В.Г.

Костомаров

НАШ ЯЗЫК
в действии
ОЧЕРКИ
современной русской
стилистики

Г А Р Д А Р И К И
ГАРД АРИКИ
 В.Г. Костомаров

НАШ ЯЗЫК
в действии
ОЧЕРКИ
современной русской
стилистики

М О С КВ А
ГАРДАРИКИ
2005
УДК 811.161.1*38
ББК81.2Рус-5
К72

Костомаров В.Г.
К72 Наш язык в действии: Очерки современной русской стили­
стики. — М.: Гардарики, 2005. — 287 с.: ил.
ISBN 5-8297-0220-7 (в пер.)
Агентство CIP РГБ
Автор предлагает новую концепцию стилистики, отражающую функциони­
рование и состояние русского языка конца XX — начала XXI в. Взаимодействие
и взаимопроникновение «стилей» ведет к сдвигам в соотношении стилистики
ресурсов языка и стилистики их нынешнего употребления (стилистики текс­
тов). Ключевым понятием и объектом изучения становятся группировки текс­
тов, которые описываются не перечнем типовых языковых единиц, а вектор­
ным указанием на правила их отбора и композиции.
Особое внимание уделяется текстам масс-медиа, новому соотношению
письменных и устных текстов, книжности и разговорности, даже просторечия
в общении, а также характерному для современных текстов обращению к не­
вербальным средствам и способам передачи информации.
Книга написана доступным языком и рассчитана не только на филоло­
гов —специалистов и студентов, но и журналистов, переводчиков, редакторов,
других профессионалов слова и всех, кто интересуется современным русским
языком и кому небезразлична его судьба.

УДК 811.161.Г38
ББК 81.2Рус-5

© «Гардарики», 2005
ISBN 5-8297-0220-7 © В.Г. Костомаров, 2005
ПРВДИСЛОВИЕ

Перед читателем — новая, во многом итоговая книга Виталия Гри­

горьевича Костомарова. Нет нужды представлять автора, корифея
отечественной стилистики: его труды по языку газеты и других
средств массовой информации хорошо известны не только узким спе­
циалистам. Они написаны живо и увлекательно, совмещают в себе
лингвистические изыскания, построенные на материале «живой как
жизнь» сегодняшней речи, — и мысли, наблюдения, соображения и
даже впечатления автора, пробужденные ею.
Новая книга В.Г. Костомарова, творчески продолжая и развивая
предшествующие его работы в новом ракурсе рассмотрения, обладает
этими же качествами в их ярком воплощении. Она, несомненно, важ­
на и для лингвиста, и для широкого читателя: и те и другие — свидете­
ли нынешних преобразований в русском языке, глобальных измене­
ний в соотношениях способов языкового выражения, представленных
в текстах разных типов. Эти изменения — неизбежное следствие на­
ступившего всевластия средств массовой информации и коммуника­
ции. Автор показывает, как на наших глазах в русском языке склады­
вается новая стилевая — и стилистическая — система.
Книга посвящена современной с т и л и с т и к е . Ее задача — уви­
деть, понять и смоделировать системно-структурное устройство сти­
листики наших дней и главное — найти ведущий принцип стилевой
дифференциации русского литературного языка. Всеохватность такой
задачи требует скрупулезного анализа массы современных употребле­
ний языка, который может быть продуктивным лишь как результат ав­
торского видения и понимания этих употреблений, их рассмотрения
сквозь призму авторского восприятия. Поэтому книга одновременно
обобщающая — и личностная и даже личная. Изложению тесно в ака­
демических рамках. В строках книги читатель ощутит единый порыв
неповторимого созвучия пульсирующего авторского слога и мысли —
и самого предмета исследования.
6 Предисловие

Стилистика — синяя птица. За нею устремляются в надежде ее

поймать. А она не дается в руки. Стилистика живет во времени, и уло­
вить ее дыхание можно, только синхронизируясь с ней, ощущая ее
ритм, дыша с нею в унисон. Иным способом она неуловима. В ней нет
альфы и омеги, нет устоявшихся истин, она переменчива, подвижна,
непостоянна. Отсюда множественность решений, отражающих раз­
ные стороны ее сути и сущности.
Поиск ведущего принципа стилевой организации нашего языка —
задача новаторская. Она требует от исследователя ощущения живого
трепета каждого из безграничного, неисчислимого множества упо­
треблений, индивидуальных и личностных, как сам человек и его
стиль. На первый взгляд это должно препятствовать поиску, но толь­
ко на первый. Действительно, стилистика языка в своей неуловимос­
ти резко отличается от регистрирующе-описательных наук, объект
которых поддается упорядочению. Но найти ведущий — и единый в
своей универсальности — принцип стилевой организации — значит
понять механизм устройства стилистики языка в его действии и исто­
рической изменчивости.
В науке о языке есть проблемы, решаемые поступательно, шаг за ша­
гом, и есть проблемы «вечные». Проблематика стилистики во многом
сводится к необходимости решать вечные проблемы. В.Г. Костомаров
приступает к их универсальному рассмотрению, исходя не из непосред­
ственно данного, не из самих наборов языковых средств, а из причины
их группировок — некоторого вектора их организации и развития, кото­
рый дает возможность наборам средств стать устойчивыми и обрести си­
стемную организацию на разных этапах развития русского литературно­
го языка. Вектор отражает свое время, он устремлен в направлении,
диктуемом характером коммуникации, ее общими и индивидуальными
качествами, коллективным импульсом говорящих и пишущих. Суммар­
ная неоднозначность и множественность этих факторов порождает и
множественность направлений векторов, т.е. они составляют некоторое
число. Векторы вбирают в себя традиционные стилеобразующие факто­
ры, они зиждутся на предшествующих достижениях стилистики и обла­
дают универсальной разрешающей способностью.
Читать об этом захватывающе интересно. Книга увлечет исследо­
вателей языка, профессионалов пера и устного слова, всех тех, кто не­
равнодушен к современной русской речи и ее выразительным воз­
можностям.
O.A. Лаптева
ВВЕДЕНИЕ

Стилистика в нынешнем понимании — порождение середины XIX в.,

следствие осознания растущего разнообразия и усложнения «языко­
вого существования» общества в соответствии с бурным хозяйствен­
ным, социальным, религиозно-политическим, научным и художест­
венным развитием человечества в последние два столетия.
Ее становление было связано с необходимостью приспособления
национального языка к обслуживанию всех множащихся потребнос­
тей государства. Немаловажное значение имели и педагогические це­
ли — описать и упорядочить разные, в первую очередь распространен­
ные, общепринятые, важные, употребления языка и целенаправленно
обучать им, чтобы не прибегать к иному языку, как это было в Средне­
вековье, когда разноязычные европейцы пользовались латынью, по
крайней мере в сфере науки, религии, да и в художественном творче­
стве. Ислам до сих пор последовательно опирается на язык Корана, а
не на современные арабские, тюркские и иные языки мусульманских
стран, а православная литургия, несмотря на споры, использует цер­
ковнославянский и греческий языки.

Реплика 6 anûfiotuf /
Стилистика и риторика
Людям извечно свойственно стремление к красоте общения. С древно­
сти наиболее рациональному и эффективному использованию языка слу­
жила наука о красноречии —риторика, изучавшая универсальные, пригод­
ные для любого случая способы его применения (все должно быть
8 Введение

правильно, ясно, ярко, кратко, выразительно...), даже не просто примене­

ния, а, так сказать, применения украшенного или раскрашенного. В ней
подробно и с большой изощренностью описывались фигуры произнесения
(протезы, синкопы, апокопы, метатезы и пр.), фигуры построения (инвер­
сии, эллипсы, плеоназмы, повторы, противопоставления и пр.), фигуры
мысли (антитезы, восклицания, вопросы, перечисления, уступки, переби-
вы, градации, перифразы, литоты и пр.), фигуры слов, или тропы (метафо­
ры, аллегории, аллюзии, метонимии, сарказмы, эвфемизмы и пр.), а также
приемы композиции (развертывание темы, диспозиция, описание, интер­
претация и пр.). Справедливости ради заметим, что риторика занималась
особенностями жанров, связанных с определенными условиями общения,
главным образом с выступлениями ораторов и с театром, однако в целом
идея дифференциации актов общения в зависимости от содержания была
ей чужда. До сих пор представление о «хорошей речи» связывается в пер­
вую очередь с эстетикой, с искусством, с художественной литературой.
Исходить из универсальности требований становилось все труднее по
мере обособления разных по тематике и условиям видов общения, соответ­
ственно и появилась идея «стилей» (может быть, впервые в гомилетике —
церковном искусстве проповеди). Риторика перестала удовлетворять обще­
ственные потребности, когда появились не менее, чем искусство, социаль­
но значимые сферы, например наука и публицистика, претендовавшие на
свое особое применение языка. В советское время ее тем более не жаловали
как пустую красивость, даже сами слова риторика, риторический приобрели
уничижительное, чуть ли не бранное значение. Разумеется, необходимость
жестко и однозначно фиксировать универсальные правила красивого и
убеждающего, эффективного употребления языка совсем умереть не могла,
и после долгого перерыва риторика была реанимирована. Сейчас ее вновь
активно пропагандируют за рубежом и у нас, правда, уже с учетом достиже­
ний стилистики, которая в свое время продолжила ее усилия в области изу­
чения функционирования языка.

Стилистика поставила перед собой цель изучать то, что реально

есть в употреблении языка данным обществом на данном этапе его
исторического развития, прежде всего опыт наиболее влиятельных,
читаемых авторов — ученых, политиков, производственников и, ко­
нечно, признанных писателей.
Вероятно, впервые термин стилистика был применен легендар­
ным немецким романтиком Фридрихом фон Харденбергом (извест­
ным под псевдонимом Новалис) в книге «Стилистика, или риторика»
(Stylistik oder Rhetorik, 1837). В России с конца XVII в. распространи­
 Введение 9

лась «теория трех стилей языка» (в немецкой огласовке «штилей»),

которая помогла — в значительной мере благодаря гению М.В. Ло­
моносова — описать, а затем и преодолеть своеобразную ситуацию
диглоссии — столкновения двух близкородственных, но все же раз-
ных языков — старославянского (церковнославянского) и собствен-
но русского (восточнославянского). Как наследница риторики, сти­
листика сначала лишь приближалась к признанию законности
различного функционирования языка в разных сферах общения в за­
висимости от условий и тематики. Само слово стилистика у нас за­
крепилось довольно поздно, авторы конца XVIII — начала XIX в. пи­
сали о «российском стиле, или слоге», который «есть порядочное
выражение как своих, так и чужих мыслей и чувствований».
В советское время стилистика начала привлекать к себе внимание
в связи с осознанием важности роли языка в жизни общества — осо­
бенно после Второй мировой войны. Впрочем, еще в 1939 г. J1.B. Щер-
ба ставил задачу создания полной стилистики русского языка. Инте­
рес к реальному функционированию языка, к разным формам его
проявления в зависимости от содержания и условий общения разго­
релся лишь в 1950-е гг. В 1954 и 1955 гг. не без влияния только что про­
шедшей острой «сталинской дискуссии» о языкознании и языке вооб­
ще порожденный ею журнал «Вопросы языкознания» провел бурное
обсуждение вопросов стилистики, которая вскоре после этого утвер­
дилась как особая дисциплина — «своего рода вершина исследования
языка» и «теоретическая основа развития национальной речевой
культуры»1.
В наступивший затем спокойный период исследования затронутых
спорных вопросов накапливался огромный фактический материал,
делалось много ценных наблюдений, выводов, обобщений, появилась
обширная литература. В 1963 г. вышла знаменитая монография акаде­
мика В.В. Виноградова «Стилистика. Теория поэтической речи. По­
этика». Введение курса стилистики в вузовские программы потребова­
ло соответствующих учебников (первыми можно считать «Очерки по
стилистике русского языка» А.Н. Гвоздева и «Стилистику русского
языка» А.И. Ефимова), которых к настоящему времени насчитывается
несколько десятков. За общепринятую основу в них бралось положе­
ние о детерминированности разных применений языка («стилей») не­
кими явлениями в самом языке.

1 См.: Предисловие В.В. Виноградова к книге А.И. Ефимова «Стилистика русского

языка» (М., 1969. С. 6).
10 Введение

Не отбрасывая эту базовую мысль, несмотря на шаткость ее обос­

нования фактами современного (sic!) русского языка, исследователи
обращаются и к другим явлениям, которые могли бы объяснить сущ­
ность разных употреблений языка. В основу их рассуждений кладет­
ся, например, та или иная модель общественных функций языка, та
или иная форма воплощения, то или иное соотношение плана содер­
жания и плана выражения и т.д. Многие авторы выводят из объектов
стилистики как рядоположенных применений языка язык художест­
венной литературы, а также повседневного живого общения и терми­
нологически нелогично сопоставляют или противопоставляют стили
(научный, публицистический и пр.), разговорную речь и язык художе­
ственной литературы.
Воздвигаются изощренные, часто путаные построения соотноше­
ний языковой, линейной, или структурной, стилистики, с одной сто­
роны, и речевой, процессуальной, или функциональной, — с другой,
а также их вместе с практической стилистикой, ортологией, культу­
рой языка и речи; стилей языка, стилей речи и функциональных ти­
пов, или разновидностей языка (или разновидностей употребления
языка), к которым примыкают подстили, жанры; наконец, стилисти­
ки текстов и стилистики ресурсов. Все это происходит на фоне обра­
щения к дихотомии «язык — речь», что еще более осложняет дело. Об­
щая картина вопиет об упрощении.
Разные понимания кардинальных проблем размножились — их
сейчас, вероятно, столько же, сколько авторов. Разумеется, перед на­
ми весьма сложный, даже внутренне противоречивый предмет, но все
же стилистика, коль скоро она ставит перед собой цель адекватно
представить его как отрасль научного знания, должна озаботиться
упорядочением и согласованием своих объектов, категорий, понятий,
терминов. При этом необходимо отойти от давних и новых быстро
рождаемых и прочно закрепляемых учебниками догм, от которых
трудно отказаться, но сомнительность которых очевидна, если при­
нять во внимание объективные явления сегодняшней жизни языка.
Наука стилистика, ориентированная по старинке прежде всего на
употребление языка в художественной, преимущественно классиче­
ской, литературе, слабо осмысляет живые процессы коммуникатив­
ного существования современного общества. Непростительно мало
внимания уделяется очевидной и весьма влиятельной, хотя часто
воспринимаемой негативно, специфике функционирования языка в
масс- и мульти-медиа, приобретающих все больший вес в нашей
жизни.
 Введение 11

* * *

Предлагаемые читателю очерки не претендуют на окончательные

решения, но хочется надеяться, смогут стимулировать в будущем уход
от существующих сейчас взглядов, далеко не во всем убедительных, в
новый поиск, логика которого была тезисно намечена автором в статье
1966 г. «Возможные критерии выделения совокупности газетных сти­
лей» и уточнялась с появлением новых его работ. Значительное влия­
ние на концепцию автора оказали взгляды М.Н. Кожиной, Д.Н. Шме­
лева, А. И. Горшкова и О А. Лаптевой, которой автор сердечно
благодарен за согласие отредактировать рукопись.
Содержательно очерки соответствуют программе «Стилистика
русского языка» для студентов филологических факультетов по спе­
циальности «2001 — Русский язык и литература» (1997), хотя в них не­
сколько иначе расположен материал, иначе освещаются некоторые
проблемы, видоизменена терминология и нет контрольных вопросов,
заданий, вообще учебно-дидакгического аппарата, отчего они и име­
нуются не учебником или учебным пособием, а очерками.
Автор льстит себя надеждой, что его труд развеет упрек поэта нача­
ла прошлого века, сочинившего ехидную строку:

Слышен шум и вой локомобилей,

Дверь лингвисты войлоком обили.
 О ТЕРМИНАХ

С т и л и с т и к о й мы будем называть науку о явлениях, связанных с

употреблением, применением, использованием, функционированием язы­
ка (эти слова употребляем как синонимы) в зависимости от природы
обслуживаемого им фрагмента действительности. Однако эти явле­
ния не покрывают всех сторон общения (или коммуникации), посколь­
ку далеко не всегда можно учесть многоразличные параметры этого
процесса, часто находящиеся вне царства языка: прежде всего среду,
т.е. характер и статус, способ и вид контакта общающихся людей, и
что еще важнее — сферу, т.е. тематику обсуждаемой информации.
Именно общественно осознанные, исторически устойчивые приме­
нения языка находятся в центре рассмотрения стилистики.
Принципиален для наших очерков термин текст, под которым по­
нимается конкретный продукт — любой результат любого общения,
единственно данная в наблюдении реальность применения языка.
Тексты неодинаковы по принципам своей конструкции (по КСВ —
к о н с т р у к т и в н о - с т и л е в ы м в е к т о р а м ) , диктующим направле­
ние и характер отбора и композиции средств выражения и различным
в сфере науки, бизнеса, бытового разговора, массовой коммуника­
ции, беллетристики и т.д. Определяя пути «перевода» внеязыковой
действительности в языковую, эти векторы лежат в основе конструи­
рования, самого порождения важнейших крупных типовых группиро­
вок текстов. Стилистика связывает такие текстовые группировки с
определенной сферой и средой, показывает их соотношение, класси­
фицирует, описывает их в качестве главного своего объекта. Поэтому
! она есть с т и л и с т и к а т е к с т а .
Для стилистики существенны также ф о р м ы реализации или во­
площения текста: устная, письменная, монологическая, диалогическая,
прозаическая, стихотворная, речитативная, песенная, чисто вербальная,
 О терминах 13

вербально-невербальная и т.д. Стилистика учитывает, наконец, индиви­

дуальные пристрастия и идиосинкразии тех или иных авторов, позво­
ляющие говорить об индивидуальном слоге. Его базой служит наличие в
составе самого языка синонимических, параллельных, аналогических,
соотносительных слов и конструкций, по большей части как-то марки­
рованных. Этот материал, собственно, дает возможность выбора выра­
зительных средств и различного конструирования текстов, обеспечива­
ет реализацию КСВ разных текстовых группировок, что позволяет
наряду со стилистикой текстов говорить о с т и л и с т и к е р е с у р с о в .
Стилистика (и как часть ее — стилистика ресурсов) отлична от
лингвистики, изучающей происхождение, состав и устройство, струк­
туру и систему языка (lingua как «вещь в себе»), она (в ряду других
функциональных наук) исследует язык в действии, то, как при его по­
мощи люди разговаривают, пишут, читают, как он обслуживает разно­
образие общения в реальных ситуациях. Второе немыслимо без пер­
вого, а первое бессмысленно без второго. Любой предмет разумно и
полезно рассматривать сам по себе (скажем, нож из кости, с рукоят­
кой, стальной, обоюдоострый, тупой, складывающийся) и по его при­
менению (для заточки карандашей, рубки капусты, убийства врага).
Стилистика рассматривает язык как инструмент и материал построе­
ния текстов, соответствующих внеязыковым интересам, обслуживаю­
щих внеязыковые потребности людей.
Для удобства изучения мы расчленяем явления, составляющие и
обеспечивающие стилистику в целом, на с т и л е в ы е и с т и л и с т и ­
ч е с к и е . Первый термин относим к исторически сложившимся, при­
нятым обществом способам применения языка в общении, к отбору и
организации средств выражения в разных текстах и их группировках, а
второй — к качествам, особенностям, окраскам отдельных средств вы­
ражения как таковых, что определяет соответственно явления стилис­
тики текстов с их конструктивно-стилевыми векторами, и стилистики
ресурсов с их особенностями, запечатленными в строе и составе языка.
Вразрез с традицией мы постараемся в своем изложении избегать
слова стиль и сочетания функциональная стилистика, предпочитая го­
ворить о стилистике текстов и о разных группировках текстов.

Реклика в ано/гош/ 2
О термине стиль
Происходящее от названия античного орудия письма на вощеной до­
щечке —деревянной или костяной палочки с одним острым концом для на­
14 О терминах

царапывания букв, а другим —закругленным для разравнивания воска в слу­

чае ошибки или желания улучшить написанное (отсюда совет Горация: saepe
siilum verlas —чаще переворачивай палочку), —слово стиль уже в I в. н.э. бы­
ло перенесено на написанное: сначала на почерк, потом на манеру словес­
ного выражения, склад речи. Позже его применение беспредельно расшири­
лось, а значение стало расплывчатым, трудноопределимым. Сейчас говорят
о стилях литературы, архитектуры, музыки, одежды, поведения, даже пла­
вания (кроль, брасс и пр.) или движения на лыжах (классический и конько­
вый бег), о хорошем и дурном стиле, вообще о каком угодно. Уместно
вспомнить и общеизвестный и весьма разно интерпретируемый афоризм из
речи Ж. Бюффона, знаменитого французского естествоиспытателя, при из­
брании его в 1763 г. в члены Французской академии (он был позже избран и
членом Санкт-Петербургской академии наук): le style c’est l’homme —
стиль —это человек; для автора это значило, что стиль есть отражение мыс­
лей человека в их «порядке и движении».

Унаследовавшее от слова стиль склонность к многозначности про­

изводное слово стилистика кажется более определенным, во всяком
случае, оно годится для именования науки, которая сегодня никак не
сводима к изучению одного четко определимого объекта, который
можно было бы назвать стилем.
Из других терминов оговорим сочетание с р е д с т в о ( е д и н и ц а )
в ы р а ж е н и я и синонимичное ему (учитывая первоначальное его
значение — «относящийся к выражению, обозначению», а не только
переносное — «яркий, многозначащий») в ы р а з и т е л ь н о е с р е д ­
ство, под которыми понимается преимущественно отдельное слово
либо какая-то более сложная языковая единица или вообще любая
информационная единица, включая разные неязыковые носители
смысла.
Слова общение, коммуникация принимаются за синонимы; второе
привлекает и тем, что моднее, современнее, и тем, что дает удобные
прилагательные коммуникативный, коммуникационный. Как синонимы
употребляются сочетания ситуация общения (коммуникации) и коммуни­
кативная ситуация.
Наконец, по причинам, указанным по ходу изложения (см. Репли-
ки в сторону 14, 31), термину художественная литература предпочи­
тается беллетристика (см. Реплику в сторону 16), а термину литера­
турный язык — образованный язык (см. Реплику в сторону 35).
ПЕРВЫЙ ОЧЕРК

cxeucj оъщгяиА

Люди пользуются языком, следуя внеязыковым интересам. Как тако­

вой он их заботит, только когда и если мешает им достичь цели. Лю­
бое общение определяется внеязыковыми факторами и мотивами:
своей тематикой и содержательно-информативным смыслом, услови­
ями, в которых оно происходит, самими участниками, т.е. характером,
статусом, целями, намерениями, даже настроением отправителя и по­
лучателя сообщения, сменой их ролей и т.д. Наряду с универсальны­
ми требованиями соблюдения лексико-грамматической нормы, точ­
ности, эстетической красоты, выразительности, образности и т.п.,
нередко подавляя их, громадную роль играет соответствие коммуни­
кативного акта ситуации.
Языковые, даже шире — все собственно вербальные явления отно­
сятся ко второму плану. В самом деле, язык существует не ради само­
го себя, а для формирования мысли, передачи и получения информа­
ции, обмена мнениями, и мы начинаем осознавать его, думать о нем
самом, лишь когда он нас как-то подводит в общении и мыслитель­
ном творчестве.
Бесконечное разнообразие исходных внеязыковых параметров
упрощенно сводимо к самой общей схеме функционирования языка,
обычно представляемой в виде так называемого коммуникационного
треугольника «адресант — информация — адресат» или проще: «кто —
что — кому (с кем)». Отталкиваясь от общей модели языка К. Бюлера,
эти соображения положил в основу своей весьма привлекательной
концепции стилистики Д.Н. Шмелев1.
1 См.: Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. М., 1997.
С. 40.
 Первый очерк

лиммуникационный треугольник отражает семантические функ­

ции знака, который есть с и м в о л (в силу единства означающего и
означаемого), с и м п т о м (в силу зависимости от посылающего) и
си г н а л (в силу обращенности к принимающему).
Легко улавливается (хотя вряд ли правомерно, как это делают мно­
гие авторы, упрощать ее до прямолинейности) также и связь с обще­
нием, сообщением, воздействием, т.е. с основными общественными
функциями языка. В.В. Виноградов весьма свободно прибегал то к
одной, то к другой модели социальных функций в начале своей книги
«Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика» (1963). Скепсис от­
носительно возможности разъяснить стилевые явления глобальными
коммуникативно-мыслительными функциями языка был, как кажет­
ся, наиболее четко осмыслен А.Я. Шайкевичем в статье «Опыт выде­
ления функциональных стилей»1.
Вершины коммуникационного треугольника (так сказать, «вне-
языковые участники» общения: сфера, т.е. тематико-содержательная
область, предмет сообщения и среда, т.е. общающиеся люди) всегда
присутствуют и взаимодействуют, но с разной степенью активности,
в разных формах и пропорциях. Трудно уверенно установить иерар­
хию этих компонентов общения, поскольку они способны сущест­
венно менять свою роль и влиятельность в выборе и характере
применения выразительных средств. Все же, видимо, наиболее влия­
тельным детерминатором того или иного функционирования языка
оказываются обсуждаемые сведения, информационно-коммуника­
ционная сфера.
Сферу естественно считать главным элементом, ради которого об­
щение и происходит, если, конечно, пренебречь нередкими в жизни
случаями, когда говорят ради того только, чтобы поговорить, чтобы не
молчать. Такое желание «просто поговорить» отражено в известных
шутках: «Спроси меня, как дела. — Как дела? — Лучше не спрашивай!»;
«Знаешь, где я вчера была? — Где? — Так я тебе и сказала!» Вообще же
разные применения языка естественно обусловливаются различными
содержательно-целевыми сферами деятельности — повседневным бы­
том, производством, наукой, юриспруденцией, управлением, художе­
ственным творчеством. Нельзя излагать одинаково информацию, рас­
считанную на инструктивное обучение (например, правила дорожного
движения) и на эстетическое восприятие (например, лирическое опи­
сание природы в романе), или сведения, интересные для всех (скажем,

1 См.: Вопросы языкознания. 1968. № 4.

 Схема общения 17

прогноз погоды) и только специалистам (скажем, о роли элементарных

частиц в строении атома).
Кто может быть конкретным говорящим или пишущим лицом,
испрашивающим совета и ожидающим реакции собеседника или чита­
теля; может быть командиром, отдающим приказ, или учителем, объяс­
няющим основы науки и постоянно проверяющим усвоение; может
быть и поэтом, издающим стихи без расчета на публичное обсуждение
своих интимных переживаний. Инициатором применения языка часто
бывает, так сказать, лицо юридическое, обращающееся ко всем (напри­
мер, Государственная дума, издающая указы), к определенной группе
(например, районная избирательная комиссия, приглашающая избира­
телей принять участие в голосовании) или к отдельному лицу (напри­
мер, суд, отправляющий повестку свидетелю о явке на слушание дела).
Кому, т.е. характер адресата, тоже не может не сказаться на употреб­
лении языка — хотя бы потому, что это либо слушатель, либо читатель.
Различно язык функционирует, когда адресат — группа лиц (причем за­
ранее известная, как группа студентов для лектора, или нет, как при
выступлении на уличном митинге) или отдельное лицо (опять же зна­
комое, как отец, приятель, но и учитель, директор, или вообще незна­
комец, случайный встречный). На его функционирование влияют ус­
ловия и обстановка контакта непосредственного личного или
публичного, официального, делового, производственного, бытового,
формального и развязного, дружеского и неприязненного, а также спе­
цифика дистанционной коммуникации, например при выступлении
перед непредсказуемой массой радиослушателей и телезрителей.
Здесь уместно вспомнить прозорливо отмеченную еще А.М. Пеш-
ковским1 проблему трудности общения, растущей прямо пропорцио­
нально числу общающихся и достигающей максимума, когда одна из
общающихся сторон является неопределенным множеством. Задача
ее преодоления согласуется с формулами теории информации, на ба­
зе которых решаются технические проблемы «устранения помех» при
обеспечении «устойчивости канала связи» в современных радио- и те­
лефонных информационных сетях. Надежность достигается избыточ­
ностью знакового продукта при двоичном исчислении каналов коди­
рования информации, в каждом из которых создаются по мере
необходимости добавочные двойные подсистемы.
Параллельное сообщение информации, задержки или отвлечения
в одном из каналов и другие помехи, связанные с требованием кибер­

1 См.: Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1948. С. 59.

2-45
18 Первый очерк

нетической теории, проясняют малоисследованную суть использова­

ния языка в масс-медиа, чему посвящается наш Седьмой очерк. За­
бегая вперед, заметим, что свойственные им особенности, прежде
всего упорядоченное чередование элементов стандартизованного и
экспрессивного потенциала, а также «блочный синтаксис» прямо
вытекают из соотношения вершин обсуждаемого треугольника. Сов­
сем не случайно известное поучение журналистам великого практи­
ка-теоретика газетоведения Дж. Херста: «Что, кто, когда, где — и все
в четырех строках первой полосы».
К нынешним приемам наиболее простой и экономной надежной
связи между отправителем и получателем информации газетчики, а
вслед за ними работники радио и телевидения ( TVmen) шли долгим
путем проб и ошибок. Им помогали еще и психологические исследо­
вания восприятия информации, также подтверждавшие роль чередо­
вания каналов передачи информации в системе соотношения вершин
коммуникационного треугольника. Зритель не чувствует ущербности
черно-белого кино, поскольку его сознание «дорисовывает» картину
так же, как читатель компенсирует своим сознанием и фантазией
описание в книге. Чарли Чаплин даже отсутствие речи считал досто­
инством «великого немого», поскольку образы в нем домысливаются,
и оттого они ярче, чем в кино звуковом.
По концепции социопсихолога массовой коммуникации М. Мак-
люэна, стремившегося проникнуть в тайны человеческого восприятия
в обществе ускоренного потребления, телезритель «вовлекается» в
изображаемое на экране соучастием всех чувств, а не посредством раз­
мышляющего ума. Тотальная «действительность» телевидения, созда­
ваемая семиотически всеми видами массовой коммуникации иллюзия
правды расцениваются им как «синэстетическая культура будущего».
Пафос концепции выражен афоризмом: «Технические средства опре­
деляют суть информации».
Существенны для понимания особенностей каждого конкретного
единства планов содержания и выражения также и самые разнопри­
родные второстепенные слагаемые среды, например с какой целью
общаются, при каких обстоятельствах, в каком настроении, когда,
где. Стороны среды могут сдвигаться: скажем, предметом сообщения
бывают сведения о самом отправителе или о получателе сообщения
(реципиенте); отправитель может обращаться к самому себе и т.д.
Рассмотрим несколько примеров, различия и отличия которых яв­
но возводимы к разным соотношениям углов коммуникационного
треугольника и отражают их взаимодействие.
 Схема общения 19

Показательный пример 1. Научная монография

ПАТОГЕНЕЗ ВОЛЧАНОЧНОГО НЕФРИТА

В настоящее время СКВ считается наиболее ярким представителем ауто­
иммунных болезней, в патогенезе которых основную роль играет нару­
шение гуморального и клеточного иммунитета с потерей иммунологиче­
ской толерантности к собственным антигенам. В сыворотке больных
обнаружены многочисленные аутоантитела к различным тканям (напри­
мер, к печени, почкам, сердечной мышце, щитовидной железе и др.), с
возрастанием в острую фазу болезни титров органоспецифических анти­
тел к клеткам крови, к составным частям клеток организма, что, несо­
мненно, указывает на наличие иммунологического дефекта.
Наибольший интерес представляет обнаружение а н т и я д е р н ы х
а н т и т е л и антител к ддерным компонентам — ДНК (как нативной,
так и денатурированной), нуклеопротеиду (с действием этих антител
связан феномен образования LE-клеток), нуклеогистону. Отмечается
довольно четкий параллелизм между активностью нефрита и повыше­
нием титра антител к ДНК [246]. Особое значение придается появлению
антител к нативной ДНК [148,267]. В наших наблюдениях [24] высокий
титр антител к нативной ДНК (антитела III типа, по А.М. Поверенному
[39]) также чаще наблюдался у больных СКВ с активным нефритом.
Возможно, имеется и качественное различие антител к ДНК у больных
СКВ с нефритом и без нефрита; так, у больных люпус-нефритом наблю­
даются чаще преципитирующие антитела к ДНК, тогда как у больных
СКВ без поражения почек — непреципитирующие [139].

МОРФОЛОГИЯ ВОЛЧАНОЧНОГО НЕФРИТА

Макроскопическое исследование почек при СКВ не выявляет каких-

либо признаков, которые могли бы указать на волчаночную природу
нефрита. Масса (вес) почек обычно нормальна или несколько больше
нормы [87, 174]. В наблюдениях Stickney, Keith [263] средняя масса
обеих почек была 380 г В наших наблюдениях (54 аутопсии) в 13 слу­
чаях масса одной почки превышала 200 г (максимальная масса была
280 г), в 22 случаях колебалась от 155 до 200 г, в 14 —от 105 до 100 г (ми­
нимальная — 50 г). В большинстве случаев поверхность почек была
гладкой, значительно реже — зернистой; на поверхности нередко на­
блюдались диффузные мелкие кровоизлияния, красный крап (рис. 1).
20 Первый очерк

Рис. 1. Волчаночная почка

КЛИНИКА ВОЛЧАНОЧНОГО НЕФРИТА

Общая семиология и течение волчаночного нефрита детально изучены
нами у 200 больных волчаночным нефритом, наблюдавшихся в клини­
ке терапии и профзаболеваний 1-го Московского медицинского ин­
ститута им. И.М. Сеченова за период с 1957 по 1970 г. (с оценкой исхо­
дов болезни к 1 января 1975 г.).
Из 200 больных волчаночным нефритом 85 живы, 82 умерли, судь­
ба 33 неизвестна.
При обсуждении отдельных вопросов анализируется течение заболе­
вания еще у 34 больных люпус-нефритом, впервые госпитализированных
в клинику после 1970 г., а также у 76 больных СКВ без поражения почек.
Распределение больных волчаночным нефритом по полу и возрас­
ту соответствовало общепринятому представлению об СКВ как о бо­
лезни преимущественно молодых женщин (табл. 5).
Та б л и ц а 5
Распределение 200 больных волчаночным нефритом по полу и возрасту
(возраст в период первого наблюдения)
Возраст (в годах)
Пол Всего
до 20 21-30 31-40 старше 40

Женщины 45 67 45 19 176
Мужчины 6 10 5 3 24

ВАРИАНТЫ ЛЕЧЕНИЯ ВОЛЧАНОЧНОГО НЕФРИТА

Единой клинической классификации волчаночного нефрита нет. Так,
Slama с соавторами [255] выделяют следующие группы: 1) изолирован­
ная протеинурия, 2) злокачественный гломерулит без нефротического
синдрома, 3) медленно развивающийся подострый гломерулонефрит
без нефротического синдрома; 4) нефротический синдром. Simenhofí,
Merrill [254] выделяют варианты люпус-нефрита по остроте течения:
 Схема общения 21

острый гломерулонефрит, подострый гломерулонефрит, хронический

гломерулонефрит и отдельно — нефротический синдром. <...>
В наших наблюдениях за 1957—1970 гг. нефротический синдром от­
мечен у 80 из 200 больных СКВ с поражением почек, т.е. в 40% случаев
(и в 30% среди больных СКВ вообще). Процент остался почти неизмен­
ным, и в 1971—1974 гг. всего среди 310 больных СКВ нефротический
синдром отмечен у 97 (31,3%) — чаще, чем по литературным данным.
20

%
•о
I ю
о

До 20 21-25 26-30 31-35 36-40 После 40

Возраст, годы
Рис. 21. Возраст больных и прогноз нефротического синдрома
Светлая часть столбиков —число больных, оставшихся в живых, черная —
умершие, серая —судьба неизвестна.

Однако нередко наблюдается относительно благоприятное течение

хронического волчаночного нефрита, иногда с тенденцией к обратному
развитию. Из 31 больного, находящегося под нашим наблюдением, у 19
отмечена стабилизация почечного процесса или улучшение. У 7 из них
можно говорить о стабилизации нефрита; несмотря на персистирова-
ние мочевого синдрома, функциональное состояние почек остается
удовлетворительным. Биопсия почки, проведенная четырем больным,
выявила у одного очаговый волчаночный гломерулонефрит и у трех —
мембранозно-пролиферативный гломерулонефрит. Среди 12 больных с
отмеченным улучшением у 8 можно говорить о почти полной ремиссии
волчаночного нефрита; биопсия почки была проведена у четырех боль­
ных, у всех обнаружен очаговый волчаночный гломерулонефрит. В сле­
дующем наблюдении положительная клиническая динамика под­
тверждена данными повторной биопсии почки.

Б о л ь н а я Е -ва. Диагноз: СКВ подострого течения, с поражением почек

(хронический волчаночный нефрит), плевры, суставов, кожи (рис. 27, а).
22 Первый очерк

В 1961 г (в возрасте 16 лет) перенесла острый нефрит. В мае 1965 г появились

артральгии и лихорадка; в феврале 1966 г. — эритематозные высыпания на лице,
плеврит, протеинурия 0,9 г/л; в сентябре 1966 г — протеинурия 1,5 г/сут, клубоч­
ковая фильтрация 27 мл/мин; при биопсии почки найден очаговый волчаночный
нефрит (рис. 27, б) с очагами фибриноида почти во всех клубочках, с гематокси-
линовыми тельцами, с выраженным свечением у-глобулина и комплемента. Про­
ведено лечение преднизолоном (максимальная суточная доза 40 мг), приведшее
к значительному улучшению состояния.
В последующие годы больная получает поддерживающую терапию предни­
золоном (20—15 мг через день), 4-аминохинолинами; с 1969 г. протеинурия ис­
чезла. Аборт в 1969 г. не вызвал обострения заболевания. В 1974 г. состояние ос­
тается удовлетворительным, работает медсестрой. <...>
Это наблюдение подчеркивает трудность диагностики волчаночно-
го нефрита; по всей вероятности, десятки таких случаев остаются не­
распознанными.

Внеязыковые параметры монографии И.Е. Тареевой «Волчаноч­

ный нефрит» (1993) очевидны. Она написана выдающимся врачом-
нефрологом, профессором, доктором медицины, членом Медицин­
ской академии. Она рассматривает достижения в изучении и лечении
тяжелого и таинственного страдания. Она рассчитана на вдумчивое
чтение врачом, специализирующимся в нефрологии. Соответственно
перед текстом не ставится задача доступности, простоты, увлекатель­
ности: читатель—профессионал, знающий тематику и заинтересован­
ный освоить новое в ней. Само содержание (что) выступает определя­
ющей стороной и опирается на эксперимент, на лекарственную
терапию, на наблюдение за больными и учитывает данные предшест­
венников, подтверждая или опровергая их.
Все это определяет построение книги, выбор языковых средств и их
организацию: разбивка текста на главы и разделы, итоговые выводы в
конце, изложение истории вопроса, нумерация излагаемых положе­
ний, цитаты, отсылочный аппарат, обильные фотоиллюстрации, таб­
лицы, графики, цитирование историй болезни (case studies), приложе­
ния, общая сухая серьезность и иные внеязыковые приметы научной
прозы, а в собственно языковом плане — авторское «мы», насыщен­
ность специальными терминами (они не объясняются, как было бы в
учебнике), оперирование сложными синтаксическими построениями,
иностранными написаниями. Очевидны некий отход от общего языка,
стремление к однозначности употребляемых средств выражения, уста­
новка на убеждающую фактографичность и экспериментальную дока­
 Схема общения 23

зательность. Бросается в глаза однонаправленность без ожидания от­

ветной немедленной реакции в отличие, скажем, от повседневных раз­
говоров — «улицы с двусторонним движением».
Важно отметить письменную и монологическую формы реализации
текста, предполагающие лаконичность, строгость саморедактирова-
ния, содержательную емкость изложения. В принципе, возможное его
устное исполнение вряд ли было бы простым прочтением вслух: оно
стало бы, как это бывает на лекции или даже в докладе перед специали­
стами, отходом от печатного текста, вольным речевым сопровождени­
ем слайдов, таблиц, схем, графиков, отличалось бы менее строгим под­
бором языковых форм, живым обращением к аудитории, «обратной
связью» с ней хотя бы в виде вопросов и разного рода реплик.
К приведенному примеру приложима формулировка В.А. Сали-
мовского из его убедительной докторской диссертации «Жанры речи
в функционально-стилистическом освещении (русский научный ака­
демический текст)» (Екатеринбург, 2000): «Система целеустановок от­
ражаемого в научно-речевом произведении участка познавательного
процесса обусловливает тематическую макроструктуру и суперструк-
турную схему текста, т.е. важнейшие его тематические и композици­
онные особенности... Представленность типовых тематических
структур относительно стабильным потенциалом языковых единиц и
целых выражений (речевых стандартов) во многом определяет отбор
лексических, фразеологических и грамматических средств языка, в
чем выражается стилистический параметр текстообразования».
Для науки, ищущей истину прямолинейно, первостепенна досто­
верность; ученый не может солгать — его опыт, выводы будут провере­
ны в десятках лабораторий сотнями коллег. В беллетристике, связан­
ной по природе своей с «образом автора» — его видением мира, его
ищущей истину «выдумкой», фантазией, иное положение, отражаемое
трюизмами вроде «тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий
обман», «сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок».

Показательный пример 2. Художественное произведение

Попугай
Я — попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага.
Вокруг — реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
24 Первый очерк

Пусть в час заклятий, в вихре голосов

И в блеске глаз, мерцающих, как шпага,
Ерошат крылья ужас и отвага,
И я сражаюсь с призраками сов...
Пусть! Но едва под этот свод унылый
Войдет гадать о картах иль о милой
Распутник в раззолоченном плаще —
Мне грезится корабль в тиши залива.
Я вспоминаю солнце... и вотще
Стремлюсь забыть, что тайна некрасива.

Очевидна специфика этого, по характеристике критика, «изящного

сонета, начинающегося с довольно рискованного утверждения “Я —
попугай...”» (Аполлон. 1909. С. 3). Авторская образная неповтори­
мость, ритм, рифма, строгая жанровая стихотворность здесь самоцен­
ны, они самодовлеют. Тут все пропущено через самого поэта, его душу,
его сознательное и чувственное восприятие мира. Главное здесь не в
буквальном содержании, а в том смысле, который опосредован им и
всей поэтической формой и который должен быть индивидуально рас­
шифрован каждым читателем. С этой точки зрения пример резко отли­
чен ото всех небеллетристических текстов.
Возможность разного прочтения (свойство художественного произ­
ведения вообще) очевидна в разноречивости высказываний о сборнике
стихов Н.С. Гумилева «Жемчуга», в который вошел сонет «Попугай»:
B.JI. Львов-Рогачевский характеризует книгу как «крикливую, нарумя­
ненную и надушенную», Вяч. Иванов оценивает ее как «полное мастер­
ство в области формы... действительный, страданьем и любовью куплен­
ный опыт души». Ср. также оценки более зрелой книги поэта «Чужое
небо», где помещено стихотворение «Сонет», которое нам сейчас пона­
добится: по Б.А. Садовскому, «ее автор — прежде всего не поэт... стихи на
одном уровне, а это самый дурной знак, указывающий на полную безна­
дежность автора как поэта»; по В.Ф. Ходасевичу, «перед нами поэт инте­
ресный и своеобразный. В движении стиха есть уверенность, в образах —
содержательность, в эпитетах — зоркость». Вряд ли надо приводить со­
ветские оценки расстрелянного в 1921 г. поэта и его творчества.
Стихи пишутся, рассчитаны на личностное прочтение про себя и
вслух, но их часто декламируют публично, нередко и поют; при этом
языковая сторона не меняется, хотя могут быть какие-то деформации.
В 1998 и 1999 гг. популярна была песня, довольно ловко составленная
из первых двух четверостиший «Попугая» и первого четверостишья
 Схема общения 25

ниже приводимого «Сонета»; трехстишья последнего использовались

как припев.
Сонет
Я, верно, болен: на сердце туман,
Мне скучно всё — и люди, и рассказы.
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн... Я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены.
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит,
И город с голубыми куполами,
С цветущими жасминными садами,
Мы дрались там... Ах, да! Я был убит.

Показательный пример 3. Повседневные разговоры

I
— Верк, привет! [Гдейтгы] гуляешь? Вчера [скокъ] раз звонил — все
[бестьлку].
—Да меня, Петь, этот пригласил — ну знаешь он... это... [тада] еще
к Таньке клеился. Тут подошел — билет [грит] в кино есть...
—Да он же того... Ну типа этого...
— Не скажи! Он...э-э-э... ничего. Помнишь про Францию...ну
[Аннъванна] хвалила — он аж сам все видел — по турпутевке ездил...
Пригласит — еще пойду. С ним интересно...
— Ну ты даешь! У самой крыша типа того... С незнакомым парнем
и так, [штоп] сразу. [Главать] на плечах есть?
II
— Что-то у меня мотор барахлит.
—Трудности с пуском?
— Нет, заводится нормально. А [када) еду, дергается, какие-то про­
валы.
— Так. Во время движения. Связано с переключением передач?
— Вроде да. Когда перехожу на высшую скорость. Что-то с зажига­
нием?
— Нет, это объясняется нарушением питания. У вас инжектор?
26 Первый очерк

— Да. Мне кажется э-э-э зажигание. Но лучше проверьте и то и

другое.
— Хорошо. Записываю: произвести общую диагностику, регули­
ровку систем питания и зажигания.
— Во что это мне выльется и [када] можно забрать машину?
— Готово будет к концу рабочего дня. Цену вам скажут по оконча­
нии ремонта... Нет, нет. Ни в коем случае! И смотрите: слесарей у меня
не развращать!

Для подобных разговоров характерна устная и диалогическая форма,

«неполный стиль произношения», непринужденно-свободный выбор
слов преимущественно сниженной окраски, своеобразные синтаксиче­
ские связи — не только кратко, эллиптически и небрежно оформлен­
ные, но и поддерживаемые внеязыковыми средствами. В то же время
языковая характеристика может заметно варьироваться. В первом слу­
чае перед нами грубоватая, молодежно-жаргонная, пронизанная инто­
национным, мимическим, жестовым аккомпанементом беседа прияте-
лей-первокурсников на бытовые темы. Во втором — серьезное,
насыщенное терминами, правда с разной мерой точности в репликах
любителя-заказчика и профессионала-мастера, производственное об­
суждение технических дел (барахлит — трудности с пуском, когда еду —
во время движения, скорости — передачи, что-то с зажиганием — объяс­
няется нарушением питания и пр.). Разговор может совсем не иметь не­
полного произношения, обходиться, хотя и с трудом, без внеязыковой
поддержки, насыщаться подчеркнуто книжной лексикой и синтакси­
сом. При этом принципиально существо общения не меняется, подчи­
няясь непосредственному личному контакту при непредсказуемо разно­
образной, «всеядной» тематике.
Конструктивно-тематическая сущность разговорного диалогическо­
го общения сохраняется даже при переводе его в другую форму, скажем в
письменную стенограмму, протокол; она остается и при устном же моно­
логическом пересказе беседы или передаче ее по радио. В какой-то мере
здесь что-то, конечно, меняется, появляется, например, компенсация
жестов — словесное указание на то, что студент при фразе он же того по­
крутил пальцем у виска или что предупреждение мастера слесарей не раз­
вращать было ответом на известный жест клиента. Беда еще и в том, что
наша письменность, отражая особенности книжного общения, мало
приспособлена к передаче специфики естественного разговорного.
 Схема общения 27

* * *
Уже из показательных примеров видно, что бесконечный контину­
ум употребления языка представляет великое множество образцов его
функционирования. Строго говоря, рассмотренные примеры роднит
(как ни банально это звучит) лишь общая и единая лингвистическая
основа: все они на русском языке, пусть в них и встречаются иност­
ранные слова в чуждом русскому человеку произнесении и написа­
нии. Не менее парадоксально их роднят именно различия — сама воз­
можность выбора и многообразной композиции языковых единиц,
базирующаяся на имеющихся в языке выразительных ресурсах (см.
Восьмой и Девятый очерки) — синонимических, эквивалентных, па­
раллельных, соотносительных, а также уникальных, «привязанных» к
одному какому-то применению.
По-разному, но все образцы употребления языка связаны с вне-
языковой действительностью, все они строятся на том или ином соот­
ношении трех сторон коммуникации (кто — что — кому), пусть весь­
ма расходящемся в конкретных и даже типовых схемах. В то же время
именно это обеспечивает бесконечную вариативность индивидуаль­
ных примеров отбора и композиции языковых единиц, их воплоще­
ние в той или иной форме.
Глубокие различия приведенных показательных примеров, как ни
соблазнительно связать их с устройством языка, зависят от тематичес­
кой сферы (клиническая медицина, лирическая поэзия, повседневная
жизнь) и от конкретного содержания (описание волчанки, изображе­
ние попугая в келье мага, обсуждение похода в кино с незнакомцем
или ремонта автомобиля). Они зависят также от среды, характера об­
щающихся лиц, их взаимоотношений и интересов, преследуемых ими
целей, особенностей ситуации и т.д. Волчанка, обсуждаемая в темати­
ческом поле медицины, точнее — в терапии аутоиммунных болезней,
может быть предметом не только профессиональной сферы общения,
но и бытового разговора о девушке, умирающей от этого тяжелого не­
дуга, трогательного рассказа о ее враче.
Соотношения сторон треугольника кажутся поистине всесильными.
Они способны даже породить особые языки для общения разных соци­
альных слоев или особый женский язык, как это наблюдается в Японии
и ряде других стран Востока. Кстати, и у нас сейчас обострилось внима­
ние к специфике употребления языка женщинами и мужчинами, а не
только детьми; наряду с известными исследованиями «детской речи»
укажем на такие работы: Земская Е Л , Китайгородская М.В., Розано­
ва Я Я Особенности мужской и женской речи / / Язык: система и подси­
28 Первый очерк

стемы. М., 1990; Кирилина A.B. Гендер: лингвистические аспекты. М.,

1999; Халеева И. И. Гендер как интрига познания / / Гендер как интрига
познания. М., 2000; Гендер: язык, культура, коммуникация: Доклады
Второй международной конференции 22—23 ноября 2001 г. М., 2002.
Однако в отечественном языкознании принято по возможности не
выходить за пределы языка как такового, что, соответственно, затмева­
ет значение внеязыковых факторов и мотивов их применения. До сих
пор торжествует, как уже говорилось во Введении, убеждение в том, что
функционирование языка, его различное применение задано изнутри
языка, детерминировано самим его устройством и составом, структу­
рой и системой. Оно восходит, несомненно, к глубокой древности — к
исторической ситуации, когда разные виды общения обслуживались
разными языками, или к средневековым попыткам преодолеть дву- и
даже многоязычие с вычленением в составе и структуре родного языка
минимум триады разновидностей.
Не углубляясь в историю становления русского образцового (литера­
турного) языка в борьбе живой восточнославянской и книжной старо­
славянской стихий, допустимо утверждать, что такое становление было
предопределено минимум на полтора столетия ломоносовской теорией
«трех штилей», причем в том смысле, что она эти штили увязывала с жа­
нрами — актуальными областями применения языка, четче всего с худо­
жественными: с трагедией, одой (высокий штиль), с комедией (низкий,
или подлый), а также с приятельским разговором (средний).
Лишь Л.В. Щерба осмелился первым решительно констатировать,
что в эту схему никак не укладывается растущее многообразие языково­
го существования общества новейшего периода истории. Развитие праг­
матических, прежде всего научных, производственных, общественно-
политических текстов, а также — в не меньшей степени — богатство
классической художественной литературы заставляли как-то примирить
языковые факты с трудностями теоретического их осмысления. На пути
представления языка как системы подсистем он выдвинул в работе «О
нормах образцового русского произношения» (1936) мудрую концеп­
цию, изображающую русский литературный язык «в виде концентриче­
ских кругов — основного и целого ряда дополнительных, каждый из ко­
торых должен заключать в себе обозначения (поскольку они имеются)
тех же понятий, что и в основном круге, но с тем или иным дополнитель­
ным оттенком, а также обозначения таких понятий, которых нет в основ­
ном круге, но которые имеют данный дополнительный оттенок»1.

1 Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957. С. 121.

 Схема общения 29

Любопытно, однако, что ни автор, ни его последователи нигде не

раскрыли ни набора этих «концентрических кругов», ни содержания
хотя бы одного из них. Основной круг, т.е. общий образованный язык,
центральную часть которого должны, очевидно, занимать общие для
всех случаев нейтральные языковые средства, весь, по термину Щер-
бы, «упаковочный материал», который не может быть противопостав­
лен дополнительным материалам уже потому, что на деле не сопоста­
вимы ни их объем, ни неравномерный и непоследовательный состав.
Язык скорее похож на единый круг, который функционально спосо­
бен смещаться в разные плоскости, выдвигая вперед то одни, то дру­
гие свои единицы. Разные употребления языка суть не что иное, как
разные проекции этого единого круга в многомерном пространстве,
отчего, как предлагается в Третьем очерке, их и удобно описывать на­
правлением проекции, методом вектора.
Под очевидным влиянием Щербы, которого он называл своим
учителем, В. В. Виноградов сформулировал теорию «языковых сти­
лей»: «Стиль языка — это семантически замкнутая, экспрессивно ог­
раниченная и целесообразно организованная система средств выра­
жения, соответствующая тому или иному жанру литературы или
письменности (например, стиль официально-деловой, стиль канце­
лярский, стиль телеграфный и т.п.), той или иной социальной ситуа­
ции (например, стиль торжественный, стиль подчеркнуто вежливый
и т.п.), тому или иному характеру языковых отношений между разны­
ми членами или слоями общества»1.
Тезис о «замкнутости» стилей был убедительно поставлен под сомне­
ние в статье Ю.С. Сорокина «Об основных понятиях стилистики» (Во­
просы языкознания. 1954. № 1—6; 1955. № 1). В ходе дискуссии, откры­
той этой статьей, высказывались достаточно противоречивые мнения,
свидетельствовавшие об отсутствии согласия в понимании единства об­
разованного (литературного) языка. Но стало ясно, что его гетероген­
ность как системы систем (подсистем, замкнутых стилей) крайне отно­
сительна, что он скорее гомогенен. Однако этого нельзя сказать о типах
его применения, так же разнообразных, как и сама жизнедеятельность
общества и отдельных его членов. Идея замкнутых стилей языка была не
отброшена, но смягчена акцентом на их «взаимодействии и взаимопро­
никновении», а также весьма противоречивыми взглядами на соотноше­
ние их с жанрами, «подстилями», «речевыми стилями», «типами речи».

1 Виноградов В. В. О задачах истории русского литературного языка, преимущест­

венно XVII—XIX вв. / / Известия АН СССР ОЛЯ. 1946. Вып. 3. С. 235.
30 Первый очерк

Многие исследователи проблемы единства языка, утверждая гомо­

генность его основы, понимают его как теоретический, сознательно и
абстрактно культивируемый нормативный конструкт и как дан­
ность — реализуемую базу коммуникации в виде множественности
норм, функционирующих согласно реальным социальным и инфор­
мационным потребностям. Понятие «системы норм» («динамической
нормы») складывается в борьбе традиции и идеи коммуникативной
целесообразности1. Образованный язык (образцовый литературный
стандарт) — скорее идеальная тенденция, нежели реальность2.
Д.Н. Шмелев, фактически избегая терминов вроде стиль или подсис­
тема., чрезвычайно показательно предпочел говорить о разновидностях и
вынес это слово даже в заглавие книги («Русский язык в его функцио­
нальных разновидностях»). Подспудно развивая ту же мысль о независи­
мости стилевых явлений от системно-языковых (вернее сказать, их само­
стоятельности, поскольку, разумеется, языковая основа всякого общения
неоспорима), лучший из ныне живущих авторитетов в области стилисти­
ки А.И. Горшков многозначительно и справедливо заметая: «Широко
употребительный термин “разновидность языка” не вполне корректен.
Точнее было бы “разновидность употребления языка”»3. Впрочем, говоря
о функциональных разновидностях, Шмелев, вероятно, и имел в виду
разновидности употребления, а не замкнутые системы средств.

Теилика в оно/гону 3
0 замкнутых стилях языка
Пожалуй, единственным, кто однозначно вынес из дискуссии конструк-.
тивные выводы, был сам В.В.Виноградов. В завершающей дискуссию статье
он не отказался от термина стиль языка, хотя указал на его неопределен­
ность, в частности в сочетаниях языковой стиль и стиль речи. Повторяя свое
определение их, он внес в него на первый взгляд несущественные, а на са­
мом деле принципиальные уточнения: «Стиль — это общественно осознан­
ная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокуп­
ность приемов употребления, отбора и сочетания средств речевого общения
в сфере того или иного общенародного, общенационального языка, соотно-
1 См.: Костомаров В.Г., Леонтьев A.A. Некоторые теоретические вопросы культуры
речи / / Вопросы языкознания. 1966. № 5.
2 См.: Щур Г.С’ О лингвистической ситуации в Шотландии / / Социальная и функ­
циональная дифференциация литературных языков. М., 1977. С. 282.
3 Горшков А. И. Лекции по русской стилистике. М., 2000. С. 15.
 Схема общения 31

сительная с другими такими же способами выражения, которые служат для

иных целей, выполняют иные функции в речевой общественной практике
данного народа. Стили, находясь в тесном взаимодействии, могут частично
смешиваться и проникать один в другой. В индивидуальном употреблении
границы стилей могут еще более резко смещаться, один стиль может для до­
стижения той или иной цели употребляться в функции другого»1. Как вид­
но, речь идет не о наборе средств, а о приемах их отбора и употребления, но
главное —акцентируется взаимодействие, взаимопроникновение, даже сме­
шение стилей языка в современном его функционировании, т.е. они пере­
стают рисоваться в качестве замкнутых подсистем.
Вообще для Виноградова важна была не строгая дефиниция объекта, а
раскрытие самого факта сложнейшей обусловленности употребления языка,
прежде всего в художественных произведениях, знанием и тонким понима­
нием языковых ресурсов, искусной опорой на их исторически и социально
сложившуюся наличность. Отсюда и обращение к таким не имеющим еди­
ного основания обозначениям, как слово стили с разными определениями
(социальные, разговорные и книжные, художественно-изобразительные,
парадно-риторические, официально-канцелярские, научно-деловые, жур­
нально-публицистические и т.д.), как структурный облик функции языка в ее
многообразных проявлениях, частная система или подсистема в системе сис­
тем, композиционно-речевая система, вариация литературно-языковой нормы,
способ употребления языка и пр., в частности превратившаяся в термин
(функциональная) разновидность языка (употребления языка).
Эта линия проводилась Виноградовым постоянно и последовательно, в
чем легко убедиться, сопоставив хотя бы формулировки (приводятся во
Втором очерке) в книге «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика»
(1963) и, скажем, только что приведенную цитату из его работы 1946 г., или
такую, тоже достаточно раннюю: «Функциональное многообразие приме­
нения литературного языка ведет к функционально ограниченным или
стилистически обоснованным — возможным или допустимым — вариаци­
ям литературно-языковой нормы. Таким образом, проблема развития и
нормализации литературного языка неразрывно связывается с вопросом о
его “стилях” или функционально-речевых разновидностях, закрепленных
за теми или иными общественными сферами его употребления»2.
Язык все более гомогенен, а его функционирование все более гетероген­
но. В нынешнюю эпоху смены тысячелетий особенно явно растет, напри-

1 Виноградов В.В. Итоги обсуждения вопросов стилистики / / Вопросы языкознания.

1955. № 1.С. 73,
2 Виноградов В. В. О понятии «стиля языка» (применительно к истории русского ли­
тературного языка) / / Известия АН СССР. ОЛЯ. 1955. Вып. 4. С. 306.
32 Первый очерк

мер, неодинаковое употребление языка даже внутри строго профессиональ-

но-научного общения и в то же время наращивается универсальность повсе­
местного использования терминов. Всепригодными становятся языковые
средства, которые нормативные словари маркируют ограничительными по­
метами «прост.», «разг.», «книжн.» — сейчас они явно не означают запрет на
применение слов вне соответствующей сферы и среды, но лишь указывают
на их особую окраску и то, что уже фактом регистрации в словнике эти сло­
ва допущены, занесены в литературный канон. Такой путь развития, несо­
мненно, связан с обшей либерализацией жизни в России и, соответственно,
опрощением взаимообщения; он отражает также стилевые особенности все
сильнее влияющих на наше языковое существование масс-медиа, органиче­
ски сближающих книжность и разговорность на фундаменте смешения
письменных, устных и невербальных форм передачи информации.
Этот парадокс нельзя отрицать и нельзя объяснить, исходя из самого язы­
ка. Его, видимо, можно понять, только обращаясь к многообразию соотноше­
ний, взаимодействий, обусловленностей внеязыковых мотивов и факторов,
обобщаемых треугольной схемой общения. Достаточно трудно определить ие­
рархию ролей ее элементов в конкретном выборе тех или иных выразительных
средств и приемов их композиции при обращении к устной, монологической,
прозаической, песенной или иной форме осуществления, вовлечении вне­
языковых возможностей выражения и т.д. Апологеты «социальной лингвисти­
ки» не без известных оснований настаивают, например, на безоговорочном
главенстве самих коммуникантов. Более традиционно мнение, согласно кото­
рому даже крайние их особенности обычно подавляются характером инфор­
мации. Не могут также игнорироваться жизненная значимость, повторяе­
мость и продолжительность, экспрессивно-эмоциональная напряженность,
эстетическая ценность общения и его результатов и многое другое.
Априорно легко предположить, что, коль скоро внеязыковые характери­
стики общения сходны, принципиально сходными будут и соответствующие
им конкретные акты употребления языка. Анализируя показательные приме­
ры, автор невольно и незаметно для себя сопоставлял, уточнял их отдельные
моменты обращением к аналогичным произведениям. Одно это наводит на
мысль о возможности как-то обобщать и классифицировать неисчислимую и
устрашающе разнообразную массу реальных употреблений языка.
Во всяком случае, основы классификации и квалификации разновид­
ностей функционирования языка следует искать во внеязыковой действи­
тельности, не забывая, разумеется, о том, что, отражая ее и даже подчиня­
ясь ей, язык сохраняет свою нормативно-регулятивную роль, обеспечивает
культурно-этническую преемственность народа и просто свою самостоя­
тельную целостность.
ВТОРОЙ ОЧЕРК

Ж£КСЖ

Договоримся называть текстом любое вербальное произведение, любой

результат общения: высказывание, сообщение, обмен информацией и
мнениями, «реализацию функциональной разновидности» или «стиля
языка», «речевой стиль», «отрезок речетворческого процесса», «вопло­
щение языка-речи», «дискурс» (последние наименования ставлю в ка­
вычках как принадлежности других терминосистем). Текст — продукт
порождения и предмет восприятия, процесс генерации и интерпрета­
ции. Именно при порождении текстов происходит таинственный пере­
вод внеязыковой действительности в действительность языковую, а при
их восприятии — возврат от языковой материи к внеязыковым сущнос­
тям. Связь «мира вещей» с «миром языка» была одной из загадок, сфор­
мулированных В. Гумбольдтом1. Она может быть отгадана только с про­
никновением в законы функционирования языка, изучением текстов.
Французский историк середины XIX столетия Ф. де Куланж восклицал:
«Тексты, тексты, ничего кроме текстов!»
Принимаемое в Очерках столь широкое толкование термина т е к с т
все же отличается от безбрежного его понимания как всякого явления,
несущего информацию, в семиотике, связывающей текст с общим по­
ниманием культуры как сложного, по природе знакового образования2.
Понимание текста в семиотике вообще принципиально уживается с
различными по природе знаками — вербальными звуковыми и графи­
ческими, кинетическими, мимическими и жестовыми, музыкальными

1 См.: Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985; Избранные труды по

языкознанию. М., 1993.
2 См.: Peirce Ch.S. Collected Papers. Vol. 2. Cambridge (Mass.), 1960; Успенский Б.А. Се­
миотика искусства. М., 1995.
34 Второй очерк

и вокальными, живописными, скульптурными, архитектурными, даже

поведенческими. Связывая стилевые явления с функционированием
прежде всего языка, Очерки не рассматривают такие «тексты», как му­
зыкальные или изобразительные произведения, ритуалы, сновидения и
пр., хотя постоянно обращают внимание на невербальные способы пе­
редачи смысла в текстах, особенно разговорных и современных массо­
во-коммуникативных (Шестой и Седьмой очерки).
Бесконечный континуум текстов, естественно, крайне неодноро­
ден. Они существуют в знаковой форме, причем одни из них, в первую
очередь художественные, могут сами по себе иметь значение, стано­
виться феноменами культуры, другие же являются просто компонен­
тами общения, отражающего повседневную бытовую и деловую, про­
изводственную, научную, социально-политическую жизнь, в целом
культуру и цивилизацию1. Важно различать «тексты продуктивной се­
мантики, обладающие культурной ценностью, этической и эстетичес­
кой глубиной смысла», и «тексты традиционной семантики»2.
Бросается в глаза различие текстов к н и ж н ы х , сознательно, ис­
кусственно и искусно творимых, р а з г о в о р н ы х , выражающих ин­
формацию непроизвольно, и м а с с о в о - к о м м у н и к а т и в н ы х :
В последних само понятие текста приобретает совершенно своеобраз­
ный вид, что пока практически не осмыслено лингвистами. Эти текс­
ты до сих пор мало — несоизмеримо с их ролью в нынешней комму­
никативной жизни общества — используются для исследования и
иллюстрации стилевых и собственно лингвистических явлений. Ведь
массовая коммуникация (или масс-медиа), стилевая сущность кото­
рой пока темна, все очевиднее претендует чуть ли не на основопола­
гающую роль в нынешнем языковом существовании людей.
Различия, сходства и переплетения текстов достаточно сложны,
поскольку увязываются как с собственно стилевыми явлениями, так
и с формами воплощения, мерой и характером вовлечения невер­
бальных приемов кодирования информации, соотношением планов
содержания и выражения и т.д. Нельзя забывать и про уже высказан­
ное и противоречащее традиционным убеждениям мнение о невыво­
димое™ различий между текстами и их группировками из самого
языка.

1 См. публикации Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова, например в сборнике

«111 Международные Лихачевские научные чтения». СПб., 2003; Славистика. Книга VÏ1.
Белград, 2003.
2 См.: Брудный A.A. О культуре, цивилизации и языке / / Русский язык и литература
в школах Кыргызстана. 2003. № 4. С. 66.
 Текст 35

Реплика в aüofiOHif У
Отермине текст
По первоначальному латинскому значению textům (от глагола texo, -ere —
плести, ткать) — это «плетенка, ткань». Мы же применяем это слово в весь­
ма расширенном толковании как обозначение осмысленного (несущего экс-
тралингвистический смысл) сцепления языковых единиц (слов, предложе­
ний, сверхфразовых единств и пр.). Может быть, стоит сразу добавить:
языковых единиц и поддерживающих и дополняющих их неязыковых
средств выражения.
Уместно вспомнить, что еще во времена Пушкина различали и неоди­
наково уважали сочинителей, т.е. «сочиняющих», созидающих творцов ис­
кусства, высокочтимых жрецов музы поэзии и художественной прозы, и
писателей — ученых, политиков, дипломатов, адвокатов, законодателей,
вообще тех, кто что-то пишет. В современном языке первое слово скорее
означает «фантазер», а у второго первичное значение отступило на задний
план; оно, между прочим, по-прежнему живо в английском эквиваленте,
отчего типично методические или учительские he’s a bad writer (у него
скверный почерк, он плохо владеет письмом), to teach basicfirst grade writ­
ers или English as a Second Language writers (обучать письму на родном язы­
ке первоклассников или иностранцев, изучающих второй язык) никак
нельзя перевести посредством этого русского слова.
Многим и сегодня кажется недостойным, а некоторые просто негоду­
ют, когда под текстом понимается любое словесное произведение, а не
только эстетически ценное художественное. Лишь недавно нехудожест­
венные тексты (из газет и иной периодики, научных статей и книг, дело­
вых документов и, наконец, — с появлением магнитофонов — из записей
устных разговоров) стали объектом серьезного исследования, а примеры
из них авторы учебников сегодня приводят для иллюстрации явлений
лингвистики и стилистики.

Признавая текст исходной реальностью филологии, большинство

лингвистов видело в нем источник фактов, и лишь совсем недавно, ког­
да вдруг умами овладела прописная истина, что язык существует все же
не ради самого себя, а как средство выражения мыслей и чувств, возник
интерес к тексту как таковому. Правда, еще в знаменитой статье «О тро­
яком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании»
(1931) J1.B. Щерба подчеркивал, что материал, из которого выводятся
«все языковые величины, с которыми мы оперируем в словаре и грамма­
тике», т.е. те концепты, которые «в н е п о с р е д с т в е н н о м опыте (ни
з*
36 Второй очерк

в психологическом, ни в физиологическом) нам вовсе не даны», облада­

ет и самоценностью. К нему относится «не деятельность отдельных
индивидов, а совокупность всего говоримого и понимаемого в опреде­
ленной конкретной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной об­
щественной группы. На языке лингвистов это «тексты» (которые, к со­
жалению, обыкновенно бывают лишены вышеупомянутой обстановки);
в представлении старого филолога это «литература, рукописи, книги»1.
Не являясь «величинами языка» (хотя языковые конструкты и едини­
цы из них только и выводятся), тексты сами по себе выступают единица­
ми стилевой классификации и специального стилевого изучения. Ус­
кользающее от нашего внимания обстоятельство, что, пользуясь языком,
мы думаем отнюдь не о языке, но лишь о том, ради чего мы им пользуем­
ся, меняет или должно менять перспективу исследования в стилистике
как науке с иным объектом, нежели собственно лингвистика. Данные в
непосредственном опыте тексты, соединяющие элементы языка в каче­
ственно новое целое, соотнесенное с внеязыковой действительностью,
как раз и представляют собой употребления языка, складывающиеся в
мелкие и крупные разновидности (за последними закрепляем термин
группировка, чтобы избежать перегруженно-неопределенного термина
стиль — языковой, речевой, а также жанр и пр.). Отражая внеязыковую
действительность, они бесконечно разнообразны и индивидуальны в со­
ответствии с соотношением углов коммуникационного треугольника.
Полагая, что при этом доминирует сфера, т.е. тематика и содержание ин­
формации, общая область деятельности, исследователи ее и кладут, как
правило, в основу непростой задачи описания и классификации круп­
ных и мелких текстовых группировок, даже генеральной дефиниции са­
мого понятия текста. Последняя строится в виде перечисления наиболее
общих черт, свойственных разным группам и типам текстов.
Приняв термин текст за общее название результата любого упо­
требления языка, мы должны определить его общие, необходимые и
достаточные характеристики. И.Р. Гальперин в книге «Текст как объ­
ект лингвистического исследования», оказавшей заметное влияние на
становление стилистики как современной науки, дал такую дефини­
цию: «Текст — это произведение речетворческого процесса, обладаю­
щее завершенностью, объективированное в виде письменного доку­
мента, литературно обработанное в соответствии с типом этого
документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда
особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными ти­

1 Щерба JI.B. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 26.

 Текст 37

пами лексической, грамматической, стилистической связи, имеющее

определенную целенаправленность и прагматическую установку»1.
В этой довольно громоздкой формулировке есть явно лишнее: само­
очевидно, скажем, что текст объединяют не только лексические, но и
грамматические связи. Неправомерными кажутся вводимые ограни­
чения: неверно, например, связывать текст с письмом, потому что,
как сегодня общепризнано, он бывает и письменным, и устным. Од­
нако в этой характеристике текста верно подмечено принципиально
важное, свойственное если не всем (как, скажем, прагматическая ус­
тановка), то значительному большинству текстов.
Вообще многие повторяющиеся и неповторяющиеся, так сказать,
преимущественные характеристики, например форма осуществления,
не представляются обязательными и убедительными. Несомненно, текс­
том надо признать сонет Гумилева — независимо от того, читается ли он
про себя, декламируется или поется со сцены, точно так же, как и устные
разговоры, скрытно зафиксированные магнитофоном и затем условно
записанные (Показательные примеры 1, 2). Совершенно справедливо
А.И. Горшков настаивает: «Текст может быть не только письменным, но
и устным, иными словами — может быть выражен в письменной или уст­
ной форме... Студенты нередко имеют возможность читать монографии,
учебники, статьи того или иного ученого и слушать его же лекции на те
же темы. И если лектор не “читает по бумажке”, то устный текст раздела
прочитанной в аудитории лекции будет отличаться от письменного тек­
ста раздела или главы на ту же тему в учебнике»2. Важно при этом под­
черкнуть, что в обоих случаях сохраняются базовые особенности научно­
го текста. Соответственно трудно согласиться с распространенным
мнением, что устная форма, в которой, как правило, воплощается разго­
ворный текст, в самом деле определяет его стилевую сущность.
Нельзя принять за существенный также нередко указываемый раз­
мерный признак. Как и сонет Гумилева, текстом является величайшее
произведение искусства — эпопея «Война и мир» J1.H. Толстого, нару­
шающая к тому же общность лингвистической основы, так как многие
ее страницы написаны на французском языке. Между тем действи­
тельно обязательные признаки семантически организованной после­
довательности знаков, смысловой завершенности, коммуникативной
значимости можно узреть в надписях вроде «Посторонним вход запре­
щен» или «По газонам не ходить!», даже содержащих один элемент —

1 Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981. С. 18.
2 Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 96.
38 Второй очерк

«Вход», «М» как обозначение станции метрополитена1. АЛ. Потебня

видел во «внутренней форме» слова редуцированный миф, художест­
венное повествование, а знаменитый философ А.Ф. Лосев — «концен­
трированное предложение».

Показательный пример 4. Объявление, реклама, слоган

Как это ни кощунственно на первый взгляд звучит, в одном ряду с дру­
гими текстами (художественными, научными, разговорными и пр.)
следует поместить и несметное число разных объявлений, лозунгов,
информаций, реклам, которые проиллюстрируем слоганом по технике
безопасности и небольшой хроникальной заметкой из газеты.

Помни!
Г о л о ва тв о я
НЕ РЕЗИНОВАЯ
Одень каску!
ЛI IЛI килогРаммов
радиоактивной черники изъяли в прошлое воскресенье
Ж сотрудники лаборатории ветеринарно-санитарной экс­
пертизы на Дорогомиловском рынке. «А еще 14 килограм­
мов было обнаружено в начале этой недели, — поделилась
с “Округой” врач лаборатории Зинаида Ивановна Вишнякова. —Ягоды
были из Белоруссии и из Брянской области. С подмосковных полян ра­
диоактивные продукты, к счастью, не поступают». Чаще всего заражены
радиацией сушеные грибы и лесные ягоды: летом черника, зимой клюк­
ва. Случаев обнаружения радиоактивной черемши не было зафиксиро­
вано ни разу. «Все, что поступает на рынок, обязательно проверяется на
стационарном дозиметре, — говорит Зинаида Ивановна. — Если возни­
кают подозрения, отправляем образцы в городскую лабораторию, если
оттуда приходит подтверждение — приезжает “Радон” и забирает зара­
женную продукцию». В день в лаборатории на Дорогомиловском рынке
проходит около 20 ягодных экспертиз.

1 См.: Горелов И.H., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М., 1997. С. 52.
 Текст 39

Оба материала, несмотря на несопоставимо разный культурно-ис­

торический вес, одинаково обнаруживают общие существенные при­
знаки текста: они связны, завершены, информативны. Цель второго
произведения (газетчики назвали бы его «информашкой»), взятого из
московской районной газеты, — сообщить о событии на рынке и пре­
достеречь его посетителей. Язык бесхитростен, общедоступен, нейт­
рал ьно-литературен, текст без ущерба для содержания может быть ис­
полнен и устно без каких-либо существенных изменений. План
выражения откровенно нацелен здесь на устойчивое восприятие, в
нем чередуются разные элементы: сообщение репортера и мнение
эксперта, призыв к осторожности и успокоительные заверения, стан­
дартные формулы и экспрессивные выражения. План выражения, а в
общем-то, и план содержания, роднит его со слоганами.
Заметим кстати, что английское слово slogan (первоначально соот­
ветствовавшее русскому слову немецкого происхождения лозунг) ста­
ло, кажется, принятым общим наименованием разных видов рекламы,
призывов, торговых, политических и иных объявлений. Русские про­
изводители водки «Смирновъ» в пику зарубежному ее производству
«Smimoff» строят рекламный плакат на остроумном столкновении до­
революционного написания фамилии с ъ (твердым знаком) на конце и
пятиугольника советской формулы «знак качества»: «Твердый знак ка­
чества». Правда, и ответная реклама американской ветви наследников
достаточно удачна и действенна: «Почувствуйте разницу».
Здесь все подчинено идее обратить внимание, воздействовать на воз­
можного клиента, завербовать его. Отсюда стремление во что бы то ни
стало соригинальничать, пошутить, поиграть словами, изобрести яркую
образность. Часто встречается обращение к языковым единицам разно­
го стилистического потенциала. Например, ставятся рядом книжное
слово грандиозный и жаргонное отдыхать, да еще в совсем неожидан­
ном соседстве с иностранным названием, написанным латинскими
буквами: «Цены отдыхают — грандиозная распродажа Toshiba»). При
этом типично чередование завлекающих, экспрессивно ярких и инфор­
мирующих, нейтральных средств выражения, что отвечает цели — при­
влечь внимание и дать серьезную информацию о рекламируемом про­
дукте. Реализация слоганов может быть одинаково и устной, и
письменной, она часто поддерживается рисунком или звуковым эффек­
том. Составляются они по возможности кратко в расчете на быстрое и
легкое запоминание. В общем, то же самое наблюдается даже в простей­
ших объявлениях, лишенных игры слов и экспрессии: «Госпожарнадзор
напоминает вам, что пожар легче предупредить, чем погасить».
40 Второй очерк

Содержательная целостность и завершенность подобных текстов

такова, что иной раз служит их облагораживанию и вхождению в
культуру. Так, жизненно информативный призыв в метро «Стойте
справа, проходите слева» послужил отправной идеей для известной
песни Б.Ш. Окуджавы, художественный смысл которой далеко пре­
взошел регламент поведения на эскалаторе, запечатлев людские на­
строения конца 1950-х гг.:

Мне в моем метро никогда не тесно,

Потому что с детства оно, как песня,
Где вместо припева, вместо припева:
— Стойте справа! Проходите слева!
Порядок вечен, порядок свят.
Те, что справа, стоят, стоят.
Но те, что идут, всегда должны
Держаться левой стороны.

* * *
Заметив, что в определении числа и интерпретации признаков
текста нет единогласия, А.И. Горшков, объединяя формулировки
разных авторов и упорядочивая названия признаков существитель­
ными на -ость, получил такой их список: связность, целостность,
структурность, выраженность (знаковая фиксированность), отграни-
ченность (от всех знаков, не входящих в состав данного текста, и от
других текстов), композиционная завершенность, упорядоченность,
семантическая организованность, содержательность или информатив­
ность, воспроизводимость, соотносительность со стилями и жанрами
художественной и практической словесности. Этот набор явно не
свойствен всем текстам, отчего за главный признак ученый принима­
ет качество последовательности знаков, но предпочитает говорить в
этом смысле о произведении, т.е. о соединении структурных элемен­
тов в одно качественно новое произведение, о «словесном целом»1.
В русской филологической традиции всегда говорили о произведе­
нии — книге, рукописи, поскольку достойными изучения признава­
лись, как мы уже заметили, памятники письменности, религиозные и
художественные тексты. Современное тематико-содержательное и свя­
занное с условиями и характером участников организованное многооб­
разие общения заставляет предпочесть термин текст и под этой шап­

1 См.: Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 49.

 Текст 41

кой углубиться в анализ всех особенностей самых разных словесных

произведений. Важен ведь не внешний факт контактно-линейного рас­
положения слов, предложений, сверхфразовых единств, а замысел,
обеспечивающий, по мысли В. В. Виноградова, многомерность словес­
ного произведения посредством динамического развертывания семан­
тических, экспрессивно-эмоциональных и иных словесных рядов.
Можно принять такую дефиницию текста, указав лишь на необхо­
димые и, как кажется, достаточные его качества — это выраженное в
любой форме, упорядоченное и завершенное словесное целое, заклю­
чающее в себе определенное содержание, соотносимое с одной из
сфер функционирования языка. Варьирование трех сторон общения,
от кого-то исходящего, к кому-то направленного и несущего локали­
зованное во времени и пространстве содержание, соответственно
обеспеченного языковыми и неязыковыми средствами, нередко даже
жестко детерминированными этим содержанием и направленностью,
позволяет находить общее и отдельное в бесконечном континууме по­
рождения и восприятия текстов, классифицировать их, описывать те
или иные их группировки.

Реплика в cfnoftOKif 5
О термине дискурс
Картину функционирования языка можно представить себе и по-дру-
гому, оставляя за текстом лишь прямое обозначение результата, какого-ли­
бо фиксированного, отработанного отрезка дискурса, т.е. континуума ре­
чевой деятельности, «когнитивного процесса, связанного с реальным
речепроизводством»1. Такой подход способствует пониманию роли пре­
суппозиций и интенций в коммуникации. Высказывание и дискурс как
единицы общения оказываются в этом случае противопоставленными
предложению и тексту2. Под дискурсом разумеют также «суммарную и все­
общую сеть из всех произнесенных или написанных на том или ином язы­
ке высказываний, упакованную в форму текстов и вплетенную в ткань ре­
альных событий, пережитых языковым сообществом» (Е. Киров); или
проще —процесс речемыслительной деятельности или диалога, «продукты
избирательного закрепления» которого, т.е. единицы дискурса, суть тексты
(Н. Алефиренко); всю бесконечность речевой деятельности, «отработан­

1 Кубрякова Е.С., Александрова О.В. Виды пространств текста и дискурса f f Катего­

ризация мира: пространство и время. М., 1997. С. 19.
2 См.: Формановская Н.И. Речевое общение. М., 2001.
42 Второй очерк

ные, фиксированные отрезки» которой именуются текстами (В. Красных);

тексты рисуются как переплетение или сплетение дискурсов, т.е. высказы­
ваний (А. Брудный). Есть и совсем иные понимания этого различия, на­
пример увязка текста со стилевым, а дискурса — с индивидуальным упо­
треблением языка1. Прекрасный обзор «Текст и дискурс» Н. Петровой
опубликован в журнале «Вопросы языкознания» (2003. № 6).
В целом, как видно, термин дискурс из-за своей расплывчатости не
имеет объяснительной силы для наших Очерков.

