ДИССЕРТАЦИЯ Камолова Гулчирой

МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО
ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ УЗБЕКИСТАН
УЗБЕКСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
МИРОВЫХ ЯЗЫКОВ
Филологический факультет
Кафедра русской литературы и методики обучения
На правах рукописи
КАМОЛОВА ГУЛЧИРОЙ ОТАБЕК КИЗИ
Особенности автобиографической прозы В. Катаева

(«Трава забвения», «Алмазный мой венец»)
ДИССЕРТАЦИЯ
на соискание степени магистра филологии
Специальность: Специальность: 5А 120101
Литературоведение (русская литература)
Работа рассмотрена и
допускается к защите. Научный руководитель
ст. преподаватель
Зав.кафедрой русской Кучинский А.Ю.
литературы и методики
обучения «___»___________ года
д. ф. н., проф. Петрухина Н.М.
«___»___________ года
Ташкент – 2023
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ ……………………………………………………….…. 3
ГЛАВА I. «АВТОБИОГРАФИЗМ» И
«АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА» В ТВОРЧЕСТВЕ В.П. КАТАЕВА
1.1 «Алмазный мой венец» – книга воспоминаний Валентина
Катаева как центральный текст его позднего
(«мовистического») корпуса литературных произведений.
……………………………………………..…… 9
1.2 Функция автобиографизма в романе «Алмазный мой
венец»………………………………………………..…………. 22
Выводы ……………………………………………………………….. 37
ГЛАВА II.
«МОВИСТСКАЯ ПРОЗА» И ЖАНР МЕМУАРОВ:
В.П.КАТАЕВ «ТРАВА ЗАБВЕНЬЯ»
2.1 Повесть «Трава забвенья» как модель автобиографической
прозы …………………………………………………….…….. 39
2.2 Понятие «автобиографический герой» в повести «Трава
забвенья» ……………………………………………………..… 51
Выводы ……………………………………………………………….. 60
ГЛАВА III. ОСОБЕННОСТИ СОЗДАНИЯ ОБРАЗОВ
КОЛЛЕГ-ПИСАТЕЛЕЙ В ПРОЗЕ В.П. КАТАЕВА
3.1 Образ И. Бунина в повести «Трава забвения».
……………………………………………………….... 63
3.2 Образы русских писателей 1920-х годов в романе «Алмазный
мой венец» ………………………………………………………. 69
Выводы …………………………………………………..…………….. 83
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ………………………………………..………….….. 86
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ …..…….…….. 92
ВВЕДЕНИЕ
2
Валентин Петрович Катаев – известный русский писатель ХХ века,
новатор, ставший классиком русской литературы. Для кого-то он прежде
всего – автор повестей для детской и юношеской аудитории «Белеет парус
одинокий» и «Сын полка». Для других – создатель лиричных мемуаров
«Алмазный мой венец» – о тех единомышленниках писателя, кто творил
невероятный Серебряный век.
В произведениях Валентина Петровича Катаева запечатлены
необыкновенно яркие картины минувшей эпохи. Творческое кредо писателя
«почти всегда в хорошей прозе изобразительное превышает
повествовательное»1 объясняет обилие прилагательных, позволяющих
передать кинестетические составляющие: «нюансы красок, запахов, звуков,
эмоций, всего того, из чего создан мир»2.
Особенность творчества Валентина Петровича Катаева как писателя-
мемуариста и представителя автобиографической прозы заключается в том,
что он сумел передать уникальность и неповторимость своего времени. В его
произведениях присутствуют описаниями атмосферы эпохи; образов,
характерных для эпохи, которую он изображал. Катаев был мастером
воссоздания и использования ярких образов и индивидуальных деталей,
которые создавали живые и яркие картины прошлых времен. Его тексты
обладают необыкновенной остротой и точностью, что позволяет читателям
не просто почувствовать эпоху, но и ощутить достоверность, поверить в ее
реальность. В произведениях Катаева нет схематизма и искусственности, он
просто и естественно передает исторический фон, в котором разворачивается
драма повседневной жизни его героев.
В.П. Катаев был одним из представителей так называемой «новой
прозы», которая возникла в русской литературе советского периода в 1950-х
годах. Основные принципы этого направления связываются с воссозданием
1
Катаев В.П. Алмазный мой венец / Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 7. Алмазный мой
венец; Юношеский роман. – М.: Худож. лит., 1984. – С. 26.
2
Кириченко С. В. В. П. Катаев и его индивидуально-авторская картина мира (к 120-летию со дня
рождения) // МИРС. 2017. №3. / https://cyberleninka.ru/article/n/v-p-kataev-i-ego-individualno-avtorskaya-
kartina-mira-k-120-letiyu-so-dnya-rozhdeniya
3
особого внутреннего мира человеческого, претендующего на духовную
целостность и личностную значимость.
В книгах В.П. Катаева, таких как «Время, вперед!», Маленькая
железная дверь в стене», «Святой колодец», мир часто представлен как
таинственное и загадочное явление, полное противоречий и неожиданных
событий. Нередко в них описаны люди, которые вынуждены бороться за
выживание в трудные времена и в ложных ситуациях, находясь перед
необходимостью морального выбора.
Помимо того, что Катаев уделял внимание судьбам и эмоциональному
состоянию своих персонажей, он также вкладывал в свои произведения
смысл, отражающий его личные взгляды на жизнь и мир. Он выражал свою
убежденность в ценности человеческих отношений, важности культурного и
духовного развития, а также возможности человечества для преодоления
трудностей и создания более совершенного общества.
Для осмысления художественной картиной мира В.П. Катаева в его
автобиографических и мемуарных произведениях необходимо обратить
внимание на его жизненный опыт, традиции, которые он сам создал в своём
творчестве и которые принципиально, неукоснительно соблюдал, а также
учитывать и идеалы, которые он преследовал.
Исследование художественной картиной мира В.П. Катаева в его
мемуарных произведениях может служить не только литературоведческой
задачей, но и помочь понять сущность человеческой природы, ее
взаимоотношения с окружающим миром и возможности для развития, что в
свою очередь важно для усложнения нашего представления о жизни и том,
как мы проживаем ее.
Научная новизна. В диссертационном исследовании предпринимается
попытка комплексного анализа компонентов художественной картины мира
в мемуарных произведениях В.П. Катаева. В работе исследованы
особенности создания его авторской модели мира («нарративной
реальности»): внутритекстовые проявления различных форм авторского
4
присутствия, пространственно-временные перемещения, ассоциативно-
хронологический принцип организации повествования, формирование
особого, внутреннего текстового пространства произведений (так
называемые «рамки», элементы «рамочной композиции» художественного
произведения).
Объектом исследования являются мемуарные произведения «новой
прозы» В.Катаева, наиболее адекватно воплощающей художественную
картину мира: повесть («маленький роман» по определению самого В.П.
Катаева1) «Трава забвенья» (1967) и роман «Алмазный мой венец» (1977).
Целостность понимания произведений писателя достигается постижением
внутренней логики их единой, цельной конструкции, соотнесённой с
авторской концепцией действительности («активно-диалогическое
понимание произведения»2 по М. Бахтину), объединяющей все
составляющие художественного текста.
Предметом изучения в диссертационной работе является
художественная картина мира в мемуарных произведениях В.П. Катаева, её
особенности, специфика проявления.
Цель диссертации – проанализировать особенности художественной
картины мира в мемуарных произведениях В.П. Катаева «Трава забвенья»,
«Алмазный мой венец».
Поставленная цель конкретизирована в следующих задачах:
выявить основные формы авторского присутствия в мемуарных
произведениях В.П. Катаева;
исследовать способы организации повествования, характерные для
автобиографической прозы В.П. Катаева, их типологические признаки и
особенности;
раскрыть особенности творческого воплощения «словесных портретов»
современников в мемуарных произведениях В.П. Катаева;
1
Соболев А.Л. Из воспоминаний С.Г. Кара-Мурзы. / Литературный факт: Научный журнал. 2017, № 4. – С.
81.
2
Цитируется по источнику: Николаев П.А. Интерпретация – Рукопись: Научный журнал, 2015, № 7/
https://litpr.ru/interpretaciya/
5
рассмотреть жанровое своеобразие мемуарных произведений
В.П.Катаева, (уделив особое внимание роману «Алмазный мой венец»).
Цель и задачи исследования определи выбор методологии и
конкретной методики литературоведческого анализа. В её основе – сочетание
сравнительно-типологического, структурного, конкретно-текстуального
методов исследования.
Методологическую и теоретическую основу исследования
составили:
1) общетеоретические труды по поэтике прозаического текста (теории
автора, проблемам повествования, жанровой специфике) – прежде всего
труды М.Бахтина, В.Виноградова, Н.Лейдермана, Ю.Лотмана;
2) исследования, посвященные анализу поэтики мемуарной прозы, –
прежде всего работы Л.Гинзбург, М.Кузнецова, Г.Машинского, И.Шайтанова
и др.
Апробация исследования.
1. Материалы диссертационного исследования были апробированы в
форме выступлений на заседании кафедры русской литературы и методики
обучения факультета русской филологии Узбекского государственного
университета мировых языков.
2. Основные положения работы изложены в статьях: «Особенности
автобиографической прозы В. Катаева («Трава забвения», «Алмазный мой
венец»)» (опубликована в сборнике научно-методических статей
«Образование и наука в XXI веке» / «Journal of new century innovations –
international interdisciplinary research journal» 1); «Жанровые особенности
поздней прозы В.П. Катаева» (опубликована в сборнике «Инновации
мировой филологии в молодёжной науке XXI века: Результаты и
перспективы. Выпуск 13» (2023)2).
На защиту выносятся следующие положения:
1
Камолова Г. Особенности автобиографической прозы В. Катаева («Трава забвенья», «Алмазный мой
венец»). / Образование и наука в XXI веке, 2022, выпуск №26, том 9. – С. 574 – 579.
2
Камолова Г. Жанровые особенности поздней прозы В.П. Катаева. / Инновации мировой филологии в
молодёжной науке XXI века: Результаты и перспективы. – Т.,, 2023, выпуск № 13. – С 77 – 81.
6
1) Анализ форм авторского присутствия в мемуарных произведениях
В.П. Катаева позволяет выявить авторское начало через основные аспекты
миропонимания писателя, характеризует повествование по линии
соотношения «автор – повествователь – рассказчик», определяет способы
организации повествования, их типологические признаки и особенности.
2) Художественная картина мира в мемуарных произведениях
В.П.Катаева создаётся приёмом нарратива. Центральная роль автора
определяет специфику повествования от первого лица. Формируется особое
пространство произведения, в котором время свободно перемещается в
прошлое и будущее, но организуется текст строгой рамочной композицией,
начиная от названия.
3) Роман «Алмазный мой венец» – уникальное произведение, особое по
своей жанровой природе, в котором слились в новаторскую органическую
целостность эпическое и лирическое, автобиографическое и мемуарное
начала. Концепция жанрового статуса романа-воспоминания обосновывается
своеобразием организации пространственно-временной системы, образа
автора, системы действующих лиц. Категория памяти является доминантным
фактором организации текста как постоянно присутствующая в человеке
вневременная субстанция, определяющая его связь с «всебытием» (термин
В.П.Катаева).
Научно-практическая значимость диссертационной работы
заключается в том, что наблюдения и выводы, полученные в ходе
исследования, могут быть использованы при подготовке к вузовским
лекциям и практическим занятиям по русской литературе XX века, в
вузовских и школьных спецкурсах, спецсеминарах.
Структура диссертационной работы. Магистерская диссертация
включает в себя введение, три главы, заключение и библиографию. Общий
объём исследования 97 страниц. Список литературы содержит 77
наименований.
7
Глава I. «АВТОБИОГРАФИЗМ»
И «АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА»
В ТВОРЧЕСТВЕ В.П. КАТАЕВА
1.1 «Алмазный мой венец» Валентина Катаева как центральный текст

