Т Е М А 7. ПОЭЗИЯ Г. Р.

ДЕРЖАВИНА

ГАВРИИЛ РОМАНОВИЧ ДЕРЖАВИН (1743-1816)

ВОПРОС 1. Поэзия Державина и классицистическая традиция. Новаторство

в области стиля, жанра, тематики.

а) Стирание антитезы «возвышенного» и «низменного». Реабилитация быта.

Творчество Державина развивалось на основе литературной деятельности

Ломоносова и Сумарокова. Таким образом творчество Державина органически шло в
русле классицизма. Однако в то же время поэзия Державина далеко выходит за
рамки классицизма. Ломоносов и Сумароков по существу своего творческого метода
— рационалисты, создающие в своих стихах некую умопостигаемую действительность.
Державин, который и сам наряду с «умом» прямо объявляет своим поэтическим
руководителем чувство — сенсуалист.
Действительность классицистов расчленена по категориям «высокого» и
«низкого», «возвышенного» и «смешного» и, соответственно этому, распределена по
строго диференцированным жанровым делениям, языковым «штилям» и т. п.,
представляющим собой в целом стройную иерархическую систему литературных форм.
Над утверждением в русской литературе этой системы особенно много
потрудились Ломоносов, в отношении, главным образом, литературного языка с его
чётким разграничением «трёх штилей», и Сумароков, в отношении создания жанровой
иерархии, в основном опиравшейся на кодекс Буало.
В реальной чувственной действительности таких резких разделений не
существует: одно тесно связано, переплетено с другим. С тем же самым
сталкиваемся мы и в отражающей эту действительность поэзии Державина. Поэзия
Державина, за отдельными исключениями — по существу своему представляет полное
разрушение ломоносовско-сумароковской литературной системы. Это заметно в
отношении жанров, образной системы Державина, его поэтических троп.
Однако, разломав рамки жанровой и языковой иерархии классицизма, Державин
не смог дать новый более высокий художественный синтез, поднять литературное
развитие на новую ступень. В этом отношении он только подготовлял путь Пушкину.

«СТИХИ НА РОЖДЕНИЕ В СЕВЕРЕ ПОРФИРОРОДНОГО ОТРОКА»

Новаторство Державина проявилось и в стихотворении, написанном по случаю

рождения Александра 1, внука Екатерины 2. Это была не похвальная ода, а лёгкое
шутливое стихотворение, и написано оно было не традиционным четырёхстопным
ямбом, а выбирает метр анакреотической стопы – короткий четырёхстопный хорей,
песенный размер.
Державин называет своё стихотворение «Стихи», придавая ему тем самым
характер домашней лирики. То, что впоследствии станут называть «стихами на
случай», относится к области частной жизни человека. Соединяя одический предмет
с жанровой формой «стихов на случай», Державин разрушает дистанцию между важным
фактом жизни государства и частной человеческой жизнью.

В оде обязательно действовали мифологические боги. Державин свои «Стихи

на рождение…» тоже начинает с мифологических образов, но он снижает высокую
образность оды, очеловечивает богов.
Своё стихотворение Державин начинает с картинки бурлескной картинкой
русской зимы, созданной по традициям смешения высокой и низкой образности в
соединении античных аллегорических образов с достоверным описанием русской
зимы. Одических богов он превращает в сказочных героев. Его Борей –
«седобородый» «лихой старик», русский дед-мороз. Державин соединяет быт с
мифологическим мирообразом: здесь зазвучали фольклорные ассоциации, а общий тон
повествования приобрёл интонацию, которую Державин назовёт «забавным русским
слогом».

Новая, резко сниженная по отношению к, ломоносовским хвалебным одам форма

стихов Державина является естественным выражением начинающегося нового
отношения поэта-одописца к самому предмету его воспевания. Российские монархи и
монархини в одах Ломоносова воспеваются в качестве земных богов и богинь.
Отсюда намеренная приподнятость всех элементов стиля ломоносовских од от их
образной системы до стихотворного размера.
Державин в своих «Стихах» ещё традиционно пишет по поводу рождения
будущего царя: «Знать родился некий бог», но он же одновременно обращается к
нему и со следующим столь новым в устах одописца призывом: «Будь на троне
человек!» Это гуманистическая формула призыва, на которой лежит явственный
отпечаток века Просвещения.

«Человеком» прежде всего и больше всего ощущал себя и сам поэт:

Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им:
Ум и сердце человечье
Были гением моим,
— пишет Державин в одном из поздних своих стихотворений «Признание»,

В этом сознании человеком и себя, и монарха уже содержится зародыш того

нового отношения к верховной власти. Человеку-поэту с другим человеком, хотя бы
и сидящим на троне, естественно говорить на ином, более обычном, более
человеческом языке. Этим и объясняется тот «другой», относительно Ломоносова,
путь, которым идёт, начиная с этого времени, Державин.
 д) Контрпросвещенческий антиутопизм Державина: «открытие» темы смерти. «На
смерть князя Мещерского».

«НА СМЕРТЬ КН. МЕЩЕРСКОГО»

Написано после получения известия о смерти А. И. Мещерского (1779),

петербургского богача и хлебосола. Стихотворение обращено к С. В. Перфильеву,
другу Мещерского.