Принимая тексты за данность функционирования языка во всех и

любых конкретных случаях, мы сводим задачу стилистики к изучению
способов создания текстов, к постижению характера их группировок,
соответствующих разнообразию деятельности людей. Каждый текст не­
повторимо индивидуален, а все вместе они бесконечно разнообразны,
но в них — постольку, поскольку они отражают сходства и известную
упорядоченность самой человеческой деятельности, — не может не на­
блюдаться повторений, исторически, содержательно и культурно задан­
ной репродуктивное™. Стилистика текстов предстает как регулирую­
щий свод конвенциональных, кодифицируемых и неписаных правил и
схем функционирования языка, существующих в нашем сознании как
следование образцам или, по модному словечку, как создание ремейков.
Не менее сложной задачей, чем определение самого понятия, т.е.
поиск общего во всех текстах, оказывается поиск оснований для убе­
дительной их внутренней классификации. Наиболее естественным
казалось в этих целях обратиться к различным наборам языковых еди­
ниц, «языковым стилям», но, как мы видели, современный русский
язык не дает для этого оснований. Функциональные разновидности
языка (употребления языка) не выводимы из самого языка.
Не выводятся они достаточно убедительно и из разделяемой боль­
шинством исследователей мысли о зависимости текста от формы его
овеществления, прежде всего письменной или устной, диалогической
или монологической. Хотя, в принципе, любой текст может быть ове­
ществлен в любой форме, в жизни не все, что пишется, проговарива­
ется, и большая часть того, что говорится, не записывается. Перемена
формы может заметно менять текст на уровне конкретно-языковой ре­
ализации. Например, устное исполнение, имеющее больше, чем пись­
менное, выразительных возможностей, сохраняя основные приметы
1 См.: Степанов Ю.С. Альтернативный мир, дискурс, факт и принцип причиннос­
ти / / Язык и наука конца XX века. М., 1995. С. 38; ср. также: Борботько В.Г Общая тео­
рия дискурса. Докт. дисс. Краснодар, 1998.
 Текст 43

стилевой конструкции (однозначность, терминологичность и пр.), не­

вольно деформирует научный текст, уходя от длинных предложений и
сложных оборотов, привлекая элементы разговорности, добавляя сти­
листической экспрессивности и эмоциональности. Напротив, стено­
грамма разговора потребует усложнения языка, компенсации того, что
было передано звуком, интонацией, жестом. Рассмотренные показа­
тельные примеры убеждают в том, что в нынешнюю эпоху вполне
обычны разные овеществления текстов и что естественные при этом
структурные и даже собственно языковые изменения отнюдь не меша­
ют неизменной сохранности их смысла и стилевой отнесенности.
Не подлежит сомнению, пожалуй, только воздействие на стилевую
принадлежность текста его информационной стороны. Любое высказы­
вание от кого-то исходит, к кому-то направлено и, главное, несет в себе
локализованные в пространстве и времени способы выражения. Именно
варьирование трех сторон коммуникационного треугольника определяет
структурирование текста, отбор и организацию средств выражения (в
том числе и неязыковых), способных отражать смысл и избираемую
форму реализации. Априорно можно предположить, что, коль скоро ха­
рактеристики общения сходны, принципиально сходными будут и соот­
ветствующие конкретные тексты, складывающиеся в большие и малые
группы. Уже одно это наводит на мысль о возможности как-то обобщить
и классифицировать неисчислимую и устрашающе многообразную мас­
су текстов по тематическим сферам и содержанию.
При этом существенно как-то развести понятия т е м ы и с о д е р ­
ж а н и я , которые авторы определяют и соотносят каждый по-своему.
Чаще всего тема понимается как абстракция сущностей, свойственных
набору конкретных содержаний, которые могут быть разными по харак­
теру изложения, строению и стилевой квалификации. Содержание же —
это конкретные сведения, отражение какого-то отрезка реальности.
Факторы, определяющие информацию текста (сведения, содержащиеся
в тексте), охватывают тематическую сферу, общую его тематику и ее
конкретизацию (содержание отдельного текста). Признавая важнейши­
ми для упорядочения классификации текстов и описания их группиро­
вок сферы, т.е. тематические области, сходные содержательные и иные
особенности влиятельных и распространенных типов общения, нельзя
упускать из виду и среду, дополняющее, накладывающееся воздействие
которой особенно ощутимо в содержании отдельного текста.
Собственно языковым единицам присуще значение, тексту — со­
держание, которое складывается отнюдь не из арифметической сум­
мы значений составляющих его языковых единиц. Тексты не являют­
44 Второй очерк

ся единицами языка, хотя в историческом, генетическом плане пред­

ставляют тот материал, из которого выводятся все «величины языка».
Синхронно же они сами пользуются существующими языковыми
средствами выражения, считаясь с их особенностями и имея силу ок­
казионально видоизменять их стилистические нюансы в соответствии
с собственными (текста или группировки текстов) стилевыми требо­
ваниями, порожденными внеязыковыми интересами общения. Так,
термины, попадая в разговорные тексты, приобретают черты, резко
отличные от их употребления в научных текстах. Имея в виду содер­
жание текста, ученые говорят о том, что его языковые единицы обра­
зуют «одно и качественно новое целое» (Г. Винокур), «композицион­
но-смысловое единство» (В. Виноградов).
Тематика текстов разнообразна до бесконечности, а содержание —
тем более. Понимая под содержанием конкретную информацию, в
большинстве текстов можно усмотреть информацию: (1) содержа-
тельно-фактуальную (сведения о фактах, событиях, процессах в ми­
ре); (2) содержательно-концептуальную (авторское понимание опи­
сываемых событий в их причинно-следственных связях и значимости
в жизни); (3) содержательно-подтекстовую (связанную со способнос­
тью языка порождать ассоциативные и коннотативные значения,
«приращивать смыслы»1. Эти виды информации И.Р. Гальперин на­
глядно и остроумно проиллюстрировал в статье «Лингвистика текста»
в «Энциклопедическом словаре юного филолога» (1984) стихотворе­
нием в прозе И.С. Тургенева «Воробей».
Соотношение планов содержания и выражения, формы и содер­
жания касается, разумеется, всех текстов и их группировок, но в худо­
жественных взаимозависимость содержания литературного произве­
дения и его выражения средствами языка особенно органична, полна
и остра. «Предметы, лица, действия, называемые и воспроизводимые
здесь, внутренне объединены и связаны, поставлены в разнообразные
функциональные отношения. Все это сказывается и отражается в спо­
собах связи, употребления и динамического взаимодействия слов,
выражений и конструкций во внутреннем композиционно-смысло­
вом единстве словесно-художественного произведения. Важно не за­
бывать, что в тексте вообще все выражено словесно, что реально, в
опыте нам дана лишь его “словесная ткань”. В то же время ясно, что
состав речевых средств в структуре литературного произведения орга­
нически связан с его “содержанием” и зависит от характера отноше­

1 Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. С. 27—28.

 Текст 45

ния к нему со стороны автора»1. В поэзии план выражения может сам

становиться содержанием.
Утверждать органичное двуединство содержания и выражения в тек­
сте не значит «стереть различие между языком и сознанием, превратить
единство языка и сознания в их тождество»2, но лишь показать, что дей­
ствительность в тексте материализована выразительными средствами
языка. Заметим заодно, что для стилистики не релевантно и горячо об­
суждавшееся когда-то соотношение темы и идеи, так как «главная
мысль», «жизненный урок», «нравственный вывод» текста относятся не
к функционированию языка, а к так или иначе понимаемой идеологии.

* * *
Итак, в основу расчленения континуума текстов на дискретные от­
резки, на некие единства, иными словами — в основу генеральной
классификации текстов как главного объекта стилевого исследования
или в основу поиска общих черт жизненно важных их группировок, —
логично и целесообразно положить сферу (принадлежность к той или
иной области жизнедеятельности людей, типу деловой и духовной ин­
формации, схемам и уровням познавательного процесса и пр.) и среду
(статус общающихся, культурный и профессиональный ценз, целевая
установка, условия, ситуация и пр.).
Учет основных соотношений текстов в коммуникативной жизни се­
годня позволяет говорить о трех глобальных их группировках: книжной,
разговорной и массово-коммуникативной. При этом в одних группи­
ровках (книжных специализированных, или практических) явно преоб­
ладает сфера, а в других (книжных неспециализированных, разговор­
ных, массово-коммуникативных) — среда. Первые заданы однозначно,
примат содержательности позволяет лишь внешне и не очень сущест­
венно видоизменять текст в угоду получателям информации. Вторые,
напротив, тематически неопределенны, «всеядны», отбор и передача
информации, содержательный характер текста подчинены в том или
ином плане интересам и взаимоотношениям его производителей и по­
лучателей. Во всех случаях императивны ситуация и сам способ комму­
никативного обмена текстами (звуками, печатью, электроникой).
Отражая актуальные коммуникативные типы, или разновидности
употребления языка, и в то же время детерминируя порождение каждо­
1 Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 91 (ср. также о
«словесной структуре образа автора» — с. 154 и 258).
2 Головин Б.Н. «Лингвистика текста» или «лингвистика речи» / / Термины в языке и
Речи. Горький, 1984. С. 8.
46 Второй очерк

го конкретного текста, глобальные текстовые группировки отнюдь не

препятствуют при необходимости детализированного описания свое­
му расчленению. Внутри их могут — при снижении степени обобще­
ния стилевых параметров, вовлечении в рассмотрение специфики от­
бора стилистических единиц из ресурсов языка и особенностей формы
воплощения, учете индивидуального слога автора, экспрессии, эсте­
тики и иных частных характеристик — обнаруживаться и самостоя­
тельно описываться мелкие группы и подгруппы текстов, а также
жанры, вплоть до отдельного неповторимого авторского текста.
К такой общей стилевой картине с теми или иными особенностя­
ми приходили, в сущности, также исследователи, опиравшиеся на
собственно лингвистический анализ состава и структуры конкретных
текстов. Что и понятно, ведь на самом деле для наблюдения нам дан
специфический — от индивидуально-уникального до разной степени
обобщенности — выбор вербальных (и невербальных) средств выра­
жения, их композиция, форма материализации, что маскирует факт
исходной детерминированности всего этого именно внеязыковой
сущностью текстов разных группировок. Дело лишь в том, с какой
стороны подойти к интерпретации причинной взаимозависимости.
Анализ результатирующей конкретно-языковой стороны текстов
как примеров употребления «стилей» традиционно, хотя и весьма про­
тиворечиво приводит к тому же, что диктуется абстрактными, но обще­
ственно осознанными стилевыми конструкциями, обобщающими соот­
ношения внеязыковых факторов. Исходя из лингвистического (точнее,
филологического) анализа текстов и опираясь при этом (впрочем, до­
статочно декларативно) еще и на разные модели общественных функ­
ций языка, В.В. Виноградов называл такие «функциональные стили»:
«разговорный, противопоставленный книжному» (а в нем «обиходно­
бытовой и обиходно-деловой»), и книжный, состоящий из «научно­
делового, специального», «газетно-журнально-публицистического»,
«официально-канцелярского или официально-документального» и не­
которых других, например «парадно-риторического, художественно­
изобразительного». Тут же допускалась и иная классификация: «обиход­
но-бытовой», «обиходно-деловой, официально-документальный и
научный», «публицистический и художественно-беллетристический»1.
Четче эта картина рисуется Д.Н. Шмелевым, объяснявшим различ­
ный, зависящий от сфер применения характер функционирования
языка, «во-первых, непосредственным непринужденным общением, не

1 Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963. С. 6—7.
 Текст 47

связанным со специальной тематикой; во-вторых, использованием язы­

ка в строго очерченных тематических рамках; в-третьих, эстетически
обусловленным применением языка. В первом случае — это “разговор­
ный язык”, во втором —*“специальный язык”, в третьем — “язык худо­
жественной литературы”». При этом делаются извинительные оговор­
ки, что обозначение «язык» здесь не безупречно и соответствует
понятию «стиль языка» у Виноградова, что эти функционально обуслов­
ленные разновидности целесообразнее обозначить как «речь», что вооб­
ще лучше было бы выделить в составе «специальной речи» такие «функ­
ционально-речевые стили, как научный, официально-деловой и
публицистический, от которого, возможно, следует отграничить газет­
но-информационный». В рассуждении как-то умалчивается статус бел­
летристических, тоже явно книжных, текстов, лишь крайне осторожно
(со ссылкой на монографию автора этих Очерков) признается реаль­
ность массово-коммуникативных, для квалификации которых в качест­
ве особого вида применения языка «есть известные основания»1.
Эти мнения в той или иной степени разделяют авторы всех трудов
по стилистике последних десятилетий. Правда, начиная с книги
В.В. Одинцова «Стилистика текста» (1980), они все заметнее склоня­
ются к тому, что основным объектом изучения стилевых явлений, т.е.
разновидностей функционирования, являются тексты, а не неопреде­
ленно-противоречивые «стили». В этом плане характерны статьи
М.Н. Кожиной, одного из ведущих авторитетов в современной стили­
стике, опубликованные в конце XX столетия2.
Развивая мысль о том, что опора на материю языка есть, по сути,
опора на следствие, исключающая выискивание внеязыковых причин
явлений, к показу которых должна стремиться стилистика текста,
Кожина ставит сложный вопрос описания этих текстовых группиро­
вок, которое не исходило бы ни из собственно языкового материала,
ни из формы воплощения. Это описание должно вскрыть общие прин­
ципы и параметры конкретных реализаций индивидуальных текстов, с
очевидностью принадлежащих — каковы бы ни были их различия — к
той или иной исторически сложившейся и общественно осознанной
текстовой группировке.
Согласно глубоко обоснованным взглядам А. И. Горшкова3, на кото­
рые во многом ориентируются наши Очерки, стилистика ресурсов язы­
1 Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. С. 66, 75.
2 Кожина М.Н. Речеведение и функциональная стилистика: вопросы теории.
Пермь, 2002.
3 См.: Горшков А.И. Лекции по русской стилистике; Русская стилистика М., 2001.
48 Второй очерк

ка справедливо вообще выводится за пределы стилистики текста, по­

скольку принадлежит по своей природе к лингвистике, к курсу совре­
менного русского языка и к курсу его истории. В употреблении языка,
т.е. в собственно стилистике, ученый различает отбор и организацию
выразительных средств в тексте данного содержания при конкретных
общающихся лицах (т.е. стилистику текстов) и «разновидности употреб­
ления языка», т.е. присутствующие в сознании носителей языка как не­
кие композиционные структуры обобщенные особенности массы сход­
ных текстов, их крупных группировок. Использование при этом
термина функциональная стилистика представляется, правда, данью
традиции, заставляющей называть группировки текстов стилями, функ­
циональными стилями, стилями языка, стилями речи и т.д., что затем­
няет действительную картину различного функционирования единого
языка. Однако подспудно здесь, безусловно, ощутим намек на необхо­
димость искать нетрадиционные способы описания стилевых явлений.
Именно этот подход разрабатывается в последующем изложении в
виде конструктивно-стилевого вектора (КСВ) и накладывающегося на
него давления формы овеществления. Императивным представляется
постоянный учет связи этой формы с внеязыковыми явлениями,
смыслом, условиями, целями, характером самой коммуникации в це­
лом. Такой подход находится в русле отмеченной Г.А. Золотовой тен­
денции лингвистики XX столетия к укрупнению ее единиц: от фонемы
к слову, словосочетанию, предложению, синтагме или синтаксеме, вы­
сказыванию, абзацу, прозаической строфе, сверхфразовому единству,
тексту. В этом ряду глобальные группировки текстов, базирующиеся на
принципах увязки внеязыковых факторов с языковой действительно­
стью и соотносимые с разновидностями употребления языка , оказыва­
ются приоритетными категориями речеведения, синонимизируемого с
текстообразованием.
Так, для массовой коммуникации принципиально важно соотно­
шение предметно-логической и эмоционально-экспрессивной (или
эмоционально-риторической) сторон плана содержания и плана
выражения. Компоненты первой стороны соотносят текст с дейст­
вительностью и не заменимы синонимами или иными соотноси­
тельными средствами обозначения. В то же время экспрессивные
компоненты второй стороны легко заменимы синонимами, иными
эмоционально окрашенными, «сниженными» или «возвышенными»,
выразительными единицами; более того — во избежание штампова­
ния в условиях интенсивной повторяемости они постоянно обречены
на немедленную сменяемость. Разумеется, это можно связать с соот­
 Текст 49

ветствующими функциями языка: первые подчинены функции сооб­

щения, вторые — функции воздействия, но в массово-коммуникатив­
ных текстах их чередование обеспечивает прежде всего техническую
устойчивость информационного канала.
Этим массово-коммуникативные тексты кардинально отличаются
от иных, прежде всего книжных специализированных (практических) и
неспециализированных (беллетристических). И дело не в том, что офи­
циальные, производственно-деловые, научные тексты имеют вообще
нулевую эмоционально-экспрессивную окраску, а в том, что их авторов
обычно мало беспокоит устойчивость канала связи, доступность текста,
обратная связь. Авторов же массово-коммуникативных текстов не вол­
нует и задача увлечь реципиентов собственным видением мира, вызвать
желаемую реакцию эстетикой повествования, художественным вымыс­
лом, как это свойственно беллетристике. Массовость, растущая автори­
тетность текстов все более глобальной группировки тяготеет, как можно
не без сожаления думать, к формированию соответственной, чисто тех­
нически обусловленной разновидности употребления языка.
Выбор и организация языковых единиц в этой и других группировках
текстов весьма различны, неоднородны, но в каждой подчиняются ос­
новной идее, порождаемой обобщением условий коммуникации, преж­
де всего различным соотношением вершин коммуникационного треу­
гольника «кто — что — кому». В то же время все текстовые группировки,
в том числе и массово-коммуникативная, пользуются одним и тем же
русским языком. И нельзя не согласиться с трезвым мнением Горшкова,
хотя есть немало и иных, возвышающих, например, тексты художествен­
ной прозы над всеми остальными: «Художественный текст — это прежде
всего именно текст, и в этом смысле нецелесообразно рассматривать его
изолированно от других типов текстов. Стилистика текста рассматрива­
ет все типы текстов, в том числе и тексты художественные... При всем
своеобразии художественных текстов присущие им свойства и категории
в большинстве своем обнаруживаются и в нехудожественных текстах»1.

Реплика 6 оноНош/ 6
Проблема описания текстов
Читателю уже очевидно, что путь к развиваемой концепции лежал че­
рез преодоление естественного для лингвистов обращения если не только,

1 Горшков Л.И. Лекции по русской стилистике. С. 37, 50.

4-45
50 Второй очерк

то в первую очередь к языку так таковому. Но здравый смысл и факты все Ï

очевиднее подсказывают, что особенности функционирования языка в се- '
годняшнем многообразии общения просто не могут быть заданы составом г
и строением самого языка. Он в состоянии лишь обеспечить конкретныеř
приемы и формы своего употребления в соответствии с диктатом экстра- *
лингвистических факторов —сферы и среды общения, его содержания, ус- '
ловий, целей. Исторически эти факторы меняют стилевые группировки, ‘
что рано или поздно отражается в языке, хотя в целом он остается самим
собой —даже когда общество становится совсем другим.
Со дня признания стилистики особой отраслью науки было высказано
много мнений по поводу ее конкретного наполнения, ее единиц и катего­
рий, ее понятий и терминов — пожалуй, не меньше, чем авторов, пишу­
щих о ней. Все они объединяются лингвистической односторонностью,
хотя, как правило, провозглашают примат функционирования. Однако в
любом высказывании есть план содержания и план выражения, и как бы
ни понимать их соотношение между собой (как и философскую проблему
связи формы и смысла в целом), как бы ни пытаться вовлечь в рассмотре­
ние общественные функции языка, разумнее всего признать органичес­
кую, хотя и далеко не всегда прямолинейную обусловленность каждого
текста и текстовых группировок внеязыковыми потребностями. Именно
поэтому описание текстовых группировок перечислением примененных в
них средств выражения не оказывается убедительным. Объяснительную
силу может иметь только путь от внеязыковой действительности, от за­
мысла к языковому воплощению через стилевые обусловленности.

Научное описание исследуемых объектов требует не только пере­

числения их свойств, но и определения места в ряду сходных, пусть и
нестандартных, объектов. Парадокс безразличия средств языка к со­
общаемым фактам разрешается наличием стилевых представлений:
нейтральность языковых единиц как носителей информации очевид­
на в возможности перевода текста с языка на язык, но стилевая (как,
впрочем, и стилистическая, что гораздо яснее) адекватность требует
серьезных видоизменений, нередко создавая непереводимость части
или всего текста. Так, «образ автора» как основа беллетристических
текстов диктует субъективизацию развертываемых словесных рядов, в
то время как объективизация содержания в деловых текстах вызывает
строгую однозначность, отстранение от безбрежности общего языка.
Разные национально-языковые традиции весьма неодинаково реали­
зуют не просто языковое, а именно стилевое воплощение даже при
наличии значительного совпадения ресурсных возможностей.
 Текст 51

Тексты выступают как объект стилевой классификации и специаль­

ного стилевого изучения. Если исключить из текста невариативные си­
стемные элементы языка, то в нем останется то, что многие называют
«речевой прибавкой». Этот остаток, за который ответственны стилевые
факторы (точнее, обобщения отражаемых текстами особенностей трех
сторон коммуникации), отнюдь не сводим лишь к «огласовке», даже
если понимать под ней не только произносительные, но и неязыковые
способы передачи смысла. И уж, конечно, нельзя противопоставлять
его фиксированным традицией собственно системно-языковым явле­
ниям. Ведь в тексте все играет вполне равноценную коммуникативную
роль, и каждый его элемент, как метко заметил А. Гардинер еще в
1935 г., имеет свойства как постоянные, так и переменные, обусловлен­
ные самим текстом. В самом деле, текст есть прежде всего композици-
онно-смысловое единство.
Сегодня все тексты, кроме разве что книжных специализирован­
ных, скажем деловых бумаг, циркулярно-регламентированных в расче­
те на автоматизированную обработку, больше опираются на «весь
язык». Разновидности его употребления в собственно материальном
смысле все слабее отличаются друг от друга, их различия обретаются в
принципах конструирования отбираемых единиц. Отдельные, по боль­
шей части экспрессивные средства выражения, запечатленные в языке
в качестве «привязанных» к определенному употреблению, несомнен­
но, играют роль в узнавании или распознавании текстов, но явно не
конструктивно-стилевую — их просто недостаточно для убедительной
классификации даже наиболее крупных группировок текстов. Стилис­
тические явления просто численно не могут объяснить явления стиле­
вые, хотя в совокупности они и составляют содержание стилистики.
Многие сторонники различения речи и языка пытаются развести
«языковые стили» и «речевые стили», нередко лишь вторые называя
функциональными. Пишут также о «языковой», или «структурной»
(«линейной»), и «речевой», или «процессуальной» («функциональ­
ной»), стилистике, что сложнее различения стилистики текстов и
стилистики ресурсов, явлений стилевых и стилистических. Все это
лишь затемняет простую мысль, что производителя текста занимают
внеязыковые проблемы, и ему, в сущности, безразлично, какими вер­
бальными или даже иными средствами выражения их решить. Он не
может только не считаться с получателем текста, что заставляет его ид­
ти по накатанному конструктивно-стилевому пути, который, обозна­
чив направление, предоставляет свободу, так сказать, транспортных
средств. Конечно, из них лучше быстрые, экономичные, красивые, но
4*
52 Второй очерк

важнее доехать, пусть и спотыкаясь. Исключения вроде предполагаю­

щего, по завету JI.H. Толстого, поиск «единственно возможного поряд­
ка единственно возможных слов» в эстетико-художественном творче­
стве (сегодня поэты нередко склонны прибегать к ломаной строке, а то
и к рисункам и графическим приемам ради наипростейшего достиже­
ния задуманного эффекта) лишь подтверждают сказанное.
Излагаемые соображения, конечно же, открыты критике. Вопрос о
том, насколько отдельные тексты и разные их группировки связаны с
какими-либо наборами средств выражения, нейтральных и маркиро­
ванных, т.е. определенного назначения и окраски, а также насколько
эти структуры по своей природе относимы к языку как таковому, сло­
жен и неясен. Вообще вопрос, заданы или нет правила функциониро­
вания средств выражения, кроме чисто формальных (например, пра­
вил склонения и спряжения, допустимости того или иного сочетания
слов и т.п.), самим языком, а если заданы, то в какой форме сущест­
вуют, — зависит исключительно от понимания термина язык.
В любом случае нельзя упускать из виду, что тексты существуют ра­
ди весьма неодинаковых внеязыковых потребностей, создаются ими и
для обслуживания их, а не во славу языка, используют не только линг­
вистические, но и экстралингвистические средства выражения. Может
быть, нам, языковедам, просто свойственно забывать о первичности
действительности и преувеличивать всеопределяющую силу языка?
Вряд ли на самом деле применение языка обусловлено его внут­
ренним устройством; скорее три стороны общения определяют, по
крайней мере исторически, соотношение его единиц и категорий, а те
синхронно находятся в динамическом равновесии друг с другом, под­
чиняясь в какой-то мере этому установившемуся соотношению, пока
оно не мешает меняющимся коммуникативным задачам и условиям.
Думается, что именно об этом свидетельствует пока еще не познанное
и, как все новое, непривычное, с ходу отторгаемое, но отнюдь не ос­
танавливающееся активное, даже агрессивное становление конструк­
тивно-стилевой специфики массово-коммуникативных текстов.

Реплика в оноfioul/ 7
Язык и речь
Отсутствие в современном русском языке замкнутых самодовлеющих
подсистем или самодостаточных «концентрических кругов» выразитель­
ных средств, которые соответствовали бы разным внеязыковым сферам
 Текст 53

общения (разным группировкам текстов, разновидностям употребления

языка, «стилям»), но в то же время наличие в общении языковой детерми­
нированности ставит в тупик исследователя, воспитанного в традиции,
освященной великими авторитетами и отразившей коммуникативную си­
туацию ушедших эпох. Положение серьезно осложняется еще и введени­
ем в круг обсуждаемых проблем различения языка и речи.
Здесь не время и не место углубляться в это противопоставление, увязы­
ваемое с именем швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра (который, заме­
тим, различал не только язык и речь, но еще и речевую деятельность — la
langue, la parole, le langage) и приобретшее, несмотря на крайний разнобой в
истолковании, удивительную популярность в отечественной лингвистике
XX в. Впрочем, высказывалось и сомнение в плодотворности «дихотомиче­
ской теории» (см. хотя бы написанный Б.А. Серебренниковым раздел
«Язык и речь» в книге «Общее языкознание», 1970). Скажем сразу: для нужд
стилистики противоставление это не имеет объяснительной силы и только
запутывает и без того достаточно запутанные проблемы, что убедительно
показал уже в начале 1960-х гг. Б.В. Горнунг1, вообще сомневавшийся в том,
что «соссюровская антитеза “языка” и “речи” может быть сколько-нибудь
серьезно обоснована» и полезна, в частности для стилистики. Он принимал
для всех сфер общения «возможность противопоставлять рассмотрение
каждого значимого факта языка “в системе” и “в тексте”», связывая явле­
ние стиля только с текстом.
Любопытно, что, по привычке придерживаясь терминов язык и речь,
многие видные исследователи стилистики, например М.Н. Кожина («Сти­
листика русского языка», 1993) или В.Д. Бондалетов с соавторами («Стили­
стика русского языка», 1989), постепенно, видимо, незаметно для себя
приходят к тому, что для стилистики объяснительную силу имеет лишь по­
нятие единства, и начинают писать эти термины вместе, через дефис: язык-
речь (благо, что не слитно — языкоречь или речеязык\). Это сочетание бес­
смысленно, поскольку во всех интерпретациях речь определяется как
реализация языка. Внутренне противоречивыми оказываются формули­
ровки даже у таких маститых авторов, как Д.Н. Шмелев: «разновидности
языка, обычно обозначаемые как функционально-речевые стили» («Рус­
ский язык в его функциональных разновидностях»). Если различение по­
нятий мешает делу, то зачем их различать?
Гораздо более продуктивным представляется противопоставление языка
как «эргона», пассивного устройства, и языка как «энергии», проявляющей­
ся в творчестве людей. Сформулированное задолго до Соссюра В. Гумбольд-
1 См.: Горнунг Б. В. Несколько соображений о понятии стиля и о задачах стилисти­
ки / / Проблемы современной филологии. М., 1965. С. 88.
54 Второй очерк

том, опиравшимся на мысль Аристотеля, оно активно разрабатывалось уче- .

ными XIX в. Для стилистики ценно понимание языка в исторической пер­
спективе как процесса, а не просто застывшей сущности, вещи. Полезен для г
понимания стилевых явлений развивавшийся психологами и социологами
(В. Вундтом, X. Шухардтом, позже К. Фосслером, JI. Шпитцером) тезис об
обусловленности применения языка как обобщенного опыта индивидуаль­
ных актов его применения и одновременно их регулятора в разнообразии
новых потребностей его носителей, их культуры. Неоценим также вклад за­
мечательного украинско-русского ученого А.А. Потебни.
Расчленение языка на какие-то элементы или стороны есть продукт на­
учного анализа. Оно нужно, скажем, для приведения в известность устойчи­
вых единиц и категорий, их сочленения, но бесполезно для других аналити­
ческих целей, например для изучения коммуникативного континуума,
цельного процесса функционирования языка. Если условно и разделять то,
что свойственно языку как таковому, и то, что возникает в процессе его упо­
требления, разумнее обратиться к гумбольдтианству и неогумбольдтианству.

Наши Очерки исходят из непродуктивности как расчленения дан­

ного нам единства на язык и речь, так и путающего и пугающего не­
внятно-многозначного понимания стиля. У нас иная система поня­
тий и терминов.
Ю.С. Сорокин при оппонировании в 1969 г. докторской диссерта­
ции автора («Некоторые особенности языка массовой информации»)
развил интересную концепцию противопоставления «языковых и
контекстуальных структур», в какой-то мере перекликающуюся с
упомянутым мнением Горнунга и хорошо интерпретирующую линг­
вистическую сущность текстов, по крайней мере «газетного языка».
То, что в нынешних Очерках именуется стилевым, относится, несо­
мненно, к контекстуальным структурам, которые, базируясь на язы­
ковых структурах, характеризуются функциональной связью с тема­
тикой, условиями и характером участников актов общения и
вовлекают в свою орбиту внеязыковые выразительные средства. По­
следние складываются в многомерную иерархию манер (способов,
приемов) употребления языка, представленную максимально обоб­
щенными принципами функционально-стилевых конструкций, опре­
деляющими порождение больших социально и коммуникативно
влиятельных группировок отдельных, но в силу внеязыковых и язы­
ковых причин сходных текстов.
Заканчивая рассмотрение понятия текста, обратим внимание на
проблему внутритекстовых и межтекстовых (интертекстовых) связей.
 Текст 55

Первые относятся по своей природе скорее к лингвистике, посколь­

ку обеспечивают по заданным в синтаксисе и семасиологии законам по­
следовательность и связность средств выражения. Вероятно, не будет
ошибкой назвать их языковой техникой, при помощи которой выражае­
мое содержание, информация и мысль цементируют смысловую завер­
шенность текста. Ими специально занимается «лингвистика текста», ко­
торая оперирует понятиями сверхфразовых единств (называемых также
сложными синтаксическими целыми, коммуникативными блоками,
прозаическими строфами, абзацами, параграфами) и рассматривает раз­
личные скрепы, временные и пространственные увязки и т.д. (см. рабо­
ты Г.Я. Солганика, Н.Д. Бурвиковой, Л.М. Лосевой, М.И. Луневой и др.).
Элементарным примером скрепляющей словесной организации
текста может быть употребление времен глагола — форм прошедшего
времени несовершенного вида или «настоящего исторического» при
повествовании, форм прошедшего времени несовершенного вида или
настоящего времени при описании. Важнейшей скрепой текста слу­
жит его композиция, строение, последовательность и соотношение ча­
стей; его структурность зависит, особенно в художественном тексте, от
развертывания словесных рядов и других компонентов. По В.В. Вино­
градову, сама композиция есть динамическое развертывание словес­
ных рядов, составляемых из слов, словосочетаний, синтаксических
оборотов, самых разных языковых элементов. Словесные ряды, если
угодно, всеядны в смысле поглощаемого для своего выстраивания ма­
териала и являются категорией текста, отчего и отличаются от принад­
лежащих языку синонимических радов, наборов соотносительных или
параллельных средств выражения, семантико-тематических групп или
полей. Именно структурным единством, достигаемым внутритексто­
выми скрепами, обеспечиваются такие качества текста, как цельность
и законченность, объединяются планы выражения и содержания.
Межтекстовые связи, выраженные материально в конкретном текс­
те с помощью словесных приемов отсылки к другим текстам, в послед­
нее время привлекают к себе пристальное внимание в связи с отходом
от традиционного взгляда на текст как автономную и уникальную
структуру. Появилось даже особое понятие интертекстуальность с не
очень, правда, ясным содержанием. Любой текст понимается как эле­
мент эпистемы (термин М. Фуко), т.е. знания, свойственного данной
эпохе истории данного общества1. Полное и адекватное восприятие

1 См ..Дубровин В.Н. Постструктурализм//Философия. Краткий тематический сло­

варь. Ростов н/Д., 2001. С. 69—70; ср. также: Kristeva J. Desire in Language. A Semiotic
Approach to Literature and Art. N.Y., 1978.
56 Второй очерк

текста предполагает его ощущение в свете исторической традиции, на

фоне представлений и образов этнической культуры, что и придает ему
особую экспрессию. Пусть с первого взгляда и необязательные, меж-
текстовые связи присутствуют всегда хотя бы в виде намеков, аллюзий,
присутствующих и в книгах Ветхого и Нового Завета, и в современных
научных публикациях и деловых документах, не говоря уже о прони­
занной ими художественной литературе.
Этот новый взгляд на текст убедительно описан и иллюстрирован
А.И. Горшковым в «Лекциях по русской стилистике». К его примерам
добавим такой: чуть ли не сплошь из аллюзий и разных видов цитат
состоит поэма В.В. Ерофеева «Москва — Петушки»: В простоте ду­
шевной я ни разу и не заглянул в вагон все это время — прямо комедия...
Но теперь — «довольно простоты», как сказал драматург Островский.
И — финита ля комедия. Не всякая простота — святая. И не всякая ко­
медия — божественная... Довольно в мутной воде рыбку ловить — пора
ловить человеков!.. Но как ловить и кого ловить?
Приемы межтекстовых связей многообразны: разные виды цити­
рования в тексте, цитатные заглавия, эпиграфы, аллюзии (намеки,
соотнесения описываемого с чем-то общеизвестным) и реминисцен­
ции (расчет на пробуждение воспоминания), повторяющиеся образы
и ряд других. На межтекстовых связях полностью строятся некоторые
типы художественных произведений, например центоны (буквально
«лоскутные одеяла»; стихи, составленные из строк разных стихотво­
рений) и другие цитатные произведения, заимствования и переработ­
ки тем и сюжетов, парафразы (пересказы, переложения), инсцени­
ровки, экранизации, продолжения («Чайка» Б.Акунина).

Реплика 6 anofiûHij <ř

Логоэпистемы
В последние годы известное распространение получила концепция лого-
эпистем (ей посвящена серия работ НД. Бурвиковой, Е.М. Верещагина, ав­
тора Очерков, а в последнее время и многих других), предполагающая иссле­
дование тех средств выражения, которые, так сказать, значат больше, чем
они значат, т.е. которые, наряду или даже вместо своего первоначального
«предметного» значения, развили в своей семантической структуре некий
особый «культурный» смысл. Порожденные каким-то авторитетным текс­
том, они устойчивы и, отрываясь от него, способны менять смысл и окраску,
становясь весьма удобным, хранящим культурную преемственность ярким
 Текст 57

выразительным средством. Как таковые они осуществляют связь между тек­

стами разных эпох, обеспечивая национально-культурную преемствен­
ность, «историческую память» народа. Например, в выражении Вот тебе,
бабушка, и Юрьев день!наряду со значением «народное восприятие абсолют­
ного утверждения крепостного права», если можно так выразиться, благо-
приобрелось значение междометного восклицания при узнавании чего-то
неожиданного и крайне неприятного, почти подавившее первоначальное
предметное, но на его образной базе обретшее яркую эмоциональность.
В связи с новым пониманием текста как открытой, отнюдь не замкну­
той в себе единицы, как звена открытой цепи коммуникативной деятельно­
сти общества логоэпистемы осмысляются как благодатный материал, из­
вечно обеспечивающий в любом вновь порождаемом тексте следы прежних
текстов. При этом угадываются даже целые текстовые группировки преж­
них времен, например отражающие уходящую систему знания с целью оп­
ровержения «советской эпистемы», если прибегнуть к термину Фуко. Ны­
нешний интерес к логоэпистемам усиливается по этой причине заметным в
наше время пересмотром истин, казавшихся незыблемыми и закрепившее­
ся в форме дополнительных культурно-исторических значений в словах,
фразеологизмах, крылатых цитатах. Понимание текста требует сегодня не
только знания таких выразительных средств, но и их переосмысления1.
Строка Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет из серьезного,
возвышенного воспевания достоинств русской крестьянки сразу же стала
крылатой. Уже Н.С. Лесков в повести «Однодум» (1879) воспользовался
ею, сохранив замысел H.A. Некрасова и закавычив его слова:...она была из
тех русских женщин, которая «в беде не сробеет, спасет; коня на скаку ос­
тановит, в горящую избу взойдет», — простая, здравая, трезвомысленная
русская женщина, с силою в теле, с отвагой в душе и с нежною способностью
любить горячо и верно. Некрасовская строка приобрела затем поистине
универсальный смысл и легко узнавалась в бесконечных ироничных пере­
делках. Вот несколько примеров из публицистики начала нынешнего ве­
ка: Вместе с политическими правами и свободами женщины добились безого­
ворочного права останавливать коней на скаку и сколь угодно ходить по
горящим избам; Такси на ходу остановит, горя, «01» наберет; В программу
Олимпийских игр по просьбе русской делегации включен новый вид спорта —
женское троеборье: коня на скаку остановить, в горящую избу войти, посмо­
треть — рублем подарить; Она из тех, про кого Некрасов сказал: «На ходу
коня остановит и с ним в горящую избу войдет!».

1 См.: Яценко И.И. О времена! О тексты! Доступны ли интертекстуальные связи рус­

скоязычного художественного текста иностранным читателям? / / Язык, сознание, ком­
муникация. М., 1997. Вып. 1.
58 Второй очерк

Нередко на этом выражении строится целая юмореска: Хочешь, я мус­

танга объезжу и тебе его подарю? — Ну, рискни. Он зашел на конюшню, где
доживала свой век прапрабабушка нынешних скакунов... Тут из-за неисправ­
ной проводки случился пожар. У него появился реальный шанс совершить ка­
кой-нибудь подвиг, но его возлюбленная ворвалась в горящее помещение и вы­
несла его на свежий воздух. Вместе с лошадью (А. Костюшин).
Не брезгают этой логоэпистемой в качестве межгекстовой связки и по­
эты, причем не только шутливо:

Столетье промчалось. И снова,

Как в тот незапамятный год,
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Она бы хотела как раньше —
Носить драгоценный наряд.
Но кони все скачут и скачут,
А избы горят и горят.
(Я. Коржавин)

Смола, как слеза, на поленьях;

Вечерний загадочен свет.
Есть женщины в русских селеньях.
А в прочих селеньях их нет...
Пылают пожары в Техасе,
Но некому с криком «Ахти!
Там Вася! Там пьяный мой Вася!»
В горящую избу войти...
Надрался ямщик из Гаскони,
А кони — возьми — и «ку-ку».
Кто? Кто остановит вас, кони,
В Гаскони на полном скаку?!..
А мы тут, такие-сякие,
Все ищем ответ на вопрос:
С чего, мол, на баб из России
Такой потрясающий спрос?
(С. Сатин)
ТРЕТИЙ ОЧЕРК

конструктивно-сжилете
В£КЖО?Ы. книжность

Выработку принципов и приемов описания текстовых группировок легче

и показательнее всего начать с тех текстов, которые определяются сферой,
нередко даже прямолинейно задающей отбор и организацию средств вы­
ражения. Они по природе своей обретаются в пределах строго отработан­
ной книжной нормы, в которой синтаксис и слова совсем не обязательно
просты, доступны, но непременно точны, однозначны, многообразны
для охвата всех сторон и деталей обсуждаемой информации.
Подчеркнуто профессиональный характер текстов, присущее им
содержание как бы подавляют воздействие среды: оно здесь обычно
столь минимально сказывается на тексте, что им можно даже прене­
бречь. Такие специальные книжные тексты (предпочитаем это обозна­
чение синонимичным — прагматические, специализированные,
практические стили, практическая книжность или словесность) к то­
му же и рассчитываются на адресатов сходной ментальности, а не на
любых случайных — на «посвященных», специально подготовленных
(скажем, ученых) или вынужденно заинтересованных (скажем, столк­
нувшихся с воинской обязанностью или судопроизводством).
Задаваемый содержательной спецификой выбор выразительных
средств при реализации текстов специализированной книжности
весьма ограничен: текст жестко подчинен императиву цели (распоря­
жение, инструкция, закон...), сосредоточен на обсуждаемой проблеме
(научная теория, анализ опытных наблюдений...) и т.д. Все лишнее —
эмоции, эстетические украшения, образность, метафоричность и т.д.
(что составляет важнейший элемент текстов беллетристических, пуб­
лицистических) — здесь отвлекает от однозначной упорядоченности,
от регламента и мешает как автору, так и реципиенту. Возникает — в
60 Третий очерк

самой общей формулировке — тяготение к сужению языка, к уходу от

живого и часто неопределенного многоцветья общего словоупотреб­
ления. Однако это не сводится к навязыванию какого-либо списка
допустимых или совершенно недопустимых выразительных средств и
определенного перечня схем построения. Просто все привлекаемое
должно, по меньшей мере, не противоречить основному требованию
или, что, в сущности, то же самое, должно само как-то обособиться от
общеязыкового употребления — утратить многозначность, экспрес-
сивно-стилистические окраски, даже преобразовать значение.
Если взглянуть на специализированные тексты глазами не тех, кто
анализирует типовые наборы и композиции языковых единиц, а тех,
кто, составляя тексты, именно так, а не иначе отбирает и организует
языковые единицы, нетрудно догадаться, что они осознанно или бес­
сознательно подчиняются необходимости передать информацию.
Именно доминирующая установка на информацию (не всегда доступ­
ную, хотя часто и вызывающую интерес) заставляет воспринимать эти
тексты как специализированные, а уже во вторую очередь то, что в них
малопонятные термины, усложненный синтаксис и композиция, пере­
межающая текст схемами и графиками. Эти эффекты связаны не с кон­
кретными единицами языка, а с принятой для данной сферы стилевой
конструкцией, включая все чаще встречающуюся перспективу последу­
ющей автоматической машинной обработки текста. «Не так» составлен­
ный текст не будет адекватно воспринят подготовленными реципиента­
ми, неподготовленными просто не будет узнан. Профессиональное
лингвистическое мышление мешает понять ход создания текста, видит
в нем лишь готовый продукт, только данность, «вещь в себе».
Наиболее яркой приметой специализированного текста признается
наличие в нем терминов. Однако и они не свыше спущенная данность
для его опознания: они явились как результат внелингвистически
обусловленного стремления автора уйти от общего, многозначного
языка при необходимости номинации специального понятия или реа­
лии. Давление «сциентификума» — абстрактного обобщения внеязы-
ковых информационных интересов — на композицию и отбор средств
выражения, включая термины, блестяще показано в исследованиях
научной прозы О.Д. Митрофановой1.
В самом явлении терминов нельзя не видеть стремления уйти от свой­
ства многозначности слова. В термине можно видеть крайнюю степень
отстранения от общего словоупотребления, суживающую «деформа­
1 См.: Митрофанова ОД. Язык научно-технической литературы как функциональ­
но-стилевое единство. М., 1974.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 61

цию» слова. Кстати, глагол дефинировать значит собственно «ограничи­

вать» и даже «заканчивать». Если значение слова можно определить как
некоторое обобщение его исторически установившихся и принятых всем
обществом употреблений, то значение термина формируется дефиници­
ей, которая достаточно произвольна, нередко индивидуальна, бывает да­
же авторской, но непременно однозначной. Поэтому так предпочтитель­
ны в функции терминов иностранные слова, которые значительно легче,
чем родные, освободить от нежелательных значений и коннотаций. По­
этому извечны споры вокруг «правильного» понимания того или иного
термина, а также задача упорядочения терминологий разных отраслей, в
то время как вряд ли кому придет в голову приводить в порядок словар­
ный состав общего языка, бороться с многозначностью слов, навязывать
им те или иные значения, устранять кажущиеся неудачными.
Термин, если его не выделять из общего лексикона, есть, как считал
ГО. Винокур, слово, но в особой функции. В общедоступном языке дого­
вор, соглашение, контракт или продажа, реализация, сбыт:; дилер и посред­
ник] прибыль и доход — синонимы, в специальном же тексте — обозначе­
ния весьма различных понятий, действий, документов. Напротив, одно и
то же слово может обозначать разные термины: скажем, операция —в эко­
номике и в медицине. Для терминов как условных по общественному со­
глашению обозначений важна не частотность и не общеизвестность, но
наличность. К терминам надо отнести и словосочетания, нередко исход­
но метафорические, но закрепляемые в качестве специализированных
обозначений: белый гриб, железная дорога, мертвый капитал.
«Во всяком специальном тексте ведущим признаком системы вы­
ступают не только термины и терминологические сочетания, но и так
называемый специальный словарь. Это обычные слова и словосочета­
ния, лишенные какой-либо эмоциональной окраски, на которые кон­
текст влияет лишь в одном направлении, а именно в направлении ре­
ализации только одного значения слова, если оно многозначно, и
притом основного, предметно-логического значения слова. Специ­
альный и терминологический словарь стиля научной прозы всегда
представляет собой величину известную. Предсказуемость велика»1.
Оставляя в стороне порождаемую терминологическим обособлением
опасность разделения языка до взаимного непонимания его носителей,
увидим в этом чистое поле, освобожденное от дополнительных наплас­
тований; это облегчит задачу поиска не строго лингвистического основа­
ния классификации любых текстов вообще, прежде всего их глобальных
1 Гальперин И. Р. К проблеме дифференциации стилей речи / / Проблемы современ­
ной филологии. М., 1965. С. 69.
62 Третий очерк

группировок. Фонетико-грамматические и лексико-фразеологические

ресурсы языка все же слишком ограниченны, чтобы предоставить осо­
бые, специфичные средства для подвижных и крайне многообразных
текстов, отражающих разнородные внеязыковые потребности, факторы
и мотивы, чтобы обеспечить всю сложнейшую коммуникативную жизнь
современного общества (см. Восьмой очерк). В специализированных
текстах, дифференцированных и жестко детерминированных содержа­
нием, эта трудность, конечно, минимизируется, но отнюдь не исчезает.
За основание классификации текстов можно принять отвлеченные
стилевые установки, задающие не определенные наборы средств выра­
жения и приемы их конструирования, но специфичные направления
их выбора из общего источника, становящегося на глазах все более од­
нородным в функциональном плане. Именно их и показалось возмож­
ным и удобным именовать конструктивно-стилевыми векторами
(КСВ). Применительно к специализированным текстам их можно опи­
сать проще и четче, нежели ко всем иным (наименее противоречиво их
удается обобщать в традиционно перечисляемых «прагматических
функциональных стилях»), как отстранение от общего языка, стремле­
ние свести его к «своему языку».
Действительно, термины сплетены в «корзины» маркированных
единиц; однако привязаны они к разным содержательным сферам, а
не к собственно группировке специализированных текстов. К ее ха­
рактеристике как стилевого единства можно отнести не термины как
таковые, но лишь сам факт наличия терминов — ярчайший показа­
тель обособленности от общего языка, например: Ты пробовала просле­
дить гемоглобин? — А то нет!Но связь с преднизолоном здесь не просле­
живается. Эти реплики явно принадлежат научному общению — по
смыслу, по обособляющим его терминам и устойчивым сочетаниям;
разговорные элементы здесь не меняют дела. В то же время реплики
околонаучного содержания типа: Вы когда предполагаете выйти на за­
щиту? — Диссертация у меня готова, автореферат опубликован, но у
нас в совете очередь — нельзя отнести к специальной книжности, они
скорее разговорные, несмотря на языковые приметы книжности.
Разговорные вкрапления в научных текстах (достаточно частые при
устной и диалогической формах их реализации) и книжные вкрапления
в разговорных (сегодня это наблюдается все чаще) не должны смущать
при стилевой квалификации, если соблюдается ориентация КСВ, пере­
водящего данную внеязыковую действительность в действительность
языковую. В наших примерах это узкоспециальное содержание, отра­
женное терминологическим отграничением от общего языка, и обеспе­
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 63

чение личностного контакта, связанного с обыденным, хотя и сухим,

изложением обстоятельств. В первом случае смысл текста сокровенен и
доступен лишь посвященным, во втором он очевиден для всех, даже не
очень знакомых с процедурой получения ученой степени.
Наличие КСВ, открывающих тайну воплощения внеязыковой дейст­
вительности в действительность языковую, проясняет или снимает пара­
докс безразличия средств языка как таковых к сообщаемым фактам. Ней­
тральность языка как орудия передачи информации обеспечивает
возможность перевода текста с языка на язык, но стилевая адекватность
требует серьезных видоизменений перевода. Нечто вроде перевода на­
блюдается и в пределах одного языка под давлением векторов, отражаю­
щих разные коммуникативные задачи, принятых в данном обществе в
данную эпоху и обусловливающих группировки текстов, прежде всего по
тематико-содержательным сферам, когда требуется изложить содержание
одной сферы средствами другой. Векторы задают развертывание словес­
ных рядов, их содержательную (а в беллетристических текстах — образ­
ную) сущность, в конкретный рисунок сплетения ткани текста из слов и
посредством слов, лексическим и грамматическим их взаимодействием.
Любая языковая единица при верной реализации данного КСВ ин-
дивидуализированно принадлежит уже только данному тексту, данному
воплощению данного вектора. Именно индивидуализация, особенно
яркая в вечном противопоставлении прямых, словарных и изобрази­
тельно-художественных, поэтических значений, мешает многим иссле­
дователям поставить беллетристические тексты в один ряд со всеми
другими. JI.H. Толстой в 1905 г. писал, что «самое важное в произведе­
нии искусства — чтобы оно имело нечто вроде фокуса, т.е. чего-то тако­
го, к чему сходятся все лучи или от чего исходят. И этот фокус должен
быть недоступен полному объяснению словами...». Это справедливое
писательское видение не ведет непременно к признанию обособленно­
сти «языка художественной литературы», те. написанных на том же
русском языке беллетристических текстов, от всех других, но лишь сви­
детельствует о специфике лежащего в их основе конструктивно-стиле­
вого вектора, диктующего неповторимые в других текстах языковые ре­
ализации. Так, только «поэзия, — писал Р. Якобсон в работе «Поэзия
грамматики и грамматика поэзии» (1980), — налагая сходство на смеж­
ность, возводит эквивалентность в принцип построения сочетаний.
Симметрическая повторность и контраст грамматических значений
становятся здесь художественным приемом».
Инициатор дискуссии 1954—1955 гг. по вопросам стилистики в
журнале «Вопросы языкознания» Ю.С. Сорокин на примере отрывка
64 Третий очерк

из сочинения И.М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», где слы­

шатся разговорные интонации, доказывал, что не существует особого
научного стиля языка. Только в конце отрывка «являются отдельные
признаки того, что обычно характеризуется как особый научный
стиль языка: применение специальных терминов и слов книжного ха­
рактера, характерные логизированные построения обобщающих
предложений»1. Несомненно в то же время, что весь отрывок есть на­
учный текст. Недоумение непреодолимо, если признаком стилевой
принадлежности текста считать наличие или отсутствие некоторых
определенных языковых единиц, но оно снимается, если таким при­
знаком считать его дух — общую направленность, диктуемую КСВ.
Целостность, создающая стиль, связывается, как справедливо возра­
зил Сорокину в той же дискуссии P.A. Будагов на примере научного сти­
ля, с тем, что любой элемент «направлен к единой цели, все они подчи­
нены, как низшее высшему, стилю научного изложения, который по
замыслу автора должен отразить ошибочные умозаключения и убедить
читателя в справедливости авторского заключения»2. Отсюда и строгая,
логичная последовательность изложения, наличие терминов, стройность
вывода и пр., т.е. подчинение плана выражения плану содержания, теме,
смыслу. Все это связано с собственно наукой и диктует специальную тер­
минологию, преобладание развернутых сочинительных и подчинитель­
ных конструкций, своеобразие вводных слов, четкие перечисления (во-
первых..., во-вторых...), но наука предполагает еще и задачу наилучшего
донесения информации, дискуссионность, критику несогласных взгля­
дов, отчего ее конструктивный стилевой принцип отнюдь не возбраняет
и употребление подходящих для этого выразительных средств. Причем
текст не перестает быть научным, пока соблюдены основные его уста­
новки; вносимые же в него нехарактерные единицы приобретают специ­
фическую «научно-ориентированную» окраску и функцию. По меткому
и смелому для языкознания того времени замечанию Будагова, «непо­
вторимых» стилистических средств языка почти нет. Но выразительные
средства выполняют разные стилевые функции. Точность в науке — сов­
сем не то, что точность в беллетристике, а образность в научном тексте
преследует иную цель, нежели в художественной прозе.
Стилевые явления противятся формализации, несовместимы со
строгим математическим измерением, перечислением. Они связаны с
интуицией, житейской мудростью и жизненным опытом, здравым
смыслом и вкусом, с творчеством, непрерывным общественно-истори­
1 Вопросы языкознания. 1954. № 2. С. 75.
2 Вопросы языкознания. 1954. N9 3. С. 61.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 65

ческим и индивидуальным нравственно-интеллектуальным усилием.

Примером «деформации» научного текста, введением в него беллетри­
стического личностно-образного элемента может служить научно-по­
пулярная и фантастическая литература (это четко отражает английский
термин science fiction — буквально «наука-беллетристика»).
Идя в заданном направлении, автор текста вполне свободен при­
влекать любые выразительные средства, пока они не сбивают его с из­
бранного пути. Конечно, и зная направление, большинство авторов
идет не по целине, а по протоптанной тропе, особенно при интенсив­
ном и скоротечном составлении текстов, каковое неизбежно, напри­
мер, в газете. Идея описать частные словари (о грамматиках вопрос
всерьез ставился лишь в порядке подсчета частотностей отдельных
форм) возникла не только применительно к специализированным
текстам, содержательно узким и терминологически устойчивым сфе­
рам науки, но и — парадокс — к таким, как подчеркнуто индивидуаль­
ная, избегающая типовых «поэтизмов» поэзия или подвижная и
неостановимо обновляющаяся массовая коммуникация. В чисто син­
хронном плане подобные «моментальные фотографии» вечно идущего
процесса имеют лишь учебный смысл — как пособие для преодоления
избитых штампов репортерами или начинающими стихотворцами, а
также для обучения иностранцев чтению текущей прессы.
Вряд ли есть текст без творческой изобретательности автора, обес­
печивающей не только индивидуальную оригинальность, но и — в ис­
торическом плане — стилевую динамику коммуникации вообще.
Можно хорошо знать принципы стихосложения и научиться в е р и ­
фицировать, но это совсем не значит — писать настоящие стихи. Но
нельзя недооценивать закономерности, отражаемые в конструктив­
но-стилевых векторах (КСВ) и детерминирующие исторически скла­
дывающуюся, пусть и не навечно, связь данной сферы общения с ха­
рактером использования в ней языка.
Для сущностного понимания текстов и их группировок необходим,
несомненно, совмещенный анализ внеязыковой доминанты и языковой
логики их конструирования. Наблюдаемые конкретные наборы и ком­
позиции средств суть лишь возможные синхронные, даже сиюминутно
модные воплощения, которые нельзя интерпретировать как дискретные
лингвистические комплексы. Слепо придерживаться таких наборов, да­
же обобщая и типизируя примененные средства выражения, значит ос­
таваться беспомощным в понимании функционирования языка.
Отказ от убеждения, что стилевые явления характеризуются мар­
кированными, «привязанными» к ним языковыми средствами, ставит
66 Третий очерк

сложный вопрос о способах описания разных текстов, по крайней ме­

ре наиболее крупных и влиятельных их группировок.

Репмиса в afioftowf 9
Векторный подход
Торжествующее со Средних веков описание любого феномена глосса­
рием, словарем, а также перечнем запретов и предпочтений, разных «ис­
ключений», т.е. перечислением конкретных характеризующих его элемен­
тов, не является единственно возможным. Более того, оно органически
связано с пониманием мира как статичного и по природе простого, в кото­
ром наука призвана лишь открыть законы порядка. Все более торжествую­
щий ныне взгляд на мир как на динамичный и непредсказуемо сложный, в
котором любой объект или предмет изучения способен приобретать хаоти­
ческие черты, вынуждает искать новые пути описания и систематизации.
Так, точки, прямые линии, плоскости, сферы, треугольники, конусы евк­
лидовой геометрии суть лишь идеализации действительности, в которой
истинные облака совсем не сферы, горы не конусы, молнии не линии. За­
рождающейся геометрии выпало воспроизвести неровные, шероховатые,
меняющиеся контуры, ямы и впадины, изгибы, узлы, переплетения1.
Современная наука в целом все чаще предпочитает иные методы система­
тизации (так, грамматисты заменяют понятие однородности/неоднородности
«открытыми рядами словоформ») и векторное описание. В физике и математи­
ке вектором (лат. vector— несущий) называют меняющиеся с изменением ори­
ентации отрезки определенной длины и направления, изображающие силу,
скорость и другие «векторные величины». Соответственно развиваются поня­
тия «векторного поля» (правила сложения сил и скоростей), «векторного про­
странства», «векторного исчисления» и др. Понятие вектора успешно приме­
няется в медицине при разработке инструментальных методов диагностики,
например для исследования динамики электрического поля сердца. Дизайне­
ры-экономисты развивают теорию «ре-вектора» —результатирующего векто­
ра как основы эстетики нынешнего «века целесообразности»: традиционные
представления меняются, натыкаясь на функциональную выгоду, и красивы­
ми признаются долго считавшаяся уродливой Эйфелева башня, топорно-уг­
ловатый джип и даже уходящий от нормальной этики и нормы язык. Под век­
тором можно понимать и отрезок направления, изображающий некоторые
величины (скажем, стремление сохранить склонение числительных или упо­
1 См.: Маркова Л А. От математического естествознания к науке о хаосе / / Вопросы
философии. 2003. № 7.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 67

требление отчеств) и сумму этих величин, если она дает девиацию основного
направления (в перспективе явная терпимость к ошибкам в числительных и
расширение сфер употребления имен без отчеств).
Наш современник умудрен опытом веков, но технизация жизни —тру­
да и быта — ускорила и сделала заметной динамику обновления этого опы­
та, непродуктивность его изучения и описания как статики. При сугубо
синхронном подходе возникает опасность запутаться в философских, поли­
тических, эстетических, языковых наборах ассоциаций, образов, номенкла­
тур, выработанных тысячелетиями развития цивилизации. Привычные до­
рожные указатели и неизменно установленные правила движения должны
сегодня уступить место новым, не всегда прямым направлениям движения
со множеством транспортных потоков —творчеству в развитии самого язы­
ка и уж, конечно, в построении векторов его функционирования.
Векторный метод представляется весьма продуктивным также и для
изучения стилистики. Континуум стилевых явлений может исчисляться
именно векторными полями — разными связями внеязыковой и языковой
действительности; сама же стилистика текстов может изображаться как
многомерное векторное пространство, совокупность всех векторных полей.
Таким образом, на месте словарно-грамматических списков, якобы состав­
ляющих суть стилевых явлений, возникают описание законов составления
текстов и их типология. Любопытно, что векторное описание великолепно
согласуется с очень продуктивной мыслью В.В. Виноградова о «развертыва­
нии словесных рядов» как процессе создания образа в художественном тек­
сте. Такой ряд строится из любых языковых единиц, если они отвечают ло­
гике его построения: замысел служит для автора вектором отбора и
композиции выразительных средств. Разумеется, для читателя полученные
ряды — единственный путь постижения замысла, однако сами по себе они
не сущность, но лишь путь передачи замысла, его следствие.

Конструкгивно-стилевые векторы, ориентирующие на определен­

ный идеал при материальном порождении текстов, позволяют расчле­
нять бесконечный их континуум, выделять и описывать их группировки.
Недостижимые абсолютно в процессе любых конкретных материализа­
ций, но реализуясь последовательно, пусть с разной степенью успешно­
сти в конкретных текстах, они могут быть признаны реальностью подоб­
но любому обобщенно-отвлеченному представлению о поведении в
культурном обществе. Вырабатываемые жизнью в обществе через подчи­
нение принятым в нем правилам, подражание авторитетам, внушение в
детстве, такие представления не даны в непосредственном восприятии
органами чувств, но это не значит, что их нет, что они не существуют.
68 Третий очерк

Если в привычно принятом значении функциональные стили —

это иллюзия, то реальность — именно конструктивно-стилевые век­
торы как некое представление, абстрактный принцип, овеществляе­
мый в употреблении средств языка. Как всякое сложное отвлеченное
понятие, в значительной мере субъективное, базирующееся на на­
блюдении за связями текста как языкового продукта со сферами об­
щения как внеязыковой действительностью, КСВ трудно именовать и
определять краткими дефинициями.
Даже в специальных текстах — хотя среди них можно выделить
столько групп, сколько есть различных тематик, скажем научно-гума-
нитарную и естественно-научную, медицинскую, юридическую, фи­
лософскую, филологическую и т.д., — основой представления КСВ
являются сферы общения. В.А. Аврорин разумно заметил: «Сфер об­
щественной деятельности — бесконечное множество. Но лингвисту
нет надобности все их подвергать особому рассмотрению. Целесооб­
разно ограничиться лишь теми, которые выделяются особыми типами
языкового взаимодействия»1.
Единый вектор книжности выявляется как задающий отход, некое
отстранение от общего языка, стремление к упорядоченному и огра­
ниченному, специально приспособленному «своему языку». Поэтому
легко и внутренне классифицировать специальные тексты. Если
позволительно доминанту всей группировки назвать «либеликум», то
ее внутренние девиации можно именовать: «сциентификум», «адми-
нистративикум», «юридикум», «индустрикум», «сколярикум» и пр. —
по теме и содержанию конкретных сфер. Все это бесконечно и непо­
вторимо варьируется, но лишь в пределах «своего» КСВ всей громад­
ной сферы специальных книжных текстов.
Синтезируя аналитическое и функциональное направления в сти­
листике, В.А. Салимовский исследовал научные тексты, а затем сопо­
ставил их с газетными. Его вывод: «Реализация системы языковых
единиц и общих принципов их использования в текстах традиционных
сфер духовной социокультурной деятельности опосредована сложив­
шимися в данных сферах подвижными разнохарактерными моделями
целесообразной речевой (языковой) организации высказываний и их
сочетаний... Композиционные приемы сочетания речевых элементов
становятся тем объектом, с которым связана дальнейшая разработка
проблемы стилей»2. При этом максимально обобщенные конструкции
1 Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975. С. 75.
2 Салимовский В.А. Жанры речи в функционально-стилистическом освещении
(русский научный академический текст). Докт. дисс. Екатеринбург, 2002. С. 259, 260.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 69

крупных группировок увязываются с медленно меняющимися струк­

турами познавательной деятельности, а их подразделения, жанры — с
лингвокультурологическими, или культурно-языковыми, факторами.
В глобальных группировках текстов, соответствующих иным обла­
стям деятельности людей, например быту, искусству, другое соотноше­
ние вершин коммуникационного треугольника, и две остальные могут
играть уже с точки зрения стилевой конструкции отнюдь не второсте­
пенную роль. Это, разумеется, значительно усложняет поиск их КСВ.

Тепмиса в ctííofiúну /О

Роль КСВ в порождении текстов

КСВ, обеспечивающие малоприметную, но крепкую нить, которая
объединяет разные внеязыковые и внутриязыковые факторы, находят
подтверждение в психолингвистической модели языковой способности и
речевой деятельности A.A. Леонтьева. Порождение текста связывается с
до-лингвистическим программированием смыслов, соотносимых с обра­
зами восприятия («векторная модель» А.Р. Лурия) и лишь затем с этапами
лексико-грамматического оформления, происходящего путем последова­
тельного перебора и субъективно-вероятностного членения лексикона и
грамматических возможностей. Стилевой момент присутствует при этом
уже на этапе первоначального программирования в виде «установки», т.е.
принципа конструирования. Он реализуется сначала в самой общей фор­
ме, связывающей текст с действительностью, со смыслом, с целью и тра­
дицией, а затем, по мере развертывания процесса порождения, участвует в
выборе слов, привлечении синтаксических оборотов вплоть до оконча­
тельной лексико-грамматической материализации текста.
Схожие мысли высказываются сейчас многими авторами, стремящи­
мися связать структурно-смысловое строение текстов (при их порожде­
нии и их понимании) с коммуникативными задачами, решение которых
проходит последовательно «этап ориентировки в ситуации и целях обще­
ния», «этап планирования и организации действий» на основе отбирае­
мых средств выражения, этап контроля эффективности текста1.

Физическая неощутимость КСВ не означает их надуманности, иллю­

зорности. Как и всякая идеальная ценностная ориентация, они соизмеря­
ют логические формы познания с конкретными их продуктами, в данном
1 См.: Вишнякова С.А. Теоретические основы обучения моделированию научного
текста. СПб., 2001. С.69.
70 Третий очерк

случае с результатами стилевых процессов и традиций — с типами текс­

тов. Им можно сознательно обучать, но чаще к ним приходят, стихийно
преодолевая неудачи, наблюдая авторитетные образцы и подражая им.
Речь идет о функционировании общего и единого языка. Оно объ­
ективно, наблюдаемо, ощутимо представлено в текстах, очевидно со­
относимых с разными сферами деятельности и познания. Двуприрод-
ность общения как явления сама по себе побуждает обратиться к
абстрактному отражению двойственности. Для простоты оно пока рас­
сматривается лишь с позиции сферы, наряду с которой существует еще
и среда, значительно усложняющая эту двуприродность связи реально­
сти жизни и реальности языка. Как было блестяще показано И. Кан­
том, интерпретировать переход от сенсибилий к понятиям, от чувст­
венных представлений к логическому мышлению, т.е. объединение
явлений разной природы в органическое единство, возможно лишь
путем введения третьего элемента, обращенного одинаково в обе сто­
роны. Этот связующий элемент есть абстрактный конструкт, лишь за­
дающий установку, определяющий ориентацию.
Таковы и КСВ, задающие направление, принцип выбора и органи­
зации средств выражения. Они не связаны непосредственно ни с кон­
кретными внеязыковыми факторами, ни с определенной языковой
материей, но формируются исторически из обобщения и полезного, и
дурного опыта построения отдельных текстов. Ю.М. Скребнев спра­
ведливо называл «стиль», т.е., в нашей терминологии, вектор, объеди­
няющий сходные по стилевой конструкции тексты, «идеальным гипо­
тетическим конструктом лингвистики». Он как-то одновременно
извлекал эти гипотетические (почему гипотетические?) конструкты-
векторы из внеязыковых нужд общения, которые на самом деле опре­
деляют характер текста, и из обобщения конкретных материализаций
текстов, являющихся результатом их действия. Он писал: «История
становления стилистики характеризуется непрекращающейся борьбой
мнений по вопросу об оптимальной номенклатуре стилей. Участники
дискуссий явно руководствуются пониманием стиля как обобщения,
однозначно диктуемого исследователю самой языковой действитель­
ностью. Однако, являясь теоретически непроницаемыми, стили не об­
ладают в то же время свойствами естественной дискретности, непо­
средственной данности. Они условно, т.е. относительно произвольно,
вычленяются из континуума функциональных различий на основе
экстралингвистических данных (социальных, психологических и т.п.
характеристик речевых типов, использующих соответствующие подъ­
языки), в связи с чем их гипостазирование не может считаться чисто
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 71

лингвистической процедурой. Язык поддается членению на подъязы­

ки любого масштаба; постулирование той или иной системы подъязы­
ков и стилей определяется и оправдывается задачами исследования»1.
Приближались к развиваемой концепции КСВ и другие авторитет­
ные исследователи стилистики, в частности Э. Ризель и М.Н. Кожина,
писавшие о «параметрах стиля», «стилевых нормах» или о «стилеобра­
зующих чертах» (остановиться на этих терминах мешает решение отка­
заться от понятия «стиль»). Основательно утверждение А.И. Горшкова
о том, что стилистика —*это стилистика текстов, хотя он при этом и не
раскрывает принципов их классификации, отдавая дань «стилистике
разновидностей употребления языка» («функциональной стилисти­
ке») и понятию «стиль», которое у него обозначает группировки текс­
тов по главным сферам и темам общественной коммуникации.

Реплика € оно[гону //

О природе КСВ
Затруднительность ответа на вопрос, какова психическая природа
конструктивно-стилевых векторов, не опровергает ее реальности и влас­
ти. Существующие в общественном сознании и воспитываемые (к сожа­
лению, весьма слабо школой) в ходе аккультурации каждого человека
представления о том, «как нужно, как правильно», люди обычно не могут
изложить в виде общей формулировки, но часто в состоянии проиллюст­
рировать примером конкретного текста. Всем знакомы трудности, испы­
тываемые при порождении текстов определенных сфер общения в связи с
необходимостью учета их стилевых разграничений, наличие которых ста­
новится очевидным при их нарушении, чего бы не происходило, если бы
имелись заданные наборы единиц и моделей, как, например, в предлагае­
мых почтой бланках поздравительных телеграмм. Тогда бы не было и за­
мечаний вроде «разве так со старшими разговаривают!» или признаний
«совершенно не умею выступать на собрании». Некомпетентно написан­
ные заявления, иски, докладные, отчеты вызывают смех, даже отторже­
ние, и не приводят к успеху; редакторы не примут материал, потому что
«научную статью так не пишут», откажутся печатать толковую по содержа­
нию заметку, потому что «она написана не по-газетному», заставят пере­
писать неплохой рассказ, если его автор профессионально несостоятелен
как беллетрист. И напротив: излюбленный прием фельетонов или паро-
1 Скребнев Ю.М. Некоторые понятия стилистики в свете дихотомии «язык —речь» / /
Сборник научных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. 1973. Вып. 73. С. 87.
72 Третий очерк

дий — использование «чужой» стилевой конструкции, не мотивирован­

ной данным содержанием.
Собственно материализация, по которой судят о воплощенности нуж­
ной стилевой конструкции, есть следствие. Но лингвистам естественно ис­
ходить из ощутимой языковой материи, отчего нетрудно предвидеть возра­
жение против введения абстрактной категории. Но ведь о каких бы крупных
группировках конкретных проявлений мы ни говорили, в виду всегда име­
ется обобщенный идеал, некий типизированный недостижимый образец.
В литературоведении, например, судят о «стиле романтизма», «стиле реа­
лизма», даже о «стиле отдельного писателя-реалиста», потому что понятия
реализма, романтизма являются абстракцией, которая основана на кон­
кретных воплощениях, но не сводима ни к одному из них. В сущности, да­
же строгие лингвистические категории вроде склонения выступают в виде
абстракций, не опровергаемых исключениями (скажем, несклоняемые су­
ществительные и прилагательные не мешают определению парадигм скло­
нения). Также и категория конструктивно-стилевого вектора является абст­
ракцией, но не фикцией, поскольку базируется на многих примерах,
схожих по идее, ориентации, установке, но не по «языковой оболочке».
Конструктивная абстракция как некий идеал задает направленность выбо­
ра и композиции любых выразительных средств, пригодных для каждого
данного воплощения, но отнюдь не перечень «соответственно маркирован­
ных» языковых единиц или строгих, однозначных правил их композиции.
Найти их согласно принципу конструкции —задача каждого отдельного ав­
тора каждого конкретного текста.
Легко предвидеть возражения: предлагается-де интерпретационный
подход, который не дает категориального осмысления. Но дело в том, что
стилевые явления (в меньшей мере, ибо явно категориальны стилистиче­
ские), связанные прежде всего с составлением и восприятием текстов, по
природе своей весьма субъективны и исторически, особенно при общест­
венных потрясениях, меняются несравненно быстрее, нежели языковые
категории. Иные по природе, они и интерпретируются убедительнее не­
традиционными, как раз интерпретационными (например, векторным!)
способами. Индивидуальные и даже обобщенно-понятийные структур­
ные, но контекстные явления научно выверить, доказать нельзя, но мета­
физически они, несомненно, существуют. Перефразируя сказанные по
несколько другому поводу слова В. Гумбольдта, эти явления «настраива­
ют» общающихся на адекватное взаимопонимание, затрагивая в них «од­
но и то же звено цепи чувственных представлений, прикасаясь к одним и
тем же клавишам инструмента их духа».
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 73

Во всяком случае, ясны непродуктивность чисто лингвистического

подхода к группировкам текстов («стилям») как к дискретным явлениям
и необходимость обращения при их анализе к континууму, в котором
явление определяется вектором направления. В сфере стилевых явле­
ний наибольшей объяснительной силой обладают только КСВ. Они
обеспечивают переход от реальности жизни к реальностям языка, свя­
зывают содержательные стороны текста с «языковой оболочкой», зада­
вая выбору и композиции выразительных средств типизированные на­
правления, но, по большей части, не определяя конкретные единицы и
модели. Они позволяют свести все многообразие текстов к обозримому
составу немногих и важных для жизни общества их группировок, объе­
диняемых относительно устойчивой природой — как внеязыковой, так
и языковой. При этом первая обобщается ими, а вторая подчиняется им.
Благодаря тому, что КСВ абстрактны и лишь задают установку, на­
правление отбора и композиции, языковая сторона текстов творчески
вольна и, в принципе, обладает способностью обновляться и меняться
на службе коммуникативных потребностей. Обретая свободу поиска
строительного материала и конкретного архитектурного проекта, авто­
ры то и дело жалуются на то, что «никак не найти подходящего слова».
В.В. Маяковский сравнивал эту задачу с «добычей радия», когда «едино­
го слова ради» поэт перелопачивает «тысячи тонн словесной руды».

Показательный пример 5. Книжные специальные тексты

5.1
Изучение судопроизводства, с точки зрения судейской деятельнос­
ти, должно распадаться на изучение а) необходимых свойств этой дея­
тельности, выражающейся, главным образом, в постановлении приго­
вора, заключающего в себе вывод о виновности на основании
внутреннего убеждения судьи, толкование закона в приложении к дан­
ному случаю и определение меры наказания; б) необходимых условий
этой деятельности и в) поведения судьи по отношению к лицам, с кото­
рыми он приходит в соприкосновение вследствие своей деятельности.
В первом отношении, прежде всего, особенного внимания заслужива­
ет та роль, которую должно играть в выработке приговора внутреннее
убеждение судьи. Ближайшее знакомство с типом судьи в его историчес­
ком развитии показывает, что, имея задачей быть живым выразителем
правосудия, судья не всегда, однако, принимал одинаковое участие в ис­
следовании истины, и роль, которая отводилась его внутреннему убежде-
74 Третий очерк

нию как основанию приговора, не была однородна в разные исторические

периоды. Народный суд гелиастов под председательством архонта в Древ­
ней Греции, присяжные судьи (judices jurati) под руководством претора в
Риме до IV века н.э. и франко-германский суд лучших людей, созываемый
вождем мархии, — являются представителями чисто обвинительного на­
чала и решают судебный спор лишь по тем доказательствам, которые
представлены истцом-обвинителем и ответчиком-обвинителем. К дока­
зательствам греческого и римского процессов — задержанию с полич­
ным, собственному признанию и показателям свидетелей — эпоха leges
barbarorum присоединяет свои, выдвигая на первый план очистительную
присягу подсудимого и поручителей за него из свободного сословия, с за­
меною ее ордалией, то есть испытанием огнем, водою и железом <...>
Обращаясь мысленно от приемов обвинения по существу, которых
я держался, стараясь быть последовательным в своем взгляде на проку­
рора как на говорящего судью, к созданию и к выработке внешней их
оболочки, я не могу не припомнить беседы с воспитанниками выпуск­
ного класса училища правоведения после одной из моих лекций по
уголовному процессу в конце семидесятых годов. Они спрашивали ме­
ня, что им, готовящимся к судебной деятельности, нужно делать, что­
бы стать красноречивыми. Я отвечал им, что если под красноречием
разуметь дар слова, волнующий и увлекающий слушателя красотою
формы, яркостью образов и силою метких выражений, то для этого
нужно иметь особую способность, частью прирожденную, частью же
являющуюся результатом воспитательных влияний среды, примеров,
чтения и собственных переживаний. Дар красноречия, по мнению Би­
смарка, который, хотя и не был красноречив сам, но умел ценить и ис­
пытывать на себе красноречие других, имеет в себе увлекающую силу,
подобно музыке и импровизации. «В каждом ораторе, — говорил он, —
который действует красноречием на своих слушателей, заключается
поэт, и только тогда, когда он награжден этим даром и когда, подобно
импровизатору, он властно повелевает своему языку и своим мыслям,
он овладевает теми, кто его слушает». Поэтому невозможно преподать
никаких советов, исполнение которых может сделать человека красно­
речивым. Иное дело уметь говорить публично, то есть быть оратором.
Это уменье достигается выполнением ряда требований, лишь при на­
личности которых можно его достигнуть. Этих требований или усло­
вий, по моим наблюдениям и личному опыту, — три: нужно знать
предмет, о котором говоришь, в точности и подробности, выяснив се­
бе вполне его положительные и отрицательные свойства; нужно знать
свой родной язык и уметь пользоваться его гибкостью, богатством и
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 75

своеобразными оборотами, причем, конечно, к этому знанию отно­

сится и знакомство с сокровищами родной литературы. По поводу тре­
бования знания языка я ныне должен заметить, что приходилось слы­
шать мнение, разделяемое многими, что это дело таланта: можно знать
язык и не уметь владеть им. Но это неверно. Под знанием языка надо
разуметь не богатство Гарпагона или Скупого рыцаря, объятое «сном
силы и покоя» на дне запертых сундуков, а свободно и широко трати­
мые, обильные и даже неисчерпаемые средства. «Когда мы проник­
лись идеею, когда ум хорошо овладел своею мыслью, — говорит Воль­
тер, — она выходит из головы вполне вооруженною подходящими
выражениями, облеченными в подходящие слова, как Минерва, вы­
шедшая вся вооруженная из головы Юпитера». В записках братьев
Гонкур приводятся знаменательные слова Теофиля Готье: «Я бросаю
мои фразы на воздух, как кошек, и уверен, что они упадут на ноги...
Это очень просто, если знать законы своего языка». У нас в последнее
время происходит какая-то ожесточенная порча языка, и трогатель­
ный завет Тургенева о бережливом отношении к родному языку забы­
вается до очевидности: в язык вносятся новые слова, противоречащие
его духу, оскорбляющие слух и вкус и притом, по больше части, вовсе
ненужные, ибо в сокровищнице нашего языка уже есть слова для вы­
ражения того, чему дерзостно думают служить эти новшества. Рядом с
этим протискиваются в наш язык иностранные слова взамен русских,
и наконец, употребляются такие соединения слов, которые, по образ­
ному выражению Гонкура, hurlent de se trouver ensemble (рычат, оказав­
шись вместе. — В.К.)... Стоит переставить слова в народном выраже­
нии «кровь с молоком» и сказать «молоко с кровью», чтобы увидеть
значение отдельного слова, поставленного на свое место. Наконец,
сказал я, нужно не лгать.
Человек лжет в жизни вообще часто, а в нашей русской жизни и
очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, — это ложь
по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, — это ложь са­
мому себе; и наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: гово­
рит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждо­
го из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает
у публичной речи ее силу и убедительность. Поэтому искренность по
отношению к чувству и к делаемому выводу или утверждаемому поло­
жению должна составлять необходимую принадлежность хорошей, то
есть претендующей на влияние речи. Изустное слово всегда плодотвор­
нее письменного: оно живит слушающего и говорящего.
76 Третий очерк

5.2

1 СУПЕР•
1 ПЛЮС
с
g
I ВОЗДУХООЧИСТИТЕЛЬ
I ЭЛЕКТРОННЫЙ
Qu
О ОБЩИЕ УКАЗАНИЯ
При покупке воздухоочистителя требуйте:
— проверки его работоспособности и комплектности;
— проставления в гарантийном талоне штампа магазина и даты
продажи.
Перед включением прибора ознакомьтесь с настоящим руководст­
вом по эксплуатации.
© КОМПЛЕКТ ПОСТАВКИ
1. Воздухоочиститель «Супер-плюс» — 1 шт.
2. Комплект упаковки — 1 шт.
3. Руководство по эксплуатации — 1 шт.
4. Набор средств для ароматизации воздуха — 1 компл.
(до 5 видов ароматизаторов) — по заявке покупателя
© ОСНОВНЫЕ ТЕХНИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Напряжение питания от сети переменного тока + 10
Частотой 50 Гц, В — 220—15
Потребляемая мощность, Вт (не более) — 10
Габаритные размеры, мм (не более) — 430x210x120
Размер улавливаемых частиц, мкм —0,01 —10
Объем обслуживаемого помещения, м^ —до 50
Количество режимов работы —2
О КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ВОЗДУХООЧИСТИТЕЛЯ
Воздухоочиститель электронный «Супер-плюс» очищает воздух в
помещении от мелкой бытовой пыли и мельчайших частиц аэрозоля
(табачный дым, пыльца растений, споры, вирусы, бактерии и т.д.).
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 77

Одновременно с очисткой воздух обогащается легкими отрица­

тельными аэроионами (ионизируется) и озонируется в рекомендуемых
микроконцентрациях.
Воздухоочиститель относится к типу безвентиляторных приборов.
Для движения воздуха используется эффект, возникающий при ко­
ронном электрическом разряде (эффект «ионного ветра»).
Частицы аэрозолей после получения ими электрического заряда
осаждаются на специальных пластинах кассеты.
Конструкция прибора состоит из трех основных блоков: блока уп­
равления; корпуса с крышкой и кассеты с коронирующими электрода­
ми и осадительными пластинами.
В нижней части прибора имеются светодиоды.
НЕ ВКЛЮЧАЙТЕ ПРИБОР ДО ЕГО УСТАНОВКИ!
— Зеленый светодиод указывает на включенное состояние воздухо­
очистителя.
— Красный светодиод означает включение ускоренного режима
очистки.
— Включение воздухоочистителя и переключение режимов его ра­
боты осуществляется нажатием на рычаг на блоке управления в соот­
ветствии с надписями на корпусе воздухоочистителя.

© УСТАНОВКА И ПОДГОТОВКА К РАБОТЕ

Рабочее положение воздухоочистителя — вертикальное. Прибор
навешивается на стену на высоте примерно 1,5 метра от пола.
Помните! Сетевой шнур и светодиоды должны находиться внизу.
Обратите внимание на правильность установки кассеты! Верхние и
нижние решетки должны одинаково выступать из корпуса, в противном
случае прибор будет издавать не характерный для него шум или не будет
работать совсем.
Вставьте вилку в сеть. При этом возможны ситуации:
1. Индикация не светится.
2. Светится диод зеленого цвета.
3. Светятся диоды зеленого и красного цвета.
Несколько раз нажмите на рычаг блока управления вверх. При
этом должен загораться и гаснуть зеленый светодиод.

© ОБСЛУЖИВАНИЕ
При обслуживании прибора необходимо предварительно вынуть вилку из
розетки!
Один раз в неделю необходимо извлекать кассету из корпуса для
контроля степени ее загрязнения. Кассета извлекается путем нажатия
на ее решетку снизу вверх.
78 Третий очерк

Раскрыть кассету вы сможете, нажав на защелки на боковой по­

верхности. Поочередно освободите пластины, на которых осела пыль,
и промойте их.
Внимание! При работе с кассетой во избежание повреждения коронирую-
щих электродов, удаляя с них пыль, будьте осторожны!
При загрязнении пластин их необходимо очистить от осевшей пы­
ли, промыв при помощи щетки под струей проточной воды. При очень
сильном загрязнении следует применить мыло. Кассету после про­
мывки необходимо тщательно высушить.

® РЕКОМЕНДАЦИИ
1. Воздухоочиститель выполняет оздоровительную функцию и по­
этому особенно полезен при таких заболеваниях, как астма, аллергия,
расстройства нервной системы.
Он позволяет снизить заболеваемость вирусными инфекциями. До­
полнительным эффектом работы воздухоочистителя является обезза­
раживание воздуха и уничтожение неприятных запахов в помещении.
2. При выборе места установки воздухоочистителя учитывайте, что:
а) для последующего обслуживания и доступа к рычагу переключе­
ния следует оставить над прибором свободное пространство высотой
не менее 350 мм и слева — не менее 100 мм;
б) расстояние воздухоочистителя от места длительного нахождения
человека (рабочий стол, кровать и т.д.) должно быть не менее 1 м.
3. Рекомендуемые режимы работы:
а) воздухоочиститель должен работать постоянно;
б) номинальный режим (горит зеленый светодиод) — при обычной
загрязненности воздуха;
в) ускоренный режим (горят красный и зеленый светодиоды одно­
временно) — при повышенной загрязненности воздуха и непродолжи­
тельном присутствии людей рядом с работающим воздухоочистителем
или отсутствии людей в помещении.

ГАРАНТИЙНЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА
Сертификат соответствия № РОСС RU, ME 10В01767
Изготовитель гарантирует соответствие изделия требованиям тех-
' нических условий ТУ 3468-11957853-94 при соблюдении владельцем
правил и рекомендаций по эксплуатации, изложенных в настоящем
руководстве.
Гарантийный срок эксплуатации воздухоочистителя «Супер-плюс» —
. 12 месяцев со дня продажи. Гарантийный срок хранения— 12 месяцев со
дня изготовления.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 79

5.3
Постановление Правительства Российской Федерации
от 16 декабря 2002 г* № 894 г. Москва
О порядке подготовки и выполнения охранных
обязательств при приватизации объектов
культурного наследия
В соответствии со статьей 29 Федерального закона «О приватиза­
ции государственного и муниципального имущества» Правительство
Российской Федерации постановляет:
1. Утвердить прилагаемое Положение о подготовке и выполнении
охранных обязательств при приватизации объектов культурного на­
следия (далее именуется — Положение).
2. Установить, что в отношении объектов культурного наследия и
выявленных объектов культурного наследия, приватизация которых не
завершена на дату вступления в силу настоящего постановления, тре­
бования к их содержанию, сохранению и использованию (далее име­
нуются — охранные обязательства) разрабатываются в соответствии с
Положением, за исключением случаев, когда до указанной даты в ус­
тановленном порядке было направлено предложение о совершении
сделки приватизации указанных объектов.
На объекты культурного наследия, приватизированные в соответ­
ствии с законодательством Российской Федерации до вступления в си­
лу настоящего постановления, действие Положения распространяется
в части выполнения собственником объекта культурного наследия
принятых охранных обязательств, контроля за их выполнением, а так­
же порядка подтверждения выполнения охранных обязательств.
3. Установить, что в отношении объектов культурного наследия
(памятников истории и культуры), приватизированных в соответствии
с ранее действовавшим законодательством Российской Федерации, но
без оформления охранных обязательств, охранные обязательства раз­
рабатываются и оформляются в порядке, определенном Положением.
4. Министерству культуры Российской Федерации по согласова­
нию с Министерством имущественных отношений Российской Феде­
рации давать необходимые разъяснения по вопросам, связанным с
применением настоящего постановления.
Председатель Правительства
Российской Федерации М. Касьянов
80 Третий очерк

Приказ Федеральной пограничной службы

Российской Федерации
от 17 ноября 2002 г. № 719 г. Москва
Зарегистрирован в Минюсте РФ 23 декабря 2002 г.
Регистрационный № 4066
О внесении изменений в Инструкцию
об организации подготовки научно-педагогических и
научных кадров в системе послевузовского
профессионального образования
Пограничной службы Российской Федерации,
утвержденную приказом ФПС России
от 26 апреля 2002 г. № 282
Приказываю:
Внести в Инструкцию об организации подготовки научно-педаго­
гических и научных кадров в системе послевузовского профессиональ­
ного образования Пограничной службы Российской Федерации (далее
именуется — Инструкция), утвержденную приказом ФПС России от
26 апреля 2002 г. № 282 (зарегистрирован в Министерстве юстиции
Российской Федерации 21 июня 2002 г, регистрационный № 3520),
следующие изменения:
1. Абзац первый пункта 20 изложить в следующей редакции:
«20. Докторанты, адъюнкты и соискатели ученых степеней доктора и
кандидата наук пользуются бесплатно оборудованием, лабораториями,
учебно-методическими кабинетами, библиотеками (статья 19 Феде­
рального закона от 22 августа 1996 г. № 125-ФЗ «О высшем и послевузов­
ском профессиональном образовании» (Собрание законодательства
Российской Федерации, 1996, № 35, ст. 4135; 2000, № 29, ст. 3001, № 33,
ст. 3348; 2001, № 1 (часть I), ст. 2, № 53 (часть I), ст. 5030). Докторанты и
адъюнкты имеют право на командировки для проведения работ по из­
бранным темам научных исследований».
2. Абзац первый пункта 21 изложить в следующей редакции:
«21. Для приобретения научной литературы докторантам и адъюнк­
там, обучающимся по очной форме обучения, выплачивается ежегод­
ное пособие в размере, равном двум стипендиям докторантов и аспи­
рантов государственных образовательных учреждений высшего
профессионального образования и научных организаций, в пределах
денежных средств, выделяемых на эти цели».
3. Абзац третий пункта 21 исключить.
4. Пункт 78 изложить в следующей редакции:
«78. Докторантам и адъюнктам, обучающимся по очной форме обу­
чения, в установленном порядке могут быть назначены стипендии
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 81

Президента Российской Федерации, специальные государственные

стипендии Правительства Российской Федерации и именные стипен­
дии. Указанные стипендии выплачиваются докторантам и адъюнктам
независимо от их денежного довольствия».
Директор Федеральной пограничной службы Российской Федерации
генерал-полковник К. Тоцкий

5.4

1.1.3. Анализ концепций управления персоналом

Управление представляет собой не что иное,
как настраивание других людей на труд.
Ли Якокка
В теории менеджмента используется достаточное число терминов,
отражающих участие людей в общественном производстве: трудовые
ресурсы, человеческий фактор, организационное поведение, органи­
зация труда, управление персоналом, кадровая политика, коллектив,
команда, социальное развитие, человеческие отношения и др. Выде­
ляя в качестве стержневого объекта человека, они раскрывают различ­
ные аспекты проблемы управления персоналом и подходы к ее реше­
нию. Мы предлагаем рассмотреть некоторые современные концепции
стратегии управления персоналом.
Известный российский ученый в области менеджмента Л.И. Евен-
ко считает, что произошла смена четырех концепций роли кадров в
производстве (154, с. 23—25).
1. Использование трудовых ресурсов (labour resources use) с конца
XIX в. до 60-х гг. XX в. Вместо человека в производстве рассматрива­
лась лишь его функция —труд, измеряемый затратами рабочего време­
ни и зарплатой. На Западе эта концепция нашла отражение в марксиз­
ме и тейлоризме, а в СССР — в эксплуатации труда государством.
2. Управление персоналом (personnel management). Научной осно­
вой этой концепции, развивавшейся с 30-х гг., была теория бюрократи­
ческих организаций, когда человек рассматривался через формальную
роль —должность, а управление осуществлялось через административ­
ные механизмы (принципы, методы, полномочия, функции).
3. Управление человеческими ресурсами (human resource manage­
ment). Человек стал рассматриваться не как должность (элемент структу­
ры), а как невозобновляемый ресурс —элемент социальной организации
в единстве трех основных компонентов (трудовой функции, социальных
отношений, состояния работника). В российской практике эта
82 Третий очерк

концепция используется фрагментарно более 30 лет и в годы перестрой­

ки получила распространение в «активизации человеческого фактора».
4. Управление человеком (human being management). В соответствии
с этой концепцией человек — главный субъект организации и особый
объект управления, который не может рассматриваться как «ресурс».
Исходя из желаний и способностей человека должны строиться страте­
гия и структура организации. Основоположниками данной концепции
считаются лидеры японского менеджмента К. Мацусита, А. Морита.
Однако она тесно связана с концепцией всестороннего развития лич­
ности, созданной российскими философами (Л.А. Зеленов и др.).
Л.И. Евенко предложил оригинальный подход к исследованию ро­
ли кадров в производстве на основе перечисленных выше четырех кон­
цепций, где проблема управления персоналом анализируется с точки
зрения постулатов «человек как ресурс» и «человек как субъект» управ­
ления. Вместе с тем современные взгляды на управление персоналом
тесно связываются с управлением человеком с позиции теории чело­
веческих отношений.
Английский профессор С. Лиз отмечает семь стратегических на­
правлений в работе с персоналом.
1. Снижение удельного веса заработной платы в себестоимости про­
дукции и оплаты труда работников. Из-за высокой оплаты труда в высоко­
развитых странах Европы и Америки продукция многих западных фирм
стала неконкурентоспособной по сравнению со странами Юго-Восточной
Азии. Как выход предлагается разделить весь персонал на две группы: вы­
сококвалифицированных постоянных работников с социальными гаран­
тиями и высокой оплатой труда («ядро»); малоквалифицированных сезон­
ных работников без социальных гарантий и с низкой оплатой труда
(«периферию»). Однако эта модель годится не для всех предприятий.
2. Работники — это ресурс, который необходимо максимизировать.
Признано, что единственным источником долгосрочного преимущест­
ва на рынке является знание способностей своих работников и макси­
мизация их изобретательности, мотивации и человеческих отношений,
а не «копирование» опыта лучших компаний. Передовыми предприя­
тиями в этой области являются «IBM» и «Hewlett-Packard».
3. Неразрывная связь стратегии предприятия и стратегии управления
персоналом. В зависимости от типа компании она может применять цен­
трализованную стратегию из единого центра (каскадная модель Чандле­
ра) и децентрализованную стратегию, когда самостоятельные подразде­
ления крупной компании проводят гибкий маркетинг на рынке (модели
Портера и Фомбрука).
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 83

4. Развитие организационной культуры: общие цели, коллектив­

ные ценности, харизматические лидеры, жесткие позиции на рынке,
контроль сотрудников с помощью социальных средств. Ставится зада-
ча достичь «экстраординарных результатов через деятельность орди­
нарных людей». Высокая внутренняя организационная культура для
некоторых компаний — ключ к успеху.
5. «Японизация» методов управления персоналом, широко распро­
странившаяся после успеха крупнейших японских компаний («Sony»,
«Mitsubishi», «Toyota», «Nissan» и др.). Достигается за счет минимиза­
ции числа уровней управления, высокой организационной культуры,
гибких форм организации труда, высокого качества продукции, пре­
данности рабочих фирме и т.д.
6. Управление персоналом — стратегическая функция. Это направ­
ление предполагает разработку кадровой стратегии, подбор персонала
исходя из философии фирмы, вознаграждение с учетом качества инди­
видуальной деятельности, минимизацию трудовых споров и создание
гармонии на рабочем месте, поощрение коллективных усилий, на­
правленных на выживание компании.
7. Использование моделей управленческого выбора в работе с пер­
соналом с учетом четырех главных аспектов: влияние работника и спо­
собы воздействия на него; процедура движения работника на фирме;
системы вознаграждения; организация рабочего места. Модель успеш­
но позволяет решить проблему выбора политики для максимизации
вклада человека в успех фирмы.
Предложенные направления в работе с персоналом заслуживают
внимания, т.к. концентрируют опыт работы успешных компаний и со­
временные концепции менеджмента. Однако условия функциониро­
вания российских и западных предприятий различны в части финан­
сового состояния, оплаты труда персонала и внутрифирменной
морали.
Президент школы международного менеджмента Г.М. Озеров, имею­
щий опыт обучения нескольких тысяч руководителей и специалистов,
полагает, что управление персоналом должно базироваться на следую­
щих принципах (154, с. 39—40):
1. Человек —основа корпоративной культуры. Успешные предпри­
ятия уделяют большое внимание персоналу; когда людей ставят во гла­
ву перемен, они становятся движущей силой этих перемен.
2. Менеджмент для всех. Управление должно осуществляться на
трех уровнях: высшее руководство, среднее руководство («команда») и
нижнее звено («сотрудники»).
84 Третий очерк

3. Эффективность как критерий успеха организации, заключающа­

яся в достижении целей с оптимальным использованием ресурсов и
максимизации прибыли.
4. Взаимоотношения как критерий успеха организации. Возника­
ющие проблемы из «мира чувств» (психологические отношения, ком­
муникации, ценности, мотивы) должны быть приоритетными по
сравнению с проблемами из «мира фактов» (техника, технология, ор­
ганизация). Принцип «клиент прежде всего» более предпочтителен,
чем «иерархия прежде всего».
5. Качество как критерий эффективности. Необходимо работать с пя­
тью взаимосвязанными подсистемами качества: личное качество, качест­
во команды, качество продукта, качество сервиса и качество организации.
6. Команды как критерии успеха организации. Все работающие в
организации являются сотрудниками. Все они члены социальной
группы (команды). Все команды и отдельные сотрудники, входящие в
команду, вносят вклад как в успех, так и в провалы организации.
7. Обучение — ключ к развитию и переменам и необъемлемая часть
жизненно важного процесса продвижения организации. Обучающие
программы должны обращаться к сердцам и умам сотрудников.
Данные принципы заслуживают пристального внимания, т.к. направ­
лены на формирование корпоративной культуры и всестороннее разви­
тие личности. В сочетании с современной технологией и консалтингом
они позволяют существенно повысить уровень управления персоналом.
Анализируя изложенные выше концепции, можно обобщить под­
ходы к управлению персоналом. Во многих публикациях отмечаются
два полюса роли человека в общественном производстве:
человек как ресурс производственной системы (трудовой, люд­
ской, человеческий) — важный элемент процесса производства и уп­
равления;
человек как личность с потребностями, мотивами, ценностями, от­
ношениями — главный субъект управления.
Другая часть исследователей рассматривает персонал с позиции
теории подсистем, в которой работники выступают в качестве важней­
шей подсистемы. Наиболее четко можно выделить две группы систем:
экономические, в которых главенствуют проблемы производства,
обмена, распределения и потребления материальных благ, а исходя из
этого персонал рассматривается как трудовой ресурс или организация
людей (коллектив);
социальные, в которых главенствуют вопросы отношений людей,
социальные группы, духовные ценности и аспекты всестороннего раз-
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность

вития личности, а персонал рассматривается как главная система, со­

стоящая из неповторимых личностей.
Выделение в качестве отдельного вида организационных систем не
вполне корректно. Экономическая и социальная системы сами, безус­
ловно, имеют принципы, внутреннюю структуру, иерархию, группы
людей, функции, организацию труда и другие атрибуты организацион­
ной системы. Поэтому организационное поведение как дисциплину и
раздел менеджмента следует считать присущей как экономической,
так и социальной системам.
Учитывая, что все перечисленные подходы к анализу роли челове­
ка в производстве представляют собой взгляды с разных сторон одно­
го и того же явления, мы постарались классифицировать известные
концепции в виде квадрата (рис. 1.1.4).

Ресурс Личность

Управление
Экономическая Управление
трудовыми
персоналом
ресурсами
(PERSONNEL
(HUMAN LABOUR
MANAGEMENT)
MANAGEMENT)
Система
Управление
человеческими Социальный
ресурсами менеджмент

(HUMAN (SOCIAL
Социальная
RESOURCE MANAGEMENT)
MANAGEMENT)

Приведенные тексты, к которым следует, безусловно, присовоку­

пить также Показательный пример 1, принадлежат миру специальной
книжности: несмотря на существенные различия, они сконструиро­
ваны с соблюдением одного и того же КСВ. Ни один из них не изоб­
ражает реальность, которой посвящен, в ее многообразии, а, так или
иначе разделяя ее в интересах эксперимента, логико-теоретического
осмысления или нормативного установления, описывает ее свойства,
внутренние причинные и следственные связи. Как бы в силу «обще­
ственного договора» действительность расчленяется по принципам
86 Третий очерк

специализации и дифференциации, атомизации, анализа и обобще­

ния, чем воцаряется как отражение этих внеязыковых установок од­
новременно и минимизированное, и детализированное, всегда одно­
значно-определенное специализированное словоупотребление.
На первый взгляд примеры 5.2 — техническая инструкция для поль­
зователей бытовым электроприбором, 5.3 — образцы законодательных
документов, 5.4 — отрывок из руководства А.П. Егоршина «Управление
персоналом» (2001) для руководителей и кадровиков производственных
предприятий — несопоставимы. Однако все они, как и собственно на­
учные тексты, объединяются приматом информации, ее четким, стро­
гим и детальным изложением, жестко связаны с тематико-содержатель-
ными областями — каждый, разумеется, со своей. В той или иной мере
это общение «посвященных» с «посвященными» или «посвящаемыми».
Не отличается от них, если не увлечься блеском мысли и ярко ин­
дивидуальным слогом, даже пример 5.1 — выписки из книги замеча­
тельного русского правоведа, общественного деятеля и литератора
А.Ф. Кони «Уголовный процесс: нравственные начала» (2000). Этот
приближающийся если не к беллетристике, то к публицистике юри­
дический текст, являющийся к тому же записью или конспектом лек­
ции, рассчитанной на устное исполнение в аудитории правоведов,
весьма строго следует КСВ специальной книжности. Он очень точен,
однозначен, скрупулезно логически детализирован, не допускает ка-
ких-либо инотолкований, местами тяжеловат, насыщен доказатель­
ными цитатами, канцелярскими оборотами и терминами.
Авторы всех примеров пользуются ссылками на законы, постанов­
ления, правила делопроизводства (5.3, 5.4), понятиями соответствую­
щей отрасли, узкой (5.2: «ионный ветер», аэрозоль, красный светодиод,
коронирующий электрод) или широкой (5.1, 5.3, 5.4: судопроизводство,
правосудие, судья, присяжные, истец, ответчик, подсудимый, поручи­
тель, исследование истины, постановление приговора, задержание с по­
личным, собственное признание, показания свидетелей; приказ, постанов­
ление, положение, инструкция, приватизация, охранные обязательства,
объект культурного наследия; персонал, менеджмент, консалтинг, кли­
ент, иерархия, сервис, корпоративность, человеческие ресурсы, субъект
управления, сезонный работник, каскадная модель, максимизация изобре­
тательности). Предполагается общая эрудиция и начитанность реци­
пиента, привыкшего воспринимать различные цитаты, намеки на
факты, личности, события, высказывания, а также знающего или уме­
ющего понять малоизвестные слова (мархия — территориальное деле­
ние, соответствующее области, гелист, архонт, претор и пр.), иноязыч-
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 87

Hbie выражения и названия, логотипы (judicesjurati, leges barbarorum — в

5.1; human labour management, IBM, Hewlett-PackardNissan — в 5.4).
Все тексты рассчитаны на вдумчивое чтение или прилежное слуша­
ние людьми, которые заинтересованы узнать новейшее слово в лечении
болезни, порядок подготовки научных кадров или правила приватиза­
ции объектов культурного наследия, научиться управлять персоналом,
наконец, безопасно пользоваться озонатором. Они вынуждаемы и го­
товы к умственному напряжению, к преодолению языковых и иных за­
труднений, не рассчитывают на легкое и образное, эстетическое на­
слаждение, не полагаются на догадку, игру воображения.
Расчет на подготовленность к восприятию данного содержания оп­
ределяет такие весьма разноплановые особенности книжных специаль­
ных текстов, как синтаксическая упорядоченность излагаемых положе­
ний, часто их нумерация, подчеркнутая выраженность их взаимосвязей;
детализация без пренебрежения даже мелочами, забота о доказательно­
сти — силлогистикой, приведением примеров, авторитетных цитат;
сложные по цельному охвату всей картины построения с придаточными
предложениями, причастными и деепричастными оборотами, вводны­
ми конструкциями, особо организованными сверхфразовыми единст­
вами; однозначная точность применяемых средств; синонимические
повторы, устраняющие возможные неточности понимания и уточняю­
щие смысл и т.д. При этом забота о легкости восприятия, о простоте и
ясности, даже эстетике и тем более о художественной изобразительнос­
ти сплошь и рядом отступает на задний план: кому надо — поймет!
Сутью построения текстов, обобщаемых книжным КСВ, оказыва­
ется однонаправленный выбор средств и приемов, несмотря на оче­
видные и кардинальные различия самих этих средств и приемов как
таковых. При этом вырабатываются, обретают невиданную в других
текстах актуальность словесные увязки: по этой причине, соответст­
венно, вследствие, по отношению к, тем не менее, в то же время, нельзя
не подчеркнуть, кроме того заметим, еще укажем на, в связи с этим,
нельзя не упомянуть, не менее важным оказывается и т.п., сложные
синтаксические построения для словесного выявления отношений,
подчинений, примыканий, аналогий, параллелизмов, сходств, проти­
воречий и т.д. Напомним еще раз: самое яркое собственно языковое
следствие ориентации книжности на отход (лучше сказать, некую
изоляцию, отстранение) от общего языка — это создание терминов.
Нарушение этой тенденции, строго задаваемой КСВ, возмущение
«посвященных», которых, кстати сказать, совсем не смутит употребле­
ние любых, казалось бы, недопустимых здесь средств, пока и если они
88 Третий очерк

эту тенденцию не нарушают, а тем более подчеркивают. Автору на всю

жизнь запомнился разговор о срыве сроков строительства здания Ин­
ститута русского языка им. А.С. Пушкина. Вопрос, неужто столь непо­
сильна задача вырыть яму под нулевой цикл, ошеломил высокопостав­
ленного, вполне благожелательного строителя: Э то для вас яма, а для нас
котлован! Оскорблять не надо, мы же стараемся сделать что возможно.
Трудно было не вспомнить одноименную повесть А.П. Платонова!

* * *
Описав КСВ группировки книжных специальных текстов, смысл ко­
торого выводится достаточно понятно и сводится к общему стремлению
«освободиться» от общего языка и создать свой собственный, можно
приступить к выявлению векторов других глобальных текстовых груп­
пировок. Упорядочивая многообразие текстов и регулируя порождение
новых, они призваны открыть главную суть стилевых явлений — их дву-
ликость: данный в наблюдении и в принципе творчески свободно меня­
ющийся лик языковой материализации и стоящий за ним трудноощути­
мый внеязыковой образ — это сфера, т.е. темы, содержание; и это среда
с ее трудно поддающимися учету многообразными особенностями.
Показательно, что традиционно все классификаторы стилей исхо­
дят прежде всего из социальных функций, из содержания общения,
целей и задач, характера общающихся людей, хотя и имеют в виду
убедительно вскрыть и показать предопределенность характеристик
стилей их собственно лингвистической природой. Векторное описа­
ние снимает это кажущееся непреодолимым противоречие.

Шеймаса ê aiiôftoMf Í2
О классификации стилевых группировок
Введение понятия КСВ для изучения и описания стилевых явлений поз*
воляет преодолевать трудности, связанные с классификацией текстов, и уп­
ростить решение ряда теоретических проблем. Отражая взаимоотношения
вершин коммуникационного треугольника, они детерминируют функцио­
нальные разновидности употребления языка, разные принципы или направ­
ления отбора и композиции его средств, т.е. то, что в отечественной тради­
ции принято именовать функциональными стилями или просто стилями. В
сущности, это четко осознал зачинатель московской школы функциональ­
но-стилевых исследований Д.Н. Шмелев. Реальная картина функциониро­
вания языка предстала в трех ипостасях: разговорной («непосредственное не-
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 89

принужденное общение, не связанное со специальной тематикой»), специ­

альной с подразделением на научную, официально-деловую, публицистиче­
скую и газетно-информационную («использование языка в строго очерчен­
ных тематических рамках») и художественно-литературной с большим
разнообразием текстов («эстетически обусловленное применение языка»).
Соглашаясь называть стилями те или иные обобщения реальных текстов
по их интегральным признакам (фактически по КСВ), ученые заметно рас­
ходятся в понимании их состава и сущности. В новейших учебниках стили­
стики чаще всего дается такой перечень стилей: разговорный, научный,
официально-деловой, публицистический и с оговоркой о его особости худо-
жественно-литературный. Обращение к дифференциальным признакам
текстов заставляет говорить о подстилях и жанрах, о социальных видах тек­
стов, о композиционных системах (например, журнально-газетных статьях,
официальных докладах, лекциях, информационных сообщениях, телеграм­
мах, служебно-административных инструкциях, докладных, заявлениях, ха­
рактеристиках, других деловых бумагах), и так до бесконечности, точнее, до
каждой маленькой группы текстов и даже отдельного текста. Речь идет уже
явно не о стилях, а просто о конкретных и даже единичных применениях
языка, которые не разъясняют и не могут разъяснить двуприродность стиле­
вых явлений, отнюдь не предопределяемых самим языком.
Поразительная разноголосица дефиниций и терминов порождена
сложностью самой реальности — двойственностью текстов, отражающих
их внеязыковую и языковую обусловленность. Причины разноголосицы
еще и в том, что, как на то настойчиво указывал В.В. Виноградов, стили
(разные, в том числе и основные, глобальные группы текстов) тесно взаи­
модействуют, частично смешиваются, проникают друг в друга, а также в
том, что внутри каждого из них очевидны более или менее обособленные
подразделения, как бы их ни называть и ни классифицировать, обобщая
под шапкой «стиль». Это взаимодействие отражает сдвиги во внеязыковых
факторах и условиях, отклоняя, совмещая, накладывая одно на другое
векторные поля в многомерном пространстве действительности и комму­
никативного существования людей. Нынешняя жизнь все чаще вынужда­
ет совмещать разные содержания, а соответственно стилевые и стилисти­
ческие средства на коротких отрезках текста. Изменение положения КСВ,
а следовательно, иное направление отбора и композиции средств выраже­
ния, сегодня ярко иллюстрируют, к сожалению, пока мало исследованные
и даже еще удивительно мало исследуемые тексты масс-медиа.
Как видно, стилем называют то, что на самом деле есть абстрактный
принцип конструирования текстов, относящихся к определенной сфере и
тематике реального общения людей, но в то же время «приземляют» его на
ю Третий очерк

конкретной материализации. Такая увязка абстракции с ее конкретизаци­

ей «срабатывает» в классификации специальных книжных текстов, праг­
матически жестко связанных с особенностями сферы (деловой, научный и
прочие стили), хотя и затмевает их конструктивную общность. Но она бес­
помощна при столкновении с текстами иной зависимости от сферы, с тек­
стами, КСВ которых больше порождаются средой общения.
Поэтому так разноречивы взгляды на неспециальные книжные тексты
и тем более на весь громадный мир не-книжных текстов. Поэтому же как-
то незаметны противоречия общепринятой классификации: язык (sic!) ху­
дожественной литературы — разговорная речь — функциональные стили.
Беда, разумеется, не в невольном терминологическом алогизме, но в раз­
рыве единого континуума функционирования языка, который можно не­
противоречиво интерпретировать как единое векторно-стилевое про­
странство всех текстов.

Трудно описать то, что по природе своей не поддается рациональ­

ному описанию. Конструктивно-стилевые векторы в своей совокуп­
ности, если угодно, конструируют и наш стилевой инстинкт отбора и
композиции нужных языковых, да и не только языковых средств в со­
ответствии с коммуникативной целесообразностью, но и с опорой на
традицию. И мистики тут нет, а есть направленность — и не на плос­
кости, а в многомерном пространстве реальной жизни.
Отражая иерархически устроенную действительность, КСВ не мо­
гут быть рядоположены, классифицированы логически по одному ос­
нованию деления (вопреки мнению классификаторов-догматиков,
часто оправдывается жизнью то, что на самом деле нелогично: обув­
ная промышленность делит обувь на мужскую, женскую, детскую и
резиновую; военные уставы различают оборону фронтальную, флан­
говую, противотанковую, противохимическую, глубокую...). Комму­
никативные ситуации и рождаемые в них тексты разнятся тоже не по
единому логическому основанию деления, а по роли в общественной
кизни, авторитету, влиятельности да и просто по размеру.
Они, если угодно, находятся в свободном полете, но в то же время
соположены постольку, поскольку отражают наиболее типовые и об­
щественно актуальные соотношения трех сторон общения вообще и
все вместе составляют стилевую систему, стилистику текстов. Прежде
всего они представляют наиболее общее функциональное членение
общения, соответствующее реальным сферам и средам человеческой
лсизни в данном обществе в данный период. Они позволяют постро­
ить абстрактную схему наиболее важных и многочисленных тексто­
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 91

вых группировок и их подразделений в соответствии с потребностями

и особенностями нашего существования и жизнедеятельности.
Отталкиваясь от традиционных стилевых классификаций, можно
продолжить — полушутя, полусерьезно — сочинение неудобочитаемых
названий векторов: «беллетристикум», «публицистикум», «коллоквиа-
ликум», «масскоммуникативикум» или «массмедиакум». В оправдание
такому словотворчеству заметим, что наряду с привычными беллетрис­
тикой, журналистикой, публицистикой сейчас создана по той же модели
и уже вошла в практику подготовки журналистов коммуникативистика.

Теплила в оно/гоntf Í3
О «религиозно-проповедническом стиле»
Иногда предлагают обособить «религиозно-проповеднический стиль»,
несомненно имеющий свои особые даже 1рамматические атрибуты, напри­
мер синтаксические черты: синтаксический параллелизм, нанизывание од­
нотипных конструкций, постпозицию прилагательных-определений (Царь
Небесный, род человеческий, Слово Божие). Все это, несомненно, не исключи­
тельные черты, определяющие сущность таких текстов (они свойственны и
другим «стилям»), но лишь следствия осуществления глобального книжного
КСВ с учетом его жанровой вариативности. Сами по себе проповеднические
тексты отнюдь не обязательно создаются, скажем, библеизмами, которые,
как показано в работе моей дипломницы A.A. Большаковой (Москва, 2003),
не менее успешно служат материалом для рок-певцов. Силы небесные, так
пожалейте же бедную нашу страну... Сын человеческий, где ты?.. Серебро Гос­
пода моего... Вот им было бы каждому по делам его... —вполне органично зву­
чит в песенных текстах группы «Аквариум». Можно, разумеется, усомнить­
ся в искренности и счесть это имитацией, подделкой под проповедь.
Возможность осуществления самых разных КСВ столь, казалось бы,
специфическими, ограниченными в употреблении средствами раскрыла
Е.Н. Прибытько в своей кандидатской диссертации «Библеизмы в языке
современных газет» (Воронеж, 2002). В то же время, очевидно, что все эти
три типа текстов относятся к разным текстовым группировкам, а именно —
к специализированной книжности, к неспецифической книжности, к мас­
совой коммуникации.

Сходство КСВ наиболее частотных и влиятельных группировок

текстов в том, что, служа каждый своей коммуникативной области, от­
ражая ее интересы, они одинаково предназначены для того, чтобы за­
92 Третий очерк

дать направление отбора и композиции выразительных средств. Они

по сути своей функциональны и в этом смысле как-то связаны с обще­
ственными функциями языка, которые сами по себе неубедительны
как основа для классификации группировок текстов («стилей»).
В пользу единства конструктивно-стилевой основы всех книжных
специальных текстов, базой которого служит отход от общего языка, убе­
дительно свидетельствует их внутренняя разграниченность, даже изоля­
ция, и доступность лишь для «своих» специалистов — как и самый факт
наличия терминов, пусть весьма различных: начиная от искусственно­
логической их системы в химии и кончая «метафорическими термина­
ми» в современной российской экономике. Их КСВ, жестко детермини­
руемый тематикой и содержанием, практически игнорирует другие
среды общения, кроме самой общей их характеристики — компетентно­
сти или острой заинтересованности: это общение посвященных о каких-
то тайнах отнюдь не общего интереса или доступности. Главное стремле­
ние здесь — в интересах как адресанта, так и адресата, отчего и не очень
существенно их разграничение — к некоему своему, особому языку (ин­
дивидуальному или групповому), как бы «выводимому» из многообразия
и неопределенности общего словоупотребления. Сознательно отсеива­
ются или ограничиваются, прежде всего терминологизацией, присущие
общему словоупотреблению неопределенность, многозначность.
Научным, религиозным, административным, юридическим, дело­
вым инструктивным, производственным, военным текстам чуждо тож­
дество денотативного содержания, связанное с синонимическими за­
менами или с экспрессивно-стилистическими вариациями. КСВ
книжности устремлен на отход от общего языка, признаком чего явля­
ется самый факт появления терминов. «Научные положения, как пра­
вило, не поддаются переводу в иной стилистический план, а содержа­
ние литературно-художественного произведения обычно неразрывно
связано со всеми особенностями его языковой формы и не допускает
стилистических преобразований. Многочисленные примеры пародий,
построенных на несоответствии “содержания” “форме выражения”,
красноречиво свидетельствуют о том, что для передачи определенного
содержания во многих случаях устойчиво закреплены соответствующие
языковые средства, так что нередко возможности передачи одного и то­
го же содержания “различными средствами” оказываются крайне огра­
ниченными»1. Здесь точнее было бы говорить не о закреплении языко­
вых единиц, а о диктате КСВ, предопределяющем особое привлечение

1 Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. С. 6.

 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 93

любого языкового средства. Этот тезис нетрудно раскрыть обращением

к опыту перевода разных текстов одного языка на разные языки — с
учетом разных стилевых правил в языке, на который делается перевод.
Соответственно КСВ отражают тематически и содержательно не
ограниченные сферы общения, в которых значительный вес приобре­
тают именно среды — характер общающихся лиц. Это различие стано­
вится ясным, если рассмотреть возможность изложения одного и то­
го же содержания в разных стилевых группировках.

Показательный пример 6. Границы действия отдельных КСВ

6.1
В столице около 300 ночных клубов различной ориентации. По дан­
ным ВЦИОМ, их регулярно посещают 13 процентов людей от 15 до 35
лет. Все возможности для dolce farniente — сладостного безделья и ро­
мантических знакомств — налицо... Для начинающего клаббера очень
важно уметь сориентироваться в ночной жизни и понять, кто где тусует­
ся и где кого можно склеить. Иначе говоря — определить свой формат...
Пафосные. «Цеппелин» — самое веселое из пафосных мест. По­
пасть туда теоретически можно — вход по клубным картам. Но прак­
тически далеко не все проходят фейс-контроль. Если на вас непра­
вильный прикид, если вы не похожи на культового московского фрика
Владимира Монро, пройти его действительно сложно. В майке с Ту­
шинского рынка туда лучше и не соваться. «Это клуб для своих!» — го­
ворит вменяемого вида вышибала. Тусуются здесь успешные молодые
снобы до 25 лет. В основном разнообразные мажоры и их подружки,
самостоятельные молодые дамы, подъезжающие на спортивных «Audi-
ТТ», а также редакторы и сотрудники гламурных журналов...
Богемно-маргинальные. «О.Г.И.» — здесь можно встретить Татьяну
Толстую, Пригова или Троицкого. Вгиковские барышни, обсуждающие
Озона и Гая Ричи, филологини и журналистки, нюхающие табак, мар­
гинальные поэты и художники, спонтанные танцы на дубовом столе
под музыку Тома Уэйтса, клубы сигаретного дыма и дешевое красное
домашнее вино. В книжном магазине — весь набор московского интел­
лектуала от Борхеса и Мураками до Фрая с Сорокиным. Народ охоч до
общения, особенно ближе к часу ночи, когда градус повышается. При­
влечь к себе внимание можно всякими неожиданными выходками, а
также декламацией стихов, изложением парадоксальных философских
концепций и разговорами о знакомствах в андерграундной тусовке...
Еда вкусная и дешевая, 60—150 рублей. Вход бесплатный...
94 Третий очерк

Студенческо-дискотечные. «Парк Авеню Диско» —большая диско­

тека в Доме культуры в Таганском парке. Этим все сказано. На трех эта­
жах — бар «Отстой», танцпол «Лоходром» с русской попсой, бильярд­
ные столы, сцены для выступлений поп-групп типа «Тату», недетская
игра «Лабиринт страсти!» и загадочные кабинки «индивидуальной ре­
лаксации», где крутят эротические ролики. Юные девушки накачива­
ются пивом по тридцатнику и с легкостью заводят знакомства...

6.2
А.И. Горшков великолепно проиллюстрировал воплощение текста
о дожде и грозе такими примерами:
Жидкие атмосферные осадки, выпадающие из облаков. Размер капель
от 7 до 0,5мм; при меньшем размере осадки называются моросью... Ат­
мосферное явление, при котором в кучево-дождевых облаках или между
облаком и земной поверхностью возникают молнии... — гигантские элек­
трические искровые разряды длиной несколько километров, диаметром
десятки сантиметров и длительностью десятые доли секунды. Молния
сопровождается громом (Большой энциклопедический словарь).
Я вижу молнию... Катится долго гром, и опять вспыхивает-слепит, и
опять грохает, до страху. Набегает за нами шорохом —это ливень. Нам
машут с луга монашки — скорей, скорей! Первые капли падают, крупные,
как градины (И. Шмелев. Богомолье).
Вот пробилась из-за тучи
Синей молнии струя —
Пламень белый и летучий
Окаймил ее края.
Чаще капли дождевые,
Вихрем пыль летит с полей,
И раскаты громовые
Все сердитей и смелей.
(Ф. Тютчев)
В отрывках 6.1 из юмористического раскованного репортажа о
ночной жизни (Округа — Запад. 2002. 17 авг.) журналистка Т. Славич,
прибегнув к КСВ специальной книжности, находящемся в резком
противоречии с их содержанием, достигла эффекта пародии. Ее текст
построен так, будто главное — свойства сферы, тогда как на самом де­
ле здесь куда важнее поведение среды. Комизм создается приметами
исследовательской строгости и серьезности, терминологическими и
иностранными словами, нарочито усложненным синтаксисом, что
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 95

неожиданно наталкивается на обусловленные излагаемыми фактами

и их колоритом просторечные и жаргонные элементы.
Если текст построен по неверно избранному КСВ (случайно, по
ошибке или незнанию), он обычно тоже вызывает комический эффект,
но уже в виде насмешки над несостоятельным автором. Бывает, что не­
адекватность стилевого построения текста приводит к полному и пря­
мому непониманию. Д.Н. Шмелев приводит случай, когда написавший
в газету письмо в стихах получил из редакции ответ с оценкой их каче­
ства. Он поблагодарил редакцию за внимательный разбор своего твор­
чества, но посетовал на то, что она не обратила внимание на его смысл:
в стихах содержалась жалоба на жилищно-эксплуатационную контору,
которая бесконечно откладывает ремонт крыши над его квартирой1.
Все эти эффекты связаны с неоправдавшимися или обманутыми
ожиданиями в среде. В сопоставлении примеров 6.2, заимствуемых из
работ Горшкова, тексты воспринимаются вполне нормально. Несмотря
на тематико-содержательное сходство, они оправданно и законно по­
строены согласно разным КСВ: первый — по вектору специальной
книжности (главное — точно и однозначно передать физическую суть
данного атмосферного явления), второй и третий — по вектору неспе­
циальной книжности (главное — передать мировосприятие автора, за­
ставить читателей разделить его видение атмосферного явления). Если
вектор «сциентификум» строго определяет реализацию темы так, что
трудно представить себе иную, то «беллетристикум», напротив, пред­
полагает массу неповторимых ее раскрытий. Смена соотношений углов
коммуникационного треугольника, соблюденная авторами и повлек­
шая смену векторов, обусловила соответствие текстов ожиданиям ре­
ципиентов. Отсылая читателя к Четвертому очерку, заметим явную вто-
ростепенность тематико-содержательного предмета в цитатах из
беллетристики: свои взгляды на атмосферные явления и их воздействие
на чувства людей И. Шмелев и Ф. Тютчев могли бы не менее художест­
венно выразить, описывая, скажем, снегопад или морской шторм.

* * *
Современная жизнь языка в связи с всепроникающим воздействием
науки и техники, с возрастанием влияния общественно-политической
деятельности характеризуется одновременно и дифференцирующим ус­
ложнением, и все большим сближением содержания. Сведения из отда­
ленных, специфических областей, казалось бы, важные только для уз­

1 См.: Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. С. 19.

96 Третий очерк

ких специалистов, для малых периферийных трупп, приобретают об­

щий социальный интерес, а связанные с ними значения и термины за­
крепляются в языке, привносятся в разные стили. Соответственно взаи­
мопроникают, дробятся и сближаются все тексты и их группировки
(функциональные стили). Преодолевается средневековая пропасть и
даже простой водораздел XIX—XX вв. между научными и, скажем, бел­
летристическими и даже обиходно-бытовыми текстами, не говоря уже о
массово-коммуникативных, языковая плазма которых выступает глав­
ным движителем этих процессов. Вообще-то исследователи, например
А.П.Сухотин, еще в середине прошлого века заметили в современном
языке тенденцию к разрушению стилевых границ, к все более свободно­
му объединению любых выразительных средств языка на коротких от­
резках текста.
В то же время это не препятствует принципиальной свободе авто­
ров в материализациях любого книжного специального текста, пока
они материализуют движение словесных рядов в любом конкретном
индивидуальном наборе (отнюдь не диктуемом языком) по КСВ спе­
циальной книжности. Так только и можно снять противоречие между
наблюдаемой устойчивостью группировок текстов в синхронии и их
творческим разнообразием, в котором зреют зародыши исторической
динамики стилистики текстов.
При всем различии векторов порождаемые ими тексты не разгоро­
жены китайской стеной. В нашей жизни все и вся перемешано, и сме­
шение, и взаимопроникновение стилевых явлений так же естествен­
но, как и смешение жанров и форм воплощения текстов в пределах
отдельных группировок; сегодня оно само по себе лишает смысла по­
нятие стиля (функционального, языкового, речевого) в плане особо­
го набора используемых выразительных средств. В конкретных текс­
тах можно наблюдать и иностилевые вкрапления, и переходы от
одного принципа стилевой конструкции к другому, и смешения, сов­
мещения разных стилевых явлений, отчего иногда бывает затрудни­
тельно однозначно квалифицировать конкретный текст.
В течение веков наиболее сильное влияние на реализацию векторов
всех текстовых группировок оказывали книжные тексты в силу их жиз­
ненной значительности — цивилизационной важности у специальных
текстов и еще больше культурно-эстетической ценности у неспециаль­
ных (см. Четвертый очерк). Выработанные в них средства и приемы ре­
ализации текста принимались за образец непререкаемого авторитета и
распространялись на весь язык. До недавнего времени общеязыковая
норма извлекалась исключительно из книжных текстов, языковеды
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 97

видели в них единственный достойный материал для изучения языка.

В настоящее время на такую роль все заметнее, вопреки препонам рев­
нителей традиции, претендуют тексты массовой коммуникации.
Вряд ли можно сомневаться в том, что появление новых внеязыко-
вых потребностей, новых коммуникативных сфер рано или поздно
отражается на ресурсах языка, т.е. в конечном счете антиномия систе­
мы и функционирования сохраняется. И желательно не отходить
слишком уж далеко от выверенного временем языка книжности, осо­
бенно неспециальной, от ее бесценной художественной, эстетичес­
кой сокровищницы. В то же время желание неприкосновенно сохра­
нять систему не снимает действенности операционных понятий вроде
векторного подхода к группировкам текстов.

Реплика в c>iiofiOHij / У
Пространственная модель КСВ
Взаимозависимую тройственность в основе бесконечной вариативности
текстов можно поставить в связь с христианским догматом о единстве трех на­
чал мироздания, подтверждаемом сейчас научно, — ср. хотя бы мнение о
единстве вещества, энергии и информации как основе жизни в работе акаде­
мика И.В. Прангишвили «Энтропийные и другие системные закономерности.
Вопросы управления сложными системами» (2003); другой ученый-физик,
В.Г. Баранцев, в работе «Системная триада — структурная ячейка синтеза»
(1989) утверждает, что «в современной науке заметно насыщение анализом и
характерна тяга к синтезу... Если диада —элементарное орудие анализа, то си­
стемная триада —фундаментальная структурная ячейка синтеза».
Слушательница курса лекций, из которых появились данные Очерки,
студентка А. Матрусова предложила рассмотреть конструктивно-стилевые
векторы в коммуникационном треугольнике как пространственную модель.
Сфера (вершина что) есть информация, т.е. абстракция, характеризующая
причинно-следственные связи и законы природы; как категория она имеет
прямое отношение к материи. Она исходит от вершины кто и направляет­
ся кому или обсуждается с кем, т.е. инициируется событиями, происходящи­
ми в среде — свершаемыми материей, т.е. реальными лицами, институция­
ми, объектами в силу свойственной им абстрактной энергии. Реакция
адресата (будь она активной, со сменой ролей, или пассивной, сводящейся
к сохранению простого приема информации), на достижение которой на­
правлен коммуникативный акт, представляет собой количественную меру
Движения материи или энергию, заложенную в информации.

7-45
98 Третий очерк

При этом значение приобретает понятие как, которое, вероятно, заложе­

но в понятии что и может замещать любую из позиций, поскольку энергия
и информация характеризуют друг друга, исходя изначально и материально
от адресанта. Необходимый для достижения цели поиск адресантом опти­
мального, наилучшего —традиционного и целесообразного —как обобща­
ется понятием векторов, существующих в нашем сознании как доминанты
разных текстовых группировок, не просто основываясь на анализе списков
используемых единиц выражения, но объясняя причины именно такого их
выбора и композиции. КСВ существуют в пределах трех составляющих ком­
муникационного треугольника, как бы ограничивающих бесконечную вари­
ативную пригодность языковых ресурсов. Чтобы преодолеть этот недостаток
общей схемы коммуникации, следует дополнить ее векторами, которые, бу­
дучи фактически кратчайшими прямыми путями к достижению цели, долж­
ны пройти через все его вершины. На плоскости это невозможно, поэтому
графическое изображение должно быть многомерным.
 Конструктивно-стилевые векторы. Книжность 99

Гармония треугольника и векторов, представленная как система коорди­

нат в пространстве, объясняет многообразие употреблений языка. Его кос­
мизм —это отдельное пространство, живущее по своим законам и бесконеч­
но творчески многоразличное по возможности индивидуальных проявлений.
Конструктивно-стилевые векторы ориентируются на некие идеалы, и каждая
из осей координат предполагает бесконечное множество овеществлений,
стремящихся к недостижимой идеальной точке. Мыслимое совпадение кому,
кто и что —точка-идеал Я («золотая середина»), но каждая из осей стремит­
ся к своему идеалу, не сопоставимому с другими. Идя от своих точек (цифры
7,2,3) на каждой из осей координат, векторы сходятся или не сходятся в кон­
кретных текстах, стремясь и приближаясь к идеалу. Их группировки по прин­
ципу как могут быть обозначены точкой Я (Начало стремления к идеалу Я),
связи же между точками 2 и У, 3 и У, 2 и i дают те же самые коммуникацион­
ные треугольники, только в более полном виде пирамиды. Графики в прост­
ранственном освещении изображают постоянные стороны употребления
языка как единства трех начал и преходящих, варьирующихся векторов.

Это рассуждение утверждает понятие творческой свободы в рамках

установившейся стилевой системы, что нивелируется понятием стиля,
невольно сужающим использование языка ограниченными наборами
его единиц. Пространственная модель конструктивно-стилевых векто­
ров, наложенная на коммуникационный треугольник и тем преобразо­
ванная в пирамиду, есть не что иное, как само общение, и по граням пи­
рамиды можно судить обо всех включающихся в него языковых и
внеязыковых мотивах, факторах, явлениях. Она имеет и практическое
значение: третий график, расшифровывающий лексическое наполне­
ние позиций адресата, адресанта и информации, может пригодиться
при обучении русскому языку иностранцев.
7*
ЧЕТВЕРТЫЙ ОЧЕРК

слецшиьшл и тСЛСИиЯМНАА
шшкносжь

Если откровенно прямолинейная зависимость конструктивно-стиле­

вого вектора специальных книжных (прагматико-специализирован­
ных) текстов от тематической сферы, конкретного содержания и со­
ответствующей ограниченной среды общения позволяет свести его к
указанию на отход от общего языка, то раскрыть смысл вектора текс­
тов неспециальной книжности оказывается намного труднее. Первые
ради содержания устремляются к «своему языку», вторые же посред­
ством «всего языка» и любого содержания имеют целью выразить ин­
дивидуальность автора. Одни получают свое словоупотребление огра­
ничением общего, другие — его индивидуализацией, часто связанной
с расширением.
Переводя внеязыковую действительность в действительность язы­
ковую, первые ведут к объективному рационализму, вторые — к субъ­
ективной духовности и эстетике. Картины действительного мира, по­
знанные и отраженные не умом и инструментальным способом, а
восприятием и вымыслом личности, могут (если эта личность круп­
ного таланта и масштаба независимо от того, явно или сокровенно
она присутствует в тексте) осязаться иной раз более реальными, неже­
ли сама изображаемая реальность. Многие разделяют мысль, что на­
ряду с действительностью существует бесконечно более убедительная
действительность искусства, обладающая «чудовищно-уплотненной
реальностью». В самом деле, реальность поэзии — звучащее слово са­
мо по себе — часто говорит звуками помимо сознания. Впрочем, не
поддадимся этому волшебству и не забудем, что перед нами все-таки
просто текст, созданный на том же языке, что и все остальные. Страш­
но провести аналогию, но и в текстах масс-медиа не менее «чудовиш-
 Специальная и неспециальная книжность 101

но-уплотненная реальность», кажущаяся подчас более убедительной,

нежели истинная действительность. И там перед нами — просто текст.
Общее название «книжные» как для специальных текстов, подчи­
ненных сфере, так и для неспециальных, отражающих скорее отноше­
ние в среде, мотивировано тем, что, строго говоря, у них, в сущности,
одна и та же конструктивная основа — только в зеркально переверну­
том виде. И там и там создается особый «свой язык», только в одном
случае отграниченный от общего в интересах содержания, а в дру­
гом — привлекающий весь общий язык (даже с выходом за пределы
литературной нормы) в интересах автора и с учетом читателя. Одним
словом, есть достаточно оснований видеть схожий строй книжности в
этих двух соседствующих царствах, но в то же время признать и суще­
ственные различия в его реализации — два разных вектора и две по­
рождаемые ими глобальные группировки текстов.
К неспециальной книжности относятся дневники, воспомина­
ния, личная переписка, пока она не носит характера деловой и не
подчиняется законам специфической книжности, публицистика и —
последняя по счету, но абсолютно первая по ценности — художест­
венная литература. Их связь со сферой общения относительна, они не
детерминируются никаким определенным содержанием, ни даже
средой.
Их реципиенты — либо определенные адресаты, либо они совер­
шенно непредсказуемы, а автор (за редкими исключениями вроде
И. Ильфа и Е. Петрова или запорожцев, сочиняющих письмо султа­
ну) один и конкретен. Его личность и выступает внеязыковой осно­
вой вектора этих текстов, подчеркнуто пользующихся в своем языко­
вом овеществлении (реализации, материализации) всеми ресурсами
языка, прибегая нередко и к нелитературным единицам и имея силу
их облагораживать, даже вводить в нормативный канон. Это — серь­
езное отличие неспециальной книжности от специализированной,
где словотворчество и иное изобретательство, если оно и имеет место,
служит лишь построению «своего языка» (например, новые термины
науки лишь сильнее отстраняют ее от общего языка — так же, как но­
вая формула канцелярской бумаги) и редко влияет на общие языко­
вые ресурсы.
Естественным императивом становится индивидуальность слога,
Те- то, что, скажем, противопоказано официальной документации, а
стандарт и унификация, к которым последняя стремится (в разумных
Пределах, но и абсолютно — например, ради автоматической обработ­
ки Документов), здесь гибельны. Если предсказуемость в прагматико­
102 Четвертый очерк

специфических текстах велика, то в неспецифических она минималь­

на и заменяется скорее неожиданностью. Отражая жизнь и интересы
автора, тематика и содержание здесь безгранично разнообразны, а их
освещение предельно субъективно: в дневник заносится личностно
важное — пришедшая на ум мысль, пережитое чувство, увиденная
сцена, интересная встреча; в переписке люди делятся новостями, об­
суждают свои взаимоотношения, излагают просьбы; в публицистике
тематико-содержательный выбор определяется идеями и мнениями,
которые автор, опираясь на сознательно подбираемые факты, жаждет
навязать всем окружающим; в художественных произведениях изоб­
ражается жизнь — так, как замыслом или вымыслом ее эстетически
воспринимает художник. Во всех случаях развертывание словесных
рядов в языковой действительности текста директивно подчинено
восприятию истинной действительности каким-то индивидом — «об­
разом автора».
Художественные произведения вообще не знают никакой ограни­
ченности, собственно информация уступает место интриге, интерес­
ному сюжету, фантастике, форме иной увлекательности текста как та­
кового, его эстетике. Нередко именно непредсказуемость (А что
дальше? Что с ней случилось потом?) привлекает читателя. В этом —
основа ряда жанров, например детективных, в этом распространенная
практика разной, в частности кино- и театральной, интерпретации
произведений, «дописывания» классических текстов (от пьесы графи­
ни Е. П. Ростопчиной «Возврат Чацкого в Москву, или Встреча знако­
мых лиц после двадцатипятилетней разлуки» до «Чайки» Г. Чхарти-
швили — Бориса Акунина).
Конструктивно-содержательными оказываются часто языковая ма­
терия, форма реализации сами по себе. Примером может служить че­
канное изящество сонетов Н.С. 1умилева (Показательный пример 2).
Критики недаром писали о его принципиальном стремлении к совер­
шенству, об использовании стопы как выразительной звуковой едини­
цы, о намеренном пропуске ударений для гибкости и воздушности сти­
ха. Отходя от символизма, он сделал акцент на «ремесле», на
техническом мастерстве, переходящем в литературную игру, театраль­
ную забаву романтически нарядный мажорный карнавал. Его надо
принять всерьез, но «из-под маски» конквистадора, египтянина,1шей­
ха, попугая с Антильских островов. Как основатель акмеизма (от греч.
акте — вершина, совершенство, расцвет), он проложил путь для мно­
гих поэтов Серебряного века русской поэзии с их рассудочностью,
скрытой завесой музыки стиха и чарами словесной игры.
 Специальная и неспециальная книжность 103

Репмиса в a&ofiOHtf /5

0 «поэтических вольностях»

Стихотворная форма текста при письменном ею воплощении нередко

делает внешний вид, характер верстки (вспомним «ломаную строку» В. Мая­
ковского или А. Вознесенского) и во всех случаях размер, ритм, музыкаль­
ность, звукопись важнее смысла и ощущаемой всеми окраски языковых еди­
ниц. Ради этих качеств за поэтами признается право на «поэтические
вольности» — ненормативные ударения, непривычный порядок слов, нару­
шения смысловых и стилистических их оттенков. Сила стихотворных текстов
такова, что эти покушения на норму обычно не замечаются (как оправданные
ритмической стилизацией массовые формы типа плотина прорвалася, прими-
ритеся, лилася или искажения вроде Созывал к себе народы, Созывал людей от-
всюду в великолепном переводе «Песни о Гайавате» И. Бунина) или проща­
ются, а могут даже становиться новой нормой общего языка.
Попадая в истинно талантливый, запоминающийся стих, «ошибка»
нередко ведет — эстетикой подлинной поэзии — к общественному сдвигу
в художественных представлениях и вкусовых восприятиях. Иллюстрации
легко найти у Б. Пастернака. Например, контекст стихотворения «Любить
иных — тяжелый крест...» гасит разнородность слов прозреть, впредь, по­
павших явно ради рифмы в ряд с сор, вытрясть: Легко проснуться и про­
зреть, Словесный сор из сердца вытрясть И жить, не засоряясь впредь. Все
это — не большая хитрость.

«Нас возвышающий обман» отличает художественные тексты ото

всех, которым свойственна «тьма истин», и явно не прав В. Ходасе­
вич, когда, стремясь к простой и четкой прозе «без прикрас», проти­
вопоставлял этой пушкинской формулировке «нас возвышающую
правду». Только в них могут соседствовать, встречаться, беседовать
лица реальные и придуманные, например полководец Кутузов и вы­
мышленный Андрей Болконский. Для них (как, впрочем, и для дру­
гих текстов неспецифической книжности) естественны вряд ли встре­
чающиеся в жизни ассоциации, сравнения, сопоставления и
Уподобления, неожиданные метафоры и эпитеты, обыгрывания мно­
гозначности слов и их звучаний, обнажение или обновление смысла
слов и фразеологизмов, индивидуальная словосочетаемость.
Бунин достигает потрясающего изобразительного эффекта персо­
нификацией природы, отдельных предметов: Шел дождь, мерно бежал,
сЩчал тысячами лапок по крыше (Натали); Поезд уже двигался, мимо
104 Четвертый очерк

двери мягко шли и звенели по ковру шпоры пограничников... Снеговые вер­

шины восстали в своем торжественно-радостном облачении... Воспален­
но-красный огонь при входе в закопченную пасть туннеля... (Генрих); Са­
ды спали (Жизнь Арсеньева); Долина серая, нагая, Как пах осла... Ночь,
как верблюд, легла и отдалила От головы крестец (Имру-уль-Кайс).
Самые нереальные утверждения органичны у J1. Андреева, так как
соответствуют его видению мира: Молодой остророгий месяц, такой мо­
лоденький, такой смешной — как девушка, которая мечтает и боится
сказать кому-нибудь о своих мечтаниях, и светит только для себя (Из рас­
сказа, который никогда не будет напечатан); И всюду, впиваясь в землю,
высились огромные серые камни — словно прошел здесь когда-то каменный
дождь и в бесконечной думе застыли его тяжелые капли. И на опрокину­
тый, обрубленный череп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый
камень в нем был как застывшая мысль, и их было много, и все они думали —
тяжело, безгранично, упорно... Напрягаясь, они отдирали от земли ста­
рый, обросший камень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по
склону. Тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновенье задумывался',
потом нерешительно делал первый скачок — ис каждым прикосновением к
земле, беря от нее быстроту и крепость, становился легкий, свирепый, все
разрушающий. Уже не прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух,
свистя, пропускал его тупую, круглую тушу. Вот край — плавным послед­
ним движением камень взмывал кверху и спокойно, в тяжелой задумчивос­
ти, округло летел вниз, на дно невидимой пропасти (Иуда Искариот). Ми­
моходом заметим, что образ камнепада связывает многие тексты XIX —
начала XX в. (по наблюдениям Г. Струве в книге «Мандельштам», в ча­
стности, в отношении произведений Ф. Тютчева, О. Мандельштама).
Субъективная природа художественного творчества неразрывно
связывает его с восприятием — мнением, вкусом, идеалами общества
и отдельного реципиента, отчего самые талантливые тексты допуска­
ют разные «прочтения» и вызывают порой весьма неоднозначные
оценки. Нам невдомек, что современников А. Пушкина язык, да и об­
щий тон его произведений раздражали непривычностью, отходом от
принятых норм; и сегодня многие, признавая его абсолютный гений,
больше любят М. Лермонтова. Тонко осязая стилевую сущность худо­
жественного текста — то, что мы сегодня называем КСВ образа авто­
ра, великий поэт и творец нашего образованного языка подчеркивал
конструктивную роль фантазии, воображения, выдумки: Стихов хоро­
ших очень мало, вымысла нет никакого (о «Думах» В. Кюхельбекера);
На крыльях вымысла носимый, Ум улетал за край земной', Порой опять
гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь.
 Специальная и неспециальная книжность 105

Проникновенный поэт и прозаик, Бунин считал слог Н. Гоголя лу­

бочным, утрированно-народным, отчасти нерусским: «Гоголь, конеч­
но, гениальный писатель. Смешно это отрицать, но разрешите мне его
не очень любить. Уж очень много в нем пошлого, неестественного. От­
кройте хотя бы первую страницу “Мертвых душ” (“поэмы” — почему
поэмы?). Действие происходит в губернском городке, и вдруг у дверей
кабака разглагольствуют два “русских мужика”. Что же, вы могли бы
подумать, что это два испанца судачат о том, доедет или нет Чичиков
до Казани? Но еще неестественнее подбор имен. Где он мог выкопать
этакие мертворожденные фамилии, как Яичница, Земляника, Подко-
лесин, Держиморда, Бородавка, Козопуз? Ведь это для галерки — это
даже не смешно, это просто дурной тон. Даже в фамилии “Хлестаков”
есть какая-то неприятная надуманность, что-то шокирующее»1. Эту
тираду, вероятно, оправдывает дворянское неприятие едкого высмеи­
вания помещиков, но все равно возражения против фамилий звучат
странно в устах человека, знавшего и любившего Малороссию. Досто­
евскому он пенял за то, что тот «сует Христа в свои бульварные рома­
ны», а Блока упрекал за «непонятную аберрацию внутреннего зрения,
сливающего образ “Прекрасной Дамы” с образом “Незнакомки”».
Помня про запальчивый нрав автора, надо видеть в этих высказывани­
ях не оценку, а предупреждение таланту не сбиваться с пути.
В соответствии со смыслом слова искусство — «искус, искушение,
соблазн» цель здесь — не передать сведения, однозначные, тем более
неизвестные, только что добытые, а воздействовать, излагая обычно
вполне известное по жизни, на чувства, воображение, доставить адре­
сату духовное и эстетическое наслаждение. Бесспорна неизмеримо
большая произвольность в отношении к произведениям искусства,
нежели к результатам, продуктам любой иной области общественного
бытия. И в то же время произведения искусства окружены ореолом
особой значимости, непреходящей ценности, а в собственно языко­
вом плане — образцовости.

Реплика в aíLoftOMf Í6

0 термине беллетристика
Для русской художественной литературы принципиально стремление к
нравственному совершенствованию общества — поучительность, идущая от

1 См.: Бахрах Л. Из разговоров с Буниным / Нева. 1983. № 8. С. 300.

106 Четвертый очерк

древнейших памятников до классики XIX столетия, завоевавших всемир­

ное признание. «Поэт в России больше, чем поэт», «писатели — это инже­
неры человеческих душ» — не просто лозунги, а отражение ее основопола­
гающей общественной роли: не развлекательность, а критический анализ
существующего с целью его улучшения. Показательно замечание В.В. Роза­
нова: «Литература в каждой истории есть “явление”, а не суть. У нас же она
стала сутью»1. Придав художественной литературе непререкаемый автори­
тет толкователя жизни, русское сознание ощущает ее национальным идеа­
лом, а ее эстетику — всеобщим образцом. Из ее текстов извлекается языко­
вая норма, на ее основе составляются грамматики и словари.
Из-за непреходящей значимости эстетического осмысления «прозы
жизни» тексты художественных произведений неловко ставить в один ряд
с иными, отсюда понятное желание вывести «язык художественной лите­
ратуры» из общей картины функционирования языка. Эта традиция была
открыта категорическими утверждениями В.Д. Левина2. Художествен но -
эстетический эффект в противовес просто передаче информации нельзя
признать дефинитивным хотя бы потому, что он свойствен, пусть в разной
степени, всем неспецифическим книжным текстам, да и не только им. Не
довод и широкое использование нелитературных средств для речевых ха­
рактеристик персонажей, так как любая выразительная единица приобре­
тает, попадая в определенный тип текстов, особую окраску, а в целом пе­
ред нами явно общелитературный язык.
В ответ на расточение похвал его замечательному языку Бунин заметил:
«Какой такой особый у меня язык; пишу русским языком, язык, конечно, за­
мечательный, но я-то туг при чем?» Вообще сам по себе неубедительный те­
зис, что художественно отягченная структура языка есть особая модель мира,
не означает, будто «художественная литература говорит на особом языке, ко­
торый надстраивается над естественным языком как вторичная система»3.
Ценность художественной литературы для национальной культуры ве­
лика, но не стоит уподобляться В. Ходасевичу, который поэзию восприни­
мал как «Богово», а все остальное относил к презренному «кесареву» и в
анкете 1915 г. написал: «Из всех явлений мира я люблю только стихи, из
всех людей только поэтов».
Эти тексты отличаются от других группировок именно особой уста­
новкой, особым вектором употребления языка, отражающим соответству­
ющую область внеязыковой действительности, но это один и тот же рус­

1 Цит. по: Булычев К. Литература государственная. М., 1996. С. 138.

2 См.: Левин В.Д. О месте языка художественной литературы в системе стилей наци­
онального языка / / Вопросы культуры речи. 1955. Вып. 1.
3 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 30.
 Специальная и неспециальная книжность 107

ский язык. Поэтому желательно найти такое их именование, которое, в

отличие от сочетания язык художественной литературы, не смущало бы
намеками ни на их уникальную культурную ценность, ни на «особость»
языка. На ум приходит слово беллетристика (франц. belles lettres — изящ­
ная словесность), синонимичное сочетанию художественная литература.
И жаль, что у нас оно приобрело уничижительный оттенок «не классика
нетленная». А. Твардовский, например, расценил роман В. Каверина
«Двойной портрет» как «неудачу, характерную для литературы половинча­
той, полуправдивой». «Беллетристика, — сказал он. — В “Новом мире”
этому понятию придавали значение поверхностности, скольжения, игры,
может быть и талантливой, но в конечном счете — бесполезной»1. Тем не
менее КСВ образа автора четко объединяет тексты художественные, если
угодно, даже графоманские с другими неспециальными книжными текс­
тами. Поэтому, как уже не раз было замечено, ища им реальное место в об­
щей стилистике текстов и остерегаясь пафосного возвышения одной, хо­
тя и очень важной их группы (требующей к тому же учета талантливости),
было бы лучше именовать их нейтрально беллетристическими.

А. Шопенгауэр определял искусство как контемпляцию, созерцание

мира; поэт, писатель не прямо описывает нечто, а внушает его сложны­
ми чарами слова. В первой части «Максим и рефлексий» И.В. Гете пи­
сал: «Художник всегда изобразитель — высшая форма изображения та,
что способна на успешное соревнование с действительностью, т.е. на
такое одухотворение вещей, которое делает их для всех нас абсолютно
живыми. На своих вершинах искусство всегда кажется совершенно
внешним. Чем больше оно погружается вовнутрь, тем оно ближе к па­
дению». Бунин свидетельствовал, что «запоминает не частности, а не­
что общее, а из этого создает вымысел», который столь убедителен, что
«чуть не все любовные истории, написанные мною, не только мои чи­
татели, но даже критики считали и считают мною самим пережитыми».
Рассуждая о тайне искусства, трудно не вспомнить и «магический кри­
сталл», сквозь который Пушкин различал «даль свободного романа».
Свидетельства самих авторов, известные исследовательские работы
академика В. В. Виноградова и его последователей позволяют сформу­
лировать КСВ «беллетристикум» как воплощение образа автора или ме­
нее лаконично — как постижение в себе то ли сознанием, то ли ощуще­
нием строя образов, мыслей, чувств, звуков в такой связи, в какой они
До того не связывались никем. Это позволяет писателю вскрыть правду

1 Каверин В.А. Письменный стол. М., 1985. С. 122.

108 Четвертый очерк

о мире, показав его через самопознание в новом виде, посмотрев на не­

го с новой, личностно-индивидуальной, «авторской» точки зрения.
Все исходит от автора. У Н. Лескова, например, почти все расска­
зы ведутся от первого лица, даже когда это откровенно придумано:
Мое детство прошло в Орле. Мы жили... (Пугало); Воспоминания мои
касаются Первого петербургского кадетского корпуса и именно одной
его поры, когда я там жил, учился... (Кадетский монастырь); При преж­
нем губернаторе у нас не позволялось курить в канцелярии... Я и мои то­
варищи, состоявшие по особым поручениям, не обязаны были сидеть в
канцелярии и потому не нуждались в канцелярских курильных закоулках
(Язвительный); Отец мой был известный в свое время следователь
(Зверь); Ранним вечером, на святках, мы сидели за чайным столом. Нас
было семь человек (На краю света).
Гораздо чаще, особенно в современной беллетристике, где сдвига­
ются даже временные и пространственные планы (ох, где благословен­
ные времена литературы единства места, времени и действия!), образ
автора так искусно спрятан, что читатель верит, будто он сам свидетель
изложенного, а не жертва текста, кем-то ловко и убедительно написан­
ного о им самим пережитом, услышанном, выдуманном. Технически —
с точки зрения реализации КСВ — впечатление самостоятельности
действующих лиц создается, в частности, правдоподобием речевых ха­
рактеристик, например вводом в текст просторечия, диалектизмов,
жаргонизмов, языковых неправильностей и прочих черт, явно не свой­
ственных самому автору Сегодня даже юридически общепринят тезис,
что автор не отвечает ни за правильность языка, ни за смысл высказы­
ваний, ни за действия своих персонажей. Искусство — искус в том, что,
пропустив все через себя, автор ввел читателя в повествование, заста­
вил поверить, что его герои и случившееся с ними столь же реальны,
как если бы это было в настоящей жизни. Поэтическое видение осно­
вывается на овладении действительностью и тем самым преодолении
ее; оно сверх-временно, но не вне-временно. Это не отвлеченное зна­
ние, оно состоит в значимости мелочей конкретных истин, поднимаясь
над противопоставлением реального и идеального.
Для художественного творчества материал оказывается столь же
важным, что и содержание; умелое использование любого материала,
даже не очень высокого качества, может его облагородить. А. Ахмато­
ва восклицала: «Ах, если б знали, из какого сора растут стихи, не ве­
дая стыда!» В диспуте на тему «Растет ли слово на асфальте?» писате­
ли дали уверенный ответ: растет! Как скульптор создает шедевры не
обязательно из мрамора и бронзы, так и поэт, привлекающий ради
 Специальная и неспециальная книжность 109

рифмы или размера совершенно неподходящее слово, искажающий

нормативную конструкцию, нередко блеском мысли и чувства преоб­
ражает их настолько, что новые стилистические и смысловые окраски
принимаются обществом. Система словесных рядов, даже их ритм,
звучание, определяемые интуицией автора, передают читателям цело­
стность бытия изображением реальностей конкретного опыта. Язык
тут не пассивен, а его законы, истина, открываемые талантом, «дума­
ющим» заодно с ним, самобытно разрешают «неразрешимый» спор о
гармонии отвлеченных понятий формы и содержания.
Подобно камню для скульптора, язык не просто средство техниче­
ской обработки, но и само бытие, которое надо духовно открыть. Он
каждый раз сливается с замыслом, который конкретен, неразрывен с
бытием и воплотим в определенном куске бытия. «Эстетика слова, во-
обще-то служащего в обыденной жизни средством, как камень, крас­
ка, звук, движение, становится не просто материалом, будучи перене­
сенным из области практической в эстетическую. Тут оно
развертывает скрытую и веками накопленную в нем жизнь, и подвиг
писателя в том, чтобы войти в жизнь слова, ощутить корни той исти-
ны, которая создала эту невесомую, символическую реальность. Быть
материалом. Это значит определить его стиль, исследовать фонетику
и ритм, ибо слово звучит и длится...»1. Так, по мнению автора, у
Г. Державина слово почти теряет символическую реальность и стано­
вится как бы весомым и осязаемым. Далеко не всегда слово адекватно
явлению, отчего и жалобы: «Невыразимое подвластно ль выраже­
нью?» (В. Жуковский), «Мысль изреченная есть ложь» (Ф. Тютчев).
В беллетристических текстах устанавливаются своеобразные отно­
шения между автором и читателем, который вовлекается в самый текст,
причем не прямым обращением к нему, как в других текстах {Глубоко­
уважаемый министр! Граждане судьи! Покупатель, до включения прибора
прочтите инструкцию!), а именно развертыванием повествуемой ин­
формации. Конечно, и в беллетристике встречается Дорогой читатель/,
но в ней важно то, что этот читатель вычитает из текста. Знакомство с
персонажами, узнавание их поступков, отгадывание их мотивов и дей­
ствий, их характеров принципиально отличается в них от вовлечения
читателя в смысл любого текста — разговорного, научного, делового.
По-настоящему талантливый текст создает иллюзию, будто оба, и
автор и читатель, существуют как зрители на заднем плане, будто объ­
ективно есть только то, что изображается. Самоценность текста пре­

1 Эйхенбаум Б.М. Державин / / Ходасевич В.Ф. Державин. М., 1988.

110 Четвертый очерк

вращает его в факт действительности. Читатель, если только он не кри­

тик, не литературовед, обычно не задается вопросом, что именно хотел
сказать писатель, какими средствами и приемами, хорошо ли это у не­
го получилось. Например, мы симпатизируем или нет Алексею Алек­
сандровичу Каренину, брошенному женой, но отнюдь не занимаемся
анализом, зачем JT. Толстой это придумал, чего он хотел и чего достиг,
каким «развертыванием словесных рядов», совпадают ли наши оценки
с его замыслом. Возникает иллюзия, будто персонажи действуют поми­
мо воли автора, хотя на самом деле все в тексте — откровенно или
скрыто — определено им. Независимо от того, обращается ли писатель
прямо к читателю, вообще обнаруживает ли он себя как-то или нет, его
образ преломляет все, что он пишет, — в этом и состоит глобальная спе­
цифика этого стилевого явления, основа всех такого рода текстов.
Как бы ни понимать роль функций языка для стилевой дифферен­
циации его использования, свойственное беллетристическим текстам
эмоциональное восприятие описываемого, определенное «сопережи­
вание» обособляет их от специальной книжности и вообще ото всех
текстов. Это отнюдь не просто так или иначе трансформированная
коммуникативная функция языка. В то же время именно здесь кроется
родство этих текстов с другими неспециальными книжными. С разной
глубиной и откровенностью, с разной интенсивностью и художествен­
ностью КСВ образа автора обнаруживается во всей неспециальной
книжности, главное свойство и призвание которой — запечатлевать
индивидуальное видение мира личностью. Такое видение может, ко­
нечно, быть частным и общественно ценным, мелким и нетленно глу­
боким, иметь ничтожную, камерную ценность и непреходящую обще­
человеческую.

Показательный пример 7. Книжные неспециальные тексты

7.1. Семейная переписка

Выехали из Парижа 10-го, вечером приехали в Женеву. Ночь про­
вели в г...м снаружи и всюду, но с чистой комнатой в «Отеле Солнца»,
вышли утром и поразились тихим, теплым утром. Из нежных туманов,
скрывавших все впереди, проступали вдали горы и озеро, нежное, ла-
зурно-зеленого цвета. Нежный туман был полон солнца, и когда туман
растаял, чистый, веселый, заграничный город был очень весел и изя­
щен. Взяли лодку, купили сыру и вина и вдвоем, без лодочника, уехали
по озеру. В час, когда еще утро, но к полудню было очень хорошо. Ти-
 Специальная и неспециальная книжность 111

шина, солнце, лазурное, заштилевшее озеро, горы и дачи. В тишине —

звонкие и чистые колокола, издалека — и тишина, вечная тишина озе­
ра и гор. Думал о той тишине, которая царит в заповедном царстве
Альп, где только сдержанный шум водопадов, орлы и пригревает пол­
день. Помнишь, как в «Манфреде». Он один. «Уж близок полдень»...
Берет из водопада воды хрустальной в пригоршни и бросает в воздух.
В радуге водопада появляется Дева Гор или, кажется, Земли... и т.д.
Потом возвратились на набережную. Что за погода, как дачи и по­
желтевшие и покрасневшие платаны на ясном, чистом лазурном, южно­
осеннем небе рисовались. А вдали налито озеро необыкновенного, мне
кажется, итальянского цвета. Сели на электрическую конку и уехали за
город. А там пошли среди дач —редких —к горам. Совсем лето. В дерев­
не Верье закусили и пошли на гору «Sieve». Она такая (изображена гра­
фически. — В.К.). Тут в седле отели и деревня. Все просто, хорошо, по-
швейцарски. Выпили кофе и коньяку — дешево. Вышли — по другую
сторону седла глубокая долина, а за ней две снежные горы. Наконец.
Было часа четыре. Пошли в Трэз-Арбр, сказали, что оттуда виден Мон­
блан. Путь вообще был труден и долог. Пошли в гору, по лесу, засыпан­
ному листьями, по каменистой дороге. Стали мертветь, бледно мертветь
дальние снеговые конусы. Наверху уж дымился туман. Устали наконец
сильно. А уже сумерки. Дошли, наконец, до вокзальчика — пустой —
зубчатой железной дороги. И вошли, выпили вина, совсем стемнело.

7.2. Рассказ «Ttauimia»

Мы приехали в Женеву под дождем, ночью, но к рассвету от дождя
осталась только свежесть в воздухе. Отворив дверь на балкон, мы по­
чувствовали упоительную прохладу раннего осеннего утра. В улицах та­
ял молочный туман с озера, солнце тускло, но уже бодро блистало в ту­
мане, а влажный ветер тихо покачивал кроваво-красные листья дикого
винограда на столбах балкона. Мы умылись и оделись быстро и вышли
из отеля, освеженные крепким сном, готовые на какие угодно скитания
и с молодым предчувствием чего-то хорошего, что сулит нам день.
— Славное утро опять послал нам Бог! —сказал мне товарищ. —Ты за­
метил, что первый день после нашего приезда куда-нибудь — непременно
погожий? Не курить, есть только молоко, зелень, жить на воздухе и просы­
паться вместе с солнцем — как это облагораживает дух! Скоро об этом бу­
дут говорить не доктора, а поэты... Не кури, не кури —это дает ощущение,
давно не испытанное, ощущение чистоты и юношеской свежести.
Но где озеро? И на минуту мы остановились в недоумении. Вдале­
ке все было в легком светлом тумане, а мостовая в конце улицы блес­
112 Четвертый очерк

тела под солнцем, как золотая. И мы быстро пошли к тому, что каза­
лось мокрой и блестящей мостовой.
Солнце на пустой набережной уже сильно пригревало сквозь ту­
ман, и все сияло перед глазами. Но долины, озеро и дальние Савой­
ские горы еще дышали холодом. Выйдя на набережную, мы невольно
остановились в том радостном изумлении, которое испытываешь все­
гда, внезапно увидав простор моря, озера или долин с высоты. Савой­
ские горы таяли в светлом утреннем пару, и под солнцем едва можно
было различить их: приглядишься — и уже только тогда увидишь тон­
кую золотистую линию хребта, вырезывающуюся в небе, а потом по­
чувствуешь и самую массивность горных громад. Вблизи, в огромном
пространстве долины, в прохладной и влажной свежести тумана, лежа­
ло голубое, прозрачное и глубокое озеро. Оно еще дремало, как дрема­
ли и косые паруса лодок, столпившихся у города. Точно серые подня­
тые крылья возвышались они в воздухе, но были еще беспомощны в
тишине утра. Две-три чайки низко и плавно скользнули над водою, и
одна из них вдруг блеснула мимо нас и метнулась в улицу. Мы разом
обернулись за ней и видели, как она, испуганная непривычным зрели­
щем, сделала резкий и быстрый поворот назад... Счастливы люди, в го­
рода которых залетают чайки в солнечное утро!
И нас потянуло в горы, на озеро, куда-то вдаль... Пока испарялся ту­
ман, мы сходили в город, купили в кабачке вина и сыру, полюбовались
чистотой и приветливостью улиц, живописными тополями и платанами
в тихих золотых садах. Бирюзовое небо стало уже ярко и чисто над ними.
— Знаешь, — говорил мне товарищ, — мне часто не верится, что я
действительно в тех местах, о которых, бывало, только мечтал, глядя на
карту, и все хочется напомнить себе об этом. Чувствуешь ты, что вот за
этими горами, так близко от нас — Италия? Чувствуешь ты юг в этой
удивительной осени? А вон Савойя — родина тех самых мальчиков-са-
вояров с обезьянками, о которых читал в детстве такие трогательные
истории!
У мостков пристани дремали на солнце и лодки и лодочники. В го­
лубой прозрачной воде видны были песчаное дно, сваи и кили лодок.
Было совсем летнее утро, и только потому спокойствию, которое цари­
ло в прозрачном воздухе, чувствовалось, что это спокойствие послед­
них дней осени. От тумана не осталось и следа, озеро было необыкно­
венно далеко видно по долине. И, сняв пиджаки, мы засучили рукава и
взялись за весла. Пристань отошла, стала отдаляться. Уходил и сияв­
ший под солнцем город, набережная, парки... Впереди вода блестела
ослепительно, около лодки становилась все глубже, тяжелей и прозрач­
 Специальная и неспециальная книжность 113

ней. Весело было погружать в нее весла, чувствовать ее упругость и смо­

треть, как взлетают из-под весел брызги. А когда я оглядывался, я видел
раскрасневшееся лицо моего спутника и голубую ширь, вольно и спо­
койно лежавшую среди покатых гор, покрытых желтеющими лесами,
виноградниками и виллами в парках. На минуту мы опустили весла —
и наступила глубокая тишина. Прикрыв глаза, мы долго слышали толь­
ко однообразное журчание воды, бегущей вдоль бортов лодки. И даже
по звуку можно было угадать, как чиста и прозрачна она.
— Едем? — спросил я.
— Погоди — слушай!
Я совсем поднял весла, и журчание стало медленно замирать. С ве­
сел упала капля, другая... Солнце все жарче пригревало нам лица... И
вот издалека-издалека долетел до нас мерный и звонкий голос колоко­
ла, одиноко звонившего где-то в горах. Так далеко был он, что порою
мы едва улавливали его.
— Помнишь колокол Кёльнского собора? — вполголоса спросил
меня товарищ. — Я проснулся раньше тебя, еще утренняя заря чуть
брезжила, — стал у раскрытого окна и долго слушал, как он одиноко и
звонко кричал над своим старым городом. Помнишь орган в соборе и
всю средневековую красоту его? Рейн, старые города, старые картины,
Париж... Но это не то, это лучше...
Звон колокола, чистый и нежный, доносился до нас, сладко было
слушать его, сидеть с закрытыми глазами и чувствовать ласку солнца
на лице и мягкую прохладу от воды. С отдаленным, глухим и сердитым
ропотом колес прошел верстах в двух от нас весь белый и сверкающий
пароходик. Плавные, стекловидные перекаты воды долго и широко бе­
жали к нам и, наконец, ласково заколыхали лодку.
— Вот мы и в горах, — сказал мне товарищ, когда пароход стал, со­
кращаясь, удаляться. — Жизнь осталась где-то там, за этими горами, а
мы вступаем в благословенную страну той тишины, которой нет име­
ни на нашем языке.
Медленно работая веслами, он говорил и слушал, а озеро все шире
обнимало нас. Звон колокола казался то ближе, то дальше.
«Где-то в горах, — думал я, — приютилась маленькая колокольня и
одна славит своим звонким голосом мир и тишину воскресного утра,
призывая идти к ней по горным тропинкам, над голубым озером...»
Далеко по горам пестрели нежными осенними красками леса и ро­
щи, одиноко проводили ясный осенний день живописные виллы в са­
дах... Чтобы вымыть стакан, я зачерпнул в него воды и бросил ее в воз­
дух. Она взвилась и блеснула в воздухе.
114 Четвертый очерк

— Помнишь ты «Манфреда»? — сказал товарищ. — Манфред в

Бернских Альпах, у водопада. Полдень. Он произносит заклинания,
берет в пригоршни воды и бросает ее в воздух. В радуге водопада появ­
ляется Дева Гор... Как это прекрасно! Вот сейчас я подумал, что влаге
можно поклоняться, как поклонялись огню... До чего это понятно —
обожествление природы! Какое это великое счастье —жить, существо­
вать в мире, дышать, видеть небо, воду, солнце! И все же мы несчаст­
ны! В чем дело? В кратковременности нашей, в одиночестве, в непра­
вильности нашей жизни? Вот на этом озере были когда-то Шелли,
Байрон... потом Мопассан, одинокий и носивший в своем сердце жаж­
ду счастья целого мира. И все мечтатели, все любившие и молодые ког­
да-то, все, которые приходили сюда за счастьем, все уже прошли и
скрылись навсегда. Так пройдем и мы с тобой... Хочешь вина?
Я подставил стакан, он налил и прибавил с грустной улыбкой:
— Мне кажется, что когда-нибудь я сольюсь с этой предвечной ти­
шиной, у преддверия которой мы стоим, и что счастье только в ней.
Помнишь Ибсена: «Ты слышишь, Майя, тишину?» Слышишь ли ты ее,
эту тишину гор?
Мы долго глядели на горы и на чистое нежное небо над ними, в ко­
тором была безнадежная грусть осени. Мы представили самих себя да­
леко в сердцевине гор, где не бывала еще нога человека... Солнце стоит
над глубокими и со всех сторон замкнутыми долинами, орел парит в ог­
ромном пространстве между ними и небом... И только нас двое, и мы
идем все дальше в глубину гор, как те, что гибнут в поисках эдельвейса...
Не спеша работая веслами и прислушиваясь к замирающему звону,
мы говорили о путешествии в Савойю, о том, сколько времени мы мо­
жем пробыть там-то и там-то, но мысли наши снова невольно возвра­
щались к мечтам о счастье. Красота новой для нас природы, красота
искусства и религии всюду волновала нас юношеской жаждой возвы­
сить до нее нашу жизнь, наполнить ее истинными радостями и разде­
лить эти радости с людьми. Женщины, за которыми мы всюду следили
в пути, дразнили нас жаждой любви, возвышенной, романтической,
утонченно-чувственной, почти обожествляющей тот идеально-женст-
венный образ, который мелькал перед нами... Но не сказочное ли это
счастье, которое уходит за темные леса и горы все дальше по мере то­
го, как идешь за ним?
Товарищу, с которым я пережил так много в пути, одному из не­
многих, которых я люблю, посвящаю эти немногие строки. Посылаю
мой привет всем друзьям нашим по скитаниям, мечтам и чувствам.
 Специальная и неспециальная книжность 115

Оба текста принадлежат перу ИЛ. Бунина: 7.1 — личное письмо,

отправленное им 18 ноября 1900 г. брату, Ю.А. Бунину, из Швейцарии,
где он путешествовал вместе с художником В.П. Куровским (цит. по:
Новый мир. 1956. № 10. С. 207); 7.2 — один из его прозаических ше­
девров, в основе которого те же впечатления, которыми он в письме
делился с братом. В обоих эти впечатления пропущены через образ
автора, но их «личностность» в первом интимна, камерна, во вто­
ром — художественно возвышенна и общественно значима.
Образ автора как внеязыковая установка при восприятии фактов
действительности и их изображения в языковой действительности в
семейной переписке конкретен, прямолинеен. Развертывание сло­
весных рядов здесь менее замысловато и изощренно, менее художест­
венно и эстетично — хотя бы потому, что они заземлены реальностью,
отсутствием вымысла и «образной конкретизации» (прекрасно иссле­
дованной М.Н. Кожиной в качестве основы художественных произ­
ведений). Язык обрывист, местами неточен, много повторений (вы­
шли утром и поразились тихим, теплым утром... В нас, когда еще утро...
и т.п.), почти отсутствуют фигуры речи, образность. Несколько нелов­
ко ищется слово для наименования главного чувства (...поразились
тихим, теплым утром...Тишина, солнце, лазурное, заштилевшее озеро,
горы и дачи. В тишине — звонкие и чистые колокола, издалека — и ти­
шина, вечная тишина озера и гор. Думал о той тишине, которая...).
Впоследствии это слово — уже с прямой ссылкой, лишь подспудно
намечавшейся в письме, — станет названием рассказа и обернется
ключевой его мыслью: Мне кажется, что когда-нибудь я сольюсь с
этой предвечной тишиной, у преддверия которой мы стоим, и что счас­
тье только в ней. Помнишь Ибсена: «Ты слышишь, Майя, тишину?» Слы­
шишь ли ты ее, эту тишину гор?
Эстетическое обобщение впечатлений, о которых сообщалось в
письме, в рассказе «Тишина» (его исполнение блестящими чтецами в
«золотом фонде» «Радио России») пленяет читателей и слушателей про­
никновенной лиричностью, чистой юношеской свежестью, которые те
же слова зажигают новым светом. Конкретные факты уточняются, до­
полняются, и то очарование, которое они породили, развертывается,
расширяется, усиливается вымыслом, дополнительными сюжетными
линиями (например, о вреде курения). Язык повествования оттачивает­
ся и шлифуется, украшается метафорами, сравнениями, усложняется
синтаксис, тексту придается напевность, местами очевидно ритмичес­
кая. Единичный день ощущения радости жизни с трепетной грустью
ожидания неизведанных желаний, которым делился брат с братом, мае­
116 Четвертый очерк

терским развертыванием словесных рядов превращается в космическое

чувство взросления, постижения красоты бытия.
Откровенное авторское «я» письма {Думал о той тишине, которая
царит в заповедном царстве Альп) в рассказе отошло на задний план:
прямое обращение к близкому адресату — Помнишь, как в «Манфре­
де». Онодин. «Уж близок полдень»... Берет из водопада воды хрустальной
в пригоршни и бросает в воздух. В радуге водопада появляется Дева Гор
или, кажется, Земли... и т.д. — уточняется, приписывается товарищу,
беллетризуется действием: Чтобы вымыть стакан, я зачерпнул в него
воды и бросил ее в воздух. Она взвилась и блеснула в воздухе. — Помнишь
ты «Манфреда» ? — сказал товарищ. — Манфред в Бернских Альпах, у
водопада. Полдень. Он произносит заклинания, берет в пригоршни воды и
бросает ее в воздух. В радуге водопада появляется Дева Гор... Как это
прекрасно!.. Какое это великое счастье — жить, существовать в мире,
дышать, видеть небо, воду, солнце! И все же мы несчастны!
Фактологические подробности письма (Выехали из Парижа 10-го, ве­
чером приехали в Женеву. Ночь провели в г..м снаружи... купили сыру и ви­
на... выпили кофе и коньяку — дешево... ) опускаются (как, например, до­
пустимый лишь в общении с братом характеризующий отель эпитет).
Сухой доклад о том, что из тумана проступали вдали горы и озеро, что за­
граничный город был весел и изящен, превращается в мастерски разверну­
тую картину восприятия природы двух романтически настроенных
юношей: почувствовали упоительную прохладу раннего осеннего утра. В
улицах таял молочный туман... остановились в том радостном изумлении,
которое испытываешь всегда, внезапно увидав простор моря, озера или до­
лин с высоты. Савойские горы еще дышали холодом... лежало голубое, про­
зрачное и глубокое озеро. Оно еще дремало... Описание драматизируется
переменами картины (от тумана не осталось и следа... наступила глубо­
кая тишина... издалека-издалека долетел до нас мерный и звонкий голос ко­
локола); его поэтизируют раздумчивые реплики товарища (Славноеутро
опять послал нам Бог!.. Не курить... жить на воздухе и просыпаться вмес­
те с солнцем — как это облагораживает дух!., не верится, что я действи­
тельно в тех местах, о которых, бывало, только мечтал, глядя на карту).
Материализация КСВ образа автора в беллетристике органично
связана с содержанием, авторским отражением отрезка действительно­
сти, существующего объективно или вымышленного писателем. В со­
держании вычленяются идеальные сущности, но не прямолинейно, а
косвенно, часто метафорически (в стихах нередко вообще нет темати­
ческой экспликации, нет и названия). Раскрываемая действительность
воплощена в речевой оболочке, предметы, лица, действия поставлены
 Специальная и неспециальная книжность 117

в функциональные отношения, что «сказывается и отражается в спосо­

бах связи, употребления и динамического взаимодействия языковых
единиц (слов, выражений и конструкций) во внутреннем композици­
онно-смысловом единстве... Состав речевых средств в структуре худо­
жественного произведения органически связан с его “содержанием” и
зависит от характера отношения к нему со стороны автора»1. Значение
языковых единиц в беллетристическом тексте преобразуется образом
автора текста, отчего и создается некое «качественно новое целое» (Г.
Винокур), «композиционно-смысловое единство» (В. Виноградов).
Став не просто коммуникативной единицей, а именно элементом
содержания, язык в художественных текстах перестает подчиняться
правилам его «обычного», практического использования. «Отстране­
ния от общего языка» книжных научных и деловых текстов, вредонос­
ные для их КСВ тавтологии, звуковые сближения, оживление формы
слов, выявление или устранение их многозначности, метафоризация
и т.д. здесь становятся закономерными приемами. Способность слова
стать «первоосновой» искусства усилена еще и его двусторонней при­
родой — единством определенного смысла и определенного звучания.
Тут уместно вспомнить теорию «внутренней формы» слова A.A. По-
тебни, которая вела его к выводу: «Язык не есть только материал по­
эзии, как мрамор — ваяния, но сама поэзия»2.
Понятно, что «образ автора», конструктивно объединяющий все
беллетристические тексты, обусловливает столько разнообразных его
реализаций, сколько есть авторов. Поэтому закономерно говорить о
слоге отдельного писателя или автора (книги В.В. Виноградова «Язык
Пушкина» и «Стиль Пушкина»). Индивидуальный слог свойствен,
конечно, и всем людям вообще, но в неспециальных текстах книжно­
сти он составляет сущность.
Возможность выражения одного и того же денотативного смысла
разными стилевыми способами — в нашем случае эпистолярным и бел­
летристическим — даже внутри текстов общего КСВ связана с ощути­
мыми заменами средств выражения — синонимических, параллельных,
соотносительных и т.д. В сущности, это перевод текста с одного языка
на другой, связанный с синонимичными, параллельными, аналогичес­
кими заменами внутри одной стилевой конструкции. Научный же текст,
как и другие специфические книжные, был бы при такой операции не­
поправимо искажен, даже возможное осуществление его в разной

1 Виноградов В.В. О языке художественной литературы. С. 81.

