При толковании текста важно помнить, что информация в речи может быть двух видов:
Указанное различие двух типов информации можно представить себе и в несколько ином
плане, а именно исходя из функций языка. Первый вид информации связан с
интеллектуально-коммуникативной функцией языка. Второй, т.е. дополнительная
информация (ее также называют прагматической), — со всеми остальными функциями, а
именно: с эмотивной функцией, т.е. с передачей чувств говорящего, с волюнтативной
функцией, т.е. с волеизъявлением и побуждением адресата к желаемому действию,
аппелятивной функцией, т.е. привлечением внимания слушателя, побуждением его к
восприятию сообщения, с контактоустанавливающей функцией — в ситуациях, когда целью
высказывания является не передача сообщения, а только проявление внимания к
присутствию другого лица (например, в формулах вежливости), и, наконец, с эстетической
функцией, т.е. воздействием на эстетическое чувство. Разные авторы (К. Бюлер, Р. Якобсон и
другие) предлагали разные классификации функций языка. Однако предложенная выше
классификация оказывается достаточно полной для рассматриваемого в стилистике круга
вопросов, и поэтому ею можно ограничиться1.
Здесь мы заметим только, что язык художественного произведения образует целую систему
кодов, важнейшим из которых является тот национальный язык, на котором написано
произведение. Материал для описания этих кодов уже в значительной степени подготовлен в
рамках стилистики языка и литературоведческой стилистики, о которых пойдет речь в
следующем параграфе.
Это, так сказать, горизонтальное сечение надо дополнить некоторыми общими проблемами:
описанием функциональных стилей, теорией образов, теорией контекста и контекстуальных
приемов выдвижения, рассмотрением проблемы нормы и отклонений от нее и некоторыми
другими.
Академик Л.В. Щерба писал, что целью толкования художественных произведений «является
показ тех лингвистических средств, посредством которых выражается идейное и связанное с
ним эмоциональное содержание литературных произведений. Что лингвисты должны уметь
приводить к сознанию все эти средства, в этом не может быть никакого сомнения. Но это
должны уметь делать и литературоведы, так как не могут же они довольствоваться интуицией
и рассуждать об идеях, которые они, может быть, неправильно вычитали из текста»2.
Третий и четвертый уровни требуют для своего изучения научно-лингвистической базы. Эта
база должна быть специализированной: особенно важное место в ней занимают лексикология
и синтаксис. Морфология, фонетика, этимология, диалектология также могут оказаться
необходимыми. Язык текста сравнивается с нормой языка, различными функциональными
стилями, диалектами и другими подсистемами языка. Стилистическую функцию языкового
элемента в тексте можно установить только зная, в чем его отличие или совпадение с
языковой нормой. Это — дело лингвистической стилистики.
Необходимо подчеркнуть, что в тексте все уровни существуют в единстве. Между уровнями,
рассматриваемыми лингвистикой и теорией и историей литературы, для читателя пропасти
быть не может. Уровни тесно взаимосвязаны и для лингвистики, поскольку современная наша
лингвистика исходит из признания общественной природы языка и диалектической связи
между его внешней обусловленностью и внутренней структурой. И лингвостилистика и
литературоведческая стилистика рассматривают языковые элементы на фоне их окружения,
но для лингвостилистики упор делается на парадигматическом окружении и роли данного
элемента в системе языка, а для литературоведческой — на синтагматическом окружении и
роли элемента в структуре данного текста.
Она разработана меньше, чем стилистика от автора, т.е. от отправителя речи, но имеет очень
большое значение в свете задач высшей школы.
Для того чтобы предложить обоснованное толкование намерений автора, нужно хорошо знать
литературную, культурную, социальную и политическую обстановку эпохи, другие
произведения этого же автора, его творческую и личную биографию. Все это входит в
компетенцию истории литературы: в истории литературы стилистический анализ и есть
прежде всего анализ от автора.
Однако даже при наличии обширных сведений вышеуказанного характера догадки о
намерениях автора и утверждения типа «автор хочет сказать», «автор хочет показать», «этот
образ введен с целью...» и т.п. часто приводят к произвольным и поверхностным оценкам.
Даже сам писатель далеко не всегда может дать достаточно точные сведения о своих
намерениях. Стилистика изучает произведение, а не намерения автора или его биографию.
Г.А. Гуковский совершенно прав, когда пишет, что ни письма, ни дневники, ни воспоминания
писателя или его современников, ни современная писателю критика «не есть доказательство
истинности суждений об идейном содержании его произведений... Это только подсобные
материалы для исследования»1. Глубина содержания раскрывается самим текстом.