Поэтическое мастерство Державина выдержало ещё одно серьёзное испытание

во время его работы над переводами из Горация. Гораздо ближе к Горацию ода «На
смерть князя Мещерского» (1779). Мысли о смерти, рано настигающей богатых и
бедных, развернутые в нескольких одах Горация (кн. 1, ода 4), получили отклик в
поэзии Державина и перешли в его стихи вместе с эпитетом Горация «бледная
смерть». Эти же мотивы можно указать в стихотворении «Ко второму соседу».

[ЛЕБЕДЕВА]

Тема смерти и утраты – традиционно элегическая, и в творчестве Державина

последующих лет она будет находить как вполне адекватное жанровое воплощение,
так и травестированное: тема смерти, при всём своём трагизме, всегда
осознавалась и воплощалась Державиным контрастно.

[УСПЕНСКИЙ]

Принцип поэтики Державина – сочетание несочетаемого, «низкое» слово в

поэтическом контексте, стилистика контрастов.
Державин и Пушкин определили естественный путь развития языка и
литературы.
Теории (культурные программы) в 18 веке предшествуют практике. У
Державина – иначе: он практик. Он создаёт литературные тексты и не слишком
думает о языке. Кажется, он вообще не думает о правильности: проблема
правильности заменяется для него проблемой выразительности.
Державин занимается литературой как таковой, а не литературой и
литературным языком одновременно.
 !!! Появление Державина на русской литературной сцене знаменуют конец
периода ученичества. Державин самобытен потому, что он против иностранного
влияния, а именно потому, что он самостоятелен.

б) «Забавный слог» как развитие ломоносовской идеи «среднего штиля» и

направление движения к Пушкину.

[УСПЕНСКИЙ]

В продолжение всего 18 века идут бесконечные споры сторонников ориентации

на разговорное употребление, которые призывали к отказу от книжных элементов
(славянизмов) - принцип «писать как говорят», и их противников, призывающих
отталкиваться от разговорного употребления и использовать специфические книжные
(церковнославянские) средства выражения – принцип «писать по правилам». Так
определились полярные возможности формирования русского литературного языка.

Попытка примирить эти концепции содержится в программе Ломоносова: это

программа направлена на объединение в рамках русского литературного языка
книжной и разговорной языковой стихии. Так, в своей теории трёх стилей
Ломоносов выделяет:
 высокий стиль, где употребляются лишь те слова, которые есть в
церковнославянском языке и в котором отсутствует разговорная
лексика.
 низкий стиль, где употребляются лишь те слова, которые есть в
русском языке и в котором отсутствует книжная лексика.
 средний стиль, где употребляются как церковнославянские, так и
русские слова и который объединяет все три разряда слов:
«славенские речения» (специфичные для церковнославянского),
«российские» (специфичные для русского), «славенороссийские»
(общие для русского и церковнославянского). !! Средний стиль
оказывается принципиально макароническим по своей природе, это
стиль ещё не существующий, идеальный. Здесь Ломоносов
основывается на своих представлениях о том, как должен
развиваться литературный язык.

Если высокий и низкий стили стилистически однородны, то средний стиль

лишь должен стать таковым: !! это тот стиль, где должно осуществляться
стилистическое выравнивание.

Державин следует Ломоносову, но одновременно разрушает всё его

построение. Стиль Державина, который объединяет и церковнославянскую, и русскую
лексику – это стиль именно макаронический. Для Ломоносова это программа, а для
Державина – практика. Можно сказать, что Державин пишет средним стилем, но при
этом разрушает систему жанров – распространяет этот макаронический «средний
стиль» на все жанры; одновременно он широко пользуется просторечной лексикой,
которая по Ломоносову вообще недопустима в литературном употреблении.

!!! Программа Ломоносова объединяла церковнославянские и русские элементы

в пределах всего корпуса литературы, но не в пределах жанра. Разрушение системы
жанров делало эту программу неприменимой, лишало её всякой практической цели.

В отличие от Ломоносова, Державин и Пушкин поставили перед собой задачу

объединить церковнославянские и русские элементы в рамках конкретного текста, а
не системы литературных текстов.

Описывая разницу между Державиным и Пушкиным, закономерно начать с

Пушкина.
Основная особенность творчества Пушкина – это нейтрализация
стилистических контрастов. Именно с его эпохи исчезает макаронический оттенок.
 Пушкин вообще не стремится к единству стиля в пределах произведения, и
это позволяет ему свободно пользоваться церковнославянскими и русскими
стилистическими средствами. Пушкин также вводит в литературный язык как
книжные, так и разговорные средства выражения. Однако Пушкин не связывает
разнообразие языковых средств с иерархией жанров. Употребление славянизмов или
русизмов у него не обусловлено высоким или низким предметом речи.
Выбор церковнославянских или русских средств выражения не мотивирован у
Пушкина ни семантически, ни стилистически: выбор языковых средств зависит не от
описываемого объекта (темы), но от позиции описывающего субъекта, то есть от
точки зрения, с которой производится описание. Проблема выбора между
церковнославянскими или русскими средствами выражения оказывается проблемой
поэтики (творческой стратегии автора в процессе построения текста):
использование славянизмов становится изобразительным средством, то есть
получает особые художественные функции.
Славянизмы выступают у Пушкина как слова, символизирующие ту или иную
культурно-идеологическую позицию. Славянизмы могут выступать как библеизмы,
архаизмы и т. п. Они используются как для исторической стилизации, так и для
стилизации экзотической или романтической.
Пушкин, отказываясь от стремления к ровности стиля, превращает
стилистические проблемы в вопросы поэтики: выбор языкового материала
определяется его соотнесённостью с той или иной культурно-идеологической
позицией (точкой зрения). Это принцип фокуса: разнородные стилистические
элементы именно фокусируются в данном ракурсе.
!! Славянизмы, русизмы соотносятся у Пушкина не с разными языками, а с
разными функциями.