2 ПотебняА.А. Мысль и язык. М., 1976. С. 198.
118 Четвертый очерк

(письменной или устной, диалогической или монологической, прозаи­

ческой или стихотворной) форме деформирует его, хотя вектор отстра­
нения от общего языка, обусловливающий, скажем, наличие термино­
логии, все же сохраняется. Пародии, построенные на несоответствии
плана выражения плану содержания, оттого и смешны, что в них нару­
шается общая установка стилевого конструктивного принципа, а не
просто вводятся типичные средства его привычной материализации.

Реплика ß aííofiótuj 17

Границы допустимых вольностей

В поисках выразительности, потребной для осуществления художест­
венного замысла, т.е. для построения своего «образа», многие беллетристы
уходят в крайности, более или менее обоснованно занимаются индивиду­
альным словотворчеством, не считаются с логикой словосочетаемости (при­
ходи ко мне вчера), нарушают грамматические нормы, прибегают к индиви­
дуальной орфографии, отказываются от правил пунктуации, от принятого
расположения строк текста. Лишь у немногих авторов это достаточно моти­
вировано, талантливо, перспективно, как, скажем, у В. Хлебникова или
А. Вознесенского.
Любопытны эксперименты представителей школы «нового романа», или
«антиромана», зародившегося во Франции в середине XX в. Его лозунгом
стало создание «форм собственного метода письма» или «мира из ничего».
Провозглашая полный отказ от отражения действительности, от «рассказы­
вания историй», от сюжетов, персонажей и интриг, теоретики и практики
признавали лишь неупорядоченный поток даже не сознания, а всего лишь
чувственного восприятия вещей. Отсутствие конкретного содержания при
этом естественно разлагало текст, его оформление, его язык. Роман К. Симо­
на «Дороги Фландрии» состоит, например, из кусков натуралистических
картин, фрагментов чьих-то разговоров, обломков каких-то процессов, про­
извольно связанных вне времени и пространства, что и подчеркивается от­
сутствием каких-либо вербальных и композиционных связок, причудливым
сплавом монологов и диалогов, прямой и внутренней речи, нарушением
норм синтаксиса, деформированием предложений, игнорированием правил
пунктуации при удивительном злоупотреблении скобками и многоточиями.
При этом, несомненно, читателю передается общее настроение бедствия,
военной разрухи, разложения гибнущих человеческих личностей. Ту же цель
Н. Саррот в «антиромане» «Вы слышите их?» достигает всеохватывающей
парцелляцией предложений. Нельзя не заметить, что переводчики этих про­
 Специальная и неспециальная книжность 119

изведений на русский язык Е. Бабун и JI. Зонина блестяще справились с не­

легкой задачей передачи их особенностей.

Дело еще и в том, что внутри крупных текстовых группировок,

объединяемых весьма абстрактными векторами, имеются подразделе­
ния жанрово-содержательного и иного характера. Такие разновидно­
сти можно связать с разным уровнем абстрагирования самого вектора
(содержательных качеств общего вектора): нельзя, скажем, не учиты­
вать при рассмотрении публицистических, особенно ораторских, тек­
стов факт их подготовленности или спонтанности, причем не той, ко­
торая свойственна актеру, отходящему от авторского текста
драматурга. Еще больше такие подразделения связаны с конкретиза­
цией языкового воплощения: на месте принципиально возможного
обращения ко всему языку тут возникает некое ограничение, преиму­
щественное привлечение именно таких, а не иных языковых единиц
и схем их композиции. Нельзя игнорировать и то, что они находятся,
как в историческом плане и сами векторы, в положении частичного
наложения, в постоянном взаимодействии и взаимопроникновении.
Эти оговорки относимы ко всем рассматриваемым группам текстов и,
разумеется, часто затрудняют квалификацию отдельного текста.
Наиболее уверенно и четко поддаются классификации лишь текс­
ты специальной книжности. Их разновидности при очевидном общем
КСВ жестко подчиняются сфере, т.е. тематико-содержательной вер­
шине коммуникационного треугольника, задающей привязанность к
определенным языковым единицам, особенно терминам. Именно по­
этому традиционная функциональная стилистика, исходящая из на­
личного состава единиц и устройства текста, а не из внеязыковых мо­
тивов и факторов, определяющих данный их выбор и композицию,
столь логична и убедительна в каталогизации и описании текстов спе­
циальной книжности («функциональных стилей»). Между тем приме­
нительно к разговорным или беллетристическим она бессильно уходит
от признания единства нашего образованного (литературного, стан­
дартного) языка и вынужденно прибегает к мысли об особом языке
художественной литературы, о разговорной речи или нелитературном
разговорном языке, а тексты бурно развивающейся массовой коммуни­
кации вообще игнорирует.
Эти соображения необходимо изложить перед рассмотрением тек­
стов публицистики. Как и она сама (достаточно вспомнить оратор­
скую, научно-просветительскую, политико-пропагандистскую, пред­
выборно-риторическую и другие ее разновидности), ее тексты крайне
120 Четвертый очерк

неоднородны. С точки зрения специальной книжности они незакон­

но используют неоднозначный язык, прибегают к фигурам речи, об­
разности вместо экспериментальной или даже логической доказа­
тельности, допускают подражание беллетристике. Критика исходит и
из ее царства — но критикуются уже ограниченность языка, подчине­
ние беллетристических приемов прагматическим целям информации
и приказного внушения, канцелярски и терминологически окрашен­
ные выразительные средства, книжная прагматическая композици­
онно-синтаксическая организация, претензии на научную доказа­
тельность. В этом нельзя не усмотреть реакции публики на попытку
следовать предписаниям различных КСВ в отдельном тексте. Правда,
при сегодняшнем состоянии стилистических ресурсов языка эти сти­
левые закономерности тоже оказываются в смятении.

Показательный пример 8. Публицистика

Главный недостаток современной литературы — ущербное чувство

языка.
Мне написал письмо некто, не оставивший на письме своей подпи­
си и адреса. Боюсь, что мнение его имеет распространение, и поэтому,
хотя я и не отвечаю на письма без подписи, на это я отвечу печатно.
Смысл письма сводится к следующему: надо, мол, упразднить все
нации, все национальные различия в культуре, писать и говорить толь­
ко по-русски, а тогда, мол, и русский язык перестанет быть русским, а
станет «советским». Все проблемы разрешатся, и единая культура на
чудном русском языке будет развиваться ускоренным порядком. А в
конце письма утверждение: «Все равно к этому дело идет!»
Нет, к этому дело не должно идти. Этому следует оказывать проти­
водействие. Ни один язык не должен забываться. Многообразие язы­
ков в России — это огромное богатство, — богатство, которое необхо­
димо для развития литератур, культур, науки —чего хотите, что только
соприкасается со словом.
Своеобразие и разнообразие языков — это огромное богатство. Лю­
бовь к своему национальному языку — необходимый двигатель словес­
ного творчества. Безнациональный язык (в который неизбежно пре­
вратится и русский язык, если у него не будет дружеского соседства с
другими языками) — все равно что цветные фломастеры для живописи.
Говорить на нем придется с пересохшим горлом; язык во рту будет шур­
шать и ерзать, утратит гибкость.
 Специальная и неспециальная книжность 121

Спросите: «почему?» Да потому, что для языка нужна его история,

нужно хоть чуточку понимать историю слов и выражений, знать идио­
матические выражения, знать поговорки и пословицы. Должен быть
фон фольклора и диалектов, фон литературы и поэзии. Язык, отторгну­
тый от истории народа, станет песком во рту, негодным для создания но­
вой научной и технической терминологии, ибо и для последней необхо­
дима образность, традиция...
Язык не может не быть национальным. Конечно, должен быть один
язык межнационального общения. В средние для Западной Европы ве­
ка таким был латинский, для восточных и южных славян — церковно-
славянский, арабский и персидский для народов Ближнего и Среднего
Востока. Но дело не только в общении, нужен единый язык для науч­
ной терминологии, технической, специальной. Русский язык для этого
хорошо приспособлен. Но изучение его не должно вести к ущербу в
знании своего языка для разных нерусских наций и народностей.
Двуязычие никогда не мешало своему языку. Пушкин был двуязыч­
ным. Влицее у него было прозвище Пушкин-француз. Думаю, что превос­
ходное чувство русского языка, точность и правильность языка Пушкина
неразрывно связаны с его двуязычием. Он видел словесный мир «в цвете».
Факт, однако, в том, что отдельные национальные языки страдают
в нашем школьном образовании. Беседы педагогов с родителями, обу­
чение родителей языковой грамотности чрезвычайно важно. Препода­
ватели же русского языка должны знать и тот язык, на котором говорят
учащиеся: сравнивать, пропагандировать знание своего языка, стиму­
лировать любовь к изучению всех языков, а своего в особенности.

В этом умном и глубоко справедливом по мысли отрывке из послед­

ней прижизненной книги академика Д.С. Лихачева «Раздумья о России»
хорошо видны композиционные, стилевые и собственно языковые при­
меты публицистических текстов. Выбор выразительных средств, их ор­
ганизация откровенно отражают авторское «я» и служат желанию во что
бы то ни стало завоевать читателя на свою сторону. Правильность пози­
ции при этом отстаивается скорее риторическим внушением, нежели
обращением к разуму (как в специальной книжности) или к душе (как в
неспециальной книжности — близкородственных беллетристике или
эпистолярике). Пренебрежение стилевыми законами ведет даже к по­
вторам-заклинаниям: Многообразие языков в России — это огромное бо­
гатство — богатствоу которое... это огромное богатство...
Планы содержания и выражения не сливаются так органично, как
требовал бы КСВ образа автора: нет фантазии и вымысла, напротив,
122 Четвертый очерк

наличествуют (наделе или обманно) строгие факты, объективные до­

воды: Любовь к своему национальному языку — необходимый двигатель
словесного творчества... Двуязычие никогда не мешало своему языку.
Пушкин был двуязычным. Однако родство со специальной книжнос­
тью здесь крайне условно и прихотливо: полнота истинной информа­
ции подменена выбором выгодных фактов, например справедливо
указано отличное знание Пушкиным французского языка, но умол-
чено о его нелюбви к немецкому Среди доказательств превалируют
придуманные образы, ничего общего не имеющие с образностью
беллетристики, да и с реальностями жизни (почему бы, скажем, хо­
рошим фломастерам не служить живописи? В ереванском доме-му­
зее М. Сарьяна можно любоваться великолепными рисунками, сде­
ланными именно фломастером): Безнациональный язык... все равно
что цветные фломастеры для живописи. Говорить на нем придется с
пересохшим горлом; язык во рту будет шуршать и ерзать... Язык, от­
торгнутый от истории народа, станет песком во рту... Функция сооб­
щения (в другой классификации: научно-коммуникативная и офи-
циально-документальная) здесь затмевается функцией воздействия
(или агитационно-коммуникативной).
Само содержание здесь не констатирующее, как в научных текстах,
и не предписывающее, как в деловых, но просто важное с точки зрения
автора, стремящегося не предписать, не только информировать, но
всем внушить свои мнения и оценки. Далек публицист и от стремле­
ния художественно, эстетически воздействовать на эмоции и тем ув­
лечь адресата, заразить его своим видением проблем. Откровенна став­
ка на «обработку» реципиента — критику его действительного или
предполагаемого инакомыслия, да и компрометацию самой личности:
Мне написал письмо некто, не оставивший на письме своей подписи и ад­
реса... Надо, мол, упразднить все нации... Все равно к этому дело идет...
Нет, к этому дело не должно идти. Выражение или отражение образа
самого публициста настойчивее, определеннее, нередко агрессивнее,
чем в других текстах неспецифической книжности. В публицистике
сильна риторика, понимаемая как совокупность застывших регламен­
тированных фигур, в которые заливаются те или иные формы мифиче­
ской составляющей. Кстати, они могут выражаться в визуальной фор­
ме, что важно для текстов масс-медиа.
 Специальная и неспециальная книжность 123

Реимиса в aííofiotuf 18
Традиционный взгляд на публицистику
А.К. Панфилов в докторской диссертации «История становления публи­
цистического стиля современного русского литературного языка» (М., 1974)
признает его особой подсистемой языка — «языковым стилем», относи­
мым к книжным (официально-деловому, научному и производственно­
техническому), но понимает скорее как набор «речевых стилей». В «чис­
том виде» он представлен лозунгами, газетными передовицами,
пропагандистскими статьями, а также опирающимися на несколько сти­
лей фельетонами и репортажами. Утверждается, что составляющие его
стили речи используют «все богатства общенародного языка» и что «соб­
ственно публицистические слова и выражения употребляются здесь неча­
сто», а «языковые средства рассчитаны не только на сообщение, но и на
эмоциональное воздействие», тяготеют к художественности, сближаются
с разговорным стилем. Сам же автор характеризует публицистические
тексты особой лексикой и фразеологией, например: агрессия, активный,
актуальный , аполитизм , боевитость, новатор, а также переносными зна­
чениями типа встать на праздничную вахту, подать сигнал, сигнализиро­
вать в партийные органы, пиратские действия, цепной пес империализма
Он возражает против мнения Е.Ф. Петрищевой, которая писала: «В рус­
ском языке есть лексика, имеющая окраску научно-делового и официаль-
но-канцелярского стиля, слов же, которые имели бы газетно-публицисти­
ческую окраску, нет или очень мало»2.
Квалификация признанного мэтра публицистики явно неполная (не
указано, скажем, главное — информация) и стала анахроничной (теперь у
нас нет передовиц, лозунги уступили место слоганам). При этом она отра­
жает противоречиво запутанную попытку охарактеризовать группировку
текстов публицистики, не выходя за пределы традиционной функциональ­
ной стилистики. Объединяясь тем, что мы называем «КСВ образа автора»,
но ответвляясь от других текстов неспециальной книжности меньшей ху­
дожественностью, опорой (пусть избирательной) на реальные факты, они
эстетически условны, их образность и выразительность искусственны. В то
же время, в отличие от научных, деловых и других собственно книжных
текстов, они по логике их единого и общего вектора пользуются (как бел­
летристические и эпистолярные) действительно «всем языком», отнюдь не

1 См.: Панфилов А.К. Лекции по стилистике русского языка. М., 1972. С. 82.
2 Петрищева Е.Ф. Употребление стилистически окрашенных слов / / Русский язык
в школе. 1967. № 5. С. 39.
124 Четвертый очерк

связываясь с какими-либо ограничениями, даже терминологическими, и

бесхитростно прибегая — просто ради экспрессии или развлечения — к
разговорным стилистическим средствам. Так, в публицистическом сочине­
нии В.В. Крутова «Белые пятна красного цвета. Декабристы» (2001) рас­
стрел солдат на Дворцовой площади «украшается» авторским замечанием:
«Стало ясно, что “кина не будет”»; о чувствах жены декабриста ИЛ. Ан­
ненкова говорится: «А положение действительно было ну “о-о-чень тяже­
лым”» и т.д. В таких примерах можно видеть контаминирующее влияние
КСВ массмедийности, невероятно растущий объем текстов которого со­
провождается потугами распространить на все употребления общего языка
собственные приемы и способы словоупотребления.
Впрочем, если текст талантлив, если его автору веришь, то даже такие
нарушения стилистических и стилевых представлений не производят от-
'• вращающего негативного впечатления, вписываясь в повествование, при-
J обретая особый ореол жизненной правды. И, разумеется, характеризуют
соответствующим образом личность автора, его языковые навыки, его слог.

Очевидна известная природная двусторонность или «двуличность»

публицистических текстов, несомненно направленных по КСВ образа
автора, но иллюзорно сбивающихся на путь, указываемый противосто­
ящим специально-книжным вектором «отхода от общего языка». Это,
конечно, не снимает и не оправдывает внутреннюю противоречивость
текстов публицистики. Они охватывают многоразличные жанры газет­
но-журнальных публикаций, обзорных и критических статей, очерков,
выступлений в диспутах, дискуссиях и на конференциях, речей на ми­
тингах, приветствий, тостов, прощально-похоронных слов и т.д. Все же
перед нами скорее тот же вектор образа автора, только в менее концен­
трированной или сублимированной форме, чем в других видах неспе­
циальной книжности. Возгонка требований к его соблюдению строже в
этих текстах, не допускающих художественного вымысла, но допуска­
ющих субъективную оценку истинных фактов, чем в личных записках,
дневниках, родственных и дружеских письмах, беседах в застолье, теле­
фонных разговорах.
Если продолжить сказанное в начале данного очерка о специальной и
неспециальной книжности как о двух зеркально отражающих друг друга
соседствующих царствах, то публицистические тексты составят некое
междуцарствие, в котором обострен одновременный учет и сферы, и сре­
ды, причем и та и другая одинаково претендуют на роль царствующей
особы. Взаимоисключающие ориентации на специальную книжность
(доминанта содержания, т.е. сферы) и неспециальную книжность (доми­
 Специальная и неспециальная книжность 125

нанта воздействия образа автора на читателей, т.е. среды) приводят к то­

му, что их описание не может не быть противоречивым, как противоре­
чива самая их суть. В научной литературе их относят то к книжным, то к
разговорным, то к художественным, то к научным текстам, увязывают то
с письменной, то с устной формами их осуществления.
Сходные затруднения возникают применительно к таким текстам,
как дипломатические, процессуально-судебные, а также научно-по-
пулярные и научно-фантастические.

* * *

Метод вектора для анализа текстов неспециальной книжности ока­

зывается работоспособным и продуктивным, особенно в динамичес­
кой перспективе. Всякий раз индивидуальное воплощение образа ав­
тора принципиально «всем языком» заставляет интерпретировать
обнаруживаемые в них маркированные средства выражения, особенно
«поэтизмы» — не как основу, даже не как примету, но как негативное
порождение эпигонства. Само наличие в языковых ресурсах беллетри­
стически окрашенных единиц есть лишь результат подражательности,
если не плагиата. Чем ярче, талантливее автор, тем свободнее в его тек­
стах обретается все, что есть в языке (даже чисто количественно:
вспомним объем словаря Шекспира или Пушкина), тем меньше по­
второв, тем оригинальнее отражается образ автора, видение им мира.
То, что называют «языком отдельного писателя» или в целом «языком
художественной литературы», есть, несомненно, весь язык, но пропу­
щенный через призму образа автора. Он применен писателем так же,
как мрамор — скульптором.
Векторное описание стилевых явлений позволяет опереться на
мысль В.В. Виноградова о «динамическом развертывании словесных
рядов», которую А.И. Горшков справедливо считает гораздо конструк­
тивнее призыва к анализу последовательностей предложений, сверх-
фразовых единств, прозаических строф и иных внутритекстовых свя­
зей, тем более мифических для сегодняшнего функционирования
языка наборов выразительных средств в соответствии с функциями.
Признаком многомерных художественных и других неспецифических
книжных текстов выступает не линейная последовательность языко­
вых единиц, а их расположение по разным «осям». Они и образуют
словесные ряды, причем отнюдь не по контактному принципу, а по се­
мантическому, эмоциональному, экспрессивному, функциональному
Образ автора, его внутренняя многослойность обусловливает возмож­
ность различных «прочтений» истинно художественного произведе­
126 Четвертый очерк

ния. Впрочем, это относится и к эпистолярным, и к публицистичес­

ким текстам.
Важным способом реализации КСВ образа автора выступает созна­
тельное отталкивание от устойчивых оборотов, деформация или транс­
формация логоэпистем. Этот специфический прием лишний раз дока­
зывает, что «язык художественных произведений» — отнюдь не особая
система, противопоставленная другим применениям язык а, и уж явно
не отгороженная от них. Своеобразным приемом является также сти­
лизация, например построение текста по канонам какого-то иного,
часто книжного делового, стилевого характера. Примером может по­
служить рассказ Е.И.Замятина «Слово предоставляется»; уместно
вспомнить и письма Сухова из кинофильма «Белое солнце пустыни».
Содержательно-тематическое, жанровое и иное существование и
развитие эпистолярики (она, начиная с «говорящих писем» середины
прошлого века, все очевиднее переходит в телефонные разговоры, ра­
диобеседы и интернет-чаты), а также беллетристики и публицистики
происходило в письменной форме, как и специальных текстов, что и
заставляет соотнести их с книжностью. Но этому мешает вектор образа
автора, предписывающий принципиальную свободу использования
любых форм и средств, потребных, удобных, нужных данному автору,
соответствующих его «образу». Это, несомненно, как-то сближает бел­
летристические тексты со спонтанными, безыскусно-жизненными раз­
говорными, а теперь и массово-коммуникативными, поскольку все
они так же неограниченно пользуются «всем языком» и еще сильнее
полагаются на звуковую сторону, на огласовку, на неязыковые вырази­
тельные средства.
Но только в беллетристике словесная организация текста, отбор и
расстановка слов, неожиданность и красота их сочетания, характер
звучания сами по себе определяют ценность описываемого. Вне сти­
хотворной строки «Я помню чудное мгновенье» эстетического собы­
тия нет.
ПЯТЫЙ ОЧЕРК

формы овещесжвиенил
M6/ČCMA

Вопреки принятым мнениям до сих пор в Очерках упрямо проводи­

лась мысль о независимости стилевой дифференциации от форм реа­
лизации текста — точно так же, как о ее независимости от ресурсных
(соответственно маркированных) наборов выразительных единиц —
«концентрических кругов», «стилей» или «разновидностей языка»
(если только они вообще не фикция в современном русском языке).
Строго говоря, формы материализации, как, впрочем, и сами едини­
цы языка, относятся к инструментальным сторонам общения, т.е.
скорее к лингвистике, нежели к стилистике.
Полемическое утверждение, будто текст любой стилевой группи­
ровки может быть реализован сегодня в любой форме, справедливо в
принципе, но должно быть дополнено тем, что на самом деле ее вы­
бор небезразличен, поскольку сказывается на материальных призна­
ках текста, на его строении. Один и тот же текст в разных формах, как
и при разных композициях отобранных выразительных единиц язы­
ка, заметно меняет свой вид, хотя его тематико-содержательная сущ­
ность, его стилевая принадлежность остаются неприкосновенными.
Реализация или, может быть, лучше сказать материализация, во­
площение, даже овеществление КСВ отнюдь не предполагает случай­
ности выбора формы в оппозициях: устная—письменная, рукопис­
ная—печатная—экранная (неподвижная, как в фотографии или про­
екции слайда, в виде «бегущей строки», в динамической форме кино
или видео), монологическая—диалогическая, стихотворная—прозаи­
ческая, говоримая—музыкально-певческая—речитативная, чисто
вербальная—вербально-невербальная (с неязыковой поддержкой ри­
сунком, действием, музыкой), цветная—черно-белая и т.д. Эти оппо­
128 Пятый очерк

зиции как-то соотнесены между собой: диалог, например, справедли­

во увязывают, правда часто излишне жестко, с устностью, а моно­
лог — с письменностью (термином «полилог» из-за этимологически
неопределенного его значения лучше не пользоваться), что неизбеж­
но сразу влечет за собой извинительные оговорки относительно пись­
менного воспроизводства разговоров действующих лиц, например в
драматургии, потому что на самом деле диалог и монолог вполне са­
мостоятельны и повсеместны, а если и имеют привязанности, то соб­
ственно стилевого характера.
В беллетристике обе формы — монолог и диалог — представлены
даже в повествованиях, описаниях и рассуждениях (нередко в виде
«диалога с читателем» и других приемов). Стихи существуют неотде­
лимо от голоса, живой интонации поэта, в целостности письма, зву­
чания, пения, когда размер, ритм, рифма самодовлеют, диктуя неред­
ко весь набор выразительных средств; это не опровергается тем, что
автор может сознательно нацеливать их на декламацию или чтение
про себя, обращаясь при этом к внеязыковой поддержке конфигура­
цией верстки, шрифтом, даже рисунком. Многообразны соотноше­
ния певческой или стихотворной формы с прочими формами.
Несмотря на явное переплетение разных форм в нынешней ком­
муникационной жизни, несмотря на принципиальную возможность
овеществления любого текста в разных формах, выбор формы все же
не совсем свободен. Можно даже полагать, что он, наряду с направ­
лением отбора языковых единиц и их композиционных схем, в изве­
стной мере как-то заложен в самих КСВ. Отдельные формы и их со­
четания, несомненно, тяготеют к стилевым группировкам текстов:
монолог и письмо — к книжным (особенно к специальным: науч­
ным, законодательным, инструктивно-производственным, причем
как в книге, так и на устной лекции, как в статье, так и на конферен­
ции), диалог и устность — к разговорным. Впрочем, терминологиче­
ские объединения разных явлений вроде «книжно-монологичес­
кий», «разговорно-диалогический» особой объяснительной силы и
смысла все-таки не имеют.
Гораздо важнее, что рассматриваемые формы лежат в разных пло­
скостях, особенно если их рассматривать по отдельности в нынешней
синхронии общения и состояния языка и в истории общения и язы­
кового развития. Прежде всего это относится к возникшей с появле­
нием написанных текстов оппозиции устности и письменности, дли­
тельно и устойчиво сохраняющейся и выражающейся в известных
предпочтениях участия той или иной формы или их перекрещиваний
 Формы овеществления текста 129

в создании текстов разной стилевой принадлежности. В то же время

обязательность этой оппозиции весьма относительна, и, в принципе,
любой текст может быть овеществлен и письменно, и устно. Преиму­
щественные, но не заданные однозначно связи каждого вектора, ско­
рее даже его разветвлений, с определенной формой несомненны. Раз­
личая среди них истинные и кажущиеся, эти связи не следует ни пре­
умалять, ни преувеличивать. Налицо противоречие влияния формы
осуществления текста на его материальный характер и в то же время
независимости от нее его стилевой конструкции. В наши дни проти­
вопоставление устности и письменности с явным приматом авторите­
та письменных текстов признается ведущим принципом стилистики
и кладется в основу теории и описания фактов.
В историческом плане соотношение устной, единственной перво­
начальной первородной формы существования языка (звучащего,
звукового языка\) и письма выглядит иначе: устность, звук, звучание
есть, если угодно, форма себя самой, форма человеческого языка как
такового, разве лишь противопоставленная языку глухонемых, языку
жестов — но не письменному. Письмо же есть всего лишь техничес­
кий, в значительной мере условный способ фиксации создаваемых на
языке текстов, не обязательно, как свидетельствуют иероглифические
и ряд иных систем письменности, путем отображения звучания. Меж­
ду тем с ним связаны коренные судьбы самого языка как орудия об­
щения, а не только его нынешнего стилевого и стилистического
функционирования. Даже чисто логическое, умозрительное, без об­
ращения к фактам истории рассуждение позволяет видеть в письме
искусственное средство фиксации или консервации, хранения и мно­
гократного точного воспроизведения употреблений естественного
звукового языка.
Письменность — это всего лишь техническое средство, но одно из
тех, которым суждено перевернуть реальный мир! Оно ведь дало еще
поразительную возможность работать с текстами большого объема,
редактировать и улучшать, шлифовать их, уточнять, менять, допол­
нять — и создало этим фактическую материальную базу для безгра­
ничного развития знания, духовности, культуры (и соответствующего
ему усложнения языка!) — необозримый виртуальный мир книжнос­
ти. Укоренившееся высокое, торжественно доходящее чуть ли не до
обожествления почтение к нему естественно и понятно.

9-45
130 Пятый очерк

Реклика Š afioftOHif 19

Изобретение письменности
Изобретатель способа увековечить на скале прославляемое устно, ми­
молетно имя вождя, одержавшего победу над недругами, вряд ли мог даже
во сне представить себе, что следствием будут ежедневные многомилли­
онные тиражи газет или собрание книг Библиотеки Конгресса в Вашинг­
тоне. Дело не только в невероятном совершенствовании самого способа,
испробовавшего восковую дощечку, кожу, папирус, пергамент, бересту, бу­
магу, стилос, чернила, птичье и затем стальное перо, шариковую ручку, пе­
чатный станок, пишущую машинку, линотип, компьютерный принтер,
ксерокс... Самый отъявленный фантазер до его появления не поверил бы,
что это изобретение открыло людям возможность если не создать, то ук­
репить религию и государственность, установить законодательство и об­
щественный порядок, развить дипломатию, расширить знание, усовер­
шенствовать и облагородить словесное искусство, которое воздвигло на
месте заучивания наизусть преданий, сказаний, песен величественное
здание поэзии и жанрово разветвленной художественной прозы. Органи­
ческая связь письменности с религией и образованием (душеспаситель­
ным чтением) придавала ей возвышающий ореол. Перспективы письма
оказались способны породить особый мир, вне которого не смогли бы
развиваться общественное устройство и законодательство, производство и
техника, образование и военное дело, история, философия, филология,
естественные и точные науки. Все это требовало непосильного для устно­
го запоминания хранения, анализа и передачи громадной и постоянно
растущей в объеме информации. Ведь только письменность позволяет со­
ставлять и хранить обширные тексты — книги, точно их воспроизводить
сначала рукописно, затем печатно и, главное, неторопливо, вдумчиво, ли­
тературно (наши предки сказали бы: книжно) их отрабатывать.
Существенно подчеркнуть, что исторический ход событий обеспечило
не письмо само по себе, а именно то, что оно вызвало к жизни и что назы­
валось в старину книжная ученость, книжность, а затем словесность, лите-
ратура, которая, конечно же, не исчерпывается беллетристическим творче­
ством. В недрах книжности сложились, в частности, интересующие нас сти­
левые явления, вообще основное богатство, разветвленность, выразитель­
ность ведущих языков мира, в том числе и современного русского языка.
Искусственный, рукотворный мир книжности, лишенный стихийнос­
ти, непредвзятости, импульсивности мира реального, живет своей собст­
венной условной, логически упорядоченной и очень активной жизнью-
 Формы овеществления текста 131

Этот, в нынешней терминологии, виртуальный мир книжности противо­

поставил себя реальному, более того, окрепнув, он стал с течением време­
ни так сильно воздействовать на все стороны жизни, что создалась иллю­
зия его большей по сравнению с самой действительностью жизненной
важности. Психологически преувеличенное, поддержанное властью и
церковью (читающие книги яко птицы не сеют, но сыты бывают) воспри­
ятие его отразилось в русской пословице: «Что написано пером, того не
вырубишь топором». Вера в непреодолимую божественную силу слова на
бумаге дала и нынешнее подленькое выражение: «Без бумажки я букашка,
а с бумажкой человек».

Уже из сказанного ясно, что нынешнюю оппозицию устной и пись­

менной форм воплощения текстов следует признать не совсем кор­
ректной, поскольку естественное воплощение языка противопостав­
ляется его же изощренному, условному овеществлению, возникшему в
силу тех возможностей, которые открыла техника фиксации, обработ­
ки, хранения, воспроизведения текстов. Вернее было бы, оставив в не­
прикасаемости устность как сущность звукового человеческого языка
в целом, говорить о книжных, т.е. серьезных, важных, судьбоносных
текстах, рожденных в виртуальном мире книжности, который возник
на базе письменности и по привычке ассоциируется с нею, хотя часто
воплощается устно, — и о разговорных, т.е. обычных, прежде всего бы­
товых, текстах, как бы оставленных на долю не заслуживающего серь­
езного внимания, пустякового естественного общения.
Незаметно произошла незаконная подмена понятий: устный пре­
вратился в антоним письменного, перестал быть синонимом звукового,
звучащего, т.е. стал обозначением формы овеществления употребле­
ния естественного языка («разновидности употребления языка»), а не
именем языка как такового.
Общественно-историческая роль книжности, преобразовавшей
всю жизнь, оказалась перенесенной на письменность, изначально
изобретенную лишь для ее обслуживания. Их истинная исходная
связь была забыта. Беда, однако, не в отождествлении орудия и ре­
зультата его применения, но в том, что иллюзорно, хотя вполне объ­
яснимо, естественный устный, звуковой язык превращался при этом
из прародителя книжности в ее бедного родственника и, что уж сов­
сем скверно, в малодостойную форму собственной материализации,
периферийную в оппозиции к письменной форме.
Противоборство естественного существования языка, от природы
звукового, с искусственно созданной, условной письменной формой
9*
132 Пятый очерк

грозит стать перспективой дальнейшего развития языка, одновремен­

но и обогащаемого, и деформируемого. Для прояснения сути явлений
полезно упростить терминологию, например счесть синонимами сло­
ва устный, звуковой, звучащий; письмо, письменность; книжность, сло­
весность; книжный, литературный, образованный (как говорили рус­
ские языковеды позапрошлого века), стандартный (как говорят запад­
ные лингвисты). При этом необходимо резко разграничить термины
разговорный и книжный, характеризующие стилевую принадлежность
текста, а также устный и письменный, характеризующие форму его во­
площения. Сегодня есть все основания пользоваться не только сочета­
ниями книжно-письменный (письменно-книжный) и книжно-устный
(устно-книжный ), но и — с соблюдением естественной аналогии — со­
четаниями разговорно-устный (устно-разговорный) и пока еще непри­
вычным разговорно-письменный (письменно-разговорный), причем вари­
анты в скобках, подчеркивающие главенство стилевой принадлежнос­
ти и дополнительность формы, предпочтительнее.
Питаясь естественным языком, виртуальный мир книжности бур­
но развивался, отходил от слепого следования ему, сознательно впи­
тывал достижения других языков и культур — несоизмеримо больше,
нежели мир разговорности, и постепенно создавал свой язык —
книжный, получивший у нас под немецким влиянием название лите­
ратурного, Его основы заложены законодательно-административной,
религиозной, фольклорно-художественной практикой, несомненно,
еще в дописьменный период, задолго до появления рукописной, тем
более печатной книги и много раньше национальной художественной
и иной литературы. Книжный же язык складывался сознательно —
иногда вынужденно, в силу необходимости компенсировать отсутст­
вие звучания и словесно воспроизвести культурную обстановку, но
чаще по логике собственных законов развития.
Условия, в которых он создавался, кардинально отличались от ус­
ловий устного функционирования языка, когда нет достаточного вре­
мени для обдумывания, исправления, редактирования, возврата к вы­
раженному, физически невозможны большие по объему тексты. С воз­
никновением книжности появилась возможность четко членить рече­
вой поток на слова, сочетания слов, предложения и в то же время
оформлять длинные периоды, сложные предложения, усложнять син­
таксис без поддержки интонацией, жестами, мимикой, а также неиз­
меримо увеличивать, обогащать, разнообразить словарь. Только в лоне
книжности могла по-настоящему сложиться стилевая дифференциа­
ция употребления языка и возникнуть самая идея стилистики.
 Формы овеществления текста 133

Как весь виртуальный мир книжности воздействует на мир реаль­

ный, так и его язык активно вмешивается в разговорные тексты, вно­
ся туда созданные в нем книжные слова, сложные синтаксические по­
строения, да и само предложение, которое не могло бы так четко
оформиться в бесписьменную эпоху. Показательна судьба иноязыч­
ных слов, заимствуемых устно или письменно: она удачнее всего при
параллельности. Когда заимствование происходит в письме, не без
споров облагораживаясь книжностью, оно протекает болезненнее,
слово надолго сохраняет окраску варваризма. Если изустное появле­
ние иноязычного слова предшествует — что реже — письменной фик­
сации, то оно легче воспринимается как «свое», но обычно с особыми
оттенками.
У мира книжности были все основания притязать на царственную
роль в коммуникативной жизни общества и на главенствующую роль
в языковом развитии, в установлении правильности, утверждении об­
щей нормы. Из-за крайностей и нетерпимости, свойственных русско­
му обществу, этот мир стал обожествляться, книга стала подменять
живую, реальную жизнь. «Где различие между книгой и вещью? Я не
знаю жизни: мне подменили ее еще тогда, когда я узнал хруст мышь­
яка на зубах черноволосой французской любовницы, младшей сестры
нашей гордой Анны» (О. Мандельштам. Египетская марка). При всей
ее ценности и пользе книжность заставляла людей утрачивать непо­
средственное, детское, а потому истинное восприятие безыскусной и
часто грубой правды жизни. Может быть, есть рациональное зерныш­
ко в бессмертном пожелании Фамусова: «...уж коли зло пресечь: за­
брать все книги бы, да сжечь»?
В педагогической практике книжный (литературный) язык часто
характеризуется как «иностранный»; именно он, по сути дела, препо­
дается в нашей школе под названием «русский язык» как высшая и
наиболее ценная его часть. Язык виртуального мира книжности дей­
ствительно изощрен, богат, развит, многообразен, рафинирован, но
он, будучи искусственно «сделанным», лишенным звучания, ущербен
сравнительно с естественным (первородным звуковым, устным) язы­
ком. Впрочем, язык и в устной форме тоже, пусть не в такой мере, ис­
кони не чужд изощренности и рафинированности, как о том свиде­
тельствуют хотя бы устные законы «природного права» или народное
художественное творчество.
Г.О. Винокур точно заметил, что при письме (т.е. действуя в мире
книжности) человек «принужден думать о своем языке, выбирать сло­
ва и выражения, т.е. действовать стилистически... все мы в известном
134 Пятый очерк

смысле беспомощны перед чистым листом бумаги»1. Эта беспомощ­

ность, заставляющая думать, книжно, литературно обрабатывать свой
текст (в отличие от нашей самоуверенности в стихии обычного разго­
вора, где помогает сама обстановка и личный контакт), идет не от раз­
личий письменной и устной форм текста, а от стилевого давления. Во
многих случаях оно заставляет нас и в устном разговоре тоже беспо­
мощно искать верное слово — как бы точнее сказать, не обидеть и пр.
Нас отнюдь не пугает бумага, когда мы на бегу пишем бытовую запи­
ску, требующую разговорности, но мы беспомощны на публике перед
микрофоном или телевизионной камерой. Книжные тексты в наше
время уже далеко не всегда относятся к письменному общению, а раз­
говорные — к устному.
Нынешняя оппозиция устности и письменности, выросшая из же­
лания рельефно выявить и очертить собственно стилевые обусловлен­
ности группировок текстов и в известной мере упростить суть их сти­
листики, весьма условна и позволяет рядоположить устность и пись­
менность с другими формами реализации текстов. Но она иного рода,
нежели другие формы овеществления текста. Ее, например, просто не
могло быть в дописьменную эпоху, как нет ее и в нынешних беспись­
менных языках, тогда как монолог (скажем, в обращениях князя к
дружине перед сражением, в заклинаниях языческого проповедника),
стихотворные произведения в фольклоре (не говоря уже о пении и
оформляющей высказывание жестикуляции) явно есть и был во всех
языках. Само противопоставление письменности и изустности, ис­
кусственного явления (письмо — несомненное изобретение человека)
и естественного относительно. Оно во многом просто закреплено от­
меченной многословной неразберихой в терминах, которая сильно
запутывает проблему классификации текстов и описания их крупных
группировок, даже само понимание языка и его употребления («раз­
новидностей употребления»).

Реплика в anöftOHi/ 20
Естественное и искусственное
Философски рассуждая на тему «естественное и искусственное в нашей
жизни», нетрудно прийти к выводу, что мы по большей части живем в ис­
кусственном мире, созданном человеком. Соотношение естественного и

1 Винокур Г.О. Культура языка. М., 1929. С. 168—169.

 Формы овеществления текста 135

искусственного значительно сложнее, чем обычно кажется. В самом деле,

все испытавшее воздействие ума и рук человечьих уже не может называть­
ся вполне природным: благородная яблоня и любое культивированное рас­
тение — уже не естественный дичок, собака и все одомашненные живот­
ные — не волк и не дикие звери. Если угодно, есть разные степени искус­
ственности, но она всегда хотя бы подспудно противопоставляется изна­
чально естественному. Например, в природе не существует никакой ткани
(разве только паутина, но и она сделана —пусть бессознательно —пауком),
но шерстяную, льняную, шелковую называют натуральной, а вот синтети­
ческую, вискозную, нейлоновую, даже смесовую — искусственной. В этом
понимании можно считать письменность и развитую в ее лоне книжность
гораздо менее естественными, нежели звуковой язык с его устностью фор­
мы и стилевой разговорностью. Изобретенный J1. Заменгофом эсперанто,
безусловно, искусственный язык, а вот русский литературный язык? Он
ведь тоже искусственно и очень искусно «сделан»!
Интересно поэтическое восприятие книжности летчиком, опьянен­
ным высотой и скоростью, в рассказе JI.H. Андреева «Полет»: «На небе не
виднелось ни единого облака, и там, где грохотал ночью гром и откуда па­
дал дождь на землю, теперь раскидывалась ясная и бездонная синева. По
книгам это называлось воздухом, атмосферой, но по чувству человеческо­
му это было и вечно оставалось небом —извечной целью всех стремлений,
всех поисков и надежд. Разговор провожавших пуст и смешно деловит: так
же, вероятно, разговаривает и он сам о своих полетах; но кто же не знает,
что иногда совсем не нужно слушать разговора людей, которым они не­
винно и хитро лгут, а надо видеть лица, глубину глаз, чистоту белых, неис­
порченных зубов».
Серьезное, рассудочное, умное ассоциируется с книжностью; психи­
чески значительное, поэтическое, субъективное и житейски-повседнев-
ное, личностное — с человеческим, естественным общением, с разгово­
ром, в котором если и лгут, то невинно. Из рассказа, пронизанного, как
всегда у этого классика, глубоким психологизмом, можно вычитать — с
известной долей додумывания — и подтверждение мысли о сближении
искусственной книжности и естественной разговорности в условиях тех­
нического прогресса, уравнивающего в возможностях и, следовательно, в
правах устность и письменность. Героизм летчика, гибнущего в восторге
неостановимого стремления навсегда уйти от будничной земли ввысь,
сейчас нельзя не воспринять наивным, если вспомнить хотя бы, что пото­
лок его аэроплана не составлял более одной двадцатой части высоты, на
которой сейчас летают рейсовые пассажирские самолеты. Казавшееся еще
в начале прошлого века фантастически искусственным сейчас перешло в
136 Пятый очерк

разряд вполне естественного. Правда, авторы лингвистических трудов не

хотят признавать веяний времени, даже когда их ощущают.

Виртуальный мир книжности принес миру реальному неисчисли­

мые выгоды и достоинства, обеспечив, в частности, совершенство,
богатство, выразительность самого русского языка и разветвленную
стилевую систему его употреблений, соответствующую усложняю­
щейся коммуникативной жизни общества. Очевидны и сомнитель­
ные следствия его возвышения, среди которых не столько непомер­
ное преклонение перед написанным словом, сколько неправомерное
принижение разговорной стихии, а заодно и непочтительное отноше­
ние к слову произносимому. Его присутствие в книжном мире, живо­
творящее влияние на книжные, прежде всего беллетристические, тек­
сты, а через них и на весь литературно-нормативный язык, как бы не
замечается; за ним видится лишь форма разговорных бытовых текс­
тов, оно ассоциируется с их строением и отбором средств выражения.
Возникает желание увидеть, наряду с великим языком книжности,
еще незамысловатый, грубоватый, простоватый «разговорный язык»,
лишенный даже — подумать страшно! — качества фиксации, хране­
ния, воспроизводства. Возникает идея свести русский язык к книж­
ным текстам, а разговорные отбросить на задворки, приравнять к ди­
алектным, жаргонным, просторечным.
Наивность, если не вред, этой психологии скрыт, но не мал. Из нее
нелепо следует, что носители русского литературного языка в неофи­
циальной обстановке, т.е. основное время своей коммуникативной
жизни, общаются на нелитературном языке. Разумеется, устное, зву­
чащее слово от этого не потеряло своего истинного значения как в ис­
торическом истоке, так и в текущей современности. Народная муд­
рость Греции и России, вообще Востока (у Платона: «доверяй слову
больше, чем письму»), подтверждает его извечную основательность
пословицей «Слово не воробей — вылетело, не поймаешь», но в то же
время подтверждает (может быть, не без римско-западного влияния)
и особую значимость слова книжного, даже вообще написанного, за­
фиксированного: «Что написано пером, того не вырубишь топором».
Гений Пушкина, несомненно, различал письменные (т.е., конеч­
но, книжные) и разговорные применения единого русского языка.
По его мнению, «писать единственно языком разговорным — значит
не знать языка... Может ли письменный язык быть совершенно по­
добным разговорному? Нет, так же как разговорный язык никогда не
может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоиме­
 Формы овеществления текста 137

ния “сей” и “оный”, но и причастия вообще и множество слов необ­

ходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: “ка­
рета, скачущая по мосту”, “слуга, метущий комнату”; мы говорим:
которая скачет, который метет и пр., заменяя выразительную крат­
кость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в рус­
ском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык
выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя.
Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождаю­
щимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им
в течение веков»1; вспомним не менее известный его призыв «при­
слушиваться к языку московских просвирен», которые говорят уди­
вительно чистым языком.
Речь здесь идет не о языке и его составе, тем более не о языках в
языке, а о разных текстах на едином языке, о стилевой дифференциа­
ции общения. Слово разговорный употреблено скорее в значении «на­
родный», который «поминутно оживляет» книжные тексты, но от­
нюдь не в значении «связанный исключительно с бытовым по­
вседневным разговором», «недостойный из-за своей устной формы».

Реплика в оноfiotoj 21
Запоздалый интерес к устной форме
Если звучащее слово, правда меньше, чем его изображение буквами,
всегда привлекало фонетистов, то в стилистике разговорные тексты, орга­
нически связанные с устной формой и охватывающие общение людей
когда-то исключительно, а сейчас по большей части, долгое время почи­
тались за объект, недостойный научного изучения. Всерьез интерес к ним
возник по-настоящему лишь в 1960-е гг. и походил на всеобщую «золотую
лихорадку». Не занимаясь сейчас выяснением причин такого поворота,
заметим: вновь открытая обширная золотоносная территория, названная
разговорной речью (РР), была необъяснимо противопоставлена книжно­
му (кодифицированному) литературному языку (КЛЯ) как другой язык,
например в книге «Русская разговорная речь» (1973). Отзвуки этой кон­
цепции, в которой «речь» именно как система противопоставляется «язы­
ку», причем все это происходит, несомненно, в одном и том же русском
языке, обнаруживаются в утверждении, что разговорный текст вообще не
является литературным.

1 Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В Ют. М., 1958. T. VII. С. 479.
138 Пятый очерк

Влиятельными оказались мысли западных, в основном романских,

лингвистов. Например, часто цитируются слова: «У французов язык пись­
менный и язык устный так далеки друг от друга, что можно сказать: по-
французски никогда не говорят так, как пишут, и редко пишут так, как го­
ворят. Эти два языка отличаются, кроме различия в подборе слов, также
различным расположением слов. Логический порядок слов, свойствен­
ный письменной фразе, всегда более или менее нарушен в фразе устной»1.
Конечно же, здесь имеются в виду разговорные тексты (обычно выполня­
емые устно, но — пусть редко!— и письменно) и тексты книжные (выпол­
няемые письменно); «никогда» здесь явно полемическое. Автору очерков
из личного опыта достоверно известно, что А.Б. Шапиро, лекции которо­
го можно было публиковать без редактирования, хотя перед ним никогда
не было даже конспекта, А.И. Горшков, A.A. Реформатский и Д.Н. Шме­
лев, а также, думается, сам Ж. Вандриес обычно говорили так, как писали.

Однако вернемся к основной теме. Хотя обусловленная стилевыми

явлениями сознательная установка на средства выражения сегодня
явно затмила зависимость текстов от форм воплощения, ощущение
различия между тем, «как можно сказать» и «как следует написать»,
пока не исчезло. Формально-деловые и юридические тексты на деле
жестко связаны с монологическим письмом, как и научные, хотя эти
могут исполняться и устно, а в диспуте и диалогически. Выражая вне-
языковую сущность науки и официоза, их КСВ отхода от общего язы­
ка в расчете на посвященную среду ориентирует на книжность и есте­
ственную для нее письменную форму, позволяющие строго регламен­
тировать выразительные средства (что в известной мере сохраняется и
в редком их устном исполнении). КСВ, обслуживающий неограни­
ченную тематику быта и среду непосредственного контакта, ориенти­
рует почти исключительно на устное диалогическое овеществление.
Сегодня все тексты можно и написать и проговорить, прочитать
про себя и вслух (недаром стало столь популярным слово озвучить!), и
тем не менее текст научный, как правило, нацелен на вдумчивое чте­
ние, а бытовой — на живой разговор и на соответствующую культур­
ную обстановку, отчего он редко пишется, а составляется без словар­
но-грамматической насыщенности, с аморфными синтаксическими
схемами. Его письменное овеществление влечет за собой (если толь­
ко не происходит с сохранением условий формы речи, как это бывает,
скажем, когда студенты «беседуют» записками на лекции) компенса­

1 Вандриес Ж. Язык. М., 1937. С 141.

 Формы овеществления текста 139

цию внеязыковых носителей смысла внеязыковыми же приемами —

рисунками, схемами, фотографиями при ученом содержании, описа­
ниями — в беллетристике. Кстати, именно в этом одна из причин, по­
чему легче оглашать вслух тексты, созданные для чтения, чем записы­
вать тексты, создаваемые в устной беседе (если не менять их уже не
формальную, а стилевую принадлежность, превращая их в книжные).
Письменная форма, связанная искони и развивавшаяся сугубо в ин­
тересах книжности (за исключением выработки достаточно условных и
неуклюжих приемов ее передачи в художественных текстах), оказыва­
ется просто не приспособленной для воплощения разговорных текстов.
Так, наша нынешняя орфография, естественно, рожденная в письмен­
ной традиции, просто не приспособлена к их фиксации; в этом смысле
она если не ущербна, то явно недостаточна (лингвисты обычно прибе­
гают к особым системам транскрипции, нередко на латинице). Забегая
вперед: письменный текст, не поддержанный звуком и изображением,
на глазах становится трудновоспринимаемым под влиянием масс-ме-
диа — новейшее поколение детей требует сказки с изображением геро­
ев и их действий и как минимум прочтения книги вслух.
До недавнего времени был непривычен, неожидан сам факт пись­
менной фиксации разговорного текста. Традиция допускает такое для
трагедий и комедий, но и там просто чтение текста вне сценического
представления в театре затрудняется необходимостью передать свойст­
венные разговорности стилевые особенности языка. Не будучи специ­
алистом, трудно читать киносценарии — не «записи по картине», став­
шие популярным жанром американской литературы, а именно рабочие
сценарии, рассчитанные на произнесение, подкрепленное изображе­
нием, действием, игрой. Письменная запись любого разговорного тек­
ста, даже если в ней зафиксированы интонация, жестикуляция и вся
«культурная обстановка», непривычна для глаза. Она заметна по при­
чине привычного и несправедливого приравнивания устной формы к
стилевой разговорности, а через нее к содержательной бытовщине, че­
му-то нестоящему: такая запись нарушает наши стилевые ожидания,
поскольку излагаемая информация психологически не ассоциируется с
книжностью, на которую намекает сам факт записи. Даже ерунда, осо­
бенно написанная красиво, воспринимается с уважением.
Важна реакция третьего члена коммуникационного треугольника
«кому (с кем)», ибо именно его стилевые ожидания оказываются об­
манутыми, когда возникают стилевые несоответствия. При нынеш­
нем ослаблении увязки стилевых явлений с формами воплощения
текста мы стоим на пороге новых традиций восприятия. Уходит в не­
140 Пятый очерк

бытие актуальная еще не так давно проблема «чтения по бумажке»,

поскольку слушатели чувствительны теперь лишь к нарушению сти­
левой принадлежности текста и достаточно безразличны к форме его
воплощения. Конечно, и тогда возмущали больше известные внеязы-
ковые содержательные причины, а не то, что разговорный текст, а
также ораторский, научно-лекционный, рассчитанный на устное ис­
полнение, строится «по-книжному», т.е. оформляется согласно векто­
ру книжности, который отнюдь не предполагает вольно-доверитель­
ной непринужденности и поддержки личным контактом.
Гибнет даже декламация стихов, когда чтец или сам поэт выходит
на сцену с книжкой. Не менее отрицательно воспринимается при уст­
ном исполнении книжных текстов раскованная непринужденность:
докладчик или лектор, читающий специальный научный доклад без
конспекта, без демонстрации схем, графиков, слайдов, производит
впечатление своей неподготовленности, неуважения к профессио­
нальной аудитории.

Реплика в anoftOMf 22
Формы воплощения и стилевая основа текста
Будучи депутатом Верховного Совета РСФСР, В.И. Лебедев-Кумач про­
читал на его сессии свой доклад о государственном бюджете — вопреки
всем ожиданиям, но под аплодисменты зала — в стихотворной форме. Из­
вестно многострочное виртуозное письмо родственнику русского поэта-ли-
рика А.А. Фета, в котором он, будучи еще и деловым помещиком, делится
сомнениями по поводу продажной сделки:
...Ия ему, обдумав здраво,
В кредит пшеницу отпустил.
Ее и всей-то оказалось
Не больше тысячи и ста.
Так чтоб на месте подымалась
И забиралась без хвоста,
За четверть с десяти целковых
Четвертачок я уступил.
В задаток тысячу все новых
Кредитками я получил...
Как цену наперед узнаешь?
Пойдет ли в гору иль в отвал?
Найдешь барыш иль прогадаешь?..
 Формы овеществления текста 141

Случаи, конечно, исключительные, потому что сейчас у нас так не

принято, и это удивляет так же, как, скажем, то, что на Востоке опреде­
ленные религиозные и поэтические тексты исполняются речитативом,
что в раннесредневековой Европе научные трактаты писались в стихо­
творной форме, а русские гимназисты на экзамене должны были показать
умение рифмовать.
Давление формы на стилевую специфику текста А.И. Горшков1проил­
люстрировал сопоставлением двух тематически связанных отрывков из
статьи JI.B. Щербы и из стенограммы его же доклада:
Дело в том, что приименной родительный, будучи поставлен после своего име­
ни, склонен составлять особую группу, особенно если он имеет еще и свое опреде-
гление. Следствием этого является то, что определяемое тоже оказывается более или
менее самостоятельным, и как бы мы ни усиливали логическое ударение на роди­
тельном определительном, эта самостоятельность не ослабляется. Ослабление оп­
ределяемого, по-видимому, может быть достигнуто лишь постановкой родительно­
го с логическим ударением перед его определяемым, ср., например, я слышу голос
врага и я слышу врага голос...

Многие из нас прекрасно помнят, что был такой период, когда во фразе дом от­
ца — отца было определением. И вообще полагалось все, что относится к сущест­
вительному, считать определением. А потом сказали: нет, это не научно. И с боль­
шим пафосом, с большим воодушевлением начали говорить, что единственно науч­
ное рассуждение следующее: если имеется прилагательное, то это определение, а
если существительное в косвенном падеже, то это не определение...

Однако вряд ли можно усомниться, что в обоих случаях перед нами

научный текст: не говоря уже о совпадении содержания (оно несколько
трансформируется, изменяется тональность, строгий пример заменяет­
ся бытовым, упрощается синтаксис), приметой одинаково служат тер­
мины.
Деформирующее текст влияние формы его реализации нельзя преуве­
личивать и тем более принимать за стилевой фактор. Оно чаще всего отра­
жает лишь условия существования и восприятия текста, конкретные взаи­
моотношения трех сторон коммуникативного акта и гасится соблюдением
КСВ, отражающего и сферу, и среду — характер содержания, а также ха­
рактер производителей и потребителей текста. Сохраняется общественная
языковая функция, за что отвечает конструктивно-стилевой вектор, а не
используемые для его материализации средства.

1 См.: Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 96.

142 Пятый очерк

Любопытно, что о Г. Р. Державине судили не как о поэте, а как о лето­

писце; он сам в «Объяснениях...» это поддерживал. «К чему тогда та искус­
ственная и осложняющая правильность наблюдений, стихотворная фор­
ма, которая становится случайным и мешающим придатком?» — вопро­
шает Б.А. Грифцов в статье «Державин»1. Но Державин со всей достовер­
ностью писал о своем «необычайном парении», в котором он отделялся от
«тленного мира»!

Еще в ходе дискуссии по вопросам стилистики было отмечено, что

не форма реализации, а стилевая принадлежность текста играет ос­
новную роль, что неправомерно списывать на устность и письмен­
ность то, что куда в большей степени определяется книжностью и раз­
говорностью. «Представим себе, что мы слышим “гладкую речь” ора­
тора, но затем, познакомившись с письменным докладом того же ора­
тора, обращаем внимание на неуклюжие фразы, как бы расползаю­
щиеся в разные стороны... То, что нам казалось очень “гладким” и яс­
ным в устном изложении, может оказаться “корявым” и даже неяс­
ным... Встречается и обратное соотношение: иные хорошие стилисты,
тонко ощущающие особенности письменного изложения, в устном
пересказе своих мыслей то и дело прибегают к всевозможным и не­
нужным “значит”, “вот”, “так сказать” и пр.»2.
Смена преимущественных связей овеществления КСВ всех книж­
ных и всех разговорных текстов с определенными формами сопро­
вождается их известной «деформирующей» перестройкой. Так, науч­
ный текст, излагаемый устно, не перестает быть собою, но не потому,
что будто бы приближается к разговорному, а в силу привносимых
этой формой новых возможностей выражения, иных способов осуще­
ствления КСВ научной книжности. Оратор, отдающий стенограмму
доклада в печать, и писатель, читающий публично свое произведение,
вынуждены обычно перестраивать текст, но причины чаще всего сти­
левые. Кроме того, обстановка публичного устного выступления мо­
жет лишь породить в связи с волнением говорящего или шумом ауди­
тории неловкую искусственность, обилие слов-паразитов.
Жанровое разнообразие текстов неспецифической книжности ис­
торически опирается на письмо, но генетические устно-фольклорные
корни постоянно дают о себе знать, а драматургия связана не менее
прочно и с декламацией, стихосложением, монологом, пением. При
рассмотрении публицистических текстов, безусловно книжных, стало
1 Цит. по: Ходасевич В.Ф. Державин. С. 279.
2 Будагов P.A. О языковых стилях / / Вопросы языкознания. 1954. № 3. С. 64.
 Формы овеществления текста 143

ясно, что они одинаково могут реализоваться и письменно, и устно, а

жанр ораторской речи даже немыслим вне устного исполнения. Нали­
цо и случаи письменного и монологического оформления разговорных
шкетов. В плазме массмедийных текстов, находящихся в становлении
л приобретающих все больший вес в языковом существовании общест­
ва наблюдается одновременный синтез всех возможных форм овеще­
ствления. Даже «неприкасаемый» поэтический текст (Показательный
пример 2) неизбежно испытывает давление формы, если декламирует­
ся автором, исполняется профессиональным чтецом или тем более ес­
ли, положенный композитором на музыку, поется разными певцами.
Модная певица Нуцэ в телепрограмме «Культурная революция»
резко выступила против всяких «экранизаторов прозы», «профаниру­
ющих литературную классику»: «литературу читать надо, а не смот­
реть». Такое неприятие разных форм овеществления одного текста
вызвало, за единичными исключениями, всеобщее возражение. Сам
автор программы иронически вопрошает певицу: «Тогда, может, и
стихи не надо петь?» (Российская газета. 2004. 13 апр.). Эти мнения о
роли формы в реализации КСВ, да и содержания общения в целом,
заставляют вспомнить афоризм П. Бомарше: «Что слишком глупо,
чтобы быть сказанным, то поется».

Реплика в апо/юш/ 23
Материальная хнова разных форм
Сами по себе устная и письменная формы просто в силу различия сво­
их материальных средств (звуков и графического кода) не могут не влиять
на воплощение всех КСВ. По словам Б. Шоу, «есть пятьдесят способов
сказать “да” и пятьсот способов сказать “нет”, и только один способ это
написать». У письма тоже есть специфические выразительные возможно­
сти: кавычки, шрифты, разные написания. Вспомним двойственные ин­
терпретации устно произносимого античного обещания поставить ста­
тую золотую чашу держащую или средневекового приказа казнить нельзя
помиловать, вполне однозначных при употреблении знаков препинания
на письме. В письменном виде невозможна известная шутка A.A. Рефор­
матского: а бутылка была невинная / не винная. Без постановки не предус­
мотренного правилами знака ударения плохо читается написанная фраза
Все могут до утра передохнуть и т.п.
Впрочем, почти всегда осуществим «взаимоперевод» специфичес­
ких устных и письменных выразительных средств написаниями вроде
144 Пятый очерк

р-р-разойдись , важно не КАК, а ЧТО , с одной стороны, и произносимы­

ми выражениями типа талант в кавычках , человек с большой буквы . За­
бавна фраза из одного романа: Не могу поверить, wwo о« стал «жертвой
насилия». Кавычки она обозначила интонацией и жестом (С. Графтон.
«П» значит погибель). Все это дает обильный материал публицистам и
составителям рекламных слоганов.
Вопрос о том, насколько все же форма реализации деформирует дик­
туемый текстам их конструктивно-стилевыми векторами выбор языко­
вых средств и их композицию, не так прост, как кажется и как хотелось
бы большинству исследователей. Главенствующая роль либо содержа­
ния, либо характера акта общения в стилевой дифференциации разго­
ворных (обычно устных, но и зафиксированных в личных дневниках и
записках, неправленых протоколах, стенограммах, письмах) и специаль­
ных книжных (обычно письменных, но нередко и произносимых на ин­
структажах, лекциях) текстов вынуждает прибегать к оговоркам вроде во
многом, преимущественно, главным образом. Но даже они вполне нор­
мально могут существовать и в той, и в другой форме (хотя вряд ли в пе­
сенной, стихотворной...), отнюдь не теряя при этом своих стилевых при­
мет. «Переход от письменной формы к устной в таких случаях не влечет
за собой с о з н а т е л ь н о й перестройки речи (некоторые особенности,
присущие именно устной речи, воспринимаются при этом как “отклоне­
ния” от нормы, вызванные невозможностью заранее подготовить выска­
зывание), переход к письменной форме обычно связан с сознательной
переориентацией на иные нормы выражения, чем это было при устном
общении»1.
Эта переориентация связана не только с необходимостью вербальной
компенсации утраты реальной обстановки высказывания неязыковыми
выразительными средствами или, напротив, устранения этой компенса­
ции и опоры на реальные условия устного общения. Давление стилевой
сущности здесь подвергается некой аберрации, связанной с тем, что до
сих пор, хотя и все слабее, «представление о нормах литературного языка
связано главным образом с письменной формой его существования, свой­
ства же разговорной речи — особенно такие, которые не отражены в про­
изведениях художественной литературы, т.е. не получили опять-таки
письменной фиксации, — обычно попросту не замечаются говорящими;
говорящие, владея практически “разговорной речью”, в письменной ре­
чи, т.е. когда появляется необходимость сознательного выбора речевых
средств, ориентируются преимущественно на языковые нормы, получив-

1 Шмелев Д. Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. С. 7.

 Формы овеществления текста 145

шие письменное закрепление, — даже в тех случаях, когда содержание

связано именно с “обиходно-разговорной речью”»1.
Оценивая соотносительные формы словесного выражения, мы не мо­
жем не обратить внимания на такие очевидные факты, как часто встреча­
ющиеся в любых устно реализуемых текстах обращения, вводные слова,
присоединительные и бессоюзные типы предложений, эмоционально­
экспрессивная, обычно сниженная, лексика и фразеология. Все это вы­
звано тем, что устность, исторически ангажированная, завербованная сти­
левой разговорностью и потому неправомерно ассоциируемая только с
бытовой тематикой, в какой-то степени передает и книжным текстам при
их устном исполнении (независимо, кстати сказать, от того, были ли они
первоначально написаны или нет) разговорные языковые особенности,
прежде всего связанные с огласовкой, интонацией, наличием жестов и т.п.
Да и письменная форма испытывает напор технических новшеств — так,
из-за принтеров, выравнивающих текст, люди стали меньше пользоваться
переносами на следующую строку.
Увлекаясь подобными рассуждениями, мы не должны упустить из ви­
ду главное — в любой форме текст сохраняет свои основные стилевые
приметы. Теперь, благодаря масс-медиа, мы привыкаем понимать, что
разговорные тексты, записанные или нет, буквами или в живом виде на
ленте или диске, могут быть серьезными, содержательно достойными и
что устное исполнение книжных текстов богаче, выразительнее, доступ­
нее, человечнее их письменного исполнения.

* * *

Тезис о том, что, в принципе, любой текст без серьезного ущерба для
своего КСВ может быть воплощен в любой форме — точно так же, как
и любыми выразительными средствами, — отстаивается не просто ради
«чистоты рассуждения». Трезвая оценка и истинная расстановка явле­
ний стала возможной, когда технический прогресс нынешней эпохи
«покусился» на уникальность письменности. На переломе тысячелетий
человечество переживает революцию в своем коммуникативном суще­
ствовании, которую вряд ли можно было предотвратить, хотя многим
не хочется ее ни понимать, ни принимать. В жизнь ворвались атомные
реакторы, реактивные самолеты, космические станции, клонирование,
генная инженерия, компьютеры, и, как бы ни возмущался наш русский
лингвистический и лингвоцентрический консерватизм, наука и техни­
ка радикально изменят языковое существование, характер общения.

1 Там же.
Ю -45
146 Пятый очерк

В древности против письменности также возражали учителя и ска­

зители, видя в утрате необходимости все запоминать наизусть вредное
покушение на природу, ведущее к атрофии памяти и умственных спо­
собностей. Однако письмо, первоначально не более чем технический
прием условной фиксации, консервации, хранения, воспроизводства
текстов звукового (устного) естественного языка, породило особый
виртуальный мир книжности, перевернувший реальную жизнь людей.
Совсем недавнее изобретение ряда современных технических
средств позволяет консервировать, хранить, воспроизводить акты об­
щения без какой-либо условности — в звуке и изображении всей
«культурной обстановки» с цветом, движением, разве что без запахов
(но это, как уверяют специалисты, дело наживное). Сегодня можно
лишь гадать, какие уму непостижимые последствия и возможности
несет в себе технический прогресс. Их так же трудно себе вообразить,
как изобретателю письменности— созданный на ее основе виртуаль­
ный мир книжности.
Высокий темп прогресса инструментария технических средств
(иллюстрированная газета, фотография, кинематограф, радио, звуко­
запись, телевидение, видео, компьютер, цифровая электроника, Ин­
тернет...) и материальных носителей информации (та же, что и в кни­
ге, бумага, светочувствительная пластина, кинолента, магнитная лен­
та, компакт-диск...) несопоставим с многовековым историческим со­
вершенствованием техники письма, а их потенциал значительно пре­
восходит его, в общем-то, ограниченные возможности. На глазах ра­
диотелефон из диковинки превратился в привычный «мобильник»,
без которого трудно уже представить себе свою жизнь, и становится
своего рода комбайном — гибридом телефона, компьютера, радио­
приемника, телевизора и цифровых фотоаппарата и видеокамеры.
Чуть не каждый день приходят сообщения о новшествах вроде:
«Электронная газета — уже реальность. Изобретен гибкий экран —
“газетный лист”, на котором электронными “чернилами” печатается
изображение... Оно остается на экране около 10 минут после снятия
напряжения» (Российская газета. 2003. 14 мая). Технические прорывы
очевидны в стереоскопической «ЗД-технологии», с помощью которой
Б. Пакстон снял новый кинофильм о «Титанике». Эстетическая при­
рода кино меняется, например, в ленте «Догвиль» JI. фон Триера, де­
монстрировавшейся в Канне в 2003 г. Одним словом, текст все чаше
существует в киберпространстве, в электронной (массмедийной)
форме, которая по праву должна быть добавлена к имеющемуся спи­
ску форм. Жизнь все больше учит нас не отождествлять привычное,
 Формы овеществления текста 147

традиционное с единственно правильным, а новое — с вредным и не­

желательным.
Особенно потрясает все устои, в том числе и привычную систему
функционирования языка, всемирная коммуникационная «паутина» —
Интернет. Эта сеть обретает подобие коллективного разума, заставляю­
щего человечество синхронизироваться, думать в унисон, жить в
едином киберпространстве, в новом виртуальном мире. Этот мир по
историческому примеру виртуального мира книжности, созданному
изобретением письменности и создавшему свой книжный язык, дис­
танцированный от первородного звукового естественного, тяготеет уже
сегодня тоже к созданию своего языка, отличного от этих двух. Слово
язык здесь, как и в других местах Очерков, употребляется условно — в
уверенности, что вообще-то мы имеем дело с одним — единым, внут­
ренне разнообразным и богатым великим русским языком.
Хитроумные машины, позволяющие записывать, хранить, воспро­
изводить устные тексты, переняли от письменности те качества, ради
которых она была создана и которыми была возвышена. Более того,
оказались преодоленными недостатки, которые были ей свойствен­
ны. То, что на письме вынужденно компенсировалось вербально,
многословно и неполно, с большими затруднениями — интонация,
тон и громкость огласовки, жест, цвет, движение, вся обстановка акта
общения, высказывания, текста, — теперь легко воспроизводится в
первозданном виде.
Соперник письменности оказывается могущественнее и ускорен­
но строит свой новый виртуальный мир, вырабатывает свой язык. Да
простится это только кажущееся умаление гениального величия пер­
вого технического изобретения, позволившего воздвигнуть грандиоз­
ное здание книжности: перед нами всего лишь принципиально иное
техническое решение той же идеи. И, не надо быть провидцем, — с не
менее грандиозным грядущим результатом!
Подобно до сих пор не закончившемуся поиску названия порожде­
нию первого революционного изобретения в языковом существовании
людей (письменность, книжность, словесность, писательство, сочини­
тельство, литература...), нет и определенного имени у дитя нынешне­
го. Советскую массовую информацию и пропаганду с запретом интерна­
циональной массовой коммуникации незаметно заменило заимствование
m<*ss media, которое, обрусев в виде масс-медиа, дало производное
м<*ссмедийный (просто медийный и новейшее мультимедийный), употреб­
ляющееся наравне с масскоммуникативный. Сейчас, кажется, пришлись
Ко Двору термины мир Интернета, интернет-язык, интернет-текст, но
10*
148 Пятый очерк

они как-то ограничивают называемый предмет, сводя его к «чату».

Можно быть уверенным, что следующие изобретения, а их нельзя не
ждать, позволят найти более убедительное и удобное название.
В настоящих Очерках используется еще и метафорическое наиме­
нование голубое нигде — по заглавию американского романа «The Blue
Nowhere» (2002) о преступной деятельности хакеров. Таким образом,
виртуальному миру книги — существующему в виде написанных букв,
противопоставляется виртуальный мир «голубого нигде» — существу­
ющий на электронных носителях и выводимый на голубой экран те­
левизора, монитора, на дисплей компьютера. В сущности, ведь и вир­
туальный мир книжности существует «нигде»: в библиотеках хранят­
ся книги, из которых он при их чтении выводится в сознание челове­
ка, в мир реального, но которые, если их не раскрывать, сами по себе
такое же hardware («скобяное железо»), как и эта аппаратура, если ее
не включать. Впрочем, не читать книги легче, поскольку в библиоте­
ку идти не надо, телевизор же люди, едва войдя в дом, включают сра­
зу, а перебои с электричеством воспринимают как беду — даже не по­
тому, что нет света, а потому, что «ящик не работает».
Сегодня трудно не согласиться с тем, что новый виртуальный мир
уже возник, но его воздействие на реальную жизнь все еще непредсказу­
емо; с ним модно связывать зло вроде ограблений банков или сексуаль­
ных извращений. Даже формирующееся в нем использование языка по
большей части производит впечатление произвола и порчи — в какой-
то мере, вероятно, по причине извечной боязни и отторжения непри­
вычного, но и в силу естественных «болезней роста». Нет сомнения в
том, что становление мира книжности тоже проходило нелегким путем
«проб и ошибок», что он тоже приносил людям отнюдь не только добро.
Новый виртуальный мир похож на своего великого предшествен­
ника и, будем надеяться, партнера на долгие времена в будущем. Они
не конкуренты, но этапы коммуникативного развития человечества.
Вряд ли стоит пессимистически бояться, что «голубое нигде» погубит
книжность. Его пришествие, его неизведанные влияния на реальную
жизнь вызывают порой серьезное беспокойство и наивное желание
отвергнуть его неизбежность, но трезвые головы начинают и серьезно
его изучать. Все чаще говорят, например, об «информационном веке»,
в который входит человечество1. Настала пора всерьез исследовать и
его языковую, стилевую сторону

1 См. хотя бы: Castells М. The Information Age: Economy, Society, and Culture. Malden;
Massachusets; Oxford, 1996. Vol. 1, 2, 3.
 Формы овеществления текста 149

Виртуальный мир «голубого нигде», возвращаясь будто бы в есте­

ственное лоно звукового языка, во многом строится на книжности, а
его язык, неизбежно искусственный и вряд ли конкурентоспособный
(пока?), без нее вообще немыслим, хотя и обильно подпитывается
животворными соками природного языка. Сближая письменность и
устность в привычном синхронном их соотношении, по-прежнему
опираясь на устность как первоначальную форму языка вообще, тех­
нические достижения созидают, как сегодня уже ясно, новое, еще не­
ведомое разговорно-книжное (книжно-разговорное) и даже вербально­
невербальное коммуникативное пространство текстов, соответствую­
щих наступающему на нашу жизнь новому виртуальному миру. Его
язык трудно однозначно назвать устным или письменным: у него
принципиально иная форма существования.
Во всяком случае, эпоха обожествления написанного слова, слова
книжного миновала. Сейчас вряд ли будет принято объяснение без­
граничного почтения к нему тем, что русский народ в массе своей был
неграмотен, или тем, что письменность ассоциировалась с церковью,
с православием. Трудно предположить, что современный писатель
всерьез начнет свое произведение, как это сделал И. Бунин в «Жизни
Арсеньева», цитатой: «Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою
покрываются и фобу беспамятства предаются, написании же яко оду­
шевлении».
Любопытно, как наш словарь реагирует на происходящие измене­
ния способов фиксации и воспроизведения текстов. Глагол писать,
этимологически связанный с понятиями «пестрить», «рисовать», «ук­
рашать», теперь значит не только «водить пером по бумаге» или «со­
чинять», он вполне приспособился к небуквенной записи, знаменуя
новое отношение общества к устной речи: (за)писать доклад — это не
стенографировать устный текст условными значками, записать кон­
церт — это не описать его словами устно или письменно. Глагол чи­
тать, восходящий к понятиям «мыслить», «понимать», «познавать»,
«ценить», «считать» (вспомним однокоренные честь, почет , даже
четки), передает или делит обозначение воспроизводства хранимого
текста со словами слушать, смотреть {радиослушатель, телезритель)
и др. Приобретшее вдруг большую популярность озвучить, как и ста­
рое огласить, совсем не обязательно значит «проговорить» — но и
«написать», вообще «довести до сведения». Показательно новомодное
заимствование чат , обозначающее, по общему признанию, некий со­
вершенно особый интернационализирующийся, пусть и на англий­
ской базе, вербально-изобразительный «язык» (или интержаргон, но­
150 Пятый очерк

вый пиджин?). Пробиваются в жизнь и иные явления, достойные спе­

циального изучения.
Как только письмо утратило монополию на фиксацию и хранение
текстов, коммуникативная ситуация в обществе начала радикально
меняться. Все чаще в учреждениях не требуют машинописных стено­
грамм, удовлетворяясь записями заседаний на диктофоне; в больни­
цах внедряется магнитофонное ведение истории болезни; в суде при­
нимаются аудио- и видеозаписи в качестве доказательств и улик; на
улице никого не удивляют люди с кассетником в кармане и проводка­
ми из ушей, а ведь еще недавно удивляющей новинкой было «говоря­
щее письмо». Стенографистку заменил диктофон, машинистку —
компьютер, ксерокс сделал ненужной копирку, а кассета, компакт-
диск, видео, цифровые носители, наконец, Интернет архаизировали
слова грампластинка, кинолента, патефон, кинопроектор.
Соответственно, хотя и с трудом и опозданием, меняется общест­
венная оценка устности и письменности. К устной форме возвращает­
ся общественное признание ее весомости и убедительности, в ней са­
мой без помощи письменной возникают новые жанры, новое разнооб­
разие стилевых явлений, да и новые языковые явления. Обожествление
письменной формы проходит. Письмо, породившее целую науку и вы­
сокое искусство каллиграфии (еще не ушедшие в небытие в Китае, во­
обще на Востоке), уже никем не воспринимается как таковое столь же
достойным занятием, что и рисование, живопись, музыка. В школах у
нас нет предмета «чистописание», забыты такие слова, как перо, чер­
нильница, клякса, макать и промакать, промокашка и нажим.
Уже отмечалась силлогическая некорректность подмены, когда
понятия устного и звучащего из синонимов превращаются чуть ли не
в антонимы, устность однозначно увязывается с разговорностью, а не
глобально с естественным звуковым языком. Непомерное возвыше­
ние книжности доводит до абсурдной крайности, будто человечество
могло вообще ограничиться писанием и прочтением; к счастью,
книжность устойчиво существует как в письме, так и в устном испол­
нении. Все эти иллюзии сегодня развеиваются, так как устный, или
звуковой, язык получает поражающую воображение техническую
поддержку, обеспечивающую ему в обход письма все достоинства
произросшей на его основе книжности — и еще большие. Одних это
радует тем, что с изобретением радио и телевидения минули времена
наивного просветительства (вроде передвижников в изобразительном
искусстве, а также в музыке), других наводит на апокалиптически
ужасающую мысль о неизбежной обреченности книги. В самом деле,
 Формы овеществления текста 151

многие из нынешнего поколения узнают судьбу Анны Карениной из

кино или видео, а не из романа.
Именно радикальные сдвиги места и роли разговорности нашли
отражение, видимо, неосознанно в интересе лингвистов к ее языко­
вым особенностям, которые вот уже скоро полвека внимательно опи­
сываются (например, в работах О. Б. Сиротининой и ее «саратовской
школы», Е.А. Земской и других академических ученых Москвы) и тем
со всей очевидностью, вопреки теоретическим заявлениям и терми­
нологическому упрямству, кодифицируются, обращаются в общую
литературно-языковую норму В ряде замечательных работ O.A. Лап­
тевой1 на громадном фактическом материале убедительно показан
обвальный рост числа и авторитета устных текстов. Среди них не
только собственно разговорные, но и массово-коммуникативные
(массмедийные), а также — не без влияния последних — воплощае­
мые сегодня все чаще в устной форме тексты самого разного содержа­
ния и разной стилевой конструкции — даже научные, административ­
ные, производственные.
Взаимодействие разговорности и книжности, облегченное единой
формой реализации, объективно ведет к новым стилевым объедине­
ниям и разграничениям в разновидностях употребления языка.
А.И. Горшков вроде бы неохотно признает: «Письменная и устная
формы выражения свойственны не только научному стилю. В публи­
цистике к “устным жанрам” относятся разного рода речи, выступле­
ния (если они заранее не написаны), беседы, дискуссии, интервью по
радио и телевидению. С конца 80-х — начала 90-х годов эти жанры за­
метно оживились в связи с серьезными изменениями в нашей обще­
ственной жизни. Сыграло роль и быстрое развитие и распространение
аудио- и видеотехники»2.
Среди привычных оппозиций, указанных в начале данного очерка,
строго говоря, противопоставление устный—письменный уже анахро­
нично и подлежит замене на новое — письменный—массмедийный, а
слово устный возвращает себе истинное первичное свое значение
«звуковой, первородный, природный (или божественный?), единст­
венно естественный», потому что все остальное искусственное.