его позднего («мовистического») корпуса литературных произведений
8
Валентин Петрович Катаев (1897-1986) – русский советский писатель,
Прозаик и драматург. Будущий писатель родился в Одессе; отец В. Катаева
преподавал в епархиальном училище, мать – домохозяйка – была из
мелкопоместной дворянской семьи. У Валентина Петровича был младший
брат – Евгений Катаев, который с началом своей литературной деятельности
возьмёт в качестве псевдонима фамилию «Петров».
Родители Валентина Катаева были образованными людьми, поэтому
интерес к русской и европейской классической литературе у писателя возник
ещё в детстве. С первыми художественными произведениями Катаев
знакомился благодаря домашним чтениям, которые способствовали развитию
его литературных устремлений. Сам Валентин Петрович писал, что первые
пробы пера относятся ещё к раннему детству. Литературные воззрения
Катаева и тематика его произведений претерпевали определённые
трансформации на разных этапах его писательской деятельности. Первой
публикацией Катаева стало стихотворение «Осень», напечатанное в 1910
году в газете «Одесский вестник».
Воспоминаниям о детстве и юности посвящено большинство
произведений позднего периода творчества писателя (1960-е – 1980-е гг.),
названные «новой прозой» Катаева. «Новизна» поздней прозы заключается в
кардинальной смене поэтики: Катаев отходит от эстетики
«социалистического реализма» и традиционного реализма, вводя в
произведения поэтологические элементы, свойственные эстетике
модернизма, среди них – выраженная субъктивированность повествования, а
также использование приема автобиографизма.
В известной концепции «новой прозы» Варлаама Шаламова происходит
также смещение отношения между автором и текстом. Автор не
противостоит своему тексту, как автономный творец, но оказывается его
пленником: «Есть мысль, что писатель не должен слишком хорошо, чересчур
хорошо и близко знать свой материал. Что писатель должен рассказывать
читателю на языке тех самых читателей, от имени которых писатель пришел
9
исследовать этот материал. Что понимание увиденного не должно уходить
слишком далеко от нравственного кодекса, от кругозора читателей. (…) По
этой мысли – писатель всегда немножко «турист», немножко «иностранец»,
литератор и мастер чуть больше, чем нужно. (…) Новая проза отрицает этот
принцип туризма. Писатель – не наблюдатель, не зритель, а участник драмы
жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли. (…)
Новая проза – само событие, бой, а не его описание. То есть – документ,
прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ»1.
«Новая проза» зародилась в «оттепельные» 1960-е годы на фоне
социально-политических изменений и в условиях все более ощущаемого
кризиса соцреалистической парадигмы. Поэтика одиннадцати поздних
произведений («Маленькая железная дверь в стене» (1960 – 1964), «Святой
колодец» (1962 – 1965), «Трава забвенья» (1964 – 1967), «Кубик» (1967 –
1968), «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» (1969 – 1972),
«Кладбище в Скулянах» (1973 – 1975), «Алмазный мой венец» (1975 – 1977),
«Уже написан Вертер» (1979), «Юношеский роман» (1980 – 1981), «Спящий»
(1984), «Сухой лиман» (1985)) существенно отличается от прежней поэтики
прозы Катаева. Исследователи отмечают близость перечисленных
произведений модернистской эстетике, что проявляется в катаевском тексте
в предельно субъективированном образе мира, который создается, живет и
развивается силами «творческой энергии личной памяти», также автор
вырабатывает свой собственный стиль, которому дает название «мовизм»2.
Интересной особенностью становится то, что Катаев нередко
«вплетает» в воспоминания различные замечания и рассуждения, среди
которых также присутствуют и рассуждения об особенностях самой книги и
направления, в котором она написана («мовизм»): «Так как это мое
1
Шаламов В.Т. О «новой прозе». Эссе. / Шаламов В.Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Эссе и заметки;
Записные книжки 1954 – 1979. / Сост. подгот. текста, прим. И. Сиротинской. – М.: ТЕРРА – Книжный
клуб, 2005. – С. 157.
2
В. Катаев: «Не повесть, не роман, не очерк, не путевые заметки, а просто соло на фаготе с оркестром – так
и передайте». Цитируется по источнику: Катаев В.П. Кубик. / Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т.
Т. 6. Маленькая железная дверь в степе; Святой колодец; Трава забвенья; Кубик.– М.: Худож. лит., 1984. –
С. 533.
10
сочинение – или, вернее, лекция – не имеет ни определенной формы, ни
хронологической структуры, которую я не признаю, а является продуктом
мовизма, придуманного мною в счастливую минуту…»; «Это просто новая
форма, пришедшая на смену старой. Замена связи хронологической связью
ассоциативной. Замена поисков красоты поисками подлинности, как бы эта
подлинность ни казалась плоха. Пофранцузски «мовэ» – то есть плохо.
Одним словом, опять же – мовизм»1.
Однако, в более поздней литературной критике, начиная с 1980-х годов,
исследователи поняли и приняли, что «мовистские» произведения
представляют собой не просто документальную хронику, а смешение факта и
вымысла, реальности и воображения. Авторы таких произведений, используя
факты из своей жизни и литературной среды, создают художественные
образы, которые раскрывают их внутренний мир, субъективное видение
окружающей действительности и литературной жизни.
Таким образом, «мовистские» произведения представляют собой
уникальный литературный жанр, который не имеет четко определенных
рамок и позволяет авторам сочетать факт и вымысел, реальность и
воображение, создавая новые художественные образы и открывая читателям
свой внутренний мир и видение окружающей действительности.
Жанровая неопределенность стала причиной искаженной трактовки
многих поздних произведений. «Мовистские» произведения нередко
рассматривались, особенно в ранней критике, в документальном русле, автор
порицался за искажение фактов, особенно горячие дискуссии велись вокруг
достоверности фактов в «Алмазном моем венце» и «Траве забвения»,
произведениях, описывающих литературный быт начала и середины XX
века. И. Шайтанов в связи с этим отмечает: «Любое мемуарное произведение
1
Котлярский М. Повесть о романе, или Роман о повести. / Котляровский М. Пересечение снов. Микророман.
– СПб., ЛИМБУС-ПРЕСС, 2020. – С. 430.
11
оценивается с точки зрения того, насколько точно помнит автор и имеет ли
право вспомнить то, о чем пишет»2.
В 1960-х годах Валентин Петрович Катаев ввел в литературный
обиход слово «мовизм» – от французского “mauvais” («плохо»). Автор со
свойственной ему иронией заявил, что «…в пору, когда все пишут хорошо,
надо попробовать писать плохо». Произведения, написанные в стиле
«мовизма», и оказавшиеся, по всеобщему мнению, отнюдь не «плохими»,
позволили Катаеву обрести «новое литературное дыхание» и подтвердить
свой статус классика русской литературы XX века.
Автобиографические романы: «Разбитая жизнь, или Волшебный рог
Оберона» (1972) (воспоминания писателя о детстве, о познании
окружающего мира. Более 250 новелл выстроены не по хронологии, а в
художественном беспорядке «потока сознания»); «Трава забвения»,
«Алмазный мой венец».
Главные действующие лица «Травы забвенья» (1967) – И.А. Бунин и
В.В. Маяковский. В романе «Алмазный мой венец» (1977) за
вымышленными именами встают реальные лица, ставшие гордостью русской
литературы XX века. В 1970-е годы автобиографическая проза буквально
потрясла и читателей, и критиков. Было ясно: в мемуарной литературе
сказано новое слово. Необычная форма изложения, яркий образный язык,
«зашифрованность» многих персонажей, флер тайны, окутывающий
дилогию, придают произведениям В.П. Катаева особую значимость для
истории русской модернистской литературы.
Мемуарный и отчасти памфлетный роман Катаева «Алмазный мой
венец» впервые был напечатан в шестом номере журнала «Новый мир» в
1978 году. Жанр произведения определялся критиками как «повесть»,
«мемуарный роман-памфлет», «роман-загадка», «роман с ключом»,
«мемуарно-художественная книга», «книга памяти», «автобиографическая
2
Шайтанов И.О. Как было и как вспомнилось (Современная автобиографическая и мемуарная проза). – М.:
Знание,1981. – С. 49.
12
проза». Основанный на реальных событиях, роман посвящён литературной
жизни Москвы, Одессы, Харькова 1920-х годов.
Роман «Алмазный мой венец» – уникальное произведение, особое по
начала. Концепция жанрового статуса романа-воспоминания обосновывается
своеобразием организации пространственно-временной системы, образа
автора, системы действующих лиц.
В.П. Катаев основывает роман «Алмазный мой венец» на конкретных
фактах личной биографии. Писатель воссоздает панораму литературной
жизни двадцатых – начала тридцатых годов, тщательно прописывая бытовое
пространство и создавая символические образы исторических лиц.
Поэтические средства, первоначально созданные для того, чтобы
объективировать фрагментарное, мозаичное мировосприятие («фиксация
различных психологических состояний, выстраиваемых с помощью
ассоциативных и символических образных рядов, реминисценции,
аллегории, подтекст, аллюзии, “поток сознания”»1), попадая в
художественную структуру романа, участвуют в строительстве
художественной картины мира и подчинены задаче полного и широкого
отражения жизни и всё более глубокого и многогранного исследования
человека в его отношениях с самим собой, обществом, историей.
Индивидуально-авторскую картину мира в романе В.П. Катаева
следует определять как способ выражения образного освоения жизни, способ
убеждать и увлекать читателей. Отвергая привычное, шаблонное, автор
избирает свой способ повествования, который характеризуется внутренней
свободой, непреднамеренностью, отсутствием «мостков» – то было
завоеванием свободы, «многотемности», ассоциативного богатства.
Удивительная свежесть восприятия мира, необычность сочетания нескольких
1
Оттенс Г. В. «Поток сознания» как повествовательная техника художественного модернистского
произведения // Вестник ИГЛУ. 2012. №2 (19). / https://cyberleninka.ru/article/n/potok-soznaniya-kak-
povestvovatelnaya-tehnika-hudozhestvennogo-modernistskogo-proizvedeniya
13
планов: поэтического, интеллектуального и реально-бытового, острота
столкновений, подчёркнутая проблемность – ничего подобного не было в
предыдущие периоды творчества художника.
Создавая выразительные «словесные портреты» героев, писатель
прибегает к речевой и портретной характеристике, психологической
разработанности характеров, к символическим, предметным,
пространственным, временным, характерологическим, диссонирующим
деталям, самохарактеристике и точке зрения других действующих лиц.
Важную роль играют внефабульные элементы, призванные осветить
сознательные и подсознательные процессы у создаваемых характеров:
авторское отступление, ассоциативное воспоминание.
В данном контексте «внефабулными» «…называются такие элементы,
которые не продвигают действия вперед, во время которых ничего не
случается, а герои остаются в прежних положениях. Различают три основные
разновидности внефабулных элементов: описание, авторские отступления и
вставные эпизоды»1.
Вольная, непринуждённая манера повествования, то шутливого, то
драматического, с непредсказуемыми переходами от эпизода к эпизоду стала
итогом напряжённой внутренней работы писателя: «Королевич»,
«Птицелов», «Щелкунчик», «Колченогий» – это зрительные, яркие образы-
тропы, создавая которые автор каждую фразу проверял на слух.
Символически-нарицательные значения имён героев романа служат ярким
показателем обобщающего смысла художественного образа. Для писателя
характерны: тщательная работа над языком, прекрасное владение им,
поразительное чутьё к многообразным его возможностям. Создавая образы
героев, В.Катаев постоянно сочетает возвышенное с низким, повседневное с
экзотическим, драматическое с комическим, пафос с иронией,
жизнерадостность с грустью, поэтическое с натуралистическим, восторг со
скептицизмом. Писателя в героях интересовали порывы души, как
1
Цитируется по источнику: Юртаева И. А. К проблеме трансформации жанра повести // Вестник КемГУ.
2015. №1-2 (61). / https://cyberleninka.ru/article/n/k-probleme-transformatsii-zhanra-povesti
14
выражение внутренней силы человека, как свидетельство его духовной
самобытности. Именно это обусловило обострённую эмоциональность,
склонность к метафоричности, к неожиданным, парадоксальным сравнениям.
Роман «Алмазный мой венец», как значимое явление искусства,
обладает особой энергией эстетического воздействия, поскольку стиль
романа характеризуется большой внутренней ёмкостью, способностью
оказывать влияние на читателей не только нашего времени, но и
последующих эпох. Духовные контакты автора романа с читателями – это
тот побудительный стимул, который оказывает огромное влияние на
структуру произведения, на его стиль. Понятно желание художника выразить
идеи и образы, которые волнуют его. И это желание, мы полагаем,
неотделимо у В.П. Катаева от стремления убедить читателя в жизненной,
эстетической значимости создаваемых им образов, увлечь читателя всем
строем повествования, развитием сюжета.
Принципы авторского подхода к действительности писатель проясняет
сам в форме прямой беседы с читателем. Он заботится о строении фразы, о
лёгком и свободном её движении, чтобы при чтении не осталось ничего
застывшего, неподвижного. Прямая беседа с читателем становится
главенствующим принципом романа, важнейшим началом, определяющим
его структуру. Свободный разговор – «…с его живыми, повседневными
интонациями, с его внутренними переходами от одной эмоциональной
краски к другой – необычайно выразительно проявляется в романе» 1.
Поэтическое «я» выступает в своих связях с миром, лирика органически
сливается с эпическим воссозданием действительности.
Характерными особенностями романа являются расширенные и
усложнённые приёмы обрисовки событий, отказ от их связи, резкие
внутренние переходы, разрывы в развитии действия, его
немотивированность. Хронологической, логической основы повествования
1
Кораблина Ю.Н. Художественная картина мира в мемуарных произведениях В. П. Катаева: автореферат
диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Казань, Казанский
университет, 2018. / https://dspace.kpfu.ru/xmlui/handle/net/154432?show=full
15
не существует, оно течёт в разных временах (одновременно в настоящем и
прошедшем), возвращается вновь, перебивается неожиданными вставками.
При всём своеобразии способов сюжетосложения, которыми пользуется В.П.
Катаев, роман «Алмазный мой венец» отнюдь не лишён острых,
напряжённых ситуаций, описания драматических событий, происшествий.
Внутреннее движение повествования, сюжет строятся не на сцеплении
событий, не на их смене, а на развитии поэтической мысли, которая объемлет
не только разные явления действительности – раздумья о жизни и людях,
воспоминания, описание ярких событий, эпизоды, касающиеся
повседневного труда и быта, но и разные формы их отражения. Это и есть то
«исходное единство поэтического видения мира», которое «питало
воображение автора звуками, ритмами, красками, ассоциациями,
воспоминаниями, выплеснувшимися из его души на лучшие страницы
романа»1.
Изучение воспоминаний писателей обычно связано с исследованием их
роли как культурологических, исторических и языковых памятников своего
времени. В гораздо меньшей степени рассматривается их поэтика и жанровая
специфика. Выделение романа-воспоминания В.Катаева как
самостоятельного межжанрового образования основывается на ряде
признаков. В отличие от других мемуарных книг, роман-воспоминание
В.Катаева представляет собой не фактографический рассказ о прошлом, не
набор «памятных дат» из жизни героев, а сложное единство, организованное
повествование с чётко заданной многоплановой структурой и ассоциативным
принципом организации повествования, постоянной системой общих
образов.
Согласно определению М.М. Бахтина, жанр – «память искусства» 2,
«изменчивая структура, накапливающая опыт». В жанре видят «запечатление
1
Кораблина Ю.Н. Художественная картина мира в мемуарных произведениях В. П. Катаева: автореферат
диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Казань, Казанский
университет, 2018. / https://dspace.kpfu.ru/xmlui/handle/net/154432?show=full
2
Иванов. В.В. Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики//
Труды по знаковым системам. – Тарту, 1973. / http://russianway.rhga.ru/upload/main/19_Ivanov.pdf
16
индивидуально-авторской картины мира»3 (О.Фрейденберг). Жанр даёт
возможность приближения к художественному явлению, взятому не
обособленно, а в широком взаимодействии («жанр – “ген” культурной
памяти»). Нам важно было исследовать жанр как новый принцип
системности, организующий исторический материал, как индивидуальную
реализацию устойчивых типов духовно-эстетического высказывания,
которые в наличии в культурологическом, историческом сознании. Роман-
воспоминание «Алмазный мой венец» не только является неисчерпаемым
источником сведений об истории литературы, но и восстанавливает
благодаря памяти автора многие недостающие страницы в летописи её
свершений, способствуют в силу своей специфики более проникновенному
познанию жизни и творчества художников.
Одной из приоритетных сфер художественного картины мира
B.П.Катаева являются идеи, которые не излагаются абстрактно-логически, а
находят различные формы эстетического, ассоциативно-образного,
символического воплощения. Наибольший интерес в романе «Алмазный мой
венец» представляют воплощённые в системе образов аллегорические
словесные портреты представителей русской литературной интеллигенции
первой трети XX века. Они отличаются большой сложностью и гибкостью,
богатством заключённых смыслов, подвижностью семантики, глубиной
проникновения в характер, зримой конкретностью, динамикой изображения.
Автор находит для воссоздания образов множество эстетических форм и
средств. В этом случае о простом дублировании реальных, действительных
представителей русской словесности времён 1920-х годов не может быть и
речи, так как ассоциативно-образно, метафорически словесные портреты не
просто повторяют свои прототипы, а существенно усложняют и углубляют
их, делают объёмными, многозначными.
В романе проявился величайший изобразительный дар В. Катаева –
мастера словесного портрета, под пером которого оживают его современники
3
Кораблина Ю. Н. Художественная картина мира в мемуарных произведениях В. П. Катаева. – Сургут,
2006. / https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_004059039/
17
с их неповторимой индивидуальностью, особенностями характера и
психологии, с их позами, жестами, мимикой, речевыми особенностями
(высказываниями, интонацией). Секрет пластичности образов заключается в
том, что автор не описывает образ, а передаёт впечатление от него, сотканное
из ассоциаций, накопленных поэтических впечатлений. Избегая подлинных
имен и используя обозначения-заменители (В.Маяковский – «Командор»,
Ю.Олеша – «Ключик», О.Мандельштам – «Щелкунчик», Э.Багрицкий –
«Птицелов», В.Нарбут – «Колченогий», C.Есенин – «Королевич»), которые
стали функциональными собственными именами – литературными
аллегориями, писатель придал произведению интригующую окраску, создал
его неповторимое очарование.
Таким образом, художественная картина мира в мемуарных
произведениях В.Катаева – сложное образование, так как вбирает в себя
аспекты других картин мира («языковой», «концептуальной», культурной») и
имеет выраженный индивидуальный характер. Она создаётся следующими
приёмами: соединение разных повествовательных и временных планов,
разворачиваемое с помощью нескольких разновидностей деталей;
ретроспективное видение событий; ассоциативно-хронологический принцип
повествования; психологически объективное раскрытие индивидуальности в
субъективно воспринятых событиях; использования сюжетных и
внесюжетных конструкций; расширение функций автора (от повествователя
до рассказчика).
Важно отметить, что тождество с автором не выраженно эксплицитно,
сам он не называет своего имени, но при этом оно единожды фигурирует в
романе, когда Королевич сочинял экспромтом сонет: «Мне не нужно àдов,
рàев, / Лишь бы Валя жил Катаев». Тем не менее, рассказчик не даёт ни
единого намёка на тождество между ним и называемым персонажем.
Несмотря на это, право сопоставить героя и самого Катаева нам даёт тот
факт, что Валентин Петрович наполняет воспоминания рассказчика фактами
из своей жизни: родной город, переезд в Москву, голодные годы, наличие
18
младшего брата, литературные труды, работа в периодических изданиях
(«Гудок»), использование различных псевдонимов, которые упоминаются в
тексте и совпадают с реальными псевдонимами Катаева («Ол. Твист»,
«Старик Саббакин») и многое другое. Этот приём отождествления автора и
главного героя использовался не только в поздних произведениях Катаева.
(«Святой колодец», «Трава забвения»), но и в более раннем творчестве
писателя (например, в рассказе «Чёрный хлеб», в котором так же, как и в
книге «Алмазный мой венец» отражены голодные годы, выпавшие на долю
Катаева и его друга Юрия Олеши). Исходя из этого, повествование в книге
«Алмазный мой венец» имеет следующие особенности: саморефлексия,
установка на субъективность повествования и исповедальность.
Саморефлексия – в данном контексте – это «…способность разбираться
в себе. Смотреть на свои поступки, чувства и эмоции со стороны и на их
основе делать выводы, чтобы идти дальше, конструктивно проживая разные
жизненные события»1. С развитым навыком саморефлексии, «вы
контролируете свои мысли, а не они вас»2.
Все события и факты из реальной жизни передаются сквозь призму
восприятия конкретного человека, поэтому показаны с точки зрения
единичного субъекта и рассматриваются исходя из особенностей его
мышления и мировоззрения. Важно передать не момент, а впечатление и
мнение о моменте, событии, исторической личности, литературе, творчестве
и о многом другом; возрастает интерес к внутреннему миру конкретного
человека. Это сближает мовизм с импрессионизмом3.
Импрессионизм в литературе – один из литературных стилей, «…
опиравшийся на мимолётные впечатления и ассоциации. Его отдельные
черты нашли отражение в натурализме и, особенно, символизме. Основные
признаки импрессионистского стиля сформулировали братья Гонкур в своём
1
Левченко Ю.Н. Роль рефлексии в жизни человека. М., 2018. / https://www.aum.news/psikhologiya/5241-rol-
refleksii-v-zhizni-cheloveka
2
Там же.
3
Седова Т.И. Феномен импрессионизма и проблема его дефиниции // Вестник РГГУ. Серия:
Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2013. №7 (108). / https://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-
impressionizma-i-problema-ego-definitsii-1
19
произведении «Дневник», где фраза: «Видеть, чувствовать, выражать – в
этом всё искусство», стала едва ли не основным принципом для многих
писателей»1.
Так, например, на видоизменённый облик столицы мы смотрим
глазами молодого поэта и писателя, заставшего этот период жизни страны:
«Я люблю проезжать мимо них, годясь торжеством своего государства,
которое с неслыханной быстротой превратило уездную Россию в
индустриальную сверхдержаву»2; «Но на месте плавательного бассейна я до
сих пор вижу призрак Храма Спасителя, на которых перед бронзовой дверью
сижу я, обняв за плечи синеглазку, и мы оба спим, а рассвет приливает…»3.
Во-вторых, построение сюжета книги и особенности временного
пространства также выверены в рамках мовизма. Помимо установки на
субъективизм, повествование отличается отсутствием линейного сюжета:
текст произведения представляет собой своеобразный «поток сознания», в
котором переплетаются различные факты из жизни героя. Внезапно
вызванные в памяти различными ассоциациями, эти события всплывают в
сознании рассказчика, и он передаёт их читателю: «Думаю, что мне внушил
идею вечной весны (и вечной славы!) один сумасшедший скульптор, с
которым я некогда познакомился в закоулках Монпарнаса, куда меня на
несколько недель занесла судьба из советской Москвы. Он был
знаменитостью сезона. В Париже всегда осенний сезон ознаменован
появлением какого-нибудь гения, о котором все кричат, а потом забывают. Я
сделался свидетелем недолгой славы Брунсвика. Кажется, его звали именно
так, хотя не ручаюсь. Память мне изменяет, и я уже начинаю забывать и
путать имена»4. Воспоминания перемежаются с попутными рассуждениями
главного героя.
1
Малюга Ю.Я. Импрессионизм в живописи, поэзии и музыке / Малюга Ю.Я. Культурология: учебное
пособие. / Ю.Я. Малюга – М.: «ИНФРА-М», 1998. /
https://zdmsh.kurg.muzkult.ru/media/2020/05/01/1255187793/Impressionizm.pdf
2
3
Там же. – С. 35.
4
20
Катаев будто бы позволяют проследить работу над своим
произведением и стилем, делая читателя активным деятелем сотворчества.
Так же, например, писатель рассуждает о названии книги: «Я же, вероятно,
назову свою книгу, которую сейчас переписываю набело, «Вечная весна», а
вернее всего «Алмазный мой венец», как в той сцене из «Бориса Годунова»,
которую Пушкин вычеркнул, и, по-моему, напрасно» 1. Помимо этого,
писатель делиться своей художественной установкой и литературными
воззрениям.
В повести («маленьком романе») «Алмазный мой венец» В.П.Катаев
использует образ героя-повествователя, который имеет черты рассказчика (в
тексте произведения – «поэта») и вспоминает о своих друзьях молодости,
сплетая свои воспоминания с рассуждениями, вызванными отсылками к
«чужими представлениями». Это позволяет создать условно мифологические
образы на основе реально живших литературных персонажей. Автор
использует прием создания «второй реальности»2 – путем воссоздания
сознания героя, чтобы предложить свой миф, сложившийся в его сознании.
При таком строении текста именно этот герой оказывается в центре,
рассказывая о двух других героях: Москве 1920-х годов и «породе людей,
отмеченных божественным даром жить только воображением» 3.
Повествователь подчеркивает общее в разных поэтах, включая себя в их ряд,
так как он тоже наделен всеми присущими потам свойствами. Но именно в
«Алмазном моем венце» наивысшей точки достигает тема самозванства,
указанием на что служит сцена, цитата из которой легла в название книги.
Герой, числящийся среди «великих и малых сих», есть самозванец на этом
пиру поэзии, и он заслуживает свой алмазный венец поэтичным рассказом об
истинных поэтах, прекрасно осознавая разницу между ними и собой. Он не
готов жить «на разрыв аорты», не способен осмысливать бытие в качестве
1
.Там же. – С. 13.
2
Семёнов А.Н. Художественное пространство и художественное время // Филологический вестник
Сургутского государственного педагогического университета. 2020. №1. /
https://cyberleninka.ru/article/n/hudozhestvennoe-prostranstvo-i-hudozhestvennoe-vremya
3
21
художника-творца, постигшего высшие смыслы, ему не дана божественная
способность сочинять «сумасшедшие строки», но он умеет чувствовать их
волшебство и фиксировать свои наблюдения. Волею судеб герой оказался
частью «горной системы поэзии», но это не избавило его от постоянного
ощущения незаконности этого присутствия. «Живые гении», дарившие его
своей дружбой, тогда еще не были занесены в энциклопедии и снисходили до
почтительных учеников и непочтительных приятелей. Но они «ушли в
страну, откуда нет возврата», и превратились в гении для ныне живущих, а
главный герой обречен «метаться по улицам темным» всего мира,
рассказывая о них, постепенно отшлифовывая свои рассказы до состояния
монументальности. Легендарное время молодости, о которой не с кем
вспомнить, а можно только рассказывать, постепенно приводит его к
осознанию неразрешимого противоречия: попадание в страну вечной
молодости неизменно связано со смертью, за вечную славу надо платить
неподвижностью и немотой.
1.2 Функция автобиографизма в романе «Алмазный мой венец»
Можно сказать, что автобиографизм является одной из «вечных черт»

