1.

Сущность кооперативного и некооперативного речевого поведения

коммуникантов (максимы Грайса и Лича). Понятие речевого
этикета и его национальные (этнические) особенности.

Дж. Лич выделяет следующие максимы вежливости: 1) Максима такта

Соблюдение границ личного пространства собеседника. Каждый процесс
коммуникации всегда затрагивает личные сферы как говорящего, так и
слушающего. Поэтому собеседникам следует соблюдать осторожность в
выборе речевой стратегии, чтобы не задеть чужие интересы. Здесь стоит
отметить, что речевой акт является сочетанием общих речевых действий и
частных интересов. 2) Максима великодушия (максима необременения
собеседника) Данная максима не даёт одному из собеседником в разговоре
доминировать над другим, навязывать ему свою позицию. 3) Максима
одобрения Максима позитивности в оценке мировоззрения собеседника.
Диаметрально противоположные взгляды могут нарушить речевую
стратегию говорящего, что не приведёт к поставленной цели. Поэтому в
своих оценках он должен избегать резкости, острой критики. 4) Максима
скромности Собеседникам не только не стоит принимать похвалы в
собственный адрес, но и самим завышать свою самооценку. Успех любых
человеческих взаимоотношений заключается в том, чтобы ставить себя и
свои желания ниже потребностей партнёра. На коммуникацию этот принцип
распространяется в полной мере. 5) Максима согласия Максима
неоппозиционности. При возникновении противоречий необходимо их
устранять общими усилиями, а не углублять ещё больше. 6) Максима
симпатии Максима, которая способствует выполнению всех
вышеперечисленных постулатов. В любой ситуации, возникшей по ходу
коммуникации, стоит собеседникам стоит оставаться благожелательными
друг к другу, что позволит избежать конфликтов.
Грайс выделяет 4 базовых максимы речевого общения, следуя которым люди
достигают свои коммуникативные цели, взаимодействуют кооперативно, т.е.
диалог протекает успешно. Данные максимы вкупе и составляют по Грайсу
кооперативный принцип: 1. Максима качества: Старайтесь говорить только
то, что считаете правдой. 2. Максима количества: Старайтесь, чтобы Ваша
реплика была максимально информативной и не содержала в себе ни больше
информации, чем нужно, ни меньше. 3. Максима релевантности: Ваша
реплика должна быть релевантна для данного диалога. 4. Максима
«хорошего тона» (Manner): выражайтесь ясно и максимально точно.
Следование кооперативному принципу является залогом успешности
протекания диалога, позволяет реплике каждого участника разговора быть
уместной и являть собой реальный вклад (contribution) в развитие мысли в
ходе обмена информацией между адресантом и адресатом.
Речевой этикет - это совокупность правил речевого поведения людей,
определяемых взаимоотношениями говорящих и отражающих вежливые
отношения между людьми. Речевой этикет подразделяют на этикет устного
общения и этикет письменного общения. Этикет устного общения включает
формулы вежливости и правила ведения разговора (этикет общения), этикет
письменного общения - формулы вежливости и правила ведения переписки
(этикет переписки). Таким образом, речевой этикет в целом - это часть
этикета, связанная с общением людей. Он, разумеется, тесно связан с
этикетом поведения, так как, по существу, является особым видом поведения
человека - коммуникативным поведением. Можно выделить некоторые п р и
з н а к и р е ч е в о г о э т и к е т а, отличающие его от других видов общения.
Совокупность этих признаков позволяет сказать, что данный вид общения
относится к речевому этикету. Эти признаки таковы: 1. Ситуативность.
Речевой этикет выражает определенное отношение говорящего к его
собеседнику только в конкретной ситуации, только применительно к
конкретному собеседнику, в момент общения, в данном месте общения.
Изменение какого-либо из названных параметров требует и изменения,
используемых этикетных формул. Можно сказать, что для каждой ситуации
общения существует свой речевой этикет. 2. Регулятивность. Речевой этикет
регулирует отношения между людьми, участвующими в общении. Он
распределяет коммуникативные роли, устанавливает статус собеседников и
определяет тональность общения. 3. Согласованность. Речевой этикет
предполагает, что этикетные нормы выполняются согласованно всеми
участниками общения, что в этикетной ситуации должен состояться обмен
этикетной информацией, хотя бы в степени «замечено». 4.. Наличие
коммуникативной рамки. Известный исследователь речевого этикета В. Е.
Гольдин указывает на наличие обязательных элементов, организующих акт
этикетного общения в тех или иных ситуациях. Например, приветствие при
появлении и прощание при уходе, вызов, «кто говорит», прощание при
телефонном разговоре и т.д. 5 Этикетные речевые акты, как правило,
предполагают стандартное начало и стандартное завершение. В. Е. Гольдин
отмечает также, что этикетная информация неравномерно распределена в
процессе общения: основные моменты обмена этикетной информацией
начало и конец разговора, причем начало беседы более насыщено этикетной
информацией (Гольдин, 1987, с. 76). Ситуативность—важнейшая черта
речевого этикета. Выбор этикетных форм, коммуникативное поведение
человека должны меняться с изменением коммуникативной ситуации,
состава общающихся, с изменившейся целью и проблематикой общения и
другими ситуативными изменениями в общении. В о ф и ц и а л ь н о й с и т у
а ц и и (начальник—подчиненный, клиент—служащий, учитель—дети,
незнакомый—незнакомый и др.) действуют самые четкие нормы речевого
этикета. Эта сфера общения наиболее четко этикетно регламентирована, и
именно здесь наиболее заметны нарушения речевого этикета, именно здесь
эти нарушения могут иметь наиболее серьезные последствия для
общающихся. Нормы речевого этикета изменяются в зависимости от того, в
какой степени собеседники знакомы друг с другом. Наиболее жесткие нормы
речевого этикета существуют для общения незнакомых людей. Функция
участия собеседников в разговоре. Можно выделить несколько различных
функций участия собеседников в разговоре, по-разному связанных с
этикетностью осуществляемого общения. К о н т а к т н а я фу н к ц и я -
функция поддержания коммуникативного контакта с собеседником. Эта
функция реализуется в процессе светского или фатического общения, когда
процесс общения важнее его содержания или ре- 10 зультата. Это так
называемый разговор на общие темы—об отдыхе, спорте, погоде, домашних
животных и др. Если собеседник в разговоре реализует контактную функцию
общения, то формулы речевого этикета и правила общения соблюдаются
очень четко. И н т е л л е к т у а л ь н а я ф у н к ц и я - функция общения,
заключающаяся в аргументации своей точки зрения, в высказывании своих
мыслей и анализе мыслей собеседника. При реализации интеллектуальной
функции общения важен его результат; нормы речевого этикета
соблюдаются, но уже не имеют такого самодовлеющего значения, как при
реализации контактной функции общения. Э м о ц и о н а л ь н а я ф у н к ц и
я —функция общения, заключающаяся в поддержке чувств и эмоций
собеседника, в демонстрации сочувствия ему и выражении собственных
чувств и эмоций. В этом случае допустимы отклонения от строгого речевого
этикета, хотя и в определенных рамках: эмоциональное общение также имеет
свой речевой этикет, допустимые и недопустимые формы. Есть две
фундаментальные функции речевого этикета: определение своего и чужого
(снятие речевой агрессии). Пол Грайс сформулировал принцип кооперации:
коммуникативный вклад участников на каждом шаге диалога должен
соответствовать тому, что требует совместно принятая цель диалога.
Принцип кооперации предписывает более конкретные принципы –
постулаты общения (они конкретизируют этот принцип). Постулаты
подразделяются на категории: количество, качество, отношение и способ. К
категории отношения относится всего лишь один постулат (не отклоняйся от
темы). Джеффри Лич ввёл понятие принцип вежливости: «не делай того, чего
не хочет твой собеседник»

3. Типы и функции "языковых игр" в речевой деятельности.