1См., например: Устно-разговорная разновидность современного русского литера­

турного языка и другие его компоненты / / Вопросы стилистики. Саратов, 1974. Вып. 2;
Русский разговорный синтаксис. М., 1976; Живая русская речь с телеэкрана: разговор­
ный пласт телевизионной речи в нормативном аспекте. М., 2001 ; Говорят с телеэкрана / /
Русская речь. 1993. № 5.
2 Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 97.
152 Пятый очерк

Реплика в anöftötuf 2 4
О неискоренимости привычных убеждений
Привычка — вторая натура. Письменность не только уравнивается
почти единогласно с книжностью, но даже ее инструментарий многими
воспринимается существенным для творчества. М. Ганина, в высшей сте­
пени достойный уважения литератор, в статье о нынешней русской лите­
ратуре, русском языке и русской жизни, с основными положениями кото­
рой нельзя не согласиться, делает, однако, странное, если только не при­
нять его за метафорический прием, замечание:
«Великая проза, великие произведения писались перышком. Сначала
гусиным (Пушкин, Лермонтов). Затем пишущей ручкой с перышком.
“Паркером”, например. Не на компьютере, на котором ныне производят,
как правило, литературную продукцию чуть ли не все... Покойный Виктор
Астафьев, больной и полуслепой, до самого конца жизни и трудов писал
“перышком”. Господь водил его рукой.
Опубликованные в начале восьмидесятых годов века двадцатого рас­
сказы Татьяны Толстой мне очень нравились. Я даже с присущей мне не­
посредственностью объявила об этом, выступая в Кремле на съезде писа­
телей СССР. С того моего выступления, кстати, началась ее широкая из­
вестность. За что меня до сих пор ругают друзья-писатели. Последние же
ее “тексты”, умудренно и изощренно выдавленные из компьютера, я, увы,
читать не могу. Скучно!»1
Но разве, позволительно спросить, Всемогущий Господь не может «во­
дить компьютером»?

1Ганина М. На рыночных рельсах // Литературная газета. 2002. № 23.

Ш ЕС Т О Й ОЧЕРК

fj3iOBomocMb и еежексжы

В разговорах, в естественном общении сегодня, как, надо думать, и

при зарождении мышления и языкового обмена информацией, пер­
востепенна устойчивость канала передачи или получения информа­
ции, обмена ею. О чем бы ни шла речь, к какой бы сфере ни относил­
ся акт общения, на переднем плане оказывается именно среда, в
которой необходимо воцарение сотрудничества (или, напротив,
вражды, которую нельзя игнорировать молчанием).
Изменение ведущей роли тех вершин коммуникационного тре­
угольника, которые обозначаются местоимениями «кто» и «кому» или
«с кем», по вполне понятным содержательным причинам резко отли­
чает разговоры от специальной книжности. Отличаются они и от не­
специальной книжности, в которой тематико-содержательная непред­
сказуемость условна, так как подчинена авторской интерпретации
излагаемого — пусть в приватных эпистолярных текстах, которые час­
то выглядят записанным разговором (в дневниках — беседой «самого с
собой») слабее, чем в беллетристических и публицистических. Вообще
в книжности отсутствует личностный контакт, и не так уж принципи­
ально, в конце концов, увлечен ли читатель — или прервал чтение и
временно или совсем отбросил текст.
Черты разговорных текстов в полном наборе, да и по отдельности
вряд ли типичны для других текстовых группировок, в которых мало­
вероятно, скажем, изменение в пределах одного акта общения его це­
ли или темы. Смена ролей отправителя и получателя информации,
практически невозможная в художественных текстах, весьма условно
Устанавливается в научном и других специальных книжных. Зато в
разговорных текстах очень ослаблен аспект авторства как такового.
154 Шестой очерк

Для разговорности важнее всего отразить внеязыковую сущность

именно непосредственного взаимодействия, т.е. возбудить и удержать
внимание и заинтересованность собеседников, вовлечь их в комму­
никацию. Ради этой цели применяются любые способы, отнюдь не
только вербальные, нередко даже сменяются тема и содержание об­
щения. Народная мудрость увековечила второстепенность для нее со­
держания в беседе с глухим: Здорово, кума. — На рынке была. —Аль ты
глуха? — Купила петуха. — Прощай, кума. — Три с полтиной дала. Ес­
тественнее всего это, конечно, достигается путем создания атмосфе­
ры доверительности, приятельской непринужденности.
В разговорах императивна персональность, личный физический
контакт в непосредственной жизненной ситуации с опорой на общие
неязыковые выразительные средства без какой-либо технической по­
мощи (разве только собеседники глухи), с постоянной немедленной
обратной связью, сменой ролей участников, а также с возможностью
резкой смены темы, цели, экспрессии. Типичны ремарки вроде Подо­
жди-ка, я вчера слышал совсем другое, после которых изменяется уста­
новка первого говорящего, согласного или не согласного узнать иное
освещение событий и соответственно меняющего установку, скажем,
с сообщения на воздействие, на переубеждение. В этом случае и пер­
воначальный реципиент может изменить свою роль: Ну вот, не дослу­
шал, а возражаешь. С тобой каши не сваришь. Знай свое гнешь.
Существенно заметить, что понимание межперсональности в на­
ше время не сводимо к непринужденному личному контакту. Оно ста­
новится более относительным и многообразным, в частности не обя­
зательно связанным с диалогической и не фиксируемой устной
формами общения (достаточно вспомнить появление в середине про­
шлого века односторонних «говорящих писем», современное распро­
странение различных магнитофонных записей) или с физической
близостью (достаточно послушать, как и что говорят по мобильному
телефону прохожие на улице, пассажиры в транспорте или подростки
в интернет-чатах).
В очень многих ситуациях участники разговора хорошо знают друг
друга, и наличие общих «фоновых знаний», значительно больших,
чем те, которые объединяют людей одного этноса, одной культуры,
одного поколения, позволяет обеспечивать взаимопонимание без
лишних слов. Это иллюстрируется такой, например, шуткой о семей­
ной паре, долго живущей вместе и общающейся по-своему. Жена
спрашивает: Что ты там ищешь в шкафу? Муж отвечает из соседней
комнаты: Ничего. Она помогает ему: Знаешь, по-моему, это лежит не
 Разговорность и ее тексты 155

тут, посмотри в коробке под кроватью. Ситуация разговора вообще

часто выступает полноправной составляющей коммуникативного ак­
та, она как бы вплавляется в текст, и многое не получает полного, за­
вершенного, а иной раз вообще никакого вербального выражения по­
тому, что дано в ситуации или и так хорошо известно без слов.
Неязыковая компенсация неоконченных фраз, перебивов, повто­
ров, недоговоренностей огласовкой, элементарным жестом, мимикой
не мешает пониманию разговорного текста и даже, напротив, делает
его убедительнее, глубже, эмоциональнее. В этом серьезное его отли­
чие от книжных текстов, особенно при их письменном исполнении,
когда оказывается необходимой языковая завершенность, а нередко,
прежде всего в беллетристике, и сознательная словесная компенсация
отсутствующего «культурного контекста» (словами вроде прошептал,
заоралу картавил, хромает, сморщился или описаниями обстановки,
внешности участников разговора, их действий и т.д.).
Общность фоновых знаний, часто сиюминутных и преходящих, и
их роль в реализации, непосредственно, прямолинейно и сильно опи­
рающаяся на экстралингвистические обстоятельства КСВ разговор­
ных текстов, разумеется, не ограничиваются отдельной семьей. Пасса­
жир автобуса спрашивает попутчика, кивнув в окно: Починили?Сосед
отвечает: Вроде еще нет. Акт общения состоялся, так как все москвичи
в первые дни августа 2002 г. знали, что из-за пожара в торговых рядах
ярмарки в Лужниках обрушилась часть эстакады третьего автомобиль­
ного кольца. В полном соответствии с тем, что русский солдат по при­
бытии в часть прежде всего узнает, где кухня, для американского воен­
нослужащего при новой диспозиции главное спросить Eat yet?, т.е.
Have you eaten yet?, что созвучно можно перевести как Ел — нет ? Имен­
но это обстоятельство имеет своим следствием склонность разговор­
ности к возможно кратким и экспрессивным репликам, ее стремление
уйти от подробных и длинных текстов.
Большие и сложные маловыразительные, «серые» высказывания
быстро приедаются партнеру, он обычно перебивает их вопросами,
оценками услышанного, удивлением, скепсисом. Нарушение конст­
руктивного вектора сплошь и рядом вынуждает говорящего откровен­
но просить: Дайте же сказать, договорить... ну дослушайте же! Нельзя
не заметить здесь и склонности к шутке, игре слов, чем тоже успешно
достигается задаваемый эффект непринужденности, свободы, атмо­
сферы личного дружественного (да и недружественного) контакта.
Таким образом, именно в соотношениях среды как внеязыковой
стороны коммуникационного треугольника следует искать смысл
156 Шестой очерк

КСВ разговорных текстов. Вектор выбора и организации языковых

единиц (и их невербального сопровождения) можно обобщить по
принятой в Очерках манере неуклюжим термином «коллоквикум»
или, чтобы не путать с коллоквиумом, «коллоквиаликум», — подразу­
мевая под ним установку на поддержание устойчивой связи между об­
щающимися лицами.
Задача, решаемая созданием по возможности дружественной атмо­
сферы непринужденного личностного контакта и возбуждением обще­
го для данных лиц конкретного содержательно-тематического интере­
са с естественным учетом сходства или различия социальных статусов,
аналогична массовой коммуникации, но там она связывается с иными
способами установления и поддержания устойчивой связи — с механи-
чески-конструктивным чередованием элементов разного экспрессив­
ного потенциала, с «блочным» построением, с общественно значимым,
часто сенсационным, содержательно-тематическим императивом и
другими явлениями, обсуждаемыми в Седьмом очерке.
Встав на путь векторного описания явления, мы должны видеть в
традиционном описании этого явления перечнем его отдельных при­
мет лишь следствие анализа осуществленных его реализаций, кото­
рые нельзя считать ни единственно возможными в синхронии, ни ис­
черпывающими в диахронии. Из этого тезиса, разумеется, не
вытекает осуждение «словарного метода» описания, тем более его не­
нужность, бесполезность: просто векторное описание нацеливает на
проникновение в механизм увязки наблюдаемых реализаций с вне-
языковыми мотивами и факторами, помогает понять, по какой при­
чине появляются те или иные признаки этих реализаций. Оба метода
находятся в отношениях дополнительности, различаясь направлен­
ностью на причину и на результат. Поэтому не представляется воз­
можным считать безоговорочным открытием сущности разговорнос­
ти такие ее признаки, традиционно обсуждаемые исследователями и
предъявляемые в качестве чуть ли не обязательных, имманентных
признаков разговорных текстов, как специфика синтаксиса и сни­
женная лексика или устная и диалогическая формы воплощения. Они
суть более или менее естественные приемы и способы сегодняшнего
удовлетворения «коллоквиаликума», достижения внеязыковых по­
требностей установления и поддержания устойчивой связи в среде.
К настоящему времени в ряде исследовательских учреждений,
учебных заведений и у отдельных лиц накоплен громадный запас за­
писей живой разговорной речи разных жанров, разной экспрессии,
весьма разного содержания. Во всех собранных текстах, несмотря на
 Разговорность и ее тексты 157

очень неодинаковое языковое воплощение (а отчасти и формальное:

не только преимущественно устное, диалогическое, но и письменное,
монологическое и пр.), при отказе от привычных предубеждений об­
наруживается общий и единый КСВ, отличающий их от других гло­
бальных группировок современных текстов.
Энтузиасты 1960-х гг., увлеченные открытием того, что было ря­
дом, но не замечалось как всегда присутствующее и недостойное вни­
мания, вооруженные к тому же ставшими тогда доступными магнито­
фонами, взялись записывать и описывать реальные устные разговоры
(до того разговорные тексты если и изучались, то почти исключитель­
но по примерам из беллетристики) — не без упреков и опасения нару­
шить личную неприкосновенность беседующих — открыто, по памя­
ти или скрытно, подключаясь, например, к телефону. Анализ быстро
накопленного обширного материала показал, что он отнюдь не бесси­
стемен и хаотичен, что в нем достаточно последовательно вскрывают­
ся закономерности и свои нормы, что он со всей очевидностью пред­
ставляет особую разновидность употребления языка. Не без
свойственного энтузиазму рвения и преувеличения (впрочем, и по бо­
лее веским причинам — см. Девятый очерк) эту разновидность окрес­
тили сначала особым языком (РЯ), а затем речью (РР).
К сожалению, преимущественно записывались исключительно
разговоры, посвященные повседневным бытовым пустячным делам.
В этом легко убедиться, изучая материалы первой специальной хресто­
матии таких текстов «Русская разговорная речь. Тексты» (1978). Несе­
рьезное, даже пустое содержание принималось как аксиома за первый
признак разговорности, отличающий ее от книжности. Иными слова­
ми, суть данного КСВ непроизвольно сводилась к тематико-содержа-
тельной стороне, т.е. к сфере, что искажало причинную перспективу. Не
принимался за разговорный текст повседневной тематики, построен­
ный в интересах устойчивой связи общающихся без сниженных слов и
по канонам «нормального», т.е. книжного, синтаксиса (его можно на­
звать по аналогии с «полным» и «неполным» стилем произношения
«полным синтаксисом»), особенно воплощенный в письменной моно­
логической форме. И напротив, по содержанию очевидно научный
текст, построенный в расчете на посвященных, насыщенный термина­
ми, многими авторами не признавался специальным научным, коль
скоро воплощен он устно, да еше и со сниженной лексикой, «непол­
ным синтаксисом» и «неполным произношением».
Справедливости ради заметим, что и то и другое в XX в. случалось
значительно реже, нежели сегодня, что, видимо, и заставило ученых ис­
158 Шестой очерк

кать новую систему взглядов и новую терминологию (например, устный

научный текст, письменный разговорный, радио- и телевизионный...).

Показательный пример 9. Бытовые разговорные тексты

Товарищи I <„.> пользуясь такой мемориальной такой атмосферой |
сегодняшнего | нашего собрё6ния | я хотел бы тоже вот поделиться |
своими воспоминаниями о Викторе Владимировиче | моем учй2теле |
с которым в общем меня связывает Hý четверть в общем века такой со­
знательной жи2зни I потому что я Виктора Владимировича впервы^е |
впервы6е | еще узнал студентом | второго ку6рса | L С первого ÄHflJ
(нрзбрч.)я был на его спецкурсе | и с тех пор вот та1к | как-то был свя­
зан I непосредственно с его работами | которые он | вел в универси­
тете I Что2 поражало в Викторе Владимировиче? | В.А. здесь совер­
шенно справедливо говорила вот об особой атмосфере которая |
создавадась на заседаниях | кафедры | в такой может быть фор­
мальной такой обстановке | в отмосфёре | тако^й | связанной | с ор­
ганизаторской I с организаторской деятельностью | Говорилось
здесь о том I какие требования Виктор Владимирович предъявлял | к
своим колле4гам | к ученика4м | к старшим товарищам | чигё6л ли | его
коллега какой-то специальный курс | или же о2бщий курс и вел какой-
то семинар | Но вот жизнь филологического факультета была среда2
всегда | постоянная | Среда эта заключалась в то4м | что в сре2ду | на
кафедре русского языка читались спецкурсы | И вот Виктор Вла­
димирович I в каждую сре4ду | читал вот эти сп ец к у ^ы | разного ха­
рактера I разного ти2па | Приче6м | формально | эти спецкурсы объ­
являлись для студентов || для студентов | Студенты записывались
естественно в эти вот эти спецкурсы | й посеща2ли их | Но2 1настолько
был высок моральный авторитет Виктора Владимировича | на­
столько I был непререкаем его2 | авторитет как учетного | что на эти
спецку2рсы I по сути де^а | собиралась ну вся вот лингвистическая вся
филологическая Москва1 1Я даже так думаю что было больше | препо-
да4вателей университета | профессоро4в университета | чем студе2нтов
вот в этой аудитории | потому что вот вначале читались эти спецкурсы
I Виктора Владимировича | в пятьдесят восьмой аудитории в доме двад­
цать на Мохово6й I и потом это уже читалось в доме восемнадцать |
там в круглом за*ле | известном | на филологическом факультете ||*

* Полужирным шрифтом и цифрами отмечено особое фонетико-интонационное

произнесение слова.
 Разговорность и ее тексты 159

Текст заимствован из книги «Современная русская устная научная

речь» (1999), где он дан в качестве образца сообщения — жанра УНР
(устной научной речи). Поскольку в нем явно превалирует не обсуж­
дение специального содержания, а желание установить контакт с со­
бравшимися лицами, информировать и заинтересовать их, его можно
квалифицировать как разговорный монолог. Он показывает, что раз­
говорный текст создается особым КСВ обеспечения устойчивой свя­
зи общающихся лиц, что сведение разговорности к одной лишь быто­
вой тематике, к простому, если не «неправильному», синтаксису,
сниженной лексике и просторечию, к одной лишь устной форме во­
площения — это нонсенс. Неверно принимать за его внеязыковые ха­
рактеристики общую небрежность и грубоватость, произвольность,
истинную или мнимую (из желания обаять собеседника своей просто­
душной откровенностью), спонтанность, неподготовленность, хотя,
конечно же, разговоры часто продумываются (хорош лишь экспромт,
подготовленный заранее!).
Нельзя игнорировать очевидный факт, что люди и в разговорах на
любые темы пользуются в основном общеупотребительными стилис­
тически нейтральными единицами языка, что любая беседа серьезно­
го содержания свободно обращается и к стилистическим средствам
книжных ресурсов. Нельзя не видеть самую возможность обработан­
ного и подготовленного разговорного текста, не менее усложненного
или изощренного, чем книжный. История учит необходимости пони­
мать сменяемость истин, кажущихся незыблемыми и единственно
возможными. Так, уже сегодня чаты Интернета опровергают мнение о
жесткой увязке разговоров с формой их воплощения — устной и диа­
логической и даже об исключительной их связи с языком. Во всяком
случае, факты более не позволяют игнорировать естественное затруд­
нение, связанное с тем, что записи, стенографические или расшифро­
ванные магнитофонные, даже транскрибированные, не передают ни
подлинного звучания, ни сопровождающих разговор жестов, мимики,
ни значимой его внеязыковой обстановки.
Ограничиваться исследованием лексических и синтаксических яв­
лений в их синхронных перечнях бесперспективно для постижения
разговорной, как, впрочем, и остальных разновидностей функциони­
рования современного русского языка. Гораздо интереснее, в частно­
сти, заняться изучением отличия разговорного текста в письменной
форме от неспециального книжного — эпистолярного: в первом КСВ
требует возбудить, обеспечить, удержать внимание партнера, любым
способом создать иллюзию сиюминутного творения, во втором КСВ
1 60 Шестой очерк

диктует обдуманный образ автора (вспомним, что в XVIII—XIX вв. —

веках эпистолярности считалось недопустимым писать письма без
черновика).
Впрочем, и там и там сфера, даже конкретное содержание, не игра­
ет определяющей конструктивно-стилевой роли. Это на первый
взгляд тонкое различие на самом деле весьма серьезно, в ряде случаев
иллюзия сиюминутности творения создается писателем сознательно в
неспециальной книжности, в беллетристике. Вообще классификация
и векторное описание текстовых группировок, т.е. разновидностей
употребления языка, должны принимать во внимание возможные пе­
рекрещивания разнонаправленных векторов, примером чего может
также служить уже рассмотренная публицистика, двойственная по
своей природе. Огрубляя действительность, можно утверждать, что
доминирует в конструктивно-стилевом плане сфера, тематико-содер-
жательное начало, только в специальных книжных текстах; все ос­
тальные определяются отношениями в среде, т.е. реальными действу­
ющими лицами, и в зависимости от их особенностей бесконечно
разнообразны по тематике и содержанию.
Соответственно и разговоры не обречены быть привязанными к
быту и житейской повседневной текучке. В них вполне естественно
возникают самые разные темы, затрагиваются самые высокие мате­
рии. Разумеется, их, так сказать, разговорно-стилевое освещение бу­
дет отличаться от специально-книжного точно так же, как специаль­
но-книжное освещение мелочей быта отличается (например,
научно-медицинское изучение проблем похудения) от кухонных бе­
сед на ту же тему. В этом смысле принципиально необходимо разгра­
ничить, с одной стороны, разговорность, характеризуемую задачей
установить и поддерживать сам процесс общения и весьма тесно свя­
занную к тому же с устными приемами организации текста даже при
письменном его исполнении, и с другой — специальную книжность,
существующую как в письменной, так и устной формах с естествен­
ной формальной спецификой, но с единым КСВ.

Показательный пример 10. Серьезные разговорные тексты

Ну вот сейчас | в связи | с развитием | средств массовой информации и

пропаганды | очень серьезно | ставят | вопрос | о выделении | особых сти­
лей I стилей II массово-коммуникативных что ли | [если можно так ска­
зать] (убыстр.) li Lh в чйстности вот I э Виталий Григорьевич Костомаров
 Разговорность и ее тексты 161

Iв своей докторской диссертации | и в книге «Русский язык на газетной

полосе»] (убыстр.) I он как Раз I ставит вопрос... й | аргументирует || его ||
[определённым образом] (убыстр.) I 0 том I что сейчас | можно говорить
0 формировании | новой группы | новой серии | стилей || стилей связан­
ных Il Le средствами мёссовой информйции и пропаганды] (тише) | Lio
есть I вот I это | имеется в виду язык] (тише) I радио | телеречь | [как сей­
час I говорят II и так далее] (тише)... Так вот | в связи с различным объе­
мом I составом I глубокими отличиями | качественно-колйчественного
спектра [привлекёемого языкового материала] (убыстр.) I У^овий | и
сферы Кфункционйрования этого материала | общая экстралингвисти-
ческая база | платформа развертывания конкретного стиля | может не
совпадать | по каким-то кйчественным характеристикам | с аналогич­
ной категорией | другого | стиля || И видимо поэтому не случайно | что
при исследовании такой разновидности совремённого русского | язы­
ка I [литературного] (убыстр.) как разговорная речь | опираются | на од­
ну из важнейших | фýнкций языка по Винофадову | общение... Ну | вот |
Земская... [Елена | Андреевна] (Тише) | под термином «разговорная
речь» I понимает | неподготовленную рёчь | носителей литературного
языкё Iобнаруживающейся | в условиях | неподготовленного | общения
1при отсутствии I официальных отношений между || говорящими | а Си-
ротинина I понимает | под разговорной речью | разновидность | литера­
турного языка I используемого в условиях персонального | главным об­
разом I неофициального | [общения] (тише) | [Так значит] (СкрГ) |
некоторые исследователи выдвигают | в качестве || организующего
момента для || стиля | вот || одну из основных || функций | языка | Lno Ви­
ноградову] (тише) II Значит Iнаряду с этим | выдвигается тезис | о едином
стилеобразующем стержне | который определяет специфику функцио­
нальных категорий | отбор | и способы | сочетаний | средств выраже­
ния I организует их | в цельную || [коммуникативно | обусловленную |
систему] (заМедл.) II Ну I этот тезис | опирается | на представление... о на­
личии в стиле I общей | целенаправленности | и общих принципов в ис­
пользовании II разнообразных | языковых средств | [которые сформули­
рованы J (Тише) I академиком Виноградовым | в статье «Об итогах |
стилистической дискуссии» | в пятьдесят пятом году || И вот | Виталий
Григорьевич Костомаров | развивая | эту мысль | о едином стилеобразу­
ющем Истержне || в качестве исходного момента | для системного | и си­
стематического исследования функционально-стилевых единств |
предлагает | экстралингвистический единый | абстрактный | конструк­
тивный II принцип I Этот принцип составляет жизненную | основу | сти­
ля I Он I императивно | определяет | общую установку конкретных || ре-
162 Шестой очерк

чевых II материализаций | данного стиля Lto ecTbJ ( т и ш е ) I ну реализации

значит I э... в употреблении слов | и форм | будучи последовательно и
обязательно | реализуемым | Lb hcmJ (ТИШе) | Значит | вот | Костомаров |
выдвинул I экстралингвистический единый | абстрактно-конструктив­
ный II принцип I так? I Вот с этой позиции | предпринято | системное |
исследование | стиля научной речи | в книге | Ольги Даниловны Мит­
рофановой I «Язык I научно-технической | литературы» || Другие же ис­
следователи I видимо уже третьи | в качестве исходного | базового экс-
тралингвистического момента || скажем для Haý4Horo стиля |
выдвигают I обобщенно | отвлеченный | характер изложения | необходи­
мый для объективной | логически | строгой | и целенаправленной | пе­
редачи научной информации | Это вот | вышла | книга || под редакцией
I Ахматовой I и Глушко | «О | научном || стиле»...

Текст заимствован из того же источника, что и в Показательном

примере 9. Несмотря на очевидное сходство его формально языково­
го воплощения с предыдущим, он явно тяготеет по своей тематико­
содержательной сущности к специальной книжности. Влияние КСВ
отстранения от общего языка здесь недостаточно, чтобы не считать
текст разговорным: в нем все же преобладает ориентация на акт обще­
ния как таковой. Не говоря уже о роли тональных модуляций голоса,
темпе произнесения, иных возможностей устного воплощения, в нем
много повторов, самоисправлений, незначащих единиц типа ну вот,
как раз, так вот, значит, «неполный, рваный» синтаксис, прочие
приметы поддержания непосредственного личностного контакта.
В логике и терминах Очерков это все же образец разговорности,
хотя, вероятно, более обоснованно было бы следовать источнику при­
веденных текстов и характеризовать данный как образец одного из
видов «устной научной речи», придавая устности, т.е. форме воплоще­
ния, конструктивно-стилевую власть.
Исследования O.A. Лаптевой устного исполнения публицистичес­
ких, телевизионных и научных текстов (перечислены в конце Пятого
очерка) серьезно фундировали такой подход в формально-языковом
плане. Однако он затемняет главенствующую роль КСВ, которые, от­
ражая внеязыковые параметры, абстрагированные в коммуникацион­
ном треугольнике, задают не только отбор и композицию языковых
единиц, но и обращение к невербальным средствам выражения и спо­
собам передачи информации, не в последнюю очередь также и выбор
формы. Историческое противопоставление разговорности и книжнос­
ти как разных форм воплощения текстов — устной и письменной ■—
 Разговорность и ее тексты 163

изживает себя в современных разговорах и особенно сильно в массо­

вой коммуникации. При легком, все более частом и всеохватываю­
щ ем чередовании форм воплощения текстов становится ясно, что их
группировки определяются не столько формами, сколько конструк­
тивно-стилевыми векторами.
Смело допустив, что научные тексты будет принято излагать в пе­
сенной форме, как излагали в стихотворной средневековые ученые,
легко предположить, что это отразится на текстах, но по сути они, не­
сомненно, останутся научными, ибо в них неизбежен диктат сферы —
темы и содержания. Также остаются в существе своем научными все
современные специальные тексты, даже если вычленить из них «уст­
ную научную речь»: книжное начало в них несомненно, отнесение их
к разговорным исказило бы истинную картину, а в желании это сде­
лать нельзя не увидеть дань традиции, связывающей их с письменной
формой и игнорирующей принципиальное различие терминов пись­
менный и книжный.
Разговоры же, независимо от содержания, подчинены среде, т.е.
обязаны обеспечить личностный контакт, достигаемый общей добро­
желательностью, непринужденной тональностью, внеязыковой под­
держкой, обычно сниженным стилистическим регистром, краткими
фразами, менее упорядоченным синтаксическим построением, обра­
щением к устной, часто с «неполным стилем произношения» и диало­
гической формам реализации. Вероятно, слабее всего эти противоре­
чия в публицистических текстах, из которых действительно можно
выделить ораторские.
Принципиальное, глубинное сохранение (при смене формы во­
площения) направления отбора и композиции языковых единиц, во­
обще всех средств реализации текста позволяет удовлетворить естест­
венно-логическое желание объединить все многообразные разговоры
в единую глобальную группировку, в основе которой лежит КСВ
«коллоквиаликум».

* * *

Традиционно считающуюся признаком разговорных текстов их

связь с «заземленной» тематикой и содержанием, с повседневным до­
машним, семейно-хозяйственным, житейским бытом нельзя сегодня
Не признать весьма относительной. Вопрос о роли содержательной
сферы разговорных текстов оказывается не столь простым и требует
Дальнейшего обсуждения. В сущности, эта тема была затронута в со­
поставлении примеров разговорных текстов в Показательном приме­
164 Шестой очерк

ре 3 и лишь развернута только что приведенными Показательными

примерами 9 и 10.
Интеллектуальная жизнь человека усложняется, быт пронизывает­
ся техникой; к тому же большинство общающихся становятся более
грамотными и знающими. И вообще люди разговаривают обо всем —
и о самых важных и высоких материях; о том, есть ли жизнь на Мар­
се и как прошли выборы президента страны, но также и о том, что в
прачечной плохо выстирали белье, что в кухне подтекает кран. Мож­
но просто «потрепаться» про трудности с детьми, не желающими
учить уроки и вообще переставшими слушаться, но можно и всерьез
обсудить производственные дела и обстановку на работе.
Весьма условно сходство экстралингвистических особенностей
разговорности с массовой коммуникацией. При одинаково неограни­
ченной, «всеобъемлющей» тематике у них принципиально разнятся
конструктивно-стилевые векторы в силу разительно различающихся
условий протекания самой коммуникации. В начале становления
массовой коммуникации этот факт почти не учитывался — в переда­
чах, особенно информационных, избыточно говорилось и писалось
то, что было очевидно из картинки.
Иными словами, характер тематики и содержания не может объяс­
нить конструктивно-стилевые особенности разговорных текстов: для
этого он слишком неопределенный, непредсказуемый, всеядный.
Суть их КСВ, как и других векторов, в отражении особых внеязыко-
вых факторов и мотивов, в иных соотношениях углов коммуника­
ционного треугольника при главенстве среды, где только и может быть
обеспечено устойчивое протекание самого процесса общения. Соот­
ветственно, в них отличен от других группировок текстов характер от­
бора, применения и композиции языковых единиц, а также вовлече­
ния в коммуникацию неязыковых средств выражения смысла и
чувств. С этой точки зрения текст: Ну, ты будешь высказываться по по­
ставленным мною вопросам? — Не хотелось бы. Процесс окисления ну
просто замучил меня — следует классифицировать как разговорный, и
не потому, что в нем преобладает непринужденный синтаксис, а пото­
му, что содержание общения здесь не процесс окисления, но отноше­
ние к нему говорящих. Разговоры пронизываются элементами, каза­
лось бы, крепко «привязанными» к иным стилевым группировкам
текстов, и испытывают влияние прежде всего официально-деловых и
научно-производственных сфер.
В то же время любая языковая единица, попадая в разговорную
стихию с ее императивной ставкой на конструктивность персональ­
 Разговорность и ее тексты 165

ного контакта, существенно преображается, причем не так, как в дру­

гих группировках текстов. Так, оказываясь во власти КСВ, нацелива­
ющего прежде всего на создание дружественной атмосферы довери­
тельности, обходительности, ироничности с учетом частой смены
ролей, термины теряют связь с родными для них текстами специали­
зированной книжности и становятся как бы естественными единица­
ми непринужденного, часто вербально неполного лексического и
синтаксического контекста, не требующего строго определенной од­
нозначности. И было бы странным, если бы наши современники с их
интересом к технике и науке, с их вовлеченностью в политику и офи­
циальные государственные дела, с вторжением этих тем в быт обсуж­
дали бы их, избегая терминов.
Разговорные тексты проницаемы для тех смыслов и средств их вы­
ражения (конечно, в деформированной, упрощенной форме), кото­
рые получили свое развитие в текстах мира книжности. Сами по себе
термины в разговорных текстах, задающих обсуждению любой темы
повседневный поверхностный уровень, житейское содержание, —
приобретают обыденное, если угодно, «профанное» значение, резко
отличное от того, в котором они исторически формировались и в ко­
тором используются в научных текстах.
Для разговоров, например, типично подчеркнуто расплывчатое
употребление терминов, резко отличное, конечно, от научных текстов
с их строгими, точными дефинициями. В разговорах же значение тер­
мина сплошь и рядом устанавливается в ходе общения: А что это —
сумамед? — Ну, пенициллин такой, новый. — Антибиотик, значит? —
Ну да. И очень сильный. Сильнее ципролета. И дороже... Можно вспом­
нить и классический пример: в разговорах прямая — это «линия, ко­
торая не отклоняется ни вправо, ни влево», тогда как в науке это
«кратчайшее расстояние между двумя точками».
Впрочем, все чаще разговоры отходят от профанного употребления
терминов. Но и в этом случае они не смыкаются с текстами специаль­
ной книжности, поскольку и при одинаковом содержании, при совпа­
дении сферы, стилевую конструкцию обусловливают коммуникативно
Целенаправленные и просто фактические различия в среде. Компетент­
ность общающихся даже в самом просвещенном обществе никогда не
может быть такой же, как в кругу узких специалистов. Играет, разуме­
ется, свою роль и преимущественное воплощение таких содержательно
совпадающих текстов в устной или в письменной форме.
Сегодня в разговорных текстах естественно обретаются книжные
средства выражения, как, впрочем, и разговорные выразительные
166 Шестой очерк

средства — в современных книжных. Сближаясь с книжностью, все

шире привлекая, приспосабливая ее средства для построения своей
конструкции, разговорность остается самой собой. Более того, она
насаждает свои типовые приемы и средства в других стилевых зонах,
где они начинают жить не только в качестве иностилевых вкрапле­
ний, но служа интересам иных КСВ. И это, конечно же, не проходит
бесследно для самого языка. В очерках, посвященных стилистике ре­
сурсов, мы вернемся к следствиям широкого употребления специфи­
чески маркированных единиц за пределами «своих» текстов.
Сказанное лишний раз доказывает то, что не конкретным списком
выразительных средств, не сниженной лексикой и особым менее упо­
рядоченным синтаксисом следует характеризовать разговорность, а
конструктивно-стилевым вектором, отражающим внеязыковые мо­
тивы и достаточно свободным в привлечении по мере надобности и
творческого усилия любых выразительных средств.
В речи современников мы неизбежно встретим в неограниченном
количестве термины разных наук, слова и фразы, образцом для кото­
рых служат письменные тексты книжных стилей, даже прямую цита­
цию из них, если тема касается истин, усвоенных со школы или отно­
сящихся к специальности говорящих. Здесь уместно вспомнить
межгекстовые связи, о которых упоминалось в конце Второго очерка,
посвященного понятию текста. В разговорные тексты обильно вовле­
каются элементы делового общения, различных инструкций, офици­
альных документов, наконец рекламы.
По тематической неограниченности и непредсказуемости разго­
воры вполне сопоставимы с массовой коммуникацией, иными
словами, обязательность их традиционной увязки только с бытом, с
делами и событиями повседневности в нынешнем нашем информа­
ционном обществе потеряла обоснованность. Впрочем, может быть,
лучше подойти к проблеме с другой стороны и сказать: сам быт, сами
повседневные дела и события преобразились, их пронизали и насы­
тили высокие технологии, сложная электроника, новые средства пе­
редвижения, разные аппараты и машины. И это справедливо приме­
нительно к дому и к производству, к службе, к улице, к транспорту и
льет широким потоком в разговоры термины, книжные обороты,
иностранные слова. Утверждение, что разговорные тексты, как и тек­
сты неспецифической книжности, а также массовой коммуникации,
пользуются всем языком, приобретает новую убедительность, однако
происходит это по принципиально различным установкам, задавае­
мым неодинаковыми КСВ, рожденными разными соотношениями
 Разговорность и ее тексты 167

вершин коммуникационного треугольника, разными внеязыковыми

факторами.
Нынешнее повседневное общение отнюдь не замыкается в рамках
бытовых интересов и непредсказуемо разнообразно в тематико-со-
держательном отношении. Хотя бытовая тематика и составляет его
ядро, общее усложнение современной жизни, политизация и техниза­
ция делают эту тематику поистине безграничной. С учетом техноло­
гичности нашего времени и нашего быта, в котором нередко обсужда­
ются технические проблемы в дружеском или узкосемейном кругу, в
разговорах все чаще фигурируют книжные средства, в частности тер­
мины — причем не в профанном, а истинном, пусть менее строгом,
употреблении, чем в книжном тексте инструкции.
Это, однако, справедливо применительно к тем разговорным тек­
стам, которые названы бытовыми. Разговорные тексты серьезной те­
матики увязаны с повышением роли сферы, что их, естественно, род­
нит с книжными специальными. Однако они отнюдь не сливаются с
последними, хотя и отличаются от всеядных в тематико-содержа-
тельном смысле бытовых разговоров. Их различие можно связать с
публичным, пусть камерным, даже семейным характером специаль­
ного книжного общения и подчеркнуто личностным характером об­
щения разговорного, что наглядно проявляется в разной мере обра­
щения к мимике, жестикуляции, интонационным вариациям для
передачи смысла, в разном уровне экспрессии и эмоциональности.
Проблема убедительно рассмотрена O.A. Лаптевой при описании
УНР (устной научной речи) в составе УПР (устной публичной речи),
включающей не только научную1.
Разговорные тексты, тяготеющие к специальным книжным, отли­
чаются средствами реализации при сохранении требований своего
КСВ. В них, например, преобладает «полный стиль произношения»,
хотя вообще-то для реализации КСВ разговорности, требующего ин­
тимной доверительности, более подходит «неполный стиль произно­
шения». В них меньше экспрессивных элементов, нет модного подра­
жания американской интонации, что характеризует молодежные
бытовые разговоры. Они часто монологичны, хотя бытовые разгово­
ры диалогичны. Конечно, строго разграничить устно исполненный
монолог специальной книжности и «серьезный», зависимый от со­
держания разговорный диалог с обилием книжных конструкций и
терминов далеко не всегда просто.

1 См.: Лаптева O.A. Современная русская устная научная речь. Красноярск, 1985. T. 1.
168 Шестой очерк

Но все же и в таком разговорном диалоге остается та же доминан­

та — любыми средствами и приемами начать и поддерживать обще­
ние. Разговор не перестает быть разговором, о чем бы ни говорилось.
Он в конструктивной сути остается самим собой, даже если в силу раз­
ного статуса общающихся и содержания его тон будет весьма офици­
альным или, напротив, развязным, а используемые выразительные
средства, нейтральными, даже книжными, или непритязательными,
даже сомнительными жаргонно-просторечными. В качестве стилевых
черт сами понятия непринужденности, тем более неподготовленности
(в жизни разговоры могут быть и хорошо продуманными заранее), тре­
буют поправки не только на социальные роли, образованность, статус,
возраст, пол, степень знакомства, приятельство, родство, но и на веж­
ливость, настроение, разные обстоятельства, оттенки содержания.

Реплика в c íh o /io k i / 2 5
Правила ведения разговора
Наряду с серьезными исследованиями «нормальной» коммуникации1
за рубежом, а теперь и у нас модны руководства по эффективности обще­
ния2. Излагаемые в них «правила» ведения разговоров подтверждают уста­
навливаемый нами вектор их вербального воплощения.
Основа успеха обычного, делового, вообще любого межличностного
общения видится в искренности, взаимной заинтересованности, способ­
ности проникаться интересами собеседника и задумываться над тем, ин­
тересно ли ему то, что увлекает вас, а также в недопустимости категорич­
ности, раздражения, тем более злословия, «уколов» и «шпилек», в умении
использовать комплименты и правильно реагировать на похвалу в свой
адрес, в учете норм общенационального поведения и индивидуальных ма­
нер, навыке держать себя, находить, как говорится, место рукам и ногам.
Разные авторы повторяют советы, как сесть, смотреть друг на друга,
сколь импульсивно жестикулировать: «Невежливо не смотреть на собе­
седника, но не следует и рассматривать его назойливым, сверлящим
взглядом»; «Даже приказы следует отдавать вежливым тоном»; «Нельзя

1 Берн Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотноше­

ний. М., 1988; Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: варианты речевого поведения.
М., 1993; Коган Н.С. Мир общения. Проблемы межсубъектных отношений. М., 1988;
Формановская Н.И. Русский речевой этикет. М., 1987 и др.
2 См. хотя бы: Балакай А.К. Словарь русского речевого этикета. М., 2001; Матве­
ев В.М., Панов А Н. В мире вежливости. О культуре общения людей. М., 1991.
 Разговорность и ее тексты 169

смеяться слишком долго и слишком громко, особенно над промахом дру­

гих или собственным анекдотом»; «Разговор должен вестись вполголоса,
но не шепотом»; «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше про­
молчи»; «Сначала подумай, потом говори»; «Связь говорящих поддержи­
вается короткими взглядами, кивками головы, а главное — поиском об­
щего интереса, сменой тем»; «Беседа плодотворна, когда вы отдаете
столько же, сколько берете»; «Как огня надо бояться долгих и утомитель­
ных речей (если, конечно, нет цели избавиться от партнера)»; «Хорошие
собеседники умеют чередовать диалог с монологом».
Даются и советы по употреблению реплик-клише, не каждую из кото­
рых, как представляется, можно посоветовать принять для исполнения:
«Необходимо делать паузы, чтобы высказался собеседник, и даже понуж­
дать его репликами вроде “А вы как думаете?”, “Ты согласен?”, “Не молчи,
возражай!”, просить его мнения и совета»; «При несогласии, спорах так­
тично и ласково сохраняйте контакт, подчеркивая уважение к партнеру»;
«Начинайте полемику фразами типа “Но мне кажется, что...”, “Может
быть, я ошибаюсь, но дело, по-моему, в другом” и никогда не задевайте на­
циональное, социальное, личное достоинство и “больные” места людей».
Большое внимание часто уделяется национальным своеобразиям в
культуре и языке общения1. Рекомендации, правда, нередко бывают бе­
запелляционны и наивны, например: «У разных народов разная специфи­
ка речевого общения. Импульсивные итальянцы активно жестикулируют,
а американцы, хоть и улыбаются постоянно, тем не менее четко разграни­
чивают пространство на свое и чужое. А вот японцы в ходе разговора ни­
когда не смотрят партнеру в глаза, считая это неприличным. Англичане, в
отличие от американцев, более сдержанны и, в общем-то, не проявляют
своих чувств и эмоций по отношению к партнеру».

Факт применения любых выразительных средств, если они укла­

дываются в рамки КСВ разговорности, отражающего главную здесь
внеязыковую задачу — установить и продолжать контакт общающих­
ся, затмевается тем, что в разговорах, прежде всего бытовых, такой
контакт незатейливее всего достигается применением естественно­
простых, экспрессивных, «человеческих» слов. Именно наличие со­
мнительных единиц выражения, даже если их немного, бросается в

1 См. хотя бы: Васильев O.A. Реализация максим вежливости в английском и рус­
ском диалогах. Уфа, 2000; Газизов Р.А. Коммуникативное поведение немецкой и рус­
ской лингвокультурных общностей. Уфа, 2001; ср. также: Акишина A.A., Кано Й. Словарь
русских и японских жестов. Токио, 1988; Кустова Л. С. Тайны национального характе­
ра. М., 2004.
170 Шестой очерк

глаза и оттого представляется не производной, а исходной характери­

стикой при «списочно-словарном», а не векторном описании.
Любопытно, что при создании желательного флера естественности
люди сугубой книжности сознательно прибегают к расцвечиванию
своего бытового разговора шутками и каламбурами, к упрощению
вербального ряда, а то и к сниженным выразительным единицам или
«неполному стилю произношения». Излишне правильные «книж­
ные» разговорные тексты у многих не встречают одобрения, потому
что в известной мере отходят от вектора, ориентирующего на дости­
жение непринужденного непосредственного контакта.
В разговоре естественно звучит Я побуду там до восьми, а потом
смотаюсь, но и употребление в этой фразе нейтрального уйду или вы­
сокого откланяюсь (с оттенком шутливости) не изменит ее разговор­
ности. А.И. Горшков, вообще-то подчеркнуто строгий в своих по­
вседневных служебных и бытовых высказываниях, любит иной раз
блеснуть сниженным выражением: «Ну вот, только я намылился
смыться, как вы пришли». Как видно, у мастера здесь не просто под­
чинение стилевому принципу разговора, но еще и ловкое обыгрыва­
ние однокоренных глаголов.
Примеров, показывающих, что столь типичные для разговоров
сниженные выразительные средства не являются обязательной стиле­
вой чертой, с избытком. Нельзя же, в конце концов, признать приме­
той разговорности нецензурные слова и выражения, хотя ими пестрит
общение в известной социальной среде.
Разговорный текст разговорный не потому, что в нем бросаются в
глаза обилие сниженной лексики и «взволнованный» синтаксис, а по­
тому, что КСВ разговорности направляет общающихся на повышен­
ную личностность и экспрессивность, добиться которых естественнее
и проще выбором именно таких языковых единиц и конструкций. Но
этого можно добиться и без них — вполне нейтральными или даже
книжными единицами, строго нормативно-грамматичными синтак­
сическими построениями, которые по природе своей незаметны и
слух не оскорбляют. Искушенные в языке, думающие люди обычно
умеют создавать нужный стилевой эффект, не прибегая к крайним ме­
рам. Они могут даже оскорбить собеседника, не оскорбляя его слух
ругательствами.
Признавая стилевой чертой непринужденность и видя в привлече­
нии сниженных выразительных средств естественный прием ее дости­
жения, нельзя утверждать, что они — обязательный или просто типич­
ный элемент реализации разговорного конструктивного принципа.
 Разговорность и ее тексты 171

Ведь реплики В восемь уйду, или откланяюсь, или смотаюсь и т.д. оди­
наково разговорны, встречаются в образованной речи, а различаются
лишь экспрессией, т.е. в стилистическом, но не в стилевом смысле, и
то не всегда. В любой крупной группировке текстов, объединяемой об­
щим КСВ, обнаруживаются стилистические предпочтения при инди­
видуальной материализации, отражающие характер трех сторон ком­
муникативного акта — личность говорящего, его настроение; цель,
тему и содержание коммуникации; учет особенностей адресата, среды.
В целом люди разговаривающие и беседующие, конечно же, менее
разборчивы и в поведенческих действиях, и в употреблении языка.
Именно здесь менее скрупулезный, чем в устной книжности, выбор
вариантов укореняет дублеты, что ведет в конечном итоге к смене
нормы. Это хорошо иллюстрирует современная ситуация со смягче-
нием/несмягчением согласных перед е — колебания, не отмечаемые
на письме буквой э: рейтинг, пейджер, сервер, однако пока только
твердо Интернет, менеджер, консенсус, секс (однако в производном
мягко: сексуальный, что согласуется с исторической тенденцией устра­
нять твердость: пресса, прогресс, регресс, тем более пионер, манеж, Ко­
рея, где твердое произношение уже совершенно аномально).
В разговорных текстах обращение к полному или неполному про­
износительному стилю, как и к любой иной предоставляемой ресур­
сами языка возможности выражения, релевантно для материализа­
ции разговорно-стилевого конструктивного принципа, отчего и
возникает желание отразить это при записи, сказано ли тысяча или
тыща (любопытно, что мой компьютер второе слово подчеркивает
как ошибку! В него не заложено различение «неполных произнесе­
ний» и действительно недопустимых ошибок вроде новейшей в двух-
тыщтретьем году). Точно так же мы стараемся письменно передать
синтаксические эллипсисы, обороты типа Пушкин, он написал роман
в стихах, хотя явно выправим их при публикации стенограммы науч­
ного доклада.
Диктуя создание доверительной интимности, вектор разговорности
заставляет предпочитать, например, обращения Петь, Верк, ребят *—
своеобразные отзвуки звательного падежа, неполный стиль произно­
шения — Марьванна, сичас, счас или щас и т.п. Избегать их, подчеркну­
то произносить Мария Ивановна, сейчас — значит прослыть чопорно­
консервативным педантом, придать тексту особый стилистический
оттенок, но отнюдь не выйти из разговорной стилевой сферы, лишь,
может быть, подтвердить наличие в ней разновидностей, как и в любой
Другой крупной группировке текстов.
172 Шестой очерк

Это очевидно в таких выписках из рассказов JI. Андреева: — Так

вы, Семен... как вас? — Семен Васильевич, — напомнил Котельников и
выговорил не «Васильич», а полностью «Васильевич», и это всем понрави­
лось как выражение чувства достоинства и самоуважения (Оригиналь­
ный человек); Носил высокие сапоги, а летом в деревне поддевку, ува­
жал все русское, водку, квас, жирные щи и мужиков, и старался
говорить грубым голосом и по-простонародному: вместо «кажется» го­
ворил «кажись» и часто употреблял слово «давеча» (Иностранец); — Ну,
прощевай! — сказал он, но не тронулся с места. Он нарочно сказал «про-
щевай», а не «прощай», потому что так выходило душевнее (Гостинец).
Нетрудно понять, что все эти ресурсные (стилистические) особенно­
сти относятся к индивидуальному слогу или даже отдельной ситуа­
ции, но не к сущности разговорных текстов, хотя здесь и привлечен в
интересах воплощения именно КСВ разговорности.
Было бы, однако, опрометчиво сделать из этого вывод, будто раз­
говорность создается особой фонетикой, лексикой, синтаксисом и,
учитывая нередкие случаи овеществления разговорного текста в пись­
менной форме, особым при необходимости сохранить ее специфику
написанием, приближающимся к транскрипции, поскольку норма­
тивная орфография и пунктуация не отражают ее специфики. Инто­
национно-звуковые особенности, как и лексико-синтаксические,
справедливее тоже отнести к стилистике ресурсов, подчеркивая воз­
можность их употребления в беллетристических и других текстах,
пользующихся всем языком.
Нельзя принимать следствие за причину: неполный стиль произ­
ношения может, например, встретиться и в других устных текстах, да­
же научных, но там он не будет строительным элементом именно на-
учно-стилевого конструктивного принципа, но лишь стилистической
чертой, свойственной данному индивиду и иррелевантной в функци­
онально-стилевом смысле, отчего никому и в голову не придет пы­
таться это отразить при записи. Точно так же и сниженные слова и
обороты — типичный, но отнюдь не обязательный источник матери­
ала, все более подвергаемый скепсису в современной практике обще­
ния. Для построения разговорной стилевой конструкции соответст­
венно особенностям содержания, ситуации и характеру партнеров
свободно выбираются и организуются единицы всего языка.
Разговорные тексты характеризуются неподготовленностью и не­
принужденностью, а также, если это можно считать признаком, про­
тивопоставленностью книжным текстам. Экспрессивность и эмоцио­
нальность как обязательные условия разговорной атмосферы легче
 Разговорность и ее тексты 173

всего достигаются сниженным уровнем привлекаемых средств языка,

иронической и шутливой тональностью, безыскусной простотой или,
напротив, очевидной сложностью, развлекательностью, забавой
(умельцев такого рода называют интересными собеседниками или да­
же мастерами «заговаривать зубы»). Ставка на это в условиях непо­
средственного физического контакта заставляет привлекать не нейт­
ральные, а по большей части упрощенные выразительные средства, а
также прибегать к разным «недоговоркам» — кратким, эллиптичес­
ким конструкциям, парцелляциям и т.п., мимической и иной невер­
бальной поддержке или даже дополнению.

Реплика 6 aíiofiOHtf 26
Эстетическая функция текста
Здесь уместно сказать еще о не чуждой любому тексту (Н.М. Разинкина
доказала, что даже строго научному) эстетической функции, которая в раз­
говорных принципиальна, будучи важным приемом реализации КСВ удер­
жания контакта. Принципиальна она — в отличие от этой чисто конструк­
тивной ее роли — также в неспециальных книжных текстах, прежде всего
беллетристических и публицистических, где она подчинена задаче изобра­
зительности в интересах реализации образа автора. Это уникальное и, вне
всякого сомнения, необходимое использование эстетики как раз и служит
для многих доводом ставить беллетристику особняком среди всех примене­
ний языка. Вернее, однако, отграничить эстетический момент от художест­
венности и видеть его присутствие в той или иной мере (но не в качестве
конструирующей ориентации) во всех текстах и их группировках — как от­
ражение внимания при порождении текста к тому, красиво ли он построен,
удачно ли высказана мысль, т.е. к общим законам риторики, красноречия.
Не зря математики говорят, что верная формула обязательно красива, а
канцеляристы рассуждают об экспрессии формуляра. Части работ И.И. Меч­
никова, И.М. Сеченова, В.А. Обручева по эстетическому качеству их текста
приближаются к художественной прозе, оставаясь содержательно и конст­
руктивно научными текстами. Обдуманное использование многозначности,
неожиданная сочетаемость, сознательное отталкивание от устойчивых, про­
сто привычных оборотов (логоэпистем), сравнения, эпитеты, метафоры (со­
временная экономика допускает даже метафорические термины, тогда как
химия стремится к системе искусственных слов в качестве терминов), языко­
вые игры — все ресурсы украшения возможны в любом тексте, но в разных
количествах и в разных ролях.
 174 Шестой очерк

В разговорах, особенно в устных повествовательных монологах о собы­

тиях, случившихся дома, на работе, на улице, во всех, пусть самых неза­
мысловатых «бытовых рассказах» бывают очевидны потуги на выразитель­
ность, изобразительность, «красоту», понимание которой управляется
образцом беллетристики и театральности или собственным представлени­
ем автора речи. Это очевидно в лишенных практического интереса и смыс­
ла рассказах, вызванных просто потребностью поговорить, поделиться
впечатлением, развлечь собеседника: «Вот что, знаешь, со мной случилось.
Иду я себе вчера в магазин, и вдруг, представь только, навстречу мне ле­
тит...» При этом часто изображаются чья-то походка, манеры, интонация,
появляются явные зачатки истинной, пусть неумелой изобразительности
(в пересказе подростком понравившегося ему кинофильма: А он... это...
значит вот... так прыгает и бах! тому ногой в живот.) — признаки сказа,
некая организация повествования, специальный отбор выразительных
средств (из доступных говорящему синонимов выбираются те, которые
придают рассказу красочность).
Преимущественная привязанность разговорных текстов к устной форме
исполнения во многом объясняется безусловно большей гибкостью, больши­
ми экспрессивными возможностями говорения, да еще с опорой произнесе­
ния на неязыковые средства выражения в ситуации личного физического
контакта общающихся. Именно поэтому эстетический момент оказывается
столь конструктивно-техническим, но оттого не менее существенным в во­
площении КСВ разговорности. В этом смысле очень интересно наблюдать за
поиском новых источников эстетики (наряду с передачей эмоций, экспрес­
сии, к сожалению — не этики!) в интернетовских чатах.

В отличие от химер книжности, будь то обособление от общего

языка в интересах специфической информации или образ автора,
когда его видение вторгается в сферу, в само содержание, становясь
важнее его самого (а язык тоже, в принципе, обособляется от общего
в индивидуально-авторский, в слог), здесь императивна надежная
связь в среде, непрерывный, по возможности доброжелательный лич­
ностный контакт Соответственно КСВ разговорных текстов направ­
ляет на живую постоянную «обратную связь», заинтересованный учет
реакции партнера, общую эмоциональность, использование культур­
ной обстановки и жестов, телодвижений, мимики, других невербаль­
ных возможностей, интонационно-тональных приемов (а при пись­
менной форме — рисунков, подчеркиваний и т.п.) передачи смысла и
, чувства. Преимущественное воплощение текстов в устной и диалоги­
ческой формах есть следствие разных коммуникативных ситуаций, но
 Разговорность и ее тексты 175

оно не может быть признано само по себе стилевой чертой: всегда

можно воплотить разговор в любой, в том числе стихотворной или да­
же песенной, форме.
При этом естественна обращенность ко «всему» языку, но и неиз­
бежность отбора из него наиболее «контактных», задушевных средств
выражения, которые вызывают расположенность друг к другу, сопро­
вождаются и поддерживаются похлопыванием по плечу, рукопожати­
ем, поцелуем, или, напротив, грубых, оскорбительных, ругательных,
которые порождают откровенное неприятие друг друга и ведут к раз­
дору, ссоре, рукоприкладству, драке. Именно на этом основывается
мнение многих исследователей, будто разговорные тексты создаются
на особом, нестандартно образованном (литературном) языке. Но
стоит ли позволять ослепляющему нимбу виртуального мира книжно­
сти, прежде всего беллетристики, и пусть благородному, великому, но
все-таки в чем-то чужеродному для естественной речи искусственно­
му книжному языку (не случайно школьные методисты приравнива­
ют его к иностранному!) затмевать величие пусть не всегда отесанно­
го и обструганного, но естественного языка?
К тому же если разговоры и избегают каких-то выразительных
средств, то лишь тяжеловесных, высоких, выспренних, например ста­
рославянских. В разговорах сегодня вполне естественны не менее,
чем специфически разговорные и просторечные, но не так замечае­
мые сугубо книжные единицы выражения, подчеркнуто книжные
синтаксические построения. Подчиняясь КСВ разговорности, здесь
присутствует без ограничений «весь язык» (даже больше, чем в белле­
тристике!), но привлекается он в интересах общения как такового, как
«вещи в себе»: отбор средств выражения зависим лишь от конкретных
случаев — данной темы и содержания (или от их почти полного отсут­
ствия при желании «просто поболтать»), обстановки, особенностей
участников.
Именно натуральность языка определяет техническую, а не содер­
жательную природу КСВ разговорных текстов, направляющего на со­
здание и продолжение коммуникативного процесса как такового —от
самого судьбоносного обмена сведениями и мнениями до чисто раз­
влекательной болтовни. Наипростейшим средством движения по та­
кой дороге становятся упрощение и стилистическая сниженность
привлекаемых выразительных средств языка и незамысловатая про­
стота правил их композиции на фоне разных огласовок, повторов, са-
мопоправок, перебивов, обрывов фраз, их перестройки на ходу и т.п.
Стилистика ресурсов сопровождает такие средства пометой «разг.»,
176 Шестой очерк

хотя они могут быть вполне натуральными во многих книжных текс­

тах, а разговорные тексты часто обходятся без них.
Для сегодняшнего языкового существования было бы наивно же­
стко увязывать разговоры, беседы, повседневные записи, бытовые за­
писки, личные письма только с этими средствами языка и тем более
ограничивать их ими, точно так же, как и ассоциировать их исключи­
тельно с устной формой существования.

* * *

Итак, феномен разговорных текстов невозможно убедительно объ­

яснить ни тематикой, ни обращением к устной и диалогической фор­
мам воплощения, ни набором определенных средств и определенной
их композицией, ни тем более наличием какого-то особого «языка» в
языке. Разумеется, все эти показатели объективны и, не являясь ис­
ключительными чертами разговорности, как-то ее характеризуют. Сам
же факт преимущественного обращения к ним зависит от статуса и ха­
рактера общающихся лиц, их взаимоотношений, индивидуальных
предпочтений, сиюминутных настроений, конкретного содержания, а
не от стилевых требований, диктующих лишь обязательность вопло­
щения КСВ всем богатством языка, какими угодно, но, конечно, соот­
ветствующими регистру и общей тональности разговора средствами,
приемами и формами.
Векторы вообще существуют лишь в исполнении. Они не образец
для подражания, а импульс и модель порождения текста. Их роль
можно иллюстрировать таким тонким замечанием, сделанным по
другому поводу: «Роль порядка слов как выразителя актуального чле­
нения в устной речи сводится к минимуму, так как устная речь распо­
лагает другими способами выражения актуального членения. Тема и
рема в устной речи могут подсказываться ситуацией, общностью ап­
перцепционной базы участников диалога, мимикой и жестами и, на­
конец, — одним из наиболее могущественных средств устной речи —
интонацией. Рема в устной речи выделяется логическим ударением.
Наличие всех этих средств в значительной степени освобождает поря­
док слов от функции выражения актуального членения»1. Как инто­
нация не освобождает порядок слов от этой функции, когда он оказы­
вается неспособным ее выполнять, так и векторы не предписывают
каких-либо привязок средств выражения, но определяют их пригод­

1 Ковтунова И.И. Порядок слов в русском литературном языке XVI11 — первой тре­
ти XIX в. М., 1969. С. 60-61.
 Разговорность и ее тексты 177

ность, их соответствие тем структурам, которыми данное содержание

оптимально выражаемо.
Функциональная направленность разговорности многогранна —
«это и семейные, и вообще обиходно-бытовые, и служебные, и “мага­
зинные”, и “уличные” разговоры, и непринужденная беседа двух или
более участников в форме диалога и полилога, и пространные повест­
вования и выступления в форме монолога и др.»1.
По этим основаниям, по преимущественному обращению к тем
или иным моделям реализации общего КСВ, а также с учетом языко­
вой компетенции общающихся лиц можно различать гораздо больше
видов или типов разговорных текстов, чем предложенная их разбивка
на бытовые и серьезные, важная скорее для теории, нежели для прак­
тики. Например, в известных и авторитетных работах О.Б. Сиротини-
ной о «хорошей речи»2 справедливо говорится о полнофункциональном
и неполнофункциональном типах, а затем об элитарном, среднелитера­
турном, литературно-разговорном и фамильярно-разговорном, пересе­
кающемся с жаргонизирующим, который находится уже за пределами
сферы литературного языка.
Есть и другие классификации разновидностей разговорных текстов,
часто называемых «разговорными стилями», например у Е.Н. Ширяе­
ва: нейтрально-разговорный, сниженно-молодежный, высоко-книжный.
Понятно, что такие списки можно конкретизировать и укрупненно, и
дробно, вплоть до полной индивидуализации, но во всех случаях не­
трудно обнаружить общий КСВ. В сущности, такие разновидности, ви­
ды, подгруппы (и даже жанры, а также индивидуальный слог), по сво­
ей природе очевидно стилистические, а не стилевые, обнаруживаются
во всех описываемых нами глобальных группировках текстов.

Реплика 6 ctnofiohUj 27
Учебное понимание разговорности
В русской школе под «развитием навыков устной речи» понимается
обучение применению нормативно-книжных слов и конструкций не

1Лаптева O.A. Синтаксис типизированных предикативных конструкций устно­

разговорной разновидности современного русского литературного языка. Автореферат
Докт. дисс. М., 1974. С. 1.
2 См.: Сиротинина О.Б. Русский язык в разных типах речевых культур / / Русский
язык сегодня. М., 2000; Типы речевых культур в профессиональной деятельности чело­
чка / / Язык и власть. Саратов, 2003; и др.
178 Шестой очерк

только на письме, но и при говорении. Задача обычно сводится к «яркому

и образному пересказу беллетристических текстов». В преподавании рус­
ского языка иностранцам принято говорить о «выработке устно-разговор­
ных навыков», сводящейся к обучению устной форме — говорению и слу­
шанию, которые в отличие от родного языка здесь не предшествуют
чтению и письму. Конструктивно-стилевым навыком разговорности, без
которого иностранцы беспомощны или смешны в общении с русскими,
они чаще всего овладевают самостоятельно и далеко не всегда успешно.
К сожалению, лишь лучшие преподаватели преодолевают эту несуразицу,
различая понятия устности и разговорности.
Различение этих понятий, как и понятий письменности и книжности,
до удивления чуждо и многим лингвистам. А ведь еще в середине прошло­
го века Н.Ю. Шведова со всей решительностью заметила: «Далеко не все
написанное относится к речи письменной, так же как и далеко не все уст­
ное, произносимое (и даже воплощающееся в разговоре) относится к речи
разговорной»1.

Уместно вспомнить известное замечание В.Г. Белинского о том,

что семинарист говорит, как олицетворенная грамматика, а слушать
его невозможно. Стилистика текстов имеет свои особые закономер­
ности, которые порождаются обобщаемыми коммуникационным
треугольником внеязыковыми факторами — характером содержания
и тематики, условиями, целями и т.д., т.е. средой и сферой. Зависи­
мость этих закономерностей от собственно языка в нынешнюю эпоху
очевидно опосредована и заметно ослабевает. Употребление языка за­
дается ими в виде конструктивно-стилевых векторов, т.е. общих ори­
ентаций или установок.
Если в текстах специальной книжности необходимо отдать пред­
почтение специфике информации, точности мысли, а не особенностям
изложения (хотя, разумеется, его красота не помешает, но она требует
усилий, а может и отвлекать от дела); если в текстах неспециальной
книжности все подчиняется образу автора и художественно-изобра­
зительной эстетике, то разговорные тексты детерминируются общени­
ем как таковым. Задача решается очень контекстуально — в диапазо­
не от стремления к поэтической возвышенности до нарочитой
грубости («Аркадий, не говори красиво!»).

1 Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960. С. 8.

седьмой о ч е р к

жексжы bm jcc -m s s iu

На первый взгляд, массово-коммуникативные тексты, или тексты

масс-медиа, массмедийные тексты (предпочитаем термин масс-медиа
более принятому у нас с советских времен сокращению СМИ, посколь­
ку он больше отвечает сути дела: перед нами именно массовая комму­
никация, общение, а не однонаправленная «массовая информация и
пропаганда»), по основным параметрам схожи с текстами естественных
разговоров — по безграничности и непредсказуемости тематики, по
имитации естественной культурной обстановки, связи со звучанием,
привлечению неязыковых выразительных средств и пр. В содержатель­
ном плане только разговорность действительно столь же не ограниче­
на, как и массовая коммуникация, в тематике и в привлечении самых
различных, в том числе и невербальных, выразительных средств.
Обе они обусловлены сиюминутной актуальностью, преходящей
или постоянной, скажем относящейся к итогам выборов президента,
ходу войны, переворачивающему жизнь изобретению или к прогнозу
погоды, состоянию валютного рынка. Иными словами, в конструктив­
но-стилевом плане доминирует не сфера, а среда взаимоотношения в
ней, ее характер, условия. Со всей очевидностью их КСВ отражают тот
же императив непрерывного контакта, по возможности доброжела­
тельно-личностного, диктующего не просто обращенность ко «всему
языку», но и отбор из него наиболее «контактных» средств выражения.
Устойчивость связи в среде оказывается принципиальным условием,
заставляющим нередко пренебрегать собственно информацией, препа­
рировать и деформировать ее. Однако уравнять массмедийные тексты с
разговорными было бы грубой ошибкой, сходство их лингвистических
и экстралингвистических черт весьма относительно.
12*
180 Седьмой очерк

Масс-медиа стремятся установить в среде общающихся живую непо­

средственную обратную связь или, как сейчас чаще говорят, добиться
интерактивности, но по их природе это недостижимо (Интернет застав­
ляет снять такую категоричность, но пока поиск возможностей достичь
ее вряд ли может быть вполне успешным). Это важнейшее условие здесь
приобретает совершенно иной вид в силу физической разобщенности
общающихся, дистантности и конкретно неопределенной массовости
как реципиентов, так и отправителей информации. Установить контакт,
в крайнем случае задержать партнера, так сказать, схватив его за рукав,
добиться того, чтобы радиослушатель или телезритель не переключил
канал, вообще не выключил приемник, значительно труднее, чем не
упустить собеседника в живом разговоре, уже потому, что на его месте
при отсутствии прямого контакта соприкосновения непредсказуемая и
очень разнообразная масса людей. Постоянная смена ролей в разгово­
рах и вытекающая из нее диалогичность здесь крайне затруднены рази­
тельно отличающимся протеканием коммуникативного процесса, в ко­
тором чуть ли не все зависит от технологии и аппаратуры.
Несмотря на ту же задачу обеспечить (или имитировать) если не
содержательно, то технически личностный контакт, ее решение в мас­
сово-коммуникативных и разговорных текстах кардинально различ­
но. Один и тот же на первый взгляд КСВ обеспечения коммуникации
предстает в виде двух различных векторов, как и в книжности, где ха­
рактер «особого языка» выделяет вектор специальных и вектор неспе­
циальных текстов.
Возврат к единому естественному человеческому языку в массме-
дийных (массово-коммуникативных) текстах только кажущийся: они
отнюдь не являются разновидностью разговорных, хотя векторной на­
правленностью могут их имитировать. Принципиально иная также и
природа интенсивности и непрерывности коммуникативного процесса,
жестко скованного в масс-медиа инструментальными рамками, упоря­
доченной сменяемостью оформления даже при том же содержании,
вечной жаждой обновления используемых выразительных средств.

Реплика 6 atiofiûHif 2 8
Технические предпосылки текстов масс-медиа
При всей иллюзорности сходства текстов масс-медиа с природными
разговорными они все больше пронизывают наше естественное языковое
существование, ведут, в частности, наступление на собственно разговорное
 Тексты в масс-медиа 181

поле. Очевиден переход значительной части коммуникации в современном

обществе к виртуальному миру «голубого нигде». Телеграф, телетайп, факс,
мобильный телефон с роумингом, кино, телевидение, видео, e-mail, Ин­
тернет ведут к тому, что люди заметно меньше общаются лично, разговари­
вают в непосредственном контакте, почти не переписываются. Сейчас к
ближайшим друзьям вряд ли позволительно зайти запросто, без звонка,
как ходили еще совсем недавно. Приглашение в гости, поздравления с па­
мятными датами и праздниками, даже деловые сообщения все чаще посы­
лаются в обход почты, а курьеры и посыльные с записками кажутся анахро­
низмом даже не из XX, а XIX столетия. Громадная роль эпистолярного
жанра, не меньшая, чем беллетристики и всей неспециальной книжности,
уходит, если еще не ушла, в небытие. С появлением цифровой фотоаппара­
туры через электронные сети теперь передаются («скачиваются») не толь­
ко тексты, но и любые изображения, фотографии, рисунки, картины, пор­
треты. Жупел масс-медиа с их невербальными носителями информации
нависает над искусством: кинорежиссер Пепешан создает, например, кар­
тины не на словесной, а на музыкально-картинной основе, впервые объе­
динив документальный и художественный фильм (Вести. 2003. 22 февр.).
Как и мир книжности, мир «голубого нигде» при всей своей виртуаль­
ности обладает растущей способностью вмешиваться вдела реального ми­
ра. Его воздействие все заметнее, хотя мир этот по большей части обраща­
ет на себя внимание, когда касается негативных сторон жизни — запуска
вирусов, электронного взлома банковских сейфов, сомнительных сексу­
альных развлечений и даже игры хакеров в настоящие убийства, описан­
ной в романе «Голубое нигде». Общество склонно сегодня все громче об­
винять во всех смертных грехах тексты телевидения, его язык, затмевая, к
сожалению, его положительные стороны, а главное — неизбежность.
Техногенная цивилизация, в которой мы теперь живем, кардинально
ускорила и изменила облик и образ развития нашего мира. Поощряются в
качестве главных ценностей не традиции, а инновации, не духовность, а
удобство, не культура, а именно цивилизация (что и заставляет термино­
логически разграничивать эти понятия (см. ряд публикаций автора этих
Очерков в 2002—2003 гг.). Многие прямо говорят, что сегодня мы живем в
царстве массовой коммуникации, которая все больше и все более цепко
охватывает наше существование. Можно (и, вероятно, нужно) этому про­
тивостоять, но не считаться с этим бессмысленно. В этом царстве перевер­
тываются многие идеалы и нормы, привычные для ныне живущего, по
крайней мере старшего, поколения. Здравый смысл подсказывает, что, от­
ражая ритм эпохи и служа материальному прогрессу, язык по природе сво­
ей принадлежит культуре, а не только цивилизации.
182 Седьмой очерк

Обладая мощной техникой, цивилизация в наше время агрессивно да­

вит на традиции, глобально унифицирует жизнь, трансформирует и даже
разрушает национальные культуры. Все чаще говорят о «формировании
нового типа культуры». Влияние масс-медиа сегодня явно превосходит
роль художественной литературы, театра. Звуко- и видеозапись, множи­
тельные и копировальные аппараты, телефон, радио, кино, телевидение,
видео, цифровые фотографии и спутниковые коммуникативные сети,
Интернет открыли невиданные возможности в общении — большие, чем
могли себе представить самые смелые фантасты и футурологи. Удивитель­
но быстро, естественно, даже незаметно высокая технология входит в на­
ше повседневное существование, перевертывает привычные представле­
ния. Как современники Гутенберга и первопечатника Ивана Федорова не
могли представить себе ежедневной газеты, безбрежных книжных разва­
лов, а также нынешнего сложного и разветвленного литературного языка,
так и нам пока еще трудно судить о грядущих изменениях в употреблении
языка и, видимо, неизбежных изменениях в нем самом, о деталях стиле­
вых перестроек, о новых взаимодействиях языковых и внеязыковых выра­
зительных средств.
С ростом числа и авторитета устных текстов обострилась проблема со­
отношения разговорности и книжности. Так, с самого начала изучения
языка массовой газеты — прародительницы всех масс-медиа — стал акту­
ален вопрос об отнесении его к книжному или разговорному. Критикуя
его традиционную книжность, ориентацию на художественно-литератур­
ные, публицистические и научные образцы, Я. Шафир, например, писал
о необходимости революции в языке, рассчитанном на массового читате­
ля: «Рабочему и крестьянину необходим язык, близкий к разговорному
языку. Последний отличается образностью, производственного характера
сравнениями, простотой и ясностью. Наш газетный язык должен, таким
образом, иметь уклон к разговорному языку масс»1. Затем возобладал об­
ратный подход: языковые реалии газеты стали рисоваться чуть ли не сти­
левой антисистемой среди стилевых употреблений языка. «Современный
газетный язык плох (во-первых, неправилен, во-вторых, шаблонен, в-тре­
тьих, малопонятен)»2. И сегодня модны выкрики вроде «все журналисты
безграмотны» или «телеведущие сплошь хулиганы, издевающиеся над рус­
ским языком». Подспудно это свойственно даже серьезным научным ис­
следованиям, например статьям ценного с точки зрения объективной
констатации фактов сборника «Язык и власть» (2002).

1 Шафир Я. Вопросы газетной культуры. М.—Л., 1927. С. 130.

2 Гус М., Загорянский Ю., Каганович Н. Язык газеты. М., 1936. С. 4.
 Тексты в масс-медиа 183

Заданно-отрицательное отношение к языку масс-медиа, конечно, не

содействует разумному отношению к нему как к неизбежному порожде­
нию воцаряющегося виртуального мира «голубого нигде». В продолжаю­
щейся полемике сегодня общее мнение все очевиднее склоняется к при­
знанию правомерности стилевой специфики масс- и мультимедийности,
по крайней мере органичности слияния книжности и разговорности как
ее свойства.

Тексты всех масс-медиа принципиально связаны с виртуальностью,

тогда как разговорные тексты принадлежат к реальности, и это неиз­
бежно и кровно роднит массмедийные тексты с книжными, тоже по­
рожденными виртуальным миром и служащими ему. Иными словами,
тексты масс-медиа вновь переворачивают представления об изначаль­
ном звуковом языке, с одной стороны, а с другой — об историческом
противопоставлении устности и письменности. Они парадоксально и
прочно объединяют стилевые царства разговорности и книжности, об­
разуя особое промежуточное междуцарствие. Его язык синтетичен, он
продукт ноосферы, но еще более искусно творимый, нежели книжный,
так как скрывает свою искусственность, отчего и представляется столь
же реальным, как и самая реальность.
Сила массмедийного языка в том, что, притворяясь реальным, он
скрывает свою условность — не в пример книжному, как бы гордяще­
муся своей ущербной, но изощренной искусственностью и высоко­
мерно противопоставляющему себя неотесанному живому звуковому
общению. Понимание этой силы пришло не сразу, оно рождалось в
борьбе с долгой боязнью живого слова в газете, в ситуации изгнания
его из радио- и телепередач, где откровенно читали выверенные, одоб­
ренные, написанные тексты. Масс-медиа же, особенно телевидение,
как бы погружают в себя, создают «вовлеченность» (envolvement) — ил­
люзию участия зрителя в том, что звучит в репродукторе и тем более
происходит на экране, не заставляя его домысливать информацию, на
что единственно способна книжность, вербально компенсирующая
отсутствие культурной обстановки. Бесхитростно следуя опыту книж­
ности, дубляж кинофильмов и телевидение первоначально делали то
же самое (сцену драки на экране диктор сопровождал пояснением —
«он его ударил»); бездумную наивность этого отлично показала
М.И. Андроникова, одна из первых у нас теоретиков телевидения, а
затем С.В. Светана, первая исследовательница «телеречи».
Между тем, воспроизводя культурную обстановку и избегая из­
лишних словесных описаний, свойственных книге, масс-медиа и да­
184 Седьмой очерк

же телевидение отнюдь не страшатся самых тяжеловесных книжных

ресурсов. Сегодня очевидна их склонность к высоким книжным
средствам выражения, а также к терминам, что наблюдается и в раз­
говорных текстах, где они употребляются в ином, упрощенно обще­
понятном значении или для создания какого-то экспрессивного,
скажем юмористического, эффекта. Отражая усложнение и техниза­
цию всей жизни, массмедийные тексты стали чуть ли не императив­
ны, правда, в причудливой, игнорирующей традиционные стилисти­
ческие окраски смеси с тем, что характеризуется как разговорное или
просторечное.
Особо ясные сегодня в телевидении, но обнаруживаемые, хотя и
весьма различно, в текстах всех видов масс-медиа свойства употреб­
ления языка и составляют суть КСВ массмедийности — органическую
связь с миром «голубого нигде», виртуальность которого роднит масс-
медиа с миром книжности, в принципе так же обособляя его от реаль­
ного мира и разговорности. Именно поэтому на первый взгляд полная
схожесть их векторов в действительности ограничивается лишь кон­
структивной идеей. Сущность же КСВ массмедийности и тем более
приемы их материализации тяготеют скорее к книжности.
Нынешний возврат к природной непосредственной простоте —
кажущийся, искусственно сыгранный, в отличие от истинной естест­
венности живых разговоров. Эта иллюзорность просто маскирует об­
ращенность к достижениям мира книжности: откровенно впитывая
его эрудицию, изощренность, умудренность, если угодно, его оранже-
рейность, виртуальный мир «голубого нигде» лишь притворяется ме­
нее виртуальным, близким к миру реальному. Здесь покушение не на
замену первородного звукового языка, а претензия на то, будто его
язык и есть реальность, как якобы и он сам.
Принципиальная нацеленность массовой коммуникации на уста­
новление и поддержание контакта с неизвестной, неопределенной
массовой аудиторией вынужденно приобретает не просто техничес­
кий, как в разговорных текстах, а чисто механистический характер.
Человеческое начало разговорности здесь вынужденно заменяется
конструкцией, завлекательностью, «словами-ловушками» (catch­
words). Соответственно, суть ее КСВ, как еще в 1970-е гг. было показа­
но автором в ходе анализа структуры текстов газет 1960-х гг., сводима
к упорядоченному чередованию экспрессем и стандартов (может
быть, лучше было бы использовать термин информема).
 Тексты в масс-медиа 185

Реплика € оноfionif 29

Из истории изучения языка газеты

Эта мысль явилась развитием концепции ГО. Винокура, в которой

предлагалось применительно к газете создать «учение о с ре дс т в а х язы­
ка и учение о языковых з аданиях, с точки зрения разнообразного п р и ­
м е н е н и я языковых средств в каждом из них»1. Такой стилевой подход к
проблеме означал начало вдумчивой разработки технологии массовой ком­
муникации. Представляя газетный язык как особый объект со своими объ­
ективными закономерностями, вытекающими из специфики газеты как
явления общественной жизни и как совокупности телеграфно-информа­
ционных ситуаций общения, из «исключительно быстрого темпа самого
производства», рассчитанного на «максимальное потребление», а также на
«нейтральную лингвистическую среду», замечательный ученый характери­
зовал его через сознательную организующую установку на грамматичес­
кие, по большей части шаблонные, средства выражения: «Грамматическая
организованность здесь исключительно императивна и настоятельна. Зато
р а м к и этой организованности чрезвычайно узки, свобода построения
здесь стеснена... Так как задача здесь сводится к приисканию наиболее
удобной и вместительной синтаксической конструкции, то речевая уста­
новка, естественно, фиксируется почти исключительно на связующих
элементах речи — союзах, сочинительно-подчинительных формах, согла­
сованиях — в их собственной природе, не осложненной никакими смеж­
ными и побочными функциями (например, планомерным распределени­
ем по тексту соединительных частичек и слов вроде в официальных кругах
заявляют, что... однако... несмотря на... будто... по словам... как сообщают
из... в то время как...»2 Недостатком этой концепции явилась недооценка
экспрессивной стороны, императивность которой стала ясной при разви­
тии новых видов массовой коммуникации.
К сожалению, работа Винокура в силу разных, прежде всего ненаучных,
причин оказалась невостребованной. На долгие годы вместо научно-языко-
ведческого, функционально-стилевого подхода установился наивно-язы­
ковой, ограничивающийся достаточно случайным разбором встречающих­
ся в газетах собственно языковых неправильностей и риторическими
призывами сделать газетный язык богатым, выразительным и разнообраз­
ным. Стилистика языка газеты, вообще массовой коммуникации, при этом,
естественно, растворилась в «практической стилистике», по природе своей
1 Винокур Г.О. Язык газеты / / Винокур ПО. Культура языка. М., 1929. С. 42.
2 Там же. С. 177.
186 Седьмой очерк

учебной, обсуждающей трудные случаи употребления языковых единиц,

пропагандирующей общие нормы литературного языка. Особое, политиче­
ски окрашенное отношение к газете и другим видам массовой коммуника­
ции (восходящее к ленинской формулировке: «не только коллективный
пропагандист и коллективный организатор, но также и коллективный аги­
татор») воспрещало даже ставить вопрос о каких-либо их имманентных за­
конах. Недопустимо было даже употреблять вместо официально принятого
наименования средства массовой информации и пропаганды термин массовая
коммуникация как «отдающий буржуазным душком». Лишь сегодня газет­
ный язык, всю массовую коммуникацию стали признавать за закономерное
специфическое функционально-стилевое единство.
Любопытно, что первые трезвые оценки появились в среде преподава­
телей русского языка иностранцам. Обязательная в те времена «работа с га­
зетой на уроке» заставляла трезво переоценивать привычные формулы.
В одной методической статье читаем: «В газетно-публицистическом стиле
сосуществуют и борются две противоположные тенденции — тяготение к
стабильности (воспроизведение готовых формул, словосочетаний и конст­
рукций) и стремление к экспрессии, которое порождает поиски новых
средств воздействия на читателя. Экспрессивные средства (метафоры, пе­
рифразы и т.п.) очень быстро превращаются в штампы, теряя при этом свой
эмоциональный заряд, и требуют замены. Газетно-публицистический стиль
и устойчив и подвижен. В нем множество словосочетаний-однодневок,
множество ситуационно обусловленных оборотов, которые существуют и
бывают понятны только в конкретном контексте, например заголовки-за­
гадки; в нем нередко специфическое употребление обычных слов...»1. Это
звучало в унисон с концепцией, которую с середины 1960-х гг. развивал ав­
тор и которая изложена в его докторской диссертации «Некоторые особен­
ности языка современной газетной публицистики» (1969) и в монографии
« Р у сск и й язык на газетной полосе» (1971).
Развивая характеристику газетно-публицистического стиля, «выделя­
ющегося по характерным качествам и приметам агитационно-коммуни­
кативной функции воздействия»2, авторы разных учебников стилистики
характеризуют его по цели («не только передать содержание, разъяснить
его, но и побудить к определенным чувствам, поступкам, воздействовать
на волю и чувства, убедить») и по составу языковых черт — преобладанию
общественно-политической, отвлеченной и культурной лексики, совме­
щению интеллектуальных и экспрессивных элементов («нужно четкое из­
1 Кожевникова H.A. Обучать русскому языку на образцовых текстах / / Русский язык
в национальной школе. 1967. № 6. С. 26.
2 Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963. С. 6.
 Тексты в масс-медиа 187

ложение мыслей, согретое теплотою личных чувств»), эмоциональной ок­

рашенности. Эти черты нельзя счесть собственно отличительными в сти­
левом плане, и многие пособия заканчивают их перечисление несколько
неожиданным указанием на сближение рассматриваемых текстов с дело­
выми, разговорными и художественными, косвенно признавая наличие в
них любых средств из ресурсов языка.
Потребовались три десятилетия бурного развития новых масс-медиа,
чтобы идея о чередовании стандартов и экспрессем как основе их текстов
была востребована (см., например: Программы курсов по специализации
«Язык средств массовой информации». М., 2000; Покровская Е.В. Пони­
мание современного газетного текста. М., 2003). Уже никого не возмуща­
ет и даже не смущает трезвое отношение к конституирующей роли в них
неизбежных стандартов, что в свое время вызвало бурную полемику (Кос­
томаров В.Г. Слова-сигналы / / Русская речь. 1967. № 3; Горбунов А.П. Еще
раз о «газетном языке» (по поводу статьи В.Г. Костомарова «Слова-сигна­
лы») / / Вестник МГУ. Серия «Журналистика». 1968. № 1; Костомаров В.Г.
Эстетствующее фразерство и проблема стандарта / / Вестник МГУ Серия
«Журналистика». 1968. № 4). В мире, а теперь и у нас накопилась обшир­
ная литература вопроса и активно развивается особая наука — коммуни-
кативистика (см.: ЗемляноваЛМ. Современная американская коммуника-
тивистика. М., 1995).
И все же стилистике и языку масс-медиа до сих пор уделяется гораздо
меньше внимания, чем они того заслуживают по своей роли в современной
жизни. Из-за своей непривычной необычности стилевая и стилистическая
проблематика здесь остается самым слабым звеном. Обобщающих работ
нет, хотя и есть монографические исследования языка отдельных видов
массовой коммуникации: Солганик Г.Я. Системный анализ газетной лекси­
ки и источники ее формирования. Докт. дисс. М., 1976; Зарва М.В. Некото­
рые особенности языка радио как вида массовой коммуникации. М., 1969;
Светана С.В. Телевизионная речь. М., 1976; Мансурова В.Д. Массовая ком­
муникация как синергетический процесс. Тезисы конференции «Проблемы
массовой коммуникации». СПб., 1999; Попова Т.Н. Телеинтервью в комму­
никативно-прагматическом аспекте. СПб., 2002; Покровская Е.В. Понима­
ние современного газетного текста (прагматический аспект). М., 2003; и др.
Но в целом неизбежность особого КСВ в массмедийных текстах игнориру­
ется, и даже самые лучшие исследования занимаются в основном «ошибоч­
ностью» или «неграмотностью» их языка, не отсеивая зерна от плевел.

