Выделенный текст – важный текст, который прям стоит вкинуть

Подчеркнутый текст – более менее важный текст, на твое усмотрение стоит вкидывать или нет

Обычный текст – можно и избавиться от него если надо, необязательная инфа

Гипотеза лингвистической относительности предполагает, что структура языка влияет на

мировосприятие и воззрения его носителей, а также на их когнитивные процессы.
Лингвистическая относительность широко известна как гипотеза Сепира — Уорфа.

Сильная версия гипотезы Сепира–Уорфа утверждает, что язык определяет, детерминирует

мышление. Структура категорий языка определяет то, как мы понимаем мир, то, как мы
действуем в мире, она определяет вообще всю нашу жизнь.

Слабая версия гипотезы Сепира–Уорфа говорит о том, что язык влияет на мышление. Он не
детерминирует его, не предопределяет с необходимостью, но оказывает некоторое влияние.
Характер этого влияния, его структура, требуют отдельного пояснения.

Наконец, еще одна теоретическая позиция, которая обычно связывается с именами Сепира и
Уорфа, это идея лингвистической относительности.

Согласно идее лингвистической относительности, то, как мы мыслим о мире, зависит от той
культуры (и в частности от того языка), в котором мы этот мир мыслим. Наше мышление о мире –
относительно языка, в котором это мышление происходит.

Американец думает одним образом, русский думает другим образом, немец думает третьим
образом, а индеец племени Пираха думает четвертым, очень отличным от всех предыдущих,
образом. Важно, что культура и язык этой культуры определяют то, как думают и действуют в
мире представители этой культуры.

В качестве примера действительности гипотезы Сепира–Уорфа часто приводят случай с языками.

Вот допустим, в русском есть два слова: голубой и синий, а в английском для обозначения тех же
цветов, того же спектра цветового есть всего лишь одно слово. Есть такая история о том, что у
эскимосов есть 100 названий цветов снега. Ни Сепир, ни Уорф не утверждали чего-то подобного.
Сепир цитировал своего учителя, который говорил, что у эскимосов есть 7 названий снега, потом
журналисты раздули это количество названий до 100.

Важно, что иногда, когда говорят о гипотезе лингвистической относительности, говорят, к

примеру, о том, что восприятие цвета и вообще восприятие того, как устроен мир вокруг нас,
связано с теми категориями, которые предоставляются нами языком. Вот англичанин в этом
смысле не будет никогда думать о голубом цвете и о синем отдельно. Он будет мыслить только о
некоторой целостности, которая описывается словом blue, а не отдельно о голубом и синем.

Другой пример — это система отсчета. Мы с вами привыкли к десятеричной системе отсчета, но
мы знаем, что есть и другие. Есть восьмеричная, есть шестнадцатеричная, есть множество других
альтернативных вариантов. Для нас десятичная система отсчета, десятеричная, настолько
привычна и обыденна, что нам даже трудно представить, а как люди могут считать до
шестнадцати, а потом опять с самого начала, и так далее. Потому что наше мышление во многом
структурировано десятеричной системой отсчета. Во всяком случае, так бы сказали сторонники
гипотезы лингвистической относительности.

Другой классический пример — это слова для обозначения частей тела. Вот у нас есть, допустим, к
примеру, слово «рука». А у англичан для обозначения того же объекта есть два слова, которые
обозначают разные части руки: arm и hand.
Другой пример — это представление о пространстве и времени, к примеру. Мы с вами привыкли
ориентироваться относительно себя: есть право, есть лево. Но есть такие языки, которые
ориентируются относительно сторон света, к примеру: южнее, восточнее, севернее и западнее.
Или которые ориентируются относительно каких-то больших объектов — горы, реки или озера. И
в этом смысле я скажу не «слева от меня», а, к примеру, «южнее меня». И парадоксальным
образом люди, которые пользуются языками, различающими стороны по сторонам света,
ориентируются в сторонах света гораздо лучше, чем те, кто пользуется вот такой эгоцентрической
системой, в рамках которой у нас есть лево и право.