По Земской, языковая игра может рассматриваться как реализация
поэтической функции языка. В повседневной речи человек нередко
испытывает сознательную и бессознательную потребность не только
сообщить что-то, используя язык в утилитарных целях, но и испытывать
самому и вызвать у собеседника эстетическое чувство самой формой речи.
Чаще всего это чувство реализуется в виде установки на комический эффект.
Однако установка на игру не всегда приводит к эстетическому эффекту. Это
зависит от творческих способностей и настроения говорящего и слушащего.
Комизм – наиболее частая, но не единственная функция языковой игры.
Языковая игра может быть использована и как реализация эмотивной
функции, которая имеет своей целью прямое выражение отношения
говорящего к чему-то. Либо может использоваться для смягчения речи (вы
врете – Ноздрёв говорит капитану-исправнику). Усиление непринуждённости
– одна из главных задач. В то же время ЯИ может служить для тонкой
передачи мысли (содержательная задача). ЯИ может носить изобразительный
характер для имитации человека, чьи слова приводит говорящий. ЯЫ
складывается из двух различных стихий – балагурства, не связанного с
передачей содержания речи (смешно всё грубое, низкое, необычное) и
острословия, когда необычная форма выражения связана с более глубоким
выражением мысли говорящего и с более образной, экспрессивной передачей
содержания. Один из самых простых и распространённых способов ЯЫ –
приём речевой маски. Используя этот приём, говорящий обычно не заботится
о полном воспроизведении чужой речи, он лишь бросает отдельные яркие
мазки, наиболее характерные мазки чужой речи. Одним из широко
распространённых приемов комического является приём стилевого
контраста. Он основан на том, что перемещение слова или выражения из
одного стиля речи в другой порождает резкий диссонанс, который
свидетельствует либо о неумении говорящего строить свою речь, или
используется как средство комизма. Например, перенос штампов книжной
речи (канцелярских, публицистических, журналистских) в неофициальную
речь. Построение необычных языковых единиц – один их характернейших
приёмов ЯЫ. Резкий комический эффект создаётся при нарушении основных
законов лексической сочетаемости слов (Пр. Что за книга? – На импортном
языке; Ваша кухня мне жмёт в бёдрах).
4. Контрастивная лингвистика. Сопоставительный метод
исследования языков (Н. Хомский. И.А. Бодуэн де Куртенэ, А.А.
Потебня. Е.Д. Поливанов, Л.В. Щерба, В.Н. Ярцева).
Сопоставительная лингвистика выросла из необходимости описания языков
и из необходимости их преподавания. – В.Г. Гак. Историки языкознания
высказывают мнение, что точкой отсчёта развития контрастивных
исследований явилась публикация работы Роберта Ладо в 1957 г.
«Лингвистика сквозь призму культур». По Болинджеру, контрастивная
лингвистика является зоной пересечения теории и практики. Первым
лингвистическим направлением, поставившем сопоставление на научную
основу, явилось сравнительно-историческое языкознание, зародившееся в
Германии в начале XIX века и связанное с именами Ф. Боппа и Я. Гримма, а
также с именами датского лингвиста Р. Раска и А.Х. Востокова в России.
«Сравнение может применяться для достижения двух различных целей:
чтобы обнаружить общие закономерности или чтобы добыть исторические
сведения» Контрастивные исследования помогают проникнуть в суть
языковых процессов и глубже понять законы, управляющие этими
процессами. Поэтому контрастивная лингвистика является той зоной, где
пересекаются пути теории и практики. Хорошо известно, какое большое
значение придавал JI. В. Щерба сопоставительному изучению языков не
только для усвоения иностранного языка, но и для лучшего понимания
особенностей родного языка и проникновения в суть его структур. Г.
Ннккель справедливо пишет, что контрастивная лингвистика как особая
отрасль науки о языке возникла сравнительно недавно, но не потому, что
нова сама идея подобного сопоставления языков, а скорее потому, что
наблюдения над сходством и различием языков в контрастивном плане были
недавно систематизированы. Cравнение языков плодотворно лишь при
наличии хотя бы одного сходного элемента их структуры. Мало пользы от
сравнительного изучения и том случае, если приходится каждый раз
констатировать, что сравниваемые предметы ни в чем не имеют сходства.
Учет специфики строения уровней языка важен для определения самой базы,
на которой ведется сравнение языкового материала, а также выбора того, что
можно было бы условно назвать «единицей измерения». Многие трудности,
связанные с применением сопоставительного метода при исследовании
языков, проистекали от того, что иедостаточ10 но продуманно выбиралась
сама отправная точка исследования. Работы, посвящённые изучению к.-л. од-
ного языкового явления на материале двух разных языков, тяготеют к типо-
логич. исследованиям, и в них чаще применяются принципы совр. типоло-
гии и теории языковых универсалий (см. Универсалии лингвистические). В
1970-х гг. контрастивные исследования в отд. странах (гл. обр. в США, Поль-
ше, отчасти в ФРГ) использовали порождающую модель генеративной грам-
матики Н. Хомского (см. Генеративная лингвистика), с возведением явлений
двух сопоставляемых языков к общей «глубинной» структуре. В дальнейшем
произошёл отход от этой методики, предпочтение отдавалось т. н. структур-
но-функциональному подходу к сопоставляемым языкам [Л. Дежё (Венгрия)
и др.]. Понятие межъязыкового соответствия – центральное понятие
контрастивной лингвистики Межъязыковые соответствия – это единицы
разных языков, имеющие сходство в семном составе; это сходные по
семантике единицы двух языков, которые могут быть поставлены друг другу
в соответствие независимо от того, часто ли они используются для взаимного
перевода или могут быть использованы для перевода лишь теоретически, в
некоторых специальных контекстах. Межъязыковые соответствия следует
отличать от переводных соответствий, под которыми понимаются две
единицы разных языков, отраженные в двуязычных словарях и регулярно
использующиеся при переводе. Переводные соответствия, таким образом -
это частный случай межъязыковых соответствий. Для контрастивного
описания лексики существенным оказывается количество лексических
единиц языка сопоставления, которые могут быть поставлены в соответствие
исследуемой единице исходного языка. С этой, формальной точки зрения,
выделяются: 1. линейные соответствия (1:1): единице исходного языка
соответствует только одна единица языка сопоставления; Например: город -
Stadt, задвижка - Riegel, гриб - Pilz, красный - rot, дерево - Baum. 2.
векторные соответствия (1:N): единице исходного языка соответствует
несколько единиц языка сопоставления; 24 Например: токарь - Dreher,
Drechsler; полка - Regal, Fach; вход - Eingang, Einstieg; ученик - Schüler,
Lehrling. 3. лакуны (1:0): единице исходного языка не соответствует ни одной
единицы языка сопоставления.
5. Лингвистическая типология (Вяч. Вс. Иванов, В. Матезиус, А.А.
Потебня, В. Скаличка, Г.В. Степанов, Н.И. Толстой, Ф.Ф.
Фортунатов, Р.О. Якобсон).