Подобных признаний можно найти немало и у самих писателей. В этом вопросе оказываются
едиными мнения французского поэта-романтика А. де Мюссе, поэта-модерниста Т.С. Элиота
и сатирика О. Хаксли. А. де Мюссе при этом делает акцент на активной роли читателя, на
значении читательского восприятия: «Всякий замечательный стих истинного поэта содержит в
два-три раза больше того, чем сказал сам поэт. На долю читателя остается дополнить
недостающее по мере своих сил, мнений, вкусов»3. О. Хаксли в романе «Пожухлые листья»
шутит:
Ставя перед собой задачу развития у будущих преподавателей иностранных языков высокой
культуры чтения, мы имеем в виду, что способность воспринимать литературное
произведение во всем многообразии оттенков смысла, во всем многогранном идейном и
эмоциональном богатстве целостного текста, способность разобраться во всем комплексе
изображаемых сложных жизненных фактов, т.е. осмысленно читать, можно значительно
развить.
Вместе с тем важно подчеркнуть, что читатель должен там, где это надо, противопоставить
свою точку зрения точке зрения автора1.
Информационные процессы той или иной природы изучаются с помощью теории информации
во многих отраслях науки, но прежде чем остановиться на ее аналогах, полезных при
интерпретации художественного текста, напомним, что сам создатель теории информации К.
Шеннон предостерегал против злоупотребления ими. В своей статье «Бандвагон» (слово
«банд-«вагон» означает в США политическую партию, проводящую шумную избирательную
кампанию; первоначально так называлась большая разукрашенная повозка, в которой
кандидат разъезжал по улицам во время избирательной кампании в сопровождении джаз-
оркестра). К. Шеннон пишет, что за последние несколько лет теория информации
превратилась в своего рода бандвагон от науки. Теория информации как «модный
опьяняющий напиток кружит головы всем вокруг» и дальше:
Памятуя эти слова, важно, прежде чем пользоваться терминами, дать себе ясный отчет в том,
что они значат. В этом параграфе будут рассмотрены такие понятия, как информация, код,
кодирование, сообщение, сигнал, система передачи информации, квантование, тезаурус, и
некоторые другие.
Важно еще раз подчеркнуть указанное выше понимание идеи как единства суждений и
эмоций, неотделимое в художественном произведении от его структурных особенностей.
Соответствие между предметно-логическим содержанием информации и теми эмоциями,
которые она может вызвать у читателя, делает эмоциональный настрой произведения также
носителем информации, информации обобщенной, оставляющей широкие возможности для
конкретизации, но эстетически действенной. Другими словами: идейное содержание
произведения отнюдь не сводится к сумме выраженных в тексте суждений, а имеет
конкретно-образную и эмоциональную сущность и воздействует на читателя, вызывая
и развивая в нем одни эмоции и стремления и вытесняя и преодолевая другие1.
Более высокое, чем обычно, скопление каких-либо элементов, параллельное или контрастное
расположение элементов и их классов — все эти способы передачи смысла могут быть
выражены в терминах «предсказуемость — непредсказуемость».
Все это соответствует существу формулы Шеннона, так как количество информации
определяется через неопределенность, энтропию, поскольку получение информации всегда
связано с изменением степени неосведомленности получателя информации. Энтропия
системы со счетным числом исходов есть случайная величина, равная взятой с
обратным знаком сумме произведений вероятностей всех исходов на логарифмы этих
вероятностей4.
По этому поводу уместно привести высказывание академика А.Н. Колмогорова о том, что
«исключительное увлечение, господствующее сейчас, сводить все вопросы к подсчету
количества информации, должно смениться поисками более полной характеризации
различных видов информации, не игнорируя их качественного своеобразия»2.
Для писателя, литературоведа, критика важны оба конца линии связи, однако акцент
привычно делается на передающем конце, т. е. на источнике информации и на передатчике.
Их больше интересует то, как и почему отбирается именно эта информация и как она
кодируется образными и другими языковыми средствами. Для подготовки читателя и
создания высокой культуры чтения надо изучить также процесс декодирования и возможные
при этом искажения и неполноту понимания. Стилистика декодирования, соответственно,
сосредоточивает внимание на приемном конце.
При любом подходе читатель должен быть в состоянии видеть внутреннее единство всех
элементов текста, подчиненных единой художественной задаче. Стилистика не снабжает
читателя набором мнений и готовых оценочных суждений, избавляющих его от труда
творчески воспринимать произведение искусства.
§ 5. квантование
Говоря о продуктивности применения теории информации к решению вопросов стилистики
декодирования, следует остановиться на понятии квантования.