литературы. Автобиографизм стал такой чертой во многом потому, что
практически все писатели в той или иной степени основывают свои
произведения на личном опыте.
Естественно, не все художественные произведения следует
классифицировать как собственно «автобиографические».
Автобиографическое выражение может быть в произведении неявным. При
этом «неявные» проявления могут быть завуалированы, либо сам автор
может не осознавать автобиографичность своего произведения. Попробуем
уточнить определение понятия «автобиографизм».
М. Медарич в статье «Автобиография / автобиографизм» пишет
следующее: «Автобиографизм – стилистически маркированный
22
литературный прием, представляющий собой эхо жанра автобиографии; он
проявляется в текстах, которые сами по себе не являются автобиографией, не
писались и не воспринимались как автобиографии» 1. На подобная трактовка
термина не дает полного представление о таком литературном феномене как
автобиографизм. Но исследовательница затрагивает базовый,
основополагающий принцип автобиографизма – модус автобиографии как
отправная точка для всех документальных жанров.
О. А. Большев в своих исследованиях использует термин
«исповеднический автобиографизм»2, который, по его словам, «бросает свет
на подводную часть айсберга личности автора». К произведениям с
исповедальным автобиографизмом исследователь относит те тексты, «в
которых количество проецируемого сокровенно-личностного переходит в
качество, а установка (нередко бессознательная) на исповедь становится
доминирующей (…) возникает эффект прикосновения с болевыми точками» 3
личности автора. В этих случаях художественный текст «…сводится к
жизненным травмам, навязчивым идеям автора, которые, как правило,
засвидетельствованы в документах: в письмах, дневниках, воспоминаниях
современников и т.д.»4
И. П. Карпов в книге «Авторология» дает, наиболее точное и
универсальное определение автобиографизма: это «трансформация автором
«жизненного материала» в направлении своей экзистенциальной сферы,
своего эмоционального комплекса и видения человека; в литературно-
художественном произведении такое понимание автобиографизма
реализуется указанием субъекта речи на автобиографическую основу
повествования»5.
1
Медарич М. Автобиография / Автобиографизм // Автоинтерпретация : сб. науч. ст. Спб. : Изд-во С.-
Петерб. ун-та, 1998. С. 21 – 22. / https://nauchkor.ru/uploads/documents/587d367a5f1be77c40d59039.pdf
2
Маликова М. Э. Автобиографический дискурс в творчестве В. Набокова (Сирина): автореф. дисс. канд.
филол. наук / М. Э. Маликова. – Спб, 2001. / https://elibrary.ru/item.asp?id=19170032
3
Смольнякова И. Л. Советская мемуарно-автобиографическая проза 70-х годов: Вологда, 1980. – С. 63.
4
Гречаная Е.П. Автобиографизм русской прозы НЛО, 2003, № 5. /
https://magazines.gorky.media/nlo/2003/5/avtobiografizm-russkoj-prozy.html
5
Карпов И. П. Авторология (рабочий словарь): Литературоведение, лингвистика, философия, логика,
психология. – Электронный ресурс. /
https://modernlib.net/books/i_p_karpov/avtorologiya_russkoy_literaturi_i_a_bunin_l_n_andreev_a_m_remizov/read
23
На этом основании возможно условное противопоставление
художественной автобиографии и автобиографизма. В художественно-
автобиографическом тексте часто сохраняется хронологическая
последовательность событий жизни как структурный принцип, но
автобиографический герой не тождественен личности самого писателя, что
ставит под вопрос фактографичность (достоверность) произведения.
Иными словами, жанр художественной автобиографии допускает
элементы вымысла, и это подразумевает «модус» художественности (а не
документальности) произведения.
Следующие формы проявления автобиографизма в тексте:
– проекция психологии, душевных качеств, иногда и личностных
особенностей автора на образы-характеры героев произведения;
– сюжетно-событийная связь между биографией авторского «я» и его
героев (героя);
– наличие основных мотивов, ситуаций, имеющих повторяющийся
(лейтмотивный) характер и также обнаруживающих прямую или
символическую связь с личностью (жизнью) автора, что впоследствии
приобретает форму художественно-смысловой закономерности.
По отношению к личности автора автобиографизм может выражать
следующие функции:
– осмысления, осознания жизни – функция рефлексии, извлечения
опыта;
– прогностическая функция автобиографизма;
Автор, проецируя на бумагу свои мысли, чувства, переживания, имеет
возможность оценить происходящее со стороны и предположить дальнейшее
развитие событий. Другими словами, посредством самоанализа и его
выражения в повествовании автор нередко предугадывает событийную
линию собственной жизни.
– подтверждение достоверности изложенных в тексте событий.
24
М. Медарич, в процессе изучения поэтики автобиографизма в
авангардных произведениях, делает вывод, что автобиографизм, во-первых,
является «стилистически маркированным литературным приемом» 1, во-
вторых, представляет собой «отзвук жанра автобиографии, основываясь на
безоговорочном тождестве между автором, повествователем и центральным
персонажем»2 (как основное условие существования жанра), в-третьих,
«может быть обнаружен только в произведениях, которые не
воспринимаются как автобиография и другие смежные с ней документальные
жанры»3, в-четвертых, «выполняет в произведении три функции:
самовыражения, проблематизирования структуры текста и игровую»4.
Функционирование автобиографического начала в художественных и
документальных жанрах различно. В художественной, в частности,
автобиографической прозе автобиографизм сигнализирует об опоре автора
на «фактуальность» своей жизни, о достоверности вымышленного сюжета
или персонажей, которые могут иметь реальных прототипов – людей,
встреченных автором в жизни. Собственно, докуметальные жанры, к
которым могут быть отнесены дневники, письма и нередко «исповеди»,
благодаря автобиографизму отличаются повышенной степенью авторской
рефлексии, но могут получать дополнительный заряд со стороны автора, его
творческой энергии и словно притягивать к себе элементы вымысла. В этих
случаях в воссозданной в текстах жизни автора реконструируется некий
«сюжет», обладающий литературной завершенностью. Но это бывает далеко
не всегда, и соответствующая трансформация документально-
автобиографического начала в художественно-автобиографическое нередко
становится творческой установкой писателя. При этом наблюдается
своеобразная трансформация автора дневников или писем в художника,
наделенного даром эстетического созерцания мира.
1
Медарич М. Автобиография / Автобиографизм / Автоинтерпретация : сб. науч. ст. Спб. : Изд-во С.-Петерб.
ун-та, 1998. С. 28 – 29. / https://nauchkor.ru/uploads/documents/587d367a5f1be77c40d59039.pdf
2
Медарич М. Там же. С. 29 – 30.
3
Медарич М. Там же. С. 30.
4
Медарич М. Там же. С. 30.
25
«Главное здесь не прошлое, а переживание прошлого» 1, – справедливо
отмечает И.О. Шайтанов по отношению к мемуарам Катаева, одному из
самых субъективных вариантов писательской мемуаристики. Именно
«переживание прошлого», стремление «остановить мгновенье» былого
сознанием человека, стоящего на определенном историческом расстоянии от
него, сознанием, объединяющим старые впечатления и современные
представления о «временах минувших», являются характерным признаком
литературного мемуарного повествования.
Не удивительно, что появление мемуаров Катаева было встречено
большинством критиков с недоумением. Смелое художественное решение –
наложение на легко узнаваемую информированным читателем реальность
вольности допущений, акцентирование некоторых сторон изображаемого,
откровенная типизация образов писателей и литературной среды – было
воспринято как нарушение литературных канонов, и в принадлежности к
мемуаристике книге Катаева было отказано. Все же обоснованность
использованных писателем художественных приемов, его умелое
балансирование на грани реальности и фантазии, не переходит в
деформирующий реальность вымысел, позволяют отнести «Алмазный мой
венец» к литературной мемуаристике. Подлинность фактической основы
мемуаров не подлежит сомнению. Многие факты, характеристики писателей
проверяются другими источниками. Полноправной «героиней» обеих книг,
наряду с художниками слова, является сама литература. Отрывки из
литературных произведений (чаще всего поэтических) пронизывают
авторский текст, становятся его органичной принадлежностью. Реальное
существование упоминаемых и цитируемых книг – еще одно подтверждение
фактографичности катаевских мемуаров. В то же время писатель откровенно
нарушает привычные каноны жанра, намеренно (и даже нарочито)
«олитературивает» свои воспоминания. Еще в XIX столетии В.Белинским
1
Шайтанов И. О. Как было и как вспомнилось (Современная автобиографическая и мемуарная проза). – М.:
Знание, 1981. – С. 56.
26
была замечена «связь мемуаров с художественными произведениями» 1.
Книги Катаева демонстрируют усиление этой связи в плане изображения
героев, авторской фантазии, сюжетно-композиционных решений, а также на
уровне структуры текста и своеобразия стиля. «Раскованный» характер
авторского повествования обусловлен внешними причинами – упрочением в
литературе 60-х годов XX в. позиций лирической, «исповедальной» прозы –
внутренним побуждением писателя к поиску новых форм (теория
«мовизма»). Все это накладывается на процесс видоизменения мемуарной
прозы, ощутившей потребность вызвать интерес к себе не только
воспроизведением фактов, но и художественной их обработкой, придающей
воспоминаниям подлинный литературный блеск. В мемуарах Катаева
усложняется авторское начало, которое находит свое проявление в трех
ипостасях: «автор» – «повествователь» – «автобиографический герой».
«Обычно автор понимается как носитель художественной концепции всего
произведения, который непосредственно не входит в текст, а повествователь
находится в том же художественном мире, что и остальные персонажи, не
выражает всей полноты концепции, но выполняет авторскую функцию
организации рассказа»2. Автобиографический герой – один из полноправных
персонажей произведения, действующий в рамках созданного жизнью и
воспроизведенного автором сюжета. Наиболее активную роль в отмеченном
триединстве играет повествователь. Его присутствие постоянно ощутимо.
Оно проявляется в отдельных, как бы вскользь брошенных замечаниях по
поводу персонажей или событий. Повествователь обнажает свои творческие
намерения и приемы, создавая эффект спонтанного рождения текста на
глазах читателя. Повествователь ведет открытый разговор с читателем,
втягивая его в возможный диалог. Если автобиографический герой –
современник своих знаменитых собратьев по литературе – связан с прошлым,
то повествователь отражает настоящее – время создания произведения
1
Смольнякова И. Л. Советская мемуарно-автобиографическая проза 70-х годов: автореф. дис. канд. филол.
наук. – Вологда, 1980. – С. 24.
2
Смольнякова И. Л. Там же. – С. 26.
27
повествователя заставляет его быть не просто «голосом автора»; он
постоянно выходит за рамки этой функции как в языковом отношении (ряд
реплик повествователя стилистически расходится с авторской речью), так и
приобретая независимость физического существования. В романе «Алмазный
мой венец» автор-рассказчик путешествует по Европе, выступает с
докладами о советской литературе перед студентами западноевропейских
университетов. Материал этих лекций становится основой собственно
мемуарной части книги. Повествователь ироничен по отношению к себе, а
зачастую и к тем, о ком ведет рассказ. Это в свое время дало повод для
упреков по адресу Катаева в отсутствии такта, в недопустимых для
мемуариста вольностях. Однако следует отметить, что ирония – средство
объективного реалистического подхода к изображению человека. Иронией
снимается «хрестоматийный глянец», излишний пафос, которые нередки,
когда речь заходит о знаменитых людях, каковы герои В.Катаева. «Иронией
заполняется зазор между высоким и обыденным. Иронией повествователь
заслоняется, держит уместную дистанцию между собой и читателем, не
впадая в фамильярность и самолюбование, которые подстерегали его на
путях свободного повествования в мемуарах типа не “как было”, а “как
вспомнилось”»1.
Автобиографический герой выступает в роли очевидца, свидетеля
своего рода, живого документа, с ним же связаны важные художественные
задачи на уровне общей концепции произведения: формирование
человеческой личности, ее творческая реализация и общественная позиция.
Выбор пути в сложное время революционных потрясений – проблема,
встающая перед всеми персонажами книги, – дублируется образом
автобиографического героя. Его значение усиливается введением двойника,
Рюрика Пчелкина, которому приданы автобиографические и одновременно
типизированные черты. Новаторство катаевских мемуаров проявляется в
1
Колядич Т.М. Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология). Автореферат
диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 1999. /
https://modernlib.net/books/kolyadich_tatyana/vospominaniya_pisateley_hh_veka_evolyuciya_problematika_tipolo
giya/
28
своеобразии художественного времени, что связано с нестандартным
представлением писателя об этом понятии. Время, по Катаеву, может идти
вперед и назад, его движение имеет как горизонтальное, так и вертикальное
направление. Писатель «создает завораживающее впечатление временной
зыбкости, озадачивающей перемены, как бы перебрасывает читателя из мира
эвклидовых измерений в мир эйнштейновской относительности».
Преодолевая «единство времени», Катаев постоянно прибегает к
хронологическим инверсиям. Повествование развивается ассоциативно,
когда фрагменты далекого и более близкого прошлого, настоящего, а порой и
фантастического будущего предстают в свободном чередовании, вызванные
прихотливым движением авторской мысли. Прошлое и настоящее (два
основных периода мемуарного времени) у Катаева расщепляются. Прошлое
может быть более или менее отдаленным, а настоящее – это время создания
воспоминаний – реальное и (в «Алмазном моем венце») время неуловимого
перехода из реальности в иное измерение – время фантастическое. Катаев
вводит еще одну форму времени – будущее по отношению к прошлому,
которая передана формулами: «лет тридцать тому вперед», «сорок лет тому
вперед».
Мемуарные книги Катаева обнаруживают сильное влияние
художественной литературы с ее особыми средствами и принципами
изображения. Наряду с подлинными историческими фигурами в «Алмазном
моем венце» – французский скульптор Брунсвик. Образы вымышленных
персонажей усиливают кардинальные нравственно-философские проблемы,
встающие при изображении реальных лиц, в значительной мере
способствуют их разрешению. Идея бессмертия, вечности, связанная с
изображением группы талантливых писателей, создавших славу русской
литературе 20-х годов XX в., «материализуется» в скульптурах парка Монсо,
якобы изваянных Брунсвиком.
Как уже было отмечено, персонажи в «Алмазном моем венце»
действуют под условными наименованиями: «Командор», «Ключик»,
29
«Королевич», «Мулат», «Птицелов», «Синеглазый». Много споров возникло
по поводу этих иносказаний. Ряд критиков отрицали достоверность образов,
скрытых за приданными им псевдонимами. Но псевдонимы легко
расшифровываются (порой и прямыми авторскими подсказками), а главная
их цель состоит в том, чтобы, отталкиваясь от реального, усилить, выделить
наиболее характерные внешние или сущностные свойства каждого писателя.
Отсюда метафоричность некоторых иносказаний. Воспоминаниям Катаева
своейственна отчетливая сюжетная организация. В «Алмазном моем венце»
сюжетным стержнем становится поездка повествователя по Западной Европе
с лекциями и одновременно в поисках вечной весны. Развитие этой
сюжетной схемы дает возможность организовывать рассказ о прошлом
Е.Р. Донцова, характеризуя «новую прозу» писателя, отмечает, что «…
отличительной особенностью поздних произведений Катаева является
акцентированная ретроспекция: эксплицитная обращенность к прошлому,
воспроизведение и анализ минувших событий, пропущенных через призму
художественного воображения, «собственную новую оптику», или, как
обозначал это Катаев, через «магический кристалл памяти» 1. Таким образом,
проза этого периода характеризуется высоким уровнем субъективизма, а
также отличается попыткой использовать эксплицитное обращение («…явно,
открыто выраженно; в манере, свойственной чему-либо, имеющему внешнее,
материальное выражение. Автор использует эксплицитную память на
протяжении дня, например, вспоминая момент встречи или вспоминая
событие из прошлого»2) к прошлому в качестве структурно-образующего
элемента текста.
«Ассоциативный характер повествования и отсутствие
последовательной линии событий обуславливают особенности хронотопа
1
Донцова Е.Р. «Новая проза» В. П. Катаева: Поэтика автобиографизма [Электронный ресурс]. СПб, 2016. /
https://nauchkor.ru/pubs/novaya-proza-v-p-kataevapoetika-avtobiografizma-587d367a5f1be77c40d59039
2
Муратова Н.И. О мысленных разговорах (внутренних диалогах), как виде построения страстных помыслов.
– Киев, 2006. / https://thebooks.su/book/373425-o-myslennyh-razgovorah-vnutrennih-dialogah-kak-vide-
postroeniya-strastnyh-pomyslov.html
30
книги “Алмазный мой венец”»1. У книги нет чёткой хронологической
структуры, тем не менее, основные события приходятся на 20-е годы XX
столетия. Катаев описывает литературную жизнь столицы, а также
исторические события, происходившие в то время: «Ему надо немедленно
переезжать в Москву, где уже собрался весь цвет молодой русской советской
литературы, где гремели имена прославленных поэтов, где жизнь била
ключом, где издавались русские книги и журналы»2; «На их месте были
выстроены… целые города клетчатых, ребристых домов-транзисторов,
домов-башен»3. При этом в книге «Алмазный мой венец» фигурируют и
реальные исторические персонажи: литературные деятели той эпохи,
скрытые под различными псевдонимами. Так, например, на страницах
произведения мы встречаем С. Есенина, В. Маяковского, Ю.Олешу, М.
Булгакова и многих других известных поэтов и писателей. Все они так же,
как и автор, репрезентированы имплицитно через совпадение
биографических фактов, написанных произведений, а также определённых
черт характера, по которым легко угадываются деятели литературы того
времени. Псевдонимы отражают, как и наиболее яркие черты описываемых
персонажей, так и субъективное восприятие автором его современников:
королевич, Командор, ключик, синеглазый и т.д.
Мемуары (от фр. “memories” – воспоминания) – повествование от лица
автора о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых
он был; по форме изложения, по отсутствию сюжетных приёмов, по
хроникальности и фактографичности примыкает к дневнику. Попробуем
сопоставить ключевые особенности мемуаров с самим произволением.
Основания для определения жанра книги «Алмазный мой венец» как
мемуарной прозы следующие: повествование ведётся от первого лица («Со
всеми знаменитыми я уже познакомился, со многими подружился, с
1
Современный российский писатель Сергей Шаргунов занимается исследованием «катаевского хронтопа»:
Шаргунов С. А. «Погоня за вечной весной». – М.: Молодая гвардия, 2016. (Жизнь замечательных людей:
сер. биогр.; вып. 1594). – С. 6.
2
3
Там же. – С. 34.
31
некоторыми сошелся на “ты”»1), рассказчик является непосредственным
участником событий описываемых событий («И вот однажды по дороге в
редакцию в Телеграфном переулке я и познакомился с наиболее опасным
соперником Командора»2). Отсутствие чёткой сюжетной линии также
сближает книгу с мемуаристикой. Ещё одна особенность, которая имеет
место быть – установка на исповедальность, характерную для дневниковых
записей. Тем не менее, назвать книгу «Алмазный мой венец» исключительно
мемуарами мы не можем, так как для подобной прозы характерны
историческая точность, достоверность и близость к документальности.
Произведение же Катаева наполнено художественными образами: автор
обращается к прошлому, к историческим и реальным событиям, но не
стремится к фактической точности. Все факты преломляются сквозь призму
восприятия писателя и воспроизводятся благодаря «магическому кристаллу
памяти». Сам Катаев предостерегает читателя на страницах книги: «Вообще
в этом сочинении я не ручаюсь за детали. Умоляю читателей не
воспринимать мою работу как мемуары. Терпеть не могу мемуаров.
Повторяю. Это свободный полет моей фантазии, основанный на истинных
происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся в моей
памяти»3. Следовательно, с жанром мемуаров «Алмазный мой венец»
сближает форма повествования и особенности сюжетной структуры, а резким
отличием является отсутствие фактической точности и стремления
рассказать о произошедшим событиях без активной художественной
переработки.
Автобиографическая проза – литературный прозаический жанр, как
правило, последовательное описание автором собственной жизни. Книга
Катаева содержит в себе богатый автобиографический материал: «Когда я
приехал впервые в Москву, улица Кирова была еще Мясницкой…» 4; «В
1
2
Там же. – С. 49.
3
Там же. – С. 69.
4
32
Харитоньевский переулок выходило еще несколько других переулков, в
одном из которых – Мыльниковом – поселился я» 1и др. Однако в книге
отсутствует последовательное изложение событий и прямолинейная
хронологическая структура, а также стремление автора к связности и
оформленности. В отличие от мемуаров, автобиография нередко допускает
наличие вымысла для достижения целостности и логичности. В книге же
«Алмазный мой венец» Катаев художественно осмысливает факты, что
отличает её от специфики этого жанра. Помимо этого, связь между автором и
рассказчиком выраженно имплицитно, что обычно нехарактерно для
автобиографии. Нередко «Алмазный мой венец» обозначается как
квинтэссенция этих жанров: «мемуарно-автобиографическая проза».
«Мемуарно-автобиографическая проза является одним из наиболее
распространенных видов художественно-документального письма, она
синтезирует в различной степени мемуарные проявления (внешняя по
отношению к автору жизнь) и автобиографические (то, что касается
непосредственно автора) начала. Классикой мемуарно-автобиографического
письма стали «Замогильные записки» Ф. Р. Шатобриана, «Былое и думы» А.
Герцена, «Прожить и рассказать» А. Димарова и др.»2.
Мемуары в первую очередь сосредоточены на описании окружающего
мира и эпохи, в то время как автобиография на личности рассказчика:
Катаева же интересует и то и другое. Тем не менее, книга не исчерпывается
ни мемуарной составляющей, ни автобиографической. Ещё одним вариантом
для определения жанра произведения является мемуарно-художественная
проза. Это определение вбирает в себя наиболее подходящие особенности
мемуаристки и нейтрализует различия: появляется место вымыслу и
художественной переработке. Также выделяют памфлетно-мемуарный
роман, отмечая, помимо изложения от первого лица событий, участником
которых был непосредственно автор, иронию и юмор, присущие Катаеву и в
1
Там же. – С. 43.
2
Черкашина Т. Ю. Мемуарная автобиография и автобиографические мемуары: схожесть и различие
понятий. – Тамбов: Грамота, 2014. № 3 (33): в 2-х ч. Ч. I. C. 196-199. /
https://www.gramota.net/articles/issn_1997-2911_2014_3-1_56.pdf
33
ранние периоды творчества. Так, например, иронически описана сцена драки
Королевича и мулата: «Королевич совсем по-деревенски одной рукой держал
интеллигентного Мулата за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то
время как Мулат – по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно
и на араба и на его лошадь, – с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке
с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть
королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось»1. При этом,
необходимо отметить: если для памфлета характерна сатирическая,
обличительная направленность, то для книги «Алмазный мой венец»
присущи наоборот дружеская ирония и тонкий юмор. Помимо этого, в
произведении отмечаются явные черты «романа с ключом» (фр. “roman à
clef”) – так называли светские романы, получившие распространение в
Испании XVI века и Франции XVII века, в которых за условными
историческими или мифологическими персонажами угадывались
современные придворные. Как было сказано раннее, книга «Алмазный мой
венец» отличается необычной системой образов: реальные исторические
лица, литераторы и поэты, «зашифрованы» под различными псевдонимами.
При этом, каждый из них угадывается по характеристике, строкам из их
произведений, а также биографическим фактам. И даже сами псевдонимы
наталкивают читателя на расшифровку: например, Сергея Есенина Катаев
именует «королевичем», что связано с его внешними данными (белокурые
волосы, голубые глаза) и с особенностью творчества (народные мотивы).
Также отмечается близость книги к лирической повести. Ф.Н. Хуако так
определяет особенность этого жанра: «В рамках лирического объективная
реальность выступает в её преломлении через внутренний мир человека как
его переживание, вызванное обычными, рядовыми обстоятельствами» 2. Это
сопоставляется с чертами поэтики мовизма: взгляд на события глазами
1
2
Хуако Ф. Н. Эволюция и жанровая специфика лирической повести [Электронный ресурс] // Вестник
Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2012. С. 82-88. /
https://cyberleninka.ru/article/n/evolyutsiya-i-zhanrovaya-spetsifika-liricheskoypovesti/viewer
34
конкретного человека. В книге чувствуется лиризм раннего Катаева,
писатель даже делит текст книги на строфы, как это обычно делают в поэзии.
С жанром лирической повести объединяет «Алмазный мой венец» и
субъективное повествование. Таким образом, можно сделать вывод, что
помимо литературного стиля Катаев трансформирует категорию жанра,
выходя за узкие рамки: «Алмазный мой венец» совмещает в себе черты
разнообразных жанров (реальные события, художественные образы,
повествование о своей жизни, шифровка персонажей, ирония и юмор,
описание, как и окружающей обстановки, так и раскрытие внутреннего мира
человека). Тем не менее, большинство категорий имеют общее – установку
на биографизм и описание исторических событий и лиц. При этом важно
отметить, что все факты подвергаются художественной переработке и
преломляются сквозь призму восприятия писателя. Следовательно, книга
«Алмазный мой венец» не документальный жанр, а в первую очередь,
художественный. Сам Катаев не давал определения жанровой
принадлежности своего произведения в соответствии с общепринятыми
категориями: «Магический кристалл памяти более подходит для того жанра,
который я выбрал, даже – могу сказать – изобрел» 1. Это означает уход
Катаева за общепринятые рамки в бескрайнюю область литературного
творчества, основанную на создании чего-то нового, в какой-то степени,
даже экспериментального. Таким образом, книга «Алмазный мой венец»
является центральным текстом, написанным в «мовистическом стиле». Она
отличается автобиографичностью, переработанной благодаря «кристаллу
памяти», отсутствием линейного сюжета, установкой на самовыражение и
исповедальность. Ассоциативное повествование представляет собой «поток
сознания», в котором воспоминания сменяются размышлениями на
различные темы, близкие автору. Помимо этого, книга отличается
расширением жанровых границ, что говорит о её многогранности и
самобытном творчества В. Катаева.
1
35
Специфика стиля, в котором написана книга, обуславливает и
трудности в определении жанровых границ произведения. «Алмазный мой
венец» содержит элементы таких жанровых классификаций, как мемуарная
проза, автобиографическая проза, мемуарно-автобиографическая проза,
мемуарно-художественная проза, памфлетно-мемуарная художественная
литература, лирическая проза и ключевые романы, аналитическая ветвь
лирической художественной литературы. Ключевые романы, аналитическая
ветвь лирической беллетристики, также включены. Сам Катаев обозначает
жанр своего произведения, как «магический кристалл памяти» 1, тем самым
подтверждая экспериментальный подход не только в области стиля
написания книги, но и жанровой принадлежности. При этом важно
подчеркнуть: «Алмазный мой венец» – произведение художественное, а не
документальное. Несмотря на то, что автор дает исчерпывающую картину
литературой жизни столицы, а главные герои – это зашифрованные реальные
лица, произведение Катаева наполнено художественными образами, которые
писатель хоть и черпает из жизни, но все же преломляет сквозь призму
авторского восприятия. Таким образом, книга «Алмазный мой венец»
представляет собой уникальное произведение, написанное в новаторском
литературном стиле и уходящее за рамки общепринятых жанровых границ.
В.П. Катаев экспериментирует, создает нечто новое, чтобы передать свою
индивидуально-авторскую картину мира.
Выводы по главе I
Подводя итоги I главы нашего диссертационного исследования мы

приходим к следующим выводам:
1. Роман «Алмазный мой венец» возможно и следует рассматривать не
только как книгу мемуаров (воспоминаний) Валентина Петровича Катаева,
1
Донцова Е.Р. «Новая проза» В. П. Катаева: Поэтика автобиографизма [Электронный ресурс]. – СПб, 2016. /
https://nauchkor.ru/pubs/novaya-proza-v-p-kataevapoetika-avtobiografizma-587d367a5f1be77c40d59039
36
но и как своеобразный манифест, центральный текст его позднего
(«мовистического», «мовистского») корпуса литературных произведений.
2. С одной стороны данное произведение («Алмазный мой венец»)
является автобиографическим, отражением личных переживаний,
переосмыслением давно полученного опыта, под влиянием времени и
переосмысления сильно преобразившихся. С другой стороны вопреки
желанию автора, мемуарный характер произведения формирует в
дальнейшем определенный канон создания художественных произведений,
основанных на личном опыте.
3. Роман «Алмазный мой венец» – уникальное произведение, особое по
начала.
4. Характерными особенностями романа являются расширенные и
усложнённые приёмы обрисовки событий, отказ от их связи, резкие
внутренние переходы, разрывы в развитии действия.
5. Все события и факты из реальной жизни передаются сквозь призму
восприятия конкретного человека, поэтому показаны с точки зрения
единичного субъекта и рассматриваются исходя из особенностей его
мышления и мировоззрения.
6. Подлинность фактической основы мемуаров не подлежит сомнению.
Многие факты, характеристики писателей проверяются другими
источниками. Полноправной «героиней» обеих книг, наряду с художниками
слова, является сама литература.
7. Специфика стиля, в котором написана книга, обуславливает и
трудности в определении жанровых границ произведения. «Алмазный мой
венец» включает в себя элементы таких жанровых категория, как мемуарная
проза, автобиографическая проза, мемуарно-автобиографическая проза,
мемуарно-художественная проза, памфлетный мемуарный роман, лирическая
проза.
37
ГЛАВА II. «МОВИСТСКАЯ ПРОЗА» И ЖАНР МЕМУАРОВ:
В.П. КАТАЕВ «ТРАВА ЗАБВЕНЬЯ»
2.1. Повесть «Трава забвенья» как модель автобиографической прозы
Впервые повесть В.П. Катаева «Трава забвения» была напечатана в