Типология лингвистическая (от греч. τύπος — отпечаток, форма, образец

и λόγος — слово, учение) — сравнительное изучение структурных и
функциональных свойств языков независимо от характера генетических
отношений между ними. В зависимости от предмета исследования
различаются функциональная (социолингвистическая) типология
и структурная типология. Предмет функциональной типологии — язык
как коммуникативное средство, рассматриваемый сквозь призму его социаль-
ных функций и сфер употребления. Предмет структурной типологии —
внутренняя организация языка как системы; при этом различаются формаль-
ная типология, ориентированная только на план выражения (языковые знаки,
т.е. морфемы, их составные части, т.е. фонемы), и контенсивная типология
(сходства и различия в области значений). Типологический метод
представляет собой исследование языков мира в структурном отношении.
Этот метод направлен на разработку принципов классификации языков,
распределение языков по таксономическим классам и типологическую
характеристику отдельного языка. Главный метод типологии – метод
системного анализа, центральной процедурой которого является построение
обобщенной модели, отображающей все факторы и взаимосвязи в системе
языка. Частные методы:
1) Систематология – установление системы языковых типов, распределение
языков по классам, соответствующим этим типам.
2) Характерология (термин Матезиуса): из всех потенциально возможных
структурно-типологических черт языка, реализуются в основном те, которые
могут рассматриваться как взаимообусловленные и взаимоблагоприятные.
Ф. Шлегель, сопоставляя санскрит с греческим, латинским и тюркскими
языками, пришел к выводу о том, что все языки можно разделить на два типа:
флективные и аффиксирующие. К флективным
языкам Шлегель причислил индоевропейские и семитские языки, к
аффиксирующим – все остальные. Идея эволюционного развития в
классификации Шлегеля была воплощена в мысли о том, что флективные
языки находятся на более высоком уровне развития по сравнению с
аффиксирующими: во флективных языках морфологические способы
используются для кодирования отношений между понятиями. Шлегель
считал, что флективным языкам свойственны «богатство, прочность и
долговечность», а возможности аффиксирующих языков он оценивал
негативно, считая их бедными и скудными. Результатом размышлений В.
Гумбольдта стала морфологическая
классификация языков, которая долгое время считалась единственно
возможной типологической классификацией (например, в классическом
учебнике А.А. Реформатского морфологическая классификация является
синонимом типологической классификации). Х. Штейнталь, ученик и
последователь Гумбольдта, оставил свой
след в истории типологии благодаря тому, что перешел от морфологии к
синтаксису, начав анализировать типы синтаксических связей между

13
словами. Таким образом, в типологическую классификацию был добавлен
еще один признак. В 1921 году появилась типологическая классификация Э.
Сепира,
которая примечательна тем, что в ее основе лежит целый комплекс
перекрещивающихся характеристик (виды и способы выражения
грамматических значений, техника соединения морфем, степень
сложности грамматических форм). В результате вместо традиционно
выделявшихся 3-4 типов языков Сепиром была получена более гибкая и
дробная таксономия из 21 типа языков, в которой были также учтены
языки переходных типов. Еще одно имя, которое принято упоминать в связи
с
типологическими исследованиями в нашей стране – это И. И. Мещанинов.
Он занимался изучением типологии синтаксических отношений между
субъектом и предикатом. Материалом исследования становились самые
разные языки – от кавказских до палеоазиатских. В результате Мещанинов
разработал типологию языков, которая складывалась из трех типов:
а) языки пассивного строя (чукотский). Особенность их
синтаксического построения заключалась в том, что ни субъект, ни объект
не имеют никакого грамматического оформления. При этом они
объединяются в один комплекс и подчиняются ведущему слову. Еще одна
отличительная черта языков пассивного строя заключается в том, что
глаголы не делятся на переходные и непереходные.
б) языки эргативного строя (кавказские языки, баскский), для
которых характерна эргативная конструкция. Ее особенность состоит в
том, что глагол-сказуемое имеет двойную синтаксическую связь с
подлежащим, т.е. глагол не только согласуется с подлежащим, но
одновременно управляет им. При этом подлежащее оформляется особым
эргативным падежом (падежом деятеля), если глагол переходный, и в
абсолютном падеже, если глагол непереходный. Приблизительное
представление об эргативной конструкции дают русские предложения типа
его ударило током, в которых субъект действия находится не в
именительном падеже, а в данном случае в творительном.
в) языки номинативного строя (большинство индоевропейских
языков), для которых основной характеристикой служит употребление
именительного падежа для субъекта независимо от того, является ли
глагол-сказуемое переходным или непереходным.
Работы И.И. Мещанинова интересны тем, что для классификации
языкового материала он предложил использовать не отдельные слова, а
группы слов, которые выражают двучленные отношения (субъект –
предикат; атрибут – определение; переходный глагол – объект).

8. Текст как высшая коммуникативная единица. Единицы текста на

семантико-структурном и композиционном уровнях.
Функциональный аспект в изучении языка, ориентация на коммуникативный процесс неизбежно
привели к выявлению коммуникативной единицы высшего порядка, посредством которой
осуществляется речевое общение. Такой единицей является текст, который мыслится прежде
всего как единица динамическая, организованная в условиях реальной коммуникации и,
следовательно, обладающая экстра- и интралингвистическими параметрами. Для речевой
организации текста определяющими оказываются внешние, коммуникативные факторы. И потому
порождение текста и его функционирование прагматически ориентированы, т.е. текст создается
при возникновении определенной целеустановки и функционирует в определенных
коммуникативных условиях. Коммуникативные условия, или конкретные речевые ситуации,
поддаются типологизации, таким образом, и тексты, ориентированные на определенные
коммуникативные условия, также должны обладать типологическими признаками.
Установлением этих признаков и занимается прежде всего теория текста - научная дисциплина,
получившая выход в социолингвистику, психолингвистику1[1], информатику, функциональную
стилистику, теорию перевода и другие дисциплины, связанные с изучением речевой деятельности
как процесса и речевого произведения как результата этой деятельности. Теория текста
сложилась как научная дисциплина во второй половине XX в. на пересечении ряда наук -
информатики, психологии, лингвистики, риторики, прагматики, семиотики, герменевтики,
книговедения, социологии. Несмотря на обилие междисциплинарных пересечений, в настоящее
время теория текста обладает собственным онтологическим статусом. Теория текста охватывает
любые знаковые последовательности, однако основным ее объектом является текст вербальный,
поэтому при характеристике и описании текста важны данные, накопленные лингвистикой. Одно
то, что теория текста сложилась как дисциплина промежуточного типа, на базе ряда как
фундаментальных, так и прикладных наук, говорит о многомерности самого объекта (текста) и
многоаспектности его изучения. Предметом данной науки являются признаки и характеристики
(как структурные, так и функциональные) текста как коммуникативной единицы высшего уровня,
как цельного речевого произведения. Коммуникативность текста понимается как степень его
обращенности к читателю. Интерес к тексту как речевому произведению проявился у лингвистов,
начиная еще с 20-30-х годов XX в., усилился он в 50-е годы XX в. в связи с обращением к изучению
языка в функциональном аспекте, когда язык стал рассматриваться не как статическая система
знаков, а как система динамическая. Тогда и появился термин-понятие «речевая деятельность» в
практике общения. Текст как продукт речемыслительной деятельности автора и материал
речемыслительной деятельности интерпретатора (читателя) есть прежде всего особым образом
представленное знание: вербализованное знание и фоновое знание. В тексте линейно
упорядочена совокупность знаковых единиц разного объема и сложности13[6], т.е. это
материальное образование, состоящее из элементов членораздельной речи. Однако это в целом
материальное образование несет в себе нечто нематериальное, содержание (знание, событие).
Более того, знание не всегда реализуется целиком вербальными средствами. Еще A.M.
Пешковский писал, что естественная речь «по природе своей эллиптична», что мы всегда не
договариваем своих мыслей, опуская из речи все, что дано обстановкой или «предыдущим
опытом разговаривающих»15[8] . Этот предыдущий опыт (знание) и есть невербализованное в
тексте знание. Функциональный анализ позволяет выйти за пределы собственно языковых
характеристик текста и перейти к анализу понятийных категорий, например типа «пространство» и
«время» (ср.: художественное пространство, художественное время). Функциональный анализ
выявляет значимость этих категорий в тексте. Функциональный анализ помогает вскрыть
соотношение значения языковых единиц и их смысла в тексте. Различие понятий «значение» и
«смысл» при анализе текста очень существенно, так как выводит на его содержательные
характеристики. Прагматический анализ лежит в основе теории дискурса22[4] . Дискурсом (от
фран. discours -речь) в настоящее время считается связный текст в совокупности с
экстралингвистическими факторами - психологическими, социокультурными и др. Дискурс - это
текст, взятый в событийном аспекте как социально направленное «действо». Метафорически
дискурс - это речь, погруженная в жизнь. Поэтому термин «дискурс» в настоящее время
представляется некорректным в применении к древним текстам, так как дискурс целиком
обращен к прагматической ситуации. Тенденция к размежеванию терминов «текст» и «дискурс»
наметилась в 70-80-е годы. Под дискурсом стали понимать разные виды актуализации текстов в
связи с экстралингвистическими показателями. Разграничение понятий «дискурса» и «текста»
базируется на противопоставлении процесса речевой деятельности и ее результата. Дискурс
понимается именно как процесс, связанный с реальным речепроизводством, текст же связывается
с результатом этого процесса23[5]. Кроме того, разграничение может быть определено и
формами речи: термин «дискурс» чаще применяют к произведениям устной речи, а термин
«текст» - к произведениям письменной речи. «Дискурс» в западной терминологии может означать
вообще любую речь. Текст, если рассматривать его в системе обобщенных функциональных
категорий, квалифицируется как высшая коммуникативная единица. Это целостная единица,
состоящая из коммуникативно-функциональных элементов, организованных в систему для
осуществления коммуникативного намерения автора текста соответственно речевой ситуации.
Если принять, что текст отражает некое коммуникативное событие, то, следовательно, элементы
события должны быть соотнесены с отдельными компонентами (или единицами) текста. Поэтому
выявление единиц текста и их иерархии в общей структуре текста помогает вскрыть сущностные
характеристики текста - содержательные, функциональные, коммуникативные. При этом надо
иметь в виду, что единицы текста, представленные, в частности, в виде высказываний, отражают
лишь значимые для данного текста элементы ситуации-события; остальные же элементы могут
опускаться из-за их ясности, достаточной известности. То есть мы имеем дело с некоторым
несоответствием между высказыванием и отраженной в нем ситуацией. Это ставит вопрос о
семантической наполненности единиц текста и ее достаточности или недостаточности в рамках
целого текста. Текст имеет свою микро- и макросемантику, микро- и макроструктуру24[1].
Семантика текста обусловлена коммуникативной задачей передачи информации (текст -
информационное целое); структура текста определяется особенностями внутренней организации
единиц текста и закономерностями взаимосвязи этих единиц в рамках цельного сообщения
(текста) (текст -структурное целое). Единицами текста на семантико-структурном уровне являются:
высказывание (реализованное предложение), межфразовое единство (ряд высказываний,
объединенных семантически и синтаксически в единый фрагмент). Межфразовые единства
единства в свою очередь объединяются в более крупные фрагменты-блоки, обеспечивающие
тексту целостность благодаря реализации дистантных и контактных смысловых и грамматических
связей. На уровне композиционном выделяются единицы качественно иного плана - абзацы,
параграфы, главы, разделы, подглавки и др. Единицы семантико-грамматического
(синтаксического) и композиционного уровня находятся во взаимосвязи и
взаимообусловленности, в частном случае они даже в «пространственном» отношении могут
совпадать, накладываясь друг на друга, например, межфразовое единство и абзац, хотя при этом
они сохраняют свои собственные отличительные признаки.

