БВК 87.2+81.411.

2-3 ВВЕДЕНИЕ
М45
 С С/ В 1964 г. на I Конференции ЮНЕСКО по
социальным и гуманитарным наукам К- Леви-Стросс
Рецензент д-р филос. нау к, отмечал, что в последние годы не только лингвистика,
проф. М . В. П о п о в и ч экономика и социальная антропология, но и такие
традиционные отрасли классического гуманизма, как
риторика, стилистика и поэтика создали модели,
Редактор Р. \ Д о в г о п о л о в а приближающиеся по своему статусу к моделям
точных наук [87, с. 352].
В то время замечание французского антрополога
носило скорее прогностический характер. Но уже в
1975 г. Цветан Тодоров мог констатировать, что
сейчас «нет необходимости употреблять
гипотетический модус, говоря о возрождении
риторики (...) Риторика приобрела несколько форм, не
связанных непосредственно с тысячелетней традицией
этой науки:наряду с риторикой фигур, соотносимой с
древней теорией красноречия, которая имела своей
вершиной применение лингвистических методов к
анализу семантики на фразовом уровне, мы имеем
сегодня дело с расширением риторической
проблематики до «анализа дискурсов» и
Мейзерский В.М. «текстуальной грамматики»; процессы высказывания,
которые ранее интегрировались в лингвистической
М 45 Философия и неориторика. — К. Лыбидь, области, представлены теперь как часть риторики»
1991.—192 с. [129, с. 193].
ISBN5-11-002456-1. Всего за десятилетие риторика, преподавание
Рассматриваются новейшие теории символа, принципы которой в европейских университетах было
классификации форм непрямой речи, интерпретации текста и окончательно свернуто к концу XIX в., превратилась в
механизмы включения текста в культуру. Дан фнлософско-
методологический анализ проблем семантического' и международное (Франция, Бельгия, США, ФРГ,
структурно-семантического изучения смыслообразующих и Голландия, Румыния) и междисциплинарное научное
интерпретационных механизмов, обеспечивающих направление, ориентированное на интеграцию
генерирование и понимание текстов. лингвистики, семиотики, герменевтики и текстологии.
Для преподавателей, аспирантов, студентов
гуманитарных факультетов. Занимаясь анализом дискурсивных (речевых)
0302030000-189 практик, которые образуют экспериментальное поле
M224(4)-91 ББК 87.2 + 81.411.2-3 семантических исследований, имеющих дело с
процессами порождения и функционирования
Издание осуществлено за счет средств Одесского смысла, риторика высветила то обстоятельство, что
государственного университета центральной проблемой гуманитарного знания стала
IS BN5-11-002456-1 В. М. Мейзерский, проблема си-гнификации как социального и
культурного феномена.
 Представляется, что упадок риторики, равно как
и ее возрождение в конце XX в. обусловлены
методологическими причинами, а также весьма общими
установками эпистемологического характера.
Риторические исследования не могли органично
развиваться в рамках лингвистической теории,
ориентированной на язык. Хотя несколько позже
дескриптивная лингвистика и устранила жесткое
разграничение «языка» (нормы) и «речи»
(реализации), она, тем не менее, ограничивалась
анализом «означающих» (см.: [62]) и не оставляла
места риторике, имеющей дело со стилевыми
вариантами смысла. Предпринимаемые отдельными
лингвистами попытки построить теорию метафоры,
основанную на синтаксических критериях (см.: [35]), в
целом не увенчались успехом.
Этим объясняется, в частности, то обстоятельство,
что до середины 60-х гг. проблемами непрямой речи
интересовались не лингвисты, а специалисты в
области герменевтики и философы, занимавшиеся
анализом дискурсов. ПОМИУЭ известной «радикальной
метафоры» в философии символических форм Э. Кас-
сирера, следует упомянуть теорию метафоры А. А.
Ричардса (1936 г.).
Согласно А. А. Ричардсу, метафора является
результатом взаимодействия двух смыслов. Первый
(vehiele) представляет собой средство передачи
второго (tenor) таким образом, что Т становится
означаемым V (см.: [105]). Поскольку V является рефе-
ренциальным смыслом, а Т образует то, что можно
было бы назвать коннотированным (соозначающим)
смыслом, теория Ричардса воспроизводит
традиционную иерархию прямого и фигуративного
смыслов, где первый является только инструментом
второго.
Концепция А. А. Ричардса была уточнена
американским философом М. Блэком. Метафора
контролируется лингвистическими средствами в двух
отношениях: а) необходимостью сохранения
референциаль-ного отношения при определении V и Т
и б) выполнимостью правила «взаимной селекции»,
согласно которому при наложении одной системы на
другую различия между ними сводятся к минимуму.
При развертызании системы V используются те и
только те из ее составляющих, которые имеют
равнозначные составляющие в другой системе [34, с. 25
—-47].
Сходные представления о контекстуальном
характере непрямого смысла можно реконструировать
и наматериале (некоторых логических дискуссий,
например, полемики между А. Черчем и Л.
Витгенштейном относительно статуса искусственных и
естественных языков (см.: [37, с. 45—46]).
Фактически, здесь делается теоретический вывод,
перед которым остановилась классическая риторика:
семантика языка не должна смешиваться с
дискурсивной семантикой, то есть смыслом,
реализуемым в контексте [134, с. 91].
На этом основании, как полагает П. Рикер,
правомерно противопоставить две модели анализа
фигуративных процессов: «субститутивную» (от
Аристотеля до конца XIX в.) и
«интеракциональную» [106, с. 65—66]. Различия
между этими моделями можно свести к следующим
постулатам.
1. Субститутивная модель предполагает, что: а)
метафора реализуется в слове, изолированном от кон
текста; б) слова имеют два смысла: прямой (рефе-
ренциальный) и фигуративный; в) метафора состоит в
субституировании (подстановке) прямого термина;
г) субституция основана на отношении сходства;
д) между прямым и фигуративным терминами суще
ствует когнитивная эквивалентность, но отсутствует
фигуративная эквивалентность.
2. С точки зрения интеракциональной модели
предполагается, что: а) метафора занимает место в
сегменте речи; б) слова не имеют прямого' смысла,
отличного от фигуративного смысла; в) метафоричес
кое отношение состоит в напряжении между терми
нами; г) метафора сама создает это отношение;
д) метафора имеет эмоциональное, дескриптивное и
когнитивное значение.
Несмотря на интуитивный характер этой
типологии, можно отметить, что согласно
интеракциональной трактовке смысл не является нч
достоянием языкового кода, ни самостоятельной
ментальной сущностью, облекаемой в речевую
А
орму. Он рождается в дискурсе, не сводимом к
сумме своих составляющих, что сразу же ставит
вопрос о референциальной соотнесенности дискурса.
Среди лингвистических и логических течений,
непосредственно подготовивших возникновение
«неориторики», можно выделить генеративно-
трансформационную лингвистку (имеются в виду идеи
3. Хэрриса о трансфразовой природе дискурса), теорию
коннотации Л. Ельмслева, работы Р. Якобсона,
установившего наличие «поэтической» (риторической)
функции речи и
 Брюссельскую риторическую школу X. Перельмана,
который, собственно, и ввел термин «новая риторика».
По мнению X. Перельмана, представление о том,
что связность речи обеспечивается правилами
логического вывода, обедняет реальные процессы
мышления. В гуманитарных науках противовесом
формальной логики должна стать «новая риторика»,
определяемая как «теория аргументации».Ее задача
состоит в изучении дискурсивных техник,
увеличивающих связность тезисов [99; 100].
Аргументативная стратегия метафоры состоит в
этом случае в переходе от прямой области («темы»)
к непрямой области. Переход осуществляется таким
образом, что и вывод переносится из одной области
в другую. При этом, наряду со структурными
аналогиями, существенную роль играют переносы
оценок, где позитивные и негативные значения
выбранного метафорического поля более или менее
сознательно связываются с областью рассуждения, как
это имеет место в пословицах. Например: «Как пес
возвращается на блевотину свою, так глупец
повторяет глупость свою» [Притч. 25, 11]*. Здесь
пословица является аргументом и косвенным
моральным суждением. Следовательно, стратегия
выбора пословиц является фактом культурной
традиции, включающей аксиологии, мифы,
литературные клише.
В 1960 г. в Париже было организовано Общество
по изучению французского языка (Societe d'etude de
la langue francaise), на базе которого в середине
60-х гг. сложилась Парижская семиотическая школа.
С самого начала в нем наметились два направления:
группа под руководством Ж- Дюбуа, используя
дистрибутивные методики, стремилась «описывать
элементы языка в зависимости от того, как они
ассоциируются друг с другом» [46, с. 8].
Альтернативная группа лингвистов,
представленная, в частности, А. -Ж. Греймасом,
стремилась к выработке чисто дедуктивных моделей,
пригодных для анализа сигнифи-фикации.
Уточним сразу же исходные позиции. Уже древние
стоики различали внешнее отношение «знака» к
«вещи» (референту), которое называется
«референцией», и внутреннее отношение «означающей»
и «означаемой» сторон знака, которое называется
«сигнификацией»
* Сокращения даны по синодальному изданию Библии.
(см.: [32; 36]). В контексте (высказывании) образуется
контекстуальный смысл, трансформирующий исходное
сигнификативное отношение, поэтому смысл дискурса
«е совпадает с референтами входящих в него
лексических единиц.
А.-Ж- Греймас, непосредственно отталкиваясь от
теории коннотации Л. Ельмслева и идей 3. Хэрриса,
попытался построить модель семантики, имеющей
дискурсивное (трансфразовое) распределение. Это
было сопряжено с критикой теории референции и
выявлением элементарных семантических
составляющих, итерированных (повторяющихся) на
протяжении дискурса
Поскольку выяснилось, что итерированные
компоненты имеют фигуративную природу
(отклоняются от первичной сигнификации), в конце
60-х гг. была предпринята попытка (классификации
традиционных риторических тропов в соответствии с
принципами компонентного анализа. В результате, в
1970 г. при Льежском университете (Бельгия)
сложилась так называемая Льежская школа
неориторики (Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.-М.
Клинкеберг и др.), генетически и концептуально
связанная с Парижской семиотической школой.
Паралельно, после перевода на французский язык
«Очерков общей лингвистики» Р. Якобсона, во
Франции получила распространение альтернативная
классификация тропов, фактически основанная на
противопоставлении референциальной и
сигнификативной семантики. Начало 70-х гг. было
отмечено дискуссией по поводу семантических
парадоксов, наблюдавшихся в этих типологиях (см.:
[45; 68; 74; 76; 115; 116; 123; 133]).
Последующая эволюция как Парижской
семиотической школы, так и Льежской неориторики
характеризовалась движением от вопросов построения
общей (структурной) семантики и универсальной
типологии трапов П2;71] к семантическим и
семиотическим проблемам текстологии [60; 69],
типологии дискурсивных практики семиотики
культуры [27; 39; 42; 72]. В дальнейшем изложении мы
попытаемся воспроизвести эту логику, выделяя три
основных раздела, посвященных проблеме
сигнификации в общей теории символа, вопросам
типологии тропов и семиотике текста.
В целях расширения концептуального контекста
нами предприняты отдельные исторические 1. ТЕОРИЯ СИМВОЛА: ПРОБЛЕМА
реконструкции, в частности, средневековой теории РЕФЕРЕНЦИИ И СИГНИФИКАЦИИ
«универсального символизма:», которая, будучи
ориентированной на интерпретацию текста, во многих
пунктах соприкасается с проблематикой современной
неориторики. Привлекаются также работы авторов, не
относящиеся к франко-бельгийскому региону (Т. А. ван
Дейк, М. Риффатер и др.), но тематически близких
интересующим нас вопросам. В XX в. проблема символа стала предметом
Следует отметить, что систематический обзор оживленных дискуссий, которые велись
неориторических теорий до сих пор не философскими школами как герменевтического (Э.
осуществлялся в отечественной литературе. Немногие Кассирер, В.Ди-льтей, М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер),
серьезные исследования, посвященные так и структуралистского (Г. Башляр, Ж. Деррида, П.
функционированию метафоры (см. напр.: [13]), обычно Рикер) направлений. Значительное место заняло
ограничиваются историко-философским срезом изучение символических форм в философски
проблемы. Специально по вопросам неориторики ориентированных вариантах психоанализа (Ж. Лакан)
можно назвать только отдельные статьи Ю. М. и в культурной антропологии (К- Леви-Стросс).
Лотмана, Н. А. Безменовой, Н. Ф. Ржевской (см.: Интерес к символической организации мышления
[4; 17; 22]). Есть также несколько и культуры не случаен. Речь идет о центральной
квалифицированных обзоров, выполненных проблеме семантики—проблеме сигнификации,—
сотрудниками ИНИОН АН СССР, которые, однако, которая ставится в широком семиотическом контексте,
мало доступны широкому кругу читателей. Мы охватывающем как собственнно лингвистические, так
надеемся, что предлагаемая монография в какой-то и инфра- и экстралингвистические параметры
мере заполнит этот пробел и будет способствовать коммуникации, связанные с отношением языка,
более точному определению перспективных мышления и культуры.
направлений развития научного поиска. Дело в том, что слово («субстанция выражения»,
согласно терминологии глоссематиков)
представляет собой «разменную монету»
коммуникации, тогда как знак (формальная единица,
образованная отношением «формы выражения» и
«формы содержания») устанавливает отношение
между акустическим об-'разом слова и визуальным
(или концептуальным) образом вещи. Восприятие
объекта сопряжено с включением образа (в качестве
означаемого) в систему знаковых интерпретаций, что
особенно наглядно в случае взаимодействия
лингвистических и экстрали-нгвистических
символических форм (напр., когда «слово» соотносится
с «вещью», выполняющей в социальной конвенции
знаковые функции).
Разумеется, в чистом виде такая ситуация
выполнима только на теоретической модели. В
реальной жизнедеятельности (включая
коммуникативную) человек осуществляет
автоматическую объективацию своего знакового
поведения. Однако именно автоматизм
экстериоризации знаков (и соответствующей
интериоризацив вещей) обеспечивает возможность
смешения реального и ирреального (вплоть до
выработки невротических состояний), которое, помимо
прочего, ,может закрепляться социальными схемами
оперирования со знаками, принятыми в данной
культуре.
В этом контексте символизм занимает
обособленное положение. Образование символа
связано с локализацией вертикальных (нелинейных)
отношений между означающим и означаемым,
которые нередко могут быть транзитивными.
Символические отношения не являются сами по себе
собственно лингвистическими. Они предполагают
иерархию сигнификативных связей, возможную только
в больших дискурсивных единицах.
Отметим, что отношение означающего и интертекстуальную модель символических отношений
означаемого не основывается на ассоциативной связи.
Ассоциация предполагает автономное восприятие
соотносимых единиц; поскольку же означающее
существует только потому, что имеет означаемое, «мы
не можем рассматривать сигнификативное отношение
как ассоциацию» [132, с. 15].
Риторический анализ непрямого смысла выявляет
принципиально новые аспекты функционирования
символизма. Установление транзитивного
сигнификативного отношения предполагает, что
означаемое становится, в свою очередь, означающим
другого означаемого, то есть «образ», сохраняющий до
некоторой степени свое когнитивное содержание,
начинает функционировать как «знак». В символизации:
изобразительном искусстве такая ситуация иногда
моделируется в приеме коллажа, где объекты, не
имеющие знаковой природы, приобретают знаковое
функционирование.
Речь идет об очень общей процедуре обработки
информации при интерпретации иерархически
организованных знаков (текстов). Например, в случаях
патологии! (а также во сне, ;в ритуальном поведения)
наблюдается смещенная интерпретация символа либо
как «знака», либо как «реальности». Знаковое
поведение постоянно оперирует с «образами»,
попеременно выступающими в функции означающих
и/или означаемых. Моделью этого состояния может
служить структура сна, которая только у ребенка
идеографич-на, а у взрослого образует коллаж образов
с элементами знаков. При этом сами образы
утрачивают мотивацию, приобретая символические
характеристики.
Изложение теории символа уместно начать с
разбора принципов средневековой экзегезы, опыт
кото-
рой оказал существенное вляние на формирование
современной проблематики. Это обусловлено
несколькими соображениями. Во-первых, герменевтика
выработала свою теорию символизма применительно к
интерпретации текста Писания, то есть она изначально
текстологична. Во-вторых, экзегеза доктринально
закрепила только некоторые из многих возможных
способы интерпретации текста, образуя своего рода
«редуцированную модель» нормального
функционирования символизма. В-третьих, в качестве
идеологической практики экзегеза структурировала
корпус интерпретируемых текстов, создав тем самым
между текстами.
1.1. Средневековая теория
универсального символизма
Средневековая экзегеза попыталась представить
все формы выражения непрямого смысла в рамках
теории символа. Начиная со св. Августина*,
герменевтические доктрины основывались на оппозиции
«фактического» и «вербального аллегоризма»
(«allegoria in factis» и «allegoria in verbis»), с помощью
которой средневековые теологи различали два уровня
уровень слов (лексический
символизм) и уровень референтов (события и
персонажи «священной истории»).
Обычно в экзегезе выделяют три основные
направления: семиотическое (св. Августин),
риторическое (Беда Достопочтенный) и
герменевтическое (Фома Аквинский). Поскольку
«риторика» Беды образует только факультативное
ответвление теории символа, мы воспользуемся
ограниченной выборкой исследований, посвященных
главным образом семиотической концепции св.
Августина (см.: [43; 118; 121; 132; 134; 1361).
Теорию знака св. Августина можно изложить
следующим образом. Мир подразделяется на
«вещи» (res) и «знаки» (signum). Знак
определяется как вещь, которая помимо того, что она
сама по себе имеет смысл, проявляет для нас что-то
еще, чем она не является. Знаки делятся на
природные (дым от кост-
* Аврелий Августин /354—430 гг./ епископ Гиппонийский,
основоположник «христианской доктрины».
11
pa) и интенциональные, которые могут производиться
животными, людьми или Богом (божественные
«знаки» в Писании мы распознаем только через
посредство человеческих знаков). По типу отношения к
референту они подразделяются на «индексы»
(смежность), «иконы» (сходство) и «символы»,
имеющие своим референтом другие знаки. Понятие
символа перекрывает область интенциональных
знаков, производимых человеком и Богом, хотя по
типу отношения они различаются.
Наряду со знаками, выражающими что-то
отличное от них, существуют «вещи», которые не
выражают ничего, кроме самих себя. Следовательно,
понятие «чистой вещи» уже предполагает наличие
смысла и вводится как элементарная знаковая
единица, где сигнификация совпадает с бытием вещи.
На другом полюсе помещаются «чистые знаки», то
есть такие вещи, единственный смысл которых состоит в
том, чтобы обозначать что-то другое (слова). Стирание
вещной природы слова состоит не в том, что оно не
имеет материальной оболочки, а в том, что оно не имеет
самостоятельного значения (= бытия), не обозначает
само себя. На современном языке можно сказать, что
«чистые знаки» являются «формой выражения» в
структуре знака.
Между «вещью» и «знаком» помещаются такие
вещи, которые, помимо собственного значения, могут
обозначать что-то другое. Это «транспонированные
знаки» (signa translata), противопоставляемые
«чистым знакам» (signa propria). Таким образом, как
отмечает Ц. Тодоров, в августиновской теории знака
поражает отсутствие «вещи» (референта). Августин
говорит о «вещах и «знаках», но не рассматривает
первые в качестве референтов вторых. Первичная сиг-
инфикация включена в бытие вещи, и мир
подразделяется на вещи и знаки в зависимости от
того, имеет ли объект восприятия «транзитивное» или
«нетранзитивное» значение. Вещь сотрудничает со
знаком в качестве означающего, а не в качестве
референта [134, с. 38].
Космологическая универсальность средневекового
символизма связана с понятием «последнего
означаемого». Реально у Августина всякая вещь может
обозначать другую вещь, то есть выступать в качестве
означающего (Альберт Великий специально
оговаривает, что демаркационная линия между
вещью и
знаком не всегда проходит между вещами, но часто
располагается внутри одной и той же вещи) [43, с.
236]. Более того, Августин даже делает весьма
«современное» замечание, из которого следует, что
двойная сигнификация является свойством либо
означающего, либо означаемого, хотя эта тема и не
получила у него систематического развития [134, с.
37].
В этой перспективе единственной «вещью»,
которая не может выступать в качестве
означающего, является Бог. В некотором смысле
можно поставить знак равенства между семиотическим
понятием «референта» и метафизическим понятием
«первопричины». Предельными полюсами
сигнификативного отношения являются Бог и Слово,
«чистое означаемое» и «чистое означающее», где
материальность фиксирована на полюсе слова, а
спиритуальность — на полюсе референта.
Августиновокая концепция знака легла в основу
средневековой риторики, различающей в подходов. Герменевтика предполагает существование
символическом универсуме «вербальные» и двух уровней семио-зиса: первого, на котором Бог
«фактуальные» формы аллегоризма (см.: [121]). У
Августина эти категории приблизительно совпадают с
дистинкцией «чистых» и «транспонированных
знаков»; эксплицитно они вводятся только в
12
трактате Беды Достопочтенного, посвященном
теории поэтической речи.
Имеются в виду два способа выражения (и
интерпретации) непрямого смысла, существенно
отличающиеся от античного понимания аллегории.
Дело в том, что «транспонированные знаки» всегда
выражают вторичное значение, тогда как «чистые
знаки» имеют прямой смысл, (который только при
определенных условиях может быть трансформирован
в фигуративном употреблении, образующем формы
вербального аллегоризма. С этой точки зрения,
античная (субститутив-ная) теория метафоры
применена только к «чистым знакам».
В обоих случаях употребляется термин
«аллегория», но уже у Августина его применение
неоднозначно: он используется как для обозначения
лингвистических тропов, так и для обозначения
символов. Следовательно, символизм Писания
рассматривается с помощью двух параллельных
образует знаки при помощи вещей, и второго, на
котором языковые знаки обозначают божественные
«вещи-знаки».
 Для дифференциации этих двух интерпретативных
стратегий Беда Достопочтенный вводит различение
«фактического» и «вербального аллегоризма»,
учитывающее возможность как лингвистического, так
и экстр алингвистического символизма. «Фактическая
аллегория» устанавливается между двумя событиями
(референтами), где символизирующее и Коринф. 9, 9—10]* («вол» является метафорой
символизируемое связаны хронологическим
отношением. «Вербальная аллегория» имеет место
между «фикцией» (поэтической речью) и удерживаются оба смысла. Например, по поводу
«реальностью», независимо от понятия времени.
Первое отношение устанавливается Богом,
который упорядочивает события таким образом, что
они могут символизировать друг друга. Как отмечает
св. Бонавентура, «все вещи в качестве следствий Бога
символизируют свою причину. Следовательно, в
Писании, данном Богом, не только слова, но и факты
имеют смысл» (цит. по: [121, с.354]). Символизация
перекрывает в этом случае каузальное (причинно-
следственное) отношение. Применительно же к наррати-
визированному тексту Писания, здесь уместно гово-,
рить о «текстовом детерминизме».
Экзегеза различает «профэнную» и «сакральную»
части риторической теории. Вербальный аллегоризм
относится к области поэтики. В Библии он
существенен только в плане перевода невыразимого
содержания, как это имеет место в метафоре: «И
произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь
произрастет от корня его; и почиет на нем Дух
Господень» [Ис. 11, 1 — 2], символизирующей
Давида, Марию и Христа.
Сказанное проясняет существование в Августина с христианскими неоплатониками, в начале
христианстве (от Тертуллиана до Лютера) тенденции
к буквальному прочтению Писания.Спор между
«буквалистами» и «аллегористами» шел главным
образом по поводу фактического аллегоризма, но не о
метафоре, которой приписывалось мирское значение.
(Например, проповеди Лютера стилистически делятся
на два периода, «до» и«после» 1517 г., когда он
демонстративно отказался от аллегорий, хотя и
продолжал пользоваться метафорами.)
Для дифференциации средневековых риторических
категорий удобными представляются критерии,
предложенные Ц. Тодоровым в целях различения
«пропозиционального» и «лексического символизма»
[132, с. 37—38]. В случае лексического символизма
первичный
14
СМЫСЛ рассматривается как фикция, вытесняемая в
пользу вторичного смысла. Например, по поводу
ветхозаветной заповеди «не заграждай рта у вола
молотящего» ап. Павел вопрощает: «О волах ли
печется бог? Или, конечно, для нас говорится?» [1
'евангелиста').
Наоборот, в случае пропозициального символизма
сентенции о том, что «даже скоты получат
вознаграждение», иудейский комментатор добавляет:
«насколько же сильные причины побуждают Бога к
тому, чтобы вознаградить человека!» (Истинность
первого утверждения не подвергается сомнению.)
Формы лексического символизма Ц. Тодоров
соотносит с метафорой, а к пропозициональному
символизму относит аллегорию и параболу. Эта
классификация с риторической точки зрения не
совсем корректна, ибо предполагает изолированное от
контекста функци-онированние метафоры. Однако
применительно к христианской экзегезе, где речь идет,
как правило, о дискурсивной метафоре (metaphore Шее),
различительные критерии Ц. Тодорова технически
применимы.
Далее, система «универсального символизма»
подразделяется, согласно И. Шидениусу, на «символизм
природы», «символизм истории» и «символизм
таинств» (см.: [43]).
Символизм природы относится к изложенной у
Августина семиотике знака: все вещи являются
знаками, символизирующими Бога. Эта идея, роднящая
схолистического периода разрабатывалась школой
Сен-Викторского монастыря и была затем возобновлена
в трактатах св. Бонавентуры и Фомы Аквин-ского.
Между тем, символизм природы фигурирует только
при изложении общих семиотических идей и не играет
существенной роли в развитии собственно
герменевтической проблематики. Имплицитная теория
текста, выработанная экзегезой, основывается главным
образом на «символизме истории» с включением в нее
некоторых специфических коммуникативных форм,
функционирующих в качестве прагматических
маркеров (например, иллокутивных актов, где
высказы-
* Сокращения даны по синодальному изданию Библии.
15
вание одновременно является действием), которые
относятся к «символизму таинств».
В общем виде «исторический символизм»
предполагает, что факты и/или персонажи «священной
истории» сами по себе являются знаками. Эта идея
гармонирует с неоплатонизмом, согласно которому
всякое существо является «символом». Таким образом,
«универсальный символизм» предстает в двух
аспектах, в зависимости от того, проявляется ли он в
акте творения, или же в истории, рассказываемой в
Писании.
Инкорпорирование в христианской традиции
категории «исторического символизма» было
подготовлено св. Августином в «Христианской
доктрине», где он следует неоплатонистским идеям и
«правилу Тикони-уса»: вещь, упоминаемая в Писании,
может обладать значением, прибавляемым к ее
непосредственному значению. Однако в трактате «О
Троице» установка меняется. Августин рассматривает
интерпретацию, которую ап. Павел дает по поводу
двух жен Авраама (Агарь представляет Ветхий завет,
Сарра — Новый завет), и делает вывод, что аналогия
состоит не в словах, а в исторических событиях. Иными
словами, персонажи Писания репрезентуют историю
аналогично тому, как в системе «природного
символизма» интегрирована идея об изоморфизме
микро- и макрокосма (то есть человек является
моделью истории точно так же, как он является
моделью космического универсума).
Для уточнения различия между «природным» и
«историческим символизмом» введем вспомогательный
аппарат, который в современной науке представлен в
форме метаязыкового различения между
«дескриптивным» и «интерпретируемым
символизмом» [43, с. 326]. Для герменевта весьма
важен вопрос о выборе интерпретации: когда, что и как
интерпретировать? Чистые знаки институированы
людьми, поэтому «вербальный аллегоризм» прозрачен:
выбор интерпретации определен лингвистическим
контекстом. Это «дескриптивный символизм». К
«интерпретируемому символизму» относится
фактическая аллегория, так как в ней удерживаются
оба смысла, буквальный и аллегорический. Сакральный
текст, содержащий фактическую аллегорию, может
интерпретироваться буквально (как в полемике Христа
с фарисеями), сохраняя при этом дискурсивную
связность. Необходимость переоцен-
16
ки проблематична, поэтому первым действием
экзегета является предварительная типология знаков,
определяющая тип интерпретации.
Августин не всегда корректен в «техническом»
отношении, смешивая иногда случаи
«пропозиционального» и «лексического символизма»
(напр., при интерпретации сентенции: «не заграждай
рта у вола молотящего» и аллегории Павла о браках
Авраама). Экс-плицитнее в этом отношении Пьер де
Пуатье, который отмечает, что в одном случае «слова»
обозначают «вещи», а в другом — «вещи» обозначают
другие «вещи». В последующей традиции «фактическая
аллегория» однозначно относится к «историческому
символизму», а «вербальная аллегория»
рассматривается как метафорическая репрезентация.
Экзегеза отдает предпочтение фактическому
аллегоризму в силу доктринальных соображений:
предполагается, что транспонированные знаки
созданы Богом. Инвариантный смысл Писания
проявляется только в интерпретируемом символизме
транспонированных знаков.
Однако это предпочтение имеет и семиотический
смысл: фактический аллегоризм является
«интерпретируемым»; в зависимости от выбора
интерпретации в нем можно выделить «сакральный» и
«профанный» уровни текста. Поскольку Библия
является вербальным переводом «природного» и
«исторического» символизма», они получают в тексте
различное функционирование. Символизм природы
переводится в лексическую форму (как в метафоре, где
«вол» = 'евангелисту'), и единственной разновидностью
«интерпретируемых символов» оказываются
интегрированные в тексте факты и персонажи.
«История» организуется как «текст» (точнее, как
«фабула», инвариантная для группы потенциально
возможных текстов), и различение «природного» и
«исторического символизма» зависит от того,
осуществляется ли интерпретация в тексте или вне
текста.
Начиная с ап. Павла, Климента и Филона
Александрийского, все исторические
транспонированные знаки подвергаются анализу на
предмет того, требуют ли они интерпретации.
Сегменты текста могут обладать либо «буквальным»,
либо «метафорическим», либо одновременно
«буквальным» и «аллегорическим» смыслом.
Поскольку метафорическая интерпретация
обеспечивается кршгекстом, проблема состоит
17
в том, чтобы корректно различать «буквальные» и
«аллегорические» сегменты.
В качестве дифференциального критерия
используется наличие в тексте несоответствий. Они
могут быть трех типов: доктринальные несоответствия
(буквальный смысл не соответствует «христианской
доктрине»), несоответствия здравому смыслу и
излишества (бесполезность с точки зрения веры). Во
всех этих случаях в действие вводится аллегорическая
интерпретация представленных в тексте несоответствий
любого типа.
По мнению Ц. Тодорова, между всеми этими
приемами существует определенное родство.
Выявление аллегорического смысла никогда не
осуществляется путем сопоставления сегментов одного
и того же текста. Обычно ведется поиск «отклонений»
относительно другого, предсуществующего «текста»,
представленного «христианской доктриной». Иными
словами, индексы, указывающие на необходимость
интерпретации, являются не синтагматическими, а
парадигматическими. Но еще более характерно для
практики экзегезы то, что интерпретационные
индексы даны «до» текста, то есть представлены в
специально отобранном «нормативном» тексте [132, с.
95].
Уточним, что отказ от установления
внутритекстовых соответствий характерен только при
ответе на вопрос о том, что следует
интерпретировать. Ситуация изменяется при ответе на
вопрос: как интерпретировать?
Библия рассматривается как перевод
исторического символизма на конвенциональный
(человеческий) язык. Интерпретация состоит в
установлении семантической эквивалентности двух
смыслов: прямого (представленного текстом) и
непрямого (представленного «христианской
доктриной»). Выбор средств достаточно ограничен:
интерпретатор может либо исключать буквальный
смысл, либо сохранять его наряду с аллегорическим
смыслом.
Устанавливая эквивалентность, мы приписываем слову
смысл, который ему не принадлежит. Эта процедура
контролируется семантическими ассоциациями, что
приводит к поискам других сегментов, где слово уже
обладает искомым (аллегорическим) смыслом,
выраженным буквально. Соответственно, Августин
формулирует первое правило интерпретации: после
рассмотрения отрывков, где термин употреблен в 18
прямом смысле, нужно рассмотреть те отрывки, где он
употреблен в неясном смысле [132, с.100].
Второе правило состоит в том, что не только одно
слово имеет один смысл, но и разные слова в тексте
имеют один и тот же смысл. Разнообразие
означающих так же иллюзорно, как и разнообразие
означаемых. Библия постоянно повторяет одно и то
же, и если непонятен смысл некоторого отрывка, нужно
рассмотреть другой отрывок.
Наряду с установлением соответствий, экзегеты
обращали внимание и на оппозиционные отношения
(негативные соответствия). Прекрасные образцы
представлены у Августина, когда он говорит о
симметрии позиций, занимаемых Христом и Иоанном
Крестителем; здесь учитываются календарные (зимнее
солнцестояние/летнее солнцестояние) и биологические
(рожден девственной матерью/рожден пожилой
женщиной) условия рождения и условия смерти
(«поднят» при казни/обезглавлен). Смысл этих
символических рядов можно характеризовать как
'восхождение' для Христа и 'нисхождение' для Иоанна
[132, с. 102].
В XII в. поиски соответствий в Библии породили
ересь Иоахима Флорского, согласно которому для
каждого означаемого должны быть две означающие
вещи: в Ветхом завете и Новом завете. Ересь состоит
в том, что элиминируется привилегия,
приписываемая Новому завету: «Когда ты откроешь,
что означает Ветхий завет, у тебя не будет нужды
искать, что означает Новый завет, ибо несомненно,
что нет двух смыслов одного означающего и что два
Завета имеют одно спиритуальное объяснение» (цит.
по: [132, с. 1031). Здесь применение доктриальных
интерпретаторов переводится в синтагматический план.
При этом парадигматические индексы приобретают
хронологическое измерение, что приводит к
децентрации интерпретируемого текста: процессы
символизации начинают функционировать как
цикличные серии.
Систематическая реализация этого метода хорошо
выявляет смыслообразующие механизмы,
порождающие вторичные смыслы. Например, по
мнению Иоахима, существует соответствие между
Авраамом и За-харией, так как оба рождают сыновей
будучи стариками, у обоих жены до этого были
бесплодными, и т. д. Правда, между ними существует
несходство в третьем поколении, потому что Исаак
стал отцом Иакова, а Иоанн никого не родил. Однако
окрестил Христа, 19
 зи-каузальное отношение, форма которого
стай «духовным отцом» христианского народа, регулируется культурными детерминантами.
подобно тому как Иаков стал отцом народа «во Как мы уже видели, космология Августина
плоти и крови». Здесь устанавливается строилась по модели диокурса. Творение есть результат
дополнительная аналогия «спиритуального» и дифференциации материи, так же как речь
«телесного». организуется путем фонологической дифференциации.
Такая сбалансированность структур текстов, Речь аналогична «творению» наличием временного
относящихся к разным эпохам, объясняется достаточно измерения, поскольку она развертывается в серии
просто. Евангельские и последующие апостольские знаков, указывающих на то, что находится вне речи, с
тексты порождались на базе Ветхого завета путем помощью синекдох невыразимого целого.
систематической трансформации его символики. Та же идеологическая схема реализуется и в
Поскольку перестановки и трансформации структуре августиновской биографии. Человек, как и
поверхностных компонентов осуществлялись в все «вещи», является символом, но этот символ
соответствии с определенными правилами (то есть не специфичен по крайней мере в двух отношениях. Во-
носили случайного характера), глубинная структура первых, он сам создает конвенциональные символы.
текста оставалась при этом сохранной. Во-вторых, он имеет воеменное измерение, то есть
В этой связи интересно отметить, что собственную историю. Персонаж, занимающий
трансформация смысла основана на частичной определенное место в истории, является вневременным
взаимообратимости символа и метафоры. В символом. помещенным в дискурсе. Наличие у этого
рассмотрении примере, отношение Иоанна к Христу на символа самостоятельной истории («текста») позволяет
уровне порождения текста является метафорой интерпретировать биографию как «текст в тексте»,
отношения Исаака к Иакову, но на уровне устанавливающий аналогию части и целого.
интерпретации устанавливается символическое На первый взгляд, исторический символизм
отношение, что предполагает финали-стскую представляется проекцией идеи о том, что человек
интерпретацию. С риторической точки зрения, подход (микрокосм) является моделью универсума: тело
Иоахима еретичен потому, что дезавуирует человека моделирует универсум, а его биография
метафорическую природу Евангелия, которому моделирует «священную историю». Однако в плане
экзегеза предписывает символическое прочтение. изоморфизма микро- и макрокосма природный
Таким о-бразом, для интегрированного в тексте символизм является вневременным. Здесь отсутствует
«исторического символизма» вводится иерархия «текст» и устанавливается взаимно-однозначное
интерпретационных процедур: а) выявление соответствие двух ансамблей, то есть человек
несоответствий, свидетельствующих о наличии воспроизводит универсум только как «родовое
аллегорического смысла; б) выявление соответствий как существо».
средство идентификации смысла; в) выявление Что касается биографии, то она интерпретируется
частичных несоответствий как средство как временной дискурс. Индивид переживает
трансформации смысла. (описывает) жизнь по частям, тогда как символика
Проблема «исторического символизма» имеет еще его жизни заключена в структуре целого, где индивид
один аспект, реконструируемый на материале авгус- редуцирован к вневременному символу, включенному в
тиновской «Исповеди» (см.: [136]). Речь идет об ансамбль исторического времени. Смысл биографии
осознании личной истории (биографии) в качестве выявляется в результате ее ретроспективной
текста, интерпретируемого по аналогии с Писанием. переоценки: сначала факты имеют смысл только
Известно, что автобиографические тексты сами по себе; соотносясь с новыми фактами, они
обладают весьма общими жанровыми выявляют свой вторичный смысл. Для того, чтобы
характеристиками (образование фиктивного времени, прочитать символику своей жизни, индивид должен
синкретизм субъекта высказывания и субъекта акта умереть.
высказывания, перераспределение анафорических Здесь вводится финалистская интерпретация,
индексов), создающими фикцию, в которой реальные типичная для евангельских паремий. Например:
события группируются в соответствии с текстовыми «...Иудеи оказали: каким знамением докажешь Ты
законами (см.: [120]). Если индивидуальная история нам, что
ничего не обозначает, то автобиография
устанавливает между фактами ква- 20 21
имеешь власть так поступать? Иисус сказал им в
ответ: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну
его. На это сказали иудеи: сей храм строился сорок
шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А Он
говорил о храме тела Своего. Когда же воскрес Он из
мертвых, то ученики Его вспомнили, что Он говорил
это, и поверили Писанию» [Ин. 2, 18—22].
Августиновская «Исповедь» также
интерпретируется по двум регистрам. С одной стороны,
факты располагаются так, что последующие
обеспечивают переоценку предыдущих. С другой
стороны, символика событий соотносима с символикой
Писания. Сакральный текст выступает в качестве
модели биографии.
Однако в жизни Августина участвуют люди,
история которых играет роль самостоятельных
символов. Следовательно, биографии бывают
«избранными» и «профанными»: последние имеют
смысл в том случае, если пересекаются с биографией
«избранного» индивида. Этим обусловлены и этические
представления: свободным может быть только
«избранник», причем это интерпретационная свобода.
Человек не может изменить «текста» своей биографии,
но он свободен в выборе интерпретации этого «текста».
Правомерность такой реконструкции может быть
верифицирована. Напомним хрестоматийный пример
из Евангелия от Иоанна, где Христос с учениками
встречают слепорожденного. Ученики спрашивают, за
чьи грехи он наказан: за свои, или же за грехи отцов?
Вопрос, мягко говоря, провокационный, поскольку,
начиная со Второзакония, дети за отцов не
наказываются, а слепорожденный не может быть
наказан за свои грехи по определению. Ответ Христа:
«Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того,
чтобы на нем явились дела Божий» [Ин. 9, 3]. В
библейской идеологии страдания невинного являются
риторическим маркером его «знаковости» и,
следовательно, «избранности». Воистину: «Все сделал
Господь ради Себя; и даже нечистивного блюдет на
день бедствия» [Притч. 16, 4].
В религиозных (и вообще в архаичных) текстах
реально присутствуют структуры, моделирующие де-
виантные формы сакральной коммуникации: человека
с богом (ритуал) и бога с человеком (миф), на что
обращал внимание А.-Ж. Греймас [73, с. 33].
Средневековые теоретики хорошо осознавали
специфику интерпретируемого ими материала,
резервируя для этих
22
случаев особую герменевтическую категорию
«символизма таинств».
Между тем, библейская модель коммуникации
отклоняется от схемы, характерной для мифологии. В
частности, в Библии сравнительно редко встречаются
описанные Дж. Остином и Дж. Серлем иллокутивные
акты, где высказывание совпадает с высказываемым
действием (напр.: «Клянусь!»). Многие перформативы
такого рода (например., «проклятия») вообще
запрещались. Реализация действия в слове,
совпадающая с актом «творения», резервировалась
главным образом для Бога. Зато текст изобилует
альтернативными дискурсивными формами,
представленными профетичес-кой (пророческой)
речью. Суть их состоит в том, что здесь не
высказывание совпадает с высказываемым действием, а
действие — часто совершаемое при ритуальном
молчании — совпадает с высказыванием. В этом случае
человек функционирует как «знак», включенный в
историю-дискурс.
Такая организация текста не случайна. В
архаичных культурах существует план «рассказа» и
план ритуального «рассказывания», осуществляемого
нар-ратором. Оформление свода текстов
синхронизирует эти уровни таким образом, что
перформативная часть совпадает с деянием Бога.
Теоретическая «съемка» этой ситуации в религиозном
сознании приводит к упорядочиванию истории в
качестве текста. Нарра-тор вводится в текст и
начинает функционировать как знакомый персонаж,—
отсюда такая стилевая характеристика апостольской
литературы, как говорение о себе в третьем лице,
характеризующем превращение дискурса в рассказ.
Любопытно, что в разных культурных традициях
сходные риторические конструкции могут включаться
в различные, но функционально пересекающиеся
коммуникативные процессы, обслуживающие разные
концептуальные и идеологические системы. Например,
фактический аллегоризм средне чековой экзегезы в
некоторых пунктах совпадает с типологическими
приоритетами, приписываемыми различным тропам в
санскритской суггестивной поэтике IX—XI вв. (см.:
[11; 66; 101]). Отчасти это объясняется тем, что
индийская теория ориентировалась на театральные
дискурсы, где оппозиция прямого/косвенного смысла
совпадает с оппозицией смысла реплик для
«персонажей», находящихся «в тексте», и «зрителей»,
находящихся
23
«вне текста». Аналогичным образом, экзегеза ли, извлекаемой из того же корпуса. Текст допускает
различает смысл истории для персонажей, несколько типов связи между сегментами и
находящихся в историческом «тексте» и для интерпретация представляет собой отбор,
доктрины, прибегающей к финалистской производимый на парадигме возможных корреляций.
интерпретации. В этом плане существует Проекция результатов этого отбора на структуру
прагматическая аналогия театрального и сакрального текста и образует «символ», который может быть
дискурсов, которые, вообще говоря, и генети-эски фиксирован только в качестве «варианта».
связаны. Таким образом, средневековая герменевтика
Отметим, что выбор прагматической установки, представляет собой теорию текстового символизма,
регулирующей порядок интерпретации, существенно где «знак» становится «символом» тогда, когда его
влияет на организацию смысла. Мы уже отмечали, что означаемое, в свою очередь, становится означающим.
экзегеза приписывала сакральный смысл только («С точки зрения сигнификации, знак основывается на
фактическому аллегоризму, обращая мало внимания на одном, внутренне присущем ему отношении, символ
метафору. (Правда, Августин отмечал, что метафора — на двух операциях» [134, с. 491.) Отношения
меняет смысл в зависимости от контекста, но не такого типа могут анализироваться только в тексте, где
задавался вопросом об инварианте, регулирующем осуществляется перевод экстралингвистического
такие трансформации). Таким образом, из реального символизма в вербальную форму. Функционирование
корпуса извлекается редуцированный смысл, на базе символа характеризуется отсутствием референта, и
коточого формируется христианская доктрина. только в системе текста символ может быть
Образование свода канонических текстов приводит интерпретирован как вертикальная (ахроническая)
к внутренней дифференциации корпуса, в результате связь между знаками.
чего синтагматическая интерпретация заменяется Текстом является дискурсивная единица,
финалистской интерпретацией, где интерпретирующий поддающаяся интерпретации. Из этого следует, что
текст известен заранее. Иными словами, фиксация принятие некоторого способа интерпретации
смысла Писания достигается в христианстве за счет автоматически перемещает локализацию текста в
структурирования корпуса текстов, подразделяемых дискурсивном континууме, вплоть до того, что
на «доктринальные» и «факультативные». В рамках некоторые дискурсы, квалифицируемые в одной
корпуса часть текстов образует искусственный традиции как «тексты», в другой традиции могут и не
контекст, отношение к которому регулируется восприниматься как таковые.
вторичными (герменевтическими) текстами, Поскольку герменевтическая интерпретация па-
определяющими только порядок интерпретации. радигматична, она не учитывает нарративной
«Доктринальный текст» не следует рассматривать организации текста (нарратор и процесс наррации
как текст, излагающий конфессиональную доктрину вводятся в текст в качестве прагматических индексов).
(напр., «Сумма теологии» Фомы Аквинского). Речь Мы оставляем открытым вопрос о том, отражает ли
идет только об абстрактном теоретическом такая стратегия реальную структуру библейского текста
конструкте. Примечательно в этой связи, что в (отметим только, что нарратологический анализ
«Христианской доктрине» св. Августина центральное Библии дает пока только скромные результаты [41;
место занимает теория символа, то есть это скорее 42]). Зафиксируем, тем не менее, отсутствие четких
риторико-семиоти-ческий трактат, образующий представлений о нарративной структуре в качестве
метаязык христианской идеологии. Под первого (негативного) определения.
«доктринальным текстом» мы понимаем то, что в Такая система представлений предполагает
семиотике определяется как «интерпре-танта». Тем не определенный тип отношений части и целого в
менее, этот конструкт определен реальными тексте. Текст является «временной» единицей,
отношениями между текстами и, составляющими поддающейся синхронизации, то есть в нем
корпус. распределены смысловые единицы, которые при
Следовательно, интерпретация привносится идентификации образуют ахроническую структуру.
экзегетом, который регулирует межтекстовые Следовательно, интерпрета- 25
(интертекстуальные) отношения с помощью
редуцированной моде-24
ция текста предполагает его структурирование «по ла смысловых вариантов обеспечивается
вертикали». Методологической базой в этом случае канонизацией определенных трансформационных
является принцип эквивалентности единиц разных правил, с помощью которых может быть
размеров, на чем основана возможность представления генерировано потенциально бесконечное число
текста в качестве целостного «знака», текстов, имеющих статус сакральных. Условно эту
интерпретируемого с помощью других «знаков» модель можно определить как «генеративную».
(текстов). Альтернативная модель, которую можно было бы
Указанные характеристики герменевтической охарактеризовать как «интерпретативную»,
техники очень напоминают некоторые современные вырабатывается в христианской традиции. Смысл
методики текстологического анализа. В этой связи корректируется с помощью комментариев,
уместно поставить вопрос о том, в какой мере перемещаемых относительно базового текста.
средневековая семиотика соответствует нашим Фиксация смысла достигается за счет того, что
представлениям о «научности». Или иначе: как девиантные тексты прочитываются только в функции
соотносилась герменевтическая теория с реальным базового текста. Иными словами, если восточная
функционированием текстов в средневековой традиция, в общем виде, регламентирует правила
культуре? построения вариантов, то западная ориентирована на
Представляется, что при оценке средневековых регламентацию интерпретатив-ных процедур,
концепций .необходимо учитывать, что они были не канонизируя внешнюю форму текста.
столько рефлексией по поводу возможных форм семи- Этот механизм приводит к прогрессирующей
озиса, сколько «действующим лицом» семиотического дифференциации корпуса, проецируемой на весь
процесса, неотделимым от соответствующих массив текстов данной культурной традиции.
аксиологических и идеологических детерминант. Дифференциация базового корпуса образует модель, в
Предоставляя редуцированную каноническую модель соответствии с которой организуются вторичные
интерпретации текста, экзегеза формировала тексты. Например, в полемике Ивана Грозного и
соответствующую идеологию (иерархию ценностей), в Андрея Курбского используются выдержки из Библии,
соответствии с которой начинали функционировать все выполняющие две функции: аргументативную (в этом
тексты данной культурной традиции. случае имеет место прямое цитирование) и
Таким образом, средневековье предоставило науке смыслообразующую (текст монтируется из скрытых
уникальную модель идеологической детерминации со- цитат, соотносимых с современными автору
цио-культурного функционирования текстов. политическими реалиями). Курбский критиковал стиль
Религиозное сознание всегда озабочено проблемой своего оппонента за обилие «явных» цитат, но сам
адекватной передачи группы текстов, охотно пользовался «скрытым» цитированием. За
интерпретируемых как «сакральные». Поскольку же стилистическим различием просматривается
смысл текста определен его отношениями к другим определенная идеологическая основа. Дело в том, что в
текстам, с помощью которых он может быть «явном» и «скрытом» цитировании использовались
интерпретирован (см.: [109; НО; 112; 113]), смена различные библейские фрагменты, имевшие в культуре
культурного контекста сопряжена с генерированием неравнозначный иерархический статус. Для
новых смыслов. Потребность в их коррекции приводит достижения суггестивных эффектов в светской
к созданию искусственного интерпретационного литературе позволительно было прибегать к
контекста, представленного разбухающим массивом смысловым интенциям профанированных фрагментов,
вторичных текстов (своего рода «культурой в но нельзя было проводить социальную демагогию
культуре»), что является общим правилом непосредственно от имени доктринального текста.
религиозного знакового поведения. Культура европейского средневековья выработала
В различных культурах эта проблема решается в жесткие модели продуцирования, употребления и-
соответствии с двумя альтернативными моделями. интерпретации текстов, которые пронизывали все
Для восточной (напр., буддийской) традиции уровни знакового поведения средневекового человека.
характерна выработка мнемотехнических средств, с Экзегеза не ограничивалась пассивным описанием
помощью которых осуществляется трансформация этого процесса. Зафиксировав факт дифференциации
исходного текста. Идентичность смысла или конечного
27
чис-26
текста Писания (которая была осуществлена уже в вёршеяно незаслуженному третированию в эпоху
апостольской литературе, напр., в проповедях ап. Просвещения, когда, по словам Ч. С. Пирса,
Павла), герменевтика оказалась вовлеченной в «варварский гнев обрушился на средневековое
выработку механизмов, реализующих однажды философское мышление» (цит. по: [26, с. 306]).
заданную интенцию во вторичных текстах. Рационалистический миф Просвещения был
Эта работа проводилась на нескольких регистрах: подвергнут критике только во второй половине XIX в.,
1) формирование «доктрины» состоит в прежде всего американским прагматиком Ч. С. Пирсом,
структурировании корпуса текстов на заложившим основы современной семиотики и теории
«интерпретирующие» и «интерпретируемые»; 2) символа.
различение «вещи» и «знака» представляет мир в Семиотика Ч. С. Пирса, разрабатываемая им с
качестве бесконечного «текста-знака»; 3) различение 1867 г., сыграла роль своеобразного медиатора,
«природного» и «исторического» символизма обеспечившего включение герменевтических идей в
позволяет представить историю в качестве «текста» и, контекст современных научных исследований (см.:
следовательно, подставить «текст» на место референта [26; 63; 78; 97; 113; 124; 125; 132; 134]). Один из
другого текста; 4) различение «вербального» и основных тезисов Пирса гласит, что смыслом знака
«фактического аллегоризма» приводит к сакрализации является другой знак, с помощью которого он может
форм интерпретируемого символизма, что выполняет быть переведен. («Знак, для того, чтобы быть
две функции: а) дифференцирует тексты на понятым, требует «интерпретанты», роль которой
«требующие» и «не требующие» интерпретации и б) выполняется другими знаками или ансамблями
дифференцирует в текстах «сакральный» и знаков» [78, с. 40].).
«профанный» уровни прочтения; 5) наконец, Переводимость знака весьма существенна для
средневековые теоретики предоставляют понимания процесса коммуникации. Во-первых, она
канонизированные модели смыслового противостоит неоднозначности, порождаемой
продуцирования вторичных текстов, на основе которых лексической омонимией. Дело в том, что в
может быть структурирован весь массив текстов, естественном языке отсутствует отношение строгой
порождаемых данной культурой. эквивалентности. Термины, субститутивные
Следовательно, герменевтика вырабатывает такие (взаимозаменимые) в одних контекстах, коммутативны
модели интерпретации, которые на уровне в других контекстах. (Эквивалентность можно было бы
социокультурной компетенции гарантируют определить как суб-ститутивность терминов во всех
потенциально бесконечную дифферентацию текстов возможных контекстах). Во-вторых, переводимость
и/или уровней их понимания. В этом смысле она очень знаков является средством коррекции кодов адресанта
точно воспроизводит функционирование текста в и адресата. Но особенно важно то, что интерпретация
системе культуры. Однако при этом герменевтика значения как перевода позволяет интегрировать
сама находится в данной конкретной культуре в семантическую проблематику в контексте собственно
качестве одного из реализованных в ней вариантов и в лингвистических исследований.
силу этого не задается вопросом о выработке В частности, отталкиваясь от идей Ч. С. Пирса,
метаязыка, обеспечивающего ее (культуры) Р. Якобсон настаивал на возможности различения
адекватное описание. В принципе, в этом и состоит экстралингвистической (референциальной) семантики,
отличие всякой герменевтики — в том числе и учитывающей отношение знаков к реальности и
современной,— от научного описания культурных собственно лингвистической (дифференциальной)
фактов. семантики, учитывающей отношение знаков к другим
знакам.
1.2- Семиотические аспекты проблемы Во избежание терминологической неоднозначности
интерпретации символа сразу же оговоримся, что Р. Якобсон в данном случае
не проводит четкого различия между «референцией»
Средневековая герменевтика, явившаяся (отношением знака к объекту) и «сигнификацией»
одновременно редуцированной моделью (отношением означающего к означаемому). Обе эти
семиотического процесса и протосемиотической формы означивания, которые у Р. Якобсона термино-
теорией, подверглась со-
29
28
Логически омонимичны, противопоставляются
дифференциальным (межзнаковым) отношениям. При
более тонкой проработке семиотической теории это
обстоятельство сопряжено с возникновением
парадоксов, на которых мы ниже специально
остановимся. Однако в первом приближении
предлагаемая Р. Якобсоном схема представляется
вполне конструктивной.
В противоположность установкам дескриптивной
лингвистики, Р. Якобсон полагал, что в синхронном
плане при сравнении контекстов знаки субституируют-
ся вместо других знаков и семантические отношения,
с которыми мы имеем здесь дело, являются не менее
лингвистическими, чем синтаксические отношения.
«Я нахожу превосходной,—■ пишет Р. Якобсон,—
формулировку Смита differential meaning
('дифференциальное значение'). Я хотел бы только
добавить, что всякое лингвистическое значение
является дифференциальным (. . .). Идентификация и
дифференциация являются только двумя сторонами
одной проблемы: проблемы означающих и означаемых,
signans и signatum, если воспользоваться удачными
терминами св. Августина» 178, с. 391. И далее:
«Символическая логика учит, что «лингвистические
значения», образованные системой отношений одного
выражения к другим выражениям, вовсе не
предполагают присутствия вещей. Напротив, лингвисты
считают невозможным исключить референциальные
значения. Пора прекратить эту игру в прятки. В
течение долгих лет мы боролись против того, чтобы
приписывать звуки речи лингвистике, выработав в
результате фонологию. Теперь мы должны открыть
второй фронт: мы стоим перед задачей инкарнировать
в науку о речи лингвистические знаки» [78, с. 42].
Обратимся, однако, к анализу собственно
семиотических концептов. Рассматривая различные
типы семиозиса (здесь: .означивающей
деятельности'), Ч. С. Пирс, вслед за св. Августином,
подразделяет знаки «а «индексы», «иконы»и
«символы». Индексное отношение между означающим
и означаемым (здесь: .референтом') основывается на
смежности. Иконичес-кое отношение основывается на
общности по некоторому свойству. Что касается
символа, то он устанавливается безотносительно к
фактической связи и основывается только на
переводимости знаков.
В плане отношения к референту символ является
немотивированным знаком, который противопоставля-
30
ется иконическому знаку. С другой стороны, символ
оснозан на отношении переводимости, аналогичном в
некотором смысле ассоциативным отношениям
ф де Соссюра и Ш. Балли или парадигматическим
отношениям Л. Ельмслева. Возникает вопрос,
правомерно ли в данном случае выделение трех типов
семиозиса и если да, то проводится ли
классификация по одному основанию.
На этот вопрос Р. Якобсон отвечает однозначно,
полагая, что классификация Ч. С. Пирса основана
на двух дихотомиях. Индексное и иконическое
отношения воспроизводят дихотомию
смежности/сходства, но включает символическое
измерение, поскольку установление сигнификации
предполагает переводимость знаков. Символ также
может основываться на смежности или сходстве, но
на уровне знаков, а не на уровне отношения
означающего к означаемому.
Предположим, что концепты (в соответствии с
восходящей к Г. Фреге логической традицией)
могут быть представлены как «вещи», то есть что они
не интерпретируют друг друга. Тогда значением будет
дискретный референт. В этом случае интерпретантой
знака (5) является «идея» сходства (/),
устанавливаемого по отношению к референту (R).
Следовательно, отношение устанавливается между
тремя компонентами, образуя классическую схему
«семиотического треугольника».
Однако реально установление сходства между
знаком и референтом предполагает предварительное
обучение. Каждая культура вырабатывает свои
тексты или знаки, функция которых состоит в том, что
они выступают «итерлретантами символических
форм этой культуры. Некоторые виды сходства не
воспринимаются носителями культуры просто потому,
что в данном семиотическом контексте они не могут
быть интерпретированы.
Предположим, нам нужно идентифицировать
фотографию и оригинал. Эксперт в этом случае сделает
Другую фотографию того же оригинала и сопоставит
два изображения. Силу юридического документа
будет иметь результат сопоставления двух знаков, а не
знака и референта. Статус, приписываемый в нашей
культуре фотографии, обусловлен тем, что для нее
существуют фиксированные правила интерпретации.
Особый случай представляет перевод изображения в
Другой изобразительный «код». Если оригинал извес-
31
тен только по фотографиям, его перевод в
кинематографический «код» может быть сопряжен с
потребностью гримирования, то есть сам референт
превращается в промежуточный «знак». Во всех этих
случаях иконический знак функционирует как символ.
Следовательно, «идея» (/), обеспечивающая
соотнесение знака (5) и референта (R), должна быть
представлена как результат преобразования группы
знаков или знаковая парадигма (Sp), выполнимая
относительно (R). Отношение изоморфизма можно
представить как:/=5р (S u S2,..., S n ). Это означает,
что в качестве интерпретанты «идея» объекта
принимает форму «другого знака».
Аналогичная ситуация воспроизводится для
индекса. Если отвлечься от таких специфических форм,
как участие индекса в высказываниях
перформативного типа, можно сказать, что он
выступает в качестве контекстуальной интерпретанты.
Воспользуемся примером Р. Якобсона. Если я
указываю моноязычному туземцу на пачку сигарет и
говорю: «Честерфилд», то с помощью индекса (Si) я
устанавливаю отношение между словом (Sv) и
референтом (R). Но для того, чтобы установить, в
чем состоит это отношение, индекс сам требует
интерпретанты [78, с. 41—42]. Только при
последовательном перемещении ситуаций (например,
предъявлении сигарет разных сортов и произнесении
их названий) вводится парадигма сходств и
различий, обеспечивающая интерпретацию символа в
«коде» и индекса в «контексте». Если ансамбль знаков,
интерпретирующих (Sv) в парадигме и (Si) в
контексте обозначим (Sp), то коммуникативную
ситуацию можно будет представить как двойную
процедуру, где Sp (Si, S2, ..., Sn) является
интерпретан-той, устанавливающей отношение
между (Si) и (Sv), a (Si) интерпретирует отношение
между (Sv) и (R). Для того, чтобы (Sv) можно было
интерпретировать в (Sp ), па ра ди гма д ол жна
с оде ржать, помим о (Sv), не менее двух знаков, то
есть, по правилам дистрибуции, элементарная
дифференциальная структура должна содержать как
минимум три знака, комбинируемые в трех позициях.
Тогда дважды употребленный знак (Sv) имеет два
смысла (Si) и (S 2 ). Такой знак и является символом.
Следовательно, сигнификация представляет собой
результат преобразования знаков, в ходе которого
возникает семантическое смещение между (Si) и
(S2).
32
Классическая схема восхождения от «икона» к
«индексу» и «символу» воспроизводит только ситуацию
искусственного языка, интерпретированного в
метаязыке, и не учитывает процедур усвоения и
коррекции исходного ««ода». Здесь отсутствует
механизм самоописания, характерный для естественных
языков. Между тем, как отмечает Р. Якобсон,
«интерпретация лингвистического знака посредством
других знаков того же языка, гомогенных ему в
некотором отношении, является металингвистической
операцией, которая играет существенную роль в
усвоении языка ребенком» [78, с. 54].
В такой формулировке проблема интерпретации
получает более радикальное решение, чем в
положения Ф. де Соссюра о негативном характере
«значимости» (или «валентности» знака в традиции Ч.
С. Пирса), которое у женевского лингвиста обременено
ассоциационистскими представлениями. Соссюр,
опосредуя отношение означающего и означаемого с
помощью «концепта» не учитывает, что в качестве
интерпретанты он сам превращается в «знак». С
другой стороны, «ассоциативные отношения» между
словами в памяти индивида устанавливаются им без
учета интерпретанты.
В семантической концепции Р. Якобсона акцент
делается на дифференциальном характере значения,
устанавливающем его символическую природу. В этом
Р. Якобсон усматривает даже специфику
естественного языка: «Различение двух функций —
дистинкти-вной и сигнификативной — является
отличительной чертой языка, если сравнивать его с
другими се-миологическими системами» [78, с. 60]. И в
другом контексте: «Язык служит примером чисто
семиотической системы. Все языковые явления — от
мельчайших единиц языка до целых высказываний или
обмена высказываниями —всегда функционируют как
знаки, и только как знаки» [26, с. 325].
С другой стороны, отношения сходства и
смежности, с помощью которых характеризуются
«иконы» и «индексы», присущи также
лингвистическому символизму и могут быть
представлены, по мнению Р. Якобсона, как отношения
«комбинирования» и «отбора».
Комбинирование предполагает, что всякий знак
может составлять сложные знаки и/или проявляться
в комбинации с другими знаками. Это означает, что
2-4481 зз
всякая лингвистическая единица служит контекстом
для более простых единиц .и/или находит свой
контекст в более сложной единице. Из этого следует,
что всякая расстановка лингвистических единиц
связывает их в единства более высокого уровня:
комбинация и контекстура являются двумя сторонами
одной и той же операции.
Селекция, производимая между альтернативными
терминами, предполагает возможность их субституи-
рования, то есть эквивалентность в одном отношении
и различие в другом отношении. Селекция и
субституция также являются двумя сторонами одной
операции.
Роль этих операций осознавалась уже Ф. де Сос-
сюром, проводившим различие между
синтагматическими (линейными) и ассоциативными
(парадигматическими) отношениями. Различая эти два
способа расстановки, Ф. де Соссюр отмечал, что
первые даны in praesentia (основываются на
нескольких терминах представленных в эффективной
серии), тогда как вторые in absentia объединяют
виртуальную (возможную) серию взаимозаменимых
терминов, представленных в памяти носителя языка.
Имеется в виду то простое обстоятельство, что индивид
всегда располагает группой взаимозаменимых
терминов (напр., синонимов), грамматических
конструкций и пр., образующих соответствующие
парадигмы, которые не могут быть реализованы
одновременно, скажем, в одном и том же
высказывании. Они имеют только потенциальное
(виртуальное) и вневременное существование в
«языковой компетенции» носителя языка.
Реализация языкового «кода» в речи сопряжена с
необходимостью выбора одной из многих
возможностей, причем во фразе (и в более широких
дискурсивных единицах) вступают в силу ограничения
на комбинирование семантически значимых терминов,
правила грамматического согласования,
прагматические ограничения и пр. В контексте
составляющие связаны друг с другом отношением
смежности, тогда как в группе субституций (в
парадигме) они связаны на разных уровнях
«одновременности».
Основываясь на операциях отбора и комбинирования,
Р. Якобсон уточняет введенное Ч. С. Пирсом понятие
интерпретанты. Интерпретации знака служат две
«референции» (в данном случае референтом является
другой знак)—одна в «коде», другая в контек- 34
сте- В обоих случаях знак соотносится с другим
ансамблем знаков, с которым он может быть связан
либо отношением чередования, либо отношением
смежности. Следовательно, Р. Якобсон различает: а)
референци-альное отношение, связывающее знак с
экстралингвистической реальностью, б) отношение
отбора, где знак интерпретируется в группе
возможных подстановок и в) отношение
комбинирования, где знак интерпретируется в
контексте. Случаи (б) и (в) образуют область
символизма, где знаки имеют своими референтами
другие знаки. В последующем развитии семиотической
традиции, учитывающей, что язык соотносится не с
объектами «мира», а с «субстанцией содержания» (Л.
Ельмслев), представленной экстралингвистическими
семиотиками, можно будет сказать, что «референт
может суммарно трактоваться как ансамбль более или
менее имплицитных семиотических систем» (см.: [69,
с. 52]).
Поскольку реальное высказывание может быть
представлено как результат «проекции» с оси отбора
на ось комбинирования, в дискурсе каждый знак
обладает двойной интерпретацией.
Следовательно, теория символа Р. Якобсона
симметрична теории Ч. С. Пирса, хотя акцент здесь и
делается на фактах «лингвистического символизма».
Поскольку различение языковых символов
проводится по тому же основанию, по какому Ч. С.
Пирс различает «индексы» и «иконические знаки»,
определение (дополнительного) референциального
измерения в речи может характеризоваться в терминах
перевода, осуществляемого между «иконическими» и
«символическими» знаками.
Идеи Ч. С. Пирса и Р. Якобсона о двойной
интерпретации знаков получили последующее развитие
в семиотике текста, где в качестве знаков могут
функционировать большие дискурсивные единицы,
имеющие целостное значение. Представление текста
как знака основано на допущении, согласно
которому любая дискурсивная единица может
символизировать единицы любого иерархического
уровня. Текст, рассматриваемый как семиотическая
единица, реализующая «риторическую» функцию
(выявляющая принцип собственной структурной
организации), не может быть интерпретирован вне его
отношений к Другим текстам данной культуры, то
есть без учета его интертекстуальных связей (см.:
[1, с. 491; 82, с.
2« 3
 191-195; 109; 110; 111; 112; 113]). Следовательно, в
каждом конкретном случае дискурс может
определяться как «текст» только посредством
указания на его принадлежность к некоторой группе
текстов.
Так, по мнению М. Риффатера, вводящего
специальное понятие «текстуальной интерпретанты»
(см.: [113]), в рамках некоторой культурной традиции
тексты могут символизировать друг друга и
референтами текстов являются другие тексты
той же традиции. Для включения текста в
интерпретируемую группу необходимо его
соотнесение с другим (референциальным) текстом,
относительно которого в интерпретируемом тексте
осуществлена трансформация. Следовательно, текст
функционирует как знак, интерпретир- емый с
помощью другого знака. М. Риффатер осозд лет
условность такого определения, оговаривая сфер/ его
применимости: «Я хотел бы удержать только то, что
существенно в данном случае: понятие
промежуточного знака, вводимого между знаком и
объектом. Это понятие я хотел бы применить к
процессам прочтения текста: «знаку» будет
соответствовать «текст», а его «объектом» будет
интертекст». С этой точки зрения текст — то есть
система репрезентаций, функционирующая так, как
если бы она была единым знаком,— имеет своим
объектом другую систему репрезентаций [113, с. 134].
Отвлечемся от неоднозначности этой извлеченной
из контекста цитаты, которая связана с тем, что
М. Риффатер рассматривает текст либо как
расширенный дериват «матричной фразы», либо как
дериват «матричного слова», как это делает иногда К.
Леви-Стросс (см.: [15, с. 33]). Существенно в данном
случае другое. По мнению М. Риффатера, текстуальная
ин-терпретанта объединяет слово (семантическую
единицу) с текстом (семиотической единицей).
Аналогия этих иерархически несовместимых единиц
состоит в том, что обе они «сверхдетерминированы» на
уровне контекста. Под сверхдетерминацией в данном
случае понимается множественность связей,
объединяющих термины. В тексте
сверхдетерминирована лексема, детерминирующая
максимальное количество лексем этого текста. В
интертексте, устанавливаемом для текста,
сверхдетерминирована та же лексема [109, с. 45—60,
252—285; ПО, с. 498].
Тогда в системе «текст — интертекст» интерпре-
тант будет третьим текстом, используемым в качестве
их частичного эквивалента. Эквивалентность может
приобретать на поверхностном уровне форму
заимствований, цитат или аллюзий, в которых
проявляются значимые отклонения. Оношение между
текстом, интертекстом и интерпретантом можно
схематизировать по типу семиотического треугольника,
где (Т) текст, tf) интертекст, распознаваемый в ткани
интерпретируемого текста как «идеальный текст»
(ансамбль «тем», мифов, индексов жанра,
«христианская доктрина» в экзегезе и пр.), фрагменты
которого, перекодированные в (Т), функционируют
метонимически, и (/) интерпретанта,
обеспечивающая перевод (7)
в (Г).
Интертекстуальность функционирует только в том
случае, если прочтение от (Т) к (7") переходит через (/).
Если же чтение непосредственно идет от (7") к (7"), мы
распознаем только аллюзии и источники, на уровне
выявления которых обычно и останавливается так
называемая «академическая критика». Вообще
идентификация скрытой цитаты, производимая
адресатом, не обязательно должна соответствовать
авторскому замыслу. Культура располагает весьма
ограниченным набором интерпретант, и коммуникация
может осуществляться даже тогда, когда адресант и
адресат пользуются разными интерпретантами. В случае
перемещения текста из одной культурной традиции в
другую он может быть переинтерпретирован или же
забыт в зависимости от того, способна ли новая культура
обеспечить интерпретанты, вводящие этот текст в
приемлемый для него интертекстуальный контекст.
Понятие текстуальной интерпретанты позволяет на
уровне больших семиотических единиц воспроизвести
проблематику, поставленную общей теорией символа.
Прежде всего это касается различения референци-
ального и символического уровней. На уровне текстов,
так же как и на уровне слов, определение референта
является функцией интерпретации, и не следует
преувеличивать возможности реконструирования
экстралингвистических референтов на основе
лингвистических референтов (см.: [72, с. °9—30]).
Культурологический анали: -олжен быть связан
прежде всего с определением интерпретант, принятых в
исследуемой культурной традиции, а вовсе не с
проблематичным реконструированием «исторической
реальности».
В этой связи существенно, что отношение интерпре-37
тируемого текста и его интерпретанты может быть
представлено как in praesentia, так и in absentia, то
есть интерпретация может осуществляться с
помощью синтагматических и/или
парадигматических моделей отношений между
текстами. Следовательно, существует аналогия в
символических отношениях, устанавливаемых как
внутри текста, так и между текстами, что
позволяет рассматривать текстовые структуры в
качестве своеобразной модели функционирования
символизма.
 1.3. Проблема перевода в культурной антропологии
Понятие текстуальной интерпретанты, учитывающей символические отношения между текстами, образует
промежуточное звено между лингвистическими и культурно-антропологическими концепциями символа. Если
понимать культуру как комплексную организацию символических систем, проблема описания культуры может быть
поставлена в терминах ее «перевода», то есть символика оказывается не только ингредиентом культуры, но и
инструментом ее описания (см.: [94]).
Разработка этой методики культурологического анализа восходит к идеям французской социологической школы.
Еще Э. Дюркгеймом были введены представления О системном характере культуры, выражающемся в
бессознательных коллективных представлениях. В развитии этих идей особая заслуга принадлежит М. Моссу,
установившему символический характер форм обмена, приобретающих значение только при переходе от одного
института к другому (см.: [93, с. 143—2791). Методика М. Мосса предполагает, в частности, исключение
наблюдателя из системы наблюдения (под наблюдателем в данном случае понимается культура наблюдателя,
выступающая в качестве интерпретанты). Традиционно антрополог искал для наблюдаемого явления аналог в своей
культуре, то есть осуществлял процедуру, аналогичную переводу с одного естественного языка на другой,
основанную на наличии у терминов идентичных референтов. Но такой перевод неизбежно связан со смещением
смысла, так как ввод в наблюдаемую культуру дополнительной интерпретанты деформирует наблюдаемое явление.
38