Такой вопрос вполне закономерен. Следует, однако, заметить, что на данном начальном
этапе речь идет не о формализованных методах количественной оценки информации, а об
описании одной черты, присущей информационным процессам в литературе (квантовании),
о выявлении ее природы и принципов действия. О количественной оценке на
современном уровне наших знаний о процессах восприятия говорить еще рано. Механизм
использования человеком данных текста для переработки получаемой информации изучен
еще недостаточно3. Предположение о дискретном характере сигналов во всех звеньях
структуры сообщения является приближенной идеализацией ее свойств. Но нельзя забывать,
что всякое моделирование лишь приближенно соответствует действительной природе
явлений, выделяя в них только черты, существенные для решения поставленной задачи.
Теорема Котельникова дает нам общее представление и помогает глубже проникнуть в
изучаемый предмет.
10 мая 1886 года Антон Павлович Чехов писал своему брату Александру Павловичу: «...В
описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы
по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная
ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко
от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т.д. Природа
является одушевленной, если ты не брезгуешь употреблять сравнение явлений ее с
человеческими действиями и т.д. В сфере психики тоже частности. Храни бог от общих мест.
Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно
было понятно из действий героев...»3.
Этим принципам А.П. Чехов действительно следовал в своей творческой практике. В.В.
Виноградов приводит, например, следующий отзыв Сомерсета Моэма: «Нельзя применить к
рассказам Чехова банальное выражение «кусок жизни», потому что кусок отрезается от
целого, а у нас при чтении их возникает совершенно противоположное чувство: скорее —
большая сцена, на которую вы смотрите сквозь пальцы: при этом видна только часть ее, но
вы знаете, что действие происходит и в других местах, которые вам не видны»1.
Здесь уместно вспомнить предложение А.А. Харкевича определять ценность информации как
приращение вероятности достижения цели — в нашем случае — создания картины лунной
ночи — в результате получения информации2.
При большем шаге квантования читатель более активен, чем при чтении произведений
с меньшим шагом квантования.
Еще в 1923 году Б.А. Ларин писал, что в области стилистики нельзя упускать из виду
целостности художественного текста, и подчеркивал при этом, что только из целого могут
быть правильно поняты суггестивность и недоговоренность1. Однако проблема
недоговоренности, о которой он. писал, не привлекла внимания последующих
исследователей. Между тем художественное произведение воздействует на читателя не
только самими образами, аналогиями, контрастами и т.д., оно требует, чтобы читатель по
этим образам, контрастам, аналогиям дополнил и восстановил то, что опущено, но
подразумевается. Читатель, как говорят специалисты по теории связи, выполняет функции
фильтра нижних частот. Б.А. Ларин поставил и другую важную проблему, о которой теперь
пишут, ссылаясь на американского лингвиста У. Вайнрайха, хотя У. Вайнрайх пришел к этим
соображениям на несколько десятилетий позже Б.А. Ларина. Уже 50 лет тому назад Б.А.
Ларин писал о комбинированных приращениях смысла, отмечая, что добавочный смысл
может возникать не только из поставленного рядом (именно Ларин ввел понятие тесноты
ряда), но и из недоговоренного. Комбинаторные приращения смысла возможны, по его
мнению, в пределах фразы, абзаца, главы, целого романа.
В этих словах Антония над телом убитого заговорщиками Цезаря слово inter получает важное
приращение смысла по сравнению с указанными для, него в словарях значениями. Оно
значит уже не только «погребать» или «закапывать в землю», но получает переносное
значение — «быть забытым», «умереть». Это значение есть приращение смысла, возникшее
благодаря достаточной тесноте ряда по отношению к слову lives, с которым оно связано
параллелизмом. Модель антонимичного параллелизма задана тоже в условиях достаточной
тесноты ряда словами evil и good. Представляется поэтому оправданным рассматривать
введенное Б.А. Лариным и разработанное Ю. Тыняновым понятие тесноты ряда в терминах
квантования. В приведенном нами примере квантование служит источником добавочной
экспрессивности: Антоний дает согражданам понять, что они забывают, как много Цезарь
сделал для Рима.
THE TELEPHONE
All still
I leaned my head,
«Well, so I came.»
R.Frost
Потом она принимает игру, кокетливо предлагает ему, чтоб он сам все сказал: «First tell me
what it was you thought you heard» и, наконец, соглашается, что возможно позвала его, но
негромко.
Такой ответ парня вполне устраивает, он обретает уверенность: его появление объяснено и
объяснение принято. Читатель восстанавливает всю ситуацию по обрывкам разговора.