Концепция чередования стандарта и экспрессии, созданная на

основе анализа текстов газеты, приобрела гораздо большую ощути­
 188 Седьмой очерк

мость, очевидность в текстах новейших средств массовой коммуни­

кации. Не востребованная по-настоящему в свое время, она сейчас
привлекает к себе заметное внимание, особенно со стороны моло­
дых ученых. Так, В.И. Коньков в статье «Стиль как речевая катего­
рия» пишет, что «впервые была продемонстрирована возможность
описания стиля не на основе поуровневого подхода, а на основе сти­
леобразующего принципа. Однако в сознании научной обществен­
ности эта теория, к сожалению, осталась воспринятой только как
удачная попытка описания языка газеты, и не более. Возможность
подобного подхода к любому стилевому явлению осталась неактуа-
лизированной»1.
Сказанное в конце 1960-х гг. о газетном языке можно приложить
ко всем бурно развившимся видам массовой коммуникации. Отражая
техническое, по сути дела, их порождение, а также неразрывную связь
их существования с тем, что сейчас по жаргону компьютерщиков на­
зывают словом хардвер (hardware) — «железом, скобяным товаром»,
т.е. аппаратурой, их функционально-стилевая конструкция подчерк­
нуто технична, конструктивна.
Здесь уместно сделать принципиальное, хотя, вероятно, и неожи­
данное замечание о конструктивно-стилевом единстве всех видов
массово-коммуникативных текстов, несмотря на, казалось бы, совер­
шенно очевидную их несхожесть по форме овеществления, по воз­
можностям привлекать невербальные носители информации, по от­
бору и специфике употребления собственно языковых ресурсов.
На поверхностный взгляд представляется невозможным увидеть
единый КСВ в текстах газеты, радио, кино, телевидения, аудио, ви­
део, других масс-медиа. Но ведь все они одинаково непредсказуемы
по содержанию и одинаково рассчитаны на непредсказуемую массо­
вую аудиторию, контакт с которой технически опосредован. Однако
не вызывает же возражений единство всех разговорных текстов, столь
же содержательно непредсказуемых и всеобъемлющих, но рассчитан­
ных исключительно на непосредственный личный, чаше всего физи­
ческий, контакт. Привычно признается единство содержательно раз­
нообразных специальных книжных текстов, малозависимых от учета
потребителей и разведенных расчетом на определенные группы под­
готовленных профессионалов. Базой текстовых группировок служит,
несомненно, взаимодействие сферы и среды, определенное соотно­

1 Коньков В.И. В поисках смысла. СПб., 2001. С. 57; ср. его же докторскую диссер­
тацию «Речевая структура газетного текста» (1996) и одноименную монографию (1995).
 Тексты в масс-медиа 189

шение сторон коммуникационного треугольника, отражающего вне-

языковые факторы.
Фактическое материальное разнообразие текстов газеты, радио и
аудио, кино и видео, кино и телевидения — также не помеха: оно сопо­
ставимо с не меньшим различием текстов, высеченных на камне, неря­
шливо написанных на листке бумаги, помещенных в иллюстрирован­
ной книге. Именно поэтому в Пятом очерке так упрямо отстаивалась,
чуть ли не доводилась до абсурда мысль о независимости стилевой кон­
струкции от формы овеществления, а во всех остальных — мысль о не­
зависимости стилевых конструкций от стилистики ресурсов, от стилис­
тических дифференциаций языковых единиц самих по себе.
Обращаясь к идее виртуальности мира книжности и масс- или муль­
тимедийное™ («голубого нигде»), следует подчеркнуть, что и книж­
ность существует «нигде», поскольку виртуальные миры вообще, види­
мо, не имеют данной нам в наблюдении материальной основы. Они
существуют в головах людей, в их сознании, мышлении, чувстве, зна­
нии, поведении, мысли. Иное дело, что у них есть материальные носи­
тели-хранители: полуистлевшая береста, рукопись на пергаменте, кни­
га, другие виды письма и печати (так же, как и фото- и магнитные
пленки, компакт-диски, винчестер, жесткие и мягкие диски компьюте­
ра), но они не создают никаких виртуальных миров, пока в библиотеку
не приходит читающий человек, пока у аппаратуры нет слушателя, зри­
теля. Виртуальные миры формируются и существуют в сознании людей.
Самые, казалось бы, несопоставимые виды массмедийных текстов
едины в главном — в необходимости любыми способами установить и
продолжить устойчивую связь в среде общающихся (как и во всех самых
различных и по содержанию, и по вербально-невербальному воплоще­
нию несхожих разговорах — вплоть до смены темы и содержания ин­
формации!), обеспечить протекание коммуникативного процесса. В от­
личие от разговоров, идея связи здесь обусловлена не персональным
физическим контактом, а техническими возможностями дистантного
межперсонального общения, причем в условиях массовой аудитории.
Природа КСВ массмедийных текстов обусловлена самим фактом опо­
средованное™ общения, его оснащенности механизмами, аппаратами,
электронными и цифровыми носителями. В сущности, именно техни­
ческие изобретения вызвали к жизни эти тексты и лежащий в их основе
еще немыслимый вектор, ранее не существовавшее стилевое явление.
Первоначально и книжность была порождена техникой письма,
жесткая связь с ним ослабевала с ее укреплением, обретением как бы
независимой от него самостоятельности, с нынешним частым суще­
190 Седьмой очерк

ствованием в устной форме, с активным проникновением во все сфе­

ры общения, включая повседневные разговоры. Можно думать, что
последующим поколениям суждено увидеть, как и виртуальный мир
массмедийности постепенно станет «вещью в себе», своевольно воз­
действующей на всю коммуникативную жизнь общества и, может так
случиться, на сам язык. И мир этот, несомненно, будет иметь разные
виды: радио-, аудиозвуковой, кино-, видео-, телезрительный и пр. —
по аналогии с рукописью, машинописью, книгоизданием, ксероко­
пированием, экранописью и др. В этом смысле газета, являясь оче­
видной принадлежностью книжности, принадлежит и массовой ком­
муникации как ее прародительница.
Нет ли противоречия в том, что, признавая чертой масс-медиа зву­
ковые тексты и «иконку» живого общения, мы родним их все с газе­
той, более того, выводим из нее их стилевую сущность, хотя газетные
тексты воплощены по необходимости исключительно в письменной
форме? Дело в том, что именно в газете опробовались и складывались
особые приемы употребления языка, т.е. нетрадиционного отбора и
композиции выразительных единиц — или, другими словами, стиле­
вые черты текстов, адресованных непредсказуемой массовой аудито­
рии, прежде всего нацеленные на удержание ее внимания, устойчи­
вость связи с нею. Вероятно, не без ее влияния характер вида
массовой коммуникации приобрели «закулисные» разговоры, рас­
пространяющие правдивые или злостные слухи и сплетни: отнюдь не
только в шутку их принимают за законный вид массовой коммуника­
ции, даже за один из самых оперативных и действенных каналов мас­
сового распространения информации.
В газете была рождена как отражение обязательного сочетания
«новостей и мнений» важнейшая конструктивная идея чередования
стандарта и экспрессии, информем и экспрессем, как способа реше­
ния задачи, задаваемой КСВ технического обеспечения коммуника­
тивного процесса. Может быть, именно в газете первоначально по­
явилась и вытекающая из этой идеи другая основополагающая
конструктивная черта реализации общего КСВ массмедийности —
блочное построение текста («блочный синтаксис»). Правда, обычно
эту черту связывают больше с кинематографом, видя в ней отражение
принципиального для него кадрирования и монтажа кадров (ср. так­
же позднейшее появление клипов как особого жанра). Становясь
главными воплотителями всех массмедийных текстов, они служили и
служат эталоном для каждого нового вида этой массовой коммуника­
ции, реализуясь в соответствии с появляющимися техническими воз­
 Тексты в масс-медиа 191

можностями (это сейчас ярко доказывается интернет-текстами, текс­

тами чатов).
Любопытно, что картинка, рисунок, фотография, используемые
как доказательства в научном и развлекающие или украшающие ил­
люстрации в беллетристическом тексте, в газете были первоначально
осмыслены как самостоятельные конструктивные элементы текста,
носители смысла, как источник информем или экспрессем, непо­
средственно участвующих сегодня в построении текстов всех масс-
медиа. То, что сознательное обращение к невербальной передаче
смысла в нынешних электронных средствах возводимо к изобрета­
тельству в газете как прародительнице языка массовой коммуникации
вообще, доказано в авторитетной книге американских исследовате­
лей К.Дж. Барнхерста и Дж. Нероуне «Форма подачи новостей»
(Bamhurst K.G., Nerone J. The Form of News. N.Y.; L., 2001). Их интер­
претация объясняет, почему в практике англоязычных стран судебное
заседание до сих пор может быть отображено в газете только в рисун-
ках-экспрессемах, но не в фотографиях-стандартах.

Реплика в ано/юнц 30
Разные воплощения единого КСВ
Все подразделения группировки массово-коммуникативных текстов,
тесно связанные с техническими средствами осуществления («газетный
язык», монтажный сценарий звуковой дорожки кино или видео, «язык ра­
дио», «телеречь», «интернет-язык»), роднятся общим КСВ, обеспечиваю­
щим устойчивость связи с массовой аудиторией — главную заботу общения
в этих условиях. Принцип его весьма прямолинеен и по сути своей техничен,
конструктивен, сводим к построению диалектического единства противо­
борствующих ориентаций — стремления к максимальной экспрессии и тя­
готения к максимальной стандартизации. В той или иной форме чередова­
ние единиц разного стилистического потенциала, чаще и последовательнее
всего нейтральных и экспрессивных, наблюдается во всех видах массовой
коммуникации — от газеты, их родоначальницы, до новейших мультиме­
дийных, через кино, радио, видео и телевидение, ставшее сегодня лидером.
Несмотря на очевидно разные технические возможности овеществления
текстов и соответствующие естественные особенности языковой материали­
зации, несмотря на их содержательно-тематическое, идейно-жанровое все­
объемлющее разнообразие, вся массовая коммуникация обладает несомнен­
ной конструктивной целостностью, приближаясь к общению вообще.
192 Седьмой очерк

Иначе и быть не может, поскольку для всех массмедийных текстов ак­

туальна задача «удержания аудитории», причем аудитории массовой и при
неограниченно разнообразной тематике. Наиболее простой способ захва­
тить ее внимание —быть назойливым, постоянно присутствующим и отто­
го уже общественно важным («об этом по телевидению сообщали»; «пусть
ерунда, но о ней все говорят»), смешивать важное и забавное, постоянно
воздействовать на разум и чувства, не ограничиваясь при этом ни опреде­
ленной тематико-содержательной сферой, ни узкой средой общения. Ха­
рактер же воплощения, материализации служащего этому КСВ будет раз­
личен в зависимости от технических возможностей каждого данного вида
масс-медиа, но сущность конструктивного направления, чередования по­
словного и сложного блочного сохранятся. Вектор становится все более
сложным, «хитроумным», но и все более механистичным, не удовлетворя­
ясь столкновением собственно языковых средств разного стилистического
потенциала или разных форм овеществления текста, все шире обращаясь к
музыке, изображению, любым внеязыковым коммуникативным приемам.
Чтобы убедиться в этом, достаточно изучить программы радио- и телепере­
дач на любую неделю. При этом можно утверждать, что царство информем
гораздо больше сохраняет привязанность к языковым единицам, тогда как
царство экспрессем все очевиднее тяготеет к невербальности, изобрази­
тельности, динамике, музыке.

Для массовой коммуникации характерна не только массовость

аудитории, но и своеобразная «массовость», коллективность инициа­
торов, отправителей информации. Обычно это некоторая структура,
институция (редколлегия, вещательная станция, телекомпания), даже
если она представлена неким лицом — редактором, диктором, ком­
ментатором, ведущим (anchorman).
В свое время развивалась теория, что в массовой коммуникации
общаются между собой не люди посредством структур, а структуры
посредством людей: не имея возможности обсудить информацию с
инициатором, получатели обсуждают ее в своей социальной структу­
ре (с соседями, в рабочем коллективе, на уличном митинге). При вы­
движении функции воздействия в ущерб функции информации про­
цесс передачи оказывается важнее передаваемого смысла и порождает
в читателе или слушателе лишь желание продолжить сам процесс
(«вторая ступень коммуникации») с тем, чтобы проверить прочтенное
или услышанное обсуждением его, так сказать, с доверенными лица­
ми и тогда уже действительно его воспринять, причем, возможно, с
точностью до наоборот.
 Тексты в масс-медиа 193

Возрастание требований к антиципирующей активности перво­

начального инициатора, когда реципиент не может поменяться с
ним ролями и вынужденно становится инициатором по отношению
к дальнейшим реципиентам, стало основой концепции «двухступен­
чатого расширения массовой коммуникации» чешского теоретика
Я. Яноушека. Получается, что в массовой коммуникации структуры
(организации, учреждения, партии, социальные группы) общаются
посредством людей, а не люди — посредством структур (ролей,
норм, позиций), в отличие от межличностной и групповой комму­
никации1.
Нынешние немедленные звонки в передающие радио- и телестан­
ции, «ток-шоу» с приглашением зрителей в студию, возможности
«обратной связи» в Интернете не позволяют принять — при всем их
остроумии — рассуждения ученого, предварявшие «бархатную рево­
люцию» в Чехии, за обязательную характеристику массовой комму­
никации. Кибернетическая теория информации и психологические
исследования восприятия информации при ее передаче увязывают ус­
тойчивую связь и устранение помех в канале связи с избыточностью
знакового продукта, с чередованием элементов разного потенциала.
Параллельное сообщение информации, задержки или отвлечения на
одном из каналов индуцируют и усиливают действие другого по прин­
ципу «пуш-пула». Двоичное исчисление каналов кодирования ин­
формации, в каждом из которых создаются про мере необходимости
добавочные двойные подсистемы, рисуется как наиболее простой и
экономный способ обеспечения надежной связи между отправителем
и получателем информации; именно к такой конструкции текста при­
шли путем проб и ошибок и газетчики, от которых эстафета перешла
к работникам радио и телевидения (TVmen).
Континуум массовой коммуникации, отличающейся бесконечно­
стью и непрерывностью (ежедневная газета, круглосуточное радио- и
телевещание) как «единственный в мире бесконечный сериал» соот­
ветственно характеризуется достаточно регулярным чередованием
разных тем, текстов и авторов, языковых и неязыковых выразитель­
ных средств (музыки, шумов, картинок или, как говорят профессио­
налы, «иконок»), а главное — экспрессивных и стандартных элемен­
тов (информем и экспрессем) на коротких отрезках текста и на
протяжении целых композиционных схем в чистом или усложнен­
ном, суперсегментном («блочном») виде.
_________ №
1Janoušek J. Sociální komunikace. Praha, 1968. S. 161—162. : -Ш
194 Седьмой очерк

Чередование информем и экспрессем как конструктивный прием

исторически порождено и отработано в газете, она же в вечном поис­
ке экспрессии впервые обратилась к рисунку и фотографии, сначала
черно-белой, а сейчас и цветной, именно как к экспрессивному кана­
лу передачи информации в системе чередований. Радио добавило
звук, кинематограф — движение. При этом оказавшийся принципи­
альным монтаж кадров получил развитие в виде «блочного синтакси­
са» как другого конструктивно-содержательного приема текстов всех
масс-медиа. В этом — несомненное свидетельство их родства и оправ­
данности рассмотрения в одной глобальной группировке, несмотря
на бросающиеся в глаза материальные различия воплощения. Разуме­
ется, сама эта семейственность непохожих вызвана к жизни отраже­
нием сходства внеязыковых характеристик среды (вершины кто и ко­
му в коммуникационном треугольнике) действия всех масс-медиа:
массовостью, дистантностью, содержательно-тематической лабиль­
ностью и пр. Их совокупность делает доминантой построения текста
сам процесс общения как таковой.
Радийные и телевизионные тексты, как, впрочем, и газетная вер­
стка, демонстрируют чередования информации и комментария, теле­
фонных звонков в студию, серьезных сведений и чисто развлекатель­
ных высказываний, неожиданной отсебятины дикторов или ведущих,
обозревателей, корреспондентов с мест, просто приглашенных лиц.
При этом информация иллюстрируется по возможности звуковым и
зрительным материалом, цветом. Теоретики газетоведения, а теперь и
всех масс-медиа пишут о взаимодействии «новостей и мнений» как
главной черте, отражаемой в их языке. Естественно, что и газета, и ра­
дио вынужденно ограничивают чередования собственно языковыми и
иллюстративными или языковыми и звуковыми приемами, причем
делают это более или менее удачно, почти незаметно или подчеркну­
то. Фактический характер чередований оказывается формально зави­
симым и обусловленным: расширенное и быстро сменяемое, попере­
менное обращение к разным формам овеществления текста особенно
развито на телевидении.
Надежная устойчивость канала связи, одновременное воздействие
на разум и чувства адресата достигается переплетением автоматизиро­
ванных средств выражения и их экспрессивного аккомпанемента. Их
чередование, разное качество по видам и жанрам в целом ориентиро­
ваны на упорядоченное регулярное совмещение стандартизованных и
экспрессивно нагруженных слов и конструкций, иных средств выра­
жения. Само их присутствие универсально, хотя анализ и вскрывает
 Тексты в масс-медиа 195

неодинаковые типовые схемы: слово и его синоним, обычно как-то

окрашенный, параллельное употребление термина и его дефиниции,
метафора и раскрывающее ее толкование, противопоставления текс­
та и заглавия, начала и конца, а также текста и жеста, «иконки», текс­
та и песни, и так по пути бесконечного изобретательства.
Эти обстоятельства усугубляются постоянством процесса массо­
вой коммуникации, которое в газете сводится к периодичности, а на
радио и телевидении фактически оборачивается непрерывностью (с
учетом круглосуточного вещания). При тематическом разнообразии и
при разном акцентировании одной и той же темы, при разных мнени­
ях и оценках в разных программах — даже в чисто информационных
программах типа «Сегодня», «Новости», «Вести» — слушатель и зри­
тель всегда может выбрать то, что ему по вкусу. Это порождает допол­
нительные трудности, связанные с завоеванием «своей» аудитории
путем создания некой индивидуальности, особой притягательности.
Впрочем, это отнюдь не покрывается стремлением «потрафлять чьим-
то вкусам», хотя большинство продукции радио- и телеканалов с оче­
видностью опирается на определенные возрастные, профессиональ­
ные или социальные группы.
Но очевиднее, несомненно, то общее, что свойственно массово­
коммуникативному процессу в целом. В содержательном плане это, ко­
нечно, информационная оперативность и полнота освещения основ­
ных событий текущего момента. Пусть и при различии в установлении,
как сейчас говорят, «рейтинга новостей». В плане техническом, конст­
руктивном это задача сводится к обеспечению наличия аудитории, воз­
буждение ее интереса, без которого связь будет неустойчива. При всем
старании иметь «свою» аудиторию она всегда остается неопределенной,
если не непредсказуемой, именно массовой и внутренне разнородной
по интересам, возрасту, полу, образованности, убеждениям, настрое­
нию. Тут вдвойне необходимо добиться внимания аудитории самим
процессом общения, прибегая к попеременной на кратких отрезках
смене содержания, разнообразию тематики, сенсационности, а глав­
ное — перебивам собственно информации экспрессивными оценками,
различными «ловушками внимания» (catchwords). Отсюда и возраста­
ние императивной роли сенсации, склонность к сообщениям о нега­
тивных событиях, столь заметное сегодня в российских газетах, радио-
и телепередачах.
Параллельно и в органической связи со становлением приема чере­
дования средств разного выразительного потенциала в массмедийных
текстах формируются специфические приемы композиции. Своего
196 Седьмой очерк

рода особый синтаксис, несомненно, отражает закономерности прин­

ципиального для кинематографа кадрирования и монтажа кадров,
снимаемых отнюдь не в порядке их последовательности в фильме.
В сущности, монтаж отснятого материала, его композиция «клипами»
согласно их внутренней логике и смысловому эффекту — великая тай­
на режиссерского таланта — составляет целостность и ценность кино­
картины. Переплетаясь с общей задачей увлечения зрителей, достиже­
ния дистанционного удержания аудитории оперативной и быстро
сменяемой информацией, «блочный синтаксис» все дальше отходит от
привычного и безыскусного синтаксиса живого разговора и тем более
от логически отвлеченного и изощренного компенсационного синтак­
сиса книжности.
Объективность этого новшества, которое отнюдь не приветствова­
ли традиционалисты, доказывается, между прочим, внезапно и, как
казалось, необъяснимо возникшим в середине прошлого века интере­
сом к сверхфразовым единствам, к единицам большим, чем предло­
жение. Интерес этот рос по мере того, как новые синтаксические тен­
денции укоренялись в массовой коммуникации и даже заразительно
расширяли область своего применения. Впрочем, их некритический
перенос на книжные тексты, особенно беллетристические, у многих
вызывает раздражение, мешающее понять, что на своем месте они не­
избежны. В этом одна из причин общественного неприятия массме-
дийных текстов как непривычных (недопустимых, неграмотных). Ес­
тественно, так же неприемлемы традиционные тексты для человека,
воспитанного на поклонении блокам рекламы.
Наблюдения показывают, что значительную роль в строении самих
синтаксических блоков играет общая идея чередования экспрессии и
стандарта, а в складывании их при текстовом развертывании — идея
ритма асимметрии и синкопы. Поскольку такая природа текста меха­
нистична и малозависима от темы и содержания транслируемой ин­
формации, в нем неизбежен разлад контекстного и словарного значе­
ний языковых средств. Находясь под давлением этих конструктивных
обстоятельств, порождаемых массмедийным КСВ и необходимых для
его реализации, автор такого текста не столько работает над словом,
сколько отдыхает на нем, заботясь о том лишь, как удержать реципи­
ента, точнее разных и многих реципиентов, не очень в целом требова­
тельных к точности быстро мелькающих и поддерживаемых «икон­
кой» и звуком слов.
Процесс массовой коммуникации остановить невозможно, ни да­
же изменить характер применения в нем языка, отчего, но хотя и хо­
 Тексты в масс-медиа 197

чется, нельзя полностью присоединиться к хору осуждающих его го­

лосов. В то же время нельзя и беспомощно закрыть глаза на то, что пе­
ред нами машина, которая живет, но здорового семени не дает.
Итак, массмедийный КСВ, т.е. вектор технического достижения ус­
тойчивой связи в коммуникативном канале, предполагает, во-первых,
использование приема чередования стандартов и экспрессем. В основ­
ных масс-медиа — кино, телевидении, клипах, Интернете — неотъем­
лемым элементом текстов стали при этом не только вербальные (в уст­
ной, часто песенной, и письменной формах, которые, как правило,
тоже чередуются), но и изобразительные, зрительные и цветовые вы­
разительные средства. Во-вторых, текст стал строиться из блоков, так
сказать, разделяющих информацию по легко проглатываемым порци­
ям, что обеспечивает оперативность и незатрудненность ее восприя­
тия. Забегая вперед к проклятому вопросу о судьбе традиционной кни­
ги, заметим, что приходящее поколение, воспитанное на восприятии
так устроенного текстового потока, часто уже не приемлет тексты, рас­
считанные на медленное и вдумчивое поглощение, обдумывание,
соотнесение со своими представлениями — на «разжевывание».
Объединяясь самой идеей чередования стандарта и экспрессии, а
также блочным построением, разные виды масс-медиа имеют неоди­
наковые возможности для осуществления такого чередования. В ки­
но, видео, на телевидении по примеру радио, освоившего чередова­
ния слов и музыки, пауз и шума, разных мужских и женских голосов,
основной вес в чередованиях был перенесен с перемежающихся язы­
ковых единиц на столкновение своеобразных «кубиков», цельных
текстовых блоков, обычно различно оформляемых.
Телевидение с его широчайшим спектром возможностей чаще всего
прибегает к чередованию речевых и музыкальных блоков или переме­
жает свой текст комментарием приглашаемых авторитетов и видеокли­
пами от корреспондентов; журналисты авторских программ смело и
вдумчиво чередуют изобразительные блоки с речевыми и музыкальны­
ми вставками или даже наложениями (см. рассказ А. Самолетова в По­
казательном примере 12).Упорядоченное обращение ко всем возмож­
ным формам воплощения информации (словесной письменной или
устной говоримой и песенной, стихотворной, прозаической, моноло­
гической, диалогической, а также музыкальной и изобразительной) да­
ет, вероятно, право видеть в нем даже новую форму овеществления тек­
ста — м у л ь т и к о м м у н и к а т и в н у ю (в ряду перечислявшихся в
Пятом очерке).
198 Седьмой очерк

Показательный пример 11. Вербальные чередования

Весьма опытный диктор «Радио России» А. Хабургаев талантливо рас­

цвечивает экспрессией даже сухие стандарты прогноза погоды: В Ир­
кутске похолодание до минус пяти. Ну язык не поворачивается назвать
это холодом... В Екатеринбурге обещают дождь и не просто дождь, а с
градом. Ну где бы хотелось оказаться в такое хмурое утро? Конечно,
лучше на Адриатике, где пальмы... В Новгороде осадки в виде дождя и мо­
крого снега... Брр, ох и неприятная же эта погода... В Орле просто
дождь... Дождь, дождь, дождь повсюду. Вот и в Сочи тоже дождь, но
там тепло —плюс десять... В Северной столице около нуля и ничего не го-
ворится об осадках. Такая же погода ждет нас, по всей видимости, сего­
дня и в Москве. Если, конечно, верить Метеоцентру... Ну, что же, уже
без четверти семь, пора читать газеты. Слушайте обзор «Пресса по диа­
гонали», а я с вами прощаюсь. Встретимся через сорок минут. Но прежде
чем передать микрофон моему коллеге Григорию Погасяну, он уже здесь
стоит с пачкой газет, давайте послушаем песню об осенней погоде...
Часто в качестве экспрессемы на месте развлекательной интимно­
бытовой словесной вставки дается мелодия, причем звук то усиливается,
то приглушается, чтобы в паузе дать стандартизованную информацию.
Поиск экспрессии становится столь обширным полем изобрета­
тельства и экспериментирования, что обозреть и исчерпывающе про­
иллюстрировать его затруднительно. Неожиданны приемы построения
энергичных, броских и ускоренно произносимых текстов «Авторадио».
Например, краткие сообщения женским голосом {На Третьем кольце
пробка от Кутузовского проспекта... Водитель «вольво» не справился с уп­
равлением и наехал на... Центробанк установил курс американской валю­
ты... К вечеру ожидается дождь...) вводятся заголовками голосом муж­
ским (Сообщения с мест. Происшествия. О долларе. О погоде), чтение
длинного текста расцвечивается устной расстановкой знаков препина­
ния (женский голос: Он отправился в столицу, мужской: Точка, жен­
ский: Спрашивается зачем, мужской: Вопросительный знак).
Слуху, воспитанному на традиционных представлениях о стилевых
закономерностях и о норме, претят экспрессемы, бездумно и совсем
уж несуразно подобранные в спешке интенсивной журналистской ра­
боты. Трудно мириться, даже и признавая неизбежность языковой спе­
цифики масс-медиа, с ответом студента факультета журналистики в
интервью «Радио России»: Да, я уже работаю в одном издании. Не соби­
раюсь с этим завязывать с началом учебного года (2002. 1 сент.). Для бу­
дущего профессионала масс-медиа даже бросить учебу, видимо, недо-
 Тексты в масс-медиа 199

статочно яркая экспрессема. Это уже профессиональный навык, яс­

ный в таких примерах из словоупотребления старших коллег студента
на той же радиостанции: При пожаре эти баллоны могут рвануть (2002.
8 авг.); Теперь послушаем один из баховских хитов в записи J957 года
(2003. 20 апр.); 36 процентов голосов. Это же нормальная температура
человеческого тела!.. «Яблоко» замерзло. Понятно: зима ведь на улице...
Они идут как пара пристяжных. Неясно к кому... (2003. 8 дек.).
Вроде бы забывая о больших по сравнению с газетами своих воз­
можностях в поиске экспрессии, радио тут слепо копирует их практи­
ку бесхитростного расцвечивания стандартизованной информации от­
дельными стилистически окрашенными, чаще всего разговорными,
просторечными, жаргонными или иноязычными синонимами нейт­
ральных единиц: Когда пришла повестка из военкомата, он и не думал
закосить от армии... Старослужащие стали наезжать сразу... Заездят
по полной программе (Российская газета. 2003. 3 дек.). Журнальная пуб­
лицистика также следует газетным образцам. В повествовании о том,
как масоны охмуряли Александра I, читаем: Когда мирными переговорами
ни одной тусовке не удалось склонить императора на свою сторону, реши­
ли перейти к вооруженным разборкам. Для них нашли большой пустырь
посреди Петербурга, но франкмасоновцев постреляли, а оставшихся в
живых повязали «омоновцы» Бенкендорфа (В. Марочкин. Истинная би­
ография Пушкина. — Юность. 1998. № 9).

Такие примеры скорее правило, чем исключение, и они отнюдь не

свидетельствуют, что журналист не владеет литературным языком: его
действия, постоянные броски в сторону от стандарта, от книжной
нормы просто необходимы для реализации КСВ массовой коммуни­
кации. Конечно, такие броски могут быть талантливыми и тогда не
обращать на себя внимания или бездарными и бросать, к сожалению,
тень на все тексты масс-медиа. Главные беды здесь можно, видимо,
свести к неизбежной и опасной погоне за экспрессией. Изобрести,
сочинить, найти ее, причем так, чтобы она была эстетически состоя­
тельной, конечно же, очень трудно, тогда как контрастирующий стан­
дарт всегда под рукой.
Важно еще раз отметить, что конструктивная доминанта материа­
лизации текста на базе взаимодействия стандарта и экспрессии, стро­
го говоря, безразлична к его содержательно-тематической стороне, по
сути своей механистична. План содержания не объясняет особеннос­
тей плана выражения, подчиненного прежде всего конструкции: он
одинаков и сегодня, когда избыточность негатива стала устрашающей
200 Седьмой очерк

и, естественно, требует сниженного языка, и в советское время, когда

оперативность любой информации ставилась в зависимость от задан­
ных политикой интересов «идеологической работы с массами», «вос­
питания трудящихся масс», а в языковом отношении оборачивалась
однозначной серой скукой нормативной правильности, расцвечен­
ной риторичностью и призывной крикливостью. Слабая связь мате­
риальной стороны текстов масс-медиа с содержанием — одна из при­
чин их нынешнего общественного восприятия как эстетически, а
нередко и этически неполноценных.
Обозреватель «Радио России», сообщивший 21 июня 2003 г., что
заезжий музыкант рассказал журналюгам о стиле «кантри», наверняка
не хотел оскорбить своих собратьев, он просто находился во власти
конструктивного вектора, так безоглядно направившего его на поиск
экспрессии, что в ослеплении построением конструкции он не угля­
дел убогой двусмысленности произносимого. Вряд ли и у другого
журналиста на том же радио 18 июня 2003 г. было желание проявить
неуважение к первому лицу страны в репортаже о вручении наград:
Вчера в Кремле Президент раздавал премии в области литературы. Тут,
конечно, сказывается и сегодняшняя мода на общее «снижение сти­
ля», предпочтительность просторечия, жаргона, будто бы более ис­
кренних, задушевных средств выражения, чем строгая и особенно вы­
сокая книжность. Интимная разговорность через масс-медиа
стремится стать общеязыковым достоянием!
Безразличие к тематике и смыслу информации, обращенность к не­
языковым выразительным средствам делает процесс языковой матери­
ализации текста слабоуправляемым. Непредсказуемость и многоли-
кость и плана выражения, и аудитории усугубляются непрерывностью
или периодичностью процесса такой коммуникации, сиюминутностью
и в то же время устойчивым постоянством. Все это особенно устраша­
ет, если учесть непомерную силу масс-медиа, которые недаром нарек­
ли «четвертой властью».

Реплика в anûfiom/ 3 /

Опасности масс-медиа для языка

План выражения, подчиненный прежде всего конструкции, оказыва­
ется воздействующим, независимо от содержания. Задаваемая всеми КСВ
несхожесть материализации разговорных и двух видов книжных текстов в
текстах массовой коммуникации столь подчеркнута и разнообразна, что
 Тексты в масс-медиа 201

ее затруднительно связать даже с видами, жанрами, индивидуальным сло­

гом или даже с техническими возможностями газеты, радио, кино, осо­
бенно же телевидения, создающего иллюзию воспроизводства реальной
обстановки события и «личной вовлеченности» телезрителя. В игровых
или развлекательных телепередачах, в официальных телеинтервью — как
и в газете — мы видим решение одной и той же задачи, хотя и разными
средствами и приемами. Подспудно, а часто и откровенно это обнаружи­
вается в любом тексте массовой коммуникации.
Привычное языковое мышление мешает постичь ход создания таких,
так сказать, конструктивистских текстов и вызывает порой полное отри­
цание их правомерности, оценку их как неграмотных, не считающихся с
веками сложившимися нормами, окрасками ресурсных единиц языка и
закономерностями построения текстов. В самом деле, текстов со стилевой
конструкцией такой силы, что она подавляет культурно-языковые тради­
ции, на русском языке еще не создавалось. Они и не были нужны, потому
что не было развитой массовой коммуникации (глашатаи на Лобном мес­
те не в счет). Суть реализации их КСВ не в самом отборе единиц выраже­
ния, а в создании чередований и блочного построения, в творении кадров,
клипов и их монтаже, заставляющем отобранные единицы светиться но­
вым светом.
Между прочим, мы обращали внимание на способность поэтического
текста менять стилистические оттенки слова, привлеченного лишь в по­
иске рифмы; как и там, здесь могут случаться удачи и неудачи (последние
в практике масс-медиа весьма часты). Безоговорочно приняв кино, люди
очень неохотно осмысляют неизбежность нынешнего новшества. Тем вре­
менем даже беллетристика начинает мыслить кадрами и их блоками, без­
думно обращается к искусственным чередованиям языковых единиц
(иной раз прибегая к рисункам, схемам, графике и верстке) вместо твор­
ческой лепки художественных образов традиционными приемами «раз­
вертывания словесных рядов».
Эти опасности имеют общечеловеческий характер. Американский пси­
холог Г. де Гаэтано, борец против телевизионного отупления детей, пишет
о том, как и почему так трудно устоять перед завлекающим, поглощающим
влиянием телевизионного процесса, непосредственно воздействующего на
механизмы безусловных рефлексов, открытых и изученных И.П. Павло­
вым. Наши современники все больше запрограммированы условиями быс­
тротекущих событий на улице, на высокотехнологичном, автоматизиро­
ванном производстве. При интенсивном потоке информации отслеживать
резкие изменения, контрасты без этой способности, превращающейся из
условного в безусловный рефлекс (наподобие неосознанной уже привычки
202 Седьмой очерк

не соприкасаться с включенным утюгом, выработавшейся после опытов

такого прикосновения), невозможно выжить в ситуациях сегодняшней,
особенно городской, жизни. Соответственно дети не могут противостоять
красочным кадрам, мелькающим на экране, сменяющим друг друга не­
предсказуемым образом. КСВ текстов масс-медиа здесь вполне достигает
главной своей цели — обеспечить устойчивость канала связи, вовлечь в
свой мир массовую аудиторию самой технической конструкцией. Вирту­
альный мир «голубого нигде» подменяет собою мир реальный, изолирует
ребенка от настоящей жизни. Сказанное о детях относится и к «бывшим
детям» — большинству взрослых телезрителей, привычно подпадающих
под пресс безграничных возможностей манипулирования сознанием и по­
ведением масс населения (не говоря уже об «эффекте 25-го кадра»).

* * *

Суть массмедийных текстов, их КСВ («масскоммуникативикум»)

можно определить как обязательную сегментацию знакового продук­
та на некие усредненные информемы в их повторяющемся примене­
нии и одновременно его разбивку на контрастирующие сегменты —
эмоционально действующие экспрессемы. На другой ступени порож­
дения текста эти чередования противопоставляемых сегментов орга­
низуются в блоки, из которых, как из кубиков в детской игре, монти­
руется весь текст. С этой прямолинейной конструктивной точки
зрения все виды массовой коммуникации суть наборы противопо­
ставляемых единиц разного выразительного потенциала, причем их
маркированность и нейтральность часто отходят от их общеязыковой
характеристики (в сущности, в конструктивном противопоставлении,
в чередовании могут быть и вполне нейтральные средства, скажем
слово и синонимичное словосочетание, метафора и т.д.), подчеркнуто
конструктивны и реализуются всеми возможностями, предоставляе­
мыми технической базой масс-медиа.
При воплощении своего КСВ эти тексты пользуются без каких-ли­
бо ограничений любыми ресурсами языка и неязыковыми возможно­
стями выражения, но с обязательным осуществлением «созидающего
взрыва», обеспечивающего надежность и устойчивость каналов связи.
Прежде всего разнообразятся быстро штампующиеся от повторения
экспрессемы; их поиск — вообще более трудный, чем выбор стандар­
тов, — устремляется от языка в царство звука и изображения. Обра­
щение к неязыковым выразительным средствам в массмедийных тек­
стах приобретает больший вес, нежели в любых иных, даже
разговорных.
 Тексты в масс-медиа 203

Будучи механистическим приемом реализации КСВ массмедий-

ности и опираясь на технику, чередование может выходить далеко за
пределы языка, реализоваться, например, в столкновении новостей и
мнений, информации и противоречивого комментария, точности и
упрощенчества, научности и развлекательности: идет, скажем сооб­
щение о трениях на российско-грузинской границе, затем реклама
таблеток для похудения, дальше о наводнении во Франции, поездке
президента по стране, наконец рассказ о рождении тройни в селе под
Тверью и репортаж о спектаклях театрального сезона в Иркутске...
И все это вперемежку с музыкальными номерами. Важно только не
забывать о главном требовании «масскоммуникативикума», породив­
шего ключевую фразу-доминанту масс-медиа: Оставайтесь с нами!
Механистичность такого КСВ усиливается отсутствием живой
«обратной связи» между участниками массовой коммуникации.
Справедливости ради следует заметить, что масс-медиа, всякое по-
своему, прилагают усилия, чтобы устранить это затруднение, мешаю­
щее имитировать естественное общение. Опираясь на опыт газет,
изначально стремившихся сделать из читателей «собеседников» по­
средством рубрик «Нам пишут» и «По следам наших выступлений»,
новейшие средства все шире, как уже было замечено, внедряют «звон­
ки в студию», прибегают к прямому вовлечению радиослушателя (Вы
в прямом эфире. Говорите!), приглашению на телешоу и другим более
или менее изобретательным приемам. Заметим мимоходом, что этим
еще более разнообразится звучащая на весь мир языковая всеядная
неоднородность языка масс-медиа.
Однако, пожалуй, только Интернет, и то достаточно искусственно
(пока?), создает реальные условия непосредственного общения: ин-
тернет-чаты, приближающиеся к собственно разговорным текстам,
по многим параметрам все же отличаются от живого личностного об­
щения (изучение их отличий — актуальная задача современной сти­
листики). Перед нами явно новые стилевые явления, снимающие
противопоставление устной и письменной, монологической и диало­
гической форм речи, даже прозаической и стихотворной (особенно
песенной) ее форм, и этим разрушающие великую китайскую стену
между разговорными и книжными текстами.
Чередование, будучи технологическим приемом конструкции и
опираясь на технические возможности, может выходить далеко за пре­
делы языка. Оно может материализоваться совмещением новостей и
мнений, информации и публицистического воздействия, объективной
точности и вседоступной простоты или упрощенчества, серьезной на­
204 Седьмой очерк

учности и развлекательности, максимального разнообразия и «усред­

нения» сюжетов и тем, их контраста. Соответственно массмедийные
материалы в напряженном стремлении к оперативной краткости, ла­
коничности сообщений могут позволять себе поразительное много­
словие воздействующего комментария.
Удержание внимания реципиентов достигается различными смыс­
ловыми перебивами, часто наивными и смешными, но выполняющи­
ми свою роль в стилевой конструкции: ведущий вдруг ни к селу ни к
городу сообщает, что у него сегодня день рождения. Соотношения
текста и заголовка, зачина и концовки, мужского и женского голосов,
звука и мимики, цветной и черно-белой картинки оказываются порой
более действенными, чем чередования языковых единиц разного по­
тенциала. Все годится, только бы слушатели, зевнув от скуки, не вы­
ключили аппарат. Только бы оставались с нами!

Показательный пример 12. Текст глазами тележурналистов

Излагаемые положения иллюстрируются анализом практики и хо­

рошо согласуются с самооценками авторитетных журналистов, отве­
чавших на вопрос анкеты «Какая форма литературного языка составля­
ет основу Вашей речи — книжно-письменная или устно-разговорная?»
(Журналистика и культура русской речи. 2002. № 3).
Ведущий телепрограммы «Панорама кино» В. Тодоровский: «Бе­
зусловно, устно-разговорная. Телевизионный ведущий, общаясь со
своей аудиторией, должен говорить на максимально живом языке, да­
же если это приводит к каким-либо языковым ошибкам <...> Образцо­
вый литературный язык — прерогатива дикторов».
Ведущий программы «Вести» С. Пашков: «Наверное, устно-разго-
ворная, но это литературный разговорный язык, язык, который фор­
мируется на основании письменной культурной традиции, но перера­
ботанный для устного восприятия... Текст, используемый на радио и
телевидении, отличается от газетного. Это устно-разговорный язык.
Чем раньше человек, работающий на радио и телевидении, поймет, что
пользоваться этим языком удобнее, тем лучше. Любой журналист, раз­
виваясь, проходит через несколько этапов, а именно: от написанного
текста и прочитанного с той или иной степенью артистизма до текста,
написанного под устную речь, которая используется в разговоре меж­
ду людьми. Как только возникает ощущение разговора, появляется и
обратная связь со слушателем».
 Тексты в масс-медиа 205

На этот же вопрос репортер профаммы «Вести — Москва», коррес­

пондент РТР А. Самолетов ответил: «Безусловно, устно-разговорная.
Хотя в ТВ звук значит меньше, чем на радио, я все равно стараюсь уде­
лять закадровой речи больше внимания. Дело в том, что телевидение
предлагает готовую картинку, а на радио звуки, шумы рождают образы,
зритель выстраивает свое представление. В этом плане в радиорепорта­
же больше возможностей <...> Текст должен быть рациональным, но с
эмоциональной окраской. Например, мы делали репортаж об одной ко­
лонии. Записали сначала видео — это были движущиеся составы: ваго­
ны, поезда. А затем наложили отдельно записанный звук — грохот же­
лезнодорожных колес пяти поездов. И вдобавок записали небольшой
диалог с эффектом эха: “Валя — Валя —ля —ля! Как там твой-то? —то-
то? —Да вроде хорошо — шо-шо... А твой Серега то-то как — как-ак? ”
А в кадре были просто движущиеся вперед-назад вагоны. Но как разъяс­
нял, углублял этот тщательно и верно подобранный звук довольно про­
стую картинку!.. Я стараюсь выписать образ из определенного порядка
слов, то есть эмоция присутствует в тексте больше скрытно <...> Боль­
шое значение имеет верстка: наиболее важную новость ставить вперед и
говорить об этом более эмоционально. Есть ведь и разные подходы: ес­
ли ты делаешь новость — это один подход; когда ты newsmaker, тогда ты
должен подготовить людей к тому, что это действительно новость. Здесь
должно быть больше чувства».
В интервью можно увидеть жизненные иллюстрации тележурнали-
ста-пракгика не только относительно языка и соотношения рациональ­
ных и эмоциональных элементов, но и по другим обсуждаемым нами
вопросам — о средствах установления контакта и обратной связи с
аудиторией, об учете культурного уровня аудитории. Самолетов под­
черкивает важность доброго отношения: «Я обращаюсь к аудитории и
будто бы говорю: “Я вас люблю”. И нахожу таким образом контакт. Ес­
ли же речь идет об интервью, то здесь самое главное — найти ключ к че­
ловеку за минимум времени. Нужно уловить что-то, что человек сам не
хочет или не может сказать, и это использовать. И конечно, важны лег­
кость слога и чувство юмора... Я всегда обращаюсь прежде всего к ра­
зумной аудитории. Часто бывает так, что приходится убеждаться в об­
ратном. Мне часто коллеги говорят: “Леша, не пишите умных
сюжетов”. Я против этого. Например, тема сюжета серьезная, но тогда
язык должен быть простым. Тогда нет разницы между уровнями ауди­
тории. Для умного человека сам предмет разговора будет интересен.
Для незнающего — это возможность понять что-то новое. Чтобы чело­
век увидел: оказывается, он тоже что-то понимает! Главное —заинтере­
206 Седьмой очерк

совать и тех и других. А вообще-то нужно ориентироваться просто на

людей, а не на социальные уровни <...> Возможность предвидеть реак­
цию аудитории есть. Нужно просто поставить себя на место зрителя
<...>Я не боюсь сложных понятий, но стараюсь рассказать об этом про­
стым языком, а также при помощи понятных зрителю сравнений, обра­
зов. Например, я рассказывал о локаторе кругового обзора, установлен­
ном на вертолете. Внешне он выглядит как зеленый шар, который
крутится вместе с лопастями винта. Сам термин локатор кругового обзо­
ра я ввел, но далее сравнил его с головой (по внешнему признаку): при
помощи локатора кругового обзора вертолет осматривается и легко ви­
дит препятствия и противника. Какая-нибудь кондовая фраза может
подчеркнуть характер героя, ситуации — это зависит от интонации. Ряд
малопонятных слов по звуковым свойствам способен передать характер
ситуации, явления <...> Я не согласен с утверждением, что “любая язы­
ковая ошибка снижает престиж речи”, так как существуют намеренные
ошибки, опять-таки для акцентирования каких-то черт человека,
свойств ситуации. Можно использовать систему ошибок, чтобы чуть
изменить характер героя. За ошибку, сделанную не нарочно, нужно
бить. Другое дело, что существуют разные наречия. Я вот, например,
придерживаюсь старомосковского произношения».
Для лингвиста интересно профессиональное самонаблюдение
М. Леонтьева, популярного ведущего программ «Однако» и «Другое
время»: «Я расставляю картинки видеоряда, как карты, и вписываю
между ними свой текст, примерно понимая его размерность и что
слишком большие куски, не перекрытые никакими вставками видео,
тяжелы для зрителя. Кроме того, я стараюсь экспрессивно окрашенную
лексику брать на себя, а более информационную давать на картинки
<...> И эмоции, и аналитики должны быть в должном количестве. Дело
в том, что моя передача достаточно импрессионистская, и я совершен­
но не обязан с начала до конца читать зрителям строгую лекцию по во­
просам политэкономии, экономики и геополитики. Что касается ин­
формационных справок, то здесь хотелось бы, чтобы эти справки были
блестяще визуализованы и чтобы эта визуализация помогала зрителю
достаточно сложные незнакомые тексты воспринимать проще <...> Со­
гласен, что лучше с экрана говорить простым языком, простыми пред­
ложениями, употреблять поменьше причастных оборотов. Более того,
я, даже будучи газетным журналистом, практиковал полуразговорный
язык. Он, конечно, совершенно другой, он и синтаксически более
сложный, но он разговорный. Кроме того, очень облегчают понимание
образы — все эти кино- и мультипликационные цитатки, эти образы-
 Тексты в масс-медиа 207

анекдоты. Образ помогает зрителю. То есть ты сначала проговариваешь

что-то на уровне логики, а затем формулируешь это на уровне образа.
Нет ничего более точного, чем точный анекдот <...>
Говорить нормальным языком — это не значит, что в печатную речь
нужно вставлять фразеологизмы. Дело в том, что в разговорной речи
незаконченная фраза, оборванная, ритмически перевернутая, иногда
выглядит естественнее, легче для зрителя. Потом разговорный язык —
это способ обратиться к человеку на минимально короткой дистанции.
Если твоя речь сложна и переполнена какими-то шибко умными обо­
ротами, то дистанция становится просто непроходимой. Есть, конечно,
такой путь — убедить зрителя в том, что ты гораздо умнее его, и он тебя
слушает, как кролик удава. Но польза от этого сомнительная... Иност­
ранных терминов не должно быть много, если ты вводишь экономиче­
ское понятие, то должен раскрыть его смысл. То есть должно следовать
понятие, и тут же его перевод на очень простой русский язык. Лексика
полукриминальная долгое время более адекватно отражала наши реа­
лии экономические и политические, чем нормальный язык. А без таких
понятий, как разборка, наезд, заказ, до сих пор невозможно обойтись.
Но не стоит и перебирать. То же самое с экспрессивно окрашенной лек­
сикой. Я считаю, что человек может даже употребить полуцензурное
выражение типа засранец, но это можно сделать один раз в год, а еще
лучше один раз в два года и только по делу... Пафос — это очень тяже­
ло, в первую очередь для самого автора. Он начинает выглядеть серьез­
но. Не тексты, не вещи, которые он говорит, а он сам. В профессио­
нальном плане это гибель. Слишком серьезное отношение журналиста
к самому себе — это смешно <...> вообще считаю языком телевидения
внушение, и это меня крайне раздражает. Хотя это опять же вопрос ад­
ресности. Если ты делаешь суперпопулярную программу, у тебя под­
корковые вещи будут стоять на первом месте. Если же ты занимаешься
лоббизмом, то здесь, конечно, аргументация важнее внушения. И все-
таки судьба очень многих высокопрофессиональных программ, по­
строенных на каких-то логических аргументах, показывает, что такие
программы с телевизионной точки зрения бесперспективны».

Принцип обязательного и упорядоченного чередования стандарт­

но-языковых информем и все чаще и чаще невербальных экспрессем
на фоне нового соотношения разговорности и книжности своеобраз­
но отражается в языке. Как резервуар ресурсов он имеет предел мате­
риального обновления, например перестройки взаимоотношений
центра и периферии, словопроизводства, заимствования из других
208 Седьмой очерк

языков и т.д., и вынужден находить иные способы ответа на потребно­

сти этих процессов — в способах отбора и организации имеющихся
средств, смене их оценочных окрасок, развитии их многозначности.
Поиск экспрессии, естественно, значительно сложнее, чем стандар­
тов, его интенсивность порождает постоянную большую опасность
штампования.
Разумеется, в любых текстах есть не только предметно-логическая
основа, но и эмоционально-экспрессивные структуры, особенно в ху­
дожественных и публицистических, но только в текстах массовой
коммуникации их соотношение приобретает принципиально конст­
руктивную роль. Активность, переменчивость, сиюминутность мас­
совой коммуникации при производстве текстов не дает времени на
раздумья и порождает универсализацию применяемых средств. Это
относится и к производителям, и к потребителям массмедийных тек­
стов, в которых проблема решается блоковым синтаксисом: он по
конструкции своей прост для препарации и трансляции первыми и
«готов к употреблению» без забот для вторых.
В сфере автоматизированных стандартов это не так заметно, в сфере
экспрессии каждая удачная находка подвергается столь быстрой «рас­
крутке», что немедленно тускнеет, утрачивает способность создавать
контраст, превращается в штамп, т.е. средство, вызывающее у реципи­
ентов негативную реакцию. Штамп можно определить как изнасило­
ванную метафору. Эта гиперфункция материализации конструктивного
принципа делает постоянное обновление запаса экспрессивных эле­
ментов проклятой проблемой массовой коммуникации.
Поэтому в массмедийных, особенно в телевизионных и реклам­
ных, текстах угрожающе распространяются малообоснованные, изо­
лированно-контекстные смыслы слов в ущерб их словарным значе­
ниям. Слово отрывается от своих корней и выпадает из своей ячейки
в традиционной, веками формировавшейся этнической системе се­
мантики, что опасно деформирует национальную ментальность, об­
разность, вообще восприятие мира. Так, в новообразовании бюджет­
ник значение подчеркнуто контекстом — это отнюдь не финансист,
специалист в бюджетных проблемах, ср.: бесплатник, теневик, сило­
вик, рыночник и пр. Воздействие контекстуальности, поддерживае­
мой «иконкой», проявляется даже в орфографии. В излюбленном
рекламном слогане «ВСЕГДА ПО НОВОМУ» наречие пишется без
дефиса, чтобы не нарушить воздействующую графическую симмет­
рию количества букв 6 — 2 — 6.
 Тексты в масс-медиа 209

Показательный пример 13. Тексты рекламы. Власть контекста

Вот забавный и яркий пример из сферы рекламы — самого агрес­

сивного вида массовой коммуникации. Москва испещрена громадны­
ми красочными щитами с надписями: Разве у меня плохой вкус? — рек­
лама сигарет «Мальборо»; Качество вкуса. Твой выбор — о сигаретах
«Петр Первый»; Почувствуйте вкус — о печенье «Праздничное»; Зна­
комый вкус детства — о конфетах «Мишка косолапый»; Истинный
вкус — вкус креветки —о корейской лапше с креветочным запахом; Бе­
шеный вкус —о напитке «кровавая Мэри»; Войди во вкус — о хрустящем
картофеле (исходную надпись Chip-n -Go вернее было бы передать как
Съел и пошел)] Забытый вкус — о лимонных дольках; Новый вкус — о
кока-коле с ароматом вишни. Компания «Империя вкуса» увешала ва­
гоны метро призывами покупать ветчину в банках. Милая киска веща­
ет с плаката, изображающего банки с разными кошачьими кормами:
Великолепная пятерка вкусов для меня. Продавец чешского пива зазы­
вает объявлением: Вкус, рожденный в Праге в 1969 году. На Мичурин­
ском проспекте расположился универсам «Вкуслэнд». Появились и су­
пермаркеты «Азбука вкуса». И своеобразная вершина — приглашение
на дискотеку: Оттянись со вкусом на нашей тусовке.
Дотошный немец-стажер, собравший эти примеры, заглянул в сло­
варь и сообщил: «Совсем не понимаю. На немецкий не переводится».
В самом деле, словарь бессилен истолковать смутные, колеблющиеся
контекстуальные смыслы слова вкус, которые с уверенностью не выво­
дятся ни из предметного значения «одно из пяти основных чувств,
ощущение», ни из переносного — «склонность к изящному». Понима­
ние этих загадочных фраз рассчитано на догадку, подсказываемую
«иконкой» — изображением, версткой самих букв, рисунком, цветом,
звуком (когда они читаются по радио с причмокиванием) и...чувством
юмора. Они призваны, в сущности, лишь привлечь внимание, как и
сопровождающие любую рекламу симпатичные женские лица и строй­
ные фигуры.

Разумеется, людям, воспитанным на других образцах, претит, на­

пример, сама идея приписывания слову не свойственного ему значе­
ния — пусть и объясняемого изображением. Это безвредно, если дела­
ется индивидуально, окказионально, ради шутки. Но при
агрессивном безоглядном массовом внедрении это деформирует наше
восприятие слова, превращается в злостное покушение на норму. На
этом фоне автор, опубликовавший в 1990-х гг. свою книгу «Языковой
1 4-45
210 Седьмой очерк

вкус эпохи», начинает чувствовать себя грешником, хотя тогда всего

лишь следовал мудрому замечанию А.С. Пушкина: «Истинный вкус
состоит не в отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чув­
стве соразмерности и сообразности». Трудно удержаться и не провор­
чать: ох, как не хватает сегодня этого чувства, склонности к изящест­
ву и красоте нам всем, журналистам же особенно!
В рекламе жажда экспрессии совсем патологична и быстрее всего
обнаруживает жаргонизмы, излюбленные молодежью, на самоут-
верждающее взросление и незрелый скепсис которой в первую оче­
редь и рассчитана ее кампания, подогревающая мечты о «сладкой
жизни» — об автомобилях, плеерах, фирменных спортивных товарах,
сигаретах, пиве, одеколоне, креме против веснушек... Рекламный щит
фирмы «Toshiba» сталкивает ненормативное значение глагола и
книжное высокое значение прилагательного: Цены отдыхают — гран­
диозная распродажа. Соседство с рисунком музыкального центра и
написанным латиницей названием дает классический пример чередо­
ваний в текстах рекламы. Аналогичным образом в рекламном щите
фирмы «Форд» юношеское воображение завлекается калькой амери­
канской образности (ведь в русском восприятии по облакам вряд ли
означает «гладко, мягко, не замечая ухабов»), изображением автомо­
биля на фоне небес и текстом с латинским названием: Как по облакам:
внедорожник «Explorer». Журнал «Elle» (2002. февр.) призывает не­
внятным, но «круто-красивым» текстом: Happy Mardi Gras!.. Карнавал
Марди-Гра... Big Easy — «большой оттяг», «лафа», «отрыв по полной» —
так называемый Новый Орленок, родина диксиленда...
В программе «Горячий бутерброд» «Радио России» достаточно на­
зойливо из-за неумеренного повторения, несмотря на артистически
поставленный приятный женский голос, подкрепленный еще и музы­
кой, звучат «юморные» фразы Вкусные новости мы делаем полезными, а
полезные — вкусными (стимулировано, очевидно, XVIII веком, видев­
шим пользу в приятном и приятное в полезном) и Когда я кушаю, я го­
ворю и слушаю. На «Радио России» с апреля 2004 г. популярен прием пе­
ребивки изложения другим голосом, читающим подзаголовки или
условно расставляющим знаки препинания: «(О политике) Наш коррес­
пондент сообщает о совещании в Кремле. На нем выступил...; (О культу­
ре) В Нижнем Новгороде открылась выставка...; (О валюте) Центробанк
установил курс д о л л а р а (О погоде) В Хабаровске ожидается... <...>
Текст гимна Европейского союза переведен на все языки (Восклицатель­
ный знак). Но не следует ли перевести его на латынь (Вопросительный
знак). Этот вопрос будет обсуждаться на разных уровнях (Двоеточие).
 Тексты в масс-медиа 211

Когда перевод будет готов (Запятая) его разошлют странам-участни-

цам...» Удачнее других прием имитации диалога, например в само­
рекламе программ «Радио России» двумя голосами: «Мы знаем ког­
да. — Сегодня в 11.30 на “Радио России ”. — Мы знаем кто. — Депутат
Государственной думы... — Мы знаем где. — В программе Натальи
Бехтиной “От первого лица ”. — Теперь вы тоже это знаете». После
сообщения мужским голосом: Самая большая армия в мире в Китае —
в ней 2 миллиона человек, женский голос произносит модное междо­
метие Вау!
Подобные радиоприемы экспрессизации убедительно исследова­
ны дипломницей Е.И. Бояркой в работе «Реализация КСВ массовой
коммуникации в текстах радиостанций России» (М., 2004). В этом по­
иске экспрессии ярко отражается нынешний языковой вкус русского
общества1. Сходные мысли относительно строения текстов и контек­
стных значений слов как движению смыслов в социальном простран­
стве изложены в книге А. В. Соколова «Общая теория социальной
коммуникации» (2002).
И все же ярче и очевиднее собственно словесные чередования
стандартного и экспрессивного выражения смысла в газете. Здесь по­
иск экспрессии значительно, конечно, труднее, чем на телевидении и
даже на радио с их звуковыми и изобразительными возможностями,
зато он идет в рамках нормативных ресурсных оценок. Он заставляет,
скажем, прибегнуть к слову погранцы, чтобы, не повторяя слово погра­
ничники, сделать текст «газетным».
Разумеется, и газета активно участвует в контекстуальном измене­
нии национальной семантики, что далеко не всегда можно приветст­
вовать. Она легко усвоила идущее из бытовых разговоров алогичное
употребление выражения как бы не к месту (мы вчера как бы ходили в
кино), бессмысленное применение на самом деле с забвением словар­
ного соотношения с параллельным в самом деле. Может быть, она да­
же сама инициировала развитие странных значений «незабываемый,
принципиально важный, определяющий» в знаковый, культовый; зна­
чения «трудно» в сложно, тяжело; значения «невозможно» в проблема­
тично, нереально или совмещение значений «тема, мероприятие и ра­
диопередача» в слове проект; значений «сообщить, огласить, заявить»

1 См.: Бурвикова Н.Д., Костомаров В.Г. Карнавализация как характеристика совре­

менного состояния русского языка / / Функциональная семантика языка, семиотика
знаковых систем и методы их изучения. М., 1997; Нестеров В. Карнавальная составля­
ющая как один из факторов коммуникативного феномена чатов / / URL http.www.
pnec.mels. ru/alisa/ka/maval htm.
212 Седьмой очерк

в слове озвучить; значений «манекенщица, натурщица» в физико-ма­

тематическом термине модель; значений «в виде, в жанре, в форме» в
сочетании в формате. Но все же вряд ли газету можно обвинять, ска­
жем, в свойственной рекламе манере искажать русское понимание
слов, пусть и иноязычного происхождения вроде оригинальный {мага­
зин оригинальных запчастей для иномарок — т.е. фирменных, а отнюдь
не своеобразных, причудливых), анонимный — теперь не только «не
подписавшийся, неподписанный», но и «не интересующийся автором,
безразличный к авторству».
Эти явления идут, несомненно, из новейших видов массовой ком­
муникации, прежде всего из наиболее агрессивного — рекламы, где
семантика даже собственно русских слов подвергается разрушитель­
ному воздействию зрительно-звукового сопровождения. Так, меняет­
ся субъектно-объектная корреляция в прилагательном успешный: «ре­
зультативный» (о работе), «не попавшийся» (конокрад), но и
«везучий, удачливый» (под влиянием то ли английского successful, то
ли возрождаемого архаизма).
Реклама пронизывает все наше жизненное пространство — она ок­
ружает нас на улицах, в транспорте, в рабочих и жилых помещениях,
звучит на радио, в кино, в метро, в телевизионных клипах, неоном го­
рит в вечернем небе, печатается даже в сборниках лирики. Во многом
она нацелена на детей, поскольку часто использует героев любимых
сказок и названия вкусной еды, имена спортсменов и юношеский
жаргон; в сознание на всю жизнь проникают незамысловатые слова и
мотивы, призывающие выпить кока-колу, попробовать жевательную
резинку или забежать в «Макдоналдс». Недооценивать ее роль невоз­
можно.
Свойственные рекламе приемы завлечения и воздействия изучены
в книге И. Морозовой «Слагая слоганы» (2001), вводящей для их обо­
значения термин «слова-матрешки». Этой же проблемы касается
В. Пелевин в романе «Дженерейшн “пи”». Написанные и озвучивае­
мые слоганы-призывы рекламы характеризуются явной смысловой
недостаточностью без внеязыковой поддержки. Точно так же, как раз­
говоры содержательно ущербны без учета «культурной обстановки» и
характера «огласовки», вне реального общения. Тексты в кино, видео,
телевидении обретают семантическую полноту только во взаимном
дополнении и переплетении вербальной, изобразительной, звучащей
и цветовой сторон.
Яркой приметой рекламы и массово-коммуникативных текстов в
целом выступает их постоянно расширяющаяся синкретичность. С са­
 Тексты в масс-медиа 213

мого начала она была связана с техническими возможностями, кото­

рые совершенствовались с фантастическим ускорением, — печатный
станок, копировальная и множительная техника от гектографа до ксе­
рокса, звукозапись от магнитофона до компакт-диска, кино, телевиде­
ния, видео, Интернета... Справедливые жалобы на их «скверный язык»
и общую уродливую убогость во многом объясняются, во-первых, не­
пониманием всех обстоятельств критиками и, во-вторых, конечно, не­
умением многих авторов достичь органичной их реализации.
В то же время именно так выстроенные тексты диктуются КСВ
массмедийности, именно они обеспечивают необходимую устойчи­
вость связи с массовой аудиторией, императивную для всех масс-ме­
диа. Конструктивно оправдываемая специфика отбора и организации
средств языкового выражения, нацеленных на построение «стандарт-
но-экспрессемных чередований» и блочную структуру текста, непри­
вычна пока даже в лучших, талантливых и потому нечасто встречае­
мых образцах.

Реплика в оно[гону 32
О перспективах экранной культуры
От книжной культуры письма мы все заметнее переходим к экранной
культуре изображения, и если передача знания и культуры шла к сыну от
отца, от учителя, от книги, то теперь все более заметна перспектива зри­
тельного образования и совместной рефлективности нового поколения.
Показательным свидетельством может служить уже почти стертая сегодня
техническим прогрессом грань между привычными представлениями об
очном и заочном обучении, теперь называемым дистанционным. Школа,
чтение, семья и непосредственное окружение все очевиднее уступают свое
место поставщиков информации, знания массмедийным средствам и та­
ким личностным их ответвлениям, как Интернет. Они все более дают об­
разцы для подражания.
По мнению многих исследователей1, нынешний мир вообще стано­
вится все «менее лингвистичным», возвращаясь, разумеется, на новой ос­
нове к более естественному «миру рисунка». Виртуальный мир «голубого
нигде», открытый техникой фиксации, хранения и воспроизведения изо­
бражения, звучания, движения, цвета, устранил неизбежность облачения
информации в языковую форму. Люди все чаще обращаются к изобрази-

1 См., например: Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 1980.

214 Седьмой очерк

тельным приемам оформления информации, все охотнее пользуются сим­

воликой или иероглификой, приобретающей международный характер.
Знаки дорожного движения, многие указатели и обозначения отрываются
от надписей и складываются в семиотические системы, приобретающие
надъязыковой международный характер. Наиболее популярные мировые
валюты давно зашифрованы символами $, £, G и пр.; обсуждается вопрос
о иероглифическом обозначении значком Ф российского рубля.
Показательным примером может служить распространившийся по все­
му миру слоган с условным изображением сердечка, которое передает зна­
чение «относиться с приязнью» и может быть «озвучено» как угодно: 1 U
New York. Ich * Berlin. Я * Москву...; иероглиф читается соответственно
как love, liebe, люблю (а также обожаю, восхищаюсь...), что — и это важно для
наших рассуждений — как-то нивелирует стилистические оценки возмож­
ных «прочтений». K.M. Нокорякова в публицистических смешанных бук­
венно-цифровых записях видит взаимодействие двух знаковых систем.
Аспирантка автора Фу Лин собрала интереснейший материал замены
языковых средств изобразительными в современной русской рекламе: Кафе
Норма, где вместо о рисунок вилки и ножа, «АриЮОкрат» (цифра реклами­
рует особую длину сигарет), Зажги новый блеск в ее глазах:мода 2004 (на этой
рекламе Центра «Ювелир» вместо о изображены глаза из бриллиантов), По­
ра o6LADAmb (призыв купить автомобиль «Жигули»). Мысль о доминирова­
нии аффективного языка над критическим и информативным убедительно
доказана в книге Р. Барта «Camera lucida: комментарий к фотографии»
(1997). Родоначальницей всех подобных приемов во многом была газета1.
Телевидение стократно ускоряет процесс становления новой (или хо­
рошо забытой первобытной, но теперь возрождающейся в техническом
перевооружении) изобразительской коммуникативной ментальности. Во
всяком случае, оно приучает людей к «тексту трех измерений», к получе­
нию информации в слиянии звука, речи, изображения, как бы выполняя
завет М.К. Чюрлёниса о единстве поэзии, музыки и живописи, о единст­
ве трех главных их основ — ритма, пропорции, грации. Многие, преувели­
чивая, вероятно, роль Интернета и его глобализирующую силу, пишут о
том, что сегодня он уже породил новую культуру, в частности единую ев­
разийскую.
Люди новых поколений будут явно идентифицироваться не вербально
на бумажных документах (вспомним, что паспорта и удостоверения пер-
воначально не имели изображения владельца — в силу отсутствия фото­
графии), но по цветному изображению, отпечаткам пальцев, сетчатке

1 См.: Костомаров В. Г. Стилистика и паралингвистика / / Слово и труд. Киев, 1976.

 Тексты в масс-медиа 215

глаз, голосу, иным материальным приметам, которые сопоставляются с

данными, запечатленными виртуально и считываемыми с банков на элек­
тронных носителях информации.
Человечеству, судя по всему, суждено выйти на иной тип коммуника­
тивных связей, иную структуру, а может быть, и базу общения. Все замет­
нее опираясь на внеязыковые формы передачи информации, стилистика
текста уже сегодня явно расширяет свой диапазон. Уже нашему поколе­
нию становится все затруднительнее полноценно воспринимать инфор­
мацию, не поддерживаемую изображением, цветом, движением, звуком.
Впрочем, песня о чардаше издавна утверждала: «Эта музыка расскажет
больше, чем слова».
И еще одно. Привычка к восприятию информации в вербально-изоб­
разительной форме с частой сменой кадров и крайне лаконичной языко­
вой составляющей укорачивает нормальный срок восприятия информа­
ции (полагают, что полное восприятие надписи или проговариваемой
фразы составляет не менее трех секунд), но краткость и яркость восприя­
тия мешает ее поверить разумом, по-настоящему «переварить». По имею­
щимся данным, уже целое поколение молодежи испытывает неспособ­
ность к настоящему чтению, считая обычные неспециальные (кроме
написанных в блоковом ритме детективов) и тем более специальные
книжные тексты (отчего теряет способность к профессиональному обуче­
нию), и даже газетные, неодолимо трудными, неприятными, занудными
(зато популярна газета «USA Today» — цветное иллюстрированное изда­
ние особой верстки и специфичного словоупотребления). Это явление,
названное A.D.D. (Attention Deficit Desorder), бурно обсуждается и осуждает­
ся американскими учеными и педагогами.

Закончить эту часть рассуждений о массмедийных текстах хочется

выводом, что возводить что-либо в массовой коммуникации к устной,
письменной или какой-либо другой форме воплощения смысла не
имеет. Этот вывод, очевидный здесь аксиоматически, следует экстра­
полировать на все тексты, хотя там безразличие конструктивно-сти­
левых группировок текстов («стилей») не столь очевидно, а главное,
обратное мнение закреплено научной традицией. Но нельзя не заме­
тить, что масс-медиа изменили статус не только устного, но и напи­
санного слова — от него уже не требуется книжной основательности.
Показательно, что в чатах Интернета написанные слова легко заменя­
ются условными значками, как, впрочем, и устные восклицания.
В настоящих Очерках проблемы интернет-текстов не исследуются,
более того, автор считает, что их квалификация невозможна; во вся­
216 Седьмой очерк

ком случае, относя их к массмедийным, нельзя не видеть их сущест­

венную особость. Общественное мнение приписывает им много отри­
цательных черт, что серьезно мешает их анализу Нельзя их скопом, в
отличие от книжных, считать недопустимо контекстуальными и даже
«грязными». Среди них немало и душеполезных, чему есть косвенное
доказательство: с 2000 г. «Новый мир» публикует обзоры «сетевой ли­
тературы» («интернет-литературы»), которая так же отлична от при«
вычной, как и «газетные стихи». Авторы пришли к нам из иного вир-
туала, от виртуала к цели (см.: Российская газета. 2004. 20 апр.).

* * *

Принципиально измененное массмедийностью соотношение уст­

ной и письменной форм реализации текстов сделало массовую комму­
никацию плавильным котлом нового сплава книжности и разговорнос­
ти. Массовая коммуникация поставила, наряду с вопросом об устной и
письменной формах, а также и о монологической и диалогической, про­
блему и других форм материализации КСВ — по технологии, техничес­
ким способам реализации текста — с включением внеязыковых вырази­
тельных средств. Если вспомнить, как виртуальный мир книжности
веками творил свой язык, лексически компенсируя его символическую
условность при отсутствии «культурной обстановки» и произноситель­
но-интонационной базы, вынужденно создавая изощренный и слож­
ный синтаксис, то позволительно думать, что в сфере языка виртуаль­
ный мир «голубого нигде» продвигает — независимо от того, нравится
это нам или нет, — свои интересы, свою эстетику. А если вспомнить, что
многие исследователи конструктивно-стилевую сущность разговоров
приписывают форме воплощения — преимущественно устной и диало­
гической, то велик соблазн увидеть специфику масс-медиа также в фор­
ме воплощения текста — вербально-невербальной, преимущественно
звуко- или изобразительно-вербальной, с сильной песенно-музыкаль­
ной составляющей и незначительной печатной. Абсурдно считать это
стилевой конструкцией, поскольку основой коммуникации был и оста­
ется язык, а не форма его реализации в конкретном тексте. В то же вре­
мя язык функционирует различно в зависимости от соотношения вне­
языковых факторов и мотивов, абстрагированно представленных в
коммуникационном треугольнике. В массовой коммуникации домини­
рует идея технического обеспечения хода процесса общения.
Она, несомненно, пользуется всем языком, и даже не только им, но
все примененные ею выразительные средства — языковые и неязыко­
вые, будучи направлены по ее вектору, видоизменяются, деформиру­
 Тексты в масс-медиа 217

ются. Каждое слово здесь поддержано «иконкой» и подчеркнуто кон­

текстуально; его облик едва ли не полностью растворен, языковое
слово исчезает. Не получается здесь, как многие считают, и некоего
складирования разных стилевых пластов — научного, официально­
делового, публицистического, разговорного или их имитации (неред­
ко в беллетристических текстах их воспроизводство становится при­
емом характеристики персонажей). Стилевое единство, группировка
текстов тут парадоксально создаются гетерогенностью, конструктив­
ной неоднородностью.
Рамки освященной историей литературно-языковой нормы стано­
вятся узкими для массовой коммуникации в силу ее конструктивной
специфики. И рождаемый ею «язык» при всех его болезнях роста и воз­
мужания нельзя не принять как неизбежность. Обозначившись в газете,
он стал очевидным фактом в текстах всех масс-медиа. Авторитетные ис­
следователи пишут о присущей сегодняшнему обществу «аномии» —
ситуации размывания и пересоздания языковых законов и правил но­
минации 1, одобряют эти процессы, выдвигая теорию двух литературных
норм — словарной и ситуационной2 и т.д. Ощущение особого языка
(особого употребления языка) в масс-медиа и желание как-то осмыс­
лить эту «особость» свойственны многим вдумчивым исследователям.
Даже если полностью не согласиться с этими интерпретациями
(скажем, не понять, как связаны ситуационная и словарная нормы) и
тем более не признать неизбежность именно такого пути развития
языка, то все равно нельзя игнорировать поразительно распространя­
ющиеся факты. Не требуется особой догадливости, чтобы ждать,
предвидеть, предвкушать существенные сдвиги, новшества, пере­
стройки в коммуникативной жизни современного общества, в стиле­
вой системе употреблений языка в связи с величайшим техническим
прогрессом последних десятилетий.
Отсюда один шаг до признания наряду с книжной и разговорной но­
вой, третьей разновидности русского языка — массмедийной. Очень не
хотелось бы этого делать, как, впрочем, и преувеличивать своеобразия
первых двух, излишне разделять их; признание же третьей, как кажется,
может помирить их, снять их противопоставление. Ведь ей самой свой­
ственна диффузность разговорных и в то же время логическая строгость
книжных текстов, она совершенно свободна в отношении форм вопло­
щения своих текстов. Уважительнее к русскому языку и образованному
1 См.: Кара-Мурза Е.С. Журналистика и культура на переломе тысячелетий. М., 2002.
2 См.: Ильясова С.В. Словообразовательная игра как феномен современных СМИ.
Докт. дисс. Ростов н/Д., 2002.
218 Седьмой очерк

русскому обществу говорить о едином русском литературном (образцо­

вом, нормированном...) языке в весьма разных его употреблениях.
Что же до массово-коммуникативных текстов, то в них можно ви­
деть в самом деле новое и очень влиятельное стилевое явление или осо­
бую разновидность употребления единого языка, которая в известной
мере синтезирует разговорную и книжные разновидности его употреб­
ления, но, несмотря на все свои покушения на их целостность, само­
стоятельность и независимость, должна знать свое место. Она отлича­
ется от КСВ разговорности осуществлением устойчивого контакта,
который здесь по необходимости механистичен, и от КСВ книжнос­
ти — меньшей условностью, компенсационностью при сохранении ее
богатства и изощренности.
Развитие текстов разных масс-медиа, оформление их общего КСВ,
направляющего отбор и организацию средств выражения на построе­
ние чередований и сложных блочных конфигураций, дает основание
считать, что перед нами весьма своеобразное, очень влиятельное явле­
ние стилистики текстов, лишний раз доказывающее историческую из­
менчивость стилевой системы, состоящей именно из крупных группи­
ровок текстов, т.е. из разных функциональных типов употребления
языка. Для этой новой текстовой группировки специфично главным
образом прямолинейно-утилитарное использование стилистики ресур­
сов как основы стандартов и экспрессем с привлечением всего языко­
вого богатства, опора на контекстуальные значения с одновременным
игнорированием истинного многоцветья стилистических оттенков вы­
разительных средств, а также императив возможностей использования
форм овеществления текста, прежде всего нового соотношения устной,
письменной — и изобразительной передачи информации.
Употребление языка здесь видоизменяется и начинает серьезно от­
личаться от остальных, исторически-традиционных стилевых построе­
ний, если и связанных с техникой, то только с природной звуковой тех­
никой речи или с техникой письма и печатанья. Это наводит на мысль,
что здесь складывается то, что по образцу книжных (книжно-письмен­
ных) и разговорных {разговорно-устных) разновидностей современного
русского языка можно было бы назвать его массово-коммуникативной
разновидностью. С учетом справедливого замечания А.И. Горшкова по
поводу книги Д.Н. Шмелева лучше говорить осторожнее — не о функ­
циональной разновидности языка, а о функциональной разновидности
у п о т р е б л е н и я языка в текстах масс-медиа.
Группировки массово-коммуникативных текстов заметно воздей­
ствуют на всю стилевую систему функционирования языка, даже на
 Тексты в масс-медиа 219

его состав и структуру, снижая, к сожалению, безраздельное единовла­

стие художественной литературы в установлении литературной пра­
вильности, языковой нормы. Следует, опять же не без огорчения (ко­
торое, между прочим, уменьшается при чтении современной
беллетристики), признать, что ореол художественной литературы в на­
стоящее время заметно потускнел. Оставив бесплодные споры, хоро­
шо это или гибельно, признаем, что развитие нашего коммуникатив­
ного существования не позволяет теперь считать единственным
национальным достоянием даже вершины искусства беллетристики. В
этом, кстати, косвенное доказательство того, что вполне правомерно
ставить художественные тексты в общий ряд с принципиально иными
применениями нашего единого и общего языка.
Среди многих определений надвигающейся эпохи показательны
те, которые отражают выработку новых качеств общения и интел­
лектуальной и культурной базы языка — коммуникационная, инфор­
мационная. В профессиональных кругах все чаще говорят также о ме­
диалингвистике, изучающей языковые и стилевые особенности
массмедийных текстов.
В заключение повторим мысль, кажущуюся принципиальной для
современной стилистики, да и для всего нашего языкового существова­
ния. Как в свое время письменность позволила создать виртуальный
мир книжности, так и современная электроника заложила основы но­
вого глобального виртуального мира. Нет сомнения в том, что ему суж­
дено не менее сильно воздействовать на мир реальный, в частности со­
здать «свой язык» в параллель книжному и разговорному, т.е.
существенно преобразовать функционирование единого русского обра­
зованного языка.
В О С Ь М О Й ОЧЕРК

сжииисжимресурсов:
р о м ет н и ц

Стилистика ресурсов, т.е. имеющиеся в языке соотношения нейтраль­

ных и как-то маркированных средств выражения и конструкций, стили­
стическая окраска отдельных единиц, соотносительные, параллельные,
аналогические, синонимические, антонимические, омонимические,
паронимические и иные их ряды, составляет, как и парадигмы грамма­
тики и особенностей произношения, естественную базу функциониро­
вания языка. Она предоставляет наличный материал для отбора средств
и композиции в текстах, но обязательность ее конкретных связей с тем
или иным применением языка, с той или иной социально осмысленной
группировкой текстов относительна, если не сомнительна.
Уместно заметить, что принятое нами разграничение терминов
стилистический и стилевой отражает употребление В.В. Виноградо­
вым слова стиль в двух значениях: (1) как системы присущих общест­
венной группе или определенной личности норм словесного выраже­
ния и норм «лингвистического вкуса», т.е. оценок целесообразности
выражения, и (2) как функциональной разновидности той или иной
языковой системы в пределах речи одного класса, одной группы, на­
пример канцелярский, газетно-публицистический стиль. При этом в
историческом плане подчеркивалось иностранное (церковнославян­
ское, греческое, польское) влияние на формирование русской стили­
стики, ярко проявлявшееся в отношении к заимствуемым словам.
Стилистика, понимаемая как наука о функционировании языка
или о его применении, как стилистика текстов, могла бы, в сущнос­
ти, не вникать в его устройство, в систему его структур (как это тради­
ционно делается авторами всех работ по стилистике), предоставив их
изучение курсу современного русского языка. Она призвана понять,
 Стилистика ресурсов: роль единиц 221

как удовлетворялись имеющимися ресурсами разные тексты и их

жанры в истории и как ими удовлетворяются КСВ их сегодняшних
группировок. Однако возникает несколько обстоятельств, которые
оправдывают наше обращение и к этой проблематике.
В отличие от остальных очерков, посвященных стилевым явлениям,
два последних затрагивают стилистические, причем, исходя из их при­
надлежности к проблематике теории, состава и устройства языка, толь­
ко в двух планах, принципиально увязывающих, как кажется, разгра­
ничиваемые нами статически-линейную стилистику ресурсов (так
сказать, «стилистическую стилистику») и функциональную стилистику
текстов («стилевую стилистику»). Это, во-первых, соотносимое с пер­
вым из приведенных значений (по Виноградову) слова стиль размыш­
ление о маркированных средствах, роль которых в порождении текстов
существенна, хотя и не определяет их стилевых конструкций, их стиле­
вой принадлежности. Во-вторых, это рассуждение о понятии «функци­
ональных разновидностей (разновидностей употребления) языка».

