Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Рыбаков б.а., Киевская Русь и Русские Княжества Xii-xiii Вв.
Рыбаков б.а., Киевская Русь и Русские Княжества Xii-xiii Вв.
Б.А. Рыбаков
КИЕВСКАЯ РУСЬ И РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА XII-XIII вв.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСИ И СТАНОВЛЕНИЕ ЕЕ
ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Предлагаемый вниманию читателей фундаментальный труд выдающегося
отечественного ученого, специалиста по истории, археологии и культуре древней Руси,
академика Бориса Александровича Рыбакова (1908–2001) был впервые опубликован в 1982 г.
издательством «Наука» и с тех пор переиздавался небольшими тиражами без существенных
изменений его содержания и структуры.
В советское время Б.А. Рыбаков как академик-секретарь отделения истории АН СССР,
лауреат высших государственных наград и премий за свою многолетнюю плодотворную
научную деятельность, признанный глава отечественной школы медиевистов, самим своим
высочайшим и вполне заслуженным авторитетом был фактически избавлен не только от
недобросовестной, но и вообще какой-либо содержательной критики в свой адрес, хотя
причин для научной критики и неприятия защищаемых им научных положений, особенно
тех, что представлены в данной очевидно дискуссионной книге, было достаточно; причин
серьезных именно в научном отношении, если отбросить любые иные мотивы политического
характера, давшие о себе знать уже в скором времени после опубликования книги, но
особенно в 90-е годы, когда ниспровержение всяческих авторитетов и научных достижений
советского времени сделалось обычным явлением.
Основанием для большинства критических отзывов о книге Б.А. Рыбакова «Киевская
Русь» послужили мнения видных отечественных историков А.П. Новосельцева (Вопросы
истории. № 1. 1993. С. 23–32) и Л.С. Клейна (Воскрешение Перуна. СПб.: Евразия, 2004) о
недостаточной обоснованности некоторых положений концепции Рыбакова об истории
зарождения древнерусской государственности, которые в общих чертах сводятся к
следующему:
1. Южное происхождение термина «Русь» и племени Русов на территории Полян и
Северян не подтверждено источниками.
2. Отнесение времени основания Киева на конец V — начало VI в. ничем не
обосновано.
3. Существование династии киевских князей в VI–IX вв. — выдумка Рыбакова.
4. Игнорирование автором факта отсутствия городских культурных археологических
слоев на территории Киева древнее IX в.
5. Слишком вольная интерпретация им географических и иных сведений о древней
Руси, содержащихся в арабских и иных письменных источниках.
Позицию противников исторической концепции акад. Б.А. Рыбакова подытожил А.П.
Новосельцев: «Его (Рыбакова. — Ред.) фантазия создает порой впечатляющие (для
неспециалистов) картины прошлого, не имеющие, однако, ничего общего с тем, что мы
знаем из сохранившихся источников». При этом необходимо заметить, что подобное
говорится об ученом, до выхода в свет данной книги более 50 лет жизни посвятившем
изучению домонгольской Руси в качестве археолога и источниковеда, знатока древнейших
культов, этнографии и фольклора. Если к сказанному добавить, что Б.А. Рыбаков является
автором фундаментального исследования по истории дохристианской культуры и верований
славян («Язычество древних славян», 1981 г.; «Язычество древней Руси», 1987), в котором
им был использован богатейший археологический, этнографический и вообще культурный
материал «незапамятных времен», то упреки в адрес автора книги «Киевская Русь» в части
исторического фантазирования выглядят неуклюже и неуместно.
Вдумчивый читатель, конечно же, поймет и по достоинству оценит доказательную силу
многоплановой и логически последовательной аргументации автора в отношении
сложнейших исторических проблем, по которым в современном российском обществе до сих
пор нет единого о них представления, в частности, по вопросу о варяжском происхождении
русской государственности. По всем основным положениям своей исторической концепции,
которые и сейчас вызывают острые до непримиримости возражения оппонентов, в книге
даны подробнейшие обоснования и разъяснения автора, не склонного обходить молчанием
явные противоречия в источниках или недостаточность данных археологических
исследований, — но разве Б.А. Рыбаков повинен в том, что фронт дорогостоящих
археологических раскопок в России и на Украине не соответствует уровню сложности и
значимости задач познания нашего собственного исторического прошлого? Более того,
опытнейший археолог, руководитель нескольких археологических экспедиций, Рыбаков
прекрасно знал «городскую» специфику на территории Древней Руси I тысячелетия: «…
следует начисто отказаться от мысли, что археологические раскопки откроют классический
средневековый город с кремлем и посадом, с торговыми площадями, ремесленными
кварталами и несколькими концентрами укреплений» (см. с. 102 настоящего издания).
Каменное зодчество на Руси сформировалось на полторы тысячи лет позже
западноевропейского. А чисто деревянный город от шальной искры может сгореть дотла за
1–2 часа — труд не одного десятилетия. Поэтому наши умные предки городов в европейском
понимании до IX–X вв. и не строили. Сгорел ведь даже каменный Рим при Нероне! Так что
же — признать существование одного Киева на всю громадную Восточно-Европейскую
равнину в течение 4–5 столетий? Нонсенс. И Рыбаков это прекрасно понимал и реально
существовавший в течение многих веков «узел» поляно-северянских торговых интересов не
путал с административно-политическим сити и мастеровым посадом европейского бурга.
Сомневающимся же в том, что Русь как этнос и как соответствующее его
многочисленности и развитости некое политическое объединение на плодородной
территории Поднепровья к V–VI вв. уже вполне состоялась, а через три столетия
окончательно оформилась в мощный восточнославянский союз с минимальной ролью в нем
нескольких сотен скандинавских разбойников, предлагается ответить на два простых
вопроса: 1) какой именно не знающий централизованного княжеского управления народ смог
до VII в. соорудить громадные Змиевы валы общей протяженностью более 2 тыс. км для
защиты от набегов степняков и 2) кто организовал славянский поход на Византию 860 г.,
осадил Константинополь и заставил ужаснуться своей мощью неробкое население столицы
огромной империи?
Что же касается «вольности» интерпретации исторических произведений иноязычных
авторов, арабских в частности, то следует сказать, что только благодаря исключительной
скрупулезности и педантичности Б.А. Рыбакова, счастливо соединенными с его незаурядным
логическим талантом, удалось без вопиющих противоречий расшифровать, к примеру, то,
что понимали под описанием многочисленных гор на территориях Вятичей, Северян, Полян
и их южных соседей арабские писатели — составители географических наставлений и
путеводителей. Только Рыбаков отчетливо понял и доказал, что «горы» на Руси — это ряды
возвышенностей водоразделов крупных русских рек, взбираться на которые приходилось
восточным купцам, идущим с тяжелым грузом (см. Приложение 1). А ведь сколько
источниковедов до Рыбакова пытались безуспешно «примирить» арабскую географию с
реальной русской!
Книга Б.А. Рыбакова «Киевская Русь» — это научный труд, в котором
последовательное изложение обсуждаемых автором проблем исторического пути восточного
славянства сопровождается цитированием и анализом огромного источникового материала,
определяющего информационно-понятийную базу книги. Сам автор, видимо, отчетливо
осознавал, что в целях облегчения восприятия сложнейшего материала книги собственно
источниковедческие вопросы следует выделить из ее контекста в отдельные разделы, что им
и было осуществлено в издании 1982 г.: обзору и исследованию источников по Киевской
Руси IX–XII вв. была посвящена вся большая по объему вторая глава «Источники», а
источниковедческому обзору по теме «Русские княжества XII — начала XIII в.» —
специальный раздел «Источники» в последней — шестой главе книги. Однако специфика их
содержания и необходимо соответствующий ему стиль изложения неизбежно затрудняют
восприятие основного материала книги, в особенности читателями, не имеющими
профессиональной подготовки в данной области науки. Поэтому издательство сочло
полезным именно с точки зрения облегчения восприятия материала книги указанные выше
вторую главу и раздел «Источники» шестой главы перенести в Приложение, а в основном
тексте специально отметить ссылки на Приложение там, где это предусматривалось автором.
В издании 1982 г. в Оглавлении указаны только наименования шести глав книги без
указания их разделов, которые в тексте были автором специально выделены, но без
нумерации, и поименованы. В результате было неоправданно сужено информативное
наполнение Оглавления, что при отсутствии нумерации разделов серьезно затрудняло работу
читателя с книгой, особенно в тех случаях, когда она использовалась в учебных целях
студентами и преподавателями университетов. Издательство сочло необходимым
предпослать структуре книги сквозную нумерацию по 5 частям и их главам и соответственно
отразить полученную структуру книги в расширенном Оглавлении. При этом в целях
унификации структуры книги в начале 2, 4 и 5-й частей введены отсутствующие в изд. 1982
г. наименования глав для соответствующих текстов. Наконец, сквозные по каждой главе
издания 1982 г. сноски представлены постранично.
ВВЕДЕНИЕ
Киевская Русь IX–XII вв. н.э. — общая колыбель трех восточнославянских народов
(русских, украинцев и белорусов) появилась на мировой исторической сцене как бы
внезапно: в VIII столетии Западная Европа еще ничего не знала о том, что делается в
огромном северо-восточном углу континента. Сумятица великого переселения народов во II–
VI вв. н.э. нарушила политическую и этническую географию всего Старого Света;
устойчивый тысячелетний расцвет античного мира сменился пестрой мозаикой непрерывно
мигрирующих народов, племен, разноплеменных военных союзов. К VI столетию
обрисовались контуры новой, полуфеодальной Европы с десятками «варварских» королевств
и герцогств. Но великая русская равнина была надолго отрезана от Центральной и Западной
Европы непрерывными потоками азиатских кочевых тюркских племен: болгары (V–VII вв.),
вараугуры авары (VI–VII вв.), хазары (VII–X вв.), печенеги (X вв.), т. е. на всю вторую
половину первого тысячелетия н.э. За этим бурным и воинственным заслоном,
протянувшимся до срединного Дуная, трудно было разглядеть, что происходило на востоке
Европы, позади степного простора, как подготавливался торжественный выход на сцену
новой, третьей по счету (после Рима и Византии) европейской империи — Руси, —
оформившей свое «цесарство» к середине XI столетия.
К началу IX века, когда на Западе только что сложилась империя Каролингов, мы
получаем подробные сведения о Руси, о созвездии русских городов вокруг Киева и даже
интереснейшие записи на персидском языке путешественника о жизни, хозяйстве и
политической структуре племенного союза далеких Вятичей, находившихся под властью
«светлого князя». Это, между прочим, древнейшее свидетельство современника о том лесном
крае, где спустя три сотни лет возникла Москва. С середины IX в. создается целая серия
географических сочинений на арабском и персидском языках, описывающих русов, их
торговые маршруты, достигавшие Багдада на юге и Балха (в Афганистане) на востоке. На
греческом и латинском языках писали о «рузариях» — русских купцах на Верхнем Дунае и о
могучей эскадре в Царьграде. Немецкие авторы сранивали Киев со столицей Византийской
империи — Царьградом. Русский летописец — продолжатель Нестора — писал о битвах
между русскими князьями, стремившимися овладеть «матерью городов русских» — Киевом:
«И кто убо не возлюбит Киевъскаго княжения, понеже вся честь и слава и величество и
глава всем землям Русскиим — Киев! И от всех далних многих царств стицахуся всякие
человеки и купци и всяких благих [товаров] от всех стран бываше в нем…» (ПСРЛ. Том IX.
С. 202).
Русский автор нач. XIII в., оглядываясь на эпоху высшего политического могущества
времен Владимира Мономаха, писал о месте Киевской Руси в Европе, что она простирается
«…до Венгрии, до Польши и до Чехии; от Чехов до Ятвягов [пруссколитовское племя]
и от Ятвягов до Литвы, до Немцев и до Карел, от Карелии до Устюга… и до «Дышючего
моря» [Ледовитый океан]; от моря до Черемис, от Черемис до Мордвы — то все было
покорено великому князю Киевскому Владимиру Мономаху…»
Принятие христианства приравняло Русь к передовым государствам Европы. По
русским городам строились каменные церкви (стоящие до наших дней!),
художники-«росписники» украшали ихферска-ми и иконами, русские ювелиры —
«златокузнецы», считавшиеся вторыми в мире (после византийских), — славились
драгоценными изделиями с чернью и полихромной эмалью. Города укрепились каменными
крепостями. В монастырях возникли школы для мальчиков и девочек; широкая грамотность
горожан подтверждается находками грамот на бересте. Князья владели иностранными и
древними языками (латынь); сын Ярослава Мудрого знал пять языков… Иноземные
императоры и короли просили руки русских княжен и выдавали своих дочерей за русских
княжичей…
Цитированный выше автор, писавший в Ростово-Суздальской земле накануне
нашествия Батыя, с полным правом мог воскликнуть:
Пятилетний жестокий разгром ханом Батыем (1237–1241) этой цветущей Руси и двести
сорок лет сурового татарского ига (до 1480 г.) значительно понизили уровень развития
русских городов и на долгий срок затормозили дальнейший прогресс русских земель даже
там, где непосредственного военного разгрома не было (Новгород, Псков). Изучение
дальнейшей истории России XVI–XVIII вв. невозможно без учета длительных последствий
этой общенародной трагедии.
Обращение к тяжелым временам татарского ига разъясняет нам причину того, что Русь
и составляющие ее русские суверенные княжества XIII–XV вв. сошли с европейской
исторической сцены и исчезли из поля зрения западных писателей.
Следует сказать, что и понимание возникновения Киевской Руси, и ее как бы
внезапного, триумфального включения в жизнь Европы и Востока IX–XI вв. было
затруднено как недостаточностью источников в начале научного поиска, так и
преждевременным прекращением того научного синтеза вновь открывающихся разнородных
источников, который может дать более широкое понимание хода исторического процесса.
В изучении предыстории Киевской Руси существовало два ограничения; одно из них —
естественное, связанное с долгим отсутствием в нашей науке объективных данных о
взаимоотношении понятий «скифы» и «славяне», а другое — искусственное, связанное с
печально известным «норманизмом», ведшим историю Руси лишь с 862 г., года «призвания
князей-варягов» славянскими и финскими племенами притаежного Севера. Дело не только в
научной ошибке, а в том, что запись в летописи Нестора как бы давала историкам право не
заглядывать в более отдаленную старину, т. к. казалось, что ключ от истины уже в руках
ученых. Но не следует забывать, что норманизм на всех этапах своего «всплывания на
поверхность» всегда служил той или иной политической цели; историки это не всегда
улавливали. Само предание о призвании Рюрика (Рорика Ютландского) вполне исторично и
не содержит ничего тенденциозного: скандинавские морские пираты (норманны, варяги)
грабили население отдаленного участка славянского мира; славяне и чудь прогнали варягов
за море, а впоследствии пригласили одного из конунгов — Рюрика — княжить у них (и, тем
самым, защищать их). Его местопребыванием была сначала Ладога, а потом новый городок
— Новгород. В общерусском походе на Византию в 860 г. Рюрик не участвовал и за 17 лет
его княжения в Новгороде в летописи о нем не сказано ни слова. По позднему источнику
известно, что от его притеснений новгородцы бежали в Киев. Сам Рюрик в Киеве не был. В
Киеве в это время правила династия «Киеви-чей», потомков князя Кия, с которого Нестор
начинает историю становления Киевской Руси («…како Русьская земля стала есть»). Киев
тогда уже гремел на весь торговый мир: «Русские купцы — они суть племя из славян» (Ибн-
Хордадбег, 840-е гг.) торговали по всему богатому Востоку, экспортируя не только меха
(символ «звериньского» образа жизни лесных охотников), но и «мечи из отдаленнейших
концов Славонии» (транзит из западной Балтики), которые верблюжьими караванами
достигают Багдада, где ученые из «Дома Мудрости» подробно записывают сведения о русах.
Примерно за полвека до «призвания варягов» в Новгород персидский географ писал в
пояснении к карте мира о созвездии русских городов на Днепре, игравших большую роль в
истории Киевской Руси: о Киеве и соседних городах Переяславле и Родне (около Канева);
автор довольно точно указал расстояние до каждого города от Киева. Восточные авторы
хорошо знали и описывали южнорусские черноземные просторы, соприкасавшиеся со
степью, и понятия не имели о новгородско-пошехонском (Белоозеро) Севере. Крайним
северным пределом для бухарского автора первой половины IX в. были: город Булгар на
Волге близ Казани, город «Хордаб» (где-то на средней Оке) и Киев. Далее до земель,
омываемых Гольфстримом, простираются «Необитаемые пустыни Севера». Ошибка
норманистов состоит не столько в том, что они выдвигали на первое место призвание
варягов — это был вполне реальный мелкий провинциальный эпизод, — сколько в том, что
эпизод, происходивший в тишине «необитаемых пустынь Севера», они стремятся подать как
единственную причину создания огромной державы, известной всем географам тогдашнего
мира. После смерти Рюрика другой варяжский конунг — Олег — решил овладеть таким
важным политическим и торговым центром, как Киев. В столице Киевского княжества тогда
правила (примерно с VI в. н.э.) русская династия Киевичей, потомков строителя города. Олег
захватил обманом Киев, убил князя Осколда и стал княжить. Все эти действия никак нельзя
назвать созданием государства Руси, т. к. оно уже существовало и было описано еще до
захвата Киева Олегом в 982 г. такими географами, как Ибн-Хордадбег и автор «Областей
мира» («Худуд-ал-Алам», перв. половина IX в.).
Процесс вызревания государственного начала шел повсеместно. Младший современник
Олега арабский географ Масуди писал: «Русы составляют многие народы, разделяющиеся на
разрозненные племена». Благодаря драгоценному источнику, обнаруженному только в конце
XIX в. — «Области мира» мы можем заглянуть в одну из молекул зарождающейся русской
государственности — землю Вятичей в начале IX в., т. е. примерно за полстолетия до
пресловутого призвания варягов. Здесь, в лесном краю, до которого, судя по былинам, не
было и «дороги прямоезжей» от Киева, формировалось в рамках одного союза племен
первичное государство с ежегодным сбором дани — «полюдьем», с иерархией аристократии
вплоть до «светлого князя» во главе союза. Анонимный персидский географ сер. IX в.
использовал записи начала IX в., сделанные человеком, прожившим не менее года в земле
Вятичей и наблюдавшим языческие обряды всех сезонов. Возможно, что призвавшие варягов
славянские и чудские племена были на таком же раннегосударственном уровне, но от этого
уровня до участия в торговле тысячеверстного диапазона и организации похода на Царьград
еще очень далеко. Соседи таежной зоны, далекие от мировых центров жители
неплодородных земель, недавно еще жившие звериньским образом», не могли идти впереди
южных владельцев приднепровского чернозема, где земледелие появилось за четыре
тысячелетия до того времени, а экспорт зерна в античный мир начался за полторы тысячи
лет до первого упоминания земли «Вантит» — Вятичи.
Норманисты ссылаются на Нестора, но знаменитый русский историк рубежа XI–XII вв.
в искажении исторической действительности не повинен. Он не начинал свои труд с 862
года. Своей летописи, погодной хронике открывающейся 859 годом, он предпослал как бы
первый, вводный том, обозначив его особым названием: «Повесть временных лет» и
поставив как эпиграф три важнейших задачи не для регистратора текущих событий, а для
историка с таким широким кругозором, каким не обладали многие из его современников в
Европе и на Востоке:
1. «Отъкуду есть пошьла Русьская земля…»
«Повесть» начинается с описания всего Старого Света, античного мира примерно II в.
н.э. и перечисляет страны и народы от Гибралтара до Тихого океана, где китайцы «живут на
краю земли». Указано со значительной точностью расселение славян в Европе в древности
(примерно II–I тысячелетия до н.э.).
2. «Къто в Кыеве нача первее къняжити…»
Нестор называет славянского князя Кия, основавшего Киев. Князь — союзник, федерат
византийского императора (по всей вероятности, Юстиниана I–527–565 гг.). Временно
защищал границу Византии на Дунае. Его потомки княжили в Русской земле до 882 г.
3. «Откуду [когда] Русьская земля стала есть» («Становление Руси»).
Нестор определяет становление Киевского княжества в условиях непрерывных
нашествий степных кочевников-тюрок V–IX вв. и обороны от них. Хронологический ряд
кочевников определяет время княжения Кия V–VI вв. н.э.
Этот раздел «Повести» — Введения — подводит читателей к такому событию
европейского масштаба, как осада Константинополя-Царьграда русской флотилией в 860
году. Как видим, исторический кругозор Нестора был несравненно шире, чем у норманистов,
XVIII–XX вв. н.э., стремившихся начать русскую историю только лишь со второго тома
Нестерова труда, отбросив почти все, что происходило до 862 г. А между тем именно эти два
тысячелетия и объясняли такую кажущуюся внезапность быстрого расцвета Руси в IX–X вв.
Переходя ко второму камню преткновения историков — к вопросу о скифах и
славянах, мы оказываемся перед огромным количеством разнородных и противоречивых
фактов, сведений, догадок, домыслов. Так как долгое время материалом для суждений были
только письменные источники, пересказы чужих слов, то путаница век от века все
увеличивалась. «Скифским океаном» называли Балтийское море, а «Скифенопонтом» —
Черное; апостол Андрей вел проповедь у азиатских скифов, а киевский игумен
(впоследствии епископ) предположил, что он был в Европе и преподнес читателям Нестора
(рукопись которого он редактировал) фантастическое путешествие апостола через Херсонес,
Киев, Новгород, Скандинавию, Рим в город Синоп в Малой Азии. Византийцы называли
скифами русов X века; русский историк XVIII в. Андрей Лызлов написал книгу о татарской
Золотой Орде и назвал ее историей скифов…
Фундаментом скифоведения должен стать «отец истории» Геродот, давший ряд
важнейших сведений о настоящих скифах-кочевниках и «так называемых скифах-пахарях»
(самоназвание — «сколоты»). Киевлянин Нестор (нач. XII в.) знал труд Геродота и сослался
на его условное определение «скифского квадрата» в 700 x 700 км от берега Черного моря в
глубь континента — «Великая Скифия». Современным нам историкам необходимо
пренебречь той искусственной преградой, которую ставит норманизм и во всеоружии всех
новых источников и методов перешагнуть через случайную, незначительную дату — 862 г.
— и оказаться хотя бы на уровне образованного и пытливого Нестора. Археология XIX–XX
вв. подтверждает наблюдения Геродота о двусоставности населения его условного тетрагона:
в южной степной зоне в VII–II вв. до н.э. жили настоящие скифы-скотоводы, а в северной,
отдаленной от приморских греческих городов черноземной лесостепи — земледельцы-
сколоты, ошибочно, по сходству всаднической культуры, причисленные к скифам.
Антропология подтверждает генетическую связь славянского населения земледельческой
зоны XI–XIII в. н.э. со сколотским скифского времени.
Исключительно важны выводы лингвистов. Девятнадцатый век дал следующий итог
исследований: язык скифов-кочевников принадлежит к североиранской ветви языков, что
четко отделяет настоящих скифов от сходных с ними по ряду культурных черт
земледельцев-сколотов. В славянские языки проникли некоторые скифские слова, но это
говорит о давнем соседстве, близком общении, но не о тождестве языков пахарей и номадов.
Религиозная лексика резко различна за двумя-тремя исключениями. Большой интерес
представляют новейшие исследования акад. О.Н. Трубачева о древнеславянских названиях
рек Восточной Европы, завершенные составлением карты. Исследователь строго
придерживался только лингвистического материала, не привнося ничего постороннего, что
могло бы нарушить «химически чистую» сущность его построений. Если мы наложим карту
архаичных славянских гидронимов на разные по времени археологические карты, которые
помогли бы определить более точно понятие архаичности, то мы получим почти полное
совпадение только с картой древностей предскифского и скифского времени для северной,
сколотской половины геродотовского квадрата. Это позволяет утверждать, что «скифы-
пахари», кормившие Грецию своим хлебом, говорили на славянском (праславянском) языке.
Этот вывод еще раз свидетельствует о необходимости глубокого хронологического зондажа
для уяснения истинной предыстории Киевской Руси, которая на протяжении двух
тысячелетий (от X в. до нашей эры до 860 г., с которого Нестор начал свой II том) пережила
три эпохи усиленного подъема и два тягостных периода нашествий степняков и упадка.
Первый подъем — VII–III вв. до н.э. Киммерийская опасность миновала. Сколоты
экспортируют хлеб через Ольвию, праславянская знать ввозит предметы роскоши, украшает
свой доспех золотыми деталями; над вождями насыпают огромные курганы. Греческие
писатели и поэты пишут о «скифах-пахарях» и их царствах на Днепре и Днестре.
Первый упадок (III в. до н.э. — I в. н.э.). Нашествие сарматских (иранских) племен,
уничтожение античных городов, упадок торговых связей, углубление славян-земледельцев в
лесную зону («зарубинецкая» археологическая культура). Уход части «скифов-пахарей» за
Дунай в «Малую Скифию» (Плиний Младший).
Второй подъем (II–IV вв. н.э.). Так называемые «Траяновы века». Славяне широкими
потоками колонизуют Причерноморье вплоть до Дуная, входят в античный мир,
воспринимают многие элементы античной культуры римской эпохи, возобновляют активный
экспорт хлеба в римские города (римская зерновая мера просуществовала в России до 1924
г.). Славянское общество находится на грани создания государственности. Автор «Слова о
полку Игореве» пять раз в своей поэме вспоминал императора Траяна (98–117 гг. н.э.), при
котором начался этот подъем, оставивший в славянских землях сотни кладов римских
серебряных монет («Черняховская» археологическая культура).
Второй упадок (IV–V вв. н.э.). Нашествие гуннов («хиновы») и других тюркских и
угорских племен на Европу. Падение Римской империи и разгар «великого переселения
народов», в котором восточные славяне приняли участие еще со II в. н.э.
Третий подъем (VI–IX вв. н.э.). Время становления и развития Киевского княжества,
оборонявшегося от кочевников, расширявшего свою территорию за счет соседних
племенных союзов. Основание Киева (VI в.?), ставшего своего рода штабом массового
продвижения славян Восточной Европы на византийские владения на Дунае и на Балканах.
Создается понятие «Русская земля» как объединения части восточного славянства на
Среднем Днепре с центром в Киеве и бассейне р. Роси.
Сложная, многообразная жизнь славянских племен за эти два тысячелетия отражена не
только в более или менее случайных иноземных письменных источниках, но и в народной
памяти восточнославянских народов. Сказания о трех царствах, принадлежащих трем
братьям (золотое — царство младшего брата), записанное Геродотом, — наиболее частый
сюжет русских волшебных сказок. Родоначальник сколотов — царь Таргитаи — сохранился
в сказочном образе старца — царе Тарха-Тараховиче. Священный плуг сколотов отражен в
украинских сказаниях о волшебном кузнеце и плуге в 40 пудов. Геродотовский царь
Колаксай («Царь-Солнце») — персонаж севернорусских сказок и былин («Владимир-
Солнце»). Сарматское нашествие отражено в небывалом сказочном образе Бабы-Яги,
скачущей на коне во главе девичьего войска дочерей Черноморского Змея. Память о южных
мифах и событиях сохранилась наравне с былинами и на далеком севере.
У историков Древней Руси впереди еще много труда по изысканию новых источников,
выработке новых методов и главное — по синтезу, широкому обобщению разнородных
сведений, который даст полнокровное представление об историческом развитии и
творческих достижениях наших далеких предков на их длительном и интересном
многовековом пути.
Борис Дмитриевич ГРЕКОВ (1882–1953)
ЧАСТЬ 1.
ДРЕВНИЕ СЛАВЯНЕ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСИ
Возможно, что именно к этому времени упадка и ухода из лесостепи в лес относится
запись Нестора о приходе радимичей и вятичей на Сож и Оку и оценка первобытного уровня
жизни этих лесных жителей: «Живяху в лесе звериньским образом».
Западная половина славянства (пшеворская культура) не испытывала такого резкого
понижения уровня.
Показателем упадка и изоляции праславян в результате сарматского ига является
географическая концепция крупнейшего ученого античного мира — грека Страбона (64 г. до
н.э. — 24 г. н.э.). Говоря о скифах, он имеет в виду чаще всего саков Средней Азии (где он
сам путешествовал); в достоверности сведений Геродота он сомневался, как и в сообщениях
Питея. Отголоски скифо-балтийской концепции у Страбона есть (весь север Европы —
скифы и кельто-скифы), но они остались для него неподтвержденными. Географ сам
ссылается на то, что верхнее течение рек Восточной Европы недоступно для изучения из-за
кочевников-сарматов. Страбон в отличие от Геродота заявляет, что земли и народы между
Альбисом (Эльбой) и Борисфеном (Днепром) — неведомы. Этот тезис Страбон повторил
несколько раз. Молчание Страбона, его неосведомленность о континентальных областях
Европы — результат исчезновения праславян из деловой сферы и из поля зрения греков на
рубеже нашей эры.
Только столетие спустя после Страбона появились сведения о славянах под именем
венедов. Это несомненно результаты соприкосновения римлян во время германских походов
Цезаря с племенами южной Прибалтики. Плиний Младший (около 77 г. н.э.) пишет о
«Скифском береге», о венедах близ Вислы. Тацит в главе о германцах вскользь упоминает
венедов как соседей германцев и сарматов. Сведения Плиния относятся к славянской
пшеворской культуре, а Тацита — отчасти и к зарубинецкой.
Предельная краткость сведений этих двух римских авторов хорошо объясняется
отрезанностью тогдашних славян от греко-римского мира в пшеворской области —
германцами, а в зарубинецкой — сарматами.
В эпоху Плиния и Тацита «великий народ венедов» занимал в Европе обширную
область шириной около 600 км в меридиональном направлении и около 1600 км с запада на
восток. Эта территория занимала часть побережья Балтийского моря («Венедского залива»)
от острова Рюгена с его знаменитым святилищем Святовита и до устьев Вислы. Юго-
западная граница шла долиной Эльбы, Богемскими горами и Карпатами. Юго-восточная
граница шла по краю степи от Карпат к Днепру, переходя и на левый его берег, в бассейне
Десны. Наименее ясна северо-восточная граница — она терялась в лесах северо-востока.
Область, заселенная славянами, занимала около миллиона квадратных километров. В
нее целиком входила одна из крупнейших компактных ландшафтных зон Европы — зона
широколиственных лесов (от Эльбы до Десны). В южной части в эту область входили
дубравы и буковые леса, а на юго-востоке — плодородная лесостепь. В почвенном
отношении зона широколиственных лесов совпадала с подзолистыми почвами, а лесостепь
— с черноземом. Более или менее однородная в климатическом отношении славянская
область, во всех своих частях была удобна для земледелия и оседлого скотоводства.
Отсутствие заметных географических рубежей внутри области способствовало
установлению связей между славянскими племенами и проникновению славян в соседние
северо-восточные земли.
Места находок рижских монет и монетных кладов (I–IV вв. н.э.) в зоне расселения
славян
Резкий подъем всей хозяйственной и социальной жизни той части славянского мира,
которая в свое время создала приднепровские сколотские царства, а в будущем станет ядром
Киевской Руси — Среднего Поднепровья — обнаруживается со II в. н.э. Находки римских
монет говорят о возобновлении торговых связей. Количество кладов с монетами и объем
серебра резко возрастают в эпоху императора Траяна (98–117 гг. н.э.) и долго остаются на
этом высоком уровне, что объясняется завоеванием Дакии, в результате которого Римская
империя стала непосредственной соседкой славян; их разделяли только невысокие Карпаты.
Южные греческие города Причерноморья, через которые некогда велась хлебная торговля,
тоже вошли в империю. В пользу возобновления славянского хлебного экспорта во II–IV вв.
говорит не только огромное количества римских монет в Среднем Подпепровье, но и
заимствование славянами римской хлебной меры «квадрантала», ставшего на славянской
почве «четвериком» (26,1 л) и дожившего в русской метрологии до 1924 г. Создание новых
исторических условий и новой благоприятной конъюнктуры связано с деятельностью
императора Траяна. Не случайно автор «Слова о полку Игореве» упоминает и «трояновы
века» как счастливое время предков русичей и «тропу трояню» как путь через горные
перевалы.
Славянские земледельческие орудия первых веков н.э.: лемех, чересло (плужный нож),
серп
Посуда Черняховской культуры, изготовленная на гончарном круге. Среднее Поднепровье
II–IV вв. н.э.
Более поздняя каменная крепость на этом месте построена, по всей вероятности, готами
для осуществления военного контроля над таким исключительно важным местом, как
пороги, где временно разгружались караваны судов. Хозяин крепости у начала порожистой
части Днепра становился хозяином всей днепровской магистрали, всей территории торговли
славянского Среднего Поднепровья с римским Причерноморьем.
К. Птолемей, писавший свою «Европейскую Сарматию» в конце II в., приблизительно
во время создания первичной крепости у порогов, указывает ряд городов на Днепре.
Географические координаты города Метрополя (при отсчете широт от устья Днепра)
совпадают с положением скифского Каменского городища, а самый северный город на
Днепре Птолемей помещает на 1°15' севернее Метрополя и на 2°15' севернее устья
Борисфена, что довольно точно соответствует городищу у порогов; имя этого города —
Азагарий.
Сожжение славянского укрепления у порогов и постройка новой каменной крепости
готами относится примерно ко времени Германариха (третья четверть IV). Готский гарнизон
крепости у порогов мог взимать таможенные пошлины («мыто»), становившиеся
своеобразной данью. Не являются ли «подданные Германариха» просто участниками
днепровской торговли, платившими готам проездную плату? Позднейшие саги упоминают у
готов некий «Днепровский город» (Danparstadir), ошибочно связываемый с Киевом. Этим
городом могло быть одно из городищ низовий Днепра, но мог быть и городок у с. Башмачка,
небольшой по размерам, но чрезвычайно важный по своему стратегически-фискальному
положению городок, от которого в зависимости стояло судоходство по Днепру.
Международное положение восточного славянства во время расцвета II–IV вв. было
тесно связано с судьбами Римской империи, определявшей тогда ход исторического
процесса во всей Европе. Римский лимес рассекал Европу по диагонали — от Шотландии до
устья Дона. Сотни варварских племен (в их числе и славяне) испытывали ускоренное
развитие, катализатором которого был Рим. Торговля, подкуп вождей, набор наемников,
захват земель и наложение повинностей — все это усиливало социальное расслоение внутри
племен, одновременно побуждало племенные дружины как к освобождению от Рима, так и к
овладению теми сокровищами, которыми располагали римские города. К этому добавлялось
и стремление к заселению римских земель. Все это выражалось в ряде широких
наступательных операций варварских племен, объединенных в большие союзы.
Первый этап — «маркоманская война» 165–180 гг. Нападению подверглась почти вся
европейская граница Рима от Рейна до Дуная. Общую картину всех племен дает К.
Птолемей, современник этой войны (ок. 160–180). Среднеднепровские славяне в ней не
участвовали. На восточном участке действовали только аланы.
Второй этап — «скифские войны» 238–302 гг.
Третий этап — нашествие гуннов, готов и алан в IV–V вв.
Четвертый этап — движение славян на Балканы в VI в.
Войны второго этапа именовались то «скифскими», то «готскими»; они велись и на
суше (в направлении Дуная) и на морях, достигая Питиунта и Трапезунда и таких земель, как
Каппадокия, Галатия, Вифиния, Македония, Греция, острова Родос и Крит. Есть данные
полагать, что в этих грандиозных по размаху и количеству участников (до 2000 судов и до
320 000 сухопутного войска) экспедициях принимали участие и славянские лесостепные
племена. Во-первых, походы часто возглавляют «скифы», а готы упоминаются как союзники
этих скифов. Под «скифами» не обязательно понимать только крымских скифов III в., т. к.
ряд походов начинался не в крымских гаванях, а на Днестре; в числе участников названы
карпы, жившие в верховьях Днестра, в зоне Черняховской культуры. Организация не только
обычных сухопутных походов, но и морских (каботажных) могла быть результатом участия
готов (предки которых жили у моря) и боспорцев. В 257 г. дружины племени боранов (в их
имени видят спирантную форму имени полян) напали на Трапезунд. Император Волусиан
(251–253) в своем титуле имел эпитет «Венедского», очевидно, в знак его победы над союзом
разных племен (в числе которых могли быть и венеды), воевавших внутри Восточной
Римской империи. Певтингерова карта (III–IV вв.) показывает венедов на Нижнем Дунае, что
подкрепляет титул Волусиана. Косвенным подтверждением мысли об участии славянских
племен в южных походах является наличие римских провинциальных монет (например,
чеканенных в Антиохии) в составе одного из кладов Киева.
Сумма намеков и соображений позволяет считать вполне вероятным участие славян в
знаменитых «скифских» походах середины III в.
Оценивая трехсотлетний период «трояновых веков», запомнившийся русским людям на
целую тысячу лет, мы должны признать, что именно к этим векам наиболее приложим
отмеченный Нестором контраст между северными лесными племенами, живущими
«звериньским образом» (древляне, радимичи, вятичи, север, кривичи), и мудрыми и
«смысленными» полянами лесостепи, которые названы Нестором «мужами», т. е. знатными
людьми, воинами. Для лесных отсталых племен Нестор считает характерным обряд
трупосожжения без курганных насыпей. Именно этот обряд и известен нам у лесных заруби-
нецких племен первых веков нашей эры.
Исторически наиболее интересна земля полян, бывшее ядро сколотского союза V–III
вв. до н.э., будущее ядро Киевской Руси IX–XI вв. Но не менее важную роль играли и
«княжения» Волынян, Бужан, Хорватов (расположенные тоже в лесостепи, западнее Полян),
где мы видим такую же Черняховскую культуру. Время расцвета лесостепных славян
Среднего Поднепровья во II–IV вв. н.э. является промежуточным и связующим звеном
между двумя указанными эпохами.
Экспортное земледелие, начавшееся товарное производство, денежное богатство
многочисленной знати, появление «огнищ» для челяди, широкие торговые связи, наградные
знаки римских императоров, единая оборонительная система, обеспечившая безопасность
неукрепленных сел на большом пространстве — все это свидетельствует о том, что
первобытность стала уже пройденным этапом и что в наиболее передовых районах
славянской лесостепи (Киевщина, Волынь, Подо-лия), как и у западных славян того времени,
уже сложилась или продолжала складываться первичная государственность, основанная как
на патриархальном рабстве («огнища»), так и на иной, более высокой форме эксплуатации.
По уровню международных связей, по роли дружинного элемента, по
взаимоотношениям с северными славянами-колонистами славянское общество лесостепи во
II–IV вв. было очень близко к тому уровню, на котором оно оказалось в VI в. после
преодоления последствий гуннского вторжения. Но следует сказать, что трехвековой период
благоденствия лесостепного славянства без заметных для нас военных столкновений и, во
всяком случае, без поражений и степных наездов (в чем сказалась внутренняя мощь земли
Полян, Волынян, Бужан и Хорватов) был отмечен большей глубиной социальных процессов,
большей устойчивостью развития общества, чем последующий период с его тысячеверстным
размахом славянского расселения и сложными взаимосвязями славянства с непрерывно
пополнявшимися ордами и царствами кочевников-тюрок.
«Русская земля» (в широком смысле слова) и «иные языци, иже дань дают Руси» в XII–
XIII вв.
3 Насонов А.Н. «Русская земля»… С. 42: «…Русская земля» сложилась в эпоху хазарского ига, слабевшего в
течение IX в.» В своей работе А.Н. Насонов окончательно и правильно решает запутанный вопрос о сближении
русов с варягами в русских и византийских источниках XI в., считая, что варяги прозвались русью, попав на юг,
в Киевскую землю. Но иногда Насонов излишне выдвигает на первое место хазар, считая, что «Русская земля»
— это те славянские племена, которые были подчинены хазарам (с. 41).
Русские области XI–XIII вв., не входившие в понимание «Русской земли» в узком смысле
слова
Для определения пределов Русской земли в узком смысле, в смысле только Южной
Руси, мы используем, во-первых, метод исключения, т. е. перечислим те области, которые не
входили в состав Южной Руси, а во-вторых — прямые указания летописи на
принадлежность к собственно Руси23.
4 Список содержит 350 городов. Составлен он был, возможно, по каким-то областным спискам 1380–1390 гг.,
вероятно, церковного происхождения. Некоторые группы городов отражают пределы определенных княжеств.
Так, например, «грады Киевские» отражают границы княжества Владимира Ольгердовича. Местом
составления, возможно, был Киев, т. к. все города северо-востока названы «залесскими». Общий список мог
быть сведен в канцелярии митрополита, например, Киприана, жившего подолгу в Киеве.
Русские области и города, не входившие в понятие «Русь» в узком смысле:
Новгород Великий. Поездки из Новгорода в Киев, Чернигов, Переяславль всегда
рассматривались новгородским летописцем как поездки в Русь5.
Владимир-на-Клязьме, Ростов, Суздаль, Рязань. Города Владимиро-Суздальского и
Рязанского княжеств исключались из понятия Руси в узком смысле6.
Область вятичей (Неринск, Козельск? Брянск? Дедославль?). Во время похода
Святослава Ольговича в 1147 г. на Давидовичей к нему в Неринск приезжают разведчики из
Руси, сообщая о делах в Чернигове и Стародубе. Область вятичей по контексту летописи не
включена в Русь, а противопоставлена ей7.
Смоленск. Изяслав Мстиславич Киевский и его брат Ростислав Мстиславич
Смоленский обмениваются в Смоленске подарками: «Изяслав да дары Ростиславу, что от
Рускыи земле и от всих царьских земель, а Ростислав да дары Изяславу что от верхних
земель и от варяг…» «…Приде ему Ростислав и с всими рускыми полкы и с смо-
леньскими…»8
Полоцк. Мстислав Владимирович Киевский услал в Царьград двух полоцких княжичей
за то, что «не бяхуть его воли и не слушахуть его, коли е зовящеть в Рускую землю в
помощь»24.
Галич-на-Днестре. Юрий Долгорукий в 1152 г. идет в Русь, «тогды же слышав
Володимерко (князь Галицкий) идуча в Русь, поиде к Кыеву»25.
Владимир-Волынский. В описании похода Ольговичей на Владимир в 1144 г.
противопоставляются волынские войска русским26.
Вручий. Овруч был княжеским доменом Рюрика Ростиславича, и когда он уезжал из
Киева в Овруч, летописец говорил об отъезде его из Руси27.
Берлад. Андрей Боголюбский посылает сказать Давиду Ростиславичу Смоленскому: «А
пойди в Берлад, а в Руськой земли не велю ти быти». Уделом Давида в Руси был
Вышгород28.
В «Повести временных лет» мы также найдем несколько примеров географического
ограничения понятия «Русь»:
Древляне. Убив Игоря в 945 г., древляне говорят: «Се князя убихом рускаго; поймем
жену его Вольгу за князь свой Мал…»29
Радимичи. После победы воеводы Волчьего Хвоста над радимичами «тЪм и Русь
корятся радимичемъ…» Радимичи «платять дань Руси, повоз везут и до сего дне»30,9
Особенно интересен список племен, принимавших участие в походе Игоря на
Византию в 944 г.
5 Например: «В то же лето на зиму иде в Русь архиепископ Нифонт с лучьшими мужи и заста князе с
церниговьци стояще противу собе…» Новг. I лет. под 1135 г. (с. 24); см. также под годами: 1132 (с. 22), 1142 (с.
26), 1146 (с. 27), 1149 (с. 28), 1156 (с. 30), 1165 (с. 32), 1167 (с. 32), 1177 (с. 35), 1179 (с. 36), 1180 (с. 36), 1181 (с.
37), 1201 (с. 45), 1211 (с. 52), 1214 (с. 53), 1215 (с. 53), 1218 (с. 58), 1221 (с. 60), 1232 (с. 71), 1257 (с. 82).
6 Например: «В то же лето поиде Гюрги с сынми своими и с ростовцы с суждальци и с рязанци и со князи
рязаньскыми в Русь…». Лавр. лет. под 1152 г. (с. 320); см. также под годами: 1154 (с. 324), 1154 (с. 326), 1156
(с. 329), 1175 (с. 348), 1175 (с. 352), 1175 (с. 353), 1205 (с. 399–400), 1207 (с. 408), 1223 (с. 424). Ипат. лет. под
годами: 1154 (с. 74), 1154 (с. 77), 1174 (с. 109), 1175 (с. 116), 1175 (с. 117), 1177 (с. 119).
7 Ипат. лет. под 1147 г. (с. 30). Такое же противопоставление находим в Лавр. лет. под 1154 г. (с. 324), где
упоминаются вятичи и Козельск. Юрий Долгорукий, отправившись в Русь, не дошел до нее и повернул обратно
от земли Вятичей.
8 Ипат. лет. под 1148 г. (с. 39 и 40); кроме того, см. под 1155 (с. 78) и 1197 гг. (с. 151). В последнем случае
говорится о том, что смоленский князь Давид Ростислава? «сына своего Костянтина в Русь посла, брату своему
Рюрикови на руце». Рюрик в это время был князем в Киеве и в Киевской земле.
9 Слова «и до сего дне» свидетельствуют о том, что и во времена Владимира Мономаха Русь можно было
противопоставлять радимичам.
«Игорь же, совкупив вой многи: Варяги, Русь, и Поляны, Словены, и Кривичи, и
Тиверце, и Печенеги наа и тали у них пояша…»10.
Относительно отождествления Руси и Полян мы знаем из той же «Повести временных
лет». Очевидно, остальные племена (словен, кривичей и тиверцев) мы должны признать не
входившими в X в. в состав собственно Руси, что вполне согласуется с данными летописей
XII в. (Новгород — не Русь, Смоленск — не Русь, Берлад — не Русь).
Подведем некоторые итоги тому разрозненному и случайному материалу, который
приведен выше.
В состав собственно Руси, Руси в узком (первоначальном?) смысле, не входили, по
этим неполным данным, земли следующих племен и города:
ПлеменаГородаДревлянеНовгородПолоцкРадимичиСмоленскВладимир-
ВолынскийВятичиВладимир-на-
КлязьмеГаличСловенеРостовОвручКривичиСуздальНеринскТиверцыРязаньБерладПоляне?
Варяги Таким образом, для Руси остается Среднее Приднепровье с Киевом, Черниговом,
Переяславлем и Северская земля, ни разу не противопоставленная Руси.
Обратимся теперь ко второй половине затронутого вопроса — к посильному
определению тех областей и городов, которые входили в Х-XII вв. в ограниченное
понимание географического определения Руси. Древнейший русский документ — отрывок
договора Олега с греками 907 г. — так определяет основные города Руси: «Приходяще Русь
да витают у святого Мамы, и послеть царьство наше и да испишут имена их и тогда возмуть
месячное свое: первое от города Киева и паки ис Чернигова и ис Переаславля, и прочий
гради»31.
Принадлежность каждого из этих трех городов к основному, главному — ядру Русской
земли многократно подтверждена летописями. Относительно Киева и Киевщины у нас много
данных; князья часто говорили: «Пойди в Русскую землю Киеву»32. 11 Отнесение к Руси
Переяславля подтверждена многократно: в 1132 г. «ходи Всеволод в Русь
Переяславлю…»33. В летописании Переяславля Суздальского, сохраненном нам
Лаврентьевской летописью, Переяславль южный восемь раз назван Русским (Русьскый
Переяславль, Русский, Рускый)34. Принадлежность Чернигова к собственно- Руси также
подтверждена летописью и для XII–XIII вв.35
Кроме того, в состав собственно Руси входили, по летописным данным, и другие
города, позволяющие хотя бы отчасти уточнить пределы основного ядра Русской земли.
Белгород и Вышгород. В 1174 г., когда Андрей Боголюбский выгнал Ростиславичей из
этих городов, то «пожалишаси велми Ростиславичи, оже- их лишаеть Руськой земли…»36.
Торцький, Треполь, Корьсунь, Богуславль, Канев. В 1195 г. Всеволод Большое Гнездо
тщетно просил у Рюрика Ростиславича эти города и жаловался: «А ныне сел еси в Кыеве, а
мне еси части не учинил в Руской: земле»37.
В состав Руси входили и другие города по Роси и по Стугне: Дверей, Василев38.
К Русской земле относился и Городец Остерский — форпост Мономашичей на Десне
между Черниговом и Киевом. В 1195 г. Всеволод послал тиуна «в Русь и созда град на
Городици на Въстри, обнови свою отчину»39.
На Левобережье Днепра мы располагаем сведениями о нескольких городах, кроме
Чернигова, Переяславля и Городца Остерского. В 1147 г., когда Святослав Ольгович стоял у
Неринска, собираясь в поход на Давыдовичеи, «в то же время прибегоша из Руси децкы и
поведаша ему Володимера в Чернигове, а Изяслава у Стародубъ»40
К Руси в узком смысле слова может быть причислен и Трубчевск, т. к. когда
трубчевский князь Святослав уезжал из Новгорода Великого обратно в свою землю, то
10 Повесть временных лет, 944 г. (с. 33–34). Интересно, что в этом же отрывке несколько далее все эти
дружины названы собирательно Русью.
11 Во всех упоминаниях церковных дел, когда епископы новгородские, смоленские или суздальские ехали «в
Русь», целью их поездок являлся митрополичий стол — Киев.
летописец сказал: «Въспятися назад князь Святослав в Русь»41.
Глухов. В 1152 г. «…Гюргеви же идущю в Русь, пришед ста у Глухова»42. Если
летописец употребил форму «пришед», то несомненно, что он считал Глухов, находящимся в
Руси.
События 1139 г., когда только что вокняжившийся Всеволод Ольгович начал
перебирать княжения, показывают, что в его руках находилась «вся Русская земля», в том
числе и Курск, куда он выгонял Андрея Владимировича Переяславского12.
Несколько особняком от «русских» городов стоят города Погоры-нья, относительно
которых есть несколько свидетельств. В 1152 г. города верхнего течения Горыни — Бужевск,
Шюмеск, Тихомль, Выгошев и Гнойлица — названы дважды «русскими городами» в
отличие от Галицкои земли и один раз названы «Русской земли волости»43. Трудно сказать,
следует ли их включать в состав «собственно Руси» или же они являлись каким-то
примыслом «русских» князей и составляли крайнюю западную волость Русской земли.
Нам надлежит еще разобрать сведения о «всей Русской земле» в понимании летописцев
XII в. Очень часто словом «Русь» обозначаются южнорусские области вообще44. Иногда
летописцы говорят определеннее, включая в понятие «всей Русской земли» Киевщину и
Левобережье Днепра или в отдельных случаях только Киевщину. Таково приведенное выше
отождествление «всей Русской земли» с владениями Всеволода Ольговича в 1139–1140 гг.,
когда он стал киевским князем. Его владения простирались на восток до Курска. Под 1145 г.
Новгородская летопись описывает поход на Галич: «Ходиша вся Русска земля на
Галиць… ходиша же и из Новагорода помочье кыяном…»45.
Ипатьевская летопись дает нам список князей, участвовавших в этом походе, из
которого мы узнаем о районе мобилизации: Киев, Новгород Северский, Чернигов46. В этом
же значении Киевщины и Чернигово-Северщины термин «Русская земля» выступает и в
событиях 1180 г. На Днепре близ Вышгорода охотились в ладьях князья с княгинями и
дружиной Святослав Всеволодич, правивший Киевом в своеобразном двуумвирате с
Рюриком Ростиславичем, задумал воспользоваться этим пикником для нанесения удара
своим противникам: «И помысли во уме своемъ, яко Давида иму, а Рюрика выжену из земле
и прииму едине власть Рускую и съ братьею и тогда мыцюся Всеволоду обиды свое»47.
Отсюда следует, во-первых, что Владимиро-Суздальская земля Всеволода Юрьевича не
входила в понятие Русской волости, а во-вторых, что в состав Русской волости входили:
Киев, Вышгород, Белгород (где сидели Ростиславичи) и земли-«братьи» Святослава, т. е.
Чернигов, Новгород-Северский, Курск, Трубчевск и другие города «Черниговской стороны».
Подведем некоторые итоги. В географическое понятие Русской земли или «всей
Русской земли», противопоставляемой Галичу, Суздалю, Смоленску и Новгороду,
включались следующие города: Киев, Чернигов, Переяславль Русский, Вышгород, Белгород,
Василев, Треполь. Города Поросья: Корсунь, Богуславль, Канев, Дверен, Торцький. Города
«Черниговской стороны»: Стародуб, Трубчь, Глухов, Курск, Новгород-Северский,
Остерский Городец. «Русской земли волости» (города Погорынья): Бужск, Шумск,
Тихомель, Выгошев, Гнойница.
Если мы нанесем на карту, во-первых, все области, поименованные в летописях как не
входящие в собственно Русь, а во-вторых — области Руси, то увидим, что они не совпадают,
не заходят одна за другую, а четко разграничены, взаимно исключают друг друга. Это очень
важно для подтверждения достоверности сведений, извлеченных из случайных упоминаний
разных летописцев. Итак, область собственно Руси наметилась. Это — значительная область,
покрывшая собою несколько древних летописных племен и много феодальных княжеств.
12 Лавр. лет. под 1139 г. (с. 292); Ипат. лет. под 1140 г. (с. 16). Андрея говорит Всеволоду: «Оже ти, брат (е)
не досити волости, всю землю Рускую дьржачи».
В то время, когда понятие «Русь» употреблялось в качестве географического
обозначения, на этой «Русской земле» всегда существовало несколько враждовавших между
собой княжеств: Киевское, Переяславская вотчина Юрьевичей, Чернигово-Северская
вотчина Ольговичей и др. Поэтому возводить географическое понятие XII в. «Русская земля»
к какому-либо политическому единству этого времени никак нельзя. Это единство для эпохи
Юрия Долгорукого и Святослава Всеволодича — лишь далекая историческая традиция.
Прежде чем перейти к более ранним временам, когда это единство могло быть
политической реальностью, сделаем еще одну попытку ретроспективного использования
данных XII в. Внутри очерченной территории мы можем выделить еще более узкую область,
так сказать, Русь внутри Руси.
Так, в 1146 г. Святослав Ольгович, княживший в Новгороде-Северском, Путивле и
Курске, приглашает Юрия Долгорукого: «а пойди в Русскую землю Киеву, а яз ти еде (в
своем Северском княжестве. — Б. Р.) буду ти помощник»48. В 1189 г. Святослав
Всеволодич дает Галич своему сопернику — соправителю Рюрику Ростиславичу, а себе
хочет «всей Руской земли около Кыева»49. Такое же ограниченное понимание Русской
земли сквозит и в ряде летописных определений политического союза Киевщины с Черными
клобуками. Так, в 1149 г. Ростислав Юрьевич говорит отцу: «Слышал есмь, оже хощеть тебе
вся Руская земля и Черный Клобукы»50.13 В 1154 г. это сочетание Руси и Черных клобуков
употребляется как застывшая формула: «…и плакася по нем (по Изяславу Мстиславичу. —
Б. Р.) вся Руская земля и вси Чернии Клобуци яко по цари и господине своем». «Кияне же
вси изидоша с радостью великою противу своему князю; и тако быша ему ради вси и вся
Руская земля и вси Чернии Клобуци обрадоващася, оже Ростиславъ (Мстиславич) пришел въ
13 В 1152 г. Изяслав пошел в поход, взяв с собою «вси Чернии Клобукы, и Кияне лутшии и всю рускую
дружину» (с. 66).
Киевъ»14.
Главная масса Черных клобуков — берендеев — была расселена киевскими князьями в
Поросье и на Правобережье Днепра. Они были размещены в качестве наемной конницы
чересполосно с русскими поселениями на южной окраине Киевской земли. Формула «вся
Руская земля и. вси Чернии Клобуци» предполагает еще более узкое понимание Русской
земли, чем установленное выше. Там, где применяется эта формула, там под русской землей
понимается сравнительно небольшой треугольник, вершиной которого был Киев, одной из
сторон — Днепр от Киева до Канева, а основанием — бассейн Роси. Черниговщина не
входила в понимание Русской земли и Черных клобуков, о чем можно судить по рассказу
летописи 1161 г. Ростислав Мстиславич Киевский посылает к Святославу Ольговичу
Черниговскому «пусти ко мне детя Олга, ать познаеть кияны лепшия и Берендиче и
Торкы»51. Все походы Черных клобуков — берендеев — связаны как с отправной точкой
только с «киевской», «русской» стороной Днепра: они всегда союзники или вассалы
киевских князей, они «умирают за Русьскую землю и головы свои складывают», они
постоянно служат киевским князьям как в их борьбе против половцев, так и в их борьбе с
левобережными Ольговичами. Отсюда мы должны сделать вывод о существовании в XII в.
наряду с другими также и крайне ограниченного понимания «Русской земли», как Киевщины
и Поросья.
Детальное рассмотрение летописных определений Русской земли в XI–XII вв.,
противоречивых на первый взгляд и как будто бы взаимно исключающих друг друга,
привело нас к выводу о существовании трех географических концентров, одинаково
называемых Русью или Русской землей: 1) Киев и Поросье; 2) Киев, Поросье, Чернигов,
Переяславль, Северская земля, Курск и, может быть, восточная часть Волыни, т. е.
лесостепная полоса от Роси до верховьев Сейма и Донца; 3) все восточнославянские земли от
Карпат до Дона и от Ладоги до степей Черного (Русского) моря. Возможно, что постепенное
расширение областей отражает исторические этапы развития русской народности от племени
к союзу племен и от союза племен к народности.