9. Интертекстуальность как свойство текста. Формы интертекста.

Интертекст и перевод.
Термин интерсексуальность (текст всегда является составной частью широкого
культурного текста), введенный в лингвистический обиход почти полвека тому назад
литературоведом и семиотиком Ю. Кристевой, появлением которого она, по ее
собственному признанию, обязана идеям М.М. Бахтина о диалогизме гуманитарного
мышления, прочно закрепился в современном метаязыке гуманитарных наук, а теория
интертекстуальности сегодня представляет собой широкое поле исследований для
лингвистов и литературоведов, культурологов и искусствоведов. По Лорману Барту
«каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на разных
уровнях в более или менее узнаваемых формах…» [Barthes 1973: 78]. Он также отмечает:
«…текст По Лотману, интертекстуальность предстает как средство манифестации памяти
культуры в тексте. Культура при этом понимается как ненаследственная память
коллектива, которая хранится в текстах, являющихся не только генераторами новых
смыслов, но и средством хранения памяти о предшествующих текстах. Г.В. Денисова
трактует феномен интертекстуальности как категорию коммуникации, выходящую за
пределы только литературных текстов и занимающую важное место в структуре
языкового существования. Как показывает автор, в лингвокультурном сознании любого
этноса за длительное время его существования формируется большой корпус текстов и
речевых клише, которые хранятся в памяти и активизируются говорящими в процессе
коммуникации. Эта область культурной памяти именуется автором интертекстуальной
энциклопедией. Она имеет полевое строение и включает как «сильные», т.е. постоянно
востребованные в определенный культурно-исторический период, тексты, так и
«слабые», находящиеся на периферии культурного пространства, а также как
национальный, так и индивидуальный слои. Поскольку интертекстуальность является
объектом изучения как литературоведения, так и лингвистики, исследования по теории
интертекстуальности различаются и по тому, какой анализ в них превалирует:
литературоведческий или лингвистический. На необходимость разграничения
литературоцентрического и лингвоцентрического подходов указывают многие
исследователи (см., например: [10; 29]). Данное разграничение вполне понятно и
правомерно: в поле зрения литературоведов находятся такие вопросы, как литературные
влияния и традиция, трансляция культуры в пространстве и времени, «странствующие
сюжеты и образы»; лингвисты исследуют вербальные маркеры интертекстуальности и их
смысло- и текстобразующие функции. Большинство лингвистических исследований
интертекстуальности проводится в рамках лингвистики текста (см., например: [35]).
Однако возможна, на наш взгляд, и значительная степень интеграции
литературоведческого и лингвистического анализов в исследовании интертекстуальности.
Интересно введенное Москвиным разделение интертекстуальности на три вида по
принципу интенции: запланированная автором риторическая интертекстуальность, не
запланированная спонтанная интертекстуальность и намеренно зашифрованная
криптофорная интертекстуальность. «любой текст строится как мозаика цитаций, любой
текст − это впитывание и трансформация какого-нибудь другого текста» [Кристева 2004:
167]. С точки зрения лингвистики это означает, что любой текст обладает свойством
референтности (или иначе референции), традиционно описываемой в лингвистической
литературе как «отнесенность актуализованных (включенных в речь) имен, именных
выражений (именных групп) или их эквивалентов к объектам действительности
(референтам, денотатам)» [ЛЭС 1990: 411], которыми в данном случае выступает другой
текст или претекст. В этом смысле перевод является наиболее явным отражением этого
свойства, поскольку если во многих других типах текста это свойство присутствует
имплицитно, то текст, изначально заявленный как перевод, эксплицитно отсылает к
источнику и его автору. Соответственно, можно говорить о переводе как об
интерекстуальном образовании par excellence. Таким образом, текст перевода
рассматривается как взаимосвязанный комплекс цитат (в пределе – единая комплексная цитата),
обладающий признаками текстуальности. В основе переводческого подхода к интертексту лежит
требование интерпретации. Перевод предполагает, что получатель сообщения должен не только
получить информацию, но и освоить ее, интерпретировать, используя многочисленные ссылки на
другие источники. ИТ представляет комплекс значений, которые не являются очевидными
(владение семантикой языка, культуры, мифологии). ПР: «Spiritus quidem promptus est, caro autem
infirma» - «Дух бодр, плоть же немощна» В анекдоте семинарист перевёл: «Спирт хорош, а мясо
протухло». ИТ предполагает возможность двоякого прочтения в зависимости от полноты
энциклопедической осведомленности переводчика (наличие опыта и достаточных знаний).
Особенность перевода как интертекстуальной деятельности состоит в том, чтобы сделать отсылку
на сверхтекст ноязычной культуры и при этом воссоздать текст таким образом, чтобы он сам стал
феноменом принимающей культуры.

Содержание термина «когнитивная функция».