Исходная идея М. Мосса состоит в том, что для интерпретации некоторого явления мы должны установить сеть
функциональных отношений между социальными институтами, в которых осуществляется перемещение наблюдаемых
фактов. С точки зрения наблюдателя такая позиция совпадает с позицией крип-тоаналитика, которая
воспроизводилась, например, американскими этнолингвистами при изучении этнических языков.
Систематическое развитие эта методика получила в работах К. Леви-Стросса, подход которого можно было бы
определить как «структурно-трансформационный». Трансформационная методика предполагает, что одни и те же
факты перемещаются в нескольких системах и могут быть интерпретированы в силу их принадлежности к одной
группе преобразований. Предполагается, что перемещения регулируются структурными правилами. Наблюдаемые
этнологом общества дифференцированы, и выделение фактов возможно только на основе наличия сходств и
различий с учетом их дистрибуции- (Например, в соседних группах наблюдаются регулярные смещения в
распределении терминов родства, инверсируется отношение мифа и ритуала и т. п.). Тогда упорядоченная группа
систем может описываться с помощью конечного числа отношений.
Метод К. Леви-Стросса, первоначально разработанный им еще в 1949 г. применительно к анализу систем
родства (см.: [901), имплицитно уже содержал основные требования, предъявляемые к описанию символических
систем и текстов: 1) анализ основывается на различении глубинных и поверхностных структур; 2) символическая
система не может анализироваться изолированно. Ее изучение предполагает включение ее в трансформационную
группу, где другие системы выполняют функции интерпретанты; 3) поверхностная структура относится к форме,
тогда как для глубинной структуры не проводится различение формы и содержания.
В первом приближении, трансформационная методика позволяет уточнить понятия «интертекста» и
«интерпретанты» с учетом их принадлежности к трансформируемой группе, что превращает ее в эффектив ное
средство анализа символических отношений.
С риторической точки зрения особенно важно то обстоятельство, что перемещение фактов в группе тек-
39
стов и/или социальных институтов сопряжено с ___вертикальной и горизонтальной,— К. Леви-Стросс
появлением значимых отклонений, которые можно было не дает специального определения «метафоры» и
бы определить как «фигуративные трансформации». «метонимии», но частотность употребления этих
Если различные институты могут быть терминов позволяет представить их достаточно
трансформированы друг в друга (например, нюансиро-ванно. Фигуративные процессы связаны с
матримониальные правила можно трансформировать в функционированием «медиатора», обеспечивающего
термины родства и наоборот), задача наблюдателя перекодировки, и никогда не проявляются в
состоит в выявлении трансформационных правил, изолированных сериях. Обычно медиация основана на
остающихся инвариантными в процессе перевода. переводе метафорического отношения в
Инвариантная структура образована отношениями метонимическое (и наоборот) (см.: [87, с. 196, 245,
между эквивалентными терминами разных систем, 312; 88, с. 36, 68—70, 124—
между которыми в силу этого могут устанавливаться 1251).
«метафорические» и/или «метонимические» В качестве иллюстрации приведем несколько
отношения. «Замечательный факт, — пишет К- Леви- примеров.
Стросс,— состоит не столько в присутствии или В архаичных культурах классификационные
отсутствии того или иного уровня, сколько в серии строятся обычно для конечного числа
существовании инвариантной дифференциальных признаков, образующих две
классификации,позволяющей этнической группе, не оппозиционные последовательности. Например,
изменяя своего интеллектуального инструмента, система мифов может устанавливать эквивалентность
переходить в заданной точке по всем планам, от таких контрастирующих значений, как:
наиболее абстрактного до наиболее конкретного» [88, сакральное/профанное:: мужское/ женское ::
с. 179]. верх/низ :: удобряющее (дождь)/удобряемое (земля) ::
Извлекаемое при этом инвариантное «сообщение» с плохой сезон/хороший сезон. Каждая серия
необходимостью является «избыточным», устанавливает метонимические эквивалентности,
итерированным (распределенным) в группе контекстов которые сами по себе функционально непродуктивны.
и обремененным всеми возможными в этих контекстах Для установления оппозиции между сериями
смыслами. Однако, поскольку ни одна система не необходима аналогия между контрастирующими
утрачивает при перекодировке своей специфичности, парами, то есть связь терминов основана не на референ-
перевод обеспечивает повышение информативности циальной смежности, а на структурной аналогии. Так,
передаваемого сообщения, что сопровождается его ме- рассказывание мифов на вершине горы и сказок у
тафоризацией. Перефразируя К. Леви-Стросса, можно подножия задано пучком дифференциальных
было бы сказать, что «миф» выражается в «слове», признаков: сакральное/профанное :: верх/низ,
перемещаемом во всех его возможных контекстах. рассказывание мифов мужчинами и сказок женщинами
Анализ этих перемещений позволяет наметить связано с отношением: сакральное/профанное ::
типологию, приблизительно совпадающую с мужское/женское и т. д. Такое отношение
якобсоновской классификацией семантических продуктивно в силу наличия большого числа
отношений: «Каждая система определяется благодаря комбинаций для ограниченного списка
референции с двумя осями, горизонтальной и дифференциальных терминов.
вертикальной, которые до некоторой степени Оппозиция серий устанавливается
соответствуют различию между синтагматическими и контекстуальным распределением признаков и
ассоциативными отношениями» [88, с. 197]. образует «избыточную» систему. Наиболее архаичные
Соответствующим образом К. Леви-Стросс типоло- комплексы палеолитического искусства, например,
гизирует и фигуративные процессы, располагая на представляют образцы чрезвычайно экономной
вертикальной оси «метафору» и на горизонтальной записи такого рода систем, где одной развернутой
оси «метонимию». На практике — особенно при горизонтальной серии соответствует единственный
установлении отношений между текстами,— термин оппозиционной серии, которая может быть
метонимия чаще всего сводится к синекдохе части и дедуцирована на основе заданного вертикального
целого. отношения (см.: [86, с. 123]). Как правило, такие
За исключением ссылки на соответствие двум осям термины, обеспечивающие медиацию, обладают
высокой поливалентностью. 41
40
 Ситуация усложняется возможностью двойного некдохой, устанавливается на референциальном
вхождения терминов в серии. В рассмотренном выше уровне а метафорическое является «символическим».
примере все верхние термины равнозначны сезону ' В сущности, каждая культура реализует обе
дождей (сезону голода), хотя речь идет о сакральной возможности, резервируя для той, которая
серии. рассматривается как девиантная, особые области.
Возникает некое эмоциональное напряжение, Например, у французских символистов
связанное с одновременным присутствием «негативной» соответствующие обозначения табуированных частей
и «позитивной» оценок одной и той же серии. Оно человеческого тела путем установления
устраняется тем, что группа мужчин дополнительно фиксированной анатомической эквивалентности
подразделяется на «посвященных» и «непосвященных», образуют в поэтическом языке хорошо обоснованную
которые относятся друг к другу как «мужчины» и семантическую структуру. Наиболее известный пример
«женщины». Такую медиацию можно представить как такого р°да представлен у Малларме:
непрерывную аналогию (А:В::В:С) или же описать Et, dans ses jambes... cette etrange bouche Pale et rose comme un
как отношение «маркированного» и coguillage marin.* В пародийных экспериментах
«немаркированного» терминов (А/А + не — А). Таким Лотреамона (Изидора Дюкаса, 1846—1870 гг.) эта
образом, вертикальная трансформация переводит структура используется в качестве интерпретанты,
метафору в метонимию, образуя медиацию между устанавливающей связь пародируемого и
крайними терминами. пародирующего текстов. На ней основана, в частности,
Некоторые из анализируемых К. Леви-Строссом конверсия «bouche d'ombre» из «Се gui dit la bouche
медиаций относятся, вероятно, к универсальным d'ombre» В. Гюго в «vagin d'ombre» с последующей
фондам психики и прослеживаются в том числе и в модификацией всех составляющих текста.
нашей культуре. Например, во всем мире наблюдается Метонимическая серия трансформируется здесь в
метафорическая связь между «совокуплением» и
«едой», так что во многих языках (и современных развернутую «дискурсивную метафору» (см.: [113, с.
сексуальных сленгах) эти действия обозначаются 136—139]).
одним термином. Характерно, что в метафорическом В данном случае существенна фигуративная
отношении женщина всегда ассоциируется с «пищей». стратегия, основанная на переводе с одной оси на
Такого рода межкультурные сопоставления не имели другую. Дистинкция «метафора/метонимия» связана с
бы особой ценности, если бы повсеместно не функцией «медиатора» (промежуточного термина) и
наблюдались закономерности в распределении должна определяться в каждом конкретном случае, с
вариантов. Ассоциативное мышление может учетом его структуры. В общем виде процесс медиации,
использовать и другую—«метонимическую»—• обеспечивающий переход от метафоры к метонимии (и
стратегию, ассоциируя с «пищей» мужчину. В Океании и наоборот) иллюстрируется К. Леви-Строссом в виде
в некоторых африканских племенах муж нелинейной алгебраической функции, отличающейся
воздерживается от употребления пищи, та- от структуры аналогии. Однако это только общий
буированной для его жены, чтобы она не попала в ее случай, который лишь ограниченно может
тело вместе со спермой. Метафорической использоваться для формального описания
трансформацией этой метонимии является метафорических про* цессов в тексте, при условии его
древнеримский культ vagina dentata, аналогичный предварительного семантического анализа и
американским мифам о 1великанше-людоедке, а осуществлении содержательных подстановок (см.
также некоторым сибирским сказкам (см.: [21, с. 327]). напр.: [18, с. 198—199]). Реальное функционирование
Особый интерес представляют случаи наложения этих «медиатора» удобнее описывать с помощью оппозиции
двух стратегий, как это имеет место в некоторых «маркированного» и «немаркированного» терминов. В
дальневосточных этносах, где вырабатывается двойная общем виде маркировка предполагает, что термины,
сексуальная технология, в зависимости от того, для которых установ-
ассоциируется ли с «пищей» мужчина или женщина [88, ки меж ног... эти бледно-розовые уста,
с. 140]. Во всех этих случаях метонимическое как морские раковины'/.
отношение, часто представленное си- 43лено оппозиционное отношение, объединяются по
42 одному признаку (А) и различаются по другому
признаку (не-А), так что оппозиция приобретает вид:
А/А+ не-А. Тогда в оппозиции участвуют подстановках могут изменять свое функционирование
«распределенный» и «нераспределенный» термины, за счет актуализации и/или нейтрализации
которые при конкретных контекстуальных дополнительного признака.
В примерах, рассматриваемых К- Леви-Строссом, Рассмотрим один из примеров, который легко может
медиатор может функционировать: а) в рамках контролироваться читателем, так как статья, где он
перестановки пары терминов в двух оппозиционных приведен, переведена на русский язык, (см.: [14]). В
сериях. Тогда нейтрализация неоднозначности мифологии цимшиан (миф об Асдивале) система
достигается посредством маркировки вертикального оппозиций представлена как линейная серия: верх/низ ::
отношения, где дополнительный член распределенного земля/вода :: горная охота/морская охота ::
термина обеспечивает возможность метафорического вершина/долина (где (/) отношение оппозиции; (::)
смещения; б) медиатор может быть «сквозным», то читается «относится как...»). Если исключить для
есть может действовать более чем в двух сериях. В простоты оппозицию «горная охота/морская охота»,
этом случае устанавливается вертикальная которая образует спецификацию оппозиции
(парадигматическая) серия, образующая «земля/вода», арматура мифа, по мнению К. Леви-
последовательную трансформацию систем. Стросса, может быть представлена как:
Часто К- Левй-Стросс настаивает на том, что серия верх
медиаций приводит к ослаблению исходной -вершина
оппозиции, однако интерпретация примеров такого низ
рода медиаций представляется неоднозначной.