журнале «Новый мир» (1967, №3). Повесть входит в круг произведений
Катаева, созданных в 60—70-е годы, близких по тематике и художественной
манере: «Святой колодец» (1967 г.), «Кубик» (1969 г.), «Разбитая жизнь, или
38
Волшебный рог Оберона» (1972 г.), «Алмазный мой венец» (1978 г.), «Уже
написан Вертер» (1980 г.).
Появление повестей стало свидетельством глубокой перестройки в
мировоззрении и поэтике давно сложившегося писателя, благодаря чему
критика заговорила о появлении «нового Катаева». Стержневой темой
«Травы забвения» Катаева является процесс становления
автобиографического героя, будущего писателя. Наиболее важную роль в
этом сыграли два великих поэта – Бунин и Маяковский, несмотря на
диаметральную противоположность их мировоззрений и творческих
принципов.
Формально близкая к жанру мемуарной прозы, повесть Катаева «Трава
забвения» «…все же не была чистой автобиографией, так как подчинялась
иным художественным канонам. «Трава забвения» – художественная
исповедь, созданная по законам памяти, по некому «внутреннему канону»,
продиктованному душой художника»1.
«Вещи под взглядом Катаева как бы оживают, начинают звучать,
светиться»2, – писала в 1978 году Е. Иванова в статье «Слово в "Траве
забвенья" В. Катаева». Общая основа художественных поисков В.П. Катаева
видится критиком в стремлении передать правду души, то «дикое мясо»
«полумыслей и получувств», которое в виде неких «внутренних образов»
существует в сознании автора. Эту изобразительность Б. Сарнов определяет
как «…открытое манкирование мнением, тем самым противореча
собственному тезису о желании В. Катаева “потрафить читателю”»3.
Литература ХХ столетия встала на путь активного освоения
возможностей документальной и художественно-документальной прозы, что
объясняется рядом историко-культурных и внутрилитературных причин.
1
Источник: Энциклопедия литературных произведений / Под ред. С.В. Стахорского. - М.: ВАГРИУС, 1998. /
https://classlit.ru/publ/literatura_20_veka/drugie_avtory/opisanie_i_analiz_povesti_trava_zabvenija_kataeva/63-1-0-
1469
2
Цитируется по источнику: Кораблина Ю.Н. Художественная картина мира в мемуарных произведениях В.
П. Катаева: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата. – Казань, 2018. /
https://dspace.kpfu.ru/xmlui/handle/net/154432?show=full
3
Сарнов Б.Л. Если бы Пушкин… – М., 2018. / https://thelib.ru/books/benedikt_sarnov/esli_by_pushkin-read-
5.html
39
Глобальные события ХХ в. порождают ощущение непредсказуемости
общественной жизни и индивидуального существования. На этом фоне
возникает стремление сохранить доступными средствами мимолетность
бытия в его текущих проявлениях и прошедших событиях. Именно поэтому
периодически на первый план выдвигаются документальные жанры (очерк,
эссе, мемуары, записки, автобиография и т.п.), призванные адекватно
отразить реальность, создать ее узнаваемую копию. В периоды крутых
исторических поворотов именно документальная литература формирует
образ эпохи. Несмотря на то, что документалистика находится «в тени»
художественной прозы, она опробует те возможности, которые развивает
впоследствии художественная литература. Как заметила Л.Гинзбург,
«литература в зависимости от исторических предпосылок, то замыкалась в
особых, подчеркнуто эстетических формах, то сближалась с нелитературной
словесностью»1. Это создает основу для развития документалистики в
художественный принцип выражения действительности.
Проза для художественного принципа выражения действительности.
Это является предпосылкой для развития романизированных мемуаров.
Возникнув в русской литературе в XVII столетии в форме непритязательных
записок бытового назначения («для себя» или для сведения ближайшего
окружения), мемуары на протяжении XVIII-XIX вв. приобретают большую
историко-литературную значимость, а в ХХ в. отчетливо подразделяются на
публицистическую и романизированную разновидности. Мемуары
становятся важной частью литературного процесса.Они приобретают
эстетическое значение влитературном процессе. Информационная и
эстетическая функции мемуаров уравновешиваются.Отражение
действительности уступает место созданию ее литературной модели.
Романизированные мемуары – пример сложного взаимодействия
документального и художественного текстов. Это пример сложного
взаимодействия между документальным и художественным вымыслом.Они
1
Гинзбург Л. Введение. / Гпнзбург Л. О психологической прозе. Изд. 2-е. Оформл. худож. Л. Яценко.
Л., «Худож. лит.», 1976. – С. 6.
40
основаны на том,что произошло на самом деле. Писатель создает южетную
основу,систему персонажей,играющих активную роль в сюжете, и
использует широкий круг литературных и художественных источников.Они
также используют различные художественные средства для изображения
характера, ситуации и времени. Характеризуют человека, ситуацию и
время.Это значает,чтореальность становится архетипом созданного текста.
Архетип не скрыт, как в художественной литературе, о котором можно
узнать только по сопутствующим признакам., а прямой архетип, который
является субъектом и объектом описания. Это основной объект и цель
изображения.
Сближение с художественной литературой и существование в рамках
художественных жанров (мемуарный роман, мемуарная повесть, мемуарное
эссе, мемуарная стилизация) в первую очередь «…определяется авторской
установкой на повествование, свободное от мелочного правдоподобия и
восходящее к индивидуально-личностному восприятию действительности»1.
В романизированных мемуарах создается то художественное
обобщение (эпохи, среды, человеческих типов), которого сложно достичь
фактографическим описанием действительности. Прием типизации дает в
результате более убедительную и в конечном счете более верную картину
минувшего.
В. Катаев в своих мемуарных произведениях идет по пути усиления
типологической условности. Если в «Траве забвенья» образы Бунина и
Маяковского реалистичны и соответствуют своим прототипам, то в книге
«Алмазный мой венец» Маяковский превращается в Командора – образ,
который вмещает в себя личностные черты Маяковского, биографические
подробности его жизни, но при этом обладает проявленным обобщающим
значением: Командор – самая крупная фигура в поэзии 20-х гг., признанный
лидер новой генерации писателей, яркий выразитель своей эпохи. Столь же
типологичны образы Олеши (Ключика), Пастернака (Мулата), Есенина
1
Симонова Т. Романизация мемуаристики в русской литературе ХХ века. – М., 2016. /
https://pandia.ru/text/83/331/34363.php
41
(Королевича) и других героев произведения. Замена фамилий условными
наименованиями демонстрирует свободу автора от сковывающего
правдоподобия и стремление выразить в созданных образах сущностные
особенности прототипов.
Приобретенный опыт служит убедительным подтверждением
Катаевского высказывания: «Поэзия – это то, что необходимо присутствует
во всех видах литературного творчества (...) Каждый хороший, подлинный
романист, новеллист, драматург – прежде всего поэт»1. Это во многом
объясняет стилистику самого Катаева, который в воспоминаниях совмещает
прозу со стихами-цитатами из произведений своих современников. Стихи не
имеют строфического деления, органично вписываются в прозаический
текст, не только повествовательный, но и поэтически эмоциональный. Таким
образом, документальные источники (цитаты) «… выступают как одно из
эстетических средств, что очевидно свидетельствует о сближении части
мемуарной прозы с художественной литературой. Романизация
мемуаристики демонстрирует одну из симптоматичных тенденций в
литературе ХХ века, связанную с взаимодействием документального и
художественного принципов изображения. Все это способствует обновлению
и обогащению словесного творчества»2.
В чем интерес, в чем сенсационность биографии Катаева? Валентин
Петрович блистательно начинал и со стихов, которые нравились Бунину, и с
очень обаятельных, острых южных рассказов. Принадлежал он к той
замечательной южной школе, которую Багрицкий обозначил как «Юго-
Запад», юго-западную волну в русской литературе. Это одесситы Ильф и
Петров, Петров, как мы знаем, младший брат Катаева, Петров – это
псевдоним по отчеству. Бабель, конечно, в первую очередь, Багрицкий,
Семен Кирсанов, совсем молодой, он приехал в Москву позже, Гехт,
Бандарин, безусловно, Юрий Олеша – первой величины звезда. Эта южная
1
Цитируется по источнику: Вознесенский А. На виртуальном ветру. – М., Вагриус, 1998. – С. 247.
2
Симонова Т. Романизация мемуаристики в русской литературе ХХ века. – М., 2016. /
https://pandia.ru/text/83/331/34363.php
42
школа приехала в Москву, работала в газете «Гудок», кстати, вместе с
Булгаковым. «Гудок» был единственной газетой, регулярно дававшей
командировки, подкармливавшей, у железнодорожников были такие
возможности.
Катаев «…начинает набираться у молодых отваги, авангардизма, и как-
то ему удается придумать абсолютно новый стиль. Стиль этот он называл
иронически «мовизмом», «плохизмом», но, конечно, это лучшая проза,
которую он писал. Отличительная ее особенность это фрагментарность, такая
строфичность своего рода, когда текст распадается на кирпичики отдельных
абзацев. Восходит эта фрагментарность, конечно, к Розанову, и Катаев,
собственно, никогда не скрывал этого»1. Вот в этой фрагментарной прозе, в
которой на равных уживаются услышанный по радио обрывок фразы,
случайные воспоминания, документ, прозе, в которой нет линейного
нарратива, а есть такой лирический, импрессионистический карнавал,
постоянная мешанина из разных слоев авторского сознания, эта проза
завоевала Катаеву неожиданную, позднюю, вторую славу, куда более
серьезную, чем ранняя.
Катаев поздний – это действительно невероятное, прежде всего
эмоциональное, воздействие на читателя. Главная тема Катаева – это
унаследованный им от его учителя Бунина ужас перед смертью, перед
временем, перед небытием. В «Траве забвения» появляется фрагмент, когда
после одного из самых горячих, самых важных воспоминаний идут слова,
опять-таки с отрывом, разделенные несколькими пробелами: «Передаем
легкую музыку. Неужели всему конец?»2.
Ощущение ушедшей жизни, ушедшей молодости, ушедшей
революции, романтиком которой Катаев был (несмотря на появившиеся
1
Быков Д. Л. Валентин Катаев «Трава забвения», 1968 год / Быков Д.Л. Время изоляции. 1951-2000 гг. – М.,
Эксмо, 2018. – С. 176.
2
Быков Д. Л. Валентин Катаев «Трава забвения», 1968 год / Быков Д.Л. Время изоляции. 1951-2000 гг. – М.,
Эксмо, 2018. – С. 178.
43
потом публикации о том, что долгое время был он и в рядах белых, и только
потом уже «пересел на красный бронепоезд»1).
Воспоминаниям Катаева своейственна отчетливая сюжетная
организация. Если в первой части «Травы забвенья» еще проступают формы
традиционного воспоминания с последовательным течением событий
(рассказ о Бунине), то вторая часть (рассказ о Маяковском) приобретает
черты условного художественного сюжета, когда разновременные события
привязываются к одному дню жизни героя. В книгах Катаева влияние
художественной литературы не только усиливается, но до предела обнажено.
В «Траве забвенья» проступают черты поэтики Бунина с его пристальным
вниманием к подробности, детали и точными определениями свойств
предметов.
«Трава забвенья» В. П. Катаева, включает, в частности, образы Рюрика
Пчелкина и Клавдии Зарембы, правда, не связанные с главными героями
воспоминаний – Буниным и Маяковским, – создают нужный автору фон
сложного исторического времени, определившего контрастность судеб двух
больших художников.
Влияние художественной прозы на книгу Катаева «Трава забвенья»
обнаруживается в характере созданной им образной системы. Наряду с
подлинными историческими фигурами появляются вымышленные
персонажи: девушка из совпартшколы Клавдия Заремба, корреспондент
ЮгРоста Рюрик Пчелкин. Задача вымышленных персонажей заключается в
том, чтобы усилить нравственно-философские проблемы, встающие при
изображении реальных лиц, и способствовать их разрешению. Драматизм
судеб Клавдии Зарембы и Пчелкина порождается суровостью
революционной эпохи, ставящей человека перед сложным выбором. Таким
образом, дублируется общественное поведение Бунина и Маяковского,
которые являют собой два противоположных варианта ориентации человека
в революции. О вступлении Маяковского в РАПП Катаев говорит кратко:
1
Там же. – С. 178.
44
«Он недавно вступил в РАПП и, конечно, уже страшно раскаивался» 1
Маяковский вошел в эту организацию, чтобы доказать свою горячую
привязанность к идеям революции, даже быть инициатором самых крутых
мер борьбы с врагами новой власти в области искусства. Возможной
проекцией на деятельность Маяковского в РАППе становится история
предательства Клавдией Зарембы штабс-капитана, когда во имя революции
оправдывались самые бесчеловечные поступки: «Для того чтобы взять эту (в
значении – «контрреволюционную») организацию, чрезвычайной комиссии
надо было ввести в нее своих людей»2.
Художественность и документальность переплетаются между собой в
повести «Трава забвенья». В текст вводятся чужие воспоминания: «Очень
хорошо об этом у Олеши: «Мы с Валентином Катаевым сидели в ложе и с
неистовым любопытством ждали выхода на сцену того, чье выступление
только что возвестил председатель. На сцене не было ничего, кроме столика,
за которым сидел президиум – по всей вероятности, люди из городского
комитета партии, из редакций, из руководства комсомола. Пустая огромная
сцена, в глубине ее голые стены даже с какими-то балконами… Я был
уверен, что выйдет человек театрального вида, рыжеволосый, почти
буффон… Такое представление о Маяковском могло все же возникнуть у
нас: ведь мы-то знали о желтой кофте и о литературных скандалах в
прошлом! Совсем иной человек появился из-за кулис! Безусловно, он
поразил тем, что оказался очень рослым; поразил тем, что из-под чела его
смотрели необыкновенной силы и красоты глаза… Но это вышел, в общем,
обычного советского вида, несколько усталый человек, в полушубке с
барашковым воротником и в барашковой же, чуть сдвинутой назад шапке»3.
Далее Катаев предлагает читателю свои воспоминания об этом вечере.
Разногласия с Олешей проявляется в деталях. «Хорошо помню и я этот вечер
1
Катаев В. Трава забвенья / Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 6. Маленькая железная дверь в
степе; Святой колодец; Трава забвенья; Кубик. – М.: Худож. лит., 1984.. – С. 405.
2
Ингулов С. Девушка из совпартшколы. Цитируется по источнику: Шаргунов С.А. Катаев: «Погоня за
вечной весной». – М.: Молодая гвардия, 2016. – (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.). – С. 115.
3
45
– Ингулов в президиуме! может быть, рядом с ним и Клавдия Заремба! – и
Маяковского, так прекрасно описанного Олешей. Однако я бы не сказал, что
Маяковский был в полушубке с барашковым воротником и барашковой
шапке. Это неточно. Я бы сказал так: на Маяковском было темно-серое,
зимнее, короткое, до колен, полупальто с черным каракулевым воротником и
такая же черная – но не шапка, а скорее круглая неглубокая шапочка,
действительно несколько сдвинутая на затылок, открывая весь лоб и часть
остриженной под машинку головы»1.
Вопрос о степени субъективности и достоверности воспоминаний
поднимался литературоведами и литературными критиками неоднократно.
Как мы помним, большинство исследователей считают, что субъективность –
непременное условие создания мемуарного произведения при изначальной
установке на достоверность. Применительно к книге Катаева «Трава
забвенья» вопрос о субъективности углубляется и усложняется тем, что в
сознании автора происходит сближение воспоминания с воображением:
«Рассматривая и перебирая эти чудом уцелевшие в моих папках
полуистлевшие бумажки, я как бы на ощупь прокладывал путь сквозь
безмолвные области подсознательного в темные хранилища омертвевших
сновидений, стараясь их оживить, и сила моего воображения оказалась так
велика, что я вдруг с поразительной, почти осязаемой достоверностью и
ясностью увидел внутренность тесной мазаной хаты»2. Память субъективна и
потому, что субъективен сам процесс восприятия, как замечает М.А.
Литовская, ибо в зависимости от настроения, возраста и других условий
человек по-разному может видеть один и тот же предмет. Так, в ожидании
первой встречи с Буниным автобиографический герой воспринимает дачу, на
которой остановился его учитель, «…по меньшей мере древнеримской
виллой в духе живописца Семирадского; даже скромная полоса не слишком
красивого Черного моря, откуда доносились резкие восклицания
1
Там же. – С. 399.
2
46
купальщиков, представлялась мне пламенным Неаполитанским заливом с
красными парусами»1. Через несколько недель, когда герой вновь посещает
великого писателя, оставившего у себя тетрадку со стихами Катаева, исчезает
ощущение недосягаемости желаемого, и герой уже другими глазами смотрит
на жилище Бунина: «хотя стояло все то же горячее приморское утро, но дача
уже не показалась мне римской виллой и над кубовой полосой неспокойного
Черного моря я не увидел красных парусов Неаполитанского залива, а
комната, куда меня пригласил хозяин, была проста, как дворницкая» 2.
Категории памяти забвения оказывают безусловное влияние на степень
субъективности произведения, что сам В. Катаев не особо скрывает, более
того, не без основания применительно к своему творчеству связывая степень
художественности со степенью субъективности.
О чем рассказывает «Трава забвения»? Формально это воспоминания о
дружбе с Буниным и Маяковским. Ключевой сюжет там тем не менее не этот,
а история Клавдии Зарембы, или девочки из совпартшколы. Разысканиями
многих катаеведов впоследствии удалось установить, что история эта
подлинная, что героем ее был некто Федоров, сын одесского мецената,
который был арестован ЧК по доносу своей любовницы. Он был бывшим
белым офицером, эта девушка его разоблачила, была в него влюблена и его
сдала. Есть тут и внутренняя катаевская линия, конечно, потому что и Катаев
был арестован в те времена, и пережил муки ожидания расстрела в одесском
подвале, он знал, что расстреливали под рев грузовиков, и эта жуткая деталь
отражена и в рассказе «Отец» раннем, и в «Вертере». Эта история постоянно
его волновала, и он постоянно к ней возвращался, но больше всего, конечно,
волновала его история вот этой самой Клавдии Зарембы, которую он
выдумал, которая в реальности была совершенно не такой, но была. И
действительно, Ингулов, фельетонист, который потом стал сотрудником
одесской ЧК, с его помидорно-красным лицом и ироническим мясистым
носом, вспоминает Катаев, похожий несколько на провинциального
1
Там же. – С. 247.
2
Там же. – С. 253.
47
Аверченко, не зря стучал кулаком на тогдашних журналистов, крича: «Вот
настоящая литература! Вот где Шекспир! Девушка, которая любила белого
офицера и сдала его вопреки этой любви»1.
Вот эта история о предательстве лежит в основе «Травы забвения» и
организует ее образный строй, потому что как бы мы ни смотрели на эту
вещь, если прочитать ее так, как она написана, то явно видишь авторскую
интенцию. Это повесть о предательстве. Но повесть не только о
предательстве Клавдии Зарембы, которая любила своего офицера и «сдала»
его. Ему, кстати говоря, пишет Катаев, посчастливилось уцелеть, он сумел
сбежать по дороге на расстрел, потом попал в Румынию, потом жил в
эмиграции, потом они якобы увиделись, история эта о предательстве
времени. Ведь и сама Клавдия Заремба дожила до глубокой старости и пишет
автору в письме, уже одинокой старухой, пенсионеркой, догорающей от рака,
что всю жизнь любила этого офицера, что ничего более прекрасного, чем эта
любовь, в ее жизни не было.
И эта история о том, как время предает всех. История о том, как оно
предало революцию, потому что революция выродилась и превратилась
непонятно во что. История о гибели Маяковского, который погиб из-за этого
же предательства, из-за того, что в новом времени ему нет места. История о
Бунине, который не вписался в это время и вынужден уехать, и умирает на
чужбине. История о том, что единственным светлым, что было в их жизни,
единственным настоящим, была революция, а все, что последовало после
нее, было травой забвения.
Возникает вопрос, почему произведению было дано название «Трава
забвения». Потому что этой травой забвения порастает все. И какой бы на
самом деле импульс ни давала эта революция истории, какие бы
ослепительные перспективы ни открывались, все покроется плесенью
забвения, все зарастет. Старость погубит, бездарность наступит, молодой
талант прекращается бог знает во что, это же такой реквием самому себе.
1
Быков Д. Л. Валентин Катаев «Трава забвения», 1968 год / Быков Д.Л. Время изоляции. 1951-2000 гг. –
М., Эксмо, 2018. – С. 179.
48
Тот Рюрик Пчелкин, «альтер эго» Катаева («Рюрик» – модное в те
времена имя, и «Пчелкин» – фамилия-псевдоним, которую он себе
придумал), – это молодой, добродушный, открытый миру, невероятно
одаренный человек. Катаев цитирует там свои ранние стихи, цитирует их с
умилением, с упоением: «Я вновь в объятиях своей уездной музы, в ком
сочетается негромкая краса крестьянской девушки с холодностью медузы» 1.
«И поздняя заря находит нас опять в объятиях друг друга»2.
«…бежит Весна, и ядовитой зеленью озимых за ней горит степная
чернота»3.
Все эти ранние импрессионистические стихи, все это отражение
гигантского взрыва, который происходит вокруг. И революция в это время –
это, конечно, явление не социальное, это какой-то невероятный взрыв любви,
таланта, ненависти, ярости, всего, невероятный пик русской жизни, вслед за
которым наступила долгая череда отупения, предательства и вырождения.
Так во всяком случае получается.
Так страшно в эпилоге читать о встрече Катаева с Верой Буниной,
сорок лет спустя, когда Катаев приезжает после смерти Бунина в Париж. Они
так и не увиделись никогда, хотя Бунин очень его любил, присылал ему
книги, в доме Катаевых в Переделкине благоговейно хранят книги Бунина с
автографами. Известны экземпляры катаевских книг, которые Буниным
исчерканы, и там стоят восклицательные знаки, он восторгался, пожалуй, он
высоко оценил две советские книги: поэму «Василий Теркин» («Книга про
бойца») и катаевский «Парус».
И вот так горько, так страшно читать финал, когда старый Катаев, у
которого внуки, приезжает к совсем старой Вере Николаевне Буниной,
которая помнит его двадцатилетним, и она рассказывает о смерти Яна, как
она называла Ивана Бунина, и Катаев спрашивает: «А где его пепельница? Я
1
2
Там же. – С. 338.
3
Там же. – С. 351.
49
помню эту пепельницу с золотой чашечкой». – «Неужели вы ее помните?» 1.
И приносит эту пережившую все чашечку, которую он помнит со времен
Одессы. Она хотела ему подарить ее, но он отказался взять, потому что не
считал себя достойным. Эту черную чашечку, которая пережила все. И
вместо золотой, огненной ее поверхности он видит абсолютно черную,
абсолютно мертвую, и вспоминает из Бунина, этими словами заканчивается
книга: «Ты, сердце, полное огня и аромата, не забывай о ней. До черноты
сгори»2. Вот это до черноты сгоревшая жизнь. И страшно, конечно, думать о
том, до какой степени все властно времени. Вот об этом она написана.
В чем еще художественная сила Катаева? Он, благодаря своей памяти
феноменальной, и благодаря своей замечательной способности записывать
стихи в строчку, он говорил: «Я так делаю потому, что для меня они имеют
протяженность не только во времени, но и в пространстве», это довольно
такое туманное объяснение, он донес до нас огромное количество тогдашних
текстов. Например, именно от Катаева, именно из «Травы забвения» узнаете
гениальные стихи Николая Бурлюка: «Каждый вечер ходит кто-то. /
Утомленный и больной. / В голубых глазах дремота / Греет вещей теплотой. /
И в плаще ночей широком, / Плещет, плещет на реке, / Оставляя ненароком /
След копыта на песке»3.
Все эти великие стихи, которые Катаев вкрапливает в свою
прозаическую речь, они сейчас подробно прокомментированы, и «Трава
забвения» многократно интерпретирована и Лекмановым, и многими, и все
это мы теперь знаем, но для нашего тогдашнего сознания, для тогдашнего
читателя, который из Катаева начал все это узнавать, это было, конечно,
сенсацией, это было живым, распахнувшимся окном в двадцатые, в десятые
годы. Как писал Р. Брэдбери: «Старик – это машина времени». И
действительно через Катаева мы прикасались к тем временам.
1
2
Там же. – С. 444.
3
Цитируется по источнику: Быков Д. Л. Валентин Катаев «Трава забвения», 1968 год / Быков Д.Л. Время
изоляции. 1951-2000 гг. – М., Эксмо, 2018. – С. 181.
50
Может быть, русская революция и была трагедией и кошмаром, но
благодаря Катаеву, и особенно благодаря сравнению с позднесоветским
временем, мы знаем, что она была невероятной вспышкой таланта, яркости,
счастья, вспышкой жизни.
2.2. Понятие «автобиографический герой» в повести «Трава забвенья»
«Трава забвенья» начинается с рассуждений о взаимосвязи предметов в