Русская земля IX–XIV вв. в широком смысле слова — это область древнерусской
народности с единым языком, единой культурой, временной единой государственной
границей. Это понятие для нас вполне ясно. Но что представляла собой приднепровская Русь
от Киева до Курска, Русь в узком смысле? Это не эфемерное понятие, промелькнувшее в ч
каком-либо одном источнике, это понятие устойчивое, прочное, хорошо известное всем без
исключения русским летописцам, будь они киевлянами, владимирцами, галичанами или
новгородцами. Понятием «Русь» (в смысле Приднепровской Руси) широко пользовались в
качестве географического ориентира, считая, что новгородцам или суздальцам не нужно
было никаких пояснений, если сказано: «идоша в Русь». Область Приднепровской Южной
Руси включала в себя Киев с Поросьем на правом берегу Днепра и Десну с Посемьем на
левом. Южная граница этой области для нас неуловима, т. к. в тех случаях, когда летописцы
отмечали набеги половцев на «Русскую землю», это были набеги вообще на Русь и, в
частности, на Южную Русь. Очевидно, южная граница проходила там, где фактически
кончались русские поселения в степи. Южная Русь целиком была расположена в
лесостепной полосе, не выходя за ее пределы. Недостаточно ясна и восточная граница. Если
данниками Руси были буртасы и мордва, то восточная граница могла доходить до Дона. Но в
летописи эти восточные окраины вообще не упоминаются — здесь не происходило никаких
событий.
Очень важно отметить, что единство этой территории не находит себе соответствия в
исторической действительности XI–XII вв. В ту пору, когда все летописцы согласно
выделяли Южную Русь из других частей Руси, это обособление не было ничем обосновано.
14 Ипат. лет. под 1154 г. (с. 74 и 75). «Торкы и Кияне» упоминаются как основное войско князя Ростислава
Мстиславича в 1154 г. (с. 75). В 1174 г. Святослав Всеволодич, отправляясь в поход на Ростиславичеи, «кыяны
совокупивше, и Берендеиче, и Поросье, и всю Рускую землю…» (с. 109).
На обширной территории Южной Руси было несколько княжеств, принадлежавших
постоянно враждовавшим между собой Юрьевичам, Ростиславичам, Давидовичам и
Ольговичам. Здесь выделились такие самостоятельные центры, как Киев, Чернигов,
Переяславль Русский, Новгород-Северский, Путивль, Курск, со своими династиями князей,
своим летописанием, своей политикой.
В XI в. данная область также не представляла политического единства; достаточно
вспомнить события 1026 г., когда Ярослав и Мстислав «разделиста по Днепре Руськую
землю». Даже в летописных припоминаниях о племенах лесостепная полоса оказывается
поделенной между племенами полян, северян и уличей.
В археологическом материале Х-XII вв. мы также не найдем единства лесостепной
полосы; здесь будут и погребения на горизонте, и одновременные им захоронения в
глубоких ямах, и трупосожжения, и срубные гробницы. Инвентарь курганов также очень
разнообразен.
Очевидно, для XI–XII вв. единство Южной Руси было только историческим
воспоминанием, не находившим себе соответствия в политической и культурной обстановке
того времени. Следовательно, для определения времени и условий сложения единства
Южной Руси нам необходимо перешагнуть через рубеж летописных и археологических
данных Х-XII вв. и отойти на несколько столетий вглубь.
Область Приднепровской Руси полностью вписывается в более широкую область
культуры Черняховского типа, составляя ее юго-восточную часть. Выразительная и
определенная Черняховская культура II–V вв. по своему протяжению значительно шире, чем
область Приднепровской Руси. Область, очерченная нашими летописями XII в., как
собственно Русь, не выделяется явно из общей области Черняховской культуры.
Следовательно, устойчивое обособление земли Приднепровской Руси, сохранившееся вплоть
до XII в., не может восходить к эпохе полей погребений и должно было возникнуть позднее.
Действительно, если мы обратимся к последующей эпохе, ко времени V–VII вв., то здесь мы
найдем в археологическом материале ярко выраженное единство именно этой интересующей
нас области Приднепровской Руси. Это единство впервые было подмечено известным
археологом-систематизатором А.А. Спицыным52 и исторически истолковано им как
«древности антов». При определении аптекой культуры Спицын исходил из того, что «раз
анты были оседлым племенем, район их в этой местности (где-то за Азовским морем)
определяется более или менее точно — в полосе лесостепи, на черноземе». «Антскими будут
те памятники древности VI–VII вв., которые встречены в их районе и имеют одинаковый
характер»53. Спицыным очень убедительно доказано единство области пальчатых фибул и
верно установлена их дата. В состав «антских» комплексов (встречаемых почти всегда в виде
случайных находок) входят: пальчатые и зооморфные фибулы, поясные наборы из
прорезных бляшек, височные кольца нескольких типов, разные другие украшения и оружие;
в кладах много серебряных вещей. Составленные карты этих древностей54 на первый взгляд
как будто бы убеждают в антской принадлежности этой культуры, т. к. область ее
распространения соответствует формуле Прокопия Кесарийского, помещавшего
«бесчисленные племена антов» на север от Меотиды. Совпадает и хронология — «антские»
комплексы VI в. одновременны походам антов на Византию, описанным Прокопием.
Однако в такой постановке вопроса таятся некоторые противоречия. Первое
противоречие — хронологическое. «Древности антов» VI–VII вв. относятся к тому периоду
их жизни, когда имя антов уже сходило со сцены (последнее упоминание о них относится к
602 г.). Рассказ Иордана об антах IV в. не может быть сопоставлен с этими древностями.
Второе противоречие — географическое. Область спицынских «древностей антов» занимает
юго-восточный угол славянских земель и может соответствовать только определению
антской территории у Прокопия Кесарийского — на север от Меотиды. Но, кроме указаний
Прокопия, есть данные Иордана о земле антов между Днестром и Днепром, а также данные
лангобардской легенды, свидетельствующие о том, что лангобарды до 490 г. на своем пути
от Эльбы в Моравию прошли край «Anthaib» («землю антов»). Искать его нужно где-то в
северной части Карпат, в земле восточнославянских племен белых хорватов и волынян. Ни
на Днестре, ни тем более в Прикарпатье «древностей антов» нет, и это ставит под сомнение
спицынское отождествление культуры пальчатых фибул с антами. Понятие анты — более
широкое, чем область пальчатых фибул. Ареал пальчатых фибул VI в., как и область
Приднепровской Руси, полностью вписывается в область антов, но он меньше этой области,
покрывает лишь юго-восточную часть антской земли, и только в таком суженном смысле
комплексы с пальчатыми фибулами могут быть названы антскими. В настоящее время с
«бесчисленными антскими племенами» сопоставляют так называемую пеньковскую
культуру VI–VII вв.55 Славянских пальчатых фибул VI–VII вв. очень много в зоне
славянской колонизации на Дунае. Быть может, культуру пальчатых фибул следует называть
«древностями русов», расценивая ее как часть более обширной и расплывчатой антской
культуры. Находки пальчатых фибул на Дунае могут свидетельствовать лишь об участии
русов в походах на Дунай. «Список городов русских» называет на Дунае (преимущественно
в низовьях) ряд русских городов.
15 На всем протяжении границы «древностей русов» мы встречаем на картах XIX в. и русскую топонимику:
р. Рось, Русская Поляна на нравом берегу Днепра, южнее Роси, затем Русский Орчик (юго-восточнее Полтавы),
Русское Лазовое (севернее Харькова), Русская Буйловка на Дону. Река Оскол называлась Росью. На северной
границе мы встречаем р. Русь — приток Сейма и р. Наруссу у Трубчевска, как раз там, где кончалась Русская
земля. Топонимика требует более внимательного изучения, но в данном случае хочется обратить внимание на
обилие «русских» названий именно на границе земли русов.
Сопоставим между собой две карты — карту Приднепровской Руси по летописным
упоминаниям XII в. и карту ярко выраженного археологического единства VI–VII вв. Мы
видим поразительное совпадение между ними. Совпадают не только общие контуры, но и
детали (например, на западе — «волости земли Русской» и на севере — район Стародуба).
Для XII в. это единство было только историческим воспоминанием; оно не отражало, как уже
упоминалось выше, ни политической, ни этнографической общности земель, входивших в
понятие «Русь» в узком смысле слова. Для VI–VII вв. это единство прочно подтверждено
очень значительной общностью тех археологических памятников, которые есть в нашем
распоряжении (см. карту на с. 71).
Область древностей русов VI–VII вв. — юго-восточный угол славянского мира,
обращенный к враждебной степи и принимавший первые удары таких кочевников, как
гунны, авары, хазары, болгары.
Как увидим ниже, область древностей русов может быть подразделена по наличным
материалам на два района, отвечающих размещению двух близких между собою племен,
составивших в V–VII вв. союз, владевший землями от Роси до Оскола, союз, помогавший
совместно обороняться от кочевников и совершать походы в степь.
Русский племенной союз был, по всей вероятности, длительным и прочным, т. к.
внутри его создалась своеобразная и устойчивая материальная культура, частично
сохраненная и в XI–XII вв. (северянские височные кольца).
16 В некоторых случаях перед нами бесспорные погребения (Балаклея, Буды), но иногда характер находки
говорит в пользу клада. Так, в Колоскове вещи были уложены в шлем; в с. Углы, близ Старого Оскола, две
пальчатые фибулы (с глазчатым орнаментом) шесть пряжек и три поясных наконечника были уложены в
глиняную кубышку.
17 На трех границах Северской земли (кроме западной, где они соприкасались с русами же) можно найти
следы русской топонимики: на юге — с. Русский Орчик при впадении р. Орчик в Орель; Русские Тишки,
Русское Лозовое на север от Харькова; р. Рось — правый приток Сейма; Русский брод на северо-западе от
Ливен.
значительном количестве, что их и там, далеко от своей родины, называли в VI в.
северянами. В VI–VII вв. северские бродники жили в низовьях Дуная, откуда их в 689 г.
Аспарух переселил южнее Том и Преславы. Часть северян была переселена вверх по Дунаю
к Видину — Бдыну60.
Следует отметить, что именно в районе доаспаруховского поселения дунайских
северян позднейшая традиция указывала русские города. «А се имена градем всем русскым,
далним и ближним: на Дунае Видицов… Мдин… об ону страну Дуная Трънов, а по Дунаю
Дрествин, Дичин, Килия, на устье Дуная Новое Село, Аколятря, на море Карна,
Каварна…»61.
Курск, верховья Северского Донца и его притоков, Орел — вот восточная часть
Русской земли V–VII вв., отмеченная интенсивной исторической жизнью, усиленным
выделением рядовых воинов, погребенных с серебряными вещами местной и иноземной
работы, и богатых князей, владевших золотыми сокровищами, полученными во время
походов на юг. Установление в V в. значительного единства между Северской землей и
Средним Приднепровьем явилось, очевидно, результатом создания мощного племенного
союза лесостепных племен под главенством Руси. Расположенный на границе степей, этот
союз сыграл двоякую роль в жизни составивших его племен: с одной стороны, он сдерживал
натиск степных кочевников и в этом отношении оправдал себя — во всей лесостепной
полосе нет археологических следов ни гуннов, ни авар, ни хазар, а с другой стороны — он
позволил русским племенам, в том числе и северянам, активнее участвовать в событиях
мировой истории, ареной которых были Причерноморье и Балканский полуостров, где было
хорошо известно имя северян. Кроме того, северские русы, вероятно, принимали участие в
общерусском движении — вдоль лесостепной полосы на северо-восток к славянским и
мордовско-муромским племенам средней и нижней Оки, где позднее возникли русские
города Рязань и Муром, именно в тех местах, куда в V–VII вв. проникали киевско-северские
русы, о чем мы можем судить по фибулам (Борковский и Подболотьевский могильники) и по
появлению здесь в V в. отдельных случаев трупосожжений.
В приднепровской, западной части области древностей русов большинство находок
группируется в двух районах: во-первых, в низовьях Роси и Россавы и, во-вторых, в бассейне
Тясмина. В обоих случаях это — лесистые острова среди обширных полян. Одна из них,
тянущаяся на 70 км между Тясмином и Днепром, носит характерное название Русской
Поляны. В обоих случаях древности русов совпадают географически как со скифскими
курганами, так и с полями погребений. Как поля погребений, так и древности русов
одинаково обрываются на юге на границе лесостепи, не выходя в чистую ковыльную степь.
В тясминском районе особый интерес представляет знаменитое Пастерское (Галущинское)
городище, где найдены все типы фибул и других вещей с III до IX в. Наибольшее количество
фибул Приднепровья происходит именно из Пастерского городища.
Самым важным из кладов Поросья является Мартыновский клад, который может
служить ключом ко многим загадкам и неясностям. В 1909 г. в с. Мартыновке Каневского р-
на Киевской обл., где уже неоднократно находили вещи разных эпох, был найден
интереснейший клад серебряных вещей VI в., один из наиболее важных кладов этой эпохи.
Клад хранится сейчас в Киевском Государственном историческом музее за инвентарным №
17 251.
Село Мартыновка расположено недалеко от слияния Роси с Россавой, в 10 км на юго-
запад от Канева и в 5 км от Малого Ржавца. И в самой Мартыновке, и в окрестностях есть
скифские курганы, памятники эпохи полей погребений и средневековые русские XII в. Клад
состоит из посуды, мужских вещей, женских украшений и уникальных серебряных фигурок
коней и людей.
Дата Мартыновского клада определяется многочисленными аналогиями с вещами V–VI
вв. и византийскими клеймами VI в. Возможно, что клад составился из вещей,
накапливавшихся на протяжении некоторого времени. На мужских поясных наборах мы явно
ощущаем их неоднородность и две хронологические различные группы (хотя и недалеко
отстоящие друг от друга). Все фигуры коней и людей, фибулу и часть поясных пряжек
первой и второй групп, мне кажется, нужно отнести к V в. или к самому началу VI в. Клад,
очевидно, принадлежал нескольким лицам. Женский набор, судя по двум разрозненным
наушникам, составился из вещей двух особ. Более цельным в этом отношении
представляется Мало-Ржавецкий клад, принадлежавший одной владелице. В Мартыновском
же кладе есть и следы двух венчиков и большее, чем в Малом Ржавце, число височных колец
— восемь вместо шести. При этом в Мартыновском шесть колец (гарнитур?) целых, а два
раскрученных. Трудно решить, кому — мужчине или женщине — принадлежали серебряные
кони и люди. Исходя из единства стиля этих фигурок с женскими украшениями, их, быть
может, следует связать с женщинами. Тогда и двойственность стиля коней легко объяснить:
в одну группу пойдут кони № 55, 56, 58 с радиальной разделкой и позолотой грив и мужские
фигурки № 53, 54 с такой же радиальной разделкой волос; в другую — отойдут кони № 57 и
59 (без позолоты) и мужчины без разделки волос (№ 51, 52). Мужские вещи, вероятно,
принадлежали также не менее чем двум владельцам. Зарыт был Мартыновский клад, судя по
поясным наборам третьей группы, в VI в., скорее всего, в середине столетия.
Мартыновский клад — исключительный по богатству и разнообразию комплекс
местных вещей. Византийская часть клада очень бледна по сравнению с местными
изделиями, из которых первое место по художественному значению бесспорно принадлежит
златогривым коням и златокудрым мужам в вышитых одеждах. Почти полное тождество
женских вещей Мартыновского и Мало-Ржавецкого кладов позволяет говорить об
устойчивых типах височных колец и головных уборов, характерных только для данного
района. Богатые клады местных серебряных изделий V–VI вв. на реках Роси и Тясмине
являются важным источником для воссоздания истории этой части Русской земли.
Вещи из кладов на р. Роси весьма своеобразны. Части женских головных уборов,
височные кольца не имеют прямых аналогий нигде. Ни в многочисленных могилах Суук-Су,
ни в Чми, ни в Салтове, ни в древностях долины Дуная мы не найдем таких женских
украшений, какие так полно представлены в Мартыновском и Мало-Ржавецком кладах.
Попытка И. Феттиха объявить Мартыновский клад аварским ни на чем не основана62.
Никаких доказательств Феттих привести не мог, а для того чтобы скрыть своеобразие
Мартыновского клада, решился даже изъять из своей публикации все височные кольца и
наушники, оставив только фигурки коней и мужчин и поясные наборы, не являющиеся
исключительной принадлежностью древностей Поросья. На территории аварского каганата
женских (этнографически наиболее характерных) вещей мартыновского типа нет63.
Из всех древностей Восточной и Центральной Европы ближе всего к кладам на Роси
стоят древности Северской земли. Один и тот же тип фибул и очень близкие височные
кольца основаны и там и здесь на одном орнаментальном принципе спирали. Будучи
прикреплены к кокошнику, двуспиральные кольца северянок и односпиральные кольца
жительниц Поросья выглядели одинаково. Это близкое сходство и позволяет объединить
Поросье и Северу в одну область с двумя вариантами — западным и восточным. Западный и
восточный районы жили совместной жизнью, одновременно переживая многие явления.
Отдельные вещи проникали из одного райода в другой. Так, в северском Суджауском кладе
есть обломок одного височного кольца мартыновского типа; в окрестностях Змиева (хут.
Зайцева) есть односниральное височное кольцо несколько более позднего типа.
Односпиральные височные кольца известны нам не только в тех вариантах, которые дают
Мартыновский и Мало-Ржавецкий клады. С вещами несколько более поздних типов (VII–
VIII) встречены височные кольца с отогнутой спиралью. Такие находки известны из с.
Пекарей и из Княжьей Горы (оба пункта — в устье Роси), из Обухова (западнее Триполья) и
Самгородка (близ Черкасс). К этому типу относится и упомянутая выше находка близ
Змиева. География находок более поздних отогнуто-спиральных височных колец совпадает с
географией кладов V–VI вв. — Днепр, низовья Роси и бассейн Тясмина. Район
односпиральных височных колец всех вариантов совпадает с районом наибольшего
распространения пальчатых фибул V–VI вв.
Все перечисленные выше черты своеобразия и самобытности древностей Поросья
помогают нам подойти к определению племенной принадлежности населения этого района.
Для этого важно установить следующее:
1. Район и отдельные пункты распространения древностей V–VII вв. совпадают с
размещением полей погребений. Следовательно, эти древности размещены на славянской
(антской) территории.
2. Древности мартыновского типа совершенно своеобразны и являются местными
изделиями, хотя и носят следы связей с югом (пояса). На юге нет вещей, особо характерных
только для Поросья, — спиральных височных колец.
3. Характерные особенности костюма, выясняемые по инвентарям кладов, находят
прочные параллели в русском, украинском и белорусском этнографическом материале
(кокошники с «ушами», вышитые на груди мужские рубахи, вправленные в шаровары).
4. Знаки-тамги на поясах Мартыновского и Хацкового кладов близки к позднейшим
«знакам Рюриковичей» XI–XII вв.
5. В районе кладов примечательна топонимика: р. Рось, р. Россава, Русская Поляна.
6. Район кладов V–VII вв. совпадает с той частью Русской земли XII в. (в самом узком
смысле слова), которая во всех случаях именовалась Русью и представляла собою Русь как
таковую: Киевщина и Поросье. Формула «вся Русская земля и Черные клобуки» обозначала
Киевщину (Киев, Белгород, Вышгород) и русские города по р. Роси, где, кроме русского
населения, жили и Черные клобуки, охранявшие южную границу.
7. Соответствие между областью пальчатых фибул днепровско-северского типа
(область древностей русов) и районом кладов мартыновского типа такое же, как между
Русской землей XII в. от Киева до Курска и Русью в пределах только Киевщины и района
размещения торческих сторожей.
Все сказанное выше приводит к выводу, что древности V–VII вв., обнаруженные по р.
Роси, несколько севернее ее (до Киева?) и южнее ее (до начала луговой степи), следует
связать с конкретным славянским племенем — русами или росами.
Распространение имени росов-русов на соседнее антское племя северян произошло,
очевидно, в VI в., в связи с совместной борьбой против авар и Византии, когда анты
Посемья, верховьев Сулы, Пела, Ворсклы и Донца вошли в союз с могущественными и
богатыми росами-русами Среднего Приднепровья.
Когда произошла замена имени полян именем русов? Работы Б.Д. Грекова, М.Н.
Тихомирова и А.Н. Насонова окончательно похоронили норманскую теорию происхождения
летописных русов. Имя полян известно только летописцу-киевлянину (оно связано с
легендой о построении Киева). Потомки полян, по его словам, живут в Киеве «и до сего
дьне». Географически земля Полян стиснута древлянами и уличами, подступавшими на 30–
50 км к Полянскому Киеву. Создается впечатление, что поляне — очень древнее обозначение
приднепровских славян, оставшееся в памяти летописца, но мало связанное с реальной
жизнью средневековых славян. Летописец выделяет полян как «мудрый и смысленный
народ», но относит это к незапамятным языческим временам, предшествовавшим
построению Киева, т. е. до VI в. н.э. Наряду с формой «поляне» в летописи встречается и
краткая форма «поли». Возможно, что многое разъяснит указание греческого историка
Диодора Сицилийского (I в. до н.э.) на существование народа «палов», потомков одной
половины скифов66. Несмотря на все усилия киевлянина Нестора воскресить память о
полянах, мы ощущаем в упоминаниях о них больше эпического реликтового элемента, чем
отражения жизни IX–XI вв. Вполне возможно, что «палы» — «поли» («спады» у Плиния) —
это обширный союз славянских племен скифо-сарматского времени, занимавший во время
бытования Черняховской культуры II–IV вв. н.э. лесостепное Среднее Поднепровье.
Причисление славян к скифам было обычным для греков.
3. Имя народа «росов» впервые появляется при описании событий IV в. н.э. Готский
историк Иордан передает сказание о смерти готского короля Германариха: с готами было в
союзе «вероломное племя росомонов»; один из росомонов изменил Германариху, и тот
казнил его жену Сунильду («Лебедь»). Братья Сунильды, мстя за сестру, убили Германариха.
После смерти Германариха готы начали войну с антами («время Бусово»). Историки эпохи
Ивана Грозного отыскали где-то сведения о том, что византийский император Феодосии
(379–395 гг.), считавшийся другом готов, воевал с русами: «Еще же древле и царь Феодосии
Великий имяше брань с русскими вой»67. В этих событиях конца IV в. врагами готов (и их
союзника Византии) выступают: славянеанты, славяне-русы и неизвестные по этнической
принадлежности росомоны. Как уже говорилось, в слове росомоны вторая часть
соответствует осетинскому «мойне» — «муж», «человек». Тогда слово «росомоны» означает
«русские люди», «росы». Следует учесть, что в эпоху, предшествующую описанным
событиям, славянское население Среднего Поднепровья (в южной его части) в значительной
мере было пронизано сарматскими вклиниваниями, что могло содействовать смешению
славян с сарматами, начавшемуся еще во времена Тацита. Представляет интерес и
трагическая героиня сказания, сестра воинственных росомонов Сунильда — Сванильда. Имя
ее в готской легенде о смерти готского короля дано, естественно, в готской форме, но по
своему смысловому значению — Лебедь — оно невольно напоминает имя сестры
легендарных строителей Киева — Лыбедь. В прикладном искусстве земли росов-росомонов
по Роси и Суле очень част сюжет священного лебедя: два лебедя окружают женскую фигуру.
Приведенные данные не противоречат предположению, что в составе лесостепных
славянских племен, называвшихся «палами» или «полями» (а временно, от соседей,
получившими имя антов), обозначилось к IV в. племя «росов», живших, очевидно, в южной
части славянского мира, ближайшей к готам, на р. Роси.
Археологически племя росов-росомонов обозначается примерно для этого времени в
южной части приднепровского славянства по Роси, Тясмину и Суле. Память об этой
древнейшей и минимальной земле росов сохранилась (как мы видели выше) до середины XII
в., но исключительно в местной киевской летописи; летописцы других городов ее уже не
помнили.
4. Временем вытеснения древнего имени полян именем росов или русов следует
считать V–VI вв., когда после гуннского разгрома начиналось сложение новых племенных
союзов, строительство новых городов и противостояние новым врагам. Имя полян еще
главенствует в сказании о постройке Киева, но внешний мир, судя по географическому
очерку Захарии Ритора, знал уже народ рос.
Поразительное совпадение ареала археологической богатой дружинной культуры VI–
VII вв. с областью «Русской земли» (в узком смысле), установленной по киевским,
новгородским и владимиро-суздальским летописям, позволяет утверждать, что именно в это
время, в VI в., сложился мощный союз славянских племен, носивший по главному племени
название Руси. Область русского союза племен, в который входили северяне, какая-то часть
древних племен, сохранившая название полян и, возможно, другие племена, была примерно
в пять раз больше территории первичного племени руси.
Русь VI–VII вв., во-первых, отстояла свою независимость от новых кочевников авар
(«обров»), разрушивших соседний союз дулебов, а во-вторых, приняла известное участие в
общеславянском (славяно-антском) движении на Дунай, что отразилось и в археологическом
материале (пальчатые фибулы на левом берегу Дуная) и в архаичной топонимике на
левобережье Нижнего Дуная от Видина до р. Серета68.
5. Между «Русской землей» в узком смысле, представлявшей собою союз лесостепных
славянских племен VI–VII вв. и «Русской землей» в широком смысле, охватившей все
восточнославянские племена от Балтики до Черного моря и от бассейна Вислы до Волги,
хронологически лежит интереснейший промежуточный ареал Руси, начавшей поглощать
славянские племенные союзы, но еще не завершившей этот процесс.
В «Повести временных лет» между рассказом о княжении Кия (VI в.) и событиями,
близкими к временам императора Ираклия (610–641), помещена интереснейшая справка,
обрисовывающая территорию этой промежуточной Руси. Рассуждая о различных народах и
их языковой принадлежности, летописец очерчивает круг тех славянских племенных союзов,
которые в какое-то время (VII–VIII вв.) вошли в состав Руси:
Начало государства Руси Нестор связывал с основанием города Киева в земле Полян,
которую он уравнивал с землей Руси («Поляне яже ныне зовомая Русь»).
Вопрос, поставленный здесь в заголовке, был и в заголовке исследовательской части
труда Нестора. Поэтому для нас сейчас важно выяснить степень легендарности или
историчности князя Кия и время его княжения, для того чтобы проверить исходную точку
начала русской государственности, как она рисовалась первому киевскому историку.
Еще в древности Киев считали «матерью городов русских», а во время феодальных
усобиц середины XII в. один из киевлян восклицал: «И кто убо не возлюбит Киевского
княжения, понеже вся честь и слава и величество и глава всем землям русским — Киев! И от
всех дальних многих царств стекахуся всякие человецы и купци и всяких благих от всех
стран бываше в нем»72. К тому времени, когда произносились эти слова, Киев уже перестал
быть «главою всех земель», но слава одного из крупнейших европейских рынков, куда «из
дальних стран стекались разные купцы», держалась прочно и насчитывала тогда уже около
четырех столетий. Византийцы и восточные географы, писавшие поарабски и по-персидски,
прекрасно знали красивый торговый город на горе — «Куябу» или «Куявию» (как называли
они столицу Руси), знали, что там изготавливают замечательные мечи, оснащают корабли
для плавания по южным морям.
Естественно, что очень давно появился интерес к тому, когда же возник этот
знаменитый город. Первая русская запись об основании Киева была сделана в одной из
самых древних летописей задолго до Нестора. К сожалению, она содержит краткий пересказ
давней легенды без каких бы то ни было хронологических примет. Эта запись стала
хрестоматийной; она известна всем еще по школьным учебникам:
«Яко же бысть древле цесарь Рим и прозъвався в имя его град Рим. И пакы
Антиох — и бысть Антиохия… и пакы Александр — и бысть в имя его
Александрия. И по мънога места тако прозъвани быша гради в имена цесарь тех и
кънязь тех. Тако же и в нашей стране прозъван бысть град великый Кыев в имя
Кыя»77.
Лишь после этих разысканий Нестора легендарный Кий приобретает реальные черты
крупной исторической фигуры. Это — славянский князь Среднего Поднепровья,
родоначальник династии киевских князей; он известен самому императору Византии,
который пригласил Кия в Константинополь и оказал ему «великую честь». Речь шла,
очевидно, о размещении войск Кия на дунайской границе империи, где поляне построили
укрепление, но затем оставили его и во главе со своим князем возвратились на Днепр.
Драгоценные сведения Нестора прояснили многое. К сожалению, ему осталось
писавшие о Киевской Руси. Из специальных работ следует упомянуть: Тершаковець М. Переказ про Кия, Щека
i Хорива та ix сестру Либедь / / Юбiлений збiрник на пошану ак. М.С. Грушевського». Киïв, 1928. Автор
полагает, что киевская легенда повлияла на скандинавские саги о Германарихе. Материал Тершаковца
использован М.К. Картером и М.Ю. Брайчевским.
Государственность в ее четкой форме возникает лишь тогда, когда сложится более или
менее значительное количество подобных центров, используемых для утверждения власти
над аморфной массой общинников. Первичные классовые отношения зарождаются
конвергентно в тех округах, где общество доросло до вычленения центров с наибольшим
набором функций. С появлением государства большого масштаба процесс превращения
разнородных центров в города, во-первых, ускоряется, а во-вторых, усложняется.
Государство повсеместно наделяет их административно-фискальными функциями, добавляя
нередко к ним и военные. Процесс, шедший ранее стихийно, теперь определяется уже
государственными задачами, что приводит к известной сортировке прежних центров: одни
из них становятся настоящими средневековыми городами в социологическом смысле слова,
другие превращаются в феодальные частновладельческие замки, третьи — во
второстепенные «становища», или «погосты», а иные могут и вовсе заглохнуть.
Историю каждого известного нам города нужно прослеживать не только с того
неуловимого момента, когда он окончательно приобрел все черты и признаки феодального
города, а по возможности с того времени, когда данная топографическая точка выделилась
из среды соседних поселений, стала в каком-то отношении над ними и приобрела какие-то
особые, ей присущие функции.
В отношении Киева летописная дата — 854 г. — перечеркнута историческими
разысканиями Нестора и должна быть отодвинута на 300–400 лет назад. Нумизматические
находки на территории Киева, сделанные при различных земляных работах XVIII–XX вв.,
показали, что здесь отложились как отдельные римские монеты, так и огромные сокровища,
зарытые в землю на протяжении II–IV вв. Топографически они тяготеют к прибрежной части
города, к древней пристани на Днепре (Подол, Замковая гора, овраги Глубочицы), но
встречаются и на Старокиевской горе и в Печерске84. 20 Погребения зарубинецкого и
Черняховского типа свидетельствуют о том, что жителями этих мест, а следовательно, и
владельцами римских монет были славяне, современники императоров Августа, Марка
Аврелия, Константина Великого и др.
20 Датировка деятельности князя Кия 560–630 гг., предлагаемая Брайчевским (с. 82), бездоказательна.
типа «корчак», которая датируется концом V–VI в.86
Историческая роль киевских высот в V–VI вв. может быть понята только в свете тех
общеславянских событий, которые разыгрались на протяжении VI, а подготавливались в
предшествующем V столетии. Речь идет о грандиозном колонизационном потоке, который
хлынул в 530-е годы из славянских земель на Балканский полуостров, в пределы
Византийской империи. В результате этого передвижения образовалась, как известно, третья
славянская группа — южные славяне (болгары, сербы, хорваты, словене и др.).
В движении на юг, как доказывают лингвисты, принимали участие не только
окраинные южные славянские племена, но и более северные, глубинные 21. Как предполагал
П.Н. Третьяков, движение верхнеднепровских племен (дреговичей, кривичей, может быть,
радимичей) и части среднеднепровских (древлян) на юг началось в V в.87 Это были
восточнославянские племена, наследники зарубинецкой культуры, которые в I–IV вв.
постепенно продвигались на север в лесную зону, в протолитовскую, «балтскую» среду
(может быть, в результате роста торговли с Римом, в которой они оказывались страдающей,
эксплуатируемой стороной?). Теперь после гуннского разгрома, в пору затишья, часть этих
племен двинулась на юг и начала в V–VI вв. накапливаться на южной окраине славянского
мира. По всей вероятности, это были славяне, в известной мере смешавшиеся с балтами,
воспринявшие какие-то черты северной культуры. Путь, этих искателей новых земель шел
по Днепру, по древней магистрали, связывавшей север с югом еще со времен Геродота. А
хозяином этой магистрали был Киев88.
Киевские высоты запирали обширные бассейны таких рек, как Припять, Березина,
Верхний Днепр, Сож, Десна, Тетерев. Все это пространство занимало около четверти
миллиона квадратных километров! Все ладьи, плоты и челны-однодревки, на которых
лесные жители плыли к степным черноземным просторам, должны были неизбежно пройти
мимо старого торгового места, у высоких берегов Днепра. Славянские князья племени полян
получали в свои руки могучее средство управления потоками разноплеменных колонистов.
Из их числа могли пополняться Полянские дружины; с проплывающих лесных жителей
могла взиматься некая дань — мыто. В это самое время в лесостепи Среднего Поднепровья и
отчасти в прилегающих степях формируется новая археологическая культура пеньковского
типа. Она складывается усилиями, с одной стороны, местного славянского населения,
перенесшего войны с готами и гуннский разгром конца IV в., а с другой — прибывающих с
севера колонистов, пропущенных сюда владельцами киевских гор89.
Предположение о «таможенных сборах» в окрестностях будущего Киева подкрепляется
большим количеством находок красивых бронзовых предметов, украшенных многоцветной
выемчатой эмалью. Фибулы, декоративные цепи, детали питьевых рогов компактной массой
встречаются на пространстве от устья Десны до Роси. Изобилие этих драгоценностей в
ближайшем окружении Киева одно время наталкивало на мысль о местном их
изготовлении90, но Х.А. Моора убедительно показал их прибалтийское происхождение и
широкий ареал от Немана до Оки и от Финского залива до Киева91. Учитывая активное и
сравнительно быстрое колонизационное движение V в. как раз из тех славяно-балтийских
областей, где бытовали вещи с эмалью, следует сделать два (не исключающих один другого)
вывода: во-первых, в киевской округе могли оседать семьи северных дружинников, а во-
вторых, предметы с эмалью могли быть частью платы за право прохода через землю Полян.
Главные центры «смысленных и мудрых» полян находились южнее Киева, на Роси и на
Тясмине, где складывалась богатая дружинная культура, особенно проявившаяся в VI в.92 Ее
демократический полюс представлен более широкой (географически) пеньковской
21 Бернштейн С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961. С. 73–75. Автор отмечает
ряд болгаро-балтийских изоглосс. После новых топонимических и археологических работ этот тезис становится
прочнее, т. к. теперь область древних балтов рассматривается не только как земля жителей Балтики, а как
широкая зона расселения балтов по всему Днепровскому бассейну, где происходило на протяжении нескольких
веков смешение их со славянами. На территорию будущей Болгарии попадали славяне-анты, воспринявшие
ранее, в зоне своего расселения в Поднепровье, ряд балтских языковых элементов.
культурой, а дружинный, аристократический полюс — оружием, серебряными височными
украшениями, пальчатыми фибулами, заимствованными в Причерноморье. Возможно, что
создатели дружинной культуры Среднего Поднепровья носили имя русов, обитавших на
северо-запад от азовских амазонок; пеньковскую культуру убедительно связывают с антами,
занимавшими «неизмеримые пространства» севернее Азовского моря и атаковавшими
Византию. Русский племенной союз был, по всей вероятности, прочным ядром антских
земель с подвижным населением. В составе русов могли быть и потомки тех праславян,
которые в свое время входили в условную «Скифию» — наибольшее количество
земледельческих крепостей скифского времени находилось в бассейне Тясмина (летописной
Тисмени), где впервые были обнаружены древности пеньковского типа.
Как известно из летописи, поляне и русы некогда слились воедино, образовав общий
племенной союз: «Поляне, яже ныне зовомая Русь». Но и во времена летописца еще знали
полян, заслоненных русами:
«И до сев братия (Кий, Щек и Хорив) бяху поляне… от нихъ же суть поляне Кыеве и до
сего дьне»93. Мы не знаем достоверно, в какое время произошло объединение киевских
полян с русами (по Роси и Тясмину), но наиболее вероятной является эпоха накануне и во
время балканских походов славян, когда Среднее Поднепровье было и перепутьем северных
племен, и местом формирования новых союзов, и исходной точкой походов, устремленных
«в тропу трояню чрес поля на горы». Консолидацию важнейших славянских племен
ускоряла и внешняя опасность — появление в степях «обров» — авар, разгромивших
дулебов.
Русско-полянская земля устояла и сохранила свою независимость в VI в. Крепость близ
устья Десны на днепровских высотах была исторически необходима. Князь, создавший ее,
опираясь на среднеднепров-ские дружины полян, руси и «северы», получал известную
власть над всеми теми племенами, стержневые реки которых текли к Киеву: древлянами
(Ирпень, Тетерев), дреговичами (Припять, Днепр), кривичами (Десна, Днепр), северянами
(Десна с Сеймом) и радимичами (Сож).
В конце V — начале VI в. наряду с прежними неукрепленными селищами в землях
Кривичей, Дреговичей, Радимичей появляются укрепления, небольшие острожки; примером
может служить городище Коло-чин на Днепре выше устья Припяти. Исследователи
полагают, что эти острожки служили не для постоянного проживания в них, а лишь как
убежища на случай опасности; население жило постоянно в деревнях, расположенных
иногда у самого острожка или поодаль от него. Факт почти одновременного возникновения
сотен укрепленных острожков на огромной территории в высшей степени примечателен —
появилась какая-то опасность. Едва ли речь может идти о внешней опасности типа аварского
или хазарского нашествия — здесь, в глубине непроходимых лесов и болот, появление
кочевников невозможно. Вероятнее всего, эту повсеместную опасность, заставившую
строить «грады» — укрепления, убежища, следует видеть в изменении социальных условий
как внутри перечисленных племенных союзов, так и по соседству с ними.
Прежде всего это рост дружин и стратификация дружин по племенной
принадлежности: дружины и князья мелких племен, входивших в федерацию, и дружины
самой федерации того обширного союза восьми-десяти племен, который имел и свою
«столицу» и своего князя, как об этом и пишет Нестор, называя «свои княжения» у Полян,
Древлян, Дреговичей, Полочан, Словен. Опасностью было появление в землях того или
иного первичного племени не столько своих племенных дружинников (без ведома которых
нельзя было и «град» воздвигнуть), сколько «великого князя» всех кривичей или всех
дреговичей с дружинами с целью поборов. Эти князья племенных союзов (княжений) при
переходе от высшей ступени родо-племенного строя общества к государственности должны
были широко пользоваться такой полупервобытной формой, как полюдье. Можно думать,
что в древлянском княжении было свое полюдье, в кривичском — свое и т. д.
Киев возникает одновременно не только с массовым продвижением на юг, с созданием
мощного племенного союза Полян-Руси, но и с интереснейшим процессом создания
городищ-острожков на большой территории, служивших то ли убежищами от ставших
воинственными соседей, то ли укрытиями от племенных дружинников или же узловыми
пунктами княжеского полюдья. Следовательно, Нестор имел право поставить в один ряд
вопрос, «кто в Киеве нача первее княжить», с вопросом о становлении государственности,
«како Русская земля стала есть». Не будем упрекать средневекового историка за то, что
начало процесса феодализации он принял за окончательное оформление государства — он
уловил то, что не всегда улавливают современные нам историки: важный переломный
момент в социальной природе восточнославянского мира. Этот переломный момент он
символически изобразил как основание Киева в земле Полян.
22 Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 200: «Что же имена князей от урочищ или предел
вымышлены, того во многих историях с избытком видим».
(«идеже ныне зоветься Щековица»), так ее именовали в XVII в.95, так она называется и в
настоящее время.
Хоревица, с которой связали имя третьего брата, определяется различно. Ни
летописной, ни более поздней традиции нет. Возможно, следует присоединиться к давнему
мнению В.Б. Антоновича (поддержанному М. К. Каргером и П. П. Толочко), что Хоревица
— это Лысая гора. Судя по своеобразному наименованию, это была одна из тех ритуальных
гор, на которых, по народному поверью, проводили свой шабаш киевские ведьмы. Рядом с
Лысой горой находился огромный языческий курганный могильник 23. Хоревица, названная в
армянской записи Хореан, в поздних источниках XVI–XVII вв. отождествлялась с
Вышгородом96. Теоретически это можно допустить, т. к. в той же армянской записи только
Хореан отмечен как город, находящийся «в области Палуни» (Полян), т. е. как бы в стороне
от городов старших братьев. Город (или область) Хореван знает Ибн-Русте, упоминая, что
здесь русы размещают пленных славян97. Но Вышгород ли это или гора Хоревица
(Юрковица) в Киеве, остается неясным.
Сложнее обстоит дело с городом основного героя легенды — Кия. Не оспаривая
единодушного мнения исследователей о том, что город построен на Андреевской,
Старокиевской горе, где впоследствии на протяжении четырех столетий (с IX по XIII)
находился центр жизни Киева, следует внести совершенно необходимую поправку: крепость
на Андреевской горе была не первичным, а вторичным местом пребывания князя Кия. Это
непреложно следует как из русской летописной записи, так и из армянской записи Зеноба
Глака в «Истории Тарона».
Вглядимся внимательнее в летописный текст.
Здесь совершенно ясно речь идет о двух разных ситуациях: 1. Резиденция Кия на
какой-то горе близ Боричева взвоза. 2. Постройка городка во имя Кия (местоположение
городка не указано)» Во всей литературе об основании Киева указание летописца на
«Боричев увоз» понимается как не подлежащее сомнению указание на Старокиевскую гору,
где в X в. был город Владимира, а в одном из его углов археологами еще в 1908–1910 гг.
выявлены следы небольшой крепости конца V–VII вв., справедливо сопоставляемой с
«градком» времен Кия. При этом молчаливо подразумевалось, что и гора, на которой сидел
Кий до постройки градка, и место, где этот градок воздвигнут, являются одним и тем же
топографическим пунктом.
Обратим внимание на то, что если принять такое отождествление горы Кия и града
Кия, то крайне странно будет выглядеть топографическое пояснение летописца Никона:
«там, где ныне Боричев увоз». Подходит ли оно к древнейшей части Киева на Старокиевской
горе? Ведь здесь находились каменные княжеские дворцы, стояла Успенская Десятинная
церковь («Святая Богородица»). Для того чтобы пояснить киевлянам XI в. местоположение
крепости Кия, вполне достаточно было бы такого общеизвестного ориентира, как
Десятинная церковь, примыкавшая вплотную к засыпанному рву древнего градка Кия.
Летописец, воскрешавший прежнюю топографию Киева, именно так и поступал в других
случаях, пользуясь сопоставлениями с самыми заметными городскими ориентирами.
Церковь Ильи определена «яже есть над Ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре»;
построенная Владимиром церковь в Херсонесе — как находящаяся «на месте посреди града,
идеже торг деют корсуняне». Битва с печенегами в 1036 г. локализована на поле, «идеже
стоить ныне святая Софья». Использована в качестве ориентира и Десятинная церковь, но с
23 Языческий ритуальный характер данной горы явствует из описания событий 980 г., когда Владимир,
подступая к Киеву, «обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичьмь и Капичемь; и есть ров и до сего дьне».
Капичь, очевидно, «капищь» — языческий храм. Лысая гора — соседняя с Дорогожичами, ближе к Киеву;
здесь капище было вполне уместно.
ее помощью отмечается не городок Кия, а местоположение бронзовой квадриги,
привезенной из Корсуни и поставленной «за святой Богородицей». Определяя
местоположение терема Ольги, летописец снова упоминает Десятинную церковь: «за святой
Богородицей над горою», т. е. прямо на месте древнего городка Кия.
Если бы летописец Никон, делая свои топографические примечания, хотел обозначить
малый городок Кия, достоверно определенный археологами как часть Владимирова города
(«за святой Богородицей»), то он и воспользовался бы непременно указанием на хорошо
знакомый киевлянам храм. Летописец же предпочел определить место первичной
резиденции Кия не тем или иным городским ориентиром, а дорогой, идущей вне города, по
его окрестностям. Это настолько странно, что заставляет искать эту резиденцию где-то за
пределами летописного киевского кремля, там, куда может вывести Боричев увоз.
Местоположение Боричева увоза определялось в деталях различно, но после
специального исследования Д.И. Блифельда можно уверенно считать его тождественным
современному Андреевскому спуску, начинающемуся невдалеке от городища VI–VII вв.99
Наиболее доказательным этот автор считает сообщение грамоты 1694 г. о том, что в пользу
Трехсвятительской церкви должны давать «куницу» киевляне, живущие «под горою и на
горе… почав от церкви Воздвиженской даже до фортки острожской в ров Боричев по взвоз
Рождественский»100. По упомянутому выше плану Киева 1695 г.101 эта куничная дань
налагалась на жителей города по обе стороны от «Киевских ворот и киевского вывода»;
Боричев ров, таким образом, совпадает с современным Андреевским спуском, обходящим
Андреевскую церковь с запада. Урочище Боричев упоминается в летописи под 945 г.; послы
древлян к Ольге «присташа под Боричевом в лодии». При свержении идолов в 988 г. князь
приказал Перуна «влещи с Горы но Бори-чеву на Ручай». «Ручай» протекал посреди Подола
и вливался в По-чайну у самого ее впадения в Днепр.
Последний раз в средневековых источниках Боричев упоминается в 1185 г. в «Слове о
полку Игореве»: «Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощеи». Князь Игорь
уезжал из Киева (где он просил помощи у великого князя) к себе в Северскую землю. Он
ехал из княжеского дворца и из города вниз по Боричеву спуску к Пирогощеи, находившейся
посреди Подола. План 1695 г., на котором нанесены и дороги, помогает представить путь
Игоря к Пирогощеи: дорога идет от Киевских ворот вниз прямо к Замковой горе (Киселевка)
и от ее южной оконечности поворачивает резко на северо-восток именно к месту бывшей
Успенской Пирогощеи церкви102. За 500 лет путь по Боричеву не изменился.
Возможно, что с именем Боричева связан не только непосредственный спуск с горы, но
и дальнейший путь мимо Замковой горы через Подол к Днепру. На это намекает и
упоминание пристани под Боричевом (945) и последний путь идола Перуна к Ручаю и
Днепру (988). Возможно, что после спуска с горы («увоза») путь по ровному месту
назывался «током». Боричев ток — улица, сохранившая это архаичное наименование, идет
от подножия Андреевской горы к подножию Замковой. Важно отметить, что почти во всех
случаях «Боричев» (сначала «увоз», а потом «ток») связывается топографически с Замковой
горой, у подножия которой Боричев путь сворачивал к Пирогощеи24.
Замковая гора, лишенная таких общеизвестных ориентиров, как Десятинная церковь,
или Софийский собор, могла быть обозначена летописцем для опознания ее киевлянами XI в.
близостью к наезженной дороге, ведшей из княжеского кремля к пристани и
соприкасавшейся с Замковой горой. Это и наталкивает на логический вывод: гора, на
которой «сидел Кий» до постройки «градка», — это и есть Замковая гора. Такой вывод
полностью подкрепляется наличием мощного культурного слоя на замковом плато; слой
содержит как зарубинецкий горизонт с римскими монетами, так и горизонты V–XI вв. с
византийскими и восточными монетами V–X вв. (начиная с фолиса императора Анастасия —
24 В далекой древности Боричев путь мог начинаться у Замковой горы как путь к Днепру-Борисфену.
Население здесь жило уже в те времена, когда приезжающие с юга купцы еще называли Днепр его древним
скифским именем Борисфен. Не связаны ли топонимы «Боричев увоз» и «Боричев ток» с именем Днепра —
Борисфена?
498–518 гг.).
Замковая гора выделялась в V–VI вв. из всех киевских высот, заселенных в то время.
Не касаясь совершенно никаких исторических соображений (что в данном случае даже
хорошо, т. к. обеспечивает независимость суждений), П.П. Толочко констатирует: «Как
показывают материалы, местом древнейшего поселения была Замковая гора… Не
исключено, что именно она являлась тем древнейшим городским ядром-плацдармом, из
которого произошло заселение окружающих возвышенностей»103. В.сочетании с
приведенными выше разысканиями эта археологическая констатация приобретает особый
интерес.
Продолжим анализ топогидронимики Киева. Крепостные ворота, выводящие на трассу
Боричева увоза на плане 1695 г., носили своеобразное название «Киевских». Обычно ворота,
как и дороги, именуются в связи с тем пунктом, к которому они ведут. В московском
Земляном городе, например, ворота назывались по городам: Смоленские, Тверские,
Серпуховские и т. п. «Киевские» ворота в Киеве вели на Замковую гору, которую в данном
случае следует понимать как «Киевскую гору». Возможно, что историческая традиция здесь
преобладает над представлениями киевлян XVII в. о Подоле как основной части Киева.
Важным топографическим аргументом в пользу отождествления Замковой горы с
резиденцией Кия является ручей Киянка. Он вытекает не от оврагов Андреевской горы, а
много западнее — из оврага между горой Детинкой и Копыревым концом. Течет Киянка
сначала на север, омывая юго-западную часть подошвы Замковой горы, а затем, огибая
Замковую гору, идет по Подолу, впадая в Глубочицу. Таким образом, основная часть течения
Киянки связана с таким ориентиром, как Замковая гора. Откуда ж Киянка получила свое имя,
если от градка Киева она отстоит достаточно далеко и ни истоком, ни течением с ним не
связана? Ответ подсказан предыдущим: речка Киянка получила свое древнее имя от
первоначальной резиденции князя, от той горы, на которой Кий пребывал до постройки
крепости на Горе, т. е. по Замковой горе, которую теперь мы еще более уверенно можем
считать первоначальным Киевом.
Замковая гора со всех сторон окружена надежными «киевскими» ориентирами: с запада
и с севера ее омывает Киянка, несомненно связанная с Кием, а с юга и востока к ней
подходит тот Боричев путь, при помощи которого летописец Нестор в 1070-е годы
обозначил местоположение горы, где в свое время «седяше Кый». Керамика корчаковского
типа, ранние формы которой датируются концом V–VI вв.104, и византийские монеты конца
V в. определяют время возобновления жизни на «Киевой горе». Таким образом, историко-
топографические разыскания позволяют уверенно отождествлять первоначальную
резиденцию Кия (а может быть, и его предков?) с Замковой горой (Киселевкой, Фроловской
горой). Она на какой-то отрезок времени предшествует постройке городка на Андреевской
горе105.
Не противоречит ли мысль о двух разных резиденциях Кия летописному
свидетельству? Рассмотрим его текст с этой точки зрения. Первый этап: Кий находится на
горе, где во времена летописца (середина XI) проходил «увоз Боричев»; Щек — на горе,
носившей и во времена летописца название «Щековица»; гора Хоревица названа по третьему
брату. Второй этап: построен городок во имя Кия; около крепости — «лес и бор велик», где
охотились на зверей. По смыслу легенды, три горы трех братьев были неукрепленными. Близ
новопостроенного градка был лес, о котором нет речи при описании трех гор. Очевидно,
крепость Кия находилась в ином месте, чем три горы.
Значительно более определенные данные мы получим, если обратимся к той армянской
записи киевской легенды, на которую впервые обратил внимание Н.Я. Марр. В этой записи
Зеноба Глака (VII–VIII вв.) два этапа строительства выражено четко. Первый этап: царь дал
власть трем сыновьям Деметра и Гисанея: «Куару, Мелтею и Хореану»;
К отмеченным Марром совпадениям (три брата, три города, лес и охотничьи угодья на
новом месте) можно добавить еще одно: Зеноб Глак говорит о постановке на новом месте
двух идолов, а мы знаем благодаря раскопкам В.В. Хвойко, что именно в городке Кия на
Андреевской горе в его средней части были обнаружены еще в 1908 г. два языческих
жертвенника; один из них простой, цилиндрический, а другой, расположенный рядом,
сложной эллиптической формы с четырьмя выступами по странам света. К сожалению,
разгадать славянскую первооснову Гисанея и Деметра пока не удалось108.
Главным выводом из сопоставления армянской и киевской записей является тот, что в
первичной основе древней легенды говорилось о двух этапах жизни на киевских высотах:
первоначально были заселены «Киева гора» (Замковая), Щековица и Хоревица. Имена
«братьев» Кия (эпическое требование троичности) заимствованы, вероятно, от названий двух
последних гор. Эта первоначальность заселения Замковой горы и Щековицы подтверждена и
археологически, особенно в отношении первой из них.
Замковая гора представляет собой сильно вытянутый с юго-востока на северо-запад
останец высокого берега, с крутыми обрывистыми краями, господствующий над пойменным
Подолом (высота над уровнем Подола — 40 м). По своему протяжению она равняется городу
Владимира на Андреевской горе, но Замковая — более узкая. По площади же (около трех га)
она в 3 раза превосходит градок Кия. По своему срединному положению эта гора
контролировала и гавань Почайну, и Подол, и побережье Днепра. Ее крутые склоны делали
ее неприступной крепостью. Здесь, вероятно, и находились Полянские князья до постройки
крепости на Андреевской горе. Замковая гора не была покинута в пору расцвета Киева, и
жизнь на ней продолжалась. На ее площади, помимо монетных находок IX–X вв., была
обнаружена даже какая-то кирпичная постройка, отнесенная Н.И. Петровым к X в.109
События V–VI вв., перекроившие карту Европы, начались где-то близ Киева, севернее
его и завершились в архипелаге Эгейского моря. Киев был воротами, через которые
проходили на юг дружины дреговичей, радимичей и полулитовцев — кривичей. В эти же
века происходил процесс усиления дружин, консолидации славянских племен; новые волны
кочевников делали опасной южную зону славянского расселения, да и сами славяне-
колонисты, вливавшиеся в южные степи, были достаточно беспокойной массой.
У приднепровского славянства появился еще один центр — Киев, укрытый лесами от
южных напастей и господствовавший над такой важной стратегической магистралью, как
Днепр. Все перечисленное предопределило важную историческую роль Киева и выдвинуло
его на главное место. Возникла потребность в создании новой крепости, и князь Кий строит
эту крепость на той горе, которая господствует над всеми старыми поселениями, на горе, с
вершины которой хорошо обозримо и устье Десны, и обводная старица Черторый, и далекий
Вышгород, возвышающийся над Днепром. Новая крепость, возникшая на рубеже V и VI вв.
н.э., невелика, она занимает всего два гектара, в ней нет еще ни ремесленных кварталов, ни
торговых площадей, но как капитанская рубка, она возвышается над старыми горами,
Подолом, пристанями и позволяет управлять складывающимся государством, границы
которого первоначально простирались от Западного Буга (г. Волынь близ современного
Грубешова) до Северского Донца и от Роси до Полоцка, а в дальнейшем охватили все
восточнославянские племена, предков украинцев, русских, белорусов.
У истоков древнерусской государственности стоит мощный союз племен Среднего
Поднепровья, объединивший вокруг себя десятки других племен. В этом союзе главную роль
играли поляне, слившиеся с Русью, очевидно, уже в VI в., а центром зарождавшейся
государственности стали киевские высоты полян: сначала «Киева гора» (Замковая,
Киселевка), а вскоре к ней добавился и «градок Киев» на Андреевской горе, где в наши дни
символично разместился Киевский исторический музей.
***
ЧАСТЬ 2.
ОБРАЗОВАНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ
В.Ф. Минорский правильно определил эту реку как Оку. Вытекая из сердцевины
пространной Среднерусской возвышенности, Ока касается северо-восточного края «Русской
земли» и течет к славянам-вятичам, для которых Ока была главным географическим
определителем («а Вятко седе с родом своим на Оце…»). К нашему счастью,
местоположение Хордаба определено персидским Анонимом еще раз в разделе о горах.
Следует напомнить, что, как выяснено выше, этот географ называл горами не только
настоящие горные хребты, вроде Кавказа, но и все водоразделы, отделяющие одну речную
систему от другой. На Русской равнине он с поразительной точностью обозначил шесть
26 Разноречия в написании (Хордаб — Хурдаб, Джерваб) обычны для восточных авторов.
самых главных водоразделов, сведения о которых были, очевидно, получены от степняков-
кочевников, для которых эти «горы» были не менее важными географическими
ориентирами, чем реки, расположенные меридионально. Водоразделы являлись отличными
дорогами для летне-зимних перекочевок. Описав Донецкий кряж и огромный водораздел,
идущий к Авратынской возвышенности (с которого стекают в Днепр его правобережные
притоки), автор пишет:
27 Иллюстратор летописи, мысливший символами, очень редко изображал лес, деревья. Деревья в
миниатюрах появляются или для характеристики лесной страны (как в случае с вятичами) или же для
обозначения священной рощи языческого Киева (л. 43, 48 об., 49).
Вятические племена заселяли бассейн Оки почти от истоков и до старорязанской
излучины. Характерные вятические курганы с такими находками в них, как семилопастные
височные кольца, встречены на реках Жиздре, Угре, Зуше, Упе, Наре, Москве, Осетре,
Проне.
У западных славян, где сохранились подробные письменные источники, мы знаем, что
на приблизительно равновеликой территории размещалось 8–10 первичных племен
(название каждого племени отмечено источниками), объединенных в союз, называющийся
или особым именем (Лютичи), или по племени-гегемону (Бодричи). В русскую летопись
попали только эти имена крупных племенных союзов, и Вятичи названы наравне с
Лютичами. Это дает нам право предполагать, что внутри такой обширной территории, как
вятическая, могли размещаться несколько первичных племен (по летописцу «родов»).
Летописец, писавший свою историю в стенах монастыря, мог и не знать местных названий
мелких племен. В русской письменности есть два случая упоминания такого микроплемени.
Одно из них относится к походу воеводы Волчьего Хвоста на Радимичей, победившего их на
р. Пищане в 984 г. Потом бытовала поговорка, укорявшая радимичей: «Пищаньци волъчья
хвоста бегають». В этом случае хронист расценивает пищаньцев как некую органическую
часть Радимичей.