Очевидно, что наблюдаемая в разных своих проявлениях коммуникация должна
изучаться не так, как не наблюдаемая непосредственно речемыслительная деятельность
человека. Изучением глубинных, скрытых от непосредственного видения процессов
усвоения языка, производства, восприятия и понимания речи занимается гибридная
научная дисциплина психолингвистика.

Она получила мощное развитие во второй половине XX в. и в значительной степени

определила антропоцентрические ориентиры современного языкознания. Однако, если
внутренняя речь является предметом прежде всего психологии и психолингвистики, то
функции языка по отношению к мышлению — это предмет лингвистики.
Когнитивная (мыслительная) функция (от лат. cdgnitio — познавание) — это
предназначенность языка быть средством выражения, передачи, хранения и развития
мыслительного содержания.

16 Когнитивная функция языка. Изучение категоризации в современной

лингвистике.
Когнитивное моделирование как основа понимания семантики слова.
Концепт – это научная абстракция. Он номинируется тем словом, которое передает его
значение наиболее концентрированно и адекватно. Однако помимо значений, которые
фиксируются за данным словесным знаком в словарных дефинициях, концепт объединяет
в своем поле и те понятия и смыслы, которые составляют его периферию и не
фиксируются толковыми словарями. Концепты понимаются как "сгустки смысла", несущие
важную культурную информацию и находящие свое конкретное выражение в виде
знаков. Он вбирает в свое поле не только эксплицитное, но и имплицитное знание,
связанное в ментальности человека-говорящего (пишущего, читающего, думающего,
рефлексирующего) с данным понятием, материализованным через слово-знак. Концепт,
по определению Ю. С. Степанова, – это «ячейка» культуры в ментальном мире человека
(Степанов 2004), а культурно освоенные смыслы – это не только прямые связи с
референтом, но и те невидимые нити ассоциаций, которые основаны на общей
культурной памяти народа-носителя языкового сознания. В концептах хранится не только
индивидуальное знание и опыт, но и знание, общее для всего данного лингвистического
сообщества; они – «в некотором роде «коллективное бессознательное» современного …
общества» Е.И. Голованова высказалась по этому поводу более конкретно:
«Отличительной чертой когни62 Гуманитарные науки Humanitarian sciences тивизма как
новой научной парадигмы является понимание особой роли лингвистики, что
обусловлено новой оценкой роли языка во всей речемыслительной деятельности
человека. Язык, по мнению когнитологов, обеспечивает лучший доступ ко многим
непосредственно не наблюдаемым процессам мыслительного, познавательного
характера, процессам концептуализации и категоризации мира» [4, с. 9]. Несколько ниже
в своей работе Е.И. Голованова еще более конкретизировала роль языка в познании:
«Когнитивный подход к изучению языковых явлений базируется на представлении о том,
что в основе языка как знаковой системы и деятельности лежит система знаний о мире –
концептуальная картина мира, которая формируется в сознании человека в результате его
познавательной активности и в процессе коммуникации и преобразующей деятельности.
Сам язык при этом выступает в качестве когнитивного механизма, непосредственно
участвующего в формировании этой системы» [4, с. 10]. Подводя итог рассуждениям о
роли языка в познании, приведем слова В.А. Масловой: «В когнитивистике главное
внимание уделяется способам и приемам переработки, хранения, трансляции знаний
человеком В результате когнитивной деятельности создается система смыслов,
относящихся к тому, что индивид знает, думает о мире». В.А. Маслова отметила связь
между когнитивными процессами и языком и сделала вывод: «Понимание этого и
привело к выделению из когнитивистики когнитивной лингвистики» [11, с. 21].
Логично условиться, чтомоделирование, а способ представления её
содержания – это есть её структура. Если моделирование – научный метод
познания действительности, то
модель – инструмент знания. «Модель… есть создаваемый с целью
получения
и (или) хранения информации специфический объект…, отражающий
свойства,
характеристики и связи объекта-оригинала произвольной природы,
существенные для задачи, решаемой субъектом»

Считаем, что модель и структура различаются функционально и качеством

компонентного состава. Функция модели – переработка потока
информации,
функция структуры – упорядочивание потока информации.

Несмотря на то, что понятия модель и моделирование начали наиболее активно

применяться в научных исследованиях начала XXI века, появились они гораздо раньше.
Термин «модель» впервые встречается в работах математиков конца XIX века Е.
Бельтрами и Ф. Клайна в геометрии, а чуть позже в работах философов Г. Фреге и Б.
Рассела, посвященных проблемам математической логики. В 1944 году термин «модель»
был использован американским лингвистом З. Хэррисом при описании специфики
научной методологии Э. Сепира Применительно к лингвистической науке,
моделирование – это «создание гипотетической модели явления с последующей
верификацией этой модели на языковом материале». Моделирование – основной метод
семантических исследований в рамках когнитивной лингвистики. В частности, считается
перспективным изучать принципы моделирования полисемии, так как это позволит не
только фиксировать языковые факты, но и вскрыть причинно-следственные связи,
объясняющие, почему для данного языка характерна определенная система обозначения
и форма выражения мыслей [2]. Когнитивный подход ориентирован на то, чтобы
активизировать интеллектуальные процессы человека и помочь ему зафиксировать свое
представление содержания текста в виде формальной модели [8, с. 276]. Таким образом,
делается акцент на получателе информации, заложенной в тексте. Не случайно в
последнее время в русле изучения природы научного знания когнитивной наукой,
важным оказывается выделение индивидуального знания [15, с. 104].

В 1972 г. в Копенгагене на заседании секции перевода III Международного конгресса

прикладной лингвистики Джеймс Холмс в докладе «The Name and Nature of Translation
Studies» [11] заявил о необходимости смены фокуса и изучения перевода в рамках
интегрированного подхода. Сначала он определил три главных препятствия на пути
дальнейшего развития этой теоретической дисциплины: - ученые и исследователи
«рассеяны» по различным областям науки, и у них нет общих каналов коммуникации; -
«тривиальный вопрос» – нет названия для этой области исследования; - нет общего
мнения относительно возможностей и структуры дисциплины. Далее Дж. Холмс
предложил схему своей интегрирующей концепции, в которую вошли иерархически
организованные и научно дефинированные аспекты теории перевода, названной им
«Translation Studies». Ученый выделил две основные сферы исследований: «чистое» (pure)
и «прикладное» (applied) переводоведение. Первое подразделялось на теоретическое и
дескриптивное, которое должно быть ориентированным: 1) на синхроническое или
диахроническое изучение переводческого продукта, 2) психологическое исследование
процесса перевода и 3) социологическое исследование функций перевода. Прикладная
ветвь складывалась из дидактики перевода, вспомогательных средств переводчика,
критики перевода и переводческой политики, определяющей место и роль перевода и
переводчика в обществе. Тем самым были очерчены необходимые направления
исследовательской деятельности и определены пути развития новой науки

18 Трансдисциплинарность науки о переводе.

Феномен междисциплинарности в современном науковедении есть лишь одна из четырех
других форм и ступеней комплексного изучения данного объекта соответствующими науками
– «(моно-)дисциплинарность», «междисциплинарность», «поли-/мультидисциплинарность», и
«трансдисциплинарность». Соответственно научные подходы, классифицируемые по степени
полноты познания искомых объектов, можно верифицировать как «дисциплинарный подход»,
«междисциплинарный подход», «мультидисциплинарный подход» и «трансдисциплинарный
подход».

В игровой форме различия и сходства между вышеназванными дисциплинарными подходами

можно представить в виде «коробочных конфигураций». Одна «монодисциплинарная
коробка» представляет одну отраслевую «персональную» научную дисциплину в том числе
традиционные классические фундаментальные науки типа «математика», «химия», «физика»
и др. Считается, что «дисциплинарная коробка», вмещающая «монистическую» дисциплину со
своим строго очерченным предметом исследования, – это хранилище «чистой науки», которая
в какой-то степени накапливает знание ради самого знания.