И у Державина, и у Пушкина мы обнаруживаем сочетание книжных и

разговорных элементов – но только внешне.

Если в творчестве Пушкина осуществляется нейтрализация стилистических

контрастов, то у Державина сочетание разных по своему происхождению элементов
служит средством поэтического обыгрывания.

Поэтика Державина – это поэтика стилистических контрастов. Задача

Державина – не нейтрализовать, как Пушкин, но подчеркнуть такого рода
контрасты.

Функциональная нагрузка книжных и разговорных элементов оказывается у

Пушкина и у Державина различной.
 Исходный фон Пушкина – это разговорная речь. Он выступает как
сторонник принципа «писать как говорят», но затем во многом
отступает от первоначальных позиций и в какой-то мере сближается с
«архаистами». Славянизмы рассматриваются Пушкиным как стилистическая
возможность, как поэтический приём, и выступают у него как не
нейтральные элементы литературной речи: они выступают на русском
языковом фоне и осознаются как специальные литературные формы.
 У Державина же славянизмы составляют нейтральный языковой фон, тогда
как русизмы приобретают эстетическую функцию. Именно русизмы
вводятся как маркированные языковые элементы в поэтический текст.
Если у Пушкина заимствования в принципе составляют нейтральный
языковой фон, то у Державина они обыгрываются как экзотизмы.
Разговорные элементы у Державина обыгрываются как чужеродное слово,
необычное в поэтическом контексте.

!!! Обыгрывание стилистических контрастов создаёт тот игровой эффект,

который на содержательном уровне соответствует карнавальности творчества
Державина. Персонажи Державина предстают перед нами как бы на сцене, в
маскарадном костюме – они ряженые. И точно так же слова у Державина как бы
переодеты в русское платье. Державин может творить слова и совсем не
обязательно ориентируется на то, как реально говорят. Поэтому Державин
определяет свой слог не только как «простой», но и как «забавный» («Памятник» -
«что первый я дерзнул в забавном русском слоге…»).

Вывод: просторечные элементы маркированы у Державина в точности так же,

как маркированы славянизмы у Пушкина; в этом смысле они сопоставимы по своей
функции. В обоих случаях достигается отстранение, отчуждение – однако, если у
Пушкина осуществляется отстранение славянизмов в перспективе разговорной речи,
то у Державина, напротив, - отстранение разговорных элементов в перспективе
книжной речи.

г) Жанровое мышление Державина: ода. Темы торжественной оды и их

«анакреонтические» решения: «Стихи на рождение в Севере порфирородного
отрока».

[ЗАПАДОВ]

В своей «Речи о влиянии лёгкой поэзии на язык» Батюшков потребовал

признания за «лёгкой поэзией» права существовать наряду с героической эпопеей и
трагедией. У Державина находил Батюшков образцы этой «лёгкой поэзии» (поэзия
частной, социально-бытовой жизни).
Белинский же уточнил понятие «лёгкая поэзия» и предложил называть её
античной, или антологической поэзией.

«Живое и нежное впечатление природы» (цитата Львова из предисловия к

«Анакреоновым стихотворениям») составляет основу анакреонтических стихотворений
Державина. Этот новый и большой раздел поэзии Державина послужил для него
выходом в радостный мир природы, позволил говорить о маленьких, но важных для
человека вещей, которым не находилось места в системе жанров классицизма.
Однако адресуясь к Анакреону, подражая ему, Державин всё-таки писал своё, и
национальные корни его поэзии проступают в анакреонтических песнях особенно
ясно. Державин в своих стихах создаёт небольшие поэтические картины, в которых
запечатлевалась русская жизнь, выводились русские люди с их подробностями быта
и поведения.

Державина привлекал как светлый мир поэзии Анакреона, так и образ самого
поэта, жизнелюбивого мудреца.

В 1804 году Державин выпустил свои «Анакреонтические песни», куда и вошли

«Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока» и другие.

В предисловии к «Анакреонтическим песням» Державин попытался объяснить

читателям, почему он занимается «лёгкой поэзией». Он рассказал, что «для забавы
молодости, в праздное время и, наконец, в угождение моим домашним» сочинял эти
песни, а напечатал их потому, что перестал быть должностным лицом, стал !!!
частным человеком и может теперь публиковать то, что неприлично было бы видеть
за подписью президента коллегии или министра юстиции.

Анакреонтика Державина связана с бытом, из него исходит и на него

опирается.

В стихотворение античного автора Державин вплетает узоры русского

фольклора – оборотня, змея, который летает в терем к девушкам. Он переносит
действие в знакомую ему и читателю бытовую обстановку, напоминающую о сюжетах
русских сказок.

«Любушке»
 С Горацием связаны два произведения Державина: «Лебедь» и «Памятник», в
которых он выразил самооценку, уверенность в своём поэтическом признании и
основанной на нём надежде на бессмертие.