Более определенно звучит второе упоминание. Оно принадлежит не монаху-
затворнику, а полководцу, «утершему много поту за Русскую землю». Владимир Мономах
вспоминает, что около 1080 г. он разбил половцев хана Белкатгина, «а семечи и полон весь
отъяхом»144. Половцы перед этим прошли через р. Сейм (древнюю «Семь») и дошли до
Стародуба. Вскоре, воюя под Прилуком (два дня пути от Сейма), Владимир вынужден был
укрыться в городе от превосходящих сил врага почти без потерь, «только семцю яша
одиного живого, ти смерд неколико»145.
«Семичи» — типичное по своей форме племенное имя. Это, очевидно, одно из племен
Северянского племенного союза, размещенное на Сейме: «А друзии седоша по Десне и по
Семи, по Суле и нарекошася Север».
«Но мы на предлежащее возвратимся», как писали древние авторы, когда им
приходилось отступать от своей основной темы. Археологические материалы позволили
выявить внутри всей вятической территории отдельные небольшие районы; они выявлены
лишь в северной части Вятичей146. Таких районов-племен удалось обнаружить шесть, но,
исходя из их размера, во всей земле Вятичей их должно быть не менее 10. Таким образом,
археология помогает нам осознавать всю вятическую общность именно как союз племен.
Анализ распространения вятических семилопастных височных колец, изготовленных одним
мастером (отлитых в одной литейной форме!), показывает, что существовала еще более
мелкая структурная единица, чем племя: на всей территории Вятичей должно было быть по
расчету около сотни мелких мастерских с незначительным районом сбыта в 10–15 км в
поперечнике каждая147. Другими словами, по археологическим данным мы можем нащупать
элементы десятичного деления, характерного для высшей ступени первобытности и
сохраняющегося некоторое время и позднее.
Группа поселков — «сто» (район сбыта одной мастерской).
Племя — «тысяча» — особенности погребального обряда.
Союз племен «тьма» — Вятичи — этнографическое единство.
Приведенные сопоставления не являются окончательными, т. к. они получены на
основе довольно поздних материалов, часть которых относится к XI–XII вв., но, учитывая
долгую сохранность племенного строя у Вятичей, с которым должны были считаться даже
князья XII в., эти материалы допустимо рассматривать как проявление архаичных черт.
Третий вид источников, кроме летописи и археологии, — это единственные в своем
роде записи неизвестного восточного географа середины IX в., из которых с разной степенью
подробности черпали свои сведения и персидский Аноним, современник этих записей, и
Ибн-Русте (начало X), и Гардизи (середина XI) (см. Приложение 1). Ни один из славянских
племенных союзов не был так детально и добросовестно описан, как земля славян-вятичей
ВАНТИТ. Путешественник-информатор видел землю Вятичей не только проездом; он, почти
несомненно, жил у вятичей некоторое время: путешественник знал, как проводят вятичи
зиму и лето, он видел языческий обряд во время жатвы, ему приходилось наблюдать и
похороны и ежегодные поминки, а также ежегодное княжеское полюдье; он успел изучить
быт, юридические обычаи, отдельные славянские слова, торговлю в столице и все виды
музыкальных инструментов. Путешественник, очевидно, был в столице вятичей, т. к. он
точно знал, что этот город находится у реки «Уки» (Оки), что где-то близ города кончается
один из длиннейших водоразделов. Он знает царский быт и даже то, как выглядят кольчуги
его дружины. Все это в значительной степени повышает ценность источника и доверие к
нему. Информатора, сообщившего сведения сочинителю древнейшей записи середины IX в.,
будем условно называть «Путешественником»148.
На основе археологии, летописи и записей восточного Путешественника мы можем
впервые разносторонне и подробно описать один из славянских племенных союзов,
существовавших в IX–XI вв. параллельно государству Руси, и сопоставить его с самой
Русью.
Хозяйство. Археология дает нам обычное славянское комплексное хозяйство:
земледелие, скотоводство, охота и рыболовство. Земледелие было, очевидно, подсечным, т.
к. Путешественник сообщает, что зимой славяне живут большей частью в «замках и
крепостях (городищах), а летом — в лесах». Это — обычное разделение сезонов при
господстве подсеки, когда летние работы, начиная с весны, проводятся в лесу: корчевка
пней, расчистка лядины от сучьев, сожжение их, пахота и уборка урожая. В своих
полуземлянках вятичи «остаются до весны». Подсечная форма земледелия привела к
кажущемуся противоречию в свидетельствах Путешественника: «и нет у них виноградников
и пахотных полей», «риса у них нет и нет засеянных полей». Очевидно, Путешественник
подразумевал под «полями» привычные для южанина возделанные и орошенные земли,
характерные для ирригационного земледелия. Поля-лядины вятичей были в какой-то мере
скрыты от него лесами, но он все же знал, что «большая часть их посевов — просо», и
описывал аграрно-магический обряд на сжатой ниве. Земледелие вятичей отличалось от
ближневосточного (не было ни риса, ни винограда), но посевы разных культур с
преобладанием проса отмечены Путешественником.
Говоря о скотоводстве вятичей, Путешественник отмечает, что лошадей у них мало
(очевидно, по сопоставлению с табунами коней у степняков). Крупный рогатый скот
упомянут в связи с культом быка. Особое внимание автор-мусульманин обратил на
свиноводство: «и разводят они свиней и имеют они стада свиней так же, как мы имеем стада
баранов». Обилие дубрав в земле Вятичей (например, «Тульские засеки») позволяло выпас
свиней стадами.
Кроме зерновых культур, у славян были и посевы льна, о чем свидетельствует
упоминание о льняной одежде.
Особенно важны сведения Путешественника о пчеловодстве у вятичей. Археология
редко дает нам прямые или косвенные следы пчеловодства, хотя мы твердо знаем о важности
меда и воска как основных статей дани и экспорта у всех славян вообще. По отношению к
древнеславянскому пчеловодству обычно применяется термин бортничество, а борть иногда
понимается как естественное дупло в дереве. Однако борть была искусственно сделанной
колодой, выдолбленным ульем, привязанным высоко к дереву. Борть можно было украсть:
«Аже украдеть кто борть, то 12 гривне продаже» («Русская Правда»). Именно о таких
искусственно изготовленных бортях и говорит Путешественник: «И есть у них нечто вроде
бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи (может быть, соты?) и мед.
Называется это у них улишдж и из одного бочонка добывается до 10 кувшинов меду». Слово
«улишдж» следует осмыслить как «ульище» — улей, равнозначное борти. Исходя из того,
что одна пчелиная семья дает за год около 150 кг меда, кувшин представлял собою емкость,
вмещавшую около пуда меда. В археологическом материале мы знаем глиняные сосуды-
корчаги примерно такой вместимости.
Вятичи из меда делали разные сорта хмельных напитков: «у них много напитков из
меда». Выделялись владельцы больших запасов меда: «Есть у них люди, которые имеют у
себя 100 больших кувшинов медового напитка». Автор «Худуд ал-Алем» иначе изложил это
место: у славян «очень много меда, из которого они изготовляют вино и тому подобные
напитки. Сосуды для вина (хмельного меда) делаются у них из дерева и случается, что один
человек делает до 100 таких сосудов». Здесь речь идет не о «больших кувшинах», которые
археологически неизвестны, а о деревянных бочках, которые могли как-то соответствовать
по вместимости восточным большим кувшинам-хумам (античным пифосам). Сто бочек
хмельного меда, по средневековым понятиям, составляли целый капитал. Недаром
Путешественник оговорил, что это — исключение: «есть у них люди…», «случается…»
Поселки и жилища. Славянские поселения VIII–X вв. были как неукрепленными
(селища), так и укрепленными (городища). Археологически селища недостаточно изучены, т.
к. у них отсутствуют внешние признаки и часть их заросла лесом, часть превратилась в
современные села. Лучше изучены городища, представляющие собой небольшие крепостицы
с земляными валами, усиленными тыном. Городища были и постоянным поселением, и
местом убежища на случай опасности для населения окрестных деревень и лесных заимок.
Городища так называемого «ромейско-боршевского типа» нередко выделяют как особую
археологическую культуру, охватывающую лесостепь днепровского Левобережья (в
основном землю Северян) и доходящую на востоке до Дона в районе Воронежа. На севере
эти городища доходят до Брянска и Средней Оки, захватывая тем самым южную, наиболее
архичную часть земли Вятичей.
Правильнее смотреть на всю область городищ роменско-боршевского типа не как на
особую археологическую культуру, а как на русскую деревню в условиях постоянной
мадьярско-печенежской опасности. Славянские земледельцы в областях Северян, отчасти
Радимичей и Вятичей приспособили свою жизнь к противостоянию набегам кочевников,
построив множество крепостей-»градов» в VIII–IX вв. «Грады» обычно располагались
гнездами по 8–12 городищ, что, очевидно, отражало оборонительную систему одного
племени. Центральное городище такого гнезда нередко упоминалось в летописи XII в. уже
как город. Таковы, например, у Северян города Прилук, Ромен, Лтава, Гадяч, Путивль, Курск
и др. Ввятическои лесостепи тоже имелись городища роменского типа. Эта картина очень
хорошо отражена Путешественником:
Нам известно, что мадьяры приводили своих пленников в Керчь (пристань «Карх») и
там продавали славянских пленников грекам (Ибн-Русте)149. Указание на вывоз пленников к
Керчи ценно для нас и географически и хронологически. Географически оно определяет тех
славян, которые подвергались набегам, — это зона бассейна Азовского моря, т. е. земли
Северян и Вятичей, зона наибольшего распространения городищ роменского типа.
Хронологически оно важно в том отношении, что определяет время не позже середины IX в.,
после чего мадьяры продвинулись далеко на запад и не могли уже пользоваться Керчью как
рынком сбыта живого товара; на новом месте к ним был ближе Белгород в устье Днестра.
Конец VIII — начало IX в. — время основания большинства роменских городищ.
Путешественник, очевидно, был свидетелем того, как «объединялись несколько человек,
чтобы строить укрепление». Вооруженная деревня русского юго-востока была интересным
историческим явлением. Жилища в городищах роменской культуры представляли собой
полуземлянки, углубленные в землю на 100–120 см. В углу землянки — печь, поставленная
прямо на полу; печь иногда делалась из специальных глиняных конусов, придававших
большую прочность печному своду. В углах землянок обычно прослеживаются ямы от
столбов, поддерживавших крышу. Землянки непомерно малы (2,5 x 2,5 м; 3 x 3 м): их
площадь не превышала 9–10 кв. м, а за вычетом входа и места печи жилая площадь
колебалась от 5 до 8 кв. м. Многие археологи ошибочно полагали, что пределами такой
землянки ограничивалась вся изба древнего вятича или северянина. Но средняя крестьянская
семья в 5–8 человек (муж, жена, свекор со свекровью и трое-четверо детей) не могла
уместиться в крохотной землянке. Тщательные раскопки роменской землянки в окрестностях
Путивля показали, что изба IX–X вв. была более сложной и более просторной. К квадрату
землянки с двух сторон примыкали неширокие полосы (около 2 м), шедшие вдоль всей
землянки. Это были «полати», примыкавшие к углубленному квадрату землянки и покрытые
крышей.
Эта теплая часть жилища должна была именоваться «истъбой», «истобкой», т. е.
«отапливаемым жилищем». Углубленный квадрат землянки с печью мог носить древнее
название «гълбец», «глъбец» от корня «глуб», «глыбь» — глубина, название, сохранившееся
до XIX в. для околопечной ямы или подполья.
Полати, как и в позднейших крестьянских избах, предназначались для спанья. На
роменских земляных полатях, или «лежанках», вполне могли уместиться все члены семьи;
эти приподнятые над полом на 100–120 см места были наиболее теплыми в избе, т. к. жар от
печи поднимался кверху. Жилище роменского типа с поправками на полати имело по фасаду
около 7 м при боковой стороне около 3 м. Таким образом: его общая площадь (землянки и
полатей) составляла около 20 кв. м.
Наличие в славянских языках общих терминов, обозначающих верхнее помещение,
второй этаж постройки, заставляет нас внимательнее отнестись к реконструкции всего
славянского жилого комплекса. Верх жилья обозначался словами: «горница», «горище»,
«чердак» (может быть, «чертог»), «светлица», «терем». Славянская терминология
противопоставляет верх низу, углубленной части: горница (горнее, вышнее) и глъбец
(углубленное).
Рассмотренное славянское жилище по своей конструкции вполне допускает наличие
верхней надстройки над углубленной частью. Для этого достаточно было только срубить
несколько более длинные угловые столбы — стойки (4–5 м) и настлать потолок на половине
их высоты. Получалось два помещения — нижнее, теплое, а верхнее — холодное, летнее
(площадь в 7–9 кв. м). Крыша над горницей должна была обязательно быть двускатной, а над
полатями — пониженной метра на два и односкатной. Внешние стены были (судя по
отсутствию остатков бревен), очевидно, плетеными, турлучными, промазанными глиной.
Жилую постройку окружали хозяйственные ямы; грушевидные для овощей и молочных
продуктов и большие бочкообразной формы для «жита» (зерна вообще).
На некоторых городищах IX–X вв. (например, Вщижском) на мысу, в углу поселка
строилось помещение большего размера, чем обычное жилище, и без признаков обычного
жилого слоя. Обилие пряслиц для веретен и гадательных камней говорит о том, что
подобные помещения являлись «беседами», просторными избами для посиделок, где по
зимам пряли пряжу, пели песни, слушали сказки и гадали о судьбе.
Восточный Путешественник видел у вятичей жилища того типа, который археологи
находят при раскопках ромейско-боршевских городищ.
Вооружение славян описано так: оно состоит из луков, стрел, копий, метательных
копий, щитов. К этому следует добавить находимые в курганах топоры. «У «царя славян»
есть «прекрасные, прочные и драгоценные кольчуги».
Семейный быт. На ежегодные поминки, о которых пишет Гардизи, по толкованию
А.П. Новосельцева, собирается «большая родственная семья»150. По буквальному значению
соответственных слов речь должна идти о «людях, живущих в одном доме», но
исследователь прав, приводя более обобщенную форму, т. к. археология не знает для этого
времени больших домов («огнищ») у вятичей. Единственное расширительное понятие —
жители всего поселка, всего городища. Летопись Нестора сохранила интересное описание
нравов «мудрых полян» и противопоставленных им лесных жителей — радимичей, вятичей
и северян.
Рассказ о древнем быте славян построен Нестором по принципу антитезы. Поэтому то,
что указано как достоинство полян, следует понимать и как утверждение отсутствия этих
качеств у вятичей и их лесных соседей.
Брачные обычаи у вятичей отсутствовали; существовали пережитки матрилокального
брака — будущий зять приходил в дом невесты на брачную ночь. Летописец намекает па
предосудительные нравы внутри семьи — жены сыновей не имеют «стыденья» к отцу и
братьям своего мужа (к свекру и деверям), а мужская часть семьи не имеет стыденья к
снохам, к сестрам и даже к матерям, что может быть понято как пережитки эндогамии.
Эти черты первобытности отразились и в той киевской былине, которая повествует о
борьбе Киева с лесными вятичами — былине об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике.
Живет Соловей со своим гнездом в тереме или подворье, обнесенном тыном; на тыне —
человечьи черепа. Соловей-Разбойник вокруг своего двора «захватывает вор-собака на семи
верстах» и в то же время никому не позволяет ездить через его леса: «ни конному, ни
пешему пропуску нет». Это — представитель уходящего родового строя с его
ограниченностью и замкнутостью. Место, где засел Соловей, — земля Вятичей, Брынские
леса, где он сидит на «тридевяти дубах», залегая дорогу прямоезжую. Соловей — глава
целого клана; с ним вместе живут и его многочисленные сыновья, дочери и зятья,
действующие «рогатинами звериными». Все младшие члены Соловьиного рода — на одно
лицо, что объясняется эндогамией. Сам Соловей толкует это так:
Когда Илья Муромец узнал об этих первобытных обычаях, то они «за досаду ему
показалися», и он вырубил все племя Соловьиное.
Большой интерес представляет ставшее хрестоматийным летописное описание
славянских обычаев:
«И аще къто умьряше — творяху тризну над нимь и по семь сътво — ряху
краду велику и възложаху на краду мьртвьца и съжьжаху. И по семь, събравъше
кости, въложаху в судину малу и поставляху на стълпе на путьх, еже творять
Вятичи и ныне»154.
«Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают. Женщины же, когда
случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. При сожжении
покойника они предаются шумному веселью, выражая радость по поводу милости,
оказанной ему богом» (Ибн-Русте). «И на струнных инструментах они играют при
сжигании мертвого»(Гардизи).
«И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она
особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба; их вбивают стоймя в
землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой
перекладины веревку. Она становится на скамейку и конец завязывает вокруг
своей шеи. После того, как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она
остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь,
где она и сгорает».
«На другой день после сожжения покойника они идут на место, где это
происходило, собирают пепел с того места и кладут его на холм. И по прошествии
года после смерти покойника берут они бочонков двадцать меда, отправляются на
тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся».
Огонь-Сварожичь почитался всеми славянами. Один обряд сожжения трупов мог дать
основание иноземцу сделать вывод о культе огня. Что касается культа быка (если это не
описка?), то именно в земле древних Вятичей вплоть до конца XIX в. сохранился девичий
головной убор с огромными тряпичными рогами («турица»). Полуметровые рога калужских
девушек настолько напоминали древнее язычество, что священники не пускали в церковь
невест, наряженных по старинному обычаю.
К языческим пляскам относится и описание музыкальных инструментов вятичей:
«Во время жатвы они берут ковш с просом, поднимают к небу и говорят:
“Господи! Ты, который снабжал нас пищей, снабди и теперь нас ею в изобилии!”»
(Ибн-Русте).
«Царь ежегодно объезжает их. И если у кого из них есть дочь, то царь берет
по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в
год. У кого же нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены или
рабыни в год» (Ибн-Русте).
Перед нами типичное полюдье подобное тому, которое так красочно и деловито
описано византийским императором Константином Багрянородным применительно к Руси
середины X в., но только значительно меньших масштабов — там речь пойдет о грандиозном
объезде земель нескольких племенных союзов, здесь же — только об одном союзе Вятичей.
Помимо большого общерусского полюдья середины X в., мы знаем о полюдье
несравненно меньшего масштаба по соседству с Вятичами, правда для значительно более
позднего времени. В 1190 г. владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо
совершал полюдье зимой. И по времени (февраль — начало марта), и по маршруту мы
застаем лишь финальную стадию кругового объезда: Переяславль-Залесский (8 февраля),
Ростов (25 февраля), Суздаль (10 марта), Владимир (16 марта)161
Полюдье сопровождалось сбором дани, судебным разбирательством на местах и
двигалось неспешно. Средняя скорость — около 7–8 км с сутки162.
Полюдье в земле Вятичей можно представить себе только предположительно.
Рассуждая логически, оно должно было бы начинаться в столице, например, в Дедославле
близ Тулы, затем вниз по Упе идти до Оки (близ Мценска), а далее — долгим путем вниз по
течению магистральной реки вятичей — Оки — до самого конца вятических поселений на
юго-востоке, до района Старой Рязани. Обратный путь на запад к Дедославлю — через
Пронск, вверх по Проне. Такой воображаемый маршрут составил бы около 700 км и занял бы
около трех зимних месяцев. К этому маршруту сходятся устья девяти притоков Оки,
текущих со всех концов земли Вятичей. Между прочим, очерченный район является местом
сосредоточения ранних монетных кладов IX–X вв.
В описании полюдья у вятичей некоторое недоумение вызывает то, что «царь» взимает
дань «платьями». Б.Н. Заходер пояснил, что соответствующее слово могло означать вообще
«подарок», «подношение»163, но в данном случае едва ли его можно толковать так
расширительно: подарок должен был бы идти от самого подданного, от главы семьи, а здесь
дань перечислена по нисходящим степеням:
Платье дочери; платье сына; платье жены; платье рабыни.
Учитывая непременное присутствие пушнины как в составе дани («белая веверица»,
«черная куна» и др.)» так и в составе экспорта (обобщенно «скора» — мех вообще), можно
думать, что дань платьями подразумевала или реальную меховую одежду, что маловероятно,
или же некое количество выделанного меха, потребное для изготовления какого-то
условного вида одежды.
Беличья шкурка равна по площади 200–400 кв. см; на изготовление одежды из
беличьего меха требуется около трех квадратных метров меха, что в среднем соответствует
примерно 100 беличьим шкуркам. Это количество резко расходится с тем, что сообщают
летописи о взимании дани пушниной: одна шкурка с одного «дыма» — двора. «Одежда»,
упоминаемая Ибн-Русте (если она меховая), такова, что требует сбора белок с целой сотни
«дымов».
Противоречие устраняется, если мы допустим, что царь во время своего полюдья имел
дело не с каждым крестьянским дымом в отдельности, а со старостами «сотен», главами
родовых или соседских общин, плативших дань в 100 вевериц или кун за все «сто». В пользу
того, что князь князей брал дань не с простых общинников непосредственно, говорит и
упоминание о рабыне. Тот подданный, с которого полагается «платье», владеет рабыней (или
вообще челядью) и, конечно, стоит на один разряд выше, чем обычный крестьянин.
Нумизматы считают, что древняя русская денежная единица «куна» (в основе термина —
шкурка куницы) соответствовала ходовой арабской монете-дирхему (вес 2,73 г серебра)164.
Клады восточных монет IX–X вв. в Восточной Европе (по В.Л. Янину)
Привозные восточные вещи VIII–IX в в. в земле Вятичей (с. Железницы близ Зарайска)
28 Не исключена возможность того, что славянское «вельблуд» является лишь осмыслением арабского
названия верблюдов «ибилун». Если бы это оказалось верным, то послужило бы еще одним подкреплением
свидетельств о знакомстве русов с караванными дорогами Востока.
Русь начала IX в. и ее внешние связи
1 — ядро русского союза племен (поляне, русы, север) в VI–VII вв.; 2 — владения курганов
X–XIII вв.); 4 — локальные варианты археологических данных у вятичей (племена); 5 —
путь восточных купцов из Булгара в Киев в IX в.; 6 — пути сбыта полюдья Киевской
Русью в IX–X вв.; 7 — предполагаемый путь сбыта полюдья вятичами в IX в.
Восточные монеты X в., носившиеся киевлянками как монисто
Литейная форма для изготовления подражаний восточным дирхемам
Здесь детально, со знанием дела описан путь из Византии, через всю Русь на север, к
шведам. Это — путь «из Грек в Варяги». Летописцем он намечен только в одном
направлении, с юга на север. Это не означает, что никто никогда не проходил этим путем в
обратном направлении: вверх по Неве, вверх по Волхову, вверх по Ловати и затем по
Днепру, но русский книжник обозначил путь связей южных земель со скандинавским
Севером, а не путь варягов. Путь же «из Варяг в Греки» тоже указан летописцем в
последующем тексте, и он очень интересен для нас:
«По тому морю (Варяжскому) ити доже и до Рима, а от Рима прити по тому
же морю к Цесарюграду, а от Цесаряграда прити в Понт-море, в неже вътечеть
Дънепр река».
«В лето 862. Изгънаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе
владети…»180.
По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как позже у Ярослава
Мудрого, из варягов и словен, после овладения Киевом стало называться Русью. «Оттоле», т.
е. с того срока, как Олег оказался временным князем Руси, его воины и стали именоваться
русью,русскими.
Совершенно исключительный интерес с точки зрения уяснения отношения варягов к
северорусскому политическому строю представляет сообщение о дани варягам.
Появлялись варяги и в Киеве, но почти всегда как наемная армия, буйная, скандальная
(это мы знаем но Древнейшей Русской Правде) и зверски жестокая с побежденными (см.
ниже). Киев был надежно защищен сухопутными волоками и своими заставами от
неожиданного вторжения больших масс варягов, подобных флотилиям у
западноевропейских берегов. Только одному конунгу Олегу удалось обмануть бдительность
и, выдав свой отряд за купеческий караван, захватить власть в Киеве, истребив династию
Киевичей. Благодаря тому, что он стал во главе огромного соединенного войска почти всех
славянских племен (большая часть их давно уже входила в состав Руси), Олегу удалось
совершить удачные походы на Царьград, документированные договорами 907 и 911 гг.199.
Но в русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля,
сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний
и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в описании удачного обмана киевлян,
и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки
и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о
предреченной смерти Олега — «но примешь ты смерть от коня своего». Обилие эпических
сказаний о предводителе удачного совместного похода современники объясняли так: «И
приде Ольг Кыеву неса злато и паволокы (шелка) и овощи (фрукты) и вино и вьсяко
узорочие. И прозъваша Ольга Вещий — бяху бо людие погани и невегласи». В новгородской
летописи есть прямая ссылка на эпические сказания об удачливом варяге: «Иде Олег к
Новугороду и оттуда — в Ладогу. Друзии же сказають (поют в сказаниях), яко идущю ему за
море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе»200.
Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после
обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло
контрибуцию с греков, «великий князь Русский», как было написано в договоре 911 г.,
исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает неведомо
где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве, то ли за морем, где
его уклюнула змея… Эпос о Вещем Олеге («вештбы витезовы» — героические сказания)
тщательно собран редактором «Повести временных лет» для того, чтобы представить его не
только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские
племена от дани Хазарскому каганату. Редактор-Ладожанин идет даже на подтасовку, зная
версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 г. и беседуя на исторические
темы с посадником Павлом, он не мог не знать ее), он тем не менее умалчивает о Ладоге или
о Швеции, т. к. это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского
государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание,
завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице.
Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте201. Кроме того, из
княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками 911г.
В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая
концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах — Рюрике и Олеге.
Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил
для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил
удачный поход 907 или 911 гг. на греков, обогативший всех его участников. Вот эта
простенькая и по-средневековому наивно персонифицирующая историю концепция и
должна была заменить широко написанное полотно добросовестного Нестора.
Однако, хотя Ладожанин и был образованным и начитанным книжником, сочиненная
им по образцу северноевропейских династических легенд история ранней Руси оказалась
крайне искусственной и резко противоречившей тем фрагментам описания русской
действительности Нестором, которые уцелели в летописи после редактирования. Ладожанин
пишет о строительстве городов варягами, а все упомянутые им города (Киев, Чернигов,
Переяславль, Любеч, Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков, Новгород, Ростов, Белоозеро,
Суздаль) уже существовали ранее и носят не варяжские, а славянские или в редких случаях
финские (Суздаль) названия. Тысячелетний ход истории на юге, где жили некогда памятные
летописцам скифы («Великая Скифь»), подменен приездом заморского конунга с его
фантастическими братьями в пустынные болотистые места Севера, выглядевшие в глазах
восточных современников «безлюдными пустынями». Отсюда с севера на юг из только что
построенного Новгорода и далекой Ладоги в древний Киев и распространялись будто бы
импульсы первичной государственности. Создателю этой противоестественной концепции
не были нужны ни генеалогия, ни хронология. Они могли только помешать его идее
мгновенного рождения государства после прибытия варяжских кораблей. Генеалогия
оказалась, как это давно доказано, примитивно искусственной: Рюрик — родоначальник
династии, Игорь — сын его, а Олег — родич, хотя писатель, ближе всех стоявший по
времени к этим деятелям, — Иаков Мних, прославлявший Ярослава Мудрого, начинал
новую династию киевских князей (после Киевичей) с Игоря Старого (умер в 945 г.),
пренебрегая кратковременным узурпатором Олегом и не считая нужным упоминать
«находника» Рюрика, не добравшегося до Киева.
Под пером же редактора 1118г. Игорь стал сыном Рюрика. Крайне неточна и
противоречива хронология событий и времени княжения князей IX — начала X в. К счастью
для науки редактирование летописи велось хотя и бесцеремонно, но недостаточно
последовательно — от подробного и интересного текста Нестора уцелело больше, чем нужно
было для того, чтобы читатель мог воспринять концепцию Ладожанина как единственную
версию.
Присматриваясь с этой точки зрения к отрывочным записям Никоновской летописи, мы
видим в них антитезу проваряжской концепции. Автор первичных записей несомненно
киевлянин, как и Нестор.
Он знает южные события (борьбу с печенегами и тюрко-болгарами), знает все, что
происходит в Киеве, и, самое главное, на появление «находников» на Западной Двине и у
Ильменя он смотрит глазами киевлянина: киевский князь посылает войска на Полочан и на
Кривичей, в землях которых появились варяги, киевский князь принимает в столице
новгородских беглецов, бежавших от насилия, творимого в Новгороде Рюриком. Это уже
совершенно иной взгляд на первые годы соприкосновения государства Руси с варягами!
Невольно возникает вопрос, а не являются ли эти никоновские записи вторичным
пересказом уцелевших где-то фрагментов текста Нестора, изъятых в свое время одним из
редакторов 1116–1118 гг.? Форма «дунайчи» (вместо «дунайцы») с явно новгородско-
псковским чоканьем прямо указывает на причастность северного переписчика к этому
тексту, интересовавшему новгородцев и по содержанию.
На эту мысль наводит не столько киевская точка зрения автора фрагментов (не каждый
киевлянин — Нестор), сколько наличие и там и здесь, и во фрагментах, и в несомненно
несторовом тексте такого редкого географического определения, как «дунайцы»,
применительно к населению самых низовий Дуная. У Нестора дунайцы «доныне» указывают
городище Киевец, как местопребывание Кия. В никоновских документах эта слово
всплывает при обсуждении вопроса о том, где искать себе князя — у хазар ли, у полян ли
или у «дунайцев». В таком контексте дунайцы выглядят каким-то государственным
объединением, равным по значению Руси (еще не включившей в себя Словен) или
Хазарскому каганату, но несомненно отличным от Болгарии и болгар, о которых Нестор
писал много и подробно под их собственным именем. Разгадка «дунайцев» выяснится позже,
когда мы познакомимся с путями русов в Византию и с перепутьем близ устий Дуная.
Признав концепцию редакторов «Повести временных лет» искусственной и
легковесной, мы должны ответить на вопрос — какова же действительная роль варягов в
ранней истории Руси?
1. Варяжские отряды были привлечены в труднопроходимые русские земли сведениями
об оживленной торговле Руси со странами Востока, что доказывается нумизматическими
данными. Варяги во второй половине IX в. начали совершать набеги и брать дань с северных
славянских и финских племен.
2. Киевские князья в 870-е годы предприняли ряд серьезных мер (походы на Кривичей
и Полочан) для противодействия варягам. Вероятно, в это же время строятся на севере такие
опорные пункты Руси, как Руса и Новгород.
Олег (швед? норвежец?) базировался в Ладоге, но на короткий срок овладел киевским
столом. Его победоносный поход на Византию был совершен как поход многих племен;
после похода (удостоверенного текстом договора 911 г.) Олег исчез с горизонта русских
людей и умер неизвестно где. Легенды указывали его могилы в самых разных местах. К
строительству русских городов варяги никакого отношения не имели.
4. Новгород долгое время уплачивал варягам дань-откуп, чтобы избежать новых
набегов. Такую же дань Византия платила русским «мира деля».
5. Наличие сухопутных преград-волоков на речных путях Восточной Европы не
позволяло варягам использовать свое преимущество мореходов (как это было в Западной
Европе). Контрмеры киевских князей содействовали повороту основных варяжских путей в
сторону Волги, а не на Днепр. Путь «из Варяг в Греки» — это путь вокруг европейского
континента. Путь же из Киева к Новгороду и в Балтику назывался путем «из Грек в Варяги».
6. Киевские князья (как и византийские императоры) широко использовали варяжские
наемные отряды, специально посылая за ними в Северную Прибалтику, «за море». Уже
Осколд «совокуплял» варягов (если верить тексту «Повести временных лет»). Игорь, задумав
повторный поход на Византию в 941 г., «посъла по варяги за море, вабя я на Грькы».
Одновременно с варягами нанимали и печенегов. Варяжские дружинники выполняли
дипломатические поручения киевских князей и участвовали в заключении договоров.
Варягов нанимали и для войны и для политических убийств: наемные варяги закололи князя
Ярополка в 980 г. Варяги убили князя Глеба в 1015 г.
7. Часть варяжской знати влилась в состав русского боярства. Некоторые варяги, вроде
Свенельда, добивались высокого положения, но крайне жестоко относились к славянскому
населению (Свенельд и «умучивание» уличей). Жестокость, нередко бессмысленная, часто
проявлялась и у варяжских отрядов, воевавших под русским флагом и в силу этого
отождествляемых с русами, с населением того государства (Руси), которому они служили.
Так, торговля русов со странами Каспийского побережья долгое время была мирной, и
местные писатели говорили о том, что русы выходят на любое побережье и торгуют там или
на верблюдах едут в Багдад. Но в самом начале X в. (время Олега), когда можно
предполагать бесконтрольное увеличение числа варягов в киевском войске, мы узнаем о
чудовищных зверствах «русов» на том же самом побережье Каспия. Настоящие русы-
славяне в походах этого десятилетия (903–913) оказались, очевидно, сильно разбавленными
неуправляемыми отрядами варягов, принимаемых местным населением за русов. О
жестокости норманнов рассказывает французский хронист из Нормандии Дудон
Квинтинианский:
Константин Багрянородный.
О русах, приезжающих из России на моноксилах в Константинополь
«Зимний и суровый образ жизни этих самых Русов таков. Когда наступает
ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Русами из Киева и отправляются
в полюдье, т. е. круговой объезд и именно в славянские земли Вервианов (Древлян)
Другувитов (Дреговичей) Кривитеинов(Кривичей) Севериев(Север) и остальных
славян, платящих дань Русам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в
апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются в Киев.
Затем забирают свои одно-древки… снаряжаются и отправляются в Византию…»
«Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси, идут
из Невогарды (Новгорода), в которой сидел Святослав, сын русского князя
Игоря, а также из крепости Милиниски (Смоленска) из Телюцы (Любеча)
Чернигоги (Чернигова) и из Вышеграда (Вышгород близ Киева).
Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости,
называемой «Самватас (?)»
Данники их, славяне, называемые Кривитеинами (Кривичами) и
Ленсанинами (Полочанами), и прочие славяне рубят однодревки в своих городах в
зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает,
вводят в ближние озера. Затем, т. к. они («озера») впадают в реку Днепр, то оттуда
они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для
оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают
старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают
новые…»203
«Бяше бо мужь твой акы вълк, въсхыщая и грабя. А наши кънязи добри суть,
иже распасли суть Деревьску землю…»
Перед нами снова, как и в случае с Вятичами, выступает союз племен с его иерархией
местных князей. Князей много; в конфликте с Киевом они несколько идеализируются и
описываются как добрые пастыри. Во главе союза стоит князь Мал, соответствующий «свет-
малику», «главе глав» у Вятичей. Он чувствует себя чуть ли не ровней киевскому князю и
смело сватается к его вдове. Археологам известен его домениальный город в Древлянской
земле, носящий до сих пор его имя — Малин.
Примечательно, что в начале Игорева полюдья никто из этих князей не протестовал
против сбора дани, не организовывал отпора Игорю — все, очевидно, было в порядке вещей.
Добрые князья убили Игоря-беззаконника тогда, когда он стал нарушителем
установившегося порядка, преступил нормы ренты. Это еще раз убеждает нас в том, что
полюдье было не простым беспорядочным разъездом, а хорошо налаженным важнейшим
государственным делом, в процессе исполнения которого происходила консолидация
феодального класса и одновременно устанавливалась многоступенчатая феодальная
иерархия. Местные князья разных рангов (сами жившие за счет «пасомых» ими племен)
содействовали сбору полюдья их сюзереном великим князем Киева, а тот, в свою очередь, не
забывал своих вассалов в дипломатических представлениях цесарям Византии. Игорь за год
до смерти посылал посольство в Константинополь от своего имени «великого кънязя
Русьскаго и от вьсякая къняжья и от вьсех людий Русьскые земля». Договор 944 г.
предусматривает обычное для общества с феодальной иерархией своевольство вассалов и
аррьервассалов: «Аще ли же къто от кънязь или от людий русьскых… преступит се, еже
писано на харатии сей — будет достоин своимь оружиемь умрети и да будет клят от бога и
от Перуна!»217
Полюдье существовало в каждом племенном союзе; оно знаменовало собой отход от
патриархальных племенных отношений и традиций, когда каждый член племени знал своего
племенного князя в лицо и знал всех его родичей. Полюдье в рамках союза племен,
появляющееся, надо думать, одновременно с образованием самого союза, было уже
переходной формой к классовому обществу, к государственности. Власть «князя князей»
отрывалась от старинных локальных традиций и родственных связей, становилась
многоступенчатой («князь князей», князь племени, «старосты» родов). Когда же несколько
союзов племен вольно или невольно вошли в состав Руси, то отрыв верховной власти от
непосредственных производителей был полным. Государственная власть полностью
абстрагировалась, и право на землю, которое искони было связано в представлении
землепашцев с трудовым и наследственным правом своего микроскопического «мира»,
теперь связывалось уже с правом верховной (отчужденной) власти, с правом военной силы.
Феодальная иерархия как система в известной мере цементировала новое общество, образуя
цепь сопряженных друг с другом звеньев: высшие ее звенья («светлые князья») были
связаны, с одной стороны, с великим князем, а с другой — с князьями отдельных племен.
Князья племен были связаны с боярством. Вассалитет, выраставший из микроструктуры
первобытного общества, был естественной формой для феодального государства.
Сумма источников, восходящих к началу IX в., позволяет дать сводный обзор
социально-политической стратиграфии Руси:
1. «Великий князь Русский». «Хакан-Рус» (титул, равный императорскому).
2. «Главы глав», «светлые князья» (князья союзов племен).
3. «Всякое княжье» — князья отдельных племен.
4. «Великие бояре».
5. «Бояре», «мужи», «рыцари» (персид. — «моровват»).
6. Гости-купцы.
7. «Люди». Смерды.
8. Челядь. Рабы.
Громоздкий и сложный механизм полюдья мог действовать при условии слаженности и
соподчиненности всех звеньев. Нарушение соподчиненности приводило к войнам. Летопись
многократно говорит о том, что тот или иной союз племен «заратишася», «имяше рать» с
киевским князем. Государственность Руси как целого утверждалась в тяжелом
противоборстве разных сил.
Константин Багрянородный описывал государство Русь в ту пору, когда полюдье как
первичная форма получения ренты уже доживало последние годы. Началом же системы
полюдья следует считать переход от разрозненных союзов племен к суперсоюзам-
государствам, т. е. рубеж VIII и IX вв. Совершенно закономерно, что именно это время и
явилось временем зарождения широких торговых связей Руси с Востоком и Византией —
полюдье было не только прокормом князя и его дружины, но и способом обогащения теми
ценностями, которых еще не могло дать зарождавшееся русское ремесло. Полюдье полгода
кормило киевскую дружину и ее прислугу; по всей вероятности, полюдье гарантировало
продовольственные запасы и на вторую, летнюю, половину года, когда происходил сбыт
наиболее ценной части дани, собранной черными кунами, бобрами, чернобурыми лисами,
веверицами-белками. С полюдьем связано свидетельство, неверное понимание которого
иногда приводило исследователей к мысли о незнакомстве русов с земледелием:
«Русы не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян»
(Ибн-Русте).
«Всегда 100–200 из них (русов) ходят к славянам и насильно берут у них на
свое содержание, пока там находятся» (Гардизи)218.
Русы с трудом переволакивали свои суда через каждый порог, иногда даже вытаскивая
из них поклажу и волоча ладьи по берегу. Так они добирались до «Крарийской переправы»
(Кичкас), которой пользовались херсонесские купцы, ходившие в Русь. Весь этот путь
проходил под обстрелом печенегов. Пройдя пороги, на острове Хортице (близ современного
Запорожья)
От Хортицы русы плывут к острову Березани, близ устья Днепра, и там дополнительно
оснащаются перед плаванием по морю. Далее их путь лежит к устью Днестра, а оттуда к
гирлу Дуная Селины.
Плавание вдоль западного берега Черного моря (к которому нам еще придется
вернуться) завершалось в Константинополе, где русские «гости» проводили все лето,
возвращаясь лишь для нового полюдья.
От устья Днепра или от острова Березани предстоящий морской маршрут русов
раздваивался: одним направлением был указанный путь в Царьград, а другим — сложный
путь в Хазарию и далее в «жребий Симов», в далекие страны Халифата, о чем мы уже знаем
из рассказа Ибн — Хордадбеха середины IX в.:
Здесь важно отметить, во-первых, проход русского флота через Керченский пролив,
принадлежавший хазарам, принявшим иудаизм («Самкуш-Еврей»), а, во-вторых, обилие
«славянских» определений: Азовское море — славянское; низовья Танаиса-Дона —
славянская река, Северное Приазовье — Славония (?) и даже Нижняя Волга в ее несомненно
хазарском течении — тоже «река славян». Не пытаясь внести четкость в эти определения,
отметим лишь, что Приазовье и Нижний Днепр, очевидно, действительно были наводнены в
ту эпоху славянами.
Ежегодные экспедиции русов через Керченский пролив мимо Керчи и Тмутаракани
привели к появлению новых географических названий (если не у местных жителей, то у
иноземных географов), связанных с Русью: Керчь — «город Русия»; Керченский пролив —
«река Русия»; участок Черного моря близ Тмутаракани (в пяти днях плавания от Трапезунда)
— «Русское море»229.
Не удивительно, что с этим районом ученые нередко связывали еще одну загадку
восточных географических сочинений — «остров русов», в котором хотят видеть
Тмутаракань230. Не подлежит сомнению, что Киевской Руси при значительном размахе ее
торговых операций на юге были крайне необходимы какие-то опорные пункты на Черном
море, но Тмутаракань, находившаяся до 960-х годов во власти хазар, едва ли подходит под
определение «Острова русов» (хотя ее и называли островом).
Совершив трудный и дорогой по сумме пошлин путь по Хазарии (300 км по Азовскому
морю, 400 км вверх по Дону и волокам и 400 км вниз по Волге), русская флотилия выходила
в Каспийское море, называвшееся то Хазарским, то Хорезмийским (в летописи
«Хвалисским»), то Джурджанским, то Хорасанским.
Ибн-Хордадбех, продолжая свое повествование о русах, сообщает интереснейшие
сведения о далеких морских и сухопутных маршрутах русских купцов:
«Пристав к этому острову, они отдыхают там два-три дня и опять снабжают
свои однодревки недостающими принадлежностями: парусами, мачтами и реями,
которые привозят с собой». «Оттуда они уходят к р. Днестру, и, благополучно
достигнув его, снова отдыхают… (затем они) приходят к Селине, так называемому
рукаву реки Дуная.
Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними скачут печенеги. И
если море, что часто бывает, выбросит ладьи на сушу, то они все их вытаскивают
на берег, чтобы вместе противостать печенегам. От Селины они никого уже не
боятся и вступив на Болгарскую землю, входят в устье Дуная, от Дуная они
доходят до Конопа. От Конопа — в Константин) на реке Варне (?). От Варны к
реке Дичине — все эти места находятся в Болгарии — от Дичины достигают
области Месемврии. Здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное и
тяжелое плавание»233.
«Рус — это остров, который лежит в море. И этот остров — три дня пути на
три дня пути и весь в деревьях. И леса и земли его имеют много влаги… На
острове живет около 100 000 человек»238.
«…Море Нейтус (Понтус) есть море русов, никто, кроме них, не плавает по
нему. А они (русы) живут на одном из его берегов. Они — великий языческий
народ, не повинующийся ни царю, ни шариату. Между ними есть купцы,
посещающие царство Булгар (вариант): город моря болгар»)»243.
«Русы — многочисленные народы, подразделяющиеся на различные
племена; среди них — одно племя, называемое Луд'аана; они наиболее
многочисленны и ходят по торговым делам в Анатолию; Византию,
Константинополь и к хазарам»244.30
«Константинопольский пролив начинается из этого (Черного) моря…
ширина его в том месте, которое начинается из моря Майотус (Черного) около 10
миль и там заселенные места и византийский город, называемый Масна, который
препятствует кораблям русов и других народов, прибывающих из этого моря».
30 Перевод изменен в двух случаях, во-первых, слово «разряд», примененное Заходером, изменено на
«племя», а во-вторых, слово «Андалус» передано как Анатолия, южный берег Черного моря.
«Остров русов»
Короткая заметка требует некоторых пояснений. Дата ясна — это время киевского
князя Осколда, вторая половина IX в. Ясно и то, что русы живут где-то в западной половине
Черноморского, «евксинопонтского» побережья, т. е. именно там, где русский летописец
размещает уличей, соседящих с Дунаем. Не ясно смешение русов с половцами (куманами),
но это — явная глосса, возникшая не ранее XII в. Остается одно темное место: наименование
РОДИ, примененное к русам. Русы, живущие на берегу Черного моря и отсюда угрожающие
Царь-граду, — это те же самые русы на берегу Черного (Русского моря), о которых писал
Масуди. Это — те уличи, которые переселились сюда с берегов Днепра, где они вели
длительную войну с Киевом. Последний оплот уличей на Днепре — город Пересечен пал
после трехлетней осады в 940 г. Этим завершилась полувековая борьба Киева с уличами,
принадлежавшими к славянам-русам, но не желавшими входить в состав государства Руси и
предпочитавшими уход к Черному морю и Дунаю. Северный участок земли уличей
находился где-то севернее реки Роси, в устье которой стоял город Родень. Город Родень
(возможно, ритуальный центр бога Рода) должен был входить в число владений русов-
уличей. Вполне возможно, что у этого племени (или какой-то части его) было имя по городу
Родню, по богу Роду — («РОДИ, называемые русы»), и это старое, приднепровское имя они
перенесли после переселения к берегам Евксинопонта и Дуная, где появился еще один город
Пересечен. Наименование племен или союзов племен по наиболее чтимым божествам нам
известно: так, например, обширный союз славянских кривичей носил имя божества древнего
литовского населения этих мест, смешавшегося со славянами, — Криве-Кривейто.
К северо-западному углу Черного моря, к устью Дуная, сходятся сведения всех
источников о причерноморских русах: множество уличей, сидящих у моря и у Дуная
(Нестор); русы-«лудаана», живущие на берегу Черного моря и торгующие с морским портом
Болгарии (Масуди); русы-роди, живущие в Евксинопонте и отсюда угрожающие Византии в
870 г. (греческий источник, пересказанный составителями Никоновской летописи). Если
принять на веру все сведения восточных географов об «острове русов», то только здесь, в
северо-западном углу Черного моря мы и сможем отыскать его. Условия поиска «острова
русов» таковы:
1. Остров русов окружен озером или морем.
2. Размеры острова: 3 x 3 дня пути или 105 x 105 км.
3. Остров сырой и болотистый, заросший деревьями.
4. От острова должен быть путь на кораблях в Болгарию и Хазарию.
5. На острове возможно проживание 100 000 человек.
6. Остров соседит с землей славян.
7. У русов (но не обязательно островных) много городов.
Всем этим условиям без исключения удовлетворяет то пространство между низовьями
Дуная и Черным морем, где в 967 г. обосновался киевский князь Святослав, «взя город 80 по
Дунаеви и седе княжа ту в Переяславци, емля дань на Грьцех».
Речь идет не только об островах, образованных дельтой Дуная, но о несколько более
пространной и очень четко очерченной территории северной Добруджи (термин XIV),
ограниченной с запада коленом Дуная, текущим здесь в северном направлении, с севера —
гирлами Дуная, с востока — Черным морем, а с юга — Чернаводскими озерами и древним
Траяновым валом. Сопоставим эту область с указанными выше условиями поиска (см. карту
на с. 240).
1. Вполне можно понять путаницу у восточных авторов относительно «моря» и
«озера». На востоке эта область действительно омывается Черным морем. Но во всех других
направлениях существует множество озер, рукавов и стариц Дуная, опресненных лиманов,
образующих почти сплошное водное пространство. Гирла Дуная образуют огромное
количество неустойчивых озер и протоков. Даже с южной стороны (по линии Чернаводы-
Констанца) от Дуная на восток отделяется цепь Чернаводских озер, частично продолженная
как ров Траянова вала.
2. Размеры озерно-морского «острова»: с юга на север от Констанцы до Тульчи —
точно 105 км, т. е. ровно 3 дня пути. В широтном направлении размеры колеблются от 110
км (Георгиевское устье — Мачин) до 75 км (от Дуная у Хорсова на восток до моря), что в
среднем дает тоже три дня пути.
3. Болотистость почти всех окраин не подлежит сомнению. Гирла Дуная — сплошные
плавни, озера, болота, Восточный морской берег перерезан болотистыми лиманами.
Западный край (колено Дуная) представляет собой широкую (до 25 км) полосу заросших
лесами пойменных озер и болот, носящих на всем протяжении характерное название «Балта»
или «Блата» — «болота»: территория острова содержала 6000 кв. км сухой земли и 4000 кв.
км заболоченной.
«Остров» представлял значительные удобства для морского плавания, т. к. располагал
такой первоклассной гаванью, как Констанца, упомянутая Константином Багрянородным
при описании плавания русов.
5. Общее пространство нижнедунайского «острова» (около 10 000 квадратных
километров) давало полную возможность прожить здесь большому количеству людей.
6. «Остров» находился в непосредственном соседстве как с восточными, так и южными
славянами, являясь связующим звеном между ними, и, вероятно, был заселен смешанным
населением.
7. Указание на обилие городов в тексте Ибн-Русте не связано прямо с русами-
островитянами и может быть понято двояко: много городов на данном острове или много
городов у русов вообще. Несколько удивляет большое количество городов, взятых
Святославом на Дунае в 867 г., — 80 городов. Возможно, что в обоих случаях речь идет об
использовании русами или болгарами древних античных или византийских городов как
живущих полнокровной жизнью, так и полуразрушенных, остатки которых находились в
изобилии в округе этого острова. В четырехугольнике «острова» были такие греческие
города, как Томы (место ссылки Овидия), Истрия; римские — Диногетия, Новиодунум,
Трезмис, Капидава, Ульметум и др. К этому следует добавить такие более поздние города,
как Килия, Дичина, Преславец и др. Если замечание об обилии городов у русов относилось
не к русам вообще, а только лишь к «островным», то оно было бы тоже вполне оправданно.
Дунайско-Черноморский «остров» с географической стороны не вызывает никаких
сомнений, т. к. он удовлетворяет всем содержащимся в источниках условиям. Необходимо
проверить историческую оправданность вычленения этого «острова» из общерусских земель,
известных нам по летописи. Следует сделать две предварительные оговорки: во-первых,
«остров» лежал на пути движения многих народов; это был как бы проходной двор,
соединявший южнорусские степи с богатыми балкано-дунайскими землями. Еще Страбон
писал, что «вследствие множества переселенцев, переправляющихся отсюда [из Крыма] за
Тиру и Истр [Днестр и Дунай] и заселявших ту страну, значительная часть ее также получила
название Малой Скифии».
После Страбона десятки народов прошли широким проемом между Карпатами и
Черным морем с востока на запад: сарматы, готы, гунны, авары, славяне, болгары, венгры.
Прокопий в VI в. писал, что в старинном укреплении Ульмитоне (внутри нашего «острова»)
«славяне долгое время устраивали свои засады и очень долго жили в этих местах»248.
Вторая оговорка состоит в том, что во время притока новых пришельцев старые
поселенцы могли известное время отсиживаться на просторном «острове», являвшемся
«крепостью против тех, кто посягает на них». Достаточно одного взгляда на карту, чтобы
убедиться в исключительном стратегическом оборонительном преимуществе «острова»: с
востока его защищало море, плохо используемое кочевыми народами; с запада и севера —
непроходимые болотистые протоки Дуная. Кочевники могли двигаться только между левым
берегом Дуная и горами, обходя «остров» с севера. Единственной уязвимой стороной была
южная, открытая степям. Но там в дополнение к цепи Чернаводских озер были созданы в
разное время три цепи укреплений. Одна из них — могучий вал шириною в 12–15 м,
увенчанный каменной стеной. Укрепления отсекают «остров» от равнины на протяжении 60
км от моря (у Констанцы) — древних Том, до самого Дуная, превращая его действительно в
гигантскую крепость. Внутри этого превосходно укрепленного района было около 6000 кв.
км плодородного пространства, пригодного и для земледелия и для выпаса скота. Кроме
того, рыбные богатства низовьев Дуная были одними из лучших в Европе. Мы не можем
проверить достоверность цифры в 100 000 русов, сообщаемой Ибн-Русте, но следует
определенно сказать, что для Таманского полуострова (Тмутаракани) она была бы
непомерно велика и не соответствовала бы его ресурсам, а применительно к дунайскому
«острову», который в 12 раз превосходит по площади Таманский, она не вызовет никакого
удивления.
Решая вопрос об «острове русов», нам нужно в том калейдоскопе народов, которые
мелькали в низовьях Дуная, выяснить место и роль славянских племен в заселении этого
«острова». Славяне существенно отличались от кочевников (как иранцев, так и тюрок)
своими колонизационными возможностями и устремлениями. Для всех кочевников карпато-
черноморский проход являлся только воротами в Западную Европу, путем на Средний Дунай
в Карпатскую котловину, представлявшую собой громадное, огражденное горами и
орошенное реками пастбище в сотни километров в поперечнике. Здесь обосновалось ядро
гуннской державы Атиллы, здесь был центр Аварского каганата, здесь кочевники венгры
обрели свою новую родину, оставшись навсегда в этом благодатном краю. Низовья же Дуная
были всегда окраиной как для кочевых племен причерноморских степей, так и для
кочевников, уже проникших на Средний Дунай. Продвижение славян к этой промежуточной
территории облегчалось тем, что лесостепной клин опускался далеко на юг именно в этом
северо-западном углу Черноморского побережья. Небольшие лесные массивы между
Днестром и Прутом облегчали славянам-земледельцам подход и к морю и к Дунаю.
Уже в конце I в. н.э. славяне-венеды начали подбираться к дунайским гирлам. Тацит
сообщает о том, что венеды в своих походах доходили до народа певкинов, живших на
Дунае. Именем певкинов был назван остров Певка, образуемый двумя гирлами Дуная
(позднейший остров св. Георгия). Походы, очевидно, закреплялись колонизацией, т. к. на
Певтингеровои римской дорожной карте III–IV вв. н.э. венеды и венедо-сарматы показаны
близ Нижнего Дуная. В это же время вестготы, теснимые гуннами с востока, продвинулись
за Дунай в интересующую нас область близ «дунайского острова русов», в Мезию, а в 378 г.,
разбив римлян, готы овладели временно Балканским полуостровом, но вскоре, в начале V в.
н.э., ушли далеко в Северную Италию. Император Феодосии Великий (379–395) был в союзе
с готами, и его называли «другом готов». Интереснейшее сведение о взаимоотношении
Феодосия с русами содержит «Степенная книга»; московские историки XVI в. нашли какой-
то важный источник, не сохранившийся до нас.
«Свивая славы обаполы сего времени рища в тропу Трояню чрес поля на
горы…»
«Се идуть Русь, бес числа корабль — покрыли се суть море корабли».
«Се слышав цесарь посъла к Игорю лучьшая боляры, моля и глаголя: «Не
ходи, но възьми дань, юже имал Ольг; придам и еще к той дани». Игорь же, дошьд
Дуная, съзъва дружину и нача думати и поведа им речь цесареву».
Дружина решила, что значительно лучше «не бивъшеся имати злато и сьребро и
паволокы», тем более, что исход сражений неизвестен: «къто одолееть — мы ли они ли?».
«Не любо ми есть жити Кыеве, хощю жити Переяславьци в Дунай, яко т. е.
среда земли моей, яко ту вься благая съходяться: от Грьк — паволокы, злато, вино
и овощеве разноличьнии; ис Чех и из Угър — сьребро и комони; из Руси же —
скора и воск и мед и челядь»257.
ЧАСТЬ 3.
КИЕВСКАЯ РУСЬ В X — НАЧАЛЕ XI в.
Первые полтора столетия исторической жизни Киевской Руси известны нам по скупым
намекам источников, требующим пристального внимания и осторожности. Из суммы
намеков и осмыслений выясняется все же процесс сложения государственности и
государства. Государственность, классовые отношения, окняжение земли началось еще на
уровне племенных союзов, т. е. примерно в полутора десятках отдельных центров.
Примером может служить племенной союз Вятичей на Оке, где, по данным восточных
географов, существовали князья («главы» племен) и верховный князь всего союза («глава
глав»), соответствующий «светлому князю» договора 911 г. Ежегодный объезд подвластных
племен и сбор повинностей — «приношений» — это уже оформленные узаконенные
отношения господства и подчинения, осуществление реальной власти «светлого князя»,
окруженного конной дружиной в «превосходных кольчугах».
Источником сведений о том, что делалось внутри «страны Вантит» являлась, как
предполагают, «Анонимная записка» середины IX в. Данные об отдаленном (и не самом
передовом) союзе вятических племен мы вправе экстраполировать на все остальные
известные нам союзы славянских, литовско-латышских и финских племен Восточной
Европы с теми или иными локальными поправками относительно темпа и хронологии
общего процесса первичной феодализации.
Одновременно с этим повсеместным процессом превращения союзов племен, как
высшей формы первобытного общества, в первичные феодальные организмы шел процесс
интеграции союзов, несравненно ускорявший историческое развитие. Объединение
племенных союзов кое-где могло быть добровольным (например, в зоне кочевнических
набегов), но зачастую осуществлялось и прямой силой.