земл

вод —
 кировку соответствующих терминов. Оппозиция — вода
«верх/ низ» коррелирует с двумя путешествиями героя Схема характеризуется чередующейся маркировкой
— небесным и подводным, где небесное путешествие нижнего и верхнего терминов по принципу
маркировано, так как подводное уже не подвергается непрерывной аналогии, где процедура нейтрализации
дальнейшему структурированию (в ходе этой осуществляется через один «шаг», то есть
авантюры герой даже не вступает в брак). Тогда (нейтрализации систематически подвергаются
исходное отношение может быть представлено как: «нижние» («водные») термы.
небо/земля + вода. Промежуточная спецификация Нетрудно заметить, что при анализе символизма
(«горная охота/морская охота») только подчеркивает архаичных культур К. Леви-Стросс стремится выявить
функциональную значимость маркированного члена. «переключатели», обеспечивающие иерархизацию
Дальнейшая медиация, вводимая оппозицией простых бинарных оппозиций, которые сами по себе
«вершина/долина», обеспечивает структурирование обладают сравнительно невысокой семиотической
термина «земля» и нейтрализацию термина «вода», продуктивностью. Варьируя соответствующий
аналогично тому, как на предыдущем этапе было иерархический статус базовых ценностей той или иной
нейтрализовано под-водн-ое путешествие героя. Тогда культуры, оказывается возможным, в частности,
схема может быть преобразована: описывать многообразие идеологических конструкций,
— -вершина порождаемых на основе единой и весьма ограниченной
— земля аксиологической системы (см.: [10; 69;721).
— долина
__
низ
 К- Леви-Стросс полагает, что каждая последущая пара этой серии образует ослабление предыдущей оппозиции.
Проверим это допущение, осуществив мар-
44
45
 1.4. Психоаналитическая концепция символа
Если в антропологии вскрывается символизм
социальных институтов и аксиологических систем, то
психоанализ ставит перед собой задачу интерпретации
индивидуальных психических процессов,
бессознательно связанных с процессами символизации.
Отметим, что во времена 3. Фрейда вопросы,
связанные с речью, обычно становились только в
терминах общей филологии, грамматики, археологии
(истории древней письменности). Тем не менее,
проблема символического «перевода» с самого начала
была присуща психоаналитической диагностике,
поскольку симптом проявляется в дискурсивной форме
и его анализ в терминах общезначимого языка всегда
представляет собой трансформацию исходного
латентного дискурса.
Психоаналитическая теория символа,
сформулированная 3. Фрейдом на материале анализа
снов и острот, эксплицитно содержит риторические
аспекты. «Прежде всего,— полагает Ж. Лакан,—
следует возобновить мысль Фрейда о том, что сон
имеет структуру фразы или, точнее, ребуса, то есть
некоторого письма. При этом сон ребенка представляет
собой первичную идеографию, которая у взрослого
репродуцируется в фонетическом и символическом
употреблении одновременно с элементами означающих,
что мы находим в иероглифике древнего Египта и что
сохраняется еще в письменности современного Китая»
[83, с. 145—146].
Фактически, в центре внимания психоаналитиков,
от 3. Фрейда до Ж- Лакана оказалась проблема
отношения означающего к означаемому,
противопоставляемая референции. Чистая идеография
(«перцептивный образ»), проходящая через механизм
культуры, формирующий коллективную психологию,
интериори-зирует референт не только в качестве
означаемого, но и в качестве возможного
означающего, образуя пласт бесконечной и вполне
бессознательной «письменности», частично
интерферирующей с осознаваемыми уровнями
дискурсивного поведения. (В этом смысле вообще
проблематично существование так называемых
«бесписьменных» культур, поскольку графическое
«письмо» является только способом внешнего
закрепления социально детерминированного
психического процесса.) (см. напр.: [50; 51]).
Понятие «символа» (здесь: 'знака без референта')
46
связывается с фундаментальным для психоанализа
концептом «вытеснения», имеющим два аспекта. В
невротическом симптоме или сновидении
подавляемое желание переводится в область
бессознательного. В результате происходит
децентрация субъекта речи (периферийные структуры
вовлекаются в сферу сознания в качестве
замещающего субститута) и деструкция знака
(желание в качестве референта речи оказывается
нейтрализованным). Это взаимосвязанные процессы,
частично воспроизводящие семиотический парадокс
древних стоиков: знак является знаком только
потому, что он а) что-то означает и б) является
единством означающего и означаемого. Парадокс
разрешается только в практической стратегии
субъекта, осуществляющего выбор между
интериоризацией референта и экстериоризацией
означаемого, который в патологических случаях
разрушается вместе со знаком. При этом
амбивалентное желание реализуется в речи,
порождающей смыслы, не предназначенные для
передачи. Эти смыслы могут сосуществовать в
интерпретации или же нейтрализоваться на уровне
взаимодействия означающих.
Латентное и проявившееся содержание (то есть то, о
чем субъект умалчивает, и то, о чем он говорит в
трансформированный цензурой форме) предстают
как два изложения одних и тех же фактов на двух
языках. Значение этих фактов мы можем узнать,
только сравнивая перевод с оригиналом. Поскольку в
результате вытеснения референт нейтрализуется, смысл
определен только системой символических отношений
между знаками. Он продуцируется в процессе
развертывания дискурса. «Бессознательное не
является структурой скрытых от сознания знаков,
— иначе это была бы уже теория референции,
вынесенная за рамки лингвистических моделей в
колодцы юнговских архетипоз» [144, с. 60]. (В данном
случае имеется в виду попытка К- Юнга представить
некоторые универсальные бессознательные структуры в
качестве «архетипов», которые семиотически можно
было бы определить как крайние означаемые,
выполняющие в психике роль базовых референтов.)
Напротив, как полагает Ж. Лакан, в речи
бессознательное относится к сознанию по типу in
absentia: это та часть дискурса, которой недостает
субъекту для установления перманентности своей речи
[83, с. 136].
Децентрация субъекта может быть представлена 47
как его расщепление на «психологический субъект» и
«речевой субъект» или, если угодно, на «субъект
акта высказывания» (sujet d'enonciation) и «субъект
высказывания» (sujet d'enonce) (во французском
языке это хорошо передается различием двух форм
личного местоимения первого лица:«тоЬ, которое
необратимо в диалоге, и «je», которое является
дискурсивной формой). Субъект речи находится вне
того, что «субъективно» испытывается индивидом
(напр., когда я рассказываю о неприятных для меня
событиях прошлого, испытывая в то же время
удовлетворение от впечатления, производимого на
слушателей). Или, как говорит Ж- Лакан:
«Бессознательное субъекта является речью другого.
Это случай резонанса в коммуникативной цепи» [83, с.
143].
В сущности, здесь затрагивается прагматическая
проблема «фокализации», непосредственно связанная
с процессом превращения дискурса в текст (см.:
[138]). При рассказывании события субъект
превращает его в эпос, подчиненный определенным
законам трансформации личных местоимений и
временных форм. Это связано со сменой точек зрения,
приводящей к децентрации позиции субъекта в
тексте. Если же субъект хочет сохранить одну
«фокализацию», в тексте образуются лакуны,
синхронизирующие события таким образом, что при
прочтении они начинают символизировать друг друга.
Речь идет об очень общих коммуникативных
процессах, конкретная реализация которых обычно
регулируется культурной традицией. Ж. Лакан,
например, ссылается на описанные К. Леви-Строссам
факты символической идентификации индивидов,
которая часто имеет место в мифах о реинкарнации
предков. В обществах с облигаторными
(предписанными) типами брака обычно
идентифицируются индивиды, занимающие одну
классификационную позицию. Если эта позиция,
функциональный смысл которой состоит в Пытаясь обойти эту трудность, 3. Фрейд ставит
определении типа брака, воспроизводится через
поколение, дед идентифицируется с внуком,
поскольку они реализуют один и тот же тип брака.
Независимо от того, воспринимается ли эта
ситуация как реальная или же только как
функциональная, индивид в таких обществах может
говорить о самом себе в «третьем лице» с указанием
своей классификационной позиции. Здесь способ
говорения детерминирован законами, которые могут
осознаваться в
48
фор индивидуальной или коллективной мифологии
или же оставаться абстрактными грамматическими
правилами. Эти законы вовсе не являются
показателем онто- или филогенетического состояния
психики. Они всегда присутствуют на периферии
дискурсивного сознания и только при определенных
условиях могут трансформироваться в религиозные или
невротические фантасмы. Дешифровка симптома в
таких случаях обычно сводится к определению
интерпретанты, обеспечивающей такую
идентификацию.
Деструкция знака аналогична децентрации
субъекта, но вместо текстовой позиции здесь
затрагивается референт. Пока в речи сохраняется
референциальная связь (точнее, «референциальная
иллюзия», при которой субъект идентифицирует
означаемые с объектами мира), референт образует
точку отсчета, относительно которой значения могут
рассматриваться как «прямые» или «фигуративные».
Когда референт нейтрализован, знак подвергается
семиотической деструкции. Симптом является
символическим в силу того, что представляет собой
означающее некоторого означаемого, вытесняемого
сознанием субъекта [83, с. 160]. В результате, знак
утрачивает позитивное содержание, поскольку
означаемое вытесняется, а означающее
детерминировано отношениями, устанавливаемыми в
цепи других означающих. Символ учреждается как
чисто дифференциальная черта, отличная от какой бы
тони было референции [114, с. 60].
Сложности, возникающие в теории 3. Фрейда,
связаны с отсутствием средств интерпретации децентро-
ванного знака. Бессознательное постоянно
производит собственные означаемые, порождающие
вторичную сигнификацию. Следовательно,
'классическая пара «означающее/означаемое» (а тем
самым и концепт знака) имплицированы в
психоанализе возможностью субституции1.
границу умножению смыслов. По его мнению,
существуют крайние символизируемые («первичные
желания»), которые уже не могут превращаться в
символизирующие. В результате, как отмечает Ц.
Тодоров, устанавливается «финалистская»
интерпретативная стратегия, перекликающаяся в
некотором смысле с христианской герменевтикой
[134, с. 321]. Коллективные и индивидуальные
фантасмы в данном случае детерминированы сходным
семиотическим механизмом.49
 С этого момента фрейдовская интерпретация неявно детерминирует и выбор референциального
утрачивает однозначность. С одной стороны, он вводит уровня, относительно которого определяется
оппозицию «норма/патология», весьма сомнительную с последовательность сигнификации.
точки зрения описания символических процессов. Не случайно 3. Фрейд, анализируя механизмы вы-
Точнее, 3. Фрейд признает символику в качестве паботки сна, весьма неоднозначно относится к
«нормы» психического поведения индивидов, народным толкованиям сновидений. С одной стороны,
отличных от «нас»—взрослых и «нормальных» людей он полагает, что в народных толкованиях ключ к
западного мира. Система символов (а не знаков) символизму произвольно выбирается
характеризует у 3. Фрейда тех, кто занимает в интерпретатором, тогда как в психоанализе эти ключи
рассевом, социальном, возрастном или умственном универсальны. Это верно в той мере, в какой 3. Фрейд
отношении «низшую» позицию. С другой стороны, 3. начинает интерпретацию с типологии приемов
Фрейд настаивает на универсальном характере (конденсация, перестановка и пр.), характеризующих
символизма: мы находим символику во всем стиль данного пациента. Народные интерпретации
бессознательном воображении и в коллективных сновидений не учитывают индивидуальных
представлениях. особенностей выработки
Символизм помещается между «означающим» и сна.
«означаемым», понимаемыми в качестве некоторого Но, с другой стороны, индивидуальные
семиотического «предела». В психоаналитической особенности являются только вариантом, выполнимым
практике интерпретация обеспечивается посредством относительно данной культурной традиции. Даже
последовательной трансформации невротической речи с болезненные отклонения в этом случае непроизвольны и
отсутствующим референтом. Следовательно, здесь содержат определенные культурные детерминанты. И в
совмещены два типа символических отношений: другом месте 3. Фрейд пишет: «Мой подход не так
символизм дискурса (in praesentia) и символизм удобен, как народный метод дешифровки, переводящий
симптома (in absentia). Определение интерпретанты
возможно либо путем перемещения «симптома» во содержание сна в соответствии с заранее
множестве дискурсов, либо путем конструирования установленным кодом. Я же полагаю, что одно и то же
интерлретант, заданных «до» -интерпретации. 3. Фрейд содержание может приобретать у разных индивидов
колеблется между двумя этими возможностями. различный смысл». И далее: «Они (символы сна) часто
Более однозначной представляется нам позиция имеют много значений, так же как это имеет место в
Ж- Лакана, по мнению которого универсальными китайской письменности, где в каждом конкретном
являются не «архетипы», а сами процессы случае только контекст делает возможным
символизации. Он децентрует традиционную понимание» (цит. по: [50, с. 201).
струтуралистскую позицию, акцентируя внимание не на Ссылка на иероглифическое письмо, аналогичное
знаке, а на символе. «Смысл проявляется не на уровне «ребусу сна», выходит за рамки простой аналогии.
фигур или знаков, а на уровне трансляции образующих Как отмечает Ж. Деррида, египетские толкования
его элементов. Всякая сигнификация отсылает нас к снов .например, непосредственно черпали резервы из
какой-то другой сигнификации, которая может идеографии. Боги, по мнению египтян, подарили
всплывать или вновь вытесняться, функционируя людям письменность, которая инспирировалась
между рангом означаемого и рангом означающего в сновидениями. Поэтому в письменности мы находим
цепи, образующей целостное значение» (цит. по: [144, с. ключ к снам [50, с. 19].
67]). Следовательно, речь идет здесь не столько о Следовательно, психоаналитическая теория
деструкции знака, сколько о децентрации резервирует место для интерпретант, вводимых на
сигнификативного отношения. пересечении нескольких терминальных серий.
В таком случае само понятие «нормы» становится Напомним, что уже Ф. де Соссюр при иллюстрации
подвижным, зависимым от выполнимых относительно ассоциативных отношений использовал схему
нее вариантов знакового поведения. Некоторая пропорции: по модели reaction/reactionnaire может быть
традиция, культивирующая определенный тип образовано repres--Sion/repressionnaire в соответствии с
операций, отношением:
50 51
 repression , *якативного отношения. Символизм представляет со-
reactionnaire =------------------. $Й особый тип связи означающего и означаемого, ос
reaction x = re x—
x Ф
Сходная схема используется и в психоанализе, хотя 52
пропорция соотносится здесь с дополнительными ин-
терпретантами, которые могут быть введены как на
уровне означающих, так и на уровне означаемых.
Например, О. Маннони описывает пациента, который
утверждал: «Между моей женой и сестрой такое же
сходство, как между яйцом (oeuf) и быком (boeuf)».
(Отметим наличие сходства имен: жену звали Лоренс,
а сестру Флоренс.) По мнению аналитика, аналогия
в этом случае детерминирована поговоркой: «Quivole
un oeuf, vole un boeuf» ('Кто крадет яйцо, крадет и
быка'), устанавливающей отношение на уровне
означающих.
Такие примеры иллюстрируются 3. Фрейдом при
анализе острот, построенных по принципу паронома-
сии. Между тем, пациент хорошо различал такую
игру с означающими. Идентификация жены с сестрой в
данном случае устанавливается не только на сходстве
имен. Поговорка выступает интерпретантой в силу
итерированности vole ('крадет'). Итерирование
термина в речевом сегменте всегда сопряжено с
бессознательным ожиданием того, что он не
идентичен себе либо в плане означаемых
(антанаклаза), либо в плане означающих
(парономасия). Поскольку последняя фигура однажды
уже была употреблена, возникает тенденция
подстановки вместо vol сходного означающего, в
частности viol ('насилие'), что трансформирует
поговорку в инцестуальный аспект:
oeuf Laurence vol .,
■- -г------с----= p r j ----------------=------------, X = V i o l .
iboeuf Florence x
В этом случае идентификация является
результатом двойной аналогии, где преобразование
символа в знак (установление сигнификации)
детерминировано игрой означающих.
Таким образам, психоаналитическая теория
символа вращается в том же проблемном поле,
что и культурная антропология, связанная с
интерпретацией социальных институтов. На уровне
коллективных и индивидуальных бессознательных
структур проблема интерпретации может быть
представлена как проблема перевода, связанного с
трансляцией сигни-
/$0Й осо
нованный на транзитивном отношении. Фиксация
смысла осуществляется с помощью особых
интерпретирующих процедур, использующих в качестве
интер-дретанты дополнительные знаки, тексты или
социальные институты.
1.5. Отрицание и негативные
символические формы
Обособленное место занимают «негативные»
символические формы, рассмотрение которых
позволяет уточнить механизмы перекодировки с оси
отбора на ось комбинирования. Впервые эта
разновидность символизма была описана в
психоанализе, где речь шла о двух группах фактов,
основанных на общем структурном механизме.
Во-первых, символизироваться может
«отсутствующий референт», который вводится, в
частности, в тех случаях, когда невроз основан не на
вытеснении, а на подстановке «фетиша». Наиболее
известным примером такого рода метафоры является
«голова Медузы», соотносимая со множеством змей. Ее
референт представлен объектом, существующим
только в форме фантасма.
Во-вторых, дискурс может иметь двойной смысл,
воспринимаемый одновременно или раздельно. В
последнем случае интерпретация связана с
нейтрализацией одного из смыслов, то есть
процедура отрицания входит в структуру метафоры.
Метафорическая (парадигматическая) ось неявно
вмешивается в любой акт речи. Для того, чтобы что-
то сказать, необходимо нейтрализовать избыточные
значения, потенциально представленные в
лексическом составе языка. Коммуникация
предполагает «отбор» и, следовательно, «исключение»
чего-то («неговорение»), являющееся необходимой
составной частью всякого дискурса.
В обоих этих случаях речь идет об отношении in
absentia (то есть о парадигматическом отношении).
Фундаментальная роль отрицания в
формировании символа привела к тому, что в
современной риторике даже делались попытки
сведения всех фигуративных процессов к метафоре in
absentia («ограниченная» или «редуцированная
риторика») (см.: [67;
53
68]). Точно так же в психоанализе метафора
связывается с негативными формами, то есть
рассматривается не как «лингвистическая связка», а
как утверждение со всеми своими возможностями, в
том числе отрицание и обратное отрицание (см.:[77]).
Наиболее подробно роль негативных форм в
организации дискурса исследована в отрицания распространяются на термин и даже
психолингвистике. В англоязычной литературе, как
правило, акцент делается на синтаксическом аспекте
функционирования отрицания (см.: [23]). Между тем,
как справедливо отмечает Т. А. ван Дейк, операция
отрицания имеет весьма специальный семантический
смысл. В метафорическом тексте негативная
модальность может рассматриваться как фразовая
сема, детерминирующая структуру лексемы. Во всяком
случае не очевидно, что негация является чисто
синтаксическим элементом, поскольку она находится в
оппозиции с si и пе ... gue, лексикализующими
утвердительную модальность. Это придает модальным
категориям семантический характер [52, с. 195].
Отметим в этой связи, что операция отрицания является
базовой при построении элементарной семантической
структуры у А.-Ж- Греймаса [69, с. 160—161; 46; с.
49].)
Мы ограничимся теми аспектами вопроса, которые
непосредственно связаны с семантической
проблематикой. Отметим две группы фактов. Во-
первых, существует асимметрия трансформационных
процедур, осуществляемых над утвердительными и
отрицательными высказываниями. Обычно
преобразование негативных фраз связано с момент деривации относительно термина х термин у
затруднениями, что обусловлено неоднозначностью
выбора соответствующей утвердительной парафразы.
Во-вторых, известны случаи нарушения правила
двойного отрицания в естественном языке (напр.: «Je
пе vois rien, ou bien, jevois rien»—'Я ничего не вижу,
или же я вижу ничего'), результатом которого может
быть как сильное утверждение, так и сильное
отрицание или нейтральная конструкция.
Последовательность негативных трансформаций
аналогична последовательности переводов с языка на
язык, где возможна утрата исходного смысла.
Попытку семантического обобщения этих фактов
мы находим в работах Б. де Буассон-Бардье и Н.
Бакри (см.: [31; 38]). Отрицание может определяться
как синтаксический или лексический элемент и как
логический оператор. В качестве оператора отрица-
54
йие коррелятивно определению через отношение ко
«лжи» и к «импликации» между высказываниями.
Соответственно, можно выделить две «модели»
(patterns) отрицания: синтаксические и перфомативные
отрицания являются операторами, применимыми к
логическому субъекту, тогда как лексические
становятся его составной частью.
Интересна в этой связи неоднозначность
интерпретации операции отрицания на уровнях
глубинной й поверхностной грамматических структур.
В контексте трансформационно-генеративной
грамматики по поводу отрицания были
сформулированы три гипотезы: а) отрицание вводится
посредством трансформации базовой утвердительной
последовательности; б) отрицание является
формальным элементом, образующим базовую
последовательность; в) отрицание представляет собой
поверхностное явление.
Первая гипотеза не учитывает дистрибутивные
схемы и влечет за собой множественность
интерпретаций. Зато сопоставление двух других
подходов позволяет уточнить проблемы, возникающие
в связи с наличием в естественном языке нескольких
негативных подсистем (синтаксических маркеров,
лексических маркеров и собственно негативных
элементов).
Принимая вторую гипотезу мы предполагаем, что
отрицание основано на существовании формального
элемента (neg) (E. С. Клима). Если в какой-то
предполагает, что для его понимания необходимо
ввести neg и если х является позитивным, то у
можно квалифицировать как негативный термин.
Семантическая эквивалентность между негативным
термином и позитивным термином + neg вводит
детерминацию класса эквивалентности на уровне
терминов, выражающих отрицание.
Для дифференциации форм функционирования
отрицания может быть введено понятие «сферы
действия отрицания» (la portee de la negation),
которое может распространяться на всю фразу или
только на ее фрагмент. Однако неоднозначность
дистрибуции негативной компоненты делает
очевидной необходимость учета процедур перехода
от глубинных структур к поверхностным. Если верно
(как полагают представители трансформационных
грамматик), что трансформации не могут вносить
элементы, имеющие смысл,
55
правила интеграции neg с другими составляющими не
допускают образования специфицированных
элементов. В таком случае, если интерпретация neg
зависит от поверхностной структуры (где нет
оснований говорить о едином элементе neg), нет
необходимости определять neg на уровне базовых
составляющих. Если же негативный компонент
вводится в базовую структуру (как в «стандартной
теории» Н. Хомского), функция neg зависит от
окружения и отрицание становится мобильным
элементом.
Согласно Н. Бакри, трансформационный анализ
позволяет сделать следующие выводы: 1. Отрицание
не является продуктом единой трансформационной
операции; 2. Невозможно постулировать
многообразие негативных форм, постулируя наличие в
базовом уровне единой негативной составляющей; 3.
Анализ должен касаться поверхностных форм,
регрессируе-мых до уровня базовых составляющих; 4.
«Сфера действия отрицания» зависит от его позиции на
поверхностном уровне и от функции, которую оно
выполняет в глубинных структурах. Отрицание
является не только грамматической, сколько
функциональной категорией [31, с. 47.]
Следовательно, интерпретация отрицания
предполагает существование семантической теории,
учитывающей трансформации между глубинными и
поверхностными структурами. В интересующей нас
перспективе отметим, что упомянутые выше теории
учитывают главным образом синтагматические
аспекты функционирования отрицания. Между тем,
соответствующие отрицанию символические формы,
представленные in absentia, по определению связаны с
парадигматикой, что предполагает существование
дополнительных аспектов функционирования
негативных процедур, остающихся вне поля зрения
синтаксического анализа.
Действительно, на каком основании мы
определяем некоторый терм как «позитивный» или
«негативный»? Если речь идет об оппозиционной паре
глубинной структуры, такое определение является
произвольным. Только на лексическом уровне язык
располагает специальными морфемами,
характеризуемыми как «негативные». Является ли их
распределение симметричным?
Обычно речь идет по крайней мере о трех
группах лексических единиц: а) отрицательных
частицах^
56
служащих маркерами поверхностного отрицания; они
могут функционировать также в форме
анафорического индекса ('нет'), представляющего
собой результат негативной трансформации с
эллипсисом итерируемой фразы; б) лексемах,
выполняющих негативные функции ('никто'); в)
антонимах, образованных с помощью негативных
частиц.
Сразу же можно обратить внимание на
дистрибутивную асимметрию этих терминов. Для (а)
удобно воспользоваться примерами французского
языка^ где отрицание образовано конструкцией пе...
pas, то есть имеются две отрицательные частицы. Pas
может функционировать самостоятельно (pas de
probleme) или редуцироваться, если за негативной
конструкцией следует лексема группы (б), образующая
двойное отрицание. Ne может быть инвентировано в
конструкции пе ... gue, выражающей сильное
утверждение. Эта частица является распределенным
(маркированным) термином оппозиции.
То же самое для лексем группы (б). Рассмотрим
оппозиционную пару jamais/toujours
('никогда/всегда').Jamais может выступать в
конструкции a jamais, pour jamais ('навсегда'), тогда
как toujours необратимо. Опять мы имеем дело с
маркированной оппозицией типа (А/А + не-А).
Что касается группы (в), то каждый, кому
приходилось заниматься переводом с иностранного
языка знаком с ситуацией, когда негативная форма
требует обращения к словарю, так как неясно, от
какого из возможных значений слова она образована.
Разумеется, семический состав и спектр словарных
значений несовместимы, но если не требовать от
иллюстрации большой строгости, ситуацию можно
представить как:
В этом случае маркированной является
позитивная форма. Однако негативные формы
нередко до такой степени лексикализованы, что
образуют в словаре трансформационную группу.
Например, француз-кое decaputation
('обезглавливание') является негативной формой от
галльского caput ('голова'), которое в современном
языке вытеснено tete. Caput, как и tete, могло
обозначать 'главу социальной группы'. Мета-
57
форически «обезглавливаться» может как индивид, и контрарности (см.: [10, с. 497—498; 46, с. 49—50;
так и группа. Между тем, обратная трансформация, 69, с. 163—165]). В первом приближении, операция
производная от лексикализованной негативной формы отрицания позволяет сформулировать отношение кон-
(recaputation) в целом не является нормальной и традикторности. Мы не можем ввести элементарную
допустима только в случае фигуративного сигнификативную единицу, называемую семой (Si),
употребления. Употребление двойного отрицания не введя одновременно ее противоположность (Si).
показывает, что на уровне семического распределения Следующая операция состоит в объединении (Si) с
негативная форма маркирована. предполагаемым ею термином (S 2 ). Таким образом,
К аналогичным выводам приводят и за операцией отрицания, принадлежащей
психолингвистические исследования: «Принцип дизъюнктивному ряду, следует операция утверждения,
лексической маркировки позволяет учитывать относящаяся к конъюнктивному ряду. На этой модели
асимметрию процессов припоминания (...) В паре
антонимов позитивный термин оказывается можно перейти от контрадикторности (Si) к (Si) «
немаркированным, ибо он отсылает к ансамблю контрарности относительно (S2).
обозначаемого класса и может быть нейтрализован в Симметричная операция отрицания, производимая
некоторых контекстах. Негативное и маркированное над (S2) дает нам (S2) и затем посредством
взаимно перекрывают друг друга» [31, с. 72—73]. утверждения, осуществляемого над (S 2 ), приводит к
На то же обстоятельство обращает внимание А.- (Si). В результате, элементарная структура
Ж. Греймас: «В метасемантическом плане отрицание сигнификации приобретает вид семиотического
учитывает парадигматическую субституцию, которая квадрата:
может быть понята двумя способами. Синхронная
субституция может пониматься как отрицание
проявившегося термина в пользу латентного термина
(антифраза). Диахрояная субституция является
последовательностью терминов парадигмы, из на котором выполнимы шесть отношений: два
которых первый, уже проявившийся, отрицается в отношения контрарности (взаимной пресуппозиции)
пользу второго (антитеза) (...) Функционирование (Si— S2 и Si—S2), два отношения контрадикторности
отрицания можно уточнить с помощью понятия
диахронной субституции. Для того, чтобы могло (противоречия) (Si—Si HS2—S2 и два отношения
производиться отрицание, необходимо, чтобы оно дейксиса (простой пресуппозиции) (Si—S2 и S2—Si). На
осуществлялось на парадигме (или в ансамбле этой модели может основываться, в частности,
парадигматических структур), вызывающей элементарная аксиология [69, с. 177] <и заданы правила
перемещение позитивных терминов в негативные актуализации и нейтрализации ценностей,
термины» [71, с. 249—250]. синтагматическое сцепление которых развертывается в
Таким образом, функционирование отрицания в нарративные структуры (см.: [73]).
первом приближении может быть представлено как
инверсия, осуществляемая на маркированной 1.6- Лингвистический символизм и
структуре, где возможность смыслового смещения теория коннотации
обусловлена наличием распределенного термина.
Если при первом отрицании инверсия относительно Оригинальная теория лингвистических форм
фиксирована, то при втором отрицании в символизма была выработана Копенгагенской школой
естественном языке всегда существует возможность структурной лингвистики. Ее представители (Л. Ель-
выбора между альтернативными формами. мслев и др.) попытались построить модель
Несколько позже (в 1970 г.) А.-Ж- Греймас структурной семантики («глоссематику»), основанную
модифицировал способ репрезентации элементарной на структурировании парадигматических отношений в
семантической структуры, выделив два базовых типа лексическом составе языка. Глоссематическая теория
оппозиции, основанных на отношениях символа, для обозначения которого Л. Ельмслев ис-
контрадикторности
59
58
 пользовал заимствованный у Дж. С. Милля термин
«коннотация» (соозначение) интересна, в частности,
в ее семиотических и текстологических
спецификациях, осуществляемых Р. Бартом, М.
Арриве и др. (см.: [3; 29]).
Отметим, что семантическая программа Л. Ельм-
слева получила со стороны лингвистов весьма
неоднозначную оценку. Ц. Тодоров характеризует ее
как «слишком формальную», поскольку глоссематика
интересует только абстрактная решетка, образуемая
словами и их корреляциями [130, с. 6]. Но
существуют и прямо противоположные оценки. По
мнению А.-Ж- Греймаса, например, революционность
ельмслев-ского концепта «содержания» состоит как
раз в том, что он означает «смерть формализма» [71,
с. 61].
Представляется, что противоречивость оценок
обусловлена в данном случае чисто
эпистемологическими соображениями.
лингвистической точки зрения, предпринятая Л.
Ельмслевым попытка структурирования лексического
состава языка действительно оказалась
несостоятельной. Структурное описание может
осуществляться при условии редукции открытых
классов к закрытым классам. Между
структурирование семантики производится на основе
лексических корреляций, хотя известно, что я а этом
уровне в естественном языке закрытые классы
отсутствуют.
Однако чисто методологический просчет не
исключает в данном случае эпистемологической
продуктивности предложенной датским лингвистом
модели. Л. Ельмслев различает в языке «план
выражения» и «план содержания», которые частично
перекрывают отношение «означающего»
«означаемого». Наряду с этим, проводится различие
между «формой» и «субстанцией», выполнимое как в
«плане выражения», так и в «плане содержания».
Соответственно, мы получаем четыре категории:
субстанция 'форма
выражения содержания
| субстанция форма
{содержания выражения
Здесь структура знака образована отношением
«формы выражения» к «форме содержания», то есть
линг-гвистический знак представляет собой чисто
формальную сущность.
60
Предполагается, что форма поддается анализу с
помощью лингвистических средств, тогда как
описание субстанции должно учитывать
экстралингвисти-ческие характеристики. Это
допущение хорошо иллюстрируется для «плана
выражения», где к форме относятся фонологические
различительные признаки, изучаемые фонологией как
лингвистической дисциплиной, а к субстанции —
звуки, изучаемые фонетикой. Допущение о
структурной однородности «формы» стало
теоретическим основанием для построения
структурной семантики А.-Ж. Греймаса, основанной
на принципах компонентного анализа (см.: 2.1).
Однако понятие «субстанции содержания» оказалось
наиболее неоднозначным и сложным для
определения. С одной стороны, она не относится к
языку. С другой стороны, как отмечает А.-Ж.
Греймас, она может быть понята только при помощи
С лексикализации, которая располагается внутри
универсума означающих.
Следовательно, «субстанция содержания» должна
рассматриваться не как экстралингвистическая
реальность, а как проявление лингвистического
содержания, расположенного на другом уровне, чем
тем, форма. Фактически, субстанция содержания может
быть отнесена к «символизму», тогда как форма
образует его (содержания) семиотическое измерение [71,
с. 106]. Следовательно, лингвистический знак,
образующий формальное единство выражения и
содержания имеет вне себя только «субстанцию
выражения» и ориентирован внутрь, на «субстанцию
содержания». Это означает, в частности, что референтом
знака могут быть только другие системы сигнификации.
Предложенная Л. Ельмслевым концепция знака
и позволяет моделировать некоторые аспекты отношения
лингвистического и экстралингвистическо-го
символизма, определяя границы применения
лингвистических методов. Она продуктивна в двух
отношениях. Во-иервых, когда мы переходим к
целостным семиотическим единицам, представленным
текстами. Во-вторых, когда мы имеем дело с системами,
где означаемые материализованы в субстанции,
отличной от той, 'Которая присуща самим этим
системам (см.: [3, с. 131]). Оставляя в стороне
специфические семиотики второго типа, особенно
подробно изученные Р. Бартом, рассмотрим факты,
имеющие текстологическое значение.
Отметим, что установление изоморфизма между
61
формой выражения и содержания позволяет
определить границы, в рамках которых правомерно
представление текста как целостной единицы, в
некотором отношении аналогичной знаку. Например, по
мнению представителей Льежской неориторической
школы, нарративный знак, репрезентующий текст как
целостную единицу, может быть представлен как
единство формы выражения (нарративный дискурс) и
формы содержания (семантика рассказа) (см.: [12, с.
ЗОН). Форма содержания, в свою очередь, может быть
интерпретирована на основании частичной аналогии се-
мической дистрибуции в лексеме и в тексте.
Точно так же текстологическую интерпретацию
получает и теория коннотации. Л. Ельмслев
изображает структуру знака как отношение (R) между
формой выражения (Е) и формой содержания (С), где
элементарная система имеет вид (ERC). Тогда
вторичные знаковые образования могут быть двух
типов. В первом случае знак (ERC) будет означающим
во вторичной системе: (ERC) RC. Полученную
семиотику Л. Ельмслев называет «коннотативной
семиотикой». Первая система представляет собой
«денотативный план», а вторая — «коннотативный
план». В коннотативной системе план выражения сам
является знаковой системой. Во втором случае первая
система (ERC) становится планом содержания ER
(ERC). Таковы «метаязыки», где план содержания
представлен знаковой системой [3, с. 157—158].
Отметим, что Л. Ельмслев проводит различие
между научными и ненаучными метаязыками.
Ненаучные метаязыки- являются «естественными», то
есть не проводят функционального различия между
«метаязыком» и «объектным языком». Что касается
научных метаязыков, то их термины образуют корпус
связаных определений. Это означает, что сам
метаязык предварительно был представлен как
объектный язык и изучен на иерархически более
высоком уровне. В сущности, ненаучный метаязык
относится к той же риторической функции, что и
коннотативные знаковые системы.
Однако лоняткя «коннотации» и «денотации»
остаются плохо определенными. Денотативное
отношение (под которым Л. Ельмслев понимает
первичную сигнификацию) является базовым. Но для
этого форма содержания должна быть предварительно
представлена в виде дискретных единиц.
Следовательно, понятие «денотации» не может
определять «коннота-
62
цйю», так как само требует предварительного
определения.
Эти понятия можно определить в случае
интерсемиотического перевода (на уровне вторичных
моделирующих систем), где единицы комногаруемой
системы могут иметь, в частности, другие размеры, чем
единицы коннотирующей системы. Например, когда
заглавие произведения коннотирует текст, его
денотатом может быть фрагмент текста, другой текст
или внетекстовая реальность.
Наряду с интерсемиотическим применением,
концепция Л. Ельмслева может использоваться для
описания интра- и интертекстуального символизма. На
примере средневековой экзегезы мы видели, что
фрагменты текста, имеющие различный иерархический
статус, могут символизировать друг друга. Текст,
представленный как трансформируемая группа,
связанная интертекстуальными отношениями, начинает
функционировать как семиотическая модель. Поскольку
символические отношения могут устанавливаться на
разных уровнях в иерархии текста, коинотативные
системы образуют многоуровневые структуры.
Л. Ельмслев предусматривал также возможность
того, что коннотативная семиотическая система
может иметь дополнительный план содержания,
представленный некоторым языком. Один из вариантов
такой семиотики разрабатывается М. Арриве (см.:
[29]). В качестве примера анализируется текст А.
Жарри, где описываемая «реальность» в
действительности является корпусом малоизвестных
литературных и музыкальных произведений. Здесь
каждое описание объекта выполняет двойную функцию:
денотативную (обозначает некоторый объект) и
коннотативную (обозначает функцию этого объекта в
референциальном произведении):
(ERC)
где (ERC) в левой части является текстом А. Жарри,
рассматриваемым как язык денотации. Этот текст
образует план выражения второго текста, поэтому
соответствует (ERC) в правой части формулы.
Поскольку коннотируется художественное
произведение, язык которого сам по себе
коннотативен, отношение сим-
63
волйзацйй можно представить как: (ERC) R l(ERC) ма сигнификации, символ (который можно
RC]. определить как коннотированную сигнификацию)
Такой тип структурирования отличается от первичен относительно проявления знака в
традиционного только дополнительным уровнем поверхностных уровнях коммуникации. Символизм,—
сложности. Если мы захотим, на манер А. Жарри, лингвистический или экстралингвистический,—
описать его собственный текст, мы получим язык, устанавливает сеть отношений, обеспечивающих
который в левой части будет на один уровень сложнее: взаимную референцию означающих и означаемых в
(ERC)R {[ERC] R[(ERC) RC]}. Следовательно, при горизонтальном и/или вертикальном планах, таким
структурном описании текста не обязательно образом, что фиксированные знаковые компоненты
отказываться от традиционной модели знака. проявляются только в локальной прагматике
Достаточно консолидировать ее, умножая число дискурса.
дискурсивных планов. Наличие символизма относится к общей
На этом этапе возникает потребность в (риторической) функции дискурса, обеспечивающей его
определении денотативного плана, которому М. Арриве интерпретацию. Установление референциального
приписывает значение референции: это первоначальное отношения осуществляется только в процессе
(D), которое не должно смешиваться с интерпретации дискурса. При этом можно
предположить, что число интерпретативных
первоначальным (R). В элементарной структуре стратегий конечно, поэтому в дискурсах,
понятие денотата вводится с помощью формулы: ERC - организованных по типу целостного знака (текстах),
*■ D -*■ ERC, где «денотат» функционирует как возможно конструирование инварианта для
семиотический транслятор между двумя означающими потенциально бесконечного множества смыслов.
системами. Если коннотированный таким образом
текст сам коннота-тивен, (например, представлен
скрытой цитатой или метафорическим текстом), правая
часть формулы стуктурируется:

D - + E R - причем структурированию может подвергаться как (С), так и (£),

коннотирующеетретью систему (ERC).
 Число дискурсивных планов теоретически бесконечно, тогда как операциональные возможности че ловека, вводимые в действие при порождении и/или интер
конечны. Поэтому при осуществлении интерпретации важно определить «нулевой уровень», представленный референциальным текстом. Его определение
инструментальную функцию, локализуя точку фокализации относительно интерпретатора. При изменении прагматической ситуации этот уровень может б
обусловлена, в частности, потенциальная многозначность текста.
Подведем некоторые итоги. Различие между понятиями «знака» и «символа» связано с проблемой отношения сигнификации и референции. Поскольку р
всегда выступает некоторая систе-
64
 2. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ БАЗИС
СОВРЕМЕННОЙ НЕОРИТОРИКИ
Центральной проблемой любой риторической
теории является проблема классификации
фигуративных процессов. Наиболее разработанные
классификационные модели, предложенные Р.
Якобсоном и Льежской риторической школой,
основаны на методах семантического анализа,
позволяющих определить границы формального
подхода ж изучению метафорических процессов и
одновременно распространить риторический анализ на
надфразовые дискурсивные единицы. Хотя методики,
используемые современной неориторикой, в общих
чертах были разработаны еще в середине 60-х гг.,
целесообразным представляется начать с их краткого
изложения.
Дело в том, что неориторика (по крайней мере,
Льежская школа) непосредственно унаследовала
теоретические идеи Л. Ельмслева и Парижской
семиотической школы, в задачи которой входило
построение «трансфразовой семантики», имеющей
сквозное дискурсивное распределение. Результаты
этих исследований получили текстологическое
применение, в частности, в «тематическом анализе» Т.
А. ван Дейка. При этом была осуществлена
определенная модификация традиционных методов
компонентного анализа, выявляющая фигуративное
измерение в организации дискурса. В наши задачи в
данном случае входит не описание компонентного
анализа как специального лингвистического метода, а
определение того проблемного поля, в котором
пересекаются интересы риторики и общей семантики.
2.1. Общие принципы компонентного анализа
Компонентный (семический) анализ зародился в
американской антропологии и этнолингвистике как
средство описания ограниченных лексических классов.
В первоначальном варианте он примыкал к теории
«семантических полей». В 60-е гг. Б. Поттье и А.-Ж-
Греймасом были выработаны оригинальные методи-
66
ки построения структурной семантики, получившие,
помимо прочего, риторическое и текстологическое
применение (см.: [52; 54; 56; 69; 71; 80; 81; 82; 102;
103; 104; 126; 130]).
Концепт семантического поля восходит к
«ассоциативным полям» Ш. Балли, который долгое
время использовался в лингвистической семантике и
стилистике. Он основывается на следующей гипотезе:
семантическая структура образована из
«микроструктур» («семантических полей»). Каждое
такое «поле» является лексической сеткой,
организуемой вокруг базового концепта.
Предполагается, что изучив разные «поля», можно
распространить те же операции внутри лексики в
целом. Тогда лексика структурируется наращиванием
«полей» и организация всего семантического ансамбля
должна соответствовать совокупности представлений
о мире («энциклопедии») того или иного общества.
Эта теория близка гипотезе Э. Сепира — Б. Л.
Уорфа, основанной на классификации концептов, а не
слов. Анализ семантических полей обычно
результативен в тех случаях, когда концепты реально
образуют часть однородного словаря. Поэтому не
удивительно, что в этнолингвистике этот метод
применяется к системам родства, цветовому спектру,
зоологическим и ботаническим таксономиям (см.: [96;
102]).
В рамках дистрибутивного анализа
высказывались предположения, что «поля» основаны из
слов грамматического класса, имеющего идентичную
дистрибуцию. Этот принцип был сформулирован 3. Хэр-
рисом: две морфемы, имеющие различное значение,
различаются также по своей дистрибуции. Однако
^проблема остается открытой, так как слова,
относя-'цщеся к различным грамматическим классам,
облада-jjpr семантической близостью. Как отмечает Ц.
Тодо-'ров, в настоящее время мы не располагаем
формальными критериями для разграничения
«семантических йолей» [130, с. 14].
., В 1958 г. П. Гиро попытался распространить
понятие «вербального поля» на текст. Речь шла об
образовании вокруг некоторого концепта ансамбля
элементов, аналогичного «семантическому полю» в
языке. .Эта попытка была предпринята
приблизительно в то |Же время, когда М. Риффатер
впервые определил стилистическую структуру текста
как динамическую последовательность
маркированных элементов, взаимо- *67
 действующих с немаркированными элементами, который можно назвать «семемой». Например: chaise
образующими контекст. (S1 , S 2 S3 , 5 4, ('чтобы сидеть', 'на ножках', 'для одного
Отметим, что на уровне дискурсивной семантики человека', 'со спинкой'). В ансамбле, входящем в
понятие «вербального поля» ближе к понятию fauteuil, chaise определяется негативно, как термин,
«изотопии» (семантической однородности дискурса), не имеющий (S5) ('с ручками'). Исследователь может
чем к понятию «поля». Однако П. Гиро рассматривал удовлетворяться различием сем на основании их
его как непосредственно данное, тогда как в присутствия/отсутствия. Сема всегда принадлежит
действительности оно конституируется в ходе некоторой семеме, равно как семема является
прочтения текста и постоянно модифицируется. набором сем.
Следовательно, концепт «семантического поля» Отметим, что анализ осуществляется на примере,
отличается от еемической структуры, поскольку представляющем интуитивно данное семантическое
предполагает рассмотрение ассоциативных отношений поле. При таком анализе осуществляется
в языке, а не в речи. проникновение в референт, а не в смысл.
Преемственность между теорией «семантических При сравнении семем выделяются общие
полей» и «компонентным анализом» (семанализом) элементы, образующие архисистему. Например, семы Sl
в том виде, какой он приобрел во Франции, может nS2 находятся во всех семемах, образующих
быть установлена только в техническом плане. (В се- рассматриваемый ансамбль. Следовательно, мы имеем
манализе значение лексем, входящих в некоторое дело с архилексемой siege ('сиденье'), относящейся к
«поле», разлагается на простые единицы, идентичные остальным лексемам по принципу включения.
для разных слов). В теоретическом же плане эти Соответствующая ей архисемема является
концепты расходятся, так как «поле» предполагает субансамблем всех этих семем.
существование ассоциативного феномена, который не Таким образом, могут быть выделены базовые
определяется лингвистическими средствами и
принадлежит области психологии [130, с. ПО]. понятия.
Семанализ основывается на принципе, согласно Сема является минимальной различительной
которому любая лингвистическая единица чертой.
одновременно служит контекстом для более простых Семема является ансамблем сем. Различие между
единиц и/ или находит свой контекст в более сложной двумя семемами состоит по крайней мере в одной
единице. Разложение продолжается вплоть до семе.
атомарного уровня. Отметим, что последнее состояние Архисемема является ансамблем сем, общих для
является инфралингвистическим: ни различительные нескольких семем.
черты в фонологии, ни семы в структурной семантике Классема является характеристикой
не имеют независимого существования. Единицы принадлежности еемем к общим семантико-
сигнифи-кации, проявившиеся в дискурсе, начинаются с функциональным классам.
уровня непосредственно превышающего уровень Если семический уровень является
элементарных единиц [12, с. 63]. Иными словами, инфралингвистическим, то элементарный
элементарные компоненты образуют дискурсивную лингвистический уровень образует лексика,
инфраструктуру, которая может рассматриваться представленная двумя классами: морфемами
только со стороны «формы». (комбинациями реляционных сем) и комбинациями
Семанализ, предложенный Б. Поттье, выявляет морфем я лексем (реляционных и субстанциальных
элементарные отношения (семы), основываясь на двух сем). Поскольку сема является инфралин-гвистичесжой
типах декомпозиции. Например, ансамбль таких единицей, она не повторяется внутри слова. Поэтому
лексем, как pouf ('пуф'), tabouret ('табурет'), chaise морфема (лексема) может быть определена как
('стул'), fauteuil ('кре мо') может быть определен с дискурсивная последовательность, образованная
помощью шести субстагциальных сем (семантических пучком неитерировэнных сем. В единицы высшего ранга
различительных признаков). Каждая «форма она включается с помощью «классемы».
выражения» имеет «содержание», состоящее из Комбинирование лексических единиц влечет за
ансамбля сем, собой новые отношения между классемами и
68 семемами,
69
 которые могут быть определены как «синтагматемы».
Каждая лексическая единица обладает некоторой
комбинационной валентностью. На этом уровне могут
развертываться риторические модификации,
выполняющие в дискурсе смыслообразующие функции.
Нарушение комбинационной валентности связано с
модификацией семического содержания семемы,
осуществляемой посредством вычитания и/или
прибавления некоторой семы (см.: [103, с. 122—130]).
Все эти формы располагаются на пересечении двух
тенденций. Одна устанавливает отношение с
частными составляющими (семами), другая с
семантическими классами, выявляющими
дистрибутивные состояния (классемами), которые
можно определить как семы, итерированные в группе
контекстов. Второй тип отношений учитывает
образование синонимических и омонимических классов.
В случае синонимии могут быть установлены четыре
отношения: 1) исключение (нет ни одной общей
семы), 2) пересечение (имеется по крайней мере одна
общая сема), 3) включение (частичная синонимия) и
4) идентичность (полная синонимия). Полная сино-
■нимия, то есть идентичность, в языке реально не
встречается.
В случае омонимии две субстанции представлены
в одной и той же форме, образуя три типа отношений:
1) исключение, 2) пересечение (полисемия) и 3)
включение (где при дискурсивном употреблении в
семеме удерживается только часть сем). В последнем
случае мы имеем дело с «метафорой» [103, с. 135—
1361.
Предлагаемая Б. Поттье модель образует метаязык,
с помощью которого описывается дистрибуция
смысловых компонентов. Центральную роль играет
понятие итерированной (повторяющейся) семы
(классе-мы), которая задает функцию распределения
элементарных компонентов и осуществляет коннексию
между наборами свойств и терминальными классами.
Однако в силу того, что на первом этапе анализа
декомпозиции (разложению) подвергаются концепты,
возникает частичное смешение терминов метаязыка и
объектного языка.
Более операциональной представляется
дедуктивная модель структурной семантики,
предложенная в 1966 г. А.-Ж- Греймасом. Здесь
предполагается построение абстрактной системы
отношений, с помощью
70
которой могло бы учитываться «трансфразовое»
распределение смысловых компонентов в дискурсе.
Понятие семы определяется с помощью
артикуляции, реализуемой в замкнутом семантическом
универсуме (что с самого начала предполагает отказ от
ре-ференциального отношения). Восприятие термина
связано с установлением различия, то есть с наличием
по крайней мере двух терминов, объединенных
некоторым отношением. Отсюда выводятся два
следствия: 1) единичный термин не имеет значения и 2)
значение предполагает наличие отношения между
элементами.
Для того, чтобы два термина воспринимались в
одном ансамбле, необходимо, чтобы они имели что-то
общее и в то же время в каком-то отношении
различались. Отношение между ними одновременно
является конъюнктивным и дизъюнктивным. Такой тип
отношений А.-Ж. Греймас называет «элементарной
структурой». Элементарные единицы следует искать
на уровне структур, а не на урове элементов: «Язык
является не системой знаков, а объединением
структур сигнификации» [71, с. 20].
Общий знаменатель, на основе которого
артикулируется значение, определяется как
семантическая ось. Различительные признаки,
артикулированные на одной оси, представляют собой
семы. В простейшем случае артикуляция
осуществляется на основании наличия/отсутствия
различительного признака (как в случае: осел/ослица),
что можно представить как (S/—S). Однако эта схема
неприменима к оппозиции типа: мальчик
(мужск.)/девочка (женск.), так как термин «девочка»
располагает собственной семой. Такая артикуляция
может быть выражена как (S/non—5).
Эти два артикуляционных типа представлены в
фонологической системе Р. Якобсона. Однако в ряде
случаев в оппозиции может присутствовать третий
Термин (напр.: большое/малое + среднее). В
аксиоматике В. Брендаля это явление интерпретируется
следующим образом: две полярные семы (S/non—S)
могут принимать третью сему, не являющуюся ни (S),
ни (поп—S), которая называется нейтральной. В
других случаях эта сема может попеременно принимать
значения (S) и (поп—5). Такие семы называются
комплексными.
В действительности, как отмечает А.-Ж. Греймас,
у В. Брендаля комплексной является только артику-
71
 ляция, число же сем остается постоянным. Это
допущение о двойной артикуляции еемических
категорий было уточнено в 1970 г. с помощью
«семиотического квадрата», позволяющего, как мы
видели, анализировать также аксиологические
системы. Между тем, более ранняя модель, изложенная
в «Структурной семантике», интересна, как нам
представляется, тем, что учитывает риторически
важную иерархию между контекстуальными и
ядерными семами.
В качестве примера обратимся к анализу лексемы
tete ('голова'). Анализ осуществляется путем
индексации контекстуального распределения сем и
типологии контекстов. В первом приближении, здесь
можно выделить такие контексты, как: а) «лысая
голова» (индексируется: 'часть, покрытая волосами');
б) «ломать голову» ('костная часть'); в) «стадо из ста
голов» ('организм как дискретная единица'); г)
«венценосная голова» ('статус человеческой
личности') и т. д.
Существенную роль играют контексты, основанные
на оппозиционных отношениях: «с головы до ног» (de
la tete aux pieds), «ни хвоста, ни головы» (ni gueue ni
tete). Тот факт, что 'голова' противопоставляется либо
'ногам', либо 'хвосту', выявляет наличие
семантической артикуляции
'вертикальное/горизонтальное', коррелирующей, через
посредство оппозиции 'антропоморфное/зооморфное' с
универсальной категориальной парой
'культура/природа'.
Следовательно, существует корреляция между
контекстуальными (дискурсивными) вариантами и
вариантами словарного содержания лексемы, которые
в каждом конкретном случае проявляются как
отношения, определяемые в рамках элементарной
структуры значения. На этой стадии можно выделить
семи-ческое ядро (Ns), содержащее инвариантные
семы и семические варианты или контекстуальные
семы (Cs). В этом случае смысловой эффект,
производимый в определенном контексте, или семему
(Stn) можно определить как комбинацию (Ns) и
(Cs); Stn~Ns + + Cs.
В фигуративных выражениях нуклеарная сема
может нейтрализоваться и тогда вся смысловая
нагрузка приходится на фигуративную сему. Например,
в стершейся метафоре: «J'ai faut la gueue plus d'une
demi-heure au guichet de la poste» ('Я более получаса
простоял в хвосте у почтового окошка') 'голова' пред- 72
ставлена in absentia в силу актуализации оси
'горизонтальности', вводимой лексемой 'хвост'.
В целом, ансамбль рассматриваемой лексемы
упорядочивается вокруг двух ядерных сем
'оконечность' и 'сфероидность', комбинируемых с
различными контекстуальными семами. Архисемема в
данном случае конструируется как инвариант, а
контекст функционирует как система соответствий
между семическими фигурами. Их совместимость
состоит в том, что два ядра могут комбинироваться с
одной и той же контекстуальной семой.
Проявление более чем одного ядра влечет за собой
итерацию одной или нескольких контекстуальных сем.
Однако термин «контекстуальная сема» неоднозначен,
так как семы могут быть контекстуальными
относительно рассматриваемого ядра, но принадлежать
смежному ядру, а не контексту. В противоположность
ядерным семам, контекстуальные семы в
собственном смысле слова могут рассматриваться как
«классемы». Этот аспект семантической теории А.-Ж-
Греймаса, на который обычно обращается мало
внимания, представляется чрезвычайно существенным с
точки зрения неориторического подхода к вопросам
семантики. На уровне элементарных составляющих
французский ученый дифференцирует «словарные» и
«дискурсивные» значения. Поскольку изотопия
(семическая однородность) дискурса образована
итерированной последовательностью контекстуальных
сем, регулирующих правила семического
комбинирования на всем его протяжении,
продуцирование дискурса может интерпретироваться
как интеграция в нем контекстуальных (фигуративных)
элементов, обеспечиваемая классема-ми. В результате
рассказ, развернутый на уровне глубинной
семантической структуры, оказывается «большой
метафорой мира» [72, с. 205]. Именно эти идеи
структурной семантики и оказались базовыми для
теории изотопии текста Льежской неориторической
школы и тематического анализа Т. А. ван Дейка.
2.2. Границы формально-синтаксического
анализа метафоры
Первые попытки определения специфики
метафорической речи в лингвистике были предприняты
на основе синтаксических критериев (см.: [35; 1231).
Син-
73
 таксический подход представляется для лингвиста ние с символом и ^противопоставляющего их
соблазнительным в нескольких отношениях. Во- метафоре.
первых, он предполагает построение чисто Оригинальность работы Ж. Жанетта состоит в том,
лингвистической модели функционирования метафоры. что он сводит эту группу тропов ,к метафоре in
Во-вторых, не противоречит установкам дескриптивной absentia. Этот «базовый» троп может быть получен с
лингвистики, что до сравнительно недавнего времени помощью серии эллипсисов. Обыгрывается
было немаловажным обстоятельством, особенно в синтаксическое различие между сравнением,
англоязычных странах. Наконец, в-третьих, синтаксис вводимым с помощью comme ('как') *и метафорой in
является наиболее изученным лингвистическим absentia, которую обычно представляют как «чистую
объектом. субституцию».
В конце 50-х гг. анализ метафоры строился на Упростим для наглядности эллипсическую
основе отношения морфо-синтаксических классов (то
есть с учетом принадлежности метафорических последовательность. Рассмотрим сравнение:
терминов к различным частям речи). Такая методика (I) Жак глуп как осел
ориентировалась главным образом на 14 3 2
стилистичес кое употребление метафоры. Выделенные Производя эллипсис прилагательного, получим
категории оказались слишком общими, чтобы их можно формулировку, перекрывающую то же логическое
идентифицировать со строго определенными отношение:
лингвистическими механизмами. (II) Жак как осел
Эта н еудача породи ла от рицательн ое отн ошени е 1 3 2
к применению синтаксических методов в риторической При этом возникает искушение перейти к третьей
области. Предполагалось, что синтаксис принимает форме, которая представлена метафорой in
участие в передаче «логической» ('референциально praesentia:
соотнесенной') информации и нейтрален относительно (III) Жак (есть) осел
фигуративных процессов. Так, по мнению А. Генри, 1 2
грамматика не принимает участия в выработке Осуществляя эллипсис сравниваемого термина, эту
метафоры, тогда как сравнение (предполагающее рефе- форму можно перевести в метафору in absentia:
ренциальную соотнесенность) располагает (IV) Какой осел!
собственными грамматическими средствами (см.: 2
[76]). Возникает иллюзия 'непрерывности: каждая
Обычно, как отмечает Ж. Тамин, эти утверждения формулировка получена с помощью эллипсиса
основываются на анализе выборочных примеров. Для
предыдущей, что 'Предполагает идентичность
понимания риторических теорий немаловажно
сравнения и метафоры.
учитывать форму тех метафор, которые цитируются
авторами . Унит арн ый ан ализ метафоры воз можен Такое объяснение основано на допущении, что
толь ко при фокализации одного типа, поэтому лингвистическая семантика ограничивается референ
противоречащие друг другу теории часто являются циальной функцией речи. При допущении, что линг
взаимодополнительными [123, с. 70]. вистическая коммуникация является референциальной
Распространенный способ критики и подвержена правилам элементарной логики, мы не
синтаксического подхода состоит в редукции можем установить различия между метафорой и срав
отношений метафоры и сравнения. Кажется, таков нением. Уточним в этой связи, о каком «сравнении»
случай концепции Ж. Же-нетта (см.: [68]), где идет речь.'
воспроизводится восходящая к латинской традиции В грамматической терминологии «сравнение» (со-
тенденция объединения сравне ния, метафоры и mparaison) обычно заменяется латинскими терминами
символа как группы тропов, основанных на аналогии. В comparatio и similitudo, которым соответствуют два
различных понятия. Под именем comparatio
современной литературе эта по зиция характерна
группируют средства, служащие для выражения
также для С. Ульмана (см.: [135]) и в более сравнительных понятий типа «больше», «меньше» «
нюансированном виде представлена у Г. Ба- шляра (см.: «равно». Следовательно, с помощью comparatio
[30, с. 33, 7 1 ] ) , объединяющего сравне- 74 вводится количественная оценка, тогда как similitudo
служит для вы-75
 ражения качественных суждений (см.: [74; с.52—53;
1371).
Во- французском языке синтаксические средства
сравнения классифицируются по двум различным
сериям: plus... que, moins... que, aussi... que для compa-
ratio; semblable a, pareil a, de nieme que и т. д. для
similitude Однако обе конструкции могут
образовываться и с помощью comme; одна и та же
формальная структура может использоваться для
выражения семантически различных отношений. В этом
случае конструкция с comme может приводить к
«синтаксическим метафорам».
Во фразе: «Пьер силен, как его отец» существует
эквивалентность между comme и aussi... que: это com-
paratio. Однако ошибочно было бы таким же образом
идентифицировать фразу: «Пьер силен, как лев». В
сомнительных случаях различие между этими
формами может устанавливаться подстановкой
вместо comme грамматических маркеров, образующих
парадигму similitude. Например, фраза: «Пьер глупее
своего отца» сохраняет структуру количественного
сравнения. Зато фраза: «Пьер глупее осла» (со всеми
ее дериватами) приводит к гиперболе (или литоте).
Следовательно, качественное сравнение входит в одну
группу с гиперболой и литотой и
противопоставляется метафоре, -независимо от
реализованной в нем синтаксической структуры. В
рассмотренном выше примере ( I I I ) может
интерпретироваться как редуцированное сравнение,
тогда как (IV) действительно является метафорой.
Серия эллипсов оказывается разорванной. Таким
образом, синтаксис не предоставляет эффективного
инструмента для дифференциации фигуративных-
механизмов. Семантические и синтаксические критерии
на этом уровне находятся в отношении
дополнительной дистрибуции. Однако неоднозначность
классификационных критериев не означает, что
синтаксические исследования в области риторики не
имеют никаких перспектив развития. Существует
тенденция ■к рассмотрению синтаксического и
семантического анализа как взаимодополнительного
(см. напр. Ц. То-доров: [127, с. 322—323]).
Впрочем, позиция Ц. Тодорова по этому вопросу
неоднозначна. С одной стороны,
взаимодополнительность предполагается в плане
различения «лексического» и «■пропозиционального
символизма»: синтаксический анализ мало продуктивен
при типологии фак-
U
76
тов «лексического символизма» (то есть собственно
метафор), но представляет необходимый аспект
анализа фактов «пропозиционального
символизма». Но это различение неявно
предполагает выделение метафоры из контекста, что
противоречит данным о тек-стообразующих
функциях метафоры (см.: [63]). С другой стороны, Ц.
Тодоров настаивает на взаимодополнительности
синтаксического и семантического анализа текста,
имея в виду синтагматические и парадигматические
отношения (хотя синтагматика сама по себе не
обязательно синтаксична). В конечном счете, тезис о
«взаимодополнительности» остается декларативным.
Более продуктивным представляется подход Ж-
Тамин, позволяющий определить реальные границы
синтаксического анализа, в рамках которых он
коррелирует с семантическими процессами (см.:
[123]). Исходя из анализа дискурсивной метафоры
(metaphore filee), основанной на функционировании
анафорических индексов, Ж- Тамин предлагает
радикализацию синтаксического анализа метафоры.
Метафорическая конструкция должна быть изучена в
ее отношении к контексту. Следует обращать
внимание не только на метафорические термины, но
и на нефигуративные элементы, с которыми они
синтаксически связаны.
Обращение к модели metaphore filee
симптоматично в том отношении, что ставит вопрос
о «сфере действия» метафорического термина.
Метафора, однажды употребленная, воздействует на
контекст в рамках фразы и «адфразовых
дискурсивных единиц. Правда, Ж. Тамин
игнорирует вторую возможность, ограничивая
метафору фразовым уровнем. Тем не менее,
существенно, что метафора рассматривается «е как
«точечный» троп, а как синтагма, содержащая
прямой и метафорический термины, взятые в
синтаксической (конструкции.
Если обозначить с помощью (Тр) прямой термин,
(Тпг) метафорический термин и (R) устанавливаемое
между -ними отношение, схема метафоры
приобретает вид (Тр R Тпг). Тогда части речи, к
которым принадлежат (Тр) и (Тпг) распределятся
по двум рубрикам.
а) Метафоры, где (Тр) и (Тпг) не принадлежат к
одной части речи. Для французского языка эта
рубрика представлена комбинациями: Глагол-(-
Наречие, Имя+Прилагательное и метафоры,
объединяющие глагол с субъектом и/или
дополнением. Эта категория
77
соединяется с традиционными метафорами in absentia. йых. Метафорические отклонения локализованы в
Характерно, что при определении отношения in семантике. Различие между такими высказываниями,
absentia Ж. Тамин избегает понятия «субституции», как: a) «L'Homme seuil est un escalier ('Одинокий
поскольку оно предполагает возможность мужчина это лестница') и б) «L'Homme seuil est un
реконструкции метафоры in praesentia и тем самым celibataire» ('Одинокий мужчина это холостяк') состо ит
стирает между этими разновидностями метафоры в том, что в (б) существует предустановленное
синтаксическую границу. отношение, отсутствующее в ( а ) . Иными словами,
б) Метафоры, где (Тр) и (Тт) принадлежат к выделение (Тр) и (Тт) осуществляется на
одной части речи. Эти метафоры перекрывают семантическом уровне. Никакие синтаксические
фигуры in praesentia. правила не запрещают произвести фигуративную
Дальнейший этап связан с анализом отношения переоценку некоторого фрагмента, и на этом свойстве
(R). Обычно предполагается, что метафоры, вводимые дискурса строятся многие тексты.
с помощью глагола etre ('быть') (Л 7! есть N2), выражают Разумеется, сторонники синтаксического анализа
эквивалентность и являются дериватами, сравнимыми не ставят задачи определения формальных
с формой (N{ есть как JV2) (similitude*). Для метафоры in критериев, автоматически! сигнализирующих о
praesentia эта гипотеза подвергается наличии в речи семантического отклонения. Речь идет о
экспериментированию путем подстановки comme решении типологических задач, и с этой точки зрения
('как'), постановки вопроса, на который может быть дан несущественно то, что (Тр) и (Тт) определяются с
единственный 'или множественный ответ, и пер мутации помощью семантической компетенции. Существенно
(перестановки внутри одной и той же синтагмы). другое. Если (Тр) и (Тт) могут подвергаться
Существенно, что устанавливаемая таким образом вторичной переоценке, трансформируется порядок
типология производится не путем указания применения синтаксических процедур. Известно, что
конструкции, которая могла бы распознаваться при термины, имеющие прямое употребление, могут
автоматическом анализе, а установлением корреляции переоцениваться в силу простой итеративности,
в распределении признаков. Различие между особенно если они вовлекаются в структуру анафоры.
сравнением и метафорами in absentia/in praesentia (Например, частое употребление метонимии «крови» у
представляет собой различие в дистрибуции Расина приводит к тому, что этот термин,
синтаксических форм и вводит реляционные критерии, употребляемый в прямом смысле, начинает
коррелирующие с глубинной структурой. восприниматься как символ [154]).
Работа Ж. Тамин показывает, что при При пермутации (Тр) и (Тт) изменяется тип
определенных условиях синтаксический анализ фигуры. Вероятно, здесь можно выявить классы
применим не только к фактам «пропозиционального возможных и невозможных перестановок, что
сим1волизма», но и к фактам «лексического позволило бы перейти к синтаксическому анализу
символизма». На уровне фразового анализа дискурса символических форм. Тем не менее, превращение
все фигуры имплицируют синтаксис, реализуемый в семантики в общесемиотическую дисциплину
фигуративном контексте. предполагает четкое различение семантического и
Полученные выводы совпадают с данными синтаксического уровней анализа. Это становится
семантического анализа, противопоставляющего особенно наглядным при рассмотрении
дискурсивную метафору и аллегорию. Следовательно, полемической части работы Ж. Тамин.
синтаксические критерии (или их наличие/отсутствие, В техническом плане здесь содержится много
что в некоторых случаях само по себе является точных наблюдений. Например, критикуя типологию Р.
типологическим критерием) могут использоваться в Якобсона, Ж- Тамин отмечает: «Парадоксально, что
типологических целях, по крайней мере в тех случаях, Якобсон, верный риторической традиции, относит к
когда «сфера действия» метафорических терминов не метонимии все примеры, обладающие чертами in
выходит за рамки фразы. absentia, которые помещаются в синтагме, тогда как
Между тем, синтаксис не позволяет корректно метафоры, которые обычно являются in praesentia,
отличать фигуративные употребления от относятся к парадигме» [123, с. 80]. Действительно,
нефигуратив- у Р. Якобсон* воспроизводится традиционная
пресуп-
78
79
 позиция, согласно которой метонимия
противопоставляется метафоре как in absentia/in
praesentia. Примеры смежности, в том числе и такие,
которые можно интерпретировать метафорически,
представлены in absentia: «L'airain sur ces monts
terribles vomit le fer et la mort» ('Бронза на этих горах
изрыгает железо и смерть'), «A la fin j'ai quitte la Ro.be
pour ГЕрёе» ('В конце-концов я сменил Тогу на Меч').
Наоборот, из участия синтаксиса в конфигурациях in
praesentia следует их метафорическая интерпретация
даже тогда, когда отношение представляет собой
отношение части к целому.
Такое смешение, как будет показано ниже,
проистекает из асимметрии в функционировании
иконичес-кого и символического языков. Между тем,
Ж-Тамин настаивает на неправомерности
распространения анализа фигуративных процессов за
рамки лингвистики: если фигура предполагает
синтаксис, она не может реализоваться в одновременно
данной единице. Определение метафоры, по мнению Ж.
Тамин, не должно обобщаться. Речь идет о
лингвистических и только о лингвистических фактах.
На наш взгляд, речь идет о совершенно
неоправданном ограничении. Понятия
лингвистического и экстр алингвистического
символизма, различающегося наличием/отсутствием
синтаксических отношений, являются абстракциями,
описывающими разные стороны символического
(поведения. Если, как полагает Ж- Тамин, метафора
всегда реализуется в устной или письменной
последовательности, то как объяснить асинтаксичную
(«о синтагматичную) метафору она или
палеолитические текстограммы, где фигуративная
последовательность записывается в символически
организованном пространстве, с которым она вступает
в нелинейные отношения (см.: [85; 86])?
В процессе коммуникации лингвистическая
структура постоянно взаимодействует с инклюзивных и эксклюзивных отношений, в которой
контекстуальными и текстуальными индексами,
соотносящимися с ней по типу нелинейного
комбинирования. Следовательно, для определения
границ синтаксического анализа необходимо указать
такую семантическую модель, в рамках которой
синтаксические критерии утрачивают продуктивность.
Ж. Тамин невольно подсказывает адрес такой
семантической теории. Критикуя позицию Льежской
неориторической школы, автор отмечает, что в
качестве
SO
Примеров здесь используются только номинальные
метафоры и делает примечательную оговорку: «Как
же в противном случае можно было бы говорить о семи-
ческом пересечении между лексемами, не
принадлежащими к одному морфо-синтаксическому
классу?»
[123, с. 701.
Так как мы еще не рассматривали типологических
принципов Льежской школы, поясним в двух словах,
о чем идет речь. Льежские риторы основывают свою
типологию на инфраструктурном уровне, где
осуществляется оемйческое распределение. Поскольку,
по их мнению, метафора основана на семическом
пересечении, их анализ, с точки зрения Ж. Тамин,
применим только к метафоре in praesentia, где (Тр) и
(tm) принадлежат к одному классу.
Между тем, в компонентном анализе отношение
между семами по определению является
«синтагматическим», но «несинтаксическим». Это
общее место, которое в том или ином виде принимается
как сторонниками французского семанализа (Б. Поттье,
А.-Ж. Грей-мас, Ю. Кристева, Ф. Растье), так и
представителями генеративной лингвистики (Дж.
Катц, Дж. Фодор и
ДР-)-
Едва ли не единственное исключение представлено
в статье X. Вайнриха, который полагает, что между
семами могут существовать также отношения, не
допускающие коммутации. Соответственно, мы можем
различать два типа: ( 1 ) (а, Ь) = (Ь,а) и (2) (а *
Ъ) Ф (Ь—* ■# ) . В каждой из этих формул а и Ъ
являются семами, но в (2) мы не можем изменить их
порядок, не изменяя смысла морфемы (цит. по: [130,
с. 37—381). Эта идея не получила распространения.
Более популярной оказалась предложенная А.-Ж.
Греймасом иерархическая модель, учитывающая типы
сохранен принцип асинтаксичности.
В данном случае речь идет не о техническом
вопросе, а о фундаментальном принципе построения
дискурсивной семантики. Принимая допущение о
том, что смысл проявляется в дискурсе, мы должны
оговорить его отношение к синтаксически
организованным фразовым последовательностям. В
1952 г. была опубликована статья 3. Хэрриса
(переведена на французский в 1969 г.), в которой он
определил дискурс как последовательность
лингвистических форм, расположенных в следующих
друг за другом фразах и пос- 81
 тавил вопрос о построении датер фразовой строгой типологии тропов, предпринятые во второй
грамматики. По мнению А.-Ж- Греймаса, которое он половине нашего столетия, выявили в традиционной
изложил в 1966 г. в Societe d'etude de la langue типологии наличие парадоксов. Их распределение
francaise, такая грамматика учитывает только обладает определенной регулярностью, позволяющей
поверхностные структуры. Если же мы хотим предположить существование инварианта на уровне
учитывать глубинные логико-семантические уровни глубинной структуры. Для обсуждения этой гипотезы
формирования дискурса, мы должны допустить, что целесообразно рассмотреть классификационные
семы имеют синтаксически свободное распределение в принципы, предложенные Р. Якобсоном и Льежской
морфеме, фразе и дискурсе (см.: [46, с. 31—33]). неориторической школой.
Поскольку итерация сем (классем) возможна в любой Классификация Р- Якобсона. Таксономическая
единице, превышающей уровень морфемы, модель Р. Якобсона, которая к началу 70-х гг.
синтаксически фиксированные границы фразы приобрела статус «классической» и сохранила
оказываются непродуктивными. терминологические следы в современной науке,
Прямым следствием принятия постулатов сложилась на основе описания «автотелнческой»
«трансфразовой семантики» является допущение о («поэтической») функции речи, передающей
том, что на глубинном уровне распределение сем не информацию о структурной организации дискурса.
зависит от распределения морфо-синтаксических Поскольку язык является естественной системой
классов. В этой связи непонятно, почему Ж. Тамин коммуникации, процесс его усвоения (или выработки
полагает, что принадлежность морфем к разным лингвистического «консенсуса» в рамках локальной
классам препятст-зует возможности их семического прагматической ситуации) предполагает, что каждый
пересечения. Если имеется в виду наличие у некоторых речевой акт, помимо экстралингвистической
классов специфических сем, маркирующих их при информации, передает информацию о собственном
поверхностных трансформациях, то это исключает «коде». Этим объясняется «избыточность»
только некоторые дистрибутивные варианты. естественного языка в сравнении с искусственными, где
Сказанное позволяет уточнить границу, соответствующая функция переведена в иерархию
разделяющую семантический и синтаксический «метаязыков».
уровни анализа фигуративных процессов. Анализ этой функции показал, что ofla использует те
Традиционная риторика, основывавшаяся на схемы, которые в традиционной риторике и поэтике
субститутивной концепции метафоры, строила свои рассматривались как специфическая характеристика
классификации на базе поверхностной семантики, «риторической» («поэтической») речи. Сознательное
учитывающей уже проявившиеся смыслы. применение этих механизмов в целях достижения
Синтаксический анализ также осуществляется на «аргументативного», «суггестивного» или
уровне поверхностных структур и пытается установить «эстетического» эффекта является только частным
корреляцию с традиционными типологическими случаем «нормального» говорения на естественном
категориями. Вполне естественно, что такая языке. В этом смысле риторика должна быть включена
корреляция устанавливается только частично и что в общую лингвистическую (или семиотическую) теорию.
дистрибуция случаев, когда она возможна и/или При рассмотрении риторических процедур Р. Якобсон
невозможна, сама по себе теоретически значима. не отходит от классических таксономии. Он
Однако для корректного описания поверхностных анализирует три наиболее распространенных тропа:
процессов необходима соответствующая модель метафору, метонимию и синекдоху, объединяя (в
глубинной структуры и лравил ее трансформации. соответствии с классической традицией) метонимию и
синекдоху, противопоставляемые метафоре. Можно
2.3. Неоригорическая интерпретация сказать, что его подход даже «слишком
проблемы значения традиционен». Настораживает, однако, противоречие
между практической классификацией Р. Якобсона и
Смысловые модификации описывались его собственными теоретическими посту .чатами.
традиционной риторикой без определения четких В данном случае существенно не само противопо-
семантических критериев их классификации.
Первые попытки 83