* * *

Приняв мысль о невозможности истолковать стилевые явления

обращением к имеющимся стилистическим средствам, нельзя в то же
время умалить их значение. Роль разноокрашенных стилистических
единиц в стилевом царстве, т.е. в создании разнообразия реальных
текстов, несомненно велика, но она вторична в том смысле, что не
определяет какой-либо КСВ и лишь содействует его осуществлению,
накладывается на стилевые закономерности, определяемые векто­
ром, индивидуализируя, расцвечивая, поддерживая его реализацию.
Она подобна весьма уважаемой, часто не менее «звездной» роли «акт­
рисы второго плана», без которой главная героиня фильма не сможет
убедительно и достойно сыграть свою; по-английски ее называют sup-
porting actress — «поддерживающей, помогающей главному лицу более
полно и ярко раскрыть себя».
Мысль об освобождении функционирования языка от системных
оков его структуры проводилась в предыдущих очерках, вероятно, с
излишней категоричностью полемического задора — исключительно
ради чистой стройности рассуждения, приобретающей все большую
силу современной тенденции. Разумеется, не-нейтральные, маркиро­
ванные, как-то окрашенные сами по себе средства выражения играли
и играют роль в порождении текстов, только эта роль определяет не
текст как таковой, а возможность выбора при его творчески свобод­
ном порождении. В связи с этим интересно обратить внимание на то,
222 Восьмой очерк

что они служат в первую очередь для индивидуализации текста, к ка­

кой бы стилевой группе он ни относился, как бы накладываясь на
диктат соответствующего КСВ.
При любом осмыслении членения употреблений языка нельзя не
признать важности индивидуализации текста, накладывающейся на
его собственно стилевую принадлежность. К какой бы группировке и
даже жанру он ни относился, его в какой-то мере характеризует стрем­
ление к экспрессии, эмоциональности, эстетике, которое достигает
осознанного максимума, неповторимости индивидуального авторско­
го слога, художественного мастерства в беллетристике.
Исторически складывающиеся КСВ обобщают и отражают общест­
венно осознанные внеязыковые факторы и мотивы, задавая принципы
отбора и организации материала «всего языка» (пусть и создавая его ус­
ловные разновидности). Личностные же пристрастия и антипатии даже
самых авторитетных авторов не имеют такой силы воздействия на язык
и могут довольствоваться лишь субъективным предпочтением тех или
иных отдельных маркированных стилистических единиц.
Будучи языковой функцией и отражением динамики мышления,
социальных процессов, развития культуры и прогресса цивилизации,
КСВ составляют обязательное и необходимое основание коммуника­
ции, но не исчерпывают реальное общение, пронизанное оценками,
эмоциями, экспрессией, этикой и эстетикой. Главный строительный
материал этих сторон текста, по природе своей необязательных (но от
этого, разумеется, отнюдь не теряющих своего громадного значения)
и по большей части непредсказуемо индивидуальных, даже сиюми­
нутных и постоянно меняющихся, — стилистические ресурсы.
Концепция КСВ, которые увязывают внеязыковую и языковую
действительность неодинаково в текстах разных группировок в зави­
симости от сферы деятельности и среды общения, отводит их конкрет­
ному материальному воплощению второстепенную роль следствия.
Творческая свобода, даже произвол автора (но в пределах заданного
вектора) в привлечении любых, не только собственно языковых, вер­
бальных средств выражения и в выборе форм овеществления текста
требуют серьезного внимания.
Стилистика текстов основана на реальности функционирования
языка. Ее предмет — коммуникативная сущность текстов как единст­
венной лингвистической реальности, отражающей речемыслительные
процессы и данной нам в наблюдении, и классификация их группиро­
вок. Функционально-коммуникативную культурно-традиционную ос­
нову текстов в их группировках обеспечивают разные КСВ, управляю­
 Стилистика ресурсов: роль единиц 223

щие стилевыми явлениями, участвующими в определении направле­

ния отбора языковых единиц и развертывании словесных рядов. Пре- *
имущественные связи с формой воплощения (в которых допустимо
видеть тоже элемент вектора) порождаются внеязыковыми факторами
и мотивами, коммуникативной целесообразностью, общественными
вкусами эпохи и прецедентами, традициями общения. Но этим не ис­
черпывается процесс порождения текстов.
Свою роль в нем играют также и стилистические явления, т.е. соб­
ственно языковые структуры — отдельные единицы, модели, спосо­
бы, запечатленные в системе «словарно», независимо от конкретных
употреблений и различных контекстов. Именно они индивидуализи­
руют тексты внутри отдельных стилевых группировок и вообще в кон­
тинууме коммуникации. С ними связывается личностное начало в
тексте, например склонность к конструкциям вставным, парцеллиро­
ванным, номинативным, цепочкам сегментированных конструкций
или, напротив, к равномерному распределению синтаксических
структур, уход от экспрессивного синтаксиса. Этим должна занимать­
ся стилистика ресурсов.
Стилистические явления отвечают, например, за то, что обычно на­
зывается велеречивым, торжественным, возвышенным, высоким,
официальным, ироническим, насмешливым, прозаическим, устаре­
лым, архаичным, грубым, дурным, простодушным, чувствительным,
сентиментальным, изощренным, изящным, красивым, завидным, за­
хватывающим и тд. и т.п. «стилем». На них или из них строятся шало­
сти и шутки, «языковая игра», а главное — предпочтения и неприятия
как важный элемент индивидуального авторского слога, причем не
только «профессионалов пера и микрофона». Обеспечивая личност­
ный, а также и групповой, социальный, возрастной, гендерный, про­
фессиональный характер текста, они придают ему оценочную, экс­
прессивную, эмоциональную неповторимость, в конце концов, просто
разнообразят его.
Эти функции по природе своей именно стилистические, а не сти­
левые: «Все, что служит в речи для характеристики говорящего, вы­
полняет экспрессивную функцию. Элементы, выполняющие эту
функцию, могут быть весьма многообразными: принадлежность гово­
рящего к определенному человеческому типу, его физические и дело­
вые особенности и тд. — обо всем этом можно узнать по его голосу, по
его произношению, по общему стилю его речи»1.

1 Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М., 1960.

224 Восьмой очерк

Стилистические ресурсы авторской речи создают его «языковую

личность». Под этим термином, введенным Ю.Н. Карауловым в широ­
кий научный обиход, понимается, в частности, «фонд лексических и
грамматических средств, использованных личностью при порождении
ею достаточно представительного массива текстов»1. Поэтому они иг­
рают роль характеристики создателя текста, его образованности, наст­
роения и т.д., но главное — составляют основу его индивидуального
авторского слога, в какой бы стилевой группе текстов он ни действо­
вал. Особенности отбора стилистически маркированных единиц, язы­
ковые пристрастия и неприятия отдельного лица, если угодно, стили­
стический аккомпанемент стилевого мотива настолько личностны, что
могут служить научной, прежде всего литературоведческой, атрибуции
текста, а также установлению авторства в криминалистической экс­
пертизе. Это по сути своей бессознательно складывающееся явление
нередко используется для нарочитой стилизации текста, придания ему
в каких-либо целях особых обертонов, дополнительных оттенков.
Индивидуализацию текста некоторые исследователи прямолиней­
но связывают с образом автора: «В центре любого высказывания, лю­
бого текста находится авторское сознание субъекта, которое опреде­
ляет и смысл, и словесную форму речевого акта в их социальной
направленности»2. Речь здесь идет, несомненно, об авторской инди­
видуализации, свойственной любому тексту, а образ автора понимает­
ся не как термин и вырывается из проблематики КСВ неспециальной
книжности, где он играет конструктивно-стилевую роль.
Маркированность многих языковых единиц с не-нейтральными ок­
расками особенно ясно выявляется в синонимических, аналогических,
параллельных, соотносительных рядах, предоставляемых стилистикой
ресурсов. Каждый отдельный текст есть поле особого взаимодействия
стилевого и стилистического начал, в норме — наложения стилистиче­
ского на стилевое.
Единицы «стилистических стилей» в современном русском языке,
попадая в разные индивидуальные употребления (а это происходит
все чаще), не только играют базовую роль в создании слога, но и, к со­
жалению, обычно нейтрализуются, теряют определенную привязан­
ность к сфере употребления, предписанную традицией словаря. Раз­
лагаются, скажем, соотношения нейтральных быть, находиться,
лежать (о вещах) со сниженным валяться, которое становится как бы
1 Караулов Ю.Н Русский язык и языковая личность. М., 1987. С. 69.
2 Бойко Н.В. Категория «образа автора» в современной литературной критике.
Лингвистический аспект. Харьков, 1982. С. 6.
 Стилистика ресурсов: роль единиц 225

общим, в нем исчезает даже семантический оттенок «в беспорядке,

небрежно где-то брошенным», а как элемент индивидуального слога
оно способно дать лишь легкий флер небрежности, раскованности:
Постараюсь найти, эта книга у меня где-то валяется. В то же время
высокий член ряда обретаться становится устарелым, приобретает
оттенок разговорности и шутливости.
Происходит то же самое, что и при попадании даже жестко марки­
рованных единиц в поля действия «чужих» КСВ, — они теряют свою
исходную природу Становящиеся все более частыми тому примеры
отмечались при рассмотрении разных текстовых группировок. Так,
термины, попадая в «чужое» конструктивно-стилевое пространство,
приобретают «профанное значение»; напротив, в поле действия КСВ
специальной книжности, где экспрессивность понимается как инфор­
мационная насыщенность, оценочно маркированные единицы и даже
целые разговорные конструкции утрачивают свою эмоциональность1.
Стилистика ресурсов носит выраженный национальный и иногда
региональный характер. В частности, по ряду свидетельств, русский
язык дает больше ресурсных возможностей для конкретных оценок,
особенно негативных, нежели английский, где оценки нередко рас­
плывчаты и где «значения порхают над словами» (качество, сформу­
лированное В.В. Набоковым как достоинство).
Можно думать, что стилистические явления, уходя корнями в исто­
рию и ментальность нации, ее географию, природу, государственность,
религию, принадлежат культуре и весьма устойчивы — не в пример сти­
левым они прямолинейно не зависят от меняющейся структуры ком­
муникативных потребностей общества. Последние, отражая сходные
внеязыковые импульсы в нынешних исторических условиях глобализа­
ции и активных международных контактов, принадлежат цивилизации
и представляются даже интернациональными, если не вообще универ­
сальными. Это прозорливо отметил еще В.В. Виноградов: «При всем
различии конкретно-исторических условий развития стилей в том или
ином языке и при глубоких своеобразиях систем стилей в разных язы­
ках, по-видимому, есть нечто общее в процессах стилистической диф­
ференциации литературных языков в периоды национального их раз­
вития»2. Речь, очевидно, идет о том, что мы называем «стилевым».
Как роль «актрисы второго плана» случается в отдельном фильме
значительнее роли главной героини, так и здесь императивное значе­
ние могут приобретать формы реализации и «огласовка» — тот ком­
1 См.: Акимов Г.Н. Очерки по синтаксису языка Ломоносова. Докт. дисс. Л., 1973.
2 См.: Вопросы языкознания. 1955. № 1. С. 83.
226 Восьмой очерк

плекс разнородных явлений, который англичане называют voicing, а

французы — mise en valeur— громкость, крик, шепот, скорость, тембр,
а также графика, начертание букв, шрифт, цвет, верстка, наличие ил­
люстраций и т.д. Уместно вспомнить и универсальные правила рито­
рики, не рекомендующей, скажем, строить длинные фразы, начинать
предложение числительным, нанизывать родительные падежи и, на­
против, призывающей прибегать к сравнениям, метафорам, фразео­
логии, редким красочным словам.
Все эти стилистические явления сейчас изучаются. Например,
описаны системы вариативных рядов конструкций целеустановок
волеизъявления и выражения желания говорящего в русском диало­
ге1. В Пятом очерке, в связи с рассмотрением проблемы «деформа­
ции» текста при «переводе» его из одной формы овеществления в
другую, подчеркивалась, в частности, важная роль голоса, который
«вне звучания нем»: «Значенье — суета, и слово — только шум, Ког­
да фонетика — служанка серафима» (О. Мандельштам. Камень). При
неизменности стилевой принадлежности и содержательно-поэтичес-
кой сущности текста устное и песенное его исполнение, конечно же,
откровеннее раскрывает личность автора (и/или исполнителя), а на
письме особенности слога сглаживаются.
В Средние века было замечено, что обретающиеся в самих языках
синонимичные, параллельные, соотносительные средства выражения
по их окраске можно выстроить в некие триады «высокое — нейтраль­
ное — низкое». Было естественно и оправданно связывать их с жанра­
ми употребления языка или сферами его функционирования: одичес­
кая поэзия, дружеская беседа, народная комедия. Для русского языка
эту теорию «трех штилей» ясно и убедительно развил М.В. Ломоно­
сов, опираясь на свойственную нашей истории органическую связь
старославянской книжности и живой народной речи. Влиятельность
такого взгляда оказалась столь сильна, что в той или иной форме
уравнивание стилистического и стилевого начал встречается и по сей
день, хотя оно со всей очевидностью уже не объясняет реальностей
нынешней коммуникативной жизни общества. Впрочем, не объясня­
ло оно и факты своего времени, замыкаясь, в сущности, в рамках ху­
дожественных жанров.
Основу стилистики ресурсов составляют синонимические ряды
(но не в смысле «концентрических кругов» Л.В. Щербы), а также ря­

1 См.: Безяева М.Г. Принципы анализа семантической организации коммуникатив­

ного уровня звучащего языка. Докт. дисс. М., 2002.
 Стилистика ресурсов: роль единиц 227

ды аналогических, близких, параллельных, соотносительных средств

выражения. Их члены обычно называют «всеядным» и перегружен­
ным термином «стиль» (в смысле уже упомянутых, так сказать, «сти­
листических стилей», т.е. регистра и тона исполнения), а принцип по­
строения формулируют с обращением к средневековому учению о
штилях как триаду: высокое — нейтральное — низкое. Примеры об­
щеизвестны и достаточно многочисленны: очи — глаза — гляделки,
буркалы; лик —лицо — физиономия, морда\ блуждать — бродить — плу­
тать; возвратиться — вернуться — воротиться; воскликнуть — закри­
чать — заорать; страдать — болеть — хворать, недужить; похи­
тить — украсть — своровать, слимонить; алчный — жадный — скупой
и пр. Во многом эти ряды отражают соотношение собственно русских
и старославянских элементов, которое вообще играет значительную
роль в нынешней стилистике ресурсов.
Легко заметить, что принцип организации стилистических ресурсов
по схеме «плюс — нейтрально — минус» выдерживается очень непосле­
довательно. В целом стилистические явления, хорошо изученные и
описанные в научной и учебной литературе, весьма случайны в охвате
единиц языка (преимущественно лишь лексических; параллельные
конструкции типа допишу сочинение, пойду в кино — когда допишу, пойду
и тем более специфические некнижные конструкции вроде Сумка я
вчера на столе оставил где она? — до сих пор плохо инвентаризованы) и
не складываются, строго говоря, в стройную логическую систему.
Еще менее системна значительная часть стилистических ресурсов,
связанных с совсем уже непредсказуемыми и прихотливыми оценками
и эмоциями восприятия. Далеко не всегда они вызываются, как в слу­
чаях типа разведчик — шпион, очевидными обстоятельствами (ср.: лю­
бовников венценосных особ называют фаворитами), архаизацией от­
дельных слов (сегодня недопустимо просторечны вполне нормативные
слова в XVIII в. куды, забрюхатела, а махался, курамшил вообще забы­
ты). Нейтральные Обиженная помещица поскакала в столицу искать
справедливости или Ездили уже на колесах, и, когда Чистяков вышел с по­
следнего урока, на него пахнуло свежестью и первым весенним теплом у
Л.Н. Андреева в рассказе «Иностранец» воспринимаются как ирония с
заменой лошадей, карет и саней автомобилями. Многочисленны при­
меры с использованием не входящих в кодифицированный канон диа­
лектных, просторечных, жаргонных единиц: Рэкет, переходящий в кры-
шевание. Пардон за жаргон (Экстра-М. 2004. № 1).
Труднее объяснить, почему ревнители правильности не могут при­
мириться с распространенными образованиями вообще-то вполне в
228 Восьмой очерк

духе языка вроде поприсутствовать, поприветствовать, почему счи­

тают неприличным говорить о себе кушать, но склонны считать более
вежливым предлагать другим кушайте, а не ешьте и даже о своих де­
тях говорить скушал, покушал, а не съел, поел, как о себе. Можно, разу­
меется, найти объяснение в старом значении этого глагола «попробо­
вать, отведать», сохраняющемся у сербов, но нельзя и не увидеть в
этом доказательства условности всего ряда вкушать, кушать — есть —
уплетать, лопать, жрать, трескать (ср. еще шамать, бирлять);
позволительно и просто сказать: такова традиция. Относительна и
«трехмерная» четкость большинства таких рядов, члены которых да­
леко не всегда даже выстраиваются как нейтральное, положительное
и отрицательное: автохтон, абориген, туземец; лицедей, актер, ар-
тист; праздность, нинегонеделанье, безделье; бережливый, экономный,
расчетливый; внезапно, вдруг, неожиданно.
Очевидно, что трехмерные схемы «плюс — нейтрально — минус»
далеко не исчерпывают стилистических рядов. Немало, так сказать,
двоичных рядов, которые иллюстрируются хрестоматийными приме­
рами столкновения прямого наименования и перифразы; из Тургене­
ва (в словах Базарова): Романтик сказал бы «Я чувствую, что наши до­
роги начинают расходиться», а я просто говорю, что мы друг другу
приелись; из Крылова:

Какой-то в древности вельможа

С богато убранного ложа
Отправился в страну, где царствует Плутон.
Сказать простее: умер он.

Только на отпевании, по замечанию И.А. Бунина в рассказе «Весе­

лый двор», говорили на торжественном языке, давно забытом на нищей
родине. Модный современный литератор, отвечая на вопрос о его от­
ношении к нынешним светским балам в традициях XIX в., замечает:
Меня не волнует, что светские рауты (слово «тусовка» не люблю) — па­
рад честолюбий (Экстра-М. 2004. № 1).
Язык предоставляет также массу иных, совсем системно не орга­
низованных возможностей, возводимых к самым разнообразным, ча­
сто чисто случайным социальным, историческим, литературным,
культурным и иным обстоятельствам. Их выразительную силу можно
иллюстрировать лишь отдельными разрозненными примерами.
Интересно такое свидетельство: «Различны были слова, служив­
шие для обозначения подготовки праздничной елки. В интеллигент­
 Стилистика ресурсов: роль единиц 229

ских семьях говорили “украшать елку”, в полуинтеллигентных, ме­

щанских это называлось “наряжать елку”. А в самых простых, ис­
конно русских семьях, в недавнем прошлом крестьянских, я слышал
сочное словечко “убирать елку”. Так три разных глагола, определя­
ющих одно и то же действие, характеризовали ту или иную социаль-
но-сословную среду»1. Было бы натяжкой в ряду украшать — наря­
жать — убирать видеть пример соотношения высокого, среднего и
низкого, но отражение культур и традиций словоупотребления раз­
ных социальных групп тут несомненно. Сюда же можно отнести яв­
ления вроде культурного запрета употребить глагол кушать приме­
нительно к себе и т.п.
Роль системно и структурно заложенных в языке стилистических
явлений, перестав быть началом и основой функционирования язы­
ка, отнюдь не сошла на нет Явления эти стали базой индивидуализа­
ции текстов (творческой свободы при овеществлении разных КСВ)
внутри их стилевых группировок, отражая не столько сферу, сколько
среду общения. Стилевое начало, ослабив свою связь со стилистичес­
ким, обрело иные, «векторные», основы и безраздельно захватило
стилистику текстов («функциональные стили»); стилистическое же
начало, утрачивая свою связь со стилевым, не исчезло, но безраздель­
но захватило среду, творческую область индивидуального слога, а также
то, что называют «экспрессивными стилями». Взаимодействие стиле­
вого и стилистического начал коренным образом меняется. Каждый
отдельный текст становится ареной борьбы этих начал, причем обыч­
но стилистическое, не являясь конструктивно обязательным, накла­
дывается на стилевое.
Обнаруживая в стилистике две стороны, позволительно говорить о
стилевой стилистике и стилистической стилистике. Это некрасиво,
но все же лучше, чем различение языковых стилей, речевых стилей,
функциональных и всяких прочих стилей. Обе стилистики суть упо­
требление языка, «совокупность установившихся в данном обществе
языковых привычек и норм, в силу которых из наличного запаса
средств языка производится известный отбор, неодинаковый для раз­
ных условий языкового общения»2.
То, что сама по себе языковая наличность — синонимические, па­
раллельные, соотносительные, эквивалентные средства выражения,
нейтральные и как-то маркированные окраской или тем более «при­
1 Федосюк ЮЛ. Утро красит нежным светом... Воспоминания о Москве 1920—
1930-х годов. М., 2003. С. 200.
2 Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С. 221.
230 Восьмой очерк

вязанностью» к определенной тематике или ситуации общения, — не

объясняет существование группировок текстов, никоим образом не
преумаляет задачи исследования их роли, не стилевой, но именно
стилистической, налагающейся на первую, дающую ей питание, обес­
печивающую индивидуальность и экспрессивность текстов.
И разговорный текст может быть вполне литературным, и книж­
ный — безобразным. Любой текст может быть сухим и безличным или
ярким и личностным. Стилистика ресурсов не лежит сегодня в осно­
ве социально и исторически осознанной стилистики текстов, не опре­
деляет их конструктивно-стилевой сущности и классификации. И тем
не менее благодаря приходящимся на ее долю личностным, эмоцио-
нально-экспрессивным оттенкам любого текста она приобретает не­
кую нивелирующую общестилевую или функционально-общеязыко-
вую силу, сближая или уравнивая стилевые параметры, если угодно,
унифицируя все тексты, создаваемые на русском языке, и делая их
язык единым.

Показательный пример 14. Общий «оживляж», «снижение стиля»

Характерным примером вполне успешной нейтрализации марки­

рованных языковых единиц могут служить социо-историко-философ-
ские трактаты М. Веллера «Все о жизни» и «Кассандра». Оговоримся,
что, приводя из них цитаты, мы, во-первых, никак не обсуждаем со­
держания излагаемых концепций, но лишь отбор и организацию язы­
ковых средств при их выражении и, во-вторых, отнюдь не отмечаем
отсутствия у этого популярного и весьма интересного автора языково­
го чутья или непонимания исторических и смысловых градаций, но
лишь послушное следование новому вкусу, отвечающему навыкам и
идеалам влиятельной части современного общества.
Перед нами с очевидностью научная проза, о чем свидетельствуют,
не говоря о собственно содержании, такие ее черты, как насыщенность
терминами и иллюстративными примерами, логически выдержанная,
часто нумерованная аргументация, отвлеченные рассуждения, склон­
ность к строгим дефинициям и книжной лексике, по большей части
сложный и строгий синтаксис, цитирование авторитетов, например
британского историка А. Тойнби: Агрессивность есть саморегулирую­
щийся фактор системы, снижающий ее уровень... Агрессивность — это
избыток энергии субъекта, реализующийся в деструктивной форме и на­
правленный на повышение энтропии (тем самым упрощение структуры)
 Стилистика ресурсов: роль единиц 231

окружающей среды... От природы человек наделен не разумом, но лишь

способностью к разуму. Разум — это структурное оформление избыточ­
ной энергии центральной нервной системы... Жизненная целесообразность
подчинена структурному повышению энергетики и закону повышения
энергопреобразования... Под «ксенофобией» понимается любое проявление
инстинкта этнического самосохранения. Если подняться над индивиду­
альной психологией до уровня социальной систематики, то общественное
мнение есть аспект и проявление существования цивилизационной систе­
мы в ее конкретной фазе... Что есть для этого человека вся сфера отно­
шений и действиймежчеловеческих, вся история и культура? Она есть для
него мифологизированное социопсихологическое пространство. Структу­
ра этого пространства определяется скорее волюнтаристским подходом.
Она носит архетипический характер. Система знаков, имманентных для
сознания цивилизованного «человека социального»... Личность есть нало­
жение фенотипа на генотип.
Антураж научного повествования резко, вразрез с привычными за­
претами перебивается средствами «не отсюда»: то и дело врывается
разговорная интонация, открывающая поток повседневно-бытовых
оборотов, сниженных слов и выражений: Куда прём? Так жить нельзя.
Вертай обратно!.. Новые маленькие государства ну бросятся ублажать
граждан? Если бы... Весьма часто общественное мнение есть благоглу­
пость... Сдохнем?! Ай-яй-яй, не надо так... Василь Иваныч, брось чемо­
дан: гадом буду —утонешь. Фига <...>; бяка, свалить за бугор, не может
справиться никаким каком, хапнуть, крышевание.
Автор прибегает к искусственным приемам передачи звучащей ре­
чи: Нет. НЕТ. Нельзя!.. Ин-и-ч-е-г-о нельзя сделать!!!.. Но, но. То есть...
Да\ еще за полгода до этого. Весьма часто общественное мнение есть бла­
гоглупость... Идиотизм этого мнения — о: примечателен... Сдохнем?!Ай-
яй-яй, не надо так <...> Значицца, так. Берем человека среднего, нор­
мального, разумного. Гениальные провидцы и вовсе тупое быдло нас сейчас
не интересуют.
Кроме разговорных и жаргонных элементов, в тексте немало и
иных неожиданных экспрессивно-эмоциональных «прокладок», в ча­
стности иноязычных: Отметим фамилии факельных криэйторов\ Цвай
камараден; О'кей — счастье у каждого свое; Война может быть воздуш­
ной, партизанской, ядерной, химической, психической — вау!; стриптиз,
топлес-бар, хэппенинг; авторских окказионализмов вроде изменятель,
переделыватель, энерговитализм и т.д.
Вступая в забавные, порой несуразные отношения с научно-книж­
ными терминологическими элементами (биосистема, энтропия, попу­
232 Восьмой очерк

ляция, антиутопия, систематика, доктрина, консьюмеризм, сервилизм,

охлократия, клептократия, экстраполировать, запрограммировать,
экстремальный, регулятивный, энергообразовательный, оперсонофициро-
ванный властолюбец, демографически, геополитически), они удивляют и
тем привлекают, рекламно воздействуют на потребителя, агрессивно
проясняя ученую информацию в атмосфере вольности, раскрепощен­
ности от традиции. Трудно не увидеть здесь явное давление массово­
коммуникативного КСВ, направляющего создателя текста по пути
блочной композиции и чередования отрезков разного экспрессивного
потенциала.
Ученый автор снисходит, мудрец становится «своим парнем», бесе­
дует запанибрата: Ученые-гуманисты пытаются объяснять: Марь Иван­
на, ну нету места для экспансии, переделена вся Европа, тесно уже, хрен
кого сдвинешь... Если на данной фазе системе требуется экспансия — она
будет воевать невзирая на. Вот будет — и хоть тресни. Обращение к
разговорности превращает текст, предназначенный, по сути, для «по­
священных» (и сохраняющий приметы научности!), в доступный для
всех: Ментальность — это форма социопсихологической реакции на раз­
дражитель. Гм, а что с раздражением-то делать? Поорать-то на кого,
кому врезать?.. Делать-то что-то надо, необходимо, хочется! Каково
мнение — таково и знание общества. Э? Сегодня общество больное на го­
лову. Один вздохнет, другой выругается, третий даст пощечину. Англи­
чанин презрительно усмехнется, русский выругается, чеченец зарежет.
Иной раз, высказав мысль, автор тут же дает ее толкование в парал­
лельном образно-разговорном оформлении: Любое возбуждение неус­
тойчивой системы повышает ее энтропию. Так звучит вариант одного из
следствий Второго начала термодинамики. В переводе на разговорный
русский (выделено мной. — В.К.) это означает: Если ты еле держишься
на песчаной осыпи — не пытайся вылезти: от любого движения ты бу­
дешь сползать вниз.
Было бы, однако, опрометчиво видеть во всем этом лишь языковое
озорство, стремление к «оживляжу», индивидуально-авторское заигры­
вание с читателем. Перед нами несомненное следствие новейшего воз­
вышения устности и изменения ее соотношения с письменностью, что
повлекло за собой нынешнее глубинное и противоречивое сближение
разговорности и книжности. Рассматриваемый слог —не столько некая
индивидуальная особенность «языковой личности» данного автора,
сколько отражение книжных в устном воплощении (или разговор­
ных — в письме) стилевых явлений современного нашего языкового
существования, наиболее отчетливо (и уже более или менее привычно!)
 Стилистика ресурсов: роль единиц 233

нами воспринимаемых в сфере масс-медиа, где любой текст становит­

ся парадоксально-причудливой смесью еще недавно казавшихся несо­
вместимыми, особенно в печатной форме, «разностильных» элементов.
Ср. также другие выписки из книжных, научных по стилевой сути
текстов Веллера: То есть. Материальные объекты культуры — это м а­
териальная объективация духовных ценностей. Материальный объект
культуры — это объективный носитель ее духовной сущности. Ценность
вазы не в том, что цветок воткнуть можно — он и в бутылке постоит,
а в ее форме, росписи, качестве фарфора, клейме мастера;
Европейцы любят твердить о тупости американцев. Правда, боль­
шинство нобелевок у них. Они не тупы, не надо песен. Их внутренний мир
просто больше занят профессией и бытом: они больше работают, больше­
го достигают в деле — и богаче живут. И вот культура съеживается на
периферии, принимает форму примитива и начетничества. Какая куль­
тура у затурканного клерка, делающего бабки по маленькой?А тоже хо­
чет уважать себя. И появляются адаптированные проспект-издания
классиков. «Война и мир» на двадцати страницах;
Мы можем назвать это структурным архетипом культуры, если ко­
му нравится Юнг. А можем назвать мифологизированным сознанием.
А можем еще много как. А можем обойтись без терминов;
В любой сфере сознания человека есть иерархия доминирующих вели­
чин и ценностей. Ну так это касается и культурных сфер. В любом ис­
кусстве, в истории любой отрасли человеческой деятельности, в любом
обществе и группе — непременно своя иерархическая структура;
К XXI веку культура превратилась в индустрию. Массовую. Поток
информации потому что. А массы глупы, зато многочисленны. Их кормят
рассчитанными клише — пусть платят и хавают;
Элита сегодня — это кто? <... >Люди с влиянием, доходом выше сред­
него. Сколько их:, смотря как считать, четких критериев здесь нет. По­
нятно, что меньше половины. Понятно, что больше одного-двух процен­
тов <...> Кстати о птичках. Нонконформизм, нарушение запрета,
совершение максимального действия. Хоросё! Упирается рогом. Неудачи
ему нестерпимы. Он готов пахать как карла, что и делает. «Сделаю или
сдохну». То есть о-па: надличностная ценность — это системообразую­
щий фактор;
Хрен ли тебе с твоей (под вопросом) лучшести — если она знамени­
тее? Так: надо быть самой знаменитой, а не самой лучшей. Это больше
приветствуется. И сильнее вчеканивается в культуру, в социокультурное
пространство.
234 Восьмой очерк

Причудливые смешения разнородных стилистических средств —

естественный признак людей, не владеющих стилевыми навыками. Это
и извечный прием создания в тексте комического эффекта, вообще
языковой игры. Отражая случаи, когда комический эффект возникает
непредумышленно, в силу небрежности или малограмотности, такие
смешения служат привычным приемом речевой характеристики персо­
нажей в беллетристике. Но они, к сожалению, стали в наши дни неис­
сякаемым источником наипростейшего, бесхитростного и незатейли­
вого удовлетворения конструктивной жажды экспрессии в текстах
масс-медиа, из которых распространяются на все наше языковое суще­
ствование — «незаконно», заразительно, развращающе и угрожающе.
Корни этих процессов, несомненно, в «карнавализации» россий­
ской жизни на рубеже тысячелетий, что отражается в языке, иной раз
даже гиперболически. В патетико-ироническом смешении разно мар­
кированных, еще недавно стилистически «несоединимых», а сегодня
все чаще объединяемых ресурсных средств выражения можно видеть
в то же время рост их всепригодности — доказательство усиления
единства русского языка, необходимо вызываемого усложнением сти­
левой дифференциации.

Реплика в aiiûfioну 33
«Карнавализация» как мотив динамики языка
Языковой вкус сегодняшнего русского общества связан с рядом соци­
альных и культурных явлений конца XX столетия, заслуживающих назва­
ние карнавализации1. Тон ёрничанья пришелся ко двору после достаточ­
но долгого периода запретов и насаждения сухой, дистиллированной,
идейно выдержанной манеры выражения. Первая реакция на такое заси­
лье проявилась в прозе 1960-х гг. с ее увлечением молодежным жаргоном,
метафоричностью, поиском новых форм выражения. Другие типы текс­
тов, да и беллетристика 1970-х гг., этой моде не были подвержены вплоть
до конца 1990-х; сейчас же она охватила все виды текстов, всё общение.
Впрочем, ударяющийся то в одну, то в другую крайность поиск разум­
ного соотношения живого разговора и книжности кажется извечным
свойством русской языковой истории, стремившейся и стремящейся вый­
ти из непреходящего противоречия. A.C. Пушкин считал не владеющего
книжностью не знающим языка, но в то же время призывал учиться чис­

1 См.: Бурвикова Н.Д., Костомаров В.Г, Старые мехи и молодое вино. СПб., 2001.
 Стилистика ресурсов: роль единиц 235

тому языку у московских просвирен. Созданные в рамках письменности

книжные, прежде всего художественные и научные, языковые ценности
то и дело предстают в истории образованного (литературного) языка
тормозом дальнейшего развития. Преодоление книжности, особенно про­
низывавшей ее славянщизны, видно в таких признаниях: «в поэтический
бокал воды я много примешал» (А. Пушкин); «грубость более ему приста­
ла» (JI. Толстой о языке своей прозы). Необходимое отталкивание от
трамплина литературы, от сложившихся способов писания ведет к излиш­
ней книжности. В.А. Каверин признается, как трудно ему было отказать­
ся от принятых форм повествовательной прозы в поисках реального виде­
ния времени и мира. В то же время, по его мнению, современные писатели
не знают предшественников, им не хватает книжности, являющейся од­
ним из важнейших ресурсов свободного творческого обращения с культу­
рой («Письменный стол»).
В нынешнее «карнавальное» время в эту извечную борьбу двух начал
вторглись всей силой своего технического вооружения масс-медиа, узрев
в карнавальных масках неиссякаемый источник экспрессии, необходи­
мой для конструирования своих текстов. Нынешняя свобода применения
языка, как и поведения, всего нашего существования шокирует, но ведь
снятие табу, отмена цензуры, разрушение старых порядков ведет к новым
формам культуры. Такой ход развития, несомненно, связан с массовой
коммуникацией и особенно ускорен современной синэстезией экранных
масс-медиа. Установление новых норм, помогающее миновать время рос­
та энтропии, всегда идет через патологию, через «смеховую лабораторию»
опробования потенций. Надо миновать время увеличения энтропии.
В статье B.C. Елистратова «Арго и культура», заключающей его же
«Словарь московского арго» (1985), арготизация и варваризация называ­
ются не «порчей языка, не паразитическим наростом, а смеховой лабора­
торией языка». Автор развивает мысль Б.А. Ларина о том, что «историчес­
кая эволюция любого литературного языка может бьггь представлена как
ряд последовательных «снижений», варваризаций, но лучше сказать — как
ряд концентрических развертываний»1. Рассматривая арго как единицу
взаимодействия языка и культуры, он видит в нем «черновик будущей
культуры», каковым был, по его мысли, язык Пушкина по отношению к
литературному языку, ибо он деформировал язык Ломоносова и Хераско­
ва. Нормативный язык, по его определению, не что иное, как арго интел­
лигенции, которая имела четкое предвидение будущего, авторитет и сме­
лость нормировать язык на свой лад. Мощные витки культурно-языковых
1 Ларин Б.А. О лингвистическом изучении города //Ларин Б.А. Избранные работы.
М., 1977. С. 176.
236 Восьмой очерк

снижений происходили и после Пушкина: разночинная варваризация се­

редины XIX в., опрощение языка в связи с революцией 1917 г., перестроеч­
ная и постгорбачевская либерализация 1980—1990-х гг.1 Последнюю, для­
щуюся и по сей день мы вполне правомерно назвали карнавализацией.
Анализируя это желание снизить пафос, подать серьезные проблемы с
юмором, легко и шутливо, живший в Германии русист В.З. Санников точно
заметил, что «русские нынче начинают стыдиться назиданий и дидактич-
ности», «прячутся за язык, за языковую игру»2.

Приведенные выписки из «постмодерной» научной книги отнюдь

не сводимы к индивидуальному слогу отдельных «постмодерных» ав­
торов. Их легко дополнить примерами из научной публицистики по­
пулярного социолога и культуролога, академика И.В. Бестужева-Лады
и многими другими.
Еще ярче, чем в научной и околонаучной прозе, смешение книж­
ного, разговорного и массово-коммуникативного начал в современ­
ных политических текстах. В интервью Б.Е. Немцова, посвященном
весьма важным, серьезным проблемам и усыпанном словами типа
люмпенизация, приоритеты, оффшоры, лазерный термоядерный синтез,
генетический страх, вызываемый уничтожением генофонда, поймали
патриотическую тенденцию в молодежной среде, только они ее гипер­
трофировали и т.п., в то же время встречаем резкие нарушения стиле­
вых норм: Чего так напугались, бедолаги? Не сталинские ведь времена
<...> Должна пролиться кровь невинных людей, а олигархи должны бе­
жать из страны со всеми «бабками»?Друзья, вы перепутали. Россия не
остановится на том, чтобы чуть-чуть винтики подкрутить. Она даль­
ше попрет в этом направлении...Меня заставить лизать кому-нибудь
заднииу — невозможно. Я говорю этим ребятам в Кремле (а там есть
толковые ребята): страна готова ложиться под власть — не трепыха­
ются. И еще рассказывают, какой кайф от этого ловят... (1ностра-
нецъ. 2003. № 3).
В очень серьезной грустновато-задушевной беседе В.П. Аксенова
на тему антиамериканизма подчеркнуто чистый язык по той же моде
«расцвечивается» неуместными на вкус ревнителя нормы пятнами
словесной грязи: взъярились против американцев и огрызаются (о евро­
пейцах), — жратва, плохо усваиваемая организмом (о биг-маках), я их
долбаю вовсю (о друзьях), враждебные силы за бугром, свалят с удоволь­
1 См.: Елистратов В. С. Сниженный язык и национальный характер / / Вопросы фи­
лософии. 1998. № 10.
2 Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999. С. 29.
 Стилистика ресурсов: роль единиц 237

ствием, все более или менее устаканилось (о жизни в СССР после вой­
ны), хапают страны ради нефти (об американцах в Ираке) (Россий­
ская газета. 2004. 16 янв.).
В устной научной среде давно уже известно, что «физики шутят»,
но свободнее почувствовали себя даже лингвисты, озаглавливающие
свои книги и статьи Мистерия русского языка, Клише новояза, Уменье
говорить публично, Слово в нашей жизни, Язык и власть на месте при­
вычных Заметки о..., Об изучении..., Вопрос о..., Проблема заимствова­
ний..., Новые слова в русском языке. Во многих случаях те, кому про­
фессией положено быть ревнителем не только стилевых (скажем,
газетно-публицистических), но и стилистических традиций, легко
подпадают под чары новой моды.
Приведем выдержки из репортажа о Международном конгрессе ис­
следователей русского языка: Наука о русском языке переживает сейчас
период обновления основополагающих парадигм, ломаются привычные
взгляды на канонические вещи и авторитеты; Любители «на ощупь и
вкус» попробовать современное русское слово нашли для себя исследова­
тельскую нишу. Это, прежде всего, медиалингвистика, язык средств
массовой информации. Копают здесь по разным направлениям; В русском
языке появился так называемый общий сленг, который используют все
слои населения. Это, к примеру, «не гони», «фишка», «круто», «супер», «не
тормози»; Отсюда, наверное, и пошло наше снобистское пренебрежение к
просторечным словам. И эта сфера языка исследовалась до сих пор плохо.
У нас не только секса не было, но и сленга тоже; К числу абсолютно но­
вых жанров в речевой практике российского общества относятся теле­
диалоги Президента России с гражданами страны. Однако его языковое
чутье срабатывает: важно не переборщить с официозом (Российская га­
зета. 2004. 24 марта).
Пристальное общенародное и не однородное по оценкам внима­
ние привлекло выражение мочить в сортире, употребленное В.В. Пу­
тиным в серьезном политическом контексте. В целом аккуратные и
строго нормативные, его устные и письменные выступления нередко
тоже следуют рассматриваемой тенденции, правда, весьма убедитель­
но мотивируемой содержанием и оправдываемой обоснованной экс­
прессией. Именно поэтому они запоминаются, сразу становятся чуть
ли не крылатыми, а мысль — убедительной.
Вот несколько новейших примеров: Эксперимент по введению ЕГЭ
направлен на легализацию теневого оборота, который существует сей­
час в образовательном процессе. И если есть люди, которые платят
деньги за поступление в вузы, — пусть платят вбелую (на встрече со
238 Восьмой очерк

студентами в Красноярске. — Российская газета. 2004. 28 февр.); Бу­

дем создавать такие условия, при которых ни чиновники, прикрываясь
интересами государства, ни краснобаи всякие, прикрываясь демократи­
ческой фразеологией, не могли бы набивать себе карманы; Я сделаю все,
чтобы Правительство не дрыхло. Спать нельзя ни одного дня — пусть
отчитываются, за что деньги получают. Люди реагируют не на предвы­
борные трюки, а на работу; По-моему, критиковать Путина — это та­
кой общенациональный спорт; Можно было бы и поплясать, и попеть. Но
люди у нас действительно сердцем чувствуют многие вещи; Я считаю,
что напряженно работал все эти годы. По-честному. Когда я произно­
сил клятву четыре года назад, там были такие слова: «Буду работать
честно». Нельзя руководствоваться какими-то завиральными идеями
(интервью после выборов 14 марта 2004 г. — Российская газета. 2004.
16 марта); За восемь лет, на которые человек может быть избран на
пост Президента, частить нельзя, нельзя суетиться и заниматься ка­
дровой чехардой. В противном случае люди начинают обрастать всяки­
ми рыбами-прилипалами\ Президенту нужен эффективный инструмент
управления, который соответствовал бы своему предназначению и не
бродил бы по чужим полянам; Вопрос не в том, чтобы разбежаться, а в
том, чтобы подняться на другой уровень взаимоотношений (Российская
газета. 2004. 29 марта); Работать надо на полную катушку (о наркома­
нии. — «Радио России». 2004. 30 марта); Я убежден, что никаким вели­
кодержавным шовинистам и националистам не удастся растащить нас
по затхлым психушкам (Российская газета. 2004. 28 июня).

* * *

Сейчас «о серьезном всерьез, но несерьезно» — повальная мода, от

которой вряд ли уберегся, да и вряд ли хотел уберечься и сочинитель
этих Очерков. Истины ради и в порядке оправдания замечу: история
учит, что подобные явления всегда имели известный успех и могут,
видимо, считаться закономерными для «стилистически-стилевого»
развития языка. Нарушение стилевых границ происходит по многим,
в первую очередь неязыковым, мотивам, требующим раздельного рас­
смотрения; сейчас подчеркнем лишь то, что оно со всей очевиднос­
тью увязывается со снятием их привязанности к стилистическим ре­
сурсам. Устройство языка все слабее детерминирует способы его
применения, или разновидности его функционирования.
Параллельно с нейтрализацией разных стилистических средств в
текстах (вспомним лозунг современных герменевтов: «мы не рабы
языка, потому что мы хозяева текста») идет и достаточно активная их
 Стилистика ресурсов: роль единиц 239

реструктуризация в самой стилистике резервов — в сторону роста их

всепригодности, меньшей противопоставленности и, следовательно,
большей спаянности стилистической и общеязыковой системы. Из­
менения в структуре функциональных взаимоотношений языка и
внеязыковой действительности сейчас резко и быстро разрывают ело*
жившиеся связи между строем, составом языка и его функционирова­
нием в отдельных применениях. Упрощение структуры повышает эн­
тропию.
Впрочем, вспомним Ломоносова с его утверждением (в сущности,
вопреки теории трех штилей!) о способности русского языка выпол­
нять все функции (их было, правда, значительно меньше, чем сего­
дня), которые по отдельности приписываются как превосходства то­
му или иному языку: им прилично говорить и с Богом, и с женским
полом, и с неприятелем, и с друзьями.
ДЕВЯТЫЙ ОЧЕРК

CMUUUCMUkJ?£СУ?СОв:
оржновизиосяш:

Анализ текстов на русском языке нашего времени, результаты которо­

го изложены в Очерках, дает право утверждать: сегодня нет оснований
(или с каждым днем их становится меньше) связывать существование
реальных текстов, их стилистику, в целом функционирование языка с
известными ресурсными наборами средств выражения, тем более с
формами воплощения.
В основе серьезных, глубинных различий текстов лежат стилевые
закономерности, вводимые в наше сознание и описываемые конст­
руктивно-стилевыми векторами. В основе нынешних глобальных тек­
стовых группировок лежат не наборы средств выражения, а новые и
меняющиеся соотношения сторон коммуникационного треугольни­
ка. Они, можно думать, все сильнее связываются с разными виртуаль­
ными мирами, складывающимися в жизни человечества. Это и ото­
двинуло в сторону традиционные интерпретации, увеличив роль
стилевых явлений и оставив на долю стилистических функцию инди­
видуализации конкретных текстов.
Такой поворот мысли нов, и пока здесь больше вопросов и сомне­
ний, нежели ответов и утверждений. В самом деле, был ли и продол­
жает ли существовать виртуальный мир устности или само явление
виртуальности порождено и развивается в виде книжности и теперь
также массмедийности («голубого нигде») после изобретения письма,
а затем и электронной аппаратуры? Достаточно ли у функционирова­
ния языка в масс-медиа особенностей, чтобы признать эту сферу
оформившейся (или пусть пока еще оформляющейся, но с удивитель­
ной скоростью) разновидностью употребления языка наряду с книж­
ной и разговорной? Многие авторы считают, что разговорные тексты
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 241

составляют особую функциональную разновидность, называя ее даже

речью или языком на том основании, что она опирается преимущест­
венно на устную форму воплощения. Вернее было бы думать, что и
форма здесь, как и собственно языковые приметы (специфические
лексика и синтаксис) есть всего лишь следствие действия разговорно­
го КСВ, а не его причина.
Но пусть так. У текстов масс- и мульти-медиа тоже есть свой еди­
ный объединяющий КСВ, следование которому вызвано внеязыко-
выми факторами и мотивами и который одинаково вовлекает в по­
рождение текстов и письмо и звучание (а соответственно — книжные
и разговорные элементы), диалог и монолог, да и другие формы, в ча­
стности музыкальную, песенную, не говоря уже о невербальной, изо­
бразительной, кинетической, цветовой. Но это тоже не прямая при­
чина такого именно КСВ, суть которого в действительности
возводима к технической базе, к массовости, дистантности, оператив­
ности, повторяемости и другим специфическим коммуникативным
условиям, к своеобразию языковых мотивов и факторов. Тут важнее
оказывается не форма воплощения, а такие особенности, как обяза­
тельность чередований экспрессем и информем, блочное построение,
подчеркнутая опора на контекстуальные значения единиц языка.
В то же время стилистические градации, закрепленные в самом
языке, не могут не играть существенной роли. Вопрос, насколько и
как состав, сама природа языка обусловливают его функционирова­
ние и как и насколько он сам обусловливается функционированием,
весьма непрост. В историческом плане это, в конце концов, одно и то
же: разные применения языка изменяют «под себя» — пусть с опозда­
нием — его состав и устройство; в синхронном плане второе, несо­
мненно, детерминирует стилистику, но, видимо, стилистические яв­
ления безусловно и полностью, стилевые же — все меньше и слабее.
При изучении связи стилевых явлений со стилистическими, исходя
из принадлежности вторых к проблематике теории, состава и устрой­
ства языка, нельзя все же обойти широко обсуждаемый вопрос о функ­
циональных разновидностях (разновидностях употребления) языка.
Даже и разведя понимание их существа и понимание «замкнутых сти­
лей языка» (что сделано в Первом очерке), трудно не признать, что
КСВ глобальных текстовых группировок, резко различные, лежащие в
разных плоскостях многомерного коммуникативно-жизненного про­
странства, обусловливают существенные различия — при всей творче­
ской свободе реализации вектора в конкретном тексте — отбора и ор­
ганизации средств выражения для каждой глобальной группировки.
242 Девятый очерк

Именно в этом связь принципиально разграничиваемых нами стати-

чески-линейной стилистики ресурсов (стилистической стилистики) и
функциональной стилистики текстов (стилевой стилистики).
В той или иной форме уравнивание стилистического и стилевого
начал, оправданное состоянием стилистики в ломоносовскую эпоху,
встречается и по сей день, хотя оно со всей очевидностью уже не объ­
ясняет реальностей нынешней коммуникативной жизни общества.
Впрочем, не объясняло оно и факты своего времени, замыкаясь, в
сущности, в рамках художественных жанров: трагедии, «приятельских
разговоров», комедии. Еще острее проблема решалась в Европе, поль­
зовавшейся латынью в убеждении, что только на ней можно достойно
изложить научные истины, да, впрочем, и поэзию. Сожалея, что мета­
физическую (по-современному — научную) прозу трудно выразить на
нашем «еще не обработанном языке», А.С. Пушкин приложил нема­
ло ума и труда, чтобы открыть пути его «обработки». Гениальные по­
следователи его гения — поэты и писатели, ученые и общественные
деятели — обогатили, отшлифовали русский язык настолько, что он
стал пригоден и вполне удобен для выражения всего, что выразимо на
других самых развитых языках человечества.
Эта диалектика возводима к коммуникационному треугольнику,
объясняющему векторную связь внеязыковой действительности с
действительностью языковой. В XIX и XX столетиях коммуникатив­
ная жизнь общества усложнялась и многообразилась с невероятным
ускорением, открывались, приобретали социальный вес новые сферы
и среды общения. Повышалась грамотность, складывались авторитет­
ные профессиональные и ученые сообщества, изощрялось художест­
венное творчество, зародились угрожающе растущие масс-медиа.
При этом все усложнялось и разнообразилось функционирование
языка и увеличивался разрыв между стилистическими и стилевыми
явлениями: стилистика ресурсов уже в силу устойчивости самого язы­
ка не могла поспевать за стилистикой текстов. Видимо, историческая
изменчивость их связи является универсалией языкового развития,
отражающей прежде всего меняющиеся отношения в среде общения
и, разумеется, растущее многообразие его сфер.
Исследователей непрерывно занимает эта проблематика, в кото­
рой все яснее обозначается разрыв между принятыми научными
взглядами и реальностью функционирования языка. Труднее всего
осознать, что не остается неизменной сама эта реальность и нужна
новая теория, потому что старая (для своего времени верная) отража­
ла иное состояние фактов.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 243

В ходе изложения мы постоянно сталкивались с разным толковани­

ем самого понятия разновидность — от уравнивания ее с неким языком
(подъязыком) внутри языка, с замкнутой системой средств выражения
(стилем языка, концентрическим кругом) до отвлеченного определения
ее как способа употребления общего единого языка. Последнее отлич­
но согласуется с пониманием детерминированного функционирования
языка тоже абстрактными, плохо данными в наблюдении стилевыми
законами, которые могут, однако, быть репрезентированы и, как ка­
жется, убедительно описаны векторным способом.
Стилистика текста и не очень убедительно отделяемая от нее
А.И. Горшковым в «Лекциях по русской стилистике» функциональная
стилистика, те. стилистика разновидностей употребления языка, изу­
чают: первая — отбор и организацию выразительных средств в тексте
данного содержания при конкретных общающихся лицах; вторая же —
обобщенные особенности масс сходных текстов, их крупные группи­
ровки, присутствующие в сознании носителей языка как некие компо­
зиционно-языковые структуры, которые многие и называют «функци­
ональными стилями» или просто «стилями». Уступкой традиции надо
счесть и те места в книге Д.Н. Шмелева, где слово стиль, хотя и с ого­
воркой об условности понятия, употребляется в функциональном
смысле; показательно однако, что ни слово стиль, ни слово стилисти­
ка ученый не вынес в название книги, да и в тексте писал о разновид­
ностях или типах функционирования.
Под разновидностью употребления языка следует, видимо, понимать
достаточно свободный, постоянно творчески (общественно и индиви­
дуально-авторски) меняющийся набор способов отбора и композиции
выразительных средств единой, внутренне цельной языковой системы,
отличающийся от других подобных наборов; эти наборы складываются
в соответствии с конструктивно-стилевыми векторами, определяющи­
ми отражение внеязыковых мотивов и факторов (обобщенных в комму­
никационном треугольнике) при порождении конкретных смысловых и
композиционных целых — текстов в их группировках по схожести.
Мысль об отсутствии в структуре и составе современного русского
языка замкнутых систем, которые соответствовали бы разным видам
его употребления, по крайней мере об их недостаточности для истол­
кования этих употреблений, ведет к пониманию их роли, изложенно­
му в Восьмом очерке. Сегодняшнее предназначение стилистических
средств — индивидуализировать и разнообразить отдельные тексты,
накладываться на стилевые закономерности, на стержневую роль
КСВ, упорядочивающих бесконечный континуум текстов. Стилиста-
244 Девятый очерк

ческие средства очеловечивают, украшают стилевые конструкции, за­

нимаются их «интерьером», деталями и мелочами.

Реплика бано{и>нц 3 4

О передаче «деталей жизни»

Наше языковое существование все сильнее связывается не только с
окружающим миром, но и с более широким миром и, соответственно, ста­
новится менее конкретно закрепленным. Мы переключаемся на иной
уровень коммуникации и, может быть, мышления. Перенос законов
функционирования языка с собственно стилистической, т.е. структурно­
языковой детерминированности, на отвлеченную стилевую служит тому
наиболее ярким доказательством. В этих мыслях можно узреть византий­
скую логику, всегда ясную в тенденциях, но никогда в деталях. В нашем
случае охватывается и проблема деталей.
Изображение жизненных, повседневно-привычных мелочей, тради­
ционно умещавшееся в словах, на глазах становится все менее обязатель­
ным; универбализация уступает место логоэпистемам неоднословного ти­
па. Развивая сказанное в Реплике 8 (Логоэпистемы), заметим, что важную
причину этого можно видеть в силе масс-медиа, вбивающих в языковое
сознание общества логоэпистемические понятия, каким бы ни было их
языковое выражение, их бесконечным повторением (модной «раскрут­
кой») и этим превращающих их как бы в одно слово.
В русском языке нет, например, одного слова для смысла «усердие в
учебе», и оно привычно обозначается двумя афоризмами советского пери­
ода: грызть гранит науки (Л. Троцкий) и учиться, учиться и учиться (В. Ле­
нин). Не в связи ли с этим в нашей лингвистике актуализировался интерес
к понятию «концепт», определить который, как обмолвилась A.A. Залев-
ская в одной из горячих дискуссий по поводу этого термина, так же трудно,
как достичь горизонта?

В настоящее время вопрос о функциональных разновидностях

(разновидностях употребления) языка явно связывается с тремя гло­
бальными группировками текстов — книжной, разговорной, массо­
во-коммуникативной. Это следует из нашего тезиса о невыводимости
стилевых явлений — обусловливаемых внеязыковыми факторами и
мотивами, общественными потребностями, сферами жизнедеятель­
ности людей и лежащих в основе глобальных группировок текстов
или типов функционирования языка, его употребления — из стилис­
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 245

тики ресурсов, из устройства и состава самого языка. Стержневая

роль здесь принадлежит конструктивно-стилевым векторам.
Любопытно обратить внимание на являющуюся — по какой-то за­
данной свыше логике — таинственную тройственность, которая, как
это ни парадоксально, наблюдается в разных стилевых классификаци­
ях. Она налицо в противоречивой, как это уже отмечалось, разбивке
стилей (в нашей системе терминов — разных текстовых групп) на
функциональные стили, разговорную речь и язык художественной ли­
тературы. По трем уровням распределяются с ломоносовских времен и
стилистические средства ресурсов. Впрочем, аналогия здесь условна
(или случайна?), поскольку зависимость этих группировок, вообще
стилевых явлений, от этих уровней минимальна, хотя как-то ощутима в
использовании средств, словарно маркируемых как разговорные (про­
сторечные, неодобрительные, презрительные...) и книжные (высокие,
устарелые, специальные...). Показателен заголовок одной из статей
академика Ю.С. Степанова, правда, посвященной иной проблеме: «В
трехмерном пространстве языка» (Семиологические проблемы лингви­
стики, философии, искусства. М., 1985).
Здесь, в который уже раз, нельзя не вспомнить небывалый рост объе­
ма информации, неизбежно обрушивающейся сегодня на каждого из
нас, или все углубляющуюся и угрожающе разобщающую людей диффе­
ренциацию научного и производственного знания, а также профессио­
нальной, социальной, возрастной, религиозной и иной структуры обще­
ства. В естественный процесс врываются и посторонние влияния вроде,
скажем, модного салонного сленга влиятельных артистически-интелли-
гентских, управленческих и политических, а отчасти и научно-инженер­
ных кругов, замешанного на смеси русских жаргонизмов и американиз­
мов. Язык, если только он не обречен на утрату своей объединительной
этнической функции, не может не стремиться в этих условиях к укрепле­
нию своего внутреннего единства и своей обязательности.
Предлагаемый в Очерках подход к стилистике как раз и отражает,
демонстрирует и пропагандирует необходимое обособление глобаль­
ных текстовых группировок, явно отличающихся некоторой внеязыко-
вой идеей, представленной в виде КСВ. Они определяют не сам закреп­
ляемый за ними материал воплощения, но лишь направление его
отбора и организации и тем противодействуют дроблению языка. Ви­
димо, таким решением только и можно обеспечить сохранение матери­
ального единства языка при растущем многообразии его применений.
Уже во времена торжества «трех штилей» стала ощутимой недоста­
точность наиболее общего «среднего», постулирующего пригодность
246 Девятый очерк

для удовлетворения потребностей усложняющегося социального, преж­

де всего научного общения. Сегодня же многие русские тексты оказыва­
ются просто недоступными для русских, если они не специалисты в дан­
ной сфере и не принадлежат к той или иной группе атомизирующейся
среды. Ведь социологическая структура современного общества уже со­
вершенно не похожа даже на утверждавшееся еще совсем недавно его
упрощенно-прямолинейное расчленение на классы и прослойки. Как
бы ни объяснять такую неизбежность — опасность языкового разобще­
ния растет. Соответственно растет роль стилистики, призванной в ны­
нешних условиях содействовать укреплению монолитности языка, мак­
симально обеспечивая в то же время разнообразие его употреблений, по
крайней мере в пределах глобальных их группировок.
Уместно вновь напомнить важнейшее, но часто ускользающее от
нашего внимания обстоятельство: пользуясь языком, мы думаем от­
нюдь не о языке — по крайней мере пока он не затрудняет то, ради че­
го мы им пользуемся. Стилевые явления выступают принципиальным
механизмом отражения языком внеязыковой действительности, так
сказать, перевода неязыковой материи в языковую и обратно. Именно
они обеспечивают традиционно принятое, общественно осознанное
различное функционирование языка в разных коммуникативных слу­
чаях — в зависимости от сферы (тематики и содержания, функции, це­
ли, особенностей ситуации) и среды (характера адресанта и адресата, их
статуса по полу, возрасту, профессии и пр.). Их в самом деле соблазни­
тельно связать с наличным составом и структурой языка как такового,
как это традиционно и делается в стилистике. Весьма существенны и
накладывающиеся на текст индивидуальные особенности, само суще­
ство авторского слога, что остается во власти ресурсов языка.
Образованный (общий литературный) язык, его нынешнее уст­
ройство, особенности составляющих его единиц практически просто
не могут снабдить специфически «привязанными» средствами и де­
терминировать все более разнообразящееся его применение в соот­
ветствии с все новыми внеязыковыми коммуникативными потребно­
стями людей. Фактический уход от стилистических триад, а много
позже и от «концентрических кругов», лежащих в основе стилевых
разграничений, свидетельствует, что этот простой вывод — отнюдь не
наивность. Остерегаясь распада на три «язычия» или «триглоссию»,
литературный язык вряд ли может вместить в себя достаточно марки­
рованных средств, обеспечивающих книжность, разговорность и мас­
совую коммуникативность, тем более подразделения этих глобальных
текстовых группировок. Например, научные тексты, скажем химиче­
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 247

ские с их особым словообразованием и словосочетанием, неудержимо

стремятся к особым «языкам» — профессиональным жаргонам.
Всерьез можно говорить как о языковой базе стилевых явлений
лишь в отношении слов со словарной пометой «спец.» (научные тер­
мины часто с расшифровкой — хим., физ., мат, тех. ...) и «разг.»
(«прост.»), но уже слова с пометой «книжн.» не составляют для этого
сколь-либо достаточного количества. Как уже отмечалось, пометы
«книжн.» и «разг.» все чаще сопровождают общеупотребительные сло­
ва, более указывают на оценку, а не на сферу употребления. Другие
пометы в словарях носят откровенно оценочные характеристики
(«шутл.», «ирон.», «бран.», «груб.», «высок», «поэт.», «устар.», «не-
одобр.») и отнюдь не указывают на стилевые группировки текстов.
В грамматиках и таких помет фактически нет. Имеющиеся ряды си­
нонимичных, аналогических, параллельных, соотносительных
средств выражения тоже не увязаны с функционированием языка в
зависимости от целей, тематики, условий общения.
На этом фоне трудно согласиться со Словарем Ушакова, относя­
щим к «указывающим на разновидности устной речи», например, по­
меты «школьное», «вульгарное», а к «указывающим на разновидности
письменной речи» — пометы «научное», «канцелярское», «официаль­
ное» и — совсем уже странно! — «народно-поэтическое».
Убедительность бросающегося в глаза количества разговорно-мар-
кированных стилистических единиц в современном кодифицирован­
ном языке на фоне несравненно меньшего числа «книжных», «поэти­
ческих» или даже «научных», казалось бы, говорит в пользу особого
разговорного языка. Но против этого свидетельствует растущее сего­
дня широкое применение их во всех текстах, и, главное, приобретае­
мое ими при этом особое качество. Впрочем, значительность их коли­
чества не следует преувеличивать: подсчеты1 показывают, что их
совершенно недостаточно не только для того, чтобы создавать на ос­
нове лексики особую разновидность современного русского языка
(особый «язык» или «подъязык»), но даже для того, чтобы убедитель­
но составить различительный признак именно разговорных текстов.

* * *

Как замечено в Пятом очерке, сам интерес ученых к устной форме

текста возводился к приобретению ею достоинств письменной формы
1 См.: Денисов П.H., Костомаров В.Г. Стилистическая дифференциация лексики и
проблемы разговорной речи //Вопросы учебной лексикографии. М., 1969; Филин Ф.П.
Русский язык / / Русский язык в современном мире. М., 1974.
248 Девятый очерк

вследствие появления технических возможностей фиксации, хране­

ния, воспроизведения устных текстов, как разговорных, так и книж­
ных. Были и другие причины в истории изучения разговорности и
книжности как стилевых явлений и жесткой их увязки соответствен­
но с устной и письменной формами воплощения текстов.
На понимание разновидностей языка значительное влияние ока­
зали взгляды В.В. Виноградова. В пределах национального языка им
различались «три социально-языковые системы, претендующие на
общее, надклассовое господство, хотя они и находятся между собою в
тесном соотношении и взаимодействии, внедряясь одна в другую:
разговорный язык господствующего класса и интеллигенции с его со­
циально-групповыми и стилистическими расслоениями, националь­
ный письменный язык с его жанрами и стилистическими контекстами и
язык художественной литературы с его художественными делениями.
Соотношение этих систем исторически меняется»1.
Последнюю разновидность («язык художественной литературы»)
В.Д. Левин и его сторонники, а также школа Ю.М. Лотмана вообще
выводили за пределы общего анализа функционирования языка как
особой дисциплины, связанной с индивидуальным слогом (стилем и
языком) писателя, созидающего «свой язык и стиль»; при этом непо­
мерно абсолютизировалась ныне явно идущая на спад «стабилизиру­
ющая роль языка писателей» (тогда уж языков!) в становлении обще­
го образованного языка.
Однако норма в не меньшей мере извлекалась из авторитетных ре­
лигиозных текстов, прежде всего из переводов Библии, а отчасти из
навязываемых идеологических «образцов» вроде «Краткого курса ис­
тории ВКП(б)», из популярно-научных и производственных, теперь
же все сильнее из массово-коммуникативных текстов. Оригинально
развивая мысль о трех языковых системах внутри языка, Н.И. Толстой
связал их с разными внутринациональными культурами, с актуаль­
ным «крутом чтения» или «кругом слушания» (см. хотя бы его статью
«Язык — словесность — культура — самосознание» в журнале «Рус­
ский язык за рубежом», 1994, № 5/6).
Связанное с именем М. В. Панова предложение различать «разговор­
ный язык» (РЯ) как «особую коммуникативную систему, противопос­
тавленную кодифицированному литературному языку» (КЛЯ), возник­
ло прежде всего и в противовес официозу и серой казенной книжности

1 Виноградов В,В. Язык Пушкина. Пушкин и история русского литературного язы­

ка. М .-Л ., 1937. С. И.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 249

советской эпохи и было положено в теоретический фундамент руково­

димого им коллективного четырехтомного труда «Русский язык и совет­
ское общество» (1968). Иными словами, различение «разговорного сти­
ля (в пределах КЛЯ)» и «разговорного языка (вне пределов КЛЯ)» и
вместе с этим именование КЛЯ и РЯ «общеупотребительным современ­
ным русским языком» имели не столько филологическую, сколько об­
щественно-политическую подоплеку В плане собственно лингвистиче­
ском это вело к ограничению разговорных текстов бытовой тематикой и
просторечию, к игнорированию в качестве разговорного любого текста
серьезного содержания, тем более включающего элементы книжности.
Не признавалась, да и сейчас не всеми признается сама возможность об­
работанного и подготовленного разговорного текста, не менее услож­
ненного или изощренного, чем книжный.
Термин /к о ч ен ь скоро как-то незаметно исчез, затемнив и измене­
ния принципа концепции. Уже в коллективной монографии «Русская
разговорная речь» (1973) Т. Г. Винокур и другие члены коллектива и еще
решительнее руководимая О. Б .Сиротининой «саратовская школа сти­
листики» предпочли термин «разговорная речь (РР)», увязывая предмет
с устной формой воплощения и стилевой разговорностью. Как мы виде­
ли, в дальнейшем Д.Н. Шмелев обратился к термину функциональные
разновидности языка, а А.И. Горшков указал на более точный термин
разновидности употребления языка, отказав одной из них — разговор­
ной — в праве на принадлежность к литературному языку.
Сам же Панов позже акцентировал, по сути дела, то, что в наших
Очерках названо КСВ разговорности: «Всякое разграничение в языке
имеет смысл, наделено значением. Значимо и разграничение КЛЯ —
РЯ. На РЯ говорят в тех случаях, когда нужно показать, что отноше­
ние между говорящими дружеские, приятельские, добрососедские,
отношения хороших знакомых или не знакомых, но расположенных
друг к другу людей. Таким образом, РЯ говорит о самом говорящем и
о его собеседнике (собеседниках), об их отношениях»1. В терминах
наших Очерков это уже стилистические явления, явления стилисти­
ки ресурсов, влияние которых на порождение текстов рассмотрено в
предыдущем очерке. Они не связаны непосредственно ни с пробле­
мой расслоения языка, ни со стилистикой текстов, стилевыми явле­
ниями, но лишь с экспрессивными, эмоциональными, оценочными,
индивидуальными особенностями текстов.

1 Панов М.В. История русского литературного произношения XVIII—XX вв. М.,

1990. С. 19.
250 Девятый очерк

Уход от деструктуризации лежал исключительно в переструкгури-

зации: стилевая многомерность, превысив возможности языка, ищет
иные пути обособления функционально-содержательных сфер, сти­
листические же ресурсы все более закрепляются за экспрессивной
или за индивидуальной и социально-групповой дифференциацией. В
сущности, эти процессы отразились в ученых размышлениях относи­
тельно книжных и разговорных текстов, больше увязываемых с фор­
мой осуществления, нежели с определенными средствами выраже­
ния и их композицией. Тут можно видеть и очарование чешскими
авторами, противопоставляющими понятия spisovná čeština и obecná
čeština.
А.И. Горшков (Русская стилистика. М., 2001), отстаивая противопо­
ставление литературного языка разговорному и именуя второй нелите­
ратурным (в работах по стилистике и раньше в книгах: Теоретические
основы истории русского литературного языка. М., 1983. С. 13—28; Те­
ория и история русского литературного языка. М., 1984. С. 28—40),
смешивает, в сущности, два значения слова «литературный» — специа­
лизированное частное и общее.
Следуя высказыванию J1.B. Щербы, связанному с полемикой во­
круг роли диалектов, он пишет: «Литературный язык и разговорный
язык представляют собой д в е г л а в н ы е , наиболее общие разновид­
ности употребления современного русского языка, и оппозиция “ли­
тературный язык — нелитературный язык” есть оппозиция “литера­
турный язык — разговорный язык”» <...> В средней и высшей школе
изучается преимущественно (если не исключительно) литературный
язык, при этом как бы забывается, что если есть литературный язык,
то есть и нелитературный язык, пренебрегать которым не следует»1.
В целом же можно лишь согласиться с таким, правда, излишне ос­
торожным и терминологически противоречивым его мнением:
«Письменную и устную форму выражения нельзя смешивать с лите­
ратурной и разговорной разновидностями употребления языка. Или,
как обычно говорят и пишут для краткости, с литературным и разго­
ворным языком. Впрочем, разговорный язык практически выступает
только в устной форме, а литературный язык выступает не только в
письменной форме, но и в устной»2.
Кажется, что если здесь вместо литературный язык поставить
книжный язык, а еще лучше: книжные стили, то все станет по своим ме­

1 Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 193.

2 Там же. С. 96.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 251

стам. Разговорный стиль останется справедливо противопоставлен­

ным книжным, но не будет исключаться из литературного (или, как
удачнее говорили В.И. Чернышев и другие основательные русские фи­
лологи рубежа XIX—'XX столетий, — «образованного») обихода. Оце­
ночная окраска слова нелитературный мешает ему быть антонимом
термина литературный (так, в сочетании ответственный сотрудник
антонимом к прилагательному будет технический, а отнюдь не безот­
ветственный; народному образованию противопоставляется элитарное,
для избранных, а отнюдь не антинародное).

Реплика 6 апо/юнц 3 5

Отермине литературный
В общем значении литературный — это, как уже говорилось, образо­
ванный язык (именно этот термин предпочитается в наших Очерках) в том
смысле, что им пользуется образованная часть общества, и в том, что он
сам образован, т.е. отшлифован веками, богат, упорядочен и общепонятен
для всех, будучи единым (за очень немногими маргинальными чертами) в
фонетике, лексике и грамматике. В узком же смысле литературный — это
синоним книжного языка , которому действительно противопоставляется
разговорный, как, надо думать, и массово-коммуникативный.
Характеризуя разговорный язык, Щерба, под обаянием которого нахо­
дится Горшков, имел в виду именно его не-книжность: «...литературный
язык прежде всего противополагается диалектам (несомненно, также жар­
гонам и другим, в самом деле нелитературным, “не-образованным” явле­
ниям. — В.К.) <...> есть, однако, более глубокое противопоставление, ко­
торое в сущности и обусловливает те, которые кажутся очевидными. Это
противоположение литературного и разговорного языков»1. Вряд ли мож­
но сомневаться в том, что речь здесь идет о взаимодействии книжности и
разговорности в пределах «образованного» языка, конечно же более важ­
ного для него, нежели взаимодействие книжности и, скажем, диалектной
стихии (вспомним известную щербианскую фразу о том, что все измене­
ния литературного языка «куются и накопляются в кузнице разговорной
речи»). Приведенное ранее утверждение Горшкова, что разговорный язык •
есть не-литературный, сопровождается ставящей все на места оговоркой:
«Имеются в виду при этом, конечно, не какие-то особые языки (за теми

1 Щерба Л. В. Современный русский литературный язык / / Щерба Л.В. Избранные

работы по русскому языку. М., 1957. С. 115.
252 Девятый очерк

исключениями, когда в качестве литературного выступает «чужой» язык),

а разновидности употребления языка. Так что точные научные обозначе­
ния этих явлений были бы такие: литературная разновидность употребле­
ния языка и разговорная разновидность употребления языка. Однако выра­
жения «литературный язык» и «разговорный язык» получили столь
широкое распространение, так прочно вошли в научный обиход, что отка­
зываться от них было бы излишним педантизмом, как, впрочем, было бы
непростительной небрежностью и забывать, что речь идет не о чем ином,
как о разновидностях у п о т р е б л е н и я языка»1.
Двоякое значение термина литературный , сложившееся под влиянием
немецкого словоупотребления и поддержанное в России особым почтени­
ем к художественной литературе (хотя это слово обозначает книжность во­
обще), а также марксистским положением о роли литературы в складыва­
нии общего упорядоченного нормой национального языка как признаке
формирования нации вносит несомненную путаницу, и отказ от него вряд
ли был бы «излишним педантизмом». Было бы как раз разумнее восстано­
вить забытый, к сожалению, термин образованный, который предпочитали
В.И. Чернышев и другие отечественные языковеды старшего поколения.
Явочным порядком это делается в наших Очерках.
Подходящим мог бы быть и английский термин стандартный, однако,
как решительно заметил Ф.П. Филин, это «неприемлемо, по крайней ме­
ре, на русской почве, потому что одно из двух значений этого термина —
лишенный оригинальности, своеобразия; шаблонный, трафаретный»2.

В сочинениях по стилистике стало расхожим, на первый взгляд,

избыточное терминологическое сочетание книжно-письменный (или
письменно-книжный), совсем уже сомнительно приравниваемое к тер­
мину литературный в значении «высшее достижение национального
языкового развития». Не без оснований, но с напрасной, не всегда да­
же скрываемой или молчаливой переоценкой книжность (а иной раз
и маловнятная литературность) воспринимается как главная, безого­
ворочная ценность и противопоставляется понятию разговорности.
При этом еще и теряется существеннейшее различение стилевых и
формальных сущностей — разговорности и книжности, устности и
письменности. Даже в наиболее убедительную трактовку проблемы
Горшковым вкрался весьма неосторожный тезис: «Оппозиция “лите­
ратурный язык — нелитературный язык” есть оппозиция “литератур­

1 Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 193.

2 См.: Русский язык в современном мире. М., 1974. С. 107.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 253

ный язык — разговорный язык”»1, — отказывающий разговорам в

приличии и достоинстве.
Однако странно лишать людей, которые в своей серьезной дея­
тельности (научной, деловой и т.д., связанной с книжностью в устной
или особенно письменной формах) являются образцовыми носителя­
ми образованного языка, обладателями права называться таковыми,
если они этот же язык естественно используют иначе — естественно,
не изощренно, живее, говоря о повседневных делах или выражая осо­
бое настроение, особые эмоции. И уж совсем абсурдно приравнивать
их к носителям действительно вне-литературных диалектов, просто­
речия или жаргонов, относить их к «литературно неграмотным».
Пользуясь ненаучным методом «обратного прогнозирования»,
можно к тому же полагать, что нынешние технические возможности,
породившие массмедийный мир, заставят пере-оценить (в смысле
дать иную общественно-историческую оценку) и книжность, и разго­
ворность, а именно: перестать переоценивать первую и недооцени­
вать вторую. Седьмой очерк показал развитие сплава разговорных
текстов и того, что следовало бы назвать книжно-устными текстами
(некоторые авторы это делают, устраняя таким образом избыточность
термина книжно-письменный). Соответственно, разумно было бы раз­
личить еще устно-разговорные и письменно-разговорные тексты (от­
нюдь не только записи лингвистов!).
Разумеется, нет сомнений в том, что различаются разговорные и
книжные тексты, а внутри книжных — специальные и неспециальные,
но все они представляют вид функционирования единого русского язы­
ка и как таковые стоят в одном ряду. Исторически беллетристические
тексты особенно влиятельны для всей языковой жизни, поскольку изо­
бражают всю жизнь, а не обслуживают отдельные тематические сферы и
коммуникативные среды. Но ведь все стилевые явления выделяются по
той или иной общественной функции, а их конструктивные векторы не
рядоположены, а отражают иерархию коммуникативных потребностей
общества, не подчиняющихся делению по единому основанию.
То, что у нас говорят о языке художественной литературы, о разго­
ворной речи и о функциональных стилях, явно свидетельствует об утрате
определенности в классификационной логике. Разумно обосновывая
неразумность выведения художественных текстов из общей картины,
Горшков отказывает от места в ней разговорным текстам, поскольку
они специфичны в отборе ресурсов языка. Соблазн вывести их из ли­

1 Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. С. 193.

254 Девятый очерк

тературного канона представляется несостоятельным, коль скоро мы

учтем серьезные разговоры, да и бесконечное множество вполне нор­
мативных бытовых. Гораздо важнее факт употребления во многих та­
ких текстах специфически маркированных средств, то, что не меньшее
их число и без этого в своей конструкции не теряет своей принадлеж­
ности — в силу общего КСВ.
В то же время эти специфически маркированные средства, как мы
видели в Шестом очерке, сами по себе явно не создают всей массы
разговорных текстов; они все чаще встречаются вообще во всех текс­
тах, например при их устном исполнении. Поэтому странно говорить
о «разговорной разновидности литературного языка», тем более об
особом «разговорном (нелитературном) языке». Различная экспрес­
сивная окраска не должна мешать признанию слов картофель и кар­
тошка (в отличие от бульба и, может быть, даже картоха) или конст­
рукций Дождь пошел, вот мы и остались дома (а при поддержке
интонацией даже Мы остались — дождь пошел! — дома) и В связи с
тем, что начался дождь, мы отказались от прогулки — вполне литера­
турными. Категория КСВ, по-разному институированных действи­
тельностью жизни и общения, позволяет считать наивным на фоне
общей стилевой картины функционирования литературного языка
стремление иерархически возвысить беллетристические тексты и пре­
небречь разговорными.
Здесь — повторим навязчиво мысли Пятого очерка — уже трудно
уловить зависимость от форм воплощения, не говоря уже о том, что
уравнивание формы со стилевым явлением ведет к недопустимой не­
дооценке первородного языка, языка как такового. Во всяком случае,
применительно к сегодняшнему состоянию русского литературного
языка представляется явной иллюзией приведенное в Реплике 21
мнение Ж. Вандриеса, что люди никогда не говорят так, как пишут, и
не пишут, как говорят. Это преувеличение не рассеивается и замеча­
нием по его поводу Шмелева: «Если снять в этом высказывании кате­
горическое “никогда”, то все это можно отнести и к русскому языку».
Формы воплощения сегодня утратили ту основополагающую роль,
которую они играли в традиционных группировках текстов времен
господства диады книжности и разговорности (в соответствии с мате­
риальным базовым противопоставлением письменности и устности).
Изучение массмедийных текстов это подтверждает.
Очевидно, не без влияния активного научного описания разговор­
ных текстов как серьезного лингвистического объекта и растущего
влияния массовой коммуникации, сглаживающей вообще все стиле­
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 255

вые и стилистические дифференциации (как и кажущуюся непреодо­

лимость различия письменной и устной форм), сейчас мало кто на­
стаивает на существовании двух разновидностей литературного языка
или тем более отрицает принадлежность разговорных текстов к обще­
му литературному языку. Считаясь с реальностями существования и
функционирования русского языка в настоящее время, можно с уве­
ренностью отличать лишь его о б р а з о в а н н ы й с т а н д а р т от диа­
лектов, жаргонов или эмигрантских его вариантов, отражающих нор­
мы начала прошлого — конца позапрошлого века и включающих
массовые заимствования из языков стран проживания.
Этому, несомненно, способствуют лингвисты, изучая разговорные
тексты: сам факт описания и каталогизации специфических единиц и
конструкций их облагораживает и невольно (невольно ли?) вводит в
общий образованный язык. Остается ждать, что в синтаксисе так же,
как в лексикографии, появится помета «разг.», означающая, что данное
явление относится к нормированному языку, хотя и сохраняет особый
оттенок, свидетельствующий о неполной нейтральности. Этой помете,
как уже фактически случилось с немногочисленными другими, указы­
вающими на сферу применения, суждено становиться все более стили­
стической, а не стилевой, т.е. просто общеязыковой, но не полностью
нейтральной (так и «книжн.» уже не воспринимается как запрет на ис­
пользование вне книжности, но лишь как разрешение на употребление
в любом грамотном тексте с учетом особой окраски, в параллель, ска­
жем, с «высок.»). Эти и иные маркированные средства выражения в
любом тексте приобретают особую стилистическую окраску, играют
разную роль — согласно данным конструктивно-стилевым установкам.
Предлагаемая в Очерках концепция конструктивно-стилевых век­
торов имеет целью отразить, интерпретировать и обосновать необхо­
димость коммуникативной сохранности стилевых представлений в во­
царяющемся субъективно-хаотичном общении. Переход нашего
общества от гармоничного дионисийского к героическому, прометеев­
скому меняет базу этих представлений — они связываются не с закреп­
ленной в языке упорядоченностью, а все больше с закономерностями
группировок актуальных текстов, обусловленных векторами, рождае­
мыми внеязыковыми факторами, мотивами, требованиями. Векторы,
определяющие такие группировки текстов (обособление от общего
словоупотребления в специальной книжности, образ автора в неспе­
циальной книжности, обеспечение непосредственного контакта в раз­
говорности, обеспечение устойчивого канала связи в массовой комму­
никации), в общем-то, хорошо коррелируют с принятой (с той или
256 Девятый очерк

иной степенью детализации) традиционной тройной классификацией

стилевых явлений (типов текстов, разновидностей употребления язы­
ка): функциональные стили, язык художественной литературы, разго­
ворная речь. Если угодно, воцаряется упорядоченность, но новая. Из
сгорающей старой системы возрождается новая через этап хаоса.
Эти соображения проясняют, каким образом на наших глазах об­
разованный русский язык избавляется не только от следов какой-ли­
бо диглоссии, средневековых «штилей» или даже от «концентричес­
ких кругов», но и от своей «разговорной разновидности». Снимаются
табу, все тексты стремятся к не ведающей запретов формальной уни­
фикации; требование порядка, задерживавшее развитие в советское
время, отбрасывается.
Средства, жестко привязанные к функции, к сфере и содержанию
коммуникации, перестают быть препятствием к свободному разви­
тию языка (у Пушкина: «Языку поболе надо дать воли, чтобы разви­
вался он сообразно законам своим»). Сегодня, как и в 1920-х гг., мы
живем в эпоху ослабления этого препятствия, что заметно в создавае­
мых под натиском своих КСВ разговорных и еще больше массово­
коммуникативных текстах. Имитация, эпигонство («делайте под Ма­
яковского...») в них просто невозможны. Не в пример им книжные
тексты, зависимые от определенного содержания, сохраняют ориен­
тацию на предшествующие образцы. В то же время есть и отличия: в
текстах масс-медиа, как и в разговорных, синтаксис, покоящийся на
чередованиях и блочности, далек от порожденной книжностью схола­
стической логики, не поддерживаемой звуком и культурной обста­
новкой. Скорее наоборот — он отходит от книжности.
Во всем этом — пример того, как стилевые явления воздействуют на
явления стилистические, и наоборот, свидетельство того, что стилис­
тика текстов служит движителем сдвигов в стилистике ресурсов языка.