Центром интеграции вполне естественно и закономерно стал Русский союз племен,
объединивший уже в VI в. н.э. собственно Русь, Полян и Северян. К IX в. он распространил
свою власть на союзы Древлян, Дреговичей, Волынян (?), Полочан. Однако, политические
границы Киевской Руси, «союза союзов» племен были очень изменчивы: то один, то другой
союз выходил из повиновения, отстаивая свою суверенность. На протяжении целого
столетия Киеву приходилось вести повторные войны с землями Древлян, Тиверцев,
Радимичей, Вятичей, Волынян. Местная племенная феодализирующаяся знать
противостояла киевским дружинам и, как мы видели на примере древлянских князей, могла
объединить народные массы против киевских дружин (945).
Феодальная иерархия «всякого княжья» складывалась в Киевской Руси не столько
путем пожалований, сколько путем вовлечения племенной знати в общий процесс. Первым
общегосударственным мероприятием, превосходящим по своей масштабности все
внутриплеменные дела местных князей, было полюдье. Недаром это русское слово вошло и в
язык греческого цесаря и в язык скандинавских саг. Полгода в году киевский князь и его
дружины посвящали объезду огромной территории ряда племенных союзов, проделывая
путь около 1500 км, а во вторую, летнюю, половину года организовывали грандиозные
военно-торговые экспедиции, везшие результаты полюдья по Русскому морю в Болгарию и
Византию в одном направлении и на Каспий в другом. Во втором случае русские сухопутные
караваны достигали Багдада и даже Балха по пути в Индию.
Систематические ежегодные экспедиции в Византию и Халифат сквозь степи, занятые
воинственными хазарами, мадьярами и печенегами, требовали сложной и громоздкой
системы осуществления. На Черном море появилась такая мощная база, как озерно-морской
«остров русов» в Добрудже и гирлах Дуная («Дунайцы» русских летописей). В ряде
экспедиций, возможно, принимали участие наемные отряды варягов, но это приводило и к
внутренним трениям (дружина Игоря и варяги Свенельда), и к серьезным внешним
осложнениям: десятки лет русские высаживались на любом берегу «Хорезмийского»
(«Хвалынского», Каспийского) моря и вели мирный торг, а в самом начале X в., когда
Киевом владел Олег, «русы» (в данном случае, очевидно, варяги русской службы) произвели
ряд жестоких и бессмысленных нападений на жителей Каспийского побережья.
Военная сила Киева и порождаемое ею внешнеполитическое могущество, закрепленное
договорами с империей, импонировали «всякому княжью» отдаленных племен,
получавшему под покровительством Киева возможность приобщения к мировой торговле, и
частично ослабляли сепаратизм местной знати. Так обстояло дело к середине X в., когда в
результате хищнических поборов сверх тарифицированной дани князь Игорь Киевский был
взят в плен древлянами и казнен ими. Главой государства, регентшей при малолетнем
Святославе стала вдова Игоря Ольга, псковитянка родом.
В летописи, завершенной еще в конце X в., содержится много облеченных в эпическую
форму рассказов о трех поколениях киевских князей: Игоре и его жене Ольге, их сыне
Святославе и внуке Владимире, которого церковники называли Святым, а народ воспел как
Владимира Красное Солнышко.
Первым действием княгини Ольги была месть древлянам за убийство ее мужа, месть,
которой она придала государственно-ритуальный характер. Впрочем, этот раздел летописи
настолько пронизан духом эпических сказаний, что, может быть, отражает не историческую
реальность, а желательную форму былины — назидание. По этому сказанию события
происходили так: древляне послали в Киев в ладьях (по Тетереву и Днепру) посольство,
которое неожиданно сделало предложение молодой вдове стать женой древлянского князя
Мала. «Послала нас Древлянская земля сказать тебе: мужа твоего убили потому, что был он
словно волк, восхыщая и грабя, а наши князья хороши, т. к. они хорошо управляли
Древлянскую землю. Выходи замуж на нашего князя Мала!»
Автор сказания построил его на контрастах: сначала древляне убивают главу
государства, а затем устраивают сватовство. В дальнейшем игра на контрастах
продолжается. Ольга дает послам коварный совет потребовать, чтобы их несли к княгине в
ладье. Доверчивые древляне принарядились, и сидя в ладье, позволили нести себя к
каменному терему Ольги. А на княжьем дворе была заранее вырыта яма, в которую ввергли
послов и живыми закопали в землю.
В Древлянскую землю Ольга отправила гонцов, которые передали древлянам (ничего
не знавшим о расправе с первым посольством), что княгиня согласна на брак и просит
прислать за ней почетное посольство из «нарочитых мужей», т. к. иначе киевляне не
отпустят ее из Киева. Древляне «избьраша лучьшая мужа, иже дьржаху Деревьску землю».
Новым послам Ольга предложила по русскому обычаю (в сказках: «гостя в баньку сведи,
накорми, напои — потом речи веди») вымыться в бане. В бане древлянских послов заперли,
а баню подожгли, «и ту изгореша вьси».
Обе формы мести воспроизводят тогдашние погребальные обряды: путешественников,
умерших в дороге, хоронили в ладьях; обычным видом погребения было сожжение в
небольшом домике. Следующей стадией погребального обряда была насыпка над ладьей или
над спаленной домовиной огромной курганной насыпи, и завершала все это тризна и
погребальный пир.
Сказание о мести вдовы Игоря было создано как антитеза неслыханному факту
убийства великого князя во время полюдья. Автор сказания, во-первых, установил
отступление от обычной нормы дани, во-вторых, указал на причину такого отступления —
непомерную роскошь варяжских наемников и зависть русских дружин.
В третьей, главной, части своего сказания автор использует для устрашения
своевольных древлян, поднявших руку на «кагана Руси», языческую погребальную
символику: приплывшие послы зарыты в ладье на глазах насмехающейся над ними Ольги.
Второе знатное посольство сожжено. Для заключительной части погребального обряда —
насыпки кургана — княгиня Ольга едет в самую Древлянскую землю. Автор сказания и здесь
верен себе, своей любви к контрастам. Когда объявляется воля княгини, то слушатели
сказания воспринимают все буквально — так, как предназначено для древлян, не подозревая
коварства и жестокости истинного замысла, который раскрывается в конце каждого эпизода.
Княгиня едет к древлянам «да поплачюся над гробъмь его» (Игоря). Там Ольга «повеле
съсути [насыпать] могилу велику и яко съсъпоша — повеле тризну творити». «Тризна» —
это воинские игры, состязания в честь умершего полководца. После тризны начался
поминальный пир, завершившийся, «яко упишася древляне», тем, что киевские дружинники
изрубили пьяных древлян «и исекоша их 5000». Трудно ручаться за достоверность всех
деталей, занесенных в летопись, но совершенно неправдоподобно выглядит неведение
древлян о том, что происходило в Киеве. Древлянская земля очень близко подходила с
запада к Киеву (1–2 дня пути), и всенародное сожжение посольства в центре столицы никак
не могло остаться тайным.
Неведение древлян — литературный прием, необходимый для связи отдельных звеньев
задуманного рассказа. Вероятно, смерть великого князя в полюдье была как-то отомщена
киевлянами, но «сказание о мести Ольги», как условно можно назвать этот рассказ, это не
отражение реальных событий, а устрашающее эпическое произведение, созданное в
интересах киевской монархии. Язычник-киевлянин не мог еще сказать, «взявший меч от
меча и погибнет», и он создал страшную картину мести, используя языческую символику
погребального костра и поминок.
Заключительный эпизод сказания связан с реальной осадой древлянского города
Искоростеня [современный Коростень] Ольгой. Целый год киевские войска осаждали город,
под которым был убит Игорь, но искоростенцы не сдавались, опасаясь мести. Ольга и здесь
поступила, с точки зрения средневекового поэта, мудро — она заявила горожанам: «а уже не
хощю мыцати [мстить], но хощю дань имати по малу и съмиривъшися с вами; пойду опять
[назад, вспять]». В замысле малой дани снова сказалось возводимое в степень мудрости,
коварство киевской княгини: «аз бо не хощю тяжькы дани възложити, якоже мужь мой, но
сего прошю у вас мала… дадите ми от двора по три голуби, да по три воробие».
Искоростенцы обрадовались небывалой и действительно легчайшей дани. Ольга же, получив
птиц, приказала привязать кусочки серы к каждой птице и вечером, в сумерки, сера была
подожжена, и голуби и воробьи отпущены в свои гнезда в голубятни и под застрехи. Город
запылал. Горели клети, башни, спальные помещения «и не бе двора, идеже не горяше…»
Люди побежали из города и были или избиты или обращены в рабство. Два умерщвленных
посольства древлянской знати, 5000 древлян, убитых у кургана Игоря, и сожженный дотла
мятежный город — таков итог борьбы древлян с Киевом.
Автор «Сказания о мести» воздействовал примитивным художественным средством на
примитивное, полупервобытное сознание своих современников, и к мечам киевских
дружинников он присоединял идеологическое оружие, заставляя своих слушателей поверить
в мудрость и непобедимость киевского княжеского дома. Обман, коварство,
непревзойденная жестокость главной героини сказания, очевидно, не выходили из рамок
морали того времени. Они не осуждаются, а, напротив, прославляются как свойства и
преимущества высшего мудрого существа. В этом отношении «Сказание о мести» является
исключительно интересным литературно-политическим произведением, первым
целенаправленным (первоначально, вероятно, устным) сказом о силе Киева. Включение
сказания в летопись при внуке Ольги Владимире показывает ценность его для официального
государственного летописания.
Спустя полтора столетия летописец конца XI в. обратился к эпохе княгини Ольги и ее
сына Святослава как к некоему политическому идеалу. Он был недоволен современным ему
положением (время Всеволода Ярославича), когда княжеские тиуны «грабили и продавали
людей». Летописец (киево-печерский игумен?) вспоминает давние героические времена,
когда «кънязи не събирааху мънога имения, ни творимых вир [ложных штрафов], ни
продашь въскладааху на люди, но оже будяше правая вира — и ту възьма, даяше дружине на
оружие. А дружина его кормяхуся, воююще иные страны».
Автор в своем предисловии к историческому труду обращается к читателям:
«Приклоните ушеса ваша разумьно, како быша древьнии кънязи и мужие их и како обарааху
[обороняли] Русскыя земля и иные страны приимаху под ся». Если в военном отношении
идеал этого летописца-социолога — князь Святослав, то в отношении внутреннего
устройства Руси, очевидно — Ольга, т. к. в летопись внесены, сразу же вслед за «Сказанием
о мести», сведения о новшествах, введенных княгиней. Месть местью, а государству нужен
был порядок и регламентация повинностей, которая придавала бы законность ежегодным
поборам:
«Мы же, елико нас крьстилися есмы, кляхомъся цьркъвию святаго Илие в
съборъней цьркъви и предълежащьмь чьстьнымь крьстъмь…»
«В лето 6463 [955 г.] Иде Ольга в Грькы и приде Цесарюграду. И бе тъгда
цесарь Костянтин сын Леонов и приде к нему Ольга. И видев ю добру сущю зело
лицьмь и съмысльну, удививъся цесарь разуму ея, беседова к ней, рек ей:
«Подобьна еси цесарьствовати в граде семь с нами».
Выбор христианского имени весьма символичен: Ольге дали имя императрицы Елены,
принимавшей в IV в. участие в утверждении христианства как государственной религии
империи. Цесарь Константин Великий и его мать Елена были за это признаны православной
церковью «равноапостольными». Наречение русской княгини при крещении Еленой очень
прозрачно намекало на устремление Византии установить с ее помощью христианство на
Руси как официальную религию и тем самым поставить молодое, но могучее славянское
государство в вассальные отношения к цесарю Византии. Далее сказание разрабатывает
понравившуюся автору неправдоподобную, но занятную романическую тему: Константин
Багрянородный будто бы сделал формальное предложение Ольге-Елене: «Хощю тя пояти
собе жене».
С легкой руки В.Н. Татищева историки считали Ольгу в момент приезда ее в Царьград
пожилой женщиной 68 лет от роду и усматривали несообразность в сватовстве к ней именно
в этом262. Произведем примерный расчет, исходя из известных нам данных и обычаев
древней Руси. Святослав — единственный ребенок Ольги. В 946 г. он символически начинал
битву с древлянами, бросая копье, но оно упало у самых ног его коня — «бе бо вельми
детеск». В древней Руси мальчика сажали впервые на коня в 3 года (обряд «постригов»);
очевидно, княжичу Святославу три года уже исполнилось, но то, что он смог пробросить
копье только «сквозе уши коневи», говорит о том, что ему было не более 3–5 лет («вельми
детеск»). Следовательно, он родился в 941–943 г. Замуж в древней Руси выходили обычно в
16–18 лет. Ольга по этим расчетам родилась в 923–927 гг. В момент бесед с Константином ей
должно было быть 28–32 года. Ольгу правильнее было бы назвать молодой вдовой, а не
сильно пожилой княгиней263.
Ольга, торжествуя, ответила сватающемуся цесарю: «Како хощещи мя пояти, крьстив
мя сам и нарек ся дъщерию?» Крестный отец по церковным порядкам не мог жениться на
своей крестнице. Автор сказания изображает дело так, как будто бы Ольга заранее задумала
крещение как способ избавления от нежелательного брака с императором. Получив такой
коварный ответ, цесарь будто бы воскликнул: «Преклюкала ми [перехитрила меня] еси,
Ольго!». И дасть ей дары мъногы: злато и сьребро и паволокы и съсуды разноличьныя и
отъпусти ю, нарек ю дъщерию собе»264.
Сам Константин описал свои встречи с Ольгой в книге «О церемониях» под 957 г.
Здесь описаны дары русскому посольству, упомянуто золотое блюдо, на котором было
поднесено 500 милиарисиев. Об этом блюде упомянул новгородский купец Добрыня
Ядрейкович, побывавший в Константинополе в 1211 г. Он писал, что видел в Софийском
соборе «блюдо велико злато, служебное Олгы Русской, когда взяла дань, ходивше ко
Царюгороду».
Император, описывая церемонию приема Ольги в своем дворце, упомянул два ее
визита — 9 сентября и 18 октября. Ольга прибыла со своим священником Григорием. О
крещении княгини император не говорит ничего. Трудно допустить, что если бы Ольга
действительно была окрещена в Царьграде императором и патриархом, то Константин,
перечисливший состав посольства, размер уплат, приемы, беседы и обеды, не намекнул бы в
своем тексте на это важное событие. Вероятнее всего, что Ольга прибыла в Византию уже
христианкой (недаром при ней был священник, вероятно — духовник), а красочный рассказ
о крещении ее императором — такая же поэтическая фантазия русского автора, как и
сватовство женатого Константина. Предметом долгих и, очевидно, не вполне
удовлетворивших стороны переговоров было нечто иное, не связанное ни с крещением, ни с
браком. Из слов Добрыни Ядрейковича явствует, что Ольга взяла у греков «дань», но это
скорее всего просто богатые дары. Летописное сказание раскрывает больше:
Прежде всего следует сказать, что военная деятельность Святослава при всем ее
небывалом размахе подчинена только двум направлениям: волжско-каспийскому
(хазарскому) и цареградскому, византийскому. Оба они являются, как мы уже неоднократно
видели, основными направлениями торговых экспедиций, организуемых Киевской Русью как
государством. Государственный экспорт был формой реализации первичной феодальной
ренты, и обеспечение его безопасности являлось важнейшей задачей молодой державы.
К X в. торговля Руси с Востоком приобрела и транзитный характер. В получении
разных восточных товаров (шелк, пряности, оружие, украшения, скакуны и др.) были
заинтересованы многие государства Северной Европы и Франция, не имевшие прямого
доступа к ним: Византия слишком строго регламентировала и централизовала свой экспорт;
прямая сухопутная дорога в анатолийские восточные земли была закрыта мощным
полукольцом кочевых племен от Среднего Дуная до Нижней Волги: мадьяры, тюрко-
болгары, печенеги, хазары, кипчаки, гузы. Только крестовыми походами XI–XIII вв.
западноевропейское рыцарство пробило себе путь на Восток, а до крестовых походов только
Киевская Русь была в силах провести свои «бремены тяжкие» через кочевнические заслоны
и в Багдад, и в Царьград, и в Раффельшттетен, или в Регенсбург на Дунае.
Борьба за свободу и безопасность торговых путей из Руси на Восток становилась
общеевропейским делом.
Паразитарное государство хазар, жившее за счет таможенных пошлин, держало в своих
руках все выходы из Восточной Европы на Восток в страну гузов, Хорезм и остальные
владения Халифата. Хазарский каган брал огромные пошлины при проезде и возврате, а в
случае благоприятного для него соотношения сил просто грабил возвращавшиеся русские
караваны, как это было в 913 г.
Византия начала систематические агрессивные действия против Болгарии (Первого
Болгарского царства), устанавливая время от времени свое влияние в тех местах Балканского
полуострова, мимо которых проходил давний торговый путь русов в Константинополь.
Оба направления русских заморских экспедиций требовали внушительного
подтверждения старых традиций. Хронология походов Святослава в источниках не очень
точна, но четко выделяются два последовательных комплекса:
1. Поход на Вятичей, на Волгу и на Хазарию (по летописи в 964–966 гг., по Ибн-
Хаукалю в 968–969 гг.)273.
2. Поход в Болгарию Дунайскую и война (совместно с болгарами) против Византии
(967–971 гг.).
Описание хазарского похода Святослава в летописи с двух сторон обрамлено
упоминанием Вятичей, плативших ранее дань (проездную пошлину?) хазарам. Это в какой-
то мере определяет маршрут похода, во время которого русские войска воевали в Волжской
Болгарии, в земле Буртасов и в Хазарии, где взяли Итиль и древнюю столицу каганата —
Семендер на Каспийском море. Затем были покорены народы Северного Кавказа — ясы
(осетины) и касоги (адыгские племена). Поход был закончен на Таманском полуострове,
который с этого времени стал русской Тмутараканью. Очевидно, на обратном пути был взят
Саркел («Белая Вежа») на Дону, и Святослав оттуда пошел не прямо в Киев, а обходным
вятическим путем на север (поэтому земля Вятичей упомянута дважды под 964 и под 966
гг.), для того чтобы миновать приднепровские кочевья печенегов.
Протяженность похода — около 6 000 км. На его осуществление потребовалось, надо
полагать, не менее трех лет с зимовками где-то на Волге и Северном Кавказе. Какие именно
это годы — сказать трудно; комбинируя данные летописи и Ибн-Хаукаля, можно допустить,
что грандиозный поход состоялся в промежуток 965–968 гг. Ибн-Хаукаль знает уже о том,
что русы после победы над Хазарией отправились в «Рум» (Византию) и «Андалус»
(Анатолию, южный берег Черного моря).
Результаты похода были совершенно исключительны: огромная Хазарская империя
была разгромлена и навсегда исчезла с политической карты Европы. Пути на Восток были
расчищены; Волжская Болгария перестала быть враждебным заслоном, и, кроме того, Саркел
и Тмутаракань — два важнейших города юго-востока — стали русскими центрами.
Изменилось и соотношение сил в полувизантийском, полухазарском Крыму, где Керчь
(«Корчев») стала тоже русским городом. Спустя сто лет, князь Глеб, праправнук Святослава,
измерял замерзший Керченский пролив и оставил знаменитую запись о том, как он «мерял
море по льду от Тмутаракани да Корчева», как бы отмечая столетний юбилей русской
победы на этой важной магистрали.
Возросшее после побед могущество Киевской Руси, появление русских в Крыму и
распродажа полюдья (накопившегося за годы похода) в Византии и ее малоазиатских
владениях могли создать неизвестную нам конфликтную ситуацию, которая в очень неясных
формах обозначалась в 967–968 гг., а к 969 г. приняла характер большой войны русских и
болгар с Византийской империей. Оценки этой войны тоже противоречивы, в чем повинна
прежде всего неполнота сведений русской летописи и крайняя тенденциозность греческих
источников, стремившихся изобразить русских как врагов Болгарии, а византийцев как
друзей и освободителей болгар. Но именно по поводу этих самых событий русский
летописец и написал свою знаменитую фразу о лживости греков, часто вспоминаемую
историками: «суть бо грьци льстиви и до сего дьне»274.
Все началось с того угла Черного моря, где, по предположению (см. выше), помещался
«остров русов», образованный излучиной и дельтой Дуная, морем и огромным Траяновым
валом с полноводным рвом.
В 943 г., когда Игорь Киевский принимал здесь на Дунае откупную дань Византии, эта
область принадлежала Болгарии (в надписи 943 г. упомянут жупан Димитрий), но по праву
заселения русами-уличами на нее могла претендовать и Киевская Русь, владевшая здесь
несколькими гаванями.
Впрочем, этническая близость жителей «острова русов» к киевским русам еще не
определяла политических симпатий — ведь уличи переселились на Дунай в результате
трехлетней войны с Киевом.
Греческое население приморских городков и обилие здесь римско-византийских
крепостей и крепостиц давало некоторое основание и империи заявлять свои претензии на
эту стратегически важную область.
Стотысячное русское население «острова» могло, подобно позднейшим донским
казакам, стремиться к независимости, но в силу разных внешних событий оно неизбежно
должно было колебаться между двумя родственными странами — Киевской Русью и
Болгарией. Меньше всего оно было заинтересовано в подвластности Византии, т. к. это, во-
первых, возлагало бы много обязательств по охране дунайской границы, а во-вторых,
лишало бы местные порты выгод, получаемых от русско-цареградской торговли.
Обстановка усложнялась тем, что внутри Болгарии среди феодальной знати
существовали как сторонники, так и противники Византии. Вполне возможно, что чем
дальше от империи была расположена та или иная область, тем меньшую непосредственную
опасность империя представляла и безопаснее было обращаться к ее покровительству. Во
всяком случае, власти Переяславца на Дунае, столицы «острова ру-сов», несколько раз
обнаруживали свою враждебность Святославу во время его войны с Византией.
Начало балканских походов Святослава русская летопись описывает так:
Цимисхий, как пишет тот же автор, «с радостью принял условия россов». Условия мира
были изложены в договоре, помещенном в летописи: Святослав обязывался не вести более
войны с Византией. Князь уходил «възьм имение мъного у Грьк и полон бещисльн». Мир
был почетным.
Однако византийцы приняли свои меры: они известили печенегов о движении
Святослава, и те напали на него в днепровских порогах весною 972 г. Из черепа убитого
князя печенежский хан «съделаша чашю, оковавъше лоб его и пияху в немь…»
С уходом Святослава из Болгарии пала самостоятельность Восточно-Болгарского
царства, завоеванного и оккупированного Византией.
Когда Цимисхий взял в плен в Великом Преславе законного болгарского царя Бориса,
союзника Святослава, то он лицемерно «воздал ему почести, назвал владыкой булгар». Но
как только Святослав со своим войском, защищавшим болгар, покинул берега Дуная, тот же
Цимисхий показал свое истинное лицо:
«— И рече Володимер: «Се не добро, еже мало город около Кыева — И нача
ставити городы по Десне и по Въстри [р. Остру], и по Трубешеви, и по Суле, и по
Стугне. И нача нарубати [«набирать»] муже лучьшее от Словен и от Кривичь, и от
Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады. Бе бо рать от печенег и бе воюяся с
ними и одалая им»279.
Стугнинская линия окаймляла «бор велик», окружавший Киев с юга. Это была уже
последняя оборонительная линия, состоявшая из городов Треполя, Тумаща и Василева и
соединявших их валов. В глубине ее, между Стугной и Киевом, Владимир построил в 991 г.
огромный город-лагерь, ставший резервом всех киевских сил, — Белгород.
Постройка нескольких оборонительных рубежей с продуманной системой крепостей,
валов, сигнальных вышек сделала невозможным внезапное вторжение печенегов и помогла
Руси перейти в наступление. Тысячи русских сел и городов были избавлены от ужасов
печенежских набегов.
Об этой пограничной линии писал русский летописец, современник Владимира, писал
западный епископ Бруно, ехавший из Киева в Печенегию, об этих же порубежных
крепостях-заставах пел свои песни народ:
Князь Владимир испытывал большую нужду в крупных военных силах и охотно брал в
свою дружину выходцев из народа, прославившихся богатырскими делами. Он приглашал и
изгоев, людей, вышедших поневоле из родовых общин и не всегда умевших завести
самостоятельное хозяйство; этим князь содействовал дальнейшему распаду родовых
отношении в деревне.
Изгойство перестало быть страшной карой — изгой мог найти место в княжеской
дружине.
Победы над печенегами праздновались всенародно и пышно. Князь с боярами и
дружиной пировал на «сенях» (на высокой галерее дворца), а на дворе ставились столы для
народа. На эти пиры съезжались «посад ники и старейшины по всем градом и люди многы»,
«бесчисленное множество народа».
Народ создал целые циклы былин о князе Владимире Красном Солнышке, о Добрыне,
об Илье Муромце, о борьбе с Соловьем-Разбойником, олицетворением племенных князьков,
о походах в далекие земли, о борьбе с жестокими языческими обычаями и о крепких заставах
богатырских, охранявших Киевскую Русь от «силушки поганой».
Как устный учебник родной истории пронес народ торжественные и величественные
напевы былин через тысячу лет своей многотрудной жизни, дополняя былины новыми
героями, новыми событиями и обращаясь к ним в тяжелые годы бедствий.
Героическая эпоха Владимира (980–1015) была воспета и феодальным летописцем и
народом потому, что в главных своих событиях она сливала воедино феодальное начало с
народным, политика князя объективно совпадала с общенародными интересами.
Десятинная Успенская церковь в древней части Киева 989–996 гг. План. Под
фундаментами — дружинные могилы IX–X вв.
А в церкви и крыша есть и приятный воздух, но туда люди не хотят идти».
Все средства искусства были использованы церковью для утверждения своих взглядов
на жизнь и общественную структуру.
Ораторы убеждали аудиторию в том, что «властели бо от бога устроены», что человек
должен купить себе покорностью и смирением в этой жизни вечное блаженство после
смерти.
Художники изображали «Страшный суд», когда, по фантастическим предсказаниям
пророков, восстанут из гробов все умершие за несколько тысячелетий существования мира и
бог начнет последний суд, определяя праведников в рай, а грешников — в ад, на
бесконечные муки. Кисть художника рисовала безобразных чертей, хватающих грешников и
бросающих их в печь, пронзающих крючьями, рвущих грязными когтями их тела…
Стройное пение и торжественное театрализованное богослужебное действо должны
были показать другой, праведный полюс христианского мира.
Архитекторы стремились вознести церковные здания над хижинами и хоромами так,
чтобы именно церкви создавали архитектурный ансамбль города.
Создавая свое искусство, церковь постоянно обрушивалась на светские забавы и
интересы: «Горе тем, кто ждет вечера с его музыкой — гуслями, флейтами, тамбуринами…
тем, кто делает вид, что не знает, какой вред приносят гусли, игры, танцы и пение».
Церковный проповедник порицает тех солидных горожан, которые внешне
благопристойны, но увлекаются игрой уличных артистов, танцами и песнями, даже детей
водят на пиры: «А спросите-ка этих бесстыдных старцев, как жили пророки и апостолы? Или
сколько было апостолов и пророков? Не знают они этого и не ответят вам. А вот если речь
зайдет о лошадях или о птицах, или о чем-либо другом, то тут они — философы, мудрецы!»
Одной из сильнейших церковных организаций были монастыри, игравшие вообще
очень важную роль в истории средневековых государств. По идее, монастырь —
добровольное братство людей, отрекшихся от семьи, от обычной жизни и целиком
посвятивших себя служению богу. На деле монастыри были крупными землевладельцами-
феодалами, владели селами, вели оптовую торговлю, ссужали деньги под ростовщические
проценты и всегда находились в самой гуще жизни, принимая непосредственное участие и в
повседневной «суете мирской» и в крупных политических событиях. Игумены монастырей
наравне с епископами выступали как дипломаты, судьи, посредники. В монастырях
существовало резкое неравенство между бедняками без роду, без племени и выходцами из
боярской или купеческой среды.
Высшие церковные власти — епископы и митрополит — могли быть выбраны только
из среды монахов, которых в отличие от обычных попов и дьяконов называли черным
духовенством.
Некоторые центральные монастыри, вроде Киево-Печерского (основанного в середине
XI), стали своего рода духовной академией, куда охотно поступали сыновья крупных
вельмож, стремившиеся сделать карьеру. В таких монастырях были хорошие библиотеки;
здесь велись летописи, сочинялись проповеди, записывались внутренние монастырские
события, прославлялись монахи «подвижники», «отшельники», «молчальники».
Древнейшее из сохранившихся до наших дней здание Киевской Руси — Спасский собор в
Чернигове (1036)
ЧАСТЬ 4.
РАСЦВЕТ КИЕВСКОЙ РУСИ (XI — НАЧАЛО XII в.)
«И отпусти их всех домой, и дав им Правду, и Устав списав, тако рекши им:
по сей грамоте ходите, якоже списах вам, такоже держите… А се есть Правда
Русская…»
Далее в летописи помещен текст Русской Правды XI в., первые статьи которой, по всей
вероятности, действительно связаны с обязательствами Ярослава по отношению к
новгородцам. На всех статьях первой части Древнейшей Русской Правды лежит явный
отпечаток описанных выше новгородских событий в июле-августе 1015 г. Юридический
документ, определяющий штрафы за различные преступления против личности, не менее
красочно, чем летопись, рисует нам город в условиях заполнения его праздными
наемниками, буянящими на улицах и в домах.
Город населен рыцарями и холопами; рыцари ездят верхом на конях, вооружены
мечами, копьями, щитами; холопы и челядинцы иногда вступают в городскую драку,
помогая своему господину, бьют жердями и батогами свободных людей, а когда приходится
туго, то ищут защиты в господских хоромах. А иногда иной челядин, воспользовавшись
случаем, скроется от господина во дворе чужеземца.
В числе рыцарей, ради которых написан охраняющий их закон, есть и прибывшие из
Киевской земли «русины», и княжеские гриди, на которых шла тысяча гривен новгородских
даней, и купчины, по обычаю того времени, очевидно, тоже перепоясанные мечами, и
важные княжеские чиновники — «ябедники» и мечники, следившие за сбором доходов и
вершившие княжеский суд.
Закон заодно защищал и более широкие круги новгородского населения — тут
упомянуты и изгои, выходцы из общин, порвавшие связи с прошлым и еще не нашедшие
своего места в жизни, и просто «словене», жители обширной Новгородской земли. Эти
категории простого люда напоминают нам о покаянных словах Ярослава на вече, когда
результатом его призывов к братьям новгородцам (и, очевидно, соответственных обещаний)
была мобилизация большого по тем временам трехтысячного войска, в составе которого
оказались даже простые смерды (может быть, «словены» Русской Правды).
Древнейшая Русская Правда, как и летопись под 1015–1016 гг., рисует нам Новгород
расколотым на две части, на два лагеря: к одному из них принадлежит население Новгорода
от боярина до изгоя, а к другому — чужеземцы — варяги и колбяги (жители Балтики). В
городе происходят драки, здесь угрожают обнаженными мечами, хватают чужих коней и
ездят на них по городу, берут чужое оружие, укрывают чужую челядь, выдирают усы и
бороды, рубят руки и ноги, убивают насмерть. Даже на пирах дерутся чашами и турьими
рогами.
Все это очень хорошо дополняет рассказ летописца о варяжских насилиях в городе.
Варяги и колбяги доставлены законом Ярослава в неполноправное положение. Так,
если обидчиком был новгородец, то обиженный должен представить двоих свидетелей, если
же грубияном, толкнувшим новгородца, оказывался варяг или колбяг, то достаточно было
одной клятвы обиженного новгородца. Эти ограничения особенно явственны при
сопоставлении Ярославовой Правды с Пространной Правдой XII в., где варяги уже уравнены
с остальными людьми. Только в отношении варягов и колбягов закон предусматривает
штраф за укрывательство чужого челядина. Особенно важно отметить, что в подробном
списке лиц, жизнь которых охраняется или древним обычаем кровной мести, или высоким
штрафом в 40 гривен, есть все слои городского населения, указаны даже приезжие киевляне,
но нет ни варягов, ни колбягов, хотя эти чужеземцы и владели домами в Новгороде.
Самое начало Ярославовой Правды как бы возвращает нас к той злополучной ночи,
когда возмущенные мстили варягам на «Поромони дворе». Русская Правда узаконивает
право на кровную месть:
«Убьеть муж мужа — то мьстить брату (за) брата, или сынови (за) отца, любо
отцю (за) сына, или братучаду, любо сестрину сынови (племянникам. — Б. Р.).
Аще не будеть, кто мьстя, то 40 гривен за голову; — аще будеть русин, любо
гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изгой будеть, любо
Словении, то 40 гривен положити за нь».
Князь Борис, любимец отцовской дружины и поэтому наиболее опасный соперник для
других братьев, был убит во время возвращения из похода на печенегов. По летописи,
убийство было совершено двумя варягами, посланными Святополком, а по скандинавским
сагам, его убили уже знакомые нам по Новгороду союзники Ярослава, варяги Эймунд и
Рагнар. Эймунд ночью ворвался в княжеский шатер и убил Бориса (Бурислейфа).
Отрубленную голову молодого князя он преподнес Ярославу.
Святослав Древлянский бежал из Киевской Руси в Чехию, землю своей матери, но
убийцы Святополка настигли его в Карпатах и убили.
Всеволод Волынский погиб не в усобице, но тоже трагически. Согласно саге, он
сватался к вдове шведского короля Эрика — Сигриде-Убийце — и был сожжен ею вместе с
другими женихами на пиру во дворце королевы. Этот эпизод саги напоминает рассказ
летописи о княгине Ольге, сжегшей посольство своего жениха Мала Древлянского.
Князь Святополк, прозванный Окаянным, приводивший на Русь то поляков, то
печенегов, проиграв третью решительную битву за Киев, заболел тяжелым психическим
недугом: «И бежащю ему, нападе на нь бес, и раслабеша, кости его, и не можаше седети на
кони, и несяхуть и на носилех». Князя-убийцу мучила мания преследования, и он, проехав
Брест, быстро проскакал через всю Польшу и где-то вдали от Русской земли умер в
неизвестном летописцу месте в 1019 г.
Судислав Псковский, один из самых незаметных князей, по клеветническому доносу
был засажен своим братом Ярославом в «поруб», просидел там 24 года, и лишь спустя
четыре года после смерти Ярослава племянники выпустили его из тюрьмы с тем, чтобы
немедленно постричь в монахи. В одном из монастырей он и умер в 1063 г., пережив всех
своих братьев. Как видим, значительная часть сыновей Владимира стала жертвой
братоубийственных войн, заговоров, тайных убийств.
В 1036 г., разболевшись на охоте в черниговских лесах, скончался князь-богатырь
Мстислав, победивший в свое время в единоборстве северокавказского князя Редедю. После
Мстислава не осталось наследников, и все левобережные земли снова соединились под
властью Киева: «…перея власть его всю Ярослав, и бысть самовластець Русьстей земли».
«Самовластец» укрепил свою власть в северных форпостах Руси — Новгороде и
Пскове, дав Новгороду в князья своего старшего сына и поставив нового епископа, а в
Пскове арестовав Судислава. На юге Ярославу удалось разбить печенегов и отогнать их от
рубежей Руси.
Дворец был трехъярусным зданием с тремя высокими теремами. Нижний этаж дворца
был разделен на множество мелких помещений; здесь находились печи, жила челядь,
хранились запасы. Парадным, княжеским, был второй этаж, где имелась широкая галерея —
«сени», место летних пиров, и большая княжеская палата, украшенная майоликовыми
щитами и рогами оленей и туров. Если Любечский съезд князей 1097 г. собирался в замке, то
он должен был заседать в этой палате, где можно было поставить столы примерно на сто
человек.
В замке была небольшая церковь, крытая свинцовой кровлей. Стены замка состояли из
внутреннего пояса жилых клетей и более высокого внешнего пояса заборола; плоские кровли
жилищ служили боевой площадкой заборола, пологие бревенчатые сходы вели на стены
прямо со двора замка. Вдоль стен были вкопаны в землю большие медные котлы для «вара»
— кипятка, которым поливали врагов во время штурма. В каждом внутреннем отсеке замка
— во дворце, в одной из «медуш» и рядом с церковью — обнаружены глубокие подземные
ходы, выводившие в разные стороны от замка. Всего здесь, по приблизительным подсчетам,
могло проживать 200–250 человек. Во всех помещениях замка, кроме дворца, найдено много
глубоких ям, тщательно вырытых в глинистом грунте. Вспоминается Русская Правда,
карающая штрафами за кражу «жита в яме». Часть этих ям могла, действительно, служить
для хранения зерна, но часть предназначалась и для воды, т. к. колодцев на территории замка
не найдено. Общая емкость всех хранилищ измеряется сотнями тонн. Гарнизон замка мог
просуществовать на своих запасах более года; судя по летописи, осада никогда не велась в
XI–XII вв. долее шести недель; следовательно, любечский замок Мономаха был снабжен
всем с избытком.
Любечский замок являлся резиденцией черниговского князя и полностью был
приспособлен к жизни и обслуживанию княжеского семейства. Ремесленное население жило
вне замка, как внутри стен посада, так и за его стенами. Замок нельзя рассматривать
отдельно от города.
О таких больших княжеских дворах мы узнаем и из летописи: в 1146 г., когда коалиция
киевских и черниговских князей преследовала войска северских князей Игоря и Святослава
Ольговичей, под Новгородом-Северским было разграблено Игорево сельцо с княжеским
замком, «идеже бяше устроил двор добре. Бе же ту готовизны много в бретьяницах и в
погребех вина и медове. И что тяжкого товара всякого до железа и до меди — не тягли
бяхуть от множества всего того вывозити». Победители распорядились грузить все на телеги
для себя и для дружины, а потом поджечь замок.
Любеч достался археологам после точно такой же операции, произведенной
смоленским князем в 1147 г. Замок был ограблен, все ценное (кроме запрятанного в
тайниках) вывезено, и после всего он был сожжен. Таким же феодальным замком была,
вероятно, и Москва, в которую в том же 1147 г. князь Юрий Долгорукий приглашал на пир
своего союзника Святослава Ольговича.
Наряду с большими и богатыми княжескими замками археологи изучили и более
скромные боярские дворы, расположенные не в городе, а посреди села. Зачастую в таких
укрепленных дворах-замках встречаются жилища простых пахарей и много
сельскохозяйственного инвентаря — лемехи, плужные ножи, серпы. Такие дворы XII в.
отражают ту же тенденцию временного закрепощения задолжавших крестьян, что и
Пространная Русская Правда, говорящая о «закупах», пользующихся господским инвентарем
и находящихся на господском дворе под присмотром «рядовича» или «ратаиного старосты»,
откуда можно было уйти только в том случае, если шли к высшим властям жаловаться на
боярина.
Всю феодальную Русь мы должны представлять себе как совокупность нескольких
тысяч мелких и крупных феодальных вотчин княжеских, боярских, монастырских, вотчин
«молодшей дружины». Все они жили самостоятельной, экономически независимой друг от
друга жизнью, представляя собой микроскопические государства, мало сцепленные друг с
другом и в известной мере свободные от контроля государства. Боярский двор — своего рода
столица такой маленькой державы со своим хозяйством, своим войском, своей полицией и
своими неписаными законами.
Княжеская власть в XI–XII вв. в очень малой степени могла объединить эти
независимые боярские миры; она вклинивалась между ними, строя свои дворы, организуя
погосты для сбора дани, сажая своих посадников по городам, но все же Русь была боярской
стихией, очень слабо объединенной государственной властью князя, который сам постоянно
путал государственные понятия с частновладельческим феодальным отношением к своему
разветвленному домену.
Княжеские вирники и мечники разъезжали по земле, кормились за счет местного
населения, судили, собирали доходы в пользу князя, наживались сами, но в очень малой
степени объединяли феодальные замки или выполняли какие-то общегосударственные
функции.
Структура русского общества оставалась в основном «мелкозернистой»; в ней яснее
всего ощущалось присутствие этих нескольких тысяч боярских вотчин с замками, стены
которых защищали не столько от внешнего врага, сколько от собственных крестьян и
соседей-бояр, а иной раз, быть может, и от слишком ретивых представителей княжеской
власти.
Судя по косвенным данным, княжеское и боярское хозяйство были организованы по-
разному. Разбросанные владения княжеского домена не всегда были постоянно закреплены
за князем — переход его в новый город, на новый стол, мог повлечь за собой изменения в
личных вотчинах князя. Поэтому при частых перемещениях князей с места на место они
относились к своим вотчинам как временные владельцы: стремились как можно больше
взять с крестьян и с бояр (в конечном счете тоже с крестьян), не заботясь о воспроизводстве
неустойчивого крестьянского хозяйства, разоряя его. Еще более временными лицами
чувствовали себя исполнители княжеской воли — «подъездные», «рядовичи», «вирники»,
«мечники», все те «юные» (младшие члены княжеской дружины), которым поручался сбор
княжеских доходов и передоверялась часть власти самого князя. Безразличные к судьбам
смердов и ко всему комплексу объезжаемых владений, они заботились прежде всего о самих
себе и путем ложных, выдуманных ими поводов для штрафов («творимых вир») обогащались
за счет крестьян, а частично и за счет бояр, перед которыми они представали как судьи, как
представители главной власти в стране. Быстро разраставшаяся армия этих княжеских людей
рыскала по всей Руси от Киева до Белоозера, и действия их не контролировались никем. Они
должны были привезти князю определенный объем оброка и дани, а сколько они взяли в
свою пользу, сколько сел и деревень разорили или довели до голодной смерти — никому не
было ведомо.
Если князья жадно и неразумно истощали крестьянство посредством личных объездов
(полюдья) и разъездов своих вирников, то боярство было осторожнее. Во-первых, у бояр не
было такой военной силы, которая позволяла бы им перейти черту, отделявшую обычный
побор от разорения, крестьян, а во-вторых, боярам было не только опасно, но и невыгодно
разорять хозяйство своей вотчины, которую они собирались передавать своим детям и
внукам. Поэтому боярство должно было разумнее, осмотрительнее вести свое хозяйство,
умерять свою жадность, переходя при первой возможности к экономическому принуждению
— «купе», т. е. ссуде обедневшему смерду, крепче привязывавшей крестьянина-»закупа».
Княжеские тиуны и рядовичи были страшны не только крестьянам — общинникам, но
и боярам, вотчина которых состояла из таких же крестьянских хозяйств. Один из книжников
конца XII в. дает совет боярину держаться подальше от княжеских мест: «Не имей себе двора
близ княжа двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его яко огнь… и рядовичи его
яко искры. Аще от огня устережешися, но от искр не можеши устеречися».
Каждый феодал стремился сохранить неприкосновенность своего микроскопического
государства — вотчины, и постепенно возникло понятие «заборони», феодального
иммунитета, — юридически оформленного договора между младшим и старшим феодалом о
невмешательстве старшего во внутренние вотчинные дела младшего. Применительно к более
позднему времени — XV–XVI вв., когда уже шел процесс централизации государства, мы
считаем феодальный иммунитет явлением консервативным, помогающим уцелеть элементам
феодальной раздробленности, но для Киевской Руси иммунитет боярских вотчин был
непременным условием нормального развития здорового ядра феодального землевладения
— многих тысяч боярских вотчин, составлявших устойчивую основу русского феодального
общества.
Жизнь древнерусского крестьянина была трудной не только потому, что трудна была
его борьба с природой, но и потому, что развивавшиеся феодальные отношения всей своей
тяжестью ложились на крестьянство. Помимо той доли труда и отчуждаемого крестьянского
продукта, которая шла на общественно полезные функции государства (постройка
оборонительных линий, прокладка дорог, строительство городов), много тратилось на
княжескую роскошь, на бессмысленные усобицы.
Произвол княжеских и боярских сборщиков налогов и штрафов был велик; их аппетиты
— безграничны. Только классовая борьба, только вооруженные выступления смердов могли
положить предел их притязаниям. Судя по грозным статьям Русской Правды, смерды в XI в.
упорно отстаивали свои права и с оружием выступали против княжеской администрации.
Автор «Слова о полку Игореве», блестящий поэт и умный историк, умел проникать
мысленным взором в далекие от него времена и находить там материал для сопоставления с
современностью. Одним из таких взглядов в прошлое был экскурс в XI в., где поэт выделил
две контрастные фигуры — Всеслава Брячиславича Полоцкого и Олега Святославича
Черниговского. На противопоставлении этих двух князей построены все его исторические
ссылки на Киевскую Русь. Всеслав, герой народного восстания 1068 г., воспет, как мы
видели, в приподнятых, эпических тонах, в духе народных былин о молодом отважном и
мудром князе-чародее. А Олег, родоначальник целой династии хищных Ольговичей,
приятель половецких ханов и зачинщик усобиц, очерчен в «Слове» мрачными тонами:
Как мог воспитываться молодой княжич Олег при отце в Чернигове и Киеве? Вероятно,
по древнему обычаю, его в три года посадили на коня, в семь лет, как было принято, начали
учить грамоте, а отроком двенадцати лет, тоже согласно установившемуся обычаю, отец
должен был взять его в поход.
О войнах и битвах, о заговорах и клятвопреступлениях Олег мог знать и по былинам
своего времени и по «замышлению Бояна». Прославленный поэт XI в. был придворным
певцом Святослава, он воспел брата Олега — «красного Романа Святославича», он давал
свои пристрастные, тенденциозные характеристики современникам Олега вроде Всеслава,
которому он, как мы видели, предрекал божий суд. Олег мог читать и летопись и
византийскую хронику Георгия Амартола, уже переведенную к тому времени на русский
язык. Один из крупнейших летописцев того времени — Никон, основатель монастыря в
Тмутаракани, был близок к князю Святославу. В распоряжении Олега была отцовская
библиотека, в составе которой находились два энциклопедических изборника — уже
знакомый нам Изборник 1073 г. и другой, составленный «из мног книг княжих» в 1076 г.
Последний Изборник весь проникнут духом тех социальных конфликтов, которыми была
полна русская действительность 60–70-х годов XI в. Поучения Изборника обращены то к
богатым и сильным, то к убогим. Бедным и слабым рекомендовались покорность и смирение
(«ярем мой благ есть и бремя мое легко»), им нужно «послушливу быти до смерти,
тружатися до смерти». А богатым и знатным рекомендовалось, во-первых, бояться князя
(«князя бойся всею силою своею»), а во-вторых, не раздражать сверх меры бедных («не
разгневай мужа в нищете его») и, по возможности, смягчать социальные контрасты («сидящу
ти в зиму в тепле храмине и без боязни изнажившуся, вздохни, помыслии о убогих, како
клячать над малом огоньцем скорчившеся, болыиу же беду очима от дыма имуще»). Все это
было навеяно классовыми битвами 1060-х годов.
Составитель Изборника советует своим читателям скрывать мысли и надежно хранить
тайны. В ту эпоху, когда некоторые вопросы решались ударом ножа подосланного убийцы,
читателя предостерегают: «Не всякого человека введи в дом свой — блюдися злодея».
Изборники были нужны для того, чтобы князь мог иметь под рукой афоризмы на все
случаи жизни и, не роясь в книгах, блеснуть остроумием и начитанностью, чтобы князь мог
мудрость «изместь как сладкий мед из уст своих перед боярами».
Олег и его братья, читая подобную литературу, приучались к лицемерию, к показной
благовоспитанности, к постоянной маске благотворителя, будто бы заботящегося о нищих и
убогих. Всей своей дальнейшей жизнью Олег показал, что он не собирался следовать
некоторым советам. В Изборнике 1073 г. составитель, дьяк Иоанн, приписал от себя: «Оже
ти собе не любо, то того и другу не твори». Олег «Гориславич» начал свою карьеру с
отрицания этого благородного тезиса.
Впервые Олег упомянут в 1073 г., когда он получил от отца в удел далекую Ростовскую
землю. В 1076 г. Олег вместе с Владимиром Мономахом (своим двоюродным братом) был
послан в Польшу воевать против чешского короля Братислава. Четыре месяца длился доход.
Когда же поляки примирились с чехами, то Олег и Владимир решили, что это невыгодно для
них, и осадили Глогов, взяв с короля контрибуцию в 1000 гривен серебра.
Для понимания неустойчивости судеб Русских земель в ту эпоху достаточно взглянуть
на историю соседнего с Киевом Чернигова: в 1073–1076 гг. там княжил Всеволод, отец
Мономаха; с 27 декабря 1076 г. по 4 мая 1077 г. в Чернигове сидел Владимир Мономах. Его
выгнал оттуда двоюродный брат Борис Вячеславич, продержавшийся в Чернигове всего
лишь 8 дней. В июле 1077 г. здесь снова княжит Всеволод, а при его дворе живет его
племянник Олег. Честолюбие Олега не позволяло ему оставаться на положении вассала, и он
неожиданно бежал в 1078 г. из Чернигова в Тмутаракань, где его ждали и неудачливый
Борис Вячеславич, и брат Роман. Войдя в союз с половецкими ханами, «приведе Олег и
Борис поганыя на Русьскую землю». С помощью половцев Олег на 39 дней стал князем
Чернигова, выгнав родного дядю. Но новая битва на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 г., во
время которой были убиты и Борис и вступившийся за Всеволода великий князь Изяслав,
заставила Олега снова скакать в Тмутаракань. На этот раз он бежал без войск и без надежд.
Богатый портовый город оказался ненадежным убежищем: половцы убили Олегова брата, а
хазары схватили самого Олега и увезли его в Константинополь. В Чернигове же еще раз
сменился князь — там вторично стал княжить Владимир Всеволодич Мономах.
Четыре года провел Олег «Гориславич» в Византии. Из них два года он прожил на
большом и богатом острове Родосе, близ Малоазийского побережья. Молодой князь женился
в изгнании на знатной гречанке Феофа — нии Музалон и, очевидно, перестал быть
пленником. В 1083 г. Олег вернулся в Тмутаракань, жестоко расправился с хазарами и
выгнал двух второстепенных князей, незадолго перед тем захвативших город; один из них,
Давыд Игоревич, начал разбойничать на Черном море и отбирал товары у купцов в устье
Днепра.
Десять лет прокняжил Олег в Тмутаракани, вдали от основной Руси. Его имя не
встречалось за эти годы в летописях, но едва ли жизнь в многонациональном приморском
городе была тихой. Мы знаем, как быстро менялись здесь князья, как использовались здесь
для устранения соперников коварные византийские приемы вроде вина, отравленного ядом,
скрытым под ногтем подносящего чашу.
На Руси в это время снова обострялся социальный кризис; великокняжеская власть
широко применяла право суда и сбора вир для непомерного обогащения. Многочисленная
армия младших дружинников — «уных» — разъезжала по стране, собирая правые и
неправые штрафы, обогащаясь сама и разоряя народ. Великий князь Всеволод, пренебрегая
советами «смысленных» знатных бояр, совещался с этими «уными», которые пополняли его
казну: «Начаша… грабити, людии продавати». Положение усложнялось постоянными
усобицами князей. Племянники Всеволода требовали у него то одной волости, то другой и
по любому поводу брались за оружие то для того, чтобы воевать в открытом поле, то для
того, чтобы исподтишка вонзить саблю в опасного соперника, как это было с Ярополком
Изяславичем, заколотым подосланным убийцей. Сильные князья слишком бесцеремонно
пользовались своей силой; мир с половцами позволял им обращать эту силу против народа.
Слабые князья непрерывно интриговали друг против друга и разоряли Русь своими
усобицами. К внутренним противоречиям добавились внешние факторы: в 1092 г. была
страшная засуха, «так что земля выгорела, и многие леса загорались сами собой и болота».
Вспыхивали эпидемии то в Полоцкой земле, то в Киевской, где количество умерших
исчислялось тысячами.
Социальный кризис, обостренный этими внешними обстоятельствами, мог вылиться в
восстания не в 1143 г., а на 20 лет раньше, но этому помешал еще один внешний фактор —
новое грозное наступление половцев на Русь, может быть, тоже связанное как-то с
ухудшением жизненных условий в степях и попыткой половецких ханов выйти из своего
кризиса за счет ограбления Руси. В том же засушливом 1092 г. «рать велика бяше от
половець и отвсюду». Половцы штурмовали пограничную линию по Суле и захватывали
русские села как на левом, так и на правом берегу Днепра. В этой обстановке умер в 1093 г.
одряхлевший и больной князь Всеволод, последний из Ярославичей. Открылась широкая
возможность борьбы за великокняжеский стол — каждый из «Ярославлих внуков» считал
себя претендентом на киевский престол. Ближе всех к киевскому престолу был Владимир
Мономах, прибывший к больному отцу в Киев, однако он будто бы добровольно, не желая
усобиц, отказался от великого княжения и ушел в свой Чернигов. Но дело обстояло,
очевидно, далеко не так, как это обрисовал нам впоследствии придворный летописец
Мономаха.
В Киеве сильна была боярская оппозиция, которую возглавлял уже знакомый нам по
восстанию 1074 г. богатый боярин Ян Вышатич. Этой боярской группе принадлежит та часть
летописи, где возводятся обвинения на Всеволода, пренебрегшего советами «смысленных».
Недовольное политикой Всеволода, киевское боярство, очевидно, не захотело посадить в
Киеве его сына Владимира Мономаха. Приглашен был Святополк, незначительный князь из
Турова, но и он не оправдал надежд. Плохой полководец, неумелый политик, заносчивый,
жадный до денег, подозрительный и жестокий, он быстро настроил всех против себя и своей
политикой еще больше способствовал углублению кризиса.
С этим самым Святополком, своим двоюродным братом, Владимир ссорился и воевал с
первых же дней его вокняжения, и на них обоих прикрикнули знатные бояре: «Почто вы
распря имата межи собою? А погании губять землю Русьскую».
В 1093 г. половцы жестоко разбили русские войска под Треполем и дошли до
предместий Киева; Святополк убежал с поля боя лишь с двумя спутниками.
Половцы хозяйничали во всей Южной Руси, «пожигая села и гумна». Современник с
ужасом пишет: «Все города и села опустели. Пройдем по полям, где раньше паслись стада
коней, овец и волов, — мы увидим все бесплодным; нивы поросли бурьяном, и только дикие
звери живут там». Половцы берут в рабство население сел и городов «и ведут в свои юрты к
родичам множество народа христианского, людей страдающих, печальных, подвергаемых
мученьям, оцепеневших от холода, мучимых голодом и жаждой, с распухшими лицами,
почерневшими телами, воспаленным языком, бредущих по чужой стране без одежд,
босиком, обдирая ноги о колючие травы»…
В тяжелых условиях киевское боярство стремилось укрепить великокняжескую власть,
предотвратить новые усобицы и устранить опасность небывалого половецкого натиска,
угрожавшего всем слоям и классам Руси от бедного смерда до князя. Вотчины многих
киевских бояр были расположены в черноземной лесостепной полосе, которая стала ареной
хищнических наездов половцев, и это делало «смысленных» особенно воинственными.
Их патриотизм не был бескорыстным, но объективно позиция боярства в тех
конкретных условиях наиболее отвечала общенародным интересам, т. к. половецкий грабеж,
сопровождавшийся сожжением сел, убийством и угоном в рабство, был, разумеется,
страшнее конфликтов смерда или закупа с господином.
А князья-«Гориславичи» между тем продолжали сводить свои династические и личные
счеты, не считаясь с интересами родной земли и своего народа. В 1094 г. великий князь
Святополк, заигрывая с могущественным половецким ханом Тугорканом, выдал за него свою
дочь, но это не спасло Киев от половцев. Олег Святославич, оттесненный при Всеволоде в
далекую Тмутаракань, теперь решил использовать тяжелый для Руси момент. Снова, как и 16
лет назад, он шел на Русь во главе половецких полчищ. Осадив Мономаха в Чернигове, он
сжег все предместья и монастыри, взял город, а половцев распустил воевать всю
Черниговскую землю. Это было своеобразной платой им за военную помощь.
Современники возмущались корыстными действиями Олега: «Вот уже в третий раз
натравливает он этих язычников-половцев на Русскую землю… Много христиан (русских. —
Б. Р.) изгублено, многие уведены в рабство в далекие земли».
В последние три года Олег Святославич укрывал у себя половецких ханов, уклонялся
от общерусских походов на половцев и явно показывал свое расположение к этим врагам
Руси. Святополк и Мономах пригласили его в Киев для решения вопросов обороны Руси, но
«Гориславич» ответил им крайне высокомерно, и в Киеве поняли, что князь Олег не
променяет дружбу с ханами на союз с русскими князьями. Началась война против Олега.
Олег бежал из Чернигова в Стародуб, оттуда в Смоленск, а оттуда, изгнанный смолянами, —
в Рязань, Муром. Пока сам Мономах отражал на юге натиск Тугоркана и Боняка, его сыновья
яростно сражались с Олегом, начавшим бесчинствовать в Северо-восточной Руси.
Трехлетняя усобица завершилась тем, что Олег явился на княжеский съезд в Любече в
ноябре 1097 г. Город Любеч, из которого вел свой род Владимир I, был, во-первых, родовым
гнездом всех русских князей, а во-вторых, он уже принадлежал Олегу, и сюда ему не зазорно
было явиться на княжеский съезд.
На Любечском съезде был провозглашен принцип династического разделения Русской
земли между различными княжескими ветвями при соблюдении ее единства перед лицом
внешней опасности: «Отселе имеемся в едино сердце и блюдем Рускые земли; кождо да
держить отчину свою». Но все это было основано не на реальных интересах отдельных
земель, не на действительном соотношении сил. Князья, глядя на Русь как бы с птичьего
полета, делили ее на куски, сообразуясь со случайными границами владений сыновей
Ярослава. Княжеские съезды не были средством выхода из кризиса. Благородные принципы,
провозглашенные в живописном днепровском городке, не имели гарантий и оказались
нарушенными через несколько дней после торжественного целования креста в деревянной
церкви любечского замка.