82
 ставление метафоры и метонимии, а основание этого
противопоставления. Типология тропов базируется у
Р. Якобсона на различении процедур «отбора» и
«комбинирования». Помимо прочего, она имеет и
психолингвистическое обоснование. Так, в случаях
афазии, неоднократно описываемых Р. Якобсоном,
может нарушаться только одна из этих процедур. Если
нарушена процедура «отбора», больной ,не может
перейти от некоторого слова к его синонимам и не
понимает метафорических смыслов, хотя
метонимические обороты могут им использоваться.
При нарушении контекстуры («комбинирования») речь
больного сводится к группе субституций (метафор).
Различение этих двух приемов, по мнению Р.
Якобсона, проявляется во всех символических
процессах, как интрасубъективных, так и социальных.
Например: «При изучении структуры снов вопрос
состоит в том, чтобы узнать, основываются ли символы
на смежности (у 3. Фрейда метонимическая
«перестановка» и синекдохическая «конденсация») или
на сходстве (у Фрейда «идентификация» и
«символизм»). Магические ритуалы также
подразделяются на два эти типа» [78, с. 65].
Отметим, что традиционное различение метафоры
и метонимии предшествует у Р. Якобсона
различению соответствующих им лингвистических
процедур. Заслуга его состоит главным образом в том,
что риторические категории оказываются
интерпретированными с помощью типологии
психолингвистических процессов и семантических
моделей сигнификации.
Во Франции распространение тезисов Р.
Якобсона было подготовлено работами К. Леви-
Сгросса и Ж. Лакана, также различавшими
синтагматические (комбинационные) и иерархии лингвистических единиц» [78, с. 60]. Афатик
парадигматические (селекционные) отношения. Отныне
сходство и смежность соотносятся соответственно с
парадигматикой и синтагматикой.
Несколько позже Ж. Коэн сформулировал
взаимодополнительность этих операций, соотнеся
метафору с парадигматическим отклонением и его
последующей редукцией в речи (см.: [44; 451). Точно
так же X. Вайнрих различает два аспекта
метафорических процессов, синтагматический и
парадигматический, хотя не исследует механизмов их
взаимодействия (см.: [140]).
Популярность типологии Р. Якобсона объясняется
84
возможностью отнесения фигуративных процессов к
разнотипным символическим интерпретациям,
которые реально всегда сотрудничают в формировании
символа. Однако именно в этом пункте она
оказывается неоднозначной. Резюмируем его тезисы.
а. Р. Якобсон различает два полюса речевой ак
тивности: полюс «селекции и субституции» и полюс
«комбинирования и контекстуры».
б. Смежность является формой комбинации, то
есть можно установить параллель между смежнос
тью объектов и комбинированием слов. На основании
этого предполагается, что в лингвистическом функци
онировании метонимия вписывается в синтагматичес
кий полюс.
в. Тогда для метафоры остается только полюс се
лекции, и два полюса речи становятся полюсами «ме
тонимии» и «метафоры».
Уязвимое место состоит в пункте ( б ) . Напомним,
что теория Р. Якобсона основана на двух дистинкци-
ях: 1) он устанавливает различие между референци-
альными и дифференциальными отношениями; 2)
вводит двойную интерпретацию знака на оси отбора
и оси комбинирования. Различение сходства и
смежности на референциальном уровне у Р. Якобсона
нейтрализовано.
Метонимия, отнесенная к оси комбинирования,
является случаем символической интерпретации.
Устанавливая смежность на референциальном уровне
(то есть ставя знак равенства между смежностью
объектов и комбинированием символов), Р. Якобсон,
фактически, осуществляет процедуру, характерную для
описываемого им афатика (!): «Между этими уровнями
возникает конфликт, когда отсутствие контекста у
афатика выявляет тенденцию к упразднению
такого типа избегает употребления синонимов и
затрудняется в назывании изображений предметов.
Именование и изображение выполняют для него
знаковые функции, поэтому именование предмета и
наименование изображения образуют две различные
процедуры, так как устанавливается эквивалентность
между икони-ческим символом (изображением) и
лингвистическим символом (словом). Отметим в этой
связи, что при «нормальном» речевом поведении
ситуация инвертируется: мы склонны именовать
изображение как объект [12, с. 230], что в
определенной коммуникативной
85
 ситуации само по себе может совпасть с некоторым
паталогическим симптомом.
Можно выдвинуть гипотезу, согласно которой
некорректность описания фактов афазии связана с
тем, что в речи афатика асимметричным образом
нарушаются процедуры перевода иконического и
вербального языков. В этой связи утверждение Ж-
Тамин о том, что не существует референциальных
метафор (поскольку з них отсутствует синтаксис)
представляется слишком жестким. Наоборот, здесь
возможно установление корреляции (как отмечает М.
Ле Гер, в экстралингвистической области символ
равнозначен метафоре [74, с. 47]).
Для проверки этой гипотезы обратимся к
распределению парадоксов, возникающих
риторических таксономиях.
Существуют две контрольные области, в которых
проявляются противоречия классификации Р.
Якобсона: это отношение in absentia/in praesentia и
распределение синекдох, которые с таким же успехом
могут ранжироваться со стороны метафоры (как у Ж-
Лакана). Р. Якобсон откосит к метонимии все
примеры in absentia, тогда как ось комбинирования
дана актуально, а к метафоре—примеры in praesentia,
хотя ось отбора по определению виртуальна.
Метафора in praesentia объясняется как результат
«проекции с оси отбора на ось комбинирования»
(аналогична функция медиатора у 1\. Леви-Стросса).
Но тогда и метонимию следовало бы объяснить
как проекцию. Здесь возможна асимметрия в
распределении признаков. В ■зеференциальном плане
синекдоха части и целого образует отношение in
praesentia, которое в дискурсе переводится в in
absentia (субституция означающего). Синекдоха рода и
вида в обоих планах может быть in absentia. Перевод
референциального отношения в дискурсивный план
нейтрализует это различие в базовых операциях.
Наоборот, метафора на оси отбора представлена
in absentia, но при проекции на ось комбинирования
может проявляться либо как in absentia («перо»
вместо «нож»), либо как in praesentia («лужи
витрин»). Следовательно, отношение in absentia/in
praesentia характеризуется двумя инвертированными
способами проекции.
Необходимо учитывать, что Р. Якобсон
формулировал свою гипотезу на результатах
наблюдений над 86
афатиками, которые соотносились с данными
фрейдовского психоанализа. Сошлемся в этой связи на
наблюдения Ц. Тодорова, посвятившего символике
3. Фрейда специальное исследование.
3. Фрейд сопоставлял результаты изучения
символизма снов и вербальных острот, рассматривая
дискурсивные фигуры в качестве вспомогательного
материала. Ц. Тодоров, наоборот, отдает предпочтение
лингвистическому символизму, поскольку он
поддается непосредственному наблюдению и выражен в
общезначимой форме. При попытке перевода
терминологии 3. Фрейда в общепринятые
риторические термины, Ц. Тодоров столкнулся с тем
в обстоятельством, что при интеграции онирических
(относящихся к области сна) и лингвистических фактов
некоторые отношения (в частности, in absentia/in
praesentia) распределены неоднозначно (см.: 1131]).
Точно так же при переводе «Очепков обшей
лингвистики» Р. Якобсона на французский язык, Н.
Рювет обратил внимание автора на расхождение его
интерпретации 3. Фрейда с интерпретацией Ж.
Лакана. Ж- Лакан идентифицирует фрейдовскую
«конденсацию» с метафорой и «перестановку» с
метонимией; у Р. Якобсона «конденсация»
идентифицируется с синекдохой. Ответ Р. Якобсона
состоит в том, что концепт «конденсации»
перекрывает метафору и синекдоху.
Сопоставим схему Р. Якобсона (метасЬора/мето-
нимия + синекдоха) с классификацией Ж- Лакана. У
последнего различаются два вида метонимии. Во-
первых, референциальная смежность «части» и
«целого». Например, в выражении «Пар17с на
горизонте!» связь корабля с парусом состоит в
отношении объектов («означаемых», как говорит Ж-
Лакан), поэтому на ней основывается метонимия. ВО-
ВТОРЫХ, метонимия может быть производной от
метафорического отношения: метафора
устанавливается между двумя означающими, из
которых одно субституируется вместо другого, причем
«оккультное» означающее сохраняет свою
метонимическую связь с остальной цепью.
Отметим, что Ж. Лакан не учитывает отношения
сигнификации и рассматривает метафору только как
результат субституции. В первом случае метонимия
представлена референциальной синекдохой, во втором
случае она является функцией метафорического отно-
87
 шения, то есть производным тропом (in absentia). тей. Метонимия реализуется при смещении референ-
Здесь устанавливается связь между циального отношения (то есть на поверхностном
парадигматической субституцией и синтагматическим уровне), а метафора основывается на изменении
комбинированием по смежности. Следовательно, семичес-кого набора. Метонимия и синекдоха дают
референциальную синекдоху и Р. Якобсон, и Ж. Лакан пример связи, устанавливаемой -между
относят к метонимии. Что касается концептуальной референциальным отношением и комбинированием на
синекдохи, то Р. Якобсоном она интерпретируется синтагматической оси [74, с. 78].
как метонимия, а Ж- Лаканом — как дискурсивная Такая схема предполагает исключение референ-
функция метафоры. Схема Ж. Лакана, принимаемая циальной метафоры (ее роль у М. Ле Гера выполняет
подавляющим большинством сторонников бинарной «символ») и концептуальной синекдохи. Впрочем,
классификации, приобретает вид: автор осознает противоречие, связанное с
метонимия/метафора+синекдоха. Здесь учитывается установлением аналогии между отношениями:
различие между комбинированием «объектов» и референциация/диф-ференциация ::
«знаков». комбинирование/селекция и оговаривает, что
Бинарная модель Р. Якобсона в общих чертах метонимия определяется с помощью
воспроизводится К. Леви-Строссом, А. Генри, М. Ле
Ге-ром и др. У К- Леви-Стросса, как мы видели, парадигматического отношения. Привилегированная
метонимия реализуется либо на референциальном роль оси отбора в метафорических процессах не
уровне, либо на уровне (классификационных систем исключает комбинационной активности, так как
и/или текстов. Различение «метафора/метонимия», метафора in praesentia является только проекцией
связанное с наличием двух референцнальных осей, парадигматического отношения. Однако метафора и
проводится на уровне классификационных систем, где метонимия не являются родственными процессами,
метонимия может быть представлена наличием так как метафора связана с лингвистическими, а
отношения смежности в цепи (in praesentia) или метонимия с экстралингвистичесюими
синекдохическим отношением фрагмента серии к содержаниями [74, с. 24, 341.
оппозиционной серии (in absentia). Это символическое, Редуцированное развитие семантических идей Р.
а не материальное отношение между референтами, Якобсона связано с искусственной изоляцией двух
которое не деформируется при переводе в семантических уровней (референциального и
вербальный план. сигнификативного), реально взаимодействующих в
Что касается метафоры, то она представлена дискурсе. Не случайно при описании собственно
медиативным отношением целого к целому, дискурсивных форм от бииаризма Р. Якобсона
реализуемым в трансформационной структуре (in отказываются авторы, в целом признающие
absentia). Теоретические идеи Р. Якобсона здесь фундаментальный характер синтагматики и
воспроизводятся наиболее адекватно, но применимы парадигматики (см.: [44; 45; 92; 131; 140]). В
главным образом к области зкстралингвистического частности, Ж- Коэн дает дискурсивную интерпретацию
символизма. Классификация А. Гемри воспроизводит понятий «нормы» и «отклонения». Как фигуративное,
смешение синекдохи и метонимии, но метонимия так и нефигуративное употребления являются
только дополняет референциальную функцию речи, трансформами «нормы», относительно которой
налагая на обозначение описываемой реальности «отклонение» играет роль промежуточного
информацию, относящуюся к способу рассмотрения коннектора: «Все происходит так, как если бы две
этой реальности. Ось комбинирования в этом случае дискурсивные оси были взаимно оккультными. На
полностью выносится в референциальный план, то есть парадигматической оси изменения смысла маскируют
осуществляется частичная редукция якобсоновской синтагматическую ось с несовместимыми смыслами.
теории. Риторика оставила изучение «семантических
Аналогичная редукция осуществляется и М. Ле аномалий». Одна из существенных задач «новой
Гером. При интерпретации метафоры он использует риторики» состоит в классификации комбинационных
элементы семанализа, устанавливая различение: нарушений» [45, с. 23]. Та же ситуация
«метафора/метонимия» на основе противопоставления воспроизводится на уровне текстов и в иконических
ин-фралингвйстической и экстралингвистической языках в том виде, как они воспроизводятся, например,
облас- в «когнитивной риторике»
89
 Д. Спербера (см.: [119]) или в жестикуляции
(см.: [69, с. 49—91]).
К аналогичным выводам приходит и Ц. Тодоров,
отмечающий, что на синтагматическом уровне
определяются не только такие фигуры, как аллитерация
и антитеза, но и тропы, обычно связываемые с
парадигматической осью [128, с. 99]. В «Семантических
аномалиях» он предпринимает попытку анализа этих
процессов с учетом семической организации
дискурса (см.: [126]). Комбинационные отношения
определены здесь я а основе
совместимости/несовместимости семи-ческого состава
лексем, что выявляет двойственный характер
комбинирования. С одной стороны, в дискурсе
осуществляется семическое комбинирование,
коррелирующее с осью отбора. С другой стороны,
комбинируемые единицы регулируются
синтаксическими отношениями.
Обратившись к литературе 70-х гг. нетрудно
убедиться, что центральное место в полемике по поводу
классификации тропов в это время заняла проблема
синекдохи, рассматриваемой в ее отношении к
метафоре (см.: [12; 60; 61; 115; 116; 133]). Суммарно
здесь можно выделить два направления:
«метафороцент-ризм», редуцирующий синекдоху к
метафоре и «бина-ризм», воспроизводящий схему Ж-
Лакана: метонимия/метафора + синекдоха.
Обособленное место занимает позиция Льежской
школы, которая рассматривает синекдоху в качестве
«базового» тропа.
Общая риторика- Проект создания «общей»
(теоретической) риторики был выдвинут в конце 60-х гг.
группой ученых Льежского университета,
испытавших непосредственное влияние Парижской
семиотической школы (Ж. Дюбуа, Ф. Дюбуа, Ф. Эделин,
Ж--М. Клинкенберг, Ф. Мэнге, Ф. Пир, А. Тринон)
(см.: [12; 57—65; 79]). По мнению этих авторов,
риторика относится к числу дисциплин, изучающих
такие аспекты речи, которыми лингвистика почти не
занималась,— высказывания, содержащие непрямой
смысл и дискурсивные ансамбли, превышающие
размеры фразы.
Лингвистическая риторика является «ограниченной» в
том смысле, что замыкается на теории фигур и
текстовых механизмах смыслообразования. Однако,
предоставляя генеративную матрицу тропов, она
превращается в «общую риторику», поскольку
относится к процессам символизации и риторики» (1970 г.) к «Риторике поэзии» (1977
фундаментальной семантики. Это определение не
является общепринятым и ре-90
зервирует возможность расширения на другие
семиотики. В частности, можно перейти от
вербального языка к иконическому и построить
«риторику образа». Однако при формулировке общей
программы проблема отношения иконического и
лингвистического символизма элиминируется, так как
формальные приемы должны быть независимыми от
«субстанции выражения».
Льежская неориторика исходит из идеи
возможности выделения автотелической (autoteligue)
функции речи, акцентированной на самом сообщении.
Модификация пресуппозиций Р. Якобсона состоит в
расщеплении «риторических» и «поэтических»
аспектов этой функции. Р. Якобсон полагал, что
фигуративная избыточность лежит в основе
«поэтической речи». Однако, как отмечают льежские
риторы, качественные характеристики не могут
измеряться количеством используемых средств. Если
стоять на позициях Р. Якобсона, придется признать,
что такие формулы, как Veni, vidi, vici ('Пришел,
увидел, победил') или Une petite gaase faite 1'elegance
('Маленькая тесьма придает элегантность') не менее
поэтичны, чем сонеты Малларме. Во всяком случае,
уровень риторической избыточности в них достаточно
высок.
Избыточная (риторическая) организация дискурса
образует структуру, которая только при некоторых ус-
лозиях может интерпретироваться как «поэтическая»:
«По нашему мнению, поэма определяется как такой
текст, который поддается поэтическому прочтению»
[60, с. 191]. В другой культуре тот же текст мог бы
рассматриваться, например, как сакральный (см.: [70.
с. 6]). «Поэтичность» состоит в способе интерпретации,
который определяется, помимо прочего, включением
текста в некоторый корпус. Следовательно, дускурс в
интерпретативном отношении поливалентен и может
рассматриваться независимо от частных
коммуникативных игр, изучаемых «ограниченными
риториками» («поэтикой», «экзегезой» и пр.). Риторика,
рассматриваемая как общая теория фигуративных
процес-соз, имеет то преимущество, что провозглашает
независимость тропов от их возможных значений. Она
противопоставляется поэтике, изучающей модели
прочтения.
В этой связи понятна перестановка акцентов,
осуществляемая при переходе от «Общей
г.). В первом
91
случае анализируются метаболы (фигуративные
процессы в широком смысле слова) в качестве
инварианта риторической организации дискурса. Во
втором случае речь идет о способах прочтения
поэтического текста. Намечается переход от вопросов
классификации метаболов к построению риторической
теории текста.
Неориторические классификации.
Классификационные принципы Льежской
неориторики предполагают существование
структурных типологических критериев. В сравнении с
подходом Р. Якобсона, эта позиция представляется
более радикальной.
Как мы видели, Р. Якобсон, не проводя четкого
различия между «референцией» и «сигнификацией»,
неявно ввел в схему синтагматико-парадигматвческих
отношений дополнительное (референциальное)
измерение. Гипотеза о том, что поэтическая функция
состоит в «проекции» принципа эквивалентности с оси
отбора на ось комбинирования [78, с. 220], иллюзорно
акцентирует полярность оппозиции, на которой
основывается различение метафоры и метонимии. Идея
«проекции» устанавливает весьма спорную связь
между регулярмостями в цепи и в парадигме и приводит
к игнорированию таких составляющих синтагмы, как
«время» и «итеративность» (повторяемость
элементов), связанная с аннулированием времени
(см.: [60, с. 115—1161).
Льежская классификация, изложенная в «Общей
риторике» (см.: [12]), основывается на базовых
процедурах, реализуемых в дискурсе. Все метаболы
порождаются следующими процедурами:
«прибавлением» (Adjonction), «вычитанием»
(Suppression), прибавлением-вычитанием
(субституцией) и перестановкой (пермутацией). Эти
четыре приема могут быть сведены к двум, так как
субституция описывается как вычитание и прибавление
двух элементов в одной точке синтагматической цепи,
а пермутация как вычитание и прибавление одного и
того же элемента в двух точках цепи.
Метабол, образующий элементарное отклонение,
модифицирует уровень избыточности, выявляемой в
силу дистрибутивного несоответствия. Это
несоответствие редуцируется с помощью
контекстуального инварианта, причем редукция всегда
производится на уровне высшей единицы, в которую
интегрируется стилистический прием. В случае
метафоры, которая яв-
92
ляется «коннекторным тропом» (terme connecteur),
инвариант образован семическим пересечением
контекстов (см.: [60, с. 69; 79]). Например, когда Бодлер
претендует быть «...Un vieux boudoir plein de roses fa-
nees» ('...Старым будуаром, полным увядших роз'),
метафора осуществляет коннексию между уровнями
«физического описания комнаты» и «внутреннего
пространства поэта». Заняв эту позицию, мы можем
отказаться от таких сомнительных терминов, как
«прямой смысл» и «фигуративный смысл».
Базовые операции осуществляются на всех уровнях,
что позволяет рассматривать фонологические
(метаплазмы), синтаксические (метатаксисы),
семантические (метасемемы) и пропозициональные
(мета-логизмы) метаболы. Достаточно просмотреть
оглавление «Общей риторики», чтобы убедиться в
асимметрии описания метаболов. Метаплазмы,
метатаксисы и металогизмы описываются по общей
схеме (вычитание, прибавление, субституция,
пермутация), тогда как метасемемы предполагают
типологию тропов (синекдоха, метонимия, метафора и
комплексные тропы) . Это обусловлено тем, что
метасемемы являются единственной разновидностью
метаболов, где операции осуществляются на уровне
инфр а лингвистических единиц. Следовательно,
базовая классификация, отличная от уровня
эмпирически наблюдаемых фактов, вводится только
для «формы содержания», где двух операций
недостаточно (функционально продуктивная матрица
должна строиться более чем по одному основанию).
Для описания этого отношения необходимо
обратиться ж принципам декомпозиции
лингвистических единиц. В льежской теории
используется методика Б. Поттье, предполагающая,
что каждая единица может быть разложена двумя
способами. Первый состоит в «референциальной»
декомпозиции (тип П). Например, ментальная
репрезентация объекта «дерево» может быть разложена
на координированные части. Существует
эквивалентность между утверждением «X есть дерево»
и его следствиями: «X имеет листья», «X имеет корни»
и т. д. (конъюнктивное отношение).
В семантической декомпозиции (тип 2) концепт
«дерево» рассматривается как класс субклассов:
«тополь», «дуб» и т. д. (дизъюнктивное отношение). Все
означаемые могут быть разложены по моделям (П)
или (2) в зависимости от того, какая модель требует-
93
ся контекстом. Это существенно для определения тро- Например, П. Г. Богатырев отмечает, что
пов, которые в зависимости от способа украинские крестьяне в день усекновения главы
декомпозиции (преференциальной» или Иоанна Крестителя «е едят круглые овощи, но иногда
семантической) состоят в перестановках, запрет основан на вербальной омонимии: нельзя есть
осуществляемых на атрибутивных или лук ('головка лука') и т. п., но можно картофель,
дистрибутивных сериях. свеклу [6, с. 246]. В этом примере мы имеем дело с
Принятие методики Б. Поттье сопряжено с раздельным функционированием лингвистической и
определенной редукцией. Льежская неориторика экстра-лингвистической семиотик, причем первая
вводит общий для компонентного анализа постулат: маркирована (основана на двух процедурах), так как
перестановка сем в лексеме невозможна, так как этим она обеспечивает вербализацию иконического знака.
составляющим присуща иерархическая, а не линейная Таким образом, можно различать уровень
упорядоченность [12, с. 87]. Но при этом понятиям комплексных тропов, основанных на подстановке
«нуклеарной» и «контекстуальной семы» не разнородных сем, и уровень базовых тропов,
относящихся к губинной матрице. Согласно льежской
приписывается функциональное значение. теории, наличие двух типов декомпозиции (П, 2) и двух
(Единственное исключение составляет замечание о риторических операций, основанных на прибавлении (А)
том, что «вычитание не всегда осуществляется на и вычитании (S), достаточно для построения модели из
одних и тех же составляющих ансамбля и может четырех базовых тропов, каковыми являются: а)
производиться либо на нуклеарных элементах, либо на генерализующая семантическая («концептуальная»)
латеральных элементах. Здесь имеет место двойная синекдоха (Sg2), приблизительно соответствующая
процедура, являющаяся риторическим оператором традиционной синекдохе, осуществляющей переход от
метафоры») (см.: [60, с. 68]). «вида» к «роду»; б) партикуляризующая референци-
Это замечание, не получившее у льежских альная синекдоха (Spll), осуществляющая переход от
теоретиков концептуального развития, тем не менее «целого» к «части»; в) партикуляризующая
весьма нетривиально. Напомним, что по мнению А.-Ж- семантическая синекдоха (S,t>2), осуществляющая
Грей-маса лексема основана на пересечении нескольких переход от «рода» к «виду» и г) генерализующая
се-мических ядер, что позволяет, в частности, референциаль-ная синекдоха (Sgll), осуществляющая
компактное определение омонимии (омонимична переход от «части» к «целому».
лексема с непересекающимися ядрами, распадающаяся
на два семемических класса). Согласно льежской Глубинная матрица тропов
теории, любая единица может быть разложена двумя
способами, то есть образует «пакет» разнотипных сем. П 2
Различая типы декомпозиции, льежские ученые
представляют семемы как омонимы (отметим, что С. А SgU Sg2
Маркус определяет теоретическую модель
поэтического языка как семантическую речь с нулевой
синонимией и возрастающей омонимией), что S Spll Sp2
предполагает иерархию ядерных 'сем.
В сущности, тип (П) образует способ
представления мира в икокическом языке, тип (2) Синекдоха имеет четыре модальности, которые
является собственно лингвистическим. Однако можно перегруппировать в два класса, объединяемые
семические ядра не могут однозначно соотноситься с по диагонали: а) эксплицирующая синекдоха,
типами (П) или (2). Можно предположить их основанная на вычитании ( Sg2) и (Spll) и б)
смешанный характер по крайней мере для сем, имплицирующая синекдоха, основанная на
обеспечивающих пересечение ядер. Следовательно, в прибавлении (5,о2) и (Sgll) (см.: [60, с. 48, 63, 67]).
лингвистическом символизме интегрированы в том Этим разновидностям синекдохи (которые не
числе и иконические связи, хотя взаимодействие этих различались традиционной
моделей асимметрично. 95
94
 пйторикой в силу невыраженное™ на уровне
реализованных дискурсивных единиц) приписывается
статус базовых тропов, изменяющих общность
концептов на инфралингвистическом (семическом)
уровне. другие тропы могут быть представлены как
результат комбинирования разнотипных синекдох, что
и послужило основанием для обвинения Льежской
неориторики в «синекдохоцентризме».
Такой упрек представляется необоснованным,
поскольку речь идет не о редукции фигуративных
процессов к одному тропу, как в Рассмотрим возможные комбинации. Теоретически,
метафороцентристских теориях М. Дегю, Н. Рювета
и Ж. Женетта (см.: [47; 67; 68; 115]), а о построении
генеративной матрицы, которая по определению может
быть только плюралистической. С другой стороны,
перечисленные типы представлены
инфралингвистическими операциями, в связи с чем
возникает вопрос: образуют ли они самостоятельные
фигуры?
Представители Льежской группы настаивают на
риторичности базовых синекдох, выделяя в классе-
матических комбинациях инварианты,
обеспечивающие автотелическое функционирование
речи. Но при этом льежские авторы в целом
придерживаются концепции Ж- Коэна [45], согласно
которой метаболы являются результатом двойной
операции, осуществляющей отклонение и его
последующую редукцию. В этом смысле базовая
операция фигуры не образует (она обеспечивает либо
отклонение, либо редукцию уже имевшего место
отклонения). Тем не менее, синекдоха (имеется в виду
Spll) в отдельных случаях рассматривается в качестве
проявившейся фигуры. Следует ли в таком случае
отождествлять (Spll) на глубинном и на
поверхностном уровнях?
Некоторые контексты подсказывают возможность
такого рода отождествления. Когда мы читаем: «Если
А становится синекдохой В и С, то между В и С
устанавливается метафорическое отношение (А
образует пересечение метафорических терминов)»,
ясно, что речь идет об инфралингвистических
операциях. Однако в рассматриваемом отрывке
говорится о текстовых переоценках и далее следует
примечание: «Даже не обязательно, чтобы коннексия
осуществлялась в одной единственной точке текста.
Единица, неоднократно проявляющаяся в дискурсе,
может подвергаться переоценке. Идентичность
повторяющейся единицы устанавливает
метафорическое отношение 96
между двумя уровнями, раздельными в тексте, но
однозначными при табулярном прочтении» [60, с. 69].
Это примечание отсылает к разверстке текста на
«изотропном» уровне.
В сущности, речь идет о дискурсивной метафоре,
где тропы, реализованные на уровне больших
семиотических единиц, имитируют функционирование
базовых операций. Здесь синекдоха часто может быть
представлена как преобразованная метафора.
мы можем неоднократно применять процедуры (S) и
(А) или их комбинации. Реально на повторяемость
(S) и (А) налагаются ограничения (которые не
выполняются в концептуальном языке науки),
связанные с тем, что она приводит к асемии: «Фигуры,
полученные путем полного сокращения, не имеют
инварианта и не могут, следовательно, быть
причислены ни к одной из выделенных категорий
фигур» [12, с. 189]. Риторически продуктивными
являются только «компенсирующие тропы»,
основанные на последовательном применении (5) я (Л),
которые имеют следующее распределение:
Таблица комбинаций
п Е
Sg+Sp метонимия метафора
Sp + Sg метафора метонимия
Различие между метафорой и метонимией может
быть сформулировано как на уровне базовых
операций, так и на уровне их функционирования в
дискурсе. Метафора совместима с эксплицирующими
синекдохами {SgH) u( Spll), метонимия с
имплицирующими синекдохами (SgU.) и (Sp2), то
есть на таблице т.ропы располагаются по диагонали. С
другой стороны, комбинирование синекдох в метафоре
обеспечивает пересекающуюся структуру.
Теоретически, метафора оперирует типом (Е)
(пересечение, основанное на совместном обладании
семами) или типом (П) (совместное обладание
частями). Реально в речи распространены метафоры
типа (2), тогда как перцептуальные ме- 9
4—4481
 тафоры (П) практически отсутствуют в дискурсах. (Их
можно иллюстрировать в экстралингвистических
семиотиках.) Эта асимметрия компенсируется
наличием {Sp), которая является единственной
разновидностью синекдохи, представленной на уровне
реализации.
Метонимия (которую классическая риторика вообще
не могла определить, ограничиваясь перечислением ее
разновидностей) также является компенсирующим
тропом. Но если метафора основывается на пересечении,
то отношение между метонимическими терминами
устанавливается в охватывающем ансамбле
(отношение смежности), что предполагает наличие
третьего (родового) термина. В силу этого метонимия
не может осуществлять функции коннектора.
Метонимия, основанная на типе (2), образует
включение в ансамбль сем (метаэллипсис является
частным случаем метонимии 2). Метонимия типа (П)
предполагает включение в некоторую материальную
тотальность.
Предложенная схема позволяет объяснить
парадоксы якобсоновской классификации. Модель Р.
Якобсона охватывает процессы, содержащие (А)
(прибавление и вычитание-прибавление), но
пренебрегает процессами, подчиненными (S).
Соответственно, перераспределяются синекдохи: (Spll)
противопоставляется метафоре и яа этом основании
объединяется с (SgTI) и (Sp2), которые действительно
лежат в основе метонимии. Аналогичным образом
синекдоха функционирует и у М. Ле Гера [74, с. 12—
17, 29—38]. Следует признать, что последующая
критика синекдохи, центрированная на {Spll) и
вводящая схему: метони-мия/метафор.а +синекдоха,
хотя и игнорирует наличие глубинной матрицы, дает
описание фактов, близкое к позиции Льежской группы,
поскольку речь идет о синекдохе, совместимой с
метафорой.
Наконец, в «Общей риторике» рассматриваются
юмплексные тропы, совмещающие метафору и
метонимию (пересечение и смежность). Таков пример
скорректированной метафоры Паскаля: «Человек всего
лишь тростник, слабейшее из творений природы, «о он
тростник мыслящий», где 'слабость' образует
пересечение терминов 'человек' и 'тростдоик' и
находится в отношении смежности с 'мышлением' [12, с.
200— 201].
Таким образом, троп не является ни «замещением
слова другим словом», ни фактом синкретизма, как у 98
К. Вюхлера, сравнивающего метафору с «бинокуляо-
ным зрением» (такая концепция предполагает
исчезновение терминов в стабильной единице). Троп
вводит в значение инвариант, то есть представляет
собой динамичную операцию. Поскольку инвариант
определяется через группу вариантов, интерпретация
тропа зависит от базового элемента, имеющего
«нулевой уровень риторичности».
Понятие «нулевого уровня» не следует
отождествлять с понятиями «нормы» или «буквального
смысла». Метафора содержит отсылку как к прямому,
так и к переносному значению, то есть именно
отношение «норма/отклонение», а не отклонение как
таковое существенно для понятия стиля [12, с. 511. Не
следует априорно идентифицировать некоторый элемент
А как базовый, а другой элемент В как варьируемый,
поскольку В может, в свою очередь, образовывать
базу для той или иной фигуры. Если между А и В
существует несоответствие, для него возможны две
переоценки, производимые раздельно или совместно.
Между «точками коррекции» не существует
иерархии: два элемента имеют две «точки коррекции» и
четыре возможные переоценки, причем число «точек
коррекции» возрастает с увеличением числа элементов.
Нулевой уровень представляет собой конструкт,
реализуемый только в интерпретации. Рассмотрим
эту проблему на нескольких регистрах.
В плане сигнификации это означает, что язык
является средством коммуникации, интегрируемым в
коммуникативных играх, а не орудием описания
положения дел в мире. Описывая предметную
ситуацию («Идет снег. Человек читает книгу...», мы
заключаем конвенцию о наличии тематической связи
между явлениями.
Древнеиндийские риторы, например, описывают
более десяти способов интерпретации высказывания:
«Восходит солнце»: 'лора начинать битву' (если речь
идет о царе), 'пора расставаться' (если речь
идет о любовниках) и т. д. Ограниченность перечня
объясняется просто: теоретики описывают только те
конвенции, которые возможны на классической сцене,
где действуют боги, брахманы, цари и влюбленные.
Если я попросил, чтобы меня разбудили «на
рассвете», обращенное ко мне слово «вставай» будет
означать 'светает', а слово «светает» будет означать
'вставай'. Как выбрать «базу», на которой еще не
произ-
99