Древние считали лебедя символом света и поэзии, бога Аполлона. В согласии

с этим поверьем Гораций изображает своё превращение в лебедя и говорит о
бессмертии поэта. Вдохновляясь образом лебедя-поэта в оде Горация, Державин
создаёт своё стихотворение «Лебедь» (1805), где он как бы подводит некий итог
пройденного им литературного пути.

«Памятник» Державина дышит уверенностью поэта в своём бессмертии, потому

что бессмертно человеческое слово.
 [ЛЕБЕДЕВА]

ЖАНРОВОЕ МЫШЛЕНИЕ: ОДА (РАССУЖДЕНИЕ О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ ИЛИ ОБ ОДЕ)

1. КРАТКОСТЬ:
 «Поелику высокая ода наполняется горячим, сильным чувством, то и
разумеется, что ода должна быть кратка, или по крайней мере не
слишком длинна; ибо предполагается, что возбуждена мгновенным
чувством какого-либо предмета; а потому и не может то чувство
долго продолжаться в равной силе».
 «В том великая тайна, чтоб проницательную, быструю душу уметь
занимать всегда новым любопытством. Впрочем, краткость не в том
одном состоит, чтоб сочинение было недлинно, но в тесном
совмещении мыслей, чтобы в немногом было сказано много и пустых
слов не было».
2. ПРАВДОПОДОБИЕ:
 «Правдоподобие во всяком сочинении, а более в оде или гимне нужно,
потому что лира издревле посвящена на сохранение дел народа, или,
лучше, на расширение славы его. Поелику же истина одна дает
вымыслам вероятие, а вымыслы истину только украшают, то и надобно,
чтобы лирическая песнь содержала в себе некоторую правду, или
быль, а без того она не достигнет своего значения. Правдоподобие
состоит в том, чтобы собраны были все приличия и принадлежности к
воспеваемому предмету в пособие, дабы ему чрез них казаться более
вероятным. Без сего не возбудит он внимания, не затвердится в
памяти у современников и не перейдет чрез предание к потомству».

«СТИХИ НА РОЖДЕНИЕ В СЕВЕРЕ ПОРФИРОРОДНОГО ОТРОКА»

Новая, резко сниженная по отношению к, ломоносовским хвалебным одам форма

стихов Державина является естественным выражением начинающегося нового
отношения поэта-одописца к самому предмету его воспевания. Российские монархи и
монархини в одах Ломоносова воспеваются в качестве земных богов и богинь.
Отсюда намеренная приподнятость всех элементов стиля ломоносовских од от их
образной системы до стихотворного размера.
Державин в своих «Стихах» ещё традиционно пишет по поводу рождения
будущего царя: «Знать родился некий бог», но он же одновременно обращается к
нему и со следующим столь новым в устах одописца призывом: «Будь на троне
человек!» Это гуманистическая формула призыва, на которой лежит явственный
отпечаток века Просвещения.

«Человеком» прежде всего и больше всего ощущал себя и сам поэт:

Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им:
Ум и сердце человечье
Были гением моим,
— пишет Державин в одном из поздних своих стихотворений «Признание»,

В этом сознании человеком и себя, и монарха уже содержится зародыш того

нового отношения к верховной властиЧеловеку-поэту с другим человеком, хотя бы и
сидящим на троне, естественно говорить на ином, более обычном, более
человеческом языке. Этим и объясняется тот «другой», относительно Ломоносова,
путь, которым идёт, начиная с этого времени, Державин.
 «Стихи…» были посвящены рождению будущего императора Александра 1, внука
Екатерины 2. Тематически стихотворение является одой. Но Державин называет своё
стихотворение иначе – «Стихи», придавая ему тем самым характер домашней лирики.
То, что впоследствии станут называть «стихами на случай», относится к области
частной жизни человека. Соединяя одический предмет с жанровой формой «стихов на
случай», Державин разрушает дистанцию между важным фактом жизни государства и
частной человеческой жизнью.

Державин выбирает метр анакреотической стопы – короткий четырёхстопный

хорей. Своё стихотворение Державин начинает с картинки бурлескной картинкой
русской зимы, созданной по традициям смешения высокой и низкой образности в
соединении античных аллегорических образов с достоверным описанием русской
зимы. Державин соединяет быт с мифологическим мирообразом: здесь зазвучали
фольклорные ассоциации, а общий тон повествования приобрёл интонацию, которую
Державин позже назовёт «забавным русским слогом».

В стихах Державин использовал сказочный мотив принесения гениями даров

царственному младенцу. Порфирородное дитя получает в дар все традиционные
монаршие добродетели. (цитата)

В мотиве самообладания монарха и осознании его человеческой природы,

которая естественно уравнивала властителя с любым из его поданным, звучит
лейтмотивом сатирической публицистики 1769-1774 годах, где первые в истории
русской литературы нового времени высказывалась мысль о том, что властитель –
тоже человек, но это было сделано в плане сатирического обличения человеческого
несовершенства властителя. В «Стихах» же эта идея переведена в высокий
одический план.

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

д) Контрпросвещенческий антиутопизм Державина: «открытие» темы смерти. «На

смерть князя Мещерского».

«НА СМЕРТЬ КН. МЕЩЕРСКОГО»

Написано после получения известия о смерти А. И. Мещерского (1779),

петербургского богача и хлебосола. Стихотворение обращено к С. В. Перфильеву,
другу Мещерского.
 Поэтическое мастерство Державина выдержало ещё одно серьёзное испытание
во время его работы над переводами из Горация. Гораздо ближе к Горацию ода «На
смерть князя Мещерского» (1779). Мысли о смерти, рано настигающей богатых и
бедных, развернутые в нескольких одах Горация (кн. 1, ода 4), получили отклик в
поэзии Державина и перешли в его стихи вместе с эпитетом Горация «бледная
смерть». Эти же мотивы можно указать в стихотворении «Ко второму соседу».