Мы во всех подробностях знаем события, развернувшиеся в 1097–1098 гг. после
Любечского съезда, т. к. Мономах, враждуя со Святополком, озаботился составлением почти
протокольных описаний заговоров, тайных союзов, кровавых расправ своего соперника.
Князь-пират Давыд Игоревич убедил великого князя в том, что будто бы князь Василько
Ростиславич Теребовльский вошел в заговор с Мономахом против него. Люди Святополка
схватили Василька и выкололи ему глаза. Началась длительная, полная драматических
эпизодов усобица. Мономах, примирившись с Олегом, выступил против Святополка. В
усобицу были втянуты и Польша, и Венгрия, и Половецкая земля, и десятки русских князей
и городов. Завершилась она в 1100 г. княжеским съездом в Уветичах (Витечеве), где судили
князя Давыда, «ввергшего нож» в среду князей; обвинителем, во всеоружии летописных
записей, выступал Владимир Мономах.
Князь Олег «Гориславич» к этому времени поутих. Он был уже отцом взрослых
сыновей, «Ольговичей», которые в XII в. снискали себе плохую славу таких же
авантюристов, как и их отец. Его старший сын Всеволод, пьяница и распутник, прославился
в молодости разбойничьими набегами на мирное население и даже попал в былины как
отрицательный герой (Чурила). Младший сын Святослав, женатый на половчанке,
продолжал, как и его отец, приводить на Русь половецкие отряды своих степных родичей. А
средний сын Игорь, любитель книг и церковного пения, неудачный продолжатель той же
отцовской политики, был в конце концов убит разъяренным киевским народом как
олицетворение той печальной поры, когда «в княжьих крамолах веци человеком
сократишася».
Сам Олег Святославич умер в 1115 г. в Чернигове. За три месяца до смерти
беспокойный князь начал распрю с Мономахом относительно места саркофагов Бориса и
Глеба в новой вышгородской церкви. После его смерти родовое имя его сыновей и внуков —
«Ольговичи» — надолго стало символом беспринципных усобиц, кровавых дел и
вероломных клятвопреступлений.
Мы проследили от начала до конца судьбу одного из князей — разорителей Руси.
Прозвище «Гориславич», данное автором «Слова о полку Игореве», полностью
подтверждено всеми делами Олега Святославича. Но он был не одинок, он был типичен для
той эпохи.
Другой печальной фигурой русской истории рубежа XI–XII вв. был великий князь
Святополк Изяславич, с которым отчасти мы уже знакомы. Историк В.Н. Татищев,
сподвижник Петра Великого, сохранил любопытную характеристику этого князя,
почерпнутую им из недошедших до нас источников: «Сей князь великий был ростом высок,
сух, волосы черноватые и прямы, борода долгая, зрение острое. Читатель был книг и вельми
памятен., К войне не был охотник и хоть на кого скоро осердился, но скоро запамятовал. При
том был вельми сребролюбив и скуп».
Последние слова характеристики подтверждаются многими источниками. Князь
Святополк изыскивал любые способы обогащения казны. Сын его пытками вынуждал
монахов указывать места зарытых сокровищ. Сам Святополк изобретал новые налоги;
введенный им соляной налог был очень тяжел для народных масс и вызвал возмущение.
Вопреки ожиданиям киевского боярства, Святополк не сумел оградить Русь от половцев и
только разорял ее лишними войнами.
Как только умер князь Святополк, в Киеве тотчас же вспыхнуло народное восстание.
17 апреля 1113 г. Киев разделился надвое. Киевская знать — те, кого летописец обычно
называл «смысленными», собралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом
князе. Выбор был широк, князей было много, но боярство остановилось на кандидатуре
переяславского князя Владимира Мономаха.
В то время, пока боярство внутри собора выбирало великого князя, вне стен собора уже
бушевало народное восстание. Народ, истомленный финансовой политикой Святополка, взял
с бою дворец крупнейшего киевского боярина, тысяцкого Путяты Вышатича (брата Яна), и
разгромил дома евреев-ростовщиков, которые пользовались какими-то льготами великого
князя. В разгар восстания боярство вторично послало гонцов к Мономаху с просьбой
ускорить приезд в Киев: «Князь! Приезжай в Киев! Если ты не приедешь, то знай, что
произойдут большие несчастья: тогда не только Путятин двор или дворы сотских и дворы
ростовщиков будут разгромлены народом, но пойдут и на вдову покойного князя, твою
невестку, и на всех бояр и на монастыри. Ты, князь, будешь в ответе, если народ разграбит
монастыри!»
Восстание бушевало четыре дня, пока в Киев не прибыл Мономах. Советские историки
Б.Д. Греков и М.Н. Тихомиров справедливо полагают, что восстание не ограничилось только
городом, но охватило и деревни Киевской земли, те многочисленные боярские и княжеские
вотчины, которые широким полукругом располагались в лесостепи на юг от Киева.
Восстание, несомненно, имело успех, т. к. Владимир немедленно издал новый закон —
«Устав Володимерь Всеволодича», облегчающий положение городских низов, задолжавших
богатым ростовщикам, и закрепощенных крестьян-закупов, попавших в долговую кабалу к
боярам.
По Уставу Владимира было сильно ограничено взимание процентов за взятые в долг
деньги. Поясним эту статью примером. Предположим, что какой-то крестьянин занял у
боярина в тяжелую годину 6 гривен серебра. По существовавшим тогда высоким нормам
годового процента (50%) он ежегодно должен был вносить боярину 3 гривны процентов (а
это равнялось стоимости трех волов). И если должник не в силах был, кроме процентов,
выплатить и самый долг, то он должен был нескончаемое количество лет выплачивать эти
ростовщические проценты, попадая в кабалу к своему заимодавцу.
По новому уставу срок взимания процентов ограничивался тремя годами — за три года
должник выплачивал 9 гривен процентов, что в полтора раза превышало сумму
первоначального долга. Мономах разрешил на этом и прекращать выплаты, т. к. в. эти 9
гривен входил и долг («исто») — 6 гривен — и 3 гривны «роста». Долг погашался.
Фактически это приводило к снижению годового процента до 17% и избавляло бедноту от
угрозы длительной или вечной кабалы. Это была большая победа восставшего народа. В
вотчинном хозяйстве новый закон защищал некоторые человеческие права должников-
закупов. Закуп уже имел право уйти с господского двора, если он открыто отправлялся на
поиски денег или если шел жаловаться судьям или князю. Закуп уже не отвечал за
господское имущество, если его расхищали другие люди. За «обиду», за несправедливые
наказания, нанесенные закупу, господин должен был платить штраф в казну князя. Еще
больший штраф (в 12 гривен) грозил господину в случае самовольной продажи закупа как
холопа. При этом «обиженный» закуп освобождался от долгов: «наймиту свобода во всех
кунах». Крестьянин-закуп получал уже право свидетельствования в небольших судебных
делах. Все это тоже явилось завоеванием восставшего народа. Феодалы вынуждены были
пойти на некоторые уступки, улучшившие экономическое и юридическое положение
городских ремесленников и крестьян.
Да числа-сметы нет!
А закрыло луну до солнышка красного,
А не видно ведь злата-светла месяца,
А от того же от духу да от татарского (половецкого. — Б.
Р.).
От того же от пару лошадиного…
Ко святой Руси Шарк-великан (Шарукан. — Б. Р.)
Широку дорожку прокладывает,
Жгучим огнем уравнивает,
Людом христианским речки-озера запруживает …
В лесах под Черниговом в 1821 г. был найден тяжелый золотой амулет — змеевик,
принадлежавший Владимиру Мономаху. Очевидно, князь потерял дорогую вещь во время
одного из своих охотничьих единоборств; не лось ли втоптал в землю княжеский змеевик?
Митрополит Никифор в одном из писем к Мономаху упоминает о его привычке бегать
на лыжах. Быстрый и решительный в своих действиях, Владимир Всеволодич наладил
скорую связь Чернигова с Киевом: «А из Чернигова я сотни раз скакал к отцу в Киев за один
день, до вечерни». Такую бешеную скачку на 140 км можно было осуществить только при
системе постоянных подстав, расставленных на пути. Как показывает исследование пути от
Чернигова до Любеча (60 км), дорога шла долинами и была поделена специальными
сторожевыми курганами на небольшие участки, где и могли находиться запасные кони для
подставы.
В.Н. Татищев сохранил такое описание внешности Мономаха, возможно, восходящее к
записям современников:
«Лицом был красен, очи велики, власы рыжеваты и кудрявы, чело высоко,
борода широкая, ростом не вельми велик, но крепкий телом и силен».
Владимир Мономах тем и представляет для нас интерес, что всю свою неукротимую
энергию, ум и несомненный талант полководца употребил на сплочение рассыпавшихся
частей Руси и организацию отпора половцам. Другое дело, что он лично как переяславский
князь был непосредственно заинтересован в ограждении своих владений от половецкого
разорения, но объективно его политика наступления на степь была важна для всей Руси.
Другое дело, что, объединяя в своих руках Переяславль, Смоленск и Ростов и чуть ли не
ежегодно объезжая их, делая путь по 2400 км, он заботился о своих данях и продажах.
Объективно это укрепляло связь нескольких крупных областей Руси и вовлекало их в
решение общерусских задач.
Владимир предстает перед нами живым человеком. Мы знаем не только то, как
проводил он свой день, как организовывал порядок во дворце, как проверял караулы, как
охотился, как молился или гадал на псалтыри. Мы знаем, что он бывал иногда и жесток:
однажды вместе с половецкой ордой Читевичей (совсем как Олег «Гориславич») он взял
Минск: «изъехахом город и не оставихом у него ни челядина, ни скотины». Он мог, как мы
помним, конфисковать личное имущество побежденного соперника. Мономах был,
несомненно, честолюбив и не гнушался никакими средствами для достижения высшей
власти. Кроме того, как мы можем судить по его литературным произведениям, он был
лицемерен и умел демагогически представить свои поступки в выгодном свете как
современникам, так и потомкам.
Переяславский период (1094–1113) выдвинул Мономаха среди русских князей как
организатора активной обороны от половцев. Сам он в эту пору стремился зарекомендовать
себя перед киевским боярством как более приемлемый кандидат в великие князья, чем
Святополк Изяславич.
Время великого княжения Мономаха (1113–1125) завершает напряженный
двадцатилетний период борьбы с половцами, после чего единая держава в тех условиях
временно утратила смысл и продолжала существовать некоторый срок по инерции, т. к.
глава государства сосредоточил в своих руках очень большие военные резервы и употреблял
их на поддержание единства твердой и вооруженной рукой. За 20 лет, от киевского
восстания 1113 г. до смерти Мстислава (1132), великокняжеская власть стремилась не
допускать усобиц и упорядочить дела класса феодалов в целом путем издания довольно
полного кодекса законов.
Когда Киевская Русь распалась на полтора десятка самостоятельных княжеств, то из
эпохи своей общности все они уносили в будущее и «Повесть временных лет», и
«Пространную Русскую Правду», и киевский цикл былин о Владимире Красном Солнышке,
в образе которого сливались и Владимир I Святославич, спасший Русь от печенегов, и
Владимир II Мономах, князь, который правил Русью от края и до края и в успешной борьбе с
половцами «много поту утер за Русскую землю».
ЧАСТЬ 5.
РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА XII — НАЧАЛА XIII в.
И разъдрася вся Русская земля…» — записал в своей хронике один из летописцев под
1132 г., когда после смерти великого князя киевского Мстислава, сына Мономаха, все
княжества Руси вышли из повиновения Киеву и начали жить самостоятельной жизнью.
Князья полутора десятков суверенных государств, равных и подобных западноевропейским
королевствам, занялись «устроением своих земель», что нашло отражение в интереснейших
грамотах-описях 1130-х годов, определяющих повинности разных городов и округов внутри
отдельных Княжеств. Но в еще большей мере для наступившей новой эпохи так называемой
«феодальной раздробленности» характерны длительные кровопролитные усобицы князей,
войны за расширение земельных владений, которые современник с горечью называл
«погибелью земли Русской», т. к. внутренние войны были бессмысленны с общенародной
точки зрения и, кроме того, крайне ослабляли обороноспособность Руси по отношению к
внешней опасности (половцы, татары, немцы-крестоносцы).
Период феодальной раздробленности длился в России с XII по конец XV в., но внутри
этого более чем трехвекового отрезка времени существовал четкий и тягостный рубеж —
татарское нашествие 1237–1241 гг., после которого иноземное иго резко нарушило
естественный ход русского исторического процесса, сильно замедлило его. В этой книге
будет освещена только первая фаза, которую нередко называют обобщенно «домонгольским
периодом» истории Руси. Последующие века будут рассмотрены в книге В.Т. Пашуто, Б.Н.
Флори и А.Л. Хорошкевич289.
Период феодальной раздробленности полон сложных, противоречивых процессов,
которые нередко ставят историков в тупик. Особенно заметны отрицательные стороны
эпохи: явное ослабление общего военного потенциала, облегчающее иноземное завоевание,
междуусобные войны и возрастающее дробление княжеских владений. В середине XII в.
было 15 княжеств; в начале XIII в., накануне нашествия Батыя, — около 50, а в XIV в. (когда
уже начался процесс феодальной консолидации) количество великих и удельных княжеств
достигало примерно 250. Причиной такой дробности были разделы владений князьями
между своими сыновьями; в результате княжества мельчали, слабели, и итоги этого
стихийного процесса рождали у современников иронические поговорки: «В Ростовской
земле — князь в каждом селе»; «в Ростовской земле у семи князей один воин».
С другой стороны, необходимо обратить внимание на то, что начальная фаза
феодальной раздробленности (до того, как в нормальное развитие вмешался фактор
завоевания) характеризуется не упадком культуры, как можно было бы ожидать, исходя из
перечисленных отрицательных явлений, а наоборот, бурным ростом городов и ярким
расцветом русской культуры XII — начала XIII вв. во всех ее проявлениях. Из этого следует,
что новая политическая форма, очевидно, содействовала на первых порах прогрессивному
развитию.
Много неясности и в определении причин, породивших феодальную раздробленность,
а с этим неизбежно связан и вопрос о времени ее возникновения. Одной из причин считали
раздел княжества между сыновьями, а «удельный период» начинали с завещания Ярослава
Мудрого (1054), разместившего своих сыновей в разных русских областях. Но тогда надо
было бы начинать с Владимира I, распределившего по Руси всех своих двенадцать сыновей,
являвшихся наместниками великого князя. Другой причиной считают княжеские усобицы.
Но междуусобные войны князей-братьев начались тоже еще при сыновьях Святослава:
Ярополк воевал с Олегом, и тот был убит; Владимир воевал с Ярополком и поручил варягам
убить брата. Вторая серия усобиц, длившихся целых десять лет, падает на годы 1015–1024,
когда из двенадцати сыновей Владимира уцелело только трое.
Усобицы князей на Руси, как и в европейском средневековье, сопутствовали (и в
значительной мере препятствовали) историческому движению, но не определяли
полностью ту или иную политическую форму. Разделы княжеских земель между
наследниками, ставшие ощутимыми с XIII в., усугубляли дробление княжеств-государств, но
опять-таки, не создавали нового явления в политической жизни Руси. Экономической
основой и обоснованием феодальной раздробленности считают натуральное хозяйство. Это
верно, как констатация факта, но никак не объясняет причин перехода от единой державы к
нескольким независимым княжествам, т. к. и в первобытности, и при появлении переходных
форм (союзы племен), и в необъятной по своей территории Киевской Руси IX — начала XII
в. господствовало натуральное хозяйство. Больше того, именно в XII в. одновременно с
распадом Киевской Руси исконная замкнутость хозяйства начала частично нарушаться:
городские мастера все больше переходили к работе на рынок, их продукция все в большей
степени проникала в деревню, не меняя, правда, основ хозяйства, но создавая
принципиально новые контакты города с возникающим широким деревенским рынком.
Общая схема русских княжеств XII в. (по И.А. Голубцову). Границы обобщены
Для автора «Слова о полку Игореве» Киевское княжество было первым среди всех
русских княжеств. Он трезво смотрит на современный ему мир и не считает уже Киев
столицей Руси. Великий князь киевский не приказывает другим князьям, а просит их
вступить «в злат стремень… за землю Русскую», а иногда как бы спрашивает: «не думаешь
ли ты прилететь сюда издалека, чтобы охранять отчий золотой трон?». Так обратился он ко
Всеволоду Большое Гнездо.
«Автор «Слова о полку Игореве» с большим уважением относится к суверенным
государям, князьям других земель, и совершенно не предлагает перекраивать политическую
карту Руси. Когда он говорит о единстве, то имеет в виду лишь то, что было вполне реально
тогда, — военный союз против «поганых», единую систему обороны, единый замысел
далекого рейда в степь. Но на гегемонию Киева он не притязает, т. к. давно уже Киев
превратился из столицы Руси в столицу одного из княжеств и находился почти в равных
условиях с такими городами, как Галич, Чернигов, Владимир на Клязьме, Новгород,
Смоленск. Отличала Киев от этих городов лишь его историческая слава и положение
церковного центра всех Русских земель. До середины XII в. Киевское княжество занимало
значительные пространства на Правобережье Днепра: почти весь бассейн Припяти и
бассейны Тетерева, Ирпеня и Роси. Только позднее Пинск и Туров обособились от Киева, а
земли западнее Горыни и Случи отошли к Волынской земле.
Особенностью Киевского княжества было большое количество старых боярских вотчин
с укрепленными замками, сосредоточенных в старой земле Полян на юг от Киева. Для
защиты этих вотчин от половцев еще в XI в. по р. Роси (в «Поросье») были поселены
значительные массы кочевников, изгнанных половцами из степей: торков, печенегов и
берендеев, объединенных в XII в. общим именем — Черные Клобуки. Они как бы
предвосхищали будущую пограничную дворянскую конницу и несли пограничную службу
на огромном степном пространстве между Днепром, Стугной и Росью. По берегам Роси
возникли города, заселенные черноклобуцкой знатью (Юрьев, Торческ, Корсунь, Дверен и
др.). Защищая Русь от половцев, торки и берендеи постепенно воспринимали русский язык,
русскую культуру и даже русский былинный эпос.
Черниговским князьям, начиная с «храброго Мстислава, иже зареза Редедю пред полки
касожскыми» и до начала XII в., принадлежала Тмутаракань (современная Тамань) —
древний город у Керченского пролива, большой международный порт, в котором жили
греки, русские, хазары, армяне, евреи, адыгейцы. Средневековые географы, исчисляя длины
черноморских маршрутов, нередко за одну из основных точек отсчета брали Тмутаракань.
К середине XII в. связи Тмутаракани с Черниговом оборвались, и этот морской порт
перешел в руки половцев, чем и объясняется желание Игоря
т. е. обновить старые пути к Черному морю, на Кавказ, в Крым и Византию. Если Киев
владел днепровским путем «из Грек в Варяги», то Чернигов обладал своими дорогами к
синему морю; только дороги эти слишком прочно были закрыты кочевьями нескольких
половецких племен.
Если киевские князья широко использовали Черных клобуков в качестве заслона от
половцев, то и черниговские Ольговичи имели «своих поганых».
В «златом слове» Святослав упрекает своего брата Ярослава Черниговского в том, что
он уклонился от общего похода против половцев и занялся только обороной своей земли:
Возможно, что здесь имеются в виду какие-то тюркоязычные дружины, очень давно,
еще со времени «прадедов», оказавшиеся в Черниговской области; быть может, это —
тюрко-болгары или какие-то племена, приведенные Мстиславом с Кавказа в начале XI в.
Черниговское княжество, по существу, обособилось от Киевской Руси еще во второй
половине XI в. и только временно при Мономахе было в вассальном подчинении у киевского
князя. Неожиданное доказательство того, что черниговские князья считали себя в XII в.
равноправными киевским, дали раскопки в столице Золотой орды, в Сарае, где была найдена
огромная серебряная заздравная чара с надписью: «А се чара великого князя Володимера
Давидовича…» Владимир был черниговским князем в 1140–1151 гг. в соправительстве со
своим младшим братом Изяславом (умер в 1161 г.).
Белокаменные резные капители колонн (Борисоглебский собор XII)
Можно думать, что автор «Слова», находясь при своем князе Святославе, провел это
грозное лето 1185 г. в стане русских войск между Каневом и Треполем, между Росью и
Стугной, и был свидетелем и приезда гонцов из осажденных и сожженных городов, и
рассылки гонцов за новыми «помочами», и трусливого вероломства Давыда под Треполем на
Стугне.
Не в эти ли месяцы «противостояния», когда нужно было найти особые вдохновенные
слова для объединения русских сил, для привлечения к обороне князей отдаленных земель, и
сложилось замечательное «златое слово»? Ведь в этом разделе «Слова о полку Игореве»,
завершающемся словами об измене Давыда, нет ни одного факта, который выходил бы за
хронологические рамки тех нескольких месяцев, когда Святослав и Рюрик держали оборону
на Днепре от Витичевского брода до Зарубинского, от Треполя до Канева. Не с каневских ли
неприступных высот, полных языческой старины, смотрел в это время на Русь и на степь
автор «Слова о полку Игореве»?
Он глубоко сожалел о гибели русских и не мог удержаться от горьких упреков в адрес
Игоря. Игорь — не герой «Слова», а лишь повод для написания патриотического призыва,
значение которого не исчерпывается событиями 1185 г.
Весною 1186 г. Игорь уже бежал из плена: 11 дней брел по укромным речным зарослям
и, наконец, вернулся на родину.
В 1199 г. после смерти Ярослава Игорь Святославич стал великим князем
черниговским и успел в последние годы завести собственную летопись, попавшую в
Киевский свод. Здесь Игорь представлен весьма благородным князем, непрерывно
думающим о благе земли Русской. Умер Игорь в 1202 г. Его сыновья, оказавшиеся в
Галицкой земле, вели крутую антибоярскую политику, убили около 500 знатных бояр и в
конце концов были повешены в Галиче в 1208 г.
Дальнейшая история Чернигово-Северской земли не представляет особого интереса.
Размножившиеся Ольговичи по-прежнему охотно принимали участие в усобицах и
постепенно расчленили землю на несколько мелких уделов. В 1234 г. Чернигов выдержал
тяжелую осаду войск Даниила Галицкого: «Лют бо бе бой у Чернигова; оже и таран на нь
поставша, меташа бо каменем полтора перестрела. А камень — якоже можаху 4 мужи
силнии подъяти».
В 1239 г. Чернигов вместе со всем Левобережьем был взят войском татар.
Полоцкая земля находилась на северо-западе Руси; через нее проходил очень важный
путь в Западную Европу по Западной Двине, более короткий, чем путь через Новгород.
Литовско-латышские племена были соседями Полоцка на большом протяжении; когда в
землях Литвы, Латыголы и Земиголы стали расти племенные дружины, то они иногда
совершали набеги на русские области Подвинья. Однако эти походы не идут ни в какое
сравнение с разорительными набегами половцев на южные земли. В основном отношения с
соседями были мирными.
Автор «Слова о полку Игореве», горячий поклонник Всеслава Полоцкого, одного из
главных участников киевского восстания 1068 г., много говорит о Полоцкой земле и ее
князьях и даже несколько идеализирует их. Всех русских князей он делит на две неравные
части — на «Ярославлих внуков» и на «Всеславлих внуков»; если династически полоцкие
князья действительно составляли обособленную ветвь, то по объему земель эти две части
были не равны.
У Полоцкой земли были все условия для приобретения независимости; в этом
отношении она напоминала Новгород. Здесь также было сильно местное боярство; в
Полоцке, богатом торговом центре, существовало городское вече и, кроме того, какие-то
«братчины», боровшиеся с князьями; возможно, что это были купеческие объединения,
аналогичные Ивану на Опоках в Новгороде.
Княжеская власть здесь не была особенно сильна, и Полоцкая земля распалась на
несколько довольно самостоятельных уделов: Минск, Витебск, Друцк, Изяславль, Стрежев и
др.
Обращаясь по очереди ко всем русским князьям, автор «Слова о полку Игореве» очень
сдержанно и несколько загадочно выражает свой призыв к смоленским князьям, двум
братьям Ростиславичам:
Из Новгорода вниз по Волхову через Ладожское озеро и Неву легко было попасть в
Швецию, на Готланд или в земли балтийских славян. Из Новгорода через Ильмень и Мету
попадали на Волгу и шли в Болгарию, Хазарию и далекие земли Востока. А третий путь —
«из Грек в Варяги» — пролегал из Византии и Киева вверх по Днепру, через волоки, затем
Ловатью в Ильмень и неизбежно вел в Волхов через Новгород.
В благоприятном положении Новгорода у истоков Волхова заключались противоречия
его будущего: с одной стороны, Киев, «мать городов русских», всегда зорко следил за своим
новым городом, и киевские князья посылали сюда наместниками своих старших сыновей,
чтобы крепче держать эту международную пристань в своих руках. С другой стороны,
удаленность от Киева, широчайшие связи с десятками могущественных и богатых стран и
богатства собственной земли давали Новгороду возможность роста, усиления, а
следовательно, и независимости.
Та ранняя пора, когда городок на Волхове был далекой факторией Киева, отразилась
частично в феодальном делении Новгородской земли. Обычно каждое русское княжество
составляло «тьму», т. е. десять «тысяч», десять военно-финансовых округов; каждая тысяча
делилась на «сотни». Новгородская же земля составляла всего лишь одну тысячу,
делившуюся на сотни, расположенные веером вокруг Новгорода радиусом в 200–300 км.
Значит, Киев не признавал Новгород равноправным другим частям Руси (например, Волыни
или Смоленщине) и рассматривал его лишь как одну десятую часть какого-то целого (может
быть, самой «Киевской тьмы»?). Правда, город тоже составлял десять сотен, т. е. еще одну
тысячу, но все же до полного десятитысячного комплекта было далеко.
Новгород расположен на двух берегах Волхова, недалеко от истока этой реки,
вытекающей из Ильмень-озера. Древнейшее местоположение было, очевидно, на левом
берегу, где стоит кремль и где в названии Волосова улица хранится память о языческом боге
скота и богатства — Волосе-Велесе. Почти у самого озера, вне города, стоял идол Перуна,
поставленный по приказу киевского князя в конце X в. Вокруг Перуна, как гласит древнее
предание, горел неугасимый огонь; раскопки обнаружили вокруг идола восемь костров.
Вплоть до XX в. у жителей Новгорода сохранялось доверье, что, проплывая мимо Перыни,
нужно бросить в воду монету, как бы в жертву древнему богу. Левобережный древний
комплекс был, по-видимому, связан с «русинами» из Киева, составлявшими гарнизон
пограничной крепости. На правом берегу Волхова находился Славенский холм, связанный в
большей степени с местным племенем словен.
Бурный рост города быстро привел к плотному заселению обоих берегов, соединенных
знаменитым Великим мостом через Волхов, игравшим важную роль в истории города: здесь
сходились на бой враждующие стороны после шумного веча, здесь бесчинствовал былинный
Васька Буслаев, здесь приводились в исполнение смертные приговоры — осужденных
сбрасывали с моста в волховские глубины. Новгород XI–XIII вв. был большим, хорошо
организованным городом. Его кремль, выросший вдвое, был укреплен каменной стеной и
включал в себя Софийский собор (являвшийся также и хранилищем государственных
документов) и епископский двор. В южной части Кремля другой новгородский былинный
герой — богатый купец Садко Сытинич — построил большую Борисоглебскую церковь.
Напротив Кремля находились торг, вечевая площадь, Ярославово дворище, дворы
иноземных купцов и церкви купеческих корпораций (Иван на Опоках, Богородица на Торгу,
Варяжская божница). Берега Волхова были поделены на пристани и густо уставлены
кораблями и лодками разных стран и городов. Судов на воде было так много, что иногда во
время пожара огонь по ним переходил с одного берега на другой. По периферии города
располагались монастыри. Юрьевский монастырь, построенный Мстиславом, возвышался,
как башня, при въезде в город с юга, со стороны Ильменя, а для плывших с севера такими
воротами города являлся Антониев монастырь. Город был вымощен деревянными
мостовыми, относительно которых существовал даже специальный Устав о замощении
улиц.
Новгородские летописцы были более, чем их киевские собратья, внимательны к своему
родному городу и постоянно сообщали читателям о жизни Новгорода. Мы знаем о городских
пожарах, о грандиозных наводнениях, когда воды Волхова затопляли город и жители сидели
на крышах своих хором, знаем о годах засухи и неурожаев, когда приходилось покупать
жито в Суздальской земле. Очень много для понимания истории Новгорода, его культуры и
быта дали многолетние раскопки экспедиции А.В. Арциховского. Выявлены жилые усадьбы,
улицы, дома, мастерские, боярские терема. Найдено множество предметов — от
инструментов ремесленников до золотых печатей и тончайшего «узорочья».
История Новгорода не была так трагически прервана татарским нашествием, как это
случилось с Киевом, Черниговом и другими городами- Новгород успешно отбился от
немецких рыцарей и легче, чем другие земли, перенес утверждение татарского ига, но и на
Новгороде тяжело сказались первые десятилетия татарского владычества на Руси.
Новгород Великий играл очень важную роль в истории Руси, Западной Европы и
далекого Северо-востока, куда вместе с новгородской мирной колонизацией проникало
русское ремесло и русское земледелие. Этим был подготовлен путь дальнейшего
продвижения в Сибирь.
В XI в., когда Поволжье и Ока входили в состав Киевской Руси, здесь происходили
восстания: в 1024 г. — в Суздальской земле; около 1071 г. — на Волге, Шексне и Белоозере,
подавленное Яном Вышатичем.
К этому времени уже существовали города Ростов, Суздаль, Муром, Рязань, Ярославль
и др. В черноземных районах Суздальщины богатело местное боярство, имевшее
возможность снабжать хлебом даже Новгород.
Настоящее окняжение этих областей началось с Владимира Мономаха, который еще
мальчиком должен был проехать «сквозе Вятиче», чтобы добраться до далекого Ростова. Те
долгие годы, когда Мономах, будучи переяславским князем, владел и Ростовским уделом,
сказались на жизни Северо-востока. Здесь возникли такие города, как Владимир на Клязьме;
Переяславль, названный, в отличие от южного, Залесским; сюда были перенесены даже
названия южных рек. Здесь Владимир строил города, украшал их зданиями; здесь он вел
войну с Олегом «Гориславичем», здесь, где-то на Волге, писал свое «Поучение», «на санех
седя». Связь Суздалыцины с Переяславлем Русским (ныне Переяслав-Хмельницкий)
продолжалась на протяжении всего XII столетия.
Ростово-Суздальская земля обособилась от Киева одновременно с другими Русскими
землями в 1132–1135 гг. Здесь княжил один из младших сыновей Мономаха — Юрий,
получивший характерное прозвище Долгорукого, очевидно, за свою неуемную тягу к
далеким чужим владениям. Его внешняя политика определялась тремя направлениями:
войны с Волжской Болгарией, торговым конкурентом Руси, дипломатический и военный
нажим на Новгород и изнурительные бесполезные войны за Киев, заполнившие последние
девять лет его княжения.
Кончилось тем, что горожане Владимира, «новые меньшие люди», снова пригласили
Михаила и решили твердо стоять за него. Михаил разбил войско племянников и стал князем
Владимирским. С ним находился его брат Всеволод Юрьевич. Победа горожан Владимира
имела большие последствия — произошел социальный раскол и в старом Суздале. Горожане
Суздаля тоже пригласили к себе Михаила (1176), сказав, что они, простые суздальцы, с ним
не воевали, что его врагов поддерживали только бояре, «а на нас лиха сердца не держи, но
поеди к нам!»
В эти годы часто упоминается Москва (Московь, Кучково) как город стоящий на
пересечении границы Владимирской земли наезженным путем из Чернигова во Владимир. В
1177 г. Михаил Юрьевич, давно уже болевший, умер. Ростовское боярство снова начало
борьбу за политическую гегемонию, поддерживая своего прежнего кандидата Мстислава
Ростиславича Безокого против Всеволода Юрьевича, выдвигаемого такими городами, как
Владимир, Переяславль Залесский и Суздаль. Самонадеянное ростовское боярство властно
вмешивалось в дела князя: когда Мстислав собрался было примириться с дядей, то бояре
заявили: «Если ты и дашь ему мир, то мы ему не да дим!» Дело разрешилось битвой у
Юрьева 27 июня 1177 г., принесшей победу Всеволоду. Бояре были схвачены и связаны; их
села и стада взяты победителями. Вслед за тем Всеволод разгромил Рязань, где укрылись его
враги. Рязанский князь Глеб (из Ольговичей) и Мстислав Безокий с братом Ярополком были
пленены. Горожане Владимира, бояре и купцы, были сторонниками решительной расправы;
они приходили на княжий двор «многое множество с оружием» и настоятельно требовали
казни. Несмотря на заступничество Святослава Черниговского, друга Всеволода, пленных
соперников ослепили, а Глеб умер в заточении.
Так началось княжение «великого Всеволода», могшего веслами Волгу расплескать и
шлемами Дон вычерпать. Силу новому князю придавал его союз с городами, широкими
слоями городского населения. Кроме того, к этому времени создается еще одна сила,
являвшаяся опорой княжеской власти, — дворянство, т. е. служилый, военный слой,
зависевший лично от князя, получавший за службу или земли во временное владение, или
денежно-натуральную плату, или право сбора каких-то княжеских доходов, часть которых
предназначалась самим сборщикам. Единого термина еще не было, но в эту категорию
младших членов дружины и княжеских министериалов мы должны включить «детских»,
«отроков», «гридей», «пасынков», «милостников», «мечников», «вирников», «биричей»,
«тиунов» и др. Одни из них были почти холопами, другие дослуживались до положения
бояр; эта прослойка была многочисленной и разнообразной. В судьбах этих людей многое
зависело от их личных качеств, от случая, от щедрости или скупости князя. Они знали
княжескую жизнь, несли дворцовую службу, воевали, судили, скакали гонцами в чужие
земли, сопровождали посольства, объезжали далекие погосты, закалывали из-за угла
княжеских соперников, заковывали их в цепи, присутствовали на поединках, организовывали
псовую или соколиную охоту, вели учет княжескому хозяйству, может быть, даже писали
летописи. В мирное время им всем находилось дело в обширном княжестве, где
государственное переплеталось с лично княжеским, домениальным, а во время войны они
уже могли составить основное ядро княжеской рати, конницу «молоди».
Всеволод умер в 1212 г. В последний год его жизни возник конфликт по поводу
престолонаследия: великий князь хотел оставить княжество по-прежнему под главенством г.
Владимира, новой столицы, а его старший сын Константин, ученый книжник и друг
ростовских бояр, хотел вернуться к старым временам первенства Ростова.
Тогда Всеволод созвал нечто вроде земского собора: «Князь великий Всеволод созва
всех бояр своих с городов и с волостей и епископа Иоана, и игумены, и попы, и купцы, и
дворяны, и вси люди». Этот съезд представителей присягнул второму сыну, Юрию. Однако
вокняжиться после смерти отца ему удалось только в 1218 г. Юрий Всеволодич погиб в 1238
г. в битве с татарами на р. Сити.
В начале XII в. Владимиро-Суздальская Русь раздробилась на несколько уделов между
многочисленными сыновьями Всеволода Большое Гнездо-
Владимиро-Суздальское княжество, ядро будущего Московского государства XV в., —
яркая страница русской истории, и не случайны те торжественные строки, которые
посвящены ему в «Слове о полку Игореве».
Многогранная культура Северо-восточной Руси вполне созвучна этой замечательной
поэме: белокаменное зодчество, проникнутая своеобразной средневековой философией
скульптура, летописи, полемическая литература, живопись и «узорочье» золотых и
серебряных дел мастеров, народные былины о местных и общерусских богатырях.
Интереснейшим отражением общерусской культуры Х-XII вв. является владимирский
летописный свод 1205/6 г., созданный, возможно, при участии старшего сына Всеволода —
Константина Мудрого, о котором современники говорили, что он «великий был охотник к
читанию книг и научен был многим наукам… многие дела древних князей собрал и сам
писал, також и другие с ним трудилися»290.
Подлинник свода не дошел до нас, но сохранилась его копия, выполненная в XV в. в
Смоленске и впервые введенная в научный оборот Петром Великим («Радзивилловская» или
«Кенигсбергская» летопись). В своде представлены «дела древних князей» от Кия до
Всеволода Большое Гнездо.
Драгоценной особенностью Радзивилловской летописи является наличие 618
красочных миниатюр, удачно названных «окнами в исчезнувший мир».
А.А. Шахматовым и А.В. Арциховским установлено, что рисунки как и текст,
повторяют оригинал — свод 1205/6 г. Дальнейший анализ позволил определить, что и
составители владимирского свода не были первыми авторами и художниками — в их
распоряжении имелась целая библиотека иллюстрированных («лицевых») летописей,
включавших и свод 997 г., и свод Никона 1073/76 г., и «Повесть временных лет» Нестора, и
киевское летописание эпохи Мономаха и его сыновей, и разное летописание второй
половины XII в. В руках владимирских сводчиков были даже такие лицевые летописи, из
которых они брали рисунков больше, чем текста. Так мы можем судить о том, что киевская
летопись Петра Бориславича была иллюстрированной, т. к. в Радзивилловской есть
миниатюры, изображающие события, описание которых в тексте этой летописи отсутствует
и имеется только в киевском своде 1198 г. (Ипатьевская летопись): совещание Изяслава
Мстиславича с венгерским королем, посольство боярина Петра Бориславича к Владимиру
Галицкому (1152) и др. Нигде в тексте Радзивилловской летописи не говорится об участии
княгини в убийстве Андрея Бого-любского, а на рисунке мы видим, помимо бояр-убийц,
княгиню, несущую отрубленную руку своего мужа. Другие источники подтверждают
участие княгини в заговоре.
Наличие иллюстрации в своде 997 г. доказывается формой мечей, характерной для
середины X в., и формой корчаг тоже X в., сохраненной при всех перерисовках.
Большой интерес представляют зарисовки первоначального вида древней архитектуры
Киева, Переяславля, Владимира. Десятинная церковь в Киеве (996) была разрушена Батыем в
1240 г. и копиистам XV в. была неизвестна, а на миниатюре она изображена такой, какой ее
удалось восстановить только по результатам раскопок XX в.
Исходные иллюстративные материалы свода 1205/6 г., относящиеся к разным
летописям XI и XII вв., вводят нас в область литературно-политической борьбы того
времени, может быть, даже в большей степени, чем летописный текст, т. к. отбор сюжетов
для иллюстрирования особенно рельефно выражал субъективную тенденцию иллюстратора.
В миниатюрах Никона Тмутараканского (1073–76) четко прослеживается симпатия к
Мстиславу Тмутараканскому и враждебность к Ярославу Мудрому и его старшему сыну
Изяславу. Художник же, рисовавший миниатюры к летописанию Изяслава, проявил
неслыханную дерзость — он отомстил Никону, изобразив его в виде осла (!) на игуменском
месте в церкви.
Редакторская обработка труда Нестора князем Мстиславом сказалась в обильном
иллюстрировании всех (даже мелких) эпизодов из раннего периода жизни самого Мстислава.
Любопытную особенность художественной школы эпохи Мономаха и Мстислава
представляют иронические пририсовки на полях: змея (победа над половцами), собака
(свары князей), кот и мышь (удачный поход 1127), обезьяна (испуганные торки), лев,
которого бьют дубиной (поражение Юрия Долгорукого, имевшего в гербе льва), и т. п. Одна
из таких пририсовок представляет особый интерес: когда в 1136 г. черниговские Ольговичи
начали одну из тех кровавых усобиц, по поводу которых говорили тогда — «почто сами ся
губим?», художник-киевлянин пририсовал на полях глубоко символичную фигуру воина-
самоубийцы, вонзающего кинжал себе в грудь. Это был как бы эпиграф к повествованию о
распаде Киевской Руси.
Владимирский летописный свод 1205/6 г. был не только образцом роскошной
государственной летописи одного княжества — он отразил в себе художественную культуру
Руси за несколько столетий.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Рассмотрение исторических судеб восточного славянства привело нас к двум очень
важным выводам: во-первых, выяснилось, что для понимания истинных причин и путей
зарождения государственности совершенно необходимо раздвинуть обычные
хронологические рамки рассмотрения этой проблемы и тщательно изучить
двухтысячелетний период расцвета первобытнообщинного строя. Во-вторых, оказалось, что
областью наивысшего расцвета, областью наиболее интенсивного и быстрого
прогрессивного развития на протяжений всех этих веков был не лесной Север с его
экологической бедностью, а плодородный лесостепной Юг, близкий к мировым центрам
цивилизации. Какими наивными кажутся теперь искусственные и далекие от объективной
научности построения норманистов, стремящихся объявить славянскую государственность
результатом появления варягов в северных новгородских краях!
Задолго до образования Киевской Руси восточнославянское первобытное общество
испытало два периода подъема, когда социальное развитие вплотную подходило к рубежу
государственности, а, может быть, и переступало на короткий срок этот рубеж. И каждый из
этих подъемов наблюдался только на юге, в Среднем Поднепровье, в будущем центре
Киевской Руси. Лесной славяно-финский Север, который мусульманские географы IX в.
называли «безлюдными пустынями Севера», долго пребывал в полной первобытности.
Первый период подъема — VI–IV вв. до н.э., когда восточная часть славянства,
известная Геродоту под именем сколотов или скифов-пахарей, борисфенитов (по Борисфену-
Днепру), создала свое всадничес-тво, строила крепости и регулярно сбывала свой хлеб в
греческую Ольвию. Гавань на Черном море была местом славянского экспорта и
именовалась «Торжищем Борисфенитов».
Второй период подъема, отделенный от первого длительным сарматским засильем в
степях, падает на II–IV вв. н.э., когда Римская империя, покорив Дакию, стала при
императоре Траяне непосредственным соседом приднепровского славянства. Возобновилось
экспортное земледелие, повлиявшее на социальную структуру. Славяне приняли римскую
меру зерна — квадрантал-четверик, сохранявшуюся до 1924 г., а взамен славянского хлеба в
лесостепное Поднепровье широким потоком потекло римское серебро в монете и изделиях.
Место будущего Киева было тогда крайним северным пунктом торга и накопления
сокровищ.
Память о первом периоде подъема сохранилась только в восточнославянских
(украинских, русских и белорусских) волшебных сказках как фрагменты древнего эпоса о
трех царствах и о Царе-Солнце, стоявшем во главе «Золотого царства». С этими
тысячелетними припоминаниями связан, по всей вероятности, и былинный эпитет киевского
князя — «Красное Солнышко».
Память о втором подъеме, происходившем после завоеваний Траяна (98~117),
сохранилась в произведении киевского поэта «Слове о полку Игореве», где говорится о
«веках трояних», как о далекой эпохе благоденствия славянства.
Промежуточным звеном между родо-племенным строем и государством являются
союзы племен, и вопрос о времени их появления очень важен для определения
хронологических рамок рождения государственности. Летописец Нестор перечисляет
основные союзы племен у восточных и западных славян. Благодаря дополнительным
источникам мы узнаем, что за одним общим именем (например, Лютичей) скрывается 8–10
мелких племен, образовавших союз.
Анализируя археологические материалы, синхронные первому периоду подъема, мы
видим, что на всем пространстве славянского мира VI–IV вв. до н.э. географическая
группировка их вполне соответствует местоположению союзов племен, указанных Нестором
(Поляне, Древляне, Волыняне и пр.). Важно отметить, что на территории древней прародины
уместилась только южная половина племенных союзов, перечисленных Нестором; вторая,
северная, половина — это зона позднейшего расселения из области первоначального
обитания, начавшегося на рубеже нашей эры как следствие сарматского натиска на юге.
Славяне-земледельцы начали врубаться в северные леса, применяя здесь давно забытую на
юге примитивную подсечно-огневую систему земледелия. После освоения новых земель по
Верхнему Днепру, Западной Двине, Верхней Волге, Волхову, Оке и Клязьме славянские
племена и здесь сгруппировались в союзы племен, но имена этих новых, более поздних
племенных союзов были построены по-иному, патронимическому принципу: Вятичи — от
вождя-эпонима Вятка, Радимичи от Радима.
В пору второго подъема процесс расселения на север уже шел, но северные области
еще резко отличались от исконных южных славянских областей по уровню своего развития.
Этот контраст и отметил Нестор, говоря о том, что северные племена, «живущие в лесах
зверинским образом», невыгодно отличались от «мудрых и смысленных» полян, занимавших
южную лесостепь и уже целое тысячелетие распахивавших плодородные поля Среднего
Поднепровья.
Союз племен (если он был устойчивым и длительным) представлял собой новую, более
сложную и более высокую форму организации общества. Над князьями и знатью отдельных
племен появился общий князь; одно из племен могло занимать место гегемона в союзе, что
тоже усложняло дело. Союз племен почти обязательно предполагает наличие военной
демократии, на фоне которой вырастает власть «князя князей» и его дружины. Примером
такого союза племен может быть земля Вятичей, описанная персидским путешественником
первой половины IX в.: имущественная дифференциация внутри племен, наличие челяди,
верховный князь всего союза, живущий в городе, торговые связи с Востоком, конная
дружина князя и его ежегодное полюдье — все это говорит о переходе к классовому
обществу. Вятичскии союз племен находился на восточном краю славянского мира, в лесной
земле, и сложился, вероятно, незадолго до образования Киевской Руси как общего
государства. На три-четыре столетия раньше возник тот союз племен, которому суждено
было стать центром интеграции всех восточнославянских племен — союз Руси, Полян и
Северян в Среднем Поднепровье. Он закономерно вырос на той же самой земле, где во
времена Геродота находились три сколотских (славянских) царства почитателей священного
золотого плуга, где в «трояновы века» мы видим наибольшую концентрацию
земледельческой культуры и результатов ее экспорта.
Имя народа Рос (Рус), отличающегося от кочевников, известно за пределами Руси уже в
VI в. н.э. Могуществу союза славянских племен Среднего Поднепровья содействовали два
обстоятельства: во-первых, то, что он устоял в VI в. под натиском аварских орд тогда, когда
его соседи были жестоко покорены кочевниками, а во-вторых, то, что во время великого
переселения славян в V–VI в., когда десятки северных племенных дружин спускались по
Днепру, для того чтобы двинуться далее к Дунаю и Балканам, северная часть «русского»
союза племен оказалась в необычайно выгодном положении — здесь у киевских высот
сходились важные пути огромной лесной зоны: Днепр, Десна, Припять, Сож, Березина.
Форпостом в борьбе с аварами была земля Русов (реки Рось, Тясмин, Средний Днепр);
столицей же, по всей вероятности, — город Родень у устья Роси. Хозяином водных путей
был союз Полян, князь которых — Кий — построил близ устья Десны, на месте старого
торга «трояновых веков», новый город, ставший исторически закономерно организующим
центром всего восточного славянства. Русы и Поляне точно соответствовали географически
двум соседним археологическим группам (по Геродоту «царствам») земледельцев-
борисфенитов геродотовских времен. Отец истории измерил общую протяженность их земли
в одиннадцать дней плавания по Днепру, т. е. около 400 км. Тысячу лет спустя
возобновилось (может быть, четче обозначилось) единство двух групп среднеднепровского
славянства, и летописец твердо определяет союз: «Поляне, яже ныне зовомая Русь». Время
оформления союза приднепровских славянских племен, в который органически вошли и
левобережные северяне, падает примерно на конец V — начало VI в. н.э. Это и есть та эпоха
легендарного князя Кия, с которого Нестор начинает историю Руси со столицей в Киеве, а
союз Руси, Полян и Северян есть та «Русская земля» в узком смысле слова, которая уже
настолько обозначалась к середине VI в., что о ней знал даже автор географических
примечаний, писавший в Сирии. «Русская земля», возникшая как союз трех групп
славянских племен от Киева до Курска, стала устойчивым и прочным объединением,
отразившимся и в археологическом единстве VI–VII вв. и в географической номенклатуре
XI–XIII вв. Когда северные дружинники (ильменские словене и заморские варяги) попадали
в Киев, то они «прозывашася русью».
Третий подъем славянского общества связан, во-первых, с окончательной победой
земледелия в обширной лесной зоне, где к IX в. образовался значительный фонд
расчищенных из-под леса старопахотных земель, а во-вторых, с рождением, усилением и
территориальным ростом «русского» племенного союза. Если в VI–VII вв. он охватывал
только три группы лесостепных племен, то, примерно, к началу IX в. он сильно разросся за
счет включения ряда других племенных союзов: Древлян, Дреговичей, Полочан и, может
быть, Волынян.
Приднепровский союз племен стал уже суперсоюзом, охватывавшим теперь не менее
семи племенных союзов. Киевский князь, которого восточные географы называли царем
Руси («хакан-рус»), теперь повелевал несколькими «князьями князей» (владыками
племенных племен) и примерно полусотней «всякого княжья», князьями отдельных племен.
Владения Руси простирались от Приднепровья до Дона и от границы степей до Западной
Двины. Это еще только половина восточнославянских племен (и нам неизвестно, какие
именно неславянские племена входили в Русь тогда), но это уже большое государственное
объединение, где древний родо-племенной принцип был отодвинут, по крайней мере, на
третье место.
Фреска Дмитровского собора во Владимире. Конец XII в. Апостол Матфей
Фреска Дмитровского собора во Владимире. Конец XII в. Апостол Марк
Сущность программы такова: князь управляет землей при участии боярской думы,
имеющей право veto; он заботится о правосудии, о соблюдении законности. Князь защищает
землю от врагов, но не должен «ввергать нож» — начинать усобицы; важно соблюдение
договоров. Хорош тот князь, который во всем советуется с боярами и заботится о
многолюдности своей земли. Нельзя не признать принципы этой программы
прогрессивными.
Первым боярским князем в Киеве был Владимир Мономах, приглашенный после
смерти Святополка (в котором боярство быстро разочаровалось). Мономах же был идеалом
боярского князя и пользовался широкой поддержкой. Память о нем бережно
поддерживалась.
К 1130-м годам явно обозначилась неизбежность перехода к новой политической
форме. Громоздкая держава от Белого моря до Черного и от бассейна Вислы до Средней
Волги была трудноуправляема и неповоротлива. Внутри нее возникло много богатых
городов и замкнутых домениальных владений князей боковых ветвей династии. Кроме того,
в XII в. все еще ощущались древние рубежи племенных союзов, часто пролегавшие по
непроходимым лесным массивам, безлюдным водоразделам и болотам, что содействовало их
длительной устойчивости.
Не в результате завещания Ярослава, не в итоге бесчисленных усобиц и не по причине
предполагаемого некоторыми захирения Киева (чего не было в действительности) огромная
единая Русь постепенно подошла к той поре, которую в отдельной семье назвали бы
выделом взрослых сыновей. Наши привычные слова «феодальная раздробленность», «распад
Киевской Руси», правильно выражая итоговую сущность процесса, придают неверный
оттенок его начальной стадии. Все «распавшееся», все «раздробившееся» эмоционально
воспринимается прежде всего как непригодные осколки хорошего целого. Лучше было бы
применить выражение «кристаллизация суверенных княжеств». Появление на месте державы
Руси полутора десятков княжеств, равных крупному западноевропейскому королевству
каждое, было до поры до времени прогрессивным явлением, сказавшимся на бурном
расцвете экономики, культуры и общественной мысли всех Русских земель.
Образовавшиеся вновь земли закрепили за собой по выбору местного боярства
определенных князей, и в них были созданы свои наследственные династии, что устраняло
переход князей из города в город по старшинству. Каждая земля-княжество стала вполне
управляемой, т. к. расстояние от столицы до рубежа сократилось по сравнению с Киевской
Русью XI в. в 5–10 раз. Местное боярство было кровно заинтересовано в благосостоянии и
безопасности своей земли. Большую роль в новых княжествах-королевствах играли города,
столицы государств, располагавших правом войны и мира. Единая держава была необходима
при становлении феодализма, новая же политическая форма вполне соответствовала
условиям полностью сложившегося феодализма.
Историческая заслуга Киевской Руси состояла не только в том, что была впервые
создана новая социально-экономическая формация и сотни первобытных племен
(славянских, финно-угорских, латышско-литовских) выступили как единое государство,
крупнейшее во всей Европе. Киевская Русь за время своего государственного единства
успела и сумела создать единую народность. Мы условно называем ее древнерусской
народностью, материнской по отношению к украинцам, русским и белорусам,
вычленившимся в XIV–XV вв. В Средние века ее выражали прилагательным «русский»,
«люди руськие», «земля Руськая».
Единство древнерусской народности выражалось в выработке общего литературного
языка, покрывшего собою местные племенные диалекты, в сложении общей культуры, в
национальном самоощущении единства всего народа.
В заключение следует бросить взгляд на уровень культуры, достигнутый Русскими
землями к моменту тех тяжких испытаний, которое готовило им нашествие полчищ Батыя.
Феодальная культура полнее всего проявилась в городах. Но следует помнить, что
средневековый город не был единым — его население составляли феодалы, богатые купцы и
духовенство, с одной стороны, и простые посадские люди (мастера, мелкие торговцы,
капитаны и матросы «корабельных пристанищ», работные люди), с другой стороны.
Горожане были передовой частью народных масс; их руками, умом и художественным
вкусом создавалась вся бытовая часть феодальной культуры: крепости и дворцы,
белокаменная резьба храмов и многокрасочная финифть на коронах и бармах, корабли с
носами «по-звериному» и серебряные браслеты с изображением русальных игрищ. Мастера
гордились своими изделиями и подписывали их своими именами.
Кругозор горожан был несравненно шире, чем у сельских пахарей, привязанных к
своему узенькому «миру» в несколько деревень. Горожане общались с иноземными купцами,
ездили в другие земли, были грамотны, умели считать. Именно они, горожане, — мастера и
купцы, воины и мореплаватели — видоизменили древнее понятие крошечного сельского
мира (в один день пути!), раздвинув его рамки до понятия «весь мир».
Именно здесь, в городах, посадские люди увлекались веселыми языческими игрищами,
поощряли скоморохов, пренебрегая запретами церкви. Здесь создавалась сатирическая
поэзия, острое оружие социальной борьбы, рождались гуманистические идеи еретиков,
поднимавших свой голос против монастырей, церкви, а порою и против самого бога. Это
посадские «черные люди» исписывали в XI–XII вв. стены киевских и новгородских церквей
веселыми, насмешливыми надписями, разрушая легенду о повсеместной религиозности
средневековья.
Исключительно важным было открытие в Новгороде берестяных грамот XI–XV вв. Эти
замечательные документы снова подтверждают широкое развитие грамотности среди
русских горожан.
У древних славян в IX в. после принятия христианства появилось две азбуки: глаголица
и кириллица. На Руси в Х-XIII вв. обе они были известны, но глаголица применялась
изредка, лишь для тайнописи, а кириллицей (упрощенной Петром I) мы пишем до сих пор,
устранив (в 1918 г.) излишние буквы
Сам автор все время как бы приподнимает читателей над уровнем земли, над видимым
на ней (конные воины, деревья, реки, необъятная степь, лебеди, волки, лисицы, города с их
дворцами) и показывает всю Русь от Карпат до Волги, от Новгорода и Полоцка до далекой
Тмутаракани у Черного моря. Поэтические образы взяты прежде всего из природы:
встревоженные звери и стаи птиц, не вовремя спадающий с деревьев лист, синий туман,
серебряные струи рек. В словесной орнаментике этой рыцарской поэмы много золота,
жемчуга, серебра, всевозможного оружия, шелка и парчи. Подобно будущим (по отношению
к нему) поэтам Ренессанса, воскресившим античную мифологию, автор «Слова о полку
Игореве» широко использует образы славянского язычества: Стрибог, повелитель ветров;
Белее, покровитель поэтов; загадочный Див, Солнце-Хоре. Следует отметить, что у автора
почти нет церковной фразеологии, а язычеству отведено видное место, что, быть может, и
содействовало уничтожению духовенством рукописей поэмы в XIV–XVII вв.
При всем патриотизме русской литературы мы не найдем в ней и следа проповеди
агрессивных действий. Борьба с половцами рассматривается лишь как оборона русского
народа от неожиданных грабительских набегов. Характерной чертой является и отсутствие
шовинизма, гуманное отношение к людям различных национальностей: «Милуй не токмо
своея веры, но и чужия… аще то буде жидовин или сарацин, или болгарин, или еретик, или
латинянин, или ото всех поганых — всякого помилуй и от беды избави» (Послание к князю
Изяславу XI).
Важным показателем уровня культуры является архитектура. Большинство жилых
построек в городах, укреплений, дворцов и даже церквей строилось из дерева.
Археологические раскопки показали многообразие деревянного строительства и
существование в XI–XIII вв. трех-четырехэтажных зданий («вежи» — донжоны, терема).
Многие деревянные формы — башни, двускатное покрытие — повлияли впоследствии на
каменное зодчество.
Квинтэссенцией средневековой архитектурной мысли и на христианском Западе и на
мусульманском Востоке были храмовые постройки. Так было и у нас. Постройка церкви
была рассчитана как на то, чтобы поразить воображение современников, сделать церковное
здание и местом театрализованного богослужения и школой познания новой религии, так и
на то, чтобы быть долговечным памятником, связывающим строителей с далекими
потомками. Исследователи называют образно средневековый собор «глубинной книгой»
эпохи: зодчий организует архитектурную форму, которая должна вписываться в городской
пейзаж, а в своем интерьере отвечать задачам богослужения; живописцы расписывают в
несколько рядов все стены и своды здания; мастера золотых и серебряных дел куют,
отливают и чеканят паникадила и церковную утварь; художники пишут иконы;
вышивальщицы украшают тканые завесы; писцы и миниатюристы готовят библиотеку
необходимых книг. Поэтому, действительно, каждый такой церковный комплекс являлся
показателем уровня мудрости и мастерства в том или ином городе. Долгое время считалось,
что древние зодчие строили все «на глазок», без особых расчетов. Новейшие исследования
показали, что архитекторы древней Руси хорошо знали пропорции («золотое сечение»,
отношения типа a:a√2 и др.), что им было известно в архимедовской форме π = 66/22. Для
облегчения архитектурных расчетов была изобретена сложная система из четырех видов
саженей. Расчетам помогали своеобразные графики — «вавилоны», содержащие в себе
сложную систему математических отношений.