* * *

Сама по себе система языка через известный хаос становится ме­

нее структурированной, но более координированной в применениях.
Языковые ресурсы в процессе употребления превращаются в более
однородные, гомогенные, а каждая отдельная единица выражения,
практически даже очевидно стилистически маркированная, — в мно­
гофункциональную, гибкую, легче приспособляемую к выполнению
разных конструктивно-стилевых ролей. Специалисты по изучению
сложных систем вообще склонны формулировать закон их развития
через рост их энтропии как обязательную тенденцию. Достигнув изве­
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 257

стной сложности, система стремится избавиться от активных, даже не

строго замкнутых подсистем, влияние которых может ее дестабилизи­
ровать; отношения элементов системы, усложняясь на уровне инди­
видуальных свойств, глобально упрощаются, повышается их иммуни­
тет к внешним воздействиям.
В социально-психологическом плане это значит, что идол индиви­
дуализма торжествует над идеей братства. Утрата ощущения всеобщ­
ности (вспомним «монолитность советского общества», «неруши­
мость блока коммунистов и беспартийных» и прочие лозунги
советской эпохи) ведет к атомарности; разные употребления языка
все слабее опираются на дифференциацию в его составе и устройстве.
Напомним, что вопрос, заданы или нет правила функционирова­
ния, кроме чисто формальных (например, правил склонения и спря­
жения, допусков того или иного сочетания слов и т.п.), самим язы­
ком, а если заданы, то в какой форме существуют, — зависит
исключительно от понимания термина язык, и прежде всего от того,
делится ли он на язык, речь, узус, речевую деятельность и т.д. Нельзя
упускать из виду, что, как это часто бывает, тексты создаются, диффе­
ренцируются и группируются в зависимости от неязыковых потреб­
ностей, лингвистически же детерминируется лишь индивидуальная
материализация их КСВ. Именование стилей «функциональными
разновидностями языка», «разновидностями употребления языка»
рисуется как уступка тем авторам, которые не находят в современном
языке самодостаточных систем выразительных средств, соответству­
ющих тому или иному «функциональному стилю», но в то же время
не хотят оспаривать концепцию языковой обусловленности стилевых
явлений, разных социально-содержательных употреблений языка,
разных «стилей». Это, наконец, и просто уступка традиционным
взглядам, которые освящены великими авторитетами и от которых
очень нелегко отказываться.
Содержательно и конструктивно различаясь по существу, тексты
всех разновидностей функционирования языка имеют единую грам­
матическую и фонетическую основу, единую лексико-фразеологичес-
кую базу. С учетом наблюдающегося сегодня допуска разных стилис­
тических единиц в текст любой стилевой принадлежности ее
позволительно тоже считать совпадающей практически полностью.
Внеязыковые факторы, мотивы, цели, условия и формы коммуника­
ции (kommunikative Funktionsbedingungen) обусловливают избиратель­
ность, но в пределах этой общей и единой ресурсной базы, причем
любое истинное или кажущееся новшество, особенно в разговорных
258 Девятый очерк

и массово-коммуникативных текстах, воспринимается сначала как

«смешение кодов» (Kodemischung), как дестабилизация языка1.
Например, избирается императивно выраженная экспликация грам-
матико-синтаксических связей в книжном тексте (виртуальном мире
книжности) и, напротив, их аморфность в текстах живого диалога, в ко­
тором синтаксическая строгость и лексическая нейтральность, тем бо­
лее возвышенность, оборачиваются недопустимой ригористичностью.
Избирается блочная упорядоченность выразительных средств чередой
экспрессем и стандартов в текстах виртуального мира масс-медиа.
Своей влиятельностью последние сопоставимы с авторитетом
книжности, прежде всего беллетристической, которая исторически
воспринимается как точка отсчета, эталон правильности, норматив­
ности. Динамика языка, опиравшаяся на кита книжности как высший
образец для всеобщего подражания и прихотливого богатства естест­
венного общения и на разговорность, теперь обречена покоиться на
трех китах — еще и на механистичной массмедийной разновидности
употребления языка.
Тесно взаимодействуя друг с другом в реальной коммуникативной
жизни людей, три типа функционирования языка (три разновиднос­
ти его употребления) неизбежно вносят в состав общего языка свои
особенности и, кроме того, влияют друг на друга. Например, рожден­
ные применением языка в масс-медиа экспрессивно-эмоциональные
чередования и блочное построение текста уже заметно отражаются в
общеязыковом синтаксисе, предвестником чего стал, видимо, инте­
рес ученых к сверхфразовым единствам. Исследователям разговоров
(РЯ или РР) приходится обсуждать вопрос о функционировании в них
терминов, книжных слов, причастных оборотов и т.д. Исследователям
книжных текстов, даже строго специализированных, приходится ра­
но или поздно говорить о нормативности таких, например, явлений,
как эллипсис, парцелляция, а также сниженной лексики и прочей ре­
чевой экспрессивности.
Сказанное позволяет взглянуть на вещи иначе. Может быть, перед
нами неосознанное (а отчасти и осознаваемое!) возвращение, пусть
достаточно искусственное, опосредованное техническими уловками,
первородного, разговорного, естественного обыденного слова в наш
образованный (общелитературный, стандартный) язык после засилья
нормативно обкатанного книжного как абсолютной точки отсчета,
1 См., например: Bergmann A., Kratochvil F. Verfall oder neuer Standard? Betrachtungen
zur aktuellen Sprachsituation in Rußland, Tschechens und der Ukraine. Greifswald, 2002.
S. 116-117.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 259

как безоговорочного идеала?

Тема виртуальных миров требует вдумчивого и, может быть, про­
гностического рассмотрения. Особенно заботит мысль о типологиче­
ском повторе ситуаций: будет ли существовать мир книжности или
уступит свое место миру массмедийному? Как ни устрашает такая
перспектива, серьезные авторы все больше предсказывают гибель
книги, опираясь на несомненные факты. Между тем развитие книж­
ности, хотя и надолго принизило значение разговорности, отнюдь не
заменило ее. Во многом питаясь ею, особенно в своей неспецифичес­
кой области, и во многом обогащая, упорядочивая ее, задавая или да­
же навязывая ей через систему образования свои языковые нормы и
идеалы, книжность ведь не изменила, скажем, ни ее произноситель­
ные вариации, ни синтаксическую специфику.
Модна фраза: слава письменности, приучившей нас к книге, и сла­
ва телевизии, отучившей нас от книги. Звучно, но неверно, потому
что человечество пользуется и всегда будет пользоваться обоими вели­
чайшими своими изобретениями, как оно не забывает и естественную
первородную речь, более того, отводит ей базовую регулирующую
роль. Обогащая свою жизнь виртуальными мирами, оно становится
богаче и могущественнее, а его коммуникативная жизнь, его языко­
вое существование переходит на новые уровни, по всей вероятности,
прогресса.
В самом деле, и до гениальных изобретений, создавших книжность
и теперь «голубое нигде», существовал на устной базе первородного
языка особый виртуальный мир фольклора, законодательства, истори­
ческого, производственного и иного знания. Залог сосуществования
трех разновидностей функционирования единого языка, не совпадаю­
щих по природе КСВ и в диктуемом ими лексико-синтаксическом во­
площении текстов, — в борьбе и взаимодействии стоящих за ними
виртуальных миров.
В Седьмом очерке отмечались вред и нежелательность (по сегодняш­
ним меркам или в принципе?) вторжения уже сегодня определившихся
особенностей текстов масс-медиа (блочного синтаксиса, кинематогра­
фического монтажа, зависимости значений языковых единиц от кон­
текста при возведенной в степень роли изобразительности и пр.) во все
виды текстов. Но ведь исторически именно так обстояло дело с природ­
ным звуковым языком, отраженным в книжности, столь его усовершен­
ствовавшей, что он оказался противопоставленным, по утверждению
многих, даже как особая разновидность разговорному языку или речи,
сознательно и искусно не кодифицированному — увы, нелитературно­
260 Девятый очерк

му. При более пристальном взгляде выяснилось, что вообще-то в нем

есть норма, только научно не изученная и не описанная.
История формирования образованного (литературного) языка, яв­
но более широкого, чем рисовалось изобретателям сокращения КЛЯ,
есть во многом следствие воздействия на него особенностей разговор­
ности; РР, в свою очередь, испытывает сильное влияние книжности, и
ее неоднородность не означает отсутствия нормы (она определяется в
литературе), а ее границы с диалектами и жаргонами очевидны. Опи­
раясь на прецедент, нельзя не допустить возможности дальнейшего
развития нашего общего и единого образованного языка во взаимо­
действии не двух, а трех разновидностей — только разновидностей не
языка, а употребления языка.
Мы высочайше ценим книжный литературный язык, появление
которого тоже вряд ли всеми встречалось с восторгом и не всегда
шло на пользу естественному звуковому языку, но нас смущает, стра­
шит перспектива какого-то другого, нового языка, который, конеч­
но же, изменит наши вкусы, традиции, представления. Чтобы трез­
во его встретить, не позволить ему посягать на гуманистические
ценности, нельзя не принять его неотвратимость. Сегодня мы все
«двуязычны» — владеем живым языком и выучиваем книжный, впе­
реди же перед нами «триглоссия», и патриотично было бы сохранить
их единую лингвистическую сущность. С этим прицелом и следует
рассматривать стилистику ресурсов — важнейшую хранительницу
исторической памяти.
Отмечавшаяся нелогичность базирования стилистики на рядопо­
лагаемых языке художественной литературы, разговорной речи и
функциональных стилях отражает неопределенность соотносимых
фактов, что и понятно, поскольку во всех случаях перед нами просто
единый язык, но в каждом случае — в принципиально различных пло­
скостях своего многомерного пространства, в разных конструктивно­
стилевых векторных полях.
Если разновидностям общего языка и суждено обрести самодоста­
точную системность (пусть не в виде упорно приписываемой книж­
ной и разговорной разновидностям, но хотя бы в духе щербианских
«дополнительных концентрических кругов»), процесс его структури­
рования отнюдь не станет хаотичным и не исчезнет. Он будет все
сильнее детерминироваться не особенностями общеязыковой систе­
мы, а — векторами стилевых конструкций, отражающими внеязыко-
вые потребности и воплощенными в материальных стилистических
окрасках и дифференциациях.
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 261

Вопрос о том, какие именно системно-структурные изменения

должны необратимо произойти в разновидностях употребления язы­
ка для перестройки всей его структуры и стилевого функционирова­
ния, требует глубокого изучения фактов — от «женского языка» (кста­
ти, показателен сегодняшний интерес к гендерным проблемам не
только в тех языках, где словоупотребление мужчин, женщин, детей
ощутимо обособлено) до вариантов этнического языка (в англистике,
например, остро обсуждается проблема various Englishes, в частности
«этнически нейтрального» International English, культурно ничейного,
коммуникативно, утилитарно упрощаемого и сглаживающего произ­
носительные, грамматические и лексико-стилистические особеннос­
ти наиболее распространенных основных вариантов английского
языка — британского и американского). Во всяком случае, примени­
тельно к современному русскому языковому существованию никоим
образом нельзя говорить ни о диглоссии, ни тем более о каком-либо
двуязычии типа исторических старо(юго)славянского — восточнорус­
ского, русского — французского или, кажется, нынешнего русского —
англо-американского.
O.A. Лаптева справедливо замечает, что сегодня русский язык стаби­
лен, хотя он и другой. Накопление новых качеств, отвечающих меняю­
щимся коммуникативным потребностям общества и эпохи, видимо, в
идеале связано с усилением обособления разновидностей употребле­
ния, с формированием новых стилевых конструкций, новых принци­
пов отбора и композиции выразительных средств, имеющихся в ресур­
сах и отчасти вновь создаваемых, и поведет через их взаимодействие не
к разложению структуры, а к перестроечному упрощению и одновре­
менно усложнению общей системы. При этом будут ослабевать или да­
же разрываться связи и зависимости между строем и составом языка и
его функционированием.
Упрощение структуры и системы повышает энтропию в соответст­
вии с техногенным обликом и образом нынешнего мира, поощряюще­
го инновации больше традиций, удобство больше духовности, цивили­
зационный прогресс больше национально-культурной устойчивости.
Впрочем, тут можно и усомниться в том, кто сильнее — слон или тигр.
Привычные противопоставления синхронии и диахронии, языка и
речи, их обоих и узуса оказываются относительными и не поспевают за
ускорением живого процесса языкового развития и новыми формами
и способами преодоления энтропии. Об этом блестяще свидетельству­
ет материал книги O.A. Лаптевой «Речевые возможности текстовой
омонимии» (1999), в которой примечателен вывод о системности лю­
262 Девятый очерк

бого аспекта функционирующего языка в текстовом воплощении — «и

членения литературного языка на разновидности, и языковых средств
каждой разновидности <...> Хаоса в мироздании нет. Всем правит
Высший Порядок».

* * *

Диктат современного языкового вкуса, подчас излишняя терпи­

мость нынешнего общества эпидемически или даже пандемически
распространяют неосознанную, а в чем-то и сознательную нивели­
ровку исторически сложившихся традиций, предпочтений и запре­
тов, ориентацию на смешение разноокрашенных стилистических ре­
сурсов с уклоном в сторону упрощения, «снижения стиля», как
называли сходное явление, происходившее на иной идеологической и
материальной основе в 1920-е гг. Впрочем, как и тогда, материальной
основой «снижения стиля» служат возвышение разговорности и увле­
чение иноязычными элементами, получившие в поиске экспрессии
еще более мощную поддержку масс-медиа.
Сожалея об утрате устоявшихся оценок и привычек, нельзя умолчать
и о том, что в предшествующий период зажимались живые эмоции, ис­
кусственно тормозилось естественное развитие. В ходе реорганизации
общества расширяются рамки позволительного, ломаются традицион­
ные границы; этому способствует и современный рывок научно-техни­
ческого прогресса. Хаотичная вседозволенность, в которой сегодня осо­
бенно резко и не без оснований (поскольку СМИ — мощнейшее и
страшное орудие в неумелых руках) упрекают прежде всего журналисти­
ку и известную часть писательства, выглядит как неизбежная издержка
развития. Можно в связи с этим огорчаться и даже бороться за замедле­
ние процесса, но он необратим, как и заданный эпохой прогресс чело­
вечества. Неупорядоченность переходной эпохи неизбежна.
Тексты масс-медиа, насаждая общее «снижение стиля», либераль­
ный толерантный вкус и тем нейтрализуя эмоционально-экспрессив­
ные окраски, снимая стилистические запреты, границы культурной
позволительности узуса, явно отодвигают в сторону беллетристику как
точку отсчета при установлении нормы. Конкурируя с ней в установле­
нии «правильного» и «желательного», они сами претендуют на эту роль,
перестраивая соотношения выразительных ресурсов состава языка,
оценочность, экспрессию, эстетику и даже этику (вспомним активную
детабуизацию обсценных слов и выражений) выразительных единиц и
средств. Эти процессы, насколько можно судить, общие для многих,
если не для всех, современных языков, в русском языке оказались осо­
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 263

бенно быстрыми и бурными в связи с политическими и социальными

сдвигами конца XX — начала XXI в., сеющими сомнения в традицион­
ных ценностях, вообще в статических нормах и правилах.
Стилевое наступает на стилистическое, но и стилистическое удер­
живает многие позиции. Коммуникативная целесообразность, даже
столь механистическая, как в массмедийных текстах, «прогибает» под
себя традицию. Именно из массово-коммуникативной разновидности
применения языка исходят столь заметные импульсы инновационных
изменений в общем образованном (литературном, стандартном) язы­
ке, что к щербианской «кузнице разговорной речи», в которой куются
и накапливаются все новшества, можно смело добавить и современ­
ный массмедийный цех горячей обработки металла. Многие его отлив­
ки, как и поковки разговорной кузни, покидают пространство «своей»
разновидности и (не в пример терминам, сохраняющим, пусть внеш­
не, поверхностно, свою научно-книжную привязанность даже при их
«профанном» использовании в разговорах) претендуют на полноправ­
ное гражданство в общем языке. К этой мысли приближаются некото­
рые исследователи истории и теории современного языка, например
Дж.М. Беккер1, цитировавшиеся в Седьмом очерке исследователи
языка масс-медиа и многие другие ученые, правда, обычно предосте­
регающие от этого процесса как от крайне нежелательного.
Любопытно такое мнение, неожиданно и оригинально сопостави­
мое с принятым за аксиому противопоставлением разговорного язы­
ка литературному: «Литературный язык лишен цвета и запаха, он ну­
жен как ткань, на которой вышивается узор. Узор, вышивка,
отклонение от нормы не может существовать без ткани, холста, лите­
ратурно-языковой основы. Норма существует для того, чтобы было от
чего отклоняться; тогда включается стилистическая игра. Это высшая
культура речи, но — от великого до смешного один шаг. Эти отклоне­
ния у одного — художество, у другого — монстр»2.
Можно ли безбоязненно оценить лишь как игру деформирующее
влияние КСВ массмедийности (даже отвергая права соответствующей
«разновидности» языка, хотя и признавая «книжную разновид­
ность»), явно покушающегося на все наше языковое существование?
Ведь его результат — не только монстр, как сейчас многим кажется, но
и художество.

1 Becker J. М. Aktuelle Prozesse in der russischen Mediensprache / / Beiträge zur Slawistik —

II. Greifswald, 1995. S. 10.
2 Тер-Минасова C. Г. Интервью / / Мир русского слова. 2002. JSfe 4. C. 20.
264 Девятый очерк

Современное состояние русского языка метко охарактеризовал по­

пулярный журналист М. Леонтьев: «Россия, благодаря крайнему кон­
серватизму 70-летней социалистической эпохи, сохранила литератур­
ную речь в большей степени, чем многие другие страны. Насколько я
знаю, современные французы очень плохо понимают язык Гюго. То
есть он для них чужой. У нас такой проблемы нет. Я вообще не вижу у
нас каких-либо серьезных проблем с речевой культурой. Язык — живой
организм. Он впитывает в себя какие-то иностранные слова, неологиз­
мы, окказионализмы. Это нормально. На телевидении и на радио нор­
мы в целом должны сохраняться в том виде, в каком они существуют в
живом языке, и меняться примерно так же, как они меняются в языке»
(Журналистика и культура русской речи. 2002. № 3. С.30).
Уместно вспомнить методологическое соображение, сформулиро­
ванное А.М. Пешковским в блестящей статье «Объективная и норма­
тивная точка зрения на язык» (в сб.: Методика родного языка, линг­
вистика, стилистика, поэтика. М.—Л., 1925). Цель первой — изучить
то, что реально происходит, опасаясь исказить картину оценочными,
тем более предвзятыми субъективными, мнениями. Это не значит,
что, рисуя объективную картину, исследователь обязан ограничиться
объективистским взглядом на ее качества, ее желательность или не­
желательность. В своем дальнейшем анализе полученных фактов ре­
альности, который просто не может не быть индивидуально-субъек­
тивным, он даже обязан указать на хорошее, перспективное и на
негативное, от которого, по его мнению, следовало бы спасти язык и
его употребление. В этом ведь, в сущности, и есть суть нормы.
Нормативный подход, «оценочные суждения, вопреки обычной
практике, должны быть результатом не вздорной прихоти или немо­
тивированного каприза, не бессознательного пуризма, который хочет
только того, чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые
и лучшие годы говаривали прадеды, а разумного и культурного отно­
шения к языку, основанного на развитом инстинкте и объективном
научном знании». Так писал Г.О. Винокур, имея в виду, в частности,
предвестника и основоположника всей массовой коммуникации —
«газетный язык» (Проблема культуры речи / / Русский язык в совет­
ской школе. 1929. № 5. С. 91). Разумный подход предполагает еще и
развитый вкус, основанный на компетентности.
Здесь, вероятно, уместно привести очень тонкое и точное замеча­
ние М. Жванецкого об искусстве, которое творят все, кому не лень:
«Сегодня народ говорит, народ пишет, народ поет. Народ сегодня ре­
цензирует! Поэтому все мы стонем от пошлости, похабства... Многое
 Стилистика ресурсов: о разновидностях 265

смешно, но ведь забыты все нормы, шутят ниже пояса... Будем вмес­
те с публикой ждать, когда все станет чуть осмысленней. Я не говорю:
интеллигентней, просто осмысленней, когда мысль и слово той эпо­
хи, которую мы с вами прожили, соединятся с поступком и действи­
ем сегодняшнего дня» (Российская газета. 2003. 31 янв.).
Благодаря извечной русской лингвоцентричности, усугубленной со­
бытиями XX в., образованный (литературный, стандартный, «правиль­
ный») русский язык сохранял большую неприкосновенность, чем, на­
пример, английский. Язык классики XIX в. для нас живой, тогда как
англичане как устарелый и чужой воспринимают язык Голсуорси, не
говоря уже о Диккенсе. Врожденная русская традиция замедленной,
рассудочной (или рассудительной) языковой динамики требует боль­
шой осторожности в признании нормой того, что стало фактом и не без
оснований претендует на такое звание, но уж слишком агрессивно и
беззастенчиво вторгается в привычный мир, резко его деформируя.
Остро чувствующий стиль и модернистские веяния сего дня певец
и композитор, руководитель популярной группы «Машина времени»,
поэт и живописец (автор интереснейшей серии гравюр «Пятьдесят
моих женщин») А. Макаревич на концерте в 50-й день своего рожде­
ния 11 декабря 2003 г. призвал все же к известному консерватизму:
«Как хорошо, что еще не все разрешено!» Стоит прислушаться к сло­
вам его шлягера или, как теперь уже все говорят, хита:

Не стоит прогибаться под изменчивый мир.

Пусть лучше он прогнется под нас...
Однажды он прогнется под нас!
БИБЛИОГРАФИЯ

В списке указаны работы, изученные автором, полностью или частично использован­

ные или отвергнутые при написании Очерков; за немногими исключениями список можно
рассматривать как достаточно полный перечень публикаций по стилистике за последние
полстолетия.

Абаев В.И. Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке / / Вопросы

языкознания. 1965. № 3.
Абрамович A.B. и др. Практическая стилистика русского литературного языка. М., 1962.
Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975.
Азимов П.А., Виноградов В.В., Дешериев Ю.Д., Протченко И.Ф. Актуальные проблемы
развития стилистических систем современных литературных языков народов
СССР // Тезисы докладов Ашхабадской стилистической конференции. Ашхабад,
1966.
Акуленко В.В. Некоторые проблемы общей лингвистики / / Вестник Харьковского уни­
верситета. 1969.
Акуленко В.В. Функциональная стилистика и прикладная лингвистика / / Питания
прикладно1 лшгастики. Чершвщ, 1960.
Амосова H.H. К проблеме языковых стилей в английском языке / / Вестник ЛГУ. 1951.
№ 5.
Андроникова М.И. О речи и языке телевидения // Вестник МГУ. Серия «Журналисти­
ка». 1973. № 2.
Аничков И.А. Стилистика, лингвистика и литературоведение / / Ученые записки Ле­
нинградского пединститута. 1959. Т. 189.
Антипов Г.А., Донских O.A., Морковкина И.А., Сорокин Ю.А. Текст как явление культу­
ры. Новосибирск, 1989.
Античные теории языка и стиля. М.—Л., 1936.
Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. СПб., 1999.
Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. Стилистика декодирова­
ния. Л., 1981.
Арутюнов С.А. Обычай, ритуал, традиция // Советская этнография. 1981. № 2.
Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Известия АН СССР. ОЛЯ. 1981. № 4. Т. 40.
Бабайцева А.Е. Текст как продукт, средство и объект коммуникации при обучении не­
родному языку. Саратов, 1987.
Балакай А.Г. Доброе слово. Словарь-справочник русского речевого этикета и просто
народного доброжелательного обхождения XIX в.: В 2 т. Кемерово, 1999.
Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета. М., 2001.
Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961.
Баранник Д.Х. Устная монологическая речь. Докт. дисс. Киев, 1970.
Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов н/Д., 1993.
БарласЛ.Г. Русский язык. Стилистика. М., 1978.
 Библиография 267

Барнет В. Связь коммуникативной сферы и разновидностей языка в славянских язы­

ках. Дифференциация национального языка и социальная коммуникация / / Но­
вое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. XX.
Барт P. Camera lucida: комментарий к фотографии. М., 1997.
Бгажноков Б.Х. Особенности радиоречи // Психолингвистические проблемы массо­
вой коммуникации. М., 1974.
Безяева М. Г. Принципы анализа семантической организации коммуникативного
уровня звучащего языка. Докт. дисс. М., 2002.
Бельчиков Ю.А. К вопросу о соотношении текста и стиля // Теория и практика препо­
давания русской словесности. М., 1996.
Бердичевский A.JI., Соловьева H.H. Русский язык: сферы общения. М., 2002.
Берн Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений.
М., 1988.
Бернштейн С.И. Язык радио. М., 1977.
Богин Г.И. Речевой жанр как средство индивидуализации //Жанры речи. Саратов, 1997.
Богин Г.И. Типология понимания текста. Калинин, 1986.
Богомолова М.А. Языковые аспекты персонификации и телевизионного сообщения.
Канд. дисс. М., 1984.
Бодалев A.A. Психология общения. М., 1978.
Бойко Н.В. Категория «образа автора» в современной литературной критике. Лингви­
стический аспект. Харьков, 1982.
Болдарева Е.Ф. Языковая игра как форма выражения эмоций. Канд. дисс. Волгоград,
2002 .
Бондалетов В.Д., Вартапетова С. С., Кушлина Э.Н., Леонова H.A. Стилистика русского
языка. JI., 1989.
Бондарко Л. В., Вербицкая Л.А. и др. Стили произношения и типы произнесения // Во­
просы языкознания. 1974. № 3.
Борисова И.М. Графический облик поэзии: «лесенка», курсив, графический эквива­
лент текста. Канд. дисс. Самара, 2003.
Борухов Б.Л. Стиль и вертикальная норма // Стилистика как общефилологическая
дисциплина. Калинин, 1989.
Брагина А.А.} Вомперский В.П. О телевизионной речи // Филологические науки. 1978.
№ 2.
Брандес М.П. Стилистика немецкого языка. М., 1983.
Брандес М.П. Стилистический анализ. М., 1971.
Брудный A.A. Подтекст и элементы внетекстовых знаковых структур // Смысловое вос­
приятие речевого сообщения. М., 1976.
Будагов Р.А. Литературные языки и языковые стили. М., 1967.
Будагов P.A. Что такое развитие и совершенствование языка? М., 1977.
Букчина Б.З., Золотова Г.А. Слово на вывеске // Русская речь. 1968. № 3.
Булаховский ЛА. О слоге как предмете изучения. Стилистика как отдел поэтики и как
отдел языкознания // Русский язык в школе. 1955. № 3.
Бурвикова (Зарубина) Н.Д. К вопросу о лингвистических единицах текста // Синтаксис
текста. М., 1979.
Бурвикова Н.Д. Лингвистика текста и преподавание русского языка как иностранно­
го // Gusli rapporter, Göteborg. 1987. № 3.
268 Библиография

Бурвикова Н.Д. Типология текстов для аудиторной и внеаудиторной работы. М., 1988.
Бурвикова Н.Д., Костомаров В.Г. Карнавализация как характеристика современного
состояния русского языка // Функциональная семантика языка, семиотика знако­
вых систем и методы их изучения. М., 1997.
Бухбиндер В.А., Розанов Е.Д О целостности и структуре текста // Вопросы языкозна­
ния. 1975. № 6.
Бэн А. Стилистика и теория устной и письменной речи. М., 1986.
В поисках смысла (сборник в честь К.А. Роговой) / Под ред. H.A. Любимовой. СПб.,
2001.
Вакуров В.Н., Кохтев H.H., Солганик Г.Я. Стилистика газетных жанров. М., 1978.
Волгина Н.С. Активные процессы в современном русском языке. М., 2001.
Волгина Н.С. Пути вхождения разговорных конструкций в письменную речь // Фило­
логические науки. 1997. № 6.
ВандриесЖ. Язык. М., 1937.
Ванников Ю.В. Прагматическая адекватность текста / / Текст и перевод. М., 1988.
Васильев А.Д Слово в телеэфире. Очерки новейшего словоупотребления в российском
телевещании. Красноярск, 2000.
Васильев O.A. Реализация максим вежливости в английском и русском диалогах. Уфа,
2000.
Васильева А Н. Газетно-публицистический стиль. М., 1982.
Васильева А.Н. Курс лекций по стилистике русского языка. Научный стиль речи. М.,
1976.
Васильева А.Н. Практическая стилистика русского языка для иностранных студентов-
филологов старших курсов. М., 1989.
Васянина Е.Ю. Прогулки по Интернету / / Мир русского слова. 2000. № 1.
ВежбицкаА. Язык. Культура. Познание. М., 1996.
Виноградов В.В. Итоги обсуждения вопросов стилистики / / Вопросы языкознания.
1955. № 1.
Виноградов В.В. О понятии «стиля языка» (применительно к истории русского литера­
турного языка) // Известия АН СССР. ОЛЯ. 1955. Вып. 4.
Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.
Виноградов В.В. Проблема взаимодействия литературного языка и языка художествен­
ной литературы. М., 1968.
Виноградов В.В. Русская речь, ее изучение и вопросы речевой культуры // Вопросы
языкознания. 1961. № 4.
Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963.
Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959.
Винокур Г.О. К характеристике понятия «разговорная речь» // Русский язык в школе.
1965. №2.
Винокур Г.О. Культура языка. М., 1929.
Винокур Г.О. О содержании некоторых стилистических понятий // Стилистические
исследования. М., 1972.
Винокур Г.Г. Говорящий и слушающий: варианты речевого поведения. М., 1993.
Винокур Г.Г. Диалог// Энциклопедия «Русский язык». М., 1997.
Винокур Г.Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М.,
1980.
 Библиография 269

Винокур Т. Г. Синонимия в функционально-стилистическом аспекте // Вопросы язы­

кознания. 1975. № 5.
Вомперский В.П. Стилистическое учение М.В. Ломоносова и теория трех стилей. М.,
1971.
Вопросы стилистики / Под ред. В.П. Вомперского. М., 1966.
Выгодский Л.С. Мышление и речь. М., 1934.
Газизов РА. Коммуникативное поведение немецкого и русского лингвокультурных
общностей. Канд. дисс. Уфа, 2001.
Гайда С. Стилистика и генология // Статус стилистики в современном языкознании.
Тезисы. Пермь, 1990.
Гаймакова Б.Д., Сенкевин М.П. Трудности словоупотребления на ТВ и PB. Жуковский,
2000.
Гак В.Г. К проблеме соотношения языка и действительности // Вопросы языкознания.
1972. № 5.
Гальперин И.Р. К проблеме дифференциации стилей речи // Проблемы современной
филологии. М., 1965.
Гальперин И.Р. О понятии «текст» / / Вопросы языкознания. 1974. № 6.
Гальперин И.Р. Очерки по стилистике английского языка. М., 1958.
Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.
Гальперин Ю.М. Слово в эфире. М.. 1962.
Гарбовский Н.К Профессиональная речь. Сопоставительно-стилистический аспект.
Докт. дисс. М., 1998.
Гаспаров Б. М. Язык, память, образ //Лингвистика языкового существования. М., 1996.
Гаузенблас К. К уточнению понятия «стиль» и к вопросу об объеме стилистического
исследования // Вопросы языкознания. 1967. № 5.
Гвоздев А.Н. Очерки по стилистике русского языка. М., 1952.
Гей Н.К. Искусство слова. М., 1967.
Гельгардт P.P. Рассуждение о диалогах и монологах // Сборник докладов и сообщений
лингвистического общества. Калинин, 1971. Вып. 2.
Гепнер Ю.Р. Лингвистика — детище советского языкознания // Научные записки
Харьковского пединститута. 1957. Т. 28.
Гепнер Ю.Р. О стилистических функциях языковых средств // Научные записки Харь­
ковского пединститута. 1958. Т. 29.
Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1988.
Голуб И.Б. Стилистика русского языка. М., 2001.
Голян Е.Г. Текст в разговорной речи (понятие, проблемы, специфика). Канд. дисс. Са­
ратов, 1997.
Горбунов А.П. Еще раз о «газетном языке» (по поводу статьи В.Г. Костомарова «Слова-
сигналы») // Вестник МГУ. Серия «Журналистика». 1968. № 1.
Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 1980.
Горнунг Б.В. Несколько соображений о понятии стиля и задачах стилистики // Пробле­
мы современной филологии. М., 1965.
Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. М., 2000.
Горшков А.И. Литературный язык и норма (на материале истории русского литератур­
ного языка) / / Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронном
идиахронном аспектах. М., 1976.
270 Библиография

Горшков А.И. Русская стилистика. М., 2001.

Горшков А.И. Теоретические основы истории русского литературного языка. М., 1983.
Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка. М., 1984.
Грановская Л.М. Стилистика современного русского литературного языка. Баку, 1971.
Граудта Л.К. Вопросы нормализации русского языка. М., 1980.
Григорьев А.Г. К вопросу о терминах «речь разговорная (устная)» и «речь письмен­
ная» / / Проблемы русского языка и его методики. Красноярск, 1972.
Григорьев В. П. Культура языка и языковая политика / / Вопросы культуры речи. 1963.
Вып. 4.
Григорьев В.П. Поэт и норма // Русская речь. 1967. № 1.
Гришечкина Г.Ю. Соотношение факторов жанровой специфики и предметной области
текста научной рецензии. Канд. дисс. Орел, 2002.
Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1992.
Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985.
Гус М.у Загорянский Ю., Каганович Н. Язык газеты. М., 1936.
Гусейнов Г' Заметки к антропологии русского Интернета: особенности языка и литера­
туры сетевых людей // Новое литературное обозрение. 2000. № 3.
Даниленко В .П Русская терминология. Опыт лингвистического описания. М., 1977.
Девкин В.Д. Немецкая разговорная речь. Синтаксис и лексика. М., 1979.
Девятайкин Л.И. Соотношение обще-устного и функционально-стилевого (на мате­
риале устной речи писателей и ученых). Канд. дисс. Саратов, 1998.
Дегтярева Т.А. Культура письменной речи. М., 1968.
Дейк Т. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Десницкая A.B. Наддиалектные формы устной речи и их роль в истории языка. Л., 1970.
ДоблаевЛЛ. Логико-психологический анализ текста. Саратов, 1969.
Долинин КА. Интерпретация текста. М., 1987.
Долинин КА. Стилистика французского языка. Л., 1978.
Дридзе Т.М. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. Пробле­
мы семисоциопсихологии. М., 1984.
Дубровин В.Н. Постструктурализм // Философия. Краткий тематический словарь. Рос­
тов н/Д., 2001.
ДуличенкоАД. Русский язык конца XX столетия. München, 1994.
Дымарская М.Я. Проблемы текстообразования и художественный текст. СПб., 1999.
Евстафьев В.А. СМИ в системе рекламных коммуникаций России. Докт. дисс. М.,
2001.
Елина Е.А. Вербальные интерпретации произведений изобразительного искусства.
Докт. дисс. Волгоград, 2003.
Ерофеева Т.И., Королева Л.К Об определении статуса разговорной речи // Живое сло­
во в русской речи Прикамья. Пермь, 1978.
Ефимов А.И. Стилистика русского языка. М., 1969.
Жовтобрюх МЛ Пути сближения устной и письменной разновидностей литературной
речи. М., 1970.
Журавский А.И. О некоторых различиях между письменной и разговорной формами
белорусского языка// Вопросы языкознания. 1973. № 3.
Залевская A.A. Текст и его понимание. Тверь, 2001.
Зарва М. Слово в эфире. О языке и стиле радиопередач. М., 1971.
 Библиография 271

Зарубина Н.Д. Текст: лингвистические и методические проблемы. М., 1981.

ЗемляноваЛ.М. Зарубежная коммуникативистика в преддверии информационного об­
щества. Толковый словарь терминов и концепций. М., 1999.
Землянова Л.М. Современная американская коммуникативистика. М., 1995.
Земская Е.А. Русская разговорная речь: лингвистический анализ и проблема обучения.
М., 1987.
Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь. Общие во­
просы. Словообразование. Синтаксис. М., 1983.
Земская Е.А., Ширяев Е.Н. Устная публичная речь: разговорная или кодифицирован­
ная? // Вопросы языкознания. 1980. № 2.
Зильберт Б.А. Системно-функциональное исследование текстов массовой информа­
ции и пропаганды. Докт. дисс. М., 1988.
Зильберт Б.А. Социопсихологическое исследование текстов радио, телевидения, газе­
ты. Саратов, 1986.
Зиновьев А. Основание русской стилистики по новой и простой системе. М., 1838.
Золотова Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1973.
Золотова Г.А. Труды В.В. Виноградова и проблемы текста // Вестник МГУ. Серия 9
(«Филология»). 1995. № 4.
Золотова Г.А., Дручинина Г.П., Онипенко Н.К. От системы к тексту: Учебник русского
языка для 10 класса. М., 2002.
Ивакина H.H. Культура речи юриста. Красноярск, 1988.
Иванов В.В. Язык в сопоставлении с другими средствами передачи и хранения инфор­
мации. М., 1961.
Иванченкова Е. Синтаксические приметы разговорной речи / / Русский язык в нацио­
нальной школе. 1965. Ns 4.
Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996.
Ильин И.П. Стилистика интертекстуальности: теоретические аспекты // Проблемы со­
временной стилистики. М., 1989.
Ильинская НС. О языковых и неязыковых стилистических средствах // Вопросы язы­
кознания. 1954. № 5.
Ильясова С.В. Словообразовательная игра как феномен языка современных СМИ.
Докт. дисс. Ростов н/Д., 2002.
Инфантова Г.Г. Очерки по синтаксису современной русской разговорной речи. Ростов
н/Д., 1973.
Исаченко A.B. Ломоносов и теория стилей // Československa rusistika. 1968. № 3.
Иссакова О.П. Элементы жестово-мимической системы как значимые компоненты
интонационно-стилистических вариантов высказывания. Канд. дисс. М., 2003.
Исследования по стилистике / Под ред. Л.М. Майдановой. Свердловск, 1976.
Какорина Е.В. Новизна и стандарт в языке современной газеты // Поэтика. Стилисти­
ка. Язык и культура. М., 1996.
Каменская О.Л. Текст и коммуникация. М., 1990.
Капанадзе Л.А. Структура и тенденции развития электронных жанров / / Жизнь языка
(сборник к 80-летию М.В. Панова). М., 2001.
Кара-Мурза Е.С. Журналистика и культура на переломе тысячелетий. М., 2002.
Караулов Ю.Н. Ассоциативная грамматика русского языка. М., 1993.
Караулов Ю.Н. Русская языковая личность. М., 1996.
272 Библиография

Караулов Ю.Н. Этнокультурная и языковая ситуация в современной России: лингвистиче­

ский и культурный плюрализм. 2001. http//www.gramota.ru...mag new.html?id= 106(107).
Квитко И. С. Термин в научном документе. Львов, 1976.
Киселева JI.A. и др. Практическая стилистика русского языка. Л., 1967.
Классовский В. Стилистика. СПб., 1866.
Ковалевская Е.Г. Стилистика русского языка. Л., 1978.
КовтунЛ.С. Сближение обиходно-разговорной речи с научной //Актуальные пробле­
мы лексикологии и лексикографии. Пермь, 1972.
Ковтунова И.И. Вопросы структуры текста в трудах В.В. Виноградова // Виноградов-
ские чтения XI. М., 1982.
Коган Н.С. Мир общения: проблемы межсубъектных отношений. М., 1988.
Кожевникова К Спонтанная устная речь в художественной прозе. Praha, 1970.
Кожевникова H.A. О функциональных стилях // Русский язык в национальной школе.
1968. №2.
Кожевникова НА. Функциональные стили и язык художественной литературы // Рус­
ский язык в школе. 1966. № 6.
Коженевска-Берчинска Й. Образ человека в континууме публицистики. Olsztyn, 2001.
Коженевска-Берчинска Й Современные публицистические тексты как источник «мен­
тальных наблюдений» // Opera Slavica-Slavistické Rozhledy. Olsztyn, 1998.
Кожин A.H., Крылова O.A., Одинцов В.В. Функциональные типы русской речи. М., 1982.
Кожина М.Н. К основаниям функциональной стилистики. Пермь, 1968.
Кожина М.Н. О диалогичности письменной научной речи. Пермь, 1986.
Кожина М.Н. О речевой системности научного стиля сравнительно с некоторыми дру­
гими. Пермь, 1972.
Кожина М.Н. О специфике художественной и научной речи в аспекте функциональ­
ной стилистики. Пермь, 1966.
Кожина М.Н. О функциональных семантико-стилистических категориях. Пермь,
1987.
Кожина М.Н. Речеведение и функциональная стилистика: вопросы стилистики.
Пермь, 2002.
Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1993.
Колесников H.H. Стилистика и литературное редактирование. М.; Ростов н/Д., 2003.
Колесов В.В. Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра. СПб., 1998.
Колесов В.В. Язык города. М., 1991.
Колташанский Г.В. Коммуникативная функция и структура языка. М., 1984.
Колтунова М.В. Язык и деловое общение. М., 2002.
Коньков В.И. Речевая структура газетного текста. СПб., 1995.
Котина Г.А. Конвергенция стилистических фигур в современном русском литеразци
ном языке (на материале художественных и газетно-публицистических текстоц).
Канд. дисс. Красноярск, 2001. *
Костинский Ю.М. Язык рукописных объявлений // Русская речь. 1967. № 2.
Костомаров В.Г. Лингвистический статус массовой коммуникации и проблема «газет­
ного языка» / / Психолингвистические проблемы массовой коммуникации. М.,
1974.
Костомаров В.Г. О разграничении терминов «устный» и «письменный», «книжный» и
«разговорный» // Проблемы современной филологии. М., 1965.
 Библиография 273

Костомаров В. Г. Русский язык на газетной полосе. Некоторые особенности языка со­

временной газетной публицистики. МГУ, 1971.
Костомаров В.Г. Стилистика и паралингвистика // Слово и труд. Клев, 1976.
Костомаров В.Г. Эстетствующее фразерство и проблема стандарта // Вестник МГУ.
Серия «Журналистика». 1968. № 4.
Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-
медиа. СПб., 1999.
Котюрова М. П. Научный текст и стиль мышления ученого // Вестник Пермского уни­
верситета. Пермь, 1996. Вып. 2 («Лингвистика»).
Кохтев H.H. Ораторская речь: композиционная и стилистическая структура. Докт.
дисс. М., 1993.
Кохтев H.H., Голуб И.Б., Солганик Г.Я. Практическая стилистика русского языка:
Сборник упражнений. М., 1987.
Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. М., 2001.
Кривенко Б.В. Язык массовой коммуникации: лексико-семантический аспект. Воро­
неж, 1993.
Кромер Е-Ф.В. Особенности стилизации разговорной речи в художественном тексте.
М., 1988.
Крылова O.A. Основы функциональной стилистики русского языка. М., 1979.
Крылова O.A., Одинцов В.В. Функциональные типы русской речи. М., 1982.
КрысинЛ.П. Владение языком: лингвистический и социокультурный аспекты // Язык —
культура—этнос. М., 1994.
Крысин Л. П. Использование речевых «неправильностей» в художественной литерату­
ре // Русский язык в школе. 1966. № 2.
Кубрякова Е.С. Текст и его понимание // Русский текст. 1994. № 2.
Кузнец М.Д., Скребнев Ю.М. Стилистика английского языка. Л., 1960.
Культура русской речи и эффективность общения / Под ред. Л.К. Граудиной. М., 1996.
Культурно-речевая ситуация в современной России // Под ред. H.A. Купиной. Екате­
ринбург, 2000.
Куникеева А.А. Лингвометодическая модель работы с современным русским газетным
текстом. СПб., 2002.
Куприна С.В. Устная и письменная монологическая речь одного лица. Канд. дисс. Са­
ратов, 1998.
Лазарева Э.А. Системно-стилистические характеристики газеты. Екатеринбург,
1993.
Лаптева O.A. Живая русская речь с телеэкрана: разговорный пласт телевизионной
речи в нормативном аспекте. М., 2001.
Лаптева O.A. Изучение русской разговорной речи в отечественном языкознании по­
следних лет// Вопросы языкознания. 1967. № 1.
Лаптева O.A. О влиянии функционального расслоения литературного языка на его
грамматику // Синтаксис и стилистика. М., 1976.
Лаптева O.A. О некодифицированных сферах современного русского литературного
языка // Вопросы языкознания. 1966. № 2.
Лаптева O.A. Речевые возможности текстовой омонимии. М., 1999.
Лаптева O.A. Русский разговорный синтаксис. М., 1976.
Лаптева O.A. Теория современного русского литературного языка. М., 2003.
274 Библиография

Лаптева O.A. Устно-разговорная разновидность современного русского литературного

языка и другие его компоненты // Вопросы стилистики. 1973. Вып. 1. 1974. Вып. 2.
Ларин Б.А. О лингвистическом изучении города / Ларин Б.А. Избранные работы. М.,
1977.
Ларин Б.А. О разновидностях художественной речи / / Русская речь. 1923. Вып. 1.
Левин В.Д. О месте языка художественной литературы в системе стилей национально­
го языка // Вопросы культуры речи. 1955. № 1.
Левин ВД. Очерк стилистики русского литературного языка конца 18 — начала 19 в.
М., 1964.
Леонтьев A.A. Будущее языка как проблема культуры речи // Вопросы культуры речи.
1967. Вып. 8.
Леонтьев A.A. Общественные функции языка и его функциональные элементы //
Язык и общество. М., 1968.
Леонтьев A.A. Психолингвистика. Л., 1967.
Леонтьев A.A. Слово в речевой деятельности. М., 1965.
Лившиц В.А. Практическая стилистика русского языка. М., 1964.
Лингвостилистические исследования научной речи. М., 1979.
Логинова К.А. Деловая речь и ее стилистические изменения в советскую эпоху. Канд.
дисс. М., 1975.
Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.
Лосев А.Ф. Проблемы художественного стиля. Киев, 1994.
Лосева Л.М. Межфразовая связь в текстах монологической речи. Докт. дисс. Одесса,
1969.
Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек —текст —семиосфера — история.
М., 1996.
Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.
Лотман Ю.М. Текст в тексте / / Ученые записки Тартуского университета. 1981. Вып.
644.
Лузина Л. Г. Категория стиля и проблемы стилистики в современном языкознании //
Проблемы современной стилистики. М., 1989.
Лысакова И.П. Пресса перестройки. СПб., 1993.
Лысакова И.П. Тип газеты и стиль публикации. Опыт социолингвистического иссле­
дования. Л., 1989.
Лю Юн. Динамика стилистической квалификации разговорных и просторечных слов в
современной русской лексикографии. Канд. дисс. М., 2004.
Маклюэн М. Телевидение. Робкий гигант // Телевидение вчера, сегодня, завтра. М.,
1987.
Максимов Л.Ю. Литературный язык и язык художественной литературы // Русский
язык в национальной школе. 1967. № 1.
Мамонов В.А., Розенталь Д.Э. Практическая стилистика современного русского языка.
М., 1957.
Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1991. Т. 2 (особенно статьи «Слово
и культура», «О природе слова», «Разговор о Данте»).
Мансурова ВД. Массовая коммуникация как синергетический процесс. Тезисы кон­
ференции «Проблемы массовой коммуникации». СПб., 1999.
 Библиография 275

Мастерство устной речи / Под ред. В.В. Голубкова. М., 1965.

Матвеев В.М., Панов А.Н. В мире вежливости. О культуре общения людей. М., 1991.
Матезиус В. Язык и стиль // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.
Ментальность россиян. Специфика больших групп населения России. М., 1997.
Мете H.A., Митрофанова О.Д., Одинцова Т.Б. Структура научного текста и обучение
монологической речи. М., 1981.
Мигачев A.A. Ораторская речь и эффективность управления аудиторией // Проблемы
психолингвистики. М., 1975.
Миллер Л.В. Художественная картина мира и мир художественных текстов. СПб., 2003.
Мистрик И. Математико-статистические методы в стилистике // Вопросы языкозна­
ния. 1967. № 3.
Митрофанов Г. Ф. К вопросу о понятии просторечия в современном русском языке / /
Труды Томского университета. 1960. Т. 133.
Митрофанова О.Д. Язык научно-технической литературы как функционально-стиле­
вое единство. М., 1974.
Михайлов М.М. Двуязычие и вопросы сопоставительной стилистики. Чебоксары, 1984.
Михайлов М.М. Стилистика русской речи. Чебоксары, 1968.
Михалкович В.И. Изобразительный знак средств массовой коммуникации. М., 1986.
Морен М.К., Тетеревникова H.H. Стилистика французского языка. М., 1960.
Морозова И. Слагая слоганы. М., 2001.
Мороховский A.H., Воробьева О.И, Лихошерст И.И., Тимошенко З.В. Стилистика анг­
лийского языка. Киев, 1991.
Москвин В.И Стилистика русского языка. Волгоград, 2000.
Мотш В. К вопросу об отношении между устным и письменным языком // Вопросы
языкознания. 1963. № 1.
Мурат В.П. Об основных проблемах стилистики. М., 1957.
Мыркин В.Я. Текст. Подтекст и контекст// Вопросы языкознания. 1976. № 2.
Наер В.Л. К описанию функционально-стилевой системы современного английского
языка. Вопросы интеграции и дифференциации // Лингвистические особенности
научного текста. М., 1981.
Наер В.Л. Прагматика научных текстов. Вербальный и невербальный аспекты //
Функциональные стили: лингвометодические аспекты. М., 1985.
Назаренко А.Л. Научно-популярная литература как объект функциональной стилисти­
ки и лингводидактики. Докт. дисс. М., 2000.
Назаренко А.Л. Язык искусства. М., 1961.
Нарушение норм русского литературного языка в программах центральных телевизи­
онных и радиоканалов. Министерство РФ по делам печати, телерадиовещания и
средств массовых коммуникаций. М., 2000.
Неверов С.В. Общественно-языковая практика современной Японии. М., 1982.
Недугов Е.Н. Дикторский текст в кино // Русская речь. 1967. № 6.
Непомнящий Э. Русский язык, Россия и Интернет // Русский язык за рубежом, 2001.
№ 2.
Нерознак В.П. Теория словесности: старая и новая парадигма // Русская словесность.
От теории словесности к структурам текста. М., 1997.
Нестеров В. Карнавальная составляющая как один из факторов коммуникативного
феномена чатов / / URL http.www.pnec.mels.ru.alisa.ka.maval.htm.
276 Библиография

Николаева Т. М. Лингвистика текста: современное состояние и перспективы. Краткий

словарь терминов лингвистики текста // Новое в зарубежной лингвистике. М.,
1978. Вып. VIII.
Николаева Т. М. Новое направление в изучении спонтанной речи (о так называемых
речевых колебаниях) // Вопросы языкознания. 1970. № 3.
Николаева Т. М. О соотношении сегментных указателей и суперсегментных языковых
средств. Выбор интонемы при чтении // Вопросы языкознания. 1968. № 6.
Николаева Т.М. Текст// Энциклопедия «Русский язык». М., 1997.
Никольский H.H. Учебное пособие по стилистике и литературному редактированию.
М., 1954,1956. Вып. 1-2.
Новиков ЛЛ Художественный текст и его анализ. М., 1988.
Ножин ЕЛ Основы советского ораторского искусства. М., 1973.
Нокорякова КМ. Цифра в публицистическом тексте (к вопросу о взаимодействии двух
знаковых систем) / / Публицистика и информация в современном обществе. М.,
2000.
Об ораторском искусстве. М., 1963.
Общение. Текст. Высказывание. М., 1989.
Одинцов В.В. Стилистика текста. М., 1980.
Ожегов С.Я. Лексикология. Лексикография. Культура речи. М., 1974.
Ожегов С.И. О формах существования современного русского национального языка / /
Вопросы культуры речи. 1966. Вып. 7.
Ожегов С.И. Очередные вопросы культуры речи // Вопросы культуры речи. 1955.
Вып. 1.
Орлов Г.А. К проблеме границ обиходно-бытовой и современной литературной разго*
ворной речи // Вопросы языкознания. 1981. № 5.
От книги до Интернета. Журналистика и литература на рубеже тысячелетий / Под ред.
Я.Н. Засурского. М., 2000.
Очерки по стилистике русского языка / Под ред. К.И. Былинского. М., 1959.
Очерки по стилистике художественной речи: Сб. статей / Под ред. А.Н. Кожина. М.,
1979.
Панов М.В. Из наблюдений над стилем сегодняшней периодики. Язык современной
публицистики. М., 1988.
Панов М.В. История русского литературного произношения XVIII—XX вв. М., 1990.
Панов М.В. О стилях произношения (в связи с общими проблемами стилистики) //
Развитие современного русского языка. М., 1963.
Панова М.Н. Языковая личность государственного служащего. М., 2004.
Панфилов А. К. История становления публицистического стиля современного русского
литературного языка. Докт. дисс. М., 1974.
Панфилов А. К. Стили языка и стили речи // Сборник научных трудов МГПИИЯ
им. М. Тореза. М., 1973. Вып. 73.
Панфилов А.К. Стилистика русского языка. М., 1986.
Пап Ф. Некоторые вопросы изучения устной и письменной разновидностей языка //
Annales instituti philologiae slavicae Universitatis Debrecensis. Slavica III. Debrecen,
1963.
Периодическая печать на пороге электронной эры / Под ред. Б.Я. Мисонжникова.
СПб., 2000.
 Библиография 277

Петелин В.В. Метод. Направление. Стиль. М., 1963.

Петрищева Е.Ф. Употребление стилистически окрашенных слов // Русский язык в
школе. 1967. № 5.
Петров Г.Н. Аудиовизуальная журналистика в художественной культуре XX века (эво­
люция коммуникационных процессов, развитие журналистских технологий, из­
менения языка и стилистики). Докт. дисс. СПб., 2002.
Петров Л.В. Массовая коммуникация и культура. Введение в теорию и историю. СПб.,
1999.
Пешкова Н.И Психолингвистические аспекты типологии научного текста. Докт. дисс.
Уфа, 2002.
Пешковский А.М. Объективная и нормативная точка зрения на язык// Методика род­
ного языка, лингвистика, стилистика, поэтика. М.—Л., 1925.
Пешковский А.М. Стихи и проза с лингвистической точки зрения // Пешковский А.М.
Сборник статей. М.—Л., 1925.
Пиз А., Гарнер А. Язык разговора. М., 2000.
Пиотровский Р.Г. О некоторых стилистических категориях / / Вопросы языкознания.
1954. № 1.
Пиотровский Р.Г. Очерки по грамматической стилистике французского языка. Л., 1960.
Подгаецкая И. М. К проблеме изучения публицистического стиля // Ученые записки
Южно-Сахалинского пединститута. 1957. Т. 1.
Покровская Е.В. Понимание современного газетного текста. М., 2003.
Полюхин В.М. Разговорная речь в сфере радиокоммуникации // Теория и практика
лингвистического описания разговорной речи. Горький, 1976. Вып. 7. Ч. 2.
Попова Т.Н. Телеинтервью в коммуникативно-прагматическом аспекте. СПб., 2002.
Потапова Р.К. Речь: коммуникация, информация, кибернетика. М., 2001.
Прагматика лингвосемантических интерпретаций в текстовых структурах / Под ред.
Г.П. Немеца. Москва; Сочи; Краснодар, 2004.
Пражский лингвистический кружок. М., 1967.
Практическая стилистика русского литературного языка / Под ред. В. П. Вомперского.
М., 1970.
Практическая стилистика русского языка / Под ред. В.А. Алексеева, К.А. Роговой. М.,
1982.
Проблемы современной филологии. М., 1965.
Проблемы текстуальной лингвистики. Киев, 1983.
Программы курсов по специализации «Язык средств массовой информации». МГУ,
2000.
Прохорова Л.Г. Структурно-композиционные особенности телевизионного текста.
Канд. дисс. М., 1988.
Психолингвистические проблемы массовой коммуникации. М., 1974.
Пустовойт П.Г. Слово. Стиль. Образ. М., 1965.
Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1958. T. VII.
Пятьсот лет после Гутенберга: 1468—1968. Статьи, исследования, материалы. М., 1968.
Развитие функциональных стилей современного русского литературного языка / Под
ред. Т.Г. Винокур, Д.Н. Шмелева. М., 1968.
Разинкина Н.М. Стилистика английской научной речи. Элементы эмоционально­
субъективной оценки. М., 1972.
278 Библиография

Разинкина Н.М. Функциональная стилистика английского языка. М., 1989.

Райхштейн А.Д Текстовая значимость устойчивых словесных комплексов // Сборник
научных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. М., 1983.
РахманинЛ.В. Стилистика деловой речи и редактирование служебных документов. М.,
1998.
Реферовская ЕЛ Лингвистические исследования структуры текста. Л., 1983.
Реформатский АЛ Речь и музыка в пении // Вопросы культуры речи. 1966. Вып. 7.
Реформатский АЛ Что такое термин и терминология. М., 1959.
Ризель Э.Г. Полярные стилевые черты и их языковое воплощение // Иностранные
языки в школе. 1961. № 3.
Рогова КЛ Синтаксические особенности публицистической речи. ЛГУ, 1975.
Рожанский А.Я. Объект и содержание лингвистической стилистики // Ученые записки
1-го МГПИИЯ. 1956. Т. 10.
Рождественский Ю.В. Организация устной речи / / Системные исследования. М., 1977.
Рождественский Ю.В. Проблематика современной теории текста в книге В.В. Вино­
градова «О художественной прозе» // Синтаксис текста. М., 1979.
Рождественский Ю.В. Проблемы риторики в стилистической концепции В.В. Вино­
градова/ / Виноградовские чтения IX—X. М., 1981.
Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. М., 1987.
Русская разговорная речь / Под ред. Е.А. Земской. М., 1973.
Русская разговорная речь. Тексты. М., 1978.
Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения. Материалы круглого стола 14 но­
ября 2000 г. М., 2001.
Русский язык для делового общения / Под ред. Л.А. Шкатовой. Челябинск, 1996.
Русский язык и советское общество: В 4 т. / Под ред. М.В. Панова. М., 1968.
Русский язык конца XX столетия (1985—1995) / Под ред. Е.А. Земской. М., 1997.
Рыбникова МЛ Введение в стилистику. М., 1937.
Салимовский В.А. Жанры речи в функционально-стилистическом освещении (русский
научный академический текст). Докт. дисс. Екатеринбург, 2002.
Самарин P.M. Проблемы стиля в современной зарубежной науке // Филологические
науки. 1962. № 3.
Самвелян Г.К. Русский литературный язык и его стили. Ереван, 1957.
Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999.
Сапожникова О. С. Разговорная речь в коммуникативной структуре художественного
текста (на материале французского языка). Докт. дисс. М., 2002.
Светана С.В. Телевизионная речь. Функции и структура. М., 1976.
Селищев А.М. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком
последних лет (1917—1926). М., 1928 / / Селищев А.М. Избранные труды. М.,
1968.
Семенюк H.H. Некоторые наблюдения над функционально-стилистической диффе­
ренциацией немецкого литературного языка XVII—XVIII вв. // Проблемы лингви­
стической стилистики. М., 1969.
Сенкевин М.П. Практическая стилистика русского языка и литературное редактирова­
ние. М., 1980.
Сергеич П. (П. С. Пороховщиков). Искусство речи на суде / / Об ораторском искусстве.
М., 1961.
 Библиография 279

Сердобинцев Н.Я. Соотношение разговорной и книжной речи и приемы введения эле­

ментов разговорной речи в художественных текстах первой половины XVIII в. //
Вопросы стилистики. Саратов, 1981. Вып. 2.
Синтаксис и стилистика / Под ред. Г.А. Золотовой. М., 1976.
Сиротинина О. Б. Русская разговорная речь. М., 1983.
Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. М., 1974.
Сиротинина О.Б., Столярова (Клочкова) Э.А., Кормилицына МЛ О характере различий
между функциональными стилями // Вопросы стилистики. Саратов, 1972. Вып. 4.
Система средств массовой информации России / Под ред. Я.Н. Засурского. М., 2001.
Сищук Ю.М. Лингвостилистические особенности публицистических текстов Карла
Крауза. Канд. дисс. СПб., 2003.
Скляревская Г.Н. Состояние современного русского языка. Взгляд лексикографа. М.,
1991.
Сковородников А.П. Речевое общение. Специализированный вестник. Вып. 1—12.
Красноярск, 1996—2002.
Скребнев Ю.М. Введение в коллоквиалистику. Саратов, 1985.
Скребнев Ю.М. Некоторые понятия стилистики в свете дихотомии «язык—речь» //
Сборник научных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. 1973. Вып. 73.
Скребнев Ю.М. Очерк теории стилистики. Горький, 1975.
Сметанина С.И. Медиа-текст в системе культуры: динамические процессы в языке и
стиле журналистики конца XX века. Докт. дисс. СПб., 2002.
Современная русская устная научная речь / Под ред. O.A. Лаптевой. Красноярск, 1985.
T. I; М., 1994. T. II; М., 1995. T. III; М., 1999. T. IV.
Соколов A.B. Общая теория социальной коммуникации. СПб., 2002.
Соколов А.М. Теория стиля. М., 1968.
Соколовская Т.Д. Русская разговорная речь. М., 1994.
Солеаник Г.Я. О предмете и структуре русской стилистики // Статус стилистики в со­
временном языкознании. Пермь, 1992.
Солганик Г.Я. О языке газеты. М., 1968.
Солганик Г.Я. От слова к тексту. М., 1993.
Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика. М., 1973.
Солганик Г.Я. Системный анализ газетной лексики и источники ее формирования.
Докт. дисс. М., 1976.
Солганик Г.Я. Стилистика текста. М., 1997.
Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование. М., 1973.
Сомова Е.Г. Звуковая метафора в радиоречи. Краснодар, 2002.
Сорокин Ю.С. К вопросу о сложении литературной нормы в русском языке XVIII ве­
ка / / Проблема нормы в славянских литературных языках. М., 1972.
Сорокин Ю.С. К вопросу об основных понятиях стилистики // Вопросы языкознания.
1954. № 2.
Сорокин Ю.С. Просторечие как термин стилистики // Доклады и сообщения филоло­
гического факультета Ленинградского университета. 1949. Вып. 1.
Сорокин Ю. С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30—90-е го­
ды XIX в. М.-Л., 1965.
Статус стилистики в современном языкознании / Под ред. М.Н. Кожиной. Пермь,
1992.
280 Библиография

Стельмашук А. Диалогизация и способы ее реализации в разных речевых сферах со­

временного русского языка. Докт. дисс. СПб., 1993.
Степанов Г.В. О стиле художественной литературы / / Вопросы языкознания. 1952. № 5.
Степанов С.П. Субъективация повествования и способы организации текста. Докт.
дисс. СПб., 2002.
Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка // Семиотические проблемы линг­
вистики, философии, искусства. М., 1985.
Степанов Ю.С. Доказательство и аксиоматичность в стилистике (метод Лео Шпице-
ра) / / Вестник МГУ. Серия 7. 1962. № 5.
Степанов Ю.С. Между «системой» и «текстом»: выражение фактов // Язык —система.
Язык —текст. Язык —способность. М., 1995.
Степанов Ю.С. Французская стилистика. М., 1965.
Стереотипность и творчество в тексте / Под ред. М.П. Котюровой. Пермь, 1998—2002.
Вып. 1—5.
Стернин И.А. Коммуникативное поведение в структуре национальной культуры // Эт­
нокультурная специфика языкового сознания. М., 1997.
Стилистика русского языка / Под ред. Н.М. Шанского. Л., 1989.
Стилистика русского языка. Жанрово-коммуникативный аспект стилистики текста.
М., 1987.
Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.Н. Кожи­
ной. М., 2003.
Стиль научной речи. М., 1978.
Стоянова P.C. Асистемные явления в устном научном тексте. Канд. дисс. М., 2004.
Страссман П.С. Информация в век электроники. М., 1987.
Сухотин A.C. Стилистика лингвистическая//Литературная энциклопедия. 1939. Т. 11.
Текст и его категориальные признаки. Киев, 1985.
Текст как объект многоаспектного исследования. Семинар «Textus» / Под ред. Н.Ф. Але-
фиренко. СПб.; Ставрополь, 1988. Вып. 3.
Томашевский Б.В. Стилистика и стихосложение. Л., 1959.
Томашевский Б.В. Стилистика. Л., 1983.
Торсуева И.Г. Интонация и смысл высказывания. М., 1979.
Трескова С. И. Социолингвистические проблемы массовой коммуникации (принципы
измерения языковой вариативности). М., 1989.
Трофимова Г.Н. Как обозначить принадлежность к Интернету // Мир русского слова.
2001. №4.
Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995.
Ухванова-Шмыгова И.Ф. Актуальные проблемы содержательного анализа обществен­
но-политических текстов. Минск, 1998.
Ушаков A.A. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь, 1967.
Федоров A.B. Очерки общей и сопоставительной стилистики. М., 1971.
Филин Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981.
Филин Ф.П. К проблеме социальной обусловленности языка // Язык и общество. М.,
1968.
Филин Ф.П. О просторечном и разговорном в русском литературном языке // Филоло­
гические науки. 1979. № 2.
 Библиография 281

Фомичева ИД. СМИ как партиципарные коммуникации. Докт. дисс. М., 2002.
Формановская Н.Н Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М.,
1998.
Формановская Н.Н Стилистика сложного предложения. М., 1978.
Франк Д. Семь грехов прагматики: тезисы о теории речевых актов, анализе речевого
общения, лингвистике и риторике // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986.
Вып. 17 (Теория речевых актов).
Фролова O.E. Организация пространства русского повествовательного текста. М.,
2000.
Функциональные разновидности современного русского литературного языка в ас­
пекте его преподавания иностранным студентам / Под ред. К.А. Роговой. Тула,
1989.
Функциональные стили и формы речи / Под ред. О.Б. Сиротининой. Саратов, 1993.
Хавин П.Я. Очерки русской стилистики. Л., 1964.
Хетсо Г. Стиль и норма / / Ученые записки Тартуского университета. 1981. Вып. 585.
(Лингвистика текста и стилистика).
Хованская З.И. Стилистика французского языка. М., 1984.
Чередниченко Т. Россия 1990-х в слоганах, рейтингах, имиджах. Актуальный лексикон
истории культуры. М., 1999.
Чернухина И.Я. Культура речи, прагматика, риторика, стилистика // Статус стилисти­
ки в современном языкознании. Пермь, 1992.
Чернухина И.Я. Общие особенности поэтического текста. Воронеж, 1987.
Чернышев В.И. Правильность и чистота русской речи. Пг., 1914.
Чижик-Полейко А.И. Стилистика русского языка. Воронеж, 1964.
Чуковский К.И. Живой как жизнь. М., 1962.
Шабес В.Я. События и текст. М., 1989.
Шайкевич А.Я. Опыт статистического выделения функциональных стилей // Вопросы
языкознания. 1968. № 1.
Шанский НМ. Лингвистический анализ стихотворного текста. Л., 2002.
Шанский Н.М. Лингвистический анализ художественного текста. Л., 1984.
Шапинская Е.Н. Дискурс любви. М., 1997.
Шапинский В.А. Масс-медиа на пороге XXI века: теория, проблемы и подходы / / По-
лигнозис. 1998. № 4.
Шапошников В. Н. Русская речь 1990-х. М., 1998.
ШафирЯ. Вопросы газетной культуры. М.—Л., 1927.
Шведова Н.Ю. Активные процессы в современном русском синтаксисе. М., 1966.
Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М., 1960.
Швеи, A.B. Публицистический стиль современного русского литературного языка. Ки­
ев, 1979.
Шевченко Н.В. Синтаксические особенности устной речи в официальных ситуациях / /
Вопросы стилистики. Саратов, 1981.
Шелякин М.А. Ситуативность устной речи как фактор нейтрализации грамматических
значений // Ученые записки Тартуского университета. 1979. Вып. 481 («Семиоти­
ка устной речи»).
Шмелев Д.Н Русский язык в его функциональных разновидностях. М., 1977.
Шмелев Д.Н. Слово и образ. М., 1964.
282 Библиография

Шнейдер А.К. Язык радио и прессы / / Говорит СССР. 1931. № 1—7.

Шпотова И. В. Стилистическая функция —новый смысл существования лексических
архаизмов. Канд. дисс. Махачкала, 2003.
Щерба JI.B. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. JL, 1959.
Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
Щербатский Б.М. Занятия по стилистике в старших классах средней школы. М., 1951.
Эко У. От Интернета к Гутенбергу // Новое литературное обозрение. 1998. №31.
Энквист Н.Э. Стилистика как стратегия в моделировании текста / / Известия АН
СССР. Серия литературы и языка. 1988. Т. 47. № 4.
Энциклопедический стилистический словарь русского языка. М., 2001.
Юганов В.И. Текст и его коммуникативная структура. Калинин, 1992.
Ягодова Á.A. Принципы лингвокультурологического описания языковых единиц (на
материале газетных заголовков). Канд. дисс. СПб., 2003.
Язык закона / Под ред. A.C. Пиголкина. М., 1990.
Язык и власть/ Под ред. М.А. Кормилицыной. Саратов, 2003.
Язык и композиция художественного текста / Под ред. Л.Ю, Максимова. М., 1983.
Язык и ментальность. Текст и концепт / Под ред. В.В. Колесова. СПб., 2004. Вып. 1.
Язык и общество. Лингвистика текста и лингвостилистика. СПб., 1996.
Язык и стиль научной литературы / Под ред. М.Я. Цвиллинга. М., 1977.
Язык и стиль средств массовой информации и пропаганды. М., 1980.
Язык образования и образованный язык. Материалы конференции. Великий Новго­
род, 2000.
Язык средств массовой информации как объект междисциплинарного исследования.
Тезисы докладов конференции в МГУ. М., 2001.
Якубинскии Л.П. О диалогической речи // Русская речь. Пг., 1923. Вып. 1.
Ярцева В.Н. Проблемы развития стилевых норм литературного языка // Сборник на­
учных трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. 1973. Вып. 73.
Яценко И.И. О времена! О текст! //Язык. Сознание. Коммуникация. М., 1997. Вып. 1.

Agricola E. Textstruktur. Textanalyse. Informationenkem. Leipzig, 1979.

American Culture and the Media. N.Y., 1996.
Aufderheide P. The Look of the Sound / / Watching Television. N.Y., 1986.
Bally Ch. La langue et la vie. P., 1928.
Bamhurst K.G., NeroneJ. The Form of News. N.Y.; L., 2001.
Bauer H-J. Textthematik und thematischer Wortschatz // WZ PHP XXXIII. 1989. Nummer 5.
Beaugrande R. de, Dressier W. Einführung in die Textlinguistik. Tübingen, 1981.
Becker J.M. Aktuelle Prozesse in der russischen Mediensprache «Beiträge zur Slawistik —II».
Greifswald, 1995.
Berezovenko A. The Ukrainian Language of Tomorrow // Towards a New Ukraine. Meeting
the New Centurty. Ottawa, 1999.
Bergmann A., Kratochvil F. Verfall oder neuer Standard? Betrachtungen zur aktuellen Sprach-
situation in Rußland, Tschechens und der Ukraine. Greifswald, 2002.
Brinker K. Linguistische Textanalyse. Einführung in Grundbegriffe und Methoden. Berlin,
1985.
 Библиография 283

Bujfonn G. Discours sur le style. P., 1881.

Burke P The Art of Conversation. N.Y., 1993.
Chaplin E. Sociology and Visual Representation. L.; N.Y., 1994.
Cherry С. On Human Communication. L.; N.Y., 1957.
Chloupek J. Dichotomie spisovnosti a nespisovnosti. Brno, 1986.
Coseriu E. Sistema, norma у hable. Montevideo, 1952.
Dijk T.A. van. Textwissenschaft. Eine interdisziplinäre Timfuhrung. Tübingen, 1980.
EisensonJ. The Psychology of Communication. N.Y., 1963.
Enkvisî N. On Defining Style / / Linguistics and Style. L., 1964.
Fachkommunikation in deutscher Sprache (Linguistische Studien). Leipzig, 1989.
Fluck H.-R. Fachsprachen. Einführung und Bibliographie. Tübingen, 1991.
Frohe G., Krause W.-D. Textsorten: Determinanten, Strukturmodelle, Stilmuster/ / WZ PHP
XXXI. 1987. Nummer 5.
Gaida St. Styl jako humanistyczna struktura tekstu // Z polskich studiow slawistycznych.
Warszawa, 1983. S. VI. T. 2.
Galperin l.R. Stylistics. M., 1971.
Gladrow W. Zur Spezifik von Normen der russischen Umgangssprache. Rostock, 1995.
Goffinan E. Interaction Ritual: Essays on Face-to-Face Behavior. N.Y., 1967.
Hagemann W. Die Zeitung als Organismus. Heiderlberg, 1950.
Harweg R. Textologische Analyse Zeitungsnachricht / / Replik 2. 1968.
Hausenblas K. On the Characterization and Classification of Discourses // Travaux
Linguistiques de Prague. 1966. No. 1.
Havranek B. Studie o spisovném jazyce. Praha, 1939.
Havranek B. Zum Problem der Norm in der heutigen Sprachwissenschaft und Sprachkultur//
Actes du quatrième congres international de linguistes. Copenhagen, 1938.
HronekJ. Obecná čeština. Praha, 1972.
Inglis F. Media Theory. An Introduction. Oxford (UK); Cambridge (USA), 1996.
Intertextualität: Formen, Funktionen, Fallstudien. Tübingen, 1985.
Jakobson R. Linguistics and Communication Theory / / Proceedings of Symposia in Applied
Mathematics. 1961. Vol. XII.
Janoušek J. Sociální komunikace. Praha, 1968.
Jedlička A. Spisovnyjazyk v současné komunikaci. Praha, 1978.
Jespersen O. Mankind, Nation and Individual from Linguistic Point of View. Oslo, 1925.
Kaplan E.H. Rocking Around the Clock: Music, Television, Postmodernism and Popular
Culture. L.; N.Y., 1987.
Katz E. The Two-Step Flow of Communication // Mass Communication. Urbana, 1960.
Kiener F. Die Zeitungssprache. Eine Deutung ihrer psychologischen Grundlagen. Würzburg,
1937.
Klapper J.T. The Effects of Mass Communication. Glencoe, 1955.
Krahl S., KurzJ. Wörterbuch der Stilkunde. Leipzig, 1984.
Krause W.-D. Untersuchungen zum Verhältnis von Textsorten und Textstruktur am Material
russischsprachiger Texte. Potsdam, 1986.
KrokerA., Cook D. The Postmodern Scene: Excremental Culture and Hyper-Aesthetics. N.Y.,
1986.
Literary Style: A Symposium / Chatman S. (ed.). L.; N.Y., 1971.
Macaulay R. The Social Art: Language and Its Uses. N.Y., 1994.
284 Библиография

Mac-Kay D.M. The Place of «Meaning» in the Theoiy of Information / / Information Theory.
L., 1956.
Malblane A. Stylistique comparée du français et de l’allemand. R, 1961.
Maletzke G. Psychologie der Massenkommunikation. Hamburg, 1963.
Martinon Ph. Comment on parle en français. La langue parlée correcte comparée avec la
langue littéraire et la langue familiere. P., 1927.
MascullB. Key Words in the Media. L., 1997.
McLuhan M. Understanding Media: the Extension of Man. Cambridge, 1964.
Meng К Zur Rekonstruktion intuitiven Kommunikationswissens // Linguistische Studien —
149. Berlin, 1986.
Meyer-Eppler W. Grundlagen und Anwendungen der Informationstheorie. Berlin, 1959.
Mullan B. Consuming Television. Oxford (UK); Cambridge (USA), 1997.
Ohnheiser /. Еще раз о «состоянии» русского языка глазами филолога-иностранца //
Русский язык в переломное время: 1985—1955. München, 1996.
Peirce Ch. S. Collected Papers. Cambridge (Mass.), 1960. Vol. 2.
Riesel E. Abriss der deutschen Stilistik. M., 1959.
Riesel E. Der Stil der deutschen Alltagsrede. M., 1964.
Riesel E. Stilistik der deutschen Sprache. M., 1963.
Riffaterre M. Criteria for Style Analysis / / Word. 1959. No. 2.
Robbins A. Newspapers Today. L., 1956.
Ryazanova-Clarke L., Wade T. The Russian Language Today. L.; N.Y., 1999.
SauvageotA. Français éccrit, français parlée. P., 1962.
Seidler H. Allgemeine Stilistik. Göttingen, 1963.
Sgall P., Hronek J., Stich A., Horečky J. Variation in Language. Code-Switching in Chech as a
Challenge for Sociolinguistics. Amsterdam; Philadelphia, 1992.
Skalicka V. Text. Kontext. Subtext // Slavica Pragensia. 1963. No. 3.
Sperber W. Funktionalstil und Textsorten unter konfrontativem Aspekt / / Linguistische
Arbeitshefte—72. Leipzig, 1990.
Spisovnost a nespisovnost v současné jezykove a literami komunikace. Brno, 1996.
Spitzer L. Stilstudien: 1. Sprachstile. 2. Stilsprachen. München, 1928.
Standartisierung und Destandardisierung europäischeer Nationalsprachen. Franfurt am
Main, 1997.
Strunk W., Jr. The Elements of Style. N.Y., 1959.
Style in Language / Sebeok T.A. (ed.). N.Y.; L., 1960.
Styliskicke studie 1—2. Praha, 1974.
Stylistyka I —IV/ Gaida St. (red.). Opole, 1992—1995.
Texterbeit im Fremdsprachenunterricht: Schrift, Film, Video / Raddatz V., Wendt V. (eds.).
Hamburg, 1997.
Todorov T. Les genres du discours. P., 1978.
TojJIer F. Power Shift. Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the XXI Century. N.Y.;
Toronto; L., 1990.
Tosovic B. Funkcionali stilovi. Sarajevo, 1988.
Tosovic B. Jesik i stil. Sredstva informisanja. Sarajevo, 1991.
Trávniček F. Ojazykovém slohu. Praha, 1953.
Über Sprache und Stil. Halle (Saale). 1-1960, II—1961,111-1962.
Ure J. W. The Theory of Register and Register in Language Teaching. Essex, 1966.
 Библиография 285

Vachek J. Written Language and Printed Language // A Prague School Reader in Linguistics.
Bloomington, 1964.
ViehwegerD. Struktur und Funktion nomintiver Ketten im Text // Kontexte der Grammatik­
theorie. Berlin, 1978.
VinayJ.P., DarbelnetJ. Stylistique comparée du français et de l’anglais. P., 1952.
Vossler K. Sprache als Schöpfung und Entwicklung. Heidelberg, 1905.
Williams R. Television. Technology und Cultural Form. L., 1974.
Wright Ch.R. Mass communication. A Sociological Perspective. N.Y., 1968.
СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие. O.A. Лаптева........................................................................ . 5

ВВЕДЕНИЕ................................................................................................... 7
Реплика в сторону 1. Стилистика и риторика......................................... 7
О терминах................................................................................................. 12
Реплика в сторону 2. О термине стиль.................................................... 13

ПЕРВЫЙ ОЧЕРК. Схема общения.............................................................. 15

Показательный пример 1. Научная монография.................................. 19
Показательный пример 2. Художественное произведение................... 23
Показательный пример 3. Повседневные разговоры............................ 25
Реплика в сторону 3. О замкнутых стилях языка.................................... 30

ВТОРОЙ ОЧЕРК. Текст.......................................................................... 33

Реплика в сторону 4. О термине текст................................................... 35
Показательный пример 4. Объявление, реклама, слоган..................... 38
Реплика в сторону 5. О термине дискурс.................................................. 41
Реплика в сторону 6. Проблема описания текстов................................ 49
Реплика в сторону 7. Язык и речь............................................................. 52
Реплика в сторону 8. Логоэпистемы........................................................ 56

ТРЕТИЙ ОЧЕРК. Конструктивно-стилевые векторы. Книжность.......... 59

Реплика в сторону 9. Векторный подход................................................. 66
Реплика в сторону 10. Роль КСВ в порождении текстов....................... 69
Реплика в сторону 17 .0 природе КСВ.................................................... 71
Показательный пример 5. Книжные специальные тексты................... 73
Реплика в сторону 12. 0 классификации стилевых группировок............ 88
Реплика в сторону 13. О «религиозно-проповедническом стиле»........... 91
Показательный пример 6. Границы действия отдельных КСВ............ 93
Реплика в сторону 14. Пространственная модель КСВ......................... 97

ЧЕТВЕРТЫЙ ОЧЕРК. Специальная и неспециальная книжность............ 100

Реплика в сторону 15. О «поэтических вольностях».............................. 103
Реплика в сторону 16. О термине беллетристика................................... 105
Показательный пример 7. Книжные неспециальные тексты............... ПО
Реплика в сторону 17. Границы допустимых вольностей....................... 118
Показательный пример 8. Публицистика.............................................. 120
Реплика в сторону 18. Традиционный взгляд на публицистику............ 123
 Содержание 287

ПЯТЫЙ ОЧЕРК. Формы овеществления текста....................................... 127

Реплика в сторону 19. Изобретение письменности............................... 130
Реплика в сторону 201Естественное и искусственное........................... 134
Реплика в сторону 2L Запоздалый интерес к устной форме................ 137
Реплика в сторону 22. Формы воплощения и стилевая основа текста 140
Реплика в сторону 23. Материальная основа разных форм................... 143
Реплика в сторону 24. О неискоренимости привычных убеждений....... 152

ШЕСТОЙ ОЧЕРК. Разговорность и ее тексты.......................................... 153

Показательный пример 9. Бытовые разговорные тексты..................... 158
Показательный пример 10. Серьезные разговорные тексты............... 160
Реплика в сторону 25. Правила ведения разговора................................ 168
Реплика в сторону 26. Эстетическая функция текста............................ 173
Реплика в сторону 27. Учебное понимание разговорности................... 177

СЕДЬМОЙ ОЧЕРК. Тексты в масс-медиа................................................ 179

Реплика в сторону 28. Технические предпосылки текстов масс-медиа 180
Реплика в сторону 29. Из истории изучения языка газеты.................... 185
Реплика в сторону 30. Разные воплощения единого КСВ..................... 191
Показательный пример 11. Вербальные чередования.......................... 198
Реплика в сторону 31. Опасности масс-медиа для языка...................... 200
Показательный пример 12. Текст глазами тележурналистов................ 204
Показательный пример 13. Тексты рекламы. Власть контекста......... 209
Реплика в сторону 32. О перспективах экранной культуры.................. 213

ВОСЬМОЙ ОЧЕРК. Стилистика ресурсов: роль единиц........................... 220

Показательный пример 14. Общий «оживляж», «снижение стиля»....... 230
Реплика в сторону 33. «Карнавал изация» как мотив динамики языка 234

ДЕВЯТЫЙ ОЧЕРК. Стилистика ресурсов: о разновидностях................... 240

Реплика в сторону 34. О передаче «деталей жизни»............................... 244
Реплика в сторону 35. О термине литературный................................... 251

Библиография............................................................................................... 266
 Виталий Григорьевич Костомаров
Наш язык в действии
Очерки современной русской стилистики

Редактор ЕМ. Солдаткина

Корректор ТА. Горячева
Внешнее оформление НД. Горбуновой
Компьютерная верстка С.С. Востриковой

Изд. лиц. № 066160 от 02.11.98.

Подписано в печать 07.07.2005. Формат 60x90/16.
Печать офсетная. Гарнитура NewtonC. Усл.-печ. л. 18.
Тираж 2000 экз. Заказ № 45.

УИЦ «Гардарики»
101000, Москва, Лубянский пр., д. 7, стр. 1.
Тел.: (095) 921-0289; факс: (095) 921-1169;
e-mail: grd@aha.ru
E-mail: gardariki@mtu-net.ni

Отпечатано с готовых диапозитивов

в ОАО «Можайский полиграфкомбинат»
143200, г Можайск, ул. Мира, д. 93
 ГлрОлраКй

Костомаров Виталий Григорьевич (р. 1930)

известный языковед, академик Российской акаде­
мии образования, президент Государственного
института русского языка им. A.C. Пушкина, вице-
президент Международной ассоциации препода­
вателей русского языка и литературы, лауреат Пре­
мии Президента России в области образования.
Исследовал проблемы культуры речи, выдвинув
принципы коммуникативной целесообразности и
традиционности выражения в качестве ведущих
при определении языковой нормы. Автор книг:
«Культура речи и стиль» (1960), «Русский язык на
газетной полосе» (1971), «Русский язык среди дру­
гих языков мира» (1975), «Языковой вкус эпохи»
(1999) и многих других.