[ЛЕБЕДЕВА]

Тема смерти и утраты – традиционно элегическая, и в творчестве Державина

последующих лет она будет находить как вполне адекватное жанровое воплощение,
так и травестированное: тема смерти, при всём своём трагизме, всегда
осознавалась и воплощалась Державиным контрастно.

Лит.: Державин Г.Р. Рассуждение о лирической поэзии или об оде //

http://az.lib.ru/d/derzhawin_g_r/text_1812_rassuzhdenie_o_lir_poezii.shtml
Аверинцев С.С. Поэзия Державина // Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996. С. 121-
135;
Успенский Б.А. Язык Державина // Из истории русской культуры. Т. IV.
(XVIII – начало XIX века). М., 1996. С. 781-806;
Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII в. М., 2003. С. 280-287;
Западов А.В. Поэты XVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин). М., 1979.
С. 239-258.
 ВОПРОС 2. Поэтика оды «Фелица» (1782):

а) История создания и публикации.

В первой публикации ода «Фелица» называлась так: «Ода к премудрой киргиз-

кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым татарским мурзою, издавна
поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена
с арабского языка».

Название Екатерины Фелицей (латинское félicitas — счастье) подсказано

одним из её собственных литературных произведений — сказкой, написанной для её
маленького внука, будущего Александра I, и незадолго до того опубликованной в
весьма ограниченном количестве экземпляров.

СЮЖЕТ СКАЗКИ: Киевского царевича Хлора посещает киргизский хан, который с

целью проверить молву об исключительных способностях мальчика приказывает ему
отыскать редкий цветок — «розу без шипов». По пути царевича зазывает к себе
мурза Лентяг, пытающийся соблазнами роскоши отклонить его от слишком трудного
предприятия. Однако с помощью дочери хана, Фелицы, которая даёт в путеводители
Хлору своего сына — Рассудок, Хлор достигает крутой каменистой горы;
взобравшись с великим трудом на вершину её, он и обретает там искомую «розу без
шипов», т. е. добродетель. Использованием этой немудрёной аллегории Державин и
начинает свою оду.

Воспевание мудрой монархини — Фелицы — составляет одну из центральных тем

творчества Державина, которому присвоили прозвание «Певца Фелицы». За «Фелицей»
последовали стихотворения: «Благодарность Фелице», «Изображение Фелицы»,
наконец, прославленная почти столь же, как «Фелица», ода «Видение мурзы»
(начата в 1783 г., окончена только в 1790 г.).

Когда в результате тесного личного общения с Екатериной, приблизившей к

себе своего певца (одно время, как мы вспомним, он служил её секретарём),
Державин начал разочаровываться в том идеализованном образе, который он себе
создал, начал убеждаться, что отнюдь не все её дела «суть красоты», — тема
Фелицы в его творчестве замирает. «Певец Фелицы», несмотря на прямые и
недвусмысленно заявляемые Екатериной ожидания от него новых хвалебных стихов,
не мог принудить себя писать в прежнем роде: «Не мог воспламенить так своего
духа, чтобы поддерживать прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник
человеческий с великими слабостями».

б) Следы одического канона.

“Фелица” написана с установкой на хвалебную оду.

[ЛЕБЕДЕВА]

В формальном отношении Державин в этой оде соблюдает канон ломоносовской

торжественной оды: четырёхстопный ямб, десятистишная строфа. Но эта строгая
форма торжественной оды в данном случае является необходимой сферой
контрастности, на фоне которой проступает новизна Державина в содержательном и
стилевом плане.
 Условно-аллегорическими образами детской сказочки травестийно подменяются
традиционные образы канонического зачина оды — восхождение на Парнас, обращение
к музам.
Император – наперсник Бога на земле:

Фелицы слава — слава бога,

Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил.
<…>
Которого закон, десница
Дают и милости и суд. —
Вещай, премудрая Фелица!

Державин пользуется теми темами, которые восходят к поэтике торжественной

оде Ломоносова:

Тебе единой лишь пристойно,

Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия — согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.

Свет и тьма, хаос и стройные сферы, союз и целостность, страсти и счастье

– всё это набор абстрактных понятий, которые создают образ мудрой власти и
мудрого правителя в торжественной оде.

Отношение Державина к Екатерине — Фелице, традиционно наделяемой им порой

«богоподобными» атрибутами, при всей почтительности не лишено в то же время,
как видим, некоторой шутливой короткости, почти фамильярности.

в) Жанровый синтетизм. Ода и сатира. д) Образ лирического героя. е) Образ

императрицы.

Державин совершает своими одами жанровый переворот. Поэзия делилась на

резко разграниченные, не смешивающиеся друг с другом, обособленные жанры: ода,
элегия, сатира и т. д. Державин, начиная со «Стихов на рождение в севере
порфирородного отрока» и, в особенности, с «Фелицы», начисто ломает рамки
жанровых категорий классицизма, сливает в одно органическое целое оду и сатиру,
в других своих вещах, таких, как «На смерть князя Мещерского», оду и элегию.