Георгиевский собор в Юрьеве-Польском 1236 г. Белокаменная резьба
Фреска середины XII в. из Cnaco-Мирожского монастыря во Пскове. «Чудо на озере
Тивериадском»
Икона «Спас Златые Власы» XII в, Владимиро-Суздальская Русь
ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
ИСТОЧНИКИ ПО ИСТОРИИ КИЕВСКОЙ РУСИ IX–XII вв.
РУССКИЕ ИСТОЧНИКИ
Летописи. Нестор
Русские летописи представляют собой примечательное явление во всей европейской
средневековой литературе. Написанные на родном языке народа, являвшемся в то же время и
государственным языком, они читались и переписывались 600 лет, подробно повествуя о
больших и малых делах прошлого. Светильник, зажженный первыми безвестными
летописцами, сначала очень скудно озарял темную глубь отдаленных веков, но, разгораясь,
постепенно осветил нам тысячи исторических деятелей, сотни сражений, походов, осад,
постройку городов, оборону от половцев, наводнения, пожары, создание произведений
искусства, борьбу лукавых царедворцев, народные восстания, церковные споры, живые речи
и письма русских людей XI–XVI вв.
Конечно, этот свет проникал не во все. уголки русской жизни, летопись не адекватна
самой жизни, во-первых, потому, что знакомит читателя далеко не со всеми разделами жизни
русского общества, а во-вторых, потому, что каждый из летописцев воспринимал и
отображал события неизбежно субъективно.
Субъективизм летописцев заставляет нас рассматривать летописи как источник лишь
после того, как будет выяснена классовая и политическая позиция каждого летописца, его
историческая концепция.
Летописцами были горожане, дружинники, монахи, попы, игумены придворных
монастырей, знатные бояре и даже князья. Много раз менялась манера летописания: от
кратких записей по одной строке в год переходили к пространным повестям, а затем стали
вписывать в летопись дневники княжеской жизни.
Старые летописи переделывались, дополнялись или сокращались, редактировались; их
приноравливали в позднейшее время к своим вкусам и политическим симпатиям. Из
нескольких летописей средневековые историки делали «летописный свод», своеобразную
хрестоматию разных исторических сочинений.
В XI в. свод делался из разновременных, продолжавших одна другую летописей. В XII
в. появились своеобразные своды, составленные из одновременных летописей разных
княжеств, дающих в совокупности интереснейшее освещение одних и тех же событий
разными людьми с разных позиций.
Летописи-хроники, летописные своды, повести, включенные в летописи, вплетались
друг в друга, переделывались, переписывались в разных комбинациях и сочетаниях.
Дошедшие до нас поздние списки представляют собой причудливое переплетение разных
эпох, разных мыслей, разных тенденций, разных литературных стилей. Безвозвратно прошло
то- время, когда историки черпали из летописной сокровищницы и, пренебрегая этими
различиями, цитировали без разбора отдельные фразы: «летопись говорит…», «летописец
сказал…»
Такого общего котла летописных сведений нет, летописью можно пользоваться только
после того, как будет со всей доступной нам четкостью определено происхождение нужного
нам отрывка, когда в результате анализа проступят хотя бы контурные очертания воззрений
и убеждений автора.
Мы можем сейчас использовать летопись как исторический источник лишь потому, что
многие десятки русских ученых на протяжении двух веков тщательно и осторожно
распутывали сложный клубок летописных переплетений293.
Как высокая вершина возвышается среди знатоков летописного дела А.А. Шахматов.
Он единолично расположил в строгой системе колоссальный разновременный материал
множества списков, сопоставил их между собой и воссоздал все этапы переделок,
копирования, редактирования текстов, угадывая протографы, воскрешая контуры
исчезнувших летописей294.
Титаническая работа над сотнями тысяч фактов в сочетании со смелым построением
необходимых для науки гипотез позволили Шахматову, во-первых, убедительно показать
разновременность и сложность состава дошедшего до нас летописного фонда.
Во-вторых, Шахматов тоже очень убедительно поспорил с пушкинско-карамзинской
характеристикой летописца: взамен образа Пимена, бесстрастного и беспристрастного, почти
равнодушного наблюдателя, Шахматов дал образ живого участника политической борьбы,
писателя-полемиста, находившегося в самом водовороте событий и стремившегося повлиять
на них. В-третьих, Шахматов оставил нам большое наследство в виде научных
реконструкций исчезнувших летописей. Он сам предостерегал от фетишизации этих
гипотетических текстов, подчеркивая их условный характер, но, как выяснилось, наука не
может полностью обойтись без этих реконструкций. Они позволяют понять ход развития
русской исторической мысли и уточнить дальнейшими исследованиями отдельные звенья.
Работы советских исследователей внесли много нового и значительно раздвинули
рамки изучения летописей. Шахматовские положения критиковались или развивались далее;
во многих вопросах исследователи шли в неразработанные области. Шахматов успел за свою
сравнительно короткую жизнь заняться преимущественно текстологической стороной,
первичным приведением материала в стройный вид. Советские ученые смогли расширить
исторический подход к теме, полнее обрисовать историко-политическую роль
древнерусского летописания.
Советские историки и литературоведы много и плодотворно работали над необъятным
летописным материалом, который Шахматов не только привел в порядок, но и так
«перепахал» его, что стали видны самые различные его пласты, требовавшие дальнейшего
изучения.
В 1920–30-е годы над летописями вообще и над «Повестью временных лет» работали
М.Д. Приселков, Н.К. Никольский. В 1940-е и 1950-е годы летописанием занялись с разных
точек зрения Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров, Д.С. Лихачев, И.П. Еремин, Л.В. Черепнин295.
Особенно интенсивно разрабатывалось русское летописание в последние два десятилетия. К
этому времени была издана полная «Библиография русского летописания», составленная
Р.П. Дмитриевой, охватившая литературу XVIII–XX вв. по 1959 г. включительно296. Над
текстологическим и историческим анализом летописей работали: А.Н. Насонов, Б.А.
Рыбаков, Ю.А. Лимонов, А.Г. Кузьмин и ряд других исследователей297. В 1975 г. вышел
первый серьезный историографический обзор исследований, посвященных
«летописеведению», написанный В.И. Бу-гановым298. Критическое рассмотрение
зарубежных работ над русским летописанием дал И.П. Шаскольский299.
Несмотря на большое количество исследований, посвященных древнерусскому
летописному делу, историками и филологами еще далеко не исчерпаны все связанные с ним
вопросы: недостаточно изучен язык разных частей летописи, мало изучены миниатюры,
сопровождающие текст, еще не полностью раскрыто значение разных летописей в истории
русской общественной мысли.
Алексей Александрович ШАХМАТОВ (1864–1920)
«В Афетове же части седять Русь и вьси языци, иже дань дают Руси»
Полный же перечень полутора десятков племен, подвластных Руси, уместнее было дать
не в этом вводном параграфе, а там, где должна была идти речь о составе Руси-государства,
где перечислялись как славянские,, так и неславянские племена, входившие в состав Руси
(см. 10; 14–20).
§ 2. Вторым нарушением логики изложения является отрывок, посвященный описанию
народов вокруг Балтийского моря и народов Западной Европы (3; 12 и 4; 1–7). Он начинается
ничем не оправданным противопоставлением поляков, пруссов и чуди каким-то другим
народам:
Совершенно непонятно, почему здесь выделены именно эти три народа; непонятно,
почему Чудь попадает в описание вторично. Если автор хотел дать здесь особое описание
народов, населяющих берега Балтики, то почему здесь нет Кореи, Либи, Зимеголы, Суми,
Еми, живших на берегах того же Варяжского моря и поименованных в соседнем списке? Как
могло возникнуть противопоставление: одни народы сидят в Афетовой части, а «Ляхове же и
Пруси и Чудь приседять к морю Варяжьскому»? Такую грамматическую несогласованность
можно объяснить, только допустив, что текст «Ляхове же…» является вставкой. Далее в
летописи мы много раз встретимся с обрывками географического описания, которое, к
сожалению, не собирается из этих отрывков в полном виде. Очевидно, из этого источника и
вставлена кем-то фраза о Поляках, Прусах и Чуди и о Варягах. Механическое внедрение ее в
текст летописи объясняется чьим-то стремлением подробнее осветить географию
Прибалтики, Скандинавии и Западной Европы32. Относить ее к первоначальному тексту
нельзя.
Такой же характер дополнительной вставки носит и следующий отрывок,
начинающийся словами:
32 Надо отдать справедливость автору этой вставки — он очень точно знал расположение норманских
владений в Европе, установившееся после битвы при Гастингсе и завоевания Амальфи и Апулии; варяги-
норманны «сидят к западу до Английской земли и до Итальянской». Следовательно, это описание составлено
не ранее 1066–1077 гг.
Связный и целостный рассказ о судьбах славян, поселившихся на Дунае (отрывки Б4,
Б, Б3), оказался разбитым на части, и эти части вкраплены в текст, описывающий более
ранние времена. Продолжение мысли летописца о расселении славян после того, как бог
«смеси языки и рассея по всей земли» (отрывки А1, А2, А3), оказалось здесь искусственно
отделенным от основного рассказа неудачно попавшей сюда фразой о продвижении славян
на Дунай (отрывок B1). Начало этой фразы не оставляет никаких сомнений в ее инородном,
чуждом характере для данной части текста: «По мнозех же временех сели суть Словене».
Весь смысл пересказа библейской легенды о вавилонском столпотворении в том и
заключается, что летописец получал от господствовавшей в средневековой науке схемы
исходную точку истории своего народа — бог рассеял народы по земле. И летописец
детально описал, где и как расселились интересующие его народы. Для историка-монаха
было немыслимым, чтобы исполнение божьей воли откладывалось на «мнози времена».
Прямое продолжение этой фразы о дунайских славянах (отрывок Б2) отделено от нее
пятью строками текста, непосредственно продолжающими первоначальный рассказ о
расселении после «разделения язык» (отрывок А2). Это тоже явное свидетельство
нарушенности текста. Второй отрывок — о нападении волохов на дунайских славян
(отрывок Б2) — также грубо рассекает повествование о расселении, как и отрывок Б1.
Установив искусственное расчленение первоначального текста о расселении славян в
результате вавилонского столпотворения, мы видим, во-первых, что отрывки А1, А2, А3
представляют собой связный единый рассказ, а во-вторых, что и другая серия отрывков —
Б1, Б2, Б3 тоже пронизана единством и логической связью, но только место этих отрывков
(Б1 и Б2) не здесь, а где-то далеко впереди, где речь будет идти о конкретных событиях V–
VII вв. на Дунае и где «Словены Дунайские» выделены в особую группу по географическому
признаку — «Словене, иже седяху по Дунаеви» (11; 1–3; 25; 17).
§ 4. Незначительное отступление от выработанного стиля изложения можно отметить
внутри текста о расселении славян. Так, обо всех народах сказано лишь одно — на какой
реке они поселились.
О словенах же новгородских сказано, что они построили Новгород. Даже
применительно к полянам, история которых была, естественно, в центре внимания
летописца, не сказано здесь ничего о постройке города. Это — первое упоминание русского
города на страницах «Повести временных лет», и странно, что таким первым городом
оказался не Киев, обозначенный в самом заголовке «Повести», а Новгород, Новый город,
несомненно уступающий в старшинстве Киеву — «матери городов русских». Такое
выпячивание Новгорода на первое место хорошо известно нам по новгородскому
летописанию XI–XII вв.312
Делалось это довольно примитивно и неуклюже, но тем легче отделить основной текст
от позднейших подправок, произведенных рукою новгородца.
На основании этого можно считать фразу «Словене же пришьдъше с Дуная, седоша
около езера Илмеря и прозъвашася своим именьмь и сделаша град и нарекоша и Новъгород»
(6; 7–9) сильно подправленной одним из редакторов, заинтересованным в выдвижении
Новгорода на первое место. Заметим, что он имел дело уже с перекроенным текстом, в
котором отрывок B1 (о славянах на Дунае) уже находился в параграфе, посвященном
расселению славян.
Для того чтобы упоминание о словенах не выделялось по стилю из всего текста, его
нужно читать примерно так:
33 Далее следует описание пути из Варяг в Греки и из Грек и рассказ об апостоле Андрее.
36 Читая эту часть летописного текста, мы можем вспомнить Адама Бременского, писавшего о постоянных
связях южной (славянской) Прибалтики с «украшением Востока» — Киевом — и о плавании русских кораблей
по «Варяжскому морю».
логику самого изложения. Без этой вставки отрывок приобретает стройность и логическую
последовательность:
Рассказ о трех братьях — Кие, Щеке и Хориве — помещен далее, и поэтому здесь
преждевременно говорить о «сей братии». По другую сторону выписки из свода игумена
Иоанна находится дополнительное разыскание о князе Кие, произведенное летописцем для
того, чтобы реабилитировать его княжеское достоинство и опровергнуть версию (очевидно,
новгородскую) о простом «перевознике» (9; 10. 10; 3).
§11. Вслед за рассказом о Кие помещено очень интересное и важное описание
племенных княжений (10; 5–7), но оно резко перебито выписками из какого-то
географического источника. Дело в том, что перечень племенных княжений не охватывал
всего восточного славянства; в него не входила примерно половина восточнославянских
племен. Это, очевидно, объяснялось специальным интересом летописца именно к этой
половине племен, составившей впоследствии Русь в ее первоначальном виде315.
Перечислив самостоятельные княжения полян, древлян, дреговичей, словен, полочан,
текст летописи переходит к описанию размещения других племен — описанию,
составленному по другому принципу:
«Якоже се и при нас ныне Половьци закон дьржать отьць своих: кровь
проливати, а хвалящеся о сих, и ядуще мьртвьчину и вьсю нечистоту, хомекы и
суслы, и поимають мачехи своя и ятрови, и ины обычая отьць своих творять. Мы
же хрьстияне, елико земль, яже верують в святую троицю и в едино крыцение и в
едину веру, закон имам един, елико в Христа крьстихомъся и в Христа облеко-
хомъся.
И живяху в мире Поляне, и Древляне, и Север, и Радимичи, и Вятичи. Полям
же жившем особе и владеющим роды своими. И быша 3 братия, единому имя Кыи:
а другому Щек, а третиему Хорив, а сестра их Лыбедь. И седяше Кыи на горе,
идеже ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, идеже ныне зоветься Щековица, а
Хорив на третиеи гор, от негоже прозвася Хоривица. И сотвориша градок во имя
брата своего стареишаго, и нарекоша имя ему Кыев. И бяше около града лес и бор
велик, и бяху ловяще зверь; и бяху мужи мудри и смысльни, и нарицахуся Поляне,
от нихже суть Поляне Кыеве и до сего дьне».
Далее должен идти текст, связанный с разысканиями Нестора о князе Кие, уже
разобранный выше. Кончается он описанием возвращения Кия:
«Кыеви же пришьдъшю в свои град Кыев, ту живот свои сконьча; и брата его
Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту скончашася. И по сих братии дьржати почаша
род их княжение в Полях, а в Деревлях свое, а Дрьговичи свое, а Словене свое
Новегороде, а другое на Полоте, иже и Полочане.
По сих же летех, по смьрти братия сея, быта обидими Древлями и инеми
окольиими, и наидоша я Козаре, седящая на горах сих в лесах, и реша Козаре:
«платите нам дань». Сдумавше же Поляне и в дата от дыма мечь. И несоша Козаре
ко князю своему и к старейшинам своим, и реша им: «се; налезохом дань нову».
Они же реша им: «от-куду?» Они же реша: «в лесе на горах, над рекою
Днепроскою». Они же реша: «чьто суть вдали?» Они же показаша мечь. И реша
старьци Козарьстии: «не добра дань, княже, мы ся доискахом оружиемь единоя
страны, рекъше саблями, а сих оружие обоюду остро, рекъ-ша мечи; си имуть
имати дань на нас и на инех странах…» якоже и бысть, владеють бо Козары
Русьстии князи и до дьныыь-няго дьне.
По мнозех же временех сели суть Словене по Дунаеви, кде есть ныне
Угорьска земля и Болгарьска. Волохом бо нашедшем на Сло-вены на Дунаискыя, и
седшем в них и насилящем им. Словеньску же языку живущю на Дунай, придоша
от Скуф, рекоше от Козар, рекомии Болгаре и седоша по Дунаеви, и насильници
Словеном быша. Посемь придоша Угри Белии, и наследиша землю Словеньскую,
прогнавше Волохы, иже беша прежде преяли землю Словеньску. Си бо Угри
почаша быти при Ираклии цесари, иже находиша на Хоздроя, цесаря Перськаго. В
сиже времена быша и Обри, иже воеваша на Ираклия цесаря, и мало его не яша.
Сиже Обри воеваша на Словены, и примучиша Дулебы, сушая Словены и насилие
творяху женам Дулебскым: аще, поехати будяше Обри-ну не дадяше впрячи ни
коня, ни волу, но веляше впречи 3 ли, 4 ли, 5 ли жен в телегу и повести Обрина; и
тако мухачу Дулебы, Быша бо Обри теломь велици, а умом горди, и бог потреби я,
и помьроша вьси, и не остася ни един Обрин; и есть притъча в Руси и до сего дьне:
погыбоша акы Объри, ихже несть ни племене, ни наследъка. По сих же придоша
Печенези; и пакы идоша Угри Чьр-нии мимо Кыев, послеже, при Ользе.
И пришьдше от востока устрьмишася черес горы великыя яже прозъвашася
горы Угорьскыя, и почаша воевати на живущая ту Волохы и Словены. Седяху бо
ту преже Словене, и Волохове преяша землю Словеньску. Посемь же Угри
прогънаша Волохы, и наследиша землю ту, и седоша со Словеньми, покоривъше я
под ся; и оттоле прозвася земля Угорьска. И начата воевати Угри и Грькы, и
поплониша землю Фрачьску и Македоньску доже и до Селуня; и начата воевати на
Мораву и Чехы….Бе бо един язык Словеньск: Словене, иже седяху по Дунаеви, их
же преяша Угри, и Морава и Чеси и Ляхове и Поляне, яже ныне зовомая Русь».
Былины
Своеобразным историческим источником является народная эпическая поэзия
Киевской Руси — былины, «старины». Былины, разумеется, не могут дать ни
последовательности исторических событий, ни строгого достоверного описания фактов —
поэзия есть поэзия. И тем не менее былины вполне историчны. Историзм былин проявляется
в отборе воспеваемых событий, в выборе прославляемых или порицаемых исторических
деятелей, в народной оценке событий и лиц. Феодальная письменность отражала
преимущественно точку зрения феодального класса и лишь отчасти горожан, былины же
Б.Д. Греков справедливо называл народным устным учебником истории. Спустя семь
столетий после своего создания, былины знакомили неграмотных русских крестьян
архангельского или вологодского Севера с былым блеском Киевской Руси, с пышностью
стольного Киева, с его богатырями. Перед слушателями раскрывалось широкое степное
раздолье и опасные враги Руси — половцы или татары, от которых богатыри мужественно
обороняли свою землю. Былины расширяли исторический кругозор русского крестьянства на
несколько столетий.
Былинный эпос — устная поэзия, воспевающая сохраняемые в народной памяти
героические события или отдельные эпизоды, возведенные в разряд примеров,
заслуживающих подражания.
Своими корнями героический эпос уходит, вероятно, в тысячелетние глубины родо-
племенного, первобытнообщинного строя. До нас дошла лишь незначительная часть древних
былин, сложенных в первые века русской государственности и сохранившихся благодаря
определенным историческим условиям русского Севера.
Былины создавались и обновлялись вплоть до монголо-татарского нашествия на Русь;
тяжелые поражения в битвах с кочевниками и установление иноземного ига не могло
способствовать возникновению большого количества новых героических былин, но
несомненно поддерживало стремление русского народа сохранить свой старый эпический
фонд как память о величии Киевской Руси, о создании своей государственности и
общенародной защите родной земли. Былины содействовали поднятию духа и
подготавливали к борьбе с татарами; недаром имена печенегов и половцев, реальных врагов
Руси эпохи создания былин, почти полностью вытеснены в них именем татар.
В XV–XVII вв., когда на смену феодальной разобщенности нескольких сотен русских
княжеств пришло единое Московское государство с широкими внешнеполитическими
задачами, в решении которых принимали участие большие народные массы, некоторые из
продолжавших бытовать былин подверглись переработке, в результате чего в них усилилось
звучание мотивов классовой борьбы.
На протяжении целого тысячелетия народ разрабатывал и бережно хранил эпическую
поэзию, служившую своего рода «устным учебником родной истории», передаваемым из
поколения в поколение. Этнографами XIX в. зафиксированы случаи обязательного
исполнения былин в деревнях во время новогодних празднеств, когда не только
производились обряды заклинания будущего, но и подводились итоги прошедшего. Пелись
былины и на пирах, «сидючи в беседе смиренныя, испиваючи мед, зелена вина…»
Следы эпической поэзии в письменности Киевской Руси мы обнаруживаем уже в
летописном своде 997 г., восхваляющем княжение Владимира Святославича. Летописец
действовал параллельно создателям былин, в центре которых был этот же князь Владимир
Красное Солнышко.
Углубляясь в более ранние времена, летописец широко использовал устные дружинные
сказания типа былин о князе Святославе, о его отце князе Игоре, о жестокой мести княгини
Ольги в 945 г. Возможно, что не все эти сказания киевского происхождения, песни об Игоре-
Волке могли быть древлянского (нынеЖитомирщина) происхождения. В сохранившемся до
нас былинном фонде этих локальных преданий нет. Нет в нем и того киевского предания о
построении города Киева тремя братьями (Кием, Щеком и Хоривом), которое послужило
краеугольным камнем всех повествований о начале русской истории.
Древнерусские ноты
В этой былине главное действие начинается с того, как молодая жена освобождает
Ставра, выигрывая его у Владимира в шахматы; этого в лаконичной летописной записи нет,
но все обстоятельства, связанные с арестом Ставра, полностью совпадают и в летописи, и в
былине.
Автограф боярина Ставра Гордятинича (1118 г.), ставшего героем былины «Ставр
Гординович». Софийский собор в Киеве
Ставр («Ставко») Гордятич впервые упоминается в летописи в 1069–1070 гг.; к 1118 г.
ему должно быть около 70 лет, и былинный Ставр Годинович правильно назван «старым
боярином». Отчество «Годинович», «Гординович» образовалось из более полной формы
«Гордятиничь», известной нам по интереснейшей записи о Ставре Гордятиниче на стене
Софийского собора в Киеве.
Совпадение всех деталей убеждает нас в том, что в основе былины о Ставре и Василисе
лежало истинное событие 1118 г. Запоминанию же былины на несколько сотен лет
содействовала, очевидно, ее вторая половина (вызволение Ставра женою), не поддающаяся
строгой научной проверке.
Анализ хронологических примет позволяет гипотетически построить историю создания
былин и узких былинных циклов. Начальная стадия эпоса относится ко времени более
раннему, чем княжение Владимира I, но до нас дошли (по причинам, о которых будет
сказано ниже) только незначительные фрагменты этого эпоса.
К ним можно отнести былины о смерти Кощея («Иван Годинович»), О Михаиле Потоке
(«Михаиле-Птице») и, вероятно, былину о Дунае, а также слабые следы в украинских
колядках песен о походах Руси на Царьград. Былина об Иване Годиновиче связана с
Черниговым; ее кульминацией является волшебная смерть Кощея, завладевшего невестой
русского богатыря Ивана. Вещая птица предрекает смерть Кощея, и когда Кощей троекратно
пытается застрелить птицу:
Известно, что Владимир, став князем Киевским, широко привлекал в свою дружину
выходцев из народа и что его политика была политикой общенародных интересов: оборона
от печенегов, изгнание из Киева варягов-наемников, борьба с разбойниками внутри державы.
Все это отразилось и в княжеской летописи 996 г. и в ярком былинном цикле,
прославляющем «робичича» Владимира и его народных по происхождению богатырей. Вот
этот-то киевский эпос и растекся широким потоком по Киевской Руси, население которой
постоянно было готово к отражению степных наездов, к обороне страны от натиска сорока
печенежских племен, что в самом прямом смысле слова стало для народа вопросом жизни и
смерти.
Богатыри собираются всегда в Киеве у «ласкова князя Владимира» и отсюда
разъезжаются в свои поездочки богатырские: то в соседнюю опасную степь («поле»), где
надо одолеть врага, угрожающего Киеву и «святой Руси», то в дремучие леса, где сидит на
девяти дубах Соловей Разбойник и поэтому «ни конному, ни пешему пропуску нет». Илья
Муромец побеждает Соловья и привозит его в княжеский дворец в Киеве. Богатырь Добрыня
устраивает свадьбу князя Владимира, что соответствует реальным событиям 980 г.
Отразилась в былинах и сторожевая служба на море, где нужно было охранять от пиратов
«Гречник» — важный водный путь из Руси в Византию. Былина рисует нам богато
орнаментированный резьбой корабль Ильи Муромца:
Конечно, эта детальная периодизация внутри одного цикла никогда не может быть
доказана с полной неопровержимостью во всех своих звеньях, т. к. ряд былин дошел до нас
со следами позднейших переделок и дополнений и, кроме того, мог впитать в себя древние
сюжеты наподобие встречи богатыря с богатыршей-амазонкой (Добрыня и Поленица) или
известного былинного боя отца с сыном (Илья и Сокольник).
Владимиров цикл былин 70–90-х годов X в. производит впечатление внезапно
возникшего нового жанра, но это едва ли так. Ему безусловно предшествовали и племенные
эпические сказания, забывшиеся вскоре после падения племенного строя, и славы отдельным
князьям, не надолго переживавшие своих героев. Эпический жанр существовал и ранее, но
составляющие его произведения оказались в целом недолговечными. Долговечность же
Владимирова цикла конца X в. объясняется теми историческими сдвигами, которые
происходили в это время на всей Русской земле; они обновили и необычайно расширили
эпический жанр. В основном следует указать на две причины: во-первых, создание при
Владимире южных оборонительных линий, послуживших прототипом застав богатырских, а
во-вторых — наполнение этих застав гарнизонами из далеких северных славянских земель,
что вовлекло в дело обороны от кочевников людей из разных концов Руси. Летопись
торжественно и подробно объявляет о создании широкой системы богатырских застав на юг
от Киева: «И рече Володимер: «Се не добро, еже мало город около Кыева». И нача ставити
городы по Десне и по Въстри, и по Трубешеви, и по Суле, и по Стугне…»
На Десне расположен Чернигов, место действия ряда былин, на Трубеже произошел
поединок Кожемяки с печенежином. На Остре («Въстри») среди лесов находится город
Моровийск, или Моровск, откуда, возможно, происходил богатырь Илья «Моровленин» или
«Моровлин», как называли Илью Муромца еще в XVI в. (связь с Муромом, вероятно,
позднейшая).
Так же подробно говорит летопись о другом, не менее грандиозном государственном
деле Владимира: «…и нача нарубати муже лучьшее от Словен и от Кривичь и от Чюди и от
Вятичь. И от сих насели грады.
Бе бо рать от печенег; и бе воюяся с ними и обладая им». Это означало, что в состав
богатырства киевского включались жители Новгородской земли, Смоленской или
Псковской, а также эстонско-вепсское население Финского залива и обитатели окских и
подмосковных лесов. Городов с многочисленными гарнизонами, по всей вероятности, было
немало на пограничье. Поэтому вновь созданные в этих новых, небывалых условиях
эпические произведения о героических делах богатырей-пограничников и их главы —
Владимира могли и должны были быть известны тогда же не только в зоне самих
оборонительных действий, но и на родине воинов, прибывших к Владимиру издалека.
Исключительную важность для оценки состава былинного фонда, уцелевшего до XIX
в., представляет исследование С.И. Дмитриевой о географическом распространении
былин346.
Скрупулезный анализ всех данных о записях былин, сопоставление с
этнографическими и антропологическими данными, разработанными М.В. Битовым,
позволили исследовательнице создать точную карту районов бытования былин, при помощи
диаграммы показать густоту былинных записей на карте, проследить географическое
распространение различных былинных сюжетов. Основная область распространения былин
— новгородский Север: Заонежье, Беломорье, Северная Двина, Пинега, Мезень и Печора.
Эпизодически былины встречаются в мордовском Поволжье, заселенном в XVI в., и в
казачьих селах на Дону, на Тереке и на р. Урал.
Исторически самым важным выводом СИ. Дмитриевой является точна доказанное
утверждение, что сохранившиеся былины связаны только с новгородской колонизацией,
только с продвижением новгородцев на Север. «Там, где преобладали низовские
переселенцы из Ростово-Суздальской и Московской земель, былин нет. Это позволяет
сделать важный вывод, что к XIV–XV вв. (время усиленной крестьянской колонизации) в
Ростово-Суздальской земле былин уже не было». Можно предположить, продолжает
исследовательница, «что к XIV–XV вв. былин не было на всей территории Руси, кроме
Новгородской земли… известная нам былинная традиция является новгородской
интерпретацией русского эпоса»347.
С этим выводом С.И. Дмитриевой необходимо соотнести всю историю наших былин,
которая оказывается в свете этих данных не полной историей, а лишь теми частями
былинного творчества, которые были восприняты в свое время Новгородом. Как увидим
далее, это полностью подтверждается хронологическим расчленением былинного эпоса: в
Новгород попадали только те южнорусские циклы былин и отдельные былины, которые
были сложены во время наиболее прочных и тесных связей Киева с Новгородом.
В отношении первого киевского цикла былин с богатырями Доб-рыней и Ильей
Муромцем вопрос ясен: новгородские воины сами были участниками событий времен
Владимира I; они жили в крепостях на Десне и Суле, они отражали нападения печенегов, они
могли плавать по синему морю на «Соколе-корабле», они, вероятно, участвовали в
праздничных, победных пирах киевского князя. Былины об этом времени при помощи самих
же новгородцев могли попасть на их родину, в Новгородскую землю, еще при жизни
Владимира Святославича, чем и объясняется как целостность этого цикла, так и
малочисленность иных, более ранних эпических произведений русского юга, мало
интересовавших северных новгородцев.
Эту эскадру в 30 или 90 кораблей в Новгороде должны были видеть в 1044 г. дважды:
когда Гаральд плыл в Киев и обратно. Былина о Соловье Будимировиче (символическое имя
намекает на поэтический талант Гаральда) была одной из первых известных нам
новеллистических былин без героического содержания, а лишь с опоэтизированными
дворцовыми церемониями.
Молчание дошедших до нас былин о времени Ярослава объясняется не только тем, что
мы смотрим на это время сквозь новгородскую призму, но и тем, что события Ярославова
княжения резко отличались от событий конца X в.: печенежский натиск был уже остановлен,
а Ярослав начал свою карьеру десятилетней усобицей, не оставившей ни благодарной памяти
в народе, ни следа в эпосе.
В былинном фонде одиноко существует не связанная ни с каким циклом былина «Глеб
Володьевич» о походе русских на Корсунь в 1076 г. Под князем Глебом здесь
подразумевается, очевидно, представитель черниговской династии Глеб Святославич,
княживший в Новгороде свыше десяти лет. Вероятно, его окружение и принесло на
новгородский Север эту южнорусскую былину.
После семидесятилетнего молчания (или отсутствия у нас сведений) в Киеве создается
второй цикл героических былин, связанный с небывалым нашествием новых степных врагов
— половцев. Хан Шарукан в 1068 г. обрушил на Русь огромное войско, разбившее
соединенные силы русских князей:
Здесь дана генеалогия целой династии ханов Шаруканидов: Шарукан («Кудреван»), его
сын (а не зять) Атрак и его внук Кончак.
С нашествием Шарукана связано знаменитое восстание в Киеве в 1068 г.,
завершившееся изгнанием князя Изяслава и избранием киевлянами на великокняжеский стол
жертвы усобиц, полоцкого князя-волхва Всеслава, при котором половцам был дан отпор.
Былина о Всеславе («Волх Всеславьевич») сохранилась хорошо и сберегла даже
мифологический орнамент, так созвучный князю-оборотню. Возможно, что былиной
воспользовался автор «Слова о полку Игореве» для характеристики полюбившегося ему
князя Всеслава. В целом же этот цикл сохранился очень плохо. Его связь с восстанием, с
освобождением Всеслава из тюрьмы, с выпадами против проигравшего битву великого князя
— все это позволяло наслаиваться новым острым социальным ситуациям на старую основу
XI в. и в Новгороде, воевавшем с князьями, и в Московской Руси XVI–XVII вв. с ее
городскими восстаниями. Многие эпизоды и герои излишне демократизировались, и в
Василии Пьянице, освобождаемом из тюрьмы ради защиты Киева, уже нелегко узнать давно
забытого Всеслава. Кроме реальных героев, здесь уже начали действовать условные,
обобщенные герои вроде Ильи Муромца. Этот цикл былин обычно обозначают как «Ссору
Ильи с князем». Связь его с событиями 1068 г. предположительно установлена автором этой
книги.
Новые героические времена наступили для Руси в конце XI — начале XII в., когда
Владимир Мономах, владея пограничным Переяславским княжеством, вел упорные
победоносные войны с самыми могущественными половецкими ханами — Шаруканом
Старым, Боняком Шелудивым, Атраком, Сутрой, Туторканом, Итларем. Имена всех этих
ханов есть в былинах. Тугоркан превратился в Тугарина Змеевича, Сугра — в Скурлу, а
Итларь — в Идолище Поганое, убитое в княжеском дворце.
Здесь появляется новый богатырь, имя которого оказалось уже в XVI в. закрытым
позднейшим именем ростовского храбреца Алеши Поповича. Но в дошедших до нас
былинах, как на известной картине В.М. Васнецова, действуют одновременно и даже входят
в сложные взаимоотношения друг с другом все три русских богатыря: Добрыня Никитич и
Илья Муромец, прототипы которых жили в конце X в., и Алеша Попович, реальный
прототип которого был современником Мономаха на рубеже XI и XII вв. То обстоятельство,
что героем и центром этого третьего, южнорусского, цикла стал Владимир Мономах (в 1113–
1125 гг. великий князь Киевский), способствовало рождению еще одного эпического
условного героя — Владимира Стольнокиевского, в котором несомненно слились черты и
Владимира I и Владимира II.
Былины Мономахова цикла содержат наибольшее количество точных хронологических
примет. Все приведенные выше примеры датировочных расчетов взяты именно из этого
цикла.
Широкое проникновение былин этого цикла на новгородский Север (без чего мы не
получили бы этого цикла) объясняется тем, что в Новгороде на протяжении 40 лет княжили
сын и внук Владимира Мономаха (с 1095 г. — Мстислав Владимирович, ас 1117 по 1136 г. —
его сын Всеволод Мстиславич). Мстислав Владимирович, несмотря на свое пребывание в
Новгороде, принимал участие в важнейших сражениях на киевском юге: он был в битве под
Лубнами в 1107 г. (см. былины, связанные с Данилой Игнатьевичем), в знаменитом походе
1111 г. под Шарукань и Сугров (ныне в районе Харькова). Снова новгородские дружины
могли принимать участие в героических делах юга, завершившихся разгромом половцев и
изгнанием их к низовьям Дона и за Кавказские горы.
Новгородцы надолго сохранили симпатии к «Володимерову племени», одним из
проявлений чего было внимание к эпической памяти о войнах Мономаха и Мстислава.
Длительная связь Новгорода с княжеским домом Мономаха сказалась не только в том,
что в Новгород проникли былины об Идолище Поганом, убитом во дворце Мономахова
боярина Ратибора, о Тугарине Змеевиче, разбитом войсками Мономаха, о походе боярина
Казарина, о юном богатыре Михайлушке, сыне паломника Даниила. К героическим былинам
присоединился целый ряд близких им по форме новеллистических былин. Однако в их
содержании нет героического элемента. Таковы былины о Ставре, об Иване Гостинном сыне,
о Чуриле Пленковиче и Дюке Степановиче. В них много бытовых черт, юмора, неожиданных
занятных ситуаций и нет той величественной торжественности, которая отличает
героические былины.
Часть новеллистических былин родилась, возможно, в городской среде, близко
знавшей нравы княжеского двора (пиры, состязания в стрельбе, игра в шахматы, конские
ристания). Они отражали давнее соперничество между Киевом и Черниговом, где правили
две разные княжеские династии: Мономашичи в Киеве, а Ольговичи в Чернигове.
Черниговский князь Кирилл (Всеволод) Ольгович нападал на Киев, жег киевские посады,
«люди секуще»; нередко этот князь входил в союз с половцами и с их помощью нападал на
русские «селы и городы». Возможно, что именно он высмеян в былинах под именем Чурилы
(новгородское искаженное имя Кирилла) Пленковича, живущего под Киевом на Почай-реке
(двор Всеволода-Кирилла действительно был на Почайне) и содержавшего большую и
буйную дружину. Его «молодцы»:
Здесь можно слышать отголоски тех мятежей и восстаний, которыми так богата
история средневекового Новгорода. Расходившегося «Васютку» унимает «старчище-
пилигримище», в котором легко узнается новгородский архиепископ Василий Калика (1331–
1353), совершавший паломничество в Царьград в 1323 г.
Вторая былина о поездке атамана Василия Буслаева «на богомолье» отражает волжские
походы ушкуйников: новгородцы плывут к Каспийскому морю и высаживаются на острове у
высокой горы «Сорочинской» (Сары-Тинской — «Царицынской»), распугивая «заставу
корабельную», В одной из поездок Василий Буслаев погибает на «Сорочинской» горе.
Возможно, здесь отразились известные нам события 1375 г., когда новгородцы, пройдя на
своих ушкуях по всей Волге и по Нижней Каме, побывав и у Сарая, «избиени быша без
милости» близ Каспийского моря на островах волжской дельты.
В былинах о Ваське Буслаеве отразилась жизнь Великого Новгорода середины XIV в.
Никаких старых южных богатырей здесь нет; это — самостоятельное новое произведение. К
этому же времени относятся былины о таком значительном общерусском событии, как
Куликовская битва 1380 г. и о последующей обороне Москвы от Тохтамыша в 1382 г. («Илья
и Мамай», «Камское побоище»). В этих былинах действуют Идолище Поганое, князь
Владимир, Добрыня, Михаил Игнатьевич, сам Илья Муромец, Поток, Алеша Попович и
многие другие. В них четко прослеживается фольклорная традиция, идущая от древних
киевских былин X — начала XII в., но испытавшая на себе влияние новой исторической
эпохи. В этих былинах обнаруживается большое количество позднейших добавлений.
Важным моментом в истории русского былинного эпоса является создание более или
менее обобщенного цикла былин, охватывающего время от конца X в. до начала XIII в. и
частично даже до конца XIV в. Тесная связь Новгорода (нашего источника сведений об
эпосе) с Киевом поддерживалась с конца X в. до 1136 г. Можно считать, что наш былинный
фонд с достаточной полнотой отразил народный героический эпос Киевской Руси,
создававшийся и бытовавший во всех слоях населения южной полосы Русских земель,
ведших борьбу с кочевниками, а также и некоторую часть новеллистических былин, не
связанных с богатырскими делами.
В эпоху феодальной раздробленности, во время походов Кобяка и Копчака эпические
произведения на юге, вероятно, продолжали складываться, но слабая связь Киева с
Новгородом не сохранила нам во всей полноте народный эпос времен «Слова о полку
Игореве». До нас случайно дошли две русско-торческие былины 70–90-х годов XII в.,
отражающие локальный, черноклобуцкий вариант южнорусского эпоса. По существу
постоянный и широкий приток новых былин в Новгород прекратился уже в середине XII в.,
и дальнейшая история «эпической земли» — Киевщины — нам неизвестна. Эту поправку
следует учитывать, когда мы воссоздаем общую картину развития былинного эпоса.
Былинный фонд, охватывающий в своей основной части полтора столетия русской
истории, оказался изолированным внутри Новгорода и с новгородской колонизацией
двинулся на Север к Белому морю, Двине, Мезени и Печоре. В Новгородской земле
происходит активное взаимодействие былинных сюжетов, затрудняющее их
хронологическое расчленение. Одни и те же богатыри начинают действовать во многих
былинах, историческая основа которых восходит к разным событиям разных эпох. Между
богатырями устанавливаются какие-то стабильные отношения, выявляются устойчивое
старшинство и определенные характеры каждого из богатырей. Подлинность давних
киевских событий стирается и создается то условное «эпическое время», о котором писал
Д.С. Лихачев. Это произошло тогда, когда можно было спутать двух реальных Владимиров,
слившихся в единый художественный образ «ласкового киевского князя», когда сказитель
мог поставить во главе одного войска деда и внука (Шарукана и Кончака) с диапазоном
почти в 120 лет, когда один и тот же богатырь сватал князя Владимира Святославича и
воевал с Мамаем (диапазон ровно 400 лет). По всей вероятности, такое нивелирование
былинного фонда произошло в XIV в. как в самом Новгороде, наложившем отпечаток на их
социальное звучание (например, о 1068), так и в новгородских селах и погостах, усиливших
крестьянскую тему ряда былин. Посадская среда уже тогда могла внести некоторые
юмористические и сатирические черты, особенно в новеллистические былины.
Былины, слагавшиеся в разное время по поводу отдельных событий, в эпоху монголо-
татарского ига, когда «перевелись богатыри на святой Руси», были соединены в гигантский
общий цикл, охвативший около трех веков расцвета Русских земель. Единым эпическим
центром стал древний Киев, уже утративший и свое значение и свои связи с другими
землями, но воскрешавший в памяти народа былое единство Киевской Руси. Общим
эпическим героем, повелителем всех богатырей, стал условный князь Владимир Красное
Солнышко, князь стольнокиевский. В этом смысле можно согласиться с теми
исследователями, которые видят в былинах не отражение современности, а мечты о
будущем, стремление к какому-то историческому идеалу.
Из отдельных прославлений конкретных побед X–XI вв. народ, живший в условиях
иноземного владычества, создал величественный цикл устных поэм, общий смысл которых
следует видеть в политическом идеале простых людей XIV–XV вв. — преодоление
феодальной раздробленности, создание единого общерусского центра и отпор
продолжавшимся степным наездам. Недаром новгородские «черные люди» в это время были
сторонниками Москвы и политики единения. Новый былинный цикл, насчитывающий
несколько десятков сюжетов (почерпнутых из поэзии X–XIII вв.), был созвучен
политическому идеалу передовых русских людей последнего столетия монголо-татарского
ига, героически боровшихся с завоевателями.
Доживали свой век былины в XVI–XVII вв. в среде бродячих ватаг скоморохов,
нарушавших былую замкнутость средневековых владений и распространявших по всей
тогдашней Московии различные жанры своего искусства. Былины осложнились новыми
(или переработанными) сюжетами, усилился остросоциальный сатирический элемент,
появились прибаутки, шуточки, присловья и припевки. Торжественность эпических песен
нередко нарушалась вторжением озорноватых и вольных «скомороший». Так, древняя
былина середины XI в., повествовавшая о приезде норвежского короля в Киев, оказалась как
бы рассеченной на части прибаутками:
Ай, чистые поля были ко Опскову,
А широки раздольица ко Киеву,
А высокие-то горы Сорочинские,
А церковно-то строенье в каменной Москве,
Колокольной-от звон да в Новегороде.
Ай, тертые калачики Валдайские,
Ай, щапливы щеголивы в Ярослав-городе,
Дешевы поцелуи в Белозерской стороне…
ВОСТОЧНЫЕ ИСТОЧНИКИ
39 Доказательство тезиса о северном расположении Руси изложено так: «…Такие набеги логичнее
предположить с севера на юг вниз по течению рек». Но ведь почти все крупные северные реки текут в
обратном направлении, с юга на север: Волхов, Великая, Зап. Двина, Ловать. Вне перечня остается только
Днепр.
источниковедческой добротности современных востоковедческих построений. Он
распадается на три части: во-первых, необходимо установить полноту использования
восточных источников, во-вторых, проверить степень их историко-географической
исследованности и, в-третьих, — степень соотнесенности их со всеми новейшими
исследованиями в области истории Киевской Руси IX–XII вв., основанными на других видах
источников.
На первый пункт приходится отвечать отрицательно. Востоковеды, пишущие о
Киевской Руси, почти не используют такой солидный источник, как «Услада
путешествующих вокруг света» Абу-Абдаллаха Мохамеда Ибн-Мохамеда ал-Идриси и его
знаменитую карту, составленную в 1154 г. в Палермо для короля Рожера П. На карте
помещено около 2500 названий; в тексте книги их около 7000368.
Русская востоковедческая наука (Френ, Хвольсон, Гаркави, Розен, Бартольд) обошла
почти полным молчанием труд Идриси. Норманисты (Куник, Вестберг) умолчали о карте
Идриси, т. к. на ней Скандинавия показана без знания дела и как безлюдная земля, тогда как
Русь обрисована очень подробно как огромная страна с большим количеством городов и
точно измеренными расстояниями между ними. Норманист П.П. Смирнов использовал карту
Идриси для своего совершенно фантастического размещения «трех русских городов»:
Куяба — Балахна; Славия — Ярославль; Артания — Ардатов. (См. его «Волзьский
шлях…», с. 168–173; 203).
Почти одновременно с книгой Смирнова вышел монументальный труд Конрада
Миллера, посвященный арабской картографии369. По беспомощности научной методики и
по несуразности выводов обрисовка географии Восточной Европы К. Миллером соперничает
с выводами Смирнова. Предлагаю на суд его итоги: Половецкая земля охватывает всю
Восточную Европу; от Крыма до Куйбышева идет надпись «Кумания»; от Гомеля до
Горького идет надпись «Кумания Внутренняя», а «Кумания Внешняя» расположена за
Западной Двиной и Волгой в Полоцкой и Новгородской эемле, доходя до Белоозера,
находящегося в таежной ландшафной зоне370.
Советские востоковеды 1960–1970-х годов упоминают Идриси крайне редко, походя, и
не используют тех возможностей, которые представляет его подробный географический
труд. Б.Н. Заходер в своем «Каспийском своде» формально имел основание подробно не
рассматривать Идриси, т. к. этот автор не входил в число географов, проживавших близ
Каспийского моря, — Идриси учился в Кордове, в Испании, а писал в Сицилии. А.П.
Новосельцев привел небольшой отрывок из «Услады путешествующих». То место в труде
Идриси, где говорится о трех русских городах, Новосельцев назвал «самым путаным» и
рекомендовал «настороженно отнестись к версии ал-Идриси40.
Труд Идриси заслуживает значительно большего внимания, т. к., во-первых, содержит
достоверные сведения, которых нет ни в одном восточном географическом сочинении, а во-
вторых, позволяет проверять выписки его предшественников из еще более ранних трактатов.
Научный характер пятнадцатилетнего труда Идриси явствует из перечня
использованных им основных восточных авторов IX–XI вв.: Ибн — Хордадбех (846?);
Ахмед ал-Якуби (891); Джейхани (ок. 900); Кодами ал-Басрия (ок. 902); Масуди (953); Ибн-
Хаукаль (976); Ахмед-бей ал-Андрий; Джаган Ибн-Хакана ал-Кимакия; Ал-Кардия; Исак-бей
ал-Гасан371.
Сочинения Джейхани, к которым восходит ряд важнейших сведений авторов X–XI вв.,
Путь Итиль-Булгар шел степями и составлял около 1000 км, что дает день пути в 35 км,
соответствующий многим другим сведениям о нормальном купеческом продвижении. Он
близок к арабскому «легкому» дню пути42. Путь из Булгара в Русь и в столицу Руси — Киев
определен в станциях — «манзилях». Его протяженность около 1400–1500 км.
В обычных, стандартных для всех эпох, днях пути по 35 км это значительное
расстояние должно быть выражено 40–43 днями пути непрерывного движения, но у Идриси
применена иная мера — станция — манзиль. Расстояние между станциями оказывается
равным 70–75 км; оно никак не может быть пройдено за сутки пути в условиях длительного
полуторамесячного хода купеческого каравана. А между тем у арабских авторов есть еще
слово, обозначающее не самую станцию, а расстояние между двумя станциями, весь переход
от станции к станции — «мархала», ошибочно принимаемое иногда за «день пути»378,43
Путаница дня пути (35 км) и расстояния между станциями (70–75 км) может быть
объяснена существованием такого понятия, как «дневка», суточный отдых после 2–3 дней
марша, применявшегося в русской армии в XVIII в. Большие расстояния могли исчисляться
количеством потребных «дневок» в 70–85 км. Болгарский переводчик Идриси Б. Недков,
введший в научный оборот софийскую рукопись «Услады путешествующих», отмечает, что
«манзиль» — это почтовая станция, отстоящая от соседних на 7–8 часов пути;
протяженность пути от станции к станции исследователь не определяет379. Кажущееся
противоречие (два дня пути приравниваются к 7–8 часам движения), на мой взгляд, легко
устранимо. Расстояние между двумя почтовыми станциями определялось семью — восемью
часами быстрой езды всадника-гонца, сменявшего коней (основного и «поводного», когда
он ехал «о дву конь») на следующей станции. В таких условиях гонец мог весь путь
проделать рысью, делая по 10–11 км в час, что и составит за день его пути в 7–8 часов
движения 70–80 км, т. е. именно то, что и получилось в результате перенесения данных
Идриси о пути Булгар-Киев (20 станций на 1400–1500 км дороги) на карту. Гонец или
всадник без обоза мог преодолеть путь из одной столицы в другую за 20 суток при условии
смены коней на каждой станции. Купцы же, шедшие «с бремены тяжкими» на своих
постоянных конях со скоростью в 35 км в день, вынуждены были делать промежуточные
ночевки между двумя «почтовыми станциями», а в самих станциях, возможно, устраивать и
«дневки», т. е. дополнительный суточный отдых, который вполне мог быть использован как
торговый день в том пункте, где организована станция (русское «стан», «становище») для
гонцов.
Весь купеческий путь от Булгара до Киева должен был занять полтора-два месяца, что
вполне соответствует одному месяцу пути для более короткой дороги от Булгара в Итиль.
Наличие станций-станов было, очевидно, достаточно прочным бытовым явлением не
только на родине восточных купцов, но и в посещаемых ими русских землях, что
42 Магистральный путь по Волге, соединявший два крупных торговых пункта — Итиль и Булгар —
определен у Идриси в трех вариантах: вниз по реке (20 дней), вверх по реке (2 месяца) и сухопутьем — 1 месяц.
См. карты в статье: Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси. С. 28, рис. 10 и с. 40–41, рис. 14.
43 Следует сказать, что первый переводчик Идриси — Жобер — различал эти два понятия, обозначая день
пути словом «journee», а станцию — «station». Те же исследователи, которые путали их, обвиняли авторов
источников в неточности. См. например: Смирнов Павло. Волзьский шлях. С. 198.
свидетельствовало о налаженности (не без участия государства, надо думать) магистральных
торговых путей — «гостинцев», как их называла Русская Правда.
Путь Булгар-Киев разделен восточными географами, вероятно, со времен Джейхани
(ок. 900) на две половины — восточную, булгарско-мордовскую, и западную, русскую.
Восточная половина пути описана в полном соответствии с действительностью: «Путь в эту
сторону (к славянскому пограничному городу) идет по степям (пустыням?) и бездорожным
землям через ручьи и дремучие леса» (Ибн-Русте).
Едва ли здесь существовали в IX–XII вв. хорошо организованные станции; возможно,
что с этим и связано редко употребляемое Идриси выражение «приблизительно 20 станций».
Приблизительность (environ) вполне согласуется с безлюдностью и лесами и могла означать
расчет общего расстояния по итогу времени пути.
Иное дело западная, русская, половина пути. Здесь мы вправе начать поиск «станций»
среди русских городов и городков Х-XII вв. Поиск следует вести в восточном направлении
от единственной достоверной точки, от Киева. Первая станция приходится на верховья р.
Супоя (часто бывавшее местом сбора русских войск) в 75 км от Киева; вторая — на древний
город Прилук (упом. в 1084) в 60 км от Супоя. Третьей станцией будет известный нам Ромен
(у Идриси — «Армен»), около которого от пути Булгар-Киев ответвлялся путь на юг, к
Полтаве и устью Ворсклы, где была знаменитая переправа Переволочна («Барасанса»
Идриси, в двух днях пути южнее Полтавы) в 5 днях пути от Олешья в устье Днепра. Ромен
отстоит от Прилука на 78 км. Четвертая станция — близ с. Межиричи, пятая — у Белогорья,
где известны курганы и городище X в. (кроме местных вещей, там есть привозные из
Прикамья). В 78 км от Белогорья находилась шестая станция — Обоянь. В промежутке
между пятой и шестой есть огромное городище «Гочевок», служившее опорным военным
пунктом этого наиболее опасного участка пути. В Гочевском городище тоже есть вещи
волго-камского происхождения, а также булгарское подражание диргему380.
Восточнее Обояни в нашем распоряжении нет надежных археологических данных, но
зато есть два замечательных топонимических ориентира на том же пути Киев-Булгар: в 70 км
от Обояни есть село Истобное, а в 70 км от него еще одно село с таким же названием.
Названия сел происходят от древнерусского «истъба», «истобка», означающего «теплое
помещение», «изба», а в данном случае соответствуют понятию «теплый стан», «караван-
сарай»44. Вполне вероятно, что удаленные от основных Русских земель восточные станции
(№ 7–8) имели только нарицательные названия, отражавшие их основную функцию. В 70 км
восточнее Истобного и на самом краю славянских земель, восточнее Дона, на р. Воронеже
находится последнее славянское городище IX–X вв. — Михайловский кордон. По своим
размерам (периметр стен свыше 2 км) оно равнялось одному из крупнейших городов
Волжской Булгарии — Сувару. Не это ли «первый с востока славянский город»?
Ни одним из приведенных выше сведений, извлеченных из текста Идриси,востоковеды
не воспользовались.
Данными Идриси востоковеды, возможно, пренебрегали на том основании, что этот
географ времен Юрия Долгорукого был хронологически отдален от эпохи древних русов IX–
X вв., но труднее объяснить умолчание о «Геродоте Востока», современнике Игоря Старого,
— Масуди, писавшем о русах на два столетия ранее Идриси, в 947 г., и тоже располагавшим
работой Ибн-Хордадбеха и других ранних авторов.
А.П. Новосельцев в своей подборке восточных сведений (ценной рядом новых
переводов) упомянул Масуди лишь попутно, в примечании о Кавказских горах381. А между
тем Масуди сообщает интереснейшие сведения о южных поселениях русов на берегах «моря
Найтас» (искаженное Понтос — Черное море), которое он в полном согласии с русской
летописью называет «Русским морем» («никто, кроме русов, не плавает по нему, и они
живут на одном из его берегов»). Русы «образуют великий народ, не покоряющийся ни царю,
44 Славянское слово «истъба» было известно арабам в форме «ал-атбба» (Ал-Бекри) См.: Заходер Б.Н.
Каспийский свод… Т. II. С. 123.
ни закону. Между ними находятся купцы, имеющие сношения с областью Бургар»382. Эти
сведения Масуди стали уже хрестоматийными383.
В других местах своего сочинения Масуди говорит о мореплавателях, плававших в
страну русов и булгар по Черному морю, и дает интереснейший перечень причерноморских
народов (глава XIII) с запада на восток: булгар (Дунайская Болгария), русы, баджни и
баджнак («печенеги хазарские», известные по «Худуд ал-Алем») и баджгурд (мадьяры).
Русы, по Масуди, локализованы там, где русская летопись помещает уличей и тиверцев:
«седяху по Дънестру и приседяху к Дунаеви», достигая Черного моря.
Русские земли непосредственно соседили с Болгарией и начинались сразу за Дунаем, в
низовьях Днестра и Днепра. Эти драгоценные сведения не попали в поле зрения
востоковедов45.
Б.Н. Заходер в своем «Каспийском своде» поместил такие особые темы, как шаровары
у русов, брадобритие у русов, но почему-то не включил в Свод сведения о южных
поселениях русов; их нет даже внутри специальной темы «Географическое расположение
области русов»384. Единственное исключение, которое сделал Заходер, — это «загадочное»,
по его словам, сообщение о торговле одного русского племени с причерноморскими
странами. Приведу этот отрывок в переводе Заходера:
46 Описывая западных славян (между крайним севером и Ломбардией, между франками и Русью), Масуди
сам признавал, что «эта наша книга не предназначена для описания всех их племен и разнообразия их
разновидностей». См.: Ковалевский А.П. Славяне и их соседи в первой половине X в. по данным Аль-Масуди //
Вопросы историографии и источниковедения славяно-германских отношений. М., 1973. С. 71.
чего они жили «по Днестру и приседяху к Дунаеви». Именно эту новую ситуацию и отразил
в 947 г. Масуди, поместив многочисленное племя лудана на Черном море, в
непосредственном соседстве с Булгаром на Дунае47.
Торговые связи русов-лудана, владевших такими морскими гаванями, как устья
Днепра, Днестра и частично Дуная (северный рукав), описаны Масуди достаточно подробно:
Византийские земли северного и западного Причерноморья, Константинополь и южное
побережье Черного моря, издавна известное под именем Анатолии («Анадолус» у Масуди).