ЁеДейы риторические операции? Очевидно, «базой»
является сама конвенция, и любой дискурс в
рамках этой игры образует отклонение первого
уровня, которое можно зафиксировать, только
находясь «вне игры».
Ощутимое .отклонение представлено отклонением
второго уровня, то есть связано с нарушением правил
игры. Нарушение само образует «норму»: это другая
игра. Это подсказывает переход в инфр а
лингвистический план. Всякое употребление
лексемы связано с модификацией контекстуальных
сем. Воспринимаются только отклонения второго
уровня: модификации иуклеарных сем и/или
несовместимость семемы с контекстом. Но
контекстом может быть фраза, текст, коммуникативная
ситуация, и при переходе к единицам более высокого
ранга базовый уровень может варьироваться.
Рассмотрим приводимое в «Общей риторике»
жаргонное выражение: «Mettez un tigre dans votre
mo-teur» (букв.: 'Заправьте тигра в ваш мотор') [12,
с. 177]. Понятно, что оно получит различную
интерпретацию в зависимости от того, будет ли
написано на плакате автозаправочной станции,
произнесено в кабинете директора цирка или, может
быть, сказано в баре как приглашение отведать новый
коктейль. Во всех этих случаях мы будем иметь дело с
метафорой, но метафоризация будут подвергнуты
разные термины. Отметим, что первичное отклонение
воспринимается здесь в самой фразе независимо от
способа интерпретации или контекста, но «точка
коррекции» определяется только при включении в
единицу высшего ранга. В рекламном объявлении
базовой становится классема 'механический',
содержащая сему 'неживое', но в кабинете директора
цирка «тигр» становится базой, а «мотор»
варьируемым элементом.
Это означает, что предлагаемая матрица дает
только схему интерпретационных правил. Возможность
изменения «базы» предполагает, что один и тот же
дискурс может интерпретироваться различными
способами, в зависимости от его отношения к
немаркированному контексту. Возникает вопрос, не
приходим ли мы к релятивизации оиторических
отношений, обесценивающей всякую TL хономию?
Вероятно, основное достоинство предложенной
Льежской неорнторической школой классификации
состоит в том, что она не описывает статичные формы,
100
а предлагает трансформационные варианты. Такие
варианты, соотносимые с трансформационной
структурой, не произвольны. Они принадлежат группе
преобразований, то есть возможность изменения
«базы» для каждой реализованной фигуры становится
предсказуемой. Это предоставляет удобное средство
анализа дискурсивных структур, для которых можно
экспериментально генерировать смыслы,
первоначально не предназначенные для передачи. Не
случайно основной областью применения льежской
теории стала риторика текста.
2.4. Дискуссия по поводу Льежской теории
Льежская классификация сопряжена с
появлением парадоксов в области распределения
(SpII). Это вызвало дискуссию по проблеме
синекдохи, основные пункты которой мы попытаемся
ниже проиллюстрировать.
Выделение синекдохи в качестве базовой
риторической операции повлекло за собой
метафороцентри-стскую реакцию, которую можно
проиллюстрировать на примере концепции Н. Рювета.
По его мнению, льежской классификации могут быть
адресованы следующие возражения: а) она не позволяет
однозначно различать фигуративные и нефигуративные
варианты; б) является слишком сильной, так как
предсказывает такие явления, которые реально не
встречаются; в) представляет слово как коллекцию сем,
лишенную внутренней структуры; г) смешивает под
именем семы элементы семантической репрезентации
и элементы «энциклопедии» [115, с. 371—372].
Касательно (а) и ( б ) , перефразирующих
постулаты генеративной грамматики Н. Хомского,
можно было бы 'Возразить, что предлагаемая
Льежской группой таксономия дислоцирована на
уровне операций, регулирующих дискурсивные
варианты. Дистинкция
«фигуративного/нефигуративного» перформативна и
не может однозначно учитываться на динамической
матрице. Более того, глубинная матрица должна
учитывать в том числе и такие факты, которые
реально !не встречаются, но являются результатом
интерференции терминов конкурирующих систем, и
даже может строиться как «грамматика ошибок»
[53]. Она ограничивает только число
трансформаций между представленными формами.
101
 Что касается (в) и (г) то, как мы уже отмечали, В-третьих, комбинационная матрица предсказывает
льежские авторы действительно пользуются ранним возможность референциальной метафоры, место
вариантом семанализа, не учитывающим
иерархическую организацию семических ядер и которой в дискурсе занимает (SpU). Следовательно,
допускающим ре-ференциальную декомпозицию. Этот существует зеркальная симметрия глубинной и
выбор отчасти объясняется прагматическими поверхностной матриц, на которых зона
соображениями, поскольку методика Б. Поттье может неопределенности имеет достаточно четкую
использоваться на интуитивном уровне, тогда как локализацию.
семический «словарь», учитывающий «уклеарные и Критика Н. Рювета не учитывает этих
контекстуальные отношения, весьма фрагментарен. дистрибутивных характеристик. Он англизирует
Принципы компонентного анализа в неориторике единственную р а з н о в и дн о с т ь си н е к до х и ( S p ^ ) н а то м
образуют только плацдарм, обеспечивающий переход о сн о в а н и и , что другие типы «редко встречаются гв
к тексту, где выделяются итерированные компоненты речи» и показывает, что она (синекдоха) может быть
(классемы), поддающиеся строгому описанию в силу сведена к метафоре. Отсюда делается довольно сильный
того, что их число в тексте ограничено, а вывод: поскольку метонимия рассматривается как
распределение коммутативно. результат комбинирования нескольких синекдох, а
При этом анализ дифференцирует референциаль- синекдоха может быть сведена к метафоре, все тропы
ньге (П) и контекстуальные (2) семы, но не учитывает потенциально редуцируемы к метафоре. Здесь
их взаимного распределения. В случае метонимия это игнорируется как несовместимость с метафорой
не вызывает затруднений в силу включения сем в синекдох, образующих метонимию, так и различие
общий ансамбль (семическая однородность ансамбля глубинной и поверхностной матриц.
контролируется здесь методологическими Тем «е менее, анализ (5рП) сам по себе
процедурами). Но уже в «скорректировайной представляет интерес. На первом этапе предлагается
метафоре», комбинирующей отношения смежности и простой эксперимент, основанный на конструировании
пересечения, однородность ансамбля становится разнотипных фраз. Для традиционной синекдохи
проблематичной. Смешение происходит, как правило, («парус» •вместо 'лодка') осуществляется серия
в метафорическом поле, то есть там, где глубинная подстановок (напр.: «матросы забрались в
матрица подсказывает возможность референциальной лодку/матросы забрались в парус»). Такая
метафоры, которая реально' существует в субституция приводит к фра зам, которые либо
иконическом языке, а в лингвистическом дискурсе абсурдны, либо могут интерпретироваться буквально.
превращается в синекдоху (SpYl). Рассмотрим другую группу примеров:
Рассмотрим более конкретно, что предсказывает и 1. Иван Ильич владел деревней в сто душ.
чего не предсказывает классификационная матрица. 2. Джон пригнал из Техаса стадо в СТО ГОЛОВ .
Во-первых, существует глубинная структура из четырех Здесь мы имеем дело с синекдохой, проявляющейся
базовых операций, учитывающая распределение в довольно точных условиях: термин, имеющий
компенсирующих тропов на комбинационной таблице. значение синекдохи, является квантифицированным,
Во-вторых, все типы синекдохи, представленные на точнее,—сопровождается нумерической модификаци ей.
глубинной матрице, за исключением (Spll), реально В этом употреблении, по мнению Н. Рювета, нет
в дискурсе не встречаются. Базовая синекдоха существенного различия между синекдохой и
функционирует на «нулевом уровне» и в дискурсах метонимией. Например:
различаются только' полюс метафоры » полюс 3. Мюрат возглавил эскадрон из трехсот копий.
метонимии. Парадоксально не то, что глубинная 4. Мюрат возглавил эскадрон из трехсот копье-
матрица предсказывает такие синекдохи, которые не |Носцев.
встречаются в речи, а то, что (5рП) вообще имеет Поскольку «эскадрон» означает 'совокупность
дискурсивное проявление. всадников', а «копьеносец» в данном контексте означает
102 'всадник, вооруженный пикой', различие между (3) и
(4) состоит только в том, что в семантической
репрезентации (4) 'всадник' фигурирует дважды.
Следова-
103
 тель'но, «синекдоха принадлежит не к теории фигур с тем фактом, как утверждает Н. Рювет, что
(риторике), а к теории избыточности и условий ее распределение элементов типа (П) регулируется
элиминации» [115, с. 379]. Но под этим выводом отношениями типа (2).
подписались бы и льежские авторы: автотелическая Статья завершается образцом казарменного
(риторическая) функция речи состоит, по их фольклора: «Се soir, j'ai rendez-vous avec une fesse»
определению, в отклонениях относительно «нулевого ('Этим вечером у меня свидание с одной...'). Fesse
уровня», которые состоят в нарушении избыточности
дискурсивной цепи. является частью тела и могла бы выступать
Далее ставится вопрос о том, почему синекдоха синекдохой, если бы не была «парным» объектом.
предпочитает те или иные части объекта. Рассмотрим Впрочем, можно было бы сказать cul и устранить
фразы: проблему. Тогда фраза может быть преобразована:
5. Джон пригнал из Техаса стадо в сто хвостов. «Се soir, j'ai rendezvous avec une femme» ('Этим
6. Джон пригнал из Техаса стадо в сто рогов. вечером у меня свидание с одной женщиной'). Но если
Эти фразы менее удовлетворительны, чем (2). По исходить из декомп о з и ц и и ( П ) , т о п о ч е м у
мнению Н. Рювета, 'голова' предпочитается 'хвосту' именно 'женщиной', а не 'мужчиной'?
потому, что в м.ассе стада головы являются .наиболее В е р о я т н о , р е ч ь и д е т о •совокупности социально
заметной частью (!). Что касается 'рогов', то они детерминированных ассоциаций, соотносимых с
являются «парными» и исключаются из числа синекдох метафорической парадигмой: «...avec une putain»
(синекдоха, по мнению Н. Рювета, соответствует ('...со шлюхой'), «... une oie» ('... с гусыней, дурочкой')
единственной части целого). и пр. Это метафора типа (S).
В данном случае Н. Рювет смешивает Критика Н. Рювета не задевает сущности льежс-
«семантические» и «энциклопедические» элементы.
Декомпозиция (П) выделяет референциальные ких постулатов, но позволяет уточнить
элементы, но если между ними устанавливается функционирование (5рП). Синекдоха может
отношение оппозиции, оно может быть основано на соотноситься с глубинной матрицей, не имеющей
концептуальной связи. фигуративного измерения (изменение общности на
Например, К. Леви-Строос выделяет особый класс «нулевом уровне») или же реализовываться во
«морфологических классификаторов»: части, на вторичной фигуре, трансформирующей метафору типа
которые делится тело> животного (П) (2). В этом случае она является уже не базовым, а
перераспределяются между членами группы (2), вторичным тропом, производным от метафоры. Таким
выступая их символом (как в .африканской образом, этот тип синекдохи обеспечивает заполнение
поговорке: «Родство по браку это слоновья нога»). как глубинной, так и поверхностной матриц.
Употребление 'хвоста', являющегося немаркированным Анализ референциальной декомпозиции.
членом оппозиции ('голова/ хвост—ноги'), могло бы Интересный вариант критики референциальной
образовать метафору типа (2), как в случае: «J'ai fait la синекдохи был прадложен проф. Токийского
queue plus d'une demi— heure au guichet de la poste». университета Сато Нобуо (см.: [ 11 6] ) , обратившим
Здесь 'голова' поливалентна относительно двух внимание на неоднозначность декомпозиции (П). По
пространственно-морфологических моделей и ее его мнению, (S)соответствует синекдохе рода и вида,
употребление регулируется наличием маркировки. которая Аристотелем относилась к метафоре. Что
Впрочем, ,на той же странице Н. Рювет дает касается (П), то здесь имплицированы две процедуры.
корректный анализ оборотов типа: «отряд в сто Если разлагать целое на части, можно предположить,
сабель» (но не «сто кирас») (SpU) тяготеет к что (П) эквивалентно синекдохе части и целого. Однако,
наступатель-■ному оружию, основываясь на согласно льежским авторам, части связаны
оппозиции 'актив/пассив и употребление
немаркированного термина должно мотивироваться, конъюнктивным отношением между пропозициями.
как в случае: «Сто кирас сомкнулось вокруг Такая декомпозиция дистрибутивна в том смысле, что
императора». Опять мы сталкиваемся 104 семы целого неравным образом распределены в частях.
Следовательно, здесь идентифицированы две формулы,
которые можно обозначить как (П) и {pi)~-
105
 (П) 'человек'= (голова) и (ноги) и (руки)... они бы моделировать всего многообразия возможных
(pi) 'быть человеком = (обладать головой) неизбе коммуникативных игр, описанием которых
и (обладать ногами)... жно занимается «общая риторика».
Если сравнить эти серии, легко заметить, что (П) Вводить референциальное измерение в глубинную
пришл матрицу,
является референциальным разложением реальности, и бы к конечно, бессмысленно. Вопрос, видимо,
тогда как (pi) предоставляет семантическое (семичес- располагается
бинар трансформационных в плоскости вертикальных
кое) разложение. Фактически, только (П) разлагает ной процедур, обеспечивающих
реальность безотносительно к семантической констр перевод глубинных комбинаций на поверхностный
декомпозиции, то есть способа репрезентации этой укции, уровень. При экстериоризации лингвистических
реальности в языке. Различие между сериями станет проти коммуникации начинающих
означаемых, функционировать в
наглядным, если мы введем «негативное» определение в качестве референтов,
вопос асимметрия в распределении разнотипных наблюдается
семы: тавля итерирование которых и дает удвоение базовых сем,
(pi) 'быть человеком' = (обладать головой) ющей операций. Отметим, в частности, что именно в этой
и (обладать ногами) и (не обладать (2) и зоне экстериоризации означаемых и интериори-зации
хвостом)... (pi)
Н. Сато предлагает оперировать тремя способами при означающих происходит также продуцирование
декомпозиции. Способ (П), в соответствии с исклю невротических состояний, связанных с вытеснением
концепцией М. Ле Гера, соотносится им с чении референта и/или формировании фетишей.
референциальной метонимией. Способы (S) и (pi) (П). Подведем итоги. В льежской классификации
являются собственно семантическими. Это парадоксальным является функционирование
Концептуальная метафора может быть, в соответствии с референциальной метафоры, проявляющейся
дало же области, где у Р. Якобсона возникает в той
льежской теорией, получена в результате бы
комбинирования двух синекдох типа (2), (SpTI) более неопределенность в распределении отношений in
является синекдохой типа (pi). Соответственно, Н. absentia. Дискуссия по поводу этих парадоксов
связну замыкается на референциальной
Сато вводит схему: метонимия/метафора + синекдоха, ю синекдохе. Анализ
которая в действительности, по его мнению, вуалирует декомпозиции (П) позволяет выдвинуть
лингв согласно которой в лингвистическом символизме гипотезу,
оппозицию метонимия/синекдоха, поскольку синекдоха истиче существует область неопределенности, связанная с
генерирует метафору. скую асимметрией
Отметим, что Н. Сато объединяет элементы теории в
теори экстралингвистических семантической репрезентации
М. Ле Гера, относящего метонимию к ю (условно: 'иконических')
референциальной функции речи, с семическим анализом ритор символов. Перцептивное содержание лексики часто
Льежской группы. Напомним в этой связи, что ики. интегрируется с ее абстрактными компонентами.
концепция М. Ле Гера является редукцией фактически Однак В этой связи в неориторике допускается
тернарной моде-ти Р. Якобсона, различающей ось о существование гетерогенных символических систем,
отбора и ось комбинирования, которая, в свою очередь, принимающих неравное участие в формировании
такая образа (см.: [57; 60, с. 90—91; 124]). Отметим, что
удваивается на смежность референтов и смежность в теория оппозиция 'абстрактная лексика/конкретная лексика'
дискурсивной цепи. Расщепление (П) и (pi), хотя и не
подчеркивает неудовлетворительность выбранного учиты является не лексической-, а ©емемической,
льежскими авторами метода анализа, в то же время вала расположенной внутри лексемы.
вводит в льеж-скую классификацию дополнительное бы Следовательно, изучение риторической
(референциаль-ное) измерение, которое курьезным функции речи
некот общесемиотическогосопряжено с возникновением проблем
образом реконструирует исходную схему Р. Якобсона, характера,
орых проблемы отношения сигнификации в частности,
где парадоксы воспроизводятся на уровне прагм Разумеется, лингвистические и референции.
распределения отношений in absentia/in praesentia. атичес аспекты этих проблем не и риторические
Нужно ли вводить третью модель декомпозиции? ких
Операция типа (П) у Б. Поттье действительно страте 107
неоднозначна. Если бы представители Льежской гий,
гоуппы исходили из артикуляционной модели А.-Ж- то
Греймаса, 106Ж есть
не
могла
 совпадают. В семантическом плане речь идет о
способах расщепления ядерного состава лексемы.
Риторика, со своей стороны, способствует локализации
дискурсивных структур, в которых осуществляются
семантические трансформации. Например,
существование (5рП), переходящей в метафору типа
(2) позволяет предположить, что риторические
операции осуществляются над различными типами сем,
чем обеспечивается формирование перцептивного
образа. Порядок реализации этих процедур следует
уточнить на уровне развернутых дискурсивных форм.
Обращение к дискурсам обусловлено, в частности,
тем, что на уровне больших единиц функционирование
риторических процедур становится более наглядным.
Здесь можно не проводить исчерпывающего семичес-
кого анализа лексических единиц, учитывая только
контекстуальное распределение классем, которые в
дискурсивной метафоре (metaphore filee) могут
реализоваться в удаленных друг от друга фрагментах
и даже интегрироваться в нарративные или
дескриптивные структуры. Соответственно, строгость -
риторического анализа возрастает с увеличением
длины дискурса, на котором интерированы
риторические операции.
В реализованных дискурсах (текстах)
просматриваются также механизмы фигуративации
абстрактных семантических составляющих,
обеспечивающих формирование вариантов,
включаемых в разнообразные коммуникативные
прагматики. Например, устанавливаемое в тексте
атрибутивное отношение стилистически зависит от того,
вводится ли оно с помощью глагола «быть» или
«иметь» (ср.: 'Петр богат' и 'У Петра есть мешок
денег'). Порядок фигуративации, контролируемый
культурными детерминантами, приводит к
формированию специфической текстовой идеологии,
определяющей принадлежность текста к тому или
иному дискурсивному типу. Поэтому достоверные
данные риторика может предоставить лишь в той мере,
в какой она является «риторикой текста». В этой связи
особое значение приобретает анализ мотодик,
связанных с распространением риторических
операций на текстовые структуры. .
3. СЕМИОТИЧЕСКАЯ И РИТОРИЧЕСКАЯ
ТЕОРИИ ТЕКСТА
Понятие дискурса (текста) превратилось сегодня в
одну из центральных категорий гуманитарных наук, в
той или иной мере связанных с проблемами
семантики. Мы обращали внимание на то, что смысл,
в отличие от значения, присущего контекстуально
связанной речи, возникает в больших дискурсивных
единицах, представленных текстами. Поэтому анализ
смыслооб-разующих механизмов предполагает
обращение к тексту как особому способу
семиотической организации дискурсивного поведения.
Одно из существенных свойств речи состоит в
порождении того, что она реально «не говорит» [114,
с. 69], хотя, как иронически замечает А.-Ж- Греймас,
«серьезные люди всегда знают —или по крайней мере
думают, что знают, о чем они говорят» [71, с. 71]. В
какой то мере риторическая теория текста ставит своей
целью развеять эту иллюзию, показав, что даже в
очень локализованных речевых играх в действие
вводятся не осознаваемые говорящими
текстообразующие механизмы, требующие
специальной интерпретации.
Текст является такой дискурсивной формой,
которая одновременно образует «верхнюю» границу
лингвистического анализа и «нижнюю» границу
семиотики культуры. Риторика текста в известной мере
обеспечивает синтез этих подходов, замыкаемых «а
авто-телическую (риторическую) функцию речи,
передающую информацию о собственной структуре.
Этим объясняется, в частности, то обстоятельство,
что во всех вариантах современной риторики, в отличие
от лингвистики текста, предлагается его
интерпретатив-ная, а не генеративная модель.
Поскольку интерпретация состоит в соотнесении
речи с культурным контекстом, а дискурс, для того
чтобы быть включенным в контекст, должен обладать
определенными структурными характеристиками,
риторическая функция на практике реализуется в
тексте и даже служит критерием его определения. По
крайней мере, в неориторической перспективе текст
109
 условно можно определить как дискурсивную СЛедует, в частности, идиоматический характер
последовательность, обеспечивающую возможность естественного языка [71, с. 72].
осуществления риторических отклонений и их Представляя текст в качестве сверхдетерминиро-
редукцию. ванной единицы коммуникации мы должны
Следовательно, текст должен быть представлен рассматривать его в связи с другими семиотическими'
как структурная целостность, означающая единицами (текстами), с которыми он устанавливает
семиотическая единица, аналогичная в некотором отношения интерпретационного типа. В зависимости
отношении лингвистическим единицам. Сразу же от типа текста—точнее, от способа его
оговорим, в каких отношениях правомерна такая функционирования в культурной традиции,— эти
аналогия. отношения могут быть представлены как
Во-первых, текст может быть представлен в трансформации, осуществляемые в группе текстов, или
качестве деривата «матричной фразы», развертываемой же как интертекстуаль ные отношения.
в «нарративную» или тематическую структуру (см.:
[52; 54; 55; 56; 109; 112]). Впервые такого рода модель 3.1. Границы текста
была предложена В. Я. Проппом [19] и получила
широкое развитие, особенно в англоязычной В качестве единицы, функционирующей как
литературе. Особое место следует резервировать для семиотический знак, текст обладает такой
попытки А.-Ж. Греймаса создать трансфразовую характеристикой, как дискретность. Следовательно,
модель текста, представив нарративную структуру как он должен быть изолирован от контекста и других
последовательность трансформаций смысловых блоков, текстов той же традиции. Речь идет не просто о том,
образующих замкнутую группу преобразований [8; 9; что всякий текст имеет «начало» и «конец», хотя даже
69]. определение этих критериев в ряде случаев
Во-вторых, текст может быть развернут на уровне проблематично. Например, если мы пытаемся
глубинной семантической структуры. В этом случае рассматривать культуру как совокупность сообщений,
аналогия с лингвистическими единицами распознаваемых некоторым сообществом (то есть как
устанавливается на уровне распределения сем. «бесконечный текст»), у нас могут отсутствовать
В-третьих текст может быть представлен как критерии сегментации рода текста (см.: [72, с. 47]). В
целостная единица («знак»), выполняющая более узкой перспективе можно предположить, что
сигнификативные функции. Речь не идет о том, текст должен быть самодостаточной единицей,
что .смысл текста реально может быть передан одним обеспечивающей связь означающего и означаемого.
словом (или что текст может быть генерирован как С таким подходом мы встречаемся, в частности, у
дериват матричного слова). Имеется в виду, что текст Д. Деласа и Ж Фийоле (см.: [48]), которые вводят
сверхде-терминирован на лексическом уровне, что принцип «замкнутости текста» в качестве критерия
предполагает существование серии вариантов исходной его «поэтичности». Оставим в стороне то
модели и даже транскодировку этой модели в обстоятельство, что поэтическое прочтение текста
лексических последовательностях [109, с. 269—270]. является функцией его интерпретации и «замкнутость»
Такой способ представления текста требует поэтического текста реально может быть либо
принятия предварительных допущений: а) аналогия со «замкнутой интерпретацией», либо универсальной
знаком возможна в том случае, если текст характеристикой текста. Рассмотрим общие
рассматривается только со стороны «формы» положения, предполагая, что «поэтический» текст
(выражения и содержания); б) предполагается является в данном случае только моделью
эквивалентность единиц, имеющих разные размеры. дискурсивного поведения.
Как отмечает А.-Ж-Греймас, лингвистика приобрела Поэма стремится «замкнуть» дискурс на самом
принципиально новое развитие с тех пор, как был себе, поставив каждую значимую единицу в
принят «принцип экспансии». Суть этого явления отношение к другим единицам текста. Это связано с
состоит в том, что речь, понимаемая как иерархия редукцией контекста, обеспечивающей тексту
единиц коммуникации, включает и отрицание этой адекватность части и целого. Понимаемая таким
иерархии, так как единицы, имеющие разные размеры, образом «замкну-
могут восприниматься Как эквивалентные. Из
принципа эквивалентности 110 Ш

f ость» выявляет некоторые черты поэтических
произведений. Поэма обозначает без референта, имеет
смысл, трансформируемый в серии переводов и т. п. (В
этом смысле к ней неприменимы такие критерии, как
«истинность—ложность».)
Однако, будучи «замкнутым» объектом, текст
может характеризоваться также своей «открытостью»,
которую У. Эко концептуализировал с точки зрения
тенденции к выявлению множественности смыслов.
На это же обстоятельство обращает внимание Р. Барт,
усматривающий в «открытости» текста критерий его
научного прочтения: «...Любая эпоха может
воображать, будто владеет каноническим смыслом
произведения, однако достаточно раздвинуть немного
границы истории, чтобы этот единственный смысл
превратился во множественный, а закрытое
произведение — в открытое. При этом, конечно,
меняется само определение произведения; отныне оно
оказывается уже не историческим, а антропологическим
явлением, ибо никакая л.'.ория не в силах его
исчерпать» [2, с. 37?j.
Любопытно, что как «закрытость», так и
«открытость» текста обосновывается его структурными
характеристиками1, предполагающими отказ от
референ-циального отношения. Для нас маловажно, что
поэтические тексты имеют фиктивные референты.
Литературные фикции продуцируются в некоторой
традиции и обладают даже более высокой
константностью, чем описание положения дел в мире.
Существенно то, что множественностью смыслов
могут обладать даже такие тексты, которые
сознательно продуцировались в качестве
исторических, юридических и т. д. документов.
Филология, начиная с эпохи Ренессанса,
имплицитно содержала не только лингвистические и
литературные, но и исторические исследования.
Достижением филологического подхода явилась
«критика текста», .выразившаяся в продуцировании
вторичных субпрограмм, обеспечивающих референцию.
Предполагалось, что если текст идентифицирован, то
на его основе возможно построение исторических
дискурсов. «■Критика текста» претендовала на то,
чтобы с помощью лингвистических референтов
реконструировать экстралингвистические референты —
«историческую реальность». Эта иллюзия влекла за
собой пресуппозицию, согласно которой «слова
перекрывают вещи», то есть исторические тексты
реально репрезентуют
112
объекты мира и их взаимоотношения (см.: [72 с 28—
Такие референциалистокие претензии связаны с от
сутствием контекста, устраняемого из исторической
перспективы. «Открытость» текста обеспечивается его
отношением к контексту, которое может быть пред
ставлено как отношение маркированного/немаркиро
ванного (см.: 1107; 109; 111; 112]). В этом смысле
«множественность интерпретаций», предполагающая
включение текста в группу контекстов, лишает его
статуса дискретной единицы (реальные границы тек
ста становятся неопределенными). В то же время, ин
тегрированная в тексте структура всегда образует
значимое отклонение от контекста. Наличие отклоне
ний (стилистических маркеров) и выявляет тенден
цию к замыканию текста на самом себе. ;
В такой перспективе контекст может быть пред
ставлен другими текстами той же традиции, интегри
рующими культурную «норму». Естественно, что оп
ределение референтов без знания «нормы» представ
ляется в высшей степени проблематичным.
По мнению К. Леви-Стросса и А.-Ж. Греймаса,
отсутствие контекста может компенсироваться
вариантами рассказа. Текст не является автономным
сообщением, но образован совокупностью корреляций
между вариантами (см.: 115; 16; 72] ) . Это положение
в известной ме^ре учитывает лингвистическую концеп-'
цию Л. Ельмслева, для которого сравнительная
грамматика является только системой корреляций
между языками, в которой проявляется некоторый
инвариант. Точно так же объединение большого числа
вариантов рассказа позволяет реконструировать
инвестированное в нем содержание. Тогда
методологически значимым становится отношение
«варианта/инварианта», отсылающее нас к
трансформационным моделям.
3.2. Текст и принципы его порождения
Трансформационная методика сложилась
параллельно в генеративной лингвистике и в
культурной антропологии (К. Леви-Стросс, вероятно
под влиянием А. Вейля, использовал ее уже iB
«Элементарных структурах родства», см.: [90; 139]).
В современной,— особенно германоязычной,—
лингвистике делаются попытки использования идей
трансформ ационно-генеративной грамматики для
ониса-
113.
 ний процедур порождения текстов. Особый интерес
представляют работы Т. А. ван Дейка, учитывающего
как отдельные преимущества генеративной
грамматики, так в базовые постулаты дискурсивной
семантики.
Как известно, теория Н. Хомского первоначально
конструировалась в качестве модели,
обеспечивающей порождение фраз, а не трансфразовых
структур. Грамматика является ансамблем правил,
учитывающих порождение бесконечного множества
фраз с помощью ограниченного ансамбля более простых
«глубинных фраз» (синтагматических
последовательностей, формально отклоняющихся в
базовой грамматике). Аналогичные представления
используются и в риторических исследованиях,
ориентированных на генеративные модели. Здесь
противопоставляются лингвистическая «компетенция»,
позволяющая различать грамматические и грамматикой, представляет собой проявление ее
отклоняющиеся фразы и «перфор-мация», где среди
отклоняющихся фраз выделяются метафорические
фразы [95, с. 26].
Несмотря ,на то, что привилегированное
положение фразовых структур критиковалось уже 3.
Хэр-рисом, первые попытки текстового анализа в
генерати-вистике реализовались как расширение
фразовой грамматики, Предполагалось, что
семантическая интерпретация осуществляется только
внутри фразы. Если мы находим в соседней фразе
указания, устраняющие неоднозначность первой
фразы, мы можем осуществить обобщенную
трансформацию и объединить эти две фразы.
Например, если в двух непосредственно
соседствующих фразах (Р{) и (Р2) имеется одной то
же полисемичное слово (М), ,нужно выбрать в (Р 2 )
то значение (М), которое не исключено правилами
проекции в (Pi).
Здесь дано расширение метода трансформации
парафраз, где предполагается, что говорящий знает
совокупность блоков (полу-фраз), ассоциируемых с
непустым множеством грамматических фраз. Если при
подстановке этих блоков в несколько фраз значение
не изменяется, они являются парафразами.
Многозначная полу-фраза имеет (х) значений, если и
только если ее множество понимания включает (х)
фраз, ни одна «з которых не является парафразой ни
одной другой фразы этого множества и если в
множество входит не более (х) фраз [122, с. 15—16].
Как справедливо отмечает Ц. Тодоров, правило
114
обобщенной трансформации является
факультативным: ничто не мешает нам использовать
полисемичное слово в разных смыслах в
непосредственно соседствующих фразах ИЗО, с. 361.
Более того, это правило противоречит элементарной
риторической компетенции, связанной с ожиданием
изменения смысла при повторении лингвистической
единицы, а также правилам распределения в тексте
анафорических индексов. В перспективе семического
анализа замечание Ц. Тодорова можно выразить в
более радикальной форме: итерация сем в единицах,
превышающих морфему, связана с установлением не
только дискурсивной изотопии (семической
однородности), но и ал-лотопии (неоднородности), что
является необходимым условием нормального
функционирования текста [60, с. 42—43, 52—56]. Эта
характеристика речи, не учитываемая генеративной
универсальной «риторической»
функции.
Лингвистика текста, развивающаяся в германо-
язычных странах, в значительной мере учитывает
относительно ограниченную продуктивность фразовых
структур для изучения текста. Осуществляемые в этом
направлении исследования показывают, что дискурсы
не могут пониматься как длинные фразы, так как
смысл текста несводим к сумме смыслов
составляющих его фраз. При этом, однако, сохраняется
теоретическое различие, проводимое между глубинной
и поверхностной структурами текста.
Существенной переоценке подверглась проблема
отношения отклоняющихся и неотклоняющихся
структур. Генеративная грамматика отличается
от теоретического «уровня грамматичности» по
числу нарушаемых ею правил, что приводит к отказу
от слишком строгой концепции «грамматичности». Де-
виантные последовательности характеризуются по
аналогии с «правильно построенными»
последовательностями .порождаемыми грамматикой.
В перспективе выработки текста, грамматические
девиации не могут описываться с позитивной точки
зрения, которая ограничивается тем, что констатирует
нарушения правил и не стремится открыть регулярные
механизмы, управляющие этими девиациями. Одна из
задач текстовой грамматики, по мнению Т. А. ван
Дейка, состоит в том, чтобы не изолировать
«грамматические ошибки», а построить «грамматику
ошибок»
115
 (см.: [53]). Здесь формулируется требование,
Имплицитно намеченное уже в Тодоровском анализе
семантических аномалий [126]. Отклонения являются
трансформационными вариантами. Грамматичность
«ли аг-рамматичность некоторой структуры
определяется не степенью отклонения, а
возможностью применения к ней трансформационных
правил определенного типа. (Аналогичными
процедурами в культурной антропологии пользуется К.
Леви-Стросс, конструирующий инвариант в качестве
абстрактной «модели».)
С другой стороны, концепт грамматичности должен
распространяться на трансфразовые структуры.
Следовательно, правила текстовой теории должны
реализоваться на двух уровнях, которые Т. А. ван Дейк
называет микроструктурными и
макроструктурными. Макроструктурные правила
реализуются в нарративных текстах и — в
тематическом аспекте,— в «поэтических» текстах,
тогда как (дополнительные) микроструктурные
правила реализуются на уровне «фраз» (см.: [52]).
Тем самым удерживается принцип, согласно которому
грамматическая теория содержит две части: «базовую»,
учитывающую собственно генеративный аспект, и
«трансформационную». На текстовом уровне это
различие может фиксироваться, в частности, с
помощью понятий «генотекста» и «фенотекста» [80,
с. 216].
Здесь переворачивается традиционная перспектива.
Если генеративная грамматика стремилась
распространить на текст фразовую структуру, то в
текстовой грамматике следует переходить от текста к
фразе. Не текст является «расширенной фразой», а
фраза — «минимальным текстом» (см.: [52; 551). В
таком случае текстологический анализ предполагает
наличие особых средств, обеспечивающих
предварительное структурирование, которые Т. А. ван
Дейк определяет как «текстуальные структураторы».
Это понятие предполагает условие связности текста,
согласно которому текст не может быть переписан как
стохастический ансамбль фраз.
В соответствии с записью Т. А. ван Дейка, где (Г)
текст, (Р) фраза и (5) стуктуратор, формула текста
может быть выражена как:
T-+S/PUP2, ..., Р„.
Общий стуктуратор, детерминирующий текст в
целом, функционирует на трех уровнях: фоническом,
се-
мическом и синтаксическом и может эксплицироваться с
помощью трех составляющих:
synt
y
которые способны фукнционировать в ансамбле или
изолированно. Полем действия структураторов
является макроконтекст, то есть их задача состоит в
том, чтобы формально определить отношения между
фразами текста.
Ограничимся удержанием общих выводов,
касающихся функционирования (S syn/ ) и (S s ^ m ).
Можно констатировать, что (Ssynt ) является наименее
важным для структурирования текста в целом. Он
располагается на уровне фразы, где репрезентует
ансамбль грамматических операций, приемлемых в
деривационном описании. Так называемый «синтаксис»
текста (в частности, нарративная структура)
является, фактически, одним из аспектов его
семантического структурирования (см. напр.: [73]). В
то же время всякое структурирование имеет и
синтаксический (или ивазиоинтаксический) аспект. В
нарративных текстах синтагматическая структура
(которая является семической) имитирует структуру
фразы [52, с.
1:951.
Что касается (S s ± m ), то ему Т. А. ван Дейк
приписывает особое значение, хотя его анализ
сталкивается с трудностями, связанными с отсутствием
формальной макроструктурной семантики. По мнению
голландского ученого, только последние исследования в
■области компонентного анализа (в частности,
дискурсивная семантика А.-Ж. Греймаса) допускают
рас-« ширение семантических описаний до уровня
текстовых структур. Фундаментальным концептом
такого % описания является понятие изотопии,
базирующееся 1 на итерации (клас-) сем.
|| Можно предположить, что {S s ^ m ) состоит в
кон-"> фигурации элементарных сигнификативных черт.
Сема, как полагает Т. А. ван Дейк, является
составляющей глубинной структуры фразы. В данном
случае выделение фразового уровня понадобилось в
полемических целях. В противоположность
генеративистам,
117
 Т. А. ван Дейк утверждает, что элементарные
составляющие имеют семический характер, а не
являются синтаксическими субкатегоризациями.
Напомним в этой связи, что фразовая структура
индифферентна семическому распределению.
Это обстоятельство учитывается Т. А. ван Дейком
с помощью понятия «темы» (или итерированной семы,
имеющей особые правила распределения в тексте).
Семы (классемы), повторяющиеся в тексте, могут
структурировать текст. В этом случае они будут
называться «тематическими семами» или «темами».
Это абстрактные элементы, конституирующие тематику
в глубинной структуре текста.
В данном случае мы имеем дело со
стилистическим, аспектом различения между
поверхностными и глубинными структурами текста:
«тем-а» может устанавливаться с помощью семической
повторяемости, не проявляясь на поверхностном
уровне, то есть не инвестируясь в различных
лексемах (которые всегда содержат и другие семы); и
наоборот, несколько «тем» могут одновременно
проявляться в одной лексеме. Некоторые тексты,
лишенные выраженной нарративной структуры,
основываются на эквивалентном структурир0В1ании
сем, устанавливающем равнозначные серии и Применение
уравновешивающем оппозиционные семы одной из
категорий (см.: [52; 561).
Принципы тематического анализа устраняют
синтаксические рамки, как фразовые, так и
нарративные. Такая методика применима только к
глубинному уровню разверстки дискурса, на котором
семантическая структура потенциально стремится
развернуться в «бесконечный текст». Дальнейшая
задача определения «тематических границ» приводит
нас уже к семиотике текста.
3.3. Интерпретация текста в свете методологии
трансформационного анализа
.- - Итерпретативный подход описывает не процессы
генерирования текста на основе инвариантной
структуры,, а процедуры, делающие возможной
трансформацию (преобразование) вариантов друг в
друга. В современной семиотике, согласно
«Объяснительному словарю» А.-Ж. Греймаса и Ж.
Курте, различаются три типа трансформации. Во-
первых, это могут быть трансформации,
осуществляемые между глубинными
118
и поверхностными структурами, которые изучаются
генеративной грамматикой. Во-вторых, межтекстовые
(интертекстуальные) трансформации,
устанавливаемые между двумя или несколькими
автономными семиотическими объектами, которые
наиболее полно представлены у К- Леви-Стросса.
Наконец, в-третьих, внутритекстовые
синтагматические трансформации, вводящие в
глубинную структуру текста финальную нарративную
последовательность [10, с. 543— 545]. Два последних
типа способствуют превращению дискурса в текст: в
первом случае путем его соотнесения с другими
семиотическими объектами, а во втором посредством
ввода в дискурсивную последовательность принципа
финальное™.
Межтекстовые трансформации впервые были
использованы К. Леви-Строссом для анализа
архаичных социальных институтов, где «всякая
классификация может быть определена только по
отношению к другим классификациям» (см.: [94, с.
123]). Точно так же, как знак постоянно отсылает к
интерпретан-те, архаичные классификации и институты
постоянно отсылают к другим классификациям и
институтам.
трансформационного анализа к
дискурсивным формам выявляет его дополнительные
аспекты. Как отмечает X. Вайнрих, К. Леви-Стросс
приписывает мифу статус «речи». Однако структурная
лингвистика, по крайней мере в первом ее поколении,
предоставляла только методы для анализа «языка».
Чтобы преодолеть эту трудность, К. Леви-Стросс
берет в качестве объекта исследования «корпус» из
нескольких мифов, группируемых с различных точек
зрения, что позволяет их парадигматический
анализ. Этот корпус и играет роль «языка» или, точнее,
текста-конструкта, к которому применимы структурные
методы анализа (см.: [141, с. 331).
Методологические принципы. Трансформационный
метод .применяется на нескольких регистрах: как
способ упорядочивания объектов >и как способ
верификации результатов на теоретических моделях:
«Любая модель,— пишет К. Леви-Стросс,—
принадлежит группе преобразований, каждое из
которых соответствует модели одного и того же
типа, так что множество этих прео1бразований
образует группу моделей» В6, с. 247]. Следовательно,
речь идет о методике, обеспечивающей осуществление
текстологических экспериментов.
119
 Прежде всего, отнесение текста к группе
преобразований является средством его интерпретации
в условиях отсутствия контекста. «Рассмотренные в
сыром состоянии, все синтагматические цепи лишены
смысла. Либо в них не проявляется ни одно значение,
либо у нас -нет средств проверки, правильно дай
интерпретировано их значение. Для преодоления этой
трудности существует два приема. Один состоит в
расчленении синтагматической цепи на налагаемые
друг на друга отрезки, образующие варианты одной и
той же темы. Другой прием, дополняющий первый,
состоит в наложении синтагматической цепи, то есть
мифа в целом на другие мифы или сегменты мифов.
Следовательно, каждый раз речь идет о том, чтобы
заменить синтагматическую цепь парадигматическим
ансамблем» [89, с. 313].
Этот метод подразделяется на три правила.
1. Ни один миф не должен интерпретироваться
только на одном уровне. Для него не существует
лр№ вилегированной экспликации, так как все
мифы состоят в установлении отношения для -
нескольких уровней экспликации.
2. Ни один миф не должен интерпретироваться
отдельно, но только в отношении к другим мифам,
образующим группу трансформаций.
3. Ни одна группа мифов «е должна
интерпретироваться отдельно. Она может быть
интерпретирована только при установлении
референции: а) к другим группам .мифов и б) к
этнологии тех обществ, откуда они происходят.
Если мифы взаимно трансформируются, то на
поперечной оси некоторое однотипное- отношение
определяет различные планы, между которыми
эволюционирует вся социальная жизнь. В
результате можно перейти к простым структурам,
трансформации которых порождают мифы
различных типов [87, с. 82—83].
'Таким образом, мифы представляются в качестве
целостных означающих единиц, для которых
выполним принцип «экспансии» (эквивалентности
единиц разного иерархического уровня). При
парадигматическом сопоставлении таблиц,
построенных для отдельных вариантов, выясняется,
что сами различия между вариантами содержат
соответствия, образующие структурный закон
рассматриваемого мифа. «Систематически
применяя этот метод структурного анализа,
можно упорядочить все известные варианты
одного 120
мифа в последовательность, образующую своего
рода группу перестановок, причем варианты,
представляющие собой крайние члены этой
последовательности, образуют по отношению друг к
другу симметричную, но обратную структуру» 116, с.
200].
Это означает, во-первых, что инвариант (текст-
конструкт) является реляционной структурой,
отличной от уровня реализованных вариантов. «Сама
природа изучаемых фактов побуждает нас отличать то,
что принадлежит структуре, от того, что принадлежит
событию... Существует тесное отношение между понятием
«трансформации» и понятием «структуры», занимающим
столь важное место в .наших исследованиях»
[87, с. 28].
В данном случае различается поверхностная структура,
устанавливающаяся между реализованными фактами, и
глубинная структура, учитывающая дистрибутивные
закономерности. В связи с этим 'исходной «достоверной
версии» мифа, копией или искажением которой являются
другие варианты, просто не существует. Все варианты
входят в миф, реконструированный на уровне глубинной
структуры [16, с. 195]. Иными словами, отношение
«норма/отклонение» сводится к отношению
«инварианта/варианта». Все варианты являются
«екоторым «отклонением», и нет ничего более
«нормального», чем отклонение, осуществляемое с
помощью трансформационных правил.
Во-вторых, представление ансамбля вариантов как
трансформируемой группы является сродством контроля
принадлежности текста ж данному структурному типу.
Если один текст можно преобразовать в другой, оии
принадлежат к одной группе. Поскольку
трансформационное отношение транзитивно и крайние
состояния представлены текстами с зеркально-
симметрич-'ными структурами, каждый текст занимает
фиксированную позицию в циклической серии, что
позволяет предсказывать отсутствующие варианты.
В этой связи к трансформируемой группе могут быть
отнесены тексты, .имеющие различное функционирование
(мифы, сказки, ритуалы, рассматриваемые
как'Невербальные тексты). Мы имеем дело с двумя
самостоятельными проблемами, взаимосвязанными в
системе трансформационных представлений. Отношение
«миф/сказка» совпадает с отношением
«сакралъ-'ное/профанное», причем один и тот же текст
может функционировать на обоих регистрах. Для
посвящен-
121
 ных он выступает в серии других текстов,
передаваемых в фиксированной последовательности.
Для «©посвященных тот же текст может
функционировать независимо от ансамбля текстов.
Поэтому если серия мифов содержит лакуны, они
могут быть заполнены сказками. Единственным
критерием отбора является возможность свободного
преобразования текстов друг в друга.
С другой стороны, отношение мифа и ритуала
может быть представлено как отношение двух
инвертированных способов коммуникации: богов с
людьми (миф) и людей с богами (ритуал) [87, с. 84].
Они разыгрывают одну «тему», поэтому
систематическое описание их отношений позволяет
уточнить распределение смысловых элементов.
Архаичная культура артикулирована на маркированной
оппозиции «ритуал/ млф + сказка», вводящей в
передаваемый текст невер-бализуемую часть процесса
коммуникации [26, с. 378-—3791.
Типология культурных фактов в данном случае
может быть определена только с учетом реляционной
сетки, устанавливаемой между сакральными и про-
фанными текстами и действиями, причем можно
пренебречь вопросом об их генетическом отношении,
который в другом контексте сам по себе правомерен
(см.:[20; 21]).
Ограничимся только одним примером,
представленным корпусом библейских пищевых
запретов и предписаний. Схематически они
распределены в нескольких отношениях: то, что
запрещено человеку, то, что запрещено богу и человеку,
то что разрешено богу и человеку. Эта схема
распределена в соответствии с противопоставлением
растительной и животной пищи, причем животные
подразделяются на «домашних/диких» и
«чистых/нечистых». Наконец, богу посвящаются
«начатки» и «первенцы» («нечистые» домашние
животные и люди подлежат выкупу как «запрещенные
богу»), а при сборе урожая для людей существует
запрет на «остатки» (виноград, маслина и смоква в этом
случае символизируют «народ»), соотносимые с
институтом нищенства.
Можно показать, что на этой схеме артикулированы
тексты, которые могут интерпретироваться и как
мифы, и как описания ритуалов. Например, с
запретом на «остатки» коррелируют не только
ритуальные действия (Кн. Руфи), но и мифы 0
происхождении «на-182
рода» (первенца пожилых родителей), рассказы о героях,
происходящих от младшего колена, и т. п.
Особенно интересны тексты, связанные с
«умножением» продуктов питания («манна»,
умножение «муки» и «еля» Илией, евангельские
умножения «хлебов» и «рыб»). А.-Ж- Греймас
высказал убедительную гипотезу, согласно которой
умножающиеся источники пищи в мифах и фольклоре
воспроизводят в системе обмена ценностями
коммуникативную ситуацию, связанную с
генерированием новой информации 173, с. 33—341.
Евангельские тексты допускают содержательную
интерпретацию этой гипотезы.
Способность продуктов питания к «возрастанию»
понимается как символ «учения» («слово»= 'хлеб';
«закваска» = 'учение'; ср.: «притчи о закваске
фарисейской» в контексте «умножения хлебов»).
Поэтому в ритуале запрещено возлияние на хлеб
«квасного» (инвертировано в христианской литургии,
где «вино» символизирует 'кровь'). Слово «исходит» от
Бога и не может быть возвращено в ритуале. Ап. Павел
недвусмысленно комментирует ситуацию: «Разве не
знаете, что малая закваска квасит все тесто? Итак
очистите старую закваску, чтобы быть вам новым
тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша,
Христос, заклан за нас- Посему станем праздновать не
со старою закваскою, не с закваскою порока и
лукавства, но с оп-реносками чистоты и истины» [1
Кор. инф. 5, 6—8]*. Текстовая метафора,
организующая этот евангельский текст, связывает
христианскую идеологию с архаичными пластами,
сохранившимися лишь в отдельных элементах
ритуального поведения. В данном случае «негативные
ритуалы» (запрет на возлияние ви^ на, меда)
являются инверсией мифологической коммуникации
(мифов о «манне»). Корректно разделить миф и ритуал
можно только в системе, учитывающей дх
взаимодополнительность. С другой стороны, для
различения «мифа» и «сказки» (сакрального/профан-
ного текстов) необходимо учитывать их
функциональное отношение к «ритуалу».
Метод синхронизации. Трансформационная
методика развертывается К. Леви-Строссом «ак в
пространственном, так и во временном измерении. С
одной стороны, мы должны учитывать все варианты
мифов, сказок и ритуалов, функционирующих в
смежных этносах. С другой стороны, в
трансформационную группу включаются варианты,
имеющие хронологическое
123
 распределение: «Наш метод избавляет нас от поисков
предварительного или подлинного варианта, что
служило до сих пор одной из основных трудностей при
изучений мифологии. Мы, 'напротив, предлагаем
определять миф как совокупность всех его вариантов»
[16, с. 194].
В литературе, посвященной теории К. Леви-Строс-
са, нередко осуществляется редукция
трансформационной методики к структурализму
соссюровского типа, основанному на оппозиции
«синхронии/диахронии» Предполагается, что
французский этнолог отказывается от учета
«исторического» (измерения, а там, где обращается к
историческим фактам,— делает вынужденную уступку,
оттеняющую несостоятельность его методов.
Отношение К. Леви-Стросса к истории составляет
самостоятельную проблему. Отметим только, что он
различает два типа .исторических процессов:
«цикличные», где историческая эволюция реализуется в
трансформационной группе таким образом, что
возможно восстановление исходного состояния (то есть
инвариантная структура не нарушается), и з ак о н ы с и с темы ограничивают инвентарь переходов
«кумулятивные», связанные с нарушением
трансформационных правил, когда некоторый институт,
миф, ритуал или технологический процесс может 'быть
включен в другую группу; с которой он генетически не
связан, но структурно совместим (см.: [87, с. 377—
4221).
Знаменитое подразделение обществ на «горячие»
и «холодные» также не абсолютно. На разных уров-
нях^ социальной структуры могут одновременно
реализоваться и цикличные «трансформации» одних
институтов, и сравнимые с «катастрофами» Р. Тома
;кумулятив1нйе «разрывы» других институтов.
Трансфбрмационный метод противостоит не
историческому' методу, а его концептуализированному
варианту, представленному компаративистикой XIX в.
Известна, что после открытия санскрита в лингвистике
делались попытки объяснения сходства
индоевропейских языков по аналогии с биологическими
моделями эволюции (вплоть до употребления
соответствующих метафор типа «родство»,
«организм», «корень»; см. напр.: [98]). Примат
«генетического» подхода в научном мышлении прошлого
века наложил от-' печаток и на последующие
типологические исследования: морфологические «типы»
нередко понимались как ШШЦйбнные «стадий». 124
Структурализм с самого начала занял отрицатель ную
по зи ци ю по отношени ю к та ким постро ен иям. В рамках
кумулятивной модели, где фиксация разрывов
представляет реальный исторический интерес, не
проходят «стадиальные» представления. (Отметим, что,
к ак п о к аз ыв а ют и сс ледо в ан ия Р. То ма , для ло к аль ных
символических систем сами «разрывы» можно
упорядочить в соответствии с законами, подчиненными
трансформационным правилам). В трансформаци онной
модели, где эволюционные изменения осущест вляются
относительно некоторого инварианта, могут совпадать
предыдущие и последующие состояния. В этих
усло виях в ыбор одного и з вари ан тов в каче стве
гипотетического «исходного типа» становится таким же
проблематич ным, ка к и в ыбор «рефер енц иа льно - го»
текста или института.
Вместе с тем, структурная лингвистика XX в.
отказалась от положения Ф. де Соссюра, согласно
которому диахронные трансформации не образуют
системы. К ак о тме ча е т Р. Я ко бс о н , «с тр ук турн ы е
от одного состояния к другому. Эти переходы
образуют часть лингвистического «ода,, представляя
динамические сос тавляющие си стемы» [78 , с . 77 ]. В
сущно сти, э то означает переакцентировку с
лингвистики «языка» на лингвистику «речи», для
которой конструируются ин варианты, отличные от
уровня наблюдае мых фактов. В таком с луч ае фа кты
до лжны быть «си нхрон из и рованы». Здесь
воспроизводится ситуация, наблюдаемая в речевом
общении: понимание речи, имеющей временную
разверстку, связано с редукцией времени. На уровне
текстов это означает, что ни один хроноло гический
вариант некоторого текста не совпадает с
инвариантом, то есть не имеет привилегированного
значения.
К. Леви-Стросс рассматривает это явление на
нескольких регистрах. Мифы могут
трансформироваться в пространстве (при переходе от
одной этнической группы к другой) и во времени.
Например, «смерть мифа», связанная с утратой
трансформационного механизма, может быть
пространственной [87, с. 301—-315], что не мешает
использовать полученную модель для понимания
исторических процессов. Мифы и институты
обеспечивают такой способ социальной комму никации,
при котором репликами обмениваются чере дующиеся
поколения, и временной фактор включает-
125
 ся в систему таким образом, что в ней происходит
обмен информацией между прошлым и будущим, то
есть система функционирует как взаимодействие
сосуществующих трансформов.
Рассмотрим пример, имеющий статус абстрактной
схемы, суммарно интерпретируемой на системах с
кросскузенным браком. Предварительно поясним
некоторые этнологические термины.
В архаичных культурах действуют
«классификационные» системы родства, учитывающие
не биологические связи, а позиции индивидов в системе
брачных отношений. Для однозначного распределения
индивидов по классам (секциям), по правилам
дистрибуции, необходимы три классификатора,
обеспечивающие отношения контрастной и асимметрией
дополнительной дистрибуции. Поскольку первая
дистинкция задана наличием индивидов двух полов,
нужны два классификатора, роль которых обычно
выполняют «локальность» (место жительства) и
«линейность» (наследование некоторых привилегий,
чаще матримониальных). Наследуется по одному
классификатору от каждого из родителей.
Наиболее устойчивая форма представлена браком
между перекрестными кузинами (то есть кузинами,
происходящими соответственно от брата и сестры).
Параллельные кузины (происходящие от двух брать ев
или двух сестер) идентифицируются с родными
братьями и сестрами. Брак может быть
билатеральным (можно жениться как на до чери
брата матери, та к и на д оч е ри с ес тр ы о тц а ) и
мо но ла те рал ьн ы м (одна из этих категорий
исключается).
Билатеральный брак может реализоваться в
гр уппе из ч етырех секций (А, В, С, D), где передач а
женщин происходит по схеме (А ► В► D►С=> A.
•" Л) и даже в группе из двух секций, использующей
два классификатора (напр.: «патрилокальность» и
«матрилинейность»), если в брак вступают те и толь ко
те [ ИНДИВИДЫ , которые »е имеют ни одного общего
классификатора. Сложнее обстоит дело с общество как дуальное, а члены (Л) как тернарное, что
монолатеральным браком, где индивид располагает
двумя альтернативами, которые не исключаются
формальными классификаторами. Согласно
математической модели А. Вейла (см.: [139]), эта форма
брака может реализоваться в группе с четным числом
секций при условии, что из двух альтернативных типов
индивид реа-1изует тот, который не был реализован
его родителями. Каждый тип брака реализуется через
поколение, 126
Однако многие общества с монолатеральным бра ком
имеют тернарную структуру, где одна из дуаль ных
половин подразделяется на две секции {В, С,). Это
подразделение может показаться непродуктивным, так
как члены секций (В) и (С) вступают в браки с
членами секции (А), хотя браки запрещены между (В)
и (С) и внутри (Л). В действительности, (Л) содер жит
имплицитное подразделение между индивидами,
берущими жен в (В) и (С), в зависимости от того, каков
тип брака их родителей. Демаркационная линия в (Л)
располагается во «временном» плане, который
синхронизирован в силу того, что в каждом
поколении эффективно представлены индивиды,
практикующие обатипа брако в.
Такая система связана с функциональной
классификаторов. Локальный
классификатор эффективен в (В) и (С), линейный —
только в (Л). Секция (Л) может наделяться особыми
функциями, так как определение брачного партнера
для членов (В) и (С) зависит от ретроспективной
позиции членов секции (Л), но последние не могли бы
определить своей позиции, если бы противоположная
половина не подразделялась на (В) и (С).Такую систему
можно представить как группу из четырех секций, где
одно подразделение является временным, а другое
пространственным. Синхронизация устанавливает
функциональное отношение между чередующимися
вариантами, которые при другой структурной
организации могли Зы реально распределяться в
истории.
Высокая продуктивность тернарных структур
(которые в действительности строятся по бинарному
принципу) обусловлена, в частности, тем, что
информация, функционирующая в социальной группе,
оказывается как бы разделенной между дуальными
половинами таким образом, что любое социально
значимое действие, осуществляемое членами одной
секции, превращается в диалог, способный генерировать
новую информацию. Этим объясняются такие факты,
как то, что члены секций (В) и (С) могут описывать свое
дуальные половины асимметрично определяют себя
как «матриархальные» или «патриархальные», секции
обмениваются ритуалами, причем исполняют ритуалы
противоположной секции и т. п.
Упорядоченная группа может описываться с
помощью конечного числа отношений.
Следовательно,
127