Самый портрет Фелицы-Екатерины дан в совершенно новой манере, отличающейся

от традиционно-хвалебной одописи. Взамен торжественно-тяжёлого, давно
заштамповавшегося образа «земной богини», поэт изображает Екатерину в лице
деятельной, умной и простой «Киргиз-Кайсацкой царевны», «не подражающей» своим
ленивым и изнеженным мурзам:
 Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от Утра до утрА.

«Слабый», «развратный», «раб прихотей» мурза, от имени которого написана

ода, обращается к добродетельной «богоподобной царевне» с просьбой о помощи в
поисках «розы без шипов» (аллегория сказки Екатерины 2):

Которой мудрость несравненна Подай, Фелица! наставленье:

Открыла верные следы Как пышно и правдиво жить,
Царевичу младому Хлору Как укрощать страстей волненье
Взойти на ту высоку гору, И счАстливым на свете быть?
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает:
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти ее совет.

- это задаёт в оде две интонации: защита и восхваление Фелицы и обличение

пороков мурзы. [ЛЕБЕДЕВА] Образ добродетели и обличаемый образ порока, которые
здесь совмещены в едином одо-сатирическом жанр, должны быть выдержаны в
соответствующих категориях: абстракто-понятийному воплощению добродетели (что
относится к оде) был бы должен противостоять бытовой образ порока (что
относится к сатире). Но этого у Державина не происходит в «Фелице», и оба эти
образа добродетели и порока совмещаются и образуют синтез идеологизирующих и
бытописательных мотивов.

Противопоставление «добродетельному» образу Фелицы контрастного образа

порочного «мурзы» проводится через всё стихотворение. !!! Это обусловливает
исключительное жанровое своеобразие «Фелицы». Хвалебная ода в честь императрицы
оказывается в то же время политической сатирой — памфлетом против ряда лиц её
ближайшего окружения.

О ОБРАЗЕ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ:

В сатирических местах оды лирический герой — это некий собирательный
образ, включающий в себя порочные черты всех высмеиваемых здесь поэтом
екатерининских вельмож; в известной степени вводит Державин в этот круг и
самого себя. Лирическое авторское «я» наделяется конкретными
автобиографическими чертами: Державин написал это произведение от имени
«некоторого татарского мурзы», обыграв предание о происхождении своего рода от
татарского мурзы Багрима.

Появление в «Фелице» авторского «я», живой, конкретной личности поэта,

было фактом огромного художественного и историко-литературного значения.
Хвалебные оды Ломоносова также начинаются от первого лица. Однако то «я», о
котором у него говорится, представляет собой не индивидуальную личность поэта,
а некий условный образ отвлечённого «певца» вообще.
 В «Фелице» Державина, взамен этого условного «я», появляется подлинная,
живая личность человека-поэта.

Уже в названии оды личности автора уделено ничуть не меньше внимания, чем
личности адресата. И в самом тексте оды отчётливо прорисованы два плана: план
автора и план героя, связанные между собой сюжетным мотивом поиска «розы без
шипов» (добродетели). Приём разоблачительной характеристики порока в его прямой
речи восходит к жанровой модели сатиры Кантемира, в которых сами разоблачаемые
и высмеиваемые автором персонажи сами разоблачали себя своей речью (ЛЕКЦИЯ).

А я, проспавши до полудни, Таков, Фелица, я развратен!

Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою…
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.

ВЫВОД: в «Фелице» Державина ода и сатира сливаются в один жанр, который,

строго говоря, уже нельзя назвать ни сатирой, ни одой.

г) «Забавный слог».

Эта впервые заявляющая себя в нашей хвалебно-одической поэзии 18 века

индивидуальная личность несёт на себе и несомненные черты народности.

Лит.: Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII в. М., 2003. С. 287-
309.

ОТ СЕБЯ: Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. М., 1945. С.

292-295.
 [РАССУЖДЕНИЕ О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ ИЛИ ОБ ОДЕ]
Ода, слово греческое, равно как и псальм, знаменует на нашем языке песнь.
По некоторым отличиям, в древности носила на себе имя Гимна, Пеана, Дифирамба,
Сколии, а в новейших временах иногда она то же, что Кантата, Оратория, Романс,
Баллада, Станс и даже простая песня. Составляется строфами, или куплетами,
мерным слогом, разного рода и числом стихов; но в глубоком отдалении веков
единообразных в ней строф не примечается. В древнейшие времена препровождаема
была простою мелодиею; певалась с лирою, с псалтирью, с гуслями, с арфою, с
цитрою, а в новейшие и с прочими инструментами, но более, кажется, со
струнными. По лире, или по составу, к музыке способному, называется Ода
лирическою поэзиею.
Человек, из праха возникший и восхищенный чудесами мироздания, первый глас
радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим
воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки
напояли живым чувством и исторгали его гласы. Вот истинный и начальный источник
Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и
вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь,
жар, чувство.

Не знаем мы старее лирической поэзии еврейской, видимой нами в

боговдохновенных песнях Пророков, то и должно отдать в изобретении Оды
преимущество сему народу, не токмо по древности его сочинения, но и по высокому
образу мыслей, каковых в самых древнейших и славнейших языческих лириках не
встречаем. Но положим, что всякого другаго низшего рода песнопения могут
источником своим иметь страсти, обстоятельства, природу; однако высокие,
священные псальмы3, не что иное суть, как вдохновение Божие. Первостепенная,
священная Ода есть самое выспреннее, пламенное творение. Она быстротою, блеском
и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие
Творца. Когда сверкает в небесах, тогда же низвергается и в преисподнюю;
извивается, чтобы скорее цели своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчее
облистать; прерывается и умолкает, дабы вновь внезапно и с вящщим явившись
устремлением, более звуком и светом своим удивить, ужаснуть, поразить
земнородных.