Путаница, связанная с тем, что в арабской графике сходно изображались малоазийская
Анатолия и испанская Андалузия, достаточно убедительно разобрана Н. К. Нефедовой в
статье «Куда ездили древние русы — в Андалузию или Анатолию?»386 Мусульманские
авторы прекрасно знали Анатолию» как византийские владения в Малой Азии, и даже знали
греческую этимологию этого слова: «Аннатулус — толкование этого слова — Восток» Она
самая большая румская область…» (Ибн-Хордадбех)387.
Ибн-Хаукаль сообщает о походах на землю «Ал-Андолус» таких причерноморских
народов, как русы, славяне, печенеги и тюрки (мадьяры?). Вполне естественные по
отношению к черноморской Анатолии, начинавшейся сразу за Босфором, подобные походы
немыслимы в том случае, если речь идет об Андалузии, т. е. Омейадской Испании, для
достижения которой кочевые войска печенегов и «тюрок» должны были бы проделать путь
через весь континент Европы протяженностью в 4000 км. К сожалению, востоковеды
(Бартольд, Минорский и др.) упорно переводят во всех случаях «Ал-Анадолус» как
Испанию. Даже в таких бесспорных случаях, когда речь идет о морских окрестностях
греческих Афин («Афинское побережье»), определяемых Босфором и Геллеспонтом, с одной
стороны, и Анатолийским (Малоазиатским) берегом с другой, переводчики заменяют
Анатолию Испанией388.
Наезженность русского пути в Анатолию (в смысле малоазиатского побережья Черного
моря) подтверждается приведенными выше данными Идриси, который сообщает о пути из
Трапезунда (в Анатолии) в «Русское море» длительностью в 5 дней.
Б.Н. Заходер, отвергая толкование «племени лудана» как ладожан, выдвигает иное, не
менее фантастичное объяснение: термин «лудана», по его мнению, «есть не что иное, как
испорченное обозначение евреев «ар-раданийа»389. Это мнение связано со стремлением
Заходера оспорить самое раннее свидетельство о принадлежности русов к славянской
этнической общности, которое мы находим у Ибн-Хордадбеха (847):
Комментируя этот отрывок в своей статье 1956 г., Б.Н. Заходер пишет: «Данные о
раннесредневековой европейской торговле заставляют видеть в купцах Ибн-Хордадбеха,
торгующих между европейским Западом и Ближним Востоком, именно и только
евреев…»391 Можно было бы разбирать мнение Б.Н. Заходера по существу и обратить
внимание на то, что его слова о торговле купцов-раданитов (действительно соединявших
коммерческими связями Испанию с Ближним Востоком) не имеют никакого отношения к
купцам-русам, исходной точкой которых была не Франция и не арабская «Испания», где, как
известно, не водятся ни бобры, ни чернобурые лисы, а «отдаленнейшие концы Славонии», о
которых так подробно и со знанием дела говорил Константин Багрянородный, называя
вовлеченные в торговлю с «Румом» земли Кривичей, Полочан и Дреговичей. Но, быть
может, лучше вспомнить слова самого Б.Н. Заходера, писавшего по поводу этого же самого
отрывка почти одновременно с только что цитированной статьей: «Только особой
47 Уход уличей из-за притеснений со стороны норманна Свенельда должен предостеречь нас от признания
самих уличей норманнами. Уличи — это русы, живущие на берегу Черного моря, северо-восточнее устья
Дуная.
предвзятостью можно объяснить факт непризнания за русами Ибн-Хордадбеха русского, в
подлинном смысле этого слова, происхождения»392.
Приведенные выборочно примеры с достаточной ясностью показывают, что
источниковедческая часть исследований наших востоковедов (которая не может быть
ограничена одной текстологией) не является безупречной. Самой слабой стороной
оказывается рассмотрение средневековой географии Восточной Европы. Никто из
востоковедов не предложил ни одной исторической карты, на которой данные восточных
авторов были бы выражены географически и, кроме того, были бы соотнесены с той общей
картиной размещения славян и их соседей в IX–XI вв., какую дают другие виды источников.
Даже В.Ф. Минорский, подробно изучавший самый «картографический» из всех
восточных источников — «Худуд ал-Алем», уклонился от нанесения на карту славян, Руси,
внутренних болгар и многих других народов, указанных в этом географическом обзоре393.
Из всего обилия народов и племен на карту Минорским нанесены только волжские болгары,
хазары и часть печенегов; из других источников заимствованы мадьяры, размещенные на
этой карте не там, где их указывает описываемый им источник.
В.В. Бартольд, дополняя первый перевод «Худуд ал-Алема» (А.Г. Туманского), дал
описание девяти областей в Восточной Европе (аланы, хазары, печенеги и др.). Он писал при
этом: «Несмотря на шаткость этих сведений, представляется нелишним, ввиду того
внимания, которым пользовалась со стороны ученых эта часть рукописи Туманского, дать
полный перевод соответствующих глав…»394 Но перевод оказался неполным — В.В.
Бартольд опустил все географические координаты каждого народа, коснувшись их в другом
месте в порядке субъективного комментирования текста. Система Анонима, содержащая
применительно к этим народам, 41 ориентир, в переводе Бартольда исчезла, и читатели
получили искаженное представление об источнике395.
48 Более близкие к нему по времени события автор отразил только применительно к мусульманскому миру,
непосредственно окружавшему его.
географических приметах Б.Н. Заходер подготовил читателя к недоверчивому отношению к
самому источнику. Невнимательность к «Областям мира» мы видим и в работе
А.П. Новосельцева: во-первых, в передаче географических координат земли славян
(южное направление ошибочно заменено западным, а северное — восточным)410, а во-
вторых, в неправомочных хронологических выводах из текста. Автор пишет, что отсутствие
мадьяр в перечне соседей Руси говорит в пользу X в., когда венгры были уже в Паннонии,
далеко от Руси. На самом же деле текст «Областей мира» совершенно четко говорит о том,
что мадьяры были тогда непосредственными соседями русов и находились восточнее и
южнее русов411. А это существенно меняет наши взгляды на датировку изучаемого
источника, т. к. венгры к концу IX в. действительно уже проделали длительный путь по
степям и обосновались на Дунае, юго-западнее Руси. Следовательно, география «Областей
мира», если основывать ее на местоположении венгров, относится не к X в., как думает А.П.
Новосельцев, а по крайней мере к середине IX в.
Как видим, рассмотрение «Худуд ал-Алем» надо начинать заново, — с благодарностью
используя подготовленные востоковедами переводы, но обращая большее внимание на
историко-географический анализ и на систему взглядов анонимного автора.
«Области мира от востока к западу» («Худуд ал-Алем») — удивительный и
уникальный источник, одиноко стоящий в арабо-персидской географической науке
Средневековья. По вниманию к географическим ориентирам у Анонима не было ни
предшественников, ни последователей. Его сочинение было как бы приложением к карте,
которая неоднократно упоминается в книге. Описанию отдельных областей предпослано
общее географическое обозрение всего Старого Света (в рамках кругозора тогдашних
путешественников), частично пополненное сведениями, почерпнутыми из Птолемея. Здесь
рассмотрены моря и озера, реки, острова, горы, пустыни; все это соотнесено с размещением
стран и народов. Поэтому, рассматривая географию того или иного народа, нельзя
ограничиваться только изложением соответственного параграфа, описывающего его —
дополнительные ценные сведения могут оказаться в общем вводном разделе. Приведу в
качестве примера только упоминания славян во вводной части: Азовское море — крайний
южный предел славян, расселенных севернее этого моря; славяне живут в северо-западном
участке Причерноморья; горы, идущие в меридиональном направлении, пересекают земли
славян; «Западный» (Атлантический океан) омывает (имеется в виду Балтика) земли
славян412. Упомянутые сведения требуют, разумеется, в каждом случае проверки и
критического рассмотрения, но их нельзя исключать из общего обзора славян, как это сделал
Б.Н. Заходер.
Рассмотрение каждой отдельной области состоит из двух различных частей:
географических координат области по отношению к соседним ориентирам, во-первых, и
описания городов, образа правления, хозяйства и быта, во-вторых. Эта вторая описательная
часть не самостоятельна, и исследователи, исходя из совпадений, давно указали возможные
источники сведений Анонима: Ал-Хорезми (836–847); Муслим ал-Джарми (845, через труд
Ибн-Хордадбеха); Ибн-Хордадбех (846 или 885?); Ибн-Русте (903); Ибн ал-Факих (903);
Джейхани (922); Ал-Балхи (около 920)413.
Следует отметить, что даже по этим предварительным и приблизительным данным
рукопись, датированная 983 г., основывается на значительно более ранних материалах
середины IX — начала X в. Предельным рубежом, terminus ante quern, может служить полное
отсутствие у Анонима сведений, почерпнутых из оригинального и полного новых данных о
Центральной Европе сочинения Масуди, «арабского Геродота», писавшего в 943 г. У
Анонима Европа дана крайне примитивно и отрывочно.
К приведенному списку возможных источников «Худуд ал-Алем» необходимо сделать
очень важное примечание: большинство перечисленных авторов не столько сообщало
сведения о географии своего времени, сколько использовало сочинения прежних авторов,
нередко устаревшие к моменту написания почти на столетие. Исследователи предполагают,
что многие труды географов X–XI вв. восходят (в отношении Восточной Европы) к
«Анонимной записке», написанной на арабском языке где-то во второй половине IX в.414
Быть может, и наш персидский Аноним пользовался этим предполагаемым ранним
первоисточником, а не его позднейшими пересказами? В пользу этого говорит и
утверждение В.В. Бартольда (основанное на анализе хронологии восточных областей, что
«во всяком случае сведения Анонима не могут относиться ни к его собственной эпохе, ни
даже к эпохе Джейхани», т. е. к началу X в.415
Как только мы касаемся важнейшего для нас вопроса о датировке тех исходных
материалов, которыми пользовался Аноним, мы оказываемся в очень сложном положении.
Во-первых, мы не знаем, кем был человек, написавший в 983 г. рукопись для Ибн-Ахмеда,
эмира Гузганской области (северо-западный Афганистан, в 5 днях пути от нашего Термеза),
— ученым составителем или только переписчиком, сделавшим несколько незначительных
дополнений к более раннему сочинению? Зная, что лицо, оформлявшее рукопись 983 г.,
являлось подданным гузганского эмира (вассала Саманидов), мы должны заинтересоваться
тем, как представлен Гузган в общем географическом обзоре, т. е. как могли проявиться
субъективные интересы этого лица, придававшего окончательный вид всей книге.
Оказывается, что в книге при описании Хорасана очень часто упоминается правитель
Гузгана и разные мелкие князьки, подвластные ему, но специального раздела («Слово об
области…») для Гузгана не выделено; однако короткая заметка о Гузгане начинается,
подобно основным разделам, перечислением соседей по географическим координатам 49. Это
свидетельствует о том, что общая структура книги создавалась не гузган — ским автором
983 г. и что он сделал лишь дополнительную вставку в существовавшую ранее книгу,
приравняв Гузган (в его тексте «Гузганан») к другим областям тем, что дал для него
координаты соседей. Оформитель рукописи нарушил строгую систему «Худуд ал-Алема»,
где подобные координаты приводятся только в самом начале разделов. Единственный случай
во всей книге, когда координатное описание дано дважды (в начале «Слова об области
Хорасан» и внутри этого «Слова») — это описание Гузгана.
Главный вывод из этого наблюдения: гузганец, оформитель рукописи 983.г., не являлся
автором или составителем книги, а был лишь ее образованным переписчиком, сделавшим
несколько дополнений о своей области и своих современниках. «Персидским Анонимом»
следует называть не его самого, а его неизвестного предшественника, опиравшегося на
сочинения IX — начала X в. и не знавшего известнейших трудов середины X в.
Второй трудностью при подходе к датировке сочинения Анонима является
подвижность всех кочевых народов, упоминаемых в книге. На протяжении IX–X вв.
некоторые племена проделывали тысячеверстный путь, переселяясь на новые места.
Фиксация какой-то промежуточной позиции того или иного народа может при
сопоставлении с другими источниками указать на дату записи сведений и помочь в
датировке данного раздела книги. Трудность заключается в том, что, зная только имя народа,
мы далеко не всегда можем достоверно разместить его на карте, если не знаем точной даты
источника сведений.
Третьим затруднением при датировке является общеизвестная особенность
средневековых географических обзоров: на протяжении нескольких столетий авторы
переписывали (с разной степенью полноты) старые сочинения, лишь изредка пополняя их
отрывочными новыми данными. В результате получалось так, что в эпоху Ивана Калиты
восточные читатели представляли себе Русь по материалам, собранным при Аскольде и Дире
или Игоре Старом в IX–X вв.
Единственным выходом для нас является детальное рассмотрение географии «Худуд
ал-Алем» с опорой на неподвижные ориентиры (моря, горы, острова, реки), после чего
должны выясниться позиции кочевых народов (кипчаков, печенегов, мадьяр и др.), а,
следовательно, и та или иная дата источников информации.
49 Минорский. Текст, с, 105–108. Столица Гузгана Анбар (совр. Сары-Пуль) описывается как важный
торговый пункт, связанный с Балхом и продающий свои товары по всему миру (с. 107).
Уникальность «Худуд ал-Алем» состоит, как уже говорилось, в наличии точного
перечисления для каждой области всех соседних ориентиров (государства, народы, моря,
горы, реки) в строгой системе географических координат: сначала ориентиры с восточной
стороны, затем на юге, потом на западе и, наконец, на севере. Этим перечислением
ориентиров всегда начинается каждый раздел.
Ни в одном другом арабо-персидском сочинении мы не знаем подобной системы.
Естественнее всего думать, что эта географическая система родилась как дополнение к карте
мира (существовавшей в книге), как пересказ карты, ее словесное выражение. Вслед за
географическими координатами области идет в каждом разделе описательная часть,
представляющая собой краткие извлечения из разных географических сочинений. Мы явно
ощущаем две группы сведений для каждой области: географически-координатную и
описательную. Первая, географическая, группа представляет собой вполне завершенное
целое. Если исключить все описания городов, народов, хозяйства, быта, правопорядка,
составляющих вторую группу сведений, то перед нами останется краткое, но поразительно
стройное, подчиненное единой идее географическое рассмотрение «Областей мира».
Снова перед нами дилемма: писал ли обе группы сведений один и тот же ученый (что
вполне допустимо) или же некий географ использовал существовавшее ранее словесное
описание карты и дополнил его сведениями, взятыми из литературы? В том случае, если
верно второе допущение о двух разновременных авторах, то нам необходимо учитывать, что
объем работы первого автора («географа») остается неизвестным: в описательной части ему
могли принадлежать какие-то дополнения (например, перечни городов) или краткие
пояснения к своим сухим определениям соседей. На этот вопрос едва ли удастся ответить с
достаточной ясностью. Но вопрос о двух авторах, о двухстепенном составлении основы
«Худуд ал-Алем» может, как мне кажется, быть решен (в пользу двукратности) на основе
ознакомления с порядком перечисления областей мира в самом сочинении. Дело в том, что в
«Худуд ал-Алем» есть два отличных друг от друга перечня описанных в книге стран: один из
них помещен в самом начале как оглавление книги, а другой — во вводной части в «Слове
об областях мира» (§8)416.50 Сопоставление обоих перечней показывает, что различие между
ними не является случайной путаницей, а, очевидно, отражает существование двух
самостоятельных источников, каждого со своей последовательностью, со своей системой
описания. Сущность каждой системы можно определить только после того, как мы
перенесем перечни стран на карту и обозначим последовательность описания. При помощи
такой карты устанавливается, что в описании областей обнаруживаются замкнутые циклы
близлежащих стран, по завершении которых описание перескакивает в совершенно другой
регион, и начинается новый цикл.
Так, например, один цикл заканчивался упоминанием мадьяр, а вслед за ними идет в
оглавлении Хорасан, как бы открывая новый цикл, описание нового региона. Перечень
нескольких ближневосточных областей завершается у южных склонов Кавказа, а затем
переходит к Аравии, начиная перечисление нового средиземноморского региона. Учитывая
такие географические перескоки во многие сотни километров, оба перечня можно разбить
условно на отдельные регионы51.
Оглавление (и последовательность самих глав)
Предисловие (§8)
1 . Южные обитаемые земли. Африка (§ 54–60)
2. Китай. Тибет. Индия. Синд (§9–11; 27)
3. Хорасан и Мавераннахр (§ 23–26)
4. Западные соседи Хорасана. Аравия (§ 28–37)
50 Бартольд отметил эту двойственность, но совершенно не коснулся причин ее появления. См.: Бартольд
В.В. Худуд ал-Алем… С. 24, 25.
51 В скобках указаны номера параграфов по тексту «Худуд ал-Алем»; счет начинается с § 9 (первые восемь
посвящены общим вопросам).
5. Арабские страны Средиземноморья (§ 39–41)
6. Византия (§42)
7. Кавказ. Крым. Хазары. Славяне (§ 43; 46–50)
8. «Южные обитаемые земли». Северо-восточная Африка (Абиссиния, Нубия, Судан)
(§ 54–60)
1. Китай. Индия. Тибет (§9–11)
2. Тюркские народы и мадьяры (§ 12–22)
3. Хорасан и Трансоксания (§ 23–26)
4. Западные соседи Хорасана (§ 27–36)
5. Арабские страны юга (§ 37–41)
6. Византия (§42)
7. Славяне, Русь, Хазария и их соседи (§ 43–53)
8. Русь и ее соседи (§ 22; 44–45)
9. Тюрки Поволжья и Сибири (§ 12–21; 51–53)
(В тексте (§ 4), в разделе об островах, говорится о Малайском архипелаге)
Рассмотрение обоих вариантов описания еще раз убеждает нас в том, что небольшое
княжество Гузган, в котором была переписана в 983 г. книга «Областей мира», никак не
проявилось в структуре книги; оно не получило самостоятельной структурной единицы, и
его описание (со всеми восхвалениями правителя) находится внутри § 23.
Центром описания в «Худуд ал-Алем» является Хорасан и Трансоксания-Мавераннахр
(«Заречье»), земли на восток от Каспийского моря и далее за рекой Джейхун (Амударьей,
древним Оксом). Эта обширная область, примерно 1500 км в поперечнике, охватывающая
часть Ирана, часть Афганистана и значительные пространства Средней Азии, была для лиц,
составлявших «Худуд ал-Алем», главной землей Старого Света. В Хорасане и подвластных
областях описано 106 городов, а в Трансоксании — 122. Следует обратить внимание на то,
что только по отношению к этой земле указываются «ворота» в другие земли страны.
52 Сведения о городах Булгар и Сувар приписаны в самом конце описания северных стран без выделения в
особый раздел. Они добавлены к § 53, хотя не имеют к нему никакого отношения.
Славяне. Хазарские печенеги. Мирваты. Внутренние болгары. Русь. Мадьяры…
Славяне в этом перечне помещены в окружении таких южных народов, как хазары,
хазарские печенеги, мирваты и аланы. Все эти народы показаны автором как
соприкасающиеся с Черным морем. Эти славяне оторваны и от Византии и от Руси. Их
местоположение в гуще хазаро-мадьярских и аланских черноморско-азовских племен мы
можем понять только при сопоставлении с известным рассказом Ибн-Хордадбеха о
маршруте русских купцов в IX в.:
«…Что же касается русских купцов, а они суть вид славян, то они вывозят
меха бобров и чернобурых лисиц и мечи из самых отдаленных (частей) страны
Славян к Румскому морю, а с них (купцов) десятину взимает царь Рума. И если они
хотят, то они отправляются по (Танаису? Слово неясно) — реке Славян и
проезжают проливом столицы Хазар» (и далее к Каспийскому морю).
53 Соседство пустыни с областью Джебел удостоверено основным текстом «Худуд ал-Алем»: «К востоку от
этой области (Джибел) находится часть Фарса, часть пустыни Карагас-Кух и Хорасана…» Минорский. Текст.
С. 131.
Хордадбехом путей русских купцов: путь этот шел от Каспия к Рею и далее к Багдаду через
всю страну Джебел. Ибн-Хордадбех должен был ежегодно видеть караваны русских купцов,
шедших на верблюдах к Багдаду.
Теперь задача определения первичности или вторичности той или иной системы
значительно облегчилась: порядок перечисления стран в предисловии опирался на источник
типа «Книги путей и стран»; В.В. Бартольд справедливо утверждает (на основе анализа
среднеазиатских разделов), что автор «Худуд ал-Алем» хорошо знал тогдашние дорожники.
Однако знакомая ему и использованная им система «путей и государств» не повлияла на
конструкцию книги, не изменила строгого описания по координатному принципу; она
сказалась только в предисловии. Это определенно свидетельствует в пользу первичности
координатной системы и вторичности использования «Книги путей и стран».
Процесс создания всей книги «Области мира» рисуется предположительно так:
первоначально (не позднее середины IX) где-то в Хорасане или в Мавераннахре была
создана подробная карта мира с большим количеством рек, горных цепей, городов и
обозначением 51 «области» (государств или народов). К этой карте было составлено ее
словесное описание, ссылающееся в ряде случаев на самую карту в подтверждение тех или
иных положений. Описание карты велось очень разумно и систематично и было сделано, по
всей вероятности, одновременно с картой и по тем же материалам, по которым составлялась
сама карта. Впрочем, говорить об этом можно лишь предположительно.
Вторым этапом было пополнение описания из последующей географической
литературы середины IX в.: включение извлечений из труда о Византии Муслима ал-Джарми
(ок. 845) и из «Книги путей и стран» Ибн-Хордадбеха (847)54.
До нас дошли только поздние переработки труда Ибн-Хордадбеха, возможно, сильно
сокращенные. Составитель мог пользоваться основным текстом книги джебельского
почтмейстера, лучше сохраненным авторами вроде Ибн ал-Факиха.
Часть дополнений черпалась из того источника, который известен нам по сочинению
Ибн-Русте (903) и в более полном виде Гардизи (XI). Первоосновой этих географических
работ была более ранняя «Анонимная записка» второй половины IX в.
Третьим этапом было пополнение рукописи гузганским автором 983 г. Оно ощущается
явно только для юго-восточной части Хорасана и касается не столько географии, сколько
политического положения нескольких мелких княжеств.
Разбивка текста, содержащегося внутри разделов, на указанные три этапа не может
быть проведена последовательно; только в отдельных случаях удается определить исходные
материалы того или иного текста. Четко выделяются только неуклонно проведенные через
всю книгу перечисления соседних ориентиров каждого государства или народа,
открывающие каждый особый раздел (параграф).
Известный интерес для нас представляет определение места написания «Худуд ал-
Алем», той исходной точки, из которой Аноним смотрел на мир. Мне кажется, что для
начального поиска в первую очередь мы должны обратить внимание на ту область, которая
отмечена в тексте шестью «воротами» в мир. Автор, создавший красочную картину страны с
«воротами» в Индию, Тибет и в обширные степи тюрок, должен был находиться внутри
тысячеверстного пограничного круга этих ворот, обращенных на восток, на юг и на север.
Страна эта — Хорасан и Мавераннахр, ираноязычные земли Средней Азии и частично
Ирана и Афганистана. Две эти Земли объединены еще и тем, что при обеих указаны
«области» («худуд»), управлявшиеся вассальными князьками. Во всей книге Анонима они
(области-провинции) отмечены только для Хорасана и Мавераннахра424. Обе земли описаны
автором, как уже говорилось, достаточно подробно, но тональность описания различна:
Хорасан показан в обычном деловом тоне, а Мавераннахр — в восторженном.
Центром Мавераннахра, а в какой-то мере и Хорасана, был город Бухара, тот самый
город, в котором в 1892 г. стараниями А. Г. Туманского была открыта рукопись Анонима.
О Бухаре говорится и в хорасанском разделе «Худуд ал-Алем»: в Бухаре находится
резиденция правителя Хорасана из династии Саманидов; он прозывается «царем Востока» и
ему подчинены все владетели Хорасанской земли426. В разделе же о Мавераннахре (§25–26)
Бухаре посвящена целая статья, открывающая весь обзор области:
56 Территория словен новгородских на этой карте причислена здесь к владениям Руси. В настоящее время
(по изложенным выше основаниям) я в этом сомневаюсь.
попутно.
Большой интерес представляет для нас «капитанское» описание народонаселения
берегов Черного моря (§ 3), для которого существовало два названия: «Бонтос» («Понт») и
«Гурзиан» — «Грузинское море»57. Южное побережье показано как принадлежащее
Византии. Наиболее удаленной восточной областью империи показана Грузия, доходящая до
побережья Черного моря, названного «морем Гурз» (§ 42). Далее, в традиционной
последовательности — с востока на запад — упоминаются следующие народы, живущие на
берегах Черного (и Азовского) моря:
на востоке— Аланына севере— Внутренние болгарына севере— Печенеги
хазарские«— Славяне«— Хазарына западе— Бурджане«— Хазары (biз)на юге—
Византия«— Мирваты К нашим ориентирам добавляется еще целая серия народов,
облегающих Черное море, непосредственно соприкасающихся с ним. Удвоение имени хазар
едва ли является опиской и связано, по всей вероятности, с тем, что автор описывал карту, на
которой хазары могли быть помещены дважды: как на своем основном месте, так и у
Керченского пролива. Область Бурджан соответствует Болгарскому царству, описанному в
составе Византии («Бурджан — провинция с областью, называемой Фракией, § 42).
Отдельно описаны булгары — воинственный языческий народ, соответствующий
«Задунайской Болгарии», области проживания тюрко-болгар на север от Дуная437.
Приморская область Бурджан — это жизненный центр Болгарии IX в. с такими
городами, как Варна, Месемврия, Плиска и Преслав. Внутренних болгар нельзя
отождествлять с болгарами балканскими, как это делают В.В. Бартольд, В.Ф. Минорский.
Внутренние болгары должны находиться значительно восточнее бурджан и даже восточнее
соседящих с бурджанами славян (очевидно, тиверцев и уличей между Дунаем и Днестром),
т. е. восточнее Днестра58.
По мнению Анонима, к славянам имеет отношение и Западный океан, омывающий
«крайние пределы земель Рума и славян до острова Туле»438.
Из этого определения нам еще раз становится ясно, что Аноним настолько плохо знал
северо-западную половину Европы, что даже давним сведениям Птолемея (которыми он
располагал) не мог подобрать соответствий в запасе своих географических познаний Севера.
Автор повторно касается этой темы, описывая острова Северной Европы: от некоего острова
Тувас, расположенного севернее Британии (Исландия?), идет течение, направляющееся
«прямо к морю Марте, расположенному, как мы уже упоминали, севернее Славян»439. В.Ф.
Минорский в своем переводе дает и транскрипцию (Marts) и свое осмысление — «Maeotis»,
т. е. Меотида, Азовское море. Однако отождествлять какое-то северное морское
пространство (пересекаемое Гольфстримом) с Азовским морем совершенно невозможно.
«Море Марте» — это «море Мрака», Северный Ледовитый океан, а не южная Меотида.
Преувеличенное представление о расселении славян до Ледовитого океана объясняется
полным незнакомством бухарского географа с отдаленной от него на 3000 км северо-
западной частью европейского континента. Заполнение плохо известной окраины ойкумены
славянами восходит к его предполагаемому учителю — Ал-Хорезми, поместившему славян
на месте Германии Птолемея, что, впрочем, отчасти опиралось на реальное расселение
славян в IX в. до Эльбы.
Ошибке В.Ф. Минорского могло способствовать еще одно упоминание славян у моря
57 В необычном наименовании Понта «Грузинским морем» сказалось влияние какого-то особого источника,
связанного, по всей вероятности, с восточными владениями Византии, включавшими в представлениях арабов
и Грузию (§ 42).
Разделение на две части обусловлено тем, что в этом описании явно соединены
сведения о двух разных реках: на реке из части А стоит Киев и два неизвестных нам пока
русских города. Река части Б близка к Волге — Атиль, и автор полагает, что она даже сама
впадает в Волгу. Такой единой реки, которая протекала бы по Киевщине и вместе с тем была
бы настолько близка к Волге, что можно было причислить ее к притокам Волги, в природе
пет. Есть Днепр, на котором стоит Киев и есть Дон, сближающийся с Волгой именно тогда,
когда он «течет в южном направлении». Давняя, наезженная переправа из Дона в Волгу (по
малым речкам и волокам) могла создать у географа, собиравшего сведения от купцов,
неточное
Применительно к части Б В.В. Бартольд был прав, связывая реку Рус с Доном.
Река Рута ($44). К югу от обширной области Руси находится р. Рута. Большой рекой,
протекающей южнее Руси, являлся Днепр.
Ничто не препятствует отождествлению реки Руты с рекою Рус-а, т. е. с Днепром.
Единственное возражение — различие написания.
Река Рута (§ 6). В.Ф. Минорский транскрибирует: Ruta (?) и ставит вопросительный
знак.
59 В географических построениях В.Ф. Минорского большую роль играли Карпаты как горы, расположенные
около Мирватов (с. 441) и Урал в качестве «Печенежских гор» (с. 436, 437).
можем уловить условные их рубежи» Глаз же древнего путешественника не мог определить
в единой ландшафтной зоне начало неприметного подъема, растянувшегося на сотни
километров.
Следует думать, что единственной приметой равнинного рельефа могли быть только
водоразделы. Водоразделы были хорошо ощутимы степными наездниками,
преодолевавшими значительные расстояния. Реки и речки стекали в разные стороны от
водоразделов, отделявших одну речную систему от другой. Сами водораздельные линии
всегда использовались как наиболее удобные дороги в степи: здесь не было ни оврагов, ни
переправ, ни крутых спусков и подъемов. Такие наезженные шляхи XVI–XVII вв., как
Изюмский и Муравский, шли именно по водоразделам. Даже современные
железнодорожные магистрали зачастую придерживаются больших водоразделов. Для
определения водоразделов нужна не столько гипсометрическая, сколько гидрографическая
карта большей степени подробности. Возьмем карту Восточной Европы, на которой
показано более 2000 рек и речек. На интересующем нас пространстве между Днепром,
Волгой и Кавказом мы сможем насчитать всего лишь около десятка крупных
водораздельных линий от 300 до 900 км протяженностью. Они вполне сопоставимы с теми
«горами», которые так подробно (и на первый взгляд запутанно) описаны в «Худуд ал-
Алем».
Перечислим основные водоразделы, начав, как и Аноним, с юга:
1. Кавказские хребты.
2. Водораздел Ставропольской возвышенности между притоками Маныча и Азовского
моря. Идет от Кавказа прямо на север до Дона. Длина около 300 км.
3. Донецкий кряж. Водораздел идет в широтном направлении. Длина 400 км.
4. Водораздел Днепра и Южного Буга; идет тоже в широтном направлении.
Протяженность свыше 600 км.
5. Самый крупный водораздел Восточной Европы, составляющий стержень
Среднерусской возвышенности, тянется от Донецкого кряжа в меридиональном направлении
на север, примерно до Тулы и Рязани. Длина около 900 км. Разделяет бассейны Дона, Днепра
и Оки. У истоков Оки от него ответвляется на северо-запад, в «Брынские леса» водораздел
Десны и Оки.
6. Водораздел Северского Донца и Дона. Длина около 600 км.
7. Водораздел Дона и Средней Волги и Суры. Проходит между бассейнами Хопра,
Вороны и Суры, окаймляя с севера и запада степное пространство между Волгой (от
Саратова до Волгограда) и Средним Доном. Длина свыше 600 км.
8. Стержень Приволжской возвышенности. Идет от Самарской Луки, вниз, вдоль Волги
до Волгограда, продолжаясь до Ергеней. Длина от Луки до волго-донской переволоки около
600 км60. Составив карту водоразделов («гор на ровном месте»), мы можем
приступить к анализу сведений Анонима о горах Восточной Европы (§ 5). Проследив с
юга на север хребты Тавра и Южного Кавказа и доведя обзор до Каспийского моря, автор
описывает главный Кавказский хребет (Большой Кавказ) и переходит к возвышенностям
Северного Кавказа. Для удобства отдельные части обозначим буквами.
Теперь нам надлежит рассмотреть совместно общее описание «гор» Восточной Европы
у Анонима (§5), упоминания им названий гор в описаниях областей (§ 44–47) и карту
водоразделов южной половины Восточной Европы.
Племена Восточной Европы в первой половине IX в. по данным «Худуд ал-Алем»
61 «…а в Вятичи ходихом на две зимы на Ходоту и на сына его. И ко Корьдну ходихом первую зиму»
(Поучение В. Мономаха).
Серпухову и далее к Туле, «близ которой начиналась «дорога Муравский шлях». Далее
перечислялось множество речек и речонок, которые текли от Муравского водораздела то на
запад к Оке (а южнее — к Днепру), то на восток к Дону и Донцу. В «Книге Большому
Чертежу» много раз говорится о том, что дорога идет по верховьям рек. Муравская дорога
XVI–XVII вв. дает нам полное представление о «горах, идущих в северном направлении» от
Волчьих вод Приазовья (находящихся близ «Венендерских гор») на юге до северного конца
водораздела за Тулой, близ Серпухова. Только в одном месте Муравская дорога отступила от
водораздельного принципа: р. Сосну не обходили, а пересекали, переправлялись под
Ливнами, где есть с. Русский Брод. Это значительно выпрямляло путь454.
Муравский шлях описан в «Книге Большому Чертежу» до мельчайших подробностей,
что свидетельствует о его наезженности в XVI в. О более раннем времени у нас нет прямых
данных, но довольно много косвенных. Прежде всего, это большое количество кладов
арабских монет (и вещей) VIII–IX вв. на северном конце этого водораздельного пути на
правом берегу Оки. Едва ли сами восточные купцы рисковали забираться в край «вятичей,
«живших в лесе зверинским образом». Скорее всего, это результат связей вятической знати с
Итилем, осуществлявшихся по Дону и низовьям Волги. Обратный путь вятических «гостей»,
освобожденных от тяжелого груза (мед, воск, меха), мог идти не вверх, вдоль Дона, что
затруднялось сильной пересеченностью его берегов, а значительно более удобным
магистральным «гостинцем» по водоразделу.
Кстати, слово «гостинец» («большак»), известное нам по Русской Правде, отражено в
топонимике Муравской дороги: село на водоразделе между Ворсклой и Донцом называется
Гостищевым, а речка близ него — Гостинец455.
То обстоятельство, что южный отрезок этого гигантского «гостинца» начинался в
Приазовье, может быть, объясняет нам частые упоминания славян в связи с Азовским морем
и Нижним Доном у восточных авторов. Хорошее и точное знание ими всего протяжения
водораздельной сухопутной магистрали тоже свидетельствует в пользу существования этого
пути в IX–X вв. Впрочем, к этим гипотетическим соображениям нам придется вернуться при
сведении воедино данных Анонима и Ибн-Русте.
Рассмотрим кратко те народы, о размещении которых у нас есть более или менее
четкое представление.
Русы. Персидскому Анониму известна была южная кромка Русских земель, которую
он обозначил от верховий Южного Буга до среднего течения Дона. Это полностью
согласуется с летописным перечнем «словенского языка» в Руси: древляне, поляне-русь,
северяне (доходившие до Северского Донца и дотягивавшиеся до Дона). Определение
северных пределов Руси точно так же совпадает у Анонима с летописным: в летописном по
— речне самым северным союзом племен являются полочане (позднее приписаны
новгородцы), а у Анонима граница Руси доходит до «безлюдных пустынь Севера», как и у
славян. Владения Руси в обоих описаниях разрезают славянский массив надвое, что явствует
из общей карты славянских племен.
Славяне. Огромный славянский мир был известен составителю «Худуд ал-Алем» лишь
частично. Славяне упомянуты как христианизированные подданные Византии (§ 42) и
жители побережья Черного моря (§ 3). Ни Центральной Европы, ни Балтики наш автор не
знал и северный предел славянства определил как «безлюдные пустыни Севера», неведомые
ему. Это все относится к славянским племенам, расположенным западнее славянского
государства Русь, расчленявшего славянский мир. Восточнее Руси автор описывает под
именем славян только один славянский племенной союз вятичей, не входивший еще тогда в
русское государство (подробнее см. во 2-й части, п. 2.2).
Буртасы. По данным Анонима и Идриси, земля буртасов, как уже говорилось выше,
определяется с предельной точностью: она расположена на правом, западном берегу Волги, в
20 днях пути от Итиля и в 10 днях пути от Жигулевских гор; протяжение самой Буртасии —
15 дней пути. По этим расчетам Буртасия начиналась несколько севернее Саратова и
простиралась почти до волго-донской переволоки близ Волгограда, занимая пространство
правобережья Волги примерно на 350–400 км (дни пути здесь менее стандарта).
Аланы. Аланское государство находилось на Северном Кавказе, занимая горные
местности и долины (§ 48). Северная граница его доходила до «моря Гурз», под которым
можно в данном случае подразумевать юго-восточный берег Азовского моря, т. к.
упоминаются хазарские печенеги, жившие в Приазовье. На юге Алания доходила до
Дарьяльского ущелья («Дар-и-Алан» — «Ворота Алан»), а на западе граничила с
византийскими причерноморскими владениями. Карту аланских владений дал Ю. В. Готье,
специально занимавшийся историей алан462.
Хазары. Границы Хазарского каганата были изменчивы, и в определении их у
исследователей нет единомыслия. Если каждое упоминание источников о взимании дани
хазарами или о попытке их взимать дань (как в случае с полянами, давшими вместо дани
символ суверенности — меч) рассматривать как доказательство вхождения этих племен в
состав каганата, то Хазария будет выглядеть огромной державой, занимающей половину
Восточной Европы. Примером такой гипертрофии размеров каганата может служить карта
С.П. Толстова, основанная на пространной редакции «Ответа хазарского царя Иосифа»,
редакции, созданной спустя столетие после смерти этого кагана463.
Такое расширительное понимание слов источников о дани не считается с тем, что под
данью в средние века нередко понималась пограничная таможенная пошлина с транзитных
купцов. О проездных пошлинах с русских купцов, взимаемых хазарами при выходе на
Каспий, у нас много данных. Аноним подчеркивает, что пошлины являются главной статьей
дохода Хазарии: «Зажиточность и богатство хазарского царя происходят благодаря морским
законам» (§ 50)62. Краткая, более надежная редакция письма того же царя Иосифа дает нам
минимальную территорию собственно Хазарии без завоеванных ими земель. Она
очерчивается в результате специального исследования как пространство между Доном (у
Саркела) и Каспием, с одной стороны, и между Манычем и Нижней Волгой, с другой. К
этому следует прибавить давние хазарские владения в Дагестане с городами Семендером и
Беленджером464.
Произведенные после публикации этой карты тщательные археологические
обследования465 полностью подтвердили правильность историке — географических
расчетов: хазарские археологические памятники оказались распространенными (не считая
древней области в Дагестане) почти исключительно в рамках той схемы, которая была
создана на основе такого надежного источника, как краткая прижизненная редакция «Ответа
царя Иосифа»466. Данные «Худуд ал-Алем» также подтверждают эту схему (§ 50):
Сомнения вызывают указания на арабский язык и арабскую одежду. Быть может, это
ошибка персоязычных информаторов, принявших какой-то язык за арабский?
Приморское положение между нижнеднепровскими внутренними болгарами и
азовскими печенегами делает единственно возможной локализацию мирватов в Крыму и в
западной части Северного берега Азовского моря (иначе невозможно было бы соседство
мирватов с Донецким кряжем).
Христианское население Крыма и Приазовья, знающее греческий язык и говорящее
еще на каком-то, — это, несомненно, крымско-азовские готы, христиане, долго сохранявшие
свой родной язык, но к XVI в. перешедшие уже на греческий и превратившиеся в
«мариупольских греков». Надписи Gothia на средневековых картах Крыма так же обычны,
как и надписи Gazaria. Оба эти элемента присутствуют и у Анонима, когда речь идет о
средней части северного побережья Черного моря, т. е. о Крыме. Имя хазар повторено
дважды, обозначая хазарские владения, и на керченском и на тмутараканском берегу
Керченского пролива. Мирваты — жители и крымского побережья, и степного Крыма, и
степей северо-западного Приазовья. Имя мирватов, вероятно, является искаженной
передачей в арабской графике имени остроготов-тервингов, оставшихся в степях после ухода
их соплеменников в IV в. в Западную Европу. Отождествлять мирватов с Моравией, как это
делают некоторые исследователи467, можно только при полном незнакомстве с текстом
«Худуд ал-Алем».
Печенеги «турецкие» (§ 20). Расположены, как выяснено выше, на обоих берегах
Волги, севернее буртасов, т. е. в том обширном степном квадрате, который окаймлен
«Печенежскими горами». На востоке их соседями были заволжские гузы.
На западе (точнее на юго-западе) печенеги соседили с русами и мадьярами (в районе
«воронежского узла»). На север от печенегов указана река Rutha, в которой В.Ф. Минорский
видит Оку. Очевидно, Аноним подразумевал нижнее течение Оки, правые притоки которого
стекали с «Печенежских гор».
Кипчаки (§ 21). Сведений об отдаленных кипчаках-половцах у Анонима было мало; он
вынужден был даже отступить от своего координатного принципа и указал только, что эта
ветвь кимаков находилась где-то севернее печенегов у края «безлюдных пустынь севера»
Разместить кипчаков на карте можно только условно, отодвигать их в северную лесную зону
нельзя, т. к. они — скотоводы, а их взаимное положение с волжскими болгарами нам
неизвестно из-за дефектности этой части рукописи оригинала.
Мадьяры (§ 22). Местоположение мадьярских племен в момент их фиксации
информаторами персидского Анонима для нас особенно важно, т. к. оно позволит нам со
значительной степенью точности определить время составления первичной основы «Худуд
ал-Алем». Мадьярские (угорские, венгерские) племена двигались из Приуралья, примерно из
территории современной Башкирии, которую венгерские средневековые путешественники,
разыскивавшие свою прародину, называли «Великой Венгрией» (Hungaria Magna). Они
прошли южнорусскими степями долгий путь и в конце концов к середине IX в. оказались на
обширном степном пространстве западнее Днепра. Источник называет здесь реки: Варух
(Днепр), Хин — гул (Ингул, правый приток Днепра), Куву (Буг), Трулл (Днестр), Прут и
Серет (притоки Дуная). От Днепра до Серета свыше 600 км или 100 фарсангов по
восточному счету. Отдельные венгерские отряды на протяжении всего IX в. устремлялись
далеко от основных кочевий (Крым, Эльба, Средний Дунай, Фракия), запутывая картину
расселения. Константин Багрянородный отмечает, что мадьяры (он называет их «турками»)
жили сначала в земле Леведии, названной по имени одного из вождей, а затем перешли
западнее, в местность Ателькузу. Локализация обеих земель спорна. Возможно, что Леведия
означала просто степь (от левада — степь, слово это не славянское), а Ателькуза —
вторичную область между Днепром и притоками Дуная.
Уход мадьяр из Левадии за Днепр датируют примерно 820-ми годами IX в.468 Только в
самом конце IX в. мадьяры из своего Днепровско-Дунайского пространства двинулись за
Дунай (896) и «обрели родину» в Карпатской котловине на Дунае. В силу всего этого
определение позиции мадьяр в «Худуд ал-Алем» дает нам надежную дату самого источника.
Координатные данные Анонима таковы:
ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
ИСТОЧНИКИ ПО ИСТОРИИ КНЯЖЕСТВ XII–XIII вв.
Источники по истории русских феодальных княжеств ХII-XIII вв. достаточно обильны
и многообразны. Хороший и подробный обзор их сделан в солидном коллективном труде,
созданном под редакцией В.В. Мавродина: «Советское источниковедение Киевской Руси»
(Л., 1979), где авторы обоснованно понимают под Киевской Русью не только период с IX по
начало XII в., но и начальную фазу феодальной раздробленности до начала XIII в., что
обосновано ими в другом, тоже весьма полезном издании480.
Большой интерес представляют дошедшие до нас грамоты ХП-XIII вв., часть которых
отражает отдельные сделки между феодалами, а некоторые из них дают широкую картину
целого княжества, как, например, грамота (Устав) князя Святослава Ольговича
Новгородской епископии 1137 г., определившая долю церкви в княжеских доходах и
перечисляющая села и погосты Новгородской земли вплоть до Северной Двины и даже до
Пинеги и верховий Вычегды481.
Еще больший исторический интерес представляет грамота (Устав) князя Ростислава
Мстиславича Смоленской епископии, дающая более подробное перечисление разных видов
феодальных повинностей. Эта грамота относится к 1136 г. (ранее ошибочно датировалась
1151 г.). Она тщательно и разносторонне изучена Л.В. Алексеевым, составившим и карты
Смоленской земли482.
Целый ряд феодальных дел и отношений отражен в берестяных грамотах Новгорода
Великого483. Очень важным источником берестяные грамоты оказываются при
сопоставлении с летописями, актовым материалом и позднейшими писцовыми книгами484.
Для эпохи существования суверенных княжеств ХII-XIII вв., выкристаллизовавшихся
из Киевской Руси, по-прежнему важнейшим историческим источником являются летописи.
В многочисленных трудах советских историков и литературоведов разносторонне
рассмотрены как общерусские летописи, так и летописание разных княжеств485.
В обширной и поневоле разноречивой литературе о русском средневековом
летописании помогают ориентироваться два труда, посвященных библиографии и
историографии летописания: это работы В.И. Буганова и Р.П. Дмитриевой486.
Если X век оставил нам только летопись Киева, то XI век, когда государственное
летописание в столице непрерывно продолжалось, добавил летопись Новгорода, нередко
дававшую иную, местную оценку событиям и деятелям. В будущей боярской республике (с
1136 г.) явно просматривается интерес к жизни города, отрицательно оцениваются
некоторые киевские князья. Возможно, что инициатором первой летописи «Господина
Великого Новгорода» был новгородский посадник Остромир487.
В XII столетии летописи продолжали вести и в Киеве и в Новгороде. Но летописание
перестает быть привилегией только этих двух городов и появляется почти в каждом крупном
феодальном центре, что выражало самостоятельность отдельных княжеств488. Нам известны
летописи «младшего брата» Новгорода — Пскова489.
Смоленская летопись и интереснейшая полоцкая летопись были известны В.Н.
Татищеву, получившему их на короткий срок и успевшему сделать только незначительные
выписки490. Значительно лучше нам известно летописание Владимира и Ростова491.
Летописи велись и в юго-западном регионе — в Галиче, Владимире Волынском и в
Пинске492.
Дошли до нас и фрагменты летописания рязанского, переяславского (Переяславля
Русского) и черниговского493.
По всей вероятности, уцелевшие до наших дней в составе позднейших летописных
сводов фрагменты летописей разных княжеств далеко не отражают действительного
состояния летописного дела в XII — начале XIII в. Летописей было значительно больше, но
многие из них погибли в половецких наездах, княжеских усобицах и особенно в пожарах
русских городов во время «татарщины». Мы знаем случаи, когда в Москве в XIV–XV вв.
каменные подклеты до самых сводов наполняли книгами, чтобы уберечь их, но они все же
гибли в огне…
Из всех летописных сводов интересующего нас времени, пожалуй, наибольший
исторический и историко-культурный интерес представляет киевский летописный свод 1198
гг. (в литературе его иногда датируют 1199-м или 1200 г.), составленный при князе Рюрике
Ростиславиче игуменом Выдубицкого монастыря Моисеем. Составитель (он же автор
нескольких статей 1190-х годов) завершил свой труд текстом торжественной кантаты,
пропетой «едиными усты» монахами его монастыря в честь великого князя.
В богатом Выдубицком монастыре, расположенном под Киевом, была, очевидно, целая
историческая библиотека из рукописных летописей, которая помогла ученому игумену
создать интереснейший сводный труд по русской истории за весь XII век. В руках
составителя оказались летописи разных князей из разных княжеств. Поэтому историк конца
столетия мог иной раз изобразить какое-либо отдаленное событие, ту или иную войну с
разных точек зрения: и со стороны нападающих и со стороны обороняющихся или
осажденных. Это приближало к объективной оценке. В Киевском своде 1198 г. отражены не
только киевские события, но и дела, происходившие в Чернигове, Галиче, Новгороде,
Владимире на Клязьме, Переяславле Русском, Рязани и в ряде других русских городов, а
порой и зарубежные события вроде четвертого крестового похода Фридриха Барбароссы.
Удается выделить ряд отдельных летописей, использованных составителем494.
Основой для выделения являются различные признаки: диалектные особенности языка,
различие штампов в обозначении титулатуры князей, способы обозначения дат, наличие или
отсутствие церковной фразеологии, литературный стиль, манера изображения событий,
широта кругозора и самое главное — симпатии и антипатии летописцев к тем или иным
князьям.
На основе всей суммы признаков можно наметить около десятка исторических
рукописей, использованных киевским игуменом Моисеем при составлении своего
летописного свода 1198 г. Первую половину свода занимает «Повесть временных лет»
Нестора, а далее используются отрывки летописания Владимира Мономаха и его сыновей
(«Володимерова племени»). В дальнейшем прослеживаются фрагменты летописи Юрия
Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского, очень недолго владевшего Киевом, но
оставившего «цесарскую» летопись, прославлявшую этого монарха. Есть следы
использования галицкой летописи (или работы какого-то галичанина в Киеве в 1170–1180-е
годы). Включена в свод и особая повесть об убиении Андрея Боголюбского, написанная, по
всей вероятности, приближенным Андрея Кузьмищей Киянином, оставившим записи 1174–
1177 гг. Часть летописных заметок, преимущественно узко придворного характера,
принадлежит самому Моисею.
Особый интерес с точки зрения обрисовки личности летописцев представляет
сопоставление двух писателей: один из них — церковник Поликарп (все приурочения
текстов к конкретным историческим лицам, включая и Нестора, условны), закончивший
свою жизнь архимандритом Киево-Печерского монастыря. Другой — знатный боярин,
киевский тысяцкий Петр Бориславич, известный своими дипломатическими делами.
Поликарп был сторонником чернигово-северских князей, часто враждовавших с
Киевом. Особенно активно Поликарп отстаивал интересы князя Святослава, сына Олега
«Гориславича» (и отца Игоря, героя «Слова о полку Игореве»). Фрагменты летописи
Поликарпа, рассеянные в разных местах свода игумена Моисея, рисуют его как очень
посредственного писателя, тенденциозного регистратора событий. Речь его пересыпана
церковными сентенциями; кругозор его узок. Любопытной индивидуальной особенностью
этого летописца является пристрастие к перечислению денежных сумм и элементов
княжеского хозяйства. Он — летописец-бухгалтер, составляющий подробную опись
захваченного врагами имущества — от церковного евангелия до стогов сена и «кобыл
стадных»; он точно знает, какие ценности подарила монастырю престарелая княгиня,
сколько денег уплачено безземельному князю за участие в усобице495.
Игумен Моисей сокращал имевшуюся у него рукопись Поликарпа, выбрасывая многие
риторические восхваления князя Святослава Ольговича.
Московские историки XVI в. полнее использовали труд Поликарпа при составлении
Никоновской летописи и эти восхваления сохранили.
Полную противоположность этому летописцу-бухгалтеру представлял киевский
летописец середины и второй половины XII в., которого с достаточной долей
убедительности можно отождествлять с Петром Бориславичем, упоминаемым летописью в
1150–1160-е годы. Его исключительно интересный труд тоже был сокращен игуменом
Моисеем, исключившим из него многие политически заостренные характеристики. Мы
можем судить об этом потому, что в руках историка В.Н. Татищева в 1730-е годы находилась
древняя пергаменная рукопись (так называемый «Раскольничий манускрипт»),
представлявшая, судя по выпискам Татищева, полную редакцию исторического труда
боярина-летописца496.
Петр Бориславич писал летопись одной княжеской ветви — «Мстиславова племени»,
потомков старшего сына Мономаха, великих князей киевских: Изяслава Мстиславича (1146–
1154), его сына Мстислава Изяславича (1167–1170) и его племянника Рюрика Ростиславича
(княжил с перерывами с 1173 по 1201 г.; летопись этого автора до 1196 г.). Петр Бориславич
умел очень широко смотреть на события, и каждую свою летописную статью он начинал с
общего обзора княжеских отношений, союзов, разрывов, договоров или клятвопреступлений.
В обзорах затрагивались как соседние княжества, так и далекие земли: Новгород, Карела,
Чехия, Польша, Полоцк и др.
В каждой сложной ситуации Петр Бориславич стремился выгородить своего князя,
показать его в наиболее выгодном свете, но делал он это несравненно более умело, чем его
политический соперник Поликарп: он не восклицал, а доказывал, а для доказательств
привлекал такой весомый аргумент, как подлинные документы из княжеского архива. Петр
Бориславич вносил в летопись договора с князьями, письма князей и королей, документы из
захваченного у врага архива Юрия Долгорукого и т. п.63 Однако следует сказать, что,
взявшись за перо, киевский тысяцкий не был покорным слугой князей. Он и пером служил
как феодальный вассал, сохранявший «право отъезда». В тех случаях, когда великий князь
пренебрегал советом боярской думы, летописец подробно излагал документацию бояр и не
без злорадства заносил на свои страницы как описание его поражения, так и
неблагоприятное решение боярской думы: «Поеди, княже прочь; ты нам еси не надобен…»
Летопись Петра Бориславича изобилует «речами мудрых бояр», якобы произнесенных
по тому или иному случаю. Скорее всего, это лишь определенный литературный прием, с
помощью которого умный автор излагал боярскую программу. Политическая программа
русского боярства XII в. состояла в следующем: князь управляет княжеством совместно с
представителями крупнейших землевладельцев-бояр, живущих рядом с ним в стольном
городе; все вопросы войны и мира князь должен решать с боярами. Князь должен думать о
правосудии и о «строе земельном». Далекие завоевательные походы не интересуют бояр, а
междукняжеские усобицы они считают крайне вредными и стремятся удержать князей от
безрассудных действий. Единственно ради чего следует «сести на конь» — это ради защиты
Руси от внешнего врага. Как видим, программа в значительной своей части вполне
прогрессивная, что объясняется тем, что само боярство как носитель нового, недавно
утвердившегося (и еще очень далекого от загнивания) феодального способа производства
представляло собой прогрессивное (по сравнению с первобытностью) явление.
Интересно отметить, что у этого автора нет церковной фразеологии и интереса к
церковным событиям, но все, касающееся военного дела, или дипломатических переговоров,
или заседаний княжеских съездов, представлено у него подробно и со знанием дела.
В своем первоначальном виде (сохраненном выписками Татищева) летопись Петра
Бориславича содержала интереснейшие портретно-политические характеристики великих
князей киевских почти за весь XII в. Автор описывал князей, большая часть которых была
его современниками, по определенной системе: внешность, характер, отношение к
управлению землей и правосудию, полководческие таланты, любовь к дружине, отношение к
дворцовому, куртуазному быту и индивидуальные особенности каждого. Оценки его
субъективны, но безусловно очень интересны, т. к. перед нами проходит целая галерея
монархов, описанных одной рукой. Из этих словесных портретов мы узнаем, например, что
Изяслав Мстиславич был красив, богато награждал верных вассалов и дорожил своей
63 Только за 6 лет (1147–1152) в летопись включены 62 грамоты разных лиц. См.: Рыбаков Б.А. Древняя
Русь. М., 1963. Раздел: «Грамоты из архива князя Изяслава Мстиславича». С. 319–334.
честью, что сын его Мстислав был так силен, «яко его лук едва кто натянуть мог». Этот
князь был столь храбр, что «все князи его боялись и почитали. Хотя часто с женами и
дружиною веселился, но ни жены, ни вино им не обладало… (князь) много книг читал и в
советах о расправе земской (об управлении) с вельможи упражнялся…»
Игорь Ольгович (убит киевлянами в 1147 г.) был, оказывается, любителем охоты и
ловли птиц «и в пении церковном учен. Часто мне (пишет о себе летописец — Б. Р.) с ним
случалось в церкви петь…»
Юрий Долгорукий, враг «Мстиславова племени», обрисован в черных тонах: «великий
любитель жен, сладких пищ и пития; более о веселиях нежели о расправе (управлении) и
воинстве прилежал…»
В целом боярская летопись Петра Бориславича (велась им как очевидцем с 1146 по
1196 г.) с ее грамотами из княжеского архива, дневниками походов, записями заседаний
боярской думы и важных княжеских съездов, с ее литературными приемами и
любопытнейшими великокняжескими портретами представляет несомненный исторический
интерес.
Историческими источниками являются и разного жанра литературные произведения
XII — начала XIII в., из которых особо следует отметить «Слово о полку Игореве» и два
произведения (принадлежащие разным авторам), связанные с именем Даниила Заточника.
«Слово о полку Игореве» написано в Киеве в 1185 г. человеком, который по своему
положению в обществе, политическим взглядам и династическим симпатиям и даже по
языку был близок к Петру Бо-риславичу497.
Автор «Слова» был не только поэтом, но и глубоким историком, заглядывавшим на
восемь веков вглубь от своей эпохи. Затем рукописи «Слова», существовавшие в разных
концах Руси, затерялись, и только в 1792 г. в Ярославле был обнаружен сборник,
содержавший и «Слово о полку Игореве». Только два десятка лет драгоценная рукопись
была доступна изучению — в наполеоновский пожар 1812г. она сгорела в Москве на
Разгуляе. К счастью, с нее успели снять копию и, кроме того, опубликовать типографски в
1800 г.