инвариантная структура является динамичной: она
сводится в таблицу вариантов, трансформируемых
посредством последовательной пермутации терминов.
Таким образом, трансформация становится средством
антропологического эксперимента: с помощью этого
метода можно контролировать полноту полученной
модели и границы ее применения.
Построение трансформируемых групп выявляет
дополнительный аспект текстовой риторики,
связанный с тем, что трансформации имеют
«метафорическую» структуру. Миф, рассматриваемый
как совокупность вариантов, может быть представлен в
виде канонического отношения, где инверсия членов и
отношений осуществляется при двух условиях: а) если
один из членов может быть заменен на
противоположный и б) если можно произвести
одновременную инверсию между значением функции и
значением аргумента двух элементов. Эта формула,
полагает К. Леви-Стросс, станет особенно очевидной,
если напомнить, что, согласно 3. Фрейду, для
возникновения индивидуального мифа необходимо
наличие по крайней мере двух травматических
ситуаций (см. :[16, с. 205; 181).
Иными словами, в группе преобразований мифы
выступают интерпретантами, отношения между
которыми могут быть :регламентированы. Миф
реализуется в символической системе с помощью
риторических операций, обеспечивающих, в частности,
передачу информации о самом дискурсе. Это
обстоятельство позволяет уточнить чисто
информационные аспекты риторической функции,
реализуемой в системе культуры. Передавая социально
значимую информацию с помощью регулярно
отклоняемых («метафорических») кодов, культурная
традиция обеспечивает постоянное генерирование
новой информации и в то же время гарантирует
регенерацию исходных состояний.
Многобразие форм как условие интерпретации
текста. Функциональная асимметрия текстов,
обеспечивающая возможность метафорического
смещения, предполагает типологическое многообразие
вариантов, образующих в культуре
трансформируемую группу. В этой связи можно в
новом аспекте рассмотреть полемику между К. Леви-
Строссом и В. Я- Проппом по поводу отношений
между мифом и сказкой (см.: [15; .201).
Как известно, В. Я. Пропп устанавливал между
мифом и сказкой генетическое отношение. К. Леви-
Стросс, вводящий сказки в одни трансформацисшны»
группы с мифами, настаивает на том, что в архаичных
обществах эти формы сосуществуют. Более того, один и
тот же текст может функционировать и как миф, и как
сказка, и такую ситуацию не следует рассматривать как
промежуточное состояние, ведущее от мифологии к
фольклору. Например, социальные функции африканских
гриотов хорошо иллюстрируют взаимодополнительность
передаваемых ими текстов (см.: 1401). В. Я- Пропп
настаивал на том, что сказка функционирует «после»
разложения мифологии, тогда как К. Леви-Стросс
обращает внимание на то обстоятельство, что миф
просто не был бы мифом,'если бы «е имел в качестве
коммуникативных альтернатив сказки и ритуала.
(Касательно соответствующих отношений мифа и
ритуала см.: [25]). Наличие структурных параметров,
обеспечивающих вхождение разных «жанровых» форм в
одну группу, .является аргументом в пользу того, что миф
может быть интерпретирован только в том случае, если
он противопоставлен альтернативному типу
сакральной .коммуникации (ритуалу) и группе текстов,
функционирующих в качестве профан-ных (или же сам
может быть прочитан в «лрофанном регистре»). В этом
смысле «миф», «ритуал» я «сказ* ка» представляют
собой жанровые варианты, связанные не генетическим, а
структурным отношением.
Отношение мифа и сказки можно уточнить с точки
зрения гипотезы А.-Ж- Греймаса, согласно которой
фольклор представляет собой результат «десеманти-
зации» мифологии, утрачивающей интерпретанты,
обеспечивающие функционирование больших групп
текстов [72, с. 180—182]. Интерпретация
осуществляется на основе этносемиотических или
социосемиоти-ческих моделей, вырабатываемых
этническими или специализированными социальными
группами. В этих группах продуцируются
интерпретанты —«нормативные тексты» или
структурные модели,— относительно которых
упорядочиваются текстовые варианты.
Переход от мифологии к литературе осуществля
ется через фольклор, который получает различную
оценку в исторической и трансформационной перспек
тиве. С точки зрения истории, существование переход
ных периодов не является исключением. Каждая
культура содержит в себе смешанные элементы. Од
нако смена интерпретанты может описываться либо
как «разрыв» традиции, либо как ее трансформация,
5—4481 129
 130
имеющая промежуточные состояния. Например, йЫе дискурсы, ставшие в последнее время объектом
мифическому рассказу в фольклоре соответствует специального семиотического анализа (см. напр.-.149]). Мы
волшебная сказка, которая характеризуется частичной уже видели, что устойчивость передаваемой традиции
утратой смысла, что вызвано отсутствием обеспечивается в христианстве прежде всего
имплицитного семантического кода. Литературный структурированием сакрального корпуса, устанавливающего
рассказ отмечен возобновлением смысла путем иерархическое отношение между текстами. Отметим, что
интеграции се-мантизма в формальной структуре. тем самым, помимо образования искусственного
Характерно, что в процессе десемантизации интерпретационного контекста внутри корпуса,
фольклорного текста расщепляется и исходная образуется своеобразная модель функционирования
взаимодополнительность мифа и ритуала. культуры, обеспечивающая посредством цензуры
Современные европейские языки уже не располагают выработку специфической внутритекстовой идеологии
лексемами для выражения таких мифических объектов,
как chants clauses ('танцуемые песни'). Между тем, в .(см.: 1751).
некоторых формах фольклорной жестикуляции можно Оговоримся, что речь идет в данном случае о
реконструировать деградированные и «семиотической цензуре», которая главным образом
десемантизированные формы ритуальной регулирует отношения между текстами, а не запрещает
жестикуляции [72, с. 181]. те или иные «тексты» или «темы». В реальном
Полноценное семантическое функционирование культурном контексте канонический корпус окружен
текста возможно только при условии существования массивом вторичных религиозных текстов (проповедей,
двух типов дискурсивных объектов, из которых один агиографий, паломничеств) и светских текстов, которые
принадлежит «сакральному» языку. В этом отношении определенным образом регулируются базовым корпусом.
«литературные» и «мифические» объекты различаются Регулирование достигается тематической дистрибуцией
только по своей природе, «индивидуальной» или (сакральная тема может быть запрещена в светском
«коллективной». Точнее, речь идет о тексте, но не запрещена в культуре) и/или порядком
противопоставлении этнической и групповой интерпретации текста (символической или
(корпоративной) аксиологии, поскольку метафорической), с помощью чего генерируются
«индивидуальная» аксиология, характерная для специфически «сакральные» или «профанные» смыслы.
европейской поэзии, в действительности является Отсутствие в культуре некоторых теоретически
групповой. Всегда существует традиция, оперирующая предсказуемых текстов вовсе не означает, что
строго определенным корпусом текстов. присущие им смыслы не продуцировались носителями
Специфическая «сакрализация» поэтического текста культуры в тех или иных прагматических ситуациях
состоит, в частности, в выработке мифа об восприятия
индивидуальности «поэтического творчества». В других текстов.
действительности, анализ поэтических отклонений С другой стороны, семиотическая цензура не всегда
показывает, что они заданы традицией и, исключает из обращения тексты, несовместимые с
следовательно, принадлежат «норме», обеспечивающей общепринятой идеологией. Древнерусская литература,
таким образом дифференциацию корпуса. испытавшая сильное воздействие апокрифических
Понятие «литературного текста», продуцируемого речений и притч иудейского и мусульманского
с помощью специализированного семантического происхождения (сначала через Хазарский каганат, а
кода, не следует ограничивать «поэтическими затем через Орду), предоставляет в этом отношении
текстами». Существуют корпуса религиозной, весьма примечательные примеры.
юридической, исторической литературы, которые также Так, широко известная «Притча о слепце и
порождают интерпретационные альтернативы. хромце» воспроизводится в церковнославянской
Индивидуальное творчество может в этих случаях литературе в древнееврейской версии, что эксплицитно
сознательно элиминироваться авторами текстов (даже подчеркивается заглавием, воспроизводимым у
если их авторство реально установлено), и Кирилла Туровского (XII в.): «Притча о человеческой
дифференцирующие отклонения оказываются душе и теле, и о преступлении божиих заповедей, и о
предписанными традицией. воскресе- нии телес человечьих, и о будущем суде и
Весьма показательны в этом отношении религиоз- муке». (В
131
 притче «слепец» и «хромец» символизируют 'тело* и
'душу', смысл состоит в том, что наказаны за
совместное преступление они могут быть только при их
соединении, то есть вводится иудейская концепция
«воскресения», несовместимая с христианством.)
Объяснить такого рода факты недосмотром
корпоративной цензуры нельзя. Напомним, что начиная
по крайней мере с «Толковой палеи» (XIII в.) церковь
вела систематическую борьбу с иудейскими и
мусульманскими «интерпретантами», проникавшими в
символику славянской литературы. Вероятно, дело в
том, что борьба велась с интерпретантами, но не с
самими текстами. Чужая сакральная интрепретация в
поле действия новых доктринальных установок сама
по себе профанируется.
Выявляется любопытная закономерность. Когда
текст переходит в традицию, где отсутствуют
соответствующие ему интерпретанты, он приобретает
сюжетное развитие и консервирует нарративную
структуру, утратившую функциональную
продуктивность. С другой стороны, при наличии
доктринальных интерпре-тант потребность в дифференциацией, а смысловые границы текста
сохранении смысла сакрального текста приводит не к
его консервации, а к продуцированию нарастающего
массива профанных текстов (и даже квазиритуальных
действий, как, например, в «вертепной драме»).
Сакральный текст выступает генератором вторичных
текстов, в которых он часто инвертирован.
Следовательно, литературная традиция имеет
тенденцию к дифференциации корпуса своих текстов,
обеспечивая интерпретацию за счет установления
интертекстуальных отношений трансформационного
типа, что неизбежно приводит к метафоризации
исходных текстов. Не случайно формальные методы
анализа доминируют в изучении фольклора с его
клишированными нарративными структурами, тогда
как семантический анализ оказался продуктивным при
исследовании мифов и литературных произведений.
Нарративные трансформации. До сих лор речь
шла о межтекстовых трансформациях, используемых
К. Леви-Строссом при описании мифов и архаичных
социальных институтов. Между тем, как отмечает А.-Ж.
Греймас, «существуют такие трансформации наррати-
влых элементов, которые располагаются не между
мифами, а внутри данного мифа» [9, с. 116]. В данном
случае речь идет о попытке построения динамичной
модели нарративной структуры, противостоящей
синтаксической модели В. Я. Проппа, которая
устанавливала бы циклические серии между
нарративными компонентами текста: «Что касается нас,
то трансформации, которые мы признаем в рамках
нарративной семиотики являются внутритекстовыми и
синтагматическими: они дополняют, «е вступая с ними
в противо-речие, трансформации, предложенные Леви-
Стрбссом, которые являются межтекстовыми, но
парадигматическими. Расположенные на уровне
глубинных семиотических структур, они
рассматриваются как логические операции» [10, с.
5451.
Здесь мы имеем дело с дополнительным
расширением семантического анализа текста.
Предполагается, что на уровне константных смысловых
единиц текст в некотором отношении имитирует
трансформационную группу, обеспечивая
интерпретацию собственных фрагментов. В этом случае
автономность текста обеспечивается его внутренней
характеризуются завершенностью производимой на нем
трансформации.
В статье, посвященной определению семиотического
статуса объектов ценности (см.: [73]), А.-Ж. Греймас
исходит из положения Ж. Дюмезиля, согласно которому
магические объекты в сказках являются
деградированными атрибутами божественной власти,
имеющими коммуникативную природу. Поскольку
объекты сами по себе не имеют смысла, их
статус должен быть определен на
артикуляционной оси, анологично тому, как
определяются элементарные единицы значения в
структурной се ман ти ке. Се ман ти че ский об ъе кт
прояв ляется в дискурсе, где он определен с помощью
синтаксического отношения, бйнтаксис примыкает к
семантике в синтагматическом развертывании, так что
«ценность» мбжет быть определена негативно, как пблё
исключения отношений, фиксируемых с помощью
синтаксических связей.
Такое определение ценности не отличается от ее
аксиологической итёрпрётации, где она находится в
отношении к субъекту. Следовательно, в рассказе
семиотический статус приписываетя лексемам,
которые могут быть расписаны на оси: S —" О .
Ценности могут быть субъективными (вводятся
глаголом «быть») и объективными (вводятся
глаголом «иметь»). Как мы уже отмечали, в этом
случае 133
 (S 2 n О), которые объединяются отношением взаим
они различаются способом фигуративного проявления, ной пресуппозиции.
но идентифицируются в формальной записи: (S П О). Тогда комплексное высказывание с тремя
Если ввести понятие «негативной ценности», такую
фразу.'как: «Жан болен» можно будет выразить либо актантами (персонифицированными ролевыми
как дизъюнкцию со 'здоровьем', либо как конъюнкцию функциями) можно переписать как (Si U О П S2), а
с 'болезнью'. Персонажи и объекты в этом случае функционирование рассказа представить как структуру
дифференцируются синтаксически, что вполне с двойной связью:
соответствует позиции В. Я- Проппа. Гинтагматическая_связ {S3 U О)
Уточненный таким образом семиотический статус ь
ценности позволяет рассматривать наррацию как
дискурс, манипулирующий с элементами некоторого Парадигматическая (Si U
канонического высказывания,' либо субституируя связь О) (S2
субъекты, либо субституируя объекты, либо П О)
осуществляя трансформиции функций. Тогда Трансформация осуществляется «субъектом-
трансформация (F trans ) осуществляется между трансформатором» (Si), находящимся в дискурсе и
двумя соединительными (S П О) и отличным от нарратора. Поскольку (S3)
разъединительными (S U О) высказываниями и имеет идентифицируется либо с (Si), либо с (S2) и поскольку
форму каждый из этих двух субъектов может быть либо
виртуальным (разъединенным с О), либо реальным
Р trans (Si *■ О{),
(объединенным с О), можно дедуцировать четыре типа
где (Si) субъект, производящий трансформацию и трансформаций:
(Oi) состояние, к которому приводит трансформация. 1. если: S3 t rans= Si virt, то: Ftrins l(S» = Si) -+ (Si П 0)1
В синтагматическом плане мы получим «реализацию»,
устанавливающую конъюнкцию между (S) и (О) 2. если: Snrans = S 2 reel, то: Ftr«n Sl(Ss = S 2 > -»■ (Si П 0)1
Real = Ftrans [Si— .0, (Sf]O)]. 3. если: S 3t r a n S = Si reel, то: FtransUSa = Si) -* (Si U 0)1
Инвестированная в этой позиции ценность будет СЛИ: Sstram S ,
«реализованной ценностью». 2

Поскольку трансформация конъюнкции приводит Эти четыре типа образуют элементарную

к дизъюнкции, можно сказать, что дизъюнкция пере синтагматику нарративной программы.
водит отношение между (S) и (О) в виртуальный Поскольку для мифа характерна структура,
план. Тогда операция «виртуализации» приобретает уравновешивающая ценности, расширением
вид ■ ' ■ ■ ■ . ..........................................'
элементарной системы является коммуникация с
:- Virt = Ftrans [Si —- O t (SU 0)1. двумя объектами (Oi) и (0 2 ). Такая трансформация
представляет собой реализацию и новую
Нарративность может быть представлена как виртуализацию каждого из субъектов действия,
синтагматическое сцепление последовательных поэтому мы должны раздельно рассматривать
виртуализаций и реализаций. нарративные программы (Si) и (S 2). Если первая
Эта схема соответствует универсальной для программа реализуется субъектом действия (SO
архаичных культур мифологеме, согласно которой
ценное-, ти циркулируют в замкнутом универсуме, где (OUS
'рождение' в одном «мире» = 'смерти' в другом «мире» и 4. еСЛИ: Sstram " S2Virt, TO: FtransUSs = S2) -*• (Si U 0)1
5 5

пр. Следовательно, нарративная структура должна то вторая трансформация, производимая (S2),

быть представлена как коммуникация между двумя
субъектами (Si) и (S2). Наррация этого типа может симметрична первой и характеризуется только
быть записана с помощью двух состояний (Si (J О) инверсией функций конъюнкции и дизъюнкции
—>
134
 Тогда «обмен», обеспечивающий коммуникацию
ценностей, может быть представлен как
/W [5, -> (Oi U Si П О2)] -* [S 2 -* (О, n-52 U O2J1
Наконец, в мифе возможна ситуация, когда
нарушается принцип постоянного количества
ценностей (ср.: «умножение хлебов»). В этом случае
актуализация ( S 2 ) не влечет за собой виртуализации
(Si), то есть процедура передачи ценности вместо того,
чтобы иметь вид (Si П О |JS 2 ) -*■ (Si (J О |~| S 2 ) ,
приобретает вид: (SiH О U 5 2 ) -> (Si П О П 5 2 ).
При взаимном обмене такая система приводит к
удвоению ценностей, как при обмене информацией.
Если ввести в эту структуру понятие «негативной
ценности», будет воспроизведена ситуация
«дезинформации», описываемая с применением
элементов теории игр.
В данном случае речь идет не только о синтагма-
тизации трансформационной методики, но и о попыт ке
построения дедуктивного эквивалента тех моделей,
которые выводились К. Леви-Строссом из анализа
конкретного материала. К. Леви-Стросс также
рассматривает миф как трансформируемую единицу.
Обраще ни е к вариант ам миф а обусловлено тем, что
б ез со поставления вариантов невозможно
осуществление сегментации текста, то есть нельзя
выделить компо ненты, подвергаемые трансформации.
Построение замкнутой группы вариантов
гарантирует сегментацию всех текстов, принадлежащих
к данной группе. Что касается А.-Ж. Греймаса, то он
основывается на том, что ценности являются
артикуляционными единицами, из которых можно
дедуктивно вывести варианты трансформационных
процедур и использовать их в качест ве
типологического критерия группировки текстов на
основе реализованных в них нарративных структур.
Использование формальных методов позволяет
представить широкий спектр трансформаций и даже
предсказать некоторые типы мифологических нарра-
тивов, хотя при применении этой методики: к
конкретному тексту остается открытой проблема его
сегментации. Предлагаемая А.-Ж. Греймасом запись
учитывает синтагматическую последовательность
варьируемых элементов, ограничивая синтаксис
определением артикуляционных отношений.
Следовательно, речь идет о семантических, а не о
синтаксических транс- №.
формациях. Преобразуемые в тексте смысловые
компоненты одновременно находятся в линейных
отношениях друг с другом и в нелинейных отношениях
с контекстом.
3.4. Текст и контекст культуры
Отношение текста к контексту можно представить
как отношение интертекстуальности, то есть
отношение между текстами в рамках корпуса. (Тогда
«культ уру» можн о оп ред ели ть н е к ак «б еск он ечн ый
текст», а как совокупность правил, регулирующих
образование корпуса). С этим понятием,
используемым в семиотике и неориторике (см.: [1;
60; 71; 82; 109; ПО; 112; 113; 132]) мы встречались,
когда речь шла о проблеме текстового интерпретанта:
в качестве целостной семиотической единицы текст
может интерпретироваться только с помощью другого
текста, с которым он вст уп ает в отношения
инт ертекстуально го типа. Рассмотрение
трансформационной модели позволяет в новом аспекте
представить отношения, устанавливаемые между
текстами в некоторой культур ной традиции.
Фактически речь идет об отношении между
«Текстом» и «контекстом», понимаемым как множество
текстов, для которых выполнимы определенные правила
преобразований. Это множество, которое в мифологии
эксплицируется с помощью трансформационной
модели, в других культурных традициях регулируется
«литературной нормой», специально отобранными
«нормативными» или «доктринальными» текстами и f.
П. Мифология, где тексты реально упорядочены б
замкнутые группы, представляет в этом отношении
Тблшз привилегированный случай. Обычно множество
текстов является открытым, и каждый новый
образуется в результате отсылки к элементам стиля,
другим текстам и т. п.
На примере мифов мы видели, что принадлежность
текста к замкнутой группе сопряжена с цикличной
структурой самого текста. Следовательно,
интертекстуальные связи, варьируемые в зависимости
от принадлежности текста к закрытому или открытому
множеству, обеспечивают двойственное
функционирование текста. С одной стороны, он
оказывается сверх-детерминированным другими
текстами, с которыми устанавливается отношение
символизации. С другой
15Г
 стороны, он образует относительно этих текстов Например, древнерусская литература в значительной
отклонение, обеспечивающее дифференциацию мере строилась как «монтаж» из библейских цитат. Они
корпуса. могли инвертироваться (как в «Молении» Даниила
Интертекстуальность обеспечивает декодировку Заточника) или символизировать политические реалии
текста с учетом его относительной открытости и (как в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским).
возможности множественного прочтения. Анализ Однако, наряду со скрытыми заимствованиями,
интертекстуальных связей вскрывает символическую образующими развернутый подтекст, в полемической
организацию культуры, генеративный механизм литературе существовали и эксплицитные цитаты,
которой можно представить как совокупность вводимые специальными оборотами. Поскольку явное и
трансформационных правил. Для интерпретации текста скрытое цитирование, с одной стороны, отсылало к
необходимо его соотнесение с другим разным библейским текстам и, с другой стороны,
(референциальным) текстом, относительно которого выполняло разные функции (аргументативную,
осуществляется трансформация. Следовательно, как суггестиюую и т. п.) в текстах, типологически
отмечает М. Риффатер, «текст и его интертекст относящихся к разным жанрам, интертекст приводил к об-
являются вариантами одной структуры» [113, с. 132]. пазовакию дифференцированных стилевых регистров,
Йнтертекстуальность располагается в
символической области, где текст может относиться к позволявших современникам распознавать
упоминаемому им тексту как означающее или как характеристики некоторых текстов и даже едко их
означаемое. Эта связь является условием пародировать.
генерирования смысла высказывания. Наконец, Следовательно, интертекст является не просто
интертекст устанавливается в структуре самого текста заимствованием фрагмента некоторого текста, wo таким
(Ю. Кристева, например, полагает, что заимствованием, которое соотносит группу взаимно
интертекстуальность является внутритекстовым интерпретируемых вариантов. В этом случае мы имеем
отношением). Следовательно, в тексте можно различать дело со «сверхдетерминацией» текста, которую М.
«интратекстуальный» и «экстратекстуальный» Рлффатер определяет как «существование серии
символизм. Иными словами, нередко текст включает в вариантов единой первоначальной «модели и даже как
себя свой контекст, образуя внутренне транскодировку этой модели в лексических
дифференцированную структуру. последовательностях» 1109, с. 269—2701.
Сверхдетерминация текста. Для определения Текст сверхдетерминирован на нескольких уров
интертекстуального отношения необходимы нях. На лексическом уровне сверхдетерминирована
структурные критерии, отличающие интертекст от -не лексема, детерминирующая максимальное число дру-
имеющих функционального значения заимствований, '» гих лексем дискурса. Поскольку комбинационная ва
которые обычно фиксируются традиционной лентность означающих сопряжена с синтаксическими
литературной критикой. «Слова принадлежат всем и в ограничениями, действующими на уровне фразы, сверх-
процессе коммуникации ;мы постоянно употребляем детерминированная лексема должна быть итерирован
предсуществу-ющие дискурсы. «Вероятно, если бы мы ной. На уровне инфралингвдстической структуры это
скрупулезно просмотрели все публикации, требование связано с выделением изотопии текста, на
предшествовавшие «Цветам зла»,—пишет Ц. Тодоров, лексем этическом уровне оно означает анафоризацию
—то нашли бы не только все слова, употребляемые текста. Наличие анафорических индексов (в том члс-
Бодлером, но и все синтагмы» [132, с. 60—61]. Язык г ле представленных in absentia) обеспечивает функци
является •«предтекстом», относительно которого текст онирование сверхдетерминированных единиц в дискур-
может (рассматриваться как «негативация», I сах, превышающих размеры фразы.
исключающая некоторые возможности в результате f Наряду с этим, текст сверхдетерминирован в ин-
регрессивного отбора. * тертекстуальном плане. Это означает, что лексема,
Это особенно «аглядно в тех случаях, когда сверхдетерминированная в тексте, должна быть сверх-
традиция регламентирует употребление -некоторых детерминироваадой и в интертежсте. Иными словами,
текстов в качестве «образцов». Стилистическая референциальный текст должен быть детерминирован
характеристика текстов вторичного корпуса 139
оказывается в этом случае проблематичной.
гак
 в некотором отношении, обеспечивающем
сверхдетерминацию вторичного текста.
В этом смысле сверхдетерминация, по мнению М.
Рйффатера, «неотделима от вызова, бросаемого рефе-
рвнциаль'ности: это каламбур, возникающий в силу
принадлежности одного и того же слова к двум
несовместимым кодам, где устанавливается
референция Слов к вещам и референция слов к
дискурсам» [109, с. 273].
В статье, посвященной функционированию :интер-
текстуального силлёлса он отмечает, что значение
возникает в результате установления отношения
между словами текста и внешними тексту
вербальными сйс-темамл, которые находятся либо в
потенциальном состоянии в языке, либо в
актуализированном состоянии в литературе.
Следовательно, литературный текст является не
просто ансамблем лексем, организованных в
синтагмы, но и ансамблем пресуппозиций других
текстов. Всякое слово, образующее tfekef, Выполняет
литературную -функцию только в том случае, ёс-ли оно
взято в соответствии с 'правилами речи и, помимо этого,
в функции предполагаемого йнтёртёкста (см.: [110, с.
496]).
Это нетривиальное замечание американского
стилиста заслуживает того, чтобы остановиться на нем
подробнее. Речь идет о том, что текст может
интерпретироваться в том числе и с помощью
потенциального текста, реконструируемого на основе
рёалйздван-йбгб fekcfa. В этом случае текст,
представленный кШ автономная единица, становится
самдйа'родййнБШ: «Однородность приводит к выявлению
Латентного текста". Будучи пр"едсущёст"вующйм, он
определяет наш текст' как парбДййный. Между Тем, ой
ШШ яЗЛяёт'ся текстом, уже известным, но
ймшшщгГныМ: этб только" пре"еулйб£йция текста,
который Должен был (бы существовать й который бй?Л бы
гёр§дставл€н пародией* [109, d. 285].
Если рассматривать рёалйзовайный Дискурс в
качестве «базы», интерпретируемой с помощью
бткЛбйя-емих Ёарйантбв, интерйрётацйбнйьШ фбядМ
fekcfa было бы (по определению бесконечное)
Множество текстов, возможных на том же языке.
Сегментация такого «бесконечного текста» была бы
невозможна. Но если текст сверхдетерминирован, в
нем распреде-леяьт итерированные индексы,
относйтель«о которых может осуществляться
tfpaftcформаций всего tefcf
Поскольку «говорение» автоматически исключает1
Некоторые потенциальные возможности, в точках
сверхдетерминации производится преобразование
реализованного текста в интерпретирующий его
виртуальный текст.
Существенно, что для интерпретации текста ме
обязательно, чтобы адресант и адресат пользовались
одними и. теми же интертекстуальными маркерами.
Если с точки зрения ^критики источников» важно
установление хронологической последовательности
текстов, то с точки зрения потребителей важна только
возможность установления интертекста. В реальном
функционировании «пародия» может возникнуть
раньше пародируемого ею текста и критику не всегда
удается убедить публику в том, что она таковой ме
является. Всякий текст генерирует смысл по мере
появления новых текстов, образуя тем самым
динамичную семантическую структуру.
Риторические отклонения. Можно заметить, что
сверхдетерминация связана с отклонением,
образующим, согласно Ж. Коэну, риторическую
фигуру. Первый этап интерпретации всегда связан с
выявлением «аграммэтичности» интерпретируемого
текста. (Нетрудно заметить, что это обстоятельство
фиксировалось уже в средневековой герменевтике в
рубрике «интерпретируемого символизма»).
Референциальный текст может соотноситься с
интерпретируемым текстом посредством риторического
медиатора, может быть представлен клишированными
формами «ли же включаться в интерпретируемый
текст.
Эти отношения, как отмечает Ц. Тодоров, могут
устанавливаться in absentia, как в случае
пародии
1131, с. 2431."
Наконец, референциальный текст может
конструироваться в процессе восприятия. Это означает,
что всякий текст в качестве маркированного ансамбля
содержит эксплицитные или имплицитные указатели на
возможность построения его контекста.
Типология средств, с помощью которых осуществляется
риторическое отклонение текста от предшествующего
контекста, затруднительна в силу их варьи- 4 руемости в
разных культурах. В отличие от элементарных
риторических процедур, соотносимых с универсальными
психическими процессами, эти средства имеют
содержательную конкретно-историческую природу. Нет
необходимости настаивать на том, что «откло-
141
 яенйе», производимое скальдом относительно
мифологического «кода», многозначность стиха,
написанного китайским чиновником во время
конкурсных экзаменов или новация, вводимая поэтом-
модернистом, имеют разную природу. «Поэтическсй
текст»,— если вообще правомерно применение ко всем
этим случаям одного термина,—отклоняется от разных
контекстов: мифологического, административно-
бюрократического, литературного. Общим является
только то, что текст и контекст образуют варианты
одной структуры и трансформации реализуются с
помощью конечного чя-сла абстрактных процедур.
Мы рассмотрим три выборочных примера,
иллюстрирующих действие риторических процессов,
реализуемых на текстовом уровне: а) отношение текста
и заглавия, б) функционирование межтекстового
медиатора и в) роль дискурсивной метафоры в
фигуративной организации текста.
Текст и заглавие. Заглавие текста в том виде, как
оно функционирует в современной литературе,
представляет собой сравнительно недавнее
приобретение. В последнее время появились
исследования, свидетельствующие о том, что заглавие
является самостоятельным жанром, достаточно
дифференцированным (напр., заглавия в прессе, см.: [12,
с. 159—167; 91]) и обладающим специфическими
экспрессивными и синтаксическими характеристиками
[см.: 84]).
В этой связи представляет интерес замечание
Ю. М. Лотмана, по мнению которого отношение
«заглавие/текст» имитирует отношение
«текст/контекст» и может быть метафорическим или
метонимическим. Отметим сразу же, что такого рода
допущение, во-первых, основывается на принципе
«экспансии» и, во-вторых, предполагает рассмотрение
заглавия как целостного знака и/или текста.
Если несколько расширить эту гипотезу с учетом
функционирования заглавия, можно предположить,
что оно является минимальным текстом,
выполняющим специальные прагматические функции,
регулирующие отношение письменного текста к
отсутствующему контексту. Отметим в этой связи, что
архаичные ■культуры обычно не именовали своих
текстов, ограни-чиваясь внутритекстовыми индексами
жанра («зачин» в фольклоре, соотносящий текст с
прагматическими категориями «фиктивного/реального»
и пр.) или экст-ралингйистическими индексами (время,
место, персо-
•142
наж рассказчика, определяющие текст как «сакраль*
ный/профанный»). Даже в письменных сакральных
текстах заглавие редуцировано к метонимии автора,
персонажа или жанра («Иов», «Книга Товита»,
«Притчи»). Роль заглавия здесь исключительно
прагматична.
Начиная с античности, как отмечает А. Леруа-
Гуран [85, с. 69—72], возникла потребность в
специальной индексации единиц письменной
информации. Текст имеет своим заглавием
развернутый реферат, а оглавление образует группу
текстов, пересказывающих содержание фрагментов. В
средние века эта структура усложняется требованием
ввода в текст доктри-нальных комментариев,
помещаемых на полях, которые при переписывании
нередко инкорпорировались в текст. В результате
образовывалась сложная стилистическая структура,
включающая текст, реферат и
комментарий.
В эпоху Просвещения опыт составления
энциклопедических статей, сопровождаемых
табличными указателями, способствовал тому, что
заглавие стало приобретать форму символа, лишенного
синтаксической структуры и соотносимого с текстом
метафорически или метонимически. Утратив функцию
комментария, входящего в одну группу с
интерпретируемым текстом, заглавие возобновило
функцию «медиатора», осуществляющего
интертекстуальную связь.
В последующей литературной традиции именно эта
функция заглавия стала широко использоваться в
качестве механизма смыслоабразования, основанного
на формировании искуственного интертекста, где
заглавие стало выполнять функции интерпретанты, то
есть промежуточного «третьего» текста. Например,
когда Ц. Тодоров называет одну из глав «Теории
символов»: «Splendeur et misere de la rhetorigue»
('Блеск и нищета риторики'), он вместо дескрипции
текста предлагает отсылку к заглавию
референциального текста («Блеск и нищета
куртизанок»), предсуществующего в памяти адресата.
Над заглавием осуществляется .операция
субституции, образующая отклонение от
референциального корпуса. Затем в тексте речь идет
о «прикладной» ('обслуживающей') роли риторики
и, наконец, раздел завершается ссылкой на св.
Августина, сравнивающего удовольствие от
выявления скрытого смысла текста со стриптизом.
Мы имеем дело с заглавием, которое подвергает-
143
 с*я -трансформаций и устанавливает отношение между
двумя текстами. Текст Тодорова становится метафорой
текста Бальзака, причем внутри текста осуществляется
отклонение, соотносящее локальный фрагмент с
заглавием текста Бальзака. Отметим, что отклонение
фрагмента относительно текста амнулиру-' ет
отклонение, осуществляемое над заглавием рефе-
ренциалыного текста.
Если определить отношение фрагмента к тексту
как 'синекдоху, отношение заглавия к тексту ;как
метафору ,и отношение заглавия ,к фрагменту как
метафору части и синекдоху целого, выявится
фигуративная структура, обеспечивающая
продуцирование множества смыслов. Но при этом
заглавие не может генерировать смыслы
безотносительно к референциаль-■ному тексту,
отклонение от которого (редуцируется
ийтерпретируемом тексте. Читатель, не владеющий
интертекстом (референциальным текстом заглавия)
будет вопринимать здесь отклонение, которое останется
для него функционально непродуктивным.
Особенно интересным представляется исследование
Ива Лесерва [84], выявляющего специфические
внутритекстовые -функции заглавия. И. Лесерв
исходит из практических задач машинной
сегментации текста. Пр,и автоматическом анализе в
тексте выявляются сегменты, аналогичные
самостоятельным микропоэмам (поэмы, скрытые а
поэмах по типу «текст в тексте»). Многие из них по
своим характеристикам сопоставимы с заглавиями,
то есть могли бы быть заглавиями исходного текста
или же заглавиями виртуальных текстов, связанных с
матричным текстом интертекстуальным отношением.
Часто сегменты такого рода противоречат значению
тех текстов, из которых они экстрактированы.
Отклонение значения сегмента от значения текста
является общим случаехМ, описываемым лингвистикой.
Например, из фразы: «Le chat de la fermiere crogue
une souris» ('Кот фермерши съел мышь') экстактирует-
ся синтагма: «la fermiere croque une souris»
('фермерша съела мышь'), которая между тем не
содержит никакой риторической фигуры.
Однако в сверхдетерминированных «поэтических»
текстах такая трансформация может стать
фиксированной. Например, в поэме Бодлера «Jnvitation
au voyage» ('Приглашение в путешествие') практически
все сегменты, выявляемые при машинном анализе или
при из-144
Мейенйй авторской версификации могли бы стать
заглавиями некоторых текстов. В
еверхдетерминированной точке: «Aimer et mourir/Au
pays gue te ressemble!» ('Любить и умереть/В стране,
которая на тебя похожа!') при смене версификации
выявляется сегмент «mourir au pays* ('почить в мире'),
напоминающий о желании «уснуть последним сном на
своем деревенском кладбище», что является
противоположностью «приглашению в путешествие», то
есть противоречит основному смыслу [12, с. 148].
Даже если такие трансформации с
- лингвистической точки зрения имеют случайный
характер, их не следует рассматривать как риторически
непродуктивные.
Во-первых, в неоднократно закодированном тексте
в плотность сегментов, способных быть заглавиями, очень
высока. Во-вторых, высока плотность итерации
сверхдетерминированных сегментов. Следовательно,
их совпадение в одной точке текста является
«нормой» поэтической речи. Случайной
представляется только точка текста, в которой
происходит совпадение, фокализующее выбор
интерпретации. Она может располагаться в начале
текста, ориентируя на его неоднозначное прочтение,
или же в конце текста, вызывая вторичную переоценку.
Текст и заглавие функционируют как сложная
структура. Здесь можно выделить две крайние модели,
между которыми существует серия промежуточных
трансформаций: а) текст может соответствовать
заглавию и содержать фрагмент, отклоняющийся от
текста и способный быть заглавием другого текста; б)
текст может отклоняться от заглавия и содержать
фрагмент, способный быть его заглавием. В первом
случае интерпретация связана с реконструкцией
виртуального текста. Во втором случае
предполагается реконструкция заглавия,
регулирующего производимые в тексте отклонения.
Это правило воспроизводится и в тех текстах,
которые не имеют заглавия или имеют семантически
нейтральные заглавия. Известно, что басня
характеризуется отклонением двух составляющих ее
текстов («басни» и «морали») и имеет нейтральные
заглавия. Интерпретация производит выбор между
двумя отклоняющимися текстами. Однако актанты
басни (упоминаемые в заглавии) относятся к
метафорическому коду. Поэтому интерпретация
оперирует с минималь-
145

