УДК: 82.

3
Время древнерусское и современное в романе Евгения Водолазкина «Лавр»
А.В. Архангельская
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Россия
Интерес к Древней Руси – как «реальной», так и «мифологизированной» – харак-
терная черта целого ряда направлений современной литературы от исторической романи-
стики разной степени достоверности как по материалу, так и по сверхзадачам литератур-
ного плана (В. Иванов, Б. Васильев и др.) до фэнтези (напр., при всех возможных оговор-
ках, М. Семенова). В медиевистике эти произведения не столь часто удостаиваются вни-
мания исследователей, хотя в целом проблема «древнерусской литературы после древне-
русской литературы» представляется достаточно перспективной как в научной, так и в
учебно-методической перспективе.
Анализируя современные произведения, так или иначе повествующие о прошлом,
всегда необходимо учитывать «два измерения», в них неизбежно присутствующие и друг
с другом коррелирующие. Современный текст всегда будет исходить прежде всего из дня
сегодняшнего, и в случае использования древнерусского материала будут выявляться
вневременные или близкие по духу, идеям, задачам и т. д пласты. В этом смысле иссле-
дование такого материала всегда обогащает представления о соотношении тех или иных
определяющих координат (или даже их систем), на которых строится литература в раз-
личные эпохи. В связи с тем, что как в современной науке, так и в современной литерату-
ре наблюдается тяготение к новым формам и уровням обобщения, представляется, что в
ближайшее время стоит ожидать и появления нового материала для исследований подоб-
ного типа, и самих исследований.
Известная трудность связана с тем, что довольно большой пласт современной лите-
ратурной продукции, формально укладывающейся в рамки обозначенной темы, ни со-
держательно, ни художественно не выдерживает критики и потому категорически не мо-
жет привлекаться в качестве материала для сколько-нибудь серьезной научной работы.
Не секрет, что в ряде случаев «классические» филологи демонстрируют нарочитое пре-
небрежение современной литературой, ссылаясь на старые университетские традиции
преподавать только то, что уже «проверено временем».
Новый роман Евгения Водолазкина «Лавр» (2012) в контексте поставленных про-
блем интересен прежде всего тем, что его автор – профессиональный филолог-медиевист,
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Отдела древнерусской лите-
ратуры Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН, исследователь хроно-
графического и палейного повествования в древнерусской литературе, автор ряда статей
о календарных реформах на Руси, о знаке и значении в древнерусской письменности и
т. д. В данном случае все те вневременные, надвременные и прочие межэпохальные свя-
зи, о которых говорилось выше, предельно заостряются и углубляются, что делает роман
особенно ценным объектом филологического исследования.
И сам автор, и читатели уже неоднократно отмечали, что «Лавр» – это прежде всего
роман о времени. Время в романе течет по-разному, и все эти разные течения сложным
образом пересекаются между собой. Есть линейное время, от рождения героя до его
смерти, границы этого времени совпадают с началом и концом романа и роднят текст с
житием-жизнеописанием. Это линейное время завязано на календарь: большая часть ро-
мана проходит в ожидании конца света – в преддверии 1492 (7000 от сотворения мира)
года, к которому, как к точке кульминации, вроде бы и направлено все действие (за 36 лет
до конца света Арсений задумывается о возможности сохранить тело мертвой возлюб-
ленной «для грядущего всеобщего воскресения» [1, с. 104], календарными расчетами и
пророчествами о конце света озабочен итальянский друг Арсения Амборджо Флеккиа,
накануне конца света Арсений уходит из Пскова в Кириллов монастырь и т. д.). Но 7000-
й год становится очередным рубежом в судьбе Арсения – Устина – Амвросия не по ка-
лендарным, а по личным причинам: в этот год он принимает схиму с именем Лавра – тем
самым именем, которое проносит недолго, но которое – не случайно! – и даст название
роману. Наконец, у этого линейного времени в романе очень много конкретных характе-
ристик: оно измеряется часами, днями, неделями, месяцами, сезонами, годами. Так, мы
узнаем, что, совершив чудесное исцеление града Пскова от мора, Арсений спал пятна-
дцать дней и пятнадцать ночей, годы он привык мерить веснами и т. д.