Несмотря на то что подлинник рукописи изучали крупнейшие знатоки (Н.М. Карамзин,
чешский ученый И. Добровский и мн. др.), вскоре после утраты рукописи появились
сомнения в подлинности самого «Слова». Слишком уж высокий уровень культуры
демонстрировала эта поэма. Ее называли кустом роз на ржаном поле. Но с тех пор нам стал
значительно лучше известен общий уровень русской культуры, в которой гармонично
вписывалось «Слово». Сомнения в подлинности возродились в XX в.: во время немецкой
оккупации Франции, в Париже, появилась книга, автор которой, А. Мазон, пытался доказать,
что «Слово» — подделка XVIII в. Однако тщательный анализ языка поэмы и имеющихся в
ней половецких слов, произведенный лингвистами-русистами и тюркологами, показал, что
русский язык «Слова о полку Игореве» — подлинный язык XII в. Что же касается
половецких включений, то этот вымерший тюркский язык стал известен ученым (благодаря
находке в библиотеке поэта Петрарки латинско-половецко-персидского словаря) только в
середине XIX в. уже после гибели рукописи «Слова».
«Слово о полку Игореве» написано в связи с разгромом войск северского князя Игоря
половецким ханом Кончаком в 1185 г. и стремительным походом Кончака на Киев. Среди
князей обнаружились распри и «непособие» великому князю. Поэма целиком обращена;
против княжеских раздоров и «неодиначества». Автор поэмы — вдохновенный патриот,
который выступал не против существовавших тогда суверенных княжеств, а против разброда
перед лицом общерусской опасности.
Большой интерес представляют два литературных произведения: «Слово Даниила
Заточника» и «Моление Даниила Заточника», иногда ошибочно приписываемые одному
лицу498.
«Слово Даниила…» — челобитная, направленная неким Даниилом, заточенным на
озере Лаче (отсюда — «Заточник»), князю Ярославу Владимировичу около 1197 г. Это —
блестящее произведение, характеризующее в излюбленной средневековыми авторами форме
афоризмов разные стороны русской жизни конца XII в. Здесь мы находим и обличение
княжеских тиунов и рядовичей, притесняющих мелких феодалов, и недовольство богатыми,
но глупыми людьми, которых слушают только из-за их положения, и насмешки над гонцами
и послами, которые вместо исполнения возложенных на них дел проводят время в «дому
пировном».
Автор — начитанный и умный человек, пострадавший в прошлом за какое-то свое
литературное произведение («художество»), предлагает свои услуги князю, т. к. он
«одеянием оскуден есмь, но разумом обилен». Он, очевидно, не только писатель, но и
хороший оратор: «Бысть язык мой яко трость [перо] книжника скорописца и уветлива уста,
аки речная быстрость». Возможно, что Даниил вел одно время летопись при дворе Всеволода
Большое Гнездо. Под 1192 г. там помещено поучение по поводу пожара во Владимире,
бичующее тех богатых людей, которые закабаляли «неправедным написанием»
беспомощных погорельцев.
«Слово Даниила Заточника» было очень популярно; его переписывали и читали на
протяжении веков. Уже через три десятка лет оно вызвало подражание у анонимного автора,
укрывшегося под именем того же Даниила, но честно сообщившего читателям, что сам он
«не мудр, но в премудрых ризу [одежду] облачихся, а смысленных сапоги носил есть». Свое
произведение (примерно 1229) этот Псевдо-Даниил назвал «Молением», включив в него
почти все «Слово Даниила…» и дополнив его рядом новых интересных афоризмов.
Адресовано «Моление» Переяславскому князю Ярославу, сыну Всеволода Большое Гнездо.
Автор — сын рабыни, брошенный в детстве родителями, сам побывавший «в работном
ярме» и не получивший образования («ползая мыслию, яко змия по камению»).
Псевдо-Даниил — сторонник княжеской власти (князь — кормчий своей земли);
боярство признается как умное окружение власти. Интересно резко отрицательное
отношение автора к монашеству и к «похабным обычаям» «ласкосердых псов» — монахов.
Оба произведения — и «Слово» и «Моление» знакомят нас с общественной мыслью нижних
слоев русского феодального общества конца XII и начала XIII в.
Источники по истории русских княжеств XII–XIII вв. многочисленны и разнообразны.
Изучение их и извлечение из них данных о хозяйстве, социальной структуре, политическом
строе и общественной мысли еще далеко не закончено. Для уяснения современного
состояния источниковедения следует обратиться к уже рекомендованному выше изданию
«Советское источниковедение Киевской Руси» (Л., 1979).
Общему историко-географическому обзору русских княжеств посвящена солидная
работа А.Н. Насонова «Русская земля и образование территории древнерусского
государства» (М., 1951), снабженная рядом подробных карт.
Монографии, посвященные истории отдельных княжеств в «удельный период», начали
появляться еще в XIX в. (труды П.В. Голубовского, Д.И. Багалея, М.С. и А.С. Грушевских,
Д.И. Иловайского, Корсакова, Костомарова и др.)499, но они в значительной мере устарели.
Появился ряд монографий и в советское время500.
В 1975 г. группа авторов осуществила в одном издании обзор целого ряда Русских
земель Х-XIII вв. и их соседей501.
Все разделы снабжены картами, поясняющими границы княжеств, местонахождение
городов, отдельные события.
В связи с тем, что в настоящей книге главное внимание уделено Киевской Руси и
процессу ее образования, история княжеств, выношенных Киевской Русью и
отпочковавшихся от нее в XII в., может быть дана поневоле кратко. В обзор попадают
важнейшие земли, по которым мы располагаем наибольшим количеством сведений.
Стержнем обзора может быть «Слово о полку Игореве».
Ссылки
1
Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. М., 1979.
2
Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.
3
Спицын А.А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным / / ЖМНП,
1899; Арциховский А.В. Курганы вятичей. М., 1930; Рыбаков Б.А. Радзiмiчы. Менск, 1933;
Он же. Поляне и северяне. (К вопросу о размещении летописных племен на Среднем
Днепре) / / Советская этнография, 1947. [№] 6–7. С. 81–105; Третьяков П.Н.
Восточнославянские племена. М., 1953.
4
Тацит К. Германия. См.: Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и
Кавказе//ВДИ. 1949. №3. С. 222.
5
Плиний. Естественная история. См.: Латышев В.В. Известия древних писателей //
ВДИ. 1949. №2. С. 277, 278.
6
Miller К. Itineraria Romana. Romische Roisewege an der Hand der Tabula Peutingerina.
Stuttgart, 1916.
7
Агафий Схоластик. См.: Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и
византийских писателей по VII в. н.э. // ВДИ. 1941. № 1. С. 246.
8
Прокопай из Кесарии. Война с готами. С. 298.
9
Прокопай из Кесарии. Война с готами. С. 298.
10
Прокопий из Кесарии. О постройках. // ВДИ. 1941. № 1. С. 245.
11
Стратегикон. См.: Мишулин А.В. Древние славяне // ВДИ. 1941. № 1. С. 255 и сл.
12
Там же. С. 257.
13
Феофан. Летопись. См.: Мишулин А.В. Древние славяне / / ВДИ. 1941. № 1. С. 269.
14
Федотов А. О значении слова «Русь» в наших летописях / / Русский исторический
сборник / Под ред. М.П. Погодина. М., 1837. Т. I. Кн. 2. С. 104–121; [Нейман]. О жилищах
древнейших Руссов. М., 1826; Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876. Ч. 1-II; Брим В Л.
Происхождение термина «Русь» / / Россия и Запад / Под ред. А.И. Заозерского. Пг., 1923. С.
5–10; Пархоменко В. Норманизм и антинорманизм. (К вопросу о происхождении имени
«Русь») // Изв. Отд. рус. яз. и слов. АН, 1923. Т. XXVIII. С. 71–74.
15
Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» / / Советская
этнография. 1947. VI–VII. С. 61. Приведено семь примеров из разных летописей.
16
Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. П. Приложения. С. 238–244.
17
Повесть временных лет. С. 244.
18
Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства.
М., 1951.
19
Рыбаков Б.А. Схематическая карта населенных пунктов домонгольской Руси / /
История культуры древней Руси. М., 1948. Т. I.
20
Повесть временных лет. С. 13.
21
Рыбаков Б.А. Древние русы / / Советская археология. 1953. Вып. XVII. С. 29–32.
22
Воскресенская летопись / / ПСРЛ. СПб., 1856. Т. VII. С. 240–241 (далее: Воскрес, лет.);
Ермолинская летопись / / ПСРЛ. СПб., 1911. Т. XXIII. С. 163–164 (далее: Ермолин, лет.);
Никоновская летопись / / ПСРЛ. СПб., 1897. Т. XI (далее: Никонов, лет.). Под 1395 и 1396 гг.
здесь помещены статьи: «А се имена живущим около перми»; «А се имена тем землям и
царствам, еже попленил Темирь-Аксак». С. 158, 159, 165, 248.
Карта городов помещена в работе Б.А. Рыбакова «Древние русы» (с. 31, рис. 2). Более
подробную карту см. в работе М.Н. Тихомирова «Список русских городов ближних и
дальних» (Исторические записки. М., 1952. № 40).
23
Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1897, изд. 3 Археографической комиссии
(далее: Лавр. лет.). Ипатьевская летопись / / ПСРЛ. СПб., 1843. Т. II (далее: Ипат. лет.).
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (далее: Новг. I лет.). М.; Л.,
1950; Повесть временных лет.
24
Ипат. лет. под 1140 (с. 15).
25
Лавр. лет. под 1152 (с. 320); Ипат. лет. под 1152 г. (с. 66, 68, 69); см. также Новг. I лет.
под 1145 г. (с. 27); Лавр. лет. под 1202 г. (с. 396).
26
Ипат. лет. под 1144 г. (с. 30).
27
Ипат. лет. под 1190 г. (с. 140); 1193 г. (с. 143).
28
Ипат. лет. под 1174 г. (с. 108–109).
29
Повесть временных лет, 945 г. (с. 40).
30
Повесть временных лет, 984 г. (с. 59).
31
Повесть временных лет, 907 г. (с. 25).
32
Ипат. лет. под 1146 г. (с. 25); см. также 1141 г. (с. 17), 1151 г. (с. 58); Лавр, лет., см. под
годами; 1152 (с. 320), 1154 (с. 326), 1155 (с. 329), 1156 (с. 329), 1180 (с. 368); Новг. I лет. под
годами: 1135 (с. 24), 1146 (с. 27), 1149 (с. 28), 1156 (с. 30), 116S (с. 32), 1167 (с. 32), 1179 (с.
36), 1180 (с. 36), 1181 (с. 37), 1201 (с. 45), 1211 (с. 52). 1215 (с. 53), 1221 (с. 60).
33
Новг. I лет. под 1132 г. (с. 22); см. также Лавр. лет. под 1175 г. (с. 352).
34
Лавр, лет., см. под годами: 1198 (с. 393), 1199 (с. 394), 1200 (с. 395), 1213 (с. 416). 1227
(с. 427), 1228 (с. 429), 1230 (с. 432), 1239 (с. 446).
35
Новг. I лет. под 1135 г. (с. 23, 24); Ипат. лет. под 1147 г. (с. 30); Лавр. лет. под: 1207 г.
(с. 408).
36
Ипат. лет. под 1174 г. (с. 108).
37
Ипат. лет. под 1195 г. (с. 144–145).
38
Лавр. лет. под 1195 г. (с. 391); 1151г. (с. 65).
39
Ипат. лет. под 1192 г. (с. 141); 1193 г. (с. 143).
40
Ипат. лет. под 1147 г. (с. 30).
41
Новг. 1лет. под 1232 г. (с. 71 и 280).
42
Лавр. лет. под 1152 г. (с. 320).
43
Ипат. лет. под 1152 г. (с. 68 и 69).
44
Таковы упоминания в летописях: Ипат.: 1140, 1141, 1144, 1148, 1149, 1150, 1152. 1154,
1155, 1174, 1175, 1177, 1180, 1187, 1190, 1195 гг.; Лавр.: 1139, 1204, 1205, 1249 гг.; Новг. I:
1142, 1218, 1257 гт.
45
Новг. I лет. под 1145 г. (с. 27).
46
Ипат. лет. под 1146 г. (с. 21–22).
47
Ипат. лет. под 1180 г. (с. 122).
48
Ипат. лет. под 1146 г. (с. 25).
49
Ипат. лет. под 1189 г. (с. 138).
50
Ипат. лет. под 1149 г. (с. 41).
51
Ипат. лет. под 1161 г. (с. 89).
52
Спицын АЛ. Древности антов. Сборник в честь А.И. Соболевского. Л., 1928.
53
Там же.
54
Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь // ВДИ. 1939. № 1. Карта на с. 320; Он же. Поляне
и северяне / / Советская этнография. 1947. VI–VII. Карта на с. 100, рис. 8; Он же. Ремесло
древней Руси. М., 1948. Карта на с. 51, рис. 4.
55
Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 119–128, карта на с.
130.
56
Пигулевская Н.В. Сирийский источник VI в. о народах Кавказа / / ВДИ. 1939. № 1. С.
114–115; Дьяконов А.Я. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах / / ВДИ. 1939. №4. С.
84–87.
57
ВДИ. 1841. № 1.С. 241.
58
Псевдо-Маврикий. Стратегикон // ВДИ. 1940. № 1. С. 253.
59
Макаренко Н. Материалы по археологии Полтавской губернии / / Труды Полтавской
учен. арх. комиссии. Полтава, 1908 г., V.
60
Рыбаков Б.А. Поляне и северяне. Карта № 5 на с. 95 дает схему передвижения северян.
61
ПСРЛ. Т. VII. С. 240.
62
Fettich N. Die Metallkust der Landnehmenden Ungarn // Archaeologia Hungarica. Budapest,
1937. XXI, tabl. CXXVI.
63
Alfoldi A. Zur historische Bestimmungder Avarenfunde // ESA. 1934. IX.
64
Эдинг Д.Н. Антропог и зооморфные фибулы Восточной Европы // Учен. зап. науч.иссл.
ин-та этнических и национальных культур народов Востока. М., 1930. Т. П. С. 135–137, рис.
14–18. Коллекции ГИМ в Киеве.
65
Повесть временных лет. С. 21 и 23.
66
Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе / / ВДИ. 1947. №4. С.
250(309).
67
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 17.
68
Петрович Э. Славяно-болгарская топонимика на территории Румынии // Romano-
slavico, I (Bucuresti), 1958. С. 22, карта № 2.
69
Шахматов АЛ. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. 10.
70
Шахматов А.Л. «Повесть временных лет». С. 11.
71
Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979; Насонов А.Н. «Русская земля»…; III
ас колье кий И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.; Л., 1965. С. 205.
72
ПСРЛ. СПб., 1862. Т. IX. С. 202 (1155 год).
73
Шахматов АЛ. «Повесть временных лет». С. 8, 9.
74
Каргер М.К. Древний Киев. М.; Л., 1958. Т. I. С. 11–20.
75
Новг. I лет.. С. 104.
76
Повесть временных лет. С. 9.
77
Шахматов А.А. Предисловие к Начальному киевскому своду и Несторова летопись. —
Изв. Отд. русского языка и словесности (далее: ИОРЯС). СПб., 1909. Т. XIII. Кн. 1. С. 264.
78
Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 29.
79
Повесть временных лет. С. 9.
80
Рыбаков Б.А. Древние русы.
81
Прокопий из Кесарии. Война с готами. С. 294–297; Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 34.
82
Лавр. лет. под 1065 г. С. 161.
83
История Византии. М., 1967. Т. I. С. 216.
84
Максимов Е.В. Античный iмпорт на Середньому Приднiпровi в зарубинецький час //
Археологiя (Киïв), 1963. Т. XV; Врайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.
Карта на с. 50.
85
Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. М., 1979. С. 111, карта.
86
Баран В.Д. Раннi слов'яни мiж Днктром i Прип'яттю. Киïв, 1972; Русанова И.П.
Славянские древности VI–VII вв. М., 1976. С. 24, 27; Kiдевiч С. Р. Археолопчна карта
Киïвського дитинця // Археолопчнi дослiдження стародавнього Киïва. Киïв, 1976. С. 184–
188. Исследовательница датирует керамику, начиная с VI в. П. П. Толочко относит эти же
материалы к концу V — началу VI в. (Толочко П.П. Древний Киев. Киев, 1976. С. 18).
87
Третьяков П.Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.; Л., 1966. С. 271.
88
История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1966. Т. I. С. 353.
89
Карту см.: Русанова И.П. Славянские древности… С. 109, рис. 38.
90
Рыбаков Б.А. Поляне и северяне.
91
Карту Х.А. Моора см.: Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М.,
1970. С. 52, рис. 15.
92
Рыбаков Б.А. Древние русы. С. 23–104.
93
Повесть временных лет. С. 8, 9.
94
См.: Лященко А.И. Киев и Σαμβατας у Константина Багрянородного // Доклады АН
СССР. 1930. № 4. С. 66–72.
95
Алеферова Г.В., Харламов В.А. Крепостные укрепления Киева во второй половине
XVII в. // Вопросы истории. 1979. № 7. С. 64, схема 1693 г.
96
Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878.
97
Хволъсон Д.А. Известия о славянах и руссах Ибн-Даста. СПб., 1869. С. 35, 151.
98
Повесть временных лет. С. 9.
99
Блифельд Д.И. До питания про Боричiв узвip стародавнього Кbïва / / Археологiя. Киïв,
1948. Т. П.
100
Там же. С. 140.
101
Алферова Г.В., Харламов В.А. Крепостные укрепления Киева… С. 64, карта.
102
Алферова Г.В., Харламов В.А. Крепостные укрепления Киева… С. 64, план Киева.
103
Толочко П.П. Древний Киев. С. 21.
104
Русанова И.П. Славянские древности… С. 24–27.
105
Рыбаков Б.А. Город Кия / / Вопросы истории. 1980. № 5. С. 45, схема Киевских высот.
106
Марр Н.Я. Книжные легенды… С. 280.
107
Там же. Все варианты возможности ранней записи данной киевской легенды в Армении
или армянами на Балканах разобраны нами в книге «Древняя Русь. Сказания, былины,
летописи».
108
Болсуновский К.В. Жертвенник Гермеса-Световида. Мифологическое исследование.
Киев, 1909, табл. I; Kiлiевiч C.P. Археологiчна карта… С. 184, план, условный знак: Б — 10,
текст на с. 186. На том же плане четко показан небольшой «градок Кия».
109
Петров Н.И. Историко-топографические очерки древнего Киева. Киев, 1897. С. 260.
110
Рыбаков Б.А. Поляне и северяне / / Советская этнография. 1946. Вып. VI.
111
Русанова И.П. Территория древлян по археологическим данным // СА, 1960. № 1.С.
63–69.
112
Шахматов А.Л. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. 10 и 12.
113
Рыбаков Б.А. Уличи // КСИИМК. 1950. Вып. 35.
114
См.: Атлас народов мира. М., 1964. Карта 14, № 39. Вепсы.
115
Арциховский А.В. Курганы вятичей. М., 1930; Никольская Т.Н. Земля вятичей. М.,
1981; Рыбаков Б.А. Радзiмiчы (Працы сэкцыi археологii, т. 3). Менск, 1932; Седов В.В.
Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970.
116
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 12.
117
Алексеев Л.В. Полоцкая земля. М., 1966.
118
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 6.
119
Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970.
120
Рожков Н.А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. М., 1930 (изд.
2-е). Т. I.
121
Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 35–69; Первое издание этого труда вышло в
1934 г.
122
Третьяков П.Н. Подсечное земледелие в Восточной Европе. Л, 1932; Довженок В.И. К
истории земледелия у восточных славян в I тысячелетии н.э. и в эпоху Киевской Руси //
Материалы по истории земледелия СССР. М., 1952. Т. I. С. 115–159; Он же. Землеробство
древньоï Pyci до середини XIII ст. Киïв, 1961. Эта ценная книга издана, к сожалению, крайне
незначительным тиражом (500 экз.). Левашова В.П. Сельское хозяйство Руси // Очерки по
истории русской деревни Х-XIII вв. М., 1956. С. 19–105; Брайчевский М.Ю. Бiля джерел
слов янськоi народностi. Киïв, 1964; Возникновение и развитие земледелия. М., 1967 (о
древней Руси в этом сборнике писал А.В. Кирьянов); Ляпушкин И.И. Славяне Восточной
Европы накануне образования древнерусского государства. Л., 1968; Краснов Ю.А. К
истории раннего земледелия в лесной полосе Европейской части СССР / / Советская
археология. 1965, № 2; 1971, № 2.
123
Новгородская первая летопись (далее: Новг. I лет). М.; Л., 1950. С. 105.
124
Рыбаков Б.А. Календарь IV в. из земли полян // Советская археология, 1962. № 1; Он
же. Язычество древних славян. М., 1981. С. 325, 326.
125
Краснов Ю.А. К истории раннего земледелия в лесной полосе Европейской части
СССР / / Советская археология. 1965. № 2; Развитие земледелия и животноводства в лесной
полосе Восточной Европы во II тыс. до н.э. М., 1971.
126
Цалкин В.И. Материалы для истории скотоводства и охоты в древней Руси. М., 1956.
127
Мальм В.А. Промыслы древнерусской деревни / / Труды ГИМ. Очерки по истории
русской деревни Х-XIII вв. М., 1956. С. 106–129.
128
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 237.
129
Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе / / ЖМНП. 1908. II–
III. Автор считает, что это обозначение страны, а не города.
130
Новосельцев А.П. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965.
С. 389.
131
Шахматов А.А. Южные поселения вятичей // ИОРЯС. СПб., 1907; Городцов В.А.
Древнее население Рязанской губернии // ИОРЯС. СПб., 1908. Т. XIII. Кн. 4; Ефименко П.П.
и Третьяков П.Н. Древнерусские поселения на Дону // МИА, 1948. №8.
132
Рыбаков Б.А. Путь из Булгара в Киев // Древности Восточной Европы. МИА. № 169.
М., 1969. С. 189–196.
133
Ефименко П.П. и Третьяков П.Н. Древнерусские поселения на Дону.
134
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 388.
135
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 389.
136
Minorsky V. Hudud al-Alem. London, 1937. P. 76.
137
Minorsky V. Hudud al-Alem. P. 67.
138
ПСРЛ. М., 1962. Т. II. С. 338.
139
Очерки по истории русской деревни Х-XIII вв. М., 1956. С. 177.
140
Радзивилловская летопись. СПб., 1902. Л. 6.
141
Радзивилловская летопись. Л. 34 об. (966 г. «Победи Святослав Вятичи и дань на них
возложи»); л. 46 (981 г. «Владимир Вятичи победи»; 982 г. «Зараташася Вятичи и иде на ня
Володимер и победи я второе»).
142
Абрамович Дмитро. Киево-Печерский Патерик. Киïв, 1931. С. 110, 111.
143
Арциховский А.В. Курганы вятичей.
144
Повесть временных лет. М.; Л., 1950. С. 159; см.: Орлов А.С. Владимир Мономах. М.;
Л., 1946. С. 184–188.
145
ПВЛ. С. 160.
146
Соловьева Г.Ф. Славянские союзы племен по археологическим материалам VIII–XIV
вв. н.э. (вятичи, радимичи, северяне) СА. 1956. № 25. С. 161–165, рис. 8.
147
Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. М., 1948. С. 452. Карты на с. 446 (рис. 119) и нас.
461 (рис. 122).
148
Анализируемые источники, восходящие к не дошедшей до нас «Анонимной записке»
середины IX в. («Худуд ал-Алем», Ибн-Русте, Гардизи), цитируются по изданию А.П.
Новосельцева, указанному выше.
149
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 55.
150
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 395.
151
Миллер Орест. Илья Муромец и богатырство киевское. СПб., 1869. С. 263, 264.
152
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 13.
153
Рыбаков Б.А. Русалии и бог Симаргл-Переплут // Советская археология, 1967. №2.
С.91–116.
154
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 13.
155
Рыбаков Б.А. Нестор о славянских обычаях // МИА. 176. Древние славяне и их соседи.
М., 1970. С. 40–44.
156
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 138.
157
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 136.
158
Там же. С. 120.
159
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 33–35.
160
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 63.
161
Лаврентьевская летопись. СПб., 1897. С. 387, 388.
162
Рыбаков Б.А. Смерды / / История СССР. 1979. № 2. С. 40.
163
Заходер Б.Н. Каспийский свод… С. 124.
164
Янин В.Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. М., 1956. С. 204.
165
Янин В.Л. Денежно-весовые системы… С. 84, 89, 104.
166
Там же. С. 86, рис. 5, клады № 9–12.
167
Янин В.Л. Денежно-весовые системы… С. 102, рис. 17, клады № 6–18.
168
Там же. Рис. 24 и 31.
169
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 76 и 99.
170
Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. С. 103–106.
171
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 87.
172
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 10.
173
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 384.
174
Там же. С. 385. В скобках помещен текст Ибн ал-Факиха.
175
Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958. Т. 1. Стлб.
116, 238.
176
Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси: IX — первая половина X в. М., 1980. С. 25–
30.
177
Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси… С. 50.
178
Янин В.Л. Денежно-весовые системы… С. 89.
179
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 6.
180
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 19.
181
Гедеонов С. Варяги и Русь. СПб., 1876; Шаскальский И.П. Норманская теория в
современной буржуазной науке. М.; Л., 1965.
182
Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С.
611–629; Рыбаков Б.А. Остромирова летопись // Вопросы истории. 1956. № 10. С. 46–59.
183
Шахматов А.А. «Разыскания…». С. 611, 612.
184
Тиандер К. Датско-русские исследования. Пг., 1915. Вып. III. С. 22–25.
185
Шахматов А.А. Разыскания… С. 612, № 8.
186
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 321, 322; 1102 г.
187
Радзивилловская летопись. Л. 155–164.
188
Шахматов А.А. Разыскания… С. 612.
189
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 20, левый столбец.
190
Там же.
191
Срезневский И.И. Материалы… Т. III. С. 137.
192
ПСРЛ. Т. IX. С. 8, 9; Т. XIII, 1-я пол. С. 28, 36, 70.
193
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. Раздел «Начало
Киевского летописания». С. 159–173.
194
ПСРЛ. Т. IX. С. 9; Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 170, 171.
195
Шахматов А.А. Разыскания… С. 322, 323.
196
Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С. 55.
197
Minorsky V. Hudud al-Alem.
198
Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX–XIII вв. М., 1980. С. 135–140.
199
Сахаров А.Я. Дипломатия древней Руси…
200
Новг. I лет. С. 109.
201
Шахматов А.А. Разыскания… С. 333.
202
Тиандер К. Датско-русские исследования. С. 48, 49.
203
Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. М.; Л., 1934. С. 10.
204
Васильевский В.Г. Записка греческого топарха / / Труды… СПб., 1909. Т. II. С. 145.
205
Рыбаков Б.А. Смерды // История СССР. 1972. №1, 2. Карта полюдья на с. 38.
206
Третьяков П.Н. Древлянские грады / / Академику Б.Д. Грекову ко дню
семидесятилетия. М.; Л., 1952. С. 64–68.
207
Рыбаков Б.А. Радимичи // Труды Археологической комиссии АН БССР. Минск, 1932.
Т. III (на белорус, яз.).
208
Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. С. 80, рис. 18.
209
Рыбаков Б.А. История культуры древней Руси. М.; Л., 1951. Ч. I. Схематическая карта
населенных пунктов домонгольской Руси. С. 30.
210
ПРП. Вып. 2. С. 40; Алексеев Л.В. Устав Ростислава Смоленского 1136 г. и процесс
феодализации Смоленской земли // In: Słowianie w dziejach Europy. Poznan, 1974. Второй
пункт — Лучин — расположен севернее Смоленска.
211
Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу / Пер. А.П. Ковалевского. М.; Л., 1938. С. 83.
Цитата не закончена; к ней мы обратимся еще раз.
212
Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства.
М., 1951. С. 163.
213
Новг. I лет. С. 109.
214
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 61.
215
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 62.
216
Дьякон Лев. История в десяти книгах / Пер. М.М. Копыленко. Кн. 6, § 10.
217
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 60.
218
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 397, 400.
219
Minorsky V. Hudud al-Alem. P. 75.
220
Рыбаков Б.А. Русские земли по карте Идриси / / КСИИМК. 1952. Вып. 43. С. 32.
221
Minorsky V. Hudud-al-Alem. P. 159.
222
Новосельцев А.П. Древнерусские государства… С. 413.
223
Там же. С. 412.
224
Рыбаков Б.А. Язычество древних славян.
225
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 99; Рыбаков Б.А. Календарь IV в….
226
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 16, 17.
227
Заходер В.Н. Каспийский свод. Т. II. С. 84, 85.
228
Новосельцев А.П. Древнерусское государство. С. 385.
229
Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси… С. 16–19.
230
См., например: Соболевский А.И. Славяно-скифские этюды / / ИОРЯС. Т. I. Кн. 2. С.
159–161.
231
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 84, 85.
232
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 6.
233
Багрянородный Константин. Известия византийских писателей о Северном
Причерноморье //Изв. ГАИМК. Л., 1931. №91. С. 10.
234
Новг. I лет. См.: Тихомиров М.Н. Список русских городов. Переиздано: Русское
летописание. М. 1979. С. 94.
235
Златовратский Басил. История па Българската държава през средните векове. София,
1970. Т. 1.4. 1.С. 411.
236
См.: Памятники права Киевского государства X–XII вв. / Под ред. С.В. Юшкова. М.,
1952. Вып. 1. Дипломатическая обстановка заключения договоров рассмотрена в книге А.Н.
Сахарова «Дипломатия древней Руси: IX — первая половина X в. в. М., 1980.
237
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 31, 32.
238
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 78.
239
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 397, 398.
240
Новосельцев А.П. Древнерусское государство… С. 398; Заходер Б.Н. Каспийский
свод… Т. II. С. 79.
241
См., например: Соболевский А.Н. Славяно-скифские этюды // ИОРЯС. Т. II. С. 159–162.
242
Рыбаков Б.А. Русские земли по карте Идриси. С. 16–20.
243
Перевод Н.К. Нефедовой.
244
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 88.
245
Перевод Н.К. Нефедовой.
246
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 12.
247
Никоновская летопись // ПСРЛ. СПб., IX. С. 13.
248
Страбон. География. Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и
Кавказе //ВДИ. 1947. №4. С. 205; Прокопий. О постройках… // ВДИ. 1941. № 1. С. 245.
249
ПСРЛ. Т.XXI. С. 63.
250
История Болгарии. М., 1954. Т. I. Карта на с. 49.
251
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 11.
252
П. Дамьян. Богдан. Добруджанская надпись 943 г. / / Romanoslavica, Bucuresti, 1958. Т.
I. P. 89, 93.
253
Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М.,
1969. С. 170.
254
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 76.
255
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 50, 51.
256
Недков Борис. България и съседните и земль през XII в. според Идриси. София, 1960.
С. 69, 79, 134, 135.
257
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 79.
258
Миллер О. Илья Муромец и богатство киевское. СПб., 1870. С. 350.
259
Там же.
260
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. 69.
261
Рыбаков Б.Д. Смерды // История СССР. 1979. № 1–2.
262
Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси: IX — первая половина X в. М., 1980. С. 262,
276, 285.
263
Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси… С. 276.
264
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 70–71.
265
См. обзор литературы в книге: Сахаров AM. Дипломатия древней Руси… С. 260–270.
266
Там же. С. 261. Этот источник говорит о крещении Ольги в Константинополе.
267
Сахаров А.Н. Дипломатия древней Руси…
268
Там же. С. 278.
269
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 86.
270
Дьякон Лев. История… Перевод М.М. Копыленко.
271
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 83.
272
Там же. С. 79.
273
Артамонов М.И. История хазар..
274
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 82.
275
Хроника Иоанна Скилицы. Перевод П. Карышковского.
276
Лев Дьякон. История…
277
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 79.
278
Лев Дьякон. История…
279
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 154.
280
См. подробнее: Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.
281
Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949. Б.Д. Грекову принадлежит ряд работ по
сопоставлению Русской Правды с юридическими памятниками других славянских народов.
См.: Греков Б.Д. Избранные труды. М., 1957. Т. I; Юшков С.В. Общественно-политический
строй и право Киевского государства. М., 1949; Он же. Русская Правда. Происхождение,
источники, ее значение. М., 1950; Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. М.,
1941; Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская
Правда // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. Текст
Русской Правды издавался неоднократно. Хорошим изданием является серия «Памятники
русского права» под ред. С.В. Юшкова. Вып. 1 «Памятники права Киевского государства»
под ред. А.А. Зимина. М., 1952.
282
Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в древней Руси XI–XIV вв. М., 1972.
283
Греков В.Д. Киевская Русь. С. 140–143.
284
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 185.
285
Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. М., 1948.
286
Исследованию классовой борьбы в Киевской Руси на фоне экономического и
социального развития посвящена монография М.Н. Тихомирова «Крестьяне и городские
восстания на Руси XI–XIII вв.» (М., 1955).
287
Орлов А.С. Владимир Мономах. М., 1946.
288
Летопись по Лаврентьевскому списку под 1096 г.
289
Пашуто В.Т., Флоря Б.Н., Хорошкевич А.Л. Древнерусское наследие и исторические
судьбы восточного славянства. М., 1982.
290
Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III. С. 206.
291
Тихомиров М.Н. Источниковедение истории СССР: Учебное пособие. М., 1962, Вып. 1.
См. также: Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977; Матузова В.П.
Английские средневековые источники (в серии «Древнейшие источники по истории СССР»).
М., 1979. Источники по внешним связям Руси указаны и разработаны в книге В.Т. Пашуто
«Внешняя политика древней Руси» (М., 1968).
292
Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979. Основные разделы: 1.
Древнерусские письменные источники (авторы: Ю.А. Лимонов, Г.Б. Кочин и И.Я. Фроянов).
2. Иностранные письменные источники (авторы: Б.Э. Липшиц, М.Б. Свердлов). 3.
Сопредельные науки (археология, этнография, антропология, лингвистика, нумизматика,
сфрагистика, эпиграфика, палеография, историческая география, искусствоведение и др.
Авторы: В.А. Булкин, А.В. Гадло, И.В. Дубов, М.В. Кукушкина, Г.С. Лебедев, Н.А.
Мещерский,.Н. Свердлов, И.П. Шаскольский и др.).
293
Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. М., 1768. Кн. I;.
Шлецер А.Л. Нестор. СПб., 1809–1819. Т. I–III; Карамзин Н.М. История государства
Российского. СПб., 1816–1817; Перевощиков В.М. О русских летописях и летописателях по
1240 г. // Материалы по истории российской словесности. СПб., 1836; Погодин М.П.
Исследования, лекции и замечания. М., 1846. Т. I: «Нестор»; Срезневский И.С. Чтения о
древнерусских летописях. СПб., 1862; Соловьев С.М. История России с древнейших времен.
М., 1851–1855. Т. I–V; Сухомлинов М.И. О древней русской летописи как памятнике
литературы // Учен. зап. Второго отделения Академии наук. СПб., 1856. Кн. 3. Отд. II;
Костомаров Н.И. Лекции по русской истории // Источники русской истории. СПб., 1861. Ч.
1; Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868;
Оболенский М.А. Несколько слов о первоначальной русской летописи. М., 1870; Иконников
В.И. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. II. Кн. 1; Богуславский С.А. К вопросу о
характере и объеме литературной деятельности преподобного Нестора / / ИОРЯС. СПб.,
1914. Т. XIX. Кн. 1.
294
Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; Он
же. Нестор летописец // Зап. наук, товариста iмени Шевченка. Львiв, 1913, т. CXVII; 1914 т.
CXVIII; Он же. «Повесть временных лет». Т. I; Он же. «Повесть временных лет» и ее
источники / / Труды Отд. древнерусской литературы Ин-та русской литературы АН СССР.
М.; Л., 1940. Т. IV (издано посмертно).
295
Приселков М.Д. Нестор-летописец. Пг., 1923; Никольский Н.К. «Повесть временных
лет» как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. К
вопросу о древнейшем русском летописании. Л., 1930. Вып. 1; Приселков М.Д. История
русского летописания XI–XV вв. Л., 1940; Греков Б.Д. Первый труд по истории России //
Исторический журнал. 1943. № 11–12; Еремин И.П. «Повесть временных лет». Л., 1946;
Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947;
Черепнин Л.В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные
своды. — Исторические записки. 1948. № 25; Лихачев Д.С. «Повесть временных лет». М.;
Л., 1950. Ч. II (статьи и комментарии); Тихомиров М.Н. Развитие исторических знаний в
Киевской Руси, феодально-раздробленной Руси и Российском централизованном государстве
// Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955. Вып. 1.
296
Дмитриева Р.П. Библиография русского летописания. М.; Д., 1962; дополнением
служит книга Н.Р. Дробленковой «Библиография советских русских работ по литературе XI–
XVII вв. за 1917–1957 гг.» М.; Л., 1961.
297
Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII в. М., 1969 (издано
посмертно); Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963; Лимонов
Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967; Кузьмин А.Г. Русские летописи
как источник по истории древней Руси. Рязань, 1969; Рыбаков Б.А. Русские летописцы и
автор «Слова о полку Игореве». М., 1972; Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского
летописания. М., 1977.
298
Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания (обзор советской
литературы). М., 1975.
299
Шаскольский И.П. Современные норманисты о русской летописи // Критика новейшей
буржуазной историографии. М.; Л., 1961.
300
Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. М., 1876. Ч. 1.С. 475.
301
Никоновская летопись / / ПСРЛ. Т. IX. С. 9 (далее: Никонов, лет.).
302
Иконников B.C. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. II. Кн. 2. С. 1167.
303
Бодянский О. М. О времени происхождения славянских письмен. М., 1855. С. 126.
304
Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 162–173.
305
Никонов, лет. С. 9.
306
Черепнин Л.В. «Повесть временных лет»… № 25.
307
Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 184–190.
308
Никонов, лет. С. 64.
309
Рогожский летописец / / ПСРЛ. Пг., 1922. Т. XV. Изд. 2-е. Вып. 1. С. 185.
310
Абрамович Дмитро. Киево-Печерський Патерик. Киïв, 1931. С. 126 и 133.
311
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. XXXVII–XILI; Л.В. Черепнин
все редакции отнес к княжению Мономаха и датировал основной текст 1115 г. («Повесть
временных лет» и предшествующие ей летописные своды / / Исторические записки, 1948. №
25. С. 333); Б.А. Рыбаков считает, что, кроме указанных А.А. Шахматовым трех редакций,
существовала особая повесть о походе 1111 г. (автор — Даниил Паломник?). См.: Рыбаков
Б.А. Древняя Русь… С. 280–282; А.Г. Кузьмин сомневается в авторстве Нестора и общее
введение относит к 1070-м годам. См.: Кузьмин А.Г. Начальные этапы русского
летописания. С. 163–167 и др.
312
См., например: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л.,
1950. С. 103 (далее: Новг. I лет.).
313
См., например: Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 375.
314
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 8, 9.
315
Рыбаков Б.А. Начало Русского государства. (Представления летописцев о Руси VI–
IX) // Вестник МГУ. 1955. № 4, 5.
316
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 376;
317
Никольский Н.К. Повесть временных лет» как источник…
318
Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С. 236–242.
319
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 291.
320
Никольский Н.К. «Повесть временных лет» как источник…
321
Виноградова В.Л. Словарь-справочник «Слова о полку Игореве», М.; Л., 1965. Вып.
1.С. 80, 81.
322
См.: Былины в записях и пересказах XVII–XVIII вв. / Изд. подготовили A.M. Астахова,
В.В. Митрофанова, М.О. Скрипиль. М.; Л., 1960.
323
См.: Пыпин А.Н. История русской этнографии. СПб., 1890. Т. 1; СПб., 1891. Т. 2;
Лобода A.M. Русский богатырский эпос (опыт критико-библиографического обзора трудов
по русскому богатырскому эпосу). Киев, 1896; Сперанский М.Н. Русская устная словесность.
М., 1917; Соколов Ю.М. Русский фольклор. М., 1938 (изд-е 2. М., 1941); Астахова A.M.
Былины Севера. М.; Л., 1938. Т. 1; Гусев В.Е. Русские революционные демократы о
народной поэзии. М., 1963; Азадовский М.К. История русской фольклористики. М., 1958. Т.
1; М., 1963. Т. 2; Астахова A.M. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966;
Плисецкий ММ. Историзм русских былин. М., 1962; Аникин В.П. Русский богатырский эпос.
М., 1964 (библиография — с. 180–188).
324
Миллер О. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного
русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское. СПб., 1870. С. XXIII.
325
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865. Т. I. С. 304, 305.
326
Миллер О. Сравнительно-критические наблюдения… С. 809.
327
Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб.,
1861. Т. I.
328
Буслаев Ф.И. Бытовые слои русского эпоса. М., 1871. С. 246.
329
Там же. С. 251.
330
Там же.
331
Майков Л.Н. О былинах Владимирова цикла. СПб., 1863.
332
Майков Л.H. О былинах… С. 22 и прим. 1.
333
Там же. С. 26, 27.
334
Сперанский М. Русская устная словесность. С. 160.
335
Майков Л.Я. О былинах… С. 36; Былины. М., 1919. С. XII (вступ. стат. М.
Сперанского).
336
Келтуяла В.А. Курс истории русской литературы. СПб., 1913. Ч. I. Кн. 1.
337
Аникин В.П. Советская историческая школа в былиноведении и Всеволод Миллер //
Вопросы теории фольклора. Русский фольклор. Л, 1979. Вып. XIX. С. 84–112.
338
Скафтымов А.П. Поэтика и генезис былин. Саратов, 1924.
339
См. труды (в алфавитном порядке): В.П. Андриановой-Перетц, Т.М. Акимовой, В.А.
Аникина, A.M. Астаховой, В.Б. Гусева, С.И. Дмитриевой, Р.С. Липец, Д.С. Лихачева, А.И.
Никифорова, М.М. Плисецкого, В.Я. Проппа, Б.Н. Путилова, А.Н. Робинсона, Б.А. Рыбакова,
Б. и Ю. Соколовых, В.И. Чичерова.
340
Астахова A.M. Былины. Итоги и проблемы изучения.
341
Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1955 (2-е изд. М., 1958).
342
Путилов Б.Н. Об историзме русских былин // Русский фольклор. М.; Л., 1966. Т. 10. С.
119; Мирзоев В.Г. Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли. М., 1978.
С. 9.
343
Лихачев Д.С. «Единичный исторический факт» и художественное обобщение в русских
былинах // Славяне и Русь. М., 1968; Плисецкий М.М. Историзм русских былин; Рыбаков
Б.А. Древняя Русь… С. 41–44; Липец Р.С. Эпос и древняя Русь. М., 1969; Аникин В.Я.
Теоретические проблемы историзма былин в науке советского времени. М., 1972–1980. Вып.
1–2.
344
Лихачев Д.С. «Эпическое время» русских былин //В честь Б.Д. Грекова. М., 1952. С. 56;
Акимова Т.М. Русские героические былины (схема исторического развития) / / Основные
проблемы эпоса восточных славян. М., 1958. С. 62.
345
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Датирующие признаки былин рубежа XI–XII вв. С. 101.
346
Дмитриева С.И. Географическое распространение русских былин. М., 1975.
347
Там же. С. 93.
348
Жданов И. Русский былевой эпос. СПб., 1895.
349
Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1962. Т. I; M., 1967.
Т. II. С. 136.
350
Заходер Б.Н. Каспийский свод… С. 124.
351
Там же. С. 119.
352
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. 33–35; См. также: Смiрнов
Павло. Волзьский шлях i стародавнi руси. Киïв, 1928. С. 128. Автор впервые обратил
внимание на летописный текст в связи с Ибн-Русте.
353
Вестберг Франц. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП.
1908. Кн. II-III; Ате Т. La Suede et l'Orient. Upsala, 1914; Смiрнов Павло. Волзьский шлях…
354
Lewicki Tadeusz. Swiat słowiański w oczacli pisarzy arabskich. Poznań, 1949 («Slavia
Antiqua», t. II).
355
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. I — П. Сведения о русах и славянах помещены в т.
II. С. 77–126.
356
Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н.
Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. Раздел «Восточные
источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв.», написанный А.П. Новосельцевым,
помещен на с. 355–419. Преимущество автора состоит в знании восточных языков.
357
Калинина Т.М. Древняя Русь и страны Востока в X в. / Автореф. канд. дис… ист. наук.
М., 1976.
358
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 404.
359
Там же. С. 408.
360
Калинина Т.М. Древняя Русь… С. 12, 13, 20.
361
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 393–394; Калинина Т.М.
Древняя Русь… С. 17.
362
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 419; Калинина Т.М. Древняя
Русь… С. 13.
363
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 404.
364
Там же.
365
Там же.
366
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 406.
367
Там же. С. 387. Значительно четче поставлен этот вопрос в автореферате Т.М.
Калининой. См. с. 15.
368
Jaubert Amédéé. Geographie d'Edrisi. Paris, 1836–40, t. I–II, Востоковеды не
удовлетворены французским переводом Жобера.
369
Miller Konrad. Arabische Welt- und Landkarten. Stuttgart, 1927–1931; Карта Идриси: т. I,
ч. 2, табл. V. Текст — т. II, С. 150–156.
370
Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси 1154 г. // КСИИМК. М., 1952. Вып. 43. С.
3–44. Схема К. Миллера воспроизведена на с. 42.
371
Jaubert Amédéé. Geographie… Paris, 1836, t. I, p. XIX. В списке подчеркнуты наиболее
важные авторы.
372
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 7.
373
Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси… С. 16–19.
374
Недков Борис. България и съседните и земи през XII в. според Идриси. София, 1960. С.
79.
375
Недков Борис. България… С. 135.
376
Там же. С. 83 и 138.
377
Рыбаков Б.А. Путь из Булгара в Киев. М., 1969. С. 189.
378
Недков Борис. България… С. 17.
379
Недков Борис. България… С. 17.
380
Рыбаков Б.А. Путь из Булгара в Киев. С. 195. Карта «Станций» на с. 191.
381
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 384.
382
Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870. С.
127.
383
См. например: Памятники истории Киевского государства. Сборник документов,
подготовленный Г.Е. Кочиным. Л., 1936. С. 44–47.
384
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 99, 104, 105–106.
385
Рыбаков Б.А. Уличи // КСИИМК. М., 1950. № 35.
386
Советское востоковедение. 1958. №4. С. 113–115.
387
Там же. С. 114.
388
Minorsky V. Hudud al'Alam. The regions of the World a persiaii geography 982 QD»
London, 1937. Перевод В.Ф. Минорского в дальнейшем цит.: Минорский. Текст.
Комментарии В.Ф. Минорского цит.: Минорский. Комментарии.
389
Заходер Б.Я. Каспийский свод… Т. II. С. 90.
390
Памятники истории Киевского государства… С. 25. Перевод, исправленный
составителем по работам, вышедшим после «Сказаний» Гаркави.
391
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 86. Опубликовано первоначально в виде
отдельной статьи: Он же. Из истории бытования текста с древнейшим упоминанием русов в
арабской письменности // КСИВ. М., 1956. Вып. XXII. С. 7–12.
392
Заходер Я.Я. Каспийский свод… Т. II. С. 160. Статья была впервые опубликована в
1955 г. в журн. «Советское востоковедение», № 3.
393
Minorsky V. Hudud al'AIam… (карта № 12).
394
Худуд ал-Алем. Рукопись Туманского с введением и указателем В. Бартольда. Л., 1930.
С. 30.
395
Худуд ал-Алем. С. 30–32. Курсив мой (Б. Р.).
396
Калинина Т.М. Древняя Русь… С. 13. Курсив мой (Б. Р.).
397
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 126.
398
Рыбаков Б.А. Древние русы // Советская археология. М., 1953. Вып. XVII.
399
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 125, 126.
400
Худуд ал-Алем. С. 21.
401
Худуд ал-Алем.
402
Вестберг Франц. К анализу восточных источников о Восточной Европе; Смирное
Павло. Волзьский шлях…
403
Lewicki Tadeusz. Swiat siowiański… S. 347.
404
Бартольд В.В. Худуд ал-Алем. Рукопись Туманского с введением и указателем В.
Бартольда. Л, 1930. С. 19.
405
Бартольд В.В. Худуд ал-Алем… С. 18.
406
Там же. С. 29.
407
Минорский. Текст. Карта № 12.
408
Minorsky V. Hudud al'Alam… P. 432–437.
409
Заходер В.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 105. Тема: Географическое расположение
области русов».
410
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 389. «О стране славян». Текст
Минорского: «…South oi it some parts of the Curzsea and some parts of Rum; West and north of it
every where are the desert of the Uninhabited Lands of the North (c. 158).
411
Минорский. Текст, 2. С. 101. «West and north of it (the Majghari) are the districts of the
Rus».
412
Минорский. Текст. С. 53, 54, 67.
413
Бартольд В.В. Худуд ал-Алем… с. 8, 10, 11, 16; Новосельцев А.П. и др. Древнерусское
государство… С. 373–374.
414
Lewicki Tadeusz. Swiat słowiański… S. 347.
415
Бартольд В.В. Худуд ал-Алем… С. 19.
416
Минорский. Текст. Оглавление. С. 47, 48. Слово об областях. С. 83 В.В.
417
Минорский. Текст. С. 102, 110, 112, 115, 119, 121, 122.
418
Минорский. Текст. С. 158.
419
Минорский. Текст.
420
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 385.
421
Минорский. Текст. С. 132, 133.
422
История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1966. Т. I. С. 663 (Рыбаков
Б.А. Культура народов Средней Азии).
423
Минорский. Текст. С. 137, 138.
424
Бартольд В.В. Худуд ал-Алем… С. 21; 25.
425
Минорский. Текст. С. 112.
426
Минорский. Текст. С. 102.
427
Там же. С. 112.
428
Там же. С. 114.
429
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 376.
430
Enzyklopadie zur Fruhgeschichte Europas. Byzantinisches Reich, S. 75, Fig. 26, K. 2, 3.
431
Mały słownik kultury dawnych słowian. Warszawa, 1972. S. 104–105.
432
Рыбаков Б.А. Древние русы.
433
Рыбаков Б.А. Начало Русского государства. Карта на с. 69.
434
Рыбаков Б.А. Русь и Хазария. (К истории географии Хазарии) / / Академику Борису
Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952. С. 85, рис. 3; Он же. К вопросу о
роли Хазарского каганата в истории Руси // Советская археология. М., 1953, XVIII. С. 147,
рис. 5.
435
Плетнева С.А. Исчезнувшие народы. Хазары // Природа. 1980. № 1. Карта на с.61.
436
Рыбаков Б.А. Русские земли по карте Идриси… С. 28, 29, рис. 10. Карта.
437
См.: Атлас по българска история. София, 1963. Карта 10. Българската държава през IX
в.
438
Минорский. Текст. С. 52.
439
Минорский. Текст. С. 59.
440
Там же. С. 54.
441
Прокопай из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 384.
442
Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси… Карта.
443
Минорский. Комментарии. С. 217; Бартольд В.В. Худуд ал-Алем… С. 29. Там же, на
тех же страницах.
444
Там же, на тех же страницах.
445
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 379.
446
Минорский. Текст. С. 75.
447
Минорский. Текст. С. 76.
448
Минорский. Комментарии. С. 159.
449
Там же. С. 437.
450
Там же. С. 217.
451
Минорский. Текст. С. 67.
452
Там же. С. 68.
453
Книга Большому Чертежу. М.; Л., 1950. С. 50–66.
454
Там же. С. 60.
455
Там же. С. 63.
456
Рыбаков Б.А. Путь из Булгара в Киев.
457
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 390.
458
Об этом писал В.В. Бартольд (с. 18).
459
Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство… С. 387.
460
Шахматов А.А. «Повесть временных лет». С. 10.
461
ПСРЛ. Т. VII. С. 135.
462
Готье Ю.В. Железный век в Восточной Европе. М., 1930. С. 84–86, карта в конце
книги.
463
Толстов С.П. По следам хорезмийской цивилизации. М., 1949. См. также: Артамонов
М.И. История хазар. Л., 1962. Карта на с. 424.
464
Рыбаков Б.А. К вопросу о роли Хазарского каганата… С. 128–150. Карта на с. 147 (рис.
5).
465
Плетнева С.А. Хазары // Природа, 1980. № 1. (Карта на с. 61. Область красных точек).
466
Рыбаков Б.А. К вопросу о роли Хазарского каганата… С. 137–140.
467
Артамонов М.И. История хазар. С. 351.
468
История Венгрии. М., 1971. Т. I. С. 93.
469
Minorsky V. Hudud al'Alam… P. 101.
470
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 48.
471
Заходер Б.Н. Каспийский свод… Т. II. С. 50, 51.
472
Там же. Т. II. С. 54.
473
Там же. Т. II. С. 55.
474
Плетнева С.А. Древние болгары в бассейне Дона и в Приазовье // Плиске — Преслав.
София, 1981. Карта (рис. 2) на с. 11.
475
Готье Ю.В. Кто были обитатели Верхнего Салтова. М., 1927; Он же. Железный век в
Восточной Европе. С. 85–87.
476
Рыбаков Б.А. Русские земли на карте Идриси… С. 21, рис. 8 (карта).
477
Плетнева С.А. От кочевий к городам. М., 1967.
478
Алексеев Л.В. Полоцкая земля. М., 1966; Седов В.В. Славяне верхнего Поднепровья и
Подвинья. М., 1970; Митрофанов А.Г. и Поболь Л.Д. Очерки по археологии Белоруссии.
Минск, 1970; Симонович Э.А. Раннесредневековая культура типа Колочин («Slavia Antiqua»,
XXII, 1975); Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979; Приходнюк О.М.
Археологiчнi пам'ятки Середнього Приднiпров'я VI–IX ст. Киïв, 1980; Горюнов Е.А. Ранние
этапы истории славян Днепровского Левобережья. Л., 1981.
479
Никольская Т.Н. Земля Вятичей. М., 1981.
480
Советская историография Киевской Руси / Под ред. В.В. Мавродина. Л., 1978. С. 11. Из
более ранних работ можно указать: Тихомиров М.Н. Источниковедение истории СССР. М.,
1962. Т. I.
481
Щапов Я.Н. Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. М., 1976; Тихомиров М.Н. и
Щепкина М.В. Два памятника новгородской письменности. М., 1952; Карту расположения
погостов см. в издании «История культуры древней Руси». М.; Л., 1953. Т. II.
482
Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX–XIII вв. М., 1980. С. 20–23; Он же. Домен
Ростислава Смоленского / / Средневековая Русь. М., 1976.
483
Арциховский А.В. Археологическое изучение Новгорода // МИА, 1956. № 55; Янин В.Л.
Я послал тебе бересту. М., 1965; Черепнин Л.В. Новгородские берестяные грамоты как
исторический источник. М., 1969; Горский А.Д. Берестяные грамоты как источник по
истории земледелия в Новгородской земле XII–XV вв. / / Вестник МГУ. 1969. № 3.
484
Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина (историко-генеалогическое
исследование). М., 1981.
485
Приселков М.Д. История русского летописания. Л., 1940; Лихачев Д.С. Русские
летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947; Бережков Н.Г. Хронология
русского летописания. М., 1963; Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала
XVIII в. М., 1969; Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979; Кузьмин А.Г. Русские
летописи как источник по истории древней Руси. Рязань, 1969; Рыбаков Б.А. Русские
летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972.
486
Дмитриева Р.П. Библиография русского летописания. М., 1962; Буганов В.И.
Отечественная историография русского летописания. М., 1975.
487
Рыбаков Б.А. «Остромирова летопись» / / Вопросы истории. 1956. № 10. С. 46–59.
488
Лихачев Д.С. Новгородские летописные своды XII в., 1944. Т. III. Вып. 2–3; Янин В.Л.
Новгородские посадники. М., 1962; Насонов А.Н. О русском областном летописании. 1945.
Т. II.
489
Псковские летописи. М.; Л, 1941–1955. Т. I–II / Под ред. А.Н. Насонова.
490
Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т. III.
491
Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967.
492
Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950; Насонов А.Н.
История русского летописания, гл. V; Черепнин Л.В. Летописец Даниила Галицкого //
Исторические записки. 1941. Т. 12.
493
Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965; Насонов А.Н. История русского
летописания. Гл. II.
494
Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972.
495
Рыбаков Б.А. Русские летописцы… С. 36–59.
496
Там же. С. 184–392.
497
Рыбаков Б.А. Русские летописцы… С. 393–512; Франчук В.Ю. Мог ли Петр
Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 77–92.
498
Рыбаков Б.А. Даниил Заточник и владимирское летописание конца XII в. / /
Археографический ежегодник за 1970 г. М., 1971. С. 43–89.
499
Голубовский П.В. История Северской земли. Киев, 1881; Багалiй Д.I. Исторiя
Северской земли до половины XIV ст. Киïв, 1882; Иловайский Д.И. История Рязанского
княжества. М., 1858; Грушевский М. Киевская Русь. СПб., 1911. Т. I; Он же. Очерки
истории Турово-Пинского княжества X–XIII вв. // Университетские известия (Киев). 1901. №
6. С. 1–79; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до
половины XIII столетия. Киев, 1897.
500
Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины. Л., 1940; Алексеев Л.В.
Полоцкая земля. М., 1966; Он же. Смоленская земля…; Монгайт А.Л. Рязанская земля. М.,
1961; Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской земли; Галкин В.А. Суздальская
Русь. Иваново, 1939; Воронин Н.Н. Владимиро-Суздальская земля в X–XIII вв. / / ПИДО.
1935. № 5–6; Толочко П.П. Киевская земля. Киев, 1980.
501
Древнерусские княжества Х-XIII вв. М., 1975; Толочко П.П. Киевская земля; Зайцев
А.К. Черниговское княжество; Кучера М.П. Переяславское княжество; Куза А.В.
Новгородская земля; Алексеев Л.В. Полоцкая земля; Седов В.В. Смоленская земля;
Плетнева С.А. Половецкая земля.