ной груйпой иЗ трех текстов, на оснбвё которых и
реконструируется отсутствующий подтекст.
Заглавие и трансформируемые сегменты текста
отмечены абстрактными грамматико-
семантическими маркерами (напр.:
'определенность/неопределенность'). Так, .начало
текста характеризуется высокой плотностью
неопределенных артиклей, которая затем снижается и
маркирует только те точки, где вводится
принципиально новая информация. Между тем, как
отмечает X. Вайнрих (см.: [7]), в заглавиях обычно
употребляется определенный артикль, который
функционирует в качестве анафорического индекса,
отсылающего либо к «оду, либо к контексту.
Контекстом заглавия является текст. Если заглавие
нейтрально относительно текста и отсылает к коду,
распределение артиклей инвертируется и текст может
начинаться с определенного артикля: «Le Chene un
jour dit au Roseau..» ('Дуб сказал однажды
тростнику...'). Если же басня начинается с
неопределенного артикля, это указывает на
отклонение от предсуществующего текста (кода): «Un
loup rempli d'humanite (S'il en est de tels dans le
monde) dit un jour...» ('Волк, преисполненный
гуманности (если такие бывают на свете) однажды...').
Код не дает предварительной информации об этом
волке, и он вводится неопределенным артиклем.
Интертекстуальная медиация. Отклонение может
основываться на представленной в двух текстах
лексеме 1или синтагме, относимой к двум разным
системам детерминаций. Такая смыслообразующая
структура приблизительно соответствует механизмам,
которые К. Леви-Стросс суммарно характеризовал как
«медиаторы», непосредственно участвующие в интерпретировать текст в функции 'несовместимого с
выработке метафоры.
В Льежской неориторике обычно различаются три
уровня медиации: а) референциальный, б)
дискурсивный и в) риторический. Поскольку (б) и (в)
устанавливают коннексию между текстуальными
изотопиями, которые будут рассмотрены ниже, сейчас
нас интересует главным образом (а) (референциальная
медиация), с которой сопоставимо понятие
интертекстуальности. Речь, разумеется, идет о
семиотических референтах. Текст в этом случае имеет
своим референтом другой текст я интертекстуальность
обеспечивает его множественное прочтение (см.: [60,
с. 96—98; 65]).
Для учета риторических отклонений следует отка- 146
заться от характерного для Р. Барта представления 6
произвольности интертекста (см.: Ш) и фиксировать
входящие в него тексты в качестве вариантов единой
структуры [28, с. 61—621. Интертекст определяется
как ансамбль связанных текстов. При этом необходимо
учитывать, что интертекстуальные трансформации в
отличие от трансформаций генеративной грамматики
всегда приводят к модификации содержания.
Следовательно, в риторической перспективе
интертекстуальные отношения являются средство1М
метафориза-
ции текста.
Эти отношения исследовались М. Рифф атером в
плане взаимодействия текста и контекста. Поскольку
текст и его контекст являются вариантами одной
структуры, сходства, которые текст разделяет с
другими членами интертекста, являются только
первым его аспектом. Вторым аспектом будут
специфические различия. Генератором различий
является промежуточная модель, которая, включаясь в
интертекст, функционирует как интерлретанта.
В этом случае интерпретанта будет третьим текстом,
который вводится в качестве частичного эквивалента
конструируемой системы. Значение интерпре-танты как
изолированно взятого текста может не соответствовать ее
интертекстуальной функции. Она предоставляет
промежуточное состояние трансфор-мации, тогда как
содержание текста и интертекста остаются чуждыми
друг другу (см.: 11131).
Для более наглядного учета отклонений
предлагается рассмотреть из разнообразных форм
интертекстуальности ту, которая вынуждает
ним интертекста. Сверхдетерминированная лексема
или синтагма, на которой артикулирован в этом случае
интертекст, образует частный случай еиллепса, который
М. Риффа-тер определяет как «интертекстуальный
силлепс» 1110,
с. 4961.
Согласно традиционному определению, силлепс
состоит в том, что одно слово принимает
одновременно два значения: первое обычно имеет
буквальный смысл, а второе — фигуративный. Это
определение семантически некорректно: связь
силлепса с метафорой или метонимией только
случайна, так как для его возникновения вполне
достаточно полисемии употребляемого термина 174, с.
1121. Силлепс следует отличать также от зевгмы
(фигуры, запрещающей дважды упо-
147
 треблять одно и то- же слово), которую можмо Таким образом, интертекстуальность, которую можно
определить как «эллипсис повторения» [74, с. 109], и, было бы определить как культурно-антропологическое
что особенно важно, от антанаклазы [131, с. 232], где измерение речи, входит в определение фигу-ративности.
неоднозначное слово дважды повторяется в разных Рассмотрим на конкретных примерах '
смыслах. Сама антанаклаза. если ее второе значение функционирование интертекстуалыного силлепса.
определено отношением импликации, продуктивна при В пародийной серенаде Лафоргю из «Imitation de
построении каламбуров. Например, да приветствие:
«Comment allez — vous?» ('Как жизнь?' букв.: 'Как вы
Notre — Dame la Lune» Пьеро влюблен в Луну,
идете?') можно ответить: «J'alle tres vit* ('Я иду
которая является гиперболой недоступной
быстро') или, путем подстановки клишированного красавицы. Чтобы избавиться от 'несчастной любви, он
ответа, получить анекдот: «Comment allez — vous?» просит монаха-живописца написать (peigne) для него
('Как жизнь? Как вы идете?') спрашивает слепой у «Un rien, une miniature/De la largeur d'une tonsure»
паралитика.— Comme vous le voyez» ('Как видите'), ('Безделицу, миниатюру/Величиной с тонзуру').
отвечает паралитик слепому. Такую фигуру можно Силлепс состоит в том, что peigne одновременно
было бы определить как имплицированную является сослагательным наклонением от peindre
перестановку». ('писать', 'рисовать') и peigner ('причесывать').
Следовательно, если слово неоднократно Сравнение миниатюры с тонзурой мотивирует
повторяется во фразе, приобретая каждый раз новый комичное наложение, поскольку первая является
смысл, это противоположность силлепса — метонимией желаемой женщины, а вторая —
антанаклаза. Превращение этой фигуры в силлепс метафорой запрета на желание. Силлепс устанавливает
зависит от точек ее проявления в дискурсе, 'интертекст между реализованным текстом, имеющим
обеспечивающих взаимодействие смысловых «живописный» смысл, и виртуальным текстом,
регистров (изотопии) всего сегмента. В частности, по имеющим смысл «пострижениям Подтекст является
'мнению М. Ле Гера, механизм силлепса объясняется «другим текстом», а сверхдетерминированная лексема
существованием перекрещивающихся изотопии [74, с. выполняет функцию интерпретанты, устанавливающей
112]. между этими текстами фигуративное отношение.
М. Риффатер переводит это положение в * В рассмотренном примере интертекст устанавлива-
интертекстуальный план. Неоднозначность порождает * ется между текстами, представленными соответствен
интертекстуальность только в том случае, если каждый но in praesentia и in absentia. Ситуация может быть
из вариантов производит свои собственные инвертирована, если частичной трансформации под
синтагматические дериваты. Прямой смысл дан вергается лексема или синтагма, выполняющая функ
посредством слова, фигуративный—-посредством ции силлепса. В этом случае, в частности, силлепс мо
трансформации слова в синтагму. В этом случае жет устанавливаться между фрагментом текста и заг
силлепс сам по себе не содержит метафоры i ти лавием.
метонимии. Его характер смешанного тропа след : ет .из Дискурсивная метафора. Механизмы, суммарно
того, что он устанавливает значение в функции текста, характеризуемые как «интертекстуальный силлепс
который ему предшествует (Или за ним следует. приводят к поискам или конструированию виртуального
Несовместимость на лексическом уровне текста, в котором неоднозначное слово,
компенсируется в синтагме. оверхдетерминированное в матричном тексте,
Следовательно, можно модифицировать приобретает фигуративное употребление, в результате
определение силлепса: он состоит в том, что одно и то чего новый текст становится метафорой исходного
же слово одновременно принимает два значения,
контекстуальное ,и интертекстуальное.
текста. Здесь имеет место негативная конверсия
Контекстуальное значение представлено смыслом,
маркеров, которая не равна простой инверсии
который является функцией слова во фразе. неоднозначного слова. Модифицирующий фактор
Интертекстуальное значение представлено ДРУГИМ является постоянным для всего текста подвергаемого
ВОЗМОЖНЫМ СМЫСЛОМ, КОТОРЫЙ ЭЛ№ конверсии. Ее принцип состоит в одновременной
минируется контекстом. Эта элиминация, так же как и модификации всех составляющих текста,
актуализирующих матричную структуру и пов-
вытеснение в психоанализе, влечет за собой
149
компенсацию, порождающую текст [ПО, с. 496]. 148
 торяющих исходную генеративную модель [113, с
139].
В сущности, один из текстов, участвующих в интер.
претации, всегда представлен виртуальным текстом,
полученным в результате ретроспективной
реконструкции. Напомним, что установление отношения
между двумя текстами предполагает наличие
интерпретанты, принимающей форму третьего текста.
Таким текстом может быть либо дериват
сверхдетерминированной лексемы, либо фигуративное
прочтение одного из сопоставляемых текстов. Поэтому
особую роль приобретает анализ дискурсивной
метафоры.
Риторическое функционирование дискурсов
связано с повышением анафорической активности
говорящего субъекта. Под «анафорой» в данном случае
понимается повторяемость во фразе (тексте) некоторых
эксплицитных элементов, позволяющих выявить уже
высказанное имплицитное содержание или
предвосхитить содержание, которое будет высказано
позднее. Введение субъектом речи этого аппарата,
рассматриваемого как форма дискурсивной
организации, называется «анафоризацией» [72, с. 22—
23].
С точки зрения реализованных в речи риторических
операций, анафоризация имеет тот смысл, что она
детерминирует отношение между фразами
посредством их трансформации. Этот механизм
нередко смешивается с нарративной структурой, но в
тенденции он приводит к взаимному наложению
сегментов, обеспечивающему «табулярное»
(вертикальное) прочтение текста [60; с. 165—166].
Иными словами, речь идет о последовательной
метафоризации всего текста. В этом случае мы имеем
дело с расширенной (дискурсивной) метафорой,
которая в последнее время стала предметом
специального анализа (см.: [63; 95; 108; 109; с. 217—
234; 117; 123; 129]) главным образом на материале
сюрреалистической поэзии. Речь идет о проблеме
установления артикуляционных отношений между
фигурами и дискурсами, возникающей в связи с
множественностью тропов, проявляющихся в соседних
фразах. Это явление, которое в XVIII в. называлось
«metaphore soutenue» (или «metaphore continuee»),
Квинтилианом отождествлялось с «аллегорией» и
получило в XIX в. имя «аллегоризмл»; в середине XX
в. его стали называть «metaphore filee», иногда
противопоставляя эту разновидность метафоры
«metaphore continuee», имея в виду, что «диокур- 150
сяв» треть возникающие в этой связи теоретические
ая вопросы. В «Слове о полку Игореве» читаем: «На
мета Немиге снопы стелют из голов, молотят цепями
фор булатными, на току жизнь «ладут, веют душу от
а» тела». Здесь мы имеем дело с серией метафор,
обра соподчиненных представленной in absentia
зует
клишированной метафоре «жатвы смерти». Весь
не сегмент текста переводится в единый
прос метафорический код, образующий целостную
то
смысловую единицу. Юмористически
сцеп утрированный вариант такой метафоры,
лен основанный на онтологизации, находим в
ие апокрифическом «Сказании о Соломоне и
мета Китоврасе». Нрав Китовраса был таков, что он не
фор, ходил путем «кривым» ('кривда') .поэтому, когда его
но привели в Иерусалим, перед ним «рушили дома»,
при так как он не ходил в обход. Когда же довели до
вод дома убогой вдовицы, она просила: «Не обижай
ит к меня!». Китоврас изогнулся около угла ее дома и
мета сломал себе ребро. И сказал: «Мягкий язык кости
фор
изац ломает» (клишированная библийская пословица).
ии Исходная метафора вводится посредством
неоднозначного слова ('кривда'), задающего два
текс
та смысловых регистра: «этический» и
«пространственный». Весь остальной текст не
как
цело содержит ни одной метафоры, его включенность в
стно сферу действия исходной фигуры маркирована
й только утрированным поведением 'персонажа.
Между исходной метафорой и текстом существует
смы
слов отношение импликации. Наконец, текст
ой завершается метафорической поговоркой, которая
един может прочитываться в «этическом» регистре,
ицы. маркируя окончание сферы действия исходной
Для метафоры и переоценку всего текста как
начала метафорического. Два приведенных примера
привед иллюстрируют различные механизмы метафоризации
ем текста: она может достигаться выстраиванием серии
приме метафор (в широком смысле, включая метонимии)
р, или же употреблением одной единственной
чтобы метафоры, распространяющей свое действие на весь
ясен текст, который является не метафорическим, а
был просто «референциально абсурдным». В обоих
предм случаях достигается один и тот же результат: текст
ет прочитывается в метафорическом смысловом
разгов регистре. 151
ора, а
потом
попыт
аемся
рассмо

Сформулируем теперь теоретические вопросы. Как
отмечает Ц. Тодоров, metaphore filee имеет
обособленный статус: она реализуется в изолированных
словах, но распространяет свое действие на весь
дискурс, то есть является одновременно «точечной»
(ponctuelle) и «распространенной» (elendue)
метафорой [129, с. 198]. Ее «верхней» и «нижней»
границами являются, .соответственно, «аллегория» и
метафорическое слово. Возникает проблема
определения критериев этих границ.
Ц. Тодоров определяет критерии только «верхней»
границы, используя для этого уже знакомую нам дис-
тинкцию между «пропозициональным» и «лексическим
символизмом»: в аллегории удерживаются оба смысла,
референциальный и аллегорический, тогда как
metaphore filee образует гомогенный текст, который
представляется моносемичным, но может
интерпретироваться и в некотором смещенном
регистре. В первом из рассмотренных нами примеров
ясно, что речь идет не о «жатве», а о «битве» («жатве
смерти»): буквальный смысл вытесняется в пользу
метафорического. Второй пример относится к разряду
«онтологизирован-ных метафор»: комизм этого
отрывка состоит в том, что «референциально
абсурдное» поведение Китовра-са не только
«переоценивается» в «этическом» коде, но и само
выступает его метафорой («метафорой метафоры»),
доводя до абсурда этические ценности. В -контексте
апокрифа это, бесспорно, metaphore filee, основанная на
многократной вертикальной переоценке, но она
пародирует структуру профетической (пророческой)
коммуникации, где та же схема могла бы
восприниматься вполне серьезно, то есть
аллегорически.
Рассмотрим теперь отношение metaphore filee и
«обычной» метафоры. Этому вопросу посвящены
специальные исследования М. Риффатера (см.:
[108]) и Ф. Дюбуа (см.: [63]).
М. Риффатер определяет metaphore filee как
«серию метафор, связанных друг с другом в
синтаксическом,— они являются членами одной фразы
или одной нарративной или дескриптивной структуры,
— и смысловом отношении» [108, с. 47]. Специфика
metaphore filee (отличающая ее от metaphore
continuee) состоит в том, что в ней выделяется
«первичная метафора», представленная
семантическим уравнением (Т = V) (где Т —
содержание и V — средство передачи, tenor и vehicle
А. А. Рачардса), которая образует «ключ» 152
к специальному коду. Следующая за ней серия
состоит из метафор (метонимий, синекдох), к которым
применимо правило «взаимной селекции» М. Блека:
любое неравнозначное составляющее, бесполезное или
противоречащее установленному метафорическому
отношению, должно быть исключено 1108, с. 49]. Таким
образом, metaphore filee образует конденсацию
свойств.
Регулярность смещения, производимого на всем
протяжении дискурса, обеспечивает реконструкцию кода,
что особенно важно при анализе сюрреалистической
поэзии, отказывающейся от мотивации метафор.
«Первичная метафора» выполняет двойственную функцию,
связанную со сверхдетерминацией текста: она не только
детерминирует серию метафор, но и сама
сверхдетерминирована в интертексте.
Кажущаяся абсурдность сюрреалистических метафор в
действительности отсылает к пред существующему корпусу
текстов, оперирующему очень ограниченным числом
базовых символов. Метафорические интертекстуальные
«соединители» субституируют вместо лексических
значений структурные значения, которые уже не
репрезентуют реальных отношений и объединяют термины
просто потому, что они занимают сходные позиции в
соответствующих последовательностях. «Соединитель»
становится формальным субститутом синонимии,
связывающим слова, не имеющие семантического
отношения [108, с. 51]. Отсюда понятно при- ( страстие
сюрреалистов к metaphore filee. В сущности, i их поэзия
очень «корпоративна» и представляет раз-j новидность
«коллективной игры», варианты которой включают
пародию и самопародию. Это аналог «сак-рализованной»
речи, в которой, помимо прочего, резко возрастает роль
автотелической функции.
Выявление интертекстуального измерения
metaphore filee представляется, на наш взгляд,
наиболее интересным в исследовании американского
ученого. Однако к семантическим основаниям его
модели следует относиться с большой
осторожностью. Как отмечает Ф. Дюбуа, применение
к текстовой семантической структуре терминологии
А. А. Ричардса сохраняет иерархию «прямого» и
«фигуративного» смыслов, что сопряжено с
проблемой «нулевого уровня» риторичности.
Метафора — это троп, основанный на семантическом
пересечении. Сема (/), обеспечивающая пересечение
исходного означаемого (D) и производного
153
означаемого (А), образует метафорическую «базу»,
котор ая у А. А. Ричардса, допускающего иерарх ию
(D) и (А), позволяет только одностороннюю метафо-
ризацию (D —* J —'■А). При расширении этой
методики на фразовый и надфразовый уровни,
метафори-зация текста предстает как стохастический
процесс, что соответствует программе М. Риффатера
построить модель «автоматического письма» (l'ecriture
automa-tigue), но не учитывает явлений метафорической
«реверсируемости» (reversibilite metaphorigue),
обеспечивающей обратный процеесс (А —" / —* D).
Ссылка М. Риффатера на то, что в качестве
«базового» выбирается «референциальный уровень»
речи, ничего не объясняет, так как референты
определяются не в лексике, а в дискурсе, который
может быть подчинен очень различным
прагматическим стратеги ям. Так, в первом из
рассмотренных нами примеров построение цепи метафор
действительно стохастично, тогда как во втором
примере реализуется «реверсируемый» процесс, причем
на втором этапе фиктивный «референциальный» сегмент
выступает метафорой сегмента, который на первом этапе
был «первичной метафорой».
Ко всему этому можно добавить соображения,
касающиеся внутренней связности теоретических
постулатов М. Риффатера. На том основании, что
сцепление metaphore filee и анафорических индексов в
последовательности фраз позволяет учитывать
синтаксические характеристики метафоры (см. напр.:
[123]), синтаксическое измерение вводится в регистрами текста. Поскольку выбор интерпретации
определение дискурсивной метафоры. Выше мы уже
определили границы применения такого подхода.
Синтаксический анализ позволяет выработать только
частные типологические критерии, но не вскрывает
функционирования метафоры на инфралингвистическом
и,— что особенно важно в данном случае,— на
илтертекстуаль-ном уровне. М. Риффатер
концентрирует внимание на анализе
сверхдетерминированности metaphore fillee, но в ее
определение включает параметры, несовмес тимые с
этим анализом. На практике, если говорить конкретно о
сюрреалистической метафоре, это сопряжено с
парадоксами в определении «нулевого уровня»
риторичности. В цепи метафор осуществляется
отклонение не относительно референциально
соотнесенной речи, а относительно символического
кода, где первичное отклонение уже произведено.
«Нулевым уров-
154
,нем» для metaphore filee является совокупность интеп
текстуальных отношений (ее «референты» представ"
лены другими метафорическими текстами), что вполне
соответствует рассуждениям М. Риффатера о роли
«текстовой интерпретанты» (см.: [113]). Как мы
видим, именно этот аспект изучения metaphore filee
является наиболее значимым в функциональном
отношении.
Ф. Дюбуа, непосредственно примыкающий к Льеж- скюй
неориторической школе, ориентирован на построение
динамической модели функционирования metaphore filee,
рассматриваемой как «реверсируемый процесс». В
качестве тропа, основанного на семичес- ком
пересечении, она допускает взаимную перекоди ровку
соотносимых терминов, поэтому «точечная»
(лексическая) метафора является только
потенциальной, обремененной многими
возможностями, частично исключаемыми контекстом. В
этом смысле «всякая метафора всегда стремится стать
metaphore filee» (см.: [63, с. 208]). (Мы бы выразили
эту мысль более радикально, определив дискурсивную
метафору как исходную, а лексическую метафору как
результат неявной редукции контекста, что вполне
соответствует идее «трасфразовой семантики» А.-Ж.
Греймаса).
В таком случае фундаментальными для определе ния
метафоры становятся концепты классемы и изо топии, с
помощью которых метафора может быть
артикулирована между однородными смысловыми
определяется распределением (клас-) сем, иногда в
довольно длинных сегментах, потенциальные операции
всегда присутствуют в тексте, неявно определяя его
смысловую структуру. В этой связи возникает
проблема отношения между «проявившимися» и
«непроя- ВЙВШИМИСЯ » риторическими операциями.
Ф. Дюбуа приводит в качестве примера афоризм:
«Пианино это передние зубы (референциальное
сходство), откусывающие звуки, духовые инструменты
это коренные зубы, пережевывающие звуки (метафора
'шума')» и т. д. В этом четырехстрочном тексте он
насчитывает 6 метафор и 36 метонимий; поскольку
метафора и метонимия, согласно льежской теории,
являются результатом применения как минимум двух
синекдох, им соответствуют 12 и 72 синекдохи, что дает
в сумме 126 риторических операций.
Количественная асимметрия «осознаваемых» и
155
 «бессознательных» структур не должна вызывать (и ловной Христа. В результате производятся
удивления. Аналогичны данные антропологии: где, к постоянные переоценки: Фамарь «метафорически»
этническая группа из 8 секций, использующая 3 слову переодевается блуд-яицей для «восстановления
классификатора, может свободно оперировать 71 сказат семени», реальная блудница Раав становится
термином родства, тогда как моделирование ь, метафорой «спасения» и т. п. Определение
отношений между этими терминами физически практ «нулевого уровня» риторичности становится в
невозможно без помощи ЭВМ. Но это только икова этом случае затруднительным и может
свидетельствует о важности изучения механизмов, лась варьироваться в зависимости от того, движется ли
оперирующих целыми блоками элементарных храмо чтение от Ветхого завета к Новому или же в
отношений. вая обратном порядке.
Основным механизмом такого рода является ана- прост Последнее обстоятельство означает, в
форизация и (клас-) сематическая итерация, итуци частности, что семантическое «засеивание»
распределяющая в тексте «точки фокализации» (или я). (ensemencement) тек-кста начинается еще до того,
«сверхдетерминации», если учитывать вертикальную Две как в действие вводятся риторические операции,
итерацию интертекстуального типа). метаф выводящие метафору на эксплицитно
Сюрреалистическая метафора, функционирующая в ориче «осознаваемый» уровень.
относительно ограниченных текстах, позволяет, в ские В этой связи особое значение приобретает введенный М.
частности, жшять факты вторичной переоценки текста серии Риффатером концепт «сверхдетерминации» текста.
при повторении в нем лексемы, ранее имевшей «рели Дискурсивная метафора, артикулированная на уровне формы
фигуративное употребление. Это возможно в силу того, гиозн содержания, обеспечивает возможность реконструкции
что анафоризации могут подвергаться фрагменты, ой» и некоторого виртуального текста (множества текстов). Текст
распределенные в больших дискурсивных формах, «супр является метафорическим не потому, что каждый его
превышающих не только синтаксические, .но нередко и ужеск фрагмент образует метафору, а потому, что поддается
нарративные блоки. ой» переоценке в функции метафорического отклонения.
Такая ситуация характерна для любого измен Если лексема, для которой задано отклонение, не будет
неоднократно закодированного объекта. Одним из ы «оверхдетерминированной», ее нельзя будет развернуть в
первых с этим явлением встретился Р.-А. Сайсе в ходе прохо текст. Если она не будет распределена в тексте (за
стилистического .анализа метонимии в трагедиях дят исключением случаев интертекстуалыногО силлепса), для
Расина (см.: [1171). В «Федре» лексема «кровь» через нее не может быть установлено отклонение.
употребляется сначала в «биологическом» смысле весь Текстообразующий механизм должен производить не только
('кровь в жилах героини'), затем в «этическом» ('кровь ветхо отклонение, но и его редукцию. Сил-лепс и дискурсивная
убийства') и «родовом» ('кровь, объединяющая членов завет метафора выполняют функцию генерирования текста, для
одной семьи'). Частое употребление метонимии «крови» ный которого устанавливается интертекстуальное отношение,
приводит к тому, что в прямом употреблении этот текст, только в том случае, если они проявляются в
термин начинает символизировать реальность, так что перес точкесверхдетерминации (см.: [109; 112]). Следовательно,
объект приобретает значимость знака. екаяс сверхдетерминированная в интертексте дискурсивная
То же в архаичных текстах. Рассмотрим типичную ь с метафора принимает участие в генерировании
библейскую метафору из Книги пророка Иезекииля: метаф неоднозначного текста, который, в свою очередь, является
«Но ты понадеялась 'на красоту твою, и, пользуясь орой местом проявления вторич-яых («лексических») метафор.
славою твоею, стала блудить и расточала блудодей- «восс Со стилистической точки зрения это означает, что
ство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему. И танов количество вводимых в действие риторических средств,
взяла из одежд твоих, и сделала себе разноцветные ления 157
высоты, и блудодействовала на них» [Иез. 16, 15—16]. семен
Маркером того1, что это бог обращается к народу, и»,
«отпавшему» от истинной веры, а не муж отчитывает образ
беспутную жену (в некоторых пассажах даже ующе
говорится: «Я дал тебе разводное письмо») является й
«блудодейство «а высотах», где стояли храмы Ваала лейтм
156 отив
родос
й частности, обилие в тексте метафор само по себе не Позже А.-Ж. Греймас уточняет свое определение:
обеспечивает многозначности текста. Метафора «Под изотопией мы понимаем избыточную
продуктивна, если ее распределение в тексте совокупность семантических категорий, которая делает
совпадает с распределением точек сверхдетерминации возможным такое единообразное прочтение
и анафорических индексов. В противном случае она нарратива, что оно вытекает из частичных прочтений
превращается в нагромождение «образов», |не несущих высказываний и разрешения их многозначности,
функциональной нагрузки. стремясь при этом к единственному прочтению» [9, с.
111]. И, наконец, в более четкой форме: «Когда
3.5. Семантическая однородность текста концепт «связности» употребляется применительно к
речи, он может сопоставляться с более общим
Понятие семантической однородности (изотопии) концептом «изотопии», понимаемым как непрерывное
текста, введенное А.-Ж. Греймасом, выявляет инфра- повторение на всем протяжении дискурса одного и
лмнгвистические аспекты риторического того же пучка категорий, заданных парадигматической
функционирования речи. В силу того, что этот организацией» [72, с. 20].
концепт позволяет разграничивать семантически Определения А.-Ж. Греймаса являются
гомогенные контексты и выявлять в них лингвистическими, поскольку рассматривают изотопию
неоднозначности и омонимичности, он получил как средство устранения семантической
распространение в таких разнонаправленных областях, неоднозначности, а не место проявления риторических
как литературоведение и специальные лингвистические отклонений. Однако в данном случае существенно
работы по машинному переводу. установление того факта, что изотопия основана на
К сожалению, в литературоведении сложилась повторяемости семантических единиц на всем
традиция интуитивного использования этого понятия. протяжении дискурса, независимо от его
Между тем, уже в первых формулировках А.-Ж. Грей- синтаксической организации.
маса и Ф. Растье (см.: [70; 71; 104]) поднимаются В том же духе выдержано определение Ф. Растье:
вопросы, выходящие за рамки лингвистики и «Изотопией мы называем всякую итерацию
относящиеся к риторическому функционированию лингвистической единицы. Следовательно,
текста. Развитие этих идей способствовало переходу элементарная изотопия содержит две единицы
неори-торики от чисто типологических проблем к лингвистического проявления... Изотопия имеет
созданию своеобразной «риторики текста» (см.: [58; синтагматическое, но не синтаксическое определение:
59; 60; 64; 791). она не является структурой. Иными словами, речь идет
Речь идет о семической избыточности дискурса, о неупорядоченном ансамбле» [104, с. 82].
которая обеспечивает возможность осуществления се- Сходство определений А.-Ж. Греймаса и Ф. Растье
мических отклонений и редукций и которая обычно состоит в выделении в определении изотопии концеп та
не учитывается лингвистическим анализом. В этом «итерации». Различие состоит в том, что у Ф. Рас тье
случае риторика предоставляет некоторые процедуры, речь идет только о синтагматической итерации, тогда
необходимые для артикулирования изотопии, хотя и как у А.-Ж. Греймаса говорится об иерархии
не подменяет при этом лингвистического анализа. классемэтических категорий, итерированных в
Определения. Рассмотрим несколько синтагме. Как отмечает Ж.-М. Клинкенберг, там, где
предварительных определений, с тем, чтобы Греймас говорит о «пучках» категорий, Растье
сформулировать исходные проблемы. В «Структурной говорит об «итерации» [79, с. 289]. Это существенное
семантике» А.-Ж. Греймас дает «негативное» различие, поскольку у А.-Ж. Греймаса элементарная
определение изотопии, рассматривая те примеры, где единица распределена в группе контекстов («корпусе
семантическая однородность текста сознательно текстов», который может быть представлен в виде
нарушается. Из рассмотрения этих фактов! делается «изотопного текста») и в тексте [71, с. 145—147], что не
следующий вывод: «Речь идет о перманентной предусмотрено определением Ф. Растье.
иерархии классематической базы, допускающей Второе различие состоит в том, что у А.-Ж.
парадигматическое упорядочивание классематических Греймаса изотопия выделяется только на уровне
категорий» [71, с. 96]. формы
158 159
содержания, тогда как Ф. Растье определяет как
«изотопную» любую итерированную единицу, так что,
по его мнению, можно говорить также о
фонологических или синтаксических изотопиях.
Изотопии выражения и содержания. Независимо
от того, примем ли мы формулировку А.-Ж. Греймаса
или Ф. Растье, можно сказать, что изотопия
исследуется только со стороны формы, но не со
стороны субстанции. Вопрос состоит в том,
представлена ли она в форме выражения текста.
Как отмечалось, Ф. Растье усматривает
возможность изотопии; как в плане содержания, так и
в плане выражения. В этом смысле дискурс,
итерированный в обоих планах, можно представить
как полиизотопный текст, функционирующий в
качестве целостного знака. Исследование связей между
изотопиями выражения и содержания является задачей
«стилистики текста». Такая позиция соответствует
концепции Льеж-ской школы, согласно которой текст
можно представить как «знак» только со стороны
формы (выражения и содержания). Следовательно,
речь идет о принципиальном теоретическом вопросе: о
возможности функционирования (или границах
возможного представления в метаязыке) «текста» как
«знака».
Точка зрения А.-Ж. Греймаса по этому вопросу
неоднозначна. Первоначально он настаивал на том,
что изотопия принадлежит исключительно плану
содержания. Позже делается оговорка: «Теоретически,
ничто не противоречит заимствованию концепта
изотопии из плана содержания... Кажется,
фонемический уровень также представляет
изотопию, которая может быть здесь постулирована»
[70, с. 16; см. также: 9, с. 118]. Наконец, А.-Ж.
Греймас различает «рациональную» и «семантическую»
изотопии. Если текст образует сцепление фраз,
имеющих истинностную оценку, то итерация
истинностных значений образует «рациональную
изотопию».
Однако здесь же дается уточнение: «С
синтаксической точки зрения модальности являются
только предикатами высказываний, актанты-объекты
которых представлены дескриптивными
высказываниями. Следовательно, говоря о связности
речи недостаточно видеть в ней «рациональную
изотопию». Нужно, чтобы существовала еще и
«семантическая изотопия»... Будучи формой
содержания, а не самим содержанием, «семантическая
изотопия» Должна соответствовать
160
еди связность текста на уровне «рациональной
ному изотопии» может быть определена только в
уровн асемичном языке, но не в реальном дискурсе.
ю «Поэтический текст», например, независим от
артику истинностных оценок и его определение возможно
ляции только в изотопии формы содержания.
и Любопытно, что критики А.-Ж- Греймаса
анализ подходи-■" ли к констатации этого факта, но не
а, делали из него , соответствующих выводов.
учитыв Например, М. Арриве пи-., шет: «Не совсем понятно,
ая какой смысл был возра-| жать против расширения
только концепта изотопии на план 4 выражения», и тут же
строго делает примечание: «Впрочем, | определение
опреде изотопии у Растье учитывает только про-| явившиеся
ленные единицы, тогда как Греймас обращается I
типы исключительно к непроявившимся единицам
семиот (классе-мам)» [28, с. 54].
ически Аналогичным образом, представители Льежской
х школы отмечают: «Мы, так же как и М. Арриве,
единиц плохо понимаем, какие серьезные возражения могли
. бы быть высказаны против расширения понятия
Тенден изотопии на план выражения», и буквально на
ция следующей странице: «Изотопия содержания имеет
научны статус, отличный от статуса изотопии выражения.
х Если изотопия в самом общем смысле проявляется
дискур как повторяемость, то изотопии выражения должны
сов определяться как правила повторения одних и тех же
употре означающих единиц или синтаксических структур на
блять протяжении некоторого высказывания. С этого
только момента их уже нельзя рассматривать в качестве
моносе необходимого условия равнозначности дискурсов»
мичну [60, с. 34—35]. Следовательно, речь идет о
ю повторяемости единиц разных лингвистических
термин уровней, выполняющих различные функции в
ологию организации текстовой структуры.
являет В этой связи понятно, почему М. Арриве при
ся определении понятия «изотопии» отказывается от
косвен определения понятия «текста». Объект нельзя
ным определить без указания методики, с помощью
свидет которой он выделен из реальности. Если мы хотим
ельств определить текст на основе концепта изотопии, то
ом этого нельзя сделать с точки зрения формулировки
этого М. Арриве: «...изотопия образована избыточностью
обстоя лексических единиц, проя 6—4481
тельств 16
а» [72,
с. 20].
Ин
ыми
словам
и,
вившихся или не проявившихся в плане выражения или предпринимаемые ч>. ruv,.__, школой, правомерны
в плане содержания» [28, с. 54], поскольку главным образом в те л ^.., когда план выражения
итерированные единицы в этом случае не расположены выполняет специальные ,v~.. йотирующие функции, что
на одном уровне и не выделяются с помощью имеет место во «вторичных моделирующих системах»
гомогенных процедур. (напр., в «поэзии»).
В «Общей риторике» обращается внимание на то
М. Арриве сам отмечает, что такое определение '--"■""^льство, что риторические операции (вычита--•-
позволяет выделить два типа полиизотопных текстов: "-«бституция и пермутация) осу- •"..„jY^q. так и не-
а) тексты, содержащие по крайней мере одну
изотопию выражения и одну изотопию содержания, и
б) тексты, содержащие по крайней мере две изотопии
содержания.
Предположим, мы хотим определить нижнюю
границу изотопии и минимального текста (что
правомерно в качестве рабочего определения). Такая
граница может быть расположена весьма низко.
Например, синтагма la table ('стол') содержит
избыточность 'рода'. Синтагма l'eau coule ('проточная
вода') содержит итерированную сему 'жидкость' и в
силу этого изотопна, но l'eau boit ('питьевая вода') не дальпсп^"-
изотопна. Составные слова, которыми изобилует ществленная^"относимого ранее* »-^ а М е я в
санскритская поэзия, предоставляют благоприятную
почву для поисков такого рода минимальных «текстов», понятие «ек«а£.л1! «кет »>же?/"* 0 Р„„ интерпре-163
иногда даже достаточно «поэтичных».
Речь идет не об абстрактных упражнениях, а о
серьезной теоретической проблеме. Лексема (семема)
является пучком «неитерированных сем», тогда как
слово часто итерировано на фонемическом уровне.
Итерация инфралингвистической (непроявившейся)
единицы свидетельствует о вхождении единицы сигни-
фикации в смысловое единство более высокого ранга,
а итерация проявившихся единиц в этом отношении
типологически нейтральна.
Таким образом, «изотопия содержания» отличается
от «изотопии выражения» при определении «нижней»
границы текста. Между тем, эта проблема имеет и
другой аспект, касающийся определения его
«верхней» (интертекстуальной) границы. На уровне
выражения в тексте проявляются лексемы, которые
имеют различный семический набор в разных текстах.
Этот набор, согласно гипотезе А.-Ж. Греймаса,
определен комбинированием «ядерных сем»,
индексированных в словаре, и «контекстуальных сем»
(классем), которые являются функцией интертекста.
Структурирующие текст «контекстуальные»
(«тематические») семы сверхдетерминированы на
интертекстуальном уровне.
С этой точки зрения смысл является функцией не
162
 По аналогий с классификацией метаболов,
предложенной в «Общей риторике», в классе
изотопии могут различаться «изоплазмии»,
«изосемии», «изотак-сисы» и «изологии». При этом
делается существенное замечание: поскольку
изотопия является свойством дискурса, бесполезно
различать в общем определении уровни монемы и
фразы. Следовательно, можно удержать только
«изосемию» и «изологию» [60, с. 35], которые,
фактически, соответствуют «рациональной» и
«семантической изотопии» А;-Ж. Греймаса.
В этой связи целесообразно сделать еще одно
замечание. «Рациональная изотопия» в естественном
языке может быть представлена не в функции
истинностных оценок, а <как итерация «ядерных сем»,
что вполне соответствует ее асемичности. Тогда
«семантическая изотопия» локализуется на уровне
распределения «контекстуальных сем» (классем). Это
означает, в частности, что местом проявления смысла
является яе текст, а интертекст или, точнее, отношение
текста к контексту.
В конечном счете, неориторическое определение
изотопии представляет развитие <идей А.-Ж. Лреймаса:
«Изотопия является свойством ограниченных ансамблей
единиц сигнификации, которое .предполагает: 1)
наличие идентифицируемой последовательности сем и 2)
отсутствие сем, исключаемых в определенной
синтаксической позиции. Речь идет о (необходимом
условии — отсутствии одного из элементов значения,
делающего высказывание неизотопным (аллотопным).
Избыточность (условие 1) выявляет неоднозначность
речи, селекционирующей означаемые в парадигме;
несоответствие (условие 2) функционирует в синтагме.
Негативное условие отражает тот факт, что восприятие
изотопии требует лингвистичееской компетенции,
переводимой в правила комбинирования» [60, с. 41].
Изотопия и аллотопия. Избыточность текста (наличие в
нем итерированных единиц) является необходимым
условием его понимания, -поскольку связана с
автотелической функцией речи. С точки зрения теории
информации естественно было бы предположить, что
повышение избыточности обратно пропорционально
информативности текста. Чем больше информиции текст
передает о собственной структуре, тем меньше в нем
содержится «внетекстовой» информации.
Однако такое допущение правомерно только для
искусственных коммуникативных ситуаций, иопользу-
164
ющих предварительно заданные коды. В естественной
коммуникации смысл не существует «до» текста.
Вероятно, «экономность» текста состоит в том, что
одни ,и те же механизмы передают информацию о самом
тексте и участвуют в образовании смысла. Поэтому надлежит
-рассмотреть, с помощью каких средств избыточность (-и ее
нарушение) начинают функциониро-йать в качестве
генератора смысла.
Уже К. Леви-Стросс отмечал, что повторяемость одних
и тех же последовательностей в мифологических текстах
выполняет специальную функцию, выявляя структуру мифа.
При этом различные «слои» мифа никогда не бывают строго
идентичными, чем обеспечивается повышение
информативности текста [16, с. 206]. Точно также Т. А. ван
Дейк полагает, что «регулярность» следует рассматривать
как одно из условий понимания текста, где каждый элемент
основывается -на своей собственной повторяемости. Когда эта
регулярность нарушается, мы имеем дело с продуцированием
информации [52, с. 194—195].
Разумеется, -когда мы говорим о нарушениях
регулярности, имеется в виду действительно информативное
порождение вариантов, которые сами по себе образуют
достаточно регулярную грамматику трансформационного
типа. Речь идет о чисто риторической процедуре: текст,
основанный на итерированных элементах, образует
собственный контекст, относительно которого
осуществляется отклонение. Итерация сама по себе не
образует изотопии. Изотопия предполагает -наличие двух
условий: а) избыточности и б) отклонения (неизотопии),
которое можно определить как «аллотопию».
Рассмотрим, какие единицы могут быть итерированы в
тексте.
Предположим, мам необходимо определять изотропность
некоторого дискурса. Для этого иедостаточно выделить,
например, самую частотную лексему. На практике,
необходимо -предварительно выделить узлы появления новой
информации и рассмотреть распределение частотных лексем
в высоко -информативных и мало информативных золах
текста.
Ничто не препятствует тому, чтобы лексема,
неоднократно ' встречающаяся в тексте, употреблялась
каждый раз в новом значении. Семантическая матрица
некоторого термина действует как фильтр, ориентирующий
его прочтение в каждом «овом контексте.
165
В более строгих терминах можно было бы сказать,
что сигнификация (5), приписываемая в дискурсе
единице (х) отбирается в классе сигнификаций Р(х)
с помощью операций, производимых между этим
классом и классом сигнификаций, допускаемым
контекстом (у) в классе Р(у) таким образом, что: 5 =
Р(х) П Р ( )
(У)
Это означает, что изотопия определяется не на
лексематическом, а на семемическом уровне, причем
высокая частотность некоторой лексемы не изначает,
что ее семема действительно итерирована. Поскольку
идентичность семем определяется наличием общих
контекстуальных сем (классем), которые могут
содержаться в единицах разных морфологических
классов, на классематическом уровне итерация может
оказаться «сквозной», чем обеспечивается внутренняя
сверхдетерминация текста.
В таком случае, возникает потребность в новом
'точнении концепта сверхдетерминации. Согласно оп
ределению М. Риффатера, сверхдетерминированной
является лексема, детерминирующая максимальное
число других лексем текста и сохраняющая детермина
цию в интертексте. Такое определение удовлетворитель
но, если мы применяем его, например, к интертекстуаль
ному силлепсу, где итерирована лексема, реализуемая
в интертексте с помощью двух различных семем. В
текстуальной изотопии сверхдетерминированной мо
жет быть только семема, содержащая итерированную
контекстуальную.сему (классему). К сходным выво
дам приходит Т. А. ван Дейк в связи с потребностью
выделения, .«центральной изотопии» текста. В том слу
чае, если текст содержит несколько изотопии, «цент
ральная изотопия» конституируется семой или классе-
мбй, детерминирующей наибольшее число лексем тек
ста [52,,.с. 2Q21. Речь идет у Т. А. вая Дейка о «лек
семах», 'Но. понятно, что при их детерминации с помо
щью одной классемы осуществляется идентификация
семем.. ., . ,
До сих дар мы рассматривали первое условие
изотопии (наличие итерации), которое принято в
лингвистике текста. Существенным вкладом
неориторики в уточнение, этого -понятия является
обоснование того факта, что в определение изотопии
включается понятие «аллотопии» (разрыва изотопии),
обеспечивающей генерирование смысла.
Аллотопия возникает всякий раз, когда устанав-
166
ливается оппозиция по крайней мере между двумя
семами. Для этого семы должны образовывать часть
семического состава семем, перекрываемых лексемами
в синтаксически согласованных позициях [60, с.40— 41].
Следовательно, к определению А.-Ж. Греймаса,
который ограничивается установлением позитивного
условия, следует прибавить негативное условие:
синтаксические отношения не могут ставить
оппозиционные семы в отношение детерминации.
Например, высказывание «день есть ночь» является
изотопным согласно определению А.-Ж. Греймаса
('день' и 'ночь' обладают одной общей семой) и
аллотопным с неориторической точки зрения (обладают
взаимоисключающими семами).
Эти условия взаимосвязаны, однако' их различение
необходимо в силу того, что первое относится к
парадигме, а второе — к синтагме. Впрочем, такое
разграничение ослабляется при анализе конкретных
типов аллотопии.
Предлагаемое Льежской школой определение
изотопии позволяет различать уровни аллотопии в
зависимости от того, принадлежат ли индексируемые
единицы к одному семантическому «полю» или к
разным «полям». Индексация единиц проверяется с
помощью «текста отрицания».
Рассмотрим такое аллотопное высказывание, как
«черный снег» (традиционная риторика определяет
эту аллотопию как оксюморон). Негативная
переформулировка («снег не черен») является
изотопной. Следовательно, 'чернота' и 'снег' образуют
части одного «поля». Рассмотрим другое аллотопное
высказывание: «треугольный жар». Негативная
переформулировка остается аллотопной (это категория
абсурдных выражений). В первом случае
несоответствующей является одна сема,
артикулирующая 'белое' и 'черное', на одной оси, что
позволяет грамматическому отрицанию устанавливать
изотопию (Р=>~> ~Р.=>=.Р=>.Р), во втором случае
несоответствующими являются несколько сем и
отрицание устанавливает соответствие только с одной
из них.
С помощью «теста отрицания» устанавливаются
артикуляционные отношения, учитывая которые
можно уточнить концепт «семантического поля».
Однако существенно в данном случае другое. Здесь
фиксирована описанная нами выше ситуация
«негативного символизма», основанного на том, что в
языке, в силу
167
отсутствия строгой эквивалентности, отрицание имеет 168
двойное — синтагматическое и парадигматическое —
функционирование, то есть негативное условие
изотопии может реализоваться и в системе
парадигматических отношений.
Наконец, можно рассмотреть случай
«гиперизотопии», когда негативное условие
аннулировано и информативность текста является
нулевой. Интересно, что примеры такого рода
обычно представлены на уровне изотопии выражения,
но приводят, тем не менее, к десемантизации текста,
как это имеет место в некоторых образчиках
средневековой поэзии, пародируемых Ф. Рабле
(«Omnia clocha clochabilis in cloche-rio clochando,
clochans clochativo clochare facit clocha-biliter
с1оспап1е5»),или в известных экспериментах В.
Хлебникова.
Следовательно, текстуальная изотопия является
критерием, обеспечивающим элиминацию
неоднозначности и вместе с тем совпадающим с
понятием избыточности. Между тем, не следует
представлять дело таким образом, будто бы аллотопия
и избыточность являются двумя характеристиками
речи, выполняющими взаимодополнительные, но
разнонаправленные функции: автотелическую и
информативную. Даже на элементарном уровне —
например, в ритмических последовательностях, —
идентификация элементов основывается на
отношениях контрастной и дополнительной
дистрибуции, что предполагает отличение
идентифицируемого элемента от самого себя в
некотором отношении. Следовательно, аллотопия в
какой-то мере участвует в реализации автотелической
функции. В сложно организованных текстах
аллотопное отклонение даже может быть итерировано,
что приводит к образованию дополнительной
(«негативной») изотопии.
Ителлектуальные процедуры, участвующие в
интерпретации и понимании дискурса, могут быть
представлены только как динамичный процесс, в ходе
которого модифицируются объемы классов изотопных и
аллотопных высказываний [60, с. 38].
Наконец, следует учитывать еще одно
обстоятельство, связанное с социокультурными
условиями функционирования дискурсов. Как
показывают этнолингвистические и этносемиотические
исследования когнитивных процессов (см. напр.: [119]),
правила семи-ческой совместимости/несовместимости
не кодированы
 в языке (напр., высказывание: «Этот человек — лев»
аллотопно в нашей цивилизации, но изотопно в
обществе симба). Изотопия зависит от социально
кодируемых отношений, имплицирующих семантику
дискурса в конкретных условиях его интерпретации.
Структура полиизотопного текста. Если наличие
аллотопии является (необходимым условием
функционирования дискурса, возникает вопрос:
упорядочены ли отношения, производимые на
итерированной последовательности? Это равносильно
вопросу о существовании «грамматики ошибок»,
отличной от аграмма-тичности, нарушающей
понимание текста.
Можно сформулировать гипотезу, согласно которой
дискурс превращается в текст в том случае, если ал-
лотопные отклонения итерированы в дискурсивной
цепи (то есть сами по себе образуют изотопию). Такая
гипотеза предполагает, что текст образует
полиизотопную структуру и должен
интерпретироваться в качестве такового.
На это обстоятельство обратил внимание А.-Ж.
Греймас при анализе анекдотов, имеющих
диалоговую форму. Например, если на вечеринке один
из гостей говорит, что здесь «прекрасные туалеты», а
другой отвечает, что он «там еще не был», лексема
«туалет» индексирована в двух изотопиях (в изотопии
'одежды' и в 'гигиенической' изотопии) и
функционирует в качестве «коннектора» [71, с. 70].
«Разрыв» в данном случае основан на пермутации
нуклеарной семы, а не классемы, что делает пример
нетипичным. Такие процессы характерны главным
образом для диалогов, где отклонение осуществляется
между относительно самостоятельными дискурсами,
характеризуемыми как моноизотопные.
Явление полиизотопии исследовалось Ф. Растье на
примере сонета Малларме «Салют» (см. : [104]). Текст
сонета и разбор его семического состава можно найти
в статье Н. Ф. Ржевской ([22]), поэтому мы
ограничимся удержанием общих теоретических
выводов.
При расписывании лексем и идентификации семем
в тексте можно выделить две изотопии: 'банкета' (И)
и 'навигаций' (i2). Индексация лексем выявляет
устойчивые закономерности. Есть лексемы,
которы е могут инде кс ирова ться в ( И) и (12) .
Например, toile ('холст') прочитывается как nappe
('скатерть') и viole ('парус'). ёсшпе ('пена') как пена
шампанского' и 'морская пена'. Есть лексемы, ко-
169
торые прочитываются только в ( I I ) , coupe ('кубок') ры. Фигуративными являются только
или в (i2), как роире ('корма'). Наконец, есть компенсирующие тропы, индексирующие лексему в
лексемы, которые прочитываются в (П) и(г'2) только двух изотопиях. Если между изотопиями
вкон-нотативном смысле, как rien ('ничто', 'пустяк'). устанавливается метафорическое отношение, в одной
Соответственно, как полагает Ф. Растье, в сонете из изотопии коннектор может производить
могут быть выделены синтагматические метонимическую переоценку (и наоборот).
(горизонтальные) и парадигматические (вертикальные) Реальная структура анализируемого сонета
изотопии, обеспечивающие сцепление текста. представляется более сложной. Здесь устанавливается
Фактически, каждая изотопия представлена серией дополнительное отношение интертекстуального типа
лексем, которые могут индексироваться в одной («текст-заглавие»), поскольку заглавие текста («Sa-
изотопии или в обеих изотопиях и одновременно lut»: 'привет', 'жест вежливости'; 'спасение') может
содержат отклонения, редуцируемые в другой изотопии. индексироваться как в (И), так и в (12).
Следовательно, «коннекторы» обеспечивают редукцию Следовательно, заглавие вводится в качестве
отклонений, что делает возможным «вертикальное» интертекстуальной интерпретанты, устанавливающей
(метафорическое) прочтение. отношение с индексированными в тексте коннекторами.
В данном случае «коннектор» не может («Распределенное в тексте слово может быть также
рассматриваться как антанаклаза (что возможно в словом заглавия» [104, с. 84]).
приводимом А.-Ж. Греймасом анекдоте), поскольку он Поскольку наличие коннексии между изотопиями
итерирован на протяжении текста и образует связано с метафорической переоценкой, возникает
структуру, характерную для metaphore filee. Каждая проблема выбора «базовой» изотопии. Определение
изотопия содержит семемы, имеющие «буквальное» и «нулевого уровня» риторичности в данном случае не
«метафорическое» прочтение. Поскольку они содержит указаний относительно порядка переоценки,
расположены в одной изотопной последовательности, так как «нулевые отклонения» имеют место как в
возникает возможность метафорической переоценки (Л), так и в (i2). В некоторых случаях выбор «базы»
терминов противоположной изотопии, чем регулируется интерпретантой (напр., заглавием, если
обеспечивается общая связность текста. оно индексировано в одной из изотопии), но в
К аналогичным выводам приходят и рассматриваемом сонете даже заглавие может
представители Льежекой школы. Если несколько индексироваться в : двух изотопиях.
единиц выполняют роль коннекторов между (П) и (г2) ... Возникает ощущение, что Ф. Растье в некоторых
и прочтение стремится индексировать максимум пунктах прибегает к количественным критериям,
единиц ( I I ) в (й) и наоборот, то итерирование учитывая большее или меньшее число семем,
коннекторов предписывает риторическое восприятие проявившихся в каждой изотопии, однако он
всех остальных единиц текста. Троп может оговаривает, что «существует диспропорция между
рассматриваться как структура эквивалентностей, числом семем, однозначно .принадлежащих-
проецирующая организацию изотопного уровня на выбранному полю, и ■ общим, более высоким числом
другие уровни. Если нет необходимости в том, чтобы семем» [104, с. 88]. В другом теоретическом контексте
каждая единица высказывания была коннектором, то (в связи с определением «точек детерминации») к
общим правилом полиизотопного текста является то, количественным критериям прибегаетТ. А. ван-Дейк,
что каждый термин высказывания стремится стать основывающий на них «центральный» характер
риторической единицей [60, с. 57]. некоторой изотопии [52, с.
Если соотнести эти выводы с «глубинной» и 202].. ................................. ...............
«поверхностной» матрицами тропов, понятной станет Мы уже отмечали, насколько неопределенным
роль метафоры, которая, фактически, выполняет является такой критерий, варьируемый в-
текстооб-разующие функции. Отклонения, зависимости от уровня проявления единиц
производимые на изотопном уровне, относятся к сигнификации. Это замечание тем более справедливо
глубинной матрице. Они являются риторическими, применительно к анализу Ф. Растье, поскольку здесь
но не образуют фигу- учитываются главным образом проявившиеся
единицы, статистика ко-
1-70
171
торых может не совпадать с распределением непроя-
вившихся единиц. На это обстоятельство обращает
внимание А.-Ж. Греймас, по мнению которого анализ
содержания на семическом уровне более глубок, чем
анализ на уровне знаков, поэтому в качестве
«базового» должен выбираться семический уровень
анализа [9, с. 131].
Для того, чтобы выйти из сложившегося
затруднения, Ф. Растье прибегает к индексации третьей
изотопии £3), регулирующей отношения между ( £1)
и (£2). Третья изотопия может быть выделена
несколькими способами.
1. Если в тексте установлена по крайней мере одна
лексема, не индексированная ни в одной из
проявившихся изотопии, для нее может быть
постулирована (£3), где она итерирована in ipraesentia
в тексте и in absentia в интертексте. (Аналогичную роль
у А.-Ж. Греймаса играет «контекстуальная изотопия»
[72, с. 1931). 2. Если в полиизотопном тексте
установлена по крайней мере одна лексема,
индексированная только в одной изотопии, (£3)
постулируется как отношение in absentia, то есть в
целях интерпретации мы предполагаем существование
невоспринимаемых изотопии, отсылающих к контексту
[28, с. 58].
Ф. Растье прибегает ко второму приему,
устанавливая интертекстуальное отношение между
(несколькими текстами Малларме. Постулируемая
таким образом (£3) ('письмо'), устанавливающая
метафорическое отношение между (£1) и (£2),
выступает в качестве интерпретанты, регулирующей
возможные переоценки.
В данном случае Ф. Растье не оговаривает
методики установления интертекста, что делает его
анализ произвольным. Тем не менее, речь идет о
правомерной процедуре, получившей широкое
распространение. Семантический анализ текста
приводит к тому неоднократно отмечавшемуся факту,
что текст интерпретируется в функции других текстов.
Изотопная структура обеспечивает смысловую
дифференциацию, моделирующую отношения между
текстами и непосредственно отсылающую к контексту.
Обратимся к А.-Ж. Греймасу. По его мнению,
текст интерпретируется в рамках корпуса, который,
даже оставаясь частичным, может быть тем не менее
репрезентативным в силу того, что он основывается
на таких характеристиках речи, как «избыточность» и
№
Относительная «замкнутость». Поскольку всякое прб-
явление дискурсивных единиц является итеративным,
речь стремится замкнуться на самой себе. Иными
словами, способ функционирования речи обеспечивает
и условия ее репрезентативности.
Следовательно, можно определить условия
репрезентативности текстов, входящих в
конструируемый корпус. Прежде всего, образование
корпуса сопряжено с его трансформацией в некоторый
абстрактный «текст». Корпус является следствием
дискурсивной дифференциации, которая должна
придерживаться выбранной изотопии. Поэтому под
«текстом» (а также под «метатекстом») понимается
ансамбль элементов значения, которые располагаются
в выбранной изотопии и замкнуты в пределах корпуса
[71, с. 145— 146].
Понимаемая таким образом процедура
трансформации имеет два взаимодополнительных
аспекта. 1. Позитивный аспект состоит в выборе
изотопии. Если верно, что описание требует
трансформации корпуса в текст, то не менее верно и то,
что выбор корпуса производится в функции того текста,
который он стремится описать. 2. Негативный аспект
состоит в элиминировании элементов, принадлежащих
другим изотопи-ям корпуса. В результате, «очищенный
корпус приобретает форму изотопного текста» [71, с.
147].
Конструирование «корпуса текстов», основанное на
механизме редукции отклонений, выявляет то
обстоятельство, что с помощью закрытой семической
модели можно описывать корпус семем, который по
определению является открытым [71, с. ПО]. Если
построение структурной модели семантики
естественного языка представляется гипотетичным, то в
дискурсивной лингвистике, особенно в той ее части,
которая представлена «лингвистикой текста», принципы
структурной семантики вполне применимы.
Наряду с этим, предварительное теоретическое
решение получает проблема «открытости/закрытости»
текста. Текст является целостной единицей сигнифи-
кации в той мере, в какой он включается в группу
текстов, обеспечивающих его интерпретацию. Если
понимать под контекстом другие тексты, «закрытый»
характер текста обусловлен не его изоляцией от ком-
текста, а наличием замкнутого ансамбля правил, с
помощью которых он может быть трансформирован и
интерпретирован. Понимаемая таким образом «замк-
173
нутость» текста не исключает возможности его ния интерпретаТйвных стратегий, предлагаемых
культурой.
«множественного» прочтения. Существенно, что число Коннотативная изотопия. Проблемы, возникающие в
возможных прочтений не бесконечно и регулируется связи с анализом лолиизотоганого текста,
упорядоченными процедурами. свидетельствуют о том, что тексту присуща
Рассмотрение «корпуса» позволяет сделать потенциальная метафоричность, которая реализуется
некоторые дополнительные выводы. А.-Ж. Греймас или не реализуется в редуцированном прочтении в
исходит из задач лингвистического анализа текста, зависимости от выбора «базы». В данном случае
основанного на построении моноизотопной модели, «базовый» или «фигуративный» уровни интерпретации
поэтому «очищенный корпус» мыслится им как зависят от того, устанавливается ли между изотопиями
конструкт, определяющий базовую изотопию транзитивное или нетранзитивное отношение, что
интерпретируемого текста. Риторика, которая вместо позволяет ввести понятие «коннотативной изотопии».
элиминирования неоднозначности стремится описать Впервые это понятие было использовано А.-Ж.
условия ее функционирования, предлагает другой Греймасом, различавшим «коннотированную» и «кон-
подход. Схематически формирование корпуса можно нотирующую изотопию». Поскольку речь идет о двух
представить следующим образом. Если мы аспектах одного явления, мы не будем придерживаться
интерпретируем некоторый текст (Г), в котором этого различия.
индексированы ( £ 1 ) и (£2), в корпус войдут реальные Понятие «коннотативной изотопии» получило
или сконструированные тексты, содержащие развитие у М. Арриве, по мнению которого
соответственно (£1) и (£2), комбинируемые с другими изложенная Ф. Растье теория полиизотопного текста
изотопиями. «Очистка» корпуса состоит в установлении сопряжена с некоторыми опасными следствиями, так
(£3), итерированной в группе текстов, и в исключении как в ней имплицитно постулируется, что всякая
всех других ■изотопии, встречающихся в этом корпусе. семема является по крайней мере биизотопной.
Тогда корпус (К) можно представить как Присутствие в тексте семем, индексированных только
«вертикальный» сконструированный текст (Г1), в одной изотопии, является указанием на существование
обеспечивающий последовательную трансформацию (£3), которая часто проявляется лишь в незначительном
трех изотопии: числе сем и связана с метафорическим отношением
между (£1) и (£2). В таком случае ни одна семема
Г, (£1, £3)
текста не может иметь менее двух содержаний.
Следовательно, нужно постулировать
К = Т2 (П, i2) существование «невоспринимаемых изотопии», которые
Тг (12, £3), М. Арриве и определяет как «коннотативные
изотопии». С помощью этого понятия учитывается
существование изотопии, не проявившихся ни в одной
который является функцией от исходного лексеме текста. Это не означает, что коннотативные
(интерпретируемого) текста и обеспечивает для него изотопии существуют только in absentia: часто значения,
группу интерпретант. Такой способ представления содержащиеся в одних точках на уровне коннотации,
корпуса учитывает не единую (базовую) изотопию, в других точках текста выступают на уровне денотации
элиминирующую неоднозначность, а (см.: [28, с. 59—60]).
трансформируемую группу возможных прочтений (в Употребление понятий «коннотация» и «денота-
определенных позициях роль «базы» выполняют как ция» применительно к изотопии текста представляется
( £1), так и (£2). крайне неопределенным. А.-Ж. Греймас обычно
С помощью такой модели, артикулированной в употребляет их в смысле Л. Ельмслева. Изложенная
риторическом измерении, могла бы частично М. Арриве теория текстового символизма (см.: [29])
учитываться «десемантизация» (или «ресемантизация») также не оставляет на этот счет сомнений. В таком
текста, изменяющего интерпретанты в новой случае «коннотация», по определению, является та-
культурной традиции. Это означает, что корпус 175
предоставляет упорядоченный набор возможностей,
который в реальном функционировании текста
регулируется с точки зре-
174