«Междисциплинарная коробка» предстает в виде большой коробки, которая вмещает более

одной дисциплины, но все «входящие сопутствующие дисциплины» подчиняются одной
главной, ведущей дисциплине, а прочие дисциплины суть ведомые. Ведущая дисциплина как
бы «сплавляет» различные теоретические допущения, методологии и практики, которые
приходят от вовлекаемых в научное исследование дисциплин. Это означает, что, несмотря на
возможность прямого переноса метода исследования, когнитивных схем из одной
дисциплины в другую, результаты междисциплинарного исследования будут всегда
трактоваться ведущей дисциплиной. Примерами могут служить так называемые «бинарные
естественные науки» типа «биохимия», «биофизика», «биоэтика» и т.д. В современном
языкознании находим массу подобных междисциплинарных наук – «психолингвистика»,
«этнопсихолингвистика», «лингвокультурология», «социолингвистика», «когнитивная
лингвистика» и т.д.

При «мультидисциплинарности» научного потока знаний все дисциплины продолжают

оставаться в своих коробках, образуя своеобразный «хаос коробок».
Мультидисциплинарность – это не интегративная смесь дисциплин. Она не предполагает
переноса методов исследования из одной дисциплины в другую. Каждая из них сохраняет
собственную методологию и собственные теоретические допущения, не видоизменяя и не
дополняя их, подвергаясь воздействию со стороны других дисциплин. Она не интерактивна
 Что касается трансдисциплинарности, то её изображают в виде некой пирамиды, выстроенной
из стоящей одна на другой коробок. «Отец трансдисциплинарности» Ж.Пиаже считал, что
«после этапа междисциплинарных исследований следует ожидать более высокого этапа –
трансдисциплинарного, который не ограничится междисциплинарными отношениями, а
разместит эти отношения внутри глобальной системы без строгих границ между
дисциплинами». Тем самым создается холистическое видение предмета без резко
очерченных границ между дисциплинами. Трансдисциплинарность представляет собой
своеобразную «мета-методологию», которая стремится превзойти и преобразовать методики
разных дисциплин [Трансдисциплинарность, 2015, с.26]. В условиях неизбежного перехода
теории и методологии перевода на современную трансдисциплинарную платформу встает
вопрос о построении адекватной метаметодологии переводоведения и упорядоченной
дистрибуции многочисленных наук, взаимодействующих и кооперирующихся с ним как
учением о межкультурном общении и межъязыковом посредничестве. Для решения этой
проблемы используется разрабатываемая нами «герменевтическая парадигма перевода».

Разрабатываемый нами ГПМС – как переводоведческая модификация ГМС – представлен в

виде четырёхступенчатой матрицы.

Предпонимание – это расширенный трансдисциплинарный предпереводческий анализ

ИТ;понимание– это преодоление «чуждости» ИТ, усвоение его смысла, трансформация
«непонятного остатка» в «понятное»; расшифровка недосказанных и недовыраженных
скрытых интенций автора, вживание в суть его «языковых игр» и т.д.; интерпретациятолкуется
как выработка «переводческого промежуточного языка», перебор вариантов перевода
закономерных соответствий, способов
перекодирования/перевыражения/переложения/пересоздания/перепорождения вторичного
текста – ПТ); и, наконец, переводческое решениепонимается как порождение окончательного
результирующего «дискурсивно эквивалентного» или «прагматически адекватного»
переводного/пересозданного текста, отчужденного от переводчика в сферу читательской
рефлексии

