не просто
алкогольным напитком, но осмысливалось и с философской точки зрения,
свидетельствует небольшое сочинение «Рассуждение о сакэ и чае» дзэнского монаха
Рансюку Гэнсю, написанному в 1576 г.
«Трактат начинается со сцены встречи в теплый весенний день двух человек. Один,
сидя на циновке среди цветов, пьёт сакэ, другой, расположившись на скамеечке под
сосной, пьет чай. Любителя сакэ автор называет «господином, забывающим печали»…, а
приверженца чая - «мужем, смывающим заботы»… Оба прозвания имеют китайские
истоки».xxiv
Персонажи долго спорили. Каждый приводил аргументы и примеры из буддийских
источников, доказывая преимущество своего излюбленного напитка. В конце сочинения
появляется «господин, совершающий прогулку», который сказал: «…хотя можно спорить
до бесконечности. Нельзя перечислить достоинства сакэ и нельзя определить достоинства
чая. Я часто пью и сакэ, и чай. И какая из этих вещей лучше или хуже? Послушайте, два
старика, мое стихотворение:
Над соснами спокойно [плывут] облака,
Над цветами – легкий туман.
А я говорю: «[Это] две самые лучшие вещи в Поднебесной.
Ведь сакэ – сакэ, а чай ведь – чай».xxv
Судя по этому трактату, в обществе существовали разногласия по поводу сакэ и
чая. Дзэнский монах рассмотрел проблему с позиции буддийской философии.
«В сочинении Рансюку нашла отражение классическая концепция сочетания вина и
чая: сначала сакэ, которое пьянит, «тянет назад», затем чайный напиток, который
отрезвляет или, лучше сказать, создает другой вид эйфории, «поднимает вверх». Здесь,
безусловно, прослеживается давняя мысль Эйсая о «питании» чаем сердца… в результате
чего пьющий чай обретает спасение от недолжного состояния собственного бытия в мире.
Эта концепция в полной мере воплотилась в чайной церемонии Сэн Рикю».xxvi
Сакэ стало появляться в стихах поэтов позднего средневековья, искавших новые
пути поэтической самореализации и стремившихся более широко отражать современную
жизнь. Сакэ, которое для японцев всегда было одним из жизненных удовольствий,
конечно, не могло остаться без внимания.
 22

Сложил как-то вечером, когда за чаркой сакэ любовался садом во время снегопада.
Им бы сейчас,
Попивая сакэ, любоваться
Дивной картиной, -
Нет, бродит зачем-то народ,
Топчет на улицах снег.
Таясу Мунэтакэ (1714-1771), перевод А.А.Долина
Сакэ у этих авторов выступает своего рода катализатором образной темы.
Когда за вином
со старым знакомцем сойдёшься
и пьёшь без конца, -
неизвестно, в чём больше хмеля:
то ли в чарках, то ли в беседе…
Окума Котомити (1798-1868), перевод А.А.Долина
Отдельной фигурой в японской поэзии нового времени выступает Танэда Сантока
(1882- 1940). Последнюю треть жизни поэт провёл в странствиях, будучи абсолютно
свободным от всех материальных привязанностей. При этом если была возможность, он
никогда не отказывал себе в чарочке-другой сакэ, которое органично входило в круг его
жизненных интересов.
Есть чем закусить,
И что выпить тоже найдётся…
Дождь над лугами.
Переводчик поэзии Сантока А.А.Долин говорит о поэте: «Он ощущает каждое
мгновение бытия как священную и самодостаточную частицу вечности, «частицу Будды»,
которая не нуждается в дополнительных комментариях и украшениях». xxvii
Возвращаюсь домой
Весь в лунном сиянье…

Всласть пью сакэ,

Листья кружатся…

Пью сакэ в тишине –

Я один посреди этой ночи…

Путь мой близок к концу –

И сакэ с горчинкой…
Танэда Сантока «сознательно подражал в жизни и поэзии» эксцентричному
дзэнскому монаху, замечательному поэту и каллиграфу Рёкану (1758-1831), который тоже
уделил место сакэ в своих стихах:
Как хорошо,
Загодя дров нарубив,
Ночь напролёт
Молча лежать у костра
 23

С чаркой простого сакэ!

Перевод А.А.Долина
Сакэ пьют из небольших чашечек разных форм, размеров и материалов (керамика,
лак, фарфор, дерево). Сегодня общепринято называть их сакадзуки. Это название известно
с древности (8-9 вв). В то время сакэ пили из простых глиняных чашечек. В период
Камакура (1185- 1333) появились деревянные, лаковые, золотые и серебряные сакадзуки.
В начале 18 в. фарфоровые чашечки для сакэ назывались тёко. Есть ещё термин гуиноми,
который относится к изделиям, по форме похожим на чаши тяваны. В настоящее время
гуиноми называют изделия, которые используются в кайсэки тяною и в традиционных
ресторанах, а тёко обозначают цилиндрические чашечки. Сакадзуки можно называть
любую чашечку, если её объём не превышает 30 мл. (Илл. 20, 21).
Разливают сакэ из небольших бутылочек – токкури, которые пополняются по мере
их опустошения. (Илл. 22). Зимой сакэ хорош в подогретом виде, летом – в холодном.
В первые дни Нового года по традиции всем членам семьи полагалось выпить
немного тосо (особый сорт сакэ), чтобы быть здоровыми и благополучными целый год.
(Илл. 23). Для этого использовался специальный лаковый набор посуды – чайник и три
мелкие сакадзуки, которые ставились на невысокий столик-поднос.
Особый сорт слабого сладкого сакэ предназначается для Праздника девочек (3
марта). Во время любования цветением сакуры устраиваются чаепития на воздухе, а во
время пикников обязательно пьют сакэ. Этот обычай уходит корнями в древность, когда
во время цветения сакуры совершался ритуал почитания божества.
Сакэ подавалось с едой практически во всех вариантах тяною, его пили и в сэнтя.
Сегодня и чай, и сакэ очень распространены и занимают значительное место в
жизни японцев. Хорошие сорта того и другого продукта считаются приличным подарком.
Оба напитка имеют давнюю и значительную историю бытования в японской
культуре. Некоторые страницы этой замечательной истории представлены на данной
выставке.
i
Астонъ В.Г. Исторiя японской литературы. Владивосток, 1904, с.222.
ii
Кин Дональд. Японская литература XVII – XIX столетий. М., 1978, с.66.
iii
У заставы Одинокой сосны. Перевод И.А.Борониной. М., 2000, с.37.
iv
Там же, с.39.
v
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.18.
vi
Kobori Enshu,A Tea Master’s Harmonic Brilliance. Kyoto, 2008, p.6.
vii
Ихара Сайкаку. Избранное. М., 1974, с.286.
Игнатович А. Чайное действо. М., 1997, с. 21.
viii

ix
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.44.
x
Там же, с.88.
xi
Там же, с.82.
xii
Там же, с.109.
xiii

xiv
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.193.
xv
Urasenke Chado Textbook. Kyoto, 2011, p.95.
xvi
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.148.
xvii
Tea in Japan. Honolulu, without date, p.199.
xviii
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с. 195.
xix
Ихара Сайкаку. Избранное. М., 1974, с.285.
xx
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.219.
xxi
Graham P.J. Tea of sages The Art of Sencha. Honolulu, 1998, p. 55.
xxii
Там же, с. 56.
xxiii
Там же. с. 90.
xxiv
Игнатович А.Н. Чайное действо. М., 2011, с.131.
xxv
Там же, с. 132.
xxvi
Там же, с. 133.
xxvii
Танэда Сантоку. Стихи и проза. С-Петербург, 2001, с.18.