Ким бтношением между знаками, когда знак (ERC)
становится означающим вторичной системы: (ERC)
RC, или означаемым вторичной системы: ER (ERC).
Следовательно, речь может идти либо об
отношении между знаками, либо об отношении между
текстами. Например, когда А. Жарри в описании
экзотических растений мифического острова использует
названия архаичных музыкальных инструментов и
последовательность их ввода в музыкальной пьесе,
текст пьесы оказывается коннотированным. Что
касается изотопии, то она не образует «знака»,
поскольку сама относится либо к плану выражения,
либо к плану содержания, то есть речь здесь идет об
отношении между текстами.
Проблемы, возникающие в этой связи, могут быть
различно сформулированы в зависимости от того,
устанавливаем ли мы изотопию только на уровне
содержания (А.-Ж. Греймас), или же определяем
ее как «итерацию любой лингвистической единицы,
проявившейся или не проявившейся в плане
выражения или в плане содержания» (М. Ариве). В
обоих слу-^ чаях, как полагает М. Арриве, они связаны
с применением «принципа экспансии» и отсутствием
изоморфизма между планом выражения и планом
содержания: «Если всякая семема полиизотопного
текста должна быть по крайней мере биизотопной, то
нужно ввести постулат об отсутствии изоморфизма
между «планом выражения» и «планом содержания»...
Если допустить этот постулат, можно установить, что
единицы одной изотопии могут на уровне другой
изотопии иметь для выражения или содержания
единицы разных размеров. В такой системе очевидно,
что некоторые семемы на уровне коннотированной
изотопии не имеют соответствующих им- единиц
содержания» [28, с. 60].
Кажется, М. Арриве смешивает две различные
проблемы. По определению А.-Ж. Греймаса,
«принцип эквивалентности» состоит в том, что речь,
понимаемая как иерархия единиц .коммуникации,
содержит и отрицание этой иерархии, так как
единицы разных размеров могут восприниматься как
эквивалентные [71, с. 72]. Из этого принципа, когда он
используется при сравнении естественных языков,
вытекает их идиоматический характер (напр.: potato
соответствует pomme de terre). Когда же он
применяется
176
к фактам одного языка, он освещает
металингвистический характер речи.
Применим ли этот принцип к понятию изотопии?
Здесь он приобретает другое функционирование,
поскольку единицы, итерированные (изотопные) в
плане выражения, могут перекрывать в плане
содержания (Неитерированные единицы. Например,
potato и pomme de terre, действительно, эквивалентны в
референци-.альном плане, но сомнительно, чтобы
можно было говорить об их семической
эквивалентности. По крайней мере, лексема (potato)
может быть представлена как пучок неитерированных
сем, тогда как синтагма (pomme de terre) не только
итерирована, но и аллотопна.
К таким фактам применимо замечание А.-Ж.
Греймаса о том, что «коннотативная речь не изоморфна
денотативной речи» [69, с. 95]. Установление коннота-
тивного отношения в данном случае связано с
различной структурой содержания. Референциальное
значение, приписываемое одной из единиц,
приобретает в этом случае в другой единице
дополнительное содержание. В сущности,
рассмотренный пример образует элементарную
модель отношения типа «знак/текст».
Если мы рассматриваем лингвистические единицы,
проявившиеся или не проявившиеся в плане
выражения или в плане содержания, возникает вопрос
о возможности установления коннотации между
изотопия-ми выражения и содержания. М. Арриве
отмечает, что содержание в этом случае
«соскальзывает» в план выражения, приводя к
деструкции знака. Это связано с тем, что изотопии
содержания и выражения индексируют разноуровневые
единицы (в частности, на лек-сематическом уровне, как
мы видели, итерация может быть иллюзорной).
Исходя из этих результатов, М. Арриве приходит
к выводу о том, что «коннотативные изотопии»
возможны, только если они располагаются в
парадигматическом плане, то есть функционируют
между текстами. Такая теория полиизотопного текста
коренным образом отличается от «одномерной» модели,
предлагаемой Ф. Растье (правда, Ф. Растье
оговаривает, что «три однонлановых прочтения
являются фикцией изложения, так как смысл
проявляется только во взаимодействии трех изотопии»
[104, с. 96], но не развивает этого положения). По
мнению М. Арриве, «местом возникновения
коннотированной изотопии является не текст, а
интертекст, определяемый как ансамбль
177
Текстов, Между которыми функционируют отношения
интертексту альноети» [28, с. 61].
Эти выводы, полученные при анализе
полиизотопного текста, совпадают с результатами
более ранней работы М. Арриве (см.: [29]),
посвященной символике текста. Если мы представляем
текст в качестве целостной единицы, необходимо
контролировать процедуры, с помощью которых
производится это преобразование. Текст обладает
гомогенной семической структурой и выполняет
сигнификативные функция. Символизация
предполагает наличие вертикального отношения
между текстами, а представление текста как «знака»
основывается на семической однородности формы
содержания.
Следовательно, речь вообще не идет здесь о плане
выражения: отношение устанавливается между
формами содержания нескольких текстов.
Децентрация (или «деструкция») знака, которую
фиксирует в своем исследовании М. Арриве, в
значительной мере порождена неоднозначностью
метаязыка, на котором описываются в данном случае
отношения между текстами.
Аналогичным образом в полиизотопном тексте
интертекстуальное отношение устанавливается для
изотопии содержания, которая может быть
постулирована независимо от учета сигнификативной
функции. Отсюда понятно, насколько метафорично в
данном случае употребление таких понятий, как
«денотация» и «коннотация». Как отмечает М.
Арриве, для описания «коннотативных изотопии»
можно было бы использовать серию
трансформационных метафор, учитывая, что
интертекстуальные трансформации (в отличие от
трансформаций генеративной грамматики) приводят к
модификации содержания.
Это замечание возвращает нас к проблеме
«базовой изотопии», поскольку трансформация
осуществляется не относительно референта, а
относительно некоторого изотопного уровня, в
функции которого производится переоценка текста.
Здесь нет «буквального» или «прямого» смысла,
соотносимого с референтом, но есть исходный уровень
изотопии, на котором производятся преобразования. В
таком случае, вместо неопределенного понятия
«коннотативной изотопии» предпочтительнее было бы
говорить о метафорических «коннекторах»,
распределенных между изотопиями текста или в
группе текстов.
178
- Тем-не менее, не следует полагать, что "понятие
«коннотативной изотопии» лишено функционального
значения. Представляется, что здесь имеет смысл
дифференцировать случаи, представленные
отношениями: «знак-текст» и «текст-текст».
В отношениях интертекстуального типа
регулятивные функции осуществляются «корпусом»
текстов, в рамках которого реализуются
трансформации изотопии. В этом случае выбор «базы»
определяется либо позицией текста в корпусе, либо
интерпретативной стратегией, предписанной
культурной традицией.
Отношение «знак-текст», которое может
иллюстрироваться, например, случаями
интертекстуального силлепса, отношением «текст-
заглавие» и пр., представляет собой привилегированный
случай для иллюстрации «коннотативных изотопии».
Соотносимая с текстом лексема, сохраняя
сигнификативное значение, может индексироваться в
изотопии текста и/или функционировать в качестве
коннектора между несколькими текстами. В этом
случае для метафорических отношений,
устанавливаемых между изотопиями, с некоторой
степенью условности можно выделить «план
денотации» и, «план коннотации».
Рассмотренный в этом разделе концепт «изотопии»
выделяет характерные особенности организации текста.
Текст представляет собой дискретную единицу,
обладающую гомогенной семантической структурой,
которая обеспечивает внутреннюю дифференциацию за
счет установления отношений с другими единицами
того же ранга. Наличие изотопной структуры
позволяет тексту генерировать свой контекст,
отклонения от которого способны выполнять
смыслообразующие
функции.
В определении изотопии следует учитывать, что
принадлежность текста к некоторому корпусу,—
реальному или виртуальному,— определяется только на
уровне формы содержания. Вместе с тем, в
определение изотопии должно быть введено понятие
«аллото-пии», поскольку только наличие отклонений
отсылает к другим текстам. Следовательно,
моноизотопный текст является только теоретической
абстракцией. Многозначность текста обусловлена тем,
что он интерпретируется с помощью других текстов.
В общеоемиотическом плане существенно, что
концепт 'изотопии позволяет определить центральную
позицию текста между такими иерархически
разнород- 179
ными областями, как инфралингвистический уровень, ЗАКЛЮЧЕНИЕ
где осуществляются базовые риторические операции,
и ящтертекетуаль'ный уровень, на котором
осуществляется интеграция дискурсивных форм в
социокультурном контексте. В качестве дискурсивной
единицы, ■сверхдетерминированшюй на всех
иерархических уровнях, текст моделирует генеративные
механизмы культуры, что позволяет транспонировать
риторическую проблематику в область культурной Современная риторика является принципиально
антропологии. новой дисциплиной или, точнее, направлением
научного поиска, реализуемого группой дисциплин
гуманитарного цикла. Поскольку степень зрелости
науки определяется, в частности, ее способностью
очертить собственные границы, наше изложение
уместно завершить (Несколькими замечаниями о
пределах и перспективах риторического анализа.
Прежде всего, следует отграничить риторику от
цикла традиционных литературоведческих дисциплин.
Неориторика сломилась первоначально как
попытка применения лингвистических и семиотических
методов к анализу художественного текста с целью
построения теоретической «поэтики». По крайней
мере, такова была первоначальная установка Р. Барта,
Ц. Тодорова, Ж- Кэна (см.: [1; 24; 441). Однако
риторические исследования, хотя они и проводились на
материале художественных произведений, реально
привели к описанию универсальных текстов
механизмов, которые только в некоторых
прагматических ситуациях приводят к возникновению
эстетического эффекта.
Своеобразным противовесом этой тенденции во
Франции стала риторика, развившаяся в контексте
антропологического и психологического анализа
коллективных и индивидуальных бессознательных
структур. Помимо разработки оригинальных аспектов
общей «теории символа», это направление выработало
типологически ограниченные архаичными культурами,
но достаточно мощные методики анализа отношений
«текста» к культурно-антропологическому
«контексту».
Программы исследований междисциплинарного
типа часто формулируются «с точки зрения»
локальных дисциплин, (но повсеместно приводят к
результатам, которые отвечают на другие вопросы,
первоначально даже не ставившиеся. Современная
риторика имеет то преимущество, что
провозглашает независимость
181
фигуративных процессов от их возможных значении,
в том числе «поэтических». В конце-концов, «в
искусстве разрыва изотопии крытые рынки ни в чем не
уступают академическим институтам» [60, с. 76].
Имманентное описание «поэтического» текста
имеет ограниченный интерес, поскольку его
функционирование зависит от включения в построению нового текста. В некотором смысле,
культурно-историческую среду. Принятие этого
результата означает, что «эстетическая функция»
изымается из. дискурса и помещается в сфере
интерпретации, то есть смысл становится функцией не
текста, а иятертекста. .. . .
Риторические исследования наиболее ародуктив-
ны там, где -они соприкасаются с лингвистической,
семиотической или культурологической теорией текста.
Существенный вклад риторических исследований в
развитии лингвистики состоит, по нашему мнению, в
выявлении функциональной роли «контекстуальных
сём», особенно в том аспекте, который касается их
'«сверхдетерминации» (интертекстуального
распределения) .
По уровню формализации неориторичеокие модели,
бесспорно, уступают моделям «генеративной грамма
тики». Между тем, учет контекстуального распреде
ления семем с варьируемым семическим набором по
тенциально, предполагает возможность согласования
«генеративного» и «йнтерпретативного» подходов. До
сих пор предполагалось, что индексация семичеекого
набора является функцией разложения текста, .что
вносило в анализ элемент релятивизма."Установление
регулярностей в распределении интертекстуальных от
ношений, локализуемых в настоящее время по край
ней мере ,в рамках;«корпуса», предполагает возмож
ность обобщения базовых .постулатов «структурной
семантики». ..'. ;; ;/~1. ; . , ; : 'У
' Поскольку риторика строится как интерпрётативт
ная модель й связана с проблемой понимания, суще
ственно указать ее отличие, от .герменевтику сложив
шейся в рамках феноменологической и экзистенциа
листской философии. -..■■.•- -■■■■
Общая установка имеет черты сходства.
Предполагается, что в процессе интерпретации и
продуцирования текста используются культурные
модели, основанные и а «общих местах» "(топосах),
которые обра-1 зуют «предлонимание» и могут быть не
представлены 6 тексте: Для инокультурного адресата
текст всегда содержит «лакуны»" и «отклонения»,
сигнализирую--W2
щие о необходимости интерпретации. Поэтому
интерпретация-текста всегда сопряжена с
приращением смысла.
Однако способ решения проблемы понимания в
яеориторике отличен от герменевтического. В
герменевтике интерпретация, фактически, приводит к
философская герменевтика аналогично средневековой
экзегезе оказывается не «описанием» культуры, а
«фактом» культуры, который сам требует описания.
Такой способ функционирования философской
рефлексии заслуживает самого серьезного внимания,
однако его необходимо четко дифференцировать от
неориторического моделирования возможных
интерпретатив-ных конструкций, включающих
герменевтические построения в качестве частного
случая.
На франкоязычную неориторику оказали влияние
антропологические традиции, ориентированные на
выработку метаязыка описания культурных фактов.
Рассмотренные нами структурно-трансформационные
модели текста способствовали преодолению
культурного субъективизма герменевтического подхода.
Поскольку схемы интерпретации, артикулированные на
текстовой структуре конечны, а специфика культурных
фактов определена главным образом «х
комбинированием, неориторика открывает широкие
возможности для эксперимента, реализуемого на
знаковых моделях культуры. В этом отношении
современная риторика в значительной мере
превращается в антропологическую дисциплину,—
аналогично тому, как текст, выявляющий
множественность своих смыслов, оказывается по
имению Р. Барта, уже не «историческим», а
«антропологическим» явлением [2, с. 370].
Исходя из опыта, накопленного неориторикой и
семиотикой культуры, можно предположить, что
одним из перспективных направлений риторического
анализа может быть создание «этнориторики»,
способной внести определенный вклад в изучение
процессов речевого мышления, в частности, специфики
его функционирования в условиях межкультурных
контактов. На примере средневековой экзегезы мы
видели, что некоторые типы обращения со знаками,
наблюдаемые нами в случаях паталогии, могут
кодифицироваться целыми культурными традициями
помимо прочего и в идеологических формах. Вероятно
применение неориторических методов к анализу
культуры могло бы су-
183
щественно расширить область антропологического
эксперимента и модифицировать сам статус
гуманитарного знания.
Наконец, в ретроспективе прошедшего времени
можно наметить некоторые тенденции, реально
наметившиеся в развитии риторики и семиотики.
Наиболее показательной в этом отношении нам
представляется эволюция Парижской семиотической
школы, одним из ответвлений которой явилась и
Льежская неори-торяка. Последовательно переходя от
проблем сигни-фикации и построения «структурной
семантики» к общей семиотике, интерпретируемой как
социальная наука в широком смысле слова, Парижская
школа выработала формальные модели, пригодные для
анализа локальных идеологических структур. Тем
самым была создана теоретическая база для широкого
цикла прагматических исследований, ориентированных
на типологию дискурсивных практик (религиозных,
юридических, филологических, мифологических и пр.),
в которых реализуются .коллективные бессознательные
структуры. Анализ литературы позволяет
предположить, что в ближайшие годы вопросы
прагматики останутся в центре внимания
гуманитарных наук.
Разумеется, это только одно из возможных
направлений развития гуманитарных исследований.
Гипертрофированный рост средств массовой
информации, повышение удельного веса идеографии в
нашей культуре, задачи машинного перевода и
проблемы, связанные с обучением языку не могут
обойтись без обращения к риторической функции речи.
Ясно одно: современная риторика получила развитие в
междис-цвплинариой области, где интенсивно идут
процессы интеграции и вторичной дифференциации
научного знания. И существенно, что возникла она в
зоне оживленных дискуссий, где обычно определяются
перспективы будущих исследований.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прог
ресс, 1989. 615 с.
2. Барт Р. Критика и истина//3аруб. эстетика и теория литера
туры XIX—XX вв. М.: МГУ, 1987. С. 349—386.
3. Барт Р. Основы семиологии//Структурализм: «за> и «против».
М.: Прогресс, 1975. С. 114—163.
4. Безменова Н. А. Искусство создания текста: Из истории
французской риторики//Аслекты общей и частной лингвист,
теории текста. М.: Наука, 1982. С. 160—169.
5. Безменова Н. А. Неориторика: Проблемы и перспективы//
Семиотика. Коммуникация. Стиль. М.: ИНИОН, 1984. С. 37—
83.
6. Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М.:
Искусство, 1971. 544 с.
7. Вайнрих X. Текстовая функция французского артикля//Но-
вое в заруб, лингвистике. Лингвистика текста. Вып. VIII. М.:
Прогресс, 1978. С. 370—387.
8. Греймас А.-Ж. В поисках трансформационных моделей//3а-
руб. исследования по семиотике фольклора. М.: Наука, 1985.
С. 89—108.
9. Греймас А.-Ж. К теории интерпретации мифологического нар-
ратива//Там же. С. 9—34.
10. Греймас А.-Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный сло
варь теорий языка//Семиотика. М.: Радуга, 1983. С. 483—
550.
11. Гринцер П. А. Санскритская поэтика и античная риторика:
теория «украшений»//Контекст-1983. М.: Наука, 1984. С. 38—
87.
12. Дюбуа Ж. Общая риторика. М.: Прогресс, 1986. 392 с.
13. Жоль К. К. Мысль. Слово. Метафора. Проблемы семантики
в философском освещении. К.: Наук, думка, 1984. 301 с.
14. Леви-Строс К. Деяния Асдиваля//3аруб. исследования по
семиотике фольклора. М.: Наука, 1986. С. 35—76.
15. Леви-Строс К. Структура и форма//Там же. С. 109—144.
16. Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985.
536 с.
17. Лотман Ю. М. Риторика//Учен. зап. Тарт. гос. ун-та/Тр. по
знак, системам. Тарту, 1981. С. 8—28.
18. Маранда П., Кенгас-Маранда Э. Структурные модели в фо
льклоре/^ аруб. исследования по семиотике фольклора. М.:
Наука, 1985. С. 194—260.
19. Пропп В. Я. Морфология сказки. М.: Наука, 1969. 168 с.
20. Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшеб
ной сказки//Фольклор и действительность. М.: Наука, 1976.
С. 132—152.
21. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.: ЛГУ,
1986. 365 с.
185
22. Ржевская Н. Ф. О семиотических исследованиях в
современном французском литературоведении//Семиотика и
худож. тв-во. М.: Наука, 1977. С. 75—103.
23 Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М.: Прогресс, 1976.
350 с.
24Тодоров Ц. Поэтика//Структурализм: «за» и «против». М.:
' Прогресс, 1975. С. 37—113.
25. Топоров В. Н. О ритуале. Введение в проблематику//Архаич.
ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М.:
- Наука, Ш88. С. 7—60.
26. Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. 455 с.
-27. Arrive JW. La semiotique litteraire//Semiotique: L'Ecole de
Paris. Paris: Classiques Hachette, 1982. P. 127—147. . 28. Arrive
M. Pour une theorie des textes poly-isotopiques//Lan-gages. 1973.
N 31. P. 53—63.
29. Arrive M. Structuration et destruction du signe dans quellques
textes de Jarry//Essais de semiotique poetique. Paris: Larous-
se, 1972. P. 64—79.
30. Bachelard G. La Flamme d'une chandelle. Paris: PUF, 1962
112 p.
31. Bacri N. Fonctionnement de la negation. Etude psycholingu-
: istique d'un probleme d'enonciation. Paris: Mouton, 1976
207 p.
32. Baratin M. L'Identite de la pensee et de la parole dans
: Tancien stoicisme//Langages. 1982. N 65. P. 9—21.
33. Baratin M., Desbordes F. Semiilogie et metalinguistique chez
saint Augustin//Langages. 1982. N 65. P. 75—87.
34. Black M. Models and Metaphores. N. Y.: Ithaca 1962. 267 p.
35. Brooke-Rose Cr. Grammar of Metaphor. Londres: Seckeer
•■•.■■" and Warburg, 1958. 343 p.
36. Boulluec A. Le. L'allegorie chez les Stoiciens//Poetique. 1975.
. N 23. P. 301—321.
37. liouveresse J. Langage ordinaire et philosophie//Langages.
1971. N 21. P. 35—69.
38. Boysson-Bardies B. de. Negation et performance linguistique.
" Paris: Mouton, 1976: 134 p.
39. Calame. C, Geninasca С Les discours folklorikue et mythi-
que//Semiotiqiie: L'Ecole de Paris. Paris: Classiques Hachet-
:
te, 1982. P. 65—96.
40. Calame-Grianie G. Pour une etude ethnolinguisiques des lit-
- teratures orales africaines//Langages. 1970. N 18. P. 22—44.
; ;
41. Chabrol C. De quelques problemes de grammaire narrative
et textuelle//Semiotique narrative et textuelle. Paris: Larous
se, 1973. P. 7—28r
42. Chabrol С Problemes de la semiotique narrative des recits
'■■ -.bibliques//Langages. 1971. N 22. P. 3—12.
43. Chydenius J. La theorie du symbolisme medieval//Poetique.
1975, N 23. P. 322—341.
:
44. Cohen J. Structure du langage poetique. Paris: Flammarion;
1966. 231 p.
45. Cohen J. Theorie de la figure//Communications. 1970. N 16.
P. 3—25.
46. Coquet J.-C. L'Ecole de Paris//Semiotique: L'Ecole de Paris,
Classiques Hachette, 1982. P. 5—64.
t 47. Deguy M. Vers une theorie. de la ligure generalisee//Critique,
1969. N 269. P. 841—861.
48. Delas D., Filliolet J. Linguistugue et poetique. Paris: Larous-
se, 1973. 206 p. ' , :
49. Delorme J., Geoltrain P. Le discours religieux//Semiotique:
L'Ecole de Paris. Paris: Classiques Hachette, 1982т P. ЮЗ—^
50. Derrida J. Freud et la scene de lecriture//Tel Quel. 1966.
.:;• . N 26: P. 10—37............................ , .
51. Derrida J. Semiologie et grammatologie//Essais de semio
tique. Paris: Mouton, 1971. P. 11-^-27.
52. Dijk T. A. van. Aspects d'une Theorie Generative du Texte
Ppetique//Essais de semiotique poetique. Paris: Larousse,
1972. P. 180—207.
53. Dijk T. A. van. Des fautes de grammaire a la grammaire des
fautes//Manteia. 1969. N 7.. P. 29—36.
54. Dijk T. A. van. Grammaires textuelles et structures narrati-
ves//Semiotlque narrative et textuelle.. Paris: Larousse, 1973,
P. 177—207.
55. Dijk T. A. van. Modeles generatifs en theorie litteraire//Es-
sois de In theorie du texte. Paris: Galilee, 1973. P. 79—99.
56. Dijk T. A. van. Semantique structural et analyse themati-
que//Lingua. Revue Internationale de Linguistique Generale.
Amsterdam, 1969. Vol. 23. N 1. P. 28—54.
57. Dubois J. et al. La chafetiere est sur la table. Elements pour
une rhetorigue de l'image//Communications et langages, 1976.
N 29. P. 37—49.
58. Dubois J. et al. L'analyse du discours//Langages. 1969. N 13.
P. 3—7.
_ 59. Dubois J. et al. Lecture du poeme et isotopies multiples//Le
Francais moderne. 1974. N 42, 3. P. 217—236.
60. Dubois J. et al. Rhetorique de la poesie. Lecture linaire
lecture tabulaire. Paris: PUF, 1977. 299 p.
61. Dubois J. et al. Rhetorigue generalisee//Cahiers Internatio-
naux de symbolisme. 1968. N 15—16. P. 103—115.
62. Dubois J., Dubois-Charlier Rr. Principes et methode de l'ana
lyse distributionnelle//Langages. 1971. N 20. P. 3—12.
63. Dubois Ph. La metaphore filee et la fonctionnement du
texte//Le Francais moderne. 1975. N 43, 3. P. 202—213.
"64. Edeline F. Contribution de la rhetorique a .la semantique
generale//Versus. 1972. № 3. P. 69—78.
65. Edeline F. Mediation rhetorique et formation du symbol//
. . Cahiers Internationaux de Symbolisme. 1974. N 26. P. 27—38.
66. Filliozat P.-S. Une theorie indienne du lan'gage poltiques.
Les modes d'expression du sens selon Mammata//Poetique.
:
1972. N 1 1 . P. 315—320. ....................
67. Genette G. La Rhetorique et l'espase du langage//Tel Quel.
- ■• " ■ -1964. N 11. P. 44—54.
68. Genette G. La rhetorique restreinte//Communications. 1970.
; № 16. P. 158—171.
69r Greimas A.-J, Du Sens: Ehhais semiotiques. Paris: Seuil, 1970.
. 314 p. ...............-
70. Greimas A.-J. Introduction aux Essais de semiotique poeti-
que//Essais de semiotikue poetique. Paris: Larousse, 1970
P. 6—24.
71. Greimas A.-J. Semantique structurale. Recherche de methode.
Paris: Larousse, 1977 (1966). 262 p.
.72. Greimas A.-J, Semiatique et sciences sociales Paris- Seuil
1976. 219 p. .
487

73. Greimas A.-J. Une probleme de semiotique narrative: les ob-
jets de valeur//Langages. 1973. N 31. P. 13—35.
74. Guern M. Le. Semantique de la metaphore et de la metony-
mje. — Paris: Larousse, 1973. 128 p.
75. Hamon Ph. Texte et ideologie: Pour une poetique de la
norme//Poetique. 1982. N 49. P. 105—125.
76. Henry A. Metonymie et metaphore. Paris: KHncksieck, 1970.
160 p.
77. Irigaray L. Le sexe fait «comme» signe//Langages. 1970.
N 17. P. 42—55.
78. Jakobson R. Essais de linguistigue generate. Paris: Minuit,
1963. 260 p.
79.Klinkenberg J.-M. Le concept d'isotopie en semantique et en
semiotique litteraire//Le Francais moderne. 1973. N 41, 3
P. 285—290.
80. Kristeva J. Quelques problemes de semiotique litteraire a
propos d'un texte de Mallarme «Un coup de des»//Essais de
semiotique poetique. Paris: Larousse, 1972. P. 208—234.
81. Kristeva J. Semanalyse: condition d'une semiotique scientifi-
que//Semiotica. 1972. N 4. P. 324—349.
82. Kristeva J. Semeiotike: Recherches pour une semanalyse.
Paris: Seuil, 1969. 319 p.
83. Lacan J. Ecrits 1. Paris: Seuil, 1966. 295 p.
84. Lecerf Y. Des poemes caches dans des poemes//Poetique.
1974. N 18. P. 137—159.
85. Leroi-Gourhan A. Le geste et la parole. T. 2. La memoire et
les rythmes. Paris: Albin Michel, 1965. 285 p.
86. Leroi-Gourhan A. Les religions de la prehistoire (Paleolit-
hique». Paris: PUF, 1976. 159 p.
87. Levi-Strauss С Anthropologie structurale deux. Paris: Plon,
1973. 450 p.
88. Levi-Strauss C. La pensee sauvage. Paris: Plon, 1976. 396 p.
89. Levi-Strauss С Le Cru et le Cuit. Paris: Plon, 1964. 402 p.
90. Levi-Strauss С Les structures elementaires de la parente.
Paris: PUF, 1949. 619 p.
91. Loffler-Laurian A.-M. Essai d'analyse semantique du vocabu-
laire des tifres de presse//Le Francais moderne. 1975. N 43,
3. P. 256—266.
92. Mancas M. Sur la metonymie et la metaphore//Revue
roumaine de Linguistique. 1973. N 18. P. 439—443.
93. Mauss M. Sociologie et anthropologie. Paris: PUF 1950.
389 p.
94. Molino J. Anthropologie et metaphore//Langages. 1979. N 54.
P. 103—123.
95. Molino J., Soublin F., Tamine J. Problemes de la metapho-
re//Langages. 1979. N 54. P. 5—40.
96. Mounin G. Un Champ semantique: la denomination des
animaux domestiques//La linguistique. 1965. N 1. P. 31—54.
97. Nef F. Note sur une argumentation de Peirce (a propos de
la valence verbale)//Langages. 1980. N 58. P. 93—102.
98. Normand С Metaphore et concept. Paris: PUF, 1976. 157 p.
99. Perelman Ch., Olbrechts-Tuteca L. La Nouvelle Rhetorique.
Traite de l'argumentation. Paris: PUF, 1958. 734 p.
100. Perelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. Rhetorique et Philosop-
hie. Pour une theorie de ^argumentation en philosophic.
Paris: PUF, 1952. 160 p.
101. Porcher M.-Cl. Theories sanscrites du langage indirect//
Poetique. 1975. N 23. P. 358—370.
102. Pottier B. Le domaine de rehnolingustique//Langages. 1970.
« N 18. P. 3—11.
103. Pottier B. Vers une semantique moderne//Travaux de lingu
istique et de litterature. 1964. N 1. P. 107—138.
_ 104. Rastier F. Systematique des isotopies//Essais de semiotique
* poetique. Paris: Larousse, 1972. P. 80—106.
105. Richards I. A. The philosophy of rhetoric. Oxford: Univ.
Press, 1965. 138 p.
106. Ricoeur P. La metaphora viva. Paris: Seuil, 1975. 413 p.
107. Riffaterre M. Essais de stilistique structurale. Paris.- Flam-
rnarion, 1971. 364 p.
108. Riffaterre M. La metaphore filee dans la poesie surrealiste//
Langue francaise. 1969. N 3. P. 46—60.
109. Riffaterre M. La production du texte. Paris: Seuil, 1979.
285 p.
110. Riffaterre M. La syllepse intertextuelle//Poetique 1979.
N40. P. 496—501.
111. Riffaterre M. Le poeme comme representation//Poetique.
1970. N 4. P. 401—418.
112. Riffaterre M. Semiotique de la poesie. Paris: Seuil, 1983.
255 p.
113. Riffaterre M. Semiotique intertextuelle: l'interpretant//Revue
d'Esthetique. 1979. N 1—2. — P. 128—148.
114. Roundinesco E. l'Action d'une metaphore (Remarques a propos
de la theorie du signifiant chez Jacques Lacan) //La Pensee.
i 1972. N 162. P. 54—73.
115. Ruwet N. Sunecdoques et metonymies//Poetique. 1975. N 23.
P. 371—388.
116. Sato N. Synecdoque, un trope suspect//Revue d'Esthetique.
« 1979. N 1—2. P. 116—127.
117. Sayse R.-A. La metonymie dans l'oeuvre de Racine//Actes
le premier Congres international racinien. Uzes, 1962 P 37—
41.
118. Simone R. Semiologie augustinienne//Semiotica. 1972. N 6.
P. 1—31.
119. Sperber D. Rudiments de la rhetorique cognitive//Poetique.
1975. N 23. P. 389—415.
120. Starobinski J. Le style de l'autobiographie//Poetique. 1970.
N 3. P. 257—265.
121. Strubel A. «Allegoria in factis» et «Allegoria in verbis»//
Poetique. 1975. N 23. P. 342—357.
122. Sumpf J. Philosophie du Langage//Langages. 1971. N 21.
P. 3—31.
123. Tamine J. Metaphore et syntaxe//Langages. 1979. N 54.
P. 65—80.
124. Thom R. De l'icone au symbole. Esquisse d'une theorie du
symbolisme/yCahiers Internationaux de symboHsme. !973i
N 22—23. P. 85—106.
t 125. Todorov T. Introduction a la symbolique//Poetique. 1972.
N 11. P. 273—308. 126. Todorov T. Les anomalies
semantiques//Langages. 1966.
N 1. P. 100—123.
,» 127. Todorov T. Les transformations narratives//Poetique. 1970.
N 3. P. 322—333.
189
Ш. todorov f. Litterature et signification. Paris: Larousse, 196?. ОГЛАВЛЕНИЕ
128 p.
129 Todorov T. Problemes actueles de la recherche rhetorique//
' Le Francais moderne. 1975. N 43. 3. P. 193—201.
130. Todorov T. Recherhes semantiques//Langages. 1966. N 1.
P. 5—43.
131. Todorov T. Recherches sur le symbolisme linguistuque. I. Le
mot d'esprit et ses rapports avec le symbolique//Poetique.
1974. N 18. P. 215—245. Введение З
132. Todorov T. Sumbolisme et interpretation. Paris: Seuil, 1978. 1. Теория символа: проблема референции и сигнификации 9
165 p. 1.1. Средневековая теория универсального символизма 11
133. Todorov T. Synecdoques//Communications. 1970. N 16. 1.2. Семиотические аспекты проблемы интерпретации сим
P. 26—35. вола 28
134. Todorov T. Theories du symbole. Paris: Seuil, 1977, 375 p. 1.3. Проблема перевода в культурной антропологии 38
135. Ullmann S. L'image litteraire. Quelques questions de metho- 1.4. Психоаналитическая концепция символа 46
de//Langue et litterature: Actes du VIII Congres de la 1.5. Отрицание и негативные символические формы 53
Federation Internationale des Langues et Litteratures 1.6. Лингвистический символизм и теория коннотации 59
Modernes. Paris: Belles Lettres, 1961. P. 41—59. 2. Методологический базис современной неориторики 66
136. Vance E. Le moi comme langage: Saint Augustin et l'auto-
biographie//Poetique. 1973. N 14. P. 163—177. 2.1 Общие принципы компонентного анализа .. 66
137. Vigh A. Comparaison et similitude //Le Francais moderne. 2.2. Границы формально-синтаксического анализа метафо
1975. N 43, 3. P, 214—233. ры 73
2.3. Неориторическая интерпретация проблемы значения 82
138. Vitoux P. Le jeu de la focalisation//Poetique. 1982. N 51. 2.4. Дискуссия по поводу Льежской теории 101
P. 359—368.
139. Weil A. Sur l'etude algebraique de certains types de lois de 3. Семиотическая и риторическая теории текста 109
manage (Systeme Mourngin)//Levi-Strauss С Les structu 3.1. Границы текста 111
res elementaires de la parente. Paris: PUF, 1949. P. 278— 3.2. Текст и принципы его порождения 113
285. 3.3. Интерпретация текста в свете методологии трансфор
140. Weinrich H. Semantic der Metapher//Folia linguistica. 1967. мационного анализа 118
T. 1, N 1—2. P. 3—17. 3.4. Текст и контекст культуры 137
3.5. Семантическая однородность текста 158
141. Weinrich H. Structures narratives du mythe//Poetique. 1970.
N 1. P. 25—34. Заключение 181
185
Список использованной литературы
 М о н о г р а ф и я

Мейзерский Виктор Михайлович

ФИЛОСОФИЯ И НЕОРИТОРИКА

Художник обложки И. В. Петров

Художественный редактор Т. О. Щур
Технический редактор Т. В. Бабенко
Корректор О. С. Чупина
ИБ 14144
2-Г
Сдано в набор 10.08.91. Подп. в печать 19.11.91. О
Формат 84x108/32. Бумага типогр. № 2. Лит. гарн. Вые. печать. Уел печ.
л.10,08. Усл. кр.-отт. 10,4.Уч.-изд. л. 10,65. Тираж 1 000 экз.
Изд. № 3308. Зак. № 4481. Цена 3 р. 40 к.
Издательство «Лыбидь» при Киевском государственном
университете 252001 Киев,
Крещатик, 10
Одесская городская типография (цех № 2)
270011, Одесса, Ленина, 49