Надо сказать, что гипотеза лингвистической относительности имеет очень опасные следствия . И
она подверглась гигантской критике. Что же это за опасные следствия? Во-первых, если мы
принимаем сильную версию этой гипотезы, то перевод между языками, строго говоря,
невозможен. Если язык представляет некоторую замкнутую структуру мышления, то мы не можем
перевести одну замкнутую систему мышления на другую замкнутую систему мышления. Между
ними нет какой-то точки единства. Между ними нет общности, которая позволяла бы осуществить
перевод. В таком случае, однако, невозможно и общение между разными носителями языков.
Индеец племени Хопи никогда не поймет русского, к примеру, ну потому что они мыслят в разных
системах отсчета, в разных системах координат. И это тоже проблема.

Наконец, огромной проблемой является то, что оказывается невозможным объективное познание
мира. Наше мышление всегда зависит от нашего языка, и в таком случае то, как мы познаем мир,
это производное не от самого мира, а от того, какой у нас язык. И в таком случае познание мира в
разных языках будет разным, и вообще трудно будет говорить о том, что у нас есть какой-то один
мир, ведь наш мир определяется нашим языком. Вот эти опасные следствия можно обобщить в
некотором таком едином предложении.

С точки зрения радикальной версии гипотезы лингвистической относительности, мы замкнуты в

реальности своего языка и своей культуры. Мы не можем вырваться за пределы своего языка,
поскольку он определяет вообще все возможное в рамках мышления о мире. Слабая версия
гипотезы, конечно, гораздо более мягко утверждает, что язык лишь влияет на мышление.
Поскольку следствия принятия сильной гипотезы весьма опасны, не случайно, что она
подверглась огромной критике. В частности, Сепира и Уорфа критиковали за то, что они не
предоставили каких-то убедительных эмпирических подтверждений. Примеры, которые
приводил Уорф с языком индейцев племени Хопи, очень подробно критиковались. Уорфу
указывали на то, что он никогда не жил среди этих индейцев, не знал на самом деле их языка, и
все сочинил.

Другой проблемой было то, что неясно, как именно язык определяет мышление. Какова структура
детерминации. Мы можем сказать, к примеру, как физические свойства объектов определяют их
действия в мире. Но Сепир и Уорф не предоставили какого-то ясного представления о том, как
именно структура языка обуславливает структуру мышления. И в этом смысле гипотезу
критиковали как слишком общую, слишком нечеткую. Чтобы сделать из нее что-то более ясное,
требовалось бы выяснить конкретные механизмы влияния языка на мышление.

Стоит отметить, что действительная и рабочая версии гипотезы, - слабая версия, - в современной
науке развиваются именно таким образом. Берется конкретная грамматическая категория и
исследуется то, как эта грамматическая категория или разница между грамматическими
категориями в разных языках, влияет на то, как люди решают разные когнитивные задачи. Разные,
к примеру, математические задачи. Берем два языка, у которых в одном случае имеется развитая
система числительных, в другом случае есть всего лишь два слова: «один» и «много», и смотрим
на то, как эти люди могут работать с математическими примерами. Если мы обнаруживаем
систематически, что люди, в языке которых есть развитая система числительных, лучше решают
математические задачи, мы можем эмпирически подтвердить гипотезу, сказав, что наличие в
языке таких категорий как число и развитая система чисел позволяет эффективнее решать такую
когнитивную задачу как вычисление.

Наконец, огромной проблемой для сильной версии гипотезы является то, что по факту мы очень
успешно коммуницируем с представителями других народов. Мы можем с ними найти общий
язык. Мы знаем огромное количество переводов между разными языками. И на самом деле, мы
можем изучить иностранный язык и понять, что этот перевод — очень хорош, что переводы
между различными языками возможны, что общение между представителями разных культур
возможно. И уже в этом смысле сильная версия гипотезы Сепира–Уорфа представляется
несколько контринтуитивной.

Но пожалуй, самую сильную критику гипотезы Сепира–Уорфа, самую влиятельную в сообществе

лингвистов версию критики этой гипотезы предоставили сторонники следующей теории, так
называемой теории порождающей грамматики.