мире, повествователь смотрит на красный цветок, имя которого он не может
вспомнить (образ цветка без имени перешел из «Святого колодца»: «Потом я
еще раз увидел растение, усыпанное ярко-красными, как бы светящимися
цветами (…) – но я уже забыл, как оно называется. (…) …Ассоциативные
связи разрушились, и не к кого было спросить» 1. С обретением имени,
подсказанным садовником, ассоциативные связи восстанавливаются, цветок
напоминает один из тех, который рос на даче у писателя, которого
повествователь характеризует как «человека, перед талантом которого я
преклонялся и который представлялся мне человеком почти сказочным» 2, –
после чего следуют воспоминания о писателе, который стал для
повествователя «божеством» – о Бунине. Таким образом прочерчивается
четкая грань между временем воспоминания и временем в воспоминаниях,
где автобиографический герой, в отличие от «Святого Колодца», обретает
имя: Бунин подписывает свой портрет для Валентина Катаева. Наличие
автобиографического героя, чье имя совпадает с именем автора повести,
(наряду с введением в художественный мир повести множества реальных
исторических личностей), создает эффект абсолютной достоверности
описываемых событий. Согласно концепции М. Медарич, основанной на
теории «автобиографического пакта» («Автобиографический пакт – это
1
Катаев В. Святой колодец. / Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 6. Маленькая железная дверь в
2
51
невысказанный договор истины между автором и читателем» 1) Ф. Лежена,
наделяя автобиографического героя своим собственным именем, автором
устанавливается бесспорное тождество между автором, повествователем и
героем, таким образом заключается определенный «пакт» с читателем о
устанавливаемой достоверности описываемых событий. Хотя подобное
положение вполне адекватно для «Травы забвенья» и «Кубика», так как
персонажная система, хронотоп, событийный уровень соответствуют
исторической действительности, Катаев поднимает вопрос о субъективности
любого воспоминания, избирательности памяти и невозможности
вербального достоверного описания определенных исторических событий.
Наиболее отчетливо эти положения представлены в «Траве забвенья». В
тексте повести активно подчеркивается субъективность любых
воспоминаний, так, говоря о первом присутствии на выступлении
Маяковского, повествователь воспроизводит отрывок из воспоминаний
Олеши, внося свои коррективы: «…Это неточно. Я бы сказал так: на
Маяковском было темно-серое, зимнее, короткое, до колен, полупальто с
черным каракулевым воротником и такая же черная – но не шапка, а, скорее,
круглая неглубокая шапочка, действительно несколько сдвинутая на затылок,
открывающая весь лоб и часть остриженной под машинку головы Однако, я
бы не сказал, что Маяковский был в полушубке с барашковым
воротником…»2.
Подобные разночтения отражают не столько индивидуальную
избирательность памяти каждого человека, сколько авторскую интенцию,
проблематизируя вопрос об отношении Катаева к Маяковскому. Таким
образом в тексте реализуется интенция к самоидентификации
автобиографического героя. Подчеркивая человеческую сущность каждого из
великих творцов эпохи, герой стремится найти себе место в их ряду. Этой же
1
Автобиографический пакт – термин Ф. Лежена. Цитируется по источнику: Спиридонов Д. В. Прагматика
повествования и понятие «Пакт чтения» // Известия ВГПУ. 2012. №11. / https://cyberleninka.ru/article/n/prag-
matika-po-vest-vovaniya-i-ponyatie-pakt-chteniya
2
52
цели служит описанный эпизод трапезы с Буниным, где Бунин забирает себе
самые большие голубцы. Не случайно повествователь не без лукавства
отмечает несовершенства собственной памяти, реализуя авторские
прагматические стратегии: «Память не сохранила подробностей нашей
беседы. Может быть, этой беседы вообще не было»; «Человеческая память
обладает пока еще необъяснимым свойством запечатлевать всякие пустяки, в
то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда
совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего, трудно выразимого
душевного ощущения»1.
B «Траве забвенья» правомерность домыслов базируется на
несовершенстве памяти – автор зачастую воспроизводит «душевные
ощущения»2. Тем не менее, в данном случае домысливание не отменяет
установки на автобиографизм, а наоборот усиливает ее: описание
исторических личностей представлено не объективно, а подано через
внутренний мир автобиографического героя – в тексте они запечатлеваются
так, как в свое время их видел герой – поэтому «рогатые глаза» Маяковского,
«раздвоенный, как помидор» подбородок Ингулова являются элементами
мировосприятия автобиографического героя. Однако автор в собственной
автобиографии обнаруживает события, описать которые затруднительно.
Поэтому рассказ о революции представлен в виде иносказания – притчи,
более того, в этом эпизоде происходит расщепление образа
автобиографического героя, вновь подчеркивается временной разрыв между
моментом создания произведения и временем событий воспоминаний. Автор
отмечает, с одной стороны, несовпадение себя настоящего и себя прошлого,
поэтому автобиографический герой наделяется другим именем – Рюрик
Пчелкин, с другой, подчеркивает онтологическое тождество между
автобиографическим героем и пишущим повесть: «Я дал ему свою телесную
оболочку и живую душу»; «…мою жизнь – или, если угодно, жизнь героя
1
Там же. – С. 416.
2
Там же – С. 418.
53
этой повести…»1. Подобный прием используется в «Кубике», который
начинается со слов: «…Неужели этот мальчик тоже я?», – и далее, -
«Неужели этот мальчик тоже я? Если не вполне, то, во всяком случае,
отчасти. Не исключено, что это все тот же милый моему сердцу Пчелкин…»2,
который с течением времени в повествовании становится Мосье Бывший
Мальчик, при этом сохраняя связь как с повествователем, так и с более
«молодой» своей ипостасью. Упоминание о Первой мировой войне в
автобиографическом свете (служба в артиллерии, ранение в бедро,
награждение Георгиевским крестом) сопровождается комментарием образа
героя: «…может быть, это был уже не я, а ты – “Мосье Мой Друг” и “Мой
Двойник”, – но это не имеет значения» 3. Игра с именем автобиографического
героя, одновременное подчеркивание тождества и неидентичности
автобиографического героя и автора, является одной из особенностей текста
с автобиографизмом, рассмотренная П. де Маном. Наделяя героя
собственным именем, автор произведения, согласно концепции П. де Мана,
заключает «пакт» не с читателем, как заявлено в теории Лежена и,
соответственно, Медарич, а с «автором-в-тексте». Таким образом, «автор
текста» и «автор-в-тексте» предстают зеркальным отражением друг друга.
Однако, так как по де Ману, «…имя собственное имеет тропологическую
природу, коренящуюся в прозопопее, “автор-в-тексте”, носящий имя автора,
указанное на обложке произведения, является образом, запечатленным в
слове, иными словами, одним из видов автоинтерпретации» 4. Такой подход
позволяет избежать полной ответственности автора за абсолютную
достоверность описанных событий, тем не менее, оставаясь в рамках
фактуальности. Изменение имени автобиографического героя способствует
1
2
Катаев В. Кубик. / Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 6. Маленькая железная дверь в степе;
Святой колодец; Трава забвенья; Кубик. – М.: Худож. лит., 1984.. – С. 447.
3
Там же. – С. 482.
4
Man P. de Autobiography as De-Facement // The Rhetoric of Romanticism. NY : Columbia University press.
Цитируется по источнику: Кучина Т. Г. «"Я"-повествование» в современной русской прозе: фикциональный
и фактуальный аспекты автобиографического текста // Вестник КГУ. 2006. №6. /
https://cyberleninka.ru/article/n/ya-povestvovanie-v-sovremennoy-russkoy-proze-fiktsionalnyy-i-faktualnyy-
aspekty-avtobiograficheskogo-teksta
54
возникновению логического противоречия – когда герой пересекает границу
имени, происходит совмещение вымышленной и действительной сфер,
вследствие которого «становится невозможно отличить фикциональное от
фактуального»1.
В книге Катаева авторское начало проявляется в трех ипостасях: автор
– повествователь – «автобиографический герой» («Автобиографический
герой – тип литературного героя. Писатель наделяет его своей биографией, в
его судьбе отражает свою собственную судьбу, а в характере – свой
характер»2). Наиболее активную роль в данном три единстве играет
повествователь. Его присутствие проявляется в отдельных, как бы вскользь
брошенных замечаниях по поводу персонажей или событий, в лирических
отступлениях или рассуждениях: «… все то, что я вижу в данный миг, сейчас
же делается мною или я делаюсь им, не говоря уже о том, что сам я – как
таковой – непрерывно изменяюсь, населяя окружающую меня среду
огромным количеством своих отражений»; «Гениальное просто, но именно в
этом и заключается самая суть поэзии»3.
Повествователь обнажает свои творческие приемы, что создает
впечатление рождения текста экспромтом, на глазах читателя: «Его по-
украински темно-карие, несколько женские глаза – красивые и внимательные
– смотрели снизу вверх, отчего мне всегда хотелось их назвать – рогатыми.
(…) Рогатые глаза. Глупо. Но мне всегда так хотелось. Может быть, в этом и
есть самая суть мовизма – писать как хочется, ни с чем не считаясь» 4;
«Многие описывали наружность Бунина. По-моему, лучше всего получилось
у Андрея Белого: профиль кондора, как бы заплаканные глаза, ну и так далее.
Более подробно не помню»5. Если автобиографический герой больше связан
1
Рытова Т. А. «Новая проза» Валентина Катаева (Поэтика воплощения авторского самосознания) : дис.
канд. филол. наук. Томск, 1998. – С. 7.
2
Автобиографический герой / Словарь «Русские писатели и поэты». / Электронный ресурс:
http://writerstob.narod.ru/termins/a/avt_hero.htm
3
4
5
Там же. – С. 248.
55
с прошлым как современник своих знаменитых собратьев по литературе, то
повествователь отражает настоящее – время создания произведения: «В
непосредственной близости от памятника Пушкину, тогда еще стоявшего на
Тверском бульваре, в доме, которого уже давным-давно не существует,
имелся довольно хороший гастрономический магазин в дореволюционном
стиле»1 . Тот факт, что автобиографический герой наделен именем,
окончательно отделяет его от автора и повествователя. В книге Катаева
заявленная автобиографическая линия не подчиняет себе весь жизненный
материал. Внимание акцентируется на современниках писателя, и благодаря
совокупности их образов создается представление о литературной среде
двадцатых годов ХХ века. Героями произведения В. Катаева становятся Иван
Бунин и Владимир Маяковский. Как пишет М.А. Литовская, «это не столько
воспоминания, сколько размышления об особенностях творческих
индивидуальностей двух классиков отечественной литературы, с которыми
свела судьба»2. Сюжетной основой «Травы забвенья» становится восприятие
автобиографическим героем людей и событий. Автобиографический герой
становится обязательным компонентом текста как связующее звено между
двумя полюсами русской литературы в революционную эпоху – Маяковским
и Буниным.
Одна из ведущих тем книги – общение автора с этими людьми и его
литературное и душевное становление под их влиянием. С образом
автобиографического героя связаны важные художественные задачи
произведения: формирование человеческой личности, ее творческая
реализация и общественная позиция. В книге формулируется проблема
выбора пути в сложное время революционных потрясений; этот выбор встает
перед всеми персонажами книги, и каждый принимает решение, которое
определяет его дальнейшую жизнь. Бунин не принял новую власть и уехал из
революционной страны. С точки зрения автобиографического героя, «Бунин
1
Там же. – С. 388.
2
Цитируется по источнику: Литовская М. А. История и современность в художественной прозе 60 - 80-х
годов: дисс. канд. филол. наук / М. А. Литовская. – Свердловск, 1985. /
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_003431456/
56
променял две самые драгоценные вещи – Родину и Революцию – на
чечевичную похлебку так называемой свободы и так называемой
независимости, которых он всю жизнь добивался»1. Это характеризует героя
как несомненного последователя новой власти, о чем он сам заявляет: «Я сын
Революции. Может быть, и плохой сын. Но все равно сын» 2. Данный факт
лишний раз подчеркивает субъективность книги Катаева. Образ автора в
прозе Катаева может расщепляться на несколько составляющих:
непосредственный творец текста, действующий в настоящем времени;
автобиографический герой, живущий в прошлом; в отдельных случаях –
повествователь, являющийся связующим звеном между автобиографическим
героем и автором. Время в книге Катаева, в зависимости от целевой
установки автора, может идти последовательно или, дробясь на части,
причудливо перемежающиеся между собой. В первой части «Травы
забвенья» еще проступают формы традиционного воспоминания с
последовательным течением событий (рассказ о Бунине): «Крепко сжав
хваткими пальцами наши сочинения, Бунин велел нам явиться через две
недели, корректно поклонился одной головой, давая понять, что аудиенция
кончена, и удалился, а его брат Юлий сказал, что Ваня торопится в гости, и
проводил нас несколько шагов по каменной террасе до ступенек, которые
вели на садовую дорожку, покрытую пыльным скрипучим гравием, подобно
всем дорожкам на одесских дачах. Ровно через две недели – минута в минуту
– мы опять стояли на каменных плитах знакомой террасы, через перила
которой к нам тянулись багрово-оранжевые сосисочки – соцветия растения,
названия которого я тогда еще не знал и узнал только лет через пятьдесят» 3.
Вторая часть (рассказ о Маяковском) приобретает черты условного
художественного сюжета, когда разновременные события привязываются к
одному дню жизни героя. Катаев постоянно прибегает к хронологическим
1
2
Там же. – С. 328.
3
57
инверсиям. Повествование развивается ассоциативно, когда фрагменты
далекого и более близкого прошлого, настоящего предстают в свободном
чередовании, вызванные прихотливым движением авторской мысли. На
протяжении практически всей второй части автором прокладывается линия
разговора с Маяковским на квартире Катаева, которая прерывается и вновь
возобновляется: «Мы долго молчали, думая каждый о своем. Не знаю, о чем
думал Маяковский, но он все время как бы к чему-то прислушивался, ожидал
чего-то. Я же думал о нем, которого с давних пор страстно любил как поэта,
считая его равным Пушкину»1. Думается, что это завершение рассказа о
вечере с Маяковским, поскольку далее следует повествование о других
встречах с Маяковским, на одной из которых поэт назвал свое лучшее
произведение: «Что? Думаете, – «Облако» лучше? А я считаю, что
«Хорошо!» лучше. «Хорошо!» – лучшее мое произведение. И вообще, –
снова поднял он свой разъяренный голос, – никогда не смейте просить поэта
прочесть что-нибудь старое, вчерашнее. Нет хуже оскорбления. Потому что у
настоящего мастера каждая новая вещь должна быть лучше прежних. А если
она хуже, то, значит, поэт кончился. Или во всяком случае – кончается. И
говорить ему об этом – феерическая бестактность! Зарубите себе на носу. Фе-
е-ри-чес-кая!..»2. Еще одна из характерных особенностей времени в «Траве
забвенья» – введение дополнительной формы времени – будущего по
отношению к прошлому, которая передана формулами: «лет тридцать тому
вперед», «сорок лет тому вперед». Так, в произведении подчас действие из
прошлого переходит в современность, осознанную как будущее: «Он уже
давно существовал в каком-то другом измерении, я же продолжал двигаться
во времени и пространстве, как обычно, и однажды лет тридцать тому
вперед, выйдя из лифта на последнем этаже, в мокрых дождевиках-
импермеаблях, по которым как бы еще продолжали струиться отражения
разноцветных огней Пасси, – жена и я очутились перед коричневой дверью.
1
Там же. – С. 395.
2
58
Лет сорок назад эта дверь, вероятно, была еще совсем новая, и в теплой
лестничной клетке хорошо пахло дорогой масляной краской, полированным
деревом, начищенной медью». Как убедительно заметил Б. Галанов, «автор
постоянно поверяет прошлое настоящим, временем, в котором живет,
трудится и, уходя памятью в прошлое, действуя в нем, не покидает
настоящее, с позиций сегодняшнего дня философски осмысляет всю
сложность, противоречивость прожитой жизни и себя самого» 1. Название
произведения отсылает нас к эпизоду в поэме «Руслан и Людмила» Пушкина,
когда герой, оказавшись на поле старой битвы, восклицает: «Зачем же, поле,
смолкло ты / И поросло травой забвенья?»2.
В. Катаев передает чувства человека, силой своей памяти оказавшегося
вновь в том далеком незабвенном мире, которого уже нет: на даче у Буниных
или в московском продуктовом магазине с Маяковским и Мандельштамом, о
чем выразительно сказал М. Галанов: «Со многим навсегда распростившись,
многое воскресив в памяти с непреходящей светлой печалью, а многое
сбрасывая, как тяжелую ношу, Катаев вновь, в который раз, со щемящей
болью и восторгом прикоснувшись к “Траве забвенья”, почувствовал
сладкий, терпкий, яростный вкус жизни»3. С расстояния прожитой жизни
автор связывает образы прошлого, подчас мелкие детали, с будущими
событиями: «Вот и воспоминание о неприхотливом дачном цветке с
красными лепестками – не просто красными, а… багровооранжевыми,
тигрово-абрикосовыми – усложнилось, превратилось в некий зловещий
символ… Теперь, спустя годы, художнику кажется, что уже тогда в темно-
красной середине цветка словно бы загорался угрюмый огонь войны и
грядущей революции, столь ненавистной Бунину и столь страшной для
него»4.
1
Галанов Б. Валентин Катаев: Очерк творчества / Б. Галанов. – М., Детская литература, 1982. – С. 69.
2
Пушкин А.С. Руслан и Людмила. / Электронный ресурс: https://www.culture.ru/poems/5061/ruslan-i-lyudmila-
poema
3
Галанов Б. Валентин Катаев: Очерк творчества / Б. Галанов. – М., Детская литература, 1982. – С. 69-70.
4
59
Следует отметить, что книга В. Катаева «Трава забвенья» оказалась под
заметным влиянием и документального жанра, и художественной прозы.
Функционирование в тесте исторических лиц наряду с вымышленными
персонажами, сближение воспоминаний с воображением, большая степень
субъективности произведения и введение в текст чужих воспоминаний,
особая специфика временной структуры произведения и многомерность
образа автора, – характеризуют «мовистскую» прозу В. Катаева. Таким
образом, рассмотренные нами в настоящей главе своеобразие
художественного времени в мемуарах, соотношение признаков
художественного произведения и документального, субъективности и
объективности текста, а также особенности авторского взгляда на
описываемые события, на представителей своего времени и на себя самого
времени далекого прошлого – являются важными составляющими
характеристики мемуарного произведения.
Выводы по главе II
Подводя итоги II главы нашего диссертационного исследования мы

1. Исследуемые произведения В.П. Катаева (роман «Алмазный мой
венец»; повесть «Трава забвенья») с одной стороны, являются продолжением
традиции русской мемуарной прозы; с другой стороны, это новаторские
произведения, в которых элементы классической мемуарной и
автобиографической прозы оказываются соединены с художественным
вымыслом.
2. Книги В.П. Катаева демонстрируют явное усиление этой
автобиографической прозы, мемуарной литературы и вымысла,
художественной литературы – в плане изображения героев, авторской
фантазии, сюжетно-композиционных решений, а также на уровне структуры
текста и своеобразия стиля.
60
3. В повести «Трава забвенья» художественность и документальность
переплетаются между собой особым образом. Книге Валентина Катаева
свойственна отчетливая сюжетная организация. Если в первой части «Травы
забвенья» присутствуют формы традиционного воспоминания с
последовательным течением событий (рассказ о Бунине), то вторая часть
(рассказ о Маяковском) приобретает черты условного художественного
сюжета, когда разновременные события привязываются к одному дню жизни
героя.
4. В книгах Катаева влияние художественной литературы не только
усиливается, но до предела обнажено. В «Траве забвенья» проступают черты
поэтики Бунина с его пристальным вниманием к подробности, детали и
точными определениями свойств предметов.
5. Особое место в повести «Трава Забвенья» занимает образ Рюрик
Пчелкин, «альтер эго» Катаева, – «…это молодой, добродушный, открытый
миру, невероятно одаренный человек»1. Таким образом, через восприятие
«Пчелкина», автор разграничивает в произведении «пространство
мемуарного текста» и «пространство мифа, пространство художественного
вымысла».
6. B повести «Трава забвения» правомерность домыслов базируется на
несовершенстве памяти – автор зачастую воспроизводит, по его словам,
«душевные ощущения». Тем не менее, в данном случае домысливание не
отменяет установки на автобиографизм, а наоборот усиливает ее: описание
исторических личностей представлено не объективно, а подано через
внутренний мир автобиографического героя.
7. Время в книге Катаева, в зависимости от целевой установки автора,
может идти последовательно или, дробясь на части, причудливо
перемежающиеся между собой. В первой части «Травы забвенья»
присутствуют формы традиционного «авторского воспоминания» с
последовательным течением событий (рассказ о Бунине). Вторая часть
1
61
(преимущественно состоящая из рассказа о Маяковском) приобретает черты
условного художественного сюжета, когда разновременные события
привязываются к одному дню жизни героя.
Глава III. ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗОВ КОЛЛЕГ-ПИСАТЕЛЕЙ

В ПРОЗЕ В. П. КАТАЕВА
3.1. Образ И. Бунина в повести «Трава забвения»
В повести «Трава забвенья» ретроспективно представлены