 Но в этом линейном времени обнаруживаются свои концентрические круги: в пя-
той части первой книги Арсений-мальчик глядит в печное пламя и видит себя седым ста-
риком, к которому приходит за исцелением княгиня с опухолью в голове, в восьмой главе
последней книги инок Амвросий смотрит в устье печи, где в пламени видит светловоло-
сого мальчика, у ног которого свернулся волк; при этом оба они понимают, что видят са-
ми себя, и знают, что именно другой «я» видит и чувствует в этот момент.
Мысль о времени чрезвычайно заботит героя – всего лишь чуть меньше, чем страх
того, что он движется в неверном направлении и не сможет спасти душу своей возлюб-
ленной и выполнить главную клятву своей жизни. Он сам понимает, что его собственное
время отличается от обычного: «С тех пор время Арсения окончательно пошло по-
другому. Точнее, оно просто перестало двигаться и пребывало в покое. <…> Так выясни-
лось, что события не всегда протекают во времени… Порой они протекают сами по себе»
[1, с. 205]. Но все же пока еще он ощущает потребность в этом внешнем времени, и на
слова Амборджо: «Мне все больше кажется, что времени нет», испуганно отвечает:
«…мне нужно время если не для нас обоих, то хотя бы для нее. Я, Амборджо, очень бо-
юсь, что время может кончиться. Мы к этому не готовы – ни я, ни она». И слышит в ответ
тихие слова: «К этому никто не готов…» [1, с. 279-281].
Арсений – Лавр сохраняет способность возвращаться не только в пространстве
(жизнь его заканчивается там же, где начиналась, хотя существенная ее часть проходит в
движении, включая паломничество в Иерусалим), но и во времени (принимая роды у
Анастасии, Лавр искупает вину, совершенную Арсением по отношению к Устине). Круг
замыкается смертью – но смерть адресует нас к началу романа, в «Пролегомене» к кото-
рому автор сообщает нам о том, что тело Лавра после смерти «не имело следов тления» и
«исчезло», так что некоторые даже считали, что «даровавший исцеления не мог умереть,
как все прочие», так что «можно с уверенностью считать, что в настоящее время его с
нами нет», но «стоит при этом оговориться, что сам он не всегда понимал, какое время
следует считать настоящим» [1, с. 9-10].
Кроме того, романное время одновременно и вовлекает в себя настоящее, сего-
дняшний день. Иногда знаком становится как бы случайно выскочившая из-под пера де-
таль: весной из-под тающего снега «полезла вся лесная неопрятность – прошлогодние
листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки» [1,
с. 82]. Иногда фраза начинается по-древнерусски, а заканчивается современными интона-
циями: «Что убо о сем речеши, записывал он в сердцах на куске бересты… Кошмар» [1,
с. 17]. Кирилловский старец Никандр, провидящий в душах человеческих, обращается к
четырехлетнему Арсению, сломавшему ногу в попытках взлететь с крыши при помощи
павлиньих перьев: «Знаю, что собираешься на небо… Но образ действий твой считаю,
прости, экзотическим» [1, с. 22]. А другой кирилловский старец – Иннокентий, печально
констатировавший, что «в ожидании конца света у некоторых сдают нервы» [1, с. 384],
научит героя отличать круг от спирали, выводя представление о времени на новый уро-
вень: «Помни, Амвросие, что повторения даны для преодоления времени и нашего спасе-
ния» [1, с. 377]
Такими спиралевидными повторениями вторгаются в повествование и истории го-
раздо более поздние: археологическая экспедиция во Псков Ю.А. Строева в 1977-м, уста-
новка ангела с крестом на Петропавловском соборе в Петербурге после его реставрации и
др. В дне сегодняшнем проступает прошлое – так, как чувствовали это древнерусские
люди: на каком-то сломе призмы времени будущее становится видимым прошлому, а
прошлое – будущему, только открывается время этими гранями не всем, а тем, кто к аб-
солютному покою приходит через путь познания и отречения.
В этом контрасте достигается гармония, за временным угадывается вечное и сю-
жетное повествование становится притчевым. Мироздание уподобляется Творцу – «по
образу и подобию». Путь к этому уподоблению лежит на координатах Времени – но не
относительного, измеряемого и вычисляемого, а абсолютного, и потому по-настоящему
бесконечного.

1. Водолазкин Е.Г. Лавр. М.: Астрель, 2012. Цитаты по этому изданию даны в тексте с
указанием номера страницы.