20.Теория закономерных соответствий (постулаты теории; категории

соответствий; эквиваленты, соответствия, трансформации; логические
основания трансформаций).
«Теория закономерных соответствий, — писал Рецкер, — должна устанавливать
определенные параметры, внутри которых может осуществляться выбор вариантов
перевода. Не давая никаких рецептов, теория соответствий вскрывает общие
закономерности переводческого процесса, основанные на функциональной зависимости.
При переводе с одного языка на другой приходится учитывать действие одних и тех же
факторов логико-семантического порядка для передачи одного и того же смыслового
содержания»2 . В приведенном высказывании Рецкера привлекают внимание три
положения: о параметрах, ограничивающих выбор пере одчика, о функциональной
зависимости и о логико-семантических снованиях. Таким образом, данная теория
строится изначально как теория нормализующая. Автор пытается очертить рамки, внутри
которых переводческие действия могут считаться обоснованными. Он не использует
категорию эквивалентности как отношение между текстом на исходном языке и текстом
на языке оригинала, но говорит о закономерных соответствиях как об отношениях между
отдельными фрагментами текста оригинала и текста перевода. Ему более импонирует
термин «адекватность», который и служит оценочной категорией. Рассматривая вопрос о
том, что является критерием правильности выбора средств выражения для достижения
адекватности перевода, он пишет: «Поскольку критерием адекватности может быть лишь
соответствие частице действительности, описанной в оригинале, равноценность средств
определяется если не тождеством, то максимальным приближением полученного
результата к воздействию оригинала. Анализ любого перевода, выполненного на высоком
уровне мастерства, показывает, что основа установления равноценности языковых
средств может быть только функциональная, а не формальная»1 . В определении
критериев адекватности Рецкер исходит из таких понятий, как воздействие на читателя и
функциональная равноценность, противопоставленная формальной. На первый взгляд,
его концепция мало чем отличается от теории динамической эквивалентности Найды.
Различие лишь в терминологии. Но это не совсем так. Говоря о функциональной
равнозначности, Рецкер противопостаачяет словарные значения лексических единиц тем,
которые выводятся из содержания реального текста, т.е. речевого произведения. В его
противопоставлении функциональной равнозначности формальной отражается
соссюровская дихотомия языка и речи. «Никакой словарь, — пишет он, — не может
предусмотреть все разнообразие контекстуальных значений, реализуемых в речевом
потоке, точно так же, как он не может охватить и все разнообразие сочетаний слов.
Поэтому теория перевода может устанавливать лишь функциональные соответствия,
учитывающие зависимость передачи определенных смысловых категорий от действия
различных факторов»2 . Используя термины «адекватность» и «равноценность» для
обозначения требуемого характера отношений между текстом на ИЯ и текстом на ПЯ, т.е.
того отношения, которое в современной науке о переводе определяется как
эквивалентность, Рецкер вводит в свою теорию понятия эквивалента и эквивалентного
соответствия. Он полагает неконструктивным использование термина эквивалент для
обозначения всякого соответствия фрагменту текста оригинала фрагмента текста
перевода. По его мнению, «эквивалентом следует считать постоянное равнозначное
соответствие, как правило, не зависящее от контекста»1 . К разряду эквивалентов он
относит географические названия, собственные имена, термины любых отраслей знания.
Эквиваленты делятся на полные и частичные, абсолютные и относительные. Полными
эквивалентами являются такие единицы сравниваемых языков, которые совпадают во
всех значениях или же имеют в обоих языках лишь одно значение. Частичными
эквивалентами оказываются многозначные слова и словосочетания, совпадающие в
одном из значений. Абсолютными эквивалентами считаются те, что имеют единственно
приемлемое соответствие. Рецкер приводит пример английского выражения the shadows
of the gods и его единственно правильного русского эквивалента сумерки богов, несмотря
на то что английское слово shadow имеет значения тень, полумрак, призрак. Говоря об
абсолютных эквивалентах, он высказывает весьма важную для теории и практики
перевода мысль о живучести традиционных межъязыковых соответствий: «Традиция
межъязыковых соответствий настолько упорна, что всякий иной перевод был бы
ошибочным»2 . Итак, эквиваленты — это единицы, «установившиеся в силу тождества
обозначаемого, а также отложившиеся в традиции языковых контактов»3 . Эквивалентам
противопоставлена группа иных межъязыковых соответствий: вариантные и
контекстуальные соответствия и соответствия, получившиеся в результате всех видов
переводческих трансформаций. По мнению автора этой теории, между эквивалентными
соответствиями и двумя другими группами соотносимых в межъязыковом плане
фрагментов текста есть существенное различие. Первые относятся к сфере языка, а
вторые — к сфере речи.
1. Прагматика как уровень семиотических отношений знака (семиотические
отношения знака; семиотические построения в теориях перевода; теория
уровней эквивалентности В. Комиссарова; теория функциональной
эквивалентности А. Швейцера – сравнительный анализ уровневых теорий).
В.Н. Комиссаров, анализируя категорию эквивалентности, справедливо отмечал,
что «сопоставление переводов с их оригиналами показывает, что существует
несколько типов эквивалентности, в каждом из которых разные части содержания
исходного текста. Изучение уровней эквивалентности позволяет определить, какую
степень близости к оригиналу переводчик может достичь в каждом конкретном
случае»1 . Мы уже убедились в том, что реальные переводы соответствуют
оригиналам в разной степени, оставаясь при этом именно переводами, а не иными
видами межъязыкового посредничества. Попытка построить типологию
эквивалентности, найти те ступени, которые ведут от минимально возможной к
максимальной эквивалентности, а также установить объективную, обоснованную
границу, отделяющую перевод от «неперевода», и приводит к теории уровней
эквивалентности. Наиболее известные теории уровней эквивалентности строятся
на семиотических основаниях, точнее, на выделенных семиотикой трех типах
отношений знака — прагматическом, семантическом и синтаксическом. Понятие
многоступенчатого переводческого эквивалента приобретает достаточно четкие
очертания в теории Г. Егера2 . Он приходит к понятию коммуникативной
эквивалентности через понятие коммуникативной значимости, которая и
составляет основу этого типа эквивалентности. Коммуникативная значимость
текста оказывается его свойством вызывать определенный коммуникативный
эффект. Она возникает из функций языковых знаков, которые связаны с
семантическим, синтаксическим и прагматическим уровнями отношений. Эти
отношения, согласно гипотезе Черри, в нормальной речевой коммуникации
находятся в определенных иерархических отношениях: семантический уровень
подчиняет себе синтаксический, и оба они подчинены прагматическому уровню.
Внутри семантического значения различаются сигнификативное и денотативное.
Таким образом, модель переводческой эквивалентности, отражающая иерархию
отношений языковых знаков, выстраивается в следующих четырех уровнях: 1 —
прагматический (для чего говорить); 2 — семантический 1 (денотативный) (о чем
сказать); 3 — семантический 2 (сигнификативный) (как сказать); 4 —
синтаксический (как расположить элементы высказыва ния относительно друг
друга). Полная эквивалентность, или собственно эквивалентность, между текстом
оригинала и текстом перевода достигается тогда, когда на всех четырех уровнях
значения ИТ инвариантны значениям ПТ. Данная концепция, и особенно идея о
доминирующей функции прагматических отношений, подчиняющей себе все
другие типы, была проддержана многими исследователями. Швейцер утверждал,
что «прагматический уровень занимает высшее место в иерархии уровней
эквивалентности. В этой иерархии существует следующая закономерность: каждый
уровень эквивалентности предполагает наличие эквивалентности на всех более
высоких уровнях»1 . Прагматический уровень эквивалентности, возведенный в
ранг главного, высшего, составляет то необходимое коммуникативное ядро, без
которого эквивалентность не может быть достигнута. Прагматическое значение
составляет некий минимум инвариантности, по достижении которого уже
оказывается возможным говорить о переводе. Комиссаров строит более
развернутую модель уровней эквивалентности. В последнем уточненном варианте
предложенная им модель предполагает пять иерархически взаимосвязанных
уровней: 1 —уровень цели коммуникации; 2 —уровень описания ситуации; 3 —
уровень способа описания ситуации; 4 —уровень структуры высказывания; 5 —
уровень лексико-семантического соответствия. Сопоставив эту модель с той,
которая предлагалась Швейцером, мы обнаруживаем определенное сходство на
первых четырех уровнях: уровень цели коммуникации соответствует
прагматическому, уровень описания ситуации — семантическому
референциальному, уровень способа описания ситуации — семантическому
компонентному и уровень структуры высказывания — синтаксическому. В модели
Комиссарова по отношению к модели Швейцера изменена иерархия двух уровней:
уровень описания ситуации подчиняет себе уровень способа описания ситуации.
Иначе говоря, перевод на уровне способа описания ситуации предстает как более
точный по отношению к уровню описания ситуации. С таким изменением
иерархии уровней эквивалентности трудно не согласиться. Мы уже показывали на
примере, заимствованном у Р. Барта, насколько обедняется текст перевода, если в
нем передается только информация о предмете речи (денотативное или
референциальное значение) и опускается информация о том, как этот предмет
отражается в сознании автора, что находит выражение в выборе определенных
речевых форм. Комиссаров дополняет модель эквивалентности еще одним уровнем
— уровнем лексико-семантического соответствия. Это дополнение представляется
существенным, во всяком случае, по двум причинам. Во-первых, оно логически
завершает иерархию уровней эквивалентности: начав с уровня цели коммуникации,
где перевод оказывается максимально свободным, вольным (за верхним пределом
этого уровня вряд ли можно уже говорить о переводе), Комиссаров доходит до
уровня пословной эквивалентности, т.е. до уровня буквального перевода, который
в определенных случаях также возможен. Во-вторых, автор модели привлекает
внимание к слову, которое в реальном переводе весьма часто выступает в качестве
единицы эквивалентности. Множество трансформационных операций, известных в
теории перевода, связаны именно с преобразованием слов (конкретизация,
генерализация и т.д.). На первый взгляд, этот уровень эквивалентности
перекликается с уровнем способа описания ситуации (компонентный уровень у
Швейцера). Но это не так. В самом деле, на уровне способа описания ситуации
Комиссаров рассматривает семантическую структуру не отдельного слова, а
высказывания как речевой формы отражения той или иной предметной ситуации,
его компонентный состав. Таким образом, выделение пяти уровней
эквивалентности, различающихся степенью детализации, точности и полноты
смыслов, представляется обоснованным. Однако в типологии уровней
эквивалентности Комиссарова угадывается некоторое противоречие. Первые три
уровня выделяются на основе ономасиологического подхода к сравнению текстов
оригинала и перевода, а оставшиеся два, напротив, семасиологического. Ведь в
первых трех случаях Комиссаров движется от значений (цель высказывания —
 ситуация — отражение ситуации сознанием автора) к формам их выражения в ИЯ
и ПЯ, т.е. к знакам. В четвертом и пятом случаях он идет от форм выражения,
знаков (синтаксической структуры и слов) к их значениям.