ГИМН И ОДА
Гимн парением своим несколько ниже Оды. Гимны содержали в себе часть
религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были
оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен,
славные дела потомству и проч. Пели Гимны при восхождении солнца, при
наступлении нощи, при новомесячии и ущербе луны, при собирании жатвы и
винограда, при заключении мира и при наслаждении всякого рода благополучием, а
равно и при появлении войны, морового поветрия и какого-либо иного бедствия, не
от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез Гимны
возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам.
Но Ода или Гимн изображают только чувства сердца в рассуждении какого-
либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже
сближаются к Эпопее. Слог имеют твердый, громкий, возвышенный, благородный,
однако сходственный всегда с предметом; в противном случае теряют свою
изящность.

И так Гимн и Ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от
воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не
дозволяют, разве в таком роде будут писаны; но здесь таковые не имеют места.
Впрочем, качество или достоинство высоких од и гимнов составляют: вдохновение,
смелый приступ, высокость, беспорядок, единство, разнообразие, краткость,
правдоподобие, новость чувств и выражений, олицетворение и оживление, блестящия
картины, отступления или уклонения, перескоки, обороты, околичности, сомнения и
вопрошения, противоположности, заимословия, иносказания, сравнения и
уподобления, усугубления или усилия и прочия витийственные украшения, нередко
нравоучение, но всегда сладкогласие и вкус.
 Вдохновение не что иное есть, как живое ощущение, дар Неба, луч Божества.
Поэт, в полном упоении чувств своих разгорался свышним оным пламенем или,
простее сказать, воображением, приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что
ему велит его сердце. В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного
рассуждения;
оно даже их убегает и в высоком парении своем ищет только живых,
чрезвычайных, занимательных представлений. От того-то в превосходных лириках
всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое
чувство выражение, то высокое, то пламенное, то сильное, то особую краску и
приятность в себе имеющее. Но вдохновение может быть не всегда высокое, а чаще
между порывным и громким посредственное, заемлемое от воспеваемого предмета,
обстоятельств, или собственного состава и расположения поэта; а потому и может
быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры, или
по наитию гения.

Смелый приступ, или громкое вступление, бывает от накопления мыслей,

которыя, подобно воде, стеснившейся при плотине, или скале, вдруг прорываясь
сквозь оныя, с шумом начинает свое стремление. Едва ли можно воспарять выше
таковаго начала! Имеющий вкус тотчас остановится тут, где приметит себя
упадающим. Но находятся однако оды, которые начинаются тихо и отчасу выше
восходят своим парением. Бывают и такие, которые имеют ровное и прямое
направление; а другие местами порывны и извивисты, каковы все г. Ломоносова,
смотря по предметам, какие они описывают.

Высокость, или выспренность лирическая, есть не что иное, как полет

пылкого, высокого воображения, которое возносит поэта выше понятия обыкновенных
людей и заставляет их сильными выражениями своими то живо чувствовать, чего они
не знали и что им прежде на мысль не приходило. Но высокость бывает двоякого
рода: одна -- чувственная и состоит в живом представлении веществ; другая --
умственная и состоит в показании действия высокого духа. Первая принадлежит к
лире, а другая к драме. Посему-то иногда живое чувственное не может быть
высоким умственным; ни самое высокое умное не может быть живым чувством.
Словом, что живо, то не есть еще высоко; а что высоко, то не есть еще живо.
Итак, по сему понятию лирическое высокое заключается в быстром парении мыслей,
в безпрерывном представлении множества картин и чувств блестящих, громким,
высокопарным, цветущим слогом выраженное, который приводит в восторг и
удивление. Высокое же драматическое содержится в тихом и спокойном действии
души великой, которая, быв выше других, и в слабостях человека, твердостию и
мужеством его, а не блеском одним воображения и громом слов, показывает в нем
высокое существо и заставляет разум почитать его, или благоговеть пред ним.
Кратко, прямая высокость состоит в силе духа, или в истине, обитающей в
Боге. !!! В оде, которая изображает, как песнь лирическая, превосходный
чувства, и тут же, как эпопея или драма, описывает действие великодушия, могут
быть помещаемы и та и другая высокость, но только поэтом, вкус имеющим, чтобы
не распространить действия и тем не охладить чувств.

Олицетворение и оживление суть главнейшие свойства поэзии. Она все

существа моральные и духовные, не имеющия образа, а равно вещественные,
лишенные видимых нами чувств, гласа и движения, олицетворяет и оживляет, дабы
понятнее представить чрез то сотворяемый ею, так сказать, новый волшебный,
очаровательный мир, и им удобнее удивляя и убеждая простой ум, привлечь его на
свою сторону.

Блестящие, живые картины, то есть, с природою сходственные виды, которые

мгновенно мягких или чувствительных людей поражают воображение и производят
заочно в них фантазию (мечты), или фантастические чувства. Картины сии в
лирической поэзии (не говоря о эпической) должны быть кратки, огненною кистью,
или одною чертою величественно, ужасно, или приятно начертаны. Излишнее
распространение у них отнимает цену. Здесь более всего идут иперболы (или
увеличивания). Одного, или нескольких членов довольно, чтобы представить
страшного великана, остальное дополнит воображение.