воспоминания героя, осмысление событий, происходивших в начале ХХ
века; размышления о судьбах и творчестве как собственном, так и других
писателей, художников, поэтов, творивших в данный исторический период.
62
Как отмечает Т. В. Филат, «писатель, передавая, создавая восприятие
пространства и времени у своих аукторов (“организаторов описываемого
мира художественного произведения”), воссоздает определенный менталитет
эпохи, сознательно- бессознательное отношение к этим бытийным
категориям у своих персонажей»1.
Так, в повести «Трава забвенья» очевидно сознательное отношение
автора к категориям времени и пространства, более того, они являются
предметом его рефлексии: «По отношению к прошлому будущее находится в
настоящем. По отношению к будущему настоящее находится в прошлом».
Отметим, что далее повествователь замечает: «Так где же нахожусь я сам?
Неужели для меня теперь нет постоянного места в мире? Или ”теперь” – это
то же самое, что “тогда”?»2.
Б. Ли Уорф, полагает, что все три модуса времени – прошлое,
настоящее и будущее, включенные в единый поток сознания, «существуют
нераздельно», а так как в сознании есть «чувственная» и «нечувственная»
стороны восприятия, то «чувственную, куда включено «то, что мы видим,
слышим, осязаем, – мы можем назвать the present (настоящее), другую
сторону – обширную, воображающую область памяти – обозначить “the past”
(прошедшее), а область веры, интуиции и неопределенности – “the future”
(будущее). Но и чувственное восприятие, и память, и предвидение – все это
существует в нашем сознании вместе…» 3. Отметим, что в центре внимания
героя-нарратора прежде всего писательская среда.
Ключевыми фигурами здесь становятся И. А. Бунин и В. В.
Маяковский, занимающие в восприятии «ауктора» 4 антиномичные, но
равноправные позиции: «…Бунин? При нем я боялся даже произнести
кощунственную фамилию Маяковский. Так же, впрочем, как впоследствии я
1
Филат Т. В. Поэтика пространства и времени в русской повести конца 1880-х – начала 90-х годов. –
Днепропетровск, АРТ-ПРЕСС, 2002. / https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_bibl_1170164/
2
степе; Святой колодец; Трава забвенья; Кубик. – М.: Худож. лит., 1984. – С. 390.
3
Давыдов Д. Ночное искусство (Сон и фрагментарность прозы) – Новое литературное обозрение, 2002, № 2.
/ https://magazines.gorky.media/nlo/2002/2/nochnoe-iskusstvo.html
4
Ильин И.П. Ауктор. / Постмодернизм. Словарь терминов. – М.: ИНИОН РАН (отдел литературоведения) –
- INTRADA. Ильин И.П.. 2001. /https://postmodernism.academic.ru/10/
63
никогда не мог в присутствии Маяковского сказать слово: Бунин. Они оба
взаимно исключали друг друга. Однако они оба стоят рядом в моей памяти, и
ничего с этим не поделаешь»1. В связи с вышесказанным, необходимо
представить оппозицию временных и пространственных координат,
гомологичных по отношению к центральным фигурам повествования:
ауктору, Бунину, Маяковскому. «У них обоих учился я видеть мир – у
Бунина и у Маяковского… Но мир-то был разный» 2, – отмечает герой. Через
топос и хронос возникает характеристика героев. Ж. Женетт полагает, что
пространство в литературе – это не только изображаемое («означаемое»), но
и «означающее». Этой точки зрения придерживается и Ю. Лотман.
«Трава забвенья» представляет сложное, архитектонически
многоплановое произведение. Есть большая доля вероятности, что Катаев в
этой книге вступает в неявную полемику с романом Б. Пастернака «Доктор
Живаго» – с той концепцией жизни и преодоления смерти, которая
реализована через оппозицию «Живаго / Стрельникова». У Катаева в центре
внимания также оказываются два антипода – Бунин и Маяковский. Бунин
выступает в «Траве забвенья» тем самым человеком, который «…обладает
гениальной зоркостью к окружающему миру»3.
Услышав впервые бунинское стихотворение с описанием чайки
(сравнение ее с поплавком, и совершенно телескопическое наблюдение – «и
видно, как струею серебристой / сбегает с лапок розовых вода» 4), лирический
герой, начинающий стихотворец, испытывает потрясение. От Бунина герой-
повествователь берет «внутреннее ощущение жизни как поэзии», учится его
«волшебному реализму» (если рассматривать магический реализм как «…
стиль художественного и литературного жанра, который рисует
реалистичный взгляд на современный мир, а также добавляет волшебные
1
2
3
4
Там же. – С. 259.
64
элементы. Иногда его называют фабулизмом в отношении условностей
басен, мифов и аллегорий»)1.
Отношение героя к Бунину – неизменно почтительное, но почти всегда
смешанное с иронией. Вот как, например, описывается первый выход
великого писателя: «И на пороге террасы, пристегивая заграничные
подтяжки, появился сам “академик” Бунин… Перед нами предстал
сорокалетний господин, сухой, желчный, щеголеватый, с ореолом почетного
академика по разряду изящной словесности. Потом уже я понял, что он не
столько желчный, сколько геморроидальный. Но это несущественно» 2.
(«Геморроидальный цвет лица» – скрытая отсылка к гоголевскому Акакию
Акакиевичу.) Показателен и другой эпизод: когда Бунин решает угостить
гимназиста Катаева компотом, говоря, что вообще эти молодые юноши очень
влюбчивы, сил тратят много и их надо подкармливать. При этом Бунин четко
делит гущу компота на дне кастрюли на две половины, «строгим голосом
потребовав от меня, чтобы я не заезжал за демаркационную линию, хотя она
имела скорее символическое значение».3 А вот как описывается бунинское
изложение своих впечатлений от скрябинской «Поэмы Экстаза»: «Бунин
сделал злое лицо и, не стесняясь, завизжал на всю квартиру – Иоанн, ты
совершенно обезумел! – воскликнула Вера Николаевна, вбегая в комнату и
затыкая уши мизинцем»4.
Как видим, любовь к Бунину лишена пиетета, в ней даже есть черты
некоторой фамильярности.
«Потом я слышал, что глаза у Бунина были прелестно-голубые, но я
этого не заметил. Хотя вполне допускаю» 5. Так начинается знакомство
Катаева со своим главным учителем. Хотя, наверное, знакомство с великим
литератором началось задолго до их первой встречи, когда Катаев прочел
1
Вульф Дж. Магический реализм. / Современная литература: Электронный ресурс /
https://www.hisour.com/ru/magical-realist-literature-7957/
2
3
Там же. – С. 314.
4
5
Там же. – С. 248.
65
стихотворение Бунина о море, и ему вдруг открылась простейшая тайна
поэзии. Молодой поэт со своим другом протянули Бунину тетради со своими
сочинениями. Заумные стихотворения Дитрихштейна были сразу же
забракованы: «заумное, по ту сторону ума, то есть глупость»1, а вот стихи
второго поэта приглянулись мастеру, и он пригласил молодого Катаева
побеседовать. Бунин пытался найти в стихах, где верно, остальное не имело
значения. Поражала способность Бунина выхватывать суть, воссоздавать
образы самыми простыми словами. Удачных стихотворений на всю толстую
тетрадь оказалось всего два. Бунин проводил юношу, дав лишь одно
напутствие – «поэзия – это ежедневный труд» 2. В ежедневных упражнениях
Катаев вдруг находит образ девочки, который он пронесет через всю жизнь.
Но вдруг происходит кое-что еще – Катаев, воспитанный на классике,
ученик Бунина, вдруг начинает слышать и понимать футуристические стихи.
Его разочаровал совет Бунина не печататься, потому что потом будет за это
стыдно, естественно, молодой человек не послушался, и его можно понять.
Началась война, и новое свидание с Буниным произошло только спустя
четыре года. Это был уже другой, незнакомый Бунин, почти эмигрант, уже
ощутивший на себе гибель России. Его стихи уже были проникнуты ужасом,
отчаяньем, покорностью. Было даже что-то странное в их свидании: русский
офицер идет рядом с русским писателем, бежавшим из своей страны. И вдруг
в эту напряженную атмосферу южного вечера врывается Маяковский и его
«закройте, закройте глаза газет», и вечер уже перестает быть просто теплым
и просто южным, он превращается в вечер, «убитый немцами» 3. Маяковский
и Бунин взаимно исключали друг друга, но в сознании автора они стоят
рядом, и ничего с этим уже не поделаешь. Так начался новый двухлетний
период общения с Буниным, который закончился, когда он решил навсегда
покинуть родину. Катаев стал настолько близок к дому писателя, что он, не
1
Там же. – С. 251.
2
Там же. – С. 264.
3
Маяковский. «Мама и убитый немцами вечер». Цитируется по источнику: Катаев В. Трава забвенья /
Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 6. Маленькая железная дверь в степе; Святой колодец; Трава
забвенья; Кубик. – М.: Худож. лит., 1984. – С. 276.
66
стесняясь, ругался при молодом поэте со своей женой. Все с нарастающим
нетерпением ждал Катаев нового и нового свидания с учителем. Бунин был
уже не просто певцом русской деревни, но и автором потрясающих рассказов
«Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание», «Сны Чанга» (таких
«нерусских» русских рассказов), это сразу же исключило возможность
восприятия его общественностью как великого поэта. Моментом наиболее
интимного сближения с Буниным Катаев называет поедание голубцов и
компота из одной посуды. В тот вечер двое поэтов засиделись допоздна, и
Бунин читал свои стихи, чего ранее не делал, и Катаев почувствовал, что
Бунин похож на человека, который потерял много крови. Это было чувство
потери родины. А потом однажды Бунин пришел к Катаеву домой, из чувства
простого любопытства. Катаев продолжал приносить Бунину свое
творчество, молодой автор старался насильно быть нетривиальным, как в
случае с выдумкой интересной профессии декоратора для своего героя.
Когда Бунин не оценил выдумки, Катаев со злости сделал своего героя
простым студентом.
Однажды Бунин публично читал свой рассказ «Сны Чанга». Публика
не собралась, однако, несмотря на это и стрельбу за окнами, люди были в
восторге после прочтения. В тот же вечер Бунин назвал «Двенадцать» Блока
декадентской чушью, а Катаев признался себе, что, хотя уже в тот момент
полюбил Блока, до осознания революции еще не дорос. Некоторое «время
вперед» Катаев начал осознавать неприятную правду о своем учителе –
Бунин бежал от революции, испугавшись ее. Здесь намечалась огромная
пропасть между ними. Катаев был сыном революции, «плохим, но сыном».
Бунин старел и превращался в того самого злого старика, каким его
представляли малознакомые люди. Однажды он даже разозлился настолько,
что закричал: «Ненавижу вашего Достоевского»1, обвинив его во всем, что
произошло с Россией.
1
67
Особое место в повести занимает следующий эпизод: Катаев в
Париже, но Бунина не застает. Хотя жизнь его была пронизана мечтой
встретить Бунина еще раз, этого не происходит. Бунин хотел быть
свободным от обязательств по отношению к обществу. Для него творчество
перестало быть борьбой, превратившись в гимнастику воображения. Позже
Катаев встретился с Верой Николаевной и узнал, как ушел из жизни великий
человек – Бунин. Седьмого ноября. «Бигнония. Ода Революции. Четырежды
благословленная»1.
Впрочем, цену этим как бы бунинским высказываниям определяет сам
автор, постоянно ссылающийся на преклонный возраст, забывчивость, а так
же новый художественный метод, предполагающий свободный монтаж
ассоциаций и вторичное переживание прошлого, которое то ли было, то ли
нет. Так, после очередного учительского монолога и цитирования чужих
стихов (они в «Траве забвенья» даются не столбиком, но и «в строчку», как
если иное агрегатное состояние текстов Блока, Бунина, Мандельштама или
Маяковского автоматически корректирует их авторство), Катаев пишет:
«Память не сохранила подробностей нашей беседы. Может быть, этой
беседы вообще не было…»2.
Тем более, что уже очень вскоре Бунин (как герой), пока Катаев был
болен, «…лежал в сыпняке», уезжает в эмиграцию и как бы пропадает – как
из жизни Катаева, так и со страниц «Травы забвенья», чтобы промелькнуть в
финале «тенью птицы» – возникнуть могилой на русском кладбище, дабы
дать возможность автору произнести такое: «Я понял: Бунин променял две
самые драгоценные вещи – Родину и Революцию – на чечевичную похлёбку
так называемой свободы и так называемой независимости…»3
«Трава забвенья» – типичный «антипруст» (то есть произведение, «…
типичное для русской литературы ХХ века (…), противопоставленное
особому мировосприятию Европы грани веков, которое выразил в своих
1
Там же. – С. 444.
2
Там же. – С. 287.
3
68
произведениях Марсель Пруст»1), произведение, несмотря на
многосоставность, лишённое гибкости и подвижности. О чём бы или ком бы
не рассказывал Валентин Катаев, не оставляет ощущение говорения вообще –
как обобщённой и вневременной субстанции, свойственной именно сыпному
бреду. «Всё-таки, показ крупным планом требует иных оптических подходов,
что, собственно, и маркирует: мемуарная часть здесь – не самое главное, тут,
быть бы живу, только бы день простоять, да ночь продержаться. Катаеву всё
время кажется, что он умирает. Что любой текст может оказаться последним.
Форсируя «накал откровенности», он, тем не менее, пишет и пишет в
Германию письма и пишет одно мовистическое облако за другим. Вот что
может подарить человеку (даже и пожилому) вовремя найденный метод»2.
3.2. Образы русских писателей 1920-х годов в романе «Алмазный мой венец»
В романе «Алмазный мой венец» главными персонажами являются