30 Переводной дискурс. «Свое» и «чужое» в переводе. Дескриптивная

теория перевода Г. Тури. Ф. Шлейермахер и Л. Венутти.
Г.Тури в течение многих лет разрабатывает собственную концепцию
перевода, отличающуюся цельностью и последовательностью. Объектом его
исследования служат художественные переводы с различных языков на
иврит, но он стремится положить в основу анализа конкретных переводов
широкие общетеоретические концепции. Г.Тури начинает с критики
существующих теорий перевода, которые, по его мнению, исходят из
неправильных Предпосылок. Они всецело ориентированы на исходный текст
или даже на исходный язык, определяя перевод как текст на другом языке,
эквивалентный исходному тексту. Независимо от того, как определяется
сама переводческая эквивалентность, такой подход делает теорию перевода
нормативной и ограничительной, поскольку она исключает из своего
рассмотрения множество реальных переводов, не отвечающих априорным
условиям эквивалентности. Г.Тури выдвигает свою концепцию теории
перевода, которую он называет «описательной» и которая исходит из иных
постулатов. Прежде всего она принципиально ориентирована не на процесс,
а на результат перевода, на текст перевода. За рубежом считают, что вопрос
о переводческих нормах был разработан израильским переводоведом
Гидеоном Тури, который определял их как закономерности переводческой
деятельности в рамках конкретной социокультурной ситуации. З.Г. Прошина
отмечает, что такие закономерности выявляются через описание и
сравнение разных переводов, а исследования в этом ключе получили
названия дескриптивной теории перевода, основоположником которой
считают Г. Тури. Таким образом, дескриптивный подход к норме
фокусируется на социокультурном принципе: эквивалентность перевода и
оригинала определяется социокультурными нормами, литературными
конвенциями и другими факторами, влияющими на конечный продукт
переводческой деятельности.
В лекции «О разных методах перевода» (нем. Über die verschiedenen
Methoden des Übersetzens), прочитанной 24 июня 1813 года на заседании
Королевской академии наук в Берлине, Шлейермахер противопоставляет
два типа перевода. Первый предполагает, что переводчик стремится
максимально точно воспроизводить оригинальный текст средствами другого
языка, не прибегая к упрощению, адаптации и иным формам облегчения
читательской задачи в ущерб авторскому замыслу («переводчик оставляет в
покое писателя и заставляет читателя двигаться к нему навстречу»). Согласно
второму типу, переводчик «оставляет в покое читателя, и тогда идти
навстречу приходится писателю», то есть перевод с этой точки зрения
представляет собой удобную для читателя версию текста, в которой сложные
элементы, связанные с языком, на котором создан оригинал, или авторской
манерой, затушёвываются и нейтрализуются. Шлейермахер подчёркивал, что
эти «пути совершенно различны, следовать можно только одним из них,
всячески избегая их смешения, в противном случае результат может
оказаться плачевным: писатель и читатель могут вообще не встретиться».
Согласно Венути, каждый переводчик должен рассматривать перевод как
процесс, чреватый сильным искажением и преломлением норм исходного
языка и культуры под мощным влиянием конвенций принимающей
культуры. Задача переводчика — противостоять этому влиянию и стараться
сохранить и передавать нормы культуры, воплощённые в оригинальном
тексте, бережно сохранять их в переводе и намеренно обозначать большую
или меньшую дистанцированность (foreignness) перевода от культуры
получателя перевода.
29. Философские аспекты переводческой деятельности (герменевтическая
и
семиотическая сущность деятельности переводчика, теория и методология
переводческой интерпретации текстов; перевод как познавательная
деятельность).
Для семиотики характерно выделение трех аспектов взаимодействия знаков
между собой и их отношений с окружающей средой: синтактика, семантика и
прагматика. Если ограничить область семиотики только языковыми
системами, то синтактика может быть определена как отношения между
знаками в речевой цепи, т.е. в тексте, с которым реально и сталкивается
переводчик. Семантика определяет трехстороннее отношение между
знаком, обозначаемым им предметом (денотатом) и понятием об этом
предмете (сигнификатом). Прагматика выражается в отношении между
знаками и теми, кто их использует, т.е. между участниками коммуникации
(субъектом речи и адресатом, в иных терминах — отправителем и
получателем). Семиотический подход к изучению перевода традиционно
используется теорией перевода как наиболее отвечающий интересам
данной научной области и соответствующий переводческой реальности.
Комиссаров, говоря о лингвосемиотических основах теории перевода,
отмечает, что «положения современного языкознания о семиотической
природе языка и использовании языковых знаков и структур в процессе
вербальной коммуникации создают концептуальную основу для изучения
важнейших сторон переводческой деятельности, лингвистического
механизма и коммуникативной роли перевода»2 . В самом деле, некоторые
категории семиотики, точнее, той ее ветви, которая имеет в качестве своего
объекта языковые системы, т.е. лингвосемиотики, оказываются чрезвычайно
важными для понимания сущности и механизма переводческого процесса.
Так, положение о принципиальной возможности интерпретации одной
знаковой системы посредством другой снимает вопрос о «переводимости»,
традиционно поднимавшийся в истории перевода. Принятое в семиотике
различие отношений между интерпретируемой и интерпретирующей
системами позволяет оградить перевод от необоснованных и теоретически
несостоятельных требований «верности» и показывает, насколько верным
может быть образ (вторичный продукт, перевод) по отношению к прообразу
(оригиналу). 1 Бархударов Л.С. Указ. соч. С. 184—185. 2 Комиссаров В.Н.
Современное переводоведение. С. 53. 245 Положения лингвосемиотики о
двусторонности языкового знака, о своеобразии его связи с обозначаемой
им реальностью позволяют более точно решить вопрос о том, что же
переводчик на самом деле переводит, слова или их значения, а может быть,
не значения, а смыслы, рождающиеся только из определенных сочетаний
знаков, обладающих определенной индивидуальностью. В этой связи
чрезвычайно важным для теории перевода оказывается выдвинутое
Бенвенистом положение семиотики о существовании двух типов систем —
тех, означивание которым придает автор, и тех, где «означивание присуще
уже первичным элементам в изолированном состоянии, независимо от тех
связей, в которые они могут вступать друг с другом»1 . Иначе говоря, система
языка противостоит языковому сознанию индивидов, которое может
означивать те или иные явления не совсем так, как это принято нормой того
или иного языка. Наличие этих двух систем является одним из камней
преткновения в переводе. Переводчик, постоянно сталкиваясь с авторским
индивидуальным означиванием, обращается к системам постоянного
означивания для того, чтобы на их основе создать собственное
индивидуальное означивание. Неверное понимание первой системы,
подмена элементов одной системы элементами другой нередко ведет к
переводческим ошибкам. Семиотический подход позволяет также глубже
понять, какая реальность отражается в процессе перевода: та, что
представлял себе и описал автор оригинала, или та, что смоделировал
переводчик. В то же время нельзя не разделять той осторожности, с которой
подходил к возможности использования категорий семиотики в теории
перевода А.Д. Швейцер. Он справедливо полагал, что пока удалось лишь
«сформулировать некоторые принципы семиотического подхода к анализу
перевода, наметить определенные перспективы приложения семиотики к
изучению перевода, обосновать в терминах семиотики некоторые
положения, до этого эмпирически установленные в теории и практике
перевода»2 . Несмотря на то что с момента выхода в свет его книги прошло
уже довольно много лет, нельзя утверждать, что семиотическая концепция
перевода далеко продвинулась вперед. К отношениям между семиотикой и
теорией перевода Швейцер подходил с позиции исследования текста,
полагая, что текст является пересечением интересов семиотики, лингвистики
текста и теории перевода. Однако он не видел достаточных оснований для
того, чтобы «говорить о возможности или целесообразности "семиотизации"
теории перевода»3 . 1 Бенвенист Э. Указ. соч. С. 83. 2 Швейцер А.Д. Теория
перевода. С. 41. 1 Там же. 246 Разумеется, «семиотизация» теории перевода,
как и ее «лингвистизация», оказалась бы очередным креном в область
одного из научных направлений, что непременно привело бы к
односторонности научного знания и в очередной раз растворило бы теорию
перевода в другой научной дисциплине, исказило бы и ограничило ее
предмет. В самом деле, изучение перевода, глубинных механизмов этого
целостного процесса не может быть полным, если останутся в стороне
культурологические, социологические, антропологические, психологические
и иные аспекты этой деятельности. В то же время семиотика, по
справедливому замечанию Ч. Морриса, является не только наукой, но и
инструментом для других наук, снабжая их необходимым понятийным
аппаратом и методами анализа объекта1 . Тем не менее отдельные
положения теории перевода всецело базируются на понятиях семиотики.
Особенно продуктивным для теории перевода оказалось положение
семиотики об отношениях знака, т.е. его семантических, синтаксических и
прагматических свойствах. На этом положении основываются почти все
теории, предполагающие многоуровневое понимание главной категории
теории перевода — категории эквивалентности. Семиотический подход к
переводу позволяет представить его и как интерпретирующую системную
деятельность, оперирующую знаковыми системами. Это заставляет
задуматься о категории «единицы перевода», не уходить от решения
вопроса о единице. Ведь всякая система, несущая значение, непременно
должна содержать единицы, которыми она оперирует для производства
смыслов.