Отступление, или уклонение от главного предмета делается с умыслом, чтобы

сперва более возбудить внимание, по какой причине он оставлен, а потом,
представя его с вящшим громом, или блеском, увеличить чье-либо мужество,
добродетель, премудрость, невинность и пр., а тем привесть в восторг и
удивление слушателей.

Оборот, или обращение. Когда поэт средь выспреннего своего полета, будто
задумавшись, опомнивается вдруг и обращается к чему-либо занимательнейшему,
дабы придать тем более блеска, важности и величества своему предмету. Или,
неожиданно прервав свою материю, начинает другую, однако сходственную, или
поддерживающую прежнее его содержание; или вызывает кого-нибудь себе в помощь,
в свидетели и проч. Эта мастерская уловка, чтобы таковым образом владеть, или,
лучше, на всем скаку уметь обращать пламенного Пегаса. Надобен тут сильный,
искусный ездок, или, просто сказать, необыкновенный восторг. Чем круче и
быстрее будет оборот, тем более заслужит удивления. Но при всем том, чтоб
оборот был, как выше сказано, к чему-либо важнейшему, или превосходнейшему, а
иначе исчезнет его блеск. По сему самому требуется в сем извитии большего
дарования. Кажется, принадлежит он в особенности Ломоносову.

Околичности, вмещения, или переходы к какой-либо другой материи,

сходственной качеством своим воспеваемому предмету. Они употребляются в таком
случае, когда изящность побочного содержания, вдруг встречая, увлекает поэта;
или неплодовитость своего собственного побуждает его искать в другом месте
обогащения ему. Околичностей, или вводов таковых эстетики полагают два рода:
первый в текстах священного писания, или каких-либо премудрых изречениях людей
великих (апоффегмах), или общих истинах (аксиомах); другой исторический, или
басенный. Можно бы, кажется, прибавить астрономический, или астрологический,
заимствуя оный из небесных знаков, или явлений, которыми поэт мнение свое
подкрепляет. Последняя приличествуют более лирику, потому что поэзия вящше
украшается вымыслами.

Сомнения и вопрошения. Когда поэт, в упоении своего восторга, представляет

себе, будто в чем сомневается и, делая себе вопросы, сам же на них отвечает,
дабы тем усугубить красоту, или силу своего предмета, или страсти.

Противуположности весьма усиливают и украшают предметы, когда поэт кратко

и резко умеет ввести их в пристойном месте.

Иносказание, иноречие (аллегория), или остроумное прикрытие прямого

смысла, когда поэт, не хотя назвать вещь по какой-либо известной ему причине
прямым ее именем, называет в переносном или настоящем смысле другою вещию и
чрез то придает возвышение или понижение своему предмету; или когда, скрывая
подлинное свое о нем мнение, показывает принадлежности его, как-бы под рукою,
истинные его доброты, или пороки, лаская тонким образом чьему-либо самолюбию,
или издеваясь над оным, из коих последний случай называется ирониею, или
насмешкою.

Сравнения и уподобления суть иероглифы, или немой язык поэзии. Поелику она
по подражательной своей способности ни что иное есть, как говорящая живопись:
то и сравнивает два предмета чувственным образом между собою, или вдруг
решительно их друг другу уподобляет, дабы чрез то, не говоря много, изобразить
о них яснее свои понятия, или, лучше сказать, чтобы неизвестный или невидимый
предмет представить чрез видимый въявь, или на лицо; и тому из них, которому
поэт желает придать более совершенств, заняв их от другого.

Нравоучение. Многие поэты и законы свои изрекали стихами, или по чему

другому; но только известно, что во всех народах и во всех веках принято было
за правило, которое и поныне между прямо просвещенными мужами сохраняется, что
советуют они в словесности всякого рода проповедывать благочестие, или науки
нравов. Особливо находят более к тому способною лирическую поэзию, в
рассуждении ее краткости и союза с музыкою, чем удобнее она затверживается в
памяти и, забавляя, так сказать, просвещает царства. Посему-то, думаю я, более,
а не по чему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что в первом блещут
искры богопочтения и наставления царям, а во втором, при сладости жизни,
правила любомудрия. В рассуждении чего нравоучение, кратко, кстати и хорошо
сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и
украшает.

Сладкогласие или сладкозвучие. Любителям изящных художеств известно, что

поэзия и музыка есть разговор сердца; что ищут они побед единственно над
сердцами таким образом, когда нежные струны их созвучностию своею в них
отзываются. Знаток в том и другом искусстве тотчас приметит, согласна ли поэзия
с музыкою в своих понятиях, в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в
подражании природе.

!!! Вдохновение, вдохновение, повторю, а не что иное, наполняет душу

лирика огнем небесным. Он напрягает все ее силы, окрыляет, возносит и
исторгает, так сказать, ее бытие из пелен плоти или из всех земных пределов,
дабы лучше выразить и выяснить исступленное ее положение. От вдохновения
происходят бурные порывы, пламенные восторги, высокие Божественные мысли,
выспренние парения, многосодержащие изречения, таинственные предвещания, живые
лицеподобия, отважные переносы и прочие риторские украшения, о коих было уже
говорено.