литературные деятели того времени: известные писатели и поэты. Именно
из-за этого на Катаева обрушилась основная масса негативной критики: его
обвиняли в излишнем фантазёрстве, выдумке многих эпизодов и сцен. Это
связано с ошибочным пониманием книги как документального произведения.
Катаев ставил своей целью не биографически точную передачу фактов из
жизни поэтов и писателей, а создание художественного произведения. Мир
Катаева наполнен художественными образами, «…которые являются
конкретно-чувственной формой воспроизведения некой реальности в
эстетических целях»3.
Н. Ю. Гончарова пишет, что «…в образах отражается
действительность, которая преображается с помощью субъективного видения
1
Шайтанов И.О. Как было и как вспомнилось (Современная автобиографическая и мемуарная проза). – М.:
Знание,1981. – С. 49.
2
Цитируется по источнику: Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. – М. ПРОЗАиК,
2019. – С. 26.
3
Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина. – Институт научной
информации по общественным наукам РАН: Интелвак, 2001. 1596 ст.
69
автора»1. А.А. Потебня определял сущность образа как «воспроизведенное
представление – в качестве некой чувственно воспринимаемой данности»2.
Е.Хализев утверждал, что «…в любом художественном произведении
есть содержание, связанное с чувственным восприятием, образом» 3. Образ
должен давать представление об отображаемой действительности, даже если
произведение не является реалистическим. Следовательно, в образах
отражена действительность, которая преображается с помощью
субъективного видения В.П.Катаева. Он передаёт свой взгляд, своё видение,
поэтому повествование и образы персонажей преломлены свозь призму
восприятия писателя.
Катаев даже не использует настоящие имена, он даёт каждому
характерное прозвище: «Не могу взять грех на душу назвать их подлинными
именами. Лучше всего дам им всем прозвища…»4. Тем не менее, многие
факты биографичны и совпадают с действительностью, что также служит для
реконструкции эпохи 1920-х годов. Автор вводит большое количество
известных литераторов того времени: писателей, потов, критиков.
Персонажи, которые являются активными деятелями происходивших
событий, репрезентированы в романе имплицитно и наделены
псевдонимами. При этом по многим биографическим факторам, внешним
приметам, а также цитируемым Катаевым строкам из их произведений, мы
можем без труда узнать и Сергея Есенина, и Владимира Маяковского, и
Михаила Булгакова, и многих других не менее выдающихся писателей и
поэтов. Однако при этом в книге упоминаются и другие исторические
личности, которые вводились в произведение под собственными именами
(эксплицитно). Как правило, они упоминаются в книге, но не являются
активными персонажами.
1
Катаев В.П. Немчик [Электронный ресурс]. / http://1st-war.eastsite.ru/kataev-text1.html
2
Потебня А. А. Мысль и язык.. – М.: Высш. шк., 1990. – С. 48.
3
Хализев В.Е. Теория литературы. – 4-е изд. М., Высш. шк., 1999. – С. 71.
4
70
Так, в романе «зашифрованы» (без указание имени, используются
псевдонимы): «Ключик» – Юрий Карлович Олеша; «Колченогий» –
Владимир Нарбут; «Командор» – Владимир Маяковский; «Королевич» –
Сергей Александрович Есенин; «Мулат» – Борис Пастернак; «Птицелов» –
Эдуард Багрицкий; «Синеглазка» – Елена Афанасьевна Булгакова (сестра М.
А. Булгакова); «Синеглазый» – Михаил Афанасьевич Булгаков; «штабс-
капитан» – Михаил Зощенко; «Щелкунчик» – Осип Эмильевич
Мандельштам; «Эскесс» – Семён Кессельман (Кесельман); «Босоножка» –
Айседора Дункан; «брат» – Евгений Петров (Катаев); «девочка» – Валентина
Леонтьевна Грюнзайд (впоследствии Петрова-Катаева); «друг» – Илья
Арнольдович Ильф; «жена Птицелова» – Лидия Суок; «Альпинист» /
«Деревянный солдатик» – Николай Тихонов; «Арлекин» – Павел
Антокольский; «Конармеец» – Исаак Бабель; «поэт-классик» – Шенгели,
Георгий Аркадьевич и другие. (С другой стороны, указаны реальные,
«незашифрованные» имена: А. Белый, В. Брюсов, Л. Пастернак, А. Родченко,
М. Горький, А. Блок, И. Бунин, Д. Бедный, В. Аверин, М. Добужинский, В.
Каверин, Л. Лунц.
Прозвища, которые Катаев дает персонажам, имеют разного рода
мотивацию: внешние признаки, межличностные и родственные связи,
отсылки к творчеству, авторские ассоциации. Объединив по группам
прозвища, можно представить типологию образования наименований
персонажей в книге.
Так, можно выделить определенную типологию образования
«авторских псевдонимов» (наименований) персонажей:
по общему впечатлению – «имиджу»: «Королевич» – Есенин, Сергей
Александрович; «Мулат» – Пастернак, Борис Леонидович;
по яркой детали внешности: «синеглазка» – Булгакова, Елена
Афанасьевна (сестра М. А. Булгакова); «синеглазый» – Булгаков, Михаил
Афанасьевич; «колченогий» – Нарбут, Владимир Иванович;
71
по принадлежности к профессии, творческой группе: «штабс-капитан»
– Зощенко, Михаил Михайлович; «литературный критик» – Коган, Пётр
Семёнович; «футурист» – Фиолетов Анатолий (Шор, Натан Беньяминович);
«поэт-классик» – Шенгели, Георгий Аркадьевич; «босоножка» – Айседора
Дункан, хореограф, танцовщица-новатор, основоположница «свободного
танца»;
по косвенной отсылке к творчеству: щелкунчик – Осип Эмильевич
Мандельштам, (прозвище возникает как цитата из стихотворения «Куда как
страшно нам с тобой…»: «Куда как страшно нам с тобой, / Товарищ
большеротый мой! / Ох, как крошится наш табак, / Щелкунчик, дружок,
дурак!»); птицелов – Багрицкий (Дзюбин), Эдуард Георгиевич (отсылка к
знаменитому стихотворению и одноименному сборнику Э. Багрицкого).
Настоящим «расследованием» можно назвать поиск источника
возникшего в тексте «псевдонима» («авторского прозвища» Юрия Олеши –
«Ключик». Сам катаев отсылает нас к цитате из знаменитой сказки Ю.К.
Олеши «Три толстяка»: «– Можно свистеть вальс и не только на двенадцати
косточках. Я умею свистеть и ключиком… - Ключиком! Как? Покажи. У
меня есть чудный ключик…»1. Слово «ключик» в сказке произносит девочка
Суок, прототипом которой была Лидия Суок, супруга Эдуарда Багрицкого.
Автор вводит в повествование большое количество образов известных
литераторов того времени; нам представляется необходимым остановиться
на нескольких из них, наиболее значимых для того периода и наиболее
значимых в структуре книги.
Так, например, в книге не раз появляется «Королевич», в котором мы с
лёгкостью узнаём Сергея Есенина. Выбрать именно это прозвище Катаева,
судя по всему, вдохновила внешность поэта: белокурые вьющиеся волосы,
выразительные голубые глаза – отличительные черты сказочного героя.
Помимо этого, поэзия Есенина имеет глубокие национальные корни, а образ
королевича в русской литературе ассоциируется с народным творчеством.
1
Олеша Ю. К. Три толстяка. / Олеша Ю.К. Избранное. / Вст.статьяВ.Б.Шкловского. Примеч.В.В.Бадикова.
– М., Худож.лит.,1974. – С. 161.
72
Так, характерен образ Есенина в романе: «Я мог бы назвать моего
нового знакомого как угодно: инок, мизгирь, лель, царевич… Но почему-то
мне казалось, что ему больше всего, несмотря на парижскую шляпу и
лайковые перчатки, подходит слово «королевич» … Может быть, даже
королевич Елисей…»1, – пишет автор. Королевич предстаёт на страницах
книги уже знаменитым поэтом, Катаев называет его «наиболее опасным
соперником Командора» (В. Маяковский)2. И действительно, Есенин к тому
времени уже был широко известен по всей России, его первые поэтические
сборники («Радуница», «Сельский Часослов») приносят ему признание как
тонкому лирику, воспевающему крестьянскую жизнь. Описывая внешний
облик королевича, Катаев приводит известную строчку из «Евгения
Онегина» А.С. Пушкина: «Как денди лондонский одет»3. Катаев говорит о
том, что при встрече с поэтом его внешность породила небольшой диссонанс
в душе писателя. Катаев иронизирует, что, находясь под ярким впечатлением
от «Радуницы», он представлял себе королевича в лучших крестьянских
традициях: то молодым юношей-послушником, то рубахой-парнем с удалым
характером. «Словом, что угодно, но только не то, что я увидел: молодого
мужчину, я бы даже сказал господина, одетого по последней парижской
моде, в габардиновый светлый костюм – пиджак в талию, – брюки с хорошо
выглаженной складкой, новые заграничные ботинки, весь с иголочки…» 4.
Сергей Есенин и правда любил одеваться по последней моде,
доказательством чему являются воспоминания его современников. Друг, муж
младшей сестры А. Есениной В. Наседкин писал: «К красивой одежде он всю
жизнь питал слабость, и нередко покупал вещи, ему совсем не нужные.
Примерить же лишний раз какой-нибудь шелковый платок или надеть
японский халат – доставляло ему не меньшее удовольствие, чем прочитать
1
2
Там же. – С. 94.
3
Там же. – С. 46.
4
Там же. – С. 47.
73
свое только что написанное стихотворение» 1. Несмотря на первое
впечатление, Катаев отмечает, что истинно русский дух, крестьянская душа
народного поэта отражались в его голубых глазах и в характере Королевича.
Подобное мнение разделяли и другие знакомые поэта. Литературный
критик А. Воронский так говорил о Есенине: «Правильное, с мягким овалом,
простое и тихое его лицо освещалось спокойными, но твердыми голубыми
глазами, а волосы невольно заставляли вспоминать о нашем поле, о соломе и
ржи»2. Описывая королевича, Катаев отмечает, что поэт нередко был
окружён молодыми сподвижниками, которых с удовольствием наставлял и
всегда держал при себе: «Кто-нибудь из них повсюду таскался за
королевичем, с обожанием заглядывал ему в глаза, как верный пес, и все
время канючил, прося позволения прочитать свои стихотворения» 3.
Правдивость этого факта доказывают слова Е. Эйгеса, который также
говорил об этом в своих воспоминаниях о Сергее Есенине: «Иногда он шел,
окруженный целой группой поэтов. Есенин любил общество, редко можно
было увидеть его одного. Разговаривая с шедшими с ним поэтами, Есенин
что-то горячо доказывал, размахивал руками. Он говорил об образе в поэзии
– это была его излюбленная тема». Королевич, несмотря на закрепившийся за
ним образ городского франта, в книге не раз в минуты грусти и тоски
вспоминает родную деревню и, стремглав, отбросив все сомнения, рвётся
душой в родные края: «…–Братцы! Давайте плюнем на все и махнем в
Рязань! Чего там до Рязани! Пустяки. По железке каких-нибудь три часа. От
силы четыре. Ну? Давайте!»4. Это органично переплетается с мотивами
творчества Есенина: одним из наиболее откровенных и сильных
стихотворений является «Письмо матери», в котором лейтмотивом является
1
Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников / сост.: Е. Александрова-Зорина [Электронный
ресурс]. / https://www.litmir.me/br/?b=589511&p=1
2
Цитируется по источнику: Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина. –
Институт научной информации по общественным наукам РАН: Интелвак, 2001. /
https://studylib.ru/doc/1828079/literaturnaya-e-nciklopediya-terminov-i-ponyatij.-2001
3
4
74
тоска по родным краям и самому дорогому человеку для поэта. Пишет
Валентин Катаев и про роман Королевича с Босоножкой – Айседорой
Дункан, с которой поэт отправился в заграничное путешествие: «Он был в
своей легендарной заграничной поездке вместе с прославленной на весь мир
американской балериной-босоножкой»1. Упоминает писатель и различные
происшествия во время этой поездки, изображая «хулиганскую» репутацию
Королевича: «Изредка доносились слухи о скандалах, которые время от
времени учинял русский поэт в Париже, Берлине, Нью-Йорке, о публичных
драках с эксцентричной американкой, что создало на западе громадную
рекламу бесшабашному крестьянскому сыну» 2. Описывая характер
королевича, Катаев говорит о присущей ему ребячливости и капризности:
«Он положительно не переносил ни малейших препятствий к исполнению
своих желаний»3. Тем не менее, после более близкого общения и сближения с
поэтом, писатель поражается глубине его переживаний и чувств,
непередаваемой боли, которая уже нарастала в груди королевича. Как мы
знаем, Сергей Есенин в это время переживал тяжёлый период жизни, итогом
которого стала поэма «Черный человек» (1925 год), отдельные строки
которой уже встречаются на страницах книги: «Королевич подошёл ко мне,
обнял и со слезами на глазах сказал с непередаваемой болью в голосе, почти
шёпотом:
– Друг мой, друг мой я очень и очень болен! Сам не знаю, откуда
взялась эта боль!»4. Как уже было сказано, Катаев называет королевича
главным соперником Командора, в образе которого явно прослеживаются
черты русского поэта-футуриста Владимира Маяковского. Его прозвище
единственное, которое автор пишет с большой буквы, что обусловлено
отношением писателя к поэту: Катаев восхищается Маяковским и считает его
вклад в литературу неоценимым. Величие Командора Катаев подчёркивает,
используя аллюзию на поэтический сборник Маяковского «Париж»: «Его
1
Там же. – С. 45.
2
Там же. – С. 46.
3
Там же. – С. 62.
4
Там же. – С. 125.
75
буду писать с большой буквы, потому что он уже памятник и возвышается
над Парижем поэзии Эйфелевой башней, представляющей собой как бы
некое заглавное печатное “А”. Высокая буква над мелким шрифтом вечного
города»1. Из книги мы узнаём, что Командор жил в коммунальной квартире:
«у него была собственная маленькая холостяцкая комнатка с почерневшим
нетопленым камином, шведским бюро с задвигающейся шторной крышкой и
на белой стене вырезанная из журнала и прикрепленная кнопкой фотография
Ленина на высокой трибуне, подавшегося всем корпусом вперед, с
протянутой в будущее рукой». Если сравнивать с воспоминаниями П.В.
Незнамова, многие детали совпадают, правда, вместо фотографии Ленина
поэт упоминает изображение Лилии Брик: «Комната была небольшая,
изрядную часть ее полезной площади занимал диван и письменный стол
Здесь им написаны были все варианты «Про это». Маяковский писал поэму,
и тут же в комнате находилась фотография Л.Ю. Брик в балетном костюме» 2.
Образы королевича и Командора построены на антитезе: если первый
предстаёт импульсивным и эмоциональным, Командор отличается
серьёзностью, сдержанностью, рациональностью (“сердце” – “разум”,
“иррациональность” – “рациональность”). Так и в своей поэзии, как пишет
Катаев, Командор стремился к простоте и лаконизму. Если обратиться к
творчеству Маяковского того периода, то действительно, можно отметить
точность и лаконичность языка его стихотворений. Как известно,
Маяковский принадлежит к такому литературному течению как футуризм.
Для представителей этого течения характерны стремление к эпатажу,
скандальности, вызову. Катаев вспоминает фразу Командора: «…а почему не
атакован Пушкин и прочие генералы классики?» 3. Это отсылает нас к
манифесту футуристов «Пощёчина общественному вкусу». Несмотря на
1
2
Цитируется по источнику: В. Маяковский в воспоминаниях современников / под общ. ред. В. В.
Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Ю. Г. Оксмана, Б. С. Рюрикова
[Электронный ресурс]. /|
https://www.litmir.me/br/?b=195894&p=1
3
76
такой суровый образ вождя, Катаев говорит о том, что оставаясь в
одиночестве, Командор «уже не был главнокомандующим Левым фронтом,
отдающим гневные приказы по армии искусств»1. Катаев показывает другую
сторону поэта, когда он остаётся один на один с миром поэзии. Несмотря на
противоположность характеров королевича и Командора, их контрастность,
их судьба сходится в одной точке – в трагическом конце. Катаев отмечает,
что трагизм королевича был предопределён: «он погибнет от белой горячки
или однажды, сам не сознавая, что он делает, повесится, о чем он часто
говорил во хмелю»2. Самоубийство же Командора является для Катаева и
других неожиданностью. «– Вот Командор другое дело. Командор никогда…
– сказал соратник (Н.Н. Асеев). – У Командора совсем другой характер» 3. Но
никто не мог знать, что творилось в душе Маяковского, что скрывалось за его
непоколебимостью и уверенностью, какие мысли мучили его. Как известно,
Маяковский покончил жизнь самоубийством в 1930 году. В. Полонская так
вспоминает эту трагедию: «На груди Маяковского было небольшое кровавое
пятно. Я бросилась к нему, я повторяла: «Что вы сделали?..» Он пытался
приподнять голову. Потом голова упала, и он стал страшно бледнеть…» 4.
Смерть Командора поражает Катаева и в то же время заставляет задуматься о
неком роке, проклятии, нависшем над обоими поэтами. Королевич и
Командор соперничали на литературном поприще, различались характером,
темпераментом. Но это на первый взгляд и, возможно, если более пристально
всмотреться в судьбу обоих поэтов, можно увидеть немало схожего.
Одно из центральных мест в книге также занимает Синеглазый,
«соратник по перу» и близкий знакомый Катаева – Михаил Булгаков. Такое
прозвище автор выбрал неслучайно. Не только Валентин Петрович, но и
многие другие современники писателя отмечали необычайно глубокий и
1
Там же. – C. 39.
2
Там же. – С. 39.
3
Там же. – С. 95.
4
Цитируется по источнику: В. Маяковский в воспоминаниях современников / под общ. ред. В. В.
Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Ю. Г. Оксмана, Б. С. Рюрикова
[Электронный ресурс]. /
77
искренний взгляд Михаила Афанасьевича. Например, в воспоминаниях Е.С.
Булгаковой, его жены, находим следующие строки: «…У него были
необыкновенные ярко-голубые глаза, как небо, и они всегда светились. Я
никогда не видела у него тусклых глаз. Это всегда были ярко горевшие
интересом, жадностью к жизни глаза»1. Из книги Катаева мы узнаём, что до
того, как написать свои великие произведения, синеглазый работал вместе с
Валентином Петровичем в газете «Гудок» в качестве фельетониста. В то
время он пользовался псевдонимами, например, «Крахмальная манишка»,
что соответствовало внешнему облику самого писателя. Всё это
действительно сходится с фактами из жизни Булгакова: Катаев говорит об
этом в своих воспоминаниях о писателе, И. Овчинников пишет о совместной
работе с Михаилом Афанасьевичем в очерке «В редакции гудка». Катаев
представляет синеглазого как интеллигентного, эрудированного человека,
отмечая его положительные качества: семейность, принципиальность,
воспитанность. Это соотносится с воспоминаниями Е.С. Булгаковой, которая
отмечала: «Это был человек, который, когда появлялся где-нибудь, то вел
себя очень скромно»2. Внешность синеглазого тоже была весьма
аристократична, он всегда одевался с большим вкусом. Катаев также
описывает любопытный случай, касающийся облика синеглазого: «…в один
прекрасный день, вставил в глаз монокль»3. Такой факт и правда имел место
быть, появился даже ряд карикатур, на которых Булгаков изображен с
моноклем. Помимо этого, Катаев отмечает оппозиционный настрой
синеглазого по отношению к футуризму, в частности, к Командору:
«Синеглазый же, наоборот, был весьма консервативен терпеть не мог
Командора»4. Автор говорит о приверженности писателя к
дореволюционным авторитетам, что являлось причиной их (с Командором)
1
Цитируется по источнику: Фокин П. Булгаков без глянца. – М., Пальмира, 2020. /
https://www.masterandmargarita.eu/estore/pdf/emru012_fokin.pdf
2
Там же
3
4
78
натянутых отношений. Так Е.А. Земская отмечала: «Любимым писателем
Михаила Афанасьевича был Гоголь»1. Сам Катаев писал о Булгакове:
«Вообще мы тогда воспринимали его на уровне фельетонистов
дореволюционной школы – фельетонистов «Русского слова», например,
Амфитеатрова мы были настроены к этим фельетонистам критически. А это
был его идеал. Когда я как-то высказался пренебрежительно о Яблоновском,
он сказал наставительно: – Валюн, нельзя так говорить о фельетонистах
«Русского слова»!»2. На страницах книги нередко встречаются названия
произведений Булгакова, которые принесли ему литературную славу: «Белая
гвардия», «Дьяволиада», «Мастер и Маргарита». Катаев говорит о
синеглазом как о мастере слова, восхищается его литературным талантом.
Валентин Катаев, как известно, являлся братом Евгения Петрова, который в
творческом дуэте с Ильёй Ильфом создал известный роман «Двенадцать
стульев». Образ Петрова воплотился в персонаже, которого коротко и ясно
Катаев обозначил прозвищем «брат». В книге брат предстаёт перед нами
молодым человеком, который только начинает свою литературную карьеру в
столице. Валентин Петрович отмечает, что это поприще Петров избрал не
сразу, сначала он пробовал себя в самых невероятных ипостасях: «… где ему
предложили место, как думаете, где? – ни более ни менее как в Бутырской
тюрьме надзирателем в больничном отделении»3. Катаевский брат
отличается энтузиазмом, духом авантюризма, юношеской уверенностью в
себе. Автор также отмечает, что именно он предложил брату поработать в
журнале. Так родился фельетон «Гусь и доски», опубликованный в
«Накануне». Катаев говорит о том, что уже тогда в произведениях брата
проявлялись его характерные черты: прекрасное чувство юмора и
поразительная наблюдательность.
1
Цитируется по источнику: Фокин П. Булгаков без глянца. – М., Пальмира, 2020. /
2
Там же
3
79
В книге важное место занимает творческая история романа
«Двенадцать стульев», который и принёс настоящую литературную славу
Ильфу и Петрову. Тем не менее, Катаев говорит о том, что изначально сама
идея произведения принадлежала ему, а Ильф и Петров должны были
выступить «воплотителями» этой идеи на бумаге. Но позже брат и его
сотоварищ по перу полностью погружаются в написание романа,
запечатлевая прототипы из жизни, а изначальный сюжет обрастал всё
новыми подробностями и поворотами. Главный герой, Остап Бендер, был
придуман именно ими, в то время как Воробьянинов был предвосхищён
Валентином Петровичем. Катаев, понимая насколько эта идея мастерски
воплощается под пером Ильфа и Петрова, полностью отдаёт им свои права на
идею. Здесь автор рассказывает любопытную историю, которая ярко
демонстрирует прекрасное чувство юмора Ильфа и Петрова, которое
проявлялось не только при написании романа, но и в жизни. Валентин
Петрович попросил взамен преподнести ему золотой портсигар, купленный
на первый гонорар от книги. «С этими словами один из соавторов протянул
мне небольшой, но тяжёлый пакетик, перевязанный розовой ленточкой. Я
развернул папиросную бумагу, и в глаза мне блеснуло золото. Это был
небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой на замке, но не мужской, а
дамский, то есть раза в три меньше» 1. Документальных подтверждений этого
эпизода на данный момент нет, но некоторые исследователи считают его
отсылкой к следующему роману Ильфа и Петрова «Золотой телёнок»:
«Великий комбинатор готовился всю зиму. Он покупал североамериканские
доллары с портретами президентов в белых буклях, золотые часы и
портсигары»2. Ещё одним условием Катаева было следующее: «вы должны
посвятить роман мне и вышеупомянутое посвящение должно печататься
решительно во всех изданиях»3. Ильф и Петров сдержали своё обещание, и
1
2
Петров Е., Ильф И. Золотой теленок / Е. Петров, И. Ильф. Собрание сочинений в 2х тт.Том II. – М.:
Флюид, 2015. – С. 374.
3
80
все издания романа «Двенадцать стульев» предваряются посвящением:
«Посвящается Валентину Петровичу Катаеву». Таким образом,
изображённый Катаевым в книге Евгений Петров отличается тонким
юмором, энергичностью, энтузиазмом, что и отражалось на его литературном
стиле. В то же время Валентин Петрович вспоминает о нём с особой
братской любовью, совмещая образы талантливого писателя и младшего
брата.
Немаловажное место в системе образов занимает плеяда одесских
писателей, которые так же, как и Катаев, переехали в столицу. Так, например,
под псевдонимом «ключик» зашифрован близкий и верный друг автора –
Юрий Олеша, который не раз фигурировал и в других произведениях
писателя (ранняя проза – «Чёрный хлеб», мовистические произведения –
например, «Трава забвенья»). На страницах книги Катаев даёт достаточно
подробную биографическую информацию о ключике, которая совпадает с
фактами жизни Юрия Олеши: родной город (Елисаветград), переезд в
Одессу, состав семьи (отец, мать, бабушка, сестра). Писатель отмечает, что
ключик имел отличные успехи в учёбе и был одним из лучших учеников
гимназии. Катаев характеризует его как трудолюбивого и целеустремлённого
человека: «Ключик, – говорил я, – был человеком выдающимся. В гимназии
он всегда был первым учеником, круглым пятерочником, и, если бы
гимназия не закрылась, его имя можно было бы прочесть на мраморной
доске, среди золотых медалистов, окончивших в разное время Ришельевскую
гимназию»1. О выдающихся способностях Юрия Олеши вспоминали и
другие его современники. Так, например, Б. Бобович писал: «Окончив в
Одессе Ришельевскую гимназию с золотой медалью, Олеша уже в
гимназические годы обладал знаниями, далеко превосходившими те, что
давало учебное заведение»2. Катаев, говоря о внешности ключика, передаёт
её контрастно: автор описывает его как человека крепкого, широкого
телосложения, но при этом отмечает по-детски добрый взгляд: «При
1
Там же. – С. 99.
2
Воспоминания о Юрии Олеше / Сост.: О. Суок-Олеша Е. Нельсон. – М.: Советский писатель, 1975. – С. 24.
81
маленьком росте ключик был коренаст, крепок, с крупной красивой головой
с шапкой кудрявых волос, причесанных а-ля Титус, по крайней мере, в
юности»; «ключик был похож на слоненка: такой же широкий лоб, такие же
глубоко сидящие, почти детские глаза»1. Катаев вспоминает ключика с
любовью, как одного из своих лучших друзей: «Таким он и остался для меня
на всю жизнь: слоненком. Ведь и любовь может быть слоненком!» 2.
Необычную внешность Юрия Олеши схоже описывал Л. Славин, также
отмечая выразительность взгляда и крепкое телосложение писателя:
«Наружность Юрия Олеши была приметна. Мне всегда казалось, что он
похож на свои писания. Широкогрудый, невысокий, с большой головой
гофманского Щелкунчика, с волевым подбородком, с насмешливой складкой
рта, с острым и в то же время мечтательным взглядом двух маленьких синих
светил»3. Катаев говорит, что «какой-то пошляк» сравнил ключика с
Бетховеном. Скорее всего автор имеет ввиду В.Б. Шкловского, который в
своих воспоминаниях писал: «Он был похож, я убедился, на Бетховена» 4.
Одной из отличительных черт ключика, которую отмечает Катаев, является
поэтичность, мечтательность, образность слова, любовь к высокопарным
метафорам и неиссякаемость воображения: «Ключик, со свойственной ему
патетичностью»; «Ключик любил выражаться красиво»; «О нем было сказал
Ключик, по своему обыкновению вставив в свое замечание роскошную
концовку – «субстанцию времени», причем бросил на меня извиняющийся
взгляд, понимая, что «субстанция времени» не лучшая из его метафор» 5. Как
о мечтателе о Юрии Олеше вспоминал и Б. Бобович: «Всех нас, его друзей и
знакомых, привлекали в Олеше щедрость и неиссякаемость его воображения
его захлестывало стремление помечтать, усилить рассказанное или
услышанное, внести свое, им лично придуманное, добавленное,
1
2
Там же. – С. 99.
3
4
Там же. – С. 296.
5
82
воображенное»1. В книге также писатель описывает литературные
предпочтения Ключика: так, например, как и сам автор, он восхищается
Командором (В. Маяковский), любит творчество Уэллса, Гофмана. Это
совпадает с воспоминаниями Б. Бобовича, который так писал об Ю. Олеше:
«Он умел восхищаться Андерсеном, Гофманом, Уэллсом, Твеном, Грином, а
в последние годы, как известно, Хемингуэем» 2. Таким образом, В. Катаев в
качестве главных героев своей книги вводит реальных исторических лиц,
представляя их имплицитно. Множество деталей совпадает с реальными
фактами из их жизни, что служит интересным материалом для знакомства с
описываемой эпохой. При этом писатель превращает реальные лица в
художественные образы. Каждое из них описано ярко, живо: автор
подчёркивает индивидуальность каждого героя и раскрывает её через
поступки, характер, внешность и произведения.
Выводы по главе III
Подводя итоги III главы нашего диссертационного исследования мы

1. В повести «Трава забвенья» ретроспективно представлены
воспоминания героя, осмысление событий, происходивших в начале ХХ
века; размышления о судьбах и творчестве как собственном, так и других
писателей, художников, поэтов, творивших в данный исторический период.
При этом очевидно сознательное отношение автора к категориям времени и
пространства, более того, они являются предметом его рефлексии: «По
отношению к прошлому будущее находится в настоящем. По отношению к
будущему настоящее находится в прошлом».
2. Ключевыми фигурами повести «Трава забвенья» В.П. Катаева
становятся И.А. Бунин и В.В. Маяковский, занимающие в восприятии
рассказчика-«ауктора» антиномичные, но равноправные позиции: «…Они
1
2
Там же. – С. 26.
83
оба стоят рядом в моей памяти, и ничего с этим не поделаешь». Как
своеобразную данность необходимо признать не только оппозицию этих
знаковых образов, но и «оппозицию временных и пространственных
координат», связанных с этими фигурами. Через топос и хронос возникает
характеристика героев. «У них обоих учился я видеть мир – у Бунина и у
Маяковского… Но мир-то был разный», – отмечает герой.
3. «Трава забвенья» представляет собою сложное, архитектонически
многоплановое произведение. Есть большая доля вероятности, что Катаев в
этой книге вступает в неявную полемику с романом Б. Пастернака «Доктор
Живаго». У Катаева в центре внимания также оказываются два антипода –
Бунин и Маяковский. Бунин выступает в «Траве забвенья» тем самым
человеком, который «…обладает гениальной зоркостью к окружающему
миру».
4. В романе «Алмазный мой венец» главными персонажами являются
литературные деятели того времени: известные писатели и поэты. Катаев
ставил своей целью не биографически точную передачу фактов из жизни
поэтов и писателей, а создание художественного произведения. Мир Катаева
наполнен художественными образами, которые являются конкретно-
чувственной формой воспроизведения некой реальности в эстетических
целях.
5. Автор вводит большое количество известных литераторов того
времени: писателей, потов, критиков. Персонажи, которые являются
активными деятелями происходивших событий, репрезентированы в романе
имплицитно и наделены псевдонимами. При этом по многим
биографическим факторам, внешним приметам, а также цитируемым
Катаевым строкам из их произведений, мы можем узнать и С.А. Есенина, и
В.В. Маяковского, и М.А.Булгакова, и многих других не менее выдающихся
писателей и поэтов. Однако при этом в книге упоминаются и другие
исторические личности, которые вводились в произведение под
84
собственными именами (эксплицитно). Как правило, они упоминаются в
книге, но не являются активными персонажами.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
85
Последние десятилетия в творчестве Валентина Петровича Катаева
вывели на авансцену русской литературы XX века особый, во многом
уникальный художественный мир. Произведения этого периода, названные
литературоведами и критиками, вслед за самим писателем, «новой прозой»,
воспроизводят предельное и многоаспектное самовыражение автора,
«подлинность», точность в передаче авторского мировидения. В мемуарно-
биографических повестях «новой прозы» – «Святой колодец» (1965), «Трава
забвенья» (1967), романе «Алмазный мой венец» (1977) – В.Катаев создаёт
условно подобный реальному «образ» самой действительности, в
исследовании которого наиболее важной для нас является проблема поиска
границ между текстом и реальностью.
В ходе работы над диссертационным исследованием нам
представилось необходимым рассматривать мемуарные произведения «новой
прозы» В.Катаева в их внутренней взаимосвязи. Основу этой взаимосвязи
прежде всего следует усматривать в автобиографичности произведений
писателя последних двух десятилетий. Автор возникает во всех
произведениях и на многих страницах – то вспоминающий о чём-то, то
выступающий рассказчиком-очевидцем, то бросающий реплику-
комментарий, то выполняющий роль своеобразного мистификатора,
совмещая разные эпохи в одной временной плоскости. При всей пестроте
фактов, настроений, чувств, временных смещений читатель имеет дело с
одним человеком, рассказывающим автобиографию и биографии других и
предстающим перед нами то в качестве персонажа, в котором он узнаёт себя,
то собственной персоной.
В произведениях В.П. Катаева «Трава забвенья», «Алмазный мой
венец» основные формы присутствия автора в тексте реализуются как
единство двух основных ипостасей – «повествователя» и «биографического
героя». Художник делит проявления авторского «я» между рассказчиком и
персонажем произведения, воскрешая свой образ с различных возрастных
86
позиций, особенностей восприятия и осмысления действительности. При
этом обе ипостаси существуют в рамках общей модели автора, собираясь
постепенно, в ходе развития сюжета, в единое целое, поскольку описываемые
от лица каждого из них переживания, наблюдения, впечатления принадлежат
одному и тому же человеку, хотя и разнесены во времени ввиду различий
восприятия возрастного характера. В каждой из форм авторского
присутствия по-своему реализована установка на познание и оценку своего
«я».
Присутствие автора то внутри повествования, то вне его, как бы на
грани действительной личности, преодолевает «эпическую дистанцию»
(М.Бахтин)1 между читателем и произведением. Автор-повествователь
становится в позицию посредника между нами и художественно
организованным текстом, в котором реализуют себя его герои внутри
произведения; компонует текст так, как читатель, повествователь и его герои,
несмотря на разное время существования, сходятся как бы в одной
временной плоскости «протекания» произведения.
Мемуарные произведения «новой прозы» В.Катаева формируют особое
текстовое пространство, замкнутую структуру, где на основе воспоминаний,
впечатлений, переживаний, реакций на события конструируется
художественная реальность. Одни и те же герои появляются перед нами на
страницах книг писателя, повторяются одни и те же фабульные мотивы,
отдельные детали повествования, мысли, возникшие в одном произведении,
продолжают развиваться или оспариваться в другом.
Подобная повествовательная структура определяется рядом
исследователей как «рамочная композиция», а ее появление связывается с
формированием особого, внутреннего текстового пространства
произведений. Как известно, именно образование границ и формирование
внутреннего пространства произведения помогают прояснить, как
происходит переход от мира реального к миру изображаемому.
1
Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике. / Бахтин М.М.
Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975. – С. 305.
87
В «новой прозе» В.П. Катаева постоянно соотносятся реальный и
условный «миры», которые являются основой создаваемой автором картины
действительности. Мемуарные эпизоды и комментарии к ним, прошлое во
всём его сложном соединении и переплетении реального и ирреального и
настоящее выделяются даже на письме в отдельные абзацы, отграниченные
друг от друга. В организованном писателем пространстве (внутри рамочной
конструкции) «всплывает» прошлое, фиксируется настоящее,
предугадывается будущее. При этом в прошлое входит не только то, что
реально происходило, но и вымышленное. Фантазии, сны, материалы своего
и чужого творчества – части прошлого, внутреннего мира автора. Но взгляд
писателя не просто направлен в прошлое, он раскрывает его как
непременную составную часть настоящего, сегодняшнего внутреннего мира
личности, изображает прошлое как настоящее, в данную минуту проходящее
перед его мысленным взором.
Рассматривая специфику конструирования художественной картины
мира, мы наблюдали фиксацию различных психологических состояний
(возникающих во время сна и болезни), выстраиваемых с помощью
ассоциативных и символических образных рядов, реминисценций,
аллегорий, подтекста, аллюзий. Особое место в произведениях писателя
занимает такая особая форма повествования, как «форма сна». Сон
рассматривается писателем не только как конкретное состояние, но и как
«вторая реальность», в которой только и возможны подлинные чувства,
взаимоотношения. Восприятие мира через сон, смешение границ между
конкретным и условным обуславливают и особую организацию
повествования в виде «потока сознания». Иногда сон можно рассматривать
как синоним воспоминания, указывающий на сам процесс воспроизведения
прошлого.
Анализ форм авторского присутствия в мемуарных произведениях
В.Катаева выявляет авторское начало через основные аспекты
миропонимания писателя, характеризует повествование по линии
88
соотношения «автор»-«повествователь»-«рассказчик», определяет способы
организации повествования: от безличного к авторскому. Под номенклатурой
«я» («всякое "я" художественного произведения – образ») обнаруживается
непосредственно «автор-писатель и объективированный герой-рассказчик
(В.Виноградов)»1.
Установка на повествование от первого лица обуславливает не только
повествовательную интонацию, но и определяет форму изложения в виде
непосредственного рассказа. Она же, в свою очередь, приводит к дроблению
текста на разнообразные составляющие: внутренние монологи, лирические
отступления, вставные новеллы, прямые обращения к читателю, описания
природы, критические рассуждения, фрагменты документов, собственно
художественных произведений, соединяемые логически и посредством
авторских ассоциаций, что усиливает стихию устного рассказа, нарратива,
где доминанта личности рассказчика определяет и общее построение, и
образную систему, и основные стилевые приемы.
В мемуарных произведениях поздней прозы В.П. Катаева волнует
проблема земного предназначения человека, его судьба, смысл всего с ним
происходящего. Богатая в своих проявлениях жизнь, сохранённая памятью в
тончайших деталях, запахах, прикосновениях, приметах быта, сохранившаяся
как сегодняшнее состояние души, пропустившей через себя время, предстаёт
перед нами как загадка. Взволнованность и точность накопленных
впечатлений, сиюминутное переживание того, что случилось давно,
глубокий, слегка ироничный, добрый, но беспощадный в анализе ум,
воссоздающий процесс извлечения смысла из всего, что составляет
человеческую жизнь, предстаёт перед читателем как сегодняшнее состояние
духовно богатой личности. И военные баталии дедушки, и глубокие
духовные потрясения В.Маяковского, и революционные грозы – всё это
1
Колядич Т. М. Автор и система действующих лиц. / Колядич Т. М. Воспоминания писателей ХХ века
(эволюция, проблематика, типология). – М.: ФЛИНТА-НАУКА, 2001. /
https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9A/kolyadich-tatjyana-m/vospominaniya-pisatelej-hh-veka-evolyuciya-
problematika-tipologiya/9
89
обернулось святым колодцем, травой забвенья, кладбищем в Скулянах,
алмазным венцом. Всё это бессмертно, поскольку неизбывно в писательской,
человеческой памяти.
«Я» автора становится одновременно и эпохальным, и действующим, и
размышляющим, существующим в различных повествовательных планах.
Жизнь писателя, и личная, и внеличная, ощущается как его собственная;
расселившись по разным персонажам, она стала одновременно и проблемой,
и способом её разрешения, и материалом, в котором это разрешение искалось
и рождалось. Обращённость к собственной судьбе, понятой как типическая,
попытка в самоанализе раскрыть какие-то принципиально важные для людей
задачи и проблемы соединяет историю и современность, прошлое и
сегодняшнее.
В мемуарных произведениях «новой прозы» В.П. Катаев практически
абсолютно освоил семантический потенциал форм организации
повествования и хронотопа. Так пространство и время в сознании героя
обращаются в формы выражения своего состояния и переживания. Этот
структурный принцип, организованный писателем, становится у В.П. Катаева
носителем глубокого и концептуального смысла. Хронотоп произведений
писателя характеризуется неделимостью (прошлое, настоящее, будущее,
воображённое сплетены воедино), сконцентрированностью и
фрагментарностью (коллажность сюжетов и сцен, мозаичность композиции)
одновременно. Благодаря этому мы осознаём, как формируется сознание,
миропонимание, личность героя. Время в «новой прозе» В.П. Катаева
способно раздваиваться («реальное» – «бытовое» и «ирреальное» –
«субъективное»). Это свойство позволяет автору решить неразрешимые
противоречия на внутреннем уровне (проблема свободы – несвободы героя).
Художественная картина мира в мемуарных произведениях «новой
прозы» В.П. Катаева, с одной стороны, реалистически достоверно воссоздаёт
конкретные социально-исторические явления, с другой - воплощает
феномены символические, архетипическне, онтологические. Это, прежде
90
всего, преемственность в жизни человечества, неразрывную связь времён,
сохранение памяти о прошлом (архетипической памяти), существование
вечных, неизменных начал в бессознательных сферах человеческой психики,
герой, ищущий ответы на вечные, метафизические вопросы.
Художественная стратегия, которую выработал В.П. Катаев в своём
творческом эксперименте, изображая события, жизнь «на стыке» реальности
и условности, оказалась весьма продуктивной. В результате мир души героя
и огромный объективный мир выступили равновеликими величинами.
Отсюда вся «новая проза» В.П. Катаевым пронизана множеством вопросов.
Может ли человек властвовать над временем? В чём загадки творчества? Как
смертному человеку победить смерть?
Ответом на заданные вопросы в повести «Трава забвенья» и в романе
«Алмазный мой венец» является человеческая память и её возможности как
противовес «забвению» – синониму смерти, а также художественное
озарение писателя, именуемое творчеством, воссоздание субъективных
ценностных координат, определяемых самим автором в границах
собственной судьбы.
Выбирая жанровую форму для воссоздания индивидуально-авторской
картина мира в романе «Алмазный мой венец», В.Катаев ищет не жанр (как
сложившуюся содсржателыю-формальную структуру), а обращается к
синтезу, интеграции многочисленных жанровых элементов (автобиография,
воспоминания, литературный портрет, путешествие). В результате все эти
элементы складываются в новое жанровое образование, тяготеющее, на наш
взгляд, к современной модификации романа-воспоминания. Писатель создал
особый художественный мир, в котором через мировоззрение художника,
присущую искусству слова образную систему, стиль, подбор и сочетание
экспрессивных средств проявилась творческая индивидуальность. Это был
новый тип романа и, позволим себе сказать, новый тип мышления В.Катаева
как зрелого и опытного художника.
91
Список использованных источников и литературы:
I. Директивная литература
1. Постановление Кабинета Министров Республики Узбекистан, от
14.12.2020 г. № 781. Об утверждении национальной программы развития
и поддержки культуры чтения на 2020-2025 годы.
II. Литературная критика

2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет.
М.: Худож. лит., 1975.
3. Быков Д.Л. Время изоляции. 1951-2000 гг. – М., Эксмо, 2018.
4. Вульф Дж. Магический реализм. / Современная литература: Электронный
ресурс / https://www.hisour.com/ru/magical-realist-literature-7957/
5. Галанов Б.Е. Валентин Катаев: Очерк творчества / Б. Галанов. – М.,
Детская литература, 1982.
6. Галанов Б.Е. Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалоги с ним. –
М.: Худож. лит., 1989.
7. Геворкян Т.М. Проблема характера в современной советской прозе:
принципы раскрытия характера в поздней прозе В.Катаева // Вестник
Ереванского университета. Общественные науки. 1983. - № 3.1. C. 174-
182.
8. Гинзбург Л. О психологической прозе. Изд. 2-е. Оформл. худож.
Л.Яценко. – Л., Худож. лит., 1976.
9. Гречаная Е.П. Автобиографизм русской прозы НЛО, 2003, № 5. /
https://magazines.gorky.media/nlo/2003/5/avtobiografizm-russkoj-prozy.html
10.Давыдов Д. Ночное искусство (Сон и фрагментарность прозы) – Новое
литературное обозрение, 2002, № 2. /
https://magazines.gorky.media/nlo/2002/2/nochnoe-iskusstvo.html
92
11.Донцова Е.Р. «Новая проза» В. П. Катаева: Поэтика автобиографизма
[Электронный ресурс]. СПб, 2016. / https://nauchkor.ru/pubs/novaya-proza-
v-p-kataevapoetika-avtobiografizma-587d367a5f1be77c40d59039
12. Иванов. В.В. Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и
диалоге для современной семиотики// Труды по знаковым системам. –
Тарту, 1973. / http://russianway.rhga.ru/upload/main/19_Ivanov.pdf
13.Иванова Е. Замысел и стиль повести В.Катаева «Трава забвения» // Метод
и мастерство. – Вологда, 1971.
14.Карпов И. П. Авторология (рабочий словарь): Литературоведение,
лингвистика, философия, логика, психология. – Электронный ресурс. /
https://modernlib.net/books/i_p_karpov/avtorologiya_russkoy_literaturi_i_a_bu
nin_l_n_andreev_a_m_remizov/read
15. Кириченко С. В. В. П. Катаев и его индивидуально-авторская картина
мира (к 120-летию со дня рождения) // МИРС. 2017. №3. /
https://cyberleninka.ru/article/n/v-p-kataev-i-ego-individualno-avtorskaya-
kartina-mira-k-120-letiyu-so-dnya-rozhdeniya
16.Колядич Т.М. Воспоминания писателей ХХ века (эволюция,
проблематика, типология). Автореферат диссертации на соискание ученой
степени доктора филологических наук. М., 1999. /
https://modernlib.net/books/kolyadich_tatyana/vospominaniya_pisateley_hh_ve
ka_evolyuciya_problematika_tipologiya/
17.Колядич Т. М. Воспоминания писателей ХХ века (эволюция,
проблематика, типология). – М.: ФЛИНТА-НАУКА, 2001. /
https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9A/kolyadich-tatjyana-m/vospominaniya-
pisatelej-hh-veka-evolyuciya-problematika-tipologiya/9
18. Кораблина Ю.Н. Художественная картина мира в мемуарных
произведениях В. П. Катаева: автореферат диссертации на соискание
ученой степени кандидата филологических наук. – Казань, Казанский
университет, 2018. / https://dspace.kpfu.ru/xmlui/handle/net/154432?
show=full
93
19. Кораблина Ю. Н. Художественная картина мира в мемуарных
произведениях В. П. Катаева. – Сургут, 2006. /
https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_004059039/
20.Кучина Т.Г. «"Я"-повествование» в современной русской прозе:
фикциональный и фактуальный аспекты автобиографического текста //
Вестник КГУ. 2006. №6. / https://cyberleninka.ru/article/n/ya-povestvovanie-
v-sovremennoy-russkoy-proze-fiktsionalnyy-i-faktualnyy-aspekty-
avtobiograficheskogo-teksta
21. Левченко Ю.Н. Роль рефлексии в жизни человека. М., 2018. /
https://www.aum.news/psikhologiya/5241-rol-refleksii-v-zhizni-cheloveka
22.Лекманов О. А., Рейкина М. А. В лабиринтах романа-загадки.
Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец» / О. А.
Лекманов, М. А. Рейкина. – М.: «Аграф», 2004.
23.Литовская М. А. История и современность в художественной прозе 60 -
80-х годов: дисс. канд. филол. наук / М. А. Литовская. – Свердловск, 1985.
/ https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_003431456/
24.Маликова М. Э. Автобиографический дискурс в творчестве В. Набокова
(Сирина): автореф. дисс. канд. филол. наук / М. Э. Маликова. – Спб,
2001. / https://elibrary.ru/item.asp?id=19170032
25. Малюга Ю.Я. Импрессионизм в живописи, поэзии и музыке / Малюга
Ю.Я. Культурология: учебное пособие. – М.: «ИНФРА-М», 1998. /
https://zdmsh.kurg.muzkult.ru/media/2020/05/01/1255187793/Impressionizm.
pdf
26.Медарич М. Автобиография / Автобиографизм // Автоинтерпретация : сб.
науч. ст. Спб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1998. С. 21 – 22. /
https://nauchkor.ru/uploads/documents/587d367a5f1be77c40d59039.pdf
27.Муратова Н.И. О мысленных разговорах (внутренних диалогах), как виде
построения страстных помыслов. – Киев, 2006. /
https://thebooks.su/book/373425-o-myslennyh-razgovorah-vnutrennih-
dialogah-kak-vide-postroeniya-strastnyh-pomyslov.html
94
28. Николаев П.А. Интерпретация – Рукопись: Научный журнал, 2015, № 7. /
https://litpr.ru/interpretaciya/
29. Оттенс Г. В. «Поток сознания» как повествовательная техника
художественного модернистского произведения // Вестник ИГЛУ. 2012.
№2 (19). / https://cyberleninka.ru/article/n/potok-soznaniya-kak-
povestvovatelnaya-tehnika-hudozhestvennogo-modernistskogo-proizvedeniya
30.Петровский В. В. Семантико-стилистическая функция «слов-ключей» в
прозе В. Катаева: дисс. канд. филол. наук. – Днепропетровск, 1984.
31.Потебня А. А. Мысль и язык.. – М.: Высш. шк., 1990.
32.Русская литература XX века (1950 – 1990-е годы). в 2 томах; под ред. Н. Л.
Лейдерман, М. Н. Липовецкий. – Т. 2. – М.: Academia, 2006.
33.Рытова Т. А. «Новая проза» Валентина Катаева (Поэтика воплощения
авторского самосознания) : дис. канд. филол. наук. – Томск, 1998.
34.Сарнов Б.Л. Если бы Пушкин… – М., 2018. /
https://thelib.ru/books/benedikt_sarnov/esli_by_pushkin-read-5.html
35. Седова Т.И. Феномен импрессионизма и проблема его дефиниции. //
Вестник РГГУ. Серия: Литературоведение. Языкознание. Культурология.
2013. №7 (108). / https://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-impressionizma-i-
problema-ego-definitsii-1
36.Семёнов А.Н. Художественное пространство и художественное время //
Филологический вестник Сургутского государственного педагогического
университета. 2020. №1. / https://cyberleninka.ru/article/n/hudozhestvennoe-
prostranstvo-i-hudozhestvennoe-vremya
37.Симонова Т. Романизация мемуаристики в русской литературе ХХ века. –
М., 2016. / https://pandia.ru/text/83/331/34363.php
38.Смольнякова И. Л. Советская мемуарно-автобиографическая проза 70-х
годов. – Вологда, Изд-во ВГУ, 1980.
39.Спиридонов Д. В. Прагматика повествования и понятие «Пакт чтения» //
Известия ВГПУ. 2012. №11. / https://cyberleninka.ru/article/n/prag-matika-
po-vest-vovaniya-i-ponyatie-pakt-chteniya
95
40. Шайтанов И.О. Как было и как вспомнилось (Современная
автобиографическая и мемуарная проза). – М.: Знание,1981.
41.Федунина О. В. Поэтика сна (Русский роман первой трети ХХ в. в
контексте традиции): монография / О. В. Федунина. – М.: Intrada, 2013. –
196 с.
42.Филат Т. В. Поэтика пространства и времени в русской повести конца
1880-х – начала 90-х годов. – Днепропетровск, АРТ-ПРЕСС, 2002. /
https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_bibl_1170164/
43.Фокин П. Булгаков без глянца. – М., Пальмира, 2020. /
44.Хализев В.Е. Теория литературы. – 4-е изд. М., Высш. шк., 1999.
45.Хуако Ф. Н. Эволюция и жанровая специфика лирической повести
[Электронный ресурс] // Вестник Адыгейского государственного
университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2012. С. 82-88. /
https://cyberleninka.ru/article/n/evolyutsiya-i-zhanrovaya-spetsifika-
liricheskoypovesti/viewer
46. Юртаева И. А. К проблеме трансформации жанра повести // Вестник
КемГУ. 2015. №1-2 (61). / https://cyberleninka.ru/article/n/k-probleme-
transformatsii-zhanra-povesti
III. Художественные тексты

47.В. Маяковский в воспоминаниях современников / под общ. ред. В. В.
Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Ю. Г.
Оксмана, Б. С. Рюрикова [Электронный ресурс]. /
48.Вознесенский А. На виртуальном ветру. – М., Вагриус, 1998.
49.Воспоминания о Юрии Олеше / Сост.: О. Суок-Олеша Е. Нельсон. – М.:
Сов. пис., 1975.
50. Катаев В.П. Алмазный мой венец: Повести М.: АСТ-пресс, 1994.
96
51. Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 6. Маленькая железная
дверь в степе; Святой колодец; Трава забвенья; Кубик. – М.: Худож. лит.,
1984.
52. Катаев В. П. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 7. Алмазный мой венец;
Юношеский роман. – М.: Худож. лит., 1984.
53. Котляровский М. Пересечение снов. Микророман. – СПб., ЛИМБУС-
ПРЕСС, 2020.
54.Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. – М.
ПРОЗАиК, 2019.
55.Олеша Ю.К. Избранное. / Вст.статьяВ.Б.Шкловского. Примеч.
В.В.Бадикова. – М., Худож. лит.,1974.
56.Петров Е., Ильф И. Золотой теленок / Е. Петров, И. Ильф. Собрание
сочинений в 2х тт. Том II. – М.: Флюид, 2015.
57.Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников / сост.: Е.
Александрова-Зорина [Электронный ресурс]. / https://www.litmir.me/br/?
b=589511&p=1
58. Соболев А.Л. Из воспоминаний С.Г. Кара-Мурзы. / Литературный факт:
Научный журнал. 2017, № 4.
59. Шаламов В.Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Эссе и заметки; Записные
книжки 1954 – 1979. / Сост. подгот. текста, прим. И. Сиротинской. –
М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2005.
60. Шаргунов С. А. «Погоня за вечной весной». Валентин Катаев. – М.:
Молодая гвардия, 2016. (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып.
1594).
IV. Словари и энциклопедии

61.Автобиографический герой / Словарь «Русские писатели и поэты». /
Электронный ресурс: http://writerstob.narod.ru/termins/a/avt_hero.htm
97
62.Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н.
Николюкина. – Институт научной информации по общественным наукам
РАН, М.: Интелвак, 2001.
63.Постмодернизм. Словарь терминов. – М.: ИНИОН РАН (отдел
литературоведения) – - INTRADA. Ильин И.П.. 2001. /
https://postmodernism.academic.ru/10/
64.Энциклопедия литературных произведений / Под ред. С.В. Стахорского. -
М.: ВАГРИУС, 1998. /
https://classlit.ru/publ/literatura_20_veka/drugie_avtory/opisanie_i_analiz_pove
sti_trava_zabvenija_kataeva/63-1-0-1469
V. Интернет-ресурсы
65.https://classlit.ru/
66. https://cyberleninka.ru
67. https://dspace.kpfu.ru
68.https://www.litmir.me
69.https://magazines.gorky.media/nlo/
70.https://modernlib.net/books/
71. https://nauchkor.ru
72.https://pandia.ru/
73. https://rusneb.ru/
74. http://russianway.rhga.ru
75.https://thebooks.su/book/
76.https://thelib.ru/books/benedikt_sarnov/
77.https://zdmsh.kurg.muzkult.ru
98

ДИССЕРТАЦИЯ Камолова Гулчирой

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

ДИССЕРТАЦИЯ Камолова Гулчирой

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО

ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ УЗБЕКИСТАН

УЗБЕКСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

КАМОЛОВА ГУЛЧИРОЙ ОТАБЕК КИЗИ

Особенности автобиографической прозы В. Катаева

на соискание степени магистра филологии

Специальность: Специальность: 5А 120101

Литературоведение (русская литература)

1.1 «Алмазный мой венец» Валентина Катаева как центральный текст

1.2 Функция автобиографизма в романе «Алмазный мой венец»

Можно сказать, что автобиографизм является одной из «вечных черт»

Подводя итоги I главы нашего диссертационного исследования мы

2.1. Повесть «Трава забвенья» как модель автобиографической прозы

Впервые повесть В.П. Катаева «Трава забвения» была напечатана в

2.2. Понятие «автобиографический герой» в повести «Трава забвенья»

«Трава забвенья» начинается с рассуждений о взаимосвязи предметов в

Подводя итоги II главы нашего диссертационного исследования мы

Глава III. ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗОВ КОЛЛЕГ-ПИСАТЕЛЕЙ

3.1. Образ И. Бунина в повести «Трава забвения»

В повести «Трава забвенья» ретроспективно представлены

В романе «Алмазный мой венец» главными персонажами являются

Выводы по главе III

Подводя итоги III главы нашего диссертационного исследования мы

II. Литературная критика

III. Художественные тексты

IV. Словари и энциклопедии

